В столице Василий накуролесить не успел: от поезда до поезда — всего два часа. Погулял по бестолковой Комсомольской площади, поглазел на бешеные цены в подземном универмаге, съел на ходу две засохшие сосиски в тесте, запил кефиром, который показался ему кислым и жидким, не то, что родной, кубанский, купил кружок испытанной полукопченой, буханку серого хлеба и поспешил на Белорусский вокзал. В поезде Москва — Берлин примкнул к компании таких же покупателей автомобилей, как он, только бывалых. Который год люди ездят, заработок хвалят. Значит, правильно решил, а то ведь Капа вначале чуть не отговорила. Баба. Где ей мозги взять. Живет по старинке, а мир сильно другим стал.

Позвали с верхней полки вниз, сыграть в дурачка — надо же чем-то занять нудные поездные сутки, тем более пограничный контроль в Минске и Варшаве спать все равно не даст. Хотя Васька карт не любил и о картежных уловках слышал, но согласился: ставка копеечная и на кону российские рубли, которые в преддверии чужих государств странным образом теряли притягательность и цену. Поначалу Панюшкин несколько партий выиграл, чему страшно удивился, смеялся взахлеб и щурил счастливые глаза. Казалось, только затем и ехал, чтобы так весело проводить время.

— А говорил — не умеешь, — подначивали соседи, не утруждаясь на сложные обольщения. — Мы тебе поверили, да ты, видно, пошутить надумал. А может, обмануть?

— Да вы что?! — возмутился Панюшкин. — Я дома только в шахматы играю.

— Для шахмат у нас мозги неизящные. А вот ставку надо бы поднять — нето ты совсем разбушуешься!

Василий возражать не стал и продул все подчистую. Не очень много, но пары тысяч рублей по глупости лишился. Хорошо, что Капа никогда не узнает, а то начнет зудеть: я говорила, я предупреждала…

— Не расстраивайся, — успокоили попутчики. — Зато рубли в таможенную декларацию вписывать не придется. А дальше они тебе нужны как гривны Абрамовичу. По возвращении оставшиеся доллары на наши бумажки обменяешь — какие проблемы?

На российской границе опытные перегонщики авансом оплатили валютный депозит — таможенную пошлину на машину. Размер налога зависел от того, что повезешь обратно, поэтому и составлял плюс-минус от будущей реальной суммы. Потом доплатишь необходимое или тебе лишнее вернут. Все отдали больше — на всякий случай, Васька задумался. Когда это было, чтобы деньги возвращали? Он вперед платить не привык и на действия новых приятелей после картежного проигрыша взирал подозрительно.

— А можно, потом?

— Дело хозяйское, — сказал таможенник.

В Берлине прямо с вокзала, чтобы покончить с главным делом в один день, перегонщики гурьбой рванули на автомобильный рынок. Тачек столько, что глаза разбегаются. Цены, цвета, годы выпуска, размеры… Какое же это несчастье — свобода выбора, источник наших радостей и мучений! Васька засуетился, перебегая от одной модели к другой, но скоро понял, что так и за неделю не успеет. Главное — цена и мотор. Он внимательно прослушал все утробные звуки подходящих по стоимости машин и из них выбрал самую надежную и, на его взгляд, красивую. То была ярко-желтая «Судзуки-вагон». Складненькая, курносая, но высокая, жопка маненькая, в любую щелку на стоянке впишется. Ну, прямо девочка на выданье! Он долго не верил, что японская, а не немецкая. Почему в Германии? Непонятливому покупателю из России объяснили чисто по-русски — «потому» — и он успокоился. Но главное — не мог отвести от машины глаз.

Прекрасное четырехколесное чудо настолько овладело всем существом Василия, что планы его мгновенно изменились. Зачем ему ездить в Германию много раз? Не ближний свет. Может, растянуться на год, а то и на два. Его Зина ждет, да и сам уже не в том возрасте, чтобы счастье на дальнюю полку откладывать. Он грузину нос натянет: на чужие деньги, по чужой наводке разок обернется, девочку возьмет себе, а расплатится по приезде недостроем. Поднять дачу наново денег и сил так и так не хватит. Пока он крутился возле Зины, бурьян вымахал по грудь, пес сдох в жару без воды, виноград кто-то из соседей срезал, на калиброванную сливу напала парша. К тому же времянка, в которой прежде жили летом с детьми и внуками или сдавали внаем курортникам, — сгорела. Не сама, конечно, подожгли, нашлись завистники. И чему завидовать? Эту землю на крутом склоне горы они с женой сорок лет потом поливали. Теперь — все! Потеряла дача для Василия интерес. Земля же нынче в цене подскочила — богатых развелось, как тараканов, за границей все курорты скупили, теперь за родимое Кавказское побережье взялись. Хорошо это или нет вообще, понять сложно, однако лично ему, Василию, на руку. Невестке с десяток тысяч от продажи достанется — сразу заткнется. Капе тоже, конечно, доля причитается немалая, она ее тут же за шкаф поволочет, но то уж хозяйское дело. А остальное он Зине к ногам положит.

