Смерть и представления о посмертном существовании — один из вечных вопросов, волнующих человечество. В современном обществе удерживаются древние погребальные ритуалы, хотя никто толком не помнит, почему надо хоронить умершего головой на запад, почему нужно устраивать поминки на девятый и сороковой дни. Собственно «мифов» — рассказов о жизни за гробом, как правило, уже не знают, но родственники считают необходимым следовать обычаю, почитая память умершего. Повсюду, от Европы до Китая, умершего положено выносить в гробу ногами вперед, и мало кто осознает при этом магический смысл обряда: смерть не должна найти дорогу в дом, из которого выносят покойника. Похоронный оркестр ныне выражает коллективную скорбь по умершему, а не создает шум на похоронах, чтобы отгонять злых духов, как было в древние времена.

Исходя из наших знаний о формировании культурных традиций, можно полагать, что похоронный ритуал — древнейший в истории культуры. Древнейшие погребения археологи датируют временем, отстоящим от нашего на сто тысяч лет. Это был древний каменный век, эпоха мустье, когда еще не было «человека разумного» — человека современного вида (во всяком случае, пока не открыты его останки) и на земле обитали неандертальцы, которые не были нашими прямыми предками. Неандертальцы и предшествовавшие им ископаемые люди (архантропы) умели использовать огонь и укрываться от непогоды в примитивных убежищах (гротах и др.), заменявших им жилища, могли делать грубые орудия из камня, но они не обладали членораздельной речью, не создавали произведений искусства, то есть не обладали умениями, отличавшими человека современного вида уже в последующие эпохи древнего каменного века. Тем не менее что-то заставляло их заботиться о членах своих коллективов, которых оставила жизнь и которые уже не могли быть полезны для совместной борьбы за выживание.

Для умерших вырывали неглубокие могилы, которые засыпались землей и камнями, что позволило некоторым исследователям полагать, что первобытными людьми руководило, скорее, инстинктивное чувство санитарии, желание захоронить разлагающиеся останки. Но отечественный археолог А. П. Окладников в могиле мальчика, погребенного в гроте Тешик-таш (Узбекистан), обнаружил козлиные рога. В пещере Шанидар (Ирак) один из погребенных скелетов, судя по находкам цветочной пыльцы, был осыпан цветами, другой оказался принадлежавшим калеке: неандерталец лишился руки — значит, сотоварищи заботились о нем, сам же он выжить и прокормиться после ранения не мог (судя по костным останкам, он дожил до сорока лет, а это был солидный возраст для древнего каменного века). Археологи спорят, насколько осознанными могли быть действия по размещению погребальных даров, напоминающие современное возложение цветов и др.

В пещере Мустье (Франция) неандертальский юноша был помещен в могилу в позе спящего. Сон и смерть всегда сближались в мифах народов мира, например, в греческой мифологии Гипнос (сон) и Танатос (смерть) — братья-близнецы, сыновья Ночи; считалось, что во время сна жизнь (или воплощающая жизнь душа) покидает тело. Более того, тщательные исследования костных останков в Шанидаре и других захоронениях неандертальцев показали, что трупы первоначально расчленяли при помощи кремневых орудий. Сначала думали, что первобытные пещерные люди, троглодиты, были каннибалами (ритуалы поедания умерших известны у разных народов), но кости не были раздроблены — из них не извлекался мозг для поедания. Это значит, что перед нами именно ритуалы, а не инстинктивные действия — неандертальцы реагировали на труп как на источник опасности для коллектива и расчленяли его.

Любому живому существу доступен страх смерти, но у неандертальцев навыки коллективного выживания, очевидно, привели к осознанию значимости тех потерь, которые приносила смерть, и к стремлению преодолеть ее воздействие при помощи первых символических акций — погребальных ритуалов. Неандертальские погребения оказываются первыми памятниками культуры, хотя и несравнимыми с теми некрополями и мавзолеями, которые ныне являются центрами паломничества или туризма. Но и эти памятники фиксировали при посредстве ритуала то место, которое занимал в коллективе умерший или погибший. Так возникала историческая память, необходимая состявляющая культуры.

Чувство неизбежности смерти было доступно самым архаическим обществам, изучавшимся современными этнологами. Это чувство мифологизировалось, ибо мифология была главным инструментом познания и описания мира в первобытности. Элементарным восприятием смерти было представление о ее противоестественности: смерть проникла в живой мир случайно, в силу ошибки, или нарушения божественного запрета (как свидетельствует Библия; о сходных мифах речь пойдет отдельно), или из-за козней враждебных людей и сил, злых духов, колдунов, иноплеменников. Убеждение в действенности колдовства было настолько сильным, что человек, который узнавал, что стал объектом порчи или случайно нарушил запрет, мог действительно умереть . Многочисленные обряды и мифы, о которых пойдет речь, были направлены на преодоление этих страхов.

Предметом интереса автора книги являются, в частности, разнообразные традиции, призванные удерживать историческую память, — от древнерусских курганов и погребений степняков до заброшенных еврейских некрополей, которые становятся памятниками археологии, ибо их некому посещать: создававшие и столетиями оберегавшие их люди не пережили Второй мировой войны. Современная культура нашла много новых способов хранения и передачи исторической памяти, но не отказалась и от древнейшей своей традиции — заповеданной нам тысячелетиями «любви к отеческим гробам».

Автор выражает искреннюю благодарность людям, с которыми его связывали не только ученые интересы, но и дружба: профессора МГУ Даниила Антоновича Авдусина (1918–1994), под руководством которого исследовался самый обширный в средневековой Европе древнерусский некрополь в Гнёздове; крупнейшего знатока архаических традиций народов мира профессора Сергея Александровича Токарева (1899–1985); главного редактора энциклопедии «Мифы народов мира», культуролога и знатока скифской культуры Дмитрия Сергеевича Раевского (1941–2004). Славянский материал для книги по преимуществу почерпнут из фундаментального этнолингвистического словаря «Славянские древности», издание которого было инициировано академиком Никитой Ильичом Толстым (1923–1996). Отдельную благодарность автор выражает И. И. Соколовой, принимавшей участие в подборе оригинальных текстов и составившей указатель к этой книге.

Почему собака стала проводником на тот свет?

В мифах множества народов Старого и Нового Света проводником душ на тот свет является собака. Существует не менее распространенный вариант мифа о собаке, которая, напротив, сторожит вход в загробный мир и выход с того света (самый известный из этих сторожевых псов — греческий Кербер, или Цербер). Если у людей Старого Света и Нового Света — индейцев американского континента — есть одинаковые мифологические сюжеты, можно полагать, что эти мифы сформировались еще до заселения Америки — десять тысяч лет назад.

Действительно, собака была первым животным, которое одомашнил человек в каменном веке (закончившемся более десяти тысяч лет назад). Она помогала людям преследовать дичь и была сторожем их стоянок. Она служила посредником между «своим» освоенным миром и миром иным, между миром культуры и миром природы, который повсюду ассоциировался с загробным миром: недаром и вход в Дантов ад располагался в «сумрачном лесу». Некоторые оленеводы Камчатки оставляли на съедение собакам своих мертвецов, которых они боялись, как и все первобытные люди.

Ориентир, которым пользовались первобытные охотники, особенно ночью, — звездное небо. В Северном полушарии находятся Полярная звезда и Млечный Путь, который считался повсюду «путем душ» на тот свет; в мифах о собаке — проводнике душ это была дорога собак. В разных мифах собаки удостаиваются собственного загробного мира — потустороннего селения собак. Индейцы тлинкиты верят, что туда могут попадать и люди, но только те, кто жестоко обращался с животными, убивал их бесцельно, а также злодеи — колдуны и самоубийцы. Индейцы монтанья рассказывали, что однажды человек приплыл на лодке в селение духов-собак. Те дали ему костей вместо мяса: ведь и люди кормят собак костями. Если человек погрызет кость — он сам превратится в собаку (нельзя есть пищу иного мира) .

Коряки на Крайнем Северо-Востоке России снабжали умершего костями для собак, которые сторожат вход в загробный мир. Собаки, запряженные в нарты, везли покойника к погребальному костру. Труп расчленяли на части, чтобы уничтожить болезнь — причину смерти, иначе она может переселиться в новорожденного, в которого должен вселиться дух покойного. Вокруг прогоревшего костра разбрасывали ветви ивы и ольхи, что должно символизировать глухой лес — иной мир, в котором оказывался умерший. Покидали место сожжения, запутывая следы, чтобы покойник не нашел по ним пути назад. Проводили на дороге линию, которая должна изображать реку, через которую не сможет перебраться покойник. Место умершего в жилище старались тут же занять, а если оно остается свободным, то на него помещали куклу из травы, чтобы дух не вернулся на место покойника.

Черту — реку проводят, возвращаясь с похорон, и чукчи. Кроме того, они кидают назад мелкие камешки, которые должны символизировать горы, а также бросают пучок травы в сосуд с водой: трава означает лес, вода — озеро, которые преградят путь умершему, если дух попробует преследовать живых.

В русской волшебной сказке сходные действия совершают дети, спасающиеся от преследующей их Бабы-яги: добрый советчик велит им бросить хлеб собакам, стерегущим избушку Яги (лепешку следует припасать для адского пса Кербера и в греческом мифе), а также бросить наземь полотенце и гребень — они превратятся в реку и лес. В русском традиционном погребальном обряде принято было выбрасывать в реку, чтобы смерть ушла прочь, уплыла по воде, горшок, где была вода для обмывания умершего, гребень, которым его расчесывали, и солому, на которой он лежал.

Продолжение жизни за гробом и мир наизнанку

О том, чтобы умерший не мог найти дорогу назад, заботятся в самом начале погребального обряда. У коряков тщательно закрывают его лицо, чтобы он не видел пути, обряжают его в последний путь не так, как живого: шапку надевают задом наперед, варежку с правой руки надевают на левую, неправильно снараяжают оленей для погребальной упряжки и т. п. Наконец, выносят умершего не через дверь, а через специально проделанное отверстие в стене жилища; у чукчей такое отверстие заделывают после похорон, а возле отверстия приносят в жертву щенка — сторожа.

В загробном мире все не так, как на земле, ведь там живут мертвые. У нивхов на Дальнем Востоке загробный мир — Млыво. Вход в него — отверстие, местонахождение которого неизвестно живым, но душа умершего легко находит туда дорогу после того, как будет изготовлена деревянная фигурка, в которую она переходит. Жизнь в Млыво ничем не отличается от земной, но солнце светит там ночью, а луна днем. Жители Млыво живут в родовых поселениях, ловят рыбу, охотятся, женятся (когда вступает в брак оставшийся на земле супруг), рожают детей, болеют и умирают. Мужчины умирают там еще три раза, а женщины — четыре. Далее душа, умершая в Млыво, переходит в следующий мир и так до тех пор, пока не превратится в траву, птицу или насекомое.

У народа срэ на Юге Вьетнама загробная страна — Брахтинг, где все обратно земному: черное становится белым, женщины работают на пахоте, а мужчины выполняют домашние работы, корзины висят отверстием вниз и т. д. Вещи, которые клали в могилу с умершим, надо было ломать, иначе ими нельзя пользоваться на том свете.

В верованиях некоторых африканских народов в ином мире люди и предметы обладали противоположными свойствами: так, цвет кожи там менялся на белый. Поэтому европейцев часто принимали за духов, явившихся с того света. У зулу люди, несшие гроб, вступали в хижину спиной. У нанди Танзании и Кении старший сын покойного надевал костюм наизнанку. При смерти государя население целого края подчинялось необходимости следовать поведению, противоположному норме. В государстве Лоанго после смерти верховного вождя гасились очаги, прекращалась работа в поле, охота, торговля, людям запрещалось мыться, детям кричать и т. д. Обычаи траура повсюду призваны были преодолеть последствия смерти.

Чаще всего, даже в развитых мифологиях, жизнь в загробном мире представляли в виде продолжения земного существования. У Гомера, например, Одиссей, посетивший преисподнюю — Аид (о чем речь пойдет специально), видит там множество душ, причем каждый житель преисподней занят продолжением своей земной деятельности: царь Ахилл царит над мертвыми, судья Минос со скипетром в руке их судит, охотник Орион гонит дичь с бронзовой булавой в руке, тень Геракла держит «лук напряженный со стрелой на тугой тетиве». Существование на том свете считалось темным и призрачным, ведь в могилу не проникал свет; даже если в преисподней было свое солнце, оно светило в полсилы.

Основатель культурной антропологии английский исследователь Эдуард Тэйлор, собравший огромный материал о первобытных верованиях, противопоставлял теорию продолжения жизни за гробом теории воздаяния — ведь представления о добре и зле, посмертном суде над душой и возмездии за прижизненные грехи сформировались уже в условиях цивилизации и лишь зарождались в архаическом первобытном обществе.

Первый смертный

В жизни архаических, первобытных коллективов смерть была явлением повседневным и естественным: она касалась не только людей, но и животных, объектов охоты. Тем удивительнее то, насколько первобытная культура стремилась отрицать неизбежность смерти в многочисленных мифах о случайном ее появлении.

Байаме и первая смерть у австралийцев

Миф австралийцев, долго сохранявших традиции каменного века, о деяниях творца Байаме увязывает первую смерть с убийством животного на охоте и неприятием этой смерти.

В начале времен, когда Байаме ходил по земле, он сотворил из красной земли гор двух мужчин и женщину. Увидев, что они ожили, творец показал им растения, которые они могут есть, чтобы не умереть с голоду, сам же направился дальше.

Люди послушно ели растительную пищу, но наступила засуха, растений стало мало и один из мужчин убил сумчатую крысу. Первый охотник принялся есть мясо вместе с женщиной, а другой его товарищ не хотел прикасаться к мясу, хоть и обессилел от голода. Как ни уговаривала его женщина попробовать новую пищу, он отказывался и, наконец, рассердившись, двинулся из последних сил к западу.

Наевшаяся пара решила догнать товарища и настигла его уже далеко, когда он подходил к большому эвкалипту. Там он упал замертво, а первые люди увидели возле дерева черное чудовище с огромными огненными глазами. Чудовище схватило мертвеца и затащило его в дупло дерева. Затем они услышали страшный удар грома и с ужасом увидели, как огромный эвкалипт был вырван из земли с корнями и понесся по воздуху в южную сторону неба. Огненные глаза сверкали из его дупла.

Далее последовала трогательная сцена: два белых какаду пустились с криками за несущимся деревом. Они не боялись злого духа, сидящего в дупле, а лишь хотели догнать свое уносящееся в дупле гнездо.

Дерево остановилось у края неба, возле Млечного Пути, что ведет в небеса, а затем и вовсе скрылось из виду. Люди могли разглядеть лишь четыре сверкающих глаза: они принадлежали злому духу и первому мертвецу, ушедшему на тот свет. Так появилось созвездие Южный Крест, а возле него — стая какаду, ставшая созвездием Гончих.

Небесные созвездия напоминали о том, что человек смертен…

В мифологической фантазии многих народов вплоть до христианских верований смерть рисовалась в виде поглощающего человека чудовища. В мифах об инициациях — рассказах о чудесном превращении юношей во взрослых мужчин-воинов чудовище не только поглощало проходящих обряд инициации, но и «переваривало» поглощенного, который становился настоящим мужчиной. Один из мифологических героев — полинезийский Мауи решил однажды таким образом избавить людей от смерти.

Мауи и попытка избавиться от смерти у полинезийцев. Смех и смерть

Неудача постигла при попытке проникнуть в утробу чудовища полинезийского культурного героя и хитреца Мауи. Если бы ему это удалось, люди перестали бы умирать…

Мауи, выудивший землю со дна океана и похитивший огонь из преисподней, решил вновь спуститься в преисподнюю для состязания с самой богиней смерти и ночи Хине. Она была действительно ужасна: глаза ее пылали, голос напоминал гром, огромные зубы сверкали, волосы обвивались вокруг тела, как водоросли на волнах океана.

Себе в помощники он позвал птиц — ведь морские, болотные и прибрежные птахи могли проникнуть всюду. Однажды, когда Мауи захотелось воды, он велел принести ее болотной цапле, а чтобы она могла ходить быстрее, вытянул ей ноги. Птицы и сейчас должны были послужить ему.

Герой дожидался, когда богиня уснет, и та действительно уснула, широко раскрыв пасть. Тогда Мауи и решился проникнуть к ней в утробу, чтобы убить ее изнутри. Свидетельницами его подвига должны были стать только птицы, при этом герой запретил им смеяться и петь — радоваться они будут тогда, когда он победит смерть.

Богиня раскрывала свой зев там, где небо соприкасалось с землей, — здесь был вход в преисподнюю. Птицы замерли, когда герой полез в пасть чудовища, но когда снаружи остались только его пятки, маленькая мухоловка — трясогузка — не удержалась и рассмеялась: она никак не могла усидеть спокойно. Пробудившееся чудовище проглотило Мауи. Ему не удалось пройти последнюю инициацию: возродиться, побывав в утробе богини смерти, и избавить от смерти все живые существа.

