Шмуц первой главы Пинкас Большой синагоги Староконстантинова (Национальная библиотека Украины им. В.И. Вернадского, отдел «Ориенталия», коллекция пинкасов, ф. 129, спр. 86). Фотография любезно предоставлена Виталием Черноиваненко.

Дворец Князя Константина Острожского, Староконстантинов, конец XVI в. Фотография любезно предоставлена Петром Власенко.

Вначале был скандал. Начался он в январе 1841 г. в гражданском суде Житомира Волынской губернии Российской империи, когда мадам Финкельштейн, житомирская мещанка, подала в суд на некоего Бланка. А может, это сам Бланк подал на Финкельштейн. Делов-то было — невозвращенный долг в несколько десятков рублей! Судебные слушания вылились в энергичную перепалку. Обвинения Бланка, ко всем ее финансовым и жизненным неурядицам, вывели Финкельштейн из себя. Сперва она принялась распекать Бланка, злосчастного еврея, позволившего своим сыновьям перейти в православие. Затем она заклеймила христианство как язычество — в некотором смысле преувеличение с ее стороны — и предрекла сыновьям Бланка, этим законченным нечестивцам, собачью смерть. Подытожила Финкельштейн свое выступление, заявив, что Бланк, хоть и еврей, сам сдохнет как собака.

К сожалению, в архивных документах отсутствует полный отчет о прозрениях Финкельштейн относительно блистательного будущего семейства Бланков. Не можем мы оценить и фразеологически насыщенный идиш мадам Финкельштейн, поскольку протокол судебного заседания велся по-русски. Но даже если бы нам и удалось восстановить колоритную речь Финкельштейн, русские православные чиновники все равно ничего бы в ее речах не поняли. Ни один из них — ни судья, ни его помощник, ни судебный писарь — идиша не знали. Впрочем, помимо истца и ответчика в суде находился некто, хорошо знакомый и с Бланками, и с идишем. Этот человек — скорей всего, приехавший из Санкт-Петербурга, чье имя в документах не упоминается, — обратился к Финкельштейн с вопросом и упреком. «Мадам Финкельштейн, — заявил он с места, — как вы можете упрекать Бланка? Позвольте заметить, что его сын Александр Дмитриевич — врач в Санкт-Петербурге, служит по медицинскому департаменту и женат, между прочим, на сестре самого Карла Ивановича Гроссшопфа!»

До сих пор Мошко Бланк сидел и слушал. Но, если верить его собственным словам, когда он услыхал имя тестя своего сына, государственного служащего в столичном граде Санкт-Петербурге, более он сдерживаться не мог. В своем ходатайстве на имя губернатора Бланк признается, что в этот самый момент его так и подмывало плюнуть мадам Финкельштейн прямо в лицо. Но как человек глубоко порядочный, он сумел сдержаться и плюнул на пол — рядом с Финкельштейн. Затем он провозгласил во всеуслышание и по-русски, что на такие слова, какие позволила себе Финкельштейн, всегда следует плевать.

Этот курьез решил суть дела. Знавшие только по-русски, судебные заседатели бестрепетно выслушали идишские проклятия Финкельштейн, поскольку ни бельмеса в еврейском языке не смыслили. Но когда они увидели, что Бланк плюется в присутственном месте, да еще и подтверждает свой оскорбительный по отношению к суду поступок вполне им понятным словесным оскорблением, терпению судейских чиновников пришел конец. Поступок Бланка был им понятен без перевода. Они сочли его действие ничем не спровоцированным оскорблением общественного присутствия, распорядились немедленно арестовать Бланка и приговорили его к тюремному заключению за оскорбление суда, присутственного места, членов суда и всей судебной системы России. Бланк, оскорбленный в своих лучших чувствах, подал жалобу генерал-лейтенанту Бибикову, генерал-губернатору Киевской, Подольской и Волынской губерний. В своем ходатайстве об освобождении Бланк в деталях рассказал обо всем происшедшем и обвинил Финкельштейн в том, что она вывела его из себя, оскорбив его детей, которые действительно приняли государственную православную религию. Мошко Бланк жаловался на свою незавидную судьбу невинно обвиненного и сетовал, что он вот уже 9 недель сидит в заточении, хотя никакой вины на нем нет.

Этот случай из жизни Мошко Бланка так бы и остался очередным маловажным эпизодом из истории евреев Российской империи, если бы не два важных обстоятельства: во-первых, в этом эпизоде любопытным образом проявилось отношение местечковых евреев черты оседлости к выкрестам, а во-вторых, здесь мы находим немаловажные в исторической перспективе детали из жизни семейства Бланков.

В черте еврейской оседлости — или просто в черте, как она обычно называлась, — в начале XIX в. проживало около одного миллиона евреев. Черта оседлости включала территорию 15 западных губерний, включенную в состав Российской империи в конце XVIII в. в результате трех разделов Польши. Евреи, которым до тех пор не дозволялось жить в России, теперь оказались российскими подданными, приписанными к мещанскому и торговому сословиям и обитающими на западных и югозападных приграничных территориях. Невзирая на то, что они были подданными русского царя, евреям в абсолютном большинстве — кроме разве что зажиточных гильдейских купцов, сосланных в Сибирь преступников и отслуживших службу солдат — не дозволялось селиться за чертой оседлости вплоть до эпохи Великих реформ Александра II.

Северная столица России Санкт-Петербург, где обосновались два сына Мошко Бланка, располагалась далеко за пределами черты, географически — на территории, которая никак не ассоциировалась с еврейским присутствием, вдали от еврейских общин, в далеких нееврейских краях. Несдержанная мадам Финкельштейн была уверена, что уехать в Санкт-Петербург и принять православие — самая что ни на есть измена, предательство еврейских ценностей, отказ от наследия праотцев, от всего того, что она, возможно, называла словом идишкайт (еврейской традицией). Она по праву полагала, что Бланк не заслуживает ничего, кроме проклятия, и со смаком его произнесла.

Иного мнения придерживался Мошко, или, точнее, Моисей Ицкович Бланк. Как мы увидим в главе 2, Мошко считал еврейский штетл местечком бесконечно скучным и пустым, своих сородичей евреев — забитыми религиозными фанатиками, а их иудейские традиции — насквозь прогнившими и безнадежно устаревшими. С точки зрения Мошко Бланка, евреи дурно относились к родному отечеству, отличались наглостью и заносчивостью и презирали государственную власть. Примите к сведению, например, брезгливое отношение Финкельштейн к просвещенным или, не приведи Господь, крещеным евреям, которые поселились в столице империи и выучились на врачей. В отличие от всех этих евреев, он сам, Мошко Бланк, был человеком глубоко лояльным по отношению к властям, готовым рьяно служить царю и отечеству, а в будущем — и русскому Богу.