Документы на автомобиль деловитые немцы оформили мгновенно, деньги сняли с пластиковой карты, остаток Василий попросил купюрами по сто и двадцать долларов, чтобы потом ни от кого не зависеть, поскольку с автоматами обращаться не умел. По всем прикидкам хватить должно с лихвой. В Финляндии он еще Капе пальто купит — помнил обещание. Заграничное наверняка красивше нашего. Надо порадовать старуху перед тем, как бросить: все-таки долго вместе жили, радость-горе делили.

Из Берлина кавалькадой в несколько десятков машин перегонщики направились на север, в сторону Балтийского моря. Такие гладкие дороги Панюшкин видел только в кино. Но и с передним приводом тоже никогда не ездил, потому немного нервничал, ехал медленнее всех и замыкал колонну. Триста километров пробежали без остановок, лишь несколько раз пришлось притормозить, чтобы опустить в автомат монету — пошлину за автобан. Кто-то произнес: Земля (по нашему, значит, область) Передняя Померания. Васька засмеялся — помирают тут, что ли? Непохоже. Чистота немыслимая и по всему видно, что живут в достатке, колбасу едят и ноги каждый вечер горячей водой моют. А мы этих фрицев в сорок пятом расколошматили — будь здоров! Умудрились как-то.

Вечером въехали в Росток — ближайший к России порт, поставили железных коней на стоянку, заплатив за охрану и номера в мотеле. Васька норовил сэкономить и заночевать в машине, но, оказалось, не полагается. Ясно, все хотят поиметь свои денежки. Поездные попутчики затерялись в общей толпе. Кто-то из русских поинтеллигентней пошел смотреть на ратушу шестнадцатого века, а Панюшкин завернул в дешевый супермаркет Plus, купил готовые бутерброды в коробке, бутылку пива и отправился спать.

Спозаранку все рванули к парому, который направлялся в Финляндию. Василий думал, что паром — это большая баржа и машины сгрудятся на ней, как на вокзальной площади, а водители будут сидеть внутри своих покупок, чтобы по прибытии на место авто не спиздили. Но у пирса стоял широкий домина в десять этажей. Водитель соседней машины ткнул вверх пальцем и восторженно крикнул: «Двадцать девять тонн»! Тонн чего — Васька не понял, но перед такой громадиной даже рот раскрыл. Машины, одна за другой, в строгом порядке, поползли прямо в открывшееся брюхо. Васька все рвался вперед, но бывалые перегонщики его осадили: последним заедешь, первым выедешь, тут спешить некуда, а там впереди таможня, куда попасть первым — удача, большая экономия времени.

Всем пассажирам, в том числе сопровождающим грузы, полагались двухместные каюты. Конечно, не даром, это Панюшкин уже понял. Опять пришлось платить. Вместо ключей от кают дали пластиковые карточки. Васька опять дивился и несколько раз тыкал пластик в дверь, не веря, что откроется. Открывалась без труда. Внутри чистота и красота, занавески шелковые и туалетная бумага с картинками — все-таки заграница.

До финского порта Ханко — конечного пункта назначения паромной переправы — всего три с половиной часа ходу, но некстати разыгрался шторм и огромная, тяжело груженная посудина с места не сдвинулась. На рейде простояли полтора суток, так еще за каюты пришлось доплачивать и еду покупать. Васька уже потерял счет разменянным купюрам, но, поскольку деньгами были доллары, а не рубли, это упрощало к ним отношение — то ли много, то ли мало. Зеленые бумажки словно чужие, а чужого, как известно, не жалко.

