– Мэн-цзы говорил так: «Шунь родился в Чжупине, переселился в Фуся и умер в Минтяо. Он был из Восточных И. Вэнь-Ван родился в Цичжоу, умер в Би-ин, был из племен Западных И. Эти места отстоят друг от друга более чем на тысячу ли, а по последовательности поколений – более чем на тысячу лет, между тем, воля, которую им удалось осуществить в Срединном владении, была у обоих одинакова, словно сложенные половинки бамбуковой бирки. Выходит, что как у прежних, так и у последующих мудрецов соображения относительно пути истины едины».

– Слова ценят за то, что в них есть смысл. Но смысл откуда-то приходит, а это уже невозможно выразить словами. И все-таки в мире ценят слова. Пусть, пусть в мире их ценят, я же не считаю их ценными, – высказывал свои мысли Яо-цзы, или Учитель Яо, как его называл Вершинин.

Вершинин уплетал рисовые шарики, ловко орудуя палочками. Суворовцев сидел рядом, внимательно слушая. Его явно интересовало происходящее.

Яо – не стукач, даже не банальный информатор Вершинина. Если у последнего и были в жизни друзья, то, пожалуй, единственным другом он считал именно его, Яо.

В своих соображениях относительно брелков как контейнеров для наркоты Вершинин, пытаясь найти ниточку, окончательно запутался. Скорее всего, размышлял он, это бизнес какой-то восточно-азиатской группировки, в этом он был почти уверен, но – на этом цепочка его рассуждений обрывалась.

Дальше шли многочисленные варианты, и ни одного точного. А действовать нужно было наверняка. Он заставил себя на время забыть об истории со Скалой и Щукой и туманных и загадочных звонках помощника Седого, Адвоката, тем более что и мыслей-то по этому поводу у него пока не было.

За помощью к Яо Вершинин обращался крайне редко, не желая утруждать Учителя разного рода мирскими проблемами. Но в этот раз он решил прибегнуть к его помощи, и Яо согласился на встречу.

Уже битый час они с Суворовцевым сидели в этом китайском заведении, неотрывно наблюдая за трапезой Яо, смиренно выслушивая его малопонятные мудреные речи и чувствуя, что постепенно впадают в состояние, близкое к медитативному. Подсчитав, что за это время Яо успел влить в себя семнадцать стопок рисовой водки, Суворовцев подумал: «Силен. Однако если он и дальше будет сохранять этот темп, мы так и не услышим конца истории».

– Сетью пользуются при ловле рыбы. Поймав рыбу, забывают про сеть, – продолжал Яо плести свои даосские умственные сети. Вопреки прогнозам Суворовцева, держался он отлично и не проявлял решительно никаких признаков опьянения. – Ловушкой пользуются при ловле зайцев. Поймав зайца, забывают про ловушку. Словами пользуются для выражения смысла. Постигнув смысл, забывают про слова. Где бы мне найти забывшего слова человека, чтобы с ним поговорить?

Верный последователь Конфуция прервал свое повествование, чтобы опрокинуть новую стопку, а Суворовцев, улучив момент, шепнул Вершинину на ухо:

– Дед отличный. Но зачем мы сюда пришли?

– Слушай, слушай, вся информация между строк, – жуя, тихо ответил ему Вершинин.

– Мои слова легко понять и легко им следовать, но никто в мире не понимает их, и никто им не следует...

В следующую секунду голова Яо-цзы мирно и безмятежно повисла. Даосский мыслитель покинул беседу. Впал в глубокую медитацию и продолжил свой разговор с каким-нибудь бодхисатвой, более искушенным в тонких эзотерических материях, нежели Вершинин и Суворовцев, сидевшие напротив и глупо моргавшие глазами.

– Ну, мы его потеряли. Теперь поведай мне, что ты там прочел между строк? – прервал, наконец, затянувшееся молчание Суворовцев.

Вершинин не знал, что ответить. Конечно, он кое-что прочитал между строк Учителя, но это кое-что не имело никакого отношения к наркотикам и ко всему этому узлу с вещью, которую у него просят вернуть и даже убивают ради это людей пачками.

– Я понял. Спасибо за беседу, – поклонился глубоко спящему и уже даже похрапывающему Яо Суворовцев и встал из-за стола.

В это время от дальней темной стены отделилась маленькая хрупкая фигурка молоденькой китаянки, быстро просеменила по залу и подошла к Вершинину.

– Учитель Яо просил, когда он уснет, передать вам это, – прозвенела колокольчиковым голоском девушка, протянула Вершинину листочек бумаги и тут же исчезла, так же быстро, как и появилась.

Это был обыкновенный ресторанный счет.

– Я за твой рис платить не буду, – опережая, сказал Суворовцев.

Вершинин пропустил последнее замечание мимо ушей и внимательно рассмотрел счет. Кроме сумм, предъявленных к оплате за съеденное и выпитое, он прочел МЕЖДУ СТРОК имя «Чанг» и адрес.

– Я заплачу, – сказал он, довольный собой, и аккуратно порвал счет на мелкие кусочки.

Чанга Вершинин знал. И теперь понимал, что все намного серьезнее, чем он думал.

* * *

– Сережа, проверь еще раз правый сектор. Тот, что у рябинки.

– Уже проверил, товарищ полковник.

– И ребятам скажи, чтобы внимательней там.

– Уже сказал.

– Ну, вот и хорошо.

Бердяев выключил селектор и пошел дальше по длинному коридору в другой конец дома. Путь был неблизкий, времени подумать хватало.

Обход собственного загородного дома перед сном стал для него твердо устоявшейся привычкой, с годами отточенной и доведенной до неизменности ритуала. Охранникам, поступавшим к Бердяеву на службу, предписывалось не только формальное ознакомление с основными пунктами этого ритуала, но и безукоризненное практическое исполнение всех его положений. А именно: ежечасный обход территории по указанным маршрутам, визуальный осмотр закрепленного за каждым из охранников сектора посредством прожекторов и так далее. Периодически Бердяев устраивал практические занятия или, иными словами, боевой расчет с разнообразными вводными, например, на случай пожара или нападения.

И все-таки, несмотря на все вышеизложенные меры предосторожности, Бердяев каждую ночь, перед тем как отойти ко сну, лично обходил все посты, лично разговаривал с каждым из охранников и, только убедившись, что все в порядке, удовлетворенный, уходил в свою спальню. Это тоже был ритуал.

– Коля, что у тебя там со связью? – Бердяев уже дошел до конца коридора и теперь говорил по селектору с охранником четвертого поста.

– Уже наладили, товарищ полковник.

– А что было?

– Сбой программы. В общем, пустяки.

– Коля, я не люблю этого слова. Самые большие проблемы возникают именно из-за пустяков.

– Виноват, товарищ полковник.

«Уволю я тебя, вот и будут тоже пустяки», – подумал Бердяев и тронулся в обратный путь.

Когда он вошел в спальню, телефон уже вовсю трезвонил. Это был Суворовцев. Он попросил взвод спецназа для подкрепления в проведении операции.

– Я не верю своим ушам, – усмехнувшись, прервал его Бердяев. – Ты всего третий день у нас и уже просишь спецназ? Что же будет через неделю? А через месяц? Скажи, Вершинин сейчас рядом с тобой?

– Так точно, – не сразу ответил Суворовцев.

– Я так и думал. Разочаровываешь меня, Суворовцев. Я-то думал, что ты-то! Уж никак под влияние нашего Рэмбо не попадешь, с твоими-то мозгами. Конечно, если Вершинин с тобой, – то, конечно, спецназ. Таманскую дивизию предупредить? Чтобы тоже движки вертолетов держали прогретыми и парашюты проверили, нет? Так вот, майор, я такого приказа не дам! Ты меня понял?! Все.

Бердяев повесил трубку, беззвучно выругался и пошел к кровати – роскошному, двуспальному лежбищу. Отбросил одеяло, немного подумав, прошел к шкафу и достал из него манекен мужеского пола. Уложил его на постель вместо себя и плотно накрыл одеялом. Придав кукле естественную позу спящего человека, посмотрел на дело рук своих и остался вполне доволен. Теперь можно было устраиваться спать и самому. Он выключил свет, взял подушку, бросил ее под кровать и полез туда сам.

Страх, давно и прочно поселившийся в душе этого человека, заставлял его совершать такие поступки и диктовал такое поведение, что постороннему они показались бы по крайней мере странными. Но в том-то и дело, что между ним и его Страхом никого из посторонних давно уже не было – ни семьи, ни друзей, ни даже просто хороших знакомых.

Страх меняет человека. Медленно, но навсегда.

* * *

Есть такие моменты – моменты принятия решения. Это как принятие решения в авиации – есть высота, на которой летчик должен решиться – либо сажать самолет, либо уйти на второй круг, чтобы повторить попытку. После этой высоты изменить уже ничего нельзя.