Из того, что мы знаем о Бланке, можно предположить, что он боготворил Российскую империю — ее религию, язык, систему просвещения и ее чиновный аппарат — просто потому, что во всем этом он видел воплощение государственной власти. Мошко преклонялся перед силой и могуществом Российской империи и решительно презирал евреев, жалких неудачников. Бланк жил ценностями мелкого русского чиновника или бюрократа среднего ранга, обсуждавшего продвижение по государственной службе с таким же придыханием, с каким мадам Бовари рассуждала о поездке в Париж. Все то, что Бланк не осмелился сделать во время судебного заседания по делу Финкельштейн, он проделывал до этого много раз в отношении ее родственников. Бланк всегда и везде плевал в лицо финкельштейнам, своим евреям-соплеменникам, — в прямом и переносном смысле слова.

Мошко Бланк был отцом Александра Дмитриевича Бланка, чья дочь Мария Александровна Бланк произвела на свет Божий Владимира Ульянова, более известного миру под именем В.И. Ленин. Среди отечественных историков найдется немало мифоманов, готовых видеть в Ленине некий аватар Мошко Бланка: оба якобы ненавидели собственный народ. С нашей точки зрения Бланка вряд ли можно считать прадедом русской революции: эта роль уже отведена другому крещеному еврею, Карлу Марксу. Но даже если он и не прадед русской революции, тем не менее как прадед Ленина по материнской линии и вечно живой скелет в шкафу русского большевизма Мошко заслуживает самого пристального внимания. Чтобы набросать портрет Мошко Бланка, мы сперва поместим его в Староконстантинов, где он жил не совсем правоверной еврейской жизнью, а затем переместим его в Житомир, где он причастился Святых тайн и преставился, как подобает правоверному христианину.

 

У черта на куличках

Старый град Константина (по-русски Староконстантинов) упоминается в сохранившихся раннемодерных общинных документах (на древнееврейском языке) этого города как «Константин яшан». Городок расположен в небольшом треугольнике, который образуют, сливаясь, реки Случь и Икопоть. Городок — местечко — сперва был небольшим селом, упоминаемым в хрониках около 1525 г., а в 1561-м был продан в частное владение польскому шляхтичу. Первоначально он принадлежал князю Константину Острожскому (1526–1608), одному из богатейших польских магнатов, которого за службу Речи Посполитой король назначил воеводой Киевских и Волынских земель. В честь своего владельца городок и был назван Староконстантинов. Константин Острожский возвел вокруг города башни, соединил их крепостными стенами, установил пушки и повесил на въездах в город мощные тяжелые ворота. Он также позволил татарам, полякам и евреям селиться в городке и заниматься торговлей. В 1637 г. польский король Владислав даровал городу Магдебургское право. Жители Староконстантинова, преимущественно евреи, получили особую привилегию, позволявшую им проводить регулярные ежегодные ярмарки, заниматься винокурным промыслом, пивоварением и винно-водочной торговлей. Поначалу владелец не обременял своих подданных налогами: в ярмарочные дни с них взимали в магнатскую казну один польский грош за телегу, груженную товаром, и два — за право пользоваться складскими помещениями на рыночной площади.

В 1618 г. вторглись татары и дотла разрушили Староконстантинов, а в 1648 г. только что восстановленный город был вновь разорен восстанием украинских казаков. Однако к концу XVII в. Староконстантинов поднялся из пепла и вновь завел незатейливую торговлю. В 1766 г. Станислав Любомирский и Август Чарторыйский учредили новые городские ярмарки, способствующие развитию местного хозяйства. Из-за близости к такому исключительно важному центру международной торговли, как Бердичев, Староконстантинов так и остался прозябать небольшим и неполноценным торговым местечком. За исключением Большой синагоги, он был почти сплошь деревянным, с домами, обмазанными глиной и крытыми соломой или дранкой. Не удивительно, что в XVIII и XIX вв. пожары то и дело разрушали город.

Будучи сам предметом торговли, городок часто переходил из рук в руки. В XVIII в. Староконстантинов перешел к графине Констанции Ржевуской, наследнице крупных магнатских семей Ржевуских и Любомирских. После третьего раздела Польши Ржевуская — как и многие другие польские магнаты, владельцы близлежащих местечек — погрязла в долгах. Ржевуская любила роскошь, искала развлечений в Вене и Париже. Ее долги достигли 2,3 млн рублей. Ее сын, доморощенный композитор, яркий авантюрист и любитель восточной экзотики, также наслаждался жизнью и не упускал своего: однажды он потратил 2 млн. злотых на 70 арабских жеребцов.

Надеясь умилостивить русского царя и выпросить у него вспомоществование, в 1818 г. Ржевуская устроила роскошный бал в честь Александра I. С этой целью она покрыла грязные улицы Староконстантинова коврами и вдоволь угостила расквартированный в местечке армейский полк бесплатной водкой, медом и мясом. Чтобы возместить себе неимоверные расходы, Ржевуская обложила своих подданных непомерными налогами и уговорила царя назначить специальную комиссию, ответственную за ее финансовое благосостояние, — комиссия и должна была разобраться с ее долгами.

Это занятие не шибко прельстило российских чиновников. После польского восстания 1830–1831 гг. власти намеревались сделать Староконстантинов, как и многие другие частновладельческие польские города, русским городом в смысле политическом, казенным в смысле экономическом и по возможности уездным городом в смысле административном. Русские государственные мужи изо всех сил старались лишить этот городок его частновладельческого статуса и передать его под контроль государственной казны. Они дошли даже до того, что обсуждали с Ржевуской, как бы выкупить у нее это местечко в казну, что, безусловно, позволило бы ей отдать долги многочисленным кредиторам. Пока шли переговоры, комиссия присвоила почти полмиллиона рублей, практически ничего не сделала для разрешения проблем Ржевуской и оставила ее умирать в нищете и полном расстройстве чувств. В конце 50-х гг. годов XIX в. местечко было выставлено на торги — и выкуплено отчасти государством, отчасти княгиней Анной Абамалек.

