Древнейшие свидетельства духовного богатства уральского мира — наскальные изображения (писаницы или петроглифы), которые древние художники высекали на плоскостях скал, начиная с эпохи нового каменного века — неолита и вплоть до эпохи железа. Две области богаты наскальными изображениями — Урал и Карелия, особенно район Онежского озера и побережье Белого моря. На Урале преобладают изображения оленей, лосей и водоплавающих птиц: уток, гусей и лебедей — персонажей, столь характерных для космогонических мифов. Есть также изображения светил — солнца и астральных знаков, а также охотничьих орудий — ловушек, бумерангов, каменных шаров — боласов и т. п. Реже встречаются изображения людей или фантастических полулюдей-полуживотных. Известны целые композиции, включающие изображения лося или оленя, солярного (солнечного) знака или некой фигуры, напоминающей радугу-небосвод, иногда — охотничьи ловушки. Все эти композиции запечатлели миф о небесной охоте. Другой космогонический сюжет объединяет фигуры водоплавающих птиц, солнечные знаки и знаки дерева (так называемое Мировое древо, ось Вселенной).

Сюжеты карельских петроглифов богаче: помимо многочисленных лесных и морских зверей, водоплавающих и прочих птиц, охотничьего оружия, там присутствуют и сложные композиции: сцены охоты, лодки с людьми. Иногда в этих композициях доминируют водоплавающие птицы, сравнимые своими размерами лишь с огромными морскими животными Беломорья. Иногда основные персонажи — лоси. Но главным героем наскальных сцен является человек или полузооморфный персонаж (получеловек-полуживотное). Эти сцены, несомненно, свидетельствуют о том, что древние люди стремились запечатлеть некие мифологические образы, рассказы, ибо миф был основным проявлением первобытного творчества.

Знакомый нам сюжет можно обнаружить на острове Гурий на Онежском озере: огромная водоплавающая птица снесла яйцо, под которым изображены солярный знак — солнце с двумя лучами — и два молодых (безрогих) оленя или лося. К. Д. Лаушкин предполагает, что перед нами — космогонический миф о сотворении мира из яйца. Действительно, Солнце должно было получиться из желтка, Земля — из белка. Землю первобытные художники, как правило, изображали при посредстве символических животных — копытных, ходящих по земле. Два оленя и есть символ Земли: в более позднем искусстве, когда композиция строилась по закону симметрии, их обычно изображали справа и слева от Мирового древа, у вершины которого размещались Солнце и Луна. Не менее характерны для искусства эпохи неолита изображения оленей с солярными символами. Так, в саамских и других мифах олень несет Солнце по небу. Удивительную аналогию петроглифам представляет кремневая статуэтка со стоянки 2-го тысячелетия до н. э. на Верхней Волге: правда, здесь зверь несет на спине символ луны — лунарный знак. Там же, в Верхнем Поволжье, была обнаружена относящаяся уже к железному веку бронзовая статуэтка медведя с солярным знаком (о ней и о медведе — ездовом животном Солнца — речь пойдет ниже).

Сложнее разгадать содержание иных композиций. На восточном берегу Онежского озера в урочище Бесов нос сохранилось изображении странной сцены охоты. Лося преследует лыжник, переодетый волком. В руках у него охотничье орудие, напоминающее капкан или болас — каменный шар на шнурах, которые должны опутать ноги пойманного животного. Понятно, почему охотник представлен в виде хищника, ведь его цель — догнать лося, ему нужна быстрота дикого зверя. Исследователи петроглифов обратили внимание, что болас напоминает одновременно солярные и лунарные знаки, изображаемые здесь же на скалах: финно-уграм был известен миф о космической охоте на гигантского лося — не зашифрован ли в петроглифах этот космогонический миф?

На других скалах антропоморфные персонажи имеют голову, по очертанию напоминающую солярный и лунарный знаки, впрочем, Солнце и Луна в мифах саамов и других финских народов были антропоморфными (имели вид человека).

Еще одна сцена на мысу Пери нос (Онежское озеро) представляет собой то ли охоту с собакой на лося, где охотник изображен уже метнувшим болас, то ли расправу над каким-то животным, находящимся под ногами лося. Лаушкин полагал, что это могла быть лягушка — злое хтоническое существо, подменяющее, согласно саамским сказкам, человеческих детей своими детенышами, которых затем трудно было изгнать из человеческого мира (об этом еще будет рассказано в главе о саамской мифологии). Однако последние исследования показали, что по очертаниям зверь, на которого идет охота, напоминает скорее бобра, о хтоническом культе которого еще не раз будет повод поговорить. Для более поздней пластики Прикамья, о которой пойдет речь ниже, характерна фигура человека, стоящего на ящере между двух лосей. Подобное сочетание трех образов — человека, хтонического животного и лося — очевидно, должно было выражать соотношение трех миров.

Характерно название одного из мест, где сосредоточены наскальные композиции, — Бесов нос (на Белом море известно урочище с писаницами — Чертовы следки). Оно дано русскими христианами, которые, конечно, усматривали в изображениях на скалах бесовские — языческие — сюжеты. Сохранилось и предание о Бесе и Бесихе, которые жили на берегу Онеги. Бес захотел перенести свой дом подальше от берега и, свив веревку, потащил мыс в озеро. Но это оказалось ему не под силу: он оторвал лишь огромный камень, вместе с которым свалился в озеро, камень же торчит из воды до сих пор. Ясно, что предание повествует о первобытных великанах, которые создавали ландшафт, оставляя после себя озера и скалы. Но христиане усмотрели в наскальных писаницах изображения того самого Беса, тем более что изображен он был между нечистыми тварями — ящерицей и налимом (в финно-угорских верованиях это были хтонические существа преисподней). Вот почему монахи выбили на изображении Беса крест, чтобы он не мог навредить христианам.

Настоящие языческие идолы были обнаружены археологами при раскопках уральских торфяников — в торфе дерево хорошо сохраняется. Один идол, найденный в Шигирском торфянике, представлял собой изготовленную из сосновой древесины фигуру длиной 5,30 м, с остроконечной головой. Идол из Горбуновского торфяника, также вырезанный из соснового ствола, менее схематичен. Правда, скульптор снабдил его только ногами, а вот рук у него нет. Аналогии с этими изображениями прослеживаются в верованиях ближайших угорских народов — хантов и манси. В их мифах рассказывается о лесных великанах-менквах, неудачном творении бога Нуми-Торума, который сначала хотел сделать людей из лиственницы, но те превратились в «недоделанных» лесных чудовищ. Сходные изображения были найдены в торфяниках другой «окраины» финно-угорского мира, в Прибалтике, но они относятся к мелкой пластике, а не к монументальной скульптуре.

Гораздо более выразительны обнаруженные в тех же уральских торфяниках ковши, ручки которых оформлены в виде голов водоплавающих птиц, но особенно впечатляет деревянный жертвенный сосуд, представляющий фигуру лося. И здесь преобладающими оказываются образы священных животных, связанных с космогонией — водоплавающей птицы и лося.

В торфянике Вис, в республике Коми, нашли лыжу, нос которой украшен резной головкой лося. Очевидно, это изображение призвано было магическим способом ускорить бег лыж, ибо у финно-угров популярен был миф об охотнике, преследующем небесного лося на чудесных лыжах.

К настоящим шедеврам искусства относится резная кость (рог) из жертвенного места на городище Усть-Полуй в низовьях Оби, где обитали древние угры. Ложки с головами лося, и особенно ложка с изображением хищной птицы, терзающей голову лося, несут на себе явное влияние скифо-сибирского звериного стиля. По другую сторону Урала, в Прикамье, также прослеживается звериный стиль в наскальных изображениях и его центральным образом остается опять-таки лось. Большая часть этих произведений искусства и предметов культа относится к раннему железному веку — 1-му тысячелетию до н. э., когда в степной зоне господствовали ираноязычные племена. Об иранском влиянии на финно-угорскую, и особенно угорскую, мифологию нам еще не раз придется говорить.

Огромную коллекцию предметов искусства и культа собрали археологи на месте святилища II в. до н. э. — II в. н. э., расположенного на реке Нижней Мулянке, одном из притоков Камы. Святилище получило название «Гляденовское костище», ибо в слоях золы и пепла было найдено много костей и черепов жертвенных животных — как домашних (лошади, быка, барана, свиньи), так и диких (северного оленя, медведя, рыси, росомахи, бобра), а также рыб. Там же были найдены многочисленные обломки посуды и целые жертвенные чаши, стеклянные бусы (видимо, игравшие роль денег) и наконечники стрел, но главными находками стали вотивные предметы — мелкие металлические изображения человека и животных, принесенные в жертву вместо настоящих людей и зверей. Среди них — бронзовые фигурки летящих птиц, фигурки медведей в характерных «жертвенных» позах — так выставляли убитого зверя во время «медвежьих праздников», о которых еще пойдет речь. Среди изображений людей выделяются симметричные парные фигурки — свидетельства близнечного культа, и фигурки всадников, в том числе оседлавших хищного зверя. Интересна серебряная бляха с изображением божества, стоящего на спине зверя. Она очень напоминает ближневосточные композиции, изображающие богов-хозяев зверей.

Неповторимым, не имеющим аналогов, является раннесредневековое искусство Прикамья — Пермской земли: бронзовое литье передает те же образы лосей, полулюдей-полуживотных, которые были выбиты на скалах Онеги и Беломорья, но фантастические черты в бронзовых изделиях этого региона гораздо более очевидны. Археолог А.А. Спицын назвал эти изображения «шаманскими», в современной науке за ними закрепилось наименование «пермский звериный стиль». К этому стилю нам еще придется обращаться в ходе нашего повествования.

Наконец, в эпоху средневековья и славянского расселения (X–XIV вв.) финно-угорские мастера-литейщики изготовляли многочисленные женские украшения-амулеты, сохранявшие традиционные образы священных животных, прежде всего — водоплавающих птиц. Другим популярным образом стал конь, иногда — всадник. Общей чертой этих украшений было использование многочисленных «шумящих» привесок на цепочках, часто имеющих форму утиных лапок. Шум, производимый этими украшениями, должен был отпугивать злых духов.