В молодости, признаюсь, волновался. Вот именно, от понимания, что после этой невидимой черты – изменить уже ничего нельзя. Не могу сказать, что сейчас чувство волнения полностью покинуло меня. Оно всегда рядом. Но важно, чтобы волнение было за спиной, а не перед глазами. Ты должен понимать, что принимаешь важное решение. Но, приняв его, должен уметь отбросить с определенного момента всю аналитику, все сомнения. Должен действовать неумолимо и точно, как меч самурая. Дзигоро Кано об этом говорил: «...прежде чем сделать первый шаг, чтобы войти на татами, хорошо подумай. Но не думай, прежде чем делать второй. Просто иди и победи».

Я не верю, что Вершинин с ними, и не верю, что он провоцирует меня. Нет, я по-прежнему это допускаю, потому что жизнь и эта работа убедили меня в том, что допускать нужно все. И все же я думаю, что должен сделать то, что предложил Вершинин, – разведку боем. Таким образом, окончательно проверю и гипотезу о способе трафика, предложенную Вершининым, и самого Вершинина.

А, чуть не забыл. В очередной раз проверю – и самого себя.

На бегу, уже на бегу, читаю несколько слов. Не могу себе отказать. Может быть, эта наивная жительница Сети и есть тот самый голос Вселенной, который хочет мне что-то подсказать? Надо быть внимательным даже к самым тихим и нелепым голосам. Так говорил не Дзигоро Кано. Так говорил мой собственный опыт.

Читаю.

Настенька to Охотник

Привет! Я хотела бы, чтобы ты мне ответил вот на такой вопрос – как правильно жить? Чтобы не по-идиотски? Не сомневаться ни в чем, быть смелой, делать кучу дебильных ошибок, потом плакать над ними и гордиться тем, что жизнь «такая, наполненная эмоциями»? Или – все сто раз взвешивать, не делать ошибок, но адски скучать? А? Чему учит твой темный лес? А? Жду.

Ответ ей пишу уже даже не на бегу, а на лету. С лету.

Охотник to Настенька

Слушай голос, который тише всех. Он тебе скажет, что правда, а что пыль.

Расскажи, кто ты.

Прости, Настенька. Надо было ответить тебе поподробнее, повежливей, но, если ты так умна, как хочешь казаться и даже уже кажешься мне, – ты поймешь.

Все. Точка принятия решения пройдена.

Теперь – только мы и они.

* * *

Вижу необходимость в проведении операции по обнаружению и пресечению новых способов наркотрафика. Прошу дополнительных полномочий, так как официальным способом добиться подобных полномочий у полковника Бердяева не удалось.

Уверен, что майор Вершинин может обладать информацией, имеющей отношение к версии о глобальных планах Сорса.

* * *

Бердяев не дал разрешения на проведение операции. В общем, Вершинин другого и не ожидал. Поэтому им с Суворовцевым пришлось принимать решение на свой страх и риск. И оно было принято.

Для Вершинина такой способ жить довольно привычный. Победителей не судят – это, как известно, его стиль.

Они вошли в кабинет Суворовцева. Надо было подготовить оружие и собрать все необходимое для операции. Суворовцев включил свет.

– Ох ты! Ну дурак! – выругался Вершинин и тут же погасил его.

– В чем дело?

– Познакомься, это моя дочь, – шепотом пояснил он. – Я же сам ей позвонил, чтобы она приехала за деньгами. Вот дурак! Забыл с этой наркотой чертовой.

В темноте Суворовцев разглядел неясный силуэт девочки-подростка. С надетыми наушниками, она крепко спала на столе – теперь его, Суворовцева, рабочем столе.

Вряд ли это ему понравилось, но он понимающе кивнул и тихо проговорил:

– Что ж ты так? Как мог забыть?

– Пусть спит, ей завтра в школу.

– О, да ты, наверное, регулярно проверяешь ее дневник.

– Давай, и ты тоже, дави на меня. Я плохой отец, плохой муж. Да. Конечно. Бейте меня все!

Вершинин открыл сейф, достал все деньги, одолженные ему Суворовцевым, аккуратно их свернул и положил дочери в карман куртки.

– Пора, – буркнул он и полез в сейф за пистолетом.

Суворовцев открыл шкаф и вынул из него большую армейскую сумку, набитую до отказа.

– У меня все готово.

– Шутишь? – Вершинин ползал вокруг сейфа на четвереньках, собирая высыпавшиеся из коробки патроны.

– У меня всегда наготове эта сумка. «Тревожная сумка».

– Да ты просто маньяк. Ходит с чемоданчиком, в шкафу держит «тревожную сумку». Ты родился в бронике, да? И первым делом проверил досье акушера? Я угадал?

– Зря иронизируешь. Просто я не трачу время вот на это. – Суворовцев с усмешкой посмотрел на попытки Вершинина набить карманы патронами. – Рекомендую тебе завести такую же сумку. Один раз ее собрал и всегда спокоен.

– И что у тебя там? Любимые книжки? Бианки, Пришвин, УПК?

– Да, я люблю Бианки, – спокойно ответил Суворовцев. – А в сумке – оружие, боеприпасы, бронежилет, сухой паек на трое суток, комплект теплого белья, медикаменты, пара нужных приборов. Вон еще один, около ножки сейфа, – подсказал он.

Вершинин все еще ползал по полу в поисках патронов и при этих словах усмехнулся.

– Ты, конечно, и в темноте видишь. Человек-кот. Кот-майор. – Обернувшись, он вдруг замер на полуслове.

Суворовцев по-прежнему в ожидании сидел в кресле, но на лице у него было какое-то пугающее приспособление.

– Прибор ночного видения. Последнего поколения. Удобен, легок, практичен. Ну что, идем?

Тихо приоткрылась дверь, и в проеме возник Опер.

– Кто тут? – опасливо спросил он.

Суворовцев включил настольную лампу.

– Здравия желаю! – Опер целиком вошел в кабинет и прикрыл за собой дверь.

– А ты что здесь делаешь? – строго спросил Суворовцев.

– Вот, ее охраняю.

– А почему у тебя ребенок на столе спит? – тут же наехал на него Вершинин.

– Так дивана же нет. А вы куда собрались? Меня возьмите.

– Нет. Ты же здесь на посту. Охраняешь – охраняй!

– Ну, пожалуйста! Я попрошу приглядеть за ней – да вот, хотя бы Большого Джона! Ему все равно делать нечего. Возьмите меня с собой. Ну пожалуйста, – по-детски ныл Опер.

– У тебя камера готова? – Вершинин собрал целую пригоршню патронов и ссыпал их в карман.

– Всегда готова.

– Надевай броник и жди нас внизу.

В секунду Опера не стало.

– Будет прикрывать. Мало ли, – пояснил Вершинин и неожиданно вздрогнул. Тишину кабинета разорвала пронзительно громкая мелодия «Розовой пантеры». Это звонил мобильник его дочери. Вершинин чертыхнулся и вытащил телефон из ее рюкзачка.

– Вот, пожалуйста, – сказал он, показывая Суворовцеву источник мобильного безумия. – Восемь непринятых звонков! Ну что за наглость! И номера не знаю, кто звонил. Кто такие? Козлы! Поспать не дадут человеку!

Суворовцев молчал и пристально разглядывал телефон в руках Вершинина.

– У него есть автоответчик.

– Что?

– Хорошая модель, говорю. Ты, наверное, очень любишь свою дочь.

– Телефон как телефон. Ничего особенного.

– Не скажи. Мечта шпиона. Не просто телефон, а классный цифровой фотоаппарат, диктофон, камера с отличным разрешением, компьютер, спутниковое сообщение и много разных нужных штучек.

– Фотоаппарат? А, ну да, – недоверчиво посмотрел на телефон Вершинин.

– Дорого стоит. Не многие могут позволить себе такую вещицу. Ну? Мы идем или нет?

– Идем. – Вершинин сунул телефон себе в карман и поплелся за Суворовцевым.

Дела им предстояли нешуточные. Китайская группировка Чанга была уже давно в разработке Управления, но подобраться к ней поближе никак не удавалось. И вот теперь все было похоже на «верняк».

Даже если на их пути Бердяев или кто-нибудь другой поставил бы непроходимый заслон, операция все равно должна была бы состояться.

* * *

Сначала замерзли руки и нос, теперь от холода начало сводить и ноги. Уже больше часа они лежали за стеллажами из деревянных ящиков на складе старого речного порта. Именно этот заброшенный порт был указан в записке Яо. Найти его оказалось нетрудно, но вот дальше... Дальше ни черта не понятно.