Мошко Бланк мог не знать деталей русско-польского спора о Староконстантинове, но он, несомненно, знал, что его местечко было преимущественно еврейским, немного польским, но при неуклонно возраставшем русском присутствии. Среди трех этнических групп населения власть, богатство и влияние распределялись в высшей степени неравномерно. В 30-е гг. Староконстантинов насчитывал 5483 мужчины и 5453 женщины мещанского населения. Кроме того, в городе жили обедневшие и ожесточившиеся шляхтичи — 99 мужского и 84 женского пола, главным образом — католики польского происхождения, которым остались разве что воспоминания о былом политическом величии и военной славе. В городе располагался монастырь капуцинов с его 26 монахами — слабеющая память об угасавшем католическом господстве в Восточной Европе. Русская православная церковь, прежде окормлявшая главным образом крестьян, теперь прочно утверждала свое законное присутствие в городе. Из 4 староконстантиновских православных церквей две отобрали у католиков и перестроили на византийский архитектурный манер. В городе обосновались 13 семей православных священников, служение которых теперь было доступно городскому населению. Заявило о себе и российское военное присутствие в городе. Здесь осели примерно 56 отставных солдат и их 67 родственников женского пола. Также в городе постоянно проживали в качестве зарегистрированных жителей 91 стражник и с ними женщины — члены их семей, числом 31. В местечке власти расквартировали также и небольшую группу из 49 кантонистов — детей русских солдат, находившихся в ведении Департамента военных поселений Военного министерства, но временно распределенных среди жителей в качестве бесплатной рабочей силы.

Староконстантинов был типичным местечком с его обязательной рыночной площадью, с торговлей по установленным дням, с его отменным производством вин и водок и зачаточным городским самоуправлением. Тем не менее Мошко Бланку Староконстантинов представлялся задрипанной деревней. По окраинам местечка ютились в своих хатах крестьяне трех групп (преимущественно православные): 109 мужского и 118 женского пола, исправно платившие налоги государству; 886 крестьян мужского и 954 женского пола, платившие налоги помещикам и, соответственно, 34 и 43 души, финансово подотчетные православным священникам. В городе было 1402 дома, из которых 756 принадлежали православным крестьянам, 158 — обедневшей шляхте и 488 — евреям.

Для маленького местечка полторы тысячи жилых домов было немало, однако же только 4 из них были каменными. Большинство местечковых крестьянских построек были просто хатами. Дома стояли вдоль реки, куда и сливались все отходы. Улицы не мостились и не освещались, впрочем, как и центральная рыночная площадь. Прямо в центре города располагались еврейские скотобойни. На рыночной площади приезжающие торговцы продавали местные товары — бакалею и молочные продукты — прямо с телег, служивших одновременно складом, магазином и прилавком. Коровы и козы бродили по городу среди не огороженных домов. Прибавьте к этому тягучий запах навоза и густую вонь скотобоен, выходивших на рыночную площадь, и вы получите полное представление об ароматах Староконстантинова, соединявшего в себе одновременно маленький городок и большую деревню.

В XIX веке Староконстантинов мало изменился. Вот впечатления некоего Н. Зюца, человека широких взглядов, офицера 45-го Азовского Его императорского высочества великого князя Бориса пехотного полка. Он писал в 80-е гг.: «Мы знаем, что Староконстантинов грязен сверх всякой меры, но если мы захотим выяснить причины такого положения, мы, возможно, узнаем, что даже евреи, кого обычно в этом упрекают, не имеют к этому отношения… проехать по улицам города — настоящее испытание, так как они не мощеные. Камни, бывшие когда-то мостовой, давно утонули в грязи. Так что во время дождя они только мешают проехать». И добавляет: «Санитарное состояние города ужасно, если судить по здоровью горожан».

 

Урбанизация местечка

Православные крестьяне были сельским лицом Староконстантинова, тогда как евреи всячески споспешествовали его урбанизации. Они строили дома как постоялые дворы и корчмы для пребывающих в постоянном движении представителей чиновного и торгового сословия. В начале XIX в. в городе был только один купец третьей гильдии из православных и 12 — из евреев. Да еще один купец второй гильдии (вторая по капиталу степень в торговле), тоже еврей, скорее всего — Дувид Штейнберг, нувориш по самым высоким экономическим стандартам того времени. В 1796 г. староконстантиновские евреи заново выбрали кагал, местную еврейскую общинную организацию, состоящую из 16 старост, среди которых самыми влиятельными оказались Штейнберг, богатейший человек в городе, а также некий Мошко Берман, гильдейский купец, торговавший солью.

Если прибавить к вышеперечисленным жителям Староконстантинова еще и 102 представителя местной еврейской торговой элиты обоих полов, то получим представление о количестве евреев высшего и среднего классов в городе. Богатейшие евреи составляли немногим более 1 % староконстантиновской еврейской общины. Горожане-христиане (помимо крестьян) насчитывали 300 мужчин и 286 женщин, а на долю евреев здесь приходилось 7313 (из них 3625 мужчин и 3688 женщин), то есть 67 % городского населения.

Евреи несли ответственность за большую часть местечкового хозяйства, остававшегося заурядным и недоразвитым. Так что у Мошко Бланка были свои резоны недолюбливать родное местечко. Без учета торговли зерном и продуктами земледелия, город приносил ежегодно в казну Ржевуской чистого дохода 24 450 рублей серебром. Традиционно занятые в такой отрасли хозяйства, как аренда постоялых дворов, мукомольных мельниц, рыболовных прудов, производства медовухи и вина (землевладение евреям было запрещено), евреи платили Ржевуской 16 286 рублей серебром за одни только предоставленные им арендные привилегии. Евреи открыли 46 постоялых дворов в этом уезде. Вместе с другими жителями местечка они платили чинш — регулярный фиксированный оброк за недвижимое имущество — примерно 8163 рубля серебром в год. Поскольку евреям принадлежала треть всех домов в городе, они, по видимости, вносили как минимум треть всей суммы оброка. Таким образом, евреи — 67 % от общего населения местечка — обеспечивали по крайней мере 75 % городского дохода.

Самые богатые зарабатывали торговлей. Исаак Грунберг, Абрам Монита и Йос Каплан покупали товары оптом в австрийских Бродах и продавали в розницу в Житомире, Бердичеве и Староконстантинове. Но не следует переоценивать личное благополучие некоторых староконстантиновских евреев. В одной хате жило 3 человека крестьян, тогда как евреев приходилось 12–15 человек на один дом. В отличие от крестьян, однако, евреи были свободными налогоплательщиками, хотя многие из них едва сводили концы с концами, не говоря уже о том, чтобы платить налоги.

