«За редкими исключениями, евреи, по своей физической слабости и крайней трусливости, представляли элемент совершенно непригодный для боевой службы.

Не желая подвергать свою жизнь опасности, они обыкновенно старались устроиться на всевозможные нестроевые должности, а если это не удавалось, то симулировали разные болезни и даже нарочно совершали преступления». Так охарактеризовал еврейских солдат командир 140-го Зарайского пехотного полка, под началом которого накануне Русско-японской войны (1904–1905) служило около трехсот евреев. Его мнение разделяли многие офицеры русской армии. Справедливо ли было такое мнение? Соответствовало ли оно данным военной статистики?

Вопросы, на которые мы попытаемся ответить в этой главе, не совсем типичны для исследований по военной статистике, поскольку они связаны с утвердившимся в русской военной среде, а также в еврейской коллективной памяти стереотипом еврейского солдата. А именно: евреи поголовно уклоняются от несения воинской повинности; по своим физическим, моральным и психологическим характеристикам евреи-солдаты не годятся для строевых должностей; в армии нижние чины из евреев любыми способами пытаются попасть на нестроевые должности; евреи-солдаты совершенно ненадежны во время боевых действий; евреи разлагают армию недозволенными махинациями (в 1880-е годы) и революционной пропагандой (в 1900-е годы); евреи самые злостные нарушители воинской дисциплины, дающие непропорционально большое число проступков и преступлений. Кроме того, евреи-солдаты отличаются продажностью, трусостью и нахальством…

 

Военные реформы и устав всесословной воинской повинности

Задуманная военным министром Милютиным военная реформа, направленная на повышение профессионализма русской армии, затрагивала прежде всего устройство, вооружение и обеспечение войск. Сразу после подавления Польского восстания 1862–1863 гг. Милютин приступил к реализации своего давно вынашиваемого плана — общему сокращению численности армии и созданию системы резервных войск. Создание резерва преследовало троякую цель: сокращение сроков службы, создание запаса и возможность резкого увеличения армии в случае мобилизации за счет призыва запасных. Критически переоценивая тактику русской армии в Крымской войне, Милютин выступил за решительную замену неуклюжей и громоздкой корпусной системы более подвижной системой военных округов. По инициативе военного министра в середине 1860-х и особенно интенсивно после (и под влиянием) Франко-прусской войны в начале 1870-х годов началось постепенное перевооружение армии.

Реформа коснулась всех армейских институций. В 1862 г. Комиссариатский и Провиантский департаменты были заменены единым интендантским управлением, значительно сократившим возможности хищений и коррупцию в высшей военной администрации. Под влиянием крестьянской реформы изменилось представление о месте и боевой функции солдата. С 1867 г. Военное министерство стало уделять больше внимания вопросам грамотности в войсках, прежде всего нижних чинов. В целях улучшения столь запущенной, с точки зрения Милютина, профессиональной подготовки войск — в 1860-х годах почти половина армии все еще размещалась по квартирам — началось интенсивное строительство казарм. В 1862–1863 гг. пересмотр Уложения о наказаниях привел к реформе всего военного судопроизводства. После 1863 г. рекрутам уже не брили лбы и не сопровождали в военные части как арестантов. Военное министерство постепенно изменило взгляд на армию как пенитенциарное заведение, куда ссылают несовершеннолетних преступников. Кроме всего прочего, Военное министерство оказалось среди застрельщиков «гласности» — новой политики Александра II: ежемесячный «Военный сборник», по сути, открыл самые засекреченные военные и социальные темы для профессионального обсуждения, а ежедневный «Русский инвалид» при Милютине превратился в один из самых прогрессивных — и один из наиболее влиятельных — органов русской прессы. Все эти преобразования послужили ступенями к главной реформе Милютина — закону о всесословной воинской повинности, зафиксированному в Уставе 1874 г.

Для выработки нового устава была создана особая «Комиссия для составления нового положения о личной воинской повинности в Империи и Царстве Польском». Наряду с членами комиссии в разработке устава приняли участие эксперты по еврейскому вопросу — доктор философии Иосиф Зейберлинг, профессор Даниил Хвольсон и барон Гораций Гинцбург. Впервые на заседаниях комиссии со всей отчетливостью выявилось важнейшее противоречие в отношении евреев, представлявшее собой часть более общего конфликта между консервативно-аристократическим и либерально-демократическим отношением к всесословной воинской повинности. В институциональном смысле оно выразилось в противостоянии МВД и Военного министерства, точнее — военного министра Милютина, с одной стороны, министра внутренних дел Тимашева и шефа жандармов Шувалова — с другой. Это противоречие так и не было разрешено ни перед принятием нового устава, ни после. По сути речь шла о двух концепциях еврейской эмансипации. Одни члены комиссии считали, что Военное министерство может и должно сделать шаг вперед по направлению к полному еврейскому равноправию и предоставить евреям одинаковые права по службе и по призыву наряду с основным населением. Другие полагали, что предоставить евреям равные права невозможно, пока не будет решен общий вопрос их гражданского равноправия. Меньшинство комиссии (одиннадцать человек, включая главного эксперта по военной статистике Обручева) выступило против ограничений, содержащихся в уставе и противоречащих его реформаторскому духу. Однако при голосовании председательский голос графа Гейдена оказался решающим, и поправки, касающиеся евреев как особой этнической группы, лишенной доверия, были приняты. В результате МВД получило уникальную возможность отслеживать уклонения евреев от военной службы по особой шкале, отсутствующей для всех прочих этнических меньшинств, а также использовать данные по еврейским уклонениям как козырь в борьбе с либерально-демократическими тенденциями Военного министерства.

В противостоянии Военного министерства и МВД немалую роль сыграла позиция самого военного министра. Милютина принято считать выдающимся реформатором, а его министерство — пионером либеральных реформ эпохи Александра II. Однако позиция Милютина по вопросу национальных меньшинств в армии и русской политики по отношению к национальным меньшинствам в целом (особенно к полякам и балтийским немцам) в известном смысле ограничивает его либерализм, а то и вовсе ставит его под сомнение. Милютин, как и группа его единомышленников, занимал умеренно-центристскую позицию и только на фоне таких оппозиционеров реформ, как ультраконсерваторы генерал Фадеев и князь Барятинский, выглядел человеком либеральных убеждений. То немногое, что известно об отношении Милютина к евреям и еврейскому вопросу в армии, позволяет считать его весьма умеренным реформатором, чьи нововведения базировались скорее на профессиональном чутье, а не на либерально-демократической платформе. Блестящий военный профессионал-реформатор, Милютин оставался человеком более чем консервативных убеждений в социальных или этнических вопросах. Отстаивая перед МВД свои главные реформы, имеющие стратегическое значение, он уступал по менее важным для него вопросам — в частности, по вопросу равных прав еврейских военнослужащих.

К концу своего пребывания на посту военного министра Милютин занял весьма двойственную позицию в отношении евреев. С одной стороны, он все еще придерживался мнения о необходимости введения единых правил несения службы, которое отстаивал накануне 1874 г., а с другой — своими распоряжениями уже предвосхищал секретные (антиеврейские) циркуляры Ванновского. Так, в апреле 1880 г. командующий Варшавским военным округом обратился к Милютину с вопросом: что делать с евреями-ординаторами, проходящими службу в крепостях? Милютин ответил: «Желательно избегать назначать в крепости врачей из евреев; но об этом следует сообщить надлежащему начальству секретно, не объявляя в виде правила». К концу своего пребывания на посту военного министра Милютин отказался от признания за евреями равных прав по службе.

На заседаниях комиссии по подготовке устава вопрос о праве евреев на производство в офицерский чин — наряду с правом поступать вольноопределяющимися в армию — вызвал особо острые споры. Задолго до начала работы комиссии Еврейский комитет (порождение николаевской эпохи) пытался убедить Александра II в необходимости предоставить еврейским нижним чинам возможность выслуги. Так, еще в 1858 г. комитет представил Александру справку о наличии евреев в офицерском корпусе французской армии (включая генералов), рассчитывая, вероятно, что «французская» ориентация военной реформы в России приведет и для русских евреев к установлению равных прав по военной службе. Тем не менее, хотя после 1860 г. евреям и было предоставлено право получать унтер-офицерские звания, государственная администрация все же решительно сопротивлялась их производству в офицерский чин. Двадцать четыре члена комиссии и председатель отстаивали мнение, что это право может быть предоставлено евреям только после уравнения их в гражданских правах со всем остальным населением империи. А двадцать пять членов комиссии считали, напротив, что евреям, получившим высшее образование и поступившим на службу в армию, следует — при определенной выслуге — присваивать офицерское звание. Перевес оказался на стороне либерально мыслящих членов комиссии. Таким образом, формально и на короткий срок главный вопрос еврейского равноправия в армии решился положительно. По закону евреи могли поступать вольноопределяющимися в армию, сдавать экзамены на офицерский чин и получать офицерское звание, а также поступать в юнкерские училища. Никаких ограничительных оговорок и примечаний к уставу по этому поводу предусмотрено не было.

Опубликованный 1 января 1874 г. Устав предписывал несение воинской повинности мужскому населению всех сословий. Общий срок службы ограничивался шестью годами действительной службы и девятью в запасе (кроме проходящих службу в областях Сибири, где срок был установлен в десять лет — семь лет действительной службы и три года в запасе). Для сыновей-кормильцев устанавливались три льготных разряда. Важную часть составляли льготы по образованию, сокращавшие срок действительной службы для выпускников университетов, гимназий и реальных училищ до полутора лет, в некоторых случаях до полугода. Освобождение от службы предусматривалось для священнослужителей всех христианских исповеданий, но не для раввинов или имамов. Особые льготы предусматривались для меннонитов и чехов-переселенцев, а также для железнодорожных служащих, промышленников и гильдейских торговцев, т. е. для тех, кто был занят в новых сферах сельского хозяйства и промышленности. Никаких ограничений для сдачи офицерского экзамена вольноопределяющимся евреям предусмотрено не было, как, впрочем, и права нижним чинам быть произведенным и в офицерский чин, не говоря уже об унтер-офицерском звании.

Однако ряд пунктов Устава серьезно ущемлял права евреев. Так, устав предписывал новобранцам поступать на службу по месту приписки, а не по месту жительства и работы, что находилось в безусловном противоречии с повышенной мобильностью еврейского населения внутри черты. Десятки тысяч мигрантов, переселившихся Из Литвы в Царство Польское или в Юго-Восточные губернии в 1860—1880-х годах, были совершенно оторваны от мест приписки. Кроме того, при составлении рекрутских списков евреи были выделены в отдельную группу: для всех прочих конфессий метрические записи возлагались на духовных лиц, для евреев же они должны были вестись чиновниками гражданского ведомства. Впоследствии это решение привело к значительному количеству ошибок ономастического характера, из-за которых многие проходившие службу в войсках числились «уклоняющимися». В дополнение к уставу специальным распоряжением МВД 1874 г. было запрещено временно распускать по домам новобранцев практически всей черты оседлости (особенно Минской, Могилевской и Бессарабской губерний) и Царства Польского, тогда как всем остальным новобранцам было разрешено после краткосрочного отпуска добираться до уездных городов самостоятельно. В целях борьбы с уклонением евреев от несения воинской повинности специальным приложением к Уставу было предусмотрено проведение особой переписи мужского еврейского населения. Евреев, невзирая на их социальный статус и личную репутацию, через четыре месяца после публикации Устава отстранили от участия в работе присутствий в призывных участках.

Противоречия государственной политики в отношении к евреям парадоксальным образом отразились на Уставе: с одной стороны, евреев призывали на равных правах с православными, с другой — в Уставе содержались пункты, согласно которым евреев (и отчасти поляков) выделяли в отдельную группу, подчиняющуюся особым законам. Необходимо признать, что позднейшие решения Сената 1880—1890-х годов и циркуляры Военного министерства, наделяющие воинские присутствия «неограниченным правом возбуждать сомнение в подлинности справок евреев об их семейном положении», а также другие ограничительные законы, о которых мы будем говорить в следующей главе, в известном смысле восходят к Уставу 1874 г. Парадоксальным образом Устав, один из самых либеральных документов эпохи Великих реформ, оказался законодательной основой для всех последующих антиеврейских законов, принятых Военным министерством.

Сразу после принятия Устава специальным распоряжением Военного министерства число евреев, претендующих на перевод из вольноопределяющихся в офицеры, было ограничено тремя процентами, а еще через год прием евреев в военные и юнкерские училища был полностью запрещен. В результате с 1874 по 1917 г. правом на получение офицерского чина в России воспользовалось всего девять евреев, из которых только один — Герцель Цам — заслужил офицерские погоны благодаря отличной службе. Остальные восемь — дети крупнейших еврейских банкиров — были зачислены в офицерский корпус из соображений сословного престижа и в знак готовности еврейской аристократии служить царю и отечеству. По личному распоряжению Ванновского и высочайшему дозволению Александра III в корнеты запаса 17-го драгунского Волынского полка были произведены сыновья барона Гинцбурга, Альфред и Александр; разумеется, ни тот ни другой не собирались посвящать себя военной службе. Но даже в их случае вопрос о производстве в офицерский чин рассматривался на уровне военного министра и царя как нечто исключительное и не претендующее на создание прецедента.

 

Военная статистика

На фоне строжайшей секретности николаевского времени публичность статистики в целом и военной статистики в частности оказалась в числе важнейших завоеваний эпохи Великих реформ. В Военном министерстве реформа 1860—1870-х годов шла по двум основным направлениям: финансовому и информационному. Первое было связано с повышением эффективности использования выделяемых на армию бюджетных средств, второе — с решительной переоценкой роли статистики. Страстная общественная полемика вокруг холодной цифири, которую современник тех событий Дизраэли назвал одним из пяти видов лжи, приобрела яркую политическую окраску и оказалась частью общественных дискуссий о судьбе реформы в частности и русского либерализма в целом.

Обрисовать картину отбывания евреями воинской повинности сквозь призму статистики — задача чрезвычайной трудности. В той же степени это касается любой другой национальной группы, отбывавшей воинскую повинность в русской армии. Сбор сведений по той или иной национальной группе чаще всего был государственным заказом, предшествующим или последующим разработке и внедрению специального законодательства, касающегося национальных меньшинств. Так происходило в случае осуществления полномасштабной программы преобразования еврейского быта 1840-х годов, проведения антипольской государственной политики 1860—1870-х годов, либо осуществления антиинородческой политики 1880—1890-х годов XIX столетия.