Образы всадника и привески в виде утиных лапок дожили до наших дней в культовом искусстве обских угров. У манси до недавнего времени воспроизводились и образы, характерные для звериного стиля. В одном из исследованных домов наряду с бронзовой фигуркой ястреба с человеческим лицом — изображением, восходящим к 1-му тысячелетию н. э., обнаружены недавно отлитые из свинца фигурки волка и оленя с подогнутыми ногами. Последние имеют точную дату, потому что в фигурку волка впаяна советская монета 1936 г.; хорошо известна и история этих изображений, а, значит, и вкладываемый в них смысл. Оказывается, участились случаи нападения волков на оленье стадо: их алчность стала чрезмерной, ибо они резали и рвали на части гораздо больше оленей, чем требовалось для утоления голода. Это означало, что волки за что-то наказывают хозяина стада. Тогда хозяин использовал магию, поместив рядом фигурки волка и оленя в позе покорности. После этого волки перестали рвать оленей.

 

Финно-угры и индоиранцы

В целом мифы земледельцев Прибалтики — финнов и карел, таежных охотников — хантов и манси и других финно-угорских народов значительно различались. Они испытывали воздействие мифов соседних народов и сами влияли на мифологические представления соседей.

Культурный обмен в древности затрагивал не только хозяйственную сферу. Уже в XIX в. ученые обратили внимание на общность как отдельных слов, означающих зерновые культуры и термины скотоводства, так и мифологических сюжетов у финно-угров, иранцев и индийцев-ариев, сохранившихся в знаменитом своде религиозных гимнов — «Ведах» и мифологических эпопеях. Арии отделились от иранцев и ушли в Северную Индию в бронзовом веке — во 2-м тысячелетии до н. э. Значит, общие слова и сюжеты у финно-угров и ариев должны восходить к эпохе индоиранской общности.

К этой эпохе непосредственных контактов финно-угров и индоиранцев восходят и сами названия финских народов, прежде всего — мордвы, удмуртов и коми, которые зовут себя коми-морт: основы этих этнонимов, морт, мурт, происходят от индоиранского обозначения человека, мужчины, равно как и обозначение «смертного» в финских языках имеет индоиранское происхождение. Наименование персонажей, приравнимаемых к высшим божествам, (мордовское паз, пас, павас) в финских языках также имеет индоиранские истоки — термин бхага означает «бог, удача, счастье» (славянское слово бог также имеет иранское происхождение).

 

Прародина ариев и Уральские горы

В преданиях древних ариев — индоариев (см. «Мифы Древней Индии»). - сохранились воспоминания о полумифической прародине, расположенной где-то далеко к северу от Индии. Обитавшие в этой стране арии могли наблюдать удивительные явления. Там семеро небесных мудрецов-риши движутся вокруг Полярной звезды, которую творец Брахма укрепил в центре мироздания над Мировой горой Меру. Там обитают и прекрасные небесные танцовщицы — апсары, — сияющие всеми цветами радуги, а солнце восходит и светит полгода подряд. Семь риши — это, вероятно, созвездие Большой Медведицы, а апсары — воплощение северного сияния, которое поражало воображение многих народов. В мифах саамов, как будет рассказано дальше, северное сияние — это битва, которую ведет на небе витязь Найнас, а у эстонцев — павшие в битвах герои, живущие на небе (эти представления напоминают также мифы скандинавов о Вальхалле — чертоге павших героев, где они продолжают сражаться в загробной жизни). Туда могут добраться только волшебные птицы, в том числе вестник индийских богов Гаруда, — в финно-угорской мифологии Млечный путь, соединявший север и юг, именовался Дорогой птиц. Мировая гора или ось мироздания — Меру — соотносится в этой картине мира с Уральскими горами, становым хребтом земли, и поясом бога-творца в мифах обских угров.

Этот миф усвоили и русские люди, пришедшие на Урал в средние века. Так, до XVIII в. Урал назывался «Камень», «Большой Камень», «Столп» и считался мировой осью, горой. Одновременно Уральские горы именовались «Земным поясом», «Земным Каменным поясом».

Согласно верованиям древних иранцев, чья мифологическая картина мира чрезвычайно близка индийской, Мировую гору Хара установил в центре мира творец Ахурамазда. Он поместил над ней Полярную звезду и запустил вокруг светила. Там обитают птицы и великие боги, в том числе божество напитка бессмертия Хаома (в индийской мифологии волшебный напиток называется Сома; боги добывают его, пахтая горой Меру Мировой океан). Индийская Меру, иранская Хара, финно-угорский Урал — одновременно и гора, и Мировая ось, и хребет, тянущийся по всему земному пространству. У Геродота и других античных авторов Уральские горы назывались Рифейскими или Рипейскими — у хантов слово pen означает «гора». Вершины Мировой горы сияли золотом — Уральские горы также именовались золотыми. Крайний Север считался в легендах древних народов, населявших Евразию, средоточием неслыханных богатств и чудес. Главный герой угорских мифов (и другие угорские боги) Мир-сусне-хум именовался «Золотым богатырем», «Золотым богом» — Шорни-торум, а в песне манси говорится об озере с золотыми берегами, расположенном на горной вершине. Венгерское и обско-угорское обозначение золота считается при этом заимствованием из древнего иранского языка.

 

Золотая баба

В многочисленных средневековых рассказах о чудесах Севера постоянно упоминается некий идол, именуемый «Золотая баба». Первые сообщения о ней в русских летописях относятся еще к XIV в. Новгородская Софийская летопись сообщает, что «пермичи» (коми-пермяки) молятся Золотой бабе. Об этих рассказах из русского дорожника узнал и знаменитый автор «Записок о Московии» XVI в. австрийский дипломат Сигизмунд Герберштейн. Он помещает Золотую старуху или бабу уже в низовья Оби, в Обдорскую землю, где текут другие реки, берущие начало «с горы Камень Большого Пояса» (Урала), и где живут народы, которые платят дань великому московскому князю.

Из этого упоминания Герберштейна не ясно, что означает «Золотая Старуха» — имя божества или название местности, хотя из дальнейшего повествования следует, что это идол, которому поклоняются местные жители. Сам Герберштейн считает эти рассказы «баснями», но передает подробно внешний вид Старухи, которая держит на коленях сына, и там же видно другое дитя, которое именуется ее внуком. Рассказывают также, что она создала нечто вроде музыкальных инструментов, которые издают трубные звуки. Герберштейн предполагает, что эти звуки может производить ветер, дующий в трубы.

Европейский путешественник, естественно, считал эти сведения мифическими. Русский дорожник, которым пользовался Герберштейн, повествует также, что в Лукоморье, за Земным Поясом и рекой Обью, обитают некие черные люди, о которых рассказывают удивительные вещи. Якобы они засыпают в конце осени, на Георгия Зимнего (27 ноября) и пробуждаются лишь на Георгия Весеннего (до 24 апреля). Соседние же народы, продолжает Герберштейн, ведут с ними невиданную торговлю: черные люди оставляют свои товары перед тем, как уснуть на зиму, а торговые партнеры обменивают их на свои товары. Кроме черных людей в Лукоморье живут еще люди, наподобие зверей заросшие шерстью, и люди с песьими головами — те монстры, которые в древних фантастических описаниях всегда заселяли края Ойкумены.

Люди, засыпавшие на зиму, именовались «черными» не потому, что они были неграми, а потому, что Крайний Север считался краем мрака. В русских средневековых энциклопедиях (азбуковниках) упоминались сонливые люди, которые именовались орионами, оргианами или оригенианами, и они будто бы засыпали там, где их заставала зима. При этом, как говорится в древнерусском сочинении «0 человецех незнаемых в восточной стране», из носу у них потоком шла вода, которая застывала в виде сосульки, приковывавшей спящего к земле. Если кто-нибудь из иноземцев задевал такого примерзшего аборигена и отламывал сосульку, несчастный пробуждался и немедленно умирал. Орионы и оригенианы — это не имя северного народа, а прозвание последователей одного из первых христианских философов — богослова III в. н. э. Оригена. Он считал, что души людей созданы были Творцом для небесной жизни: охлаждение любви к Богу привело их на Землю, где они и «застыли» в виде косной материи…

Однако легенды о «сонливых» народах Севера гораздо древнее средневековья и даже сочинений Оригена. Они восходят к античности времен Геродота (IV, 23, 25). Отец истории повествует, что к северу от скифов у подножия высоких — Рифейских — гор живет народ, у которого и мужчины и женщины плешивы от рождения. Дальше — за недоступными горами — не бывал никто. Плешивцы же рассказывают, что в горах живут козлоногие мужи, а за ними — народ, который спит полгода, но этим рассказам Геродот не верит.

Однако более поздние авторы часто с большим доверием относились к рассказам о краях Ойкумены и добавляли любопытные подробности. Так, в одном из рассказов, якобы записанном на Новой земле у ненцев-самоедов, говорится о счастливом крае, где нет вражды и злобы. Начало напоминает сведения того же Геродота о счастливой стране гипербореев, но дальше говорится о людях, которые пребывают в вечной любви, ходят парами и не могут расстаться ни на мгновение. Привязанность эта имеет, впрочем, вполне анатомическое объяснение: дело в том, что эти люди одноноги, и могут передвигаться, лишь держась друг за друга. Поодиночке они падают и умирают.

Вера в таких духов-«половинников» действительно существовала у самодийцев. Одноногие, однорукие и одноглазые духи (баруси) в мифах нганасан могли помогать людям и даже возвращать к жизни умерших. Более агрессивными считались безголовые людоеды, жившие за горным хребтом и не пускавшие к себе нганасан. Марийцы наделяли своих половинников, ходивших парами, песьими носами, а удмурты верили в лесных духов, палэсмуртов, похожих на леших (шурале). Сходные поверья существовали и у тюркских народов (о них еще пойдет речь). В фольклоре народов Поволжья о взаимной любви половинников ничего не известно, зато рассказывают, что они очень смешливы и любят щекоткой доводить до смерти своих жертв.

Рассказы о Золотой бабе также не относились к книжной традиции, хотя у Герберштейна она и изображена в виде античной богини с копьем и в короне, а у других европейских авторов — с рогом изобилия и т. п. античными символами.