Мошко Бланк вполне мог платить налоги и мечтал войти в староконстантиновскую экономическую элиту, однако местечко, где % населения с трудом перебивалось, его мало устраивало. В особенности ему был противен исключительно традиционный характер местечка.

В середине XIX в. в Староконстантинове насчитывалось 25 еврейских молельных домов, где регулярно молилось 1379 человек (женщин губернские ревизоры обычно не считали). У 5 официально зарегистрированных меламедов (частных учителей), открывших небольшие ешиботы — еврейские училища низшего разряда, обучалось 26 студентов, изучающих Талмуд. В городе также функционировали хедеры, начальные школы, где обучалось 263 еврейских ребенка. За отсутствием специальных помещений хедером служил учительский дом, где 10–15 учеников теснились в гостиной вокруг обеденного стола поближе к печке. Староконстантиновские евреи гордились своим традиционным образованием и выкладывали за него последние гроши. Книги на древнееврейском — гомилетика, Тора с комментариями, раввинистические трактаты и респонсы, сочинения по этике (мусар), хасидские сочинения и даже каббала — стоили дорого: от 70 коп. до 2 рублей серебром, и все же при скудных своих доходах евреи тратились на книги.

В местечке книгу приобретали, чтобы ее читать, а не ставить на полку. Богатый гильдейский купец из близлежащего местечка Радзивилов жаловался столичным властям, что во всей Волынской губернии около миллиона книг на древнееврейском, а в одном Староконстантинове — около 20 000. Даже если он сильно преувеличил, его подсчеты означают, что каждый еврей имел в своем распоряжении по крайней мере 2–3 книги. Учитывая, что одна книга стоила столько, сколько дойная коза, этот факт заслуживает самого пристального внимания. Во всяком случае, когда министерские чиновники проводили в 1820-х гг. подсчет еврейских образовательных учреждений, они не обнаружили ни еврейских детей, посещавших русскую начальную школу, ни русских школ для еврейских детей — красноречивое свидетельство традиционного устройства еврейской общины, не тронутой всем тем, что власти именовали просвещением и что они считали основой светского образования.

Положение вряд ли изменилось во второй четверти века, поскольку в 1846 г. ни в одной начальной школе Староконстантинова, где преподавали еврейские учителя, получившие государственную лицензию, русский язык в программу включен не был. По отчетам 1847 г. в местечке не было даже талмуд-торы, начальной школы для бедных детей на государственном обеспечении, где преподавались светские предметы и русский язык. Вместо этого там насчитывалось около 54 хедера среднего разряда, где обучалось 412 учеников, 77 хедера низшего разряда с 1434 учениками и вдобавок — 162 частных меламеда, у которых на обучении состояло около 600 продвинутых учеников. Позже, в 1860-е гг. староконстантиновские евреи согласились открыть еврейскую школу нового типа с русским языком и светскими предметами. И то из 25 записавшихся в нее учеников только 10 регулярно посещали занятия. Мошко Бланк полагал, что ассимиляция евреев в господствующую русскую культуру была бы единственным спасительным выходом из нецивилизованного и затхлого еврейского мирка, безнадежно погрязшего в никчемной обрядности и оскорбительных предрассудках. Не удивительно, что Мошко, как мы увидим, мечтал о большом русском административном городе, подальше от надоевшего ему традиционного еврейства.

Несмотря на свой традиционный характер, староконстантиновская община была весьма разношерстной, и расслоение задевало не только хозяйственную сторону жизни. Как и жители других местечек, здешние евреи никак не могли прийти к единому мнению, какой молельный дом теплее и в какой корчме вино слаще. Они скандалили друг с другом из-за постояльца, ищущего постоялый двор, или покупателя, пришедшего за отрезом холста. Местечковые евреи спорили до одури, принимая ту или другую сторону в тяжбах богатейших купцов города, и не могли уняться, торгуясь о цене соленых огурцов. Они ходили жаловаться старшинам кагала, если некоему еврею дали на постой трех офицеров расквартированного в местечке пехотного полка, в то время как его сосед получал только двух.

Староконстантиновские евреи вносили деньги на развитие городской инфраструктуры, надеясь таким образом заслужить доверие начальства и добиться большего влияния на еврейскую общину. Так, например, некий сторонний наблюдатель (нееврейского происхождения) с одобрением отзывался о деятельности Израиля Эпштейна и Авраама Красносельского, местных филантропов, которые в середине XIX в. дали существенную сумму на устройство в городе еврейской больницы на 20 коек, первой городской публичной библиотеки и первой светской еврейской школы. Разумеется, староконстантиновские евреи всегда и везде спорили о том, чей цадик — глава хасидской общины — ближе к Богу, чей магид-проповедник лучше объясняет недельный раздел Торы и чей сын знает наизусть больше текстов из Талмуда.

Кроме евреев, соблюдающих традиции и изучающих Тору, в городе жили также и еврейские контрабандисты, дружившие с таможенниками; евреи-пьяницы, известные местным трактирщикам как дебоширы; евреи-бродяги, которых рядовые домовладельцы подозревали в воровских наклонностях. Контрабандисты регулярно платили староконстантиновскому суду и таможенникам определенную сумму из своих доходов — наличными, полынной водкой, кофе, сахаром или колониальным чаем. Те же, кто не хотел делиться, становились жертвами пристрастности местных судов. Одним словом, жизнь в местечке кипела. Анонимный осведомитель рассказывает невероятную историю о том, как полицмейстер Константин Грек шел пьяный по городу, поддерживаемый с обеих сторон двумя подвыпившими проститутками-еврейками, а за ними следом шел еврейский оркестр, исполнявший Марш Кошута, и все это на глазах веселых горожан, евреев и христиан, кричавших им вослед: «Шапки долой! Ура!»

 

Богу Богово

Каким бы пестрым ни было население города, еврейские бродяги и верноподданные горожане ценили одно и то же: теплый дом, здоровых детей, постоянных покупателей и горячую еду, но особенно они ценили благословение хасидского цадика, чья исключительная магическая сила и близость к Всевышнему обеспечивали еврею все вышеперечисленное. Хасидизм родился как движение религиозного энтузиазма, завладевшее помыслами и сердцами тысяч евреев, мужчин и женщин. Хасидизм распространился за четверть века по огромной территории Восточной Европы. Хасиды пользовались особой популярностью на Волыни и в Староконстантинове.

