Тем не менее и здесь историки готовы были увидеть свидетельства раннего крещения Руси: при Несторе могила Аскольда находилась рядом с церковью Николы. Первый русский светский историк Татищев (1668–1750) при составлении своей «Истории Российской», использовал не только древние летописные своды, но и позднейшую, не дошедшую до нас Иоакимовскую летопись, приписанную первому новгородскому епископу конца X в. Иоакиму (Акиму) Корсунянину. Ее анонимный составитель опирался на «Повесть временных лет», но приписывал поход Руси одному «Оскольду». Известие Нестора о том, что его могила располагалась у церкви Николы, позднейший летописец истолковал так, что Оскольд был крещен и получил при крещении имя популярного на Руси «Угодника». Но дело в том, что тот же Нестор говорит, что могила Дира располагалась у женского монастыря Ирины, и это уж никак не подходит для реконструкции христианской биографии другого варяжского вождя. Несмотря на это, позднейшая историография подхватила реконструкцию неведомого автора и историю «Аскольдова крещения Руси».

 

1. «Фотиево крещение Руси»

Если вернуться к древним источникам, то нельзя не признать, что исторические факты начального русского христианства с трудом распознаются в патетической риторике двух проповедей (гомилий) патриарха Фотия в описаниях бедствий, которые претерпела столица империи, обращается к библейскому плачу пророка Иеремии о потерянном Иерусалиме.

«Что за гнетущий и тяжкий удар и гнев? Откуда обрушилась на нас эта страшная гроза гиперборейская? разве не из-за грехов наших все это постигло нас? не знаменует ли ужас настоящего страшные и неподкупные судилища будущего? Из-за этого шум брани на земле нашей и великое разрушение; из-за этого выполз народ с севера, словно устремляясь на другой Иерусалим, и народ поднялся от краев земли, держа лук и копье» [7] .

Из проповеди можно понять, что враги пришли на Царьград из гиперборейских северных пределов — далее Фотий именует русь «скифским народом», как греки именовали со времен Геродота «северных варваров».

«Горе мне, что я сохранен был для этих бед, — продолжает патриарх, — что мы сделались посмешищем у соседей наших и посрамлением у окружающих нас, что коварный набег варваров не дал молве времени сообщить о нем. Горе мне, что вижу народ жестокий и дикий, безнаказанно обступившим город и грабящим пригороды, все уничтожающим — поля, жилища, стада, жен, детей, стариков, юношей».

Описываемый Фотием набег действительно напоминает поход викингов, бессмысленно истреблявших все живое на захваченной земле. Но за описанием ужасов варварского набега скрывается и тревожная мысль политика о том, как это будет воспринято соседями! Это беспокойство дает себя знать и во второй гомилии на «нашествие росов»:

«Так подверглись мы бичеванию нашими беззакониями, опечалены страстями, унижены прегрешениями и ошеломлены злодеяниями, став посрамлением и поруганием у окружающих».

Это не случайно — соседи не вполне доброжелательно относились к имперским амбициям греков: Иоанн Дьякон описывал поход норманской руси как триумфальный. Но не сторонний наблюдатель волновал Фотия: патриарх получил престол, отстранив при помощи светских властей своего предшественника Игнатия, что дало повод папе Николаю I вмешаться в дела Православной церкви: это было естественно, ведь Фотий именовал себя «епископом Константинополя, нового Рима». Отнюдь не только каноны волновали главу Римской церкви — он мечтал о возвращении под свою юрисдикцию огромного диоцеза Иллирик на Балканах, а потом и о главенстве над недавно (864 г.) созданной болгарской церковью. Дело дошло до разрыва — так называемой Фотиевой схизмы — в отношениях между Римско-латинской и Греческой православной церквами. Николай не преминул в своих письмах напомнить о Божьем гневе, который постиг «богохранимый град»: в письме Михаилу III, отправленном в 865 г., он ехидно замечал, что «не мы, убив многих людей, сожгли церкви святых и предместья Константинополя». Враг ушел безнаказанным, но гнев империи обрушился на Рим, — возмущался папа.