Жители того света следили за тем, чтобы живые не проникали в мир мертвых. У эскимосов существует миф о шамане, дух которого мог добраться до того света. Там на вершине огромной горы обитала некая старуха со страшным именем Вырезывательница Внутренностей. Она бьет в барабан, пляшет со своей тенью (других партнеров у этого чудовища нет) и приговаривает при этом: «Разрез моих штанов». Действительно, из разреза штанов у монстра с того света выглядывает ерш. В профиль старуха выглядит так, что ее лицо с растянутым ртом кажется б€ольшим в ширину, чем в высоту. Наклонившись, она может лизать свой зад, щеки же ее звонко хлопают по бокам. Пришелец не должен реагировать смехом на это зрелище: стоит ему хотя бы скривить рот, старуха бросает бубен, берется за нож и вскрывает несчастному живот, после чего начинает с жадностью пожирать его внутренности. Не менее «симпатичным» бывает облик русской Бабы-яги, и в ее избушке также запрещено смеяться. Смерть и смех на том свете несовместимы.

Происхождение смерти и погребения в библейских сказаниях: почему Сатана обратился змеем

Первые люди Адам и Ева, сотворенные, согласно Библии, для вечной жизни в райском саду Эдеме, вкушая от древа жизни, были наказаны смертью за ослушание.

Низвергнутый с небес Сатана — Люцифер, или Самаэль в еврейских преданиях, обернувшись змеем, проник в земной Эдемский сад, где Адам и Ева призваны были заботиться о деревьях и не подпускать к ним зверей.

Оказавшись у Древа познания, подобно всякому змею, обитающему у корней Мирового дерева в мифах разных народов, змей показал Еве, что прикоснувшийся к этому дереву остается жить. Тогда любопытная женщина (вспомним ящик Пандоры!) не удержалась и отведала запретный плод.

Но как только Ева прикоснулась к дереву, она увидела приближающуюся Смерть. Тут дала себя знать женская ревность: «Я умру, — подумала Ева, — и Бог даст Адаму новую жену». Ревнивица заставила Адама вкусить плод, а он, прельщенный открывшейся ему красотой жены, не смог ей отказать.

Появление же змея в мифе о происхождении смерти вполне закономерно, если вспомнить повсеместно распространенные мифы. Один из них, полинезийский, может быть, и возник под влиянием библейского рассказа, но явно обнаруживает более раннюю, «первобытную» природу.

Полинезийцы острова Янде рассказывали, как первая супружеская пара принялась спорить.

Муж сказал жене:

— Хорошо было бы, если бы мы сменили кожу и навсегда остались жить здесь, на Янде.

Жена возразила:

— Что хорошего в одинокой жизни? Лучше сделать нового человека, который продолжил бы наш род.

Муж попытался укрыться от жены в жилище и сменить там кожу, но женщина выследила его, и первый человек вынужден был отказаться от затеи стать бессмертным. У них родились дети, и люди заселили всю землю.

Змей не появляется на этом райском острове, но из мифа понятно, о чем мечтает первый человек. Он хочет, подобно змее, менять кожу и оставаться бессмертным.

Согласно библейским легендам, Ева уговорила не только Адама, но и всех живых тварей отведать запретный плод — лишь одна птица Феникс оказалась осторожной и обрела бессмертие.

Адам попытался сорвать ветви деревьев, чтобы прикрыть ими наготу, но деревья не позволяли ему этого — ведь он ослушался Бога. Лишь Древо познания дало ему фиговых листьев: ведь Адам предпочел знание бессмертию. По Библии, Господь заменил эти листья одеждами из кожи. По легендам, то была кожа змеи, напоминание об утраченном бессмертии, или даже кожа чудовища Левиафана, сраженного Господом в начале творения.

Адам нарек свою жену Ева — «жизнь», ибо она должна была стать праматерью всех людей. Но Сатана — змей и тут воспользовался женской слабостью: от него Ева зачала Каина.

Вера в сластолюбие змей и в то, что они преследуют женщин, распространена в верованиях многих народов мира. Это связано с тем, что змея напоминает мужской детородный орган. В древней еврейской традиции считалось, что, если змей станет преследовать женщину, ей следует совокупиться со своим мужем у него на глазах. Если и это не поможет — бросить перед преследователем обрезки ногтей и волос, напоминание о грехопадении.

Замечательный этнограф Бронислав Малиновский, создатель функционального направления в культурной антропологии, исследовавший мифы о смерти у меланезийцев, показал, что представления о первопредках в архаических обществах сходны с представлениями о духах мертвых [3] .

Так, тробрианцы верили, что умершие попадают на остров Тума. Там они проделывают путь, обратный тому, что проделали их первопредки, вышедшие из-под земли: сквозь отверстие они проникают в преисподнюю. Но и в преисподней духи подвержены дряхлению, однако они способны омолаживаться, сбрасывая кожу. Так поступали первопредки, когда они жили под землей. Поднявшись на поверхность, они не утратили сразу способности к омоложению.

Однажды некая старая женщина, жившая вместе с дочерью и внучкой, решила вернуть молодость. Вместе с внучкой старуха отправилась искупаться в ручье и там сбросила старую кожу. Обратившись юной девушкой, она вернулась к внучке, но девочка не признала бабку и принялась гнать ее прочь. Пришлось бабушке отыскать свою старую кожу и влезть в нее опять. Только тогда внучка признала ее и рассказала, как к ней приходила молодая женщина, которую та прогнала. Когда купальщицы вернулись домой, бабушка поведала дочери о том, как внучка не признала бабку, и предрекла, что теперь она умрет, а мать постареет. С тех пор люди утратили способность менять кожу, зато ее сохранили животные низа — преисподней (гады в библейской традиции): змеи, крабы, игуаны, ящерицы.

В этих гадов могут превращаться источники колдовства — злые духи, с которыми вступают в связь женщины-ведьмы.

Малиновский объяснил, опираясь на подобные тексты, функции первобытного мифа. Они заключались не в том, чтобы объяснить то или иное явление. Миф «трансформирует эмоции, порождаемые предчувствием, за которым даже в сознании туземца брезжит неизбежный и безжалостный конец. Миф прежде всего дает четкое представление об этом. Во-вторых, он низводит смутный, но всепоглощающий страх до уровня обыденной, повседневной реальности… Рок, судьба и неизбежность, напротив, низводятся до уровня небольших прегрешений людей» [4] . В библейской — исторической, а не архаической — традиции первородный грех оказался роковым и потребовал последующего искупления от самого мессии. В современных ритуалах функцию преодоления страха смерти выполняют поминки.

Ева, вступившая в связь со змеем, ужаснулась содеянному и принялась плакать: «Увы мне, Адам, я согрешила!» Она удалилась на запад, к океану, где сделала хижину из веток и, когда начались схватки, стала молить Господа о помощи. Но Господь был в гневе, и роженице пришлось умолять Луну и Солнце, чтобы они, взойдя на востоке, передали Адаму ее мольбу. Адам присоединился к жене в ее молитвах, и Господь, смилостивившись, послал самого архангела Михаила, чтобы он облегчил ей родовые муки.

Когда родился Каин, лицо его сияло ангельским светом — ведь он был отпрыском хоть и падшего, но архангела. Наивная Ева сказала тогда, что она обрела человека с помощью Господней.

Как только ребенок родился, он побежал в поле и принес колосок, поэтому его и назвали Каин — «стебель».

По славянским легендам, первый родившийся ребенок мог бы ходить сразу после рождения, как новорожденный зверь, если бы не боязнь нашей праматери. Господь сам «тренировал» новорожденных, перебрасывая их через высокое дерево или дом, чтобы они сразу научились вставать на ноги. Но мать испугалась за своего ребенка и не дала его Господу — и теперь приходится носить дитя на руках, пока оно не научится ходить.

Другой ребенок Евы был зачат от Адама, и имя его Авель значило «сын», по легендарной версии — «печаль», ибо Ева увидела вещий сон, в котором Каин пил кровь Авеля. Напрасно родители пытались разделить детей и отправили Каина возделывать поле, а Авеля пасти овец. Распря была неизбежна.

Рассказывают, что братья стали спорить, кто из них главнее. Каин утверждал, что он, ибо и земля, на которой стоит Авель, принадлежит ему. Авель же отвечал, что одежда из шкур, которой укрывается Каин, принадлежит ему, пастуху. Предпочтение, данное Господом жертве агнца, привело к убийству. Каин не знал, как ему убить брата, но Сатана прилетел в облике ворона и камнем убил другую птицу…

Каин не знал, что делать с телом брата, пока Господь не послал двух птиц: одна птица убила другую и похоронила в земле. Так и Авель был предан земле. Но по другим еврейским легендам, оскверненная земля, пропитанная кровью Авеля, не желала принимать его тела: она содрогалась так, что Каин сам чуть не упал в вырытую могилу. Тело же первого умершего земля извергала на поверхность, требуя, чтобы ей вернули ту глину, из которой был вылеплен Адам. Каин в ужасе бежал, архангелы же положили тело Авеля на камень, где оно пребывало нетленным до смерти Адама. Лишь когда первочеловек был погребен там, откуда Господь взял пригоршню праха для его творения, земле было предано и тело Авеля. Но одинокая душа Авеля не находила себе покоя, стеная на небе и в преисподней, — ведь там не было других душ. Лишь после смерти Каина, его жены и детей прекратились ее стоны.

В позднейших христианских легендах могила первочеловека располагалась на горе Голгофа в Иерусалиме: кровь распятого Христа призвана была смыть первородный грех, открыв для человечества путь в Царство Небесное, но об этом будет сказано ниже.

Происхождение смерти в Древней Индии. Яма — бог мертвых

В великой древнеиндийской эпической поэме «Махабхарата» рассказывается, что, когда Брахма создал мир, люди были бессмертными — они жили в Золотом веке. Их бесчисленные поколения умножились на земле, и земля, страдающая под их тяжестью, взмолилась к Брахме. Брахма внял ее мольбе, но не мог придумать, как сократить число живущих. Божественное бессилие привело к тому, что творец разгневался, и гнев его породил пламень, который мог погубить все творение. Тогда бог Шива обратился к творцу с советом не губить все живое, а сделать так, чтобы люди умирали, но род их не прекращался.

Брахма усмирил бушующий пламень, но из тела его вышла женщина с венком из лотосов на голове. Она сразу направилась к югу, ведь там, по индийским представлениям, было царство смерти — преисподняя. Тогда Брахма и повелел ей идти и убивать живые существа. Смерть — ее имя было Мритью (родственное русскому «смерть») — расплакалась, ибо не хотела, чтобы ее проклинали все живые существа. Брахма собрал ее слезы, не дав им пролиться на землю: он облегчил Мритью тяжкий труд, создав из ее слез болезни, — они лишали людей жизни.

Богиня Адити, воплощавшая безграничность мира, в начале времен породила множество богов, но восьмой ее потомок Вивасват выглядел безобразным — он не имел ни рук, ни ног (что сближало его образ со змеем), высота его была равна толщине… Старшие братья — боги Митра, Варуна и Бхага решили довершить его образ и отсекли все лишнее: так получился первый человек, творение божественных рук. Из лишних же частей возник слон. Бог Тваштар выдал за это создание свою дочь Сараньюю, и та родила ему близнецов Яму и Ями. Но богиня помнила, что Вивасват не ровня ей: она сотворила свое подобие, сама же покинула мужа. Тот не заметил подмены, и мнимая жена родила ему других детей, в том числе сына Ману — он создал первые законы, от него произошли все смертные люди. Но мачеха выдала себя: она неровно относилась к собственным детям и детям богини, что привело к ее ссоре с Ямой. Тот едва не совершил насилия над мачехой, и мачеха прокляла его, так что одна нога у Ямы отсохла (одноногость выдает хтонического персонажа, связанного с землей и преисподней).

Яма стал первым умершим, его смерть оплакивала сестра Ями, и плач мог длиться вечно, ведь тогда день еще не сменяла ночь. Боги создали ночь, чтобы Ями прекратила причитание. После смерти Яма ушел на юг, где воцарился в царстве смерти и стал локапалой — хранителем одной из сторон света. Прежде там царил Агни, божество огня, но он уступил свое место Яме, сам же стал жрецом богов — он доставляет им жертвоприношения. Ями же стала богиней священной реки Ямуни.

Царство мертвых от мира живых отделяла другая священная река — Вайтарани. Преодолеть Вайтарани человек может, только держась за хвост коровы, которую он при жизни подарил брахману. Яму сопровождали помощники — два четырехглазых пса с огромными ноздрями, они вынюхивали и высматривали тех, кто должен был отправиться в царство смерти. Сам бог в красном одеянии верхом на черном буйволе разъезжал по земле с дубинкой и петлей, которыми вынимал души обреченных.

Его царство — преисподняя, состояла из нескольких адских обителей: в нижней из трех (или двадцати одной) обителей в своей столице Ямапутре и восседал на троне Яма, к нему приводили душу каждого умершего, и загробный писец Читрагупта докладывал богу обо всех поступках умершего на земле. Яма, как судья мертвых, решал его загробную участь: сподобится ли он рая питаров, будет обитать в одном из адов или должен будет возродиться на земле в виде человека или животного. Ипостасями Ямы выступают Кала, бог времени, Антака, умертвляющий, и Мритью — сама смерть. Связь божества смерти со временем естественна: Яма считался также воплощением годового цикла — регулярного возрождения космоса. Действительно, его путь на тот свет, путь первого умершего, объединял все сферы мироздания и был подобен космогоническому акту.

Путь умершему показывал дым погребального костра, с ним он попадал к питарам, становился предком — «отцом». Кремация была неким жертвоприношением, благодаря которому покойник подготовлялся к тому, чтобы стать предком. Обрядовая и поминальная пища — пинда, смесь риса и разных культовых блюд, напоминающая славянскую кутью, ассоциировалась с первоматерией — семенем, из которого возник весь мир, а также со спермой, от которой происходит зачатие человека. Эта связь погребальных и поминальных ритуалов с космогонией и перерождением закономерно приводила к идее возрождения предка в потомках.

Собрание ритуальных текстов «Брихадараньяка-упанишада» увязывает с идеей перерождения посмертный путь человека.

Умершие «идут в дым [погребального костра], из дыма — в ночь, из ночи — в темную половину месяца, из темной половины месяца — в шесть месяцев, когда солнце движется к югу, из этих месяцев — в мир предков, из мира предков — в луну. Достигнув луны, они становятся пищей. Там боги вкушают их, подобно тому, как они вкушают царя Сому (напиток бессмертия), говоря: «Возрастай, уменьшайся». Когда это происходит у них, то люди попадают в пространство, из пространства — в ветер, из ветра — в дождь, из дождя — в землю. Достигнув земли, они становятся пищей. Снова совершается их подношение на огне человека, и затем они рождаются на огне женщины». Путь начинается с погребального костра и заканчивается в огне очага, чтобы вместе с пищей попасть в чрево женщины и приготовиться к новому жизненному циклу.

Нам становится понятной роль печи и очага в культе предков у славян, и даже печь бабы-яги, в которой она поджаривает тех, кто стремится попасть в иной мир. Понятно, почему у предков просили дождя: дождь осеменял землю, дающую пищу для новых рождений.

Английский исследователь античной культуры Ричард Онианс рассказал в своей книге «На коленях богов» о погребальном обычае, смысл которого оставался не ясен специалистам. Гомер рассказывал о том, что греки не доводили до конца обряд кремации трупа — тело сгорало лишь частично, зато повсюду: в микенских каменных гробницах (толосах), скифских деревянных погребальных камерах — археологи обнаруживают следы огня, не свидетельствующие об уничтожении трупов. У славян был распространен обычай «греть покойников» — разжигать поминальные костры, чтобы передать тепло предкам. Действительно, и после крещения Руси, прежде чем захоронить умершего по христианскому обряду, разводили костер. Онианс связывает античный обычай с удалением влажной субстанции души, псюхе, из трупа и сравнивает его с наиболее архаическими способами приготовления пищи (до открытия способов варки в посуде). Душа освобождалась от трупа и приготовлялась к загробной жизни. Но и за гробом для жизни нужен животворный источник — жидкость, поэтому Гомер рассказывает, как в урну с костями Патрокла и Ахилла льют вино, а в могилы ставят сосуды с водой и кладут кости, собранные с погребального костра, омытые водой или вином. На поминках совершают возлияния: живая и мертвая вода русских сказок и многочисленные мифы об источниках и напитках бессмертия связаны с этими представлениями о возрождающей силе влаги .

