О том, где была бы Луна, а где Полярная звезда, если бы не набежавшие облака,

есть ли сходство между библиотекой и ботаническим садом, как вернуть блеск воспоминаниям,

что можно увидеть в глазах внимательного читателя, как образуется простое будущее время от глагола «быть»,

без всякого сожаления, где все еще есть кунжутное масло и настоящий барбанац,

где находится самый большой торговый центр на Балканах, что произошло с ординарцем короля Петра Второго,

чего только нет в подушке у девушки, а также о багаже, достойном трансатлантического плавания

 

4

Бросив беглый взгляд на самое начало только что раскрытой книги, Елена тут же почувствовала, что читать ей не хочется. Может быть, отказаться, сославшись на слабость или что-нибудь подобное? Вот, например, разве то, что у нее засосало под ложечкой, не начало той самой тошноты? И давно знакомое головокружение дает о себе знать, а ладони снова стали влажными…

Однако, глянув со стороны на госпожу Наталию Димитриевич, девушка тут же отбросила все возможные отговорки. Глаза старой дамы за необычно сильными стеклами очков почти не мигали, она с трудом дожидалась момента, когда чай будет выпит и они отправятся в путь. Сначала вместе, как это уже много раз бывало раньше, а потом каждая сама за собственной судьбой.

— Пейте, пейте, вам это просто необходимо в такой холод, — приговаривала госпожа Наталия над чашкой, и ей, судя по всему, пришлось долго собираться с силами, чтобы произвести на свет этот шепот.

Действительно, было прохладно. Вот-вот должна была наступить полночь. В центральной части пятистворчатого окна, разделенного переплетом на множество мелких квадратов, в его правом верхнем поле, одном из сорока пяти, за которыми виднелся чернильно-черный свод белградского неба, на стекле был мелом нарисован кружок, обозначавший место, на котором в полнолуние стояла Луна, а на другом поле крестик отмечал положение Полярной звезды, которая была бы видна, если бы не набежавшие ноябрьские облака. В дождливой столичной ночи иногда раздавались шлепающие шаги запоздалых прохожих да громыхание автомобилей, спешивших еще до того, как события произойдут, развезти по городу завтрашние выпуски газет, а потом под дробный звук капель снова слышалось лишь неумолимое потрескивание кобальтового чайного сервиза, разрисованного золотыми созвездиями.

Елена оглядела комнату. Все готово. С того момента, как она вернулась из Национальной библиотеки, где по понедельникам учила английский, и госпожа Наталия, даже не дождавшись, пока девушка снимет мокрую шляпку колоколом, сообщила ей о своем окончательном решении уехать, компаньонка принялась за сборы и за все это время даже ни разу не присела. Так много было дел. Все лампы в комнате погашены, за исключением той, что была рядом с ними. Очень удобный при чтении пергаментный абажур смягчал все острые края, попадавшие в круг его света. Белая ткань наброшена на стулья. Оказалось, что в комодах и шкафах нашлось ровно столько простыней, сколько требовалось, чтобы накрыть всю мебель. Все рюмки и бокалы в буфете перевернуты вверх дном, чтобы в них не собиралась пыль. Граммофон накрыт крышкой, а все пластинки протерты и после этого вставлены каждая в свой конверт. Вода в вазе с яркими оранжевыми осенними цветами только что заменена, ни у одной из них не хватило духа выбросить еще совсем свежий букет…

Вокруг повсюду стоял самый нужный багаж. И даже более того. Большая шкатулка, три солидных сундука, шесть чемоданов и дюжина круглых шляпных коробок, каждая с наклейкой или вытисненной монограммой хозяйки. По части багажа старая дама и раньше не знала меры, но сейчас превзошла даже самое себя. Охваченная дорожной лихорадкой, она поминутно вспоминала, что надо бы взять еще то или другое. Успокоилась она немногим менее часа назад, когда удалось найти место и для противомоскитной сетки. Багаж девушки состоял всего лишь из небольшого разноцветного рюкзачка с самыми необходимыми вещами. Теперь следовало выпить жасминового чая, и можно отправляться. Потому что больше делать здесь было нечего.

— Надо, наверное, проверить, хорошо ли я закрыла входную дверь, — вспомнила Елена хоть что-то, что могло бы пусть ненадолго, но оттянуть начало конца.

Раньше госпожа Наталия никогда не упускала случая проверить, закрыта ли дверь на цепочку, повернут ли дважды ключ в замке, хорошо ли завернуты водопроводные краны, опущены ли жалюзи в других комнатах… Но на этот раз казалось, что ей не до этих обычных мер предосторожности. Несмотря на то, что ждала она уже полстолетия, сейчас ей хотелось отправиться в путь как можно скорее.

— Ну, хорошо, хорошо, только не мешкайте, боюсь, как бы мне не опоздать, если задержусь еще где-то… — сказала она встревоженным тоном, а так как из-за болезни говорила она с трудом и через каждые пять-шесть слов фраза застревала у нее в горле, Наталия Димитриевич поспешила отпить глоток чая.

 

5

Вчера исполнился год с момента появления Елены. Ровно год с тех пор, как она поселилась в этом доме, совершенно ничем не отличавшемся от других домов на улице Пальмотича. Стоящие поперек тротуара автомобили. Два ряда платанов с огромными болезненными наростами на стволах у самых корней. Пять. Семь. Девять. Рядок заспанных городских голубей, сидящих на безопасной высоте под самой крышей. Любопытные воробьи на треугольных каменных сводах над окнами и на железных карнизах. Пара заблудившихся дрожащих дроздов в раскрытой пасти одной из восьми преданных львиных голов, украшающих фасад работы известного скульптора Франи Валдмана. Балконы, похожие на забытые в воздухе опустевшие до весны исполинские гнезда. Белградские архитекторы начала века: Несторович, Андра Стеванович, Димитрие Лека, Александр Бугарский, Савич, Бекер, Антонович, Константин Йованович, Драгиша Брашован — все они словно состязались в том, кто из них множеством выступов на фасадах своих зданий полнее удовлетворит потребности птиц.

Холл с мраморным полом и звонким эхом от подбитых железными подковками каблуков, с разбегающимися жилками трещин и пятнами тишины под более новыми, резиновыми подошвами. Изысканное кружево лепнины, кое-где обезображенное небрежно замаскированными шрамами от позднейших вмешательств, связанных с заменой труб и проводки. Почтовые ящики с покрытыми патиной латунными табличками, на которых значатся полустершиеся от ежедневных взглядов фамилии их хозяев, мечтающих о письмах. Шахта лифта, огражденная решеткой из кованого железа. И зеркало в кабине, такой тесной, что Елена, хотелось ей того или нет, снова и снова встречалась в нем со своей тоской, настолько тяжелой, непомерно тяжелой, что, казалось, скрипучий стальной трос может лопнуть под ее весом. Позже госпожа Димитриевич посвятила свою компаньонку в тайны измерения грусти, благодаря чему девушка по крайней мере перестала таять на глазах от собственных ощущений.

— Я прекрасно по собственному опыту знаю, — повторяла старая дама. — Пройдет не сразу. Сама увидишь, научишься, человек ко всему привыкает. Меня этому обучила одна русская эмигрантка, преподавательница оперного пения Палладия Ростовцева. Она говорила: «Ну, милая мая, што с табой! Рас — следи за асанкой! Два — голову выше! Три — улыбка, смех, нет лучшей музыки!»

Правда, все это было гораздо позже. В тот день, когда она стояла перед дверью госпожи Наталии Димитриевич, ничем не отличавшейся от остальных входных дверей квартир пятого этажа в доме на улице Пальмотича, у Елены было немного денег в кармане, скромный рюкзачок, отягощенная печалью тень и вчетверо сложенная газета «Политика». С тех пор как она окончила университет, защитив диплом исключительно ради своих родителей, с тех пор как она добилась от отца и матери разрешения и сдала документы для оформления эмиграции в одну из дальних стран, как можно дальше от своей тоски, с тех пор как она заполнила анкеты, написала заявление и стала ждать положительного ответа из посольства, она существовала за счет того, что бралась за любую работу, все свободное время отдавая изучению английского языка, потому что он был единственным знанием, которое она намеревалась взять отсюда с собой. В тот день она связывала надежды с объявлением из газеты «Политика», напечатанным в рубрике «Разное» и обведенным карандашом. «Пожилой даме нужна внимательная компаньонка. Проживание и питание обеспечиваются. Прийти для знакомства лично…» — это было все, что девушка успела прочитать через чье-то твидовое плечо среди раскрытых зонтиков и рукавов из непромокаемой ткани на автобусной остановке перед кинотеатром «Балкан», понапрасну перемещаясь с одного конца Белграда на другой в поисках хоть чего-то определенного, чего-то такого, чем она могла бы пусть ненадолго, но залечить трещину между прошлым и будущим временем. Прочитать она успела только это, поэтому для того, чтобы узнать адрес, ей пришлось купить газету, тщательно следя за тем, чтобы кроме этого объявления не зацепиться взглядом ни за один соседний заголовок, ни за одно другое слово… Дело в том, что она давно уже заметила, что слова родного языка еще больше увеличивали ее тоску, более того, вызывали мучительное чувство тяжести — и она старалась по возможности избегать их.