Авторы, описывающие Крайний Север, сообщают, что Золотой бабе приносят жертвоприношения, прежде всего — шкурки пушных зверей. Итальянец Гваньини сообщает, что сам идол сделан из камня, а в жертву ему приносят не только меха, но и оленей, кровью которых мажут глаза, губы и разные части тела идола: так, действительно, принято было «кормить» идолов у язычников тайги. Англичанин Флетчер в конце XVI в. не верил рассказам о Золотой бабе или Бабе-яге, якобы прорицавшей будущее. Он писал, что Золотая баба — это не идол, а скала в устье Оби, которая по очертаниям напоминает женщину с ребенком. Может быть, этот «идол» действительно был скалой причудливых очертаний на Урале, а может, кумир Золотой бабы считался воплощением столпа — Мировой горы…

Интересно, что Флетчер, знаток русской культуры, отождествлял Золотую бабу с русской Бабой-ягой. В финно-угорских традициях высшие богини, которые оказывались сброшенными на Землю, становились злобными волшебницами, напоминающими Бабу-ягу (такова Йома в мифах коми, которой посвящен специальный раздел).

Легенды о фантастических богатствах Севера будоражили воображение последующих авторов, и швед Петрей в начале XVII в. сообщает о том, что Золотой бабе приносят в жертву не только отборных соболей и куниц. По его сведениям, иноземцы должны отдавать ей часть денег, серебра, золота, жемчуга и драгоценных камней, иначе она собьет их с дороги, поднимет бурю, которая не прекратится, пока не будет совершено жертвоприношение. Жрецы обращались к ней, как к дельфийскому оракулу, ожидая предсказаний будущего.

Наконец, с завоеванием Ермаком Сибири появились новые русские свидетельства о Золотой бабе: лазутчик казачьего войска наблюдал моление этой богине в одном из обско-угорских городков. Поклонявшиеся богине пили воду из серебряной чаши, в которой стояла литая из золота статуэтка богини. Когда на Обь пришли казаки, богиня якобы объявила, что покидает эти места, и велела бежать своим поклонникам. Ходили слухи, что богиню унесли дальше, за реку Конду.

Эти рассказы о бегстве богини с приходом русских казаков напоминают легенды русского Севера о малом народе — чуди, который исчез с приходом христиан (об этом еще пойдет речь). Существеннее, что в мифологии обских угров сохранились представления о «золотом» семействе верховного небесного бога Нуми-Торума, жена которого Калтащ-эква именовалась также Сорни (Шорни)-сис — «Золотая»; их сыном был упомянутый золотой всадник — Шорни-Торум, Мир-сусне-хум. Местом обитания и культа богини считалась Нижняя Обь. Ее косы были такой длины, что по одной из них поднимался соболь, по другой спускался бобр.

«Золотую Калтащ» или Йоли-Торум («Нижнюю богиню») сравнивают с иранской богиней, также воплощавшей утреннюю зарю, плодородие и целебную влагу Мировой реки (Ардви — «Божественный источник»), стекающей с Мировой горы, именуемой Ардвисурой Анахитой (сходной с русской матерью-сырой землей, покровительницей богатырей и рожениц). Эта богиня давала истоки всем мировым рекам, в том числе и Волге — Ранхе, реке, текущей у края мира. Ее атрибутами было золото (златопрядный плащ, диадема, серьги и даже обувь) и меха (Анахита имела шубу из 300 бобров, ослеплявших золотым и серебряным блеском). Бобровые меха были неслучайным атрибутом богини: ведь она была воплощением влаги и Мировой реки, а бобр — речное животное. Ардвисуре приносили в жертву тысячи голов скота.

Миф о происхождении бобра записан у обских угров на реке Конда: в бобра превратилась некая пряха, которую обижали собственные дети. Они не давали пряхе пить, и та решила уйти от них в воду — платье ее сделалось шкурой, а прядильная доска превратилась в хвост. Казалось бы, этот миф не имеет отношения ни к Калтащ-экве, ни к Ардвисуре Анахите. Но мифологи хорошо знают, что покровительницы рожениц и детей во многих мифологиях были пряхами — пряли судьбу, сидя возле чудесного источника… согласно одному из мифов хантов, целый народ должен был превратиться в бобров, чтобы спастись от врагов (или в наказание за грехи).

 

Александр Македонский и Уральские горы

Русская начальная летопись — Повесть временных лет, составленная в Киеве на рубеже XI и XII вв., - передает рассказ некоего новгородца, который добрался до племени печера (на реке Печора) и дальше до югры, соседствующей с самоядью (так русские называли угров и самодийцев) «в полунощных странах». Югра и рассказала ему о «дивном чуде», которое происходило в горах, уходящих в Лукоморье и вершинами достигающих небес. В горах этих слышен был «клич велик и говор» (это напоминает о звуках, издаваемых чудесным «органом» Золотой бабы) и слышно было, как «рассекают гору», желая «высечься» из нее. В горе оказалось высеченным «оконце мало», и людей, говоривших из оконца, нельзя было понять — лишь жестами они указывали на нужные им вещи из железа, и в обмен на нож или секиру давали меха (о подобной торговле рассказывали русские и во времена Герберштейна). До этих северных гор трудно было добраться из-за непроходимых снегов и лесов.

В этом рассказе исторические реалии — обмен с аборигенами, язык которых был непонятен пришельцам, — переплетены с мифом, который и прокомментировал летописец. Люди за горами — это дикие народы, которые заключил туда сам Александр Македонский после того, как завоевал весь мир. Правда, в средневековых легендах об Александре речь шла о других горах — он «заклепал» народы Гога и Магога за Железными воротами Кавказских гор: оттуда они вырвутся лишь тогда, когда наступит конец Света. Для жителей Средиземноморья, составлявших эти легенды, северными были Кавказские горы, для русского летописца полунощными — Уральские.

 

Волга и миф о Мировом океане

Мировая гора стояла на берегу Мирового океана или священного водоема, с нее стекали великие реки. Ученые полагают, что иранское представление о великой реке Рангха, Ранха или Рах, берущей начало на вершине Мировой горы и омывающей край света, и ведийский миф о реке Раса нашли отражение в античном названии Волги — Ра и мордовском — Рава (у мордвы-мокши) или Рав(о) (у мордвы-эрзи), что означает также просто «река». В священной книге иранцев-зороастрийцев «Авесте» рассказывается, как благой творец Ахурамазда создавал места и страны для обитания там людей; его же противник злой творец Анхра-Манью всячески вредил творению: когда у истоков реки Ранхи Ахурамазда создал некую страну, управляемую без правителей, Анхра-Манью сотворил зиму, «творение дэвов» — демонов. Действительно, истоки Ранхи находятся в северных краях, где в те времена люди жили родоплеменным строем — без правителей.

Отец истории Геродот записал скифскую легенду о том, что персидский царь Дарий в своем походе на Скифию дошел до реки Оар — Волги: с тех пор скифское (иранское) имя этой реки стало известно античным ученым. Истоки Волги древние географы искали в Уральских горах (возможно, Волгой — Ра считали реки Каму и Белую). Согласно финской и карельской мифологической традиции, на севере, в Ледовитом океане — Сарайас, — находилась Страна умерших; слово сарайас восходит к индийскому джрайас — «великое водное пространство», иранскому зрайа — мифическому озеру у самого подножия Мировой горы.

 

Чудесный зверь и волшебный всадник

Сходные мифологические представления о Мировой горе, неподвижной Полярной звезде и великой реке — океане можно найти у многих народов. Но вот индийский миф о чудесном лесном звере шарабха, которого не в состоянии был настигнуть и самый искусный охотник, потому что у зверя было восемь ног, находит прямые соответствия в мифах обских угров. Там чудесный зверь — лось — обитал сначала на небе, и у него было шесть ног. Сам творец Нуми-торум послал чудесного охотника в погоню за лосем. Тому удалось догнать зверя и отрубить две лишние ноги — с тех пор лось живет на Земле, став добычей земных охотников. Названия лося у обских угров — шор(е)п, сарп, шарп — напоминают имя мифического зверя шарабха.

Российские ученые Г.М. Бонгард-Левин и Э.А. Грантовский, сопоставившие мифологические сюжеты древних иранцев и индийцев с мифами северных народов, обратили внимание на еще одно замечательное совпадение. Античные авторы передают удивительную историю о том, как перс Дарий в середине VI в. до н. э. в числе других семи аристократов сверг самозванца и сумел занять персидский престол, потому что раньше прочих подъехал на коне к дворцу, и конь своим ржанием приветствовал солнце. Конь, как священное животное Солнца, часто использовался при гаданиях, в том числе и тогда, когда надо было выбрать правителя. В XIX в. далеко от Персии, на р. Оби, у народа манси был записан миф о том, как на Земле, оказавшейся во власти семи сыновей Нуми-Торума, начались великие распри. Сам творец спустился на Землю, чтобы установить порядок, и сказал сыновьям, что править ими и людьми будет тот, кто первым на рассвете подъедет к его дворцу и привяжет коня к серебряному столбу — коновязи. Им оказался младший сын бога — всадник Мир-сусне-хум. Он и стал покровителем людей. Это замечательный пример того, как на протяжении тысячелетий в народе сохраняется древняя мифологическая традиция, заимствованная у другого народа. Обские угры некогда заимствовали у индоиранцев, а затем и иранцев, не только мифологические сюжеты: иранское происхождение имеет и терминология коневодства, а конь становится главным священным животным. Само имя Мир-сусне-хума, означающее «мир созерцающий человек», близко имени индоиранского божества Митры, воплощающего мир, космический и правовой порядок, «наблюдающего за людьми».

Как божество, наблюдающее за миром, Мир-сусне-хум в мифологической традиции оказывается связанным с разными землями и народами. В сказании, записанном уже в середине XX в., он именуется «Купцом Нижнего Света, Купцом Верхнего Света», который продает и покупает дорогой товар русского человека.

О подвигах этого обско-угорского героя мы подробно расскажем ниже. Сейчас же следует отметить, что наименование целого класса финно-угорских персонажей: мордовский озыр, удмуртский узыр, озыр — «хозяин» коми, равно как и обско-угорский отыр, или «богатырь», восходит к иранскому (или индоиранскому) обозначению божеств — ахура (асура).

Индоиранское влияние глубоко проникло в представления финно-угров о шаманах и колдунах.

 

Шаманизм и экстатическое зелье на Оби, в Иране и в Индии

Своеобразный и древний культ вплоть до наших дней сохранялся среди народов Севера, в том числе финно-угров, особенно саамов и обских угров: для общения с богами и духами, лечения болезней или насылания порчи колдуны использовали камлание — особую технику экстаза, устраивая целое драматическое представление и выкликая свои заклятия под удары бубна. Эту форму культа принято называть шаманизмом — от слова саман, известного у соседей финно-угров — эвенков (возможно, впрочем, что и это слово восходит к индоарийскому обозначению песнопений). О том, что у самих финно-угров шаманский культ восходил к эпохе уральской общности, свидетельствуют общие термины, обозначающие шаманов: финский нойта, эстонский ныйт, саамский нойда (при этом финны считали саамов самыми опасными колдунами), вепсский нойд, манси найт.

