Прежде чем пояснить, какие средства мы относим здесь к дискурсивным и почему, нужно хотя бы кратко оговорить понимание термина «дискурс». Термин «дискурс» употребляется современной лингвистикой в оппозиции к термину «текст». «Текстом» называется вербальная структура, т. е. организованная по правилам языка последовательность слов, словосочетаний, характеризующаяся связностью и цельностью [ЛЭС: 507]. Текст выражает определенный смысл и может быть как устным, так и письменным. Термин «дискурс» обозначает более сложное образование: это текст в совокупности с теми экстралингвистическими факторами (социальными, культурными, психологическими и др.), которые обусловливают его порождение и функционирование. По выражению Н.Д. Арутюновой, дискурс – это речь, «погруженная в жизнь», поэтому «термин „дискурс“, в отличие от термина „текст“, не применяется к древним и др. текстам, связи которых с живой жизнью не восстанавливаются непосредственно» [ЛЭС: 137]. Известный исследователь проблем лингвокультурологии и теории дискурса В.И. Карасик говорит: «С позиций лингвистики дискурс – это процесс живого вербализуемого общения, характеризующийся множеством отклонений от канонической письменной речи, отсюда внимание к степени спонтанности, завершенности, тематической связности, понятности разговора для других людей» [Карасик 2004: 232]. При более широком понимании «дискурсом» называют совокупность текстов общей сферы функционирования, общей тематики, рассматриваемых с учетом выполняемых ими коммуникативных, прагматических, манипулятивных, эмоционально-экспрессивных и иных задач.

Дискурс характеризуется определенной тональностью, под которой понимаются такие качества, как серьезность или несерьезность; обиходность или официальность; стремление к согласию, компромиссу или к конфликту; сокращение или, наоборот, увеличение дистанции между общающимися; открытое выражение своих коммуникативных намерений (интенций) или скрытое, завуалированное; направленность на сообщение информации или на воздействие [Карасик 2004: 233]. В зависимости от тональности, структурных характеристик, адресованности, содержания выделяются различные типы дискурса: бытовой, педагогический, научный, медицинский, религиозный, политический, рекламный, юмористический, ритуальный (например, дискурс награждения, поздравления, приветствия, воинской присяги и т. д.). Сфера массово-информационного общения также формирует особый тип дикурса – массово-информационный, или масс-медийный.

Если подходить к тексту газеты (или другой разновидности СМИ) как к дискурсу, то необходимо включить в рассмотрение все сопутствующие ему связи с жизнью, в том числе и с другими текстами. Агрессивность – это разновидность тональности, которая может быть у текста-дискурса. Лексические средства русского языка, рассмотренные нами ранее, в 3-й главе, выражают негативную оценку сами по себе или под влиянием метафорического контекста. Агрессивная тональность формируется в этом случае за счет интенсивности негативной оценки, ее повышенной (избыточной) экспрессивности, а главное – за счет того, что выражение негативной оценки и причинение ущерба объекту оценки является основной целью автора. Анализируя эти средства, мы в основном оставались в пределах языка, хотя и приходилось учитывать интенции автора, межтекстовые связи, формирующие ассоциативные поля участников общения. В 4-й главе будут рассмотрены такие формы вербальной агрессии, которые не столько заключены в самих словах, сколько связаны с принятыми нормами успешного общения, знаниями участников общения о мире, проблемами адекватного истолкования слов, явлением интертекстуальности. Анализ этих форм требует существенно большего выхода за рамки заданного текста, чем это было в предыдущей главе, поэтому мы и назвали их «дискурсивными», противопоставив (хотя и с долей условности) «лексическим».

4.1. Языковая демагогия (использование речевых импликатур, сознательное нарушение словесных пресуппозиций, нарушение постулатов успешного общения) как фактор агрессивности текста

К особому виду имплицитной речевой агрессии можно отнести приемы языковой демагогии, то есть непрямого воздействия на адресата, «когда идеи, которые необходимо внушить ему, не высказываются прямо, а навязываются исподволь путем использования возможностей, предоставляемых языковыми механизмами» [Булыгина, Шмелев 1996: 461]. Одним из таких приемов является использование речевых импликатур. «Под речевыми импликатурами понимаются идеи, непосредственно не высказываемые в тексте, но выводимые из него на основе общих законов речевого общения [Булыгина, Шмелев 1996: 463]. Речевые импликатуры являются очень удобным средством манипулирования сознанием собеседника, и в частности выражения негативной оценки, так как автор текста при необходимости всегда может отказаться от «скрытого» (имплицируемого) утверждения. В работе [Булыгина, Шмелев 1996: 464] это иллюстрируется хорошим примером. Персонаж одного из романов французского писателя Лурье в ответ на просьбу никому не рассказывать об определенном событии заверил, что настоящий джентльмен никогда не говорит лишнего (импликатура: я – джентльмен, поэтому я никому не расскажу об этом). Потом же, когда его упрекнули в разглашении тайны, он заявил, что никогда не называл себя джентльменом.

Приведем пример, когда журналист использует речевую импликатуру для внушения негативного отношения к определенному объекту. Речевое общение, как известно, опирается на законы логики. Используя «логичную форму» для выражения нелогичного содержания, можно имплицитно выразить отрицательную оценку:

Если учителя выходят на забастовку, значит, местная власть снова повысила себе зарплату. Когда учителя пойдут на выборы, вряд ли они выберут ту же местную власть (Российская газета. 29.01.1999).

Журналист использует форму сложноподчиненного предложения с придаточным условия. Согласно законам логики, условие мотивирует (т. е. является причиной) следствие. В вышеприведенной конструкции два события, одно из которых (забастовка учителей) занимает позицию условия, а второе (чиновникам повысили зарплату) – позицию следствия, на самом деле никак друг с другом не связаны. Однако логичная языковая форма заставляет читателя усмотреть в данном высказывании следующие импликатуры: у учителей невозможно маленькая зарплата; чиновникам повысили зарплату за счет бюджетных средств, которые могли бы пойти на увеличение зарплаты учителей; власть отнимает деньги у народа для себя; учителя ни за что не должны голосовать за такую плохую, бессовестную власть. Если бы журналист прямо написал о том, что на повышение зарплаты чиновников пошли те деньги, которые должны быть предназначены учителям, его могли бы обвинить в клевете.

Импликатура, или логический эллипсис, нередко используется как средство эмоционального давления на читателя. Так, любой человек преисполнится негодованием, прочитав следующий заголовок статьи:

Адвокат заработает на смерти башкирских детей $1,5 миллиона! (Комсомольская правда. 29.06.2004).

Между тем в статье речь идет о юристе, помогающем семьям детей, погибших в авиакатастрофе, получить материальную компенсацию. В этом нет ничего аморального, как и в том, что за свою работу адвокат должен получить вознаграждение. Однако, желая произвести требуемое впечатление на читателя, автор выносит обстоятельства, связывающие адвоката и деньги, в импликатурный план текста и успешно создает образ корыстного и циничного дельца от юриспруденции.

Авторы монографии, которую мы цитировали выше, справедливо отмечают: «Практика "воздействия на умы" посредством импликатур использовалась еще в советское время в подцензурной печати в связи с необходимостью пользоваться эзоповым языком, когда "крамольная" мысль не высказывалась прямо, а предлагалась читателю как импликатура того, что сказано <…> Однако особенно популярна она стала в последнее время, отчасти в связи с распространившейся практикой подавать в суд на журналистов за клевету или диффамацию» [Булыгина, Шмелев 1996: 464].

Для формирования негативного образа в СМИ используется такой прием языковой демагогии, который может быть назван «магией слова» [Булыгина, Шмелев 1996: 475]. Этот прием состоит в том, что для воздействия на адресата используются слова, несущие положительный или отрицательный заряд (ср.: разведчик – шпион). Так, корреспондент «Комсомольской правды» следующим образом описывает задержание в территориальных водах Грузии российского грузового теплохода:

Наши моряки попадают в плен не только на другом конце земли, в Сомали, но и практически дома. В понедельник 14 россиян стали заложниками Грузии. Вечером 6 апреля теплоход «В. Успенский» шел в Азов мимо Батуми. Команда уже предвкушала скорое возвращение к домашним. Но тут удача повернулась к россиянам задом, а к показавшемуся грузинскому военному кораблю – передом. Теплоходу приказали остановиться, и на борт взобрались 13 спецназовцев берегового охраны Грузии. Ну да, кому же еще брать мирный корабль, как не спецназу. Крепкие ребята мигом справились с гражданскими и отконвоировали теплоход в порт Батуми (Комсомольская правда. 08.04.2009).

Ясно, что журналист ставит перед собой задачу скомпрометировать грузинский спецназ, арестовавший теплоход. Для этого используются выделенные нами слова и выражения, которые помогают представить события в выгодном для одной из сторон свете. Так, автор проводит параллель между действиями грузинских военных и разбойничьей практикой пиратов Сомали; использует прием контраста, чтобы создать образ непропорционально агрессивных и сильных «захватчиков», с одной стороны, и «жертв» – с другой, ср.: военный корабль, спецназовцы, крепкие ребята, мигом справились – попадают в плен, заложники, мирный корабль, гражданские. Автор статьи желает оставить в тени факт нарушения российским теплоходом территориальных вод Грузии и создать иллюзию немотивированности действий грузинских военных. Для этого демагогически используются выражения наши моряки попадают в плен практически дома, возвращение к домашним: у читателя должно сложиться впечатление, что российский теплоход находился у себя дома, тогда как в действительности он вольно или невольно зашел на чужую территорию.

Языковая демагогия нередко бывает связана с намеренным нарушением словесных пресуппозиций, т. е. смыслов, которые должны быть истинными, чтобы данное слово не нарушало общего смысла предложения, не делало его ложным или семантически аномальным. Если журналист прибегает к такому приему для того, чтобы каким-то образом скомпрометировать предмет речи или вызвать эмоционально окрашенное негативное отношение к нему, то вполне правомерно упрекнуть такого автора в речевой агрессивности. Рассмотрим яркие примеры нарушения словесных пресуппозиций в заголовке газетной публикации, благодаря чему создается изначально ложное представление об описываемом лице или событии:

«Барсы» наняли убийцу (Комсомольская правда. 10.02.2005; выделено нами. – Авт.).

Из тел матросов-славян дагестанцы выложили слово «Кавказ»? (Комсомольская правда. 10.11.2009; выделено нами. – Авт.).

Первый заголовок является частью статьи, которая посвящена хоккейному клубу «Ак Барс», намеревающемуся заключить контракт с одним из канадских спортсменов. «В пассиве» предполагаемого нового члена команды, как пишет автор статьи, «убийство друга и партнера по клубу «Атланта» (выделено нами. – Авт.). Разумеется, слова убийца и убийство не могут не вызвать инстинктивного неприятного впечатления у читателя текста, причем это неприятное впечатление относится как к канадскому спортсмену, так и к хоккейному клубу, который приглашает в свой коллектив убийцу. Между тем выясняется, что журналист имеет в виду автомобильную аварию: хоккеист не справился с управлением машиной, в которой находился и его друг. Понятия «убийца» и «убийство», выражающиеся соответствующими словами русского языка, включают в свое содержание указание на умышленное или неумышленное действие лица, повлекшее смерть другого человека. При этом подразумевается, что действие это является однонаправленным, т. е. «убийца» в момент совершения преступления не направляет данное действие и на самого себя. Более того, обычно убийцей называют человека, совершившего именно умышленное злодеяние, потому что это слово слишком сильно связано с негативными коннотациями и негативной оценкой личности. Вряд ли оно уместно по отношению к попавшему в аварию водителю, который не только сам был в такой же опасности, как и пассажир, но и, очевидно, претерпел немалые моральные страдания из-за гибели друга. Таким образом, в рассматриваемой статье слова убийца, убийство употреблены неадекватно описываемой ситуации и фактически являются просто средством оскорбления, эпатажа.

Второй приведенный нами заголовок также содержит намеренно нарушаемую автором пресуппозицию. Слово тело в русском языке имеет несколько значений, в частности 'организм человека или животного в его внешних физических формах и проявлениях' (В здоровом теле здоровый дух; дрожать всем телом) и 'останки умершего человека' (везли тело в морг; перенесли тело в комнату). Как видно, разные значения слова тело предполагают сочетаемость его с глаголами разных семантических групп. Контекст заголовка таков, что вызывает представление о втором значении, так как производить манипуляции типа выложили слова, очевидно, можно только с телами мертвых. Набранный крупными буквами, такой заголовок не может быть незамечен и производит особенно ужасающее впечатление, поскольку рисует картину не только убийства, но и изощренного глумления над человеком. На самом же деле статья описывает событие иного рода, хотя тоже весьма отвратительное: срочники из Дагестана якобы заставляли живых новобранцев-славян принимать позы, копирующие определенные буквы. Неслучайным кажется и введение в заголовок точного обозначения национальностей: заголовок, по замыслу автора, должен четко обозначить этнический конфликт, конфликт «своих» и «чужих». Думается, что заголовки такого рода не могут не провоцировать то, что называется «межнациональной рознью», и знак вопроса, употребленный автором для «страховки», положения не спасает.

Сознательное игнорирование пресуппозиций слова используется в дискуссиях для навязывания своего видения проблемы, своей оценки. Так, один из участников организованного «Литературной газетой» «круглого стола» по проблемам российской семьи критически оценивает, с его точки зрения, «безудержную одностороннюю государственную поддержку женщин». Для утверждения своей точки зрения говорящий создает негативный образ женщины-захватчицы:

После развода оба супруга получают свободу. Но для бывшего жены это свобода плюс ребенок, плюс квартира, плюс алименты. Для бывшего мужа это свобода минус ребенок, которого ему часто не дают видеть, минус квартира, из которого его выгоняют, и минус алименты, которые с него берут (Будем жить? Литературная газета. 2009. № 11).

Оставляя в стороне вопрос о степени достоверности утверждений автора относительно квартиры и возможности встречаться с ребенком, обратим внимание на употребление слова ребенок, которое в данном контексте имеет значение 'маленький мальчик или девочка" [MAC III: 690; выделено нами. – Авт.]. Для того чтобы создать иллюзию выигрышного положения женщины, автор приведенного высказывания, манипулируя математическими терминами плюс и минус, включает ребенка в список несомненных материальных благ (ребенок квартира, алименты), которые якобы достаются бывшей жене после развода и автоматически изымаются у бывшего мужа. С помощью такого приема говорящий «зачеркивает» важный в данном случае пресуппозиционный смысл слова ребенок: маленький человек требует постоянной заботы, нуждается в уходе, материальном обеспечении, нравственном воспитании. Общая картина вопиющей несправедливости по отношению к мужчине должна вызвать у читателя чувство возмущения, протеста и, как следствие, негативную оценку поведения женщины. Подчеркнутая категоричность автора, использование манипулятивных приемов позволяют говорить об агрессивности высказывания.

Нарушение словесных пресуппозиций нередко используется в речи журналистов и политиков для создания негативного образа идеологического противника. Рассмотрим два характерных примера, где авторы ставят задачу внушить отрицательное отношение к советскому государству:

При отвратительных условиях труда платили минимум. Недоплаченное частично компенсировали «социалистического милостыней» (хрущобой, детсадиком бесплатным образованием, льготного путевкой) (Аргументы и факты. 2005. № 10) [выделено нами. – Авт.].

Обнищание народа было таким чудовищным, что возможность покупать вещи – разнообразные и относительно недорого – «сорвала народу крышу». До такой степени, что эта возможность затмила все остальное (Литературная газета. 2009. № 18) [выделено нами. – Авт.].

Автор первого отрывка хочет внушить читателю мысль о том, что ностальгия по советским временам беспочвенна, поскольку тогда работающий человек был несостоятелен экономически и нещадно эксплуатировался государством. Для реализации своего намерения в числе прочих средств языка журналист использует эффектное выражение социалистическая милостыня. Милостыня – 'подаяние нищему'. Понятийное содержание этого слова связано с такими негативными фоновыми смыслами, как «отсутствие средств к существованию», «униженная просьба», «снисходительная жалость», «скудный размер» подаяния, не влияющий в целом на положение просящего. Однако слова в скобках, расшифровывающие смысл метафоры, противоречат указанным пресуппозициям: квартиру, детсад, бесплатное образование, льготный отдых трудно назвать скудным или малым подаянием, особенно сейчас, когда перечисленные блага в совокупности стали для многих недосягаемыми. Чувствуя, видимо, уязвимость своего тезиса, журналист заменяет нейтральное слово квартира неологизмом хрущоба, внутренняя форма которого (контаминация основ Хрущов и трущоба) создает широкое поле отрицательных коннотаций, но демагогичности текста это не устраняет. Речевой выпад пишущего в данном случае направлен не на личность, а на исчезнувшее государство, что в значительной степени нейтрализует «агрессивность» текста, но неаргументированность, алогичность и несправедливость оценки вызывает досаду и настраивает против автора в целом неплохой, содержательной статьи.

Во втором примере речь идет об истоках болезни потребительства, которой страдает современное российское общество. По мнению автора, эти истоки в советском прошлом, когда народ был нищим. Словом обнищание автор характеризует состояние советского общества «предкапиталистического» периода, когда в магазинах было тотальное отсутствие товаров. Однако это слово, означающее состояние по глаголу обнищать/нищать (нищать – 'впадать в нищету, бедность', нищета – 'крайняя бедность, нужда' – MAC II: 503) предполагает прежде всего отсутствие у человека средств на приобретение товаров, стабильного дохода. Между тем как раз деньги (работа и зарплата) у советских трудящихся были, иначе каким образом появление товаров и открывшаяся возможность покупать могли бы «снести крышу» народу? Обнищанием, скорее, можно назвать ситуацию, когда есть товары, но нет средств, чтобы их приобрести. Автор справедливо указывает на порок социалистической экономики, но демагогически называет этот порок не совсем подходящим словом.

К показателям речевой агрессивности можно отнести и сознательное нарушение правил успешного общения для того, чтобы в невыгодном свете представить объект оценивания. В качестве иллюстрации рассмотрим два отрывка из публикаций «Литературной газеты». Первый взят нами из статьи, где анализируется передача телевизионного цикла «Культурная революция», посвященная проблемам воспитания:

Смутили гости передачи, особенно одна гостья из числа главных участников– душа-психолог, почтенных лет и габаритов, но без намека на комплексы облаченная в обтягивающее и прозрачное и проповедующая при этом отказ от всякого воспитания. Мол, любая попытка к нему есть насилие над ребенком, а все, что нужно, заложено в человеке от природы. Конечно, у дамы был оппонент из числа приверженцев традиционного воспитания. Но удивил сам факт ее появления: неужели кто-то еще считает нужным всерьез обсуждать подобную точку зрения? Любому нормальному человеку давно ясно – сами по себе растут только сорняки на грядке… (Литературная газета. 2009. № 15) [выделено нами. – Авт.].

Одними из важнейших правил успешного общения являются постулаты вежливости и релевантности (говори о том, что имеет непосредственное отношение к теме разговора). В данном случае оба этих постулата нарушены. Невежливо обвинять оппонента в умственной неадекватности, противопоставляя его любому нормальному человеку. Невежливо, публично говоря о женщине, подчеркивать ее немолодой возраст и немодельные параметры фигуры, а также указывать на безвкусие ее одежды. Ясно, что к самой передаче и обсуждаемой в ней проблеме внешний вид персонажа статьи прямого отношения не имеет, автор таким образом выражает личное неприязненное отношение к конкретному человеку, обозначенному в статье как дама-психолог. Именно это и обусловливает речевую агрессивность пишущего. Автор статьи, являясь сторонником традиционного воспитания детей, категорически не согласен с альтернативной позицией и имеет на это полное право. Плохо то, что он не считает нужным скрыть свое раздражение от того, что кто-то эту альтернативную позицию защищает.

Во втором отрывке речь идет о таком явлении, как «потомственное ТВ». Автор возмущен тем, что, по его мнению, экран заполонен отпрысками известных теледеятелей и эстрадных знаменитостей. Приведем развернутый контекст, чтобы показать ту специфику критического тона журналиста, которая свидетельствует об агрессивности:

Многим хорошо понятно, что на экране часто мелькают так называемые дутые фигуры. Среди них прозаики, которых не читают, поэты, стихи которых неизвестны, дети и внуки известных в прошлом людей, которые владеют только лишь фамилией и более ничем. Что поделаешь, такая нынче эпоха. Папы и мамы быстро продвигают своих отпрысков. Примеров много приводить не надо. Их можно перечислять не десятками – сотнями! Наиболее заметные «наследники» на нынешних главных телеканалах, к примеру: шутник-Ургант, певцы Пьеха-внук и Малинин-сын, кавээнщик по рождению Масляков-младший и прочие, прочие. По отдельности подобные им вроде бы симпатяги, но в целом – это армия персонажей по блату, которые своим существованием закрывают дорогу на экран ярким талантам. Совестить таких людей, напоминать им о важности иных профессий, куда они могли бы себя употребить, бесполезно. Они ответят давно заготовленного фразой: «Мы не бездарнее наших предков, и мы это докажем». И доказывают. Годами. А экран терпит, он ведь неодушевленный. В отличие от зрителей, большинство которых уже давно махнули рукой на этот «родственный беспредел». Страна потомков, где зачастую кинорежиссеры рождаются только от кинорежиссеров, писатели – от писателей, актеры – исключительно от актеров, а телеведущие – только от засветившихся на голубом экране родителей-синонимов. Если бы дети Пушкина объявили себя великими поэтами, а дети Римского-Корсакова – выдающимися композиторами, то общество бы их презрело, а их отцы в гробу бы перевернулись. Но в нашего нынешнего, «богатой культурой» повседневности эта «генная инженерия» процветает, включая и современное телевидение (Литературная газета. 2009. № 12–13).

Автор насыщает текст оценочной лексикой, что само по себе обусловливает резкий негативный тон статьи: дутые фигуры, «наследники», персонажи по блату, «родственный беспредел», совестить бесполезно бессовестные) и др. При этом в тексте нет иного обоснования негативной оценки (например, хоть какого-то анализа деятельности), кроме указания на родство с известными артистами и телеведущими: Пьеха-внук, Малинин-сын, Масляков-младший. Понятно, что сами по себе родственные отношения никак не свидетельствуют о несостоятельности артиста, певца, телеведущего, писателя, ученого и т. д., равно как и не являются гарантией таланта в соответствующей области. Они вообще не связаны с оценкой творческого потенциала личности, поэтому вполне правомерно упрекнуть автора в сознательном нарушении постулата релевантности с целью сформировать недоброжелательное отношение к людям, о которых идет речь. В контексте статьи номинации родства звучат агрессивно, приобретая такую негативную оценочность, которая им в принципе несвойственна и даже противопоказана. Демагогичным оказывается оценочное определение в адрес России — страна потомков, тенденциозны параллели с «детьми» Пушкина и Римского-Корсакова. Агрессивность и неприкрытый субъективизм автора значительно снижают воздействующий эффект статьи в целом.

Мы рассмотрели далеко не все приемы языковой демагогии, выделив те, которые, на наш взгляд, формируют тональность враждебности в массмедийном тексте. Заметим, что любое проявление языковой демагогии может быть интерпретировано как факт агрессии, если под агрессией в языке понимать установку не только на оскорбление, уязвление, обиду, формирование неприятных эмоциональных ощущений и тому подобное, но и на «овладение» в той или иной степени сознанием человека в своих интересах, т. е. на манипуляцию сознанием адресата речи. Языковая демагогия и есть, в сущности, средство «мягкого» речевого манипулирования для достижения определенного коммуникативного эффекта, который «сводится прежде всего к сокрытию негативной оценки либо побуждения совершить то или иное простое или сложное действие» [КРР: 293]. Но нам хотелось бы предостеречь читателей от слишком прямолинейного понимания определений. Публицистика в целом и массмедийный дискурс в частности по природе своей призваны воздействовать на сознание адресата так, чтобы так или иначе побудить человека разделить определенные идеологические, ценностные, моральные установки, а следовательно, внушить ему определенный тип поведения. Значит ли это, что публицистика по природе агрессивна? Непрямое высказывание оценки (косвенное осуждение или косвенная похвала) или непрямое побуждение к совершению действий типично не только для языка СМИ, но и, например, для художественной литературы. Да и в повседневном общении мы нередко прибегаем к речевым импликатурам, чтобы заставить окружающих действовать в наших интересах. Например, высказывание У меня аллергия на табачный дым воспитанным человеком должно быть воспринято как просьба не курить. Всегда ли это связано с демагогией? Очевидно, ответ на поставленные здесь вопросы должен быть отрицательный. Агрессивность и демагогичность – это плохие качества речи. И то и другое предполагает недобросовестное использование языка для того, чтобы с помощью слов нанести кому-то моральный ущерб; воздействовать на сознание, намеренно (но незаметно, так что этому трудно сопротивляться) извратив факты; скрыть под внешне логичными рассуждениями истинные, нередко корыстные цели.

4.2. Ирония и феномен вербальной агрессии

«Литературный энциклопедический словарь» относит иронию к разновидности комического и определяет ее как несколько завуалированное выражение критического отношения к объекту осмеяния. «Скрытность насмешки, маска серьезности отличают иронию от юмора и особенно от сатиры» [ЛитЭС: 132]. Ироническое высказывание, таким образом, представляет собой выражающее насмешку или лукавство иносказание, «когда слово или высказывание приобретают в контексте речи значение, противоположное буквальному смыслу или отрицающее его, ставящее под сомнение» [ЛитЭС: 132]. Ирония в языке СМИ является одним из действенных способов выражения авторского отношения к предмету речи и авторской оценки, тем более что позволяет сделать это ненавязчиво. Однако пишущий должен быть очень осторожен в обращении со средствами выражения иронии, поскольку люди, ставшие жертвой насмешки, нередко принимают ее за публичное оскорбление. Если по каким-то причинам ирония неуместна, то она воспринимается как легкомыслие или цинизм ('грубая откровенность, бесстыдство, пренебрежительное отношение к нравственности, благопристойности, к чему-либо, пользующемуся всеобщим признанием, уважением' [MAC IV: 646]). В последнем случае ироничность автора может быть признана формой речевой агрессии.

Особенно часто ироничные выражения, каламбуры, обыгрывание фразеологизмов используются в заголовках. Само по себе это вполне допустимо и объясняется особыми функциями заголовка, который должен быть ярким, выразительным, интересным, запоминающимся (заголовок – это своего рода реклама текста). Однако игривость ироничного заголовка может вступать в контраст с драматическим или даже трагическим содержанием, например:

Взрывной ремонт (Жизнь. 2009. № 50).

Прилагательное взрывного в прямом своем значении сочетается со словами, называющими различные атрибуты взрыва: взрывная волна, взрывная камера и подобное. Нарушение обычной сочетаемости заставляет интерпретировать это прилагательное в переносном смысле: Можно сказать, что в минувшем году в Москве произошел просто взрывной [~ очень резкий – авт.] рост розницы… (Бизнес-журнал. 22.01.2004); В нем разместился взрывной [~ зажигательный – авт.] и неожиданный, как всегда, новый чеховский спектакль Эймунтаса Някрошюса – Вишневый сад… («Театральная жизнь». 24.11.2003); Мальчишка был взрывной [~ очень эмоциональный – авт.], да еще и самый младший в группе (Известия. 12.11.2002). «Заголовочное» словосочетание настраивает именно на образное значение прилагательного, тогда как заметка начинается словами: В Дзержинске шесть человек погибли в результате взрыва газового баллона в пятиэтажном доме… Журналистская игра со словом придает заголовку Взрывной ремонт неуместную, даже циничную, шуточность, которая усиливается его нарочитым объединением на газетной полосе с другим каламбурным заголовком: Бабкино счастье (заметка о том, что Надежда Бабкина скоро станет бабушкой). Подобная немотивированная ирония заголовков может рассматриваться как фактор речевой агрессивности, потому что нарушает элементарные этические нормы, оскорбляет чувства людей, ср. также:

Вся семья десантируется в окно [о том, как мать и дети покончили жизнь самоубийством, выпрыгнув в окно]; Накостыляла [о том, как жена костылем убила мужа-инвалида] (цит. по: Журналист. 2004. № 3); Ну, ты и козел! [о том, как некто С. Козел убил мать. – Авт.] (Жизнь. 2005).

Есть немало примеров, когда издевательски-ироническая тональность заголовка служит для автора самоцелью и не имеет отношения к содержательной стороне публикации. «Агрессивный» заголовок служит просто элементом украшения речи, с точки зрения автора текста. Так, грубым и обидным для личности кажется заголовок Газманов стихоплет (Жизнь. 2009. № 50), если учесть, что стихоплет (разг., пренебр.) – 'плохой, бездарный сочинитель стихов' [MAC IV: 268]. Однако в короткой заметке отсутствуют какие-либо рассуждения о творчестве О. Газманова, просто сообщается о том, что «певец Олег Газманов собирается выпустить первый сборник своих стихов „Измерение жизни“. Помогает ему в этом жена Марианна» (Жизнь. 2009. № 50, С. 8). Еще заголовки такого рода:

С облегчением [о межправительственном соглашении по облегчению визового режима — Авт.] (Аргументы и факты. 2004); Ирина Лобачева и Илья Авербух отбросили коньки и сыграли в ящик [о планах спортсменов стать телеведущими — Авт.] (Комсомольская правда. 03.04.2003).

В последнем примере обыгрывается прямое значение слов, входящих в известный фразеологизм сыграть в ящик, т. е. умереть (ящик также разговорное обозначение телевизора). Кроме того, выражение отбросили коньки обнаруживает неслучайную в данном контексте связь с грубоокрашенным фразеологизмом откинуть копыта, т. е. умереть. Журналист в данном случае проявил известное мастерство словесной игры, но не подумал о том, насколько корректно помещать имена людей в такой «похоронный» контекст.

Ярко выраженный иронический тон, как известно, создает нарочитое объединение слов, обозначающих социально значимые и «сниженные» реалии и понятия. Вот примеры заголовков, где, как кажется, ирония переходит в издевку:

Люди и ослы, которые нас удивили (Комсомольская правда. 04–10.03.2005) – речь идет о члене правительства, известном партийном лидере, генералах и цирковом ослике; С кремлевского двора на скотный (Аргументы и факты. № 40. 2004) – о визите президента в подмосковное село.

Автор первого заголовка, конечно же, рассчитывает на то, что у читателя возникнет ассоциация с метафорическим оценочным значением слова осел и это значение в какой-то степени будет перенесено на людей. Отметим также, что в заголовке могло бы фигурировать слово ослик, более точно соответствующее предмету речи, но автор отказывается от этого варианта, так как слово ослик не употребляется для оценочной характеристики человека. Второй заголовок намеренно снижает образ Кремля как символа власти, в игровом стиле сопрягая его с такой прозаической реалией, как «скотный двор». Кроме того, синтаксическое строение заголовка вызывает ассоциации с известными поговорками, где контраст служит средством выражения негативной оценки ситуации: с небес на землю, из грязи в князи. Важно подчеркнуть, что в рассматриваемом случае стилистическое снижение предмета речи и ирония автора никак не мотивированы ни основным содержанием заметки, ни самим описываемым событием.

Часто желаемый эффект «стеба» достигается путем обыгрывания в заголовке внутренней формы слов и выражений:

Взад – в «Единую Россию»! (Аргументы и факты. 2004. № 39); Как Батька [А. Лукашенко — Авт.] снял Синди Кроуфорд (Комсомольская правда. 16.02.2005).

Автор первого заголовка с помощью синтаксической конструкции подчеркивает структурную аналогию наречия и предложно-падежной формы в Россию. Это заставляет читателя буквально «увидеть» в тексте существительное зад, которое вызывает вполне понятные и нелестные для политической партии ассоциации. Употребление просторечного наречия взад и игра с его внутренней формой придают заголовку грубо-ироническую, даже издевательскую тональность. Второй заголовок составляет часть статьи, где автор иронизирует по поводу распоряжения А. Лукашенко снять рекламные щиты с изображением известной модели. Используя метонимический перенос имени собственного, журналист прозрачно намекает на жаргонное значение глагола снять – 'договориться о совместном времяпрепровождении'. В результате заголовок приобретает явственно ощутимый скабрезный подтекст, не делающий чести языковому вкусу автора.

Ирония может стать основной тональностью целого газетного текста, как, например, в заметке о досуге известных в московском «высшем свете» людей. Приведем некоторые выдержки из этого небольшого текста:

Элегантно выглядели начинающая светская львица Даша Жукова и светская львица «в законе» Ульяна Цейтлина; Господа угощались суши, сашими и прочей японской едой; После матча господа вернулись в отель: Господа восстановили разрушенный баланс эмоций: Любоваться на них [русских красавиц—Авт.] господам стало трудно (выдержки из статьи раздела «светской хроники» // Известия. 10.10.2004).

В цитатах обращает на себя внимание подчеркнуто повторяющееся в окружении названий атрибутов модного времяпрепровождения этикетное слово господа. Употребленное без обычного продолжения в виде фамилии или обозначения статуса человека, оно позволяет автору актуализировать и саркастически обыграть первичные смыслы, связанные с ним: господни – 'правитель, облеченный высшей властью над всеми, властелин, повелитель', 'человек, принадлежащий к привилегированным слоям общества'. Сарказм усиливается смысловым контрастом номинаций внутреннего состояния героев публикации (разрушенный баланс эмоций, стало трудно) и номинаций предметов, обусловивших это внутреннее состояние (матч, японская еда, красавицы). «Даже страдания этих господ вызваны приятными и престижными вещами, светские львы и львицы просто бесятся с жиру, и это меня страшно раздражает» – таково настроение автора текста, которое он стремится выразить и передать читателю. Вот это чувство раздражения и придает иронии автора несколько агрессивный характер.

Объектом агрессивной иронии в дискурсе СМИ, к сожалению, становятся не только отдельные личности. По мнению некоторых ученых, анализ языка СМИ выявляет настораживающее явление: журналисты таких общероссийских, традиционно пользующихся доверием читателей газет, как «Известия», «Труд», «Комсомольская правда», «Аргументы и факты» и некоторых других, усвоили тон пренебрежительной насмешки в отношении россиян, живущих в «провинции», т. е. не в Москве. Показательные в этом отношении факты представлены в статье Е.И. Коряковцевой «Языковой образ российской провинции в столичной прессе» [Коряковцева 2005]. Автор отмечает, что столичная пресса крайне редко обозначает россиян-немосквичей словом народ, предпочитая синоним население. Этот факт говорит сам за себя, поскольку номинация население нейтрализует важнейшие концептуальные смыслы, традиционно связывающиеся именно с лексемой народ: «национальная сплоченность, единство», «патриотизм», «труд на благо страны». При этом в речи столичных СМИ нередки оценочные выражения типа аморфное население; население, пребывающее в мертвенной теплохладности; население… в теплохладности, близкого к трупному остыванию; рабы «расейского разлива». Жизнь аморфного населения современной провинции характеризуется как маргинальная, вульгарная, неприятная, банальная ; бытие россиян — загробное в силу его безысходности и перманентного идиотизма; российское общество постепенно съезжает с катушек и нуждается в смирительного рубашке. Е.И. Коряковцева справедливо заключает, что читателями текста «использование таких характеристик может быть воспринято как «табуированный посыл» – пожелание смерти, а коммуникативная цель журналиста, представляющего аморфное население как логово темных, импульсивных сил, может быть понята как желание оскорбить, уничтожить словом несознательную массу» [Коряковцева 2005: 316]. Статьи обозревателей столичных газет, по мнению ученого, создают представление о том, что российскую провинцию населяют недееспособные, умственно не совсем полноценные люди, обычно настроенные против всех и всяческих реформ и забавные в том редком случае, когда вдруг проникаются государственными проблемами и осознают свою особость и особенную стать России. Е.И. Коряковцева подчеркивает, что цитата из известного стихотворения Ф.И. Тютчева употребляется как презрительная насмешка, выражающая противоположный смысл – «заурядность».

В сатирическом ключе нередко раскрывается и тема любви к родине. Например, патриотом в ряде статей «Московского комсомольца» называется наивный человек, чувствами которого умело манипулируют миноброновские пиарщики. Напротив, люди умные пополняют ряды отъезжантов и невозвращенцев, поскольку хорошо понимают, что в России горе горькое от ума. В целом же подобный речевой стиль «воспринимается как конфликтно-манипуляторский, поскольку читатель становится свидетелем косвенной агрессии, которая находит выражение в вышучивании и поучениях в адрес рядового россиянина (обывателя), представляемого как существо, стоящее на низкой ступени развития по своим интеллектуальным и этическим качествам» [Коряковцева2005: 317].

Ирония, которая «вышла за пределы естественной ниши своего существования и стала скрывать коммуникативно-речевую, в том числе и стилистическую несостоятельность» [Коньков 2006: 118], свидетельствует о стилевой неупорядоченности текста, об отсутствии оригинальной стилевой концепции издания. За иронией может скрываться пустословие, когда «отсутствие серьезного социально значимого содержания вуалируется различными бесполезными пустяками, языковой игрой, мнимым диалогом с читателем и т. п.» [Коньков 2006: 118]. По мнению ученых, «ирония и сарказм являются стилистической доминантой прессы, а неразборчивость в средствах насмешки приводит к "ерничеству"…» [Лысакова 2006: 120], чему в немалой степени способствует употребление стилистически сниженных слов. Вот примеры подобных текстов:

По мнению же ее товарок по киношному цеху, светиться на экране ('меховой нужно лишь для того, чтобы легче завлекать в свою паутину ухажеров побогаче. <…> В период романа со столичной штучкой он бросил семью. Смехова высосала из него все деньги и рассталась с беднягой. <…>. Однако, как только замаячила перспектива набить мошну потуже, Николай был выброшен за ненадобностью, как порванный носок. <…> Злые языки утверждают, что именно он и станет отцом будущего ребенка Смеховой. Ведь заметно округлившийся животик артистки вызвал много слухов и пересудов – какой счастливец приложил к этому «руку»? (Экспресс-газета. 2007. № 30); Широкий круг зрителейt узнал Любу Тихомирову три года назад, когда по телевизору стали активно крутить «мыло» с ее участием… Но до того как попасть на центральные телеканалы, девушке пришлось попотеть, причем как в переносном, так и в прямом смысле. <…> Они очень хорошо помнят жгучую брюнетку, которая любила травить пошлые анекдоты в курилке между актами. <…> Покорять Первопрестольную Люба решила по проторенной тропе – тоже обнаженкой. Опытную пышногрудую девицу с радостью приняли на работу в один из московских стриптиз-клубов. Девушка пользовалась популярностью и годика через полтора купила уютную «двушку» в спальном районе столицы. Говорят, там же в клубе Люба завела знакомства с влиятельными кинодеятелями, которые потом и пристроили ее в большое кино (Экспресс-газета. 2007. № 30); Ну и, конечно, каналы потчевали зрителя невянущим образом Ксении Собчак. <…> Сегодня телеканалы чавкают Собчак, как чуингамом, смачно, энергично, надувая розовые пузыри» (Литературная газета. 25.04–03.05.2007).

Экспрессивы с избыточной отрицательной оценкой и сарказмом преобладают и в стилистике так называемой «оппозиционной» прессы, например: Можно долго ковыряться в списке регионального Совета регионального отделения «Справедливого России – РПЖ» (Колесо обозрения. 24.05.2007).

Тональность повествования, как показывают приведенные выше примеры, нередко переходит границы иронии: «со страниц газет на читателя выплескивается скепсис, едкая насмешка, а порой и откровенное издевательство» [Свешникова, Ягубова2006: 74].

Характеризуя средства выражения иронии в текстах современных СМИ, нельзя не сказать об употреблении аббревиатур личных имен (БГ – Борис Гребенщиков). Сами по себе аббревиатурные антропонимы – обычное явление, распространенное в определенных жанрах письменной речи: дневниковых записях, письмах, записках. Обычно к такому способу номинации прибегают, когда лицо хорошо известно автору и адресату текста (аббревиатура в этом случае экономит бумагу и время) или когда автор не хочет определенно обозначить лицо для читателей текста, считая это почему-либо ненужным или неважным. В устном общении аббревиатура-антропоним может использоваться только как прозвище лица (например, в «Республике ШКИД» ученики между собой называли директора школы Виктора Николаевича Сорокина «Викниксор»). Все названные ситуации предполагают неофициальное общение, неформальные отношения между участниками общения или сугубо личный характер текста.

Использование аббревиатур-антропонимов в газетном дискурсе преследует совсем другие цели. В тексте газеты такие номинации, как правило, экспрессивны, способствуют выражению оценочного отношения автора к обозначаемому лицу, а иногда создают определенный подтекст. Такое функционирование аббревиатурных антропонимов ограничено речью журналистов, поэтому их можно было бы рассматривать в ряду жаргонных средств, хотя и с определенными оговорками. От «чистых» жаргонизмов аббревиатурные антропонимы отличаются преимущественным употреблением в письменной речи и изначальной обращенностью к широкой читательской массе, а не к ограниченной группе «товарищей по цеху».

Аббревиатурные антропонимы в СМИ представляют собой преимущественно двух– и трехбуквенные образования, соответствующие имени, отчеству и фамилии обозначаемого лица. По типу произношения среди них есть как буквенные (C.B. – B.C. Степашин), так и звуковые (БАБ– Борис Абрамович Березовский). Исследователи языка обращают внимание на непоследовательное употребление/неупотребление точек при написании аббревиатур, объясняя это новизной самого явления и, следовательно, отсутствием устоявшихся требований к его оформлению.

Стилистический эффект от употребления аббревиатур вместо обычных имен собственных достаточно многообразен. Прежде всего аббревиатура позволяет маркировать социально-политическую или культурную значимость лица, его особое положение в соответствующей социальной или профессиональной группе. Так, аббревиатурные наименования в СМИ получили известный рок-музыкант Борис Гребенщиков (БГ), певица Алла Пугачева (АБ), скандальный олигарх Б.А. Березовский (БАБ), политические деятели В.В. Жириновский (Ж. ВВЖ), B.C. Черномырдин (ЧВС), бывшие президенты Б.Н. Ельцин (БН. ЕБН) и В.В. Путин (ВВП). Аббревиатурные обозначения других известных лиц осуществляются не так последовательно. В связи с этим можно отметить эффект «причастности к элите», который возникает, если подобным образом в прессе обозначаются политики или деятели культуры «местного масштаба».

С помощью аббревиатурного антропонима в газетном тексте выражается экспрессивно-оценочная семантика, чему в значительной степени способствуют звуковые свойства аббревиатуры, а также омонимия с другими словами языка. Так, антропоним ВВП омонимичен другой известной аббревиатуре-термину ВВП – валовой внутренний продукт, ср.: ВВП vendee такую реакцию, улыбнулся, кивком головы поблагодарил зрителей и скромненько уселся в 11-м ряду (Комсомольская правда. 17.09.2002)  – Падение цен на нефть не подорвет российскую экономику, поскольку доля нефтяного отрасли в ВВП страны составляет всего 15 процентов (Комсомольская правда. 09.04.2003). Омонимия данных аббревиатур не осталась незамеченной и послужила источником каламбуров: Премьер-министр объявил о росте ВВП на 7 %. Еще пару лет, и ВВП сменит дзюдо на баскетбол (Комсомольская правда. 09.09.2003).

Ассоциации, возникающие в данном случае на базе омонимии, а также в результате зрительного и слухового восприятия аббревиатуры ВВП, в целом создают поле положительной оценки личности, может быть, с легким оттенком шутливости. Но возможен и обратный эффект. Например, частотное аббревиатурное обозначение Б.А. Березовского — БАБ – не очень благозвучно само по себе, к тому же вызывает в памяти такие слова, как баба, баобаб. Ассоциации с такого рода реалиями, естественно, снижают образ лица в восприятии читателя. Этому способствует и письменное оформление аббревиатуры: БАБа с возу – России легче (Московский комсомолец. 09.02.1999); Бойтесь БАБа , деньги вносящего (Комсомольская правда. 23.04.2003); БАБа несколько часов допрашивали в полицейском участке (Комсомольская правда. 27.04.2003);…разрывмежду БАБом и Юшенковым не повлиял на судьбу проекта (Комсомольская правда. 23.04. 2003); Буквально на днях карту БАБа пыталась разыграть на Украине антиющенковская коалиция (Комсомольская правда – Нижний Новгород. 23.09.2005).

Как видно, благодаря фактору омонимии и особенностям звучания аббревиатурные антропонимы приобретают яркую экспрессивную окраску и способность выражать оценку. По мнению исследователей, аббревиатурное наименование лица может быть проявлением речевой агрессии, если способствует формированию негативного восприятия того или иного объекта [Конопкина 2005: 12], например:

В России все на три буквы: чтобы увеличить ВВП нужно посадить МБХ (Комсомольская правда – Нижний Новгород. 27.09.2005); Сейчас у нас президент В.В. Путин и мы пытаемся удвоить ВВП. Следующим президентом будет Д. А. Медведев. Значит, мы начинаем удваивать ДАМ? (Проспект. 11.03. 2008).

«Игра» аббревиатурными антропонимами далеко не всегда бывает мотивирована, а иногда свидетельствует о явных стилистических просчетах автора. Это в полной мере относится, например, к употреблению трехбуквенной аббревиатуры, обозначающей экс-президента России Б.Н. Ельцина: И уж совсем удивительно было видеть свежего и подтянутого ЕБН на следующий день, когда изможденный Сафин вышел на четвертый матч (Комсомольская правда. 24.09.2002). В подобных случаях чувство меры явно изменяет журналистам, безусловно, предполагающим, какого рода параллели вызовет зрительно-слуховое восприятие слова. Сходный отрицательный эффект производит употребление аббревиатурного наименования лица в заголовке статьи о творчестве хореографов Евгения Панфилова и Елены Прокопьевой: Е.П. н Е.П. (Литературная газета. 2003. № 13); аббревиатуры Ж, обозначающей В.В. Жириновского.

Широкое употребление аббревиатур-антропонимов представляет собой частное проявление экспансии аббревиатурных номинаций в язык СМИ. Кроме привычных названий политических партий (СПС, ЛДПР, ЕР ПЖ и некоторых других), появились примеры использования аббревиатуры для наименований произведений искусства и общественно значимых понятий:

Именно 30 сентября Каменский заменит харизматичного Вячеслава Петкуна, поющего Квазимодо со дня выхода русскоязычного версии «НДДП» на столичных подмостках (Комсомольская правда. 17.09.2002); Почему же ГД выступила в поддержку правительства и против ПБР (Комсомольская правда. 22.10.2003).

Аббревиатуры такого рода (к ним можно отнести также ВОВ, РПЦ, уместные в деловой речи, но не в публицистике), независимо от желания автора, создают если не циничный, то пренебрежительно-снисходительный тон в отношении обозначаемых реалий, хотя и экономят физические усилия по набору текста, а также бумагу.

«Аббревиатуризация» личных имен в газетной речи может вызывать еще один, несколько неожиданный, отрицательный эффект: структура и способ графического оформления собственного имени лица и не-лица перестают различаться, особенно при тенденции к бесточечному написанию антропонимов (ср.: ЧВС, МЧС, ПЖ, АБ, ВВЖ, С ТС и т. д.). При декларации высокого статуса личности в современном цивилизованном обществе это ведет к определенному снижению значимости лица в газетном дискурсе.

4.3. Тенденциозное использование негативной информации

К проявлениям речевой агрессии можно отнести перегруженность текста негативной информацией, основная цель которой – произвести впечатление на воображение потенциального покупателя газеты. На этот эффект явно (если не сказать «примитивно») рассчитаны, например, сами заголовки статей, собранных на одной странице газет «Комсомольская правда» и «Жизнь»:

Из тел матросов-славян дагестанцы выложили слово «Кавказ»?; Призывник бегал от армии 15 лет; Дембельский бунт; Погонный рубль (За 9 месяцев 2009 года в Вооруженных силах разворовали 2,5 млрд. рублей); Генерала Бульбова не хотели пускать на рабочее место (Комсомольская правда. 10.11.2009). Еврограбеж; Охотник умер от бешенства; Убийца не пожалел малыша; Людоед (каннибал раскопал свежую могилу, чтобы отрезать мяса) (Жизнь. 18.02.2005).

Примечательно, что на соседней странице этого же разворота газеты «Жизнь» (так что читатель невольно делает сопоставления) продолжается тема еды, но в принципиально иной тональности: Баскова потянуло на морковь (на творческом вечере Максима Дунаевского певец съел свои реквизит). Такого рода контрасты являются серьезными просчетами редакции, поскольку они демонстрируют внутреннее равнодушие к человеческим трагедиям, о которых сообщает газета и которые, к сожалению, часто играют роль своеобразной приманки для любителей острых ощущений.

Рассмотрим пример, когда тенденциозное использование негативной информации не так очевидно. Газета «Комсомольская правда» посвящает большую статью важной теме – глобальным изменениям климата. Как известно, это проблема мирового масштаба, но озаглавлена статья следующим образом:

В России теплеет быстрее, чем на всей планете (Комсомольская правда. 30.04–07.05.2009).

Такой заголовок фиксирует внимание не на проблеме потепления как таковой, а на особой незащищенности России перед этой проблемой. Читатель должен ощутить себя уязвленным: до сих пор беды (неконкурентоспособность экономики, рискованное земледелие, бездорожье и др.) России во многом объяснялись суровостью климата. Вот, наконец, потепление, но и это плохо – мы в опасности большей, чем весь остальной мир! Тревожный тон усиливают подзаголовки статьи:

Чем нам грозит стремительное изменение климата; Правительство обеспокоено; Опасные регионы; Какие катаклизмы грозят; Погода изменит нашу жизнь.

При этом статья не содержит никаких объективных данных, мотивирующих такие негативно насыщенные заголовок и подзаголовки. В частности, автор практически не сообщает информацию, на основании которой можно было бы сравнить прогнозируемое положение России и других стран и регионов мира. Заголовок вроде бы опирается на приведенные в статье данные науки о том, что при средних размерах мирового потепления на 0,75 градуса в России температура поднялась на 1,29 градуса. Однако понятие «средняя температура» предполагает, что в одних местах потепление может быть больше данной величины, а в других – меньше. Наука говорит лишь о том, что Россия относится к числу первых, но не о том, что она опережает абсолютные показатели потепления всех стран мира. В заголовке же высказывается именно эта мысль, что является искажением научной информации. Все это позволяет сделать вывод, что тезис, вынесенный в качестве заголовка, призван неприятно взбудоражить воображение потенциального потребителя информации.

Эффект «агрессивности» возникает и в том случае, если автор газетной публикации перенасыщает текст негативным материалом. Сам по себе каждый отдельный факт, наблюдение, вывод может быть справедлив, достоверен, но все вместе они производят тягостное впечатление и в силу этого вызывают внутренний протест. Для иллюстрации обратимся к статье, напечатанной в «Литературной газете» и посвященной анализу современного российского общества. Заголовок статьи сразу определяет основной тон рассуждений: Самостерилизация. Приведем типичный для всей статьи отрывок, где автор характеризует российский социум:

И латиноамериканское, и китайское общества – они живые. Поэтому всерьез относятся к политике. Могут поддерживать или критиковать свою власть, и все это всерьез, чтобы что-то изменить. А чтобы понять, что такое «мертвое общество», надо побывать в России. А лучше – пожить.

Первая и отличительная черта «мертвого общества» – это стерильность его общественного среды. Это отличает нас от нынешних латиноамериканцев, китайцев, да и нас самих, вчерашних.

Пока общество было еще живо, наказание исходило извне, сейчас – справляемся сами. Самостерилизация начинается с детства. В компании глупо петь, веселиться, что-нибудь придумывать. Надо сидеть отрешенно, с отсутствующим видом. Для «веселья» существует особое приспособление – это телевизор. Тут все узнаваемо, включаешь и знаешь: вот этот, с подбритыми височками и странным загаром, будет «шокирующе непосредственным». А этот, в шапочке, в помещении будет веселиться не без затаенного ума. А этот – вообще-то неплохой, но какой-то «искусственно живой».

В цене «острые ощущения». Сексу отводится важное место. Проблема «мертвого общества» в том, что его ничто не возбуждает. Но оно приучено к этому и с этим может жить, один квадратный метр жилья стоит запредельных денег. И при этом вопрос, что это за общество и в какой мере оно необходимо, постоянно стоит на повестке дня. Вопрос, нужно ли людям жить и особенно нужно ли людям жить в таком количестве, в каком они случайно родились и до такого возраста, до которого они случайно дожили, является главным социальным вопросом «мертвого общества». Принято считать, что с экономического точки зрения столько людей здесь не нужно вообще. С другого стороны, умирать тоже накладно. Но здесь мнения разнятся. Одни полагают, что рождаемость надо наращивать. Другие не видят в этом большой пользы для экономики (Литературная газета. 2009. № 15).

Созданный автором образ современной России пугающ, но этого мало. Указывая на пороки, автор подчеркивает их всеохватность, носителями порочной морали являются все. Для этого широко используются языковые средства обобщения, например:

Мы давно привыкли не доверять друг другу. Раньше, когда мы еще жили большим дружным лагерем, каждый мог запросто быть стукачом. Теперь каждый может тебя предать. А как иначе? Каждый за себя. Конечно, войной это пока назвать нельзя, но вялотекущая «возня всех против всех» идет успешно. Многое тут, правда, зависит от темперамента. Скажем, в метро тебе просто отдавит ногу более сильная и крепкая особь. А вот там, где потеплее, могут и подстрелить. Правда, без энтузиазма, вяло и все больше за деньги, без высоких идей.

Автор цитируемой статьи агрессивно внушает читателю пессимистическое восприятие современной российской действительности, а главное – окружающих людей: соседей, коллег, знакомых, друзей. Обращает на себя внимание декларативность, необоснованность многих негативных характеристик: на каком основании автор так уверен в том, что сейчас «в компании глупо петь, веселиться, что-нибудь придумывать», «каждый может тебя предать», «каждый мог запросто быть стукачом»? Такая позиция составляет существенный просчет в речевой тактике пишущего уже потому, что вызывает у читателя чувство бессилия, подавленности и ключевой тезис автора (Это наша историческая миссия, наш долг перед предшествующими и последующими поколениями – понять, как мы попали в этот «социальный гроб» и как нам выбраться из него) может восприниматься как пустая, дежурная фраза, равно как и заключительный призыв: Не надо бояться жить иначе. В статье, изобилующей негативом, нет информации, которая могла бы послужить основой для позитивной программы действий.

Гипертрофированная негативная оценка России в целом характерна для многих проблемных статей, публикуемых в центральной печати. Россия — неустроенная, ненакормленная и по сути озверевшая страна (М. Леонтьев // Известия. 26.02.2004 – цит. по: [Коряковцева 2005]). «Этот вывод, – пишет Е.И. Коряковцева, – поддерживается чтением статей, в которых пишется о том, что российское государственное устройство, общество, характеризуется невероятного жестокостью, в нем превалирует мнение, что человек – это пустое место (Э. Памфилова // Известия.08.10.2004), людей никто в грош не ставит (И. Петровская // Известия. 08.10.2005) <…> В разоренной российской сельской глубинке повальное пьянство, деревня стареет и вымирает, нет применения еще оставшимся работящим, сильным людям (Е. Бубнова, В. Долго дворов // Труд. 17–23.02.2005). В городах за малогабаритные «хрущевки» и «брежневки» (т. е. жилье, построенное во времена правления Н.С. Хрущева и Л.И. Брежнева) россияне платят 100 % квартплаты, огромной – в сравнении с прежней, советской. Если не платят, то государство ищет способы прижучить неплателыциков, не пытаясь освежить память о многих долгах перед ними…о мизерных пенсиях стариков (В. Бутаев //КП. 04.12.2004) <…> Ключевые слова – названия этических и социоцентрических ценностей в социалистических СМИ, такие как патриотизм, труд, мир, ответственность, энтузиазм, свобода, – ныне либо переместились на периферию языка, как энтузиазм и патриотизм, которые используются в иронических контекстах (энтузиазм призывников и их патриотизм, возбужденный минобороновским пиаром), либо пережили конкретизацию, как мир (мир в Чечне), труд (физический, умственный труд) <…> Ключевые слова в статьях о современной российской жизни – это население (не народ), страна (не Родина, Отечество), обыватель, россиянин, раб (не гражданин), воина (льготная: кланов: в Чечне) и революция («седая», ср. также революция бархатная: оранжевая: роз), а не мир» [Коряковцева 2005: 321]. Все это, по мнению цитируемого автора, свидетельствует об агрессивном, конфликтно-манипуляторском типе речевого поведения журналистов: «Эскалация в прессе речевой агрессии деморализует читателей, высвобождая в них ответную агрессию в отношении государства и созданного им общества (криминализация) либо порождая полное безразличие к общественным обязанностям (уклонизм)» [Коряковцева 2005: 322].

В заключение еще раз подчеркнем: само по себе сообщение негативной информации является прямой задачей и даже обязанностью СМИ, которые тем самым понуждают соответствующие организации, верховную власть и все общество в целом бороться с пороками и недостатками; выполняют важную воспитательную функцию, мобилизуют членов социума на оказание помощи тем, кто попал в беду. К речевой агрессивности приводит гиперболизация, смакование плохого, мрачный пессимизм как основа мироощущения.

4.4. Интертекстуальность как фактор агрессивности текста

Термин «интертекстуальность» имеет прозрачную внутреннюю форму, которая помогает понять его значение: inter – 'между', text – 'текст'. Понятие «интертекстуальность» объединяет разноплановые отношения между текстами. Как говорит соответствующая статья в энциклопедии «Культура русской речи», «интертекстуальность – это способ порождения собственного текста и утверждения своей творческой индивидуальности через сложную систему отношений идентификации, противопоставлений и маскировки с текстами других авторов» [КРР: 221; выделено нами. – Авт.]. Выражаются указанные отношения с помощью приема цитирования, когда автор использует чужое слово для наилучшего решения своих коммуникативных, стилистических и прагматических задач. «Суть интертекстуальности заключается не столько в простом цитировании предшественников для доказательства или опровержения своей идеи, не столько в полемике с поколением „отцов“, сколько в том, что, по словам Жолковского, „новые акты творчества совершаются на языке, в материале, на фоне и по поводу ценностей той литературной традиции, из которой они возникают и которую они имеют целью обновить“» [Шаталова 2009: 587]. Таким образом, межтекстовое цитирование предполагает особую конструкцию «текст в тексте» и способствует установлению связи между разными культурами, разными направлениями одной культуры, разными поколениями.

Интертекстуальность как выразительное, обогащающее смысл свойство текста осознается адресатом только тогда, когда последний может «узнать» цитату, «услышать» чужой голос. Для этого адресат (читатель) должен обладать определенными знаниями, эрудицией, начитанностью. Если цитата (а она может быть скрытой, в виде намека на чужой текст) оказывается неузнанной, то эффект интертекстуальности сводится на нет: адресат не поймет нужного смысла, не почувствует подтекст, не проникнется эмоциями и оценками автора. Более того, если цитата будет интерпретирована как авторские слова и понята буквально, то текст может показаться странным, непонятным.

Для общего наименования цитат, которые используются как «текст в тексте» для выполнения особых выразительно-изобразительных и оценочно-смыловых функций, в лингвистике принят термин вербальные прецедентные феномены [Красных 2003: 170–171]. К их числу относятся тексты, обладающие следующими свойствами: а) они хорошо известны представителям национально-лингвокультурного сообщества (люди знают о существовании этих текстов, узнают их, восприятие и интерпретация этих текстов в целом стереотипны); б) они актуальны в познавательном и эмоциональном плане; в) к ним часто обращаются (апелляция к этим текстам «постоянно возобновляется в речи представителей того или иного национально-лингво-культурного сообщества») [Красных 2003: 170]. Как отмечает В.В. Красных, прецедентные феномены выполняют роль эталона культуры, функционируют как свернутые метафоры, выступают в качестве символа какой-то ситуации [Красных 2003: 171].

Среди прецедентных феноменов выделяются разновидности: прецедентная ситуация, прецедентный текст, прецедентное имя, прецедентное высказывание. Прецедентная ситуация – это некая ситуация, которая служит в обществе эталоном и связана с определенными эмоциями и оценками. Для обозначения этой ситуации используются прецедентные имена или высказывания (Чернобыль – ситуация с атомной станцией стала символом техногенной или иной масштабной катастрофы; с корабля на бал – ситуация неожиданного приезда Чацкого к Фамусовым стала символом резкой смены событий). Прецедентный текст – это «законченный и самодостаточный продукт речемыслительной деятельности» [Красных 2003: 172]. Это может быть художественный текст («Евгении Онегин», «Горе от ума», «Идиот»), текст песни, анекдота, рекламы и др. Прецедентное имя – это имя собственное, связанное с какой-то известной (прецедентной) ситуацией или прецедентным текстом (Сусанин, Штирлиц, Печорин, Сталинград). Употребление прецедентного имени вызывает ассоциацию с соответствующей ситуацией и набором коннотативных (оценочных, эмоциональных) смыслов, с ней связанных. Прецедентное высказывание – это законченная, самодостаточная единица предикативного (предложение) или непредикативного (словосочетание, сочетание слов) характера. Чаще всего это узнаваемая цитата из какого-то текста, неоднократно воспроизводимая в речи носителей лингвокультурного сообщества. Помимо своего прямого значения, прецедентное высказывание содержит дополнительные смыслы, известные участникам общения (Что делать? Кто виноват? Наши люди на такси не ездят; Восток – дело тонкое). К прецедентным высказываниям относятся также пословицы (Цыплят по осени считают) [Красных 2003: 172–173].

Интертекстуальность стала одной из характерных черт современного массмедийного дискурса, где прецедентные феномены служат прежде всего средством емкой, экспрессивной характеристики кого-, чего-либо. Эти цитаты способны не только вызвать в памяти человека представление о каком-то герое, сюжетной ситуации или событии, но и – главное – активизировать определенное эмоционально-оценочное восприятие.

Примером системного употребления вербальных прецедентных феноменов (ситуаций, имен, высказываний и собственно текста) как средства выражения негативной оценки может быть статья в «Литературной газете», посвященная новому роману В. Пелевина «Священная книга оборотня». Прецедентным именем (названием фильма) является заголовок статьи — Старая, старая сказка. Он значим не столько связью с известным фильмом, сколько своей внутренней формой, намекающей, с одной стороны, на фантастическое содержание романа, а с другой – на неоригинальность сюжетных ходов и художественных приемов автора. Реминисценция начинает текст статьи, задавая основной тон всему последующему критическому анализу:

Славный писатель Виктор Пелевин! Отличнейший! А какая слава! Тьфу ты, пропасть, да такой славе может позавидовать любого современный автор (Литературная газета. 2005. № 5).

Прозрачная отсылка к гоголевской «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» (Славная бекеша у Ивана Ивановича! Отличнейшая! А какие смушки! Фу ты, пропасть, какие смушки!) формирует стратегию читательского восприятия: автор статьи сознательно нарушает постулат искренности, его нельзя понимать буквально – напротив, следует серьезно усомниться в действительных достоинствах творчества известного писателя. Заявляя о намерении реконструировать замысел романа, журналист добавляет словами булгаковского Бегемота: тем более что это – не бином Ньютона. Фактически дана иронически-уничижительная оценка глубины этого самого замысла, прозрачно указано на чрезмерность авторских амбиций В. Пелевина. В заключительной фразе статьи автор заимствует прецедентные имена как из анализируемого романа В. Пелевина, так и из известных анекдотов, где фигурируют «китайские» обозначения животных: Виктор Пелевин хотел, чтобы в нового книге его главным героем была Хули [лиса. – Авт.], а получилось, что — хуня [заяц. – Авт.]. Журналист здесь поддался соблазну использовать не совсем приличную аллюзию, чтобы вынести суровый приговор не понравившемуся роману. В результате автору рецензии, в целом профессионально написанной и обоснованной, можно предъявить упрек в желании обидеть писателя, нанести удар по его самолюбию, т. е. в речевой агрессивности.

Нередко журналисты используют прецедентные имена для выражения ядовитой иронии и сарказма в отношении тех или иных лиц:

..мышиная возня, поднятая литературными моськами (Литературная газета. 26.01–01.02.2005); продемонстрировал ассоциативное мышление на уровне если не Шарикова, то Швондера (Литературная газета. 23–29.03.2005); Вонючий голландец (Комсомольская правда. 08.04.2009 – об украинском траулере с грузом испорченного мяса) и др.

Важную и болезненную проблему современного массмедийного дискурса составляет речевая агрессивность заголовков, в частности заголовков, где используется прецедентное имя или высказывание. В связи с этим обратимся к заголовку статьи, посвященной проблеме идентификации останков расстрелянной семьи последнего русского царя:

Публичный дом Романовых (Московский комсомолец. 2009. № 224 (25.176)).

Автор статьи использует словосочетание, которое может быть отнесено к прецедентным высказываниям, потому что обладает речевой воспроизводимостью и используется для символического обозначения определенной ситуации, – публичный дом. Как известно, публичный дом – это заведение, где живут и принимают посетителей проститутки. Употребленное в переносном значении или в составе сравнительного оборота это выражение приобретает негативную оценочную семантику: некая ситуация или обстановка характеризуется как нечистоплотная, кричаще-безвкусная, лишенная нравственных начал, насквозь меркантильная, вызывающая отвращение. Ср.:

Увитое гирляндами сияющих ламп, с музыкой, орущей из каждой щели, оно походило одновременно на «Титаник», идущий ко дну, и на многопрофильный публичный дом (Е. Романова, Н. Романов. Дамы-козыри); Он сходит на берег, а там его уже ждет прибывший на «Боинге» из отечества публичный дом или что-то в этом роде – мюзик-холл, женский ансамбль музыкальных инструментов, не важно, как называется (М. Панин. Камикадзе // Звезда. 2002); Что это вы вздумали на работу с синяками являться? У нас тут не публичный дом! (Т. Устинова. Подруга особого назначения); — Не надо делать из армии публичный дом! (Известия. 03.06.2002).

Появление данного прецедентного выражения в рассматриваемой статье из «Московского комсомольца» и, следовательно, апелляция к вполне определенной прецедентной ситуации никак не мотивированы содержанием текста, где анализируются результаты многочисленных экспертиз останков убитых людей. Очевидно, автор хотел представить читателям каламбур на базе суждения: трагедия царского дома Романовых подвергается публичному обсуждению. Однако каламбур этот крайне неудачен и даже оскорбителен для памяти тех, о ком идет речь в статье.

Основная цель «заголовочного» цитирования в сегодняшних журналах и газетах – это ироничность, насмешка, ерничание: «…для авторов совсем не важно, что «заголовочный» тезис не отражает сути текста, а порой и опровергается в нем. Существенно лишь то, что он выразительный, интригующий, а потому успешно "продает' газету <…> При этом базой для ироничного цитирования становятся культурно-исторические интертекстемы, которые по морально-нравственным критериям не должны подвергаться осмеянию или создавать контекст, не соответствующий сути информации. На наш взгляд, одинаково кощунственны заголовки Деним победы (статья о тенденциях джинсовой моды) и Спецназ по осени считают (о потерях частей спецназа в Чечне)» [Шаталова 2009: 588–589; выделено нами. – Авт.].

Исследователи феномена интертекстуальности в языке СМИ с сожалением отмечают, что для «иронизации» текста журналистами эксплуатируется более примитивная часть прецедентных текстов, связанная с массовой культурой, рекламой, бытовым общением:

Учебник выпущен в мини-формате, чтобы дядькам в пиджаках удобнее было лезть за словом в карман (Комсомольская правда. 03–10.09.2009); Лолите снова замуж невтерпеж (Мир новостей. 10.11. 2009); Вот когда образовалась эта «сладкая парочка», которая позднее, перед выборами в Думу в 1999 году, внесла смертельный раскол в аграрное движение (Завтра. 20.06. 2003).

В качестве прецедентных высказываний современные СМИ свободно используют фразеологические выражения из арго и просторечия:

Замглавы Минприроды лично повел в атаку на подмосковные коттеджи армаду бульдозеров. Вооруженные плакатами защитники атаку отбили. Думают, век им теперь Митволя не видать? (Комсомольская правда. 4—10.03.2005); Плевать на всех с высокой хвои; В Третьяковке снесло крышу (прим. из: Шаталова 2009: 589).

Интертекстуальность языка современных СМИ имеет еще одну особенность, которая, как нам кажется, также связана с понятием речевой агрессии. Цитируемые журналистами прецедентные тексты позволяют исследователям реконструировать образ адресата – читателя, который должен угадать и интерпретировать цитату. Отмечено, что «журналисты настроены на диалог не с любым русским интеллигентом, а именно с постсоветским, чей менталитет характеризуется не только знанием классической литературы и английского языка, но и активным приятием нового, современного, нередко – в ущерб традиционным ценностям» [Басовская 2003: 58]. В связи с этим, как полагают исследователи языка, журналисты так трансформируют смысл прецедентного текста, что он изменяется на противоположный: Бедность – порок (ср.: Бедность – не порок); Хлебом единым (ср.: Не хлебом единым жив человек); И в деньгах счастье (ср.: Не в деньгах счастье) [прим. из: Шаталова 2009: 590]. Такое «балагурство» граничит с цинизмом, поскольку вольно или невольно разрушает те нравственные понятия, которые составляют основу традиционного русского менталитета.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Чем различаются лингвистические понятия «текст» и «дискурс»?

2. Как вы понимаете смысл выражения «массово-информационный дискурс»?

3. Почему приемы языковой демагогии, ирония, интертекстуальность отнесены к дискурсивным факторам агрессивности речи?

4. Что такое языковая демагогия?

5. Проанализируйте следующий пример из книги В.З. Санникова и докажите факт агрессивно окрашенной языковой демагогии:

«Сотрудница Института русского языка АН СССР, побывавшая в 60-х годах в Англии, писала в институтской стенгазете о своих впечатлениях: «Магазины задыхаются от изобилия товаров, ибо покупательная способность населения очень низка»» (В.З. Санников. Язык в зеркале языковой игры. – М., 2002 – С. 423).

6. Проанализируйте содержание понятий «ирония», «сарказм», «сатира», «юмор» с точки зрения их связи с речевой агрессией:

Ирония – 1. «Выражающее насмешку или лукавство иносказание, когда слово или высказывание обретают в контексте речи значение, противоположное буквальному смыслу или отрицающее его, ставящее под сомнение» [ЛитЭС: 132]; 2. «…вид комического, в котором критическое отношение к объекту осмеяния носит осуждающий характер и выражается в несколько завуалированном виде» [КРР: 227].

Сарказм – «едкая, язвительная насмешка, выражающая негодование <…> Сарказм может быть передан и невербальными средствами – интонацией, мимикой, жестами и т. д. Но во всех случаях для существования сарказма обязательно наличие уже упоминавшейся иронической двуплановости, иначе сарказм превращается в прямое обличение в форме обвинения или инвективы…» [КРР: 609].

Сатира – «вид комического, посредством которого обличаются и высмеиваются отрицательные явления жизни; уничтожающее, суровое и страстное осмеяние обнаруженного несоответствия формы содержанию» [КРР: 610].

Юмор – разновидность комического, предполагающая двойственное отношение к осмеиваемому несоответствию формы предмета, явления, события его содержанию <…> Юмор и ирония противоположны по характеру «маски»: в иронии смешное скрывается под маской серьезности, с преобладанием отрицательного, насмешливого отношения к предмету. В юморе серьезное скрывается под маской смешного, обычно с преобладанием положительного отношения» [КРР: 790].

7. Покажите на примерах агрессивное использование негативной информации в медийных текстах.

8. Охарактеризуйте интертекстуальность как свойство медийного текста.

9. Назовите основные признаки вербальных прецедентных феноменов.

10. Почему разнообразные прецедентные тексты оказались очень востребованными в языке современных средств массовой информации?

11. Что нужно учитывать журналисту при использовании прецедентного текста (имени, высказывания)?

12. Приведите свои примеры газетно-журнальных текстов, где используются прецедентные имена (прецедентные высказывания), связанные с выражением положительной или отрицательной оценки. Охарактеризуйте стилистическую целесообразность употребления прецедентного феномена.