– Может, старик чего напутал? – предположил Суворовцев. Ему сейчас было комфортней всех, термобелье пришлось как нельзя кстати.

– Да ничего он не напутал! Может, это мы чего не поняли? Но, с другой стороны, все яснее ясного. «Склад старого речного порта». Вот порт, вот склад.

– А между строк ты читал?

– Знаешь что?! Кончай это! Понял?

– А Бердяев – молодец. Спас нас. – Суворовцев язвил спокойным тоном, что Вершинина задевало еще больше. – Хорошо, что он не дал нам спецназ. Неприятно было бы сейчас паре сотен парней объяснять, зачем они тут.

– Да хорош тебе! Ну что такого? Сидим и сидим. Еще не вечер.

– А глубокая ночь.

Вершинин хотел сказать что-нибудь обидное, но не успел, за соседним стеллажом мелькнула тень Опера, возвращавшегося из разведки.

– Товарищ майор, – начал Опер, плюхнувшись рядом с начальством.

– Какой именно? – уточнил Вершинин.

Опер на секунду задумался и начал по-другому.

– Товарищи майоры, там баржа.

– Какая по счету? – нервно перебил его Суворовцев.

– Четвертая. Но смотрите. Три предыдущие останавливались прямо у пирса, а эта идет сюда, к складу, – и Опер ткнул пальцем куда-то в темноту. – Может, это что-то значит, а?

Троица мигом поднялась и, пригнувшись, заспешила по проходу между стеллажами.

Когда они пришли к месту швартовки баржи, разгрузка уже заканчивалась. Четверо китайцев ловко сновали по палубе, перебрасывая большие тюки на стоявшую на берегу транспортерную ленту. Делали они это слаженно и быстро. Противно скрипя, старый транспортер надрывался, но неуклонно тащил возложенную на него ношу к большой темной дыре. Минут через пять темное чрево проглотило последний тюк, и транспортер, жалобно взвизгнув, остановился. На какое-то время все стихло.

В наступившей тишине отчетливо слышались доносившиеся с палубы голоса грузчиков. Вот один из них закурил и громко отдал какую-то команду. Через минуту гулко застучал мотор. Скоро баржа растаяла в темноте.

Выждав некоторое время, Суворовцев включил фонарик, и все трое двинулись к черной дыре. Когда они приблизились к ней, на них пахнуло могильной сыростью.

– Скорее всего, это здесь, – предположил Вершинин.

– Есть дельные предложения? – спросил Суворовцев.

– Надо лезть.

– Я сказал, дельные.

– Тогда давайте полезу я, – решительно предложил Опер.

– Ты останешься нас прикрывать. Если через пятнадцать минут не выйдем на связь, вызывай подкрепление. Все понял? – распорядился Вершинин и, сев на край дыры, опустил ноги в темноту.

Помня о субординации, Опер вопросительно посмотрел на Суворовцева.

– Выполняй, – подтвердил тот и опустился рядом с Вершининым. – А Бердяев пообещал, что ты Москву мне покажешь.

– Покажу. Прям сейчас. Начнем осмотр столицы, так сказать, с нижнего уровня. Ну, что, я пошел? – И не дождавшись ответа, Вершинин ухнул куда-то вниз.

– Да подожди ты... – начал Суворовцев, но Опер не услышал конца фразы, потому что холодная темнота поглотила и его нового начальника.

* * *

Суворовцев летел вниз по наклонной, в кромешной темноте. Сумку он при падении выпустил из рук и теперь никак не мог сообразить, то ли он догоняет ее, то ли она преследует его. В голове вертелась какая-то чепуха. Он пытался вспомнить из школьного курса физики, пропорциональна ли скорость свободного падения тела весу этого тела и какова эта пропорция, но никак не мог. Наклон был настолько крутым, что он даже не помышлял притормаживать, а, крепко обхватив голову руками, положился на провидение.

Полет прервался неожиданно и бесцеремонно. Суворовцев влетел во что-то мягкое, больно стукнувшись при этом головой о какой-то твердый предмет. Этим предметом был массивный ботинок Вершинина.

«Пропорция есть», – подумал он и тут же получил в спину сильный толчок сзади. Это была тяжелая «тревожная сумка», догнавшая своего хозяина.

– Добро пожаловать в Москву. Основана Долгоруким, расположена на семи холмах. Мы – прямо под седьмым, можете тут пофотографироваться, – глухо прохрипел Вершинин.

Уткнувшись лицом в большой мягкий тюк, он неподвижно лежал на животе, пытаясь прийти в себя.

– Да, надо кого-то попросить снять нас вместе, – ответил, охнув от боли в спине, Суворовцев.

Скоро глаза привыкли к темноте, оказавшейся не такой кромешной, как в первые минуты.

Они лежали в огромном ржавом контейнере, доверху заваленном брезентовыми тюками и милицейскими майорами. Сам контейнер стоял в широком проходе – то ли заброшенного тоннеля, то ли какого-то подземного грота со сводчатыми потолками. Разобрать, что это за сооружение, было сложно. Единственный источник чахлого света, пробивавшийся метрах в тридцати из-за поворота, не давал полноты картины.

Первым ожил Вершинин. Он дополз до края контейнера и мягко спрыгнул на землю. Прихватив свою сумку, за ним последовал Суворовцев. Он уже включил свой фонарик, и обоим стало на душе чуть веселее. Вершинин достал из кобуры пистолет и перезарядил его.

Подобно двум гигантским неуклюжим мотылькам, они неторопливо двинулись к свету.

* * *

Все-таки у Создателя всего этого, то есть Создателя нас, очень много иронии. Я ощущаю ее во всем, и благодаря этой иронии понимаю, как ко всему относиться. С иронией, только так, иначе разорвется голова.

Ползем по какой-то зловонной норе, и вдруг – запищал айфон.

* * *

Настенька to Охотник

Охотник, вот удивил так удивил! Неужели ты знаешь темный лес и всех его зверей и не знаешь женщин! Разве можно женщину – а я, поверь, не робот, я – человек, причем женского пола, – так вот, разве можно женщину просить рассказать о себе? Ведь в ответ придет целый роман, «жуткамногабукоф»! Но, конечно, мне приятно, и теперь, не обижайся, я расскажу о себе. Все мы очень любим рассказывать о себе. Все мы – люди. А мы, женщины, – так больше всего! Так что теперь не обижайся. Сам попросил рассказать о себе. Теперь – держись.

Ну, с чего начать. Анкетные данные опускаю, если ты не против. Надо бы с главного. Ведь такого проницательного охотника, как ты, вряд ли интересуют номер школы и серия паспорта. Кстати, вот интересный вопрос – почему в анкетах так много места для всяких серий и номеров, как будто они могут что-то рассказать о человеке, а для главного – вообще нет места? Почему в паспорте не пишут, ЧТО за человек? Никогда не задумывался об этом, Охотник?

Вот вчера забрала из частной химчистки свою любимую вещку, есть у меня такое слово, я так называю свои любимые одежки – вещки, уменьшительно и ласкательно. А сегодня, смотрю, – вместо застежки под воротником аккуратненькая такая дырка. Безобразие? Да. Как это я, когда забирала, не заметила? И это еще у них называется немецкой химчисткой, немецкой педантичностью... Пенделя бы им дать педантичного за такую педантичность!

Короче, пришлось идти ругаться. Там, естественно, очередь. Из сволочей, как всегда. Стою, значит, в очереди, злость коплю. Потому что надо ж не мямлить, а прямо оглушить и с ходу – тогда хоть чего-то можно добиться. Формулировать претензии заранее не люблю, не тот задор получается, скучно, как по бумажке. Люблю импровизировать. Но для этого нужен кураж!

Стою, значит, кураж коплю. Любуюсь, как длинная девица прямо передо мной обращает внимание приемщицы на две пуговки на своей «очень эксклюзивной» кофточке, и вместе они их аккуратненько так срезают... Почему я сама, спрашивается, так не сделала? И вообще, почему я не такая?

Наконец – моя очередь. Бросаюсь вперед: «Смотрите, говорю, как смешно получилось, я просила пятно вывести от мусса, а вы вместо пятна застежку вывели! Здорово, правда? У вас что, старший менеджер действительно немец? Позовите его, а то я в немецком уже два года не практиковалась, а тут такой случай!» Хорошо получилось, приемщица в шоке, просит меня не нервничать, не тревожить немца-педанта и убегает куда-то в глубь химчистки. Возвращается оттуда с какой-то древнегреческой амфорой и радостно ставит ее на стойку прямо передо мной.