— Кто там? Не бойся, я ничего тебе не сделаю! — послышался веселый голос еще до того, как блеснул глазок, повернулся в замке ключ и звякнула цепочка.

Открыла маленькая женщина, ее фигура не соответствовала ее звучному имени и фамилии. На ней было платье из натурального шелка старинного покроя, слишком большое для нее, соломенная шляпка с загнутыми вверх передними полями, на шее — двойная нитка перламутровых бус. Несмотря на все эти праздничные аксессуары, в руках она держала фартук и что-то похожее на нож, из тех, которыми пользуются для разрезания бумаги. Она слегка вытягивала шею и щурилась, как это свойственно близоруким людям.

— Извините, — улыбнулась она смущенно, с разрумянившимся лицом. — Мне только что прислали от букиниста несколько неразрезанных книг.

— Прошу вас, проходите, давайте сядем в той комнате, где у меня библиотека, — повторяла она, ведя за собой молоденькую гостью. — Да, я и есть госпожа Наталия Димитриевич. Точнее говоря, барышня Наталия Димитриевич. Я не была замужем. Тем не менее прошу вас так меня никогда не называть. Теперь, в мои годы, это звучало бы странно…

Пройдя из обставленной полумраком прихожей прямо, а потом направо через раскрытую настежь двустворчатую дверь в комнату с книгами, Елена почувствовала себя так, словно оказалась в саду, хотя вокруг не было ни одного растения, за исключением стоявшего в вазе букета ярко-оранжевых осенних цветов. Откуда же такое чувство, спрашивала себя девушка и позже, из месяца в месяц находя все новые и новые, цепочкой цеплявшиеся друг за друга объяснения.

Может быть, оно возникало из-за заливавшего все вокруг света, которому не мешали крупно присборенные и никогда не закрывавшиеся шторы. В комнате буквально роилось сияние, на ее восточной стороне было огромное окно, каждая из пяти створок которого была разделена оконным переплетом на девять небольших одинаковых квадратов, поэтому само собой напрашивалось сравнение с оранжереей ботанического сада, в которой вместо растений вызревают книги.

Теперь уже трудно было сказать, в чем тут было дело, но, возможно, ощущение сада возникло у нее и благодаря густой, вьющейся, как виноградная лоза, череде названий, протянувшейся по всему пространству стен от потолка, по-старинному высокого, с затененными углами, до немного рассохшегося паркетного пола, ничем не застланного, благодаря чему был виден орнамент, мастерски выложенный из красного дерева разных оттенков. Узорчатая пестрота названий с первого взгляда не поддавалась расчленению, но большинство книг здесь было в двух или нескольких одинаковых экземплярах, так же как и в природе то там, то здесь постоянно встречается подорожник, а где-то настойчиво торчат колючки кизила. Это была виноградная лоза, в переплетениях которой девушка тут же заметила и роскошные названия на английском и других иностранных языках; в отдельной застекленной вертикали полок находились книги, похожие на экзотические, заморские растения, требующие особого ухода и определенных климатических условий. Для того чтобы добраться до самых верхних рядов книг, имелись передвижные лестницы, похожие на те, что применяют для обрезки или прививки фруктовых деревьев, так что разрезание новых книг казалось Елене делом, предпринимаемым для достижения аналогичного результата.

Кроме того, ощущение оранжереи усиливалось и за счет неожиданно скромной меблировки, в сущности, здесь были только плетеные кресла с высокими спинками и подлокотниками. Всего четыре садовых кресла, небрежно стоявшие вокруг торшера с пергаментным абажуром и легкого овального столика с резными ножками, похоже, от совершенно другого гарнитура. Размеры столика вполне позволяли, в зависимости от времени года, поставить вазу с всегда свежим букетом мимозы, сирени, роз или тех самых ярко-оранжевых осенних цветов; подать чай; положить очки или книгу, которую в данный момент читали. На единственной не занятой полками части стены над невысокой печью, облицованной изразцами зеленоватого оттенка, висели часы с гирями в виде шишек и с такими ленивыми стрелками, что требовалось немало времени, чтобы понять, двигаются ли они вообще.

Но и тогда, в тот день, и позже, на протяжении месяцев пребывания в доме старой дамы, девушка воспринимала библиотеку как сад прежде всего из-за самой Наталии Димитриевич. Эта весьма пожилая, но прекрасно сохранившаяся дама, заходя сюда, вытирала ноги о коврик, лежащий перед дверью. Всегда нарядно одетая, так, как другие дамы одевались для выхода в гости, непременно в шляпке и нитяных перчатках. И все это только для того, чтобы праздно помечтать в загадочной прохладе тысячелистого тенистого дерева. Или же терпеливо ухаживать за клумбами и кронами; грустить перед опустевшим местом, словно возле срезанной ветки; находить общий язык с каждым новичком; перебирать и выставлять на солнце древние, хранящиеся в глубинах полок издания; заботливо защищать хрупкие листья от болезни распада; пригнув голову, прислушиваться, не раздастся ли откуда-нибудь шуршание книгоедов, этой зловещей разновидности моли, бумажных вшей, жучков или какого-либо другого вредителя; поглаживать ладонью позолоченные корешки и обложки, глубокое узорное тиснение, крошечные поры гравюр и паутинки виньеток, переплеты всех видов — и из простого шершавого картона с застрявшими в нем деревянными занозами, и из обычной американской холстины, и из розоватого шелка, и из зрелого бордового плюша, и даже романтические обложки из накрахмаленных кружев, и, наконец, по-царски роскошные переплеты из красного сафьяна.

И даже их сегодняшний разговор начался в соответствии с Елениным восприятием пространства этой комнаты.

— Здесь коренится ствол моей жизни… — старая дама сделала неопределенное движение рукой.

— К сожалению, никуда дальше он не разветвился, годы и годы я провела в одиночестве, — добавила она и вздохнула.

 

6

А дальше все потекло без остановки. Госпожа Наталия оживилась и кратко высказала свои пожелания. Служба вовсе не должна была отнимать у Елены целый день. Она могла бы выглядеть приблизительно так: поболтать за чашкой жасминового чая, молча послушать, как потрескивает фарфор кобальтового сервиза, пересчитать созвездия, изображенные на блюдцах, иногда, очень редко, совершить совместный выход в ближайший храм Святого Марка на богослужение в день Святого Иоанна, по большим церковным праздникам или наутро после явления во сне святой Параскевы. По правде говоря, ноги теперь служат ей не самым лучшим образом, да и она не очень большая любительница прогулок вообще, всего уже насмотрелась. Вдоль и поперек.

— Вот до сих пор! — произнесла она и крепко зажмурила глаза, словно не собираясь их больше открывать.

Бывают такие люди, общий вид которых подчинен лишь одной определенной части их лица или тела — сросшимся бровям, выступающим скулам, любопытным губам, покатым плечам, непропорциональным бедрам или плоским ступням. Наталия Димитриевич, несомненно, относилась к таким людям. Главным в ее внешности были большие спокойно-зеленые глаза. Лишь после того, как она зажмурилась, стало видно, насколько она дряхла. Из-за сжатых век, из-за отчетливо проступивших морщин лицо ее превратилось в сплетение прошлых времен. Более того, Елене показалось, что госпожа Наталия стала еще меньше, что она превратилась в сморщенный и ссохшийся комочек жизни. Платье старинного фасона походило на увядший стручок фасоли. И одновременно все эти признаки необратимой старости настолько глубоко растрогали и взволновали девушку, что из всего последующего разговора она запомнила только свое окончательное согласие и детское восклицание госпожи Димитриевич:

— Прекрасно, давайте сразу и начнем!

С другой стороны, думала она позже, как на это ни посмотри, от таких предложений не отказываются. Тихая улица в самом центре Белграда. Прекрасная, просторная квартира. Правда, с очень странной планировкой. Видимо, ее не раз перестраивали, поэтому выхода на балкон просто-напросто не было, вернее, на него можно было попасть только из небольшой соседней квартирки. Что, впрочем, казалось сущей ерундой по сравнению с кладовкой, вход в которую в 1947 году, во время «уплотнения», оказался по ошибке заложен кирпичом, так что внутри остались посеребренные подсвечники, солонка, формы для теста, дуршлаги, терки и другая кухонная утварь. Глухими ночами оттуда слышался упорный приглушенный стук деревянного пестика, словно кто-то готовил там десерт из жита.