Фотий ответил на эти претензии Рима не самому своему противнику, а в окружном послании патриархам Восточной церкви в 867 г. Перечисление успехов византийской церкви — крещение болгар (притязания Рима отвергались), возвращение в лоно православия армян — завершается главным достижением. «И ведь не только этот народ переменил прежнее нечестие на веру Христа, но и даже сам ставший для многих предметом многократных толков и всех оставляющий позади в жестокости и кровожадности, так называемый народ Рос, те самые, кто — поработив живших окрест них и оттого чрезмерно возгордившись — подняли руку на саму Ромейскую державу! Но однако и они переменили языческую и безбожную веру, в которой пребывали прежде, на чистую и неподдельную религию христиан, сами себя охотно поставив в ряд подданных и гостеприимцев вместо недавнего разбоя и великого дерзновения против нас. И при этом столь воспламенило их страстное влечение и к вере — вновь восклицает Павел: «Благословен Бог во веки!», что приняли они у себя епископа и пастыря и с великим усердием и старанием предаются христианским обрядам».

Помимо намеков на оппонентов, использовавших поход руси в целях пропаганды нечестия византийской церкви, в этом риторическом пассаже содержится известие о том, что русь перед походом поработила окрестных жителей. Если верить летописи, этими подданными руси оказались киевские поляне (хотя летописец не говорит о походе этих славян вместе с русью).

 

2. Князь Рос Септуагинты и имя Руси

В этом месте впервые в определенном историческом, а не агиографическом контексте упоминается византийское имя русских — рос (видимо, так называли себя оказавшиеся под стенами Царьграда «гребцы» скандинавского происхождения, в славянской передаче их имя звучало как «русь»). Но в патетическом изложении Фотия «пресловутый» народ рос вызывает еще одну ассоциацию, характерную для контекста военного набега. Словами пророка Иезекииля Господь угрожает забывшему о нем народу: «Обрати лице твое к Гогу в земле Магог, князю Рос, Мосоха и Тувала». Несметные полчища наездников в полном вооружении, персов, эфиопов и ливийцев, «Гомера со всеми отрядами его, дом Тогарма, от пределов севера» по воле Господней накажут согрешивший Израиль. Эта конница, конечно, не похожа на русских гребцов, но похожи были имена. Еврейское неси-рош было воспринято переводчиками Септуагинты как «князь Рос». Имя Гомера, сына Иафета, отражает имя древних киммерийцев с причерноморского Боспора, чьи конные отряды действительно потрясли весь Ближний Восток в VII в. до н. э., за ними шли скифы — Ашкуз в библейской Таблице народов, жители крайнего севера с точки зрения обитателей Передней Азии. Тогарма ассоциировалась с Арменией и Кавказом — за этими горами и обитали страшные Гог и Магог, слухи о грядущем перед Страшным судом нашествии которых не раз потрясали Европу. Неточность переводчика — в греческом языке нет аналога для буквы «шин», и вместо Рош получилось Рос — стала основой для греческого имени северной страны — Руси и России: уже в X в. византийский император Константин Багрянородный называл Русь Росией. Библейские ассоциации на протяжении всего Средневековья сопровождали имя Руси: когда уже в XVI в. до Европы дошли слухи о зверствах Ивана Грозного, стало ясно — вот он князь Рос, Мосоха (великий князь Московский — к имени Мосоха возводили Москву и позднесредневековые русские сочинения); даже для Тувала нашлась русская аналогия — столица Сибири Тобольск.

Еще один риторический пассаж второй гомилии Фотия имеет непосредственное отношение к начальному русскому летописанию. «Народ незаметный, не бравшийся в расчет, народ, причисляемый к рабам, безвестный — но получивший имя от похода на пас, низменный и беспомощный — но взошедший на вершину блеска и богатства» и т. д.

 