Евреи всячески поддерживали своих хасидских наставников, чья проповедь возвышала последователей в собственных глазах, вне зависимости от их общественного положения и финансового статуса. Хасиды учили, что не столько и не только изучение Талмуда приближает человека к Богу, сколько самая обыкновенная молитва, произнесенная с особым душевным подъемом и особой сосредоточенностью. Они учили, что даже такие низменные существа, как женщины, хранят в себе божественную искру и заслуживают духовного подъема, — весьма необычный взгляд для женоненавистнического еврейского (и нееврейского) общества той поры.

Помощи, совета, исцеления и благословения у хасидских лидеров искали и зажиточные, и бедные евреи. Двор цадика стал для евреев новым Иерусалимским храмом, стол в центре хасидского застолья — алтарем, объедки с тарелки цадика — останками священнической жертвы, а слова цадика — самым что ни на есть божественным откровением. Староконстантиновский купец Пинхас Бромберг, поставщик Житомирского военного госпиталя, писал жене из Санкт-Петербурга, что он обязан своим громадным состоянием и влиянием исключительно духовному покровительству рабби Израиля, цадика из Ружина, известного как Ружинский ребе. В 20-е и 30-е гг. он был, наверное, самым влиятельным хасидским лидером в черте оседлости. Говоря о духовном покровительстве, Бромберг имел в виду, что Израиль из Ружина предстательствует перед Всевышним за Бромберга и молится о его, Бромберга, процветании и успехе. Преданный Российской империи и одновременно своим хасидским обычаям, Бромберг надевал зеленого сукна цивильное платье, когда встречался с министрами в Санкт-Петербурге, но на шабат даже в столице он надевал штраймл, меховую хасидскую шапку. Мошко Бланк решительно презирал всех этих хасидов. Как мы увидим в дальнейшем, Бланк доносил на них правительственным чиновникам как на подрывной элемент не только потому, что держал их за шарлатанов, но также потому, что ему было обидно наблюдать, с каким рвением еврейская экономическая элита поддерживает хасидских цадиков.

Евреи Староконстантинова отправляли богослужение в своих многочисленных молельных домах. Но на Дни трепета они собирались в Большой городской синагоге, к которой нежно обращались в женском роде (хотя надо было бы в мужском) — бейс-кнессес ха-гедуле, что и было отражено на титульном листе синагогального пинкаса, книги записей староконстантиновской общины. Синагога представляла собой великолепное каменное строение с железной кровлей. Запрещая хасидскую литургию и хасидские молитвенники, нашпигованные каббалистическими глоссами и литургическими новшествами, эта синагога воплотила собой безуспешную попытку воспротивиться проникновению обычаев хасидизма в традиционный еврейский уклад. Впрочем, однако, старейшинам Большой синагоги приходилось блюсти корректность, поскольку разнообразные хасидские сообщества окружали со всех сторон этот миснагидский — то есть антихасидский — оплот, религиозную институцию литовского иудаизма. Старейшины, кроме всего прочего, разрешали хасидам пользоваться синагогой как местом хранения своей религиозной утвари. Последователи хасидских обрядов собирались главным образом в местном молельном доме или в хасидском бейс-мидраше, «доме учения», который назывался Мяскивкер клойз, по имени покойного богатого мясника Йосифа Мяскивкера.

Помимо вновь появившихся хасидских молельных домов в Староконстантинове возникло, по крайней мере, 5 благотворительных организаций хасидского направления: религиозное братство «Нер Тамид» (Вечная лампада), общество «Приют странствующих», Братство изучающих Мишну и Талмуд, Общество священных записей (и добрых дел), а также еще один Большой молельный дом Братства изучающих Мишну. Все эти братства зиждились на мистических новшествах в литургии, все они продвигали изучение каббалы и все занимались благотворительностью. Некоторые благотворители из этих хасидских обществ привезли в город самого рабби Авраама Иехошуа Хешеля, известного как Аптер ребе, проживавшего в Меджибоже на Подолии: рабби Хешель приветствовал добродетельность этих обществ и оставил соответствующие благословения в их общинных книгах. Члены этих братств представляли собой духовную элиту местечка, они были самыми богословски образованными евреями Староконстантинова. Мошко Бланк был не их поля ягода и с ними дела не имел.

Большая синагога и Большой хасидский молельный дом представляли две главные религиозные силы города. Третья была социоэкономической — речь идет о кагале, еврейской общинной организации, отвечавшей за сбор налогов, благотворительность, благосостояние еврейских учебных и религиозных заведений, а после введения для евреев воинской повинности в 1827 — также за рекрутские списки. Староконстантиновский кагал состоял из 4 старейшин с гильдейским купцом Мошко Берманом во главе. Еврейский кагал был благочестивой по форме, прагматической по сфере деятельности и меркантилистской по сути институцией. Члены староконстантиновского кагала возглавляли также Погребальное братство, самую богатую и влиятельную еврейскую институцию в местечке. Это братство распределяло пожертвования городских торговцев поровну между хасидскими и нехасидскими сообществами, согласно дотошно составленному списку дарителей и получателей, сохранившемуся в книге записей Большой синагоги. Взаимодействие хасидских и нехасидских институтов в Староконстантинове позволяет предположить, что местные руководители нашли действенный способ подключить хасидов к полноценной — за пределами групповой и религиозной вражды — общинной жизни местечка.

Когда Мошко Бланк решил восстать против хасидского засилья, он полагал, что способствует просвещению мракобесов и искоренению их темных каббалистических верований, хотя, по сути, он шел против кагала, Большой синагоги, еврейских благотворительных братств и хасидских групп — одним словом, против всех. Как мы вскоре убедимся, община, хотя и неоднородная культурно, социально и экономически, отреагировала на поступки Мошко единодушно, возненавидев доносчика.