Вообще, все комнаты, за исключением библиотеки, были обставлены в соответствии со своеобразными взглядами Наталии Димитриевич, так что пускаться в детальное описание обстановки не имело бы никакого смысла, ибо она то и дело менялась. Записи об этом, судя по всему, вел обитатель той самой соседней квартиры, имевшей выход на балкон, и когда жалюзи не были спущены, он использовал любой удобный момент для того, чтобы поминутно заглядывать в окна и что-то записывать.

— Есть такие вещи, которые никогда невозможно найти, если они постоянно лежат на одном и том же месте, — старая дама без устали перекладывала пластинки из одного конверта в другой, перемещала содержимое выдвижных ящиков туалетного столика в комод и наоборот, и так далее, до тех пор, пока и сама не начинала сталкиваться с приятными неожиданностями во время очередного прослушивания музыки или поисков каких-нибудь мелочей.

— Посмотрим, не изменилось ли что… — И она снова и снова перекладывала фотографии в семейном альбоме, располагая их в соответствии со своими воспоминаниями о давних временах.

— Луна должна быть здесь, а Полярная звезда здесь, — она стирала на стекле кружочки и крестики, оставшиеся от предыдущего вечера, и мелом обозначала новое положение небесных тел на тот случай, если и следующая ночь окажется облачной.

— Даже самому тонкому хрусталю нужна влага, и если из него не пьют или если он хотя бы иногда не запотевает, то он может сам собой треснуть, — оправдывала она свою привычку пить воду всякий раз из чего-то другого, не делая разницы между обычными стаканами, стопками для ракии, размером чуть больше наперстка, пузатыми рюмками для коньяка, винными бокалами и фужерами, включая и те, которые она называла «мозеровскими», для брюта, отличавшиеся особым изяществом.

— Целую неделю не трогала шифоньер, под ним могло накопиться много мрака. — И она принималась перетаскивать и передвигать туда-сюда даже самые громоздкие предметы, старинная мебель со строгой осанкой сопротивлялась скрипами и стонами, но в конце концов, вздыхая, всегда занимала то положение, которое определяла для нее хозяйка.

А так как госпожа Наталия имела обыкновение менять кровати, чтобы запутать следы, спасаясь от преследовавшей ее бессонницы, то и ее саму никакое место не держало на месте, отчего ей редко случалось проспать следующую ночь там же, где и предыдущую.

— Когда целую ночь ворочаешься, даже двуспальная кровать становится гораздо уже, чем канапе, — так звучало объяснение, сопровождавшее очередной перенос постельного белья и подушек.

Все комнаты были обставлены в соответствии со своеобразными взглядами хозяйки.

Библиотека с изразцовой печкой каким-то образом оказалась исключенной из общей системы центрального отопления, обогревавшего всю квартиру, ибо старая дама считала, что книгам больше всего подходит естественная температура окружающей среды.

— В противном случае бумага неизбежно разбухает, а на переплетах выступают почкообразные отеки и мелкие пузырьки, похожие на прыщики или герпес.

Елене была выделена небольшая солнечная комната, когда-то предназначавшаяся для служанки. Приземистый ночной столик и шкаф орехового дерева дышали гостеприимством, перины и свежие простыни обещали спокойный сон. Договор подразумевает проживание, питание и скромное денежное вознаграждение. Что касается обязанностей по ведению хозяйства, то компаньонка могла бы взять на себя покупку продуктов и живых цветов, топку изразцовой печки в особо холодные дни, но без строгих обязательств, по настроению… А вот обязательно и безусловно ей придется помогать хозяйке разбираться с многочисленными воспоминаниями. По мере того как слоями осаждалось время, старой даме становилось все труднее и труднее приводить в порядок даже самое необходимое из того, что хранила ее память.

— Суконной тряпочкой следует устранить желтоватые пятна…

— Отпаривание в растворе питьевой соды, чайная ложка на стакан воды, поможет вернуть блеск…

— Из предосторожности скрепите или обметайте разрезанные и распоротые края…

— Засыпьте их сухой лавандой или заполните зрелыми каштанами…

— Да и пыль к старому так и липнет…

Лишь спустя несколько дней, когда Елена привыкла к новому месту и более или менее познакомилась с расположением комнат и порядками в доме, Наталия Димитриевич добавила:

— Господи, боже мой, я совсем забыла самое важное! По вечерам, а можно и днем, не сомневаюсь, что мы с вами договоримся, когда именно, мне бы хотелось, чтобы мы с вами вместе читали. Все остальное можно делать как вздумается, а вот насчет чтения хотела бы попросить вас быть особо внимательной. Вашу предшественницу трудно было даже назвать компаньонкой, настолько она оказалась поверхностной. Когда она неслась вперед сломя голову, перескакивая через строки и даже страницы, я еще терпела, старалась нагнать ее. Но вот когда она начала засыпать над книгой или же весьма невнимательно следить за текстом, мне пришлось с ней любезно расстаться…

Это дополнительное требование было высказано как бы мимоходом и показалось Елене невинным. Подумав о книгах на английском, стоявших в застекленной части полок, она даже понадеялась, что рядом со старой дамой сможет продолжить занятия этим языком, необходимым ей для отъезда. Определенный и неопределенный артикли, слово за словом, фраза за фразой, степени сравнения прилагательных, образование времен, формы неправильных глаголов, читая вслух, она лучше запомнит. Может быть, еще и поэтому она так неосмотрительно согласилась:

— Конечно, я буду стараться.

 

7

Стоял прошлогодний декабрьский день, тоже понедельник, с давних пор самый подходящий день для начала любого дела. Хозяйка предложила девушке выбрать плетеный садовый стул из нескольких, стоявших в библиотеке, стул, который с этого дня будет считаться Елениным. Сама села напротив, взяла очки с необычно сильными увеличительными стеклами, предварительно тщательно протерев их, надела на нос и перестала моргать. Совместное чтение предполагало целый ряд мелких предварительных действий.

— Нужно всегда быть прилично одетым, никогда не знаешь, кого можешь встретить… — сказала она, застегивая пуговицу своего классического выходного костюма и без всякой необходимости поправляя свежезавитые локоны.

— Там время сжато, бывало так, что здешние пять минут длились целый час, а бывало и наоборот, наши системы измерений там не имеют силы, так что можете спокойно не обращать внимания на часы, можете вообще их снять… — предупредила она компаньонку.

— Откройте третью главу, там течет река, к которой я часто хожу, мне кажется, она хорошо подходит для вводных пояснений, — заключила старая дама и протянула девушке одну из двух книг с одинаковым названием.

Елена все это время боролась с изумлением. На замечание о необходимости прилично одеваться она покраснела, ее матерчатые теннисные туфли, несомненно, не соответствовали пониманию моды госпожой Наталией. Услышав рассуждения относительно времени, она смущенно расстегнула ремешок ручных часов и сунула их в карман своей тонкой спортивной куртки. Но когда она поняла, что совместное чтение подразумевает одновременное чтение одной и той же книги, более того — одних и тех же страниц, то не смогла побороть впечатления, что поступки госпожи Димитриевич опасно колеблются на самой грани здравого рассудка. Но, снова взглянув на ее старческое лицо, на спокойно-зеленые глаза и блаженную улыбку, она не смогла сделать ничего другого, кроме как кивнуть головой в знак согласия.

— Итак? — спустя некоторое время услышала она, безуспешно пытаясь сосредоточиться на тексте, находящемся у нее перед глазами.

— Итак?! — повторила она, надеясь выиграть время и не понимая, чего, собственно говоря, от нее ждут.

— Итак, мне интересно услышать, что вы скажете, как вам нравится? — спросила старая дама.

— Ну, нравится… — протянула она неопределенно.

— Нравится?! Неужели это все, что вы можете сказать?! — Наталия Димитриевич разочарованно смотрела на компаньонку. — Но вы ведь видите эту гладкую поверхность воды?

— Нет… то есть да, — быстро поправилась девушка, найдя спасение в глазах старой дамы, где, увеличенная стеклами очков, поблескивала мощная река, спокойствие которой нарушалось лишь пульсацией сильного течения на самой ее середине.

— Сейчас вы поймете, почему я так люблю приходить туда. Кроме того, немного августа в декабре совсем не повредит моим суставам. Речь идет о двух мирах. Достаточно похожих и достаточно непохожих одновременно. О водосборном бассейне того, второго, а точнее, первого достоверных сведений нет, так что трудно сказать, от чего зависит, пересыхает или, наоборот, выходит из берегов там какая-нибудь река… — начала рассказ старая дама, довольная тем, что наконец-то нашла достойную собеседницу.

В тот понедельник, в декабре, в ее глазах можно было увидеть отражение августовского зноя. Трепетание ивовых листьев, дрожь птенца в гнезде, свитом на носу вытащенной на берег и забытой там лодки, солнечные блики на ряби воды, жар камышей на другом берегу и сероватая голубизна мощного горного хребта, далекие перевалы, покрытые вечными снегами… Когда старая дама повернула голову, в ее глазах мелькнуло и подрагивавшее отражение контуров одного-единственного дома, двухэтажного и ярко-бледно-желтого, нереально уединенного на мягком возвышении посреди поросшей лесом долины. Теперь в комнате было гораздо теплее, чем тогда, когда они начали чтение, пахло большой водой, которая столетиями, возможно от самого сотворения мира, течет неизвестно откуда и неизвестно куда…

Елена стала пользоваться невинной уловкой и в других случаях, когда ей надо было представить доказательства того, что она внимательно следует за немного странной дамой. Попросту говоря, некоторые фрагменты текста она иногда читала по ее взгляду, все реже задавая себе вопрос, как это возможно, что она встречает там нечто такое, о чем в книге не упоминалось. В конце концов, успокаивала она свою совесть, ее служба в том и состояла, чтобы оправдать бесхитростные ожидания госпожи Наталии Димитриевич. И такое безобидное потакание ее странностям не требует уж очень больших усилий. Кроме того, совесть успокаивало и то, что в старческих глазах молодая компаньонка даже без увеличительных стекол очков видела радость. И при всем этом большая часть дня оставалась в ее распоряжении для того, чтобы продолжать готовиться к отъезду.

— I shall, you will, he will, she will, it will… — учила она английский в своей маленькой комнатке, стараясь быть как можно тише и постоянно откладывая момент, когда придется сообщить старой даме о своих конечных планах.

— We shall, you will, they will… — учила она по обычному стандартному словарю, тому самому, где есть краткий очерк грамматики, без малейшего сожаления концентрируя особое внимание на твердом усвоении способа образования простого будущего времени от глагола быть.

 

8

Под конец года почти за одну ночь снегом замело последние следы осени. Люди пробегали по улицам сгорбившись, засунув руки в карманы, потому что ветер умудрялся проникать под одежду даже через самый узкий рукав, чтобы потом выскользнуть наружу через другой. К несчастью, это был не обычный пронизывающий декабрьский ветер с Дуная, который зиму только крестит. Этот ветер нес с собой холод становившихся все ближе окрестных войн, от него и сердце, и душу пробирал озноб, и трудно было человеку укрыться от расползавшегося повсюду страха.

— Попробуйте маленькие радости, собственно, ничего другого на нашу долю и не осталось, — заботливо сказала как-то хозяйка дома, когда увидела дрожащую Елену, только что вернувшуюся домой из города, и сняла с шифоньера одну из своих круглых коробок. — Вот, я подобрала вам маленький подарок, такие шляпки колоколом сейчас снова вошли в моду, к тому же она пригодится вам во время наших променадов.

Наталия Димитриевич приняла решение топить теперь изразцовую печь в комнате библиотеки три раза — с утра, в полдень и вечером, так что от этого прибавилось дел с огнем, постоянно нужно было спускаться в подвал за давно заготовленными дровами, а потом выносить прах умершего пламени. Во время морозов старая дама лично, de visu, проверяла, действительно ли каждая книга стоит на своем месте, в собственной обложке или в своем защитном картонном футляре, аккуратно ли выглядывают ленточки-закладки…

— В прошлом году один сборник рассказов я проглядела, а когда весной его открыла, было на что посмотреть, весь покрылся плесенью, — причитала она.

А перед Рождеством госпожа Наталия впервые со своей компаньонкой предприняла выход в город, и они принесли домой связку дубовых веток и соломы. Потом еще раз, в день Святого Иоанна, взяв с собой пирог, украшенный изюмом, буквами алфавита, птичками, бутонами и косичками из теста, обмазанными растопленным медом, они посетили церковь Святого Марка. Старушка и одна трижды выходила в город.

— Из-за одних только свечей?! Не надо, я сама их куплю, на улице гололед, вы можете упасть, что-нибудь себе повредить… — Елена старалась отговорить хозяйку дома, когда после участившихся случаев отключений электричества то в одной, то в другой части города, возник вопрос, как же они будут читать, если нет достаточных запасов осветительных средств.

— Самые лучшие свечи марки «Аполло», с венскими фитилями, только при них можно ясно различить каждую букву. Теперь их нигде не найдешь, кроме как в мелочной лавке «Удачная покупка»… — продолжала собираться Наталия Димитриевич, не внимая доводам девушки.

— Хорошо, я схожу туда, вы только скажите, где эта… — настаивала компаньонка.

— Дорогая девочка, все-таки мне придется заняться этим самой. Вы не найдете. Мелочной лавки Калмича под названием «Удачная покупка» официально больше не существует. Она закрыта не один десяток лет назад… — и, уже в дверях, она махнула рукой. Елена через окно видела, как старая дама, осторожно переставляя ноги, удаляется по покрытой глазурью льда январской улице Пальмотича, как неуверенно протискивается она между стоящими поперек тротуара автомобилями, время от времени опираясь то на стволы деревьев, то на стены домов.

То ли потому, что передвигалась она очень осмотрительно, то ли потому, что мелочная лавка «Удачная покупка» была где-то далеко, она задержалась надолго, так что ее компаньонка уже начала серьезно беспокоиться. Правда, вернулась Наталия с коробкой, на которой было написано «Аполло». Весьма возможно, что этот случай так и остался бы в ряду необъяснимых явлений, если бы на следующей неделе все не повторилось снова, правда, теперь по другой причине. Разбираясь в рецептах блюд для праздничного обеда по случаю приближающегося дня святого покровителя ее семьи, Наталия Димитриевич констатировала, что ей не хватает некоторых продуктов, достать которые можно только в той же лавке.

— Хороший рис «рангун» или «каролина», кунжутное масло и настоящий барбанац можно найти только в магазине колониальных товаров Светозара Боторича, а нежный гусиный паштет, колбаски для жарки и ветчина «рокап» продаются исключительно в колбасной лавке этого чеха, толстяка Косты Росулека. И то и другое находится на Теразие, но я боюсь, что среди обилия нынешних витрин и вывесок вы их просто не заметите…

— Потому что они больше не существуют, — проговорила Елена.

— Так только говорится! Вот я, например, до сих пор являюсь их покупательницей! Откуда, как вы полагаете, у нас этот жасминовый чай?! Верно, господин Боторич давно уже не обновлял своих запасов, всё говорит, что собирается ликвидировать дело, мол, редко кто к нему заходит. Настоящий торговец, деньги считать умеет, но меня он неизменно встречает одними и теми же словами: «Барышня Наталия, что бы ни происходило, а для вас товар найдется всегда!» — бодро сообщила старая дама, и правда вернувшись домой с полной корзинкой деликатесов.

Тем не менее уже на следующий день оказалось, что этим дело не кончилось — венцом необъяснимого стал поход в универсальный магазин Митича, где Наталия Димитриевич собиралась по случаю праздничного обеда пополнить свою коллекцию граммофонных пластинок.

— Вы имеете в виду тот универмаг на улице Князя Михаила, который до сих пор называют магазином Митича? — спросила компаньонка.

— Нет, я имею в виду четырнадцатиэтажный универмаг на Славии, который на целых два метра выше здания «Албания», — госпожа показала рукой в сторону окна, словно где-то там это здание и стоит.

— То есть, вы говорите о той яме для фундамента, которую торговец Митич выкопал перед началом Второй мировой войны, собираясь построить там крупнейший на Балканах торговый центр? — Елена решила наконец разобраться со всеми этими давно исчезнувшими магазинами.

— Яма, яма, эту чепуху я слышу уже лет пятьдесят! Известно ли вам, что Влада Митич предусмотрел все в мельчайших деталях — начиная от ровно двадцати миллионов динаров, положенных на специальный целевой счет в Национальном банке, и кончая внешним видом самого маленького из будущих прилавков этого магазина? Он только не успел его построить! Однако, возможно, это даже к лучшему, универмаг могли бы разрушить во время бомбардировок или его отняла бы новая власть. Когда исчезнут некоторые из современных зданий, от них и того не останется. Митич до самой смерти делал обход всех отделов магазина, лично обслуживал покупателей и следил за каждой мелочью, поддерживал наиболее старательных работников кредитами, прибавками к зарплате, оплачивал лечение. Да-да, своих рядовых работников, не качайте головой. Господин Вириевич, работавший в отделе тканей, каждый божий день появлялся на Славии ровно в восемь утра и оставался на ногах до восьми вечера. Считалось, что он слегка тронулся умом, а он одним взглядом с точностью до сантиметра мог определить, сколько и какой ткани и подкладки потребуется вам на костюм. И еще скажу вам, в следующий раз возьму вас с собой, на десятом этаже универмага Митича есть ресторан, в прошлый раз я заходила там посидеть, вид на город просто чудесный, к тому же они подают прекрасную малиновую наливку, — упрямо отстаивала Наталия Димитриевич свое собственное восприятие Белграда.