Погребение древнейшего шамана было обнаружено на Оленьем острове, расположенном на Онежском озере — там, где сохранились многочисленные наскальные изображения. Этот могильник относится к каменному веку — неолитической, а может быть, и мезолитической эпохе, т. е. функционировал уже 6 тысяч лет назад. В одной из могил был погребен мужчина, у головы которого располагался роговой жезл с изображением головы лосихи — один из шедевров первобытного искусства. С двух сторон от мужчины были погребены две женщины. Археологи не могут сказать точно, умерли ли все погребенные одновременно, или женщины были принесены в жертву на похоронах мужчины с жезлом. Б.А. Рыбаков обратил внимание на то, что погребение в плане напоминает композиции на бляшках пермского звериного стиля: по сторонам от человека, голова которого увенчана изображением лосиной морды, располагаются две женщины со сходными головными уборами. Жезл с головой лосихи мог использоваться в качестве колотушки для шаманского бубна: бубен и колотушка были не только музыкальными инструментами — они считались «транспортными средствами» шамана, переносящими его в иные миры. В погребении были обнаружены и птичьи кости: птица должна была поднимать шамана в небесные сферы.

Чтобы достичь транса, шаманы обских угров ели мухоморы — пангх или панх (сходным образом именуется гриб у мордвы и марийцев) — и пили настои из них: этот галлюциногенный гриб угры считали пищей богов и духов. Это название мухомора восходит к другому индоиранскому слову — бангха: так арии и иранцы обозначали напиток, сделанный из конопли или белены. Более того, исследователи предположили, что и загадочный индоиранский напиток бессмертия — сома или хаома — также изготовлялся из мухоморов.

Этот напиток добыла для богов (и людей) волшебная гигантская птица, владеющая человеческой речью, — Гаруда у индийцев или Саена у иранцев. Позднее Саена стала именоваться Симургом — этот «царь птиц» и вестник богов имел крылья, голову и ноги пса и был покрыт рыбьей чешуей. Владение человеческой речью, очевидно, означает, что волшебная птица была шаманским духом или воплощением божественного шамана: ведь шаман наделялся способностью превращаться в птицу — чтобы попасть на небо; становиться оленем или лосем — чтобы быстро перемещаться по земле; рыбой — чтобы проникать в морские глубины и саму преисподнюю. Представления о такой птице — Крылатом или Небесном Карсе — были известны обским уграм: гигантская птица могла перенести героя к самому Ледовитому океану. В карельских и финских эпических песнях — рунах — гигантский орел способен переносить целое войско или приносить вести о грядущих бедствиях — войне.

Среди образов пермского звериного стиля встречается птица с собачьей головой; еще более причудлива птица с «говорящей» человеческой головой — у нее открыт рот. Характерно, что по манере изображения эти литые фигурки напоминают образы скифского звериного стиля, что свидетельствует о связи с иранским миром.

Более распространенный образ пермского звериного стиля — птица с распростертыми крыльями и человеческой личиной на груди — «шаманский дух», возносящий шамана на небо. Головка одной из таких птиц увенчана собачьими ушами Симурга, или Сенмурва. Устрашающего вида личина венчает «идол» такого крылатого шаманского духа, найденный в земле Коми: на его тулове изображена схематически человеческая фигурка самого шамана. И уж совершенно фантастическим оказывается образ птицы с тремя головами и личиной на груди: личину окаймляют головы лося, крылья птицы также оформлены в виде лосиных голов. Это химерическое существо призвано было проникать во все три зоны космоса и служило воплощенным символом этих зон.

На птицевидных привесках, видимо, украшавших шаманский костюм, часто изображались человеческие фигурки шаманов, переносимых птицами-помощниками на небо: так обско-угорская птица Карс переносила главного покровителя людей, мифологического всадника Мир-сусне-хума. Этот изобразительный образ также имеет иранские аналогии в синхронных изобразительных памятниках: важно, что именно в раннесредневековый период (VI–VII вв.) Пермская земля оказалась тесно связанной с Сасанидским Ираном и получала оттуда в обмен на меха шедевры декоративного искусства, которые украшают ныне коллекцию Эрмитажа. Среди них — серебряное блюдо с изображением орла (с собачьими ушами Сенмурва), который несет в когтях женщину, протягивающую ему кисть винограда. Исследователи гадают, что означает этот сюжет — то ли похищение хаомы, то ли упомянутый в иранской священной книге «Авеста» миф о некоем лодочнике, который превратился в коршуна и поднялся на небо, но не смог спуститься на землю, пока Ардвисура Анахита не вернула ему человеческий облик. Важно, что с этой композицией были знакомы мастера Прикамья.

На птицевидных привесках шаманского костюма изображались не только личины и человеческие фигурки: на одной из них помещено изображение лошади, на другой — человек и лошадь. Конь вполне мог быть священным животным — помощником шамана: ведь последнему нужно было передвигаться не только по вертикали — на небеса, но и по горизонтали — по земле. Наконец, шаманская личина изображена также между двух хтонических тварей — ящеров или бобров; оно и понятно, ведь шаману нужно было проникать и в преисподнюю. Более наглядно это сошествие шамана в преисподнюю изображено литыми фигурками, где человек оказывается сидящим на ящере. На одной из причудливых ажурных пермских блях человек в шаманском головном уборе в виде головы лося сидит верхом на ящере, туловище которого покрыто изображениями рыб. Вспомним, что ящер (впрочем, некоторые исследователи считают, что это выдра) воплощал не только преисподнюю, но и подводное царство. Над сидящим шаманом изображены три летящие птицы с собачьими головами. Вновь три зоны мифологического космоса воплощены в зооморфных образах.

Горизонтальная проекция космического пространства также нашла воплощение в пластике пермского звериного стиля. На одной из блях три головы людей-лосей заключены в круг, который образует свернувшийся в кольцо дракон. В мифологиях разных народов гигантский змей окружает Землю, свернувшись кольцом в Мировом океане. Интересно, что и здесь присутствует ящер, также передающий образ преисподней: у него две головы, значит, и он «бесконечен», как Мировой змей, тянущийся к своему хвосту.

Археология предоставляет ценные свидетельства о том, что и в средневековую эпоху продолжались контакты двух уральских регионов — Прикамья и Зауралья — с иранским и византийским миром, Хазарией и Волжской Болгарией. Именно здесь, на месте святилищ, датируемых IX–XII вв., обнаружены шедевры иранской и византийской торевтики, драгоценные сосуды. Эти шедевры живо напоминают о тех легендарных сокровищах, которые искали викинги в Биармии. Не менее интересно другое. На драгоценных сосудах последователи местных шаманских культов прочертили ножами свои собственные рисунки. Главный персонаж этих рисунков — шаман в зубчатом головном уборе с саблями в руках. Рядом с ним — его птицеобразные и зооморфные помощники, олени, всадники и др. Этим рисункам есть точное этнографическое соответствие — шаманский ритуал у хантов, совершавшийся после летнего промыслового сезона. Ханты собирались в большой юрте, где возле идола были сложены сабли и копья. Шаман принимался бить саблю о саблю, а затем раздавал оружие всем присутствующим мужчинам (женщины оставались за перегородкой). Воинственный танец завершал охотничий сезон. У духов Верхнего мира, по верованиям хантов, также есть волшебные сабли, истекающие пивом.

В одном из святилищ манси, расположенном на реке Манья, — в культовом амбарчике, посвященном родовому духу-предку Ворсик-ойке («Старику Трясогузке»), этнографы обнаружили целый арсенал, включающий ритуальный меч, саблю, топор, миниатюрные железные луки и стрелы (которые жертвовали отцы после рождения у них мальчиков) и, конечно, шаманские бубны. Сопровождавший этнографов манси предупредил, что саблей размахивать нельзя — она воспламеняется. Там же находился антропоморфный идол самого Ворсик-ойки, а также его жены (ее изображала кукла — сверток из разноцветных лоскутов). Внутри святилища этнографы обнаружили литые свинцовые фигурки: одна из них напоминала то ли ящерицу, то ли рыбу (к спине которой присоединена медная монета), другая — странное пресмыкающееся существо, третья — бобра.

Обращает на себя внимание то, что число антропоморфных персонажей на законченных композициях на блюдах равно семи. На хазарском Коцком ковше из Зауралья главный шаман в центральной части окружен семью меньшими. Это число весьма символично для финно-угорской мифологии.

 

Семь слоев мифологической Вселенной в символах «звериного» стиля

Шаманский мир состоит из многих слоев, и композиции на ажурных бляхах позволяют их сосчитать: помимо трех зооморфных символов (или трех ликов, трехголового персонажа), — воплощающих основные зоны космоса, на бляхах помещены, как правило, изображения семи лосиных и птичьих голов, процессии из семи следующих друг за другом людей-лосей. Число семь — священное в финно-угорской мифологии: Верхний и Нижний миры делились на три яруса каждый, поэтому Вселенная оказывалась семислойной. Семь небес по семи цветам радуги насчитывали коми, семь ярусов Вселенной — обские угры. У верховного бога Нуми-торума было семь сыновей — покровителей Земли; семь вождей возглавляли венгров в их преданиях об обретении родины, семь сыновей родилось и у Перы-богатыря, первочеловека в эпосе коми; семь яиц снесла утка-демиург в карельской руне и т. д. Наконец, на одной из блях мы видим всадника, сидящего на лосе: перед ним — две лосиные головы и птица, за ним — пять лосиных голов и преследующий всадника хищник. Очевидно, здесь изображено странствие шамана в небесный мир через семь слоев Вселенной — путь на небо ему указывает птица.

Бляхи нередко украшены узором в виде вьющихся полосок, окаймляющих головы и хвост ящера. Возможно, это изображение мировых рек, соединяющих Верхний и Нижний миры.