 

Казнь египетская

Местечковые евреи черты оседлости не так боялись рекрутчины, как они боялись пожаров, сезонного бедствия черты оседлости. Архивные документы Волынской, Подольской и Киевской губерний свидетельствуют, что в первой половине XIX в. для жителей местечек и городской администрации пожары были настоящей чумой. Из-за пожаров в 20–30-е гг. сотни еврейских и христианских семей остались без крова в таких городах и местечках, как Балта, Гайсин, Летичев, Шепетовка, Сокаль и Судилков, а также в десятках других населенных пунктах черты. Пожар 1843 г. в Сатанове уничтожил 21 дом, где проживали христиане, и 9 еврейских домов, а также еврейскую баню (микву), больницу и скотобойню. Меджибожский пожар 1842 г. всего за 45 минут уничтожил 27 христианских домов и 21 еврейский дом в городе. Ветреная погода и засуха 1841 г. стали причиной пожара в местечке Махновка, где сгорело 4 кирпичных и 23 деревянных дома, школьное здание и городской магистрат; батальон Селенгинского полка, усиленный пожарной командой Махновки и местной полицией, так и не смог остановить это бедствие.

Иногда пожар истреблял весь город. За несколько лет до опустошительного пожара 1808 г. в Староконстантинове пожар в соседнем Луцке разрушил 96 каменных домов, 200 деревянных, 23 каменные лавки, 25 каменных полуподвалов и 220 складов, причинив ущерба примерно на 215 830 рублей серебром. Новый пожар поразил Луцк сухим и ветреным летом 1848 г. Сгорели, кроме деревянных и каменных домов, все городские зерновые амбары и 2 громадных католических монастыря: бернар-динский и доминиканский. Уездной администрации пришлось расселить пострадавших горожан в ближайших деревнях и обратиться к столичным властям с просьбой разрешить воспользоваться строительным материалом из принадлежащих государству лесов для постройки новых домов.

Староконстантинов пережил несколько опустошительных пожаров, таких как в 1808 и в 1818 г. Несколькими годами позже, когда Мошко Бланк проживал уже в волынском губернском городе Житомире, 3 августа 1836 г. в Староконстантинове случился новый пожар. Огонь вырвался из трубы на крыше дома Зиси Топоровского, спалил соломенную крышу, перекинулся на три ближайших дома, разрушил их до основания и уничтожил столбы, на которых держались ворота, — причем ворота упали и погребли под собой двух евреев. Испуганные староконстантиновские обитатели, насторожившись, установили ночную стражу и учредили суд над двумя бродягами, которых они заподозрили в поджоге, хотя и не смогли доказать их виновность.

Последовали новые пожары. В 1844 г. огонь поглотил здание магистрата и казенную палату, еврейские лавки на базарной площади — первостепенной важности постройки с точки зрения городского хозяйства и благотворительности, а также большинство деревянных домов города. Около 170 евреев потеряли имущества на сумму от 50 до 200 рублей; около 120 — от 300 до 2000 рублей и 30 землевладельцев и чиновников потеряли имущества примерно на 600 руб. каждый. Начальник местной полиции посчитал, что всего нанесено ущерба примерно на 150 000 рублей — астрономическая сумма по тем временам. Министр внутренних дел Лев Перовский так расстроился, получив эти данные, что назначил немедленную компенсацию каждому городскому жителю по 3 руб. серебром и освободил город от уплаты задолженностей и налогов в казну на несколько лет вперед.

Задолго до того, как начались погромы и революции, местечко натерпелось от пожаров. Лишившись крыши над головой, евреи потянулись в крупные города. В уездных и губернских центрах было больше каменных домов, пожарные команды были лучше оснащены, городская администрация более эффективна, плюс санитарные условия были лучше, чем в местечке, не говоря уже о более выгодных возможностях по найму. Города, конечно, спасали от сезонных летних пожаров, но и там не было защиты от радикальных реформ Николая I, припасенных им для евреев. В 1827 г. Николай ввел натуральную воинскую повинность для евреев, и отныне рекрутчина перешла в ранг самого болезненного вопроса местных общин. Нововведение, которое власти замыслили для наилучшего слияния евреев с русским обществом, сами евреи черты оседлости называли гзейре, на идише — «беда» или «Божья кара». Староконстантинов отличился: реакция местных евреев на введение воинской повинности до безумия напугала правительство, и оно ввело драконовские меры, дабы раз и навсегда подавить общинное неповиновение.

В конце сентября 1827 г., спустя 2–3 недели после публикации Указа о рекрутской повинности, стало ясно, что император не собирается отменять нововведенную меру — вопреки тому, чего ожидали еврейские представители, заплатившие немалые взятки высшим государственным сановникам, — и что местные городские власти и еврейские старшины вынуждены будут этот указ исполнять. Полицмейстер Круковский отправился к старейшинам кагала, собравшимся в доме некоего Йоси Гарштейна, специально чтобы подтвердить монаршую волю. Юдка Рубинштейн, Шмуль Ландо, Абрахам Красносельский, Шмелке Зинковельский и другие гильдейские купцы-евреи из числа богатейших в городе также почтили своим присутствием собрание катальных старшин. Вокруг Гарштейнова дома стали собираться толпы евреев. До них, наконец, дошло, что сбор денег с целью воспрепятствовать введению рекрутчины ни к чему не привел и что последние копейки, которые они собирали для еврейских депутатов, обивающих министерские пороги в столице, пропали втуне. Атмосфера накалилась еще больше, когда стало ясно, что никто из именитых горожан не выйдет к простым жителям местечка и не успокоит их. Озлобленная и выведенная из себя неведением толпа принялась крушить дома, корчмы и лавки местных евреев-богатеев. Городничий немедленно отдал приказ разогнать взбунтовавшуюся толпу и восстановить порядок.

Кому-то удалось убежать, кто-то, наоборот, остался. В результате полиция арестовала шестерых евреев, среди которых не было ни старшин кагала, ни купцов. Позднее городничий попросил прислать воинское подразделение, чтобы расквартировать его в местечке и пресечь дальнейшие стычки. Начальство приказало провести расследование, а местная администрация распорядилась судить военным судом всякого, кто упорствовал в противоправительственных намерениях. Со временем эти волнения в Староконстантинове назвали чуть ли не антирекрутским восстанием.