В Индии ежемесячно в течение года следовало приносить предкам поминальные жертвы из пинды и воды: первые десять приношений способствовали тому, что восстанавливалось новое тело умершего — преты, но умерший еще не становился питаром. Из первого приношения возникала голова, из второго — шея и горло, затем — сердце, спина, пуп, пояс и чресла, голени, наконец, колени и стопы. Так в религиозных гимнах описывался первочеловек Пуруша, из которого был сотворен во время жертвоприношения весь мир. На десятый день после смерти положено было поминальное приношение пинды с мясом, ибо считалось, что новое тело покойника испытывает необычайный голод. Годовой поминальный обряд завершался четырьмя пиндами и сосудами с водой, жертвы предназначались трем поколениям — отцу, деду и прадеду, сам же умерший превращался теперь из преты в питара.

Царством Ямы считалась преисподняя. Ниже земли располагаются семь ярусов преисподней — патала, где обитают демонические существа дайтьи, данавы, наги и др. Ниже паталы располагается нарака — ад или совокупность адов. О «подземном доме», в котором демоны терзают грешников, впервые говорится в «Атхарваведе». По более поздним представлениям («Законы Ману»), нарака состоит из семи (или 21, 28, 50) кругов. На верхней границе нараки находится столица царства Ямы — Ямапура, где определяется участь умершего. В соответствии с семичленным делением нараки первый круг (пут) отведен для бездетных, второй (авичи) — для душ, ожидающих нового воплощения; в третьем (самхате) и четвертом (тамисре) наказывают за сравнительно незначительные проступки, а последние три круга, погруженные в вечную тьму, предназначены для злостных преступников. В пятом круге (риджише) их непрерывно терзают змеи, ядовитые насекомые, дикие звери и птицы, как бы воплощающие укоры совести. В шестом круге — истоки подземной реки Вайтарани, полной крови и нечистот, в которых грешники задыхаются: купание в ней — одно из мучений для грешников. Еще ниже лежит седьмой круг — бездонная какола, или собственно нарака. Здесь в кромешной тьме светится одна только пылающая пропасть, в ней горят и не могут сгореть до конца преступники, рядом демоны раздирают их на части раскаленными щипцами, сбрасывают на остроконечные деревья, варят в масле и т. д. Пытки особенно мучительны из-за того, что все чувства грешников предельно обострены. При этом в отличие от тех, кто пребывает в шести верхних кругах и по истечении определенного срока мучений получит новое рождение на земле, обитатели седьмого круга должны страдать до конца мирового периода — кальпы, то есть пока не погибнет вселенная.

Первый умерший во многих мифологиях становился богом смерти и повелителем загробного мира.

У бантуязычного народа луба страна мертвых называется Калунга. Калунга — первопредок, создавший мир и первых людей. Как обожествленный предок он связан с нижним миром предков (в случае чьей-то смерти говорили: «Его взял Калунга»), он отец и господин предков и с их помощью правит миром. Границей загробного мира служит широкая река. Через реку переправляет лодочник, для платы которому в рот покойнику клали несколько бусин (у греков для платы Харону в рот клали монету). В Калунге умерший живет в деревне, но всегда может вернуться, чтобы помочь живым или, наоборот, преследовать их.

Первая смерть как самопожертвование

В тунгусо-маньчжурской мифологии загробный мир — буни. Путь в буни впервые проложил культурный герой Хадау или сын Хадау Манги — первый умерший, добровольно ушедший в буни. Открыв отверстие в земле, которое до тех пор было закрыто котлом, он предотвратил перенаселение земли стариками и создал условия для нормальной циркуляции душ. Из загробного мира душа — оми — возвращалась в жилище сородичей через дымоход, чтобы воплотиться в следующем поколении, проникнув из очага в чрево матери.

Проблема стариков, «заедавших чужой век», — общая проблема для многих архаических обществ. Представление о том, что вход на тот свет закрыт котлом, характерно для народов, у которых в центре жилища располагался очаг с висящим над ним котлом: ведь через очаг и дымоход проходила мировая ось, соединявшая небо и преисподнюю. По этой оси совершали свои путешествия шаманы.

Проводы душ покойных в буни к истокам родовой небесной реки осуществляют шаманы или их духи-помощники в виде животных не ранее, чем через год после смерти, когда тело разложится на могильном помосте и, по верованиям эвенков, освободится душа. Погребальный помост используется шаманом как плот, плывущий в загробный мир по родовой реке. В буни умершие живут такой же жизнью, как живые: охотятся, ловят рыбу, строят жилища, шьют одежду (или живут счастливо — все время пляшут). Для живого человека, случайно попавшего в буни, или для шамана буни предстает страной, где солнце тусклое, небо как туман, а земля как пар. Все хорошее там превращается в плохое, а плохое — в хорошее, большое превращается в маленькое и т. п. Поэтому похоронный инвентарь специально рвут, разбивают, ломают — тогда вещами можно будет пользоваться на том свете. Живой человек невидим для обитателей буни, его слова они принимают за треск очага, а прикосновения его так же вредоносны для умерших, как и появление духа для живых. Увидеть духа и отправить его обратно в средний мир мог только шаман мира умерших.

Возвращаясь после проводов души, шаманы оставляли своих помощников-зверей сторожить выход из загробного мира, чтобы духи мертвых не проникли на землю и не превратились в злых духов.

Первые близнечные пары и грехопадение Йимы

Мифы индоариев, сохраненные древнеиндийским сборником религиозных гимнов «Ригведой», очень близки мифам соседних и родственных иранских народов: у них первой человеческой парой считались близнецы Йима и Йимак, а это практически те же имена, что и индийские Яма и Ями, и означают они «близнец». А отца их звали Вивахвант, так же как отца Ямы. Первая человеческая пара в мифах с неизбежностью должна была вступить в брачные отношения — иначе неоткуда было бы взяться людям. В «Ригведе» содержится гимн-диалог Ямы и Ями, в котором сестра предлагает Яме вступить в брак, чтобы иметь потомство, но тот отвергает предложение. Брак с сестрой считался в большинстве традиций инцестом, кровосмешением, самым страшным преступлением в родоплеменном (первобытном) обществе. Впрочем, как раз в иранской традиции, равно как и в древнеегипетской (см. ниже об Осирисе и Исиде), брак между братом и сестрой в первом поколении людей или богов считался священным. Индийский Яма, однако, согрешил, покусившись на мачеху, и заслужил проклятие, а с ним — и смерть. Грех совершил и иранский Йима — иначе люди были бы бессмертными.

В иранской мифологии с Йимой связан другой сюжет: он сын праведника Вивахванта, и сам творец Ахурамазда предлагает ему распространить в сотворенном мире истинную веру. Но Йима не чувствует в себе способностей пророка — он может лишь заботиться о благополучии тварей, и Ахурамазда благословляет его на этот подвиг. Божественное сияние нисходит на Йиму, люди и скот живут в золотом веке, не знающем болезней и смерти. Но земля переполняется размножившимися тварями. Тогда Ахурамазда велит Йиме расширить землю. Трижды герой расширяет земное пространство в три раза, но это не решает проблемы: напротив, благословенная земля соприкасается с миром хаоса и зла. Страшная зима и снегопады угрожают с севера полям, на которых пасутся стада Йимы. Ахурамазда велит герою строить убежище — глинобитную ограду Вару, за которой он мог бы спасти всех тварей, у которых нет внешних и внутренних изъянов, которые не затронуты силами зла и хаоса. Йима создает убежище, подобное Ноеву ковчегу в библейской традиции. Но и здесь привязанность Йимы к материальному миру ввергает его в грех: он научил людей убивать скот и поедать его мясо, не жалея жизней божьих одушевленных тварей. Это был страшный грех с точки зрения древней иранской религии.

В более поздних вариантах мифа, связанных с учением пророка Заратуштры, Йима возгордился, посчитав себя творцом материального мира: божественное сияние, а вместе с ним и бессмертие покинули его. Он был низвергнут в преисподнюю, но потом испросил прощения у Ахурамазды. При грехопадении Йимы не обошлось и без мифологического мотива греховного брака: обезумев от страха перед злыми духами — дэвами, он взял в жены демоницу, а сестру Йимак выдал за дэва. От них пошли хвостатые люди: обезьяны, медведь, задирающий скот, разные уродливые создания — народы-монстры, к которым относили негров, чудовища с глазами на груди и т. п.

Ниже будет приведено африканское предание о происхождении обезьян от нарушившей запрет женщины: мифологические конструкции очень близки у разных народов.

Йимак не следовала примеру своего индийского двойника Ями, тем более что у иранцев не принято было оплакивать мертвых: мертвая плоть не принадлежала миру благой материи. Мертвеца не погребали в земле и не предавали огню — эти священные стихии космоса нельзя было осквернить соприкосновением с трупом. Совершающий похоронный обряд, прикасающийся к трупу, должен был очистить себя священной коровьей мочой (или мочой супружеской пары, состоящей в священном кровосмесительном браке) и водой.

Иранская традиция, во многом противопоставлявшая себя индийской (индийские боги дева считались демонами, дэвами — у иранцев), считала, что кремацию («варение трупов» для демонов) изобрел сам глава сил зла Ангро-Майнью: истинный последователь Заратуштры должен убить всякого «варящего труп» — совершающего святотатственную кремацию. Древние иранцы оставляли труп на съедение зверям и птицам, а позднее стали оставлять в специальной «башне молчания» — дахме, при которой иногда содержали собак (проводников на тот свет, питающихся трупами). Чтобы животные не растащили кости, которые могли соприкоснуться со священными стихиями, труп привязывали в дахме. Очищенные от тлена кости собирали и хоронили в глиняных оссуариях, иногда имевших антропоморфный вид, то есть представлявших новое и нетленное тело.

Грехопадение в Африке

Согласно африканским поверьям, смерть появилась в мире, потому что первые люди нарушили запрет небесного бога.

Ганда в Восточной Африке верят, что первый человек Кинту вместе с женой Намби отправился с небес на землю, взяв с собой коров, козу, овцу, курицу, банановый корень, бататы, маис и др. Бог неба Гулу предупредил их, чтобы они ни в коем случае не возвращались, даже если что-то забыли, иначе за ними пойдет Валумбе — смерть. Намби, забывшая зерно для курицы, нарушила запрет и вернулась. Она не смогла ускользнуть от Валумбе, и он последовал за ней на землю. Растения и скот, принесенные первопредками, размножились, но их дети после ссоры с Валумбе стали смертными. Тогда Гулу послал на землю Кайкузи, чтобы тот помешал Валумбе убивать. Кайкузи велел всем оставаться в своих домах, пока он не поймает Валумбе, и не шуметь, увидев его. Но когда Кайкузи выманил Валумбе из-под земли, дети начали шуметь, и Валумбе вернулся под землю. Кайкузи возвратился на небо, а смерть продолжила уносить людей.

Роковая находчивость и происхождение обезьяны от человека

Африканский народ чагга рассказывает миф о том, как бог Рува велел людям, когда приходит старость, менять кожу, как это делают змеи. Нужно было только, чтобы никто не видел происходящего таинства.

Когда пришла пора первому старику омолаживаться, он отправил внучку за водой, а чтобы она не вернулась раньше времени, проделал дырку в тыкве-калебасе. Но внучка обнаружила дырку и заткнула ее. Вернувшись, она застала деда за магическим занятием. Старик вознегодовал, но было поздно — он умер. Так смерть появилась в мире. Люди наказали находчивую девчонку и выгнали ее из деревни. Она стала жить в лесу, и у нее родились обезьяны: их называют лесным народом и проклятыми детьми.

Первые смертные и охота за головами

В верованиях носителей традиций каменного века — папуасов маринд-аним первые люди, рожденные от первосоздателей дема, были существами двойной — человеческой и животной (тотемной) — природы. Они жили во времена творения в стране дема — Дема-мирав. В нынешние — не мифические — времена эта страна находится под землей, и в ней все так же, как наверху: такие же моря, реки и селения, только все там зеркально отражает земную жизнь, и сами дема ходят вверх ногами. И европейцы в Средние века думали, что под плоской землей живут антиподы, ходящие вниз головой; но чаще в разных мифологиях зеркальным по отношению к земному миру был мир загробный.

Рассказывают, что однажды дема устроили праздник в своем подземном мире. На земле же обитал пес-дема Гиури. Отпраздновав, дема отправились на запад, и пес, слыша шум передвижения, двинулся за ними по поверхности земли. При этом он все время пытался разгрести песок, чтобы добраться до прочих дема. Но вдруг из-под земли хлынула вода, а в ней оказались странные существа: они были из бамбука, но имели обличье полулюдей-полурыб. Они были похожи на людей, но конечности их не были отделены от тел, пальцы срослись, на головах же не было ни глаз, ни ртов, ни ушей.

Тут из-под земли появился и дема-аист. Он заметил странные создания и, конечно, захотел их съесть. К счастью, другой дема, выбравшийся из-под земли, успел остановить его. «Это не рыбы, это люди!» — крикнул он прожорливому аисту.

В папуасском мифе наблюдательный дема велел аисту перетащить людей на сушу, но те продолжали дрожать от холода. Тогда дема развел огонь и положил туда бамбуковых людей. Те стали потрескивать, и вот у них появились уши, глаза, потом ноздри, наконец, с громким треском открылись рты, и вновь сотворенные существа принялись пронзительно кричать.

Дема же продолжил свою работу и отделил приросшие к телу конечности, а потом вырезал пальцы рук и ног. Он удалил соединявшие пальцы перепонки и выбросил их в воду — от них произошли пиявки. Люди же стали настоящими. Так появился народ маринд-аним. Но тут пес вырыл еще одну яму, и из нее вышли уже чужие люди — икам-аним. Тогда люди стали расселяться по всей земле.

Первым отправился в путь по побережью на запад юноша по имени Ворью. Начался сильный прилив, и волны не давали первому человеку пути. Тогда он произнес заклинание, чтобы волны вернулись назад, и путь оказался свободным.

Но жизнь первого человека Ворью была недолгой — чужие люди при помощи колдовства умертвили его. Ворью стал мертвецом — хаисом. Но ведь он был первым умершим и поэтому не знал, куда ему идти. Ворью оставался среди людей, источая зловоние, и люди прогнали его. Тогда Ворью удалился за реку Дигул, где и возникла страна мертвых. Он унес с собой большой барабан, которым теперь пользуются мертвецы, устраивая праздник в загробном мире.

Другой миф начинается не столь благополучно. Прожорливый аист, пока его не уговорили уйти, успел-таки прокусить головы трем первым людям. Тогда на землю выбралась старуха-дема Собра, а за ней много бамбуковых людей. Первые из них стали дема землетрясений (с характерным названием бумбум-аним). Впрочем, они могут приносить и пользу: когда люди собираются сажать растения, их просят сделать землю рыхлой.

Прочих Собра положила в костер, и творение совершилось. Появившиеся люди расселились в первой деревне, тут же захотели есть и отправились на охоту. В деревне в своей хижине осталась лишь мать с ребенком. Старуха же нашла более простой способ прокормиться: она вырыла яму за деревней, спряталась в ней, а когда мать уснула, выкрала ребенка. Она бросила бедного ребенка в костер, сожрала его, а голову повесила сушиться у хижины. Сама же скрылась в своей яме. Так старуха-творец оказалась одновременно и злобной ведьмой — Бабой-ягой.

Вернувшиеся охотники решили, что голодная мать сама погубила свое дитя. Наступил черед матери; сначала мужчины устроили праздник и заставили свою жертву танцевать тотемический танец кенгуру, а потом убили ее и съели. Голова женщины была выставлена как трофей каннибальского праздника. Гнусная же старуха выползла из своей ямы полюбопытствовать, что делают мужчины… Потом она напала на одного из них, ничего не подозревающего, и сожрала очередную жертву. В ответ последовало очередное убийство невинного, подозреваемого в каннибальском обжорстве. Так возникла охота за головами, превратившаяся в ритуальное занятие у маринд-аним: чтобы дать ребенку имя, нужно было добыть голову и узнать имя жертвы.

Говорят, что охоту за головами придумала Собра. В одном мифе она оказывается уже не подземным, а небесным жителем (в мифологии папуасов небо отнюдь не обитель добрых духов, а загробное пристанище мертвых). В этом мифе рассказывается о том, как на небе наступила страшная засуха и старуху Собру отправили искать воду в лес.

Собра принялась копать яму на небе и копала до тех пор, пока земля не провалилась под ее ногами. Так она оказалась в нижнем — земном мире. Небесные жители — мертвецы хаисы — пошли на поиски, нашли бездонную яму и даже спустили веревку, чтобы вытащить Собру. Но старухе так хотелось пить, что она отправила на небо несколько стеблей уати, а сама отправилась искать воду. Жажда у нее действительно была богатырской — по дороге она осушила несколько болот.

