У Михал Федыча один глаз был стеклянным, и он, ясно и не мигая, смотрел им на всех сразу. «С чего начинается родина», – играл баян, и мы запевали хором. Отсутствие глаза сближало Михал Федыча с пиратами – с Безруким и с Черной Меткой. Когда он играл марш, стараясь скрыть бившую все тело дрожь восторга, я поднимала коленки под прямым углом и обожала пьяненького Михал Федыча как прекрасного героя.

А ведь он и был героем, Михал Федыч. Героем Великой Отечественной нашей, мистической нашей войны, во время которой мы заодно спасли и мир, который за то благодарности не выразил, как-то не поняв. А вот Михал Федыч видел это ясно, как в ту звездную ночь – еще обоими глазами, когда пел в траншее в ответ на песни итальянских ребят, сидевших в соседней. «Про маму», – выкрикивали по-русски, и какой-то паренек заливался снова все о том же: «Mamma, sono tanto felice perché ritorno da te!» «Katuscia!» – требовали потом оттуда. «Не шуми, мати, зеленая дубравушка!» – пел сразу вслед за хоровой Катюшей Миша. «Un ora sola ti vorrei», – отвечал Гиго. А Миша тогда: «Прощай, радость, жизнь моя, знаю, едешь без меня, знать, один должон остаться, тебя мне больше не видать».