Центральным во всех подобных композициях оказывается образ человека (или личины) — шамана — в окружении зооморфных или полузооморфных помощников: в симметричных композициях пермского звериного стиля человеческая фигура помещается между двумя людьми-лосями, стоящими на ящере. Еще более изощренные шаманские сюжеты можно увидеть на бляхах, где центральный персонаж — крылатый дух — покровительница шамана с личиной на груди. На ее крыльях стоят два человеко-лося, поддерживающих своими головными уборами лик, который воплощает Верхний мир (Солнце?). У ее ног — почтительно склоненные человеческие фигуры; попирает она неких ракообразных существ — воплощение преисподней. На схожей по сюжету бляхе крылатая богиня стоит на лошади, венчает же композицию хищная птица. Еще одна богиня стоит на фантастическом двухголовом животном, попирая череп — символ преисподней; она лишена крыльев, зато по обе стороны от нее размещены по семь лосиных голов. Это означает, что богиня объединяет все семь слоев Вселенной.

В связи с этим становится понятным смысл изображений в упомянутом мансийском святилище Ворсик-ойки: сам «Старик Трясогузка», хоть и был воплощен в антропоморфном идоле, представлял небесную — птичью — сферу мироздания. Его жена, напротив, связана с хтонической сферой, представленной зооморфными символами земли и воды: значит, их брак воплощал священный брак Неба и Земли, символически выражая единство Вселенной. Антропоморфный идол не менее важный символ: ведь «Старик Трясогузка» был тотемическим предком настоящих людей — одного из родовых объединений манси. Брак Неба и Земли (и воплощавших их зооморфных существ) предшествовал рождению людей — обитателей Земли, «Срединного мира».

Тотем — это мифологический предок родового объединения людей, который имел, как правило, не человеческую форму; чаще всего тотема представляли в виде какого-нибудь животного. В родоплеменную эпоху тотемическая система представляла собой нечто вроде современной паспортной системы или средневековой системы гербов. Характерно общее название тотемических первопредков у обских угров: «Все Крылатые и Ноги Имеющие». Чтобы знать, к какому роду ты принадлежишь, нужно было знать свой символ — тотем. Это было необходимо, ибо в родоплеменную эпоху действовал универсальный принцип экзогамии — жен можно было брать только вне пределов своего рода или родового объединения (братства — фратрии): не распознавший родства и вступивший в брак с кровной родственницей совершал тягчайшее преступление — инцест. Это преступление в родоплеменном обществе каралось смертью, и миф о такой казни преступников сохранился у тех же обских угров. Тотемический первопредок одного из объединений манси — Трясогузка — неслучайно выбрал себе столь неподходящую супругу, образ которой воплощали хтонические твари: она заведомо была тотемом другого рода, значит, их брак был законным.

Таким образом, целая космологическая система запечатлена в искусстве петроглифов, художественном литье Пермской земли и святилищах обских угров.

Но не ученые первыми заинтересовались святилищами финно-угров. Алчные иноземцы давно прослышали не только о пушных богатствах их земель, но и о драгоценностях, которые скопились в их культовых местах.

 

Волшебная страна Биармия и викинги

Среди своих соседей — скандинавов и русских — обитатели Крайнего Севера финно-угры и саамы славились как колдуны и оборотни. Недаром в средневековой Скандинавии Белое море называлось в сагах Гандвик — Колдовской залив. За землями финно-угорских народов простирались неведомые края. В «Истории Норвегии» (XII в.) рассказывается, как моряки, отправившиеся из Исландии в Норвегию, были отброшены бурей за пределы известных им северных стран карел, квенов-финнов и неких «рогатых финнов» (саамов, носивших шаманские уборы с рогами?) в «зимние земли», расположенные где-то между Гренландией и Биармией, окраиной финно-угорских земель. Там обитали великаны и амазонки, которые способны были зачать от глотка воды — фантастические народы, обитающие на краю Ойкумены.

Но больше всего чудес рассказывалось в исландских сагах о Биармии — фантастической стране неслыханных богатств, где живут люди, наделенные сверхъестественными способностями. Само название Биармия напоминает имя Пермской земли на севере Восточной Европы.

Описание сказочного храма в Биармии сохранилось в одной из саг о древних временах — «Саге о Стурлауге». В храме, посвященном скандинавским богам Одину, Тору, Фрейру и Фрейе, хранятся огромные богатства. Главное из них — волшебный рог Урархорн, рог волшебного зверя единорога, блестящий как золото, но полный колдовских чар — до него нельзя дотрагиваться голыми руками. Конунг — правитель свеев — посылает Стурлауга раздобыть этот рог.

Стурлауг и его товарищи проникают в Биармию через страну хундингов, людей-собак. Это один из тех народов-монстров, что населяли, по средневековым поверьям, край Земли вместе с великанами и амазонками. Хундинги схватили наших героев и бросили в узилище — внутри полых камней. Но Стурлауг нашел внутри оружие, которое помогло героям выбраться наружу.

Когда они добрались до храма, то увидели идол Тора, сидящего на почетном возвышении. Перед ним стоял стол, полный серебра. Рядом лежал Урархорн, наполненный ядом. Принадлежностью храма были и шахматы из золота. По стенам на шестах были развешены роскошные одеяния и золотые кольца.

Богослужением занимались 30 женщин. Одна выделялась из остальных богатырским ростом и устрашающим видом — она была темно-синего цвета, как скандинавская богиня смерти Хель. Именно она совершала обряд перед Тором, и, увидев Стурлауга, произнесла угрожающие стихи-висы: напрасно герои мечтают поживиться кольцами и обрести рог — Стурлауг будет раздавлен мельничными жерновами. Действительно, путь к алтарю преграждали каменные плиты, но Стурлауг сумел перескочить через них и схватить рог. Его друг Хрольв, также преодолев препятствие, схватил золотые шахматы, но злобная жрица бросилась за ним и так швырнула его о плиты, что тот сломал позвоночник.

Стурлауг со своей добычей успел добежать до кораблей, и в тот момент, когда страшная жрица настигла его, он пронзил ее своим оружием — тем, что помогло ему выбраться из каменной тюрьмы. События, описываемые в саге, фантастичны, биармам — жителям севера Восточной Европы — приписано поклонение скандинавским богам, но явно прослеживаются отголоски древних верований и культов.

В «Саге о Хальфдане Эйстейнссоне» викинги встречаются в бою с предводителями финнов и биармов — страшными оборотнями. Один из предводителей финнов, конунг Флоки, мог стрелять из лука одновременно тремя стрелами и попадал сразу в трех человек. Хальфдан отрубил ему руку так, что она взлетела в воздух. Но Флоки подставил свою культю, и рука приросла к ней. Другой конунг финнов тем временем превратился в гигантского моржа, который одновременно задавил пятнадцать человек. Конунг биармов Харек превратился в устрашающего дракона. Викингам с большим трудом удалось расправиться с чудовищами и овладеть волшебной страной Биармией.

Великий исландский историк и скальд Снорри Стурлусон в своем знаменитом собрании саг «Круг земной» более реалистично описал поездку скандинавов на Гандвик, в устье Вины (Северной Двины), где находился торговый центр биармов. Предводитель викингов Торир, закончив торговлю, решил прекратить мир с биармами и поживиться их сокровищами. По обычаю биармов, треть имущества умершего должна была помещаться в святилище в лесу, под курганом (земляной насыпью); там золото и серебро было перемешано с землей. Викинги подобрались к такому святилищу и проникли за изгородь. Торир велел каждому брать столько, сколько можно унести — не трогать только бога биармов, который зовется Йомали. Когда викинги собрали сокровища, Торир подошел к идолу Йомали и взял большую серебряную чашу, что стояла у него на коленях. Чаша была полна серебряных монет, которые Торир высыпал себе за пазуху. Увидев это, один из его спутников подбежал к идолу и срубил драгоценную гривну, что была у божества на шее. Удар был так силен, что у кумира отлетела голова. Тут-то и раздался страшный шум (который напоминает нам о трубных звуках, издаваемых органом Золотой бабы), привлекший целую рать биармов. Но Торир оказался ведуном, не худшим, чем кудесники биармов: он велел посыпать следы и свою отступающую дружину чем-то, похожим на пепел, — так они сделались невидимыми для биармов.

Сходный обычай был известен самим финнам: чтобы обезвредить злые чары колдуна, с угрозами покидавшего дом, хозяева должны были бросить ему вслед золу из очага и трижды плюнуть. Затем следовало произнести специальный заговор и замести следы.

Еще больше чудесных сведений о верованиях биармов сообщает исландская сага, повествующая о подвигах викинга Боси. Коварный скандинавский конунг отправляет викинга и его побратима Херрауда в Биармию, чтобы они достали чудесное, расписанное золотыми рунами, яйцо чудовищного ястреба. Проникнув в Биармию, Боси узнает от влюбившейся в него девицы о том, где находится желаемая добыча. Ястреб обитает в храме бога Йомали, наполненном сокровищами. Хозяйка храма, колдунья, — мать правителя Биармии, — благодаря волхвованию узнает, что не проживет и месяца, и велит привести в храм красавицу Хлейд, чтобы та сменила ее в страшном капище. Специальный раб ежедневно приводит телку, которую поедает колдунья. Но перед этим телку должен покрыть заговоренный бык, которого держат на цепи в храме. После этого мясо телки становится отравленным, и всякий, отведавший его, приходит в безумное состояние. Этого мяса должна поесть и Хлейд, чтобы стать злобной колдуньей.

Побратимы подкрадываются к храму и убивают раба, а также и телку, которую тот пас. Побратим Боси облачается в рабский плащ, а шкуру телки набивает листвой, сам же Боси взваливает на спину труп раба, пронзив его копьем. Жрица спала, когда побратимы проникли в храм. Тут бык набросился на чучело телки, и герои свернули ему шею. Ястреб же, увидев труп, хотел схватить его чудовищными когтями, но Боси пронзил птицу копьем, и та рухнула прямо на героя. Проснувшаяся колдунья бросилась на Херрауда и поранила его до кости своими когтями, но поскользнулась на крови ястреба. Побратимы расправились со жрицей, и, когда та испустила дух, земля содрогнулась.

Герои нашли яйцо в гнезде ястреба и так много золота, что у них едва хватило сил, чтобы его унести. Идола Йомали обнаружили сидящим у алтаря. Герои сняли с него корону, украшенную драгоценными каменьями, гривну, взяли с колен чашу, наполненную червонным золотом. Удалось спасти и красавицу Хлейд, прикованную в храме, а само капище подожгли.

В этом фантастическом рассказе не трудно обнаружить знакомые мотивы: служители капища приводят себя в транс, поедая отравленное зелье, идол одет в драгоценный убор, даже чудовищная птица напоминает о птице Карс и подобных ей волшебных пернатых. О чудесном яйце повествуют многие финно-угорские мифы — о них еще пойдет речь.

