Того, что случилось дальше, никто не ожидал. Никто даже не предполагал, что подобное возможно.

Как говорится, поначалу ничто не предвещало беды. После похорон доктора Андерса прошла седмица, и народ стал потихоньку успокаиваться. У жителей столицы хватало собственных насущных дел — и они занялись делами. Пресса вместо привычных уже рассуждений о приходе Заступника писала о новых разработках Пышного в сфере покорения неба, никто не собирался на пикеты, требуя странного, и в городе воцарилось долгожданное спокойствие. Шани, как обычно, провел очередное заседание государственного совета, на котором, судя по протоколам, обсуждался вопрос строительства нового академиума (единогласно решено положительно) и проблема продажи технологий за рубеж (такое же единогласное вето).

А после того, как министры покинули дворец и разъехались по собственным ведомствам, то Шани снял корону аальхарнских государей и отнес ее в тронный зал, где сдал хранителю под роспись в гроссбухе. Взглянув на написанное, хранитель перепугался чуть ли не до физиологической крайности: император написал просто имя и фамилию. Без титулов и церемоний, как обязан был это сделать по государственному протоколу.

— Простите, сир, — окликнул хранитель, с крайнего перепугу даже осмелевший, — но вы тут… немножко… ошиблись.

Шани только отмахнулся.

— Все правильно, — небрежно промолвил он. — И я вам больше не «сир».

Хранитель даже рот открыл от ужаса. А государь покинул тронный зал и вскоре, собрав небольшой саквояж с самым необходимым для путешествия, уехал в загородное поместье, как совершенно частное лицо. Церемониальные ключи от дворца он с такой же скрупулезностью, как и передача короны, вручил коменданту, который со страху оцепенел настолько, что ключи вывалились из его моментально вспотевшей ладони.

Страна осталась без владыки.

Спустя четверть часа после того, как императорский экипаж с быстро и небрежно закрашенным гербом выехал из города, по столице распространился экстренный выпуск «Столичного вестника», который в обстановке полной и строжайшей секретности отпечатали утром в типографии инквизиции. В газете была только одна статья, которая погружала читавших в какую-то суеверную панику.

«Друзья мои, братья и сестры, граждане Аальхарна.

С глубокой душевной болью я расстаюсь с вами. Я прошел с вами самую страшную войну в новейшей истории страны. Я дал абсолютному большинству Аальхарна свободу от крепостного владения, уравняв в правах каждого с каждым. Вместе мы построили новое, счастливое и свободное будущее для нас и наших детей. Я искренне любил вас, и все, сделанное мной за время правления, подчинялось именно этой любви.

За это вы назвали меня предателем, еретиком и маловером.

За это патриарх отлучил меня от церкви.

Оказалось, что мне не доверяют и не верят. А где нет веры, там нет и любви. Поэтому я официально и окончательно покидаю престол и уезжаю из столицы. Вы говорили, что желаете сами выбирать свое будущее: теперь вам даны все возможности выбора.

Будьте счастливы.

Шани Торн».

Государь обиделся, короче.

Народ был перепуган и ошеломлен. Многие плакали и надевали траур, уверяя, что теперь-то уж точно настают последние времена, раз владыка, отец народа, добровольно отказался от престола. И из-за чего? Мало ли, что кричали академиты по площадям? Люди всегда кричат, такова их натура, а вот покидать трон и бросать неразумных чад — вот где предел всего возможного и невозможного. Такого не могло быть, потому что не было никогда.

Артуро, который единственный был в курсе всех событий и планов государя, сохранял совершенное спокойствие, словно основы государства и самого бытия не рушились у него на глазах. Пригласив Эмму на чашечку кевеи к себе домой и собственноручно накрывая на стол, он выглядел настолько уверенно и небрежно, что Эмма совершенно растерялась, не зная, что и думать.

— Не волнуйся, Эми. Уже завтра все наладится.

— У нас будет новый владыка? — ляпнула Эмма. Артуро только отмахнулся.

— Да типун тебе. У нас и с прежним все в порядке.

— А как же тогда…

— А вот этого, моя дорогая, тебе пока знать нельзя, — сказал Артуро, придвигая к Эмме фарфоровую чашку с тончайшим золотым узором. Эмма всмотрелась: переплетенные ветви бересклета, волки, лоси — герб прежнего государя. На нынешнем лосей золотой лев с длинной гривой. — Лучше расскажи о своих изысканиях по нашему общему вопросу.

А вот теперь Эмме стало по-настоящему страшно. Несколько минут она молчала, пытаясь собраться с духом. Артуро с видимым удовольствием наблюдал за всеми оттенками чувств на ее лице и не говорил ни слова.

Если раньше Эмме была безразлична собственная судьба, то теперь, после того, как с течением времени она смогла успокоиться, ей хотелось жить. Очень хотелось. Вспоминая о своем прежнем желании броситься с моста в реку, она испытывала жгучий стыд.

— Он молод и обеспечен, — промолвила Эмма, изрядно отпив из чашки и сумев-таки справиться с духом. Как всегда, ее спасала хорошая история — а уж эта была на удивление хороша. — Не женат, живет один в собственном доме, без прислуги. Я говорила со специалистами с кафедры душелечения: так вот, они предположили, что у убийцы рыжих дев есть сложный букет эмоциональных проблем, — Эмма попробовала улыбнуться, но улыбка вышла какой-то жалкой. Артуро понимающе кивнул.

— Что-то подобное я себе и представлял, — сказал он. — Продолжай.