3. Михаил III и начало Русской земли

«Повесть временных лет» начинается с вопроса «Откуду есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуду Руская земля стала есть». Собственно «начало» Русской земли также описано в «Повести временных лет» дважды. Первый раз — под 852 г. (ошибочно вместо 842), открывающим историческую — датированную — часть летописи: «в лето 6360 (от сотворения мира) начал Михаил царствовать, начала прозываться Русская земля. О сем узнали, ибо при сем царе приходила Русь на Царьгород, как пишется в летописаньи греческом». Второй раз о начале государства — Русской земли говорится под 862 г. в легенде о призвании варяжских князей: «И от тех варяг прозвася Руская земля». Значимость царствования Михаила III для начальной летописной традиции заключалась не только в том, что при этом царе русь была впервые упомянута в хронографе — вошла во всемирную историю: это упоминание «безбожной руси», угрожающей Божественному граду, само по себе было малопрестижным. Само царствование и имя Михаила было знаменательно для начальной русской (и славянской) истории — имело, помимо «исторического», символический смысл, настолько самодовлеющий, что неточные расчеты времени этого царствования повторялись в разных списках летописи, и сетка «временных лет», которые начинались «от Адама» и доводились до правления Михаила и первых русских князей, «сбивалась». Символический смысл имени заключался в том, что Михаилом именовался (уже в ветхозаветном пророчестве Даниила) последний праведный князь, царство которого будет предшествовать концу света. Этот сюжет — последнее царствование Михаила — подробно трактуется в апокрифическом «Откровении Мефодия Патарского», одном из источников «Повести временных лет».

Византийские историки — сторонники императоров Македонской династии, основатель которой Василий I сверг Михаила III, — создали непритязательный портрет этого царя, несамостоятельного правителя, пьяницы и даже святотатца. Но для древнерусской традиции суть его царства была в ином: Новгородская первая летопись перед описанием похода руси 860 г. отмечает, что при Михаиле и матери его Ирине (ошибочно вместо Феодоры) было возобновлено православное «поклоняние иконам» — отвергнута ересь иконоборцев. Таким образом, действительно наступило праведное царство. Поход руси оказался как бы вписанным в эсхатологический контекст этого царства: народ рос явился под стены Царьграда, реализуя пророчество Иезекииля о Гоге в стране Магог, князе Рос — таким этот народ предстает в посланиях патриарха Фотия, свидетеля похода 860 г. Но в летописной традиции этот эсхатологический контекст обернулся началом истории нового народа, и это была не просто «инверсия» византийских эсхатологических мотивов: при Михаиле III были призваны в славянские земли Кирилл и Мефодий — славяне обрели христианское просвещение.

В «Повести временных лет» это событие опять таки связано со «сбоем» в хронологии — миссия, начавшаяся ок. 863 г., описана под 898, и этот «сбой» непосредственно связан с общей концепцией летописца. Ему нужно было увязать дунайскую (моравскую) историю славян, получивших Священное Писание от Кирилла и Мефодия, с историей Руси, «прозвавшейся» с приходом Олега в Киев в 882 г. (по летописной датировке): в качестве естественной «связки» днепровской истории Руси и дунайской истории славян было использовано известие о походе угров-венгров из Поднепровья в Паннонию. Сама дата — 898 г. — могла быть связана с венгерским походом 899 г. в Италию — Влашскую землю, что согласовывалось с летописным преданием об изгнании франков (волохов-влахов) уграми из Подунавья. Но для летописца важнее были собственно древнерусские реалии. Здесь не всуе упоминалось и урочище Угорское, на котором стоял Олег, а потом угры под Киевом. Результатом этого построения стало включение еще «безбожной» Руси в ход священной — христианской — истории, в которой Мефодий — первоучитель славян — оказывался наследником Андроника, посланного епископом в Паннонию (Иллирик) самим апостолом Павлом. «Так что и нам Руси учитель есть Павел (вспомним цитату из послания Фотия), понеже Учил есть язык словенский и поставил есть епископа и наместника по себе Анроника словенскому языку. А словенскый язык и русский одно есть, от варяг прозвались Русью, а сначала звались словене», — повторяет летописец слова варяжской легенды.

Хотя повествование о походе руси на Царьград в царствование Михаила III и призвании варяжских князей относится к «исторической» — датированной части летописи, оно не лишено библейских реминисценций. Давно обнаружены библейские мотивы в варяжской легенде: усобицы, предшествовавшие призванию, напоминают о неурядицах в Израиле эпохи судей, когда сыновья Самуила «не ходили путями его», и старейшины Израиля просили Самуила поставить над ними царя. Более того, последовательность сюжетов расселения славян, обретения ими своей земли и призвания правителя повторяет композицию Библии. В итоге композиция «Повести временных лет» воспроизводила традиционное деление библейских книг на Пятикнижие Моисеево (в частности, сюжеты Бытия и Исхода — заселения славянами своих земель) и «исторические» книги. Царствование Михаила не просто отмечало этот «исторический» рубеж: подобно тому, как русские князья стали наследниками Хазарии, Русская земля претендовала на свое место в христианском мире — и отнюдь не на то место «северных варваров», которое было уготовано Руси византийской («ромейской») традицией. В летописном изложении уже победитель Олег под стенами Царьграда представлялся грекам не как языческий князь, а как святой Димитрий: это характерное для древнерусской традиции замещение (в греческой традиции покровительство св. Димитрия спасло Солунь от осаждавших город славян) ставила «новый народ» (так уже принявшие христианство русские именуются в «Повести временных лет»), наделенный благодатью, выше «ветхого», чье царство — даже священное царство Михаила — было преходящим.