Гораздо более реалистичны древнерусские описания северных — чудских — земель.

 

Чудь и волхвы

В Древней Руси финно-угорские народы, прежде всего предки эстонцев, с которыми первыми встретились новгородские славяне, заселявшие Восточную Европу, именовались «чудью» — чужими, чудными людьми. Они говорили на непонятном для славян языке и имели странные обычаи.

В «Повести временных лет» рассказывается о том, как некий новгородец пришел в землю чуди и захотел погадать — «поволхвовать» — о будущем у чудского кудесника. Это — древнейшее описание камлания, относящееся к концу XI в. Кудесник принялся призывать «бесов» в свой дом (бесами христианин-летописец называл духов, которых шаман призывал на помощь). Новгородец, сидя на пороге шаманской «храмины», наблюдал, как кудесник упал, оцепенев в трансе («бес сшиб его» — так комментирует этот рассказ летописец). Наконец кудесник встал и заявил новгородцу, что его «боги» (шаманские духи) не смеют войти в дом, потому что иноземец имеет при себе нечто, чего боятся духи. Тут-то новгородец понял, что они боятся нательного креста, и положил его подальше от «храмины», где камлал шаман.

Сходный рассказ о саамском шамане записал уже в XVII в. французский путешественник Реньяр. Шаман неистово колотил в свой бубен, пока не упал и не окоченел, как палка. Так он лежал с четверть часа, и окружающие не давали никому к нему приблизиться (даже отгоняли мух, чтобы не вывести шамана из транса). Наконец шаман стал приходить в себя и признался, что его дух не может ему повиноваться при иноземце, ибо сам иноземец — больший чародей, чем шаман…

Следующий «сеанс» новгородца удался — духи явились и поведали кудеснику о том, что хотел вызнать гадающий. При камлании шаман «метался», одержимый духами. Любопытный новгородец, однако, не мог не спросить, почему «бесы» боятся креста. Кудесник отвечал: «Это знамение небесного Бога, которого наши боги боятся». «Каковы же ваши боги и где они живут?» — спросил новгородец. Кудесник же ответил: «В безднах. Обличьем они черны, крылаты, имеют хвосты; взбираются и под небо, послушать ваших богов. Ваши ведь боги на небесах. Если кто умрет из ваших людей, то его возносят на небо, если же кто из наших умирает, его несут к нашим богам в бездну». «Так и есть, — добавляет монах-летописец, — ведь грешники пребывают в аду, а праведники обитают на небесах с ангелами».

Было бы опрометчивым, однако, сводить весь рассказ к представлениям древних о христианстве и язычестве. Показательно, что сам новгородец — христианин — обратился к чуждым богам, чтобы узнать нечто, от него сокрытое. При этом он снял крест — так обычно поступали при гаданиях русские люди не только в средневековую эпоху, но и в новое время. Значит, новгородец считал, что «богам» — шаманским духам, которых вызывал кудесник, было доступно тайное знание, которое нельзя получить в церкви. Это тайное знание было открыто обитателям преисподней — бездны, — злым духам, с которыми и должен вступить в контакт шаман. Все колдуны обращались за помощью к нечистой силе, но шаманы считались способными не только получить от нее сверхъестественные знания, но и подчинить себе злых духов и даже победить их.

 

Дуалистический миф о сотворении человека и прения с волхвами

Итак, славяне, встретившиеся с финно-угорскими племенами на севере Восточной Европы, довольно быстро познакомились с их «чудскими» верованиями и богами. В Новгороде даже стали делать амулеты для чуди — металлические фигурки божков с питьевым рогом в руке. Их до сих пор находят в Вятке и некоторых других отдаленных регионах.

Эта встреча двух культур привела к взаимодействию разных традиций, так что зачастую бывает непросто отделить в фольклоре исконно «чудские» черты от исконно славянских. Это относится уже к древнейшему и драматическому эпизоду в истории Севера Восточной Европы — региона, вошедшего в состав Древнерусского государства и принявшего крещение на рубеже X и XI вв.

В той же Начальной русской летописи под 1071 г. рассказывается о голоде, который разразился в Ростовской земле. Тогда и объявились два волхва, которые стали уверять людей, что знают тех, кто «обилье» (припасы) держит. С толпой оголодавших они двинулись по Волге по погостам, где собиралась княжеская дань и, действительно, хранились припасы. Там волхвы указывали на «лучших» (знатных) жен, обвиняя их в том, что одна прячет жито, другая — мед, третья — рыбу, четвертая — меха. Наивные слушатели приводили к волхвам своих жен, сестер и матерей, а волхвы, мороча людей, делали разрезы на спинах у несчастных женщин и якобы вынимали оттуда то жито, то рыбу, расправляясь таким образом со знатными женами, а имущество их забирали себе.

Когда волхвы дошли до Белоозера, с ними было уже 300 человек. Здесь они столкнулись с воеводой князя Янем Вышатичем (который и рассказал летописцу об увиденном). Он собирал дань, и белозерцы поведали ему о том, что два кудесника уже убили многих жен по Волге и Шексне. Янь узнал, что волхвы — зависимые люди, смерды его князя, и потребовал их выдачи. Но восставшая толпа не желала выдавать предводителей. Воевода попытался расправиться с восставшими силой оружия, но те отбились от Яня и его немногочисленных отроков и даже убили священника, который, видимо, пытался их образумить. Янь вынужден был обратиться к самим белозерцам, пригрозив им, что если они не схватят волхвов, он будет кормиться у них с дружиной целый год. Угроза подействовала, и белозерцы схватили волхвов. Тут и началось судебное разбирательство, которое превратилось в итоге в религиозный диспут — прения об истинной вере.

Воевода спросил, за что волхвы убили столько людей. Они отвечали, что люди эти прятали припасы, и обещали продемонстрировать это воеводе — вынуть из тел своих жертв жито или рыбу. Янь был начитанным христианином и обвинил волхвов во лжи — ведь человек сотворен Богом из праха земного, состоит из костей и кровяных жил, истинное же знание о человеке доступно одному Богу. Волхвы же настаивали на том, что они знают, как сотворен человек. «Как же?» — спросил Янь. «Бог мылся в бане и вспотел, — отвечали волхвы, — отерся ветошкой и бросил ее с небес на землю. Тогда заспорил Сатана с Богом, кому из ветошки сотворить человека и сотворил человеческое тело, Бог же вложил в него душу. Вот почему после смерти тело попадает в землю, а душа идет к Богу».

Янь возмутился всей этой «бесовской прелестью» и спросил у волхвов, какому богу они поклоняются, те же отвечали — «Антихристу, что сидит в бездне». Тут Янь и произнес проповедь, чтобы образумить волхвов: ведь в бездне сидит бес, а не Бог, который восседает на своем небесном престоле. Тот же, кого волхвы называют Антихристом, тоже был ангелом, но восстал против Бога и был низвергнут с небес в бездну. Он вновь восстанет против Бога, но тот сойдет на землю и окончательно скует Сатану и его слуг в преисподней: ту же муку примут и его слуги, а волхвы примут муку от воеводы и ныне, и после смерти в преисподней.

Волхвы же упорствовали и утверждали: «Говорят нам боги: не можешь нам сделать ничего». Воевода же отвечал — «Лгут вам боги» — и велел бить их и повыдергать им бороды. Те не смирялись, и тогда Янь велел заткнуть им рты деревянными обрубками, самих же привязать к мачте ладьи и плыть к устью Шексны. Там он вновь вопросил волхвов, что говорят им боги, и те признались: «Боги молвят, что не быть нам живыми от тебя». Кудесники еще пытались уговорить воеводу отпустить их, обещая ему много добра и угрожая злом и печалью, если он их погубит. Но Янь отвечал, что хочет получить награду от Бога, и выдал волхвов тем, чьих матерей и сестер они погубили. Так свершилась кровная месть — убитых волхвов повесили на дубе, ночью же пришел медведь и пожрал их трупы.

Монах-летописец с торжеством заключает, что волхвы погибли по бесовскому наущению: другим они пророчествовали, своей же собственной гибели предвидеть не могли.

Этот летописный текст по-разному интерпретируется многими исследователями. Одни видят в нем восстание язычников против новой христианской религии и поддерживающей его власти, но летописец нигде не называет волхвов язычниками — «погаными». Другие усматривают в восстании волхвов движение финно-угорских племен, не стерпевших гнета Русского государства. Для такого наблюдения есть определенные основания. Русский писатель П. И. Мельников-Печерский, повествуя о быте и нравах мордвы, указал на обычай, объясняющий загадочные манипуляции волхвов с «лучшими женами».

В Мордве существовал такой обычай. Для сбора коллективных жертвоприношений два служителя культа (пивовар и выборный сборщик припасов — повар) отправлялись по деревням, в которых уже знали о готовящемся сборе продуктов. Женщины шили для этого специальные мешочки на тесемках, в которые клали муку, жбан с медом, деньги, яйца, масло и т. п. Мешочки эти клали на стол в избе, куда приходили пивовар с поваром. Последние останавливались у дверей, один — с паркой (меховой одеждой), другой — с жертвенным ножом, читая молитвы мордовским богам (о них еще пойдет речь ниже). Служителей культа уже ждали женщины, стоящие спиной к дверям: грудь и плечи у них были обнажены. Самая старшая брала за тесемки мешок с мукой, закидывала его за спину и, пятясь задом, подходила к дверям. Один из сборщиков подставлял парку, другой колол пять раз ножом обнаженную спину и плечи хозяйки и обрезал тесемки — мешок падал в подставленную парку. Так повторялось с каждой женщиной, пока все мешки не оказывались у сборщиков. Затем мешки укладывали на возы, а сборщики следовали в очередную избу. Когда припасов набиралось достаточно для коллективного моления, варили пиво и устраивали жертвоприношение быка, овцы или птицы — в зависимости от важности случая или божества, которому посвящались молебны в священной роще — керемет (мы еще вернемся к этому обычаю удмуртов, мордвы и других поволжских финнов).

Сходный обычай был обнаружен и у вепсов — народа, который считается потомками веси, жившей на Белом озере. Обычай этот был приурочен как раз ко времени сбора урожая — к окончанию жатвы. Жнецы возвращались домой с поля и вешали серп на шею хозяйке: «Или пироги делай, или голову отрубим!» — говорили они. Тогда хозяйка принималась печь праздничные пироги. Такой же ритуал известен у южных карел и финнов: жнец клал серп на спину хозяйке и требовал пирогов. Эти ритуалы напоминают многочисленные календарные «обходные» обряды, когда «обходчики» требовали у хозяев подарков, угрожая скаредам. Эти обряды призваны были обеспечить благополучие, то есть изобилие в наступающем году (напомним, что в Древней Руси год начинался в сентябре).

Деяния волхвов, однако, не были имитацией жертвенного акта, как в мордовском и прибалтийско-финском обряде: их жертвы погибали. Как явствует из летописи, древние волхвы обвиняли лучших жен не только в том, что они прячут запасы, но и в том, что они виновны в неурожае и голоде — то есть в ведовстве. Повсюду в Европе именно колдунов и особенно колдуний, ведьм обвиняли в том, что они наслали засуху и «отобрали» урожай. Немецкий миссионер и хронист Генрих Латвийский рассказывал (в XIII в.), что другой финский народ — ливы в Прибалтике — принесли в жертву своим богам монаха Теодориха, потому что урожай на монастырской земле был обилен, а у ливов погиб, затопленный дождями. Христианская церковь боролась с этими древними предрассудками, и Янь выступил против волхвов как истинный христианин.

Но летопись сохранила для нас и рассказ волхвов о сотворении человека, тело которого создал сатана, а душу вдохнул Бог. Стало быть, тело человека, вопреки христианскому учению, может содержать все, связанное с нечистотой, бесовщиной — недаром Сатана создал его из ветошки, которой Бог утирал пот. Миф о том, что тело человека сотворил Сатана, бытовал у многих финно-угорских народов, и мы еще не раз о нем вспомним. Однако едва ли этот миф, в отличие от обряда, имеющего мордовские параллели, восходит к древнейшему прафинно-угорскому или уральскому периоду. Он был распространен не только у финно-угров, но и у их ближайших соседей — тюрков и славян. Возможно, все эти народы почерпнули вышеуказанный миф из общего древнего источника, и этот источник довольно хорошо известен историкам религии.

Так называемые дуалистические мифы о сотворении мира и человека — когда в творении принимают участие два творца, добрый (Бог) и злой (Сатана, дьявол) — восходят к древнеиранской религии, а в средневековом мире распространяются вместе с многочисленными дуалистическими ересями. В Византии и Восточной Европе такой ересью было возникшее в Болгарии богомильство. Богомилы считали, что земной телесный мир — это создание Сатаны, обитающего в преисподней. Духовный же, божественный, мир — это небесная обитель. Богомилы были ярыми проповедниками своих идей, и их миссионеры проникали далеко за пределы Балканского полуострова. Можно предположить, что дуалистическая ересь получила распространение среди народов Восточной Европы после того, как они приняли христианство. Очевидно, большинство новообращенных христиан не могли толково объяснить происхождение зла в мире и защитить христианские истины.

Прошло много столетий, и в начале XIX века другой искатель религиозной правды — недавно крещеный мордвин Кузьма Алексеев, объявив себя пророком (как и волхвы), также поднял восстание против властей и также был ими осужден (но об этом пойдет речь ниже — в главе о мордовской мифологии).

 

Расправа с волхвами: миф и ритуал

Итак, Янь Вышатич на практике, используя средневековое судебное расследование, пытку и казнь, пытался убедить этих нестойких в вере христиан, что у мира есть лишь один Творец, а волхвы не способны предугадать и собственное будущее. Эти пытки и казнь тоже сами по себе представляют интерес. Воевода велел повыдергивать захваченным волхвам бороды: этот обычай унижения, нанесения бесчестья широко распространен в архаичном праве, в том числе в древнерусском (недаром даже в XVIII в. русские люди так сопротивлялись указу Петра I брить бороды). Однако для чудских окраин Руси этот обычай мог иметь дополнительный смысл. Так, в записках одного из первых исследователей Сибири Г. Новицкого (XVIII век) сохранился рассказ шамана манси о том, что вместе с остриженными волосами можно исторгнуть из человека и душу. Волосы (и ногти) — неотделимая часть тела, даже остриженные волосы надо хранить при себе. Если учесть, что описанные события происходили в XI веке, то можно утверждать, что вместе с бородами Янь лишил волхвов силы в глазах их сторонников.

Повешение на дереве также было широко известной казнью у народов Европы. Так расправлялись с преступниками. И вновь мордовский фольклор помогает объяснить этот обычай, описанный в русской летописи. В мордовской песне рассказывается, как некая девица кается перед смертью и просит похоронить ее не на кладбище, а «около большой дороги на старом дубе». Девица эта была колдуньей: она три года провела в утробе матери, и когда появилась на свет, хотела «высушить текущую воду», навести порчу на луга и хлебные поля, даже погубить деревья в лесу. Очевидно, зловредная девица признавалась в тех преступлениях, в которых сами волхвы хотели обвинить истребляемых ими «лучших жен»: воевода казнил их так, как следовало казнить ложных обвинителей в ведовстве.

На деревьях иногда хоронили шаманов, которые, как считалось, и рождались там же, в птичьих гнездах: ведь шаманы должны были проникать и на небо, и в преисподнюю. Иное дело — преступники-волхвы. Повешение казненных на дереве у реки (водной дороги) — между небом и землей — означало, что они не могут стать злыми духами преисподней и после смерти вредить людям, не могут они попасть и на небо, ибо «привязаны» к дереву. Их окончательная гибель свершилась однажды ночью, когда медведь пожрал их трупы. Медведь для христиан — нечистое животное (церковные уставы запрещали даже излюбленную во всей Европе забаву — водить ученого медведя). Но для финно-угров медведь — это священный зверь, тотем-первопредок, сын верховного бога, некогда спустившийся с неба. И души и тела волхвов были истреблены…

Странную историю о медведице-плакальщице рассказывали карельские сказочники. Однажды у старика умерла старуха, и тот пошел искать плакальщицу. Первым на дороге ему попался волк, но его вытье не подходило для похоронного причитания. Так же не понравились старику лай лисицы и причитания зайца. Зато медведица стала причитать по правилам:

Старик привел медведицу в дом оплакивать старуху, сам же пошел за попом. Тут-то «плакальщица» и съела старуху. У коми известна сказка о жене охотника, которая жарила медвежью лапу: за это ее съел медведь, охотник же нанял в плакальщицы не медведицу, а лису…

Эта история напоминает всем известную с детства сказку о глупом мышонке. Но в ней обнаруживается и древний — дохристианский — смысл: ведь лесная «плакальщица» получила свою жертву до прихода священника, который должен был позаботиться о спасении ее души. Может быть, сюжет сказки восходит к тем временам, когда финны и карелы хоронили своих умерших в священных рощах хийси и почитали медведя как священное животное.

 

Культ медведя и медвежья свадьба в Ярославском Поволжье

Медведь, завершивший в летописи прения о вере с волхвами, был главным героем одной легенды, восходящей к древнерусским временам. В ней рассказывается об основании Ярославля. Это было в начале XI в., когда князь Ярослав, прозванный Мудрым, правил еще в Ростове. На месте будущего Ярославля — у впадения Которосли в Волгу — находилось урочище, называемое Медвежий угол. Там обитали «человецы поганыя веры» — злые язычники. Поклонялись они скотьему богу Волосу (Велесу), в святилище которого — керемети — горел неугасимый огонь и совершались жертвоприношения. Обряды совершал особо почитаемый волхв.

Купцы, ходившие по Волге, непрестанно жаловались князю Ярославу, что язычники грабят их караваны. Тогда князь с дружиной двинулся к Медвежьему углу. Язычники уступили силе и клялись своим богом Волосом в верности князю, креститься же не желали. Князю пришлось вновь вернуться туда уже со священниками, но язычники выпустили на князя некоего «лютого зверя» и псов, чтобы они растерзали пришельцев. Князь повел себя как герой — секирой убил зверя. Строптивые язычники покорились, легенда же о княжеской победе дожила до нового времени — так в гербе Ярославля появился медведь с секирой.

В ярославской легенде переплелись воспоминания о славянском язычестве — клятва славянским скотьим богом Волосом — и местные обычаи поволжских финнов, жертвоприношения в керемети. В легенде невозможно отделить славянское от финского, тем более, что верования соседних народов были сходны: культ скотьего бога у славян действительно непосредственно связан с культом медведя, ведь этот зверь был опасен для скота и одновременно воплощал плодородие. Но и у финно-угров — коми — существовали поверья о колдунах — шаманах, имевших медвежьи лапы: рассказ об одном из них, напавших уже в XIV в. на христианского миссионера Стефана Пермского, будет приведен ниже. У финнов пастух, наделявшийся колдовскими способностями, перед выпасом скотины в лесу проводил по спине каждого животного медвежьей лапой с когтями. Наконец, удмурты верили, что нельзя ломать сучья в священной роще керемети или луде — иначе ее хозяин Луд явится в облике медведя и растерзает нарушителя запрета.

У финно-угров почитание медведя восходит к прауральской эпохе, а следы его культа на севере Европы известны археологам по крайней мере со 2 тыс. до н. э. Многочисленные пластины-амулеты в пермском зверином стиле обнаружены на жертвенных местах и в поселениях Прикамья: они изображают голову и передние лапы, медведя так, как принято было их укладывать во время «медвежьего праздника», завершавшего удачную охоту на этого зверя (о медвежьем празднике будет рассказано ниже). Можно считать эти изображения первой «геральдической» композицией, предшественницей герба Ярославля. Одна из таких привесок, найденная в могильнике племени мурома на Оке, по соседству с верхневолжской мерей, имела также специальные «шумящие» привески на цепочках с утиными лапками на концах. Можно считать, что эта привеска воплощала финно-угорский миф о мироздании: ведь согласно мифам финно-угров медведь был спущен с неба на землю (таков Консыг-Ойка, или «Когтистый старик», у обских угров), сама же Земля была поднята со дна первичного океана водоплавающей птицей. Звериная композиция из Пермской земли включает медведя, который терзает голову лося или ящера, и хищную птицу, которая когтит самого медведя. Звериные образы воплощают отношения между тремя мирами финно-угорской Вселенной — Небом, Землей и Преисподней: в карельской песне-руне рассказывается, как орел должен был распотрошить брюхо щуки, которая проглотила яйцо, снесенное птицей-демиургом. В одной из могил средневековых марийцев (Нармонский могильник) найдена привеска, где на туловище медведя изображен солярный знак — свидетельство его небесного происхождения; в мифе саамов солнце Пейве разъезжало по небу на медведе.

Там, где начиналось восстание волхвов — в Верхнем (Ярославском) Поволжье — и где исконными обитателями были племена мери, археологами был изучен уникальный погребальный обряд. В больших группах курганов IX–XI вв. наряду с оружием, украшениями, жертвенной пищей, посудой найдены глиняные амулеты — кольца и имитации медвежьих лап. Помимо Верхнего Поволжья такие амулеты найдены только в курганах Аландских островов на Балтике, где жили и скандинавы, и финны: оттуда группа переселенцев и перенесла этот обычай в Верхнее Поволжье, где стали изготовлять загадочные глиняные кольца.

Обряд был мало понятен археологам, хотя почитание медведя — и медвежьих лап — было распространено повсюду, где водился этот зверь. Остатки настоящих медвежьих лап и подвески из медвежьих клыков — обычная находка в раннесредневековых могилах Северной и Восточной Европы. Широко распространены также представления о том, зачем человеку после смерти могут понадобиться медвежьи лапы, особенно — когти: согласно этим представлениям, умершему (как и упомянутому выше шаману у коми) нужно было взобраться на Мировое древо или ледяную гору, чтобы достичь загробной обители. Охотник коми, которому удавалось в одиночку убить медведя, отрубал животному лапы и хранил их, чтобы удача не оставляла его.

Однако сравнительно недавно, в 1970 г., археологи нашли в погребении одного из ярославских курганов не глиняный или бронзовый амулет, а остатки настоящей медвежьей лапы, на палец которой был надет серебряный перстень с сердоликовой вставкой. В могиле были погребены две женщины, рядом с одной из них — девочкой 11–13 лет — и обнаружена эта уникальная находка. Исследователи предположили, что перед нами — древнейшее свидетельство медвежьей свадьбы, широко распространенного мифологического сюжета о женитьбе медведя на девушке из человеческого рода.

Мордовская песня рассказывает о девушке, которая пошла по грибы, заблудилась и была унесена медведями в их дом. Там она рожает от медведя детей, печет пироги, занимается хозяйством. Наконец, она решается навестить родителей и берет с собой «мужа». Сама она заходит в избу, а медведя оставляет на дворе: тут братья лесной жены и убивают зверя. Сестра проклинает их — ведь они оставили ее без мужа и кормильца.

Мы еще не раз встретимся с этим сюжетом при изложении финно-угорских мифов: от браков со священными животными рождались богатыри-первопредки (таков Кудым-ош у коми). Интересно, что и в русском фольклоре Верхнего Поволжья сохранились пережитки этого мотива: ряженые медведями на свадьбах валили на пол девушек, мазали их сажей, а сама «молодая» — невеста — именовалась медведицей. У мордвы одна из родственниц молодых встречала их обряженной в вывернутую наизнанку шубу — изображала медведицу. У карел же медвежьи лапы повсеместно использовались в качестве свадебных оберегов.

Нужно добавить, что девочка не случайно была обручена с медведем после смерти: умершие до замужества, не избывшие свой жизненный срок, считались особенно опасными после смерти, так как становились злыми духами. Чтобы нейтрализовать опасность — возвращение умершей в мир живых, девочке подобрали подходящего лесного «жениха».

До сих пор непонятно предназначение амулетов-колец из ярославских курганов. По размеру они напоминают браслеты и не могут быть «обручальными». Тут нельзя не вспомнить ярославскую легенду, рассказывающую, как язычники клялись Волосу, а также отрывок из «Повести временных лет», где упоминается ритуал клятвы у русских до принятия христианства: дружинники в знак соблюдения мирного договора возлагают кольца-обручи и оружие перед кумиром. Неясно, с каким богом могли быть связаны эти амулеты, но, видимо, язычники рассчитывали на его покровительство и на том свете.

 

Финская заговорная грамота

Мы видим, как на чудских окраинах Руси уже в раннем средневековье переплетались финно-угорские, славянские, дохристианские, христианские и еретические идеи и обычаи. Об этом свидетельствуют также жертвенные места саамов и самодийцев, где среди массы жертвенных предметов могут быть обнаружены символы не только местного, но и христианского культа.

Результатом этого взаимодействия культур стала еще одна сенсационная находка, представляющая собой древнейший финский писаный текст. Одна из новгородских берестяных грамот, которых обнаружено ныне более 1000, датированная XIII в., содержит необычный текст, записанный кириллическими буквами:

Вот как его перевел один из ведущих финно-угроведов Е.А. Хелимский:

В грамоте употребляется знакомое нам имя небесного бога Юмала: ему принадлежат стрелы, которыми бог поражает злых духов — правит небесный суд (вспомним о чудесной способности финского владыки стрелять сразу тремя стрелами); показательно, что в финском фольклоре словом юмала могут обозначать и христианского Бога, и колдуна. Записанный заговор явно направлен против духов болезней — и в славянских заговорах их истребляют Божьи стрелы. Один из русских заговоров призывает: «И стрели батюшко, истинный Христос, в мою любимую скотинку своим тугим луком и калеными стрелами в ясныя очи, в сырую кость, и угони, выганивай двенадцать ногтей, двенадцать недугов, тринадцатый набольший».

Другой русский заговор не менее интересен для понимания того, насколько взаимными были представления финно-угров и славян. Сам Господь Саваоф «испускает» в этом заговоре от своего престола «царя грома и царицу моланию; царь гром грянул, царица молания огненное пламя спустила, молния освистала; разскакались и разбежались всякие нечистые духи; и как из тыя Божией милости, из грозной тучи вылетает грозная громовая стрела, и сколь она грозно и пылко и ярко, и приничево диявола изгоняет, и нечистаго духа КССН (неясная аббревиатура — имя демона), и мамонта насыльного, и нахожего у меня, раба Божия, и из двора выганивает, камень и древо разбивает». Божьи стрелы должны прогнать дьявола и насыльного «дворового мамонта» в свои прежние жилища. Дело в том, что представления о мамонте как о древнем допотопном чудовище, обитателе подводного мира, характерны для финно-угорского фольклора, и из него перешли в русский заговор.

Интересно, что среди финских слов в новгородской грамоте читается одно древнерусское — «суд»: видимо, представление о Божьем суде стало доступно прибалтийским финнам в результате русского христианского влияния — вспомним суд Яня Вышатича над волхвами. Юмала, в этом тексте небесный стрелок, уже явно ассоциируется с христианским Богом.

В свою очередь, по верованиям русских поморов, болезни — это стрелы, которые пускают из Корелы по ветру колдуны. Нойданнуоли — горящая стрела, выпускаемая колдуном, — не знает промаха. «С ветру» начинается колотье в суставах, которое именуется «стрелья» или «стрел». Тех же колдунов часто приглашают как целителей, ибо только они и могут вылечить болезнь, а также на похороны и свадьбу; они же считаются искусными кораблестроителями. Новгородская берестяная грамота — раннее свидетельство таких взаимосвязей русского и финского обрядового фольклора.

 

Гневливый громовник и небесная свадьба. Перкунас и Перкель

И другие финно-угорские небесные боги — саамский Айеке, финский и карельский Укко, мордовский Пурьгине-паз могут преследовать злых духов громовыми стрелами. Но здесь очевидно древнее германское и балто-славянское влияние на образы богов-громовников.

Великий русский филолог и историк А.А. Шахматов в начале XX в. записал у мордвы-эрзи замечательную свадебную песню, исполнявшуюся при приготовлении свадебного каравая:

Перевод этого текста таков:

Из последующего текста выясняется, что эти громы и молнии гремят и освещают дом отца жениха, куда должна прибыть невеста. Почему об этом поется в свадебной песне, нам поможет прояснить миф, записанный Мельниковым-Печерским. Громовник Пурьгине-паз решил жениться на земной девушке. Впрочем, имя ее — Сыржа, то есть Заря, — может выдавать небесное происхождение. Но во время брачного пира громовержец разошелся, принялся с грохотом сотрясать стол, а потом его взгляд засверкал молнией, дом загорелся, и жених с невестой вознеслись прямо на небо…

В одной мордовской сказке образ самого громовника несколько приземлен, ибо он изображен богатым государем (инязоро). Зато он не только женится на земной девушке, но и поражает молнией семиглавого змея.

Мы еще вернемся к земным невестам громовников в финно-угорских мифах. Следует заметить, что обозначение грома и громовержца в мордовском языке заимствовано из балтского: там громовник именуется Перкунас. Он тоже оказывается героем свадебных песен, но там его гнев вполне определенно мотивирован: Перкунас участвует в небесной свадьбе Месяца и Солнца, но Месяц изменяет Солнцу с Утренней Зарей (вспомним мордовскую Сыржу), и Перкунас разрубает его мечом — так объясняется убывание луны. Но гневливый громовник есть и в мифологии финнов: когда небесный бог Укко ссорится со своей женой Рауни, гремит гром и начинается плодородный дождь. Мотив же небесной свадьбы Солнца и Луны присутствует и в финской, и в саамской мифологии — повсюду, где племена балтов жили по соседству с финнами. У финнов этот миф точно повторяет балтский; земную девушку сватают Солнце и Месяц, но она предпочитает сына Полярной звезды.

Миф о женитьбе громовника широко распространен у индоевропейских народов: громовержец оказывается супругом земной богини, которая вдобавок изменяет ему с хтоническим — змеевидным — существом. Так что не напрасно гневается бог грома. Существует даже реконструкция той мифологической фразы, которая еще в эпоху праиндоевропейской общности описывала расправу громовержца с обидчиком. Индолог Я.В. Васильков обратил внимание, что эта фраза напоминает зачин мордовской песни: «Перьть, перьть, благый бурьгине». Мордва оказалась наследницей древнейшей индоевропейской поэтической формулы, хотя индоевропейский миф, видимо, был передан ей уже при позднейшем балтийском посредстве. Интересно также, что русское слово «благый» — «благой» в мордовском языке получило обратный смысл — «злой». Такое же значение родственное слово имеет в литовском языке. Впрочем, в мордовском фольклоре существует представление о чудесном зачатии, когда дети рождаются от связи девушек с небожителями: такие дети именуются также «благими».

Сходная трансформация значений произошла и с именем самого балтийского громовника в саамской мифологии. Перкелем там именуется злой дух, соблазнивший жену громовержца. Но об этом — в свой черед.