В ту пятницу Надя увела меня гулять, а когда мы вернулись, мать, неожиданно пришедшая к нам еще утром, а сейчас нервно курившая у окна, стояла рядом с каким-то очень высоким, худым человеком. Он улыбнулся и поднял меня так, что я, наконец, смогла дотронуться до лампы. Потом поставил меня на пол и тоже закурил. Усевшись на табуретку, он стал смотреть во второе окно. Так из него могло быть видно только небо, ведь мы жили на каком-то высоком этаже, но он смотрел и смотрел.

– Ну-ка, подними меня еще, – предложила я ему.

– Детка, ласточка, посмотри, как папа устал, – прозвенела Надя.

Человек улыбнулся, встал, поднял меня, и я поняла, кого мне напоминала улыбка Гагарина.

Но, видно, сегодня никто не хотел со мной играть. В воздухе проезжали невидимые танки.

Я взяла белый эмалированный тазик. Горячую воду из только что вскипевшего чайника мне разбавили холодной, и я подошла к высокой фигуре. Осторожно поставила тазик у его ног. Сняла с него ботинки и попробовала стянуть черные носки. Они омерзительно пахли, но все равно я упрямо стаскивала их, в то время как он, оторвавшись, наконец, от созерцания окна, рассказывал что-то и то и дело поправлял падающую на лоб длинную прямую челку светло-каштановых волос. Сидя перед ним на корточках, я поставила его босые ноги в тазик и терла их, погружая ладони в быстро мутневшую жидкость. Сквозь зазор между покрашенными зеленкой и марганцовкой коленками я смотрела на узкие и длинные ноги в тазу, которые напоминали ступни великана, семимильно шагавшего по земле.

Человек курил и односложно обменивался репликами с матерью. С огнем в зубастых ртах они казались двумя готовыми к бою чудовищами.

– Теперь мои руки воняют, – неожиданно громко сказала я в напряженный и дымный воздух. – Мне нужно срочно помыть вот эти руки!

– Что это с ней? Она никогда себя так не вела, – говорили обо мне женщины, как будто бы меня не было рядом.

– Руки воняют, все воняет! – орала я в ужасе от самой себя.

Потом мы шли по морю с высоким. Он шагал впереди и время от времени оглядывался на то, как я тороплюсь вслед. Под холодным солнцем блестела золотая пряжка на его брючном ремне. Черные ботинки оставляли в песке огромные следы.

Начинался шторм. Средь воды на песчаном островке камней одиноко чесалась клювом растрепанная, с всклокоченными перьями чайка. Все остальные уже улетели из начинающейся осени в другое лето, а она распухала от какой-то болезни. Ее одиночество было непереносимо. Мы сели на бревно. Волны буянили и выплескивались из границ, касаясь моих сандалий. Прохладный беловатый камень контрастировал с коричневой кожей моей руки.

– Смотри, какая чайка, – показал он мне на это растопыренное чучело, и через секунду я увидела, как птица всколыхнулась, подскочила и упала. Камень, вырвавшись из моей ладони, пролетел над морем и угодил ей прямо в отставленное крыло.

– Ты что?! Зачем ты?! – Он задохнулся вопросом и схватил меня за руку.

В рыданиях, вся красная, я брела домой вслед за высоким. Мне хотелось бежать вперед, вихляя раненым телом, упасть подстреленной на песок, глядя в лица остановившихся на минуту прохожих, а потом неподвижно уставиться в небо, словно герой одного еще не виденного мной фильма.

Все шло наперекосяк, солнце уже не так грело, деревья желтели и облетали, на горах лежал туман, и море больше не было ручным.