Когда мы играли в дочки-матери, мне почему-то все время выпадало быть отцом. У отца была странная роль. Вся его деятельность заключалась в выполнении приказов матери: «Поди принеси!» Я бежала за листьями подорожника, которые мать и бабушка превращали в салат, присыпая его сверху глинистой землей. Остервенело я рвала траву и тащила ее в семью. Однако мать всегда была недовольна. То листьев было слишком мало, то она находила их плохо помытыми и тогда ни за что ни про что называла меня мужиком, пьяницей и грязнулей и заставляла снова и снова мыть их в луже, пролегавшей у наших владений. Иногда она даже колотила меня, а бабка улюлюкала: «Так его, так!» Давать матери и бабке сдачи правилами игры возбранялось.

Постепенно круги моих уходов расширялись. Оказалось, что, оставаясь по-прежнему отцом, я могу делать и множество других вещей. Следить за игрой мальчишек, прогуливаться у фонтана, бегать за голубями или сидеть на скамейке, болтая ногами.

Так я почувствовала вкус мужской свободы.

Однажды я просто-напросто не вернулась в семью. Издалека я смотрела, как моя дочь пищит и клянчит что-то у матери, как мать дает ей «нанашки», как бабка бесконечно плетет какой-то венок из сиротливых цветов.

Маринка – дура, – осенило меня. – Конечно, она виртуозно скачет на скакалке, сгибая ноги в белых колготках, как неземное существо, но вдруг в один момент все они отдалились от меня и стали чужды.

«Отец, отец, неси скорей салат!» – кричали из сумрачного угла под аркой.

Чьи это голоса? – подумалось мне. – Если они будут так вопить, то этот их отец в конце концов обязан появиться. Подобным гамом они просто выводят меня из себя.

Наслаждаясь свободой, изредка я все-таки поглядывала на то, как идут дела в моей бывшей семье. Довольно быстро, но опять ненадолго она нашла себе нового отца. Это была Зойка-караимка, безропотная и беззащитная, защипанная до синяков в том числе и мной или, точнее, Олей. Однажды, когда Зойка вытягивала из земли крепко засевший стебель, я подошла к ней и, наступив на него, предложила ей оставить это занятие ради нового дела.

Называлось оно словом война и, в отличие от игры в дочки-матери, обладало гораздо большими возможностями автономии.

Зона военных действий ограничивалась Зимним садом, то есть была тотальной. Генералы менялись каждое мгновение и без всяких предварительных назначений. Мертвые валялись здесь и там. Раненые корчились от боли. Медсестры визжали, под летящими пулями подбегая к извивающимся телам. Стрельба раздавалась повсюду, и трудно было отличить наших от врагов. Правило было такое: если тебя удавалось хлопнуть ладонью по спине, ты считался мертвым, если же только дотронуться – раненым. Уклоняясь от убийственной руки, люди мчались во всех направлениях. Никакого специального принятия на войну не требовалось, достаточно было просто начать бежать или оказаться в засаде вместе с одной из сторон.

В ходе уже первой войны, в двух шагах от смерти, когда настигающий звук дыхания преследователя стал смешиваться с грохотом моего собственного сердца, я резко остановилась, а потом медленно пошла, как будто ни в чем не бывало. Ноги, несущие остро направленное тело мчащегося мне вслед врага, поравнялись со мной и пробежали мимо. Я продолжала спокойно идти, а любой человек, будь то чужой или наш, пробегал дальше, даже не взглянув на меня. Меня больше не замечали, не принимали в расчет! Как будто я надела шапку-невидимку. Люди бежали и падали, а я медленно продвигалась против течения реки смерти, и она расступалась только передо мной. Поглядывая на то, как копошились сопляки из младшей группы, как какие-то девочки сидели на скамейках, как наша воспиталка ежилась от холода, я наслаждалась каждой секундой жизни.

Какой странной теперь казалась мне эта война! Меня пробирал ужас при воспоминании о том, что было лишь несколько мгновений назад, и сквозь прищуренный взгляд возвращающегося после смертоносной бойни воина я смотрела на чуждое движение, ставшее для меня теперь уже лишь прошлым.

Взрослые часто рассказывали о настоящей войне, которая не так давно закончилась. В этой войне мы победили фашистов, которые были чертями и нелюдями. Может быть, и там можно было обмануть врага, неожиданно выйдя из игры? Но если бы рядом со мной бежала мой лучший друг Катя или Гриша-Капитан, я бы, конечно, не остановилась даже под пулями, – однажды поняла я, когда, чтобы скоротать время до прихода родителей, снова оказалась среди разгоряченного краснощекого полчища. Тени хаотично бежали в сумерках сквера, спотыкались, падали и колотили друг друга по плечам и лопаткам. Голубой снег с каждой секундой все больше синел, деревья становились все более черными, и их тени почти слились с тьмой.