Бар вообще не закрывался, чему пестрый народ искренне радовался. Настроение у Панюшкина было отличное: желтенькая девочка — сбывшаяся мечта — ехала вместе с ним через две страны в родную теплую Хосту. Он взял бутылку и подсел к пожилым мужикам (не к молодым же! — у тех свои привычки, свои игрушки и законы) — обмыть автомобиль, чтобы бегал, не спотыкался. После первой стопки стали знакомиться.

Инженер Подповетный, солидный лысый мужчина в толстом расписном свитере, работал на верфи в Петербурге, но заказов нет, следовательно, нет и зарплаты.

— Третий раз езжу, — сказал кораблестроитель. — А вообще-то я раньше обитал на Украине, в Николаеве, когда мы все в одной стране жили.

— Тоскуешь по старым временам? По профсоюзу, по компартии? — едко спросил небритый жилистый мужик.

— Не тоскую, но, что было хорошего — а оно было, вспоминаю с грустью и свыкнуться не могу, что мои родичи во Львове заделались иностранцами. Столько лет дружили, а теперь хохлы смотрят на русских с ненавистью.

Подповетный досадливо крякнул и осушил изящную стопочку одним глотком, прокомментировав:

— Несерьезная посуда.

— А к нам казахи неплохо относятся, — похвастался небритый. — Я же не сам место для жизни выбирал: меня после института как молодого специалиста в Караганду на металлургический комбинат направили и московскую прописку отобрали. Тридцать лет в литейке потел, потом на руководящей работе в управлении, а пенсия — одно издевательство, вот и заделался перегонщиком. Давно езжу. Вначале трудно приходилось, били не раз и деньги отнимали, теперь порядку больше. Но все равно нелегко, в моем-то возрасте. А что легко? Я же мужик, у меня пятеро детей. А ты, наверно, богатый, если «Ленд-Крузера» отхватил? — с неприязнью обратился литейщик к пожилому мужчине, аккуратно одетому и хорошо выбритому, назвавшемуся Семеном Ильичом. Но тот сказал просто:

— Я тоже не хозяин машины. Завуч в школе. Жена болеет, дочка замуж не вышла, а сынишку родила. На учительскую зарплату не прокормить, не то что одеть. Вот и нанялся.

«Хорошие люди, — с теплотой подумал Василий, — и причины у всех похожие, и пьют все нормально». Подходили другие пассажиры, в основном из России и Казахстана, чокались, что-то спрашивали. Большинство набралось до бессознательного состояния. Панюшкин пил сам и по привычке угощал, потому сколько в себя залил и сколько потратил на спиртное — не помнил, протер глаза уже в Финляндии, где неожиданно их встретил холод и пронизывающий до костей ветер. Впрочем, чего тут неожиданного — даром, что Ханко на юге страны, да страна-то северная, а на дворе поздняя осень, вот мороз и ударил. Однако дороги расчищены, даже словно подметены, и 350 км до границы, мимо Хельсинки, через Котку, проскочили мигом. Панюшкин опять оказался в хвосте: давно не сидел за рулем подолгу и машина незнакомая, норовистая, чуть задумаешься, педаль газа случайно придавишь — рвется вперед со свистом. Лучше с нею поосторожнее.

Пока стояли в очереди на финскую таможню, Василий заглянул в низкий придорожный магазинчик, который внутри оказался большим ангаром, полным разного добра на любой вкус, даже пальто зимние женские нашлись. Вот так оказия! Желая, чтобы Капа смягчилась, чего с нею уже лет тридцать не случалось, он время от времени расслабленно вспоминал свое обещание, которым надеялся загладить вину. А теперь — раз вещь имеется в наличии — придется покупать. Выбрал зеленое пальто с рыжей лисой, но показалось — дорого. Одна из продавщиц плохо, но лопотала по-русски.

— Для кого?

— Для жены.

— Молодая?

— Нет. Как я.

Финка поняла, принесла другое, с искусственным мехом, пушистым, от настоящего не отличишь, да и моль не съест. То, что надо.

— Заверните! — сказал Василий и широким жестом выложил деньги.

Сдачу ему отсчитали копеечка в копеечку, дали глянцевую бумажную сумку, яркую, с веревочными ручками. Капе понравится.

Попутчики, с которыми пили на пароме, томились в безделье где-то в середине вереницы машин. Они поманили Василия к себе, заставили показать товар. Панюшкин развернул обнову с удовольствием и стал рассказывать, как выбирал, но главное утаил — не место хвастать, а вдруг он какой финский закон нарушил? Одно дело совершить поступок, другое — о нем болтать.

А получилось так, что продавщица в магазине как-то странно к нему присматривалась, потом подмигнула и пошла куда-то внутрь помещения по длинным кривым коридорам между выгородками. Васька знак понял, не слепой, и двинулся следом — не каждый день такая оказия случится, чтобы с иностранной бабой позабавиться. Очутились в комнатке, малюсенькой, но с широким диваном. Ну, дальше — все, что в таких случаях полагается. Два раза брался за дело и оба раза хорошо вышло, не посрамился. Хоть финка и не сильно молодая, однако до этого самого охочая, сразу видно, все сидела перед ним совершенно голая, даже не пытаясь прикрыться. Тело рыхлое, словно кислое тесто, буйно взошедшее на дрожжах. «Может, у них мода такая, срама не стесняться, — подумал Василий. — Во всякой стране свои порядки». Он уже собрался уходить, как женщина, смешно коверкая слова, вдруг предложила ему остаться в Финляндии. Она в магазине на время, беременную подругу подменяет, а живет в окрестностях Лахти. Говорит, оформлю все в лучшем виде, сначала коммерческую визу, а потом съездишь домой, разведешься, и мы поженимся. Хозяйство большое, ферма молочная, масло сбиваем, сыры делаем. Дед в тридцать девятом на войне с русскими погиб, папа умер, мама старая, других детей нет, ферма к ней перейдет.

Финка без всякого смущения энергично ковырнула в носу и осталась довольна результатом. Это придало ей уверенности.

— Днем трудиться не будешь, только работниками командовать, ну, а ночью — попотеешь немного.

Она не шутила, смотрела серьезно.

— У вас тут мужчин, что ли, нет? — стушевался Панюшкин. — Да и я… — он хотел сказать — старый, а сказал —…немолодой.

— Мужчин хватает, да все они разные. Очень ты мне понравился. А если за тобой ухаживать, ты еще долго прослужишь. Подумай.

Васька думал основательно — минуты две. Прижмурил узкие глаза и сказал:

— Добрая ты баба. Только поздно мне жизнь наново начинать. Да и Зина с Капой рассердятся. Мне еще предстоит с ними по приезде разбираться.

Пальто собутыльники одобрили.

— То-то! Финка — сообразительная бабешка! — сказал довольный Панюшкин. — Белая, гладкая.

Небритый литейщик бросил презрительно:

— Чухна!

— Кто? — не понял Васька.

— Ты Пушкина читал? «Приют убогого чухонца»… Они хоть и живут лучше нашего, а нам не ровня. Мы — великий народ!

Василий поежился: великим он себя не чувствовал.

Подповетный заржал:

— По-твоему, это мы от чувства превосходства катаемся к фрицам за подержанными автомобилями?

Семен Ильич заметил назидательно:

— Больших людей нужно цитировать с осторожностью. Величие должно выражаться не в словах. Никто в России никогда не думал о народе. Ни при Иване Великом, ни при Петре, ни при кровавом Николашке, которого неизвестно по каким канонам объявили святым: у нас невинно убиенных в революцию, в сталинских лагерях, на войне, в Бабьем Яру — легион, они — святее. Ленин со Сталиным считали человека одноразовым насекомым: пока лапками шевелить способен, пусть осуществляет их заветную мечту — светлое будущее мирового коммунизма. Нынешняя власть в этом плане мало что изменила, кроме терминологии. От обещаний — уши вянут, а конкретный человек всегда на последнем месте.

— С вашим настроением и национальностью надо жить и учительствовать в Израиле, — осторожно усмехнулся инженер с Петербургской верфи.

Семен Ильич погрустнел, ответил мягко:

— Но я здесь родился и считаю Россию своей родиной.

— Тогда нечего ее марать! — обрадовался неожиданной поддержке литейщик.

— Я не мараю. Просто трезво мыслю.

— Таких мыслящих раньше, знаешь, за какое место подвешивали?

— Знаю. И думаю, что все еще впереди. Но надеюсь не дожить.

Финский пограничник в теплой одежде и перчатках с крагами, мехом внутрь, пропускал за пять минут по машине: полистает нехотя документы, глянет одним глазом в багажник и махнет рукой — проезжай. А впереди российская таможня, где потрошат на совесть — ищут хоть какую-нибудь причину, чтобы содрать взятку, а если ничего не обнаружат, будут мариновать просто так, пока свое не получат, потому хвост из автомобилей растянулся на целый километр. Откуда на родной стороне взялся гололед и сугробы по обочинам, Василий уразуметь не успел, а уже ткнулся капотом в снег. Выбрался без посторонней помощи — никто и не предлагал, все боятся место потерять. Василий не обиделся — тут конкуренция, если зевнешь, ждать не станут, вмиг объедут, поэтому и моторы не отключают. Хотелось бы только знать, куда спешат? Сутками раньше, сутками позже, а дома будем, Выборг отсюда — рукой подать.

Стемнело, и таможня закрылась до следующего утра. Все побежали в магазин — купить еды и водки для сугреву, иначе околеть недолго. Мужики сбивались в кучки — кто ж пьет в одиночку, только алкаши. Панюшкин принял приглашение симпатичного ему Семена Ильича, стоявшего машин на двадцать впереди, переночевать в его просторном автомобиле. Свою малышку Василий пока отключил, нечего зря бензин жечь — впереди почти четыре тысячи километров по российским просторам.

Внедорожник приятно удивил обилием места и тепла. Выпили чуток, плотно закусили и заснули на опущенных в горизонталь сиденьях. С рассветом заработала таможня. Прибывшие накануне с очередного парома автомобилисты выстроились за Панюшкиным. Он резво юркнул за руль, завел мотор и хотел продвинуть свою солнечную девочку на два метра вперед, но она пошла как-то странно — нехотя и юзом. Он выскочил наружу и обомлел: три колеса были спущены. Явно кто-то проколол, пока он ночевал у Семена Ильича, даже покрышки грубо разрезаны. Одной запаской тут не обойтись.

Сзади раздались гудки и ругань. Пришлось съехать на обочину.

— Я в шиномонтаж смотаюсь, а ты меня потом на мое место пустишь! — крикнул Василий мужику, что стоял за ним.

Тот посмотрел на него через закрытое боковое окно и ничего не ответил. Может, не слышал? Василий постучал по стеклу и показал на пальцах, куда встанет. Мужик за рулем опять промолчал, презрительно пожевал губами и, видя, что человек не отстает, показал ему фигу. Васька даже не выругался: во-первых, не привык, а во-вторых, дошло наконец, что его сделали. Но как!

Ремонтная мастерская находилась в паре километров, все шины на себе за один раз не упрешь, да и домкратом лишь одну сторону поднять можно, а несколько раз бегать — времени уйдет столько, что новый паром очередную партию машин успеет скинуть, тогда неделю в очереди простоишь. Нынешняя так и так — пропала. Решил Васька потихоньку, помаленьку, чтобы диски не помять, на спущенных колесах в ремонт ехать.

Мастера скучали. Но места не покидали — значит, есть интерес. Работа выпадала редко и в основном по мелочи, зато и конкурентов нету, цены, конечно, договорные. А какой здесь может быть договор — сколько скажут, столько выложишь. Панюшкину, явно новичку, в мастерской обрадовались, как родному. Сказали: машина японская, малогабаритная, колеса нестандартные, надо заказывать, привезут завтра к вечеру, крайний срок — послезавтра утром. Брать придется целиком, потому что диски уже не в кондиции. Василий махнул рукой — в кондиции, не в кондиции — что он понимает?

— Звоните, заказывайте!

Через два дня он выехал из мастерской на новых колесах. Заплатил, в том числе за монтаж и срочность, столько, что на пошлину осталось подозрительно мало. Обреченно пристроился в конец очереди, которая странно изменилась и состояла уже из нескольких рядов. Непосредственно перед ним оказался серебристый «Фольксваген».

— Откуда их столько принесло? — спросил Панюшкин мрачного, модно одетого парня, который как раз выбрался из машины наружу покурить. Тот неохотно буркнул:

— Спешат. Не слышал, что ли? Новый закон вышел.

Васька обалдело уставился на курильщика.

— Закон? Какой закон?

— Дубина необразованная. С первого числа плата взимается не с объема цилиндров, а за каждую лошадиную силу и без скидок на год выпуска. Что новая, что старая — без разницы.

— И что? — все еще не понимал Василий.

— А то! — передразнил его курильщик. — Дороже намного.

— А сегодня какое число?

— А нынче тридцатое, — с издевкой пояснил мрачный водитель. — Ты что, с неба свалился?

— Почти. Из мастерской. Шины мне ночью попортили.