Я смотрю и глазам своим не верю! Огромная амфора почти доверху набита всякими «очень эксклюзивными» пуговками, брелоками, застежками, блестками – чего здесь только нет. И как же я тут найду свою крохотную застежку? А очень просто, отвечает, здесь ведь принцип времени у нас. Как тебе это, Охотник, «принцип времени»? Вы, говорит, глубоко не зарывайтесь – у вас же недавно оторвалось? Так вот, те, что недавно, – те сверху, а на глубине – те, что давно. Принцип времени.

Пока я копалась и искала свою застежку, столько под моими пальцами проскользнуло, прозвякало женских историй! Целая энциклопедия судеб. Каждая крошечная потерянная штучка – это человек. Женского пола. Там было все – «Сваровски» вперемешку с пластмассовой застежкой от какого-то допотопного бюстгальтера, мужская запонка, прищепка от детской пустышки, камушек «куриный бог», привезенный в холодную Москву с какого-то теплого побережья... Потрясающе! Я себя чувствовала, как будто расшифровала какой-то античный текст, Илиаду какую-то. Интересно, да? Или мне только кажется?

Я даже ругаться дальше не стала. Забрала свою застежку и ушла. А дома сама пришила. Вот такой я человек.

Слушай, но это у меня получается все равно не о главном как-то, да?

У меня красивые уши. Тут, вроде бы, нет ничего такого, но, как говорится, пустячок, а приятно. Вот сейчас убрала прядь за ухо, посмотрела в зеркало – ну, точно, просто античное ухо. Маленькое, аккуратное. Вообще, я могла бы работать моделью ушей. Есть такая профессия, не знаешь? Наверное, это очень престижно. А пенсия есть у моделей ушей, как ты думаешь?

Если б не только женщины любили ушами, а еще и женщин любили за уши, я была бы очень даже популярна. Может, сделать себе такую аватарку? Сфотографировать свое ухо?

Теряю я сережки просто безбожно. В машине, в магазине, на прогулке... Один раз даже умудрилась прямо дома потерять! Вот точно знаю же: никуда не выходила, утром сережек было две, в середине дня – одна! Я буквально весь дом перевернула, каждый сантиметр на коленях проползала, как сапер, – ну, нет сережки, хоть ты тресни! Дематериализую я сережки. Вот такой я человек.

Так, что еще? Выпить могу. Нет, я не пьющая. Но могу. Особенно если погода с утра, что называется, шепчет: «Займи и выпей!»... Такая мерзость на улице. Льется из окна весь этот грязный серый свет и вся эта холодная морось, будто вместо чистовика какой-то мировой черновик вокруг открылся. Уныние.

Девушки-кораллы говорят, что лучшее средство от депрессии – шопинг. Я пробовала – не помогает мне. Что еще? Фитнес? Спорт? Да, я спортивна. Но как быть с ленью? Могу напиться в одиночестве. Редко, конечно. Но могу напиться в зюзю. Становлюсь добрая и глупая. Наверное, я такая и есть. Где-то недавно в Интернете вырыла, что каждую вторую бутылку коньяка в Москве покупает женщина. Такая же, как я! Уверенная, бодрая, предпочитающая импровизацию. Да. Вот так.

А духов я на дух не выношу! Почти никаких. В детстве мама не разрешала мне даже близко подходить к полочке, где ОНИ стояли – ее духи, ее сокровища. Когда она не видела, я подходила и разглядывала пупырчатые флаконы. А один раз взяла да и открыла! Но я не знала, что духи – это опасно! Тяжелые капли упали прямо на мой белый манжет – я как раз в школу собиралась пойти... Манжет был безнадежно испорчен, и пятно не отстиралось даже после кипячения в хлорке. Не только манжет, но и вся форма, и я сама так удушающе пахли, что идти куда-то с таким шлейфом было просто невозможно, тем более, в школу. А там была контрольная в тот день... В общем, я духов не люблю.

Не люблю долго ходить по парфюмерному магазину и, как овчарка, внюхиваться в пробники до боли в затылке. Это паранойя. Предпочитаю проверенные имена, старых друзей. Ненавязчивых, понимающих меня, совместимых со мной. У меня есть любимые запахи – люблю чуть тяжелые, такие, немного темные, что ли, чуть дурманящие. Так пахнут кувшинки на болоте. Так, как я люблю, вообще-то, не пахнет ни один из известных мне брендов. Так что я просто подбираю, что хоть чуть-чуть мне это напоминает. Ярких и «радостных» запахов не люблю – они вонючие и глупые. И дешевые, даже если стоят кучу денег. Вот такой я человек.

Люблю еще дарить подарки. Охотник, ты помнишь? Была раньше такая смешная фраза: лучший подарок – книга. А как выбрать нормальную книгу в этом полиграфическом хаосе, совершенно непонятно. Новинки не выношу. Даже если книга интересная, могу прочитать ее, только когда про нее перестали говорить...

Продавец-консультант полезен, только если ищешь что-то конкретное: он тупо знает, на какой «оно» лежит полке. Консультировать же в нормальном смысле эти люди не умеют – их сейчас учат сразу «впаривать». Аннотации теперь пишут такие, что на них полагаться и вовсе не приходится. Спецов по аннотациям тоже учат впаривать. Сейчас всех учат не советовать и не беседовать, а впаривать – заметил?

Единственное, что делают хорошо, – это энциклопедии. Сейчас вообще – время энциклопедий. Выпускаются энциклопедии чего угодно: поз для секса, выкроек для вязания, русского мата, ирландской чечетки, самых кровавых преступлений века – для пап, о ведьмах и вурдалаках – для мам, о динозаврах – для мальчиков, энциклопедия фенечек – для девочек. Пора выпустить энциклопедию – по энциклопедиям.

Женских романов я читать не могу: «Она почувствовала, что ее соски набухли, а сердце залилось огнем, это был новый шаг в их отношениях с Олегом». Это просто мрак!

Раньше я любила ездить на всякие экскурсии. Не смейся, Охотник. Да, любила. У моей матери есть племянница в Тюмени. Ее сестра вышла замуж и уехала в Сибирь. Дочка Света у них родилась уже там и теперь в Москву приезжает в гости. Когда Светка была моложе, она приезжала, как положено провинциалу, с «культурной программой». Театры, музеи, балет. Обошла, наверное, все театры и все музеи, какие только есть в Москве. Я про добрую половину из них даже никогда не слышала, а в большую часть тех, о которых слышала, никогда бы не пошла.

Ну, что можно делать в музее истории развития «Мосэнерго», скажи? А она – пошла. Да, была у человека тяга к культуре. Программки и входные она хранила, потому что на них были автографы. Светке – от Гафта, Светке – от Евгения Миронова. Светке – от ... написано неразборчиво.

Но потом мир изменился, и вместе с ним изменилась и Светка. Она стала интересоваться магазинами столицы.

А потом, еще позже, опять приехала в Москву, я ее спрашиваю, ну, в какой театр ходила, в какой музей забралась? А она говорит – какой музей, я что, дура? Лучшие музеи у вас – это магазины. Я огорчилась. Не знаю, почему.

Вот так. Не уверена, что рассказала тебе о себе. Но вот такой я человек. Не сердись на «многабукоф», просто, когда человек с лицом Хемингуэя просит рассказать о себе, так многое хочется сказать!

Не сердишься? Ты что вообще сейчас делаешь?

Да, перехвалил ее за краткость. Зато честно. Молодец, Настенька. И мне помогла. Пока дочитал этот поток женского сознания, вроде доползли куда надо. Да, ну и запах тут. Настеньке бы не пришелся по душе. Я бы сказал, запашок навязчивый.

Смешно, но мне нравится читать ее письма. Нет зажима в них, нет позы. Молодец. Не боится показаться глупой. Первый признак ума.

Не сержусь на тебя. А что я делаю? Ну как тебе сказать? Пошли вот с товарищем тоже по музеям. Зашли в один. Музей Зла.

Все, мы пришли. Времени совсем нет. Поэтому делаю так, как редко делаю. Пишу ответ готовым шаблоном. Правда, составил его я сам, а не производитель телефона. Может, это меня извиняет?

Охотник to Настенька

Все будет хорошо.

* * *

Пройдя метров пятьдесят, они заметили, что тоннель начал плавно расширяться, переходя в довольно обширный зал. На его стенах, покрытых какой-то мелкой, белой пудрой, похожей на муку, то тут то там горели тусклые светильники. Воздух в подземелье был плотно пропитан этой странной белой взвесью, так что скоро оба почувствовали во рту ее присутствие, вместе со сладковатым при вкусом.

Здесь были люди. Вернее, странные существа в одежде, давно потерявшей цвет. Передвигались они медленно, как сомнамбулы, и, казалось, не видели ничего перед собой. Они только отдаленно напоминали людей, и все-таки это были люди. Зал был уставлен рядами длинных металлических столов, вдоль которых двигался, скрепя шарнирами, конвейер. Столы завалены горками белого порошка, чьи частицы, видимо, и покрывали стены зала. Подземелье и царящая в нем атмосфера напоминали алхимическую лабораторию Средневековья, сошедшую со старинной гравюры.

– Героин. Это – фасовщики, – наконец мрачно выдавил из себя Вершинин. – Попав сюда, они не выходят отсюда годами, а если и выходят, то только вперед ногами.

– Рабы, – тихо проговорил Суворовцев.

– Да. Здесь они забывают, кем были. Забывают все. Может, они по-своему счастливы? – Вершинин тяжело вздохнул и включил рацию. – Эй, вы, там, наверху! Опер! Опер!

Рация пронзительно присвистнула и начала неразборчиво хрюкать.

– Не пробьешься. Стены толстые, плюс глубоко, – сказал Суворовцев. – Только вот охраны я не вижу. Должен ведь их кто-нибудь охранять?

– За это не переживай, скоро появятся, – пошутил Вершинин и, услышав позади себя какой-то шорох, резко развернулся, вытянув пистолет для стрельбы.

С небольшим опозданием Суворовцев сделал то же самое.

Они стояли, глупо водя в воздухе пистолетами, но позади них никого не было.

Снова послышался шорох, доносившийся откуда-то сбоку из темной, малозаметной ниши.

– Не стреляйте, – услышали они из ниши чей-то робкий сипловатый голос.

Вслед за этим в полосе света возник длинный, чрезвычайной худобы человек. По-детски глупо хлопая из-под треснувших очков глазами, он застыл в нескольких шагах, не решаясь двинуться дальше.

– Не стреляйте! Я. Человек! Липкин Илья... Григорьевич, да, Григорьевич. Собственно, я... Этот... Корреспондент. Собственный корреспондент газеты... Газеты.

Вдруг он замолчал так же неожиданно, как и появился, будто уперся в какую-то невидимую стену, и начал энергично тереть ладонями виски и переносицу. Его поведение, как и речь, были болезненными. Говорил он сбивчиво, делая нелогичные паузы в середине слова, словно кто-то невидимый забавлялся тем, что включал и выключал в нем какие-то кнопки.

– Вы, простите, оттуда? – продолжил, наконец, Липкин, вытянув вверх руку и проткнув пальцем у себя над головой темноту. – Я почему, собственно, спрашиваю. Последние известия оттуда я получил... В общем, очень давно. Очень. Моим товарищам не интересно то, что происходит там. Им вообще уже ничего не интересно.

– Дети подземелья. Как же вы тут живете? – хмуро спросил Вершинин.

– Мы? Хорошо, – удивился Липкин. – Очень хорошо здесь можно жить. Только вот... У вас нет, случайно, петушка?

– Что ты имеешь в виду – «петушка»? – сурово спросил майор.

– Ну, петуха, куриного мужчины, как вам объяснить. Одним словом, пойдемте, я покажу. – Липкин резво развернулся и юркнул в нишу. Суворовцев и Вершинин, переглянувшись, последовали за ним.

Ниша оказалась «спальней» рабов. Суворовцев повел вокруг лучом фонарика. Более жалкого зрелища ему видеть не доводилось. Помещение было заставлено трехъярусными деревянными нарами, устланными худыми тюфяками. То тут то там свешивались лохмотья тряпок и останки некогда бывшей одежды. Воздух густо пропитался человеческим потом и испражнениями.

– А где этот? – растерянно спросил Вершинин, крепко зажав пальцами нос.

– Я тут, – отозвался из темного угла Липкин.

Суворовцев направил фонарик на голос. Бывший собственный корреспондент сидел на полу у стены, из которой выходила толстая труба, видимо теплотрассы, и загадочно улыбался.

– Нет, нет, тут не так уж и плохо. Нас здесь регулярно кормят. Три раза. В неделю. Однажды нам даже давали яйца. Почти все, правда, были плохими, но получился омлет. Но вот несколько из них я положил на эту трубу. Потрогайте, она теплая. Потрогайте, потрогайте. Представляете, из двух вылупились славные желтые комочки. Смотрите! – Липкин откинул тряпицу, свисавшую с кровати, и выдвинул из-под нее небольшую клетушку с двумя довольно крупными курицами. – Правда, чудо? Ах вы мои маленькие!

Со стороны большого зала донесся длинный заунывный гул.

– Слышишь? Что-то гудит? – насторожился Вершинин.

– Это лифт, – спокойно пояснил Липкин. – Ах, если бы у нас был петушок, у нас было бы прибавление.

– Вперед! – сказал Суворовцев и ринулся в зал.

– Сиди здесь, Липкин, – скомандовал Вершинин. – Позаботься о курах. Щас будет жарко, смотри, чтобы не получился гриль.

Лифт располагался у дальней стены. Когда он выбежал в зал, Суворовцев уже занял боевую позицию напротив него. Вершинин схватился за ближайший стол, вытащил его к дверям лифта и приготовился к нападению.

Первого боевика он припечатал к стене кабины, сильно толкнув стол, как только двери лифта открылись. Еще двое охранников были убиты на месте двумя короткими очередями, выпущенными Суворовцевым из своего укороченного «калашникова».

Лифт тронулся было наверх, но, забаррикадированный столом, остался на месте.

– Майор Вершинин, если не ошибаюсь? – громко спросил кто-то на ломаном русском языке сверху из ствола шахты.

– Когда ты научишься говорить по-русски, Чанг? – Вершинин подошел к двери лифта, не решаясь заглянуть в шахту.

– Когда ты научишься по-китайски?

– Я в своей стране, засранец, а ты – в гостях. Так что будь паинькой и бросай оружие!

– Это пока – в гостях. Это – пока! – нагло рассмеялся в ответ Чанг и добавил: – Тебе письмо, майор. – Вслед за его словами на стол шмякнулся небольшой газетный сверток.

Вершинин быстро выбросил руку и схватил его. Тут же сверху по нему раздалась длинная автоматная очередь, но он успел отскочить и, смачно выругавшись, начал медленно разворачивать сверток.

В нем лежал красный бесформенный кусочек человеческой плоти.

– Что это?!

– Твой Учитель. Яо много говорил. Это его язык, – вызывающе пояснил Чанг. – А ты, Вершинин, вместе со своим другом, и много говорил, и много слышал, и много видел. Ты не ценишь покой.

– Сволочь! За Яо вырву у тебя не язык, а что-то другое! – крикнул ему в ответ Вершинин и злобно проговорил про себя: «Покой! Я тебе устрою сейчас аллегорию. Я тебе покажу, что у меня между строк!»

– Сейчас мы вас будем выкуривать! Как вонючих хорьков! – весело крикнул Чанг, и его слова поддержал чей-то дружный смех.

– Вершинин, уводи людей в дальний конец, – коротко сказал Суворовцев. – Слушай мой приказ. Приготовиться к бою!

* * *

Ну, Вселенная, не подведи. Я для тебя старался, старался. Ты уж тоже постарайся, чтобы я не пропал зря.

Точка принятия решения пройдена, теперь – время последствий.

А, кстати, почему я, профессиональный аналитик, так часто участвую в столкновениях с применением оружия? Разве «калаш» – оружие аналитика? И люди вокруг вечно какие-то злые, вот сейчас, например, вооруженные китайцы. Нет, Китай, конечно, родина философии, но почему его уроженцы – вооруженные? Разве такие китайцы должны окружать аналитика? Что-то тут не так. Надо об этом подумать, если выживу.

* * *

Суворовцев быстро побежал к водостоку, который приметил уже давно. Старый водосток, не больше метра в диаметре, был намертво заделан решеткой из толстых металлических прутьев. Металл порядочно проржавел, но не потерял своей прочности.

Он достал из сумки две небольшие толовые шашки и начал скотчем прикручивать их к решетке. Когда с первой шашкой было покончено, оглянулся, чтобы посмотреть, как там дела у Вершинина.

Людей в зале уже видно не было, сам же Вершинин стоял у ближнего стола и туго набивал в свои брючные карманы пригоршни белого порошка.

Суворовцев молча отвернулся и продолжил свою работу.

Неожиданно зал наполнил противный, шипящий свист. Вслед за ним из малоприметных отверстий в стене начал поступать желтовато-грязный газ.

– Вершинин! Задержи дыхание! – крикнул Суворовцев и ринулся в дальний конец зала.

Два взрыва грянули почти одновременно. На некоторое время в подземелье повисла плотная пелена бледной пыли.

Суворовцев вывернул остатки решетки и первым полез в освободившийся проем водостока. За ним последовали Вершинин и Липкин, в последний момент прихвативший с собой клетку с клушами.

Они ползли по водостоку метров сто, может, больше, точно определить было невозможно. К их счастью, скоро лаз начал расширяться, пока не вышел в тоннель. Повинуясь интуиции, двинулись по тоннелю направо и, услышав позади себя длинную автоматную очередь, прибавили шагу. Можно было двигаться и быстрее, но изможденный «собственный корреспондент» стал непосильной обузой. Он задыхался и еле волочил ноги, поэтому Вершинину и Суворовцеву приходилось поочередно останавливаться и открывать ответный огонь по преследователям.

Погоня длилась минут сорок, когда они почувствовали поток свежего воздуха.

– Быстрей! – крикнул Вершинин. – Впереди выход!

Одновременно с его словами снова раздались автоматные очереди.

Они нырнули в небольшую нишу в стене и заняли круговую оборону.

– Мы в ловушке, – спокойно объявил Суворовцев, меняя в автомате магазин. – Долго не протянем. Попробуй включить рацию, может, пробьешься.

– Попробуй сам, – сказал Вершинин и протянул Суворовцеву рацию.

Тот взял ее, повернул ручку и вдруг услышал знакомый неприятный, но теперь такой родной голос Бердяева.

– Запрашиваю майора Суворовцева. Ответьте.

– Товарищ полковник, говорит Суворовцев. Нас преследуют. Мы выходим. Прекратите огонь.

– Понял тебя, майор. Выходите, вас прикроют.

– Когда будем готовы, я дам сигнал «Начали»! – устало добавил Суворовцев.

– Понял. Конец связи.

– Если выйдем отсюда живыми, Оперу дам очередное звание. Ну что, майор, будем выходить?

Суворовцев дернул затвор и, выглянув из ниши, дал в темноту длинную очередь. Телефонный звонок «Розовая пантера» органично закончил ее.

Вершинин вытащил из кармана телефон.

– Подожди, не стреляй, это телефон дочери, может, что-нибудь срочное? – сказал он. – Да, слушаю.

– Привет, Игрушка, – услышал он в ответ. – Это твой мачо Супер-Федя. Ты где ходишь? Давай к нам на тусу. Здесь вообще мегатуса, угар нереальный.

Суворовцев еще раз дал длинную очередь в тоннель, на что Вершинин сделал ему знак рукой.

– Ты можешь пока не стрелять? Ни черта не слышно.

Связь неожиданно прервалась, и Вершинин убрал телефон.

– Ну, что-нибудь срочное? – поинтересовался Суворовцев.

– Да. Нас с тобой пригласили на нереальную мегатусу.

– Обязательно сходим! – Суворовцев обернулся к Липкину: – Значит, так, Илья Григорьевич, мы сейчас побежим. Учтите, быстро побежим. Там, – показал он в сторону выхода, – наши, а там – плохие, нехорошие люди. Вы будете бежать первым, а мы будем вас прикрывать. Понятно?

– Да, понятно, – тихо проговорил Липкин. – Вы – хорошие, там – плохие.

– Ну тогда с Богом! – И Суворовцев скомандовал в рацию: – Начали!

Все трое ринулись бежать по тоннелю. Метров через двадцать Суворовцев и Вершинин остановились и, развернувшись, дали в темноту несколько длинных очередей. В следующую секунду со стороны выхода открылся шквальный огонь. Липкин, даже не успев испугаться, был сражен наповал. Суворовцева и Вершинина спасла только многолетняя выучка. Они мгновенно упали, плотно вжавшись в землю.

– Вы что там, охренели! – неистово орал в рацию Суворовцев. – Вы что, бараны, делаете? Мы же выходим.

Огонь прекратился, и они, подхватив на ходу тело Липкина, начали выходить из тоннеля.

Рука бывшего собственного корреспондента безжизненно качалась в воздухе, словно он прощался со своими разбредшимися по тоннелю, ничего не понимающими хохлатыми подружками.

* * *

Выбрались. Вроде бы.

Теперь дела у тех, кто позволил мне выйти живым, плохи. Не могу сказать, что у нас они хороши, но, кажется, я понимаю то, что объяснял Липкину. Где – хорошие, а где – плохие. А это в нашей работе самое главное – понимать и различать. Жаль только, Липкина это не спасло. Еще одного человека я не смог спасти. И не чувствую сейчас по этому поводу ни горя, ни потрясения. Эта работа меняет людей, и я не стал исключением. Я не спас Липкина, впрочем, он, наверное, погиб не сейчас, а когда впервые вошел в это героиновое подземелье. Но, может быть, смогу спасти многих других? Кто еще не вошел в подземелье? Только на это и надеюсь.

Я понял, с кем играю. И против кого.

Спасибо, Вселенная. Я у тебя в долгу.

* * *

Бердяев был вне себя, хотя внешне это никак не проявлялось, больше того, постороннему человеку, как, например, командиру специального подразделения, вызванного для силовой поддержки операции, он казался спокойным и даже веселым, но те, кто знал Бердяева поближе, понимали, что подобное состояние их начальника – это крайнее проявление гнева.

Он был взбешен не столько безграмотным проведением операции, больше похожей на войсковую, и даже не количеством пострадавших, сколько самим фактом неповиновения. Вершинин и, что возмутительно, Суворовцев нарушили не какой-то там приказ, спущенный сверху, а его, лично Бердяева, приказ! И это выходило за все мыслимые рамки.

– Хоть бы стреляли по очереди! – орал Вершинин на спецназовцев, молча стоявших в стороне отдельной группой.

В это время в большом проеме водостока появились первые носилки с ранеными «рабами». Вслед за ними из подземелья начали выходить и остальные рабы. Только сейчас, в сравнении с обычными людьми, стало явно видно, насколько они истощены. Некоторые из них, заметив большое скопление военных и техники, мигающей сигнальными огнями, в испуге шарахнулись обратно в тоннель, и их пришлось выводить оттуда силой. Это было жуткое зрелище.

– А чего ты на нас наезжаешь? – огрызнулся на Вершинина один из спецов и, кивнув в сторону Бердяева, добавил: – Мы выполняли приказ твоего начальника.

А начальник в это время стоял в стороне и буравил взглядом несчастного Суворовцева.

– Суворовцев! Ты что? Возомнил уже, да? Тебе что, не понятен был мой приказ? «Никакой самодеятельности!»

– Приказ? Да вы нас только что чуть не угробили?! – возмущенно крикнул Вершинин.

Он был в ярости, а потому чихать хотел на всякую субординацию, впрочем, такая аллергическая реакция на субординацию у него была и тогда, когда он не был в ярости.

– А тебя вообще здесь нет! – сквозь зубы прошипел Бердяев. – Ты – ноль. Понимаешь? Фук!

– Он выполнял ваше распоряжение, – тихо возразил Суворовцев.

– Какое распоряжение?

– Сдает мне дела. Конечно, он мог бы сейчас лежать дома на диване и смотреть синхронное плавание. Но он оказался рядом, и я принял решение привлечь его к операции, за неимением других людей. Это входит в круг моих полномочий как заместителя начальника Управления – принимать решение, исходя из обстановки и имеющихся сил.

Вершинин с удивлением и уважением посмотрел на Суворовцева, потом, с усмешкой, – на Бердяева. Хамить Бердяеву Вершинин умел и любил, но вот так «гладко побрить», так он не умел, и был восхищен.

Бердяев же на короткое мгновение потерял дар речи. Потом его прорвало, и он заревел:

– Вон! Пошли вон! Оба!

Суворовцев быстро потащил Вершинина к машине, хотя тот упирался, выкрикивая напоследок своему бывшему шефу всякие мерзости:

– Да! Я люблю синхронисток! Особенно мне нравится, когда они делают «березку»! Такие ножки, одна к одной!

Машина Суворовцева, которую Опер любезно подогнал на место происшествия, наконец-то увезла их с поля боя. Пока было непонятно, кем они его покидали – то ли побежденными, то ли победителями. Но точно можно сказать – живыми и знающими теперь цену друг другу.

* * *

Настенька to Охотник

Ты знаешь, Охотник, я почувствовала что-то странное. Получила от тебя этот ответ – «все будет хорошо» – и почему-то, наоборот, почувствовала какую-то тревогу. Наверное, из-за того, что твой ответ не был ответом на все мои глупые шутки и мысли. И наверное, потому, что люди говорят обычно «все будет хорошо», когда у них не все хорошо. Когда у них все хорошо – люди ничего не говорят, а просто радуются, за что потом им и приходится платить. Что с тобой происходит? Может быть, тебе как-то помочь? Я тебя не знаю, но мне хочется тебе помочь. Это глупо, но это правда. Охотник, как ты живешь в этом темном лесу? Вообще, кто ты, Охотник?

* * *

Свинцовым одеялом навалилась усталость. Вершинин даже не стал спорить о том, кто будет вести машину, а молча, откинув спинку кресла, вытянул, насколько это возможно, ноги и, сложив на груди сомкнутые руки, закрыл глаза. Думать ни о чем не хотелось. Да и не получалось.

Порошок заметно оттопыривал карманы брюк.

Грела мысль о том, что, по крайней мере, в ближайшее и, он надеялся, долгое время его дочери не придется мотаться по городу в поисках дозы для матери, а ему – унизительно просить денег взаймы. Конечно, то, что он сделал, – плохо, и даже чудовищно. И то, что происходит все последнее время с его женой, – тоже. И все же главное – что жив и обязательно все исправит. Теперь – все будет хорошо.

Он тихо улыбнулся и, поежившись, еще глубже вжался в кресло. Когда уже находился на грани между явью и сном, из глубины сознания начала выплывать еще не ясная, но, по ощущениям, неприятная мысль. Даже не мысль, а тень мысли. В первый раз она посетила его совершенно некстати еще там, в подземелье, после звонка того мальчишки. Но тогда она прошла легко, вскользь. Теперь же надвигалась на него большим мохнатым пауком и, нависнув, требовала ответа.

Ему уже было понятно, что весь сыр-бор заварился из-за этого чертова телефона и все события, случившиеся за последние два дня, так или иначе связаны именно с ним. Он чувствовал, что где-то в глубине его, в мешанине проводочков, микросхем и прочей белиберды, скрыты ответы на многие вопросы.

А может быть, телефон хранит какую-нибудь тайну?

«Да пошел ты!» – мысленно ругнулся Вершинин, и паук начал медленно отступать. Сон уже окончательно победил, когда машина неожиданно остановилась.

– Что случилось? – вяло, сквозь дрему, спросил Вершинин.

– Не знаю. Обороты упали.

Суворовцев заглушил двигатель, дернул ручку капота и вышел из машины.

Лязгнул замок, капот металлически ухнул и встал «на попа», черным занавесом закрыв лобовое стекло.

«Кто за рулем – тот пусть и ковыряется», – предательски смалодушничал Вершинин и еще сильнее зажмурился, стараясь удержать сон. Но тот, видимо, окончательно покинул его.

– Так и будешь сидеть? – требовательно спросил Суворовцев.

«Вот зараза!» – чертыхнулся Вершинин и неохотно вылез.

Утренний холод обдал разомлевшее в тепле тело, и по нему из конца в конец наперегонки побежали мурашки. Он сделал несколько шагов в темноту, повертев головой, определил направление ветра и расстегнул штаны.

– Я, между прочим, не в твоем подчинении. И все, что я теперь делаю, это исключительно не по принуждению, а по доброте душевной и из чувства глубокой гражданской ответственности. Поэтому рекомендую мною не понукать и обращаться ко мне почтительно. Как то: «не будете ли вы любезны», «можно ли вас попросить», «будьте добры», «не соблаговолите ли вы». Прошу запомнить. – Вжикнув молнией и упрятав ладони глубоко под мышки, он направился к Суворовцеву. – И еще. Вы правильно заметили, что я мог бы дома сидеть и смотреть на ножки чемпионок. А я пошел под пули китайцев. Так что прошу, даже требую, зачесть мое участие в этой бойне как помощь правоохранительным органам.

– Сейчас, сейчас, не волнуйся. Все зачтем, – из-под капота спокойно ответил Суворовцев. – А ну, подержи вот здесь.

Вершинин тяжело вздохнул и протянул руки к двигателю, в темноту.

– Тут же ни хрена не видно... – Он не успел договорить, потому что неожиданно почувствовал, как его запястья холодно и прочно обхватили наручники. – Ты че? Перегрелся? Обороты упали? – растерянно посмотрел он на Суворовцева.

А тот все с таким же спокойным выражением лица продолжил:

– Сейчас я буду задавать тебе вопросы, а ты будешь мне на них отвечать. Четко и кратко.

– Ты че делаешь? – не унимался Вершинин. – Ты че? И есть, да, тот самый? Кто нас сдает всех, да? Ах ты, сука, ну подожди!..

Внезапно сильнейший удар потряс его тело. Если не сломалось ребро, то только благодаря отменному здоровью Вершинина. Он задохнулся от нехватки воздуха, рухнул на колени и, наверное, упал бы на землю, если бы не наручники.

– Нет. Сдаю не я! – по-прежнему тихо, без нервов, сказал Суворовцев. – Может, это ты?

– Пошел ты! – с трудом просипел Вершинин.

– Очень невежливый мент. Как ты меня достал за последние два дня!

Суворовцев деловито убрал подпорку из-под крышки капота. А потом, так же спокойно и деловито, с силой опустил крышку на бедную голову Вершинина. В глазах у того потемнело, в голове на разные лады запели провода. Прошла вечность длиною в минуту. Взревел двигатель, и машина, круто развернувшись, рванула в сторону ближайшего газетного киоска.

Когда Вершинин пришел в себя, он все еще был пристегнут наручниками к коллектору двигателя. С затылка по шее на спину стекало что-то теплое и липкое. С трудом повернув голову, он увидел проломленную стенку киоска и с ужасом подумал:

«Другой на моем месте уже умер бы. Какая сволочь, а! Я уже его человеком считать начал!»

Суворовцев стоял тут же, опершись на крыло машины и ожидая, когда Вершинин подаст видимые признаки жизни.

– Больно, надеюсь? Ничего, ты крепкий, интересно только, насколько, – сказал он, заметив некоторое оживление в Вершинине. – Ну-с, продолжим? Так ты будешь отвечать на мои вопросы?

– Да.

– Вежливо и точно?

– Точно?

– И вежливо.

– Не знаю. У меня опыта нет. Насчет вежливости.

– Ничего, это твой первый опыт. Надо же когда-то начинать. Все бывает в первый раз – и предательство, и измена, и взятка, и убийство невинного человека, правда? Что такого? Итак, мой первый вопрос. – Суворовцев подошел к Вершинину, бесцеремонно залез к нему в карман и вынул из него телефон. – Где ты взял этот телефон?

– Купил его, в подарок. Дочке.

– То есть мой первый урок не пошел на пользу? – На этих словах Суворовцев так сильно двинул Вершинина ногой в живот, что тот закашлялся от боли. – Ты еще и необразованный мент! Да чтобы купить этот телефон, тебе нужно год работать, плюс еще занять. У меня. Так где ты его взял?

– У Клерка, – тяжело выдохнул Вершинин.

– А его, по твоей милости, убили. Нехорошо.

– Он никогда человеком не был.

– Ну положим, это не тебе решать. А почему мне не сказал, когда мы нашли мертвого Клерка, что ты к этому причастен?

– Не хотел раньше времени. Не был уверен.

– Адвокат Щуки тоже искал телефон?

– Не знаю. Может быть.

– Ну, с этим мы еще разберемся. А второй мой вопрос будет следующий. Хотя можешь на него не отвечать. Ответ ясен. – Суворовцев поставил Вершинина на ноги и начал выгребать из его карманов героин. – Еще и жадный мент! Плохо, очень плохо, Вершинин. Что? Правая рука не ведает, что творит левая?

– Это – не скажу. Хочешь – убивай, но не скажу.

– Дурак. Какой же ты дурак!

Суворовцев вынул из кармана ключи и расстегнул наручники. Вершинин мешком сполз на землю. Он был раздавлен. Все, что Суворовцев ему сейчас сказал, было правдой. Почти все.

– Жена сидит на нем.

– Я знаю, потому и говорю – дурак. Как ты мог допустить?

– Да. Я дурак, – печально согласился Вершинин. – Я света белого не видел. Как эти зомби-фасовщики. Я работал, думал, удавлю в день хоть одного барыгу – не зря пожил. А ее просмотрел. Ну и что теперь? Завтра я буду у тебя же занимать деньги, чтобы отдать их дочери, а она будет бегать по городу в поисках новой дозы для матери. Так лучше? Какая разница, где взять дозу? Если дозы не получит – она умрет. Ты понимаешь, что это такое?

– Понимаю. Поехали.

– Куда?

– На работу, куда еще? – усмехнулся Суворовцев. – Или ты думаешь, что я тебе бюллетень выпишу?

– Честно говоря, бюллетень был бы очень кстати.

Вершинин тяжело поднялся, слегка отряхнул брюки и сел в машину. Суворовцев включил зажигание. Шурша колесами, машина плавно тронулась.

Некоторое время оба молчали. Мелькая разноцветными огнями, в окнах проплывал город.

– Скажи, о чем ты думал? – прервал наконец молчание Суворовцев. – Телефон, из-за которого весь сыр-бор, ты просто взял и отдал своей дочери...

– Все очень просто. Я не знал. Не знал, что там. Дочери понравился телефон, я ей его и отдал. Что в этом такого? Ты же знаешь, как у них, у подростков. Это – круто, то – отстой. А Клерк не обеднеет. Я же не последний телефон у него отнял. Еще купит.

– Уже не купит.

– Ты знаешь, когда я был маленький, я переходил улицу исключительно на зеленый сигнал светофора, а другие в это время перебегали на красный. Поэтому я всегда опаздывал, и меня ругали. А другие успевали и смеялись надо мной. Потом я стал большой. Я ловил преступников, а их – отпускали. Заметь, по закону отпускали. И опять меня ругали. Начальники. А ублюдки, которых они отпускали, смеялись надо мной. И однажды мне надоело.

– Что?

– Ждать зеленый.

– И что, перестал опаздывать?

– Нет. Но смеяться перестали. Боятся.

Суворовцев жал на газ, иногда улыбаясь Вершинину, как старому знакомому.

Они гнали по Москве на большой скорости, и эту поездку можно было бы назвать экскурсией, которую Суворовцеву давно обещали.

* * *

Да, а вот это смешно и трогательно даже, наверное.

Чем ты мне можешь помочь, добрый ты, виртуальный человечек?

Я сам-то не всегда знаю, как и чем себе помочь. А может, все наоборот? Может, случайный человек способен сказать нам что-то намного более важное, чем иногда могут сказать хорошо знающие нас, тесно связанные с нами и не видящие нас со стороны люди? Дальний может оказаться близким? А виртуальный друг – лучшим?

Нет, это бред. Виртуальная дружба – нонсенс. Виртуальная любовь – пошлость. Виртуальный секс – бизнес. Все понятно.

И все-таки я ей отвечу.

Получается, я теперь столько о ней знаю. Ерунды. Хотя кто знает, что такое ерунда, а что – главное? Только Создатель всего – и «ерунды», и главного. Он же и помогает отличать одно от другого. Может, в этих попытках отличить и есть его замысел? А, кстати, хорошая это у нее была мысль. Почему в паспорте не пишут, что за человек? Это так бы облегчало нашу работу. Может быть, даже больше, чем глобальное хранилище всех эсэмэсок страны?

Ну что. Откроюсь ей, кто я. Смешной вопрос. Можно будет с него начать книгу, если соберусь писать, потом, позже, если, конечно, выживу.

Ну хорошо. Не знаю, как книгу, но ответ ей напишу. Как минимум еще раз. Посмотрим, что она ответит.

* * *

Теперь диван был возвращен на прежнее место, Вершинин незаметно ухмыльнулся каким-то своим мыслям, потом бережно перенес дочку из-за стола на новое старое дерматиновое ложе и, довольный тем, что девочка так и не проснулась, занялся собой. Смочил полотенце холодной водой и стал прикладывать его поочередно к избитым местам на своем многострадальном физическом теле.

Суворовцев тем временем вплотную занялся телефоном Клерка.

– Я уже проверял его сим-карту, – небрежно бросил Вершинин. – Ничего особенного. Море телефонных номеров, и ничего существенного. Какие-то мусики, пусики, Даши, Кати, Наташи...

– Ты устарел, как твой диван. Кроме симки, в этом телефоне еще много разных прибамбасов.

– Ты это уже говорил. Мечта шпиона.

– Мультимедийная карта. – Суворовцев извлек из какой-то потаенной щелки телефона маленький пластиковый квадратик и воткнул его в такую же щель в своем ноутбуке. – Думаю, они искали ее. – Он быстро защелкал кнопками клавиатуры, и очень скоро на экране монитора появились первые фотографии. На них запестрели мальчики и девочки в ярких модных одеждах. Среди них была и дочь Вершинина. Некоторые снимки были довольно откровенными. – Твоя дочь, не в пример тебе, красиво живет, – иронично заметил он.

– Ты на это не смотри. Она у меня очень хорошая, – тихо сказал Вершинин, ему явно было неприятно, что Суворовцев видит его дочь в гламурной компании «клабберов».

Фотографии мелькали одна за другой, но на них не было ничего стоящего. И вдруг на экране выплыло изображение какого-то старого перца. На следующей после нее фотографии была запечатлена целая группа пожилых и солидных господ в окружении многочисленной охраны. Господа степенно сидели за роскошным столом на зеленой лужайке около богатого особняка. На молодежную тусовку это общество совсем не походило.

– Вот оно! – облегченно выдохнул Суворовцев. – Какое счастье, что твоя драгоценная дочь сегодня ночью осталась в этом кабинете. Еще одна тусовка, и мы никогда бы не нашли концов. Знакомые лица. – Он прямо сиял от счастья. – Вершинин, знаешь, кто вот этот степенный господин?

– Нет. В первый раз его вижу.

– Да ты что?! Врага, мой друг, надо знать в лицо. Это сам господин Седой. В миру – гражданин Курков. Один из самых влиятельных наркодельцов современности. Очень крупная фигура. Ой-ей-ей! Сколько знакомых лиц! Чего же это они собрались, интересно? Не на маевку же.

– Может, у них просто клуб? Ну, например, для тех, кому за шестьдесят. Миллионов, – предположил Вершинин.

– Может, и клуб, – согласился с усмешкой Суворовцев. – Кстати, заметь, а вот он – почти на всех фотографиях и всегда в центре внимания. Не иначе какая-то важная птица. Видишь, как Седой к нему льнет. Ладно, сейчас мы с ним разберемся. Запускаем поиск. И ждем. – Он щелкнул какой-то кнопкой и откинулся в кресле. – Одного не могу понять, при чем здесь Клерк? При чем здесь ты, в конце концов?

– Если тебе не сложно, не спрашивай меня ни о чем. Ты же видишь, мне тяжело.

Вершинин действительно представлял сейчас довольно жалкое зрелище, поэтому Суворовцев оставил его в покое, но мыслить вслух не перестал.

– Предположим, что Клерк был приглашен на этот сход то ли для дела, то ли в качестве мальчика на побегушках, неважно. Главное, что он там был.

– Ну а для чего он все это наснимал?

– Не знаю. Может, у него были дальние планы, шантаж, к примеру. А может, фотографировал, чтобы самому потом рассмотреть, быть в теме, кто есть кто.

– А дальше что?

– А что дальше? Дальше Седой случайно узнал про эти снимки, и ему это не понравилось. Он потребовал вернуть их, и Клерк вернул бы, куда б он делся, но ему на пути повстречался нечистый на руку мент, решивший сделать дочери модный подарок, и все пошло кувырком.

– Ты опять начинаешь? – встрепенулся Вершинин.

– Да нет, просто разбираюсь. Понимаешь? Просто разбираюсь, как твой случайный и бездумный поступок вмешался. Кстати, а может, ты вмешался, сам того не зная, в целую схему? Не случайную, умную. И тогда за тобой началась охота. И, поверь моей интуиции, тебя бы давно уже закопали, если бы знали наверняка, как ты распорядился полученной информацией, куда ее дел, ну и так далее. Судя по всему, они до сих пор не знают об этом точно. Поэтому ты пока жив.

– Ладно. – Вершинин явно был раздосадован обрисованной перспективой. – Но что в этих снимках такого, из-за чего можно запросто убить человека? И даже не одного.

– Пока не знаю. В этом нам еще предстоит разобраться. А вот и запрос готов. – Суворовцев снова прильнул к экрану монитора. – Да. Ну поздравляю, Вершинин, познакомься, господин Сорс. Председатель международного фонда его же имени, бла-бла-бла, тра-ля-ля. Ладно, не хочешь по-хорошему? – Он решительно снял трубку телефона и, несмотря на раннее утро, начал набирать номер. – Алло? Не спишь? Слушай. Высылаю тебе несколько снимков. На них меня интересует некий господин Сорс. Срочно. Ясно? Когда? Завтра утром? То есть уже сегодня. Спасибо. – Повесив трубку, устало потянулся. – Ну что ж, удочки мы забросили – теперь будем ждать улова. А сейчас спать. И немедленно.

Его распоряжение относительно сна оказалось лишним. Вершинин уже крепко спал.

Они действительно смертельно устали – оба.

* * *

Источник сообщает. В результате сговора Суворовцева и Вершинина они провели операцию по проникновению на фасовочную базу Чанга, что может иметь далеко идущие последствия. Операция была проведена ими без согласования с их руководством, что будет иметь последствия в виде служебного расследования, которое может завершиться отстранением Суворовцева от занимаемой должности и увольнением Вершинина. Источник считает необходимым не просто способствовать, а принять все меры для этого в самое ближайшее время, с использованием любых уровней влияния и средств. Источник предупреждает, что не сможет контролировать ситуацию в дальнейшем, если связка Суворовцев – Вершинин не будет разрушена, так как план предусматривал взаимную нейтрализацию указанных лиц, и их связка никакими планами не была предусмотрена.