Наконец она добралась до деревни, жители которой страшно испугались Собры — ведь они никогда не видели мертвецов. Но Собра назвала себя их бабушкой и рассказала о своих странствиях. Затем она двинулась дальше и встретила свиного дема. Этот герой женился на старухе и наплодил с ней много детей — они стали молниями (ведь Собра была небесного происхождения). Эта семья и отправилась на охоту за головами, распевая песню о Собре…

Согласно другому мифу, даже солнце появилось после охоты за головами. Правда, в этом мифе дема-солнце был людоедом и похищал мальчиков, поедая их в своей яме-жилище (как это делала Собра). Мужчины сделали тогда палки-копалки, вытащили людоеда из-под земли и отрезали ему голову. Они уже приготовились к празднику и уложили на специальную скамью разукрашенную голову врага, как вдруг увидели, что та стала краснеть. Затем из глаз, ушей, ноздрей и рта дема брызнули лучи яркого света, а голова стала подниматься в небо — она превратилась в солнце.

Рассказ о праматери, вышедшей из преисподней или спустившейся с небес, творящей и одновременно умерщвляющей, характерен для многих мифологий. В русских волшебных сказках такой образ хорошо известен: это уже упоминавшаяся Баба-яга, которая оказывается или кровожадным мертвецом, готовым сожрать в своей лесной избушке (доме-могиле) похищенных детей, или помощницей героя, которому она оказывается родственницей — благодетельным предком.

Любовь и смерть в мифах и обрядах австралийцев

Не только в Библии любовный акт связывался с грехопадением и смертью. У австралийцев мункан Оньаува — место глубоких лагун, где обитают духи: оньа и означает «дух», а аува — «тотемический центр», откуда происходят первопредки австралийских кланов, полулюди-полуживотные (болотные рыбы). Лагуны были воплощением сил плодородия, местом рыбной ловли и полового созревания девушек и связаны в мифах с таинством рождения детей. Большая лагуна была местом (аува) мужских духов, меньшая — женских. Духи могли встречаться на суше между лагунами.

Рассказывают, что некогда, во времена первотворения, болотная рыба Ита была женщиной и ее возлюбленный — Пантья — увел ее в эти места. Но старший брат Иты — банановая птица — начал преследовать любовников. Он настиг их и пронзил Пантья копьями. Лишенный жизни Пантья уходит вниз, в аува, ставшее загробным миром. Но гнев преследователя обрушился и на Иту. Она тоже была убита, затем спустилась в преисподнюю — болотистую лагуну — и превратилась в рыбу.

Духи девушек поднимались из вод, танцевали и пели на поверхности, привлекая охотников, наподобие русалок в европейских романтических рассказах.

Однажды некий охотник подкрался и ранил одну из девушек: он обмазал ее тело своим потом и кровью, так что его добыча уже не могла вернуться в иной мир — она стала женой охотника. Но вода, в которой жила женщина-дух, оставалась в ее теле; пришлось мужу делать разрез, чтобы выпустить эту воду. Женщина, однако, продолжала тосковать по своей лагуне, и тогда любовники решили вернуться туда. Увы, живым людям недоступен был путь в иной мир — оба они упали замертво на подступах к Оньаува.

В других мифах смерть наступала при менее романтических обстоятельствах. Рассказывают, как однажды, в начальные времена мужчина и женщина участвовали в охоте в зарослях лагун.

Охотники поджигали заросли, выгоняя добычу, и в конце концов сами попали в пламя. Тогда мужчина, которого звали Пино, понял, что расстается с жизнью, и спустился вниз — в Оньаува. Так он стал духом. Это была первая смерть. Жена в знак траура вымазала тело глиной и принялась оплакивать умершего, предрекая, что она отправится вслед за ним. С тех пор женщины оплакивают умерших, и у большинства народов мира плакальщицы — женщины. Женщины того клана, к которому принадлежала первая плакальщица, после смерти спускаются в воды Оньаува. Людям нельзя пить эту воду и плавать в ней, иначе духи преисподней будут колоть их своими палками-копалками.

Пино был первым умершим, но покровителем погребальных обрядов считался другой дух — Мбу.

Однажды он охотился вместе со своим братом — ястребом-рыболовом. Они убили большую черепаху, и Мбу отправил брата с добычей на стоянку. Когда Мбу добрался до стоянки сам, то не обнаружил черепахи и пришел в ярость. Началась драка, и ястреб смертельно ранил брата. Умирая, Мбу простил брата и в прощальной песне заповедал разделить охотничьи территории (чтобы не спорить из-за добычи) и устраивать поминальные танцы в честь духа умирающего. Прощаясь с миром живых, Мбу пообещал в своей песне, что вернется в виде духа в окрестные заросли, чтобы посмотреть, как исполняются погребальные обряды в его честь.

После смерти Мбу охотники приступили к обрядам погребения, которые включали примитивные попытки мумификации: они вынули его внутренности и принялись высушивать труп над костром. Затем устроили танцы над телом: стуча дубинками, танцоры просили духа отправляться прямо на тот свет и не возвращаться в мир живых. С тех пор во время танцев в своих песнях австралийцы просят наблюдающих за ними духов мертвых, чтобы они возвращались в загробный мир и не тревожили своим присутствием живых.

Австралийцы верили, что у человека две души. Первая — это душа времени первотворения или времени сновидений, она предсуществовала в особом обиталище, а ее возникновение обычно связывается с деятельностью культурного героя — творца. По некоторым верованиям «предсуществующие» души могут создаваться вновь или оживляться при помощи героя-творца. Возвращенная после совершения похоронного обряда в свое обиталище, эта душа будет существовать еще некоторое время или вечно, а по верованиям некоторых племен может быть вновь воплощена в новорожденном (особенно если это душа младенца). Вторая же душа может после смерти владельца являться в сновидениях, вселяться в другого человека либо жить поблизости от стойбища, пугая или даже причиняя вред своим родичам. Австралийцы часто оставляют место стойбища, где произошла смерть.

Похоронный обряд направлен на то, чтобы разъединить душу с телом и заставить душу покойного (стараясь при этом не оскорбить ее, ибо она может вернуться) как можно скорее направиться в свое обиталище. Этим объясняются обычаи уничтожения вещей покойного, связывания, придавливания трупа, прохождения во время похорон через дымовую завесу, чтобы душа умершего не смогла погнаться за процессией, выполнение обрядов очищения участниками похорон.

В большей части Восточной Австралии и в некоторых областях на западе и северо-западе считается, что душа попадает на небо, где обитают души культурных героев. В большинстве племен северной территории, Северо-Западной Австралии и полуострова Йорк верят, что душа возвращается в то обиталище, где она находилась в период предсуществования, или же воплощается в свой тотем, или живет рядом с местом, которое посвящено герою, тотему. По некоторым верованиям, обиталище душ находится за морем или на острове. В Центральной Австралии верят в окончательное уничтожение души через природную катастрофу.

По представлениям австралийцев, жизнь циклична. «Найденная» отцом во сне или в видении душа воплощается и вступает в земную жизнь при помощи матери. Пройдя обряд посвящения, австралиец вновь получает частичный доступ к священному времени сновидений или во временно покинутый небесный мир. Когда человек умирает, он проходит через похоронный обряд и окончательно возвращается на небо, в обиталище душ или тотемическое святилище, возможно, для того чтобы позднее повторить цикл жизни, или чтобы остаться в этом обиталище, или перейти в небытие.

В Северо-Западной Австралии, где считалось, что душа «выходит» из водоема, кости клали в пещеру поблизости от источника. В некоторых местах пояс, сплетенный из волос умершего (в волосах находится часть его души), носят на себе, кладут в пещеру или опускают в водоем, где живет мифическая змея и откуда вышла душа для воплощения. На северо-западе полуострова Арнемленд кости кладут в гроб, изображающий тотем, или рисуют тотем прямо на мертвом теле, отождествляя таким образом умершего с тотемом. Это делают еще и для того, чтобы первопредки могли легко решить, в какое тотемическое обиталище они должны направить его душу. Если человек утонул или пропал и его тело недоступно для погребения, делают деревянный череп и наносят на него тотемические знаки. В некоторых местах Восточной Австралии на деревьях вокруг могилы вырезают рисунки, символизирующие небесный мир, который был источником жизни и куда возвращается покойный, которого и хоронят иногда на священном дереве. Личные вещи умершего кладут ему в могилу или уничтожают. Вдова обрезает волосы и должна хранить полное молчание в течение всего времени, пока длится траур. В Северном Квинсленде во время похоронного обряда покойнику разрезают живот, плечи и легкие и кладут туда камни — для того, чтобы он не смог «уйти» слишком далеко, но добрался, однако, до Млечного Пути.

Разнообразие погребальных обрядов одного и того же коллектива необычайно. Обряд зависит от места умершего в социальной структуре, причины смерти, возраста и т. п. К трупу относятся со смешанными чувствами страха и привязанности. Отсюда берут начало разнообразные обряды, призванные удалить труп, связать его, зарыть в могилу, сжечь на погребальном костре или, напротив, сохранить его при помощи примитивной мумификации — вплоть до обычаев носить при себе мумифицированный труп, высушенный череп и руки умершего, истолченные кремированные кости как амулеты. Юноши должны были натираться трупной жидкостью, чтобы впитать в себя лучшие свойства умершего. Существовал и обычай поедать мясо умершего его родичами. Лишь после этого кости умершего, очищенные от разлагающегося тела, захоранивали окончательно.

Смерть австралийцам представлялась как вторжение в мир людей злых сил, стремящихся уничтожить коллектив, нарушить его единство. В племенном обществе виновниками всех бед считались колдуны чужого племени. Уже в XIX веке этнографы описывали сцены отчаяния и скорби, которые разыгрывались в группе, перенесшей смерть близкого.

Женщины раздирали ногтями лица и ранили себя палками, оплакивая покойника. Одна из скорбящих старух в ярости разрушила его хижину и разразилась проклятьями в адрес колдунов, которые погубили сородича. Мужчины, сидевшие со своими копьями, тоже пришли в ярость, и один из них чуть не ударил копьем несчастную жену умершего, обвинив ее в том, что она не заметила ночью приходивших к мужу колдунов. После похорон происходит расследование: магическими приемами австралийцы выясняют, из какой группы и с какой стороны приходил колдун-убийца. Против подозреваемых выступали мстители. Но люди и в самые первобытные времена умели договариваться, поэтому человечество не погибло во взаимных подозрениях и распрях. Группа, которую обвинили в колдовстве, отдавала «пострадавшим» своих женщин, и первобытные коллективы оказывались, таким образом, не враждебными, а породненными.

Другие племена прибегают к способу «допроса» умершего о причинах смерти. Совершающие обряд дергают покойника за волосы, называя при этом имена окрестных родов. Если в руке остается несколько волосков, считается, что виновный род обнаружен. Иногда производилось вскрытие, и если во внутренностях умершего находили аномалию, значит, он умер от колдовства и необходима месть. Пока умерший не отмщен, его дух будет бродить возле тела и беспокоить живых.

Если умерший был уважаемым человеком, расследование должно быть очень дотошным и его отсрочивают. Покойника помещают в могилу, вокруг которой кладут камни. Считается, что капли крови умершего непременно упадут на камень, который укажет убийцу. Если и этот способ не действует, призывают знахаря. При нем завершается обряд: покойника захоранивают окончательно (это уже вторичное погребение), знахарь же в это время поднимается на небо и спускается оттуда с ветром — так он видит убийцу, размахивающего оружием, и бродящий вокруг дух умершего. Тогда одну кость покойника или перламутровую раковину посылают в группу, к которой принадлежит убийца, и приглашают ее на завершение похоронной церемонии. Приглашенные являются, взяв с собой дары и оружие; церемония завершается битвой, в которой погибает представитель обвиняемой группы.

Конечно, мстили не за всякого умершего, а за тех, чье положение было значимым в социальной группе; дряхлых стариков и младенцев хоронили быстро, без долгих церемоний.

На другом полушарии, на крайнем северо-востоке России, чукчи и коряки также совершали гадание, прежде чем похоронить умершего. Его усаживали перед выходом из жилища, подвешивали на веревочках амулеты из кусочков собачьей или оленьей шкуры и по колебанию веревки пытались определить, как умерший хочет быть похороненным — путем сожжения или положения в землю. Спрашивали умершего и о причине смерти, и о будущем, о грядущей смерти близких и т. п. — ведь он уже пребывает в ином мире и ему известны его тайны.

Не только австралийцы отличались особой подозрительностью в связи со смертью сородича: ордалии и гадания с целью обнаружить убийцу-колдуна устраивали и народы тропической Африки. Довольно часто эти ритуалы завершались очистительной исповедью и повинившегося прощали. Но существовали и более изощренные способы дознания: обвиняемому давали пить ядовитое зелье, вводили в глаза разъедающий сок, усаживали возле костра на горячем камне. Разоблаченному колдуну грозила казнь на костре (как во времена европейской инквизиции), гибель в пропасти или продажа в рабство.

Мы видим, что обычай тризны возникает у наиболее архаичных племен, которые ищут ритуальный способ восстановить социальный порядок, нарушенный смертью. Представители совершенно иной культуры в сходных условиях прибегают к тем же ритуальным средствам, но гораздо более кровавым. В 945 году славянское племя древлян убило собиравшего с них дань русского князя Игоря, и его вдова княгиня Ольга, еще не принявшая крещения, должна была (в соответствии с тогдашним законом — Русской Правдой) мстить за мужа. Ольга позвала древлян на тризну на курган Игоря, велев им сварить много хмельного меда. Когда древляне упились на поминках, княгиня велела своим дружинникам убить их — не желавшие служить князю при жизни древляне должны были стать его рабами на том свете.

По верованиям австралийцев, известным и многим другим народам, дорогой в небо покойникам служит Млечный Путь. Некоторые племена считают, что мертвые восходят на небо по лучам заходящего солнца.

Считается, что до похорон душа умершего продолжает «одушевлять» тело и может управлять им и его отдельными членами. Чаще всего думают, что смерть — результат колдовства иноплеменника. Во время специальных обрядов расследования причин смерти труп может «отвечать» на обращенные к нему вопросы: «двигается» или «соскакивает» с голов несущих его мужчин; волосы дают необходимые ответы, если их дергают или сучат на веретене; те же свойства приписывают трупному запаху и жидкости. У племен аранда и лоритья считалось, что хотя душа после смерти и попадает в загробный мир, но она там очень быстро погибает. Гнаньи же, живущие в Центральной Австралии, полагают, что загробная жизнь дана только мужчинам. У австралийцев не существовало культа умерших предков, хотя и считалось, что умершие могут посещать своих сородичей во сне, предупреждать их об опасности, давать добрые советы. Объектами их культа были мифические культурные герои — тотемы, от которых вели происхождение австралийские кланы. Места, где они умерли — спустились под землю или поднялись на небо, — становились тотемическими центрами и входом в иной мир. Недаром на деревьях, которые растут возле австралийских могил, часто делают мифологические рисунки, повествующие о странствиях первопредков.

Австралийцам известно было и представление о том, что человек сам может быть виновен в своей преждевременной смерти, если он нарушил запрет, особенно в отношении тотема. Страшным преступлением было съедение тотемного животного (или запретного плода); виновный заболевал от того, что съеденный тотем пожирал его самого изнутри; умирая, несчастный издавал крики, подобные крикам съеденного тотема. Поиски пищи были обычным занятием, и нарушить табу было легко. Европейская наука была бессильна перед мистическим предчувствием неминуемой смерти. Нужен был адекватный — ритуальный — подход к больному. Рассказывали, как некий австралиец съел запретную для него змею. Он почувствовал себя плохо, и знахарь, выяснив причину недуга, предсказал больному скорую смерть. Однако он все же смог извлечь змею из умирающего и унес ее прочь. Тогда больной поправился.

Обычай добровольной смерти в первобытных традициях

Вера в то, что смерть есть следствие колдовства или ошибки культурного героя, выбравшего смертную долю для людей вместо предлагавшегося бессмертия, свойственна многим народам. Этнографы, разделявшие теорию об эволюционном характере развития религиозных верований от примитивных к более развитым, были убеждены в следующем: представление о сверхъестественном происхождении смерти связано с тем, что в древнейшие времена первобытное человечество не наблюдало естественной кончины людей — заболевших и умирающих, которые не в состоянии были передвигаться сами, бросали на временной стоянке. Доступной человеческому опыту была смерть на охоте или в бою.

Данные археологии свидетельствуют, что это не так: уже в каменном веке первобытные люди заботились о больных и увечных, проявляли заботу о мертвом теле. Таким образом, они имели возможность наблюдать естественную смерть. Но суровые условия жизни порождали в первобытных коллективах, стремящихся выжить, жестокие нормы: заболевшего сородича покидали на стоянке, а младенцев, которых не в состоянии была прокормить семья, уносили в безлюдные места и там оставляли. Этот обычай известен в Древней Спарте, где хилых детей сбрасывали со скалы, а также исландцам в раннее Средневековье.