Мятеж в Староконстантинове следует рассмотреть в ином свете. Конечно, он не был организованной попыткой воспротивиться введению рекрутчины. Скорее это было вполне понятное возмущение обывателей, направленное против верхушки еврейской общины, а не против царской администрации. В середине 1820-х гг. староконстантиновские евреи, как и тысячи других евреев черты, с готовностью отдавали последние копейки, чтобы поддержать еврейских депутатов, которых общины направляли в Санкт-Петербург. Еврейские общинные деятели пытались подкупить русских государственных сановников и помешать таким образом распространению на евреев рекрутской повинности. Когда же этот план провалился, еврейские обыватели поняли, что денежки их пропали втуне, зато перспектива увидеть своих сыновей в солдатском мундире, наоборот, отчетливо замаячила на горизонте. Простые еврейские обыватели хорошо знали, что какой-нибудь гильдейский купец или старшина кагала сделают все возможное, чтобы откупиться и спасти сына или племянника от рекрутчины. Разумеется, местечковые евреи, как и крестьяне окружающих сел, были настроены решительно против того, чтобы отдавать сыновей в армию, но они не были мятежниками. У них не было ни желания, ни требуемой дерзости, дабы бросить вызов властям. Хотя, разумеется, в доносах Мошко Бланка местечковые евреи представлялись неблагонадежными, заносчивыми субъектами, антиправительственно настроенными религиозными фанатиками. Впрочем, такими они виделись ему только с безопасного расстояния — из губернского города Житомира.

 

Город его мечты

В Житомире Мошко Бланк нашел все то, чего ему недоставало в Староконстантинове. В отличие от Староконстантинова Житомир никогда не был грязным, невыразительным местечком. Напротив, он был известен изумительными городскими ландшафтами. И в городе было сухо. Житомир раскинулся на живописных, из кварца и гранита, холмах вдоль р. Тетерев. Подобно Киеву, Минску и Вильно он был важным административным центром. Заложенный, возможно, еще во времена Киевской Руси, Житомир в прадавние времена стал воеводским центром Речи Посполитой. Городу было даровано Магдебургское право в середине XV в. В XVII в. Житомир стал центром польско-католического образования. После второго раздела Польши в 1793 г. российская государственная администрация подтвердила статус Житомира как центра Волынской губернии. Накануне войны с Наполеоном в городе побывал фельдмаршал Михаил Кутузов, а позднее генерал Петр Багратион.

С точки зрения приезжего из Санкт-Петербурга Житомир выглядел действительно провинциальным городом, но это был настоящий губернский центр. Здесь было все еще ощутимо польское присутствие. С начала XIX в. в городе появляются внушительные каменные здания: католическая семинария Св. Яна из Дуклы; величественное здание кафедрального собора Св. Софии, группа барочных зданий бернардинского монастыря. В начале XIX в. столичные власти приняли решение о том, чтобы разместить в Житомире несколько административных институтов, таких как губернский и уездный суды, городские службы, торговую управу, тюрьму, губернскую школу и магистрат. Для этих учреждений администрация к 20-м гг. объявила подряды на строительство и построила каменные здания в стиле русского классицизма. В 20–30-е гг. в центре города появляются великолепные каменные православные церкви в стиле русского барокко, включая Крестосвятительскую церковь. В XIX в. городские власти заказали постройку кирпичного здания для почтовой службы с постоялым двором, торговыми рядами, конюшней для извозчиков и помещениями для руководства почт.

Несмотря на старинные католические постройки и 43 мануфактуры, которыми все еще владели польские магнаты, Житомир был, безусловно, русским городом. Форменная одежда гражданских чиновников и мундиры военного гарнизона, то и дело мелькавшие на улицах города, наглядно свидетельствовали о присутствии здесь государственной бюрократии. В отличие от места предыдущего жительства Мошко Бланка, Житомир в 10-е гг. XIX в. был гораздо менее еврейским: евреи здесь составляли всего Уз населения. Также и торговцы-евреи не преобладали здесь, как в Староконстантинове, а насчитывали едва ли 25 % от всех торговцев Житомира.

Изо всех сил стремясь поддержать городское хозяйство и поспособствовать улучшению внешнего вида города, столичные власти строили здания и изыскивали всяческие способы привлечь состоятельных людей в Житомир — только чтобы ослабить влияние неуправляемого, неконтролируемого, чудовищного конкурента, который рос вширь и влияние которого в регионе было огромным: близлежащего города Бердичева. Расположенный в 40 верстах к югу от Житомира, Бердичев был в это время крупнейшим торговым центром черты, хотя он и оставался местечком — частновладельческим городом князя Матвея Радзивилла.

Чтобы поднять один город за счет другого, русская администрация подстрекала города к постоянному соперничеству, стравливая Житомир, с его административными институциями, и Бердичев, где не было ни торговой управы, ни магистрата. Более ста христианских и еврейских торговцев просили губернские и столичные власти учредить и в Бердичеве присутственные места. Они жаловались, что при любой малейшей надобности — решить ли налоговые вопросы, возобновить ли просроченные документы, испросить ли новые торговые сертификаты, получить ли разрешение на торговлю или участие в судебном процессе, — им приходилось тащиться в Житомир. Более тысячи торгующих евреев из Бердичева тратили в среднем около 10 руб. на поездку в Житомир, не считая расходов уже в самом Житомире, чтобы выправить нужный документ. Так что купцы и торговцы тратили на эти поездки до 20 000 руб. в год, и притом без всякой выгоды для своего города, а наоборот, в ущерб.

Столичные власти отвечали, что они конечно же заинтересованы в установлении дружеских отношений между двумя городами и что они ждут ответа житомирских евреев. А житомирцы ответили, что они, несомненно, потеряют, если Бердичев станет административно независимым. Тогда администрация, как и следовало ожидать в тяжбе частновладельческого местечка и казенного русского города, повернулась лицом к Житомиру и спиной к Бердичеву. И пока в течение нескольких лет продолжалась война двух городов, бюрократы из Санкт-Петербурга и Киева неявно потворствовали Житомиру. Бердичевские торговцы-евреи их не очень заботили, хотя те и приносили ежегодно 122 500 руб. серебром в городскую казну. Власти хотели и сохранить административный статус Житомира, и не потерять весомые взносы бердичевских евреев.

Такое положение вещей вынуждало зажиточных евреев бросать Бердичев и переезжать в Житомир. Так, туда перенесли свое дело Мошко Губерман и Яков Гальперин, еврейские банкиры Бердичева. Купец второй гильдии Вайншток, поставщик армии и откупщик акцизной водки, также осел в Житомире. Подобно Мошко Бланку из Староконстантинова в Житомир перебрался с семьей Пинхас Бромберг и здесь стал поставщиком большого военного госпиталя. К 1830 г. в Житомире уже было немало богатейших евреев, оказывавших услуги русской государственной бюрократии. Штатный врач Трахтенберг, из евреев, в течение 13 лет служил в житомирском магистрате, пока в 1833 г. местной администрацией не был получен приказ из Санкт-Петербурга избавиться от всех занимавших официальные посты нехристей.