— Бывает. Витать в облаках надо меньше. Тут новички всегда расслабляются, думают, что раз до своих добрался, значит, дело в шляпе! Ан не-ет. Тут только напряг и начинается. Наши — они на выдумку сильны. Способов нелегального отъема денег много, а легального — и того больше.

— Но мы-то до завтра наверняка успеем, — легкомысленно высказался Василий.

— Сомневаюсь.

Парень бросил тлеющий окурок в снег — тут тебе не заграница, не оштрафуют — и полез в свой «Фольксваген».

Очередь Панюшкина подошла через двое суток. За это время, опасаясь потерять место, он выходил из машины лишь три раза — в туалет — и пулей обратно. Съел два непривычно безвкусных багета (то ли дело — родной кисловатый серый кирпичик) и запил водой. Экономил.

Здание таможни из красного кирпича, с финскими дверями и окнами, с кондиционером, который летом остужает, а зимой гонит горячий воздух, настраивало на подобострастное отношение. Ваське внутри сразу стало жарко. Он выложил перед гладким, выспавшимся, довольным жизнью служащим в униформе слегка помятые бумажки, проштампованные на финской границе, и смущенно разгладил их неверными пальцами.

Таможенник покачал головой и посмотрел на Панюшкина с сожалением.

— Себе перегоняешь?

— По заказу.

— Впервые?

Васька кивнул.

— Заранее надо было деньги вносить, — сказал таможенник, — когда в ту сторону следовал, чтоб не вляпаться.

— Не сообразил. Говорят, закон новый вышел?

— Законы для дураков пишут. Кто ж под закон едет? Теперь заплатишь в два раза больше.

— Сколько?

Таможеник пощелкал калькулятором и назвал сумму, которая привела Ваську в замешательство. Может, ослышался? Заглянул в квитанцию, распечатанную на принтере: нет, все верно. Столько у него нет ни здесь, ни дома, если даже вытянуть женину копилку из-за шкапа. Арчилу о дополнительных деньгах даже заикаться нельзя, для него придется сочинить какую-нибудь важную причину, вроде болезни, а то за просрочку процент сдерет.

— Я не виноват, — сопротивлялся Панюшкин, — пятые сутки тут валандаюсь и закона не читал.

— Ну, это твоя проблема. Главное, декларацию подписывал. Что тут сказано? «Учетная ставка действует до такого-то числа». А сегодня какое?

Васька обрадовался:

— Ну, вот, всего полдня и прошло.

Таможенник начал сердиться:

— Тупой ты, что ли? Или прикидываешься? Незнание закона не освобождает от ответственности.

— Есть же какой-то выход? Не может, чтобы не было!

— Ставь машину на платную стоянку и дуй за деньгами.

Ничего себе предложеньице! Через всю страну пилить — это не на соседнюю улицу сбегать, партию в шахматишки изобразить. За это время стоянка золотой сделается. Да и как крошку тут бросить? Сторожа, как обычно, ни за что эти не отвечают, а ночью спят крепче тех, кто ничего не охраняет. Народ кругом лихой — покалечат девочку, не узнаешь. Тогда пиши пропало.

— Давай, лучше так, — хитро прищурился Панюшкин, — бери, сколько у меня есть в наличии, а на остальное я расписку дам. Как только до места доберусь — тут же вышлю.

— На кой мне расписка, я что, судиться с тобой буду? Без денег — нету разговора. За деньги мы тебе родную мать чемоданом оформим и куда пожелаешь отправим — хоть в Сочи, хоть в Магадан. А в долг не даем. Тут не банк. Вас, должников, раком до луны не переставишь.

— Ты что не русский? Говорю — отдам! Даже с процентами. Сам не поеду — у тебя в заложниках останусь. У меня жинка железная: сейчас телеграмму отобью, она денег соберет.

— Гляди, как бы тебе самому тут баки не отбили. Если очень попросишь, я у тебя машину за полцены куплю.

Василий даже задохнулся: продать дите за копейки?! Да он и за двойную стоимость не отдаст! Сказал укоризненно:

— Не русский, точно. Нету в тебе души.

— Души?! — неожиданно рассвирепел таможенник. — Ах ты, рыло свинячье! Души, вишь, у меня нет! Ну и что? Должность такая! Ну, ты, бля, и разозлил меня! Убирайся подобру-поздорову! Следующий!

Васька вышел на крыльцо и сразу почувствовал холод. Он отогнал машину на стоянку, заплатил за сутки и отправился на почту. Разговор по телефону-автомату обойдется дорого, а Капа ничего не поймет, будет только ругаться да охать. Лучше отправить телеграмму. Изложить свои мысли кратко и ясно Ваське оказалось не под силу. Текст ему помогла сочинить девица, которая выдавала бланки: «Непредвиденные обстоятельства срочно вышли телеграфом две тысячи долларов найди где хочешь верну быстро грузину не говори». Другую телеграмму он коряво, но написал сам и отправил на адрес Зининой матери: «Вышла заминка жди обязательно приеду люблю целую».

В гостиницу — небольшой одноэтажный домик для застрявших по разным причинам на границе — Панюшкин не пошел. Переночевал в машине — тут Россия, тут все можно. Плохо, что туалет платный. Это мы быстро переняли — деньги за всякое дерьмо собирать, вот если бы еще и порядку научились, пол мыли почаще и бумагу не заставляли отрывать в проходной на глазах у дежурной.

Так он прожил неделю, питаясь хлебом и молоком, замерзая в маленькой железной скорлупке, включая мотор только на несколько часов, под утро, когда температура воздуха опускалась до нуля и ноги теряли чувствительность. Каждый день по два раза ходил на почту, но денежного перевода или хотя бы просто сообщения не было. Василий зарос сивой щетиной, куртка и штаны измялись до неприличия. Днем он, притоптывая, ошивался возле машин в надежде, что кто-нибудь пустит погреться. Случалось, пускали. Очередь в последние дни стала жидкой и двигалась быстро, наверное, потому, что никто никуда уже не спешил. Историю Панюшкина водители выслушивали с любопытством, возможно, просто хотели убить время. Даже нашелся один сердобольный, предложил до Питера довезти.

— Так своя здесь, — ответил Василий. — Ее завтра же по винтику разберут. Ты что, наших не знаешь? Спасибо, но я уже жинке телеграмму отбил, она выручит, она такая. Верная. Не знаю, где возьмет, но деньги будут.

— Да ты тут к тому времени окочуришься!

— Нет. Потерплю еще немного.

Другой мужик дал дельный совет:

— Зачем за стоянку платишь? Вон, отъезжай на километр и торчи в поле сколько влезет. Тут земля государственная, не частная, никто с тебя денег брать не имеет права. Ты лучше на них жратвы купи.

Васька бессознательно провел ладонью по тому месту, где во внутреннем кармане лежали паспорт и две последние зеленые сотни.

Мужик оказался добрым, пригласил на заднее сиденье, налил ему стакан водки, на закуску поднес бутерброд с вареной колбасой, потом опять водки. Панюшкин чуть не расплакался от чувств и, ослабев, заснул прямо в чужой машине. Ночью его кто-то сильно избил и выбросил в снег, забрал деньги, паспорт и запасную канистру с бензином из багажника желтой крошки. Еще повезло, что остались права и документы на покупку, хитро запрятанные под водительским сиденьем, а то без бумажек потом ничего не докажешь.

Совсем без денег жить стало намного труднее, но сдаваться Васька не собирался. Отогнал машину в поле, ближе к лесу, и даже нашел в новом местопребывании положительный фактор — по неотложным делам можно бесплатно бегать за кусты и не спешить обратно — крошка видна, как на ладони, да и кто попрется так далеко неизвестно зачем? Правда, если он не раздобудет еды, то и кусты ему скоро не понадобятся.

Вовремя вспомнил, что среди подарков, купленных родственникам и знакомым, были печенье, конфеты и еще какая-то незнакомая съедобная фигня. Он растягивал сладости сколько мог, но в один совсем не прекрасный, а холодный и сумрачный день шоколадный батончик в издевательски весело шуршащей обертке оказался последним, как и глоток кока-колы. Василий набрался храбрости, зашел в здание таможни и попросил разрешения набрать в пластиковую бутылку воды из-под крана. Вернулся в машину, напился и постарался заснуть, чтобы не думать о будущем. Когда-нибудь же оно наступит, и именно такое, как он себе представлял. Сначала явится Капа со своей материальной помощью, а потом нарисуется Зина с любовью, похожей на самую прекрасную мечту. В животе угрожающе урчало.

Разбудил Василия стук в стекло:

— Эй. И долго тут будем стоять? — лениво спросил таможенник, одетый в дубленку и шапку-ушанку.

Васька освободил один глаз из пригретого нутра синтетической куртки и подумал: «Наверное, ему тепло в казенном обмундировании», а отвечать не стал. Зачем врать? Он ведь действительно не знал, когда приедет жена. Понимая, что виноват перед нею, Василий, однако, донимать себя раскаянием не стал — из любого положения есть нормальный выход. Он у нее прощения попросит, пальто подарит, а в том, что она его вызволит обязательно, ни секунды не сомневался, но как объяснить про Капу чужому мужику?

— Ты вот что, — сказал бугай в форме. — Нечего тут стоять, не положено. Пора решать. Я тебе давно предлагал — продай машину, пока не поздно. Замерзнешь, все равно мне достанется, уже за бесплатно.

— А шел бы ты подальше, — без всякого темперамента ответил Панюшкин, с трудом шевеля растрескавшимися губами, — тут тебе не выгорит.

Прошла еще неделя, относительно теплая, по крайней мере, днем светило солнце. Предзимнее, оно почти не грело, но стекла и железо на малютке оживали. Васька подставлял солнцу лицо — ловил скупые лучи. Ни перевода, ни вестей по-прежнему не было. Вначале Васька недоумевал, даже нервничать начал, а после сообразил: да разве ж Капа почте такие деньги доверит? Им только дай — а потом ищи-свищи. Сколько раз письма терялись? Один раз поздравление с Новым годом от Шапошниковых из Москвы как раз к Пасхе получили. Капа сама приедет, когда раздобудет нужную сумму. Надо ждать.

Теперь он спал днем, а по ночам бегал вокруг своей красотки, изо всех сил стуча ногами и хлопая руками, чтобы не околеть. Вспоминал архангельское село, по макушку занесенное зимой снегом — одни трубы торчат, но из труб шел дымок, избы топились так крепко, что дома от жары в исподнем ходили: чего другого не было, а дров хватало. Пора бы съездить, гостинцев южных отвезти. Кто там еще живой? Пусть порадуются терпкому запаху и сладости фруктов, рубиновым зернышкам гранатов. Орехов тоже надо прихватить — хорошо пощелкать мелкий лесной фундук пустыми зимними вечерами, когда никакого дела уже нет, только жена одиноко томится на лежанке.

Опять заявлялся таможенник и опять ушел ни с чем. Панюшкин жил подаянием, больше пил, чем ел, потому что хлебнуть из горла некоторые водители давали из жалости, а закусить — не всегда. Отощал и, наверно, завшивел бы, когда б не привычка тела к редкому мытью. Потом наступили настоящие холода, прошел снежок, который быстро растаял, но в воздухе запахло морозцем. Стекла покрылись тонкой пленкой инея. Спать Василий не мог от холода и из боязни больше не ощутить себя живым или, точнее, полуживым. Из машины выходить перестал — внутри немного надышано, а снаружи совсем стыло. Ни шевелиться, ни тем более думать сил уже не было. Только твердил мысленно как молитву: Капа, скорей, Капа, помираю. Накануне холод терзал его даже больше голода, но под утро, как ни странно, горе-перегонщик притерпелся, перестал чувствовать боль в ногах, и стало его неудержимо клонить то ли в сон, то ли в морок.

Кто бы поверил, но Василий никогда в жизни не видел настоящих снов, так, изредка, мелькнет какая-то муть без смысла, начала и конца. А сейчас пред ним разворачивались удивительные цветные картины, похожие на осуществленные мечты: путешествия по раскаленным пустыням на шикарных заграничных вездеходах, горы дымящейся снеди на столах, расставленных через каждый километр пути, горячие руки женщин, между ласками гулко открывающие для него золотистые банки с немецким пивом. Когда он лежал на мягких подушках, сытый и потный от еды и жары, из-за бархатной портьеры вдруг вытянулись знакомые Капины пальцы, они сорили деньгами. Желанные зеленые бумажки завораживающе кружились, словно сорванные ветром листья. Но тут одна красотка стала изображать танец живота, и Василий не мог оторвать глаз от нежного теплого пупка с бусинкой, делавшего круговые движения. Потом догадался поднять голову и встретился с черными глазами молодой Зинаиды, призывно сверкавшими из-под длинных ресниц. Мама моя родная — есть же на свете счастье!

Панюшкин лежал в забытьи и чудесные видения провожали его в иной, менее жестокосердный мир, в мир нежности и любви.