У народов Крайнего Севера, живущих в экстремальных условиях, в том числе у чукчей, был известен обычай добровольной смерти стариков, которые становились обузой для семьи. (В этой связи можно вспомнить разговор двух стариков о добровольной смерти как желанном исходе в повести Ясунари Кавабаты «Стон горы».) Старика должны заколоть (или задушить — на выбор) его ближайшие родственники, а если таковые откажутся — специально нанятый человек. Готовый к смерти сам подставлял обнаженный бок под удар копья. Заранее устраивался поминальный пир, на котором умирающий должен был наесться в последний раз. Старик обещает помогать сородичам с того света, и те просят его при погребении о помощи. Для этого на его могиле закалывали оленей, которые привезли тело, и трижды прогоняли вокруг могилы табуны.

Умерший в муках, от болезни считался пожранным злым духом кэле. Эти обитатели преисподней имеют узкую специализацию: есть кэле кашля, насморка, детских болезней, они разъезжают верхом на оленях, выдыхая дым и искры. Пожранный ими человек сам становится злым духом. «Мы предпочитаем умереть насильственной смертью, — говорили чукчи этнографу В. Г. Богоразу, — умереть в бою, как будто мы бились с русскими».

Умершие добровольной смертью оказывались в особом раю — там они наслаждались игрой в мяч (об играх умерших речь пойдет отдельно). Живые эту игру могли видеть в образе северного сияния. Саамы на крайнем севере Европы думали, что северное сияние — это битва небесных героев сполохов. Принявший добровольную смерть не только демонстрировал преданность своему коллективу — он получал возможность возродиться в потомке. Рассказывали о старике, который был умерщвлен собственной дочерью. Перед смертью он завещал внучке скорее выйти замуж — тогда он возродится в ее ребенке.

Сходные представления были известны и другим северным народам в раннем Средневековье. Скандинавы в эпоху викингов верили, что только героически павший в битве достоин был загробного рая — Вальхаллы, где герои проводят загробную жизнь в пирах и сражениях. Умершие от болезней отправлялись в Хель, преисподнюю. Согласно «Саге об Инглингах», сам верховный бог Один, изображенный там как могучий маг, умирая, велел символически ранить себя копьем, чтобы стать достойным Вальхаллы.

О самом диком, на современный взгляд, обычае рассказал еще Геродот в V веке до н. э., описывая быт кочевых племен Индии, которые питались сырым мясом (это объясняется отсутствием навыка готовить — варить или жарить мясо для еды во всех традициях считалось крайней степенью дикости [5] ):

Когда кто-нибудь, мужчина или женщина, занедужит, то, если это мужчина, его убивают ближайшие друзья — мужчины. По их словам, недуг, снедающий больного, загубит для них его мясо. А тот уверяет, что вовсе не страдает от недуга. Они же, не внимая его словам, умерщвляют его и затем поедают труп. Если же недуг поражает женщину, то ее умерщвляют ближайшие родственницы. Что же касается старцев, то их торжественно закалывают и приносят в жертву божеству и также съедают. До преклонного возраста доживает у них немного людей, так как всякого убивают уже раньше, если он страдает каким-нибудь недугом» .

Обычаи некрофагии — поедания трупов действительно известны у отсталых народов: они сами принимают в себя тело сородича, чтобы он не попал на съедение к злым духам. Широко распространенное стремление удержать рядом умершего, не дать смерти нарушить целостность коллектива достигает здесь своего апогея: происходит полное «растворение» умершего в коллективном теле рода.

Андаманцы, сохранявшие быт каменного века, имели обычай носить с собой останки умерших. Папуасы киваи носили череп предка привязанным к шее: он наделял способностями провидения, ведь тому, кто пребывает в загробном мире, известны тайны будущего. «Пепел Клааса стучит в мое сердце», — говорил герой фламандских легенд Уленшпигель, носивший с собой останки отца, сожженного инквизицией. Вспомним также в этой связи пронизанный мифологическими ассоциациями роман колумбийского писателя Г. Г. Маркеса «Сто лет одиночества». Одна из героинь, Ребека, явилась в селение Макондо, неся сумку с костями умерших родителей. Сумку оставили в доме, и, когда на нее натыкались, кости постукивали: «клуп-клуп».

Приготовление к смерти как к неизбежному переходу в иной мир свойственно многим народам. Например, у русских старики заготавливали заранее гроб и смертную одежду. Устраивать поминальный пир при жизни родителей считалось особой почестью для стариков в Японии.

В большинстве религиозных систем, однако, опасались как раз тех, кто «не избыл свой век», умер преждевременной и насильственной смертью — они становились злыми духами. Эти поверья привели к изощренным обычаям, которым следовали люди униженные, но не способные отомстить за обиду. Обиженный совершал самоубийство на дворе обидчика. Считалось, что он при этом превращается в злого духа, который будет наслаждаться местью из-за гроба, преследуя врага [7] .

Вредоносными считались и те, кто жил слишком долго: «заедал чужой век». Все эти верования приводили к созданию мифологических рассказов, которые едва ли имеют отношение к реальности, в том числе к реальным обычаям. Украинские легенды повествуют о том, что некогда не принято было дожидаться естественной смерти немощного старика: его сажали на лубок (санки из луба), вывозили за пределы селения и там убивали или топили.

Однажды сыновья пожалели старика отца и спрятали его в погребе. Когда в стране случился неурожай и люди стали погибать от голода, мудрый старик дал совет добыть зерно из колосков, что попали на крышу вместе с соломой. Спасенные люди отказались тогда от дикого обычая. Этот рассказ типичен для мифологической архаики: согласно распространенным мифам о культурных героях, люди жили неправильно до тех пор, пока мудрый культурный герой не устроил их жизнь.

В украинских рассказах, правда, содержится один «исторический» мотив: у славян в древности действительно принято было провожать умерших в последний путь, положив их на сани — древнее доколесное транспортное средство, но стариков при этом, конечно, не убивали. Тем не менее в современной фольклористике все-таки существует версия о существовании древнеславянского обычая убиения стариков: даже календарные обряды вроде проводов Масленицы возводятся к этому обычаю [8]

Убиение стариков — распространенный в Средние века книжный сюжет: в одном французском фабльо мысль об истреблении стариков приписывается Соломону.

В стране не стало мудрых советников, лишь один юноша скрыл своего отца и удивлял царя мудростью своих решений. Чтобы испытать юношу, царь велел ему привести ко двору его друга, слугу, пажа и смертельного врага. Юноша пришел с ослом (как со слугой), с собакой (другом), сыном (пажом) и женой (недругом).

Сходные сюжеты проникли и в славянский фольклор. Эти сюжеты отражали уже не столько первобытный обычай убийства стариков, которых не могла прокормить первобытная община, сколько культ предков.

Вообще, для славян было характерным как раз особое почитание старцев — недаром и предки у них именовались «дедами».

Австралийская «Божественная комедия»

Рассказы о жизни на том свете редки в мифологии австралийцев и возникли не без влияния христианских миссионеров, для которых важна была идея загробного воздаяния.

Рассказывают, как один человек добывал пищу: выкапывал песчаных крыс из их нор. Однажды он прорыл такое глубокое отверстие, что увидел в нем иной мир. Его обитателями были отвратительные чудовища с двумя пальцами на ногах. В ужасе охотник бросил свою палку-копалку и кинулся наружу. Он увидел сокола Муллиана и рассказал ему о своем открытии. Сокол решил посмотреть на чудищ. Он расширил отверстие, пролез в него сам и велел товарищу следовать за ним. Попав в преисподнюю, герой направился к чудовищам и спросил, какого они рода — раньше он таких не видывал.

Те отвечали, что они зовутся Илианба Ванда и распоряжаются злыми духами, они не дают им ни мгновения покоя, заставляют двигаться, причем пользоваться только левой рукой (такова природа злых духов в разных традициях — ведь они связаны со всем дурным, левым, а не правым; недаром и черт в христианских поверьях стоит слева за спиной человека).

Австралийцы боялись духов умерших и поэтому привязывали у трупа правую руку к телу, чтобы он не мог воспользоваться копьем после смерти.

Приход сокола и его спутника настолько удивил обитателей преисподней, что они прекратили движение, и Илианба Ванда принялись хватать их и бросать в огонь, что горел по обе стороны пещеры. Посетители того света были напуганы увиденным, но хозяева сказали им, что наказанию подлежат только злые духи, тех же, кто не совершал зла, они отправляют на небо — Буллима. Затем они гостям — живым, впервые добравшимся до того света, — предложили переночевать, ибо наверху сейчас ночь — время духов. Илианба Ванда предложили им также пищу, но человек осторожно отказался от еды и не стал спать, наблюдая, как хозяева продолжают преследовать духов. Некоторых из них Илианба Ванда отправили на землю, чтобы они привели новых духов, расставшихся с мертвыми телами.

Утром гостям вновь предложили пищу, и вновь человек отказался, а сокол принял угощение. Затем гости выбрались на поверхность, и сокол развел костер, чтобы, окурив себя и товарища дымом, избавиться от зла преисподней. Охотник думал, что сокол умрет от съеденной им загробной пищи, но он стал только сильнее после посещения загробного мира.

Знахари и колдуны племени вурадьери рассказывали, что дух умершего по веревке понимается вверх, чтобы проникнуть в небесный мир творца Байаме; некогда этим путем туда пробирались и первопредки. Нужно успеть проникнуть на небо через узкую щель между двумя смыкающимися стенами. По обе стороны щели сидят стражи загробного мира — Луна и Солнце. Если дух не испугается движущихся стен и стражей, он встретится с двумя предками, которые примутся вопрошать умершего, но тот должен молчать. Тогда предки примутся танцевать перед ним, совершая смешные движения и распевая смешные песни, но умерший не должен смеяться. Наконец, к нему приблизятся женщины, которые начнут исполнять соблазнительные танцы, но умерший не должен поддаваться соблазну. Только тогда он достигнет, наконец, пристанища Байаме.

Более примитивные рассказы описывают страну мертвых как мало отличающуюся от мира живых людей. Однако жить там легче, чем на этом свете.

Некий австралиец очень тосковал об умершем отце, и однажды мертвец унес его душу с собой на тот свет. Душа взяла продовольствие на долгую дорогу и погрузилась в лодку. По пути случилась буря, но душа переждала шторм, уснув на дне лодки. Когда лодку вынесло на берег дальней земли, ее встретили мужчины, удившие рыбу. Они спросили вновь прибывшего об имени, и тот назвался, сказав, что разыскивает своего отца. Рыболовы уже были предупреждены о прибытии нового духа, явился и сам старик-отец, давший сыну поесть. Пришедший поначалу боялся умерших и закрывался от них веткой, но когда они принялись петь и плясать, не мог оторваться от их замечательных танцев.

Когда посетивший тот свет пробудился от сна, он не знал, сколько времени пробыл в стране мертвых. С тех пор его душа часто отправлялась в загробный мир и наблюдала там танцы умерших. Жена заметила отсутствие мужа, и тот вынужден был рассказать ей, что уходит посмотреть на танцы мертвых. Он показал эти танцы жене, а потом стал учить им соплеменников.

Австралийцы чрезвычайно ценили танцевальное искусство: весь континент был связан системами обмена ценностями, к которым относились танцы и мифологические рассказы. С «тем светом» в мифах также происходил обмен ценностями — живые учились у мертвых.

Помимо случайных визионеров, посещавших во сне загробный мир, у австралийцев было представление о знахарях, отправлявшихся туда на сверхъестественном звере-помощнике, радуге-змее. Знахарь взбирался на дерево и оттуда оправлялся на небеса, оседлав радугу. Рассказывают, что некогда многие мужчины племени могли посещать загробный мир на гигантской радуге. Перед путешествием группа визионеров долго тянет монотонный мотив, пока не входит в транс. Тогда они видят, как знахарь достает из источника радугу-змею, и все садятся на нее. Но змея требовала себе жертв, поэтому, долетев до чудесной небесной страны, они рассаживаются вокруг радуги, а знахарь каменным ножом убивает одного из них. Чудовищная змея начинает пожирать жертву, и все присутствующие также принимают участие в каннибальской трапезе. Наконец, знахарь очищает обглоданные кости и укладывает их в определенном порядке: голову он помещает у костей таза. Затем все отправляются на змее-радуге в обратный полет, а знахарь остается с костями и распевает заклинания до тех пор, пока жертва не начинает дышать и кости не обрастают мясом. Тогда знахарь достает из собственного пупка другую змею, и они с былой жертвой спускаются на землю, присоединяясь к своим товарищам. На земле никто из живых не помнит о посещении того света, но воскрешенный после потусторонней трапезы обречен на скорую смерть.

Благодарный покойник

Правильное совершение погребальных обрядов гарантировало, что умершие не станут держать зла на живых, наслаждающихся жизнью, а будут помогать им.

Один австралийский охотник по имени Ирин славился своим чутким сном. Если враги подкрадывались к стойбищу, он будил всех криком: «Мил! Мил! Мил! — Смотрите! Смотрите!» Но Ирин умер, и группа погрузилась в скорбь: кто теперь предупредит их об опасности?

Умершего положили в гроб из коры, крашенный красной краской, знахарь-виринун прочертил ногтем на гробу крест (миссионеры уже успели познакомить австралийцев с христианскими символами). Затем начались священные танцы — церемония корробори вокруг гроба. На дно могилы уложили ветви и принесли в нее все вещи умершего. Тем временем его старший родственник стоял у могилы и охранял ее от злых духов. Пока могилу засыпали землей, скорбящие пели причитания, поминая Ирина. Затем мужчины сделали еще одно приношение, которое никогда не делали: порезали себя каменным оружием, и кровь стала стекать в могилу. Наконец, развели костер и люди принялись окуривать себя, чтобы избавиться от злых духов, окруживших могилу. Тут женщины и дети должны были покинуть церемонию и стойбище, ведь оно стало местом смерти, табу для живых. У засыпанной могилы остались лишь мужчины во главе с виринуном. Обратившись на восток, виринун призвал творца Байаме, чтобы тот допустил дух Ирина в небесный загробный мир. Могилу покрыли ветвями, но пространство вокруг оставили свободным: наутро там можно будет обнаружить следы — животное, пришедшее к могиле, считалось тотемом той группы, откуда происходил виновник смерти Ирина.

Вдова Ирина вымазала тело грязью, голову намазала белой глиной и всю ночь провела у очистительного костра. Она должна была соблюдать траур и хранить молчание. Лишь на третий день, омывшись в реке, она испустила крик, и чей-то голос ответил ей: покойный муж давал знак, что она может начать разговаривать. Она должна была окуриваться в густом дыму, пока родственник мужа не возьмет ее в жены. Погребальные песни следовало исполнять в течение нескольких месяцев после смерти Ирина.

Однажды один из врагов рода умер и стал злым духом: он вернулся с того света, чтобы напасть на живых, но те были разбужены криком: «Мил! Мил! Мил!» То кричала маленькая серая сова. Злой дух попытался договориться с птицей, посулив ей часть добычи, если он убьет врага. Сова пообещала молчать, но, как только злой дух проник на стойбище, она закричала опять. Дух возмутился, но сова отвечала, что будет всегда охранять свое племя, как в те времена, когда была человеком: ведь ее соплеменники почтили ее особыми обрядами.

Сказки о благодарном мертвеце, которого похоронил прохожий, характерны для народов Евразии.

Луна и происхождение астрологии у бушменов

Африканские бушмены, как и папуасы и австралийцы, долгое время продолжали жить в каменном веке. Убывающая — умирающая — луна была для них постоянным напоминанием о бренности бытия, о болезни и смерти. Бушмены знали, что болезнь луны временная — она «истаивает» до спинного хребта, но затем вновь возрождается.

В древние времена люди тоже возрождались, но мифологическая эпоха бессмертия закончилась из-за наивности… зайца.

В те времена заяц был человеческим ребенком. Он увидел, что его мать умирает, и принялся плакать. Луна стала утешать его, уверяя, что мама вернется, но заяц не слушал утешений и продолжал плакать. Рассерженная луна ударила плаксу по губам, так что у зайцев до сих пор рассечена верхняя губа, и закляла несчастное животное: теперь он должен, петляя, спасаться от собак. При этом один кусочек мяса в ляжке зайца считается человеческим (ведь заяц когда-то был человеком) — его нельзя есть охотникам. Из-за глупого зайца луна наказала и все живое: теперь люди должны умирать навсегда, ибо один из них не поверил светилу.

В другом мифе существом, которое лишило людей бессмертия, оказывается взрослая зайчиха.

Это было в те времена, когда и животные, и люди, и даже Луна жили вместе. Но старик-Луна умер, и люди оставили его могилу и свою прежнюю стоянку, перебравшись на новое место. Однажды они вернулись на прежнее стойбище, где созрело много ягод, и принялись собирать их вместе с зайчихой. Люди решили подшутить над ней и сказали, что нужно собирать незрелые — белые — ягоды.