Богатые еврейские предприниматели и гильдейские купцы стали арендаторами житомирских почт: Лейб Бродский поставил 72 лошади, Файфель Гишерман — 33, а Вениамин Ратнер — 28. Житомирские торговцы-евреи были так убеждены в приносимой ими государству пользе, что в 1828 г. они обратились с ходатайством к столичным властям, мол, чтобы их, полезных евреев, освободили от рекрутской повинности. Даже преступность в Житомире была «беловоротничковая»: здесь занимались подделкой российской серебряной монеты, делом трудным и требующим высокой квалификации; монеты делали из солдатских пуговиц, предпочитая это спокойное ремесло разбою и контрабанде.

Для Санкт-Петербурга Житомир служил плацдармом, на котором начальство экспериментировало с широкомасштабной еврейской реформой. К 30-м гг. центральная администрация закрыла все типографии черты оседлости, намереваясь воспрепятствовать изданию книг, которые она считала вредными — хасидского и каббалистического содержания. Разрешено было оставить только два издательских дома: в Вильне и в Житомире. Братья Шапиро, бывшие владельцы известной типографии в местечке Славута, предложили самую высокую цену на торгах и получили разрешение открыть свою типографию в Житомире, где и поселились. Их типография из 17-ти печатных станков, выпускавшая десятки тысяч книг в год, произвела на свет целое поколение еврейских и христианских печатников, работавших вместе под одной крышей, и за 30 лет превратилась в один из крупнейших издательских домов в Европе. Житомирская типография субсидировала — по приказу сверху — открытие и содержание новых государственных школ для евреев, выделяя на это дело около 4350 серебряных рублей в год. Позже, в 1840 г. власти открыли в Житомире раввинскую семинарию, учебный центр, производивший казенных раввинов — лояльных, верноподданных, обмирщенных, русскоговорящих еврейских служителей, поставлявших статистические сведения о еврейских общинах властям и непосредственно подчиненных правительству. Эта семинария, хоть ее и не жаловали местные евреи, привлекла, однако, известных маскилов, представителей еврейского просвещения, таких как Яков Эйхенбаум и Авраам Бер Готлобер, в ряды своих преподавателей.

Хаим Зелиг Слонимский, математик, астроном, создатель арифмометра и поэт, писавший на древнееврейском, стал директором семинарии. Помимо нескольких казенных раввинов эта семинария подготовила также еврейских писателей, журналистов, издателей и ученых, выдающихся представителей русской еврейской интеллигенции, таких как Лев Биншток и Менделе Мойхер-Сфорим. В 60-е гг. в русле политики превращения евреев в полезных субъектов империи власти поддержали открытие Житомирского еврейского ремесленного училища, первого заведения подобного типа в Российской империи.

Еврейская община Житомира гораздо лучше ладила с русскими властями и русским языком, однако же она оставалась в общем и целом традиционной. Когда в городе вблизи центральной рыночной площади появилась раввинская семинария, местных евреев возмутил ее нетрадиционный характер, причем возмутил настолько, что местная община запретила торговцам и купцам посещать молельные службы в семинарии, считая их совершенно трефными, неподобающими для добропорядочного еврея. В Житомире были и свои хасидские лидеры: например, последователи и поклонники рабби Зеева Вольфа, выдающегося хасидского наставника, ученика или сподвижника Израэля бен Элиезера (Баал Шем Това, ок. 1700–1760). В городе находился небольшой хасидский молельный дом, который назывался клойз и который предоставил помещение Братству изучающих Талмуд. Скорее всего, этот молельный дом был назван в честь Дов Бера, Магида из Межерича, ученика Баал Шем Това. Члены этого братства считались последователями рабби Мордехая — Мордехая Тверского из Чернобыльской хасидской династии.

В одном из рассказов цикла «Конармия» Бабель изображает Житомир умирающим еврейским городком, где жилища евреев стоят пустые, «как морг», а хасидский рабби Моталэ сидит у стола, окруженный «бесноватыми» и «лжецами». Но для русской администрации Житомир был городом полезных евреев, а не бесполезных хасидов. Приведем такой пример. В то время, когда Мошко писал свои доносы царю, житомирские кузнецы, члены христианского цеха, жаловались на своих еврейских коллег в Санкт-Петербург. В жалобе говорилось, что евреи — не цеховые мастера, разрешений у них нет — тем не менее они занимаются кузнечным делом и отбивают клиентуру у русских кузнецов. Столичная администрация, которая везде ревностно защищала права православных ремесленников в западных губерниях, на этот раз выступила в защиту евреев. Поскольку-де евреи занимаются кузнечным делом, работают руками, то их следует считать полезными евреями и как таковых защищать от нападок. Генерал-губернатор позволил еврейским кузнецам в Житомире платить налоги наравне с православными кузнецами и цеховыми мастерами, а Сенат добавил, что эти евреи не нуждаются в ремесленных свидетельствах, так как они приобрели навыки своего ремесла опытным путем. К 50-м гг. русская администрация вполне преуспела в создании процветающей и поддающейся реформированию сверху еврейской общины в Житомире, которая к тому же практически обогнала Бердичев количественно, превратилась в самую крупную еврейскую общину Волыни и весьма способствовала тому, чтобы Бердичев начал терять свое первенство.

Для Мошко Бланка Житомир стал благословенным пристанищем. Здесь он обрел все то, чего искал, покинув свой штетл: это был имперский город, воплощение русской власти, город заполненных прихожанами православных церквей и верноподданных государственных чиновников. В Житомире Мошко смог дать светское образование своим детям. Он подружился с чиновниками, которые помогли ему изложить на бумаге его доносы на братьев-евреев; с просвещенными евреями, которые подсказали ему, как изложить свои предложения в письмах царю; с православными священниками, которые помогли ему перейти в христианство; и с местными военными и государственными служащими, споспешествовавшими его обращению. Мошко мирно почил в Житомире, скорее всего в доме дочери, прожив больше 85 лет. Теперь, поскольку мы хорошо себе представляем бланковский контекст — Староконстантинов и Житомир — мы обратимся к частной жизни Мошко Бланка и попытаемся уяснить, исполнилось ли пророчество мадам Финкельштейн.