Наконец, в послании Фотия крещеная русь объявляется подданными и гостеприимцами ромеев — греков. Это традиционное для имперских амбиций ромеев отношение к народу, принявшему крещение из Константинополя, как к своим подданным, сильно осложняло и без того не слишком успешную миссионерскую деятельность Византии. Русь не считала себя подданной империи, что ясно показали последующие через 40 лет события — поход Вещего Олега на Царьград.

 

4. Чудо с неопалимым Евангелием

Последствия внутренних конфликтов Византии были не менее трагичны, чем набеги неприятеля. Осенью 867 г. император Михаил III был свергнут Василием, а Фотий вынужден был уступить патриарший престол изгнанному им Игнатию. Хронист — «Продолжатель Феофана», сосредоточенный на Деяниях представителя новой, македонской, династии — Василия I, приписал ему усмирение руси. Правда, он писал: «Щедрыми раздачами золота и серебра и шелковых одеяний он (Василий) склонил к соглашению неодолимый и безбожный народ росов, заключил с ними мирные договоры, убедил приобщиться к спасительному крещению и уговорил принять рукоположенного патриархом Игнатием архиепископа, который, прибыв в их страну, стал любезен народу» явленным им чудом. Князь росов собрал своих подданных и вместе со старейшинами стал рассуждать о христианской и прежней вере. На теологический диспут явился и епископ, который, ссылаясь на принесенное с собой Евангелие, повествовал о чудесах Ветхого и Нового Заветов.

Таков был обычай катехизации — рассказа о содержании Священного Писания, и росы, привычные слушать саги и рассказы о чудесном, были поражены рассказом о трех отроках Эфесских, ввергнутых в горящую печь, но уцелевших. Но слушатели стали требовать въяве демонстрации чуда, чтобы они смогли поверить рассказанному.

Епископу пришлось бросить в костер Евангелие, уповая на Божью помощь. И чудо свершилось — Евангелие осталось лежать невредимым в пепле, не был опалены даже украшавшие застежки кисти. Варвары были поражены и позволили себя окрестить. Где происходило крещение, равно как и имя архиепископа, остается неизвестным (сам текст, описывающий чудо, был составлен лишь в середине X в.).

По-иному писалась история обращения шведов — свеонов в Житии латинского миссионера Ансгария, отправившегося в Швецию в 829–830 гг. в правление франкского императора Людовика Благочестивого гг. несколько ранее неведомого византийского епископа. Он достиг Бирки — главного шведского города на пути из варяг в греки. И там конунг свеонов Бьёрн радушно принял миссионеров и позволил им проповедовать Евангелие на собрании всех жителей Бирки. Правда, среди населения Бирки были пленники-христиане, оказавшиеся в городе после набегов викингов на земли империи Каролингов. Они были рады наконец получить причастие. Но крещение приняли и многие свеоны — среди них градоначальник (префект) и другие знатные люди. Новой пастве нужен был пастырь, и Ансгарий попросил гамбургского архиепископа рукоположить епископа для свеонов. Им стал Гаутберт, которого снабдили всем необходимым для богослужения (миссионерство было дорогостоящим предприятием). Археологи, раскопавшие некрополь Бирки, выяснили, что миссия Ансгария не прошла бесследно, с IX в. у свеонов стал распространяться обряд трупоположения в христианских могилах.

Что касается византийских источников, то неясно, пыталась ли историография Василия и Игнатия приписать себе славу крестителей руси, или, может быть, сама русь, прельщенная крещальными Дарами, готова была не раз принимать миссионеров, возвращаясь затем к своим обычаям.