Елена молчала. Она не имела ни права, ни бессердечия разрушать мир госпожи Наталии. Несомненно, это всего лишь увлекательная история, однако каждый из нас имеет право на свою историю. Хотя, конечно, было странно, что из похода в универмаг старая дама тоже вернулась с покупками, а одна из принесенных ею пластинок была настоящей редкостью — запись молодого Артура Рубинштейна; на новехоньком конверте, датированном 1926 годом, была напечатана программа концерта из произведений Бетховена, Скрябина, Листа и де Фальи.

 

9

Наряду с праздничными блюдами и пирожными много внимания уделялось и воспоминаниям, их приводили в порядок, освежали, доводя до такого блеска, словно они относятся к недавнему прошлому, а не к давно прошедшим временам. Хозяйка квартиры с неожиданной живостью сновала между кухней и комнатой, где располагалась библиотека, и то и дело принималась листать знаменитую «Большую народную поваренную книгу» Спасении-Паты Маркович или рассказывать о том, как некогда проходил приближающийся сейчас праздник…

— И тогда, после кофе, отец обычно просил меня или мать спеть. У матери был неповторимый голос, от нее и я унаследовала этот дар; гости, расходясь, повторяли, что одно только пение могло бы заменить праздничное угощение… — вспоминала разные подробности Наталия Димитриевич, время от времени глубоко вздыхая, словно желая вздохами сдуть с былых событий патину забвения.

В дни подготовки к празднику святого покровителя семьи Димитриевич Елене было продемонстрировано в общей сложности больше воспоминаний, чем за неполные три месяца ее пребывания в этом доме. Так что, помогая хозяйке перебирать и заново раскладывать наиболее важное из всего, что было в ее жизни, девушка по фрагментам составляла для себя общую картину жизни старой дамы.

Ее покойный отец, Гаврило Димитриевич, владел на бывшей Королевской, а потом Студенческой площади книжным магазином «Пеликан», третьим по величине после тех двух, что принадлежали Геце Кону и Светиславу Б. Цвияновичу. Из-за тайной любви к одному молодому литератору, не в силах делить это чувство с каким-либо другим занятием, она оставила музыкальную школу Станковича, куда только что поступила в класс оперного пения госпожи Ростовцевой, полностью отдавшись охватившей ее страсти и работе в магазине отца, которая давала ей возможность видеть частенько заходившего туда молодого человека.

— Несмотря на то, что молодой литератор ничего не замечал и что всего через несколько недель после выхода своей первой книги он погиб при невыясненных обстоятельствах, однажды вечером, лежа в постели, я поклялась себе любить его до конца моих дней, и эти сказанные тогда слова до сих пор хранятся у меня в подушке… — покраснела она.

Не успели еще упасть все немецкие бомбы апрельской бомбардировки Белграда, а Гаврило Димитриевич уже пришел на помощь тем, кто занимался розыском и спасением обгоревших страниц древних церковных книг из собрания сильно пострадавшей Национальной библиотеки. Он производил впечатление человека, который сам обгорел в те дни на улице Косанчичев Венац.

— Он возвращался домой почти безумным, с карманами, набитыми пеплом сгоревших книг, который он стряхивал с веток окружавших пожарище деревьев, и по ночам пытался спасти из этой пушистой массы хотя бы одно целое слово. Некоторые слова ему удавалось восстановить, и он посылал их в конвертах из вощеной бумаги профессору Веселину Чайкановичу, а позже, тайно, в монастырь Любостиня, где немецкие власти удерживали интернированного епископа Николая Велемировича… — вырисовывалось из туманного прошлого.

После войны эта переписка послужила юридическим поводом для экспроприации его имущества. «Именем народа» в чрезвычайном порядке были конфискованы книжный магазин и часть квартиры на улице Пальмотича вместе с выходом на балкон, как раз тогда-то по ошибке и оказалась замурованной кладовка, а во время другого, менее официального вторжения, которое скорее следовало бы назвать просто обыском, была конфискована большая часть отцовских записей, причем молчаливые люди приходили и позже, унося с собой некоторые книги и оставляя взамен короткие расписки.

— Это были книги и записи, о которых я расскажу вам отдельно, сейчас у нас нет времени, день святого Иоанна уже на носу, а мы даже не решили, какие печь пирожные! — воскликнула старая дама, а Елена вспомнила пустые места на полках, которые напоминали ей следы вырубленных веток в кроне библиотеки.

Хорошо, бог с ним, с этим отнятым у них имуществом, но мать так никогда и не смогла привыкнуть к тому, что они навсегда лишились покоя. Она вздрагивала при каждом звонке или звуке хлопающей двери лифта. Не по себе было ей и тогда, когда на лестнице воцарялась полная тишина, ей казалось, что кто-то подкрадывается к дверям. Больше никто не мог уговорить ее петь, и весной 1956 года она умерла от створожившейся в груди меланхолии.

— Доктор Арсенов, вы с ним познакомитесь на праздничном обеде, до последнего ее вздоха надеялся, пытался ее убедить: «Давайте-ка, я знаю, что вам теперь не до этого, но все же давайте, напрягитесь, попробуйте запеть „Где ты, душа“ Зайца, заставьте себя выдохнуть!» Она его не слушала, отворачивала лицо и упорно сжимала бледные губы, боясь, что песней только продлит агонию смертных часов… — нанизывала слова Наталия.

Овдовев, Гаврило Димитриевич полностью удалился от всего, сюда, в эту комнату с книгами, и никуда не выходил почти полных десять лет, здесь же он питался крохами, как птица в клетке, чутко спал, как напуганная зверушка, и упорно молчал, как рыба на дне реки. Отсюда же, из библиотеки, он неожиданно и исчез в облачном 1965 году, и никто никогда не узнал, куда он делся.

— Только на столе осталась раскрытая книга, да и она потом, во время поисков отца, куда-то пропала… — тихо добавила она.

С тех самых пор Наталия Димитриевич жила одинокой, уединенной жизнью, работая до самой пенсии в том же «Пеликане», который после национализации был превращен в писчебумажный магазин, торговавший канцелярскими товарами: карандашами, ручками и всевозможными бланками, — и единственной радостью в ее жизни была забота о семейной библиотеке и воспоминания о своей ничем не закончившейся любви. Время от времени ей удавалось получать некоторые суммы из довоенных отцовских вкладов в давно исчезнувших банках и кредитных учреждениях, дополнительный заработок давали и уроки чтения, например профессор Тиосавлевич с философского факультета одно время, когда еще был студентом, трижды в неделю приходил на двухчасовые занятия.

— Это были уроки настоящего, полного чтения, дорогая моя, а не такого, как ваше, серединка на половинку! Я вижу, вы стараетесь мне угодить, но все же оно очень далеко от истинного. У вас, несомненно, есть этот дар, но я надеюсь, что после дня Святого Иоанна мы начнем читать более увлеченно, более глубоко! — Старая дама воспользовалась возможностью немного упрекнуть компаньонку.

На праздничном обеде кроме хозяйки присутствовали только сама Елена и доктор Исидор Арсенов, причем любые подсчеты приводили к выводу, что доктор — ровесник века. Один прибор остался неиспользованным, оказалось, что ожидавшаяся гостья, некая госпожа Петрашинович, «больше не находится среди нас», еще этим летом душа ее упокоилась навеки. Возможно, именно это повлияло на настроение присутствующих, за столом не чувствовалось настоящего веселья. Госпожа Наталия ненавязчиво угощала гостя, доктор Арсенов прищелкивал языком и скатывал шарики комплиментов. Что бы он ни попробовал, начиная от кутьи и далее, всякий раз находил повод подчеркнуть целебные свойства натуральной пищи:

— Распаренное пшеничное зерно устраняет спазмы в животе… Петрушка — отличный антисептик… Лук-порей помогает при кашле… Майоран — успокоительное средство, полезное при затяжной икоте, бронхите и других недугах…

Ввиду того что недавно после многочисленных безуспешных попыток доктор все-таки отказался от курения, а одна из главных отличительных черт праздничного обеда в день святого покровителя семейства состоит в том, что все происходит по-ти-хонь-ку, после каждого блюда он вместо сигареты ненадолго вздремывал, и тогда его киноварный в горошек галстук-бабочка подрагивал среди седых волос упавшей на грудь бороды. Под конец, когда подали десерт, успев подчеркнуть, что грецкий орех лечит малокровие, «хм, прошу извинить за выражение, и поднимает потенцию», а очищенный миндаль успокаивает боли в желудке, в то время как инжир считается мягким диуретиком, и так далее, переходя от одного вида пирожных к другому, доктор впал в столь глубокий сон, что не заметил, как попутно, не просыпаясь, выпил целую чашечку черного кофе. Очнулся он, только почувствовав осадок со дна, и смутился, как ребенок, которого застигли за каким-то запрещенным занятием:

— Простите, мне снилось, что я курю. Хотя о вреде никотина можно долго не распространяться, должен признаться, что кофе без сигареты особого удовольствия не доставляет.

В завершение госпожа Наталия Димитриевич положила на круг граммофона ту самую, новую пластинку маэстро Артура Рубинштейна. В потрескивающей паузе между «Ноктюрном для левой руки» Скрябина и «Танцем огня» де Фальи доктор Арсенов спросил:

— Ранний Рубинштейн?! Грандиозно! Где вы это раздобыли? Как всегда, у Митича, на Славии?

— Нет, — грустно ответила хозяйка. — Представьте себе, универмаг Митича среди бела дня оказался закрыт, пришлось мне зайти в тот, что назывался «Та-Та», напротив «Русского царя».

Нужно ли говорить о том, что старая дама почти ни к чему не прикоснулась?

— У меня что-то нет аппетита, настолько я начиталась рецептов Паты, — оправдывалась она.

 

10

— Вы не против, если мы ненадолго удалимся? Обещаю, мы вернемся до наступления темноты… — такими словами встретила хозяйка свою компаньонку в комнате библиотеки в полдень, неделю спустя после дня Святого Иоанна, протянув ей, как обычно, одну из двух книг с одинаковым названием.

Ранние чтения обычно продолжались час или два. Девушке не очень хотелось до такой степени потворствовать старческим фантазиям, кроме того, в ее планы не входило задерживаться за этим занятием слишком долго, так как из первых заработанных денег она оплатила начальный курс английского языка и обычно использовала послеобеденные часы для повторения пройденного накануне материала. Но под каким предлогом отказаться, придумать она не успела, тем более что старая дама тут же безапелляционным тоном продолжила:

— Там мы и перекусим! У нас осталась пражская ветчина от Росулека, я уже приготовила сэндвичи.

Только сейчас Елена заметила среди обычных повседневных предметов корзинку для пикников, она стояла у ног Наталии Димитриевич. Из-под крышки выглядывал краешек клетчатой красно-белой скатерти. Чувствуя огромное изумление и жалость, она механически взяла протянутую ей уже открытую книгу, даже не подумав посмотреть на название. Совершенно растерянная, Елена позже никак не могла объяснить себе, как она зашла так далеко. Несомненно, она старательно следовала за старой дамой, так же как и раньше, с самого начала указанной главы, страницу за страницей, строчку за строчкой, слово за словом, и вдруг совершенно ясно осознала, что вместо роя слов перед ней оказалась женщина в колышущемся шелковом платье, с небрежно наброшенной на плечи шалью, в соломенной шляпе с широкими полями и корзинкой для пикников в правой руке, женщина, которая неторопливо, но решительно шагала по тропинке… Как такое оказалось возможным, Елена себе объяснить не могла. Как она попала на заросший травой холм, она тоже не понимала. Главное, она почувствовала, что там, наверху, на этой возвышенной лужайке над заросшей лесом долиной, над рекой и одним-единственным на всю округу домом дул совершенно другой ветер, совсем не такой, что свистел по столичным площадям и улицам. Здешний ветер внимательно занимался каждой прядью ее волос и разгонял облака в высях, помогая распространяться милости солнца… Они с госпожой Наталией сидели на теплых камнях возле разложенной скатерти, а после того, как была выпита четверть бутылки белого вина, она убрала в корзину штопор и два бокала — с тонкими ножками. Происходило ли все это на самом деле или было каким-то наваждением, но только Елена впервые за все столь долгое последнее время улыбнулась. И этого ей было не забыть. Они о чем-то говорили, следили за любовными виражами ласточек, а потом снова смеялись и смеялись…

— Обратите внимание, как странно они летают, словно им приходится огибать невидимые нам колонны и арки небесного свода… — произнесла компаньонка.

— Вы говорите, колонны и арки?! Да, да… — одобрительным тоном подтвердила старая дама. — Похоже, я не ошиблась, когда приняла вас на службу. У вас особый дар замечать детали.

Но как выглядело возвращение, девушка не смогла бы объяснить. Строки книги стремительно сгущались, гасли в сумраке, белградская тьма наглухо застилала одно за другим окна в комнате библиотеки. Госпожа Наталия Димитриевич отложила очки, стянула с рук бежевые перчатки и дрожащими пальцами с отекшими суставами и набрякшими венами принялась потирать веснушчатые виски. Елена включила ближайшую к ним лампу и вопросительно смотрела то на хозяйку, то на раскрытую корзину для пикников с крошками от сэндвичей, небрежно скомканной скатертью и початой бутылкой вина.

— Удаляемся, удаляемся… — произнесла Наталия, а потом, словно желая пресечь любую возможность обсуждения произошедшего, резко захлопнула и одну, и другую книгу. — Что-то совсем у меня сил нет, пора укладываться.

 

11

— Предбудущее время выражает действие, которое произойдет раньше какого-то другого действия в будущем: «As soon as I shall have written the letter, I shall return your pen». (Как только закончу письмо, я верну вам ручку.) Это время также выражает действие, которое произойдет и закончится до какого-то определенного времени в будущем… — каждый день в своей комнате девушка повторяла предыдущий урок.

— A, aback, abacus, abaft, abandon, abase, abash, abate, abatis, abbacy, abbreviate, abdomen, abduct, abeam, abed, aberrance… — систематически заучивала она слова, следя за тем, чтобы произношение было как можно более точным, и в минуты отдыха мечтая о том, что сможет научиться говорить по-английски настолько хорошо, что, когда отсюда уедет, никто не догадается, откуда она.

Госпожа Наталия по своему обыкновению проводила время в библиотеке, то стирая, то рисуя кружочки и крестики на стекле окон, ухаживая за книгами и букетами ранней сирени, которая заменила позднюю мимозу, и уделяя все больше внимания подготовке к совместному чтению. Выбрав текст для новой прогулки, она предпринимала целый ряд необходимых шагов, например по несколько часов интенсивно моргала для того, чтобы наморгаться и легче сдерживаться тогда, когда книга уже раскрыта, ведь каким бы незаметным ни казалось моргание, оно, по сути дела, приводит к кратковременным остановкам в процессе чтения. А раскрытию того или иного издания предшествовали сложные расчеты идеального угла, на который следовало развести страницы, — для некоторых книг было достаточно острого, в неполных тридцать градусов, с другими можно было иметь дело, только если они были раскрыты под прямым углом, а некоторые требовали разворота в диапазоне от девяноста восьми до ста четырнадцати градусов. Встречались и такие, которые не могли спасти и все триста шестьдесят. Вообще же хозяйка теперь все реже отправлялась в дорогу без тех или иных необходимых ей предметов. Иногда она брала с собой только дорожную иконку святого Николая, иногда зонт, а случалось и такое, что, перебирая дамские мелочи, по сто раз перекладывала одно и тоже из сумки в сумочку…

Елена открывала новый для себя мир. Приближение к нему вызывало тошноту, она чувствовала слабость, ее ладони становились влажными, начальные, плотно сбившиеся слова ранили ее, но по мере продвижения, независимо от того, что, где и насколько подробно описывалось, она всегда находила что-нибудь особенное, что-нибудь такое, из-за чего стоило пускаться в это дело. Рядом с Наталией Димитриевич она научилась понимать, что литературные герои и события — это далеко не всё, что книга предлагает внимательному читателю, и даже более того, это в ней далеко не самое интересное. Если где-то говорилось или даже просто упоминалось о какой-нибудь улице, Наталия Димитриевич знала, как свернуть с нее на площадь, о которой не было сказано ни полслова, а оттуда на другую улицу, на которой она могла войти в любой из домов, а при желании подняться на чердак, завешанный чьим-то мокрым, только что выстиранным бельем, могла, не зная точного пути, наугад, добраться до ближайшего парка, безошибочно почувствовав его по свежести воздуха, и там провести время, кормя невесть откуда взявшихся голубей или просто сидя со своей компаньонкой на скамейке.

Но даже не это больше всего удивляло Елену. Рядом со старой дамой она начала осознавать и присутствие других людей. Оказывается, множество их одновременно читало одну и ту же книгу не только в разных частях Белграда, но и в других городах и даже в разных концах света. И все они были собраны этой книгой в одном едином пространстве. Некоторые из них умели узнавать других читателей, другие были неспособны распознать даже самих себя. Когда, несмотря на банальный и весьма предсказуемый сюжет одного давно забытого сентиментального романа, она почти столкнулась с госпожой Ангелиной, девушка убедилась, насколько всеобъемлющей может быть любая, даже самая скромная область.

— Моя компаньонка, весьма и весьма одаренная… Моя подруга из музыкальной школы Станковича… — познакомила их госпожа Наталия, заметно обрадованная неожиданной встречей.

— Ната, Наточка, сколько же мы с тобой не виделись?! Лет десять-двенадцать, с той книги путевых заметок?!

— Чем сейчас занимается Найдан? Вы по-прежнему живете в Аргентине?

— Последнее время он переводил наших поэтов на испанский, но недавно ему неудачно прооперировали катаракту, и она распространилась на оба глаза. Теперь мне приходится читать одной, по ночам, а утром ему пересказывать. Это поддерживает в нем уверенность в том, что он существует…

— Огромный привет ему! Непременно! Смотри, не забудь! — Две престарелые дамы говорили одновременно, и порой трудно было понять, кто из них кого перебивает.

— Прости, мне пора возвращаться, уже светает, может быть, он уже проснулся… — оправдывалась, прощаясь, Ангелина.

— Конечно. И не говори ему, что я так постарела… — отвечала Наталия Димитриевич.

Елене бросилось в глаза, что ее квартирная хозяйка возвращается назад как-то неохотно. Отложив в сторону сентиментальный роман, она принялась рыться в своей памяти, словно стремясь зафиксировать самое важное, словно спасая для воспоминаний очертания истории:

— До той войны Найдан был ординарцем Его Величества короля Петра Второго. Может быть, вам приходилось слышать выражение «ad usum delphini»? Дело в том, что при французском дворе существовал обычай тщательно подбирать литературу для чтения дофина, с тем чтобы исключить все то, что могло бы считаться вредным для образцового воспитания престолонаследника. У нас таких строгих правил не было, однако при молодом Петре Втором Карагеоргиевиче имелось специально назначенное лицо, следившее за его чтением, им и был майор Найдан. Тем не менее, когда после начала войны двор и правительство бежали в эмиграцию, Найдан остался брошенным здесь — кто-то, видимо, посчитал, что его служба не имеет особой государственной важности. Он попал в плен к немцам, а потом, после сорок пятого, гнушаясь новой властью в своей стране и оскорбленный отношением двора, пустился скитаться по всему миру, пока наконец не осел в Южной Америке. В те времена, в пятидесятые, мы с Ангелиной часто читали вместе. Вот так и совпало, что мы его встретили. Как-то раз, то ли по воле судьбы, то ли просто случайно, мы трое одновременно начали читать одну книгу. Он утром, сидя в своей скромной эмигрантской комнатке в далеком Буэнос-Айресе, а мы с ней вечером, в этой самой квартире, мечтая о далеких краях. Тот наш суаре затянулся, потом десяток раз встречи повторялись, теперь уже по договоренности, оба они глаз не сводили друг с друга, после многих перипетий Ангелине удалось получить необходимые документы, и потом уже это стало только их историей. Уезжая отсюда, она взяла книгу путевых заметок, которая имелась и у меня, и потом мы с ней там встречались, первого числа каждого месяца, независимо от разницы во времени и расстояния в тысячи морских миль. Зажив общим домом, они звали меня присоединиться к ним, но я не могла оставить отца, а кроме него и свою библиотеку, подушку, в которую я поклялась в любви, свой язык, в котором я только и жила…

Девушка представляла себе госпожу Ангелину там, в Буэнос-Айресе, в прохладном доме, где, несмотря на частые побелки, на стенах постоянно проступают влажные цветы ностальгии, в доме с тяжелой резной мебелью, детским портретом Петра Второго Карагеоргиевича и напрасно распахнутыми шторами на окнах… Она представляла себе, как госпожа Ангелина откладывает книгу с романом на ночной столик, как обращается к уже проснувшемуся мужу, господину Найдану: «Ты не поверишь, я видела нашу Наталию, дочь исчезнувшего владельца книжного магазина Гаврилы Димитриевича…» Потом девушка представляла, как господин Найдан, бывший ординарец короля, приподнимается и поворачивается, как на его лице, по мере того как он осознает новость, появляются морщины улыбки, а в далеких зрачках загораются искорки: «Наталию, говоришь? О господи, после стольких лет! Расскажи, как она выглядит…»

— Госпожа Наталия, когда мы уходим туда, вы понимаете куда, существуем ли мы здесь? — очнулась Елена.

— Существуем ли?! — повторила старая дама. — И где? Это хороший вопрос. Я уверена, что речь идет одновременно о своего рода как бы присутствии и как бы отсутствии. Хотя, конечно, с каждым конкретным человеком не совсем одно и то же. И возьму на себя смелость заметить, что это верно и для каждого конкретного народа.

Так перед компаньонкой открывались масштабы этого нового переселения. Не было никаких шагающих колонн, никто не взял на себя руководство этими людьми, перемещаться их заставляли самые разные причины, кроме того, и та область, куда они устремлялись, не могла считаться чужбиной, однако присутствие таких масс не могло быть названо иначе как переселением.

— Книги как губки. На первый взгляд они невелики по размеру, пористы, их ткань обладает способностью впитывать бесконечное количество судеб, даже поглощать целые народы. Чем другим являются книги об исчезнувших цивилизациях, как не губками, сконцентрировавшими в себе целые эпохи? До самой последней живой капли, до того момента, пока и сами они не начали сохнуть, окаменевать… — постукивала Наталия Димитриевич указательным пальцем по переплету какого-нибудь толстого труда по истории, и он издавал звук, подобный тому, каким отзывается камень.

Действительно, вспомнила Елена, пространства некоторых книг выглядят, как окаменевшие. Напоминают проклятые, покинутые города, в которых все осталось на своих местах, где можно находиться целыми днями, но не услышать ни одного звука, кроме собственного дыхания. Были книги, содержавшие только прошлое, настолько давнее прошлое, что все образы сохранялись лишь благодаря привидениям. Были книги, в которых звучал шелест человеческой речи, музыка, смех, при приближении оказавшиеся эхом столетней давности. Или же книги, которые посещали только посвященные, стремившиеся по остаткам восстановить внешний вид какого-нибудь здания или вытащить из забвения, бывшего тяжелее самой тяжелой тяжести, какую-нибудь достойную известности мысль. Кроме того, существовала реальность, похожая на такие книги, только в отличие от книг ее нельзя было захлопнуть и отложить в сторону.

 

12

Первые признаки болезни госпожи Наталии стали появляться в начале лета. В тот день сирень уступила место розам, а старая дама начала сновать по квартире, словно ища что-то особенное. Она осматривала комнату за комнатой, поднималась по лесенкам в библиотеке, сгибалась в три погибели, чтобы заглянуть под кровать и канапе, приподнимала ковры и скатерти, открывала шкафы, выдвигала ящики комодов, выворачивала карманы и вытряхивала содержимое коробок для шитья, перебирала украшения и старые письма, всматривалась в углы, вздыхала и заламывала руки. Елена взволнованно следовала за хозяйкой, ей еще не доводилось видеть ее такой, и она не знала, что сказать. Это продолжалось до того момента, пока Наталия Димитриевич ни рухнула в плетеное кресло, беспомощно простонав:

— Не хватает одного воспоминания!

— Жалко, конечно… — невпопад отозвалась девушка.

Однако госпожа Наталия оставалась безутешной.

Она непрерывно и монотонно причитала:

— Не хватает одного воспоминания… Не хватает одного воспоминания о моем отце… Как я могла, господи, как я могла его куда-то засунуть… Почему я оказалась такой невнимательной, почему я не могу вспомнить, как называлась книга, которую он читал перед тем, как исчезнуть… Никак не могу вспомнить, если бы я только знала, что было написано на обложке… Недавно на праздник, я как раз собиралась рассказать вам об этом, да как-то не получилось… Все эти десятки лет я знала, а теперь…

С потерей она смирилась, по крайней мере внешне, лишь спустя несколько дней, но вся эта история осталась именно тем, чем она и была, — предвестницей болезни, которая, как становилось очевидно, продолжала развиваться. К концу того месяца старая дама, черту за чертой, забыла лицо своей матери. Фотографии не помогали.

— Это всего лишь картинка, моя мать была красивее, гораздо красивее… — отворачивалась она от десятка альбомов, которые компаньонка разложила на обеденном столе.

Вскоре после этого исчезли воспоминания о почти девяти связанных друг с другом годах. Точнее, о периоде с февраля 1981-го до декабря 1989 года. Госпоже Наталии Димитриевич не удавалось вытащить из этой многолетней пропасти ни одного, пусть даже туманного дня. Пропало все, пропало так, словно ничего и не было, напрасно Елена с точностью часовщика перечисляла события, о которых Наталия еще недавно рассказывала ей во всех подробностях:

— Семнадцатого апреля тысяча девятьсот восемьдесят четвертого, в пять часов вечера, как вы мне говорили, вас навестил профессор Добривой Тиосавлевич, в то время еще только доцент философского факультета, ваш бывший ученик чтения… Вы по этому случаю приготовили чай и бисквиты с лимонной цедрой, от рюмочки вишневой наливки господин Тиосавлевич отказался… По вашим словам, вы разговаривали о книгах, которые были изъяты у вас после войны, он попросил, чтобы вы точно сообщили ему, какие именно, каждое название, особенно его заинтересовали тридцать экземпляров одной из них, а именно «Мое наследие», автор Анастас С. Браница… Профессор время от времени тер глаза и повторял: «Занятно! А вы уверены?! Я все самым внимательным образом прочитал, эта часть мне неизвестна! Нельзя ли мне еще ненадолго оставить у себя тот экземпляр, который вы дали мне на время, ведь, если я не ошибаюсь, у вас остались еще два?» И с вашего разрешения он выкурил трубку табака с запахом ванили…

— Возможно, Елена. Возможно. Не сомневаюсь, что именно так все и было. Но не надо подсовывать мне ваши воспоминания вместо моих, — тут старая дама обиженно отмахнулась от нее и больше не сказала ни слова.

В другой раз Наталия подарила девушке льняное дорожное платье. Этот предмет одежды, сидевший на Елене просто безукоризненно, потерял для старой дамы всякий смысл после того, как она забыла, в каких обстоятельствах она его надевала. И так далее, и так далее. Количество пустот росло, прошедшее время походило теперь на партитуру, из которой то там, то тут чья-то безжалостная рука вырывала отдельные листы, поэтому мелодия, едва успев начаться, тут же резко обрывалась.

— Здесь вряд ли чем-то поможешь, — сообщил Елене свое мнение семейный врач, постоянно заспанный доктор Исидор Арсенов, после беседы с пациенткой и ее компаньонкой. — Детка, ваша обязанность теперь состоит в том, чтобы делать для нее то, что она захочет, читать вместе книги, кто знает, может быть, это приостановит дальнейший распад, ведь любая книга — это своего рода «nota bene», то есть заметка в памяти, которая служит планированию и организации жизни.

Так она и поступила. Теперь девушка и госпожа Наталия Димитриевич читали гораздо больше, чем раньше. Сейчас на этом настаивала уже компаньонка, подавляя тошноту, которую вызывал в ней родной язык, и заставляя себя делать вид, что ее интересует то или иное название, отыскивая разные предлоги для того, чтобы подольше задержаться на тех или иных страницах. Сначала старая дама так же, как и раньше, с радостью хваталась за каждую возможность пополнить свое исчезающее существование, но болезнь утраты памяти неумолимо внедрялась и в ткань языка… Однажды, во время какого-то легкого чтения, когда они решили просто прогуляться, госпожа Наталия вдруг остановилась и показала пальцем на одуванчик.

— Это?! Я не могу вспомнить, как это называется! — прерывающимся голосом проговорила она.

— Да это не так уж важно, пойдемте дальше… — взяла ее под руку компаньонка.

— Нет-нет, ни в коем случае, не пытайтесь замять дело, важно каждое слово! Так и вертится на языке, ведь это, это самое обычное слово, не так ли? — упрямо не двигалась с места Наталия Димитриевич.

— Да, самое обычное слово — одуванчик. Может быть, вы хотите отдохнуть?

— Елена, а это слово, одуванчик, что оно означает? — Наталия смотрела пустым взглядом, и его пустоту ужасающе усугубляли стекла очков.

— В ее годы трудно вычленить какие-то отдельные симптомы… Сенильность, номинальная афазия, дислексия… Может быть, следовало бы показать ее специалисту, — посоветовал доктор Исидор Арсенов, протянув чью-то визитную карточку, украшенную множеством титулов, и тут же задремал, вероятно грезя о том, как он курит.

— Пусть она ест как можно больше продуктов, содержащих витамин Е, готовьте ей рыбу… — проснулся он и закашлялся, не в силах полностью расстаться с табаком.

— Ни в коем случае. Я бы никогда не согласилась на это. Да этот человек даже не знает, как меня зовут, — отвергла предложение госпожа Наталия, прочитав имя нового врача.

Рекомендацию относительно питания тоже не удалось провести в жизнь. Наталия Димитриевич забыла, что значит слово «рыба», и отказывалась попробовать хотя бы кусочек «этого вещества». В целом ее стол становился все более и более однообразным, число незнакомых и поэтому неприемлемых продуктов постоянно росло, теперь она отвергала все виды мяса, лук, зеленый горошек, сельдерей, и компаньонка задавала себе вопрос, что же будет, когда хозяйка забудет такие слова, как вода или воздух.

Однако произошло нечто еще более страшное. Именно в тот день, когда девушка узнала, что ее просьба о разрешении выехать за границу удовлетворена и что до окончательного отъезда остается только выполнить некоторые формальности и, разумеется, побывать в своем родном городе, чтобы попрощаться с родителями, да-да, именно в тот день, когда Елена, возвращаясь домой, решила сообщить старушке о своем решении, она застала ее в библиотеке, на полу, с распоротой подушкой, из которой ножом для разрезания бумаги она извлекала перо за пером, рассматривала их и откладывала в сторону…

— Когда-то я сказала в эту подушку что-то очень важное, а сейчас здесь ничего такого нет… — на миг она подняла заплаканные глаза и тут же вернулась к поискам.

Оказавшиеся на свободе, белые перышки опускались ей на голову. Парили по всей комнате. Тут и там. Тут и там…

 

13

Кратковременное улучшение стало лишь предвестником начала конца. С сентября по ноябрь чай они пили в основном молча, без прежних долгих разговоров, прислушиваясь к потрескиванию глазури на кобальтовом сервизе, украшенном золотыми созвездиями. В полной тишине старушка и девушка склонялись то к чашкам с блюдцами, то к молочнику со сливками, то к сахарнице, следя за ударами пульса фарфора.

— Не кажется ли вам, что удары в моей чашке… раздаются гораздо реже? — озабоченно сравнивала Наталия, говорила она теперь совсем мало, самое большее пару фраз, и только хорошо их обдумав и убедившись, что слов ей хватает и она сможет достойно выразить то, что собиралась сказать.

— Этого не может быть, эмаль созревает одновременно, вот, послушайте сами… — разуверяла ее Елена, несмотря на то что и сама замечала разницу, как бы ни старалась всякий раз по-другому расставить на столе предметы для чаепития.

— Правда? — прояснялось тогда лицо старой дамы. — Ах, майсенская работа… Тысяча девятьсот десятый год… Но это все ерунда по сравнению с тем, как живо он потрескивал тогда… Когда фарфор был молодым.

— Ведь это вы просто меня утешаете, — добавляла она после некоторых размышлений. — Настолько-то я еще слышу… Еле-еле бьется… Обещайте мне, прошу вас, одно — вы не позволите мне умереть здесь в одиночестве…

— Я всегда буду с вами, — сказала компаньонка, хотя срок окончательного оформления документов в посольстве другой страны неумолимо истекал, и это было чревато опасностью, что всю процедуру, связанную с отъездом, придется начинать сначала.

В понедельник вечером, 20 ноября, вернувшись из Национальной библиотеки, Елена застала хозяйку за торопливыми сборами багажа, достойного трансатлантического плавания. Туалеты для дневных и вечерних выходов, теплые вещи, обувь, ночные рубашки, чепцы для сна, носовые платки, щетки для волос и щеточки для бровей, маникюрный набор, флаконы с ароматическими водами, альбомы с фотографиями, яблоки на тот случай, если они почувствуют жажду…

Не успела Елена снять мокрую шляпку колоколом, как Наталия Димитриевич проговорила умоляющим тоном:

— Пора в дорогу… Помогите мне, чтобы я не опоздала, пока я еще хоть на что-то гожусь… Еще несколько дней, потом я не стану вас задерживать… Только пока я не устроюсь там… А потом идите… Идите своей дорогой…

Приведя все в порядок так, словно они собираются навсегда покинуть дом, проверив, повернут ли ключ в замке на два оборота, закрыта ли на цепочку дверь, плотно ли закручены водопроводные краны и везде ли опущены жалюзи, Елена допила чай и, почувствовав вдруг странный жар, расстегнула две верхние пуговицы своего льняного дорожного платья. Всего несколько мгновений отделяло их от полночи, по-прежнему шел дождь. Две женщины, одна молодая, другая весьма почтенного возраста, взялись за одинаковые раскрытые книги. Первая была судорожно напряжена, под ложечкой она чувствовала тошноту, ладони ее стали влажными. Вторая, не мигая, горящими глазами смотрела сквозь сильно увеличивающие стекла очков. Вскоре по комнате разнесся шелест расступающихся перед ними страниц…