— Он убивает их не просто так, — сказала Эмма. — Я обнаружила между жертвами определенную связь. Сперва мне казалось, что ее нет, но потом… Все они, видишь ли, так или иначе, но посягали на власть. Поэтому, если брать мотив наказания, то он наказывает их за предательство. Они предали свою страну. Хотя бы краешком. Если искать их вину, то вот она. Я начала с Мариты Стерх: она покушалась на государя. Вельта Браня была вдовой генерала Брани, который перешел на сторону амьенцев во время войны. Вера Вельд написала книгу о партизанском движении… противоречивая книга с подробным описанием того, что эти партизаны делали с пленными. Не слишком красивый образ героев. И дальше, и дальше, и прочая, и прочая. То, что они рыжие — скорее всего, какой-то неприятный эпизод из прошлого. Сюда не укладываются только Хела Струк и Мила Квиточек. Хела была простой библиотекаршей, к тому же, светловолосой, а Мила — самой обычной проституткой, только что из деревни. Какая уж тут антигосударственная деятельность… А потом я нашла свидетелей.

Артуро вопросительно изогнул левую бровь. Неспешно размешал в чашке сахар.

— Свидетелей чего?

— Его опознала мастерица гильдии проституток, хозяйка Милы. Опознала и показала капитану Кричу во время недавних беспорядков. А Крич увидел, кто это, и решил не усложнять себе жизнь. Он и мне-то об этом рассказал под большим нажимом. Пришлось пригрозить, что в противном случае я предам огласке ряд его тайных делишек.

Артуро улыбнулся самым обворожительным образом и придвинул к себе поднос с хлебом и банку джема.

— Продолжай, — сказал он. — Это становится интересным.

Эмма вздохнула и спросила — словно бросилась в темную ледяную воду:

— При чем тут библиотекарша и проститутка? Почему ты убил их?

Артуро даже не изменился в лице. Безразлично пожал плечами, отпил кевеи.

— Хела Струк продала чертежи дирижабля покойному амьенскому послу. А эта деревенская девочка… Должно же быть у джентльмена развлечение? Впрочем, шучу: я убил ее, чтобы дать тебе зацепку.

Эмма ощутила пронизывающий жестокий холод — будто чья-то ледяная рука проникла в ее живот и принялась неторопливо перебирать внутренности. Артуро молчал, рассматривая свою собеседницу с лукавым интересом.

— Аврута рассказал, что выписывал тебе новые лекарства, — промолвила Эмма, чувствуя, как немеют губы. — Успокоительные и от бессонницы. Они помогают?

— Да, немного помогают, — кивнул Артуро, — но все равно это сильнее меня.

— Я хочу жить, — вымолвила Эмма. — Я хочу жить, я не делала тебе ничего плохого… Зачем ты меня в это втянул…

Озноб ушел, и теперь на нее навалилась вязкая парализующая слабость. Будь Эмма чуть больше осведомлена о свойствах традиционных аальхарнских ядов, то она бы узнала действие фумта в сочетании с настойкой клета.

— Мне нужно остановиться, — спокойно произнес Артуро. — Я прекрасно понимаю, насколько болен, но лекарства доброго Авруты тут не слишком помогут.

— И что ты предлагаешь? — спросила Эмма. — Мне никто не поверит. Тебя никогда не арестуют. Я могу найти сотню свидетелей и улики, но это не поможет. Крич запрет в тюрьме очередного уголовника, а ты будешь сидеть тут и пить кевею.

— Ну разумеется, — согласился Артуро. — Мое положение обладает определенными преимуществами. Например, позволяет мне близко общаться с такими красивыми и умными девушками, как ты. Знаешь, сейчас мне действительно стало легче. Я тебе очень признателен.

В носу закололо. Эмма провела рукой по лицу и увидела на пальцах кровь. Ничего другого она и не ожидала, но сердце все равно глухо стукнуло и замерло от осознания того, что она умирает.

— Это скучно, — сказала Эмма. — Сейчас меня не станет, ты бросишь мой труп в реку, и тебе снова станет смертельно скучно, — она не ожидала, что с таким спокойствием сможет говорить о своей смерти, но слова не имели ровно никакой эмоциональной окраски. — И что дальше?

Артуро пожал плечами, но в его взгляде мелькнул интерес, и он ответил вопросом на вопрос:

— А что ты предлагаешь?

— Я напишу книгу, — Эмма почти не понимала, что говорит: кто-то, искренне желавший выжить, произносил слово за словом ее окровавленными губами. — Хорошую и интересную книгу о маниаке. Мертвые красавицы на улицах, высокопоставленный убийца без имени, испуганные горожане… Это будет замечательная книга, — Эмма откашлялась, и, проглотив сгусток крови, продолжала: — Сейчас ты просто больной мерзавец и убийца. Ублюдок и моральный калека. А я сделаю тебя самой страшной и грандиозной легендой в мире.

Эмма боялась, что Убийца рыжих дев не успеет дать ответ. Однако Артуро размышлял недолго.

— Поживи еще пару минут, милая, — сказал он и поднялся: — Я принесу лекарство.

* * *

Сидя в уютном кресле в небольшой, но изящной гостиной своего загородного дома, Шани лениво перелистывал новое издание «Мира живой природы» и думал о том, что образ жизни частного лица определенно имеет свои положительные черты. Он попробовал вспомнить, когда в последний раз так спокойно сидел с книгой и не смог. Постоянно что-то мешало расслабиться до конца и отпустить ситуацию. Впрочем, и сейчас он продолжает размышлять и просчитывать варианты вместо того, чтобы читать об анатомии стрижей.

Час назад Артуро прислал телеграмму, в которой написал о срочном заседании государственного совета и нужном результате. Что ж, пока все развивалось в рамках плана. Шани перевернул страницу и некоторое время рассматривал изумительно тонко и со вкусом выполненную гравюру: стрижи в гнезде.

Когда-то ему верилось, что у него наконец-то есть собственное гнездо. Но люди не так надежны, как стрижи.

В его портфеле с документами уже лежал бланк коммюнике, извещавшего о том, что ее величество Инна скончалась сразу же после родов. А в действительности Несса сможет убираться куда угодно: в Амье, на острова, да хоть к Змеедушцу в нору — лишь бы подальше. Если бы не клиническое чудо — а Шани до сих пор не мог в него поверить — он давно бы выкинул ее из своей жизни.

Впрочем, довольно об этом. Возможно, кто-то просто не создан для семейного быта.

Командир охраны, который до сих пор выглядел невероятно жалким после давешней взбучки, осторожно заглянул в гостиную:

— Сир, вам телеграмма.

Шани взял тонкую полосу грубой желтоватой бумаги и прочел: «Госсовет и патриарх выехали только что». Он взглянул на высокие каминные часы восточной работы: ага, значит, у него есть еще два часа. Командир охранного отряда терпеливо ждал, чуть согнув голову в уставном поклоне.

— Передайте ее величеству, чтоб спустилась сюда.

— Слушаюсь, сир.

Он и представления не имел, о чем собирается говорить. Наверно, попросит сделать вид, что в императорской семье царит трогательный мир. Да, правильно: незваные, но ожидаемые гости должны были увидеть карамельную картинку. Шани опустил глаза к гравюре: стрижи в окружении птенцов выглядели невероятно счастливыми.

Наверно, кто-то просто не заслуживает такого счастья, подумал Шани и стал читать о миграции черногрудого стрижа.

Несса пришла в гостиную через четверть часа: для придворной дамы просто сверхбыстрый срок. Некрасивые красные пятна от слез были умело замаскированы косметикой: если ее величество и перебрала с пудрой, то сейчас это было только на пользу.

— Давно хотел спросить, когда у тебя день рождения, — сказал Шани. Несса устроилась в соседнем кресле и, расправляя кружева на рукавах свободного домашнего платья, ответила:

— Весной. На Земле отмечали седьмого марта.

Шани усмехнулся.

— Рыба, значит… Единственные, с кем Львы не могут сладить, так это с Рыбами.

Несса неприятно улыбнулась.

— Мы как-то неправильно начали, — сказала она. — А потом столько всего случилось… Прости, но я не могу относиться к тебе хорошо.

Чего-то в этом роде он и ожидал.

— Государь Миклуш свою первую жену зашил в мешок и швырнул с башни, — скучным голосом заметил Шани. — Говорят, при этом она была… не в полном комплекте. Энергичная девушка, тоже вот хотела царствовать и править…, - Несса открыла было рот, чтобы сказать что-то хлесткое, но Шани не позволил себя перебить: — А его сын свою супругу в воспитательных целях подвесил на дереве в лесу. И она висела там двое суток, изнывая от зноя и жажды. Через два года умерла в северном монастыре… А ты сидишь здесь, в тишине и покое, и говоришь, что мы неправильно начали…, - он сделал паузу и добавил: — Я, наверно, плохой муж. И владыка хреновый.

Теперь у Нессы хватило ума промолчать. Всхлипнув, она с преувеличенным вниманием принялась рассматривать завитки кружева на рукавах.

— Народу будет объявлено, что государыня всеаальхарнская умерла при родах, — продолжал Шани. Несса вскинула голову, и в ее глазах сверкнули новые слезы, но она не сказала ни слова. — Ты оставишь наследника во дворце и покинешь Аальхарн навсегда. Я дам тебе достаточную сумму для благополучного проживания в любой стране по твоему выбору, но ты навсегда сохранишь инкогнито и никогда не появишься здесь, — несколько долгих минут они смотрели друг на друга, и наконец Шани произнес: — Я тебя люблю. Но у меня больше нет сил со всем этим справляться…

Командир охранного отряда осторожно заглянул в гостиную, ощущая всю сложность и деликатность момента, но Шани кивнул ему, приглашая войти.

— Телеграмма, сир.

«Документы готовы к печати», — прочел Шани и принялся отрывать от листка телеграммы длинные тонкие полоски. Типографии всех столичных газет сейчас были оцеплены инквизицией, и сотрудники следственного корпуса стояли возле станков, чтобы одновременно запустить их по полученному приказу. И пока госсовет, насмерть напуганный реальностью смуты, катит на улицу Кивеля, бумага в станках ждет своего часа: чтобы завтра утром госсовет узнал о собственном роспуске, а люди — о новых реформах.

Поиграли в просвещение — и довольно. Пора и честь знать. Интересно, думал ли покойный Андрей о том, что, пытаясь предотвратить строительство Гармонии на новой родине, он тем самым ее приближает? Вряд ли: он был идеалист и гуманист, и во всех людях видел хорошее.

— Мне будет недоставать Андрея, — негромко сказал Шани, когда от телеграммы осталась лишь горстка скрученных спиралями бумажных полос. — Он был хорошим человеком. Я любил его…

По щеке Нессы прокатилась слеза, потом вторая. Шани ощутил мгновенный и сильный укол горечи.

Отдавая Мари приказ отравить доктора, он не принадлежал себе. И делал только то, что объяснялось благом государства. Впрочем, это была попытка оправдаться: запоздалая и ненужная. Доктор Кольцов прожил хорошую жизнь и обрел заслуженный покой, и его история закончилась. А новейшая история Аальхарна начиналась. В этом и была разница. Шани перевернул страницу и продолжил чтение. Вскоре Несса прекратила плакать и покинула гостиную, чтобы вернуться с корзиной для рукоделия: она вязала приданое для ребенка. Через полчаса двое охранцев быстро накрыли стол для легкого ужина. Картина выглядела просто идеальной: семья высокого достатка проводит тихий вечер за приятным досугом — общий план слегка портили солдаты охранного отряда, те еще головорезы, в качестве прислуги.

Через час возле входных дверей послышался шум голосов. Пьеса началась минута в минуту.

* * *

Как и ожидалось, министры и патриарх встали на колени и принялись умолять государя о возвращении. Некоторое время Шани с удовольствием наблюдал за самыми разнообразными оттенками страха, недоумения и надежды на их лицах, а потом все-таки предложил им расположиться по-людски и побеседовать. Когда гости смущенно устроились на диванчиках, то Шани произнес:

— Господа, я не заинтересован в вашем предложении. Теперь у меня другая жизнь, и надеюсь, я заслужил покой в кругу семьи.

Берг, который среди спокойной роскоши императорского дома чувствовал себя мухой в сметане, смахнул тяжелой ладонью слезу и произнес с той тихой проникновенностью, которой от него вряд ли кто-то мог ожидать:

— Государь, не оставляй нас. Ну как мы без тебя? Кто же детей-то своих бросает…

При упоминании о детях Несса неожиданно громко стукнула спицами и быстро стала набирать новые петли. Ее руки едва заметно дрожали.

— Я с вами и войну и мир прошел, — сказал Шани с искренней и ненаигранной горечью. — А вы кинулись прочь по первому щелчку, — для большей убедительности он щелкнул пальцами: министры дружно вздрогнули. — Пожалуйста, хотите быть счастливыми — будьте. Хотели свободы — вот она. Хотели прав — да на здоровье…

— Сир, да какие права, ты о чем! — воскликнул Берг. Министры согласно закивали. — Вон в войска всех берут, да не всем оружие дают! Кому-то только лопата по уму, да и та великовата будет, — он огляделся по сторонам, ища поддержки: — Да мало ли что там полоумные кричали?

Шани безразлично пожал плечами.

— Я вам напоследок придумал вариант действий, — сказал он с нескрываемым сарказмом. — Объявляйте всеобщее избирательное право. Чтоб все могли голосовать: и здоровые, и убогие, и крестьяне, и дворяне. Да! И бабы обязательно. И пусть кого-нибудь из вас выберут главой государства. А остальные будут контролировать, чтоб с трона не свалился.

Министр образования и науки вздохнул и лишился чувств. Видимо, его тонкая натура не перенесла возможности избирательного права, тем более для женщин.

— Микоша не выбирайте, — усмехнулся Шани. — Он хрупкой душевной организации человек. А, еще чуть не забыл. Церковь непременно отделите от государства. Чего это какие-то попы в злате будут народу о грехах толковать и ограничивать свободу действий нового просвещенного человека? Раздавите гадину, и всего делов.

Новый патриарх Алекс был молод и, по мнению имевших с ним дело изрядно вспыльчив, однако, когда он заговорил, то его голос звучал убедительно и проникновенно:

— Ты говоришь с горечью, государь, и я понимаю твою горечь. Мы сейчас прошли сквозь трудное время, мы все сомневались, но сомнения наши были не в тебе. Все это время мы сами себе не верили. Не прими нашу растерянность за неблагодарность. Мы твои дети, а дети частенько бунтуют — не против родителей, а против несправедливой, как им кажется, жизни. Но родители при этом не бросают своих детей. И мы все, твои дети, сейчас искренне раскаиваемся и просим тебя вернуться. Не отвергай нас.

Патриарх сказал хорошо: министры согласно закивали и сдержанно зашумели, выражая искреннее одобрение и поддержку. Шани несколько минут рассматривал тусклые пятна сиреневого в аметисте своего старого перстня и думал, что молодой Алекс далеко пойдет.

— Хорошо, — произнес Шани и, переведя взгляд в сторону открытых дверей гостиной, увидел Мари. Бледная, исхудавшая, больше похожая на мертвеца, чем на живого человека, та стояла рядом с командиром охранного отряда и вслушивалась в то, что происходило в гостиной; Шани неожиданно подумал, что дзёндари тоже родилась ранней весной. — Хорошо, я вернусь. Но вам следует готовиться к значительным переменам.

По гостиной прошел общий вздох облегчения. Собравшиеся были готовы на все, чтобы вернуть своему миру привычную стабильность.

«Жаль только, что этого не случится», — подумал Шани.

* * *

Мари ждала его в экипаже. Стукнув в стену и дав кучеру знак отправляться, Шани затолкал свой саквояж под сиденье и сказал:

— Хорошо, что ты здесь.

Дзендари слабо улыбнулась. Видимо, ее знобило: зима еще не обрела морозной крепости, но Мари куталась в тяжелый меховой плащ, словно никак не могла согреться.

— Возможно, — промолвила Мари едва слышно. — Мне просто негде быть.

Видимо, дела ее были плохи. С сочувствием глядя на Мари, Шани пожалел, что, прощаясь с Нессой, оставил ей все свои медицинские планшеты: и старый, и новый. Впрочем, не страшно — приедут в столицу, и он за руку отведет дзендари к лекарнику. Перебедуем, ничего.

— Ты заболела?

— Я умираю, — сказала Мари и отвернулась к окну. Шани взял ее за руку и испугался: кисть оказалась такой же иссушенно легкой и горячей, какая была давным-давно у его умирающей матери.

Он успел об этом забыть. А теперь вдруг вспомнил.

— Не говори глупости, — произнес Шани и услышал в своем голосе отчетливую испуганную дрожь. Мари как-то жалобно пожала плечами.

— Ты не можешь меня оставить, — произнес он, чувствуя, что именно эти слова когда-то сказал матери. — Ты не можешь… Да что с тобой такое?

Бледные губы Мари дрогнули в улыбке. Сунув руку во внутренний карман своей накидки, она вынула тяжелую серебряную флягу с сулифатской вязью на боках и сказала:

— Я устала. Я просто устала, и мне пора. Знаешь, что… давай выпьем на посошок.

Череда потерь, подумал Шани, ощущая, как горечь вгрызается в грудь ржавым винтом и в горле поднимается влажный соленый комок. Вся моя жизнь — череда потерь. Вот и еще одна.

Вино оказалось дорогим и густым. Приторно сладкий глоток окутал рот и быстро растаял, оставив легкое ягодное послевкусие. Шани сделал еще один глоток и вернул флягу Мари. Та отпила немного и завернула крышку.

— Я тебя спас, но не сделал счастливой, — печально сказал Шани. Мари улыбнулась, и по ее впалой щеке скользнула слеза — а может, это просто привиделось в густеющей тьме. Нашарив на стене шнурок от лампы, Шани включил свет. Полтора часа в дороге до столицы — а там сразу же в госпиталь, и что бы ни было с Мари, ее вылечат.

— Ты сделал все, что мог, — уверенно произнесла дзендари. — Просить о большем было бы бессовестно.

— Что с тобой? — спросил Шани. — Что случилось?

Мари вздохнула и дотронулась было до его руки, но тотчас же убрала пальцы.

— Просто не хочу больше жить. Мой брат умер, Андрей умер… Отпусти меня. Тебе ведь нужен живой человек, а не кукла императора Рудольфа.

Винт в груди снова пришел в движение. Шани чувствовал, как ворочается боль, и думал, что все, сделанное им, не имело и не имеет смысла. Нужное, важное, дорогое утекало, словно вода из пригоршни — и он не мог ее удержать, как ни старался.

— Не могу, — признался Шани. — Мари, что мне сделать?

— Прикажи остановить экипаж на ближайшем перекрестке. Пожалуйста! — попросила она, видя, что Шани вскинулся протестовать. — Дальше у меня своя дорога, и не слишком длинная.

— Мари…

— Пожалуйста.

Дзендари покинула экипаж через четверть часа. Спрыгнув со ступеней на дорогу, Мари отступила на обочину, туда, где из-под легкого снежного одеяла торчали засохшие стебли растений, и сказала:

— Помирись с женой. Она хорошая женщина.

Ком в горле разрастался, мешая дышать. Шани рванул ленту галстука и сказал:

— Вернись. Вернись, Мари. Я все исправлю.

Мари сделала еще один шаг назад, почти растаяв в наступившей ночи.

— Прощай, Шани. Мне пора.

Когда императорский экипаж исчез из виду — Мари точно знала, что Шани смотрел на нее в окно до тех пор, пока женская фигурка не растворилась во тьме — дзендари упала в снег и завыла от боли, захлебываясь собственным одиночеством и тоской. Фонарь на верстовом столбе размеренно качался на ветру, словно освещал сцену театра: невидимые зрители смотрели на Мари, готовясь закричать «Браво!», и огромная луна, что проглядывала сквозь клочья туч, казалась частью декорации.

Проплакавшись, Мари достала флягу с вином и, размахнувшись, зашвырнула в поле. Теперь ее найдут разве что селяне весной, когда явятся сюда на пахоту… Из другого кармана Мари извлекла крохотный пузырек и, свернув с него крышечку, прижала к губам.

Зелье оказалось отвратительным. Мари проглотила его и отправила пузырек в том же направлении, что и флягу. Желудок скомкало спазмом, и Мари вырвало.

Впрочем, ей стало легче. Намного легче. Зачерпнув пригоршню снега, Мари обтерла лицо и поднялась на ноги. Если бы Шани сейчас увидел свою дзендари, то искренне удивился бы произошедшей с ней перемене. На лицо девушки быстро возвращался румянец, тусклые прежде глаза обрели былой блеск — вскоре от умирающей не осталось и следа. Постояв на обочине, Мари поплотнее запахнула свою накидку и пошла по дороге. Она знала, что через час пути окажется на станции, где сядет в первый попавшийся дилижанс и уедет. Куда угодно — в сулифаты, в Амье, Змеедушцу в нору.

Ей было все равно. Она сделала то, что считала правильным.

Оставалось научиться с этим жить.

* * *

Получив сообщение о том, что события развиваются так, как запланировано, Артуро вздохнул с облегчением. Он прекрасно знал, что Шани всегда осознает и просчитывает все варианты, чтобы сделать риск минимальным, но тревожиться не прекращал. Жизнь штука непредсказуемая, и никто не застрахован от новых обстоятельств. Как правило, и к сожалению, внезапных. Стоя возле дворцовых ворот, Артуро ждал императорский экипаж, чтобы получить от государя окончательные распоряжения.

Его настораживало только то, что сквозь предвкушение будущих грандиозных событий пробивалось отвратительное предчувствие чего-то плохого. Очень плохого; стоя на ветру, Артуро всматривался в ночь и пытался понять, что идет не так.

Где-то была ошибка. Разрабатывая свой план, Шани что-то не учел, а Артуро не заметил, что именно.

Наконец на проспекте показался долгожданный экипаж. Свернув на площадь Победы, он остановился возле ворот, и один из лакеев (на самом деле телохранитель, вооруженный до зубов и готовый применять оружие по первому требованию) спрыгнул с запяток и открыл дверь. Шани выбрался наружу, и телохранитель осторожно подхватил его под локоть — государя вполне ощутимо качнуло, словно он всю дорогу отмечал свою победу.

— Доброй ночи, Артуро, — негромко сказал Шани. — Не спится?

— У меня плохое предчувствие, — признался Артуро. — Даже не знаю, почему. Все идет правильно.

— Ты просто устал, — сказал Шани. Вдвоем они неторопливо пошли в сторону дворца. Телохранители потянулись за ними, держась на уставном расстоянии. Караул отдал государю честь, но Шани этого не заметил. — Отдавай приказ в типографии и ложись спать, у нас завтра большой и сложный день. Что-то не так?

Шани говорил медленно и с небольшими запинками, словно пьяный. Однако, спиртным от него не пахло. Дурное предчувствие стало невыносимым; Артуро пожал плечами и спросил:

— Как все прошло?

Шани улыбнулся, но улыбка вышла кривой и неприятной.

— Как я и говорил. Пали в ноги, я упирался и отказывался, а потом выступил патриарх. Интересный этот Алекс. Далеко пойдет…

Он не закончил фразу, споткнувшись на ровном месте. Артуро успел подхватить Шани под руку и удержал от падения, телохранители моментально оказались рядом, но Шани только отмахнулся.

— Подумаешь, выпил немного с Мари… Артуро, ты знаешь, она нас оставила…

Артуро ощутил, как земля уходит из-под ног: в этот момент он все понял.

— Бегом за врачом! — рявкнул он на телохранителей. Те на мгновение застыли, а потом рванули в сторону дворцового госпиталя. Шани этому даже не удивился: держась за предплечье Артуро, он едва стоял на ногах, и Артуро вдруг вспомнил, что так умирал его контуженный на фронте отец — не узнавая сына, но держа его за руку.

— Что ты пил с ней? — мягко спросил Артуро, вглядываясь в резко бледнеющее лицо государя и в то же время хлопая по карманам его пальто в поисках планшета с лекарствами. Отличная вещь… но Змеедушец ее возьми, где она?!

— Красное фруктовое вино, — тихо ответил Шани. — Не ищи планшет, я отдал его Нессе.

Со стороны дворца уже спешил дежурный врач.

— Держись, — прошептал Артуро, — держись, пожалуйста.

Но Шани уже оседал на снег, и на его бледных губах выступала розовая пена.

Подоспевший врач оттолкнул Артуро в сторону и, на ходу раскрывая саквояж с медикаментами, опустился рядом с отравленным. Артуро отступил, чтобы не мешать: этот врач, Абриль, был одним из лучших в столице. Ученик легендарного Олека, он сможет поставить Шани на ноги — а Артуро потом найдет эту амьенскую гадину, и военные злоключения ей тогда покажутся легкой разминкой. Однако он с несказанным удивлением увидел, как Абриль вдруг застегнул свой саквояж и, выпрямившись, стянул с головы маленькую шапочку.

— Абриль, вы что? — недоумевающее спросил Артуро. — Что…

Губы Абриля дрогнули. Он вынул из кармана луковку часов и проговорил:

— Время смерти — час с четвертью пополуночи.

* * *

Артуро обнаружил Нессу в самом дальнем углу императорских внутренних покоев. Одетая в простенькое домашнее платье, она сидела в кресле с томиком Эвелина на коленях и безучастно смотрела в окно, на заснеженный город. Артуро небрежно швырнул на пол мешок с коронационным одеянием и произнес:

— Одевайся.

Несса посмотрела на него совершенно пустым невидящим взглядом, словно даже и не пыталась понять, чего он от нее хочет. Артуро снял с плеча сумку с императорской короной, которую он, можно сказать, украл из-под охраны, и повторил:

— Одевайся, ну.

— Зачем, — промолвила Несса, даже без вопросительной интонации. Артуро подошел и легонько шлепнул ее по щеке. И еще раз. В мутных глазах государыни появилась определенная тень осмысленности. Уже хорошо.

— Затем, что по просьбе гвардии ты идешь принимать корону Аальхарнской Империи, — сказал Артуро устало. — Я провел очень большую работу за несколько часов. Коронованная императрица и мать наследника займет место своего покойного мужа, — на всякий случай он шлепнул Нессу по щеке еще раз. — Ну что ты сидишь, вставай. Все, как ты хотела.

Он запрещал себе думать о вчерашних похоронах. Просто сжал зубы и отодвинул на задворки сознания мысль о том, что единственного главного человека больше нет. А Несса, судя по всему, искренне предалась горю: за столь короткий срок потерять и отца, и мужа — ее стоило пожалеть. Только Артуро не собирался этого делать.

— Оставь меня в покое, — тихо сказала она. Артуро покачал головой, понимая, что все придется делать самому, и поднял женщину из кресла.

— Я-то оставлю, — сказал он, принимаясь развязывать шнурки на ее домашнем балахоне, — но совет министров, который сейчас собрался на заседание и увлеченно делит то, что осталось от Шани, тебя выкинет к Змеедушцевой матери вместе с твоим ребенком. Поэтому единственное, что ты, идиотка, можешь сделать для себя и для него — это сейчас переодеться и пойти со мной.

Он резким движением сдернул платье с плеч Нессы, и только тогда в глазах государыни появился жестокий золотистый огонек. Ох, женщины… Артуро подхватил с пола свой мешок и вытряхнул его содержимое перед Нессой: роскошное одеяние, расшитое каменьями и золотыми нитями. В комплекте с государевой короной произведет нужный эффект.

— Отвернись, — сказала Несса, прикрыв одной рукой обнаженную грудь, и потянула платье к себе.

— Да пожалуйста, — ответил Артуро, демонстративно разглядывая гобелен на стене, изображавший торжество богини Природы. — Сдались мне твои мощи… Итак, слушай и запоминай. Ты коронованная государыня и мать наследника. По всем законам Аальхарна о престолонаследии ты имеешь право на эту корону. Гвардия и народ тебя поддержат, государевы полки внутренних войск уже выходят из казарм, чтобы двигаться на площадь Победы. Сразу же объявишь о роспуске государственного совета, а завтра всех министров отправишь в ссылку. Или на костер по обвинению в государственной измене, как больше нравится. Завтра же выступишь перед народом и пообещаешь править так, как правил бы твой муж.

— Передай корону, пожалуйста, — холодно промолвила Несса. Довольно улыбнувшись, Артуро расшнуровал свой мешок, аккуратно извлек тонкий золотой обруч и обернулся к Нессе.

Зареванная лохматая баба на сносях исчезла. Перед ним стояла государыня — красивая строгая женщина с идеальной осанкой владычицы. Казалось, прежняя Несса ушла в никуда; Артуро протянул ей корону и преклонил колени.

— Ваше величество, — почтительно сказал он. — Распоряжайтесь.

Несса кивнула и задала вопрос:

— Почему ты это делаешь?

Артуро отвел взгляд и печально усмехнулся.

— В память о нем, — ответил он. — Только поэтому.

Они оба не знали, что яд первоцветов не убивает человека, а вводит его в кому на пятьдесят часов. Зато об этом знала Мари, приготовившая бывшему господину страшную участь быть погребенным заживо. И через три часа после того, как ее величество Инна с балкона дворца объявила гвардии и народу о роспуске государственного совета и преемственности власти, Шани пришел в себя в гробу, в склепе аальхарнских владык.

Вечером разразилась снежная буря — яростная, свирепая, срывавшая черепицу с крыш. И никто не заметил, как в буйствующей белой пелене сверкнула и растаяла сиреневая вспышка.

Когда спустя неделю после коронации Несса скрупулезно перебрала все вещи покойного мужа, то ключа запуска Туннеля так и не нашла.

* * *

— Космопорт Пулково-один приветствует вас. Пожалуйста, подойдите к сканеру.

Единственный пилот и пассажир недавно приземлившейся межпланетной шлюпки на несколько мгновений замялся на красной линии, словно не сразу понял, что от него хотят, а потом кивнул и неторопливо направился к сканеру.

«Странный он какой-то», — подумал Борис, младший офицер контрольно-пропускной службы. Он не мог объяснить, в чем именно заключалась странность, но пассажир чем-то настораживал, хотя с виду все было нормально.

Сканер щелкнул, опознавая сетчатку, и Борис чертыхнулся. В последнее время техника частенько барахлила — какой-то хакер-самоучка из Японской Федеральной Земли запустил в мировую сеть вирус. Вот, пожалуйста: фамилию выдает, имя — нет. Адрес прописки на Васильевском острове — пожалуйста, а фотографию — дудки.

— Торнвальд, — пискнул сканер. Борис раздраженно стукнул по нему ладонью, и сканер повторил: — Торнвальд.

Пассажир отошел от считывающей полосы и приблизился к стойке регистрации. Борис еще раз всмотрелся в осунувшееся горбоносое лицо и вспомнил, где видел его раньше.

— Торнвальд, — не унимался сканер.

— Вижу! — прошипел Борис и обратился к пассажиру с профессиональной белозубой улыбкой: — Добрый день, господин полковник. Рад приветствовать вас в Пулково. Предъявите, пожалуйста, посадочный талон и документы на корабль.

Полковник Торнвальд, знаменитый Белый Волк из секретной службы Гармонии, слепо провел ладонью по плащу, словно не мог вспомнить, в каком кармане у него лежат приписные документы. Борис всмотрелся, не переставая улыбаться: под вполне себе современным плащом полковник носил какую-то старинную на вид белую рубашку с кружевным воротником. Шелк пятнало что-то подозрительно похожее на кровь.

— Предъявите, пожалуйста, посадочный талон и документы, — повторил Борис. От улыбки у него уже сводило губы. Ну его к черту, этого особиста, пусть носит, что хочет. Лишнего интереса к таким людям лучше не проявлять. Торнвальд наконец-то нашел нужные карты во внутреннем кармане плаща (Борис успел увидеть пальце полковника перстень с крупным сиреневым камнем и подумал, что это однозначно статья о незаконном обороте предметов роскоши) и осторожно опустил на стойку. Борис отсканировал документы: ага, шлюпка выписана на имя Андрея Кольцова, а вот купил ее как раз Максим Сергеевич Торнвальд. Маршрут Земля-Дея-Земля… И зачем полковника носило в такую даль, там и жизни-то, поди, не сыщешь. Впрочем, ладно, не наше дело. Убедившись, что все в порядке, Борис поставил метку о прибытии и вернул документы.

— Добро пожаловать в Ленинград, Максим Сергеевич.

Полковник кивнул и побрел к выходу. Его походка с каждым шагом становилась все более уверенной и упругой, словно он вспоминал, что такое ходить вообще.

Борис проводил его взглядом и еще раз хлопнул по сканеру. Если техника побеждает нас в шахматы, то мы побеждаем ее в бокс. Сканер пискнул, но ничего нового не сообщил.

Борис махнул рукой и в ожидании следующего пассажира раскрыл на компьютере вкладку с игрушками.

Эпилог.

Мы писали эту книгу, используя академические учебники по новейшей истории Аальхарна и заполняя неизбежные пробелы по мере умения и авторского таланта. Посему это произведение вовсе не претендует на какую-либо историчность и большую достоверность в описании той великой эпохи: те, кто с чем-то не согласен, вполне могут не критиковать авторов, путая научное исследование с беллетристикой, а пойти в библиотеку и докопаться до истины самостоятельно — благо правление императора Торна описано очень подробно.

Для тех же, кому лень куда-то выбираться из дому, скажем, что ее величество Инна по смерти супруга вступила на престол и начала свое блистательное правление, которое продолжалось пятьдесят лет, во многом задав вектор для развития всей истории планеты. Именно при ней Аальхарн стал конституционной монархией, а расцвет искусства и наук достиг значительных вершин. Александр Торн, ее сын, в юности не проявлял особенного интереса к управлению государством, посвятив себя науке, в частности разработке нового типа паровых двигателей. Вторым увлечением принца были женщины, и ее величество, созерцая шлейф разбитых сердец, что тянулся за сыном, философски поминала яблоко и яблоню. В свое время Александр Первый стал вполне достойным государем; впрочем, о славных деяниях аальхарнской королевской фамилии немало написано и без нас.

Убийца Рыжих Дев так и не был найден. Со временем он превратился в настоящий историко-культурный феномен: о таинственном преступнике написано множество книг, поставлен добрый десяток пьес и выдвинуты самые разнообразные и необычные гипотезы, которые, впрочем, лишены даже подобия достоверности. Эмма Хурвин написала о нем книгу, которая считается канонической: роман «Мужчина в красном» заложил не только основы аальхарнского детектива как литературного жанра, но и оказал влияние на криминалистику — именно после его издания охранное управление стало сотрудничать с кафедрой душелечения. Образ отважной Эльзы, девушки-детектива, настолько пришелся по душе читателям, что Эмма была вынуждена написать еще пятнадцать книг о похождениях смелой сыщицы. В последней книге Эльза встретилась лицом к лицу с Убийцей Рыжих Дев, и их сражение закончилось на дне Вейхенфольского водопада.

Капитан Крич довольно быстро получил желанные погоны начальника отдела, но, разумеется, не за поимку вышеозначенного лиходея, а за перекрытие канала перевозки наркотиков из сулифатов в Аальхарн. О том, кто именно виновен в серии убийств рыжеволосых красавиц, он молчал до самой смерти. Его молчание было должным образом вознаграждено: очень быстро Крич стал главой столичного охранного управления. Какими-либо невероятными талантами в своем ремесле он не обладал, поэтому все окружающие подозревали высокую протекцию. Дуракам счастье, добавляли они, заканчивая рассуждения о карьерном росте бывшего капитана.

Артуро Привец продолжил служить ее величеству Инне и в дальнейшем посвятил себя воспитанию принца: должен же быть у сироты пример и образец мужчины перед глазами. Когда Александр достиг совершеннолетия, то Артуро счел свою задачу выполненной и занялся написанием мемуаров. Именно благодаря оставленным им запискам, мы обладаем сейчас максимально полной биографией императора Торна и очень подробным описанием Военного десятилетия. Неизвестно, читал ли Артуро «Убийцу в красном» — он вообще не очень любил беллетристику. Спустя несколько лет после описанных событий он очень скромно сочетался браком с госпожой Хурвин, которая предпочла оставить девичью фамилию.

Рыжеволосых девушек больше не убивали.

Следы Мари Вевьен обнаруживаются в сулифатах: бывшую дзёндари императора Торна повесил один из шейхов за участие в разведывательной деятельности. Мари, перешедшая на службу к владыке Хилери, пыталась выяснить химический состав знаменитого сулифатского огня — зажигательной смеси, которую невозможно погасить водой. Шейх Адиль, увидев танец живота в ее исполнении, тотчас же сделал госпожу Вевьен своей первой женой, что дало ей беспрепятственный доступ к сулифатской секретной документации. Когда служба безопасности визиря обнаружила утечку информации, владыка Хилери уже завладел практически всем сулифатским военным архивом.

Говорят, что, уже стоя с петлей на шее, Мари произнесла строки из Эвелина: прости меня, моя любовь, мне нужно дальше. Место ее захоронения до сих пор остается неизвестным. Кстати, образ красавицы-шпионки до сих пор будоражит людские умы: Мари стала героиней трех театральных постановок, что до сих пор идут с постоянным успехом. К сожалению, их авторы практически всю шпионскую составляющую свели к эротике. А историки все еще вынуждены доказывать, что роковая соблазнительница была историческим лицом, а не мифическим персонажем той замечательной эпохи.

Собственно говоря, на этом мы раскланиваемся, оставив читателей наедине с размышлениями. А возможным критикам и тем, кто сочтет, что в книге нет ничего, кроме выдумок и сплетен, ответим классической аальхарнской пословицей: не вкусно — не жуй, а в кашу не плюй.

Конец.