Когда женщины собрались со своими корзинами, то у зайчихи она была полна незрелых ягод. Незадачливая собирательница, конечно, поняла, что над ней подшутили, и обозлилась на своих товарок, но те пообещали, что подождут, пока она наберет спелых ягод. Однако женщинам надоело ждать зайчиху. Они покинули стойбище, но перед этим помочились и заговорили мочу, чтобы она отвечала их голосами. Так зайчиха была обманута еще раз. Когда она вернулась, женщин уже не было на стоянке, зато возле своей могилы копался старик Луна. Он попросил у зайчихи еды, и та, вначале испугавшись, все же протянула ему коренья. Тогда старик втащил ее в свою могилу.

Там он успокоил трусиху, сказав, что должен передать ей нечто очень важное: люди не будут умирать — после смерти они будут возрождаться вновь, как это делает он, старик Луна. Эту благую весть и долж-на была передать людям зайчиха. Старик беспокоился, сможет ли она точно передать его слова. И та успокоила светило: она все хорошо запомнила.

Но, явившись к людям, злопамятное существо тут же заявило: «Вы будете умирать, ваши останки будут разлагаться и плохо пахнуть». Конечно, те были удручены новостью, а зайчиха помчалась обратно к Луне.

Старик спросил, верно ли она передала его слова, и зайчиха ответила, что поведала людям о неизбежной смерти. Тут рассердившийся старик и рассек ей губу топором. Но и зайчиха пришла в негодование. Она бросила свою накидку в костер и потом, испачканную в саже и копоти, накинула ее на Луну. С тех пор вся луна покрыта пятнами.

Бушменов можно назвать первыми астрологами. Они верили, что луна и звезды знают, когда умрет человек. Ущербная луна переносит на тот свет умерших. Когда наступало новолуние, бушмены молили луну: «Возьми мое лицо, отдай мне свое! Дай мне твое лицо, с которым ты, мертвая, возвращаешься живой! О, Луна! Ведь сначала ты говорила, что и мы возвратимся к жизни после смерти…» Места погребений бушмены считают опасными для людей и покидают кладбища, стремясь при этом запутать следы.

Возрождающаяся луна давала надежду на бессмертие и австралийцам. Однако в одном из мифов рассказывается, что первым умершим был как раз человек-Луна, убитый во времена сновидений. Но на могиле иногда все же выкладывают полумесяц из земли или камней.

Луна и смерть

Африканскому народу лунда известен миф, в котором изначальное бессмертие связано с нарождающимся месяцем. Творец Нзамби создал первых людей и, в отличие от библейского творца, разрешил им брак, чтобы женщина могла рожать детей. Но первые люди должны были соблюдать запрет: не спать, когда поднимается месяц, иначе они будут умирать.

Шло время, и вот первый человек состарился, стал плохо видеть и не заметил восхода месяца, который скрывали облака. Он уснул и умер во сне. С тех пор люди стали смертными, зато могут спать ночью.

Как То Корвуву сделал людей смертными

У меланезийцев, сохранявших близкую папуасам культуру охотников, земледельцев и скотоводов каменного века, излюбленными героями мифов были братья-близнецы Кабинана и Корвуву. Они считались основателями брачных объединений — фратрий — и культурными героями, сотворившими все вокруг. Но творения их были очень разными, ибо Кабинана творил все полезное, а Корвуву вредное.

Однажды Корвуву поджаривал плоды хлебного дерева, и брат упрекнул его, что он делает это тайком, ведь следует поделиться с матерью. Делать нечего, То Корвуву отправился к материнской хижине, но увидел там не мать, а молодую девушку. Дело в том, что в те времена люди не умирали, а лишь меняли кожу, сбрасывая старую. Глупый То Корвуву долго не мог поверить, что перед ним помолодевшая мать, и это ему не понравилось. Он принялся домогаться у матери, куда она дела старую кожу. «Выбросила в море», — ответила она.

Увы, глупец отправился на поиски старой кожи, и ему повезло — кожу выбросило на прибрежные кусты. Корвуву подобрал ее и, вернувшись к матери, надел на нее старую кожу.

Когда Кабинана увидел, что натворил брат, он принялся распекать его, но было уже поздно. «Теперь из-за тебя, дурака, наши потомки будут умирать, — сказал он, — а змеи станут менять кожу». С досады он даже наступил на голову змеи — с тех пор она стала плоской.

В другом мифе Кабинана, не любивший змей, послал Корвуву сказать людям, что отныне змеи будут умирать, а люди менять кожу и жить вечно. Глупец, конечно, все перепутал и даровал змеям, а не людям, вечную жизнь. В ином варианте мифа устремления Корвуву оказываются уже не глупыми, а просто преступными: он собирается жениться на помолодевшей матери, и та сама, чтобы избежать инцеста, одевается в старую кожу.

Кабинана создает барабан для праздничных танцев, Корвуву — для похорон. Благодаря его необдуманным деяниям возникают голод, войны, кровосмешение. Но некоторые деяния Корвуву напоминают действия сказочных дурачков: они должны вызывать смех у тех, кто слушает мифологический рассказ. Например, он подражает своему брату, который построил первую хижину, но свою постройку Корвуву кроет листьями не снаружи, а изнутри, поэтому вымокает при первом же дожде.

У зулу первопредок Ункулункулу послал к людям хамелеона с вестью, что они не будут умирать, однако ленивый хамелеон замешкался по дороге, и быстрая ящерица, которую Ункулункулу, передумав, отправил с противоположной вестью, пришла первой.

Готтентоты рассказывают, что Луна послала к людям зайца, чтобы он передал им: «Подобно тому, как я умираю, а потом восстаю, и вы будете умирать, а затем вновь оживать». Но заяц передал неверно: «Как я умираю и не восстаю вновь, и вы будете умирать и не воскресать».

Первый умерший у эскимосов

На другом полушарии, у охотников Заполярья, эскимосов, также рассказывали историю о двух братьях: один, Ака, был отважным охотником, другой, Оё, — лентяем, отсиживавшимся в яранге.

Однажды Ака забрел далеко в тундру и увидел ярангу, из которой вышла девушка такой красоты, что он забыл об охоте. Целый день провел Ака с красавицей и лишь под вечер, вспомнив о брате, вернулся домой ни с чем. То же повторилось и на следующий день, и тогда оголодавший Оё сам отправился в тундру.

По пути он увидел расщелину в земле и, решив проверить, не таится ли там хорошая и легкая жизнь, спустился в нее. Но кругом была лишь тьма. Оё долго брел в потемках. Наконец стало светлее, и он обнаружил ярангу, а в ней дряхлую старуху. Оё тут же потребовал еды, и старуха пообещала накормить его, но велела лечь спать, пока она будет готовить. Оё улегся, но тайком принялся наблюдать за старухой. Та достала два котла, нож и отрезала от собственного бока кусок мяса, который бросила в котел, а в другой котел высморкалась. Варево закипело, и старуха разбудила гостя, но тот отказался есть и попросил хозяйку показать дорогу домой.

Та велела гостю отправляться к речке, дождаться плывущую по ней горбушу и отрезать немного от ее горба на спине. Оё и правда увидел в реке горбушу, но от жадности глубоко вонзил в нее нож. Рыба так сильно ударила нападающего хвостом, что тот рухнул на льдину и пристыл ко льду. С тех пор люди стали умирать.

Если мифы о Кабинана и Корвуву напоминают широко распространенные дуалистические легенды о Боге и Сатане, сотворивших все доброе и дурное (в том числе жизнь и смерть), то эскимосский миф скорее походит на не менее известные сказки, вроде «Морозко», где прилежная работница получает награду, а ленивица — наказание. Гибель героя Оё в реке преисподней, куда он спустился в поисках еды, — распространенный мотив многих мифов: река отделяет загробный мир от мира живых, и не всякому дано пересечь ее.

Лемминкяйнен в Манале

В карельской и финской мифологии мировая гора располагалась в центре мира и одновременно на севере — там небо соединялось с землей. В «Стране Севера» — Похьёле (она именовалась также Сариола, Пиментола, Унтамола и считалась «темным царством», «страной людоедов», «злой страной»), расположенной там, где небосвод смыкается с землей, была и обитель мертвых, преисподняя — «подземная страна» Манала (от финского маан алла — «под землю») или Туонела.

От мира живых эти страны отделяла река; ее воды — огненный поток или быстрый поток мечей и копий. Погружение в воды Маналы означает смерть; смерть заключена и в напитке Маналы, который нельзя пить живым. Через реку Маналы ведет мост-нитка, на другом берегу умершего поджидает чудовищный страж с железными зубами и тремя псами. Ворота Туонелы открываются только перед теми, кого оплакали родные специальными причитаниями.

Туони — хозяин царства мертвых, воплощение смерти (так же называется и река в загробном мире). Он имеет дочерей, которые посылают лодку за покойником, чтобы тот мог переправиться на тот свет. Сыновья Туони плетут железные сети, чтобы покойник или шаман, явившийся за ним, не смог выбраться из царства мертвых. Дом Туонелы — гроб: его крышу подпирают мужские кости, а коврами служат женские волосы.

В загробный мир вела гора с гладкими стенами — холм или скала Туонелы. Чтобы взобраться на нее, нужно всю жизнь собирать остриженные ногти. Змеи — обитатели преисподней, их называют червями Туони. Змеи появились из плевка в воду злобной волшебницы Сюэтар (она же считается творцом вредных насекомых и птиц). В Туонелу уносят с собой свои тайные знания колдуны и знахари: Вяйнямёйнену однажды пришлось проникать туда в поисках магических слов. Там же обитали и предки — «славные прародители Туонелы», «население Маналы». Хозяйка Похьёлы Лоухи — старуха колдунья, главный противник героев карело-финских рун. Возможно, «Лоухи Похьёлы хозяйка» — эпитет Похьёлы, а не имя хозяйки: финское «лоухи» означает «скала», «камень», а постоянный эпитет Похьёлы — «скалистая».

Одним из героев карело-финских рун был хитроумный Лемминкяйнен, который предстает в них как заклинатель, иногда даже как сын Випунена — первого заклинателя-шамана. Лемминкяйнен совершает поездки во враждебную страну — Пяйвёлу («Солнечная страна» — далекая страна в рунах), Хийтолу (страну Хийси) Лоутолу на пир или для сватовства. Является он туда незваным — хозяевам известен его буйный нрав или слава соблазнителя девушек (рассказывали даже о его связи с собственной сестрой).

Лемминкяйнен требует, чтобы мать дала ему оружие для поездки. Мать же предупреждает его об огненных преградах на пути, огненном орле на огненной березе, о волках и медведях, привязанных к воротам Пяйвёлы, или изгороди из змей и предвещает Лемминкяйнену гибель. Герой похваляется, что это не помеха для настоящего мужчины, но все-таки вешает гребень на стену своей избы: если с ним что-нибудь случится, из гребня потечет кровь. Лемминкяйнен проявляет сверхъестественные способности шамана: обманывает орла, превратившись в березовую ветвь, вместо себя подставляет деревянную куклу (череп мертвеца), пригоняет для волков отару овец, прямо через сруб, а не через ворота проникает в избу.

В чужой стране его встречают негостеприимно, подносят пиво со змеями и червями. Герой проклинает хозяйку, принесшую пиво, та же хочет пересилить героя колдовством: она (или хозяин Пяйвёлы) наколдовывает зайца, Лемминкяйнен — лисицу, хозяйка создает озеро, чтобы утопить непрошеного гостя, но тот наколдовывает огромного быка, который выпивает озеро. Наконец, хозяин вызывает Лемминкяйнена на поединок, и тот убивает хозяина.

Мать советует Лемминкяйнену укрыться от мстителей, превратившись в можжевельник или щуку, но герой отказывается от этих позорящих мужчину превращений. Тогда мать предлагает ему отправиться на «остров женщин», где герой соблазняет сорок девушек (рассказы об островах женщин на Севере были известны еще географам в раннее Средневековье).

Согласно другим рунам, Лемминкяйнен заклинанием превращает скупых хозяев в золото и серебро. Не заклинает он только слепого дряхлого старца, способного лишь мыть посуду после пира. Тот спрашивает героя, почему он пощадил убогого судомойку. Тогда Лемминкяйнен наносит старцу страшное оскорбление: герой говорит, что и в молодости тот «носил собак в утробе, лошадей всех перепортил». Оскорбленный старец заклинанием поднимает из воды змею, которую вонзает Лемминкяйнену в сердце, расчленяет его тело и бросает в черные воды Туони (или поражает Лемминкяйнена побегом болиголова и кидает тело в реку Маналы). Умирающий герой успевает посетовать, что не узнал у матери заклинаний против змеиного укуса.

Мать, узнавшая о беде, случившейся с Лемминкяйненом, по крови, текущей из гребня, отправляется на поиски, но не может найти сына ни на суше, ни в море. Тогда она просит кузнеца сковать огромные грабли и идет в загробный мир Туонелу, где вылавливает тело сына из Туони. Она собирает его по частям и вопрошает сына, сохранилась ли в нем жизнь. Тот отвечает, что его уже нельзя вернуть к жизни: слишком много времени провел он в царстве мертвых, и превращается в рыбу в Туони.

Путешествие Лемминкяйнена в иные миры — Пяйвёлу и Туонелу, преодоление им чудесных преград и, наконец, превращение в рыбу в водах Туони, обнаруживают шаманское происхождение героя. Рассказ о его смерти можно понимать как этиологический миф о происхождении смерти.

В эстонской песне Лемминг-Лемминкяйнен должен спасти от смертельной болезни своего отца Осмо. Осмо — известный в финской мифологии первопредок; из его костей сделана чудесная изба, упоминаемая в заговорах и свадебной поэзии: это изба, где готовится пир. Осмо, прикованный к постели, напоминает Випунена (сыном которого именуется Лемминкяйнен в некоторых рунах). Чтобы излечить отца, Лемминг должен выловить в море чудесную рыбу. Исследователи шаманизма считают, что Осмо сам был первым шаманом. В некоторых мифах рассказывается, как во время шаманского путешествия душа Осмо отправилась в воду в виде рыбы и не смогла вернуться в недвижимое тело. Тогда Лемминг, чтобы оживить отца, отправился на поиски его души.

Австралийский Орфей

Мотив греческого мифа об Орфее и Эвридике и о том, что любовь оказалась сильнее смерти, известен многим народам.

Рассказывают, что некая юная австралийская пара договорилась о браке. Жених уже прошел инициацию, стал воином и явился за невестой. Но тут выяснилось, что девушка умерщвлена гигантской змеей, гнездо которой опрометчиво разорила. Жених спросил у отца, давно ли это произошло, и, когда узнал, что прошло всего два дня, посчитал, что его невеста не успела добраться до загробного мира на небе и он может вернуть ее. Отец умершей, однако, высказал сомнение, что девушка пойдет за женихом, который не отомстил за нее, и юный воин решился на месть.

Со своими товарищами он нашел гнездо змей, но охотники не стали сразу нападать на них. Сначала они собрали древесный клей, затем соорудили над землей из сучьев платформы, чтобы даже змеиная тень не падала на землю, ибо змеи так опасны, что смерть наступала и от укуса тени. Однако гигантские змеи все же услышали шум и поползли к охотникам. Тогда те стали бросать в их пасть смолу, и пасти оказались заклеенными. Одержав победу над змеями, охотники устроили пир, поджарив вкусное змеиное мясо.

Погибшая девушка была отомщена, но миф ничего не говорит о попытке жениха вывести ее с того света. Чудовищные же змеи после этого подвига исчезли, хотя об их смертельных укусах продолжали рассказывать страшные истории.

Папуасский Орфей

Нельзя нарушать запреты в ином мире: ослушиваться или оскорблять его хозяев. У папуасов маринд-аним рассказывали, как некий человек, у которого умерла жена, сильно горевал по ней и решил отправиться к колдуну, чтобы вызвать душу умершей. Колдун велел раскопать могилу умершей, достать ее череп и съесть мозг — тогда вдовец обретет способности духа и сможет увидеться с женой. Охотников за головами не мог смутить этот ритуал, и тоскующий вдовец последовал совету колдуна, но вместе с мозгом он съел лепешку, поэтому превратился в духа лишь наполовину.

Ночью к нему явилась душа жены, и они отправились в мир мертвых, лежащий за устьем реки Дигул. В илистом устье живые люди жить не могут, там не растут съедобные растения, а души мертвых по ночам летают на свои старые огороды и приносят себе еду.

Увидев новичка, духи собрались, чтобы отпраздновать его приход ритуальной пляской. Они забили в большой барабан, который принес с собой еще первый мертвец Ворью, и принялись отплясывать так, что у них загремели кости. В пляс пустились недавно умершие, старики должны были сидеть, опираясь о пальмы, чтобы не рассыпаться в прах. Праздник продолжался всю ночь.

Днем духи уснули (ведь в загробном мире все не так, как в мире живых), и герой стал просить жену, чтобы она отнесла его назад к людям. Та, конечно, догадалась, что муж не настоящий мертвец, и с наступлением темноты, обратившись журавлем, в один миг перенесла мужа на этот свет.