Статистика оказалась важнейшим инструментом государственной бюрократии в ее манипуляциях с правами и свободами национальных меньшинств. Так, например, чтобы создать впечатление значительного числа постоянных православных жителей Царства Польского, русские военнослужащие и чиновники, временно находящиеся в Царстве Польском, при переписи населения включались в списки на правах православных жителей, постоянно проживающих в этих краях. Наоборот, чтобы создать невыгодное впечатление о моральных качествах национальных меньшинств (католиков или мусульман), сведения об уровне преступности собирались после введения антиинородческих законов, что приводило к искажению картины преступности среди этнических групп населения России. В этом контексте неудивительно, что запросы, требующие тех или иных сведений о еврейских солдатах, составлялись и распространялись Военным министерством таким образом, чтобы у соответствующих военных чиновников, совершенно не готовых к самостоятельному изучению материала, не было и тени сомнения, что эмпирическая действительность должна подтвердить ожидания вышестоящего начальства. В результате такого сбора сведений военными чиновниками статистическая картина оказывалась чрезвычайно путаной — как мы уже видели на примере кантонистов — и противоречивой.

Если реальная действительность не подтверждала ожиданий предубежденного статистика, она попросту отвергалась. Когда данные о судимости среди призывников не соответствовали мнению о том, что «наихудший элемент в армии — инородцы, и особенно евреи», Золотарев, крупнейший авторитет по военной статистике, заявлял, что внимания эти данные не заслуживают. Предвзятость в отношении этнических меньшинств — одна из причин феноменальной глухоты статистиков Военного министерства (даже таких передовых, как Обручев или Золотарев) по отношению как к социальным и историко-культурным аспектам еврейской жизни в черте оседлости, так и к аргументам и выкладкам специалистов по еврейской социологии и статистике, неоднократно указывавших на «ошибки» статистического комитета МВД. Искаженные данные служили, в свою очередь, основанием для антиеврейского (и любого другого антиинородческого) законодательства. Поскольку военная статистика в известном смысле отражала не столько эмпирическую реальность, сколько господствующую государственную идеологию, значительную часть корпуса статистических сведений Военного министерства и МВД в отношении национальных меньшинств, особенно евреев, следует рассматривать критически. С другой стороны, объем сведений, собранных Главным штабом, настолько велик, что было бы нелогично их игнорировать.

Существуют два других обстоятельства, характерных для военной статистики, касающейся евреев. Во-первых, в период относительно либерального отношения Военного министерства к евреям наиболее важные министерские отчеты вообще не выделяли евреев в отдельную группу. Во-вторых, в те два периода русской военной истории, когда статистика все же выделяла евреев из общей массы военнослужащих, данные по еврейской группе приводились Военным министерством, как мы убедимся, вне всякого сравнения с данными по другим этническим группам, а также вне контекста общеармейской статистики. По целому ряду критериев сбор данных в этот период проводился исключительно для евреев, поэтому мы не располагаем аналогичными сведениями ни по другим группам, ни по армии в целом, что в известной степени обессмысливает довольно обширный цифровой материал.

Наконец, при либеральном военном министре Милютине по одним параметрам (скажем, по количеству недобора рекрутов) евреев выделяли в отдельную группу, а по другим — нет. Так случилось, например, со сбором сведений о преступности солдат-евреев. Когда на волне послереволюционной антисемитской кампании помощник военного министра Поливанов распорядился собрать данные о «еврейской преступности» в армии, то Главное военно-судное управление ответило, что «в сведениях о преступности среди нижних чинов армии евреи не выделяются из среды прочих нижних чинов», а мобилизационный отдел подчеркнул, что «по имеющимся сведениям можно иметь лишь весьма приблизительные данные относительно отбывания евреями военной повинности». А когда тот же Поливанов, получив не удовлетворившие его данные о пребывании еврейских солдат под судом и следствием, свидетельствующие о низком уровне преступности, затребовал более детального отчета, включающего сведения даже о дисциплинарных взысканиях, наложенных на солдат-евреев, военносудное управление ответило, что такого рода сведений вообще «не имеется».

При всей их проблематичности, в сведениях военной статистики можно выделить две группы: внутриармейские, отражающие особенности несения евреями службы в рядах армии, и внешние, скорее относящиеся к ведению Министерства внутренних дел или местных еврейских общин. Внутренние, сугубо военные данные несистематически, частично, но все же попадали в прессу («Русский инвалид», «Военный сборник», «Военно-статистический сборник», «Военно-медицинский журнал») и редко вызывали широкий общественный резонанс. Наоборот, внешние данные, отражающие, к примеру, отношение всех русских евреев к несению воинской повинности, находились на самом острие общественной полемики. Особенно это касается статистики уклонения евреев от службы, ставшей важнейшей газетной темой второй половины 1870-х — первой половины 1880-х годов. Анализ полемики вокруг военной статистики в русской и русско-еврейской прессе в нашу задачу не входит, тем более что частично он уже был осуществлен. Поэтому мы лишь укажем на некоторые ее аспекты, обратив основное внимание на анализ данных внутренней армейской статистики, менее политизированной и сравнительно более надежной.

Для решения стоящей перед нами задачи существует как минимум два методологических подхода. Первый, более очевидный, заключается в том, чтобы отыскивать и преодолевать противоречия в цифрах, опираясь на сравнительные данные. Этот принцип использовался всеми, кто с цифрами в руках доказывал Военному министерству несостоятельность обвинений еврейской общины и еврейских солдат, — от бухгалтеров барона Гинцбурга до депутата Четвертой Государственной думы Фридмана. В данной главе мы частично используем результаты этого подхода. Второй методологический принцип менее очевиден. Он заключается в том, чтобы отыскивать противоречия в статистических данных и пробиваться через искажения к реальной статистической картине, опираясь на исследование значительной массы военно-статистических материалов. Сравнительный анализ будет проводиться по временному и географическому принципам. Мы сравним данные статистики, подготовленные одним военным округом по запросу Главного штаба, со сходными данными, подготовленными другим военным округом, а также данные, составленные по одному и тому же шаблону, но в разные годы. Мы, таким образом, предлагаем анализировать военную статистику с помощью диахронического подхода. Применив его, мы попробуем отслоить в статистических данных те цифры, которые отражают эмпирическую реальность, от тех, которые отражают идеологические установки составителей анкет и отчетов. По сути дела, этот же метод мы использовали в предыдущей главе, попытавшись с помощью данных самой же военной статистики вскрыть и преодолеть стереотипы мышления военной бюрократии. В основе квантитативного методологического подхода к социальной истории, использованного в данной главе, лежат приемы обращения с цифровым материалом, предложенные Ури Цви Энгельманом, Стивеном Франком, Аркадием Каганом, Симоном Кузницом, Шаулем Штампфером.

 

Уклонение от службы: коллективное преступление русских евреев

Заложенный в примечаниях к милютинскому Уставу пункт об уклонениях евреев от несения воинской повинности сразу после 1874 г. спровоцировал настоящую политическую кампанию, во главе которой стояло Министерство внутренних дел. Цель кампании заключалась в том, чтобы на фоне, казалось бы, бесспорного отсутствия у евреев чувства долга и патриотизма по отношению к Российской империи доказать бесперспективность какого бы то ни было обсуждения вопроса о еврейском равноправии. Составление статистических отчетов, отражающих уклонения, превратилось в занятие с ярко выраженной идеологической подоплекой, что немедленно отразилось на его результатах.

По данным МВД, в 1875 г. православное население поставило около четырех тысяч рекрутов вместо недостающих еврейских новобранцев. Самый большой недобор евреев-рекрутов пришелся на губернии: Подольскую — 64 чел., Бессарабскую — 320 чел., Волынскую — 247 чел., Киевскую — 178 чел., Ковенскую — 169 чел., Сувалкскую — 151 чел. Главными причинами недоборов МВД считало как физическое состояние призывников, так и уклонения. Неудовлетворительные физические данные еврейских новобранцев МВД списал на нерасторопность врачей. 4 декабря 1877 г. земский отдел МВД докладывал графу Гейдену, адъютанту военного министра, что в Томашевском уезде Люблинской губернии ни один из явившихся евреев не был признан годным к службе и что основная вина лежит на врачах, предъявляющих непомерно высокие требования к еврейским новобранцам. Уклонениям (особенно по Могилевской губернии, где одна шестая вытянувших жребий не явилась к призыву) было дано иное объяснение. Евреи, отмечало МВД, придумывают различные способы уклонения — в частности, приписываются в участки не по месту проживания или к тем участкам, где жеребьевка уже прошла. Другие бегут через границу в Австрию. По сообщениям из Галиции, в пограничных местечках (Гусятине, Сандомире) находилось около тысячи молодых евреев призывного возраста, живущих впроголодь, терпящих лишения, но подверженных влиянию «закостенелых в фанатизме стариков», препятствующих отправке их в воинскую службу. «Поголовное уклонение этой национальности замечено было еще в самом начале призыва», сообщалось в одном из отчетов. Получив отчет, военный министр Милютин распорядился объявить розыск евреев, уклоняющихся от воинской повинности, однако никаких особых мер в отношении евреев вслед за этим распоряжением не последовало. Только спустя год, в 1876 г., было принято формальное решение о создании особой комиссии Военного министерства, которой было поручено разработать и принять меры против уклонения. Решение о создании комиссии было принято вопреки тому, что, как указывалось в докладе военного министра, недобор евреев сократился и в 1876 г. составил 1918 рекрутов — в полтора раза меньше, чем в 1875 г.

Между тем МВД продолжало указывать Военному министерству на его непозволительный либерализм по отношению к евреям. По его данным, недоборы составили 49 % по России и 47 % по Царству Польскому. Вероятно, под влиянием общепатриотического подъема ситуация значительно улучшилась в 1878 г., составив 33,4 % недобора по России и 29,7 % по Царству Польскому. Ситуация продолжала улучшаться и далее. В 1880 г. было принято на службу 9268 евреев при недоборе в 2983, т. е. 24,4 %. Аналогичные цифры приводились в отчетах по отдельным губерниям. Так, по Минской губернии недоборы на службу составили в 1876 г. — 16,5 %; в 1877 г. — 27 %; в 1878 г. — 4 % (см. таблицу 4.1).

Таблица 4.1

Недобор в армию еврейских призывников в 1877–1878 гг.

Источник: РГВИА. Ф. 400. Оп. 14. Отд. 5. Ст. 1. Д. 15147.

Только под давлением сведений об уклонениях, накопленных МВД в течение четырех лет, Военное министерство согласилось, наконец, созвать комиссию. Начало работы комиссии оказалось первой, хотя и незначительной, победой МВД над либеральничающим Военным министерством. Комиссия для изыскания мер к ограждению правильного исполнения евреями военного призыва собралась 22 сентября 1879 г. В нее вошли товарищ министра внутренних дел, помощник начальника Главного штаба, штатный сотрудник МВД, директор Центрального статистического комитета и управляющий земским комитетом. Отметив трудности учета евреев при настоящем состоянии метрических книг, комиссия внесла ряд предложений, необходимых для принятия мер, препятствующих уклонению. Некоторые из этих предложений действительно способствовали стабилизации призыва, другие, наоборот, искусственно провоцировали еще большие уклонения. По решению комиссии, каждый еврей, достигнув семнадцатилетнего возраста, обязан был получать в городской управе, где хранились метрические книги, приписное свидетельство. Воинскую повинность евреи должны были отбывать совместно с населением тех участков, в которые они входили по воинской приписке, а не по месту жительства. Учитывая особую мобильность еврейского населения, это нововведение грозило обернуться еще большими потерями при наборах. Комиссия предлагала расширить до 28 лет призывной возраст евреев, а также не распространять на вольноопределяющихся из евреев разрешения о производстве в офицеры вплоть до решения вопроса об их гражданских правах.

Мнения генерал-губернаторов, опрошенных комиссией, отличались еще большей резкостью. Сувалкский губернатор предлагал ограничить права евреев на передвижение внутри черты оседлости, а губернаторы бессарабский, витебский и гродненский, видимо, желая вернуть старые добрые николаевские времена, предложили ввести в еврейских обществах коллективную ответственность и за неявку по призыву отдельных евреев требовать к ответу все еврейское общество. В основном предложения комиссии были утверждены МВД и циркулярно разосланы по губерниям. В результате на рубеже 1880–1881 гг. усложнилась процедура выдачи приписных свидетельств, в которых теперь необходимо было указывать основные приметы призывника. Кроме того, МВД предписывало выдавать евреям гильдейские свидетельства только по предъявлению приписного документа. Были введены и всячески поощрялись внезапные переосвидетельствования ранее забракованных к призыву евреев — иными словами, полицейские облавы. За поимку еврея, укрывающегося от службы, установили 50-рублевую награду. Министр внутренних дел Дмитрий Андреевич Толстой утвердил 500-рублевый штраф за неявку к призыву и потребовал от рекрутских комиссий принимать в службу евреев, не имеющих соответствующего медицинским требованиям объема грудной клетки. В 1881 г., собрав дополнительные отчеты губернских начальников (курляндского, томского, варшавского), комиссия добавила новые ограничения, запретив евреям перечисляться из одного призывного участка в другой, отменив замену очередников братьями, льготы по опеке и позволив медицинским комиссиям отступать от физических требований, предъявляемых к призывникам.

Среди материалов, отражающих отношение армии к военнослужащим-евреям, нет ничего более поучительного, чем статистические отчеты, поступавшие из военных округов. Одним из самых аккуратных отчетов был рапорт командующего Киевским военным округом, на основании которого Военное министерство делало выводы о продолжающемся уклонении евреев от службы. Мы не найдем в рапорте командующего округом сравнительных данных об уклонении евреев от службы с другими этническими группами. Нет в нем и полной статистической картины прохождения евреями службы. В рапорте приведены точные данные по количеству евреев, состоящих на учете, показано, сколько было отобрано по жребию, затем — количество явившихся по призыву и, наконец, процентное соотношение явившихся по призыву к состоящим на учете (вместо отношения их к отобранным по жребию, как было бы логично). Если бы рядом с последней цифрой приводилось соотношение между нееврейскими очередниками и явившимися к призыву, из этого можно было бы делать какие-либо выводы о еврейском уклонении. Даже если бы рядом с процентным соотношением явившихся по призыву и состоящих на учете появился процентный состав еврейского населения губернии или уезда по отношению ко всему населению, можно было бы делать выводы о степени участия евреев в исполнении воинской повинности. Однако ни тех ни других данных среди приведенных цифр нет. Более того, промежуточные данные преподносятся в отчете как окончательные, и получается, что из 100 % призванных евреев на службу поступают от 10 % до 25 %, т. е. либо девять десятых, либо три четверти евреев уклоняются от призыва! Разумеется, достаточно ввести вполне напрашивающееся соотношение между прошедшими по жребию и прибывшими на призывные участки, чтобы получить — с помощью тех же данных командующего округом — прямо противоположную картину. В приведенных ниже таблицах нижний ряд и последний столбец (выделенный курсивом) вычислены нами, остальные цифры — данные отчета Военному министерству.

Таблица 4.2

Данные по призыву новобранцев-евреев 1882 г. по Волынской губернии

Источник: РГВИА. Ф. 400. Оп. 5. Д. 957. Л. 4–5.

Таблица 4.3

Данные по призыву новобранцев-евреев 1882 г. по Подольской губернии

Источник: РГВИА. Ф. 400. Оп. 5. Д. 957. Л. 8–9.

Таблица 4.4

Данные по призыву новобранцев-евреев 1882 г. по Киевской губернии

Источник: РГВИА. Ф. 400. Оп. 5. Д. 957. Л. 4–5.

В отчете командующего Киевским округом между прочим было указано, что кроме учтенных евреев было принято по замене 43 еврея-новобранца. Общие данные по трем губерниям выглядели следующим образом: на учете состояло 20 844 еврея; из них в 1882 г. 3138 было отобрано по жребию. На службу прибыло 3194 человека, а с учетом принятых по замене — 3237. Из этих данных с необходимостью следует, что без учета поступивших по замене в 1882 г. евреи дали 101,78 % необходимых новобранцев, а с учетом замен — 103,16 %.

Рассмотрим аналогичные данные за 1888 г., собранные командующими других округов. Это данные по пяти губерниям — Херсонской, Бессарабской, Минской, Могилевской и Витебской. Из таблицы видно, что ошибка в подсчетах была заложена в самом способе сбора данных. А именно во всех сводных призывных ведомостях решающим процентом было соотношение явившихся к состоявшим на учете, а не к отобранным по жребию.

Таблица 4.5

Сравнительные данные по призыву новобранцев из евреев пяти губерний черты оседлости в 1888 г.

Источник: РГВИА. Ф. 400. Оп. 5. Д. 957. Л. 11–12.

Разумеется, более сбалансированная картина уклонений (точнее было бы сказать, недоборов) евреев также нуждается в объяснении. Евреи — прежде всего городское население России. Городской контекст и есть тот единственный социальный контекст, в рамках которого следует осмыслять еврейскую национальную группу. Если сравнить 7 % недоборов с недоборами и уклонениями всего городского населения империи, мы получим любопытную картину.

Таблица 4.6

Отношение призванных евреев к призванным горожанам

Источник: Война и евреи… С. 244.

* Данные отсутствуют

Как следует из таблицы 4.6, город поставлял армии в среднем 10 % всех новобранцев. Среди них львиную долю составляют евреи — в среднем 42 %. Иными словами, в процентном отношении евреи давали армии в четыре раза больше рекрутов, чем городское население. Соответственно эта цифра косвенно свидетельствует о том, что евреи в четыре раза меньше уклонялись от службы, чем в целом городское население.

Сравнение бумажных цифр с реальными, дающее совершенно искаженную картину отбывания евреями воинской повинности, прочно вошло в бюрократическую практику. Военное министерство ежегодно рассылало стандартный циркуляр с запросом о процентном отношении действительно принятых евреев к числу новобранцев, назначенных по расписанию Главным штабом с уезда. Сравнивались не бумажные цифры — с бумажными, например, общее число новобранцев, назначенных по расписанию, и общее число принятых новобранцев; и не реальные цифры — с реальными, к примеру, количество принятых евреев к общему количеству принятых новобранцев; также не сравнивалось количество принятых евреев и количество затребованных Главным штабом. Сравнение осуществлялось по принципу игнорирования недобора по всем группам, кроме еврейской. Полученное процентное соотношение представляло собой весьма выразительную цифру. Смысл ее заключался в том, что в случае реального недобора по любой из социальных или этнических групп вся ответственность за него взваливалась на евреев. Полученное процентное соотношение включало в себя как еврейский недобор, так и все остальные недоборы с прочих призывных групп. В целом из собранных сведений с необходимостью вытекало, что евреи беззастенчиво уклоняются от службы, изыскивают любые средства, чтобы избежать армии, становятся обузой военных госпиталей, словом — никудышные патриоты, не заслуживающие никаких гражданских или военных льгот. Неудивительно поэтому, что накануне Первой мировой войны статистика еврейских уклонений превратилась в политический памфлет.

Обвинения евреев в том, что они больше всех уклоняются от службы, а также сложнейшие расчеты Главного штаба, свидетельствующие против них, шли вразрез не только со статистикой. Они противоречили мнению и отзывам начальников некоторых военных округов и крупных армейских соединений, которые, впрочем, не попадали в прессу и, следовательно, не могли оказать сколько-нибудь существенного влияния на формирование общественного мнения по еврейскому вопросу. В ответ на запрос о числе евреев в пехотных полках 9-го и 10-го армейских корпусов 10 декабря 1885 г. начальник Харьковского военного округа жаловался, что на службе состоит «слишком много евреев». В доказательство он привел следующие данные: в 5-й дивизии округа — 9,57 % еврейских солдат; в 9-й дивизии — 11,56 %; в 31-й — 11,1 %; в 36-й — 9,95 %. По его утверждению, после увольнения в запас нижних чинов призыва 1881-го и части 1882 г. число солдат из евреев «еще больше увеличилось». Так, в одном только Козловском пехотном полку, насчитывавшем 1479 нижних чинов, их оказалось 267 человек — или 18,1 %! Начальник округа просил Главный штаб принять меры: «Ввиду столь значительного процентного содержания евреев нижних чинов в пехотных частях вверенного мне округа, считаю необходимым довести до сведения, что не признается ли возможным при распределении новобранцев уменьшить число евреев, направляемых в мой округ?» В Главном штабе даже не обратили внимания на данные, достоверные, полученные из первоисточника и поразительно красноречивые. Поэтому 4 мая 1886 г. начальнику Харьковского военного округа ответили: «…вследствие принимаемых в последнее время Правительством строгих мер для предотвращения уклонения евреев от воинской повинности, нельзя ожидать на будущее время уменьшения числа евреев-новобранцев, подлежащих поступлению в войска, и потому в составе их евреи неизбежно всегда будут представлять более или менее значительный процент, с которым необходимо будет считаться». Иными словами, в ответ на просьбу начальника округа Военное министерство заявило: чем больше евреи уклоняются от призыва, тем больше их будет в армии. Похоже, в Военном министерстве не собирались разрешать этот странный парадокс. Ведь в конечном счете он был основан на твердом и неколебимом убеждении: евреи уклоняются от службы в армии, и это — неоспоримый и доказанный факт.

Анализ данных военной статистики также демонстрирует, что выводы Военного министерства и МВД составлялись на основании небрежного (если не безграмотного) подхода к собранным сведениям. Опираясь на эти же сведения, мы убедились, что евреи в целом с ответственностью подходили к несению воинской повинности. По уклонениям с точки зрения подлежащих призыву национальных меньшинств лидировали румыны, литовцы и поляки, а с точки зрения географической — Московская и Петербургская губернии. Ни с этнической, ни с географической, ни с социальной точки зрения евреи не были, пользуясь выражением военных статистиков, наиболее уклоняющейся этнической группой. Наоборот, евреи давали русской армии больше новобранцев, Чем любая другая группа городского населения. Кроме того, по отношению к еврейскому мужскому населению призывного возраста евреи давали больше новобранцев, чем любая другая этническая группа Российской империи. Недоборы, связанные с внешними и внутренними миграционными процессами, с лихвой покрывались «перебором» новобранцев-евреев, взятых по замене, а также из числа льготных. Итак, при сопоставлении статистических данных Военного министерства с реальными сведениями о еврейском населении оказывается очевидным необоснованный характер обвинений евреев в уклонениях от службы.

 

Профессиональное распределение еврейских солдат

Первые опубликованные данные по военной статистике свидетельствуют, что в 1860-е годы евреи составляли около 5 % всех нижних чинов. По родам войск евреи распределялись следующим образом: больше всего их было в пехоте — 1,4 %; в инженерных войсках они составляли 0,52 %, в кавалерии — 0,38 %, в артиллерии — 0,36 %. Такое распределение по родам войск в целом было характерно для всех инородцев. Количественные и качественные изменения в распределении евреев начались со второй половины 1870-х годов, но подробные данные об этом появились только во второй половине 1880-х. На варшавском сборном пункте в 1889 г. еврейские призывники составляли 35,4 % от общего числа призывников — втрое больше, чем по другим районам губернии. В Плоцкой губернии еврейские новобранцы составили 10,2 % от общего числа призывников, в Петроковской — около 13,5 %, причем в Лодзи эта цифра поднялась до 17 %, больше, чем в целом по губернии. В Радомской губернии евреи составили более 15 % новобранцев. В Ковенской, Минской и Витебской губерниях евреи дали соответственно 17,5, 19,3 и 11,5 % всех новобранцев, причем наибольшее количество пришлось на города: Ковель — 24 %, Поневеж — 20,1 %, Новоалександровск — 18,5 %, Минск — 25,6 %, Бобруйск — 27 %, Речицу— 19,2 %, Пинск — 23,6 %, Витебск — 22 %, Динабург —16 %. За пределами черты оседлости евреев-новобранцев было на два порядка меньше. Важно отметить, что евреи внутренних губерний находились в более выгодном финансово-экономическом положении и имели больше возможностей откупиться от службы с помощью рекрутских квитанций. Тем не менее они так же, как и евреи черты оседлости, шли в армию. В том же 1888 г. после распределения по военным округам евреев оказалось в Киевском военном округе около 2300; в Одесском — 1200; Московском — 1350; Виленском — 2000; Варшавском — 1200. Всего за четыре года с 1889 по 1893-й службу в этих округах прошло 27 144 еврейских нижних чина, из которых можно было бы составить десять укомплектованных пехотных полков.

Где служили евреи? Действительно ли они всеми силами старались проникнуть на нестроевые должности? Сравнение данных о количественном распределении новобранцев-евреев по Петербургскому военному округу, лежащему за пределами черты оседлости, и по Виленскому военному округу, лежащему в пределах черты, а также профессиональное распределение еврейских солдат по Варшавскому, Киевскому и Виленскому военным округам убеждают нас в обратном.

Таблица 4.7

Количественное распределение нижних чинов-евреев в войсках Виленского военного округа в 1890–1893 гг.

Источник: РГВИА. Ф. 400. Оп. 6. Д. 960. Л. 124–128.

Рассмотрим данные, приведенные в таблице 4.7. В Виленском военном округе с 1890 по 1893 г. на строевых должностях в пехоте состояло от 84 до 90 % всех евреев-новобранцев. В кавалерии служило от 1 до 7 % еврейского контингента, в среднем за четыре года 4,25 % всех еврейских военнослужащих. Если взять имеющиеся разрозненные данные по этому же округу за 1889 г., дающие 26,4 % евреев-кавалеристов (43 человека), то средний уровень служащих в кавалерии за эти годы окажется более 8%. В артиллерии служило от 8 до 21 % всех евреев-новобранцев, причем, как и в кавалерии, в 1893 г. заметно значительное уменьшение еврейских рекрутов по сравнению с предыдущим, 1892 г.: в семь раз меньше в кавалерии и вдвое меньше в артиллерии. Одновременно отмечается постоянная тенденция к росту числа евреев, служащих в пехоте.

Таблица 4.8

Количественное распределение нижних чинов-евреев в войсках Петербургского военного округа за 1890–1893 гг.

Источник: РГВИА. Ф. 400. Оп. 6. Д. 960. Л. 124–128.

Сравним данные по Виленскому с данными по Петербургскому округу (таблица 4.8). В тот же период в Петербургском военном округе в пехоте служило от 53 до 79 % евреев, с такой же тенденцией к росту (если пренебречь спадом в 1892 г.). Еврейские кавалеристы составляли от 4 до 14 % всего еврейского контингента, с таким же высоким показателем за 1889 г. (49 % — 54 чел.) и со средним 6,5 % за четыре года. Через службу в артиллерии прошло от 6 до 11 % всех нижних чинов-евреев. Как и в Виленском округе, в 1893 г. по сравнению с 1892 г. заметен спад приема евреев в кавалерию и артиллерию: более чем в десять раз — в кавалерию и менее чем в полтора раза — в артиллерию. Одновременно намечается и уменьшение количества еврейских военнослужащих с 9—11 % до 5 % в местных и резервных бригадах.

В целом данные по двум округам, один из которых находился в черте оседлости, а другой — за ее пределами, во многом сходны. Подавляющее большинство еврейских военнослужащих несло службу в пехоте. Значительное число их призывалось в артиллерию, что безусловно свидетельствует о высокой оценке командованием профессионально-технической подготовки евреев. Совершенно неожиданны данные о весомом присутствии евреев в кавалерийских частях, опровергающие легенду, восходящую к Исааку Бабелю (садясь на коня, еврей перестает быть евреем). Наконец, резкие колебания в количестве евреев-солдат, служащих в артиллерии и кавалерии, а также рост численности евреев-пехотинцев в 1892–1893 гг. скорее свидетельствуют о действии общевойсковых ограничительных циркуляров, чем о внезапном статистическом изменении контингента призываемых.

Таблица 4.9.

Распределение нижних чинов-евреев в войсках Киевского военного округа в 1908 г.

Источник: РГВИА. Ф. 400. Оп. 6. Д. 960. Л. 62–64.

Теперь обратимся к вопросу о распределении евреев внутри родов войск. В Киевском военном округе в 1908 г. (таблица 4.9) состояло 4661 нижних чинов из евреев (сумма цифр в нижней строке). 94,2 % всего еврейского контингента проходило службу в строевых частях. 80 % находилось в пехоте, 5,3 % служили в кавалерии, 1,4 % — в инженерных войсках и меньше одного процента — в артиллерии. Горнисты, музыканты и барабанщики составляли 7,5 % евреев-солдат из несущих строевую службу. На нестроевых должностях находилось всего 5 % всех евреев округа, из них портные, шапочники и закройщики составляли 2,2 %.

Таблица 4.10

Распределение нижних чинов-евреев в войсках Варшавского военного округа в 1908 г.

Источник: РГВИА. Ф. 400. Оп. 6. Д. 960. Л. 124–128.

Аналогичная ситуация наблюдалась в Варшавском военном округе, где в 1908 г. состояло 7173 нижних чина из евреев (таблица 4.10). 97,4 % всего еврейского контингента проходило службу в строевых частях. 77,4 % находилось «под ружьем» в пехоте, 4,4 % служило в кавалерии, 1 % в инженерных войсках и 7,8 % — в артиллерии. Горнисты, музыканты и барабанщики составляли 7 % евреев-солдат из несущих строевую службу. На нестроевых должностях находилось всего 2,6 % всех евреев округа, из них портные, шапочники и закройщики составляли около 1 %.

Наконец, рассмотрим ситуацию в Виленском военном округе (таблица 4.11). Там в 1908 г. служил 5991 нижний чин из евреев. 97,5 % всего еврейского контингента проходило службу в строевых частях: 71,4 % в пехоте, 2,4 % в кавалерии, 1,2 % в инженерных войсках и почти 10 % — в артиллерии. Горнисты, музыканты и барабанщики составляли 6,2 % евреев-солдат. На нестроевых должностях находилось всего 2,5 % всех евреев округа, из них портные, шапочники и закройщики составляли 0,6 %.

Из приведенных данных становится понятным, почему большинство военных начальников было убеждено, что евреев в армии слишком много и почему они ходатайствовали об уменьшении назначения в войска новобранцев из евреев. Между прочим, под влиянием этого мнения в 1889–1890 гг. в министерстве обсуждалось предложение о формировании из евреев особых нестроевых частей, несущих всю ответственность за выполнение канцелярских, хозяйственных функций и задач по снабжению. Планировалось с этой целью создать один «пробный» еврейский батальон, включающий 688 рядовых, 2 штаб-офицеров, 58 унтер-офицеров и 32 нестроевых офицера. Однако от этого плана отказались, поскольку евреев в армии оказалось больше, нем всех нестроевых должностей, вместе взятых. Чтобы успокоить генералитет, в Военном министерстве решили прибегнуть к подтасовке данных. Главный штаб предписал проверять наличие евреев в каждой отдельной части войск, не сливать их в общую группу, распределять их равномерно между частями войск (что невозможно было сделать из-за существующих ограничений по службе для евреев) и только после этого предоставлять Главному штабу сведения о наличии евреев в войсках. Однако никакие манипуляции с военной статистикой не могли скрыть простого факта: столь характерный для высшего военного командования стереотип еврейского солдата как негодного к строевой службе не соответствовал реальности.

Таблица 4.11

Профессиональное распределение нижних чинов-евреев в войсках Виленского военного округа в 1908 г.

Источник: РГВИА. Ф. 400. Оп. 6. Д. 960. Л. 173–174.

Из приведенных данных следует вывод: подавляющее большинство евреев (более 90 % проходивших службу в армии) служило, пользуясь выражением Льва Толстого, chair a canon — «пушечным мясом» на строевых должностях. По трем округам в среднем в пехоте служило 76,3 % всего еврейского контингента, в кавалерии — 4 %, в инженерных частях — 1,2 %, в артиллерии — 6,3 %. Любопытно отметить, что вопреки строжайшему запрету евреям служить в гвардии на любых должностях практически ежегодно в гвардейских полках, иногда даже в кавалерийских, служило по 1–2 еврея. В относительных цифрах меньше всего евреев служило в инженерных войсках, в среднем, по Петербургскому военному округу, от 2 до 11 человек на батальон. Наоборот, значительное число евреев в процентном отношении служило в артиллерийских войсках — от 10 до 50 человек на бригаду, т. е. 2–6 % ее состава, а в некоторых случаях — до 229 человек на бригаду, т. е. более 20 % состава. Более детализированные данные по батареям Виленского и Варшавского военных округов подтверждают эти цифры. На нестроевых должностях находилось всего 3,4 % еврейских военнослужащих. Рассмотрим физические данные еврейского солдата и определим, насколько они соответствовали такому распределению евреев по родам оружия.

 

Физические данные еврейского солдата

Как в дореформенной, так и в послереформенной армии новобранцев делили на строевых и нестроевых исключительно по их физическим данным. Именно поэтому на протяжении всего XIX столетия в армии существовали отделения солдат, годных к нестроевой службе. Однако на строевую службу также принимали призывников с очевидными телесными недостатками и болезнями. Именно они в первую очередь заполняли военные госпитали и вызывали многочисленные жалобы военных врачей. Присутствия по воинской повинности признавали годными к строевой службе призывников с паршой, лишаем, экземой, чесоткой, гноетечением из ушей, первой степенью цинги и сифилиса. На нестроевую допускали призывников с выпадением прямой кишки, потерей ушных раковин, укороченными конечностями. Произвол чиновников на сборных пунктах давал самые разные, порой противоположные результаты. На одних пунктах предпочитали принимать всех новобранцев даже с перечисленными болезнями, на других предпочитали отбраковывать действительно негодных.

При всех противоречиях в законе и разногласиях между членами приемных комиссий нельзя не отметить, что в целом рекруты западных губерний давали вдвое больше негодных рекрутов, чем внутренние губернии империи. В 1880-е годы по физическим недостаткам было освобождено в Европейской России на каждые 100 принятых на службу новобранцев 22 человека, тогда как в Царстве Польском — 43. Наибольшее количество новобранцев было отбраковано в прибалтийских губерниях, губерниях Царства Польского и в юго-западных, т. е. в районах, наиболее интенсивно заселенных евреями. Наименьшее число отбракованных приходилось на Астраханскую, Донскую, Дагестанскую, Ставропольскую губернии, т. е. на районы, где евреев практически не было. Сходная картина наблюдается при анализе отсрочек. Как правило, 75 % всех отсрочек предоставлялось по недостаточному физическому развитию (невозмужалости), а 25 % по болезни. Свыше 27 % отсрочек приходилось на Калишскую (27,34 %), Варшавскую (29,78 %), Седлецкую (30,57 %), Сувалкскую (31,42 %), Петроковскую (31,80 %), Плоцкую (33,09 %), Радомскую (36,75 %), Келецкую (39,21 %) и Люблинскую (44,07 %) губернии. Для сравнения Забайкальская, Дагестанская, Самарская, Саратовская и Томская губернии давали от 8,47 до 11,95 % негодных новобранцев. Таким образом, западный губернии и Царство Польское давали в три-четыре раза больше негодных призывников, чем внутренние губернии России. Очевидно, что на отсрочки и увольнения еврейских призывников по причине физических недостатков и болезней важнейшее влияние оказывали жизненные условия черты оседлости и Царства Польского, наиболее урбанизированных районов империи. В целом по империи городское население давало значительный процент негодных рекрутов, причем наиболее высоким этот процент был за пределами черты оседлости, в двух столицах империи, где еврейское население составляло меньше полупроцента жителей. Так, в 1878 г. число исключенных из призывников по физической негодности составило по Петербургскому военному округу 9 % всего наличного состава. А в Москве во время призыва 1882 г. из-за физических недостатков было забраковано 69 % всех рекрутов. С другой стороны, как мы увидим далее, выводы о значительном количестве негодных призывников среди поляков и евреев, сделанные воинскими присутствиями, находятся в странном противоречии с выводами медицинской статистики о представителях тех же национальных меньшинств, состоящих на действительной службе.

Среди членов воинских присутствий считалось, что по своим физическим данным евреи-призывники бесспорно уступали призывникам из других этнических групп. Военные врачи многократно отмечали «малогрудость» (малый объем грудной клетки) у евреев, их низкий рост, малый размер конечностей, непропорционально длинное туловище. Соответствующий объему грудной клетки коэффициент у евреев был равен 1,626, в то время как у караимов он был равен 1,645, у русских — 1,657, у литовцев — 1,659, у белорусов — 1,668, у украинцев — 1,670. Малогрудость, связанная, как считалось, со слабой физической подготовкой евреев, была одной из важных причин, по которой еврейских солдат считали негодными к строевой службе. Вряд ли можно серьезно полагаться на эти данные. Как и многие другие, их составляли чиновники, далекие от медицины, а не врачи. Врачи, в свою очередь, тем более профессиональные антропологи, знали, что важнейшим нормативным показателем физического развития был не просто объем груди, но отношение объема груди к полуросту. У польских евреев этот показатель превышал норму на 36 мм, у рогачевских — на 24,5, у кубанских — на 19, у дагестанских — на 12, у кутаисских — на 10.

По утверждению членов воинских присутствий, трахома и грыжа составляли две наиболее характерные («типичные») болезни призывников вообще и еврейских призывников в частности. В большинстве случаев новобранцев с трахомой — без различия вероисповедания — зачисляли в так называемые «глазные команды», где трахома распространялась со скоростью эпидемии. Факт существования в войсках большого числа больных трахомой приводил в отчаяние как военных врачей, так и уездное начальство, столкнувшееся с резким увеличением числа ослепших запасных солдат, которым в пору их службы не было оказано должной медицинской помощи. Авторитетные врачи решительно выступали против этой практики, доказывая, что «вопреки ученому, но теоретическому, кабинетному соображению» войска ничего не потеряют, если откажутся от приема в армию больных трахомой, «даже инородцев — поляков, татар и евреев», поскольку их действительное количество в армии ничтожно.

Мнение членов воинских присутствий о том, что трахома — самое распространенное заболевание еврейских призывников, поголовно страдающих глазными болезнями, опровергается, между прочим, курьезным обстоятельством. В пехотных полках еврейские нижние чины считались лучшими среди стрелков. Среди еврейских военнослужащих стрелки первого разряда составляли 25,28 %, второго разряда — 37,62 %, третьего — 21,08 %. В то же время среди русских нижних чинов стрелки первого, второго и третьего разрядов дают соответственно 23,24 %, 35,36 % и 27,67 %. Вряд ли поголовное заболевание трахомой у евреев могло привести к таким высоким результатам в освоении стрелкового искусства. Отсюда с необходимостью следует, что больных трахомой среди евреев было не больше, чем среди других этнических групп.

Санитарно-гигиенические условия военной службы во многом зависели от экипировки солдат и в целом от материального состояния армии. Вот что писал об этом военный министр Редигер: «В материальном отношении армия была чуть что не нищей. Нижние чины получали продовольствие недостаточное, и чтобы сколько-нибудь улучшить его, их отпускали на вольные работы, причем треть заработка шла в артельную сумму; им не полагалось ни одеял, ни постельного белья, сапожный товар отпускался такого качества, что нижние чины все носили собственные сапоги». Военные врачи пытались обратить внимание командования на дурное состояние солдатского обмундирования, недостаточного для суровых зимних условий.

Плохое обмундирование также служило причиной заболеваний в армии, в том числе и среди евреев. Самой большой проблемой была обувь. Высказывание Морица Саксонского «победа — в ногах армии» меньше всего было применимо к русскому солдату. Солдаты нередко использовали латаные-перелатаные сапоги третьего и четвертого сроков, в то время как командование не позволяло использовать новую партию обуви, гниющую на складах. Далеко не все могли позволить себе новую пару сапог. Обморожение ног было столь частым явлением в армии, что один из критиков системы армейского снабжения со страниц авторитетного военного издания обратился к командованию с требованием «заявлениям солдат об озноблении ног — верить». Евреи не были исключением из общего контингента пехоты. В зимний период 1909 г. во время исполнения служебных обязанностей получили обморожения ног рядовые Перновского полка Гирш Чегерин (пальцы правой ноги), Шая Цукерман (кожа правой ноги), 7-го Самогитского полка Шмуль Штурмин (все пальцы левой ноги), 8-го Московского Абрам Шапиро (два пальца левой ноги). О качестве сапог можно судить хотя бы из того, что Абрам Шапиро отморозил себе пальцы, участвуя в тушении пожара.

После призыва картина медицинского состояния новобранцев из евреев менялась на противоположную. Те же самые западные губернии и Царство Польское, где негодных призывников было вдвое больше, чем во внутренних губерниях империи, давали наибольшее количество выносливых новобранцев, приспособленных к суровой армейской жизни. Наибольшим числом больных среди нижних чинов отличались Кавказский, Туркестанский, Петербургский, Казанский и Омский военные округа, наименьшим — Харьковский, Одесский, Виленский, Варшавский и Киевский. Самая высокая болезненность была зафиксирована в Петербургском, Туркестанском и особенно Кавказском военных округах. Самая высокая смертность — в Кавказском, Туркестанском и Западно-Сибирском. Наименьшая смертность была в Харьковском и Одесском округах. Таким образом, в округах, находящихся непосредственно в черте оседлости и насчитывающих наибольшее количество еврейских солдат, заболеваемость и смертность были ниже, чем в округах за пределами черты оседлости. Кроме того, наименьшая смертность — и наименьшая заболеваемость — была отмечена в артиллерии, т. е. там, где евреев в процентном отношении было больше, чем в любом другом роде войск. В целом по армии смертность среди рядовых евреев была наименьшей. В период между 1886 и 1895 гг. из 100 % поступивших больных православные составляли 75,36 %, а среди умерших процент православных составлял 73,57 %. Среди общего контингента больных католики составляли 7,63 %, а общая смертность католиков в войсках достигала 14,29 %. Среди протестантов и магометан процент умерших также превышал процент заболевших: среди больных протестанты составляли 4,54 %, среди умерших — 4,98 %. Соответственно на 3,42 % заболевших магометан приходилось 3,96 % умерших. Только среди рядовых евреев смертность была вдвое ниже заболеваемости: евреи составляли 5,9 % всех заболевших в армии и 2,2 % умерших.

Таким образом, выделить евреев из общевойскового контингента как особую группу, резко отличающуюся по своим медицинским характеристикам от остальных, не представляется возможным. Противоречие между высокой степенью заболеваемости призывников из евреев и их низкой смертностью в армии свидетельствует в пользу того, что внутри армии евреи представляли собой годный для несения строевой службы элемент.

 

Еврейские деньги и солдатский быт

Ускоренные темпы пауперизации еврейского населения в черте оседлости привели к разительному контрасту между обеспеченными и необеспеченными еврейскими солдатами. Те еврейские солдаты, кого поддерживала община и семья, были лучше обеспечены деньгами, чем их однополчане — представители других национальных меньшинств. Другие, лишенные этой поддержки, были много беднее своих товарищей по оружию. Во многих случаях финансовая поддержка новобранцев свидетельствовала не столько об альтруизме общины, сколько о боязни штрафов всей общине за неявку призывников.

В газетных сообщениях об очередном наборе в армию, составленных казенными раввинами, две основные (если не единственные) темы — «отсутствие недобора» и «сбор средств». Так, М. Хандрос из Владимир-Волынска напрямую связывает отсутствие недобора по своему участку и тот факт, что для призывников-евреев община собрала фонд в 9000 рублей и выдала каждому на руки по 300 руб. и больше. В 1880 г. в качестве финансового поощрения община м. Эйшишки Лидского уезда собрала по 150 руб. для еврейских призывников. В 1879 г. по 150 руб. на призывника было собрано общинами Николаева, Уфы, Вильны, Красилова, от 50 до 100 руб. — общинами Дубоссар и Тирасполя. В 1882 г. в Балте община собрала 2500 руб. для 31 еврейского новобранца (т. е. по 80 руб. на человека), обеспечив, между прочим, стопроцентную явку к призыву. Та же мера была принята в Воронове (Виленской губернии) и Высоко-Литовске, где для новобранцев было собрано по 200 руб. В Бердичеве во избежание недоборов в 1881 г. два общинных представителя собрали по 25 руб. и обратились через синагоги и молельни к прихожанам с предложением собрать как минимум по 200 руб. для всех новобранцев, принятых на службу.

Русско-еврейская пресса спешила рассказать о подобных примерах, однако нельзя не заметить, что в количественном отношении (даже учитывая важность упомянутых городов — призывных центров) вышеназванные населенные пункты составляли от силы десятую часть всех крупных городов черты оседлости. По-видимому, как минимум половина еврейских новобранцев такой поддержкой не располагала. По имеющимся данным в 35-м Брянском полку еврейские солдаты получали большую финансовую поддержку, чем их однополчане из христиан.

В апреле — мае 1908 г. восемь солдат получили извещения о денежных переводах. Пять из них — евреи. Трое других солдат, вместе взятых, получили рубль с лишним. Еврейские солдаты получили почти в десять раз больше: Самуил Зайц, Копель Красовский, Авраам Качер и Авраам Шварцтух — по 3 руб. каждый, Даниил Машталер — 1 руб. 40 коп. Этот пример весьма показателен. Из него можно сделать тот вывод, что отношения еврейских солдат со своими родственниками в черте оседлости были крепче, чем связи солдат из христиан. Во-вторых, независимо от характерной для этого времени пауперизации евреям присылали больше денег, чем христианам. И все же из приведенных цифр вряд ли можно сделать однозначный вывод о солдатских деньгах еврейских нижних чинов. Особенно если вспомнить, что в Брянском полку, набиравшемся в черте оседлости, служило около двухсот евреев, из которых всего пять получили в предпасхальный месяц денежные переводы.

Собранные для солдат-новобранцев средства никак не были лишними в солдатском быту. Бытовые нужды еврейского солдата несколько отличались от соответствующих нужд русского солдата. В русской армии любой нижний чин был привычен к тому, что питаться, одеваться и чинить обмундирование нужно на свои деньги. Казенное обмундирование — ни по качеству сукна, ни по выкройке — никуда не годилось, поэтому казенные материалы продавались за бесценок, а на вырученные деньги солдат обшивал себя сам. Две пары сапог, которые предназначались ежегодно для выдачи солдатам, в реальности выдавались только в военное время. А в мирное солдат получал материалы для выкройки сапог. Он сам должен был озаботиться тем, чтобы сшить себе сапоги, и кроме того, за материал из его так называемых «амуничных денег» высчитывалась изрядная сумма. Нохум Блох, рекрут из Бердичевского уезда, прибыл в Брянский полк в 1908 г. и был направлен в шестую роту, получив при этом стандартный набор полагавшихся ему казенных вещей: три рубахи, три пары белья, три носовых платка, две пары сапог, два полотенца, две простыни, шесть чехлов для матраца, одно одеяло, галстук, причем большая часть выданных ему вещей была в употреблении ранее. Вряд ли этого было достаточно для солдата. Заметим в скобках, что этот скудный набор Блох получил через год после того, как Военное министерство приняло решение о качественном улучшении выдаваемых солдатам казенных вещей.

Максимально экономный бюджет, покрывавший minimum minimorum солдатских нужд, выглядел таким образом. У солдата пехотного полка уходило в неделю четверть фунта махорки по 6 коп., в год — 2 руб. 88 коп. Две коробки спичек в неделю — 2 коп., в год — 96 коп. Шитье сапог (включающее все аксессуары от стелек до кирзы) — 4 руб. 50 коп. и 70 коп. за работу. На чернение и чистку сапог нужны были вакса, деготь и ворвань — 1 руб. 84 коп. в год. Портянки по 15 коп. пара, не менее трех пар в год — 45 коп. Пошив рубашек и подштанников из казенного сукна — 1 руб. 05 коп. Мыло для мытья и стирки — 3 коп. в неделю, 1 руб. 44 коп. в год. Баня (кроме обычного казенного мытья) два раза в месяц — 3 коп., 36 коп. в год. Письма (марка, бумага, конверт и чернила плюс иногда труд грамотного писаря) на 25 % пишущего состава роты, в месяц 10 коп., в год — 1 руб. 20 коп. Чай представлял собой одно из главных лакомств солдат; как правило, он раскрадывался интендантством и заменялся более дешевой водкой. В полковых лавках пачка чаю и три куска сахару стоили 2 коп. На половину роты, которая позволяла себе такую роскошь, как чай, уходило в месяц 40 коп., в год — 4 руб. 80 коп. Кроме того, солдаты обычно покупали еженедельно: булок на 3 коп. (в год — 1 руб. 44 коп.), огурцов, редьки, мяса, лука — 6 коп. в неделю, 2 руб. 88 коп. в год. На подарки женщинам солдат тратил не менее 2 руб. в год. Таким образом, самый экономный бюджет солдата составлял не меньше 20 руб. в год.

Каковы были источники солдатского дохода? Вольные работы давали солдату от 5 до 15 руб. ежегодно, в среднем — 10 руб. По архивным сведениям, зарплата на вольных работах колебалась от 18,5 коп. до 29 коп. в день. От продажи излишков казенного хлеба и муки — 4 руб. 80 коп. Казенный холст, как правило, не удовлетворявший солдата, шел на продажу. За него солдат выручал около 1 руб в год. В среднем денежных писем приходилось на солдата от 5 до 10 руб. в год (600–700 руб. на роту ежегодно). Казалось бы, бюджет полностью покрывался самим солдатом. Тем не менее ежегодный дефицит солдатского бюджета составлял предположительно не менее 10–15 руб., а бюджет еврейского солдата — и того больше. На то было несколько причин. Во-первых, деньги, заработанные во время вольных работ, переходили из кармана работодателя в солдатский карман не автоматически. Случаи ссор между нижними чинами и младшими офицерами по поводу заработанных денег — нередки в солдатском быту. То, что солдат получал, как правило, было меньше того, что он заработал. Кроме того, часть этих денег шла в артельную сумму, из которой брались деньги на общую кормежку. Во-вторых, затраты на еду варьировались в зависимости от сезона (летом сравнительно дешевле, зимой много дороже) и от географии (в центральных и северных губерниях хлеб мог стоить в три-четыре раза дороже, чем в южных). В-третьих, коль скоро речь идет о еврейском солдате, нужно учитывать, что он был занят на вольных работах вместе со всеми прочими солдатами, и немалая часть его заработка шла в артельную сумму. При этом еврейские солдаты, как правило, не питались из котла (т. е. не пользовались продуктовым эквивалентом заработанных денег) и не получали этих денег в виде наличных сумм, чтобы тратить на свои расходы. К такой реконструкции приводят нас подробные отчеты об организации питания и распределения финансов на сборах запасных солдат. Средства из дому не всегда были панацеей от солдатской нищеты. Как только в роте появлялся солдат, которому регулярно присылали из дому деньги, вокруг него образовывалась компания друзей на час, пьяниц и гуляк, жаждущих погулять за чужой счет. Евреи, если полагаться на литературный источник, не были исключением из этого правила.

 

Котел кошерный и котел ротный

Чтобы облегчить экономическое положение еврейских солдат, особым приказом 1847 г. они были освобождены от дополнительного коробочного сбора, взимаемого с еврейского населения России при покупке кошерного мяса. Это право еврейских солдат было вновь подтверждено мартовским приказом в 1859 г. Тем не менее расходы на любые мясные и молочные продукты у евреев превышали соответствующие траты православных солдат.

Солдатская пища отличалась, как признавали сами военные специалисты, «безвкусием», однообразием и скудостью. Кислые густые щи и перловая каша на обед, картофельная, гречневая или перловая каша вечером и утром, иногда с недоброкачественным салом. Кислая капуста — основной овощ и в рационе — заготавливалась самими солдатами в зимнее время. Для запасных во время сборов предполагался тот же рацион, только в усиленных пропорциях. Это — общие условия; чем же в этих условиях питался еврейский солдат?

Отсутствие прямых свидетельств заставляет нас прибегнуть к косвенным: посмотрим, как было организовано питание еврейских солдат запаса, призванных на лагерные сборы. Так, во время сборов 1887 и 1888 гг. среди запасных солдат Варшавского гарнизона, призванных на краткую переподготовку, евреи составляли 32 %. По собственной инициативе варшавская еврейская община занялась подготовкой пищи. Для еврейских солдат был подготовлен особый котел, установленный у казарм Полтавского полка (где насчитывалось около пятидесяти еврейских запасных). В другом полку Варшавского военного округа (название полка не указано) среди 67 запасных, прибывших на переподготовку, насчитывалось 9 евреев. Все они отказались питаться из ротного котла. Рота была вынуждена выдать евреям карманные деньги на пропитание из общей суммы, предназначенной для обеспечения продовольствием всей роты. Полученная еврейскими запасными сумма оказалась, разумеется, меньше той, которая была выделена для них в составе общей ротной кассы. В Кексгольмском гренадерском полку Варшавского округа было 20 (из 159) запасных еврейских солдат, прибывших на сборы. Командование позволило им готовить отдельно и приобретать мясо у еврейского поставщика (усиленное питание было обязательной частью сборов). Из 20 евреев только один попросил разрешения питаться со всей ротой, поскольку был так беден, что не мог позволить себе кошерного мяса. Остальные рассчитывали получить часть денег из ротного котла, жить в лагерях впроголодь и сохранить обещанные им деньги для семьи, оставшейся без кормильца на время сборов. Как обнаружило командование, в течение трех дней после начала сборов еврейские солдаты питались селедкой с чаем. Поскольку никто из них не озаботился приобретением еды, командование распорядилось немедленно прекратить практикуемое еврейскими солдатами кошерное недоедание. Евреям было приказано питаться из общего котла; им запретили передавать свои порции другим солдатам, а также оставаться в казармах во время еды (чтобы не питаться из общего котла).

Большинство еврейских солдат сохраняло приверженность традиции и предпочитало кошерный стол ротному котлу. Разумеется, особые законы еврейской кухни предусматривали большие расходы на продукты. Отказываясь от ротного котла, еврейские солдаты теряли значительную часть выделяемых им приварочных денег. Если в мирное время командование принуждало еврейских солдат питаться из ротного котла, даже если неподалеку находилась еврейская община, в военное время (или за чертой оседлости) тем более следовало ожидать, что особая еврейская диета останется благим пожеланием. Вплоть до 1880-х годов никаких жестких регламентаций по поводу питания еврейских солдат не существовало. В одних случаях на постое в местечке еврейские солдаты питались вместе со своими хозяевами либо ходили к жителям близлежащих общин. В других случаях их принуждали питаться из общего котла, хотя и в этом случае еврейские солдаты, вероятно, обходились луком, селедкой, хлебом и чаем, охотно обменивая миску каши со свиным жиром на столь необходимые в армейском быту мелочи. Наконец, самые бедные из солдат, неспособные себя содержать, скорей всего добровольно предпочитали кормиться из общего котла.

В конце 1880-х годов возможность выбора у солдат резко сузилась. В 1887–1888 гг. начальство Московского, Одесского, Кавказского, Виленского, Финляндского и Туркестанского военных округов приняло решение не выделять евреев из артели и запретить им питаться отдельно, используя свою часть из артельной суммы. В приказном порядке их обязали питаться из общего котла, кроме праздничных и постных дней, когда им было позволено поститься либо питаться в общине. Вероятно, за этим решением окружного военного начальства стоит некое распоряжение Главного штаба, однако нам не удалось найти его следов. И все же распоряжение командования выполнялось далеко не всегда. Как указывает один в высшей степени тенденциозный источник со ссылкой на командующего Серпуховского полка, в Минске евреи незаконным образом организовывали «тайные кухни» для солдат, отказывавшихся питаться из общего котла.

Мы уже говорили, что с появлением еврейской прессы участие общины в жизни солдат приобрело общественно-политический характер. Неписаный закон приглашать на праздники отдельных солдат и целые их группы к семейному столу дополнился обязательным — и неписаным — продолжением. Казенный раввин из Боркова, сообщала русско-еврейская пресса, организовал пасхальный седер для ста еврейских солдат. Сходным образом общины Кореца, Поневежа, Орши и других городов черты оседлости и Царства Польского с помощью духовных и казенных раввинов проводили праздничные обеды для еврейских солдат в честь инаугурации Александра II. Пожалуй, действительно постоянная помощь была негромкой: мы только через сто лет узнали от мемуаристов, что авторитетнейший Хафец Хаим регулярно приглашал еврейских солдат Лидского гарнизона к себе на шаббат, когда те по дороге на летние сборы проходили через Радом.

Общинная забота о еврейских военнослужащих — в особенности об их пище — претерпела существенные изменения по сравнению с николаевской эпохой. О солдатах вспоминали по большим праздникам и забывали в будни. Отношение это стало повсеместным — не зря Хафец Хаим, возмущенный общинным небрежением к еврейским солдатам, отправился из Радома в Кенигсберг (где не было русской цензуры) и опубликовал там воззвание к евреям Российской империи, требуя немедленно организовать кошерные кухни для еврейских солдат.

Не следует рассматривать еврейского солдата как жертву армейского произвола, вынужденного под давлением всевозможных подзаконных распоряжений нарушать традицию и питаться некошерной едой. Еврейский солдат отвык в армии от кошерного стола по разным причинам, среди них — безразличие еврейской общины, экономический кризис и, бесспорно, отношение самих солдат. В Ломже, например, проживало около пяти тысяч евреев, для которых, вероятно, не составляло труда накормить тридцать шесть еврейских солдат местного гарнизона. Тем не менее, когда эти тридцать шесть обратились к местному раввину с просьбой распределить их по семьям (на манер ешиботников, пользующихся привилегией эссн тог), чтобы снять с них необходимость есть запрещенную для еврея пищу, местный раввин, если верить автору статьи об этом событии, отпарировал: «А по мне хоть трефное ешьте», — предложив им грубейшим образом нарушить еврейский закон. В некоторых местах отдельный стол для солдат из евреев финансировался из добровольных пожертвований. Эти пожертвования в сумме давали на каждого солдата минимальное, если не ничтожное, финансовое обеспечение под продукты. В Минске, например, общинные пожертвования давали две с половиной копейки дневного рациона на одного солдата. Это означало, что солдат мог рассчитывать на причитающиеся ему в особом еврейском котле 23 грамма бараньего жира (самого доступного из возможных), причем о мясе говорить не приходилось. Перед солдатом стоял болезненный выбор: либо ежедневно, в течение всего периода службы, мучиться от голода, либо питаться со всеми из ротного котла. Неудивительно, что еврейские солдаты — за некоторыми незначительными исключениями — предпочли некошерный суп с мясом из ротного котла перспективе полуголодного существования. Тяжелейший экономический кризис, которому сопутствовала резкая пауперизация черты оседлости, особенно ее северо-западных областей, привел, кроме всего прочего, к тому, что община оказалась физически неспособна обеспечить солдатам сносное существование в армии. При этих обстоятельствах ни Хафец Хаим, ни какой другой общинный или религиозный авторитет не могли приостановить ослабление и постепенное отмирание традиционных норм поведения еврейских солдат, особенно в последние годы XIX столетия.

 

Линия поведения еврейского солдата

Одна из характерных психологических особенностей поведения еврейского солдата — его подчеркнутый индивидуализм, проявляющийся гораздо резче, чем у других солдат (особенно нижних чинов крестьянского происхождения). Обостренное чувство собственного достоинства еврейского солдата нередко сопутствовало несколько ироническому его отношению к традиционному армейскому чинопочитанию. Эта особенность была вызвана социальными условиями, сформировавшими будущего еврейского новобранца, прежде всего — его городским (мещанским) происхождением и способом зарабатывать на жизнь. За пределами армии в подавляющем большинстве случаев еврей призывного возраста занимался независимой трудовой деятельностью и работал самостоятельно (а не по найму), что с необходимостью требовало личной ответственности и самостоятельности в принятии решений. Кроме того, евреи-новобранцы превосходили все прочие национальные меньшинства по уровню грамотности, уступая только русским. По проведенной Офицерской стрелковой школой анкете в 1905 г. в полках русской армии грамотных среди русских насчитывалось 69 %, евреев — 62 %, немцев — 58 %, поляков — 53 %, татар — 22 %. Разумеется, грамотному, рано привыкшему к самостоятельности и личной ответственности еврею было нелегко в рамках воинской дисциплины, да еще учитывая ее отечественную специфику.

Субординация и дисциплина — характерные свойства армейской среды — в русской военной среде, с ее отношением к солдату как к безропотному крестьянину, выражались особенно резко. Самодурство фельдфебеля стало расхожей метафорой еще во времена грибоедовского «Горя от ума». Поведение и самоощущение начальника, требующего безропотного послушания, не могло не порождать конфликт с обостренным самоощущением еврейского солдата — горожанина и человека свободного податного сословия. Реформа 1861 г. могла в одночасье изменить социальный статус будущего новобранца, но не могла изменить психологический климат в войсках. Столкновение еврейского рядового и его непосредственного начальника — дежурного по роте, унтер-офицера, фельдфебеля — представляло собой латентный конфликт, в любую секунду готовый вспыхнуть. Несколько примеров, чрезвычайно редких, но поразительно аутентичных, позволяют восстановить причины этого конфликта. Так, вольноопределяющийся Иосиф Петриковский в присутствии (и с одобрения) нижних чинов из христиан дал решительный отпор обнаглевшему прапорщику, решившему, что Петриковский — обычный нижний чин из евреев и с ним можно не церемониться. Служащий Санкт-Петербургской лаборатории Файвель Маденберг проходил с конвойным мимо прапорщика Кладо, держал руки в карманах и не отдал ему чести. В ответ на замечание он поднес руку к козырьку и проследовал далее. Когда прапорщик вернул его и потребовал ответа по всем правилам, Маденберг ответил: «Я вам отдал честь, чего же вам еще?» При разбирательстве с задолженностью Маденберга сослуживцу Зернову Маденберг заявил полицмейстеру лаборатории: «Ваше благородие, я Зернову не должен, а денег осталось так мало, что стоит послать за четвертью водки, и все дело кончено». Впоследствии полицмейстер обвинил Маденберга в дерзости, за которую тот и был осужден.

Иногда начальство воспринимало как дерзость характерную нервозность еврейского солдата (и его обостренную способность к самостоятельному мышлению). Так случилось с рядовым Борнштейном. Когда во время доклада Борнштейна штабс-капитан Кучуков пригрозил ему физической расправой, Борнштейн стал размахивать руками и кричать: «Я вам докладываю, а вы меня будете сечь». Иными словами, Борнштейн в утрированной форме высказал вполне справедливый протест против применения к нему мер воздействия, принятых для штрафованных солдат. Кроме всего прочего, из этого примера следует, что еврейские солдаты неплохо разбирались в уставных взаимоотношениях и понимали, где проходит грань между начальническим самоуправством и уставной законностью, однако это знание могло работать и против них. Так, по мнению дежурного по роте, унтер-офицер Хаим Блох нарушил «благочиние» во время обеденной молитвы всей артиллерийской батареи. В ответ на попытку дежурного по роте оштрафовать его (по субординации дежурный не имел на это права), Блох ответил дежурному: «Эко большая штука постоять», развернулся и ушел. Наказания «дерзких» мало что могли исправить. Даже в военной тюрьме еврейский солдат ощущал свою независимость, как бы низко он ни пал в своем поведении. Арестант Брест-Литовской тюрьмы Юдилевич, отданный в 15 лет кагалом в солдаты, отслужил три года и подался в бега («троску вбезал, потому цизало било слюзить»). В тюрьме Юдилевич отличался буйным нравом. На рош-ха-шана (еврейский новый год) его повели в синагогу, где он выпил рюмку водки, и, когда габай (староста) синагоги сделал ему замечание, Юдилевич полез с ним в драку, угрожая: «Я тебе изкирпцом баску хвацу».

В конце XIX в. ощущение независимости еврейского солдата вошло в противоречие с резким обнищанием и пролетаризацией еврейской/массы, перешедшей на рубеже веков к работе по найму. Новый социоэкономический контекст наемного труда не мог не сказаться на состоянии психики еврейских солдат. Еврейский солдат 1890—1900-х годов дает в 2–3 раза больше случаев депрессивных психозов, чем в целом контингент новобранцев. На неустойчивую психику еврейских солдат обратили внимание и русские офицеры, и медики, и живые свидетели боевых действий. Инспектор сборов запасных солдат заметил, что во время ночных учений солдаты находились в нервном, возбужденном состоянии, особенно евреи. Александр Степанов, свидетель Русско-японской войны и сын ее участника, рассказал о рядовом Зайце, еврее из Свенцян — то трусливом и запуганном, то отчаянном и героическом. Вадим Белов, русский офицер, участник Первой мировой войны, обнаружил сходную психологическую картину поведения еврейских солдат. Эти примеры полностью подтверждаются наблюдениями над характерными психологическими особенностями еврейских солдат-артиллеристов и артиллерийских телефонистов в воспоминаниях русского артиллерийского офицера В. Милодановича. Телефонист Лейзер Пухович, младший фейерверкер Шмуль Сонц, наводчик Мендель Лапшун отличались, по Милодановичу, колебаниями между нерешительностью и проявлением повышенной личной ответственности. Вот характерный пример поведения Шмуля Сонца, которому под огнем неприятельской артиллерии и при атакующем противнике необходимо было восстановить телефонную линию:

— Ой, Ваше Благородие, «порвата» линия!

— Так исправь!

— Ваше Благородие! Ну как же я пойду? — с полным отчаянием в голосе воскликнул Шмуль Сонц.

— Это уже твое дело, — усмехнулся Курзеньев (старший офицер, штабс-капитан. — Й.П-Ш). — Я тебе помогать не стану.

Шмуль Сонц исчез опять, исправил линию и, конечно, получил георгиевский крест 4-ой степени (а впоследствии, за подобное же деяние, и 3-ей степени, по которой был произведен в младшие фейерверкеры) {611} .

Характерно, что все три мемуариста указывают на важнейшую черту еврейской психики: панический страх, растерянность и подавленность, отличающие еврейского новобранца в первые месяцы службы, которые, по всем правилам маниакально-депрессивного психоза, сменялись концентрированным волевым усилием (иными словами, героическим порывом) во время боевых действий.

С другой стороны, как раз во время боевых действий самостоятельность мышления, индивидуализм и независимость еврейского солдата оказались весьма кстати. Анализ поведения еврейского солдата на войне выходит за рамки данного исследования. Тем не менее достаточно будет указать на парадигму большинства еврейских подвигов, о которых так часто писала апологетическая еврейская периодика. В основе этой парадигмы — либо неслыханная концентрация воли в ситуации всеобщей растерянности и паники, либо проявление способности к самостоятельным решениям и готовность к проявлению личной ответственности за других солдат в случае отсутствия (гибели) командиров.

 

Семейное положение

Как в дореформенный период, так и после реформы военный устав ограничивал возможности вступления в брак младших офицеров и категорически запрещал вступление в брак состоящим на действительной службе нижним чинам. Нижние чины могли обзавестись семьей либо до прохождения действительной службы, либо уйдя в запас, либо выслужив определенный срок в унтер-офицерском чине. В 1860-е годы в пехоте холостые и вдовые нижние чины составляли 57 %, женатые, имеющие детей, — более 38%. После 1874 г. две трети поступающих в войска новобранцев составляли женатые, одна треть — холостые. Наибольшее количество призывников, вступивших в брак до армии, приходилось на центральные русские губернии (Рязанскую, Тамбовскую, Воронежскую, Саратовскую). Среди новобранцев этих губерний от 62 % до 70 % составляли женатые. Из таких областей черты оседлости, интенсивно заселенных еврейским населением, как Бессарабская, Ковенская, Виленская, женатые новобранцы составляли от 4 до 9 %. Соответственно наиболее ранние браки были отмечены у русских, наиболее поздние — у поляков и литовцев. Из этих цифр следует, что женатые еврейские солдаты составляли среди нижних чинов армии абсолютное меньшинство. Кроме того, иногда, уходя в армию, еврейский новобранец давал своей жене условный развод, чтобы она не оказалась в положении agunah (агуна — по еврейскому обычаю, вдова, не имеющая убедительных доказательств смерти мужа и поэтому не имеющая законного права вступать в повторный брак). Возвратившись домой, такой солдат вступал в повторный брак со своей женой.

Отношение военного законодательства к еврейским семейным традициям не отличалось последовательностью. Закон 1834 г. позволял некрещеным евреям иметь при себе семьи при условии, что члены семьи будут носить «немецкое» (т. е. европейское) платье, а не традиционную еврейскую одежду. Это право гарантировалось даже тем евреям, которые служили в столицах. В то же время военное ведомство с готовностью брало под опеку тех членов семейства, кто прошел крещение. Выкресты могли смело рассчитывать, что закон защитит их от любых претензий родственников, оставшихся в иудействе. Сенат, как правило, отказывался рассматривать заявления евреев с просьбой возвратить им насильно отнятых и крещеных детей — даже если такие заявления исходили от обманутых отцов или матерей. Военная бюрократия с симпатией относилась к выкрестам в солдатских семьях, поскольку семейная драма на религиозной почве означала успех миссионерской деятельности. Дети в таких семьях считались сиротами военного ведомства со всеми вытекающими отсюда законодательными последствиями. Парадоксально, что государство брало под опеку даже тех детей («сирот»), которые оставались с членом семьи, не перешедшим в христианство. Так, например, Елизавета Алексеева, жена Хаима Бениаминовича, служившего полковым горнистом, забеременела от нееврейского солдата. 14 мая 1855 г. она приняла православие и вместе со своим сыном Александром, родившимся вскоре после ее крещения, развелась со своим мужем, оставив его с пятью детьми. В ответ на ходатайство Бениаминовича, просившего о «государственной поддержке его пяти детей» МВД не только признало права брошенного мужа на получение постоянного содержания для его детей, но и настояло на том, чтобы содержание было оформлено (и деньги выплачены) задним числом, т. е. с того момента, когда его бросила жена.

Определить процентное соотношение женатых еврейских солдат к неженатым практически невозможно. Наши попытки определить такое соотношение для частных случаев (скажем, для того или иного полка) также не принесли успеха. Метрические книги, существовавшие в каждом полку, в архивных фондах по большей части не сохранились. Немногочисленные дошедшие до нас полковые метрические книги, охватывающие краткие промежутки в полтора-два десятилетия второй половины XIX в., в советский период были перевезены из РГВИА (Москва) в Ялуторовск (Западная Сибирь). Доступа к ним не имеют даже сотрудники РГВИА. Несколько случайных метрических книг, оставшихся в фондах военного архива, представляют собой так называемые шнурованные книги, скрепленные сургучной печатью полкового священника. Они разделены на три части. В них делались записи соответственно о рождении и крещении (солдатских детей), браке и смерти полковых чинов. Вполне естественно, что в просмотренных нами полковых книгах среди браков еврейских регистраций не оказалось — просто потому, что браки еврейских солдат не регистрировались православным священником как выходящие за пределы его компетенции. Наоборот, крещение родившихся солдатских детей, в том числе и еврейских, родители которых предпочли крестить детей, несмотря на то что сами решили остаться иудеями, составляло предмет метрической регистрации. Смерть солдат всех вероисповеданий также регистрировалась полковым священником.

Возьмем, к примеру, метрические книги Нежинского пехотного полка. В 1864 г. у женатых нижних чинов полка родилось десять детей. Среди них было две семьи — иудейская и мусульманская, где родители оставались при соответствующих традициях, но детей (по причинам неизвестным) предпочли крестить. Только поэтому мы знаем, что у рядового Лейзерова родился сын, окрещенный Стефаном. Разумеется, среди девяти зарегистрированных в том же году браков все девять были совершены по православному обряду, поскольку полковому священнику не было необходимости регистрировать брак, совершенный чинами иудейского вероисповедания. Среди 45 умерших в 1864 г. мы находим единственного еврея (холостого), внесенного в метрическую книгу. Таким образом, метрические полковые книги, к сожалению, не могут служить источником сведений о семейном положении еврейских солдат.

Запрещение нижним чинам вступать в брак во время отпусков (остававшееся в силе и в эпоху Александра II) приводило к многочисленным эксцессам. Воинские начальники пытались чем-то помочь подопечным солдатам и просили министерство ускорить разработку нового закона. Главный штаб также рекомендовал Военному министерству отменить существующее запрещение нижним чинам во время отпуска вступать в брак. Заявления с просьбой разрешить рядовым вступать в брак исходили в основном от будущих невест. В 1869 г. Военное министерство получило шестьдесят заявлений такого рода. Сорок три заявления поступило от православных, семь от евреев, пять от католиков, три от лютеран и два от раскольников. Подавляющему большинству всех вероисповеданий было отказано. Невеста Израиля Шейна, выслужившего положенный срок в унтер-офицерском звании, получила добро. Зельда Житомирская, невеста Михаила Гробера, не выслужившего положенного срока в звании фельдфебеля, получила отказ. Любопытный факт: из семи евреек, подавших заявление, три собирались перейти в православие. Вера Неймарк, крещенная в доме ковенского губернатора, намеревалась вступить в брак с рядовым 14-го драгунского полка Владимиром Кушнером, выкрестом. Ривка Займет из Вильны приняла крещение и под именем Мария Никитина обратилась в Военное министерство с просьбой разрешить ей воссоединиться со своим супругом, Янкелем Хацкелевичем, рядовым 42-го резервного пехотного батальона, принявшим православие перед уходом в армию. Надежда Николаева, из евреек, изгнанная родителями из дому за переход в православие, просила о разрешении обвенчаться с писарем 14-го драгунского полка Иваном Матвеевым. Разрешение на брак получила только Ривка Займет (Мария Никитина), да и то спустя два года после подачи заявления. Двум другим было отказано, несмотря на личное ходатайство начальника 7-й пехотной дивизии. Вряд ли из имеющихся данных можно сделать обобщающие выводы, тем не менее они свидетельствуют о кризисных явлениях в еврейской солдатской семье, являющихся частью более общих перемен, происходивших в еврейском обществе во второй половине XIX в.

 

Преступность среди нижних чинов — евреев

Дореформенная армия отличалась малоэффективной и крайне неповоротливой военно-судной (как она тогда называлась) системой. Степень наказания определялась либо непосредственным полковым начальником, либо аудитором, назначавшимся при всех тех частях, где положено было иметь военно-судные комиссии. Лакуну в дисциплинарной системе армии заполняла либо немедленная физическая расправа (в просторечии «мордобитие»), либо система телесных наказаний. Слабая дисциплина в войсках была притчей во языцех на протяжении всего николаевского периода. Угрозы начальникам и попытки нападения на них — стихийные индивидуальные бунты — обыденное явление николаевской эпохи. Командующий Сибирским отдельным корпусом князь Горчаков жаловался в канцелярию Военного департамента, что нравственность войск не соответствует «видам правительства». Держать солдат в узде трудно; нередки случаи «поднятия оружия на начальников». Наказаний в войсках не боятся, поскольку рекрутам известно постановление, ограничивающее наказание шпицрутенами, а ссылка в каторжные работы является, с их точки зрения, слабым наказанием. Николай I отвечал: действовать без огласки; особо строптивых проводить три раза через тысячу шпицрутенов; из-за дальности расстояния назначать наказание, не докладывая царю.

Несмотря на жалобы корпусных командующих, Николай I последовательно облегчал степень наказания нижних чинов. В 1825 г. наказание плетьми было заменено шпицрутенами, в 1830-м отменены клеймения, в 1831 г. были запрещены наказания тесаками и шомполами. В 1834 г. максимальное количество шпицрутенов было понижено с 6000 до 3000. Эти перемены не означали реформы военно-судной практики в армии. Николай I планировал всего лишь согласовать эклектически составленные статьи военно-уголовного устава, собранные из различных источников (от артикулов Петра Великого до французского полевого уложения) и тем самым обновить устав, не вводя никаких принципиальных изменений. Именно с этой целью в 1846 г. была создана особая Комиссия по пересмотру военно-уголовного устава, приступившая в 1854 г. к выработке окончательного его варианта. Однако в середине 1860-х годов кардинальный пересмотр допустимых в армии наказаний, а также сокращение сроков работ в арестантских ротах и военных тюрьмах потребовали значительно более радикальной переработки всей военно-судебной системы.

В 1867 г. Александр II утвердил проект Комиссии по преобразованию военного судоустройства, созданной по инициативе Милютина (будущего военного министра). По решению Комиссии, в войсках были учреждены постоянные суды, а при судах — прокурорский надзор. Судебные приговоры были изъяты из ведения воинских начальников. Обвиняемый получал право на защитника. На судебные должности были привлечены чиновники со специальным юридическим образованием. Проведенная военно-судная реформа кардинально изменила процедуру судебной практики в армии. Посмотрим, как она отразилась на уровне преступности среди нижних чинов иудейского вероисповедания.

В 1827–1855 гг. евреев (как и большинство других рекрутов из населяющих Россию этнических групп) отдавали под суд лишь в крайних случаях, за третье или четвертое преступление. Первые два обычно наказывались безо всякого суда и без вмешательства Аудиториатского департамента, по решению местного полкового или батальонного начальства. В полковые приказы попадали, по мнению авторитетного мемуариста, сведения о третьей части взысканий и наказаний; остальные две трети наказаний производились «домашним» образом. Из опасений огласки никакой документации, отражающей такого рода наказания, не велось. Как правило, солдаты сами предпочитали «домашнюю» расправу судебному расследованию. Поэтому проследить преступность среди нижних чинов-евреев можно только в тех случаях, когда сведения о них попадали в Аудиториатский департамент.

Вплоть до конца 1850-х годов основные преступления, совершаемые воинскими чинами, составляли уклонение от службы, воровство и мошенничество, развратное поведение и пьянство. Среди нижних чинов по делам уголовного характера — среди которых преобладают преступления средней тяжести — проходили в основном русские, калмыки, татары, узбеки, киргизы и сарты (казахи).

Сплошной просмотр описей департамента не оставляет сомнений в том, что преступлений нижних чинов из евреев за период с 1827 по 1860 г. зафиксировано чрезвычайно мало. Среди них можно выделить один-единственный характерный тип нарушений: побег и «снос казенного имущества» (все, что рекрут унес на себе из казенного обмундирования, считалось украденным). Так, 27 апреля 1839 г. рядовой 5-го батальона Новоингерманландского пехотного полка Лейзер Гершович Каганович, двадцати лет, сданный в рекруты за воровство и бродяжничество, бежал со службы, но был пойман и отправлен в Новгород. По дороге он бежал от конвойных, променял у крестьян шинель на армяк и бродяжничал полтора месяца. 27 июня он был схвачен и доставлен к приставу в Торопецком уезде. По приговору суда он был приговорен к 500 шпицрутенам (дважды), а после наказания отправлен в батальоны принца Оранского гренадерского полка. Рядовой подвижной инвалидной роты при Кишиневском госпитале Товия Вайнштейн, уроженец Подольской губернии, с пятнадцати лет на службе (призван в 1830 г.), сбежал 22 сентября 1838 г., два месяца находился в бегах и был пойман в Тирасполе. Попался Вайнштейн на краже. Совершив подкоп в доме мещанина Лейбы Измаильского, он разломал сундук и украл, по одним сведениям, 10, по другим 53 рубля. Это был уже третий побег Вайнштейна. За первый его наказали розгами (количество ударов не сообщается), за второй ему всыпали 500 розог, за третий дали дважды по 500 шпицрутенов и сослали в арестантские роты.

Сравнение наказаний по этническим группам показывает, что евреев как особую группу, заслуживающую более жестких наказаний, Аудиториатский департамент не выделял. Лютеранам доставалось не меньше, чем иудеям. Рядовой Морис Асман, из рабочих Митавы, призванный в 1846 г., на пятом году службы решил уйти в бега. Пойманный на барахолке, он оказал сопротивление, причем не помогли даже посланные за ним унтер-офицер и пять солдат. Он, так же как и Каганович, получил дважды по 500 шпицрутенов и был отправлен в арестантские роты (вероятно, за оказанное сопротивление).

В отличие от своих строптивых братьев по оружию еврейские солдаты в николаевский период не отличались агрессивностью ни по отношению к начальству, ни по отношению к господствующей религии. Судебное ведомство не отразило ни одного случая антиправославных выпадов или поднятия оружия против начальства со стороны рекрутов-евреев. Практически единственное за весь николаевский период уголовное дело на религиозной антихристианской почве имеет беспрецедентный характер. Из-за своей уникальности оно заслуживает того, чтобы о нем рассказать, хотя анализировать его должен скорей психоаналитик, нежели историк. Главную роль в нем играет рядовой из 5-го сибирского батальона Лейзер Фреймович, осужденный «за поругание над иконой Божьей матери». Сам Фреймович, тридцати четырех лет от роду, был отдан в рекруты кагалом за покушение на изнасилование. В кагале его наказали 25 ударами плетью и 5 апреля 1829 г. сдали в линейный сибирский батальон. За десять лет службы до 1839 г. (времени его ареста) Фреймович штрафам не подвергался. 24 апреля 1839 г. Фреймович стоял на карауле у Омских ворот, недалеко от кардегардии, где происходил ремонт и откуда к нему в будку временно перенесли икону Божьей матери. Недолго думая, Фреймович гвоздем выколол глаза иконе. Затем он подозвал проходящих мимо кантонистов Ерахтина и Перевалова и, показывая на будку, сказал им, что у него «сидит в будке сапожник». А глаза он ему вывертел, «чтобы он ночью далеко не видел». На следствии Фреймович показания кантонистов отрицал, говоря, что «не у него в будке сапожник, а сами кантонисты сапожники». За содеянное Фреймович был пропущен три раза через тысячу шпицрутенов, исключен из военного ведомства и, по выздоровлении, как указывалось в деле, был отправлен в сибирскую каторгу.

Пятьсот и даже тысяча шпицрутенов представляли собой наказание средней тяжести, как бы к этому ни относились историки. Тем не менее под страхом наказания евреи-рекруты иногда изъявляли желание перейти в православие. Меир Готман служил в подвижной 87-й инвалидной роте в Каменец-Подольске. За время службы он дважды уходил в бега, был пойман с фальшивым билетом, обвинен в краже казенного имущества, но избежал наказания, твердо заявив о своем желании принять православную веру. 1 апреля 1841 г. Готман был «приобщен Святых Тайн», стал именоваться Максимом Семеновичем Горчаковым, 28 мая был вновь приведен к присяге и освобожден от суда и следствия. Со времени его ареста в конце 1840 г. и до апреля начальство обменивалось письмами и запросами в ожидании, покуда Меир примет крещение, хотя из переписки очевидно, что командир подвижных инвалидных рот не сомневался в корыстных причинах, заставивших Готмана выкреститься, и относился к выкресту весьма брезгливо. В другом случае местное начальство откровенно и без особой симпатии высказалось о подобном способе уклоняться от наказания, несмотря на то что существовал закон, освобождавший от наказания желающих креститься.

Характерный пример такого отношения — случай с рядовым 41-й подвижной инвалидной роты Абрамом Штейншнайдером, служившим при 2-м Санкт-Петербургском военном госпитале. Осенью 1856 г. он был судим за побег: провожал земляка домой и после проводов в нетрезвом виде сбежал. Через неделю он сам сдался гатчинской полиции. Вот что писал о нем его непосредственный начальник: «В феврале 1856 года Штейншнайдер объявил бывшему помощнику смотрителя майору Измаильскому о желании принять православную веру, почему отослан был им к госпитальному священнику, который неизвестно почему исполнение сего откладывал, то таковая медленность со стороны священника была причиною, что Штейншнайдер, отстав от еврейского закона и не дождавшись присоединения к православной церкви, предался пьянству, единственно для избежания своих товарищей-евреев; а в нетрезвом виде делал уже отлучки от команды и наконец настоящий побег» (курсив мой. — Й.П.-Ш.). И тем не менее Штейншнайдера — теперь уже Николая как принявшего православную веру — было решено от шпицрутенов освободить, в арестантские роты не ссылать, перевести в Инспекторский департамент. Видимо, и военно-судному управлению, и помощнику смотрителя госпиталя, и священнику было ясно, что они имеют дело с законченным циником и лицемером, но все же, подчиняясь закону, они принимали решение, от которого вряд ли можно было ожидать какой-либо пользы Инспекторскому департаменту в частности и военному ведомству в целом.

Вплоть до конца 1880-х годов уголовные обвинения еврейских солдат — крайняя редкость. Среди евреев-бузотеров в армии могли встретиться такие остроумцы, как мастеровой Юда (Иегуда) Саволинский, пойманный на продаже фальшивых билетов для входа в балаганы, или мастеровой Мошка (Моше) Сигал, который получил паспорт как будто для выезда за границу, а на самом деле, чтобы обменять золотую монету. Косвенные статистические данные о дисциплине в армии также свидетельствуют о низком уровне преступности среди еврейских солдат. По данным Военного министерства, в 1871 г. во всех военно-исправительных ротах насчитывалось 7054 человека: православных — 6314, единоверцев — 3, греко-униатов — 2, раскольников — 25, католиков — 308, протестантов — 216, евреев — 79, магометан — 103, язычников — 4. Таким образом, евреи среди них составляли всего 1,1 %. В 1871 г. по империи было принято 1090 евреев, по Царству Польскому — 2045, итого — 3035. Всего в 1871 г. на службу поступило 147 710 новобранцев. Евреи, таким образом, составляли 2,1 % всех новобранцев в 1871 г. Если считать, что кроме указанного числа евреев других евреев в армии не было, то окажется, что среди арестованных и высланных в военно-исправительные роты евреев было вдвое меньше, чем евреев в общем составе армии. Эта цифра будет еще ниже, если мы учтем тех нижних чинов-евреев, которые были взяты по другим наборам и в это же время несли службу в армии. Резкое увеличение числа осужденных еврейских солдат происходит в середине 1880-х годов и достигает 8,8 % всех заключенных в дисциплинарных батальонах, что почти в два раза превышает процентный состав евреев в армии. В то же время параллельно росту преступности евреев в армии наблюдается такой же непропорциональный рост преступности среди евреев черты оседлости: в 1888 г. евреи составили 8,6 % среди осужденных.

В период 1860–1890 гг. большинство преступлений среди всех нижних чинов заключалось в краже и мошенничестве, утрате и порче казенного оружия и имущества, побегах, нарушении воинского чинопочитания, подчиненности и благочиния. В этот период мы практически не находим среди евреев совершивших тяжкие преступления. В подавляющем большинстве случаев в 1860–1890 гг. еврейские солдаты обвинялись либо в членовредительстве, либо в побегах со службы. В некоторых случаях членовредительство было умышленным, в других обвинение строилось на предвзятом отношении к обвиняемому. Так, например, «к одному году штрафных рот» был осужден Шимон Ойрик, рядовой 53-го Волынского полка, обвиненный в умышленном нанесении себе увечья с целью освобождения от службы. Ойрику не помогли отличные служебные характеристики. Суд также отказался рассмотреть его просьбу о привлечении к дознанию врача, знавшего его и о его врожденном увечье до поступления на службу. Другой членовредитель, Герш Вольф Шраф, рядовой 154-го Дербентского полка, был осужден на полтора года штрафных рот за то, что пытался воспользоваться нашатырным спиртом в целях членовредительства. Показания Шрафа, что он страдает головными и ушными болезнями и нюхает нашатырь как средство от головной боли, не были признаны убедительными. Также не были признаны убедительными показания его сослуживца, заявившего, что он оговорил Шрафа. В 1885 г. было возвращено на повторное рассмотрение дело Ицки Сокола, обвиненного в покушении на членовредительство: по договору с рядовым Лебедевым он пытался всыпать ему в ухо порошок, вызывающий воспалительный процесс.

Не менее характерны случаи побегов и «сноса казенного имущества». Так, рядовой 47-го Украинского полка Габриэль Шенькман, ушедший в бега в 1876 г. и пойманный в 1884-м, был приговорен к 10 месяцам дисциплинарных батальонов. Аврум Грунтфест, рядовой 123-го пехотного Козловского полка, находился в бегах с января 1883 по март 1885 г., за что был осужден и отправлен на 8 месяцев в дисциплинарный батальон. Лейба Дорфман, рядовой 66-го пехотного Бутырского полка, был осужден на полтора года дисциплинарных батальонов за побег и кражу казенных вещей (бывших на нем шинели второго срока, третьего срока шаровар, пояса с бляхой и штык-ножа).

В отличие от своих цивильных собратьев, принимавших активное участие в Польском восстании 1862–1863 гг. на стороне поляков, евреи-солдаты русской армии в основном остались верны «царю и отечеству». Через военные суды прошло значительное количество дел с участием евреев Царства Польского, сочувствовавших или помогавших Польскому восстанию. В пухлом деле «О лицах, состоявших под следствием и судом по обвинениям в польском мятеже 1863–1864 годов» фигурируют в основном мелкие дворяне-однодворцы с польскими фамилиями и евреи. На сто арестованных — девять еврейских имен, преимущественно купцы и мещане. Арон Шнапер, Берко Ширман и Янкель Цицман были обвинены в поставке мятежникам сукна. Эйзер Клейман и Абрам Ройхман заготовляли сухари и рубашки для повстанцев. Лейб Долгопятый и Липа Берлов были арестованы по «подозрению в неблаговидной цели прибытия на могилу расстрелянного офицера Хойновского». Малка Вулфовна хранила в своем доме кавалерийские пики. Большинство подозреваемых отпустили на свободу, а Малку предали гражданскому суду. Рядовые пехотных полков Лейб Корш и Сруль Косой также проходили по делу о польском мятеже. Неизвестно, в чем состояла их вина, но обоих заключили в крепость штаба Киевского военного округа. Разумеется, среди евреев нашлись и те, кто предпочел сотрудничать с русской военной властью и полицией. В августе 1863 г. мещанин Гольдфарб из Кривого Озера обещал военным властям, что даст сведения об участии в Польском восстании помещика Балтского уезда Анишевского, арестованного по доносу евреев и двенадцати крестьян, но только если комиссия будет вести следствие. Арон Финкельштейн писал начальнику Заславского военно-полицейского управления, что шляхта не сдала оружие в селе Хоровицы. Таким образом, кроме двух случаев ареста рядовых по делу о Польском восстании мы не находим никаких других свидетельств активного участия еврейских солдат на стороне восставших.

В конце 1870-х и в 1880-х годах каждые полмесяца канцелярия военного министра собирала поступающие донесения из войск и по собранным материалам составляла всеподданнейший доклад о происшествиях в армии. Доклады представляли собой отчет, включающий сведения о количестве самоубийств, намеренных и случайных убийств, нанесения нечаянных и намеренных увечий и ранений, случаев богохульства, дерзостей, побегов из-под ареста, буйств, нарушения правил караульной службы, кражи казенного имущества, членовредительства, растления, похвальных поступков, а также командировки войск по требованию гражданских властей. В докладах, как правило, отсутствовало указание на вероисповедание правонарушителей или потерпевших. Тем не менее, поскольку виновные назывались поименно, а канцелярия сохраняла все подкрепляющие донесения с мест, дающие полную картину происшествий, на основании этих всеподданнейших докладов мы можем восстановить уровень преступности среди нижних чинов — евреев. Рассмотрим с этой целью один из наиболее важных периодов — начало 1880-х, время еврейских погромов, сращения имперской контрреформы с национализмом, ужесточения внутриармейской позиции по отношению к инородцам вообще и к евреям в частности, а также начала еврейской эмиграции из Российской империи. Возьмем два периода — с января по август 1882 г. и с марта по июль 1884 г. Какие преступления совершили еврейские солдаты за этот период? Рядовой 67-го Тарутинского полка Бенцион Коганский во время несения караульной службы нанес себе рану в руку (указательный палец) и был обвинен в членовредительстве. Моисей Бергман, рядовой Можайского полка, разряжал ружье и нечаянно ранил рядового Федоренко. Во время несения караульной службы стоявший на карауле у Бобруйской тюрьмы рядовой из евреев Исаков выстрелил в тюремное окно, откуда семь арестованных евреев кидали в него камни, убив одного и легко ранив другого арестованного. В местечке Заблудове молодой солдат 61-го Владимирского полка Файвус Мурник не явился на утренние занятия, спрятался на съемной еврейской квартире и оказал сопротивление посланным за ним солдатам, после чего за ним была послана вооруженная команда. За исключением особых случаев командировок войск на подавление антиеврейских беспорядков перечисленные случаи — единственные за весь рассматриваемый период происшествия с участием евреев. В сумме они дают один случай членовредительства (как явствует из отчета, весьма сомнительный и для военного начальства), один — случайного ранения, один случай преднамеренного уклонения от службы и один случай убийства, который даже не был внесен в сводный отчет, поскольку рассматривался военно-судным управлением как проявление похвальной бдительности при несении караульной службы. За это же время по армии среди преступлений, сведенных в итоговую ведомость, было упомянуто 59 убийств, 115 самоубийств, 7 случаев святотатства (так обычно называли разграбление церквей), 64 — случайного нанесения ран и непреднамеренного убийства, 24 — разграбления казенного имущества, 14 — нарушения правил несения караульной службы, 23 — дерзостных высказываний против государя императора, ни в одном из которых нижние чины-евреи не участвовали. Низкий уровень преступности среди еврейских солдат, вероятно, являлся следствием низкого уровня преступности в целом по черте оседлости. Так, среди призывников 1882 г. наибольшее число находилось под судом и следствием в Петербургской, Вологодской, Эстляндской, Лифляндской и Архангельской губерниях (от 4 до 14 на 1000 мужчин), а также в губерниях Западной Сибири, Приуралья, Северного Кавказа, в то время как наименьшее число призывников находилось под судом и следствием в белорусских губерниях, губерниях Северо-Западного и Юго-Западного краев (т. е. на всей территории черты оседлости).

Судебные дела с участием еврейских нижних чинов, попавшие в прессу (прежде всего в раздел «Избранные судебные решения главного военного суда», регулярно публикуемый «Военным сборником»), дают сходную картину преступлений еврейских солдат. За пятнадцать лет — с 1873 по 1888 г. — из 31 преступления, в которых так или иначе участвовали еврейские военнослужащие, восемь связаны с самовольной отлучкой, семь — с кражей, четыре — с неповиновением начальству, четыре — с уклонениями, три — с членовредительством, два — с неуставными взамоотношениями между нижними чинами (о чем ниже) и два связаны с сугубо военными правонарушениями. К чести апелляционной комиссии следует заметить, что из 31 дела только в 11 случаях решение местной судебной администрации было подтверждено. В 20 случаях апелляции были приняты, дела либо отправлены на пересмотр в другом составе суда, либо закрыты за отсутствием состава преступления. Среди правонарушений с участием еврейских солдат следует упомянуть неуставные отношения между нижними чинами и солдатами-арестантами. Так, в 1869 г. Калинин Горник, Янкель Мильд, Максим Мефодьев из 65-го Тифлисского полка дали отдохнуть конвоируемым грузинским арестантам, пили с ними водку и не стреляли, когда те бросились бежать. Мендель Кунин из 10-го гренадерского Малороссийского полка пил чай с православным арестантом и отпустил его из карцера в город «к женщине». Эти примеры — косвенное свидетельство неоднозначных межнациональных взаимосвязей в русской армии, проявление особых корпоративных отношений между военнослужащими нижнего ранга.

С 1884–1885 гг. военные суды чаще выносят приговоры по более жесткой шкале наказаний в отношении обвиняемых евреев. Так, рядовой 58-го Прагского полка Липман Абрамович был осужден на шесть лет каторги за оскорбление ефрейтора в строю. Такое беспримерно жесткое наказание было вынесено Абрамовичу только за то, что он на шестой день несения службы за пределами строя и вместе с другими рядовыми отказался подчиниться ефрейтору Журбе, которому во время препирательств с солдатами новобранцы сорвали погон. В это же время наблюдается падение уровня дисциплины еврейских солдат и, как следствие, увеличение числа судебных расследований с участием евреев. Особо усиливается количество нарушений при приеме на военную службу. Участились случаи невозвращения из кратких отпусков, предоставленных новобранцам сразу после приема на службу. Военные суды стали чаще прибегать к применению более жестких мер наказания за легкие правонарушения, классифицируя несвоевременное возвращение из отпуска как побег. Малейшее отступление от нормы уставного поведения стало восприниматься непосредственным начальством как дерзость. В 1886, 1887 и 1889 гг. в дисциплинарных батальонах и ротах евреи составляли от 6,9 до 7,4 % от общего числа заключенных.

Таблица 4.12

Преступность среди нижних чинов-евреев в революционное десятилетие

Источник: Война и евреи. С. 131; Государственная дума. Стенографические отчеты. Сессия II, заседание 29 (секретное), 17 апреля 1907 г. (СПб.: Государственная типография, 1907). С. 2177–2183.

В послереволюционный период практика жесткого наказания еврейских солдат за малейшие дисциплинарные провинности стала повсеместной. Военно-судное управление едва справлялось с огромным потоком апелляций, ходатайств и требований пересмотра дел. Из этих апелляций с необходимостью следует, что, во-первых, большинство правонарушений вызвано предвзятым отношением к еврейскому солдату со стороны военной администрации, а во-вторых, что сами по себе правонарушения возникают на почве конфликтов между нижними чинами и непосредственным начальством, а не на основе тех или иных отклонений от дисциплинарной нормы среди еврейских солдат. Тем не менее даже абсолютное увеличение процента преступности среди еврейских солдат в революционное десятилетие ничтожно мало в сравнении с общей преступностью по армии. Так, по политическим делам в период с 1900 по 1910 г. проходило 158 офицеров, 9074 нижних чина, из них — 233 еврея. То есть в революционный период евреи давали всего 2,6 % преступлений политического характера.

В то же революционное десятилетие происходит значительное снижение дисциплины в войсках. В абсолютных цифрах количество дисциплинарных нарушений в целом по войскам с 1900 по 1909 г. поднимается в 2,2 раза (с 5577 до 12 108), в то время как среди еврейских солдат нарушения вырастают в 3,2 раза. И хотя в процентном отношении этот скачок не так заметен, нельзя не обратить внимания на относительно низкое число дисциплинарных нарушений в революционное двухлетие (1905 и 1906 гг.) и значительное увеличение числа мелких дисциплинарных нарушений (за которые присуждали перевод в дисциплинарные батальоны, а не в военные тюрьмы) в 1909 г. Кроме упадка общеармейской дисциплины, вызвавшей понижение уровня военной дисциплины у еврейских солдат, очевидна еще одна причина. А именно усиление антисемитских настроений в войсках и ужесточение антиеврейского военного законодательства (о чем пойдет речь в главе V). Со всем основанием можно утверждать, что рост преступности среди нижних чинов — евреев в армии был прямо пропорционален росту революционной активности еврейского пролетариата и усилению антиеврейской политики Военного министерства.

 

Выводы

Русская военная статистика, занимающаяся национальными меньшинствами, — противоречивый, малонадежный и малообъективный источник, данные которого требуют сравнительно-сопоставительного анализа, перепроверки, критического осмысления. Если оставить в стороне спор об отношении еврейского населения к военной службе и ограничиться характеристикой еврейского солдата в рядах армии, мы приходим к следующим выводам. В армии евреев в процентном отношении было больше, чем в целом по империи. По своим физическим данным евреи ничем не отличались от новобранцев из городской среды. Вместе с другими призывниками-горожанами евреи уступали по своим физическим характеристикам призывникам из крестьян. Во время прохождения действительной службы в войсках евреи продемонстрировали большую выносливость и способность к адаптации, чем представители любых других национальных меньшинств. По уровню грамотности солдаты-евреи находились на втором месте после русских, что благоприятно сказывалось на степени усвоения евреями военного дела. Именно поэтому полное ограничение возможностей военной карьеры для евреев, запрет на служебные льготы и производство в офицеры, а также распределение подавляющего числа евреев в пехоту нужно признать ошибочной практикой, как и почти полное исключение евреев из инженерных войск. В этом смысле евреи в русской армии находились ниже уровня своих профессиональных способностей. Наоборот, размещение непропорционально большого числа евреев в артиллерии нужно считать положительной практикой. Эта практика привела к высокой оценке артиллерийским командованием мастерства евреев-артиллеристов.

Бытовые условия для евреев в армии оказывались менее благоприятными, чем для остальных нижних чинов. В финансовом отношении положение еврейского солдата, получающего помощь общины или семьи, было несколько лучше, чем у православного солдата или католика. В то же время положение еврейского солдата, не получавшего финансовой поддержки, было намного хуже, чем у православного или католика. Как мы предполагаем, женатых евреев-солдат в армии было пропорционально меньше, чем женатых солдат-неевреев, что также отражает городское (а не крестьянское) происхождение еврейского солдата. Психологические свойства еврейского солдата характерны для представителей городских профессий. Возникающий конфликт между солдатом-евреем и его непосредственным начальником — это конфликт работника, занимающегося независимой трудовой деятельностью и привыкшего работать на себя (self-employed worker) и самостоятельно принимать решения, оказавшегося в ситуации наемного рабочего (hired worker), от которого требуется беспрекословное подчинение нанимателю. Не случайно поэтому, что присущие солдатам-евреям самостоятельность принятия решений и личная ответственность — свойства, причинявшие командованию всяческие неудобства в мирное время, — оказались важнейшей положительной боевой характеристикой в военное время. В целом евреи в русской армии были более дисциплинированными, чем их товарищи-неевреи. На протяжении всего времени своего пребывания в армии евреи дают пропорционально меньший уровень преступности. В этом смысле революционное десятилетие нуждается в особом рассмотрении.