Когда односельчане узнали, что дух мертвых носил их товарища в загробный мир, они принялись лечить его, устроив кровопускание, чтобы вся дурная кровь вышла наружу, а потом дали ему волшебных зелий, и тот не мечтал больше о странствии на тот свет.

Тем временем духи умерших поняли, что их празднество посетил живой, и пришли в ярость. Они стали кидать в него кости мертвецов, рассыпавшихся от старости. К счастью, они не попали в героя, но теперь, когда на небе видны падающие звезды, люди знают, что это мертвецы из загробного мира бросают кости.

Шаманы на том свете

Способность посещать страну мертвых — колдовской, шаманский дар. Шаманы могли возвращать умирающих с дороги в загробный мир. Австралийские колдуны поднимались на небо, чтобы выяснить, кто виноват в смерти. Мифологические шаманские сюжеты о посещении того света у людей южных морей и жителей тундры очень похожи.

Охотники тундры нганасаны рассказывают о двух братьях — стариках шаманах, которые отправились на поиски, но заблудились.

Они обратились за помощью к шаманским духам, но и те не смогли указать дорогу. Отчаявшиеся братья надеялись уже лишь на волчьи объедки, чтобы не пропасть от голода. Измучившиеся олени, которые везли сани шаманов, пали, и их пришлось добить. С одними жезлами для управления упряжкой — хореями — братья отправились дальше в тундру, пока не набрели на маленький чум. Рядом с ним неподвижно лежал какой-то молодой человек, а в чуме сидела девушка. Братья попросили какой-нибудь еды, но у девушки была лишь пригоршня протухшего жира. Младший поостерегся есть эту пищу, а старший с жадностью проглотил жир.

Младший шаман спросил лежащего юношу, почему он не может подняться с земли. Тот рассказал, что он тоже шаман и что он отправился за жертвой духа на тот свет: девушка в чуме и была этой жертвой. Ее умерший отец пришел за ней с того света, она занемогла и на своей упряжке-аргише отправилась в иной мир. Шаман настиг ее у края загробного мира и своим хореем остановил упряжку. Но тут силы покинули его, и ему осталось только ждать, когда девушка навсегда уйдет в землю мертвых, туда от чума вела нахоженная дорога.

Гости решили сами добраться до земли мертвых, а по возвращении помочь собрату-шаману. Отправившись дальше, они увидели много чумов, возле которых тоже были люди. Один чум стоял в некотором отдалении от прочих, и шаманы зашли сначала в него. В чуме они встретили девушку, которая узнала шаманов и напомнила, что в детстве они обещали ей игрушки, но так и не сделали подарка. Не было с ними обещанных даров и сейчас. Они попросили у нее еды, но и эта девушка предложила им лишь подгнивший жир, и старший вновь не сдержался от голода.

Хозяйка рассказала шаманам, что она умерла и пришла к селению мертвых, где уже жили ее мать и отец, чтобы присоединиться к ним. Шаманы поняли, что девушка скоро навсегда поселится в мире мертвых, но они и сами были едва живы. Только младший брат воткнул свой хорей в аргиш приютившей их девушки, чтобы задержать его на пути в загробный мир.

Наконец братья пришли в селение мертвых и вошли в большой чум, где было много народу. Но их не заметил — ведь живые невидимы для мертвых, как духи мертвых невидимы для живых. Старший шаман обратился к присутствующим, но никто не слышал его слов — лишь огонь в очаге вспыхнул, обнаруживая выходцев из мира живых. Младший брат уселся рядом девушкой возле хозяина чума, но та его тоже не видела. Он потянул соседку за руку, но она только закричала от боли. Шаман еще раз попытался обратить на себя внимание и потянул девушку за волосы, и тогда та заплакала, жалуясь на головную боль, а затем легла. Мертвецы решили привести своего шамана, чтобы выяснить причину болезни.

Шаман мертвецов явился с бубном, у которого был только деревянный обод, и совершил ритуал камлания, после которого он обнаружил пришельцев. Они были для шамана мертвых богами, существами иного мира, и он стал просить их освободить девушку от болезни. Младший шаман потребовал у мертвецов, чтобы они дали им двух крылатых духов — шайтанов. Получив новых помощников, братья-шаманы покинули чум, а заболевшая хозяйка выздоровела.

Мертвецы, толпившиеся возле чума, сказали, что их шаман скоро начнет камлание, чтобы увести на тот свет девушку, которая жила рядом с селением мертвых. Братья заспешили к ее чуму, но шаман-мертвец уже начал бить в бубен и земля под их ногами стала ломаться и перемещаться в сторону селения мертвых. Втыкая свои хореи в землю, братья пытались удержать почву, но та продолжала уходить у них из-под ног. Тогда старики побежали что было сил к чуму девицы, и здесь колдовство кончилось. Шаманы повернули сани девушки в противоположную от селения мертвых сторону и предупредили хозяйку, чтобы она не слушала речей пришедших к ней мертвецов. Сами же братья направились дальше, к чуму, что стоял в середине дороги, ведущей в загробный мир. Их молодой товарищ продолжал просить о помощи, и старики соорудили ограду, отделяющую чум от того света. Втроем они пустились в обратный путь.

Когда братья-шаманы вернулись в мир живых, в свои чумы, то старший заболел — ведь он отведал пищи мертвых, и даже камлание не помогало ему. Младший же шаман выручил из загробного мира девушку, которую они с братом оставили у селения мертвых, и она стала женой его сына.

Воскресший охотник и потерянный рай

Нельзя нарушать запреты в ином мире и вкушать пищу мертвых. Греческий Орфей хотел вывести из Аида свою возлюбленную — Эвридику, но не удержался и оглянулся на жену у выхода из преисподней. Это и помешало ему вернуть Эвридику в мир живых.

В мифе эскимосов нельзя оборачиваться, когда хочешь проникнуть в иной мир, — нарушившие запрет лишают себя счастья. В эскимосском мифе рассказывается, как жили на берегу две пары: у мужа с женой был молодой сын, у стариков детей не было.

Но случилась беда, и юноша погиб на рыбной ловле. Родители так горевали, что не захотели оставаться в том месте, где их постигло несчастье, и решили покинуть стоянку, не дождавшись, когда пройдут положенные пять дней траура.

Оставшиеся на берегу старики не могли прокормиться сами и в горе пошли к могиле юноши. Раскопав тело, они стали петь заклинания. Вскоре тело пришло в движение, погибший юноша воскрес и набросился на заклинателей. Но старуха сумела успокоить вернувшегося к жизни и увела к себе домой. Так старики стали его приемными родителями, а воскресший юноша стал добывать им пищу.

Тем временем вернулся отец молодого человека, до которого дошли слухи о чудесном воскрешении сына. Он удивился раскопанной могиле и тому, что кто-то кормит стариков. Сначала он хотел даже расправиться с якобы насмешниками, которые рассказали ему о том, что его сын жив, но потом сам увидел, как тот подплывает на каяке к берегу. Воскресший опять не смог сдержать свой буйный нрав (ведь он уже не был настоящим человеком) и набросился на отца и приемных родителей. Отец же предложил ему вернуться к матери, но сын не мог простить родителям того, что они покинули его могилу, не дождавшись окончания траура.

Юноша остался со стариками и однажды, вернувшись странно молчаливым, признался, что нашел себе невесту из чудесной страны. Старики огорчились, что он уедет от них, и тогда юноша решил взять приемных родителей с собой. Он предупредил их, что, когда они поплывут на каяке, нельзя оборачиваться назад, и велел не сводить глаз с носа каяка. Все вместе они отправились в путь, но когда подплыли к скале, та вдруг раскрылась и обнаружилась чудесная страна, где прямо на прибрежной гальке лежали груды мяса. Изумленные старики оглянулись, и скала тут же закрылась. Нарушителям запрета пришлось расстаться с приемным сыном — они остались жить на берегу, надеясь, что жители страны изобилия позаботятся о них.

Преисподняя и мир мертвых в Полинезии

Преисподняя в полинезийской мифологии — По, тьма, изначальный хаос, но также и подземный мир, ассоциирующийся с тьмой, царство духов умерших. В По господствует хозяин (или хозяйка) мертвых Миру (Милу). Духи большинства умерших попадают в По и со временем погибают, а духи вождей и героев отправляются на запад в край Пулоту (у западных полинезийцев) или возвращаются на легендарную прародину полинезийцев — Гаваики (у восточных).

Гаваики — рай с изобилием пищи и красивыми женщинами. Чтобы туда попасть, души вождей должны пройти испытания наподобие земных инициаций. В дом Гаваики, жилище мертвых, ведут тропы со всех сторон света — с востока, юга, запада и севера, но главный путь указывает заходящее солнце. Четыре ветра дуют по дорогам мертвых и доносят души до того света. Из дома мертвых ведут лишь две тропы — вверх и вниз. Дух, проникающий в дом, проходит очистительные церемонии, а затем выбирает дальнейший путь: те, кто хочет остаться с матерью-землей, направляются вниз, в преисподнюю, а те, кто хочет попасть в горний мир чистых духов, поднимаются вверх, где вскоре забывают о своем прошлом.

Пулоту иногда представляют островом, посреди которого растет дерево. Листья этого дерева способны превращаться во всевозможные яства. Там есть озеро Вай-ола, искупавшись в котором старики становятся молодыми. Попасть в Пулоту можно, скатившись в преисподнюю, по дну которой течет река, переносящая духов в загробный мир; те не должны озираться по сторонам и пытаться вылезти из реки — тогда их ждет омоложение на том свете. По ночам духи могут возвращаться в свои земные жилища.

На Новых Гебридах верили, что души умирают дважды или трижды, прежде чем умрут окончательно. Часто считалось, что духи предков продолжают существовать до тех пор, пока их связывает с живыми постоянная память и жертвенные дары.

Аид и Персефона: миф маори

Не только земные герои, подобно греческому Орфею, стремились вывести своих возлюбленных из загробного мира. Божества преисподней, подобно греческому Аиду, искали подруг на земле, в мире живых.

Маори в Новой Зеландии рассказывают, как однажды Миру покинул свой нижний мир и пришел на землю, где влюбился в прекрасную девушку Хине-ранги. Ночью он проник в ее дом и произнес любовный заговор. Влюбившись в неведомого мужчину, проникшего к ней в темноте, девушка понесла.

Ей пришлось признаться отцу — вождю, что живые не могут увидеть ее мужа, ведь он пришелец из иного мира. Тогда родичи решили изловить его хитростью: они так заделали все щели в доме, что Миру не заметил наступления дня и вынужден был остаться. Вскоре у Миру и Хине-ранги родились дети, но Миру не мог забыть о своей стране. Он уговорил девушку и ее отца вместе со всеми соплеменниками посетить нижний мир. Они добрались до деревни, где жил Миру, поселились в большом доме знаний и стали учиться разным умениям и забавам: игре в веревочку, искусству управления деревянными куклами, резьбе по дереву. Главным учителем был сам Миру.

Когда люди овладели искусствами преисподней, они вернулись в верхний мир и построили у себя дом знаний. В обмен за науку вождь оставил в земле Миру младшую сестру Хине-ранги. Та утешала Миру в разлуке с Хине-ранги, а земная жена оплакивала расставание.

Путешествие в Пулоту

В Западной Полинезии и на Фиджи потусторонний невидимый мир, обитель духов Пулоту находится под водой (реже под землей) на западе. Духи умерших вождей и героев отправляются в Пулоту из некой расположенной на западе местности: они доплывают на лодке до горизонта, а затем ныряют в океан и дальше плывут на волне. Прежде чем попасть в Пулоту, дух умершего проходит ряд испытаний, повторяющих земную инициацию, ведь смерть — это такой же переход в иное состояние, как, например, посвящение юноши в воины, требующее инициационных испытаний. Но есть и высшие духи, искони населяющие Пулоту.

Обычно Пулоту — темный край, и нередко его обитатели — людоеды. Пулоту — прародина культурных растений, домашней птицы, свиней. От Пулоту ведут начало ремесла, искусство мореходства, изготовление алкогольного напитка кавы.

Хозяин Пулоту — Хикулео; нередко он же кормчий лодки смерти, доставляющей духов умерших на тот свет. По некоторым мифам, родители Хикулео — земные люди, а в могущественного духа он превратился после смерти или изгнания из мира людей. По другим мифам, он появился от союза земной женщиной с духом.

Хикулео — людоед; по одной из версий, он поедал своих братьев и сестер, пока младший не прогнал его в Пулоту. Из нижнего мира Хикулео отправляет посланцев за человечьим мясом — люди умирают, потому что их приносят в жертву Хикулео. Стены его дома в Пулоту выложены остекленевшими глазами мертвецов, его лодка у причала опирается на человеческие тела. Посыльным у Хикулео служит желтая птица, обычно попугай, иногда считающийся его воплощением. Другое его воплощение — морская змея. Хикулео также считают хозяином культурных растений на земле.

В одном тонганском мифе рассказывается, как три культурных героя отправились в Пулоту и добыли там ямс.

Затем они явились в дом Хикулео, но того не было в жилище. Незваные гости спрятались, один из них даже превратился в камень. Когда Хикулео вернулся, он, хоть и был слеп, все же учуял человеческий запах (подобно Бабе-Яге в русских сказках). Хикулео приказал жителям Пулоту искать пришельцев, но их попытки оказались безуспешными. Тогда сам хозяин иного мира велел гостям выходить, и те явились перед ним в своем облике.

Настало время испытаний. Сначала Хикулео велел героям съесть всю приготовленную для них еду. Задача была не из легких, настолько изобильны были припасы того света. Но одна гостья — Фаималиэ — была настолько прожорлива, что съела не только весь ямс и свинину, но даже корзины, в которых доставили пищу. Хикулео изумился, но придумал другое задание. Он предложил собрать бесчисленные плоды со сливового дерева. К счастью, среди гостей оказался герой, у которого было множество щупалец: он без труда обобрал дерево. Третье испытание было на выносливость — нужно было как можно дольше продержаться под водой. Но и это не составило труда для героя, который умел превращаться в камень.

После всех испытаний Хикулео велел гостям возвращаться назад, в мир живых, ибо здесь, в Пулоту, они всех устрашили своими способностями. Но герои не спешили отплывать в своей лодке — им хотелось взять с собой хоть что-то из богатств иного мира. Прожорливая Фаималиэ приметила гигантский ямс на берегу и проглотила клубень. Когда путешественники прибыли обратно, Фаималиэ выплюнула ямс на землю — так в Полинезии распространилась эта культура.

В другом варианте мифа Фаималиэ забеременела от съеденного в Пулоту и родила ямс на земле.

Рассказывают также, что некогда жили супруги, у которых было девять детей. Внезапно старший сын заболел и умер. Только его похоронили, как смерть постигла следующего сына, и так черед дошел до седьмого. Тот решил сам оставить свое тело и отправиться в Пулоту, чтобы узнать причину постигшего семью несчастья. Он взял с собой лишь тонкую циновку и направился в нижний мир. Но перед этим велел не хоронить свое тело в земле, пока не вернется.

Добравшись до Пулоту, первое, что он увидел, был дом Хикулео. Рядом с домом горел костер, а на костре готовился ямс. Юноша не удержался и отломил один отросток от клубня. Тут появился сам Хикулео и, конечно, заметил исчезновение отростка. Когда пропали еще шесть отростков (по числу умерших братьев), пришелец открылся Хикулео. Тот велел ему идти искупаться, а затем спросил, что заставило юношу отправиться на тот свет. Омывшийся гость поведал хозяину о несчастье, постигшем его семью. Хикулео признал, что взял братьев к себе, но сам юноша пришел вне очереди, ведь его родители еще не похоронили шестого сына. На этом хозяин Пулоту отпустил гостя и пообещал, что теперь оставшиеся на земле люди избегнут внезапной смерти.

Юноша вернулся домой, но обнаружил, что его тело уже похоронили в могиле. Он заплакал и дал обет скитаться по разным землям, не заходя лишь в Пулоту. С тех пор он стал бродячим духом, и никто из живых людей больше не появлялся в Пулоту.

Орфей и возвращение к жизни на Гавайях

Рассказывают, как однажды герой Хику спустился с гор и вступил в связь с женщиной-вождем Кавелу. Но через некоторое время он, как это часто быват с героями, соскучившись по матери, оставил возлюбленную. Несчастная не пережила разлуки, и дух ее ушел в преисподнюю — Милу. Хику решил вернуть любимую женщину: с друзьями он отправляется на лодке туда, где небо касается воды, а затем велит спустить себя в пещеру Милу на веревке. Обитатели преисподней были удивлены его видом — живые еще не спускались туда. Милу — так звали и хозяйку загробного мира — отпускает дух Кавелу, и Хику спешит к ее телу. Он впускает ее дух в тело через разрез на большом пальце левой ноги и массажем догоняет его до сердца, так что кровообращение восстанавливается, и Кавелу воскресает.

Один из знаменитых героев полинезийских легенд — Кена. Он почти в точности повторил деяние греческого Орфея. Кена был слугой у группы певцов и танцоров, выступавших на праздниках и делавших красивые татуировки; он должен был поддерживать огонь в очаге, и его жизнь была похожа на жизнь Золушки из европейской сказки.

Кена удостоился татуировки, которая была так прекрасна, что ни одна женщина не могла устоять перед ним. Кена положил глаз на замужнюю красавицу Тафио, и ревнивый муж убил ее.

Преданный Кена отправился вслед за ней в загробный мир Гаваики. Ему удалось было вывести дух Тафио на землю, но он не удержался и заключил дух возлюбленной в объятия. И Тафио не смогла вернуться в свое тело, подобно Эвридике греческого мифа. Мудрая мать успокоила удрученного сына: ведь он уже узнал дорогу в Гаваики. Тогда Кена вновь отправился в загробный мир, но на этот раз он был более осмотрителен — и его возлюбленная вновь обрела жизнь, а имя самого героя стало нарицательным, означающим преданного любовника.

Преданные родственницы и превращения духа

Преданные жены в мифах полинезийцев также мечтали о возвращении с того света умерших супругов.

В мифах острова Пасхи известен герой Уре Аваи, который при жизни любил превращения. Его товарищи убили Уре за то, что тот дурачил их. Уре Аваи не мог отправиться в рай Гаваики и вынужден был скитаться по острову как злой дух. Однажды ночью он добрел до огромного вулкана, на дне кратера которого было пресное озеро и росли банановые деревья. Дух Уре не удержался и наелся бананов.

Наутро хозяин плантации обнаружил пропажу: банановое дерево рассказало, что плоды съел Уре Аваи, и хозяин решил убить злого духа. Сын хозяина был другом Уре Аваи, он принялся бегать по острову с криками, чтобы предупредить духа об опасности. Дух изумился жадности хозяина и обещал дать ему больше, чем взял, — заполнить весь кратер деревьями и съедобными растениями. Узнав о таком богатстве, тот смягчился и решил сам покормить духа, приготовив ему белого петуха. Ночью страшный шум потряс окрестности, а наутро жители увидели, что все склоны вулкана покрыты зарослями бананов, ананасов и сахарного тростника.

Слухи о чудесах, творимых духом, дошли до его вдовы Рару и маленькой дочери. Они отправились искать Уре Аваи по всем пещерам и гротам, которых было много на острове, и однажды набрели на жилище старой колдуньи. Та посоветовала странницам внимательно приглядываться ко всем необычным находкам, особенно к рыболовным крючкам — в крючок мог обратиться дух умершего.

Старая колдунья оказалась права. Однажды, склонившись к источнику, чтобы напиться, Рару обнаружила крючок: то был Уре Аваи. Она обрадовалась, спрятала крючок в корзину и отправилась набрать цветов для праздника. Но любопытная дочка открыла корзинку, крючок выпрыгнул и исчез. Пришлось вновь обращаться к колдунье, и та велела присмотреться, нет ли чего необычного в том месте, где пропал крючок. И правда, там выросло красивое растение пуа. Вдова посадила его возле дома, и растение уже начало разговаривать с дочерью, как вдруг опять исчезло… На этот раз Уре Аваи превратился в рыбку, и вдова стала пристально беречь находку — ее преданность была вознаграждена, и на третий день дух превратился в ее мужа Уре Аваи.

На Гавайях рассказывали о некоем юноше, который заболел и потерял сознание. Его дух вышел из левого глаза в виде насекомого и отлетел в угол дома. Тут дух увидел собственное тело, которое показалось ему огромным: он испугался и от страха спрятался на крыше. Переполошившиеся люди принялись кричать, и дух уже в виде птицы перелетел на пальму. Так он стал перелетать с дерева на дерево, пока не добрался до местности Кекаа, откуда начинался путь в преисподнюю, располагавшуюся на острове.

У входа в загробный мир дух юноши встретил давно умершую сестру, которая умела возвращать души в покинутые тела. Она пригласила брата в свой дом, но велела не входить туда по приглашению ее загробного мужа и, главное, ничего не есть. Ведь и дом, и еда — это лишь тени настоящих вещей, а вкусивший еды в стране мертвых уже не сможет вернуться к жизни. (Как-то целая лодка подплыла к острову мертвых и ее экипаж подкрепился пищей духов. После этого они не смогли есть земную еду и погибли от голода.)

Когда муж-мертвец уснул, сестра повела брата осматривать остров духов. Сначала они отправились в то место, где духи развлекались игрой. Вновь пришедший на тот свет увлекся было игрой — какая-то сила тянула его к умершим, но сестра предостерегла брата: игра с умершими не менее опасна, чем их еда.

В мифах индейцев киче Шибальба («исчезающее») — подземный мир мертвых, а также обозначение богов преисподней. Шибальба насчитывала девять слоев, или этажей, вход в нее находился на земле.

Некогда братья Хун-Хун-Ахпу и Вукуб-Хун-Ахпу были приглашены владыками Шибальбы поиграть в мяч, но были там умерщвлены. Девушка Шкик чудесным образом забеременела от Хун-Хун-Ахпу и родила близнецов, культурных героев Хун-Ахпу и Шбаланке. Совершив множество подвигов, братья отправляются в Шибальбу, где владыки преисподней подвергают их страшным испытаниям, а затем сжигают, но те воскресают на пятый день. В образе бродячих фокусников они снова отправляются в Шибальбу, где побеждают и убивают ее владык — Вукуб-Каме и Хун-Каме, освобождая отца и дядю, а после этого становятся солнцем и луной.

У индейцев майя каменные черепа окружали площадку для игры в мяч. Затем сестра и брат подошли к дому, где веселились духи, но сестра не пустила туда брата. Наконец сестра подвела брата к полю, огороженному стеной, — за ней располагались дома высоких вождей. Она показала своему подопечному вход, который охраняли три стража; те пропустили странника, только когда он назвал имя вождя — Копье Великая Смерть. У дверей дома его встретили две чудовищные головы, которые хватали умерших и бросали в преисподнюю По (или Милу). У входящего должно было хватить сил оттолкнуть их, сказав, что он пришел увидеть Священного.

Вождь духов отпустил странника на землю, повелев ему рассказать обо всех несчастьях, которые он видел на том свете. На обратном пути юноша велел играющим духам остановиться. Наконец сестра довела его по побережью до некоего отверстия в стене, и он оказался в мире живых. Воскресительница сначала поместила дух в ноги у колен его тела, затем заставила достичь головы, после чего юноша ожил и рассказал всем об увиденном.

Перед нами распространенный у многих народов рассказ о посещении того света, где умершего сопровождает могущественный покровитель (как Вергилий сопровождал Данте в «Божественной комедии»). В славянской традиции такая временная смерть называлась обмиранием.

Любитель бананов на том свете

Не менее удивительные приключения ждали другого любителя бананов — о них повествует гавайский миф.

Сын благочестивого крестьянина Малуэ не удержался и съел бананы, которые росли в святилище богов на Гавайях. За нарушение табу боги умертвили нечестивца и рассказали отцу, что его сын понес наказание — отправился на самое дно преисподней. Тот обнаружил тело сына с бананами во рту и поместил его на ложе прямо в доме. Сам он решил умереть вслед за сыном и помочь его духу выбраться со дна преисподней.

Боги разрешили своему почитателю отправиться в По. Они наделили его «телом духа» и дали полую бамбуковую палку, в которой помещалась еда, оружие и куски застывшей лавы для добывания огня.

На пути в По духи сначала собираются на острове, где растет дерево духов — последнее растение, что видят умершие. Они должны взобраться на это дерево, найти гнилую ветку и ждать, сидя на ней, пока она не обломится. Но прежде чем это сделать, Малуэ подкрепился, и его вес оказался настолько большим, что ветка немедленно сломалась и он провалился в преисподнюю По.

Здесь Малуэ пришлось еще сразиться со стражами преисподней, которые не хотели пускать его в По, и отбиться от духов воинов, которые напали на него по дороге. Выдержав эти испытания, он наконец добрался до дна преисподней и обнаружил там своего сына — в наказание тот должен был без конца есть бананы. Отец взял было дух сына, но другие мертвецы не захотели отпускать его. Пришлось Малуэ снова подкрепиться пищей богов и высыпать лаву — пожар испугал злобных обитателей преисподней. Тогда Малуэ спрятал сына в полый бамбук и поспешил домой.

Ему удалось соединить дух и тело умершего, после чего они с сыном принесли умилостивительные жертвы.

Иосиф Прекрасный на острове Мангарева

На острове Мангарева рассказывали историю о юноше, которого хотела склонить к любовным отношениям жена воспитателя. В отличие от библейского Иосифа, которого проезжавшие мимо купцы извлекли из пустого колодца (символа преисподней), этот юноша сам был обитателем преисподней По. В мифические времена первоторения люди легко могли проникать на тот свет и обратно, и земной человек решил однажды усыновить юношу по имени Тонга из преисподней.

Как и положено был в таких случаях, он сам воспитывал и кормил усыновленного, не жалея лучшей еды. Но однажды он отправился на рыбную ловлю и велел жене накормить юношу.

Любопытная женщина не могла дождаться отъезда мужа и принялась готовить. Проголодавшийся Тонга слышал, что готовится еда, но по торопливым звукам догадался, что стряпней занят не его приемный отец. Наконец все было готово, и женщина понесла еду в комнату Тонга. Увидев юношу, она изумилась его красоте и предложила воспитаннику разделить с ней ложе из благоухающих листьев. Юноша пришел в возбуждение, но тут сластолюбица почувствовала, что муж возвращается. Она велела воспитаннику сказать, что он так расчувствовался, потому что соскучился по своим близким в преисподней.

Воспитатель не мог отказать воспитаннику и повел его ко входу в По. Они миновали все горные хребты по пути на тот свет, а воспитатель не переставал выпытывать, что же произошло на самом деле. У самого входа в По Тонга признался, что женщина пыталась соблазнить его. На этом сходство с библейским мифом кончается. Воспитатель посетовал на то, что воспитанник не воспользовался уроком, который хотела дать ему жена: ведь они не были в родстве и, значит, их связь не означала кровосмешения — самого страшного преступления в родоплеменном обществе. Но юноша и его воспитатель зашли уже слишком далеко в преисподнюю, чтобы Тонга мог вернуться. Так люди стали умирать окончательно.

Проигранное бессмертие, тризна и происхождение спортивных состязаний

Маори рассказывали о том, как умерший герой Патито узнал, что его сын стал великим воином. Он вернулся в мир живых, чтобы испытать его силу в метании копья. Но сын оказался слабее отца. Если бы живой победил духа, люди стали бессмертными.

Погребальные состязания, напоминающие европейскую тризну, известны на Мангайе.

Когда случается смерть, вестник обходит остров. Жители селения умершего устраивают военные танцы — инсценировку битвы между духами и людьми, — во время которых духи терпят ритуальное поражение: они не должны приносить вред людям. Затем танцоры объединяются и под видом духов идут в другие деревни. Там они тоже должны потерпеть символическое поражение, чтобы нейтрализовать губительное действие смерти. Наконец, исполнители танцев возвращаются к месту погребения, где устраивается пир. При этом топорами делают отверстия в земле, чтобы дух мог выйти и принять участие в обрядах. Действа повторяются через несколько месяцев, год или два.

Великий французский антрополог Клод Леви-Строс исследовал погребальные ритуалы у американских индейцев.

У них положено было проводить ритуальные игры по случаю усыновления: новый родитель должен был заменить для сироты умершего, а умерший, успокоившись, навсегда оставить мир живых. Жители селения разделяются на две состязающиеся половины, одна из которых призвана воплощать живых, другая — мертвых. При этом «живые» символически дают убить себя «мертвым», чтобы уравновесить ту ситуацию, которую спровоцировала в коллективе смерть, успокоить умершего. Игра здесь подчиняется ритуалу [9] . Иногда же и погребальный ритуал принимает форму состязания — интеллектуальной игры.

Знаменитый русский этнограф Н. Н. Миклухо-Маклай видел тризну у папуасов: о смерти мужчины все окрестные деревни узнают по звукам барабана. Наутро папуасы собираются у хижины покойного в полном вооружении. Они разделяются на две группы и устраивают ритуальную битву. Самое активное участие в происходящем принимают друзья и родственники умершего. Хотя стрелы пускают не прицельно, в потасовке оказывается немало раненых. Когда пыл состязания стихает, участники мирно усаживаются в круг, а из жилища выносят умершего. После приношения даров труп вновь уносят в хижину, а гости возвращаются в свою деревню.

Очевидно, что тризна здесь призвана устранить то социальное беспокойство, которое приносит смерть в коллектив.

Погребальный обряд как состязание

На другом полушарии, в Исландии, в «Саге о Гисли» — герое и поэте XI века, рассказывается об убийстве Вестейна — шурина Гисли.

Когда люди собрались на похороны Вестейна, туда является и его убийца Торгрим, свояк Гисли. Он говорит собравшимся об обычае обувать башмаки Хель на тех, кто собирается в Вальхаллу — рай для погибших воинов, и завязывает обувь на ногах Вестейна со словами: «Я не умею завязывать башмаков Хель, если эти развяжутся». Этот обычай упоминается только в «Саге о Гисли», хотя известно, что для путешествий в иные миры нужна была волшебная обувь; такие башмаки были у бога Локи, способного проникать во все миры. Дело также в том, что Хель — это загробный мир для тех, кто скончался от насильственной смерти.

Убийца так и не был найден, очевидно, он не боялся загробного наказания, которого по скандинавским верованиям заслуживали подлые убийцы, не объявившие о своем деянии.

Обряд, совершенный Торгримом, Гисли воспринял как вызов. Ночью он является в дом Торгрима с копьем, которым было совершено убийство Вестейна. Гисли убивает Торгрима, но, прежде чем убить, будит спящего хозяина — он соблюдает кодекс чести и не хочет прослыть подлым убийцей.

Гисли не был пойман на месте преступления и принимает участие в похоронах Торгрима. Когда, по обычаю викингов, умершего положили на погребальный корабль и хотели уже насыпать курган, Гисли взял на берегу реки огромный, как скала, камень и навалил его на погребальную ладью. Весь корабль затрещал под камнем, а Гисли сказал: «Я не умею ставить корабль, если этот унесет ветром». Все присутствующие обратили внимание на то, что совершенный Гисли обряд был похож на тот, что совершил Торгрим на похоронах Вестейна.

Смысл этих слов стал ясен позднее, когда отпраздновали тризну по Торгриму, наступила зима и снег покрыл все вокруг. Лишь юго-западный склон Торгримова кургана не был покрыт снегом, и люди думали, что Торгрим снискал расположение бога Фрейра своими жертвами и Фрейр не хотел, чтобы их разделял мороз (по преданию, Фрейр, погребенный в кургане, как в загробном жилище, покровительствовал тем, кто обитал в могиле). Значит, Гисли навалил камень на ладью Торгрима, чтобы она не отплыла в Вальхаллу, а Торгрим завязал башмаки Вестейну для того, чтобы он не достиг воинского рая, остался связанным путами в кургане.

Распря продолжается в пространстве обряда так же, как в словесном поединке и поединке с оружием в руках. Она продолжилась и в поединке колдовском: родич Торгрима нанял колдуна, чтобы тот магическим способом лишил Гисли поддержки его друзей в Исландии.

Гисли делает вид, что ничего не знает о распре и устраивает у подножия кургана игру в мяч. В ней участвует (против Гисли) родич Торгрима, и его люди оскорбляют партнера Гисли по игре. Однако мать этого партнера оказывается колдуньей, и на хутор оскорбивших ее сына людей обрушивается с гор снежная лавина. В отместку родичи Торгрима забивают колдунью камнями, а Гисли велит убить напустившего на него порчу колдуна, и того тоже заваливают камнями. Но удача оставляет Гисли, и он погибает — такова участь большинства героев саг.

Вожди, колдуны и сама природа оказываются втянутыми в родовую распрю, а мертвецы остаются членами рода — связь с ними не разрывается после смерти, они взывают к отмщению. Отсюда хитроумные способы расправы с ними во время погребального обряда.

На похоронах люди символически должны были состязаться с самой смертью или с умершими, духами, явившимися с того света, демонстрируя свою жизнестойкость и способность переиграть демонов. Целую систему игр — состязаний на похоронах — описал путешественник IX века Вульфстан, побывавший в Прибалтике у эстов.

До полугода умершего держат во временной могиле возле дома и собирают имущество для погребальных игр. Затем имущество делят на несколько частей и раскладывают на определенном расстоянии от места похорон: самая б€ольшая — на б€ольшем расстоянии и т. д. На состязание собираются владельцы самых быстрых коней: наиболее успешному достается самая большая часть имущества. После соревнований умершего несут на погребальный костер и сжигают. Иногда кремированные останки помещали в могилу вместе с конем — погребальный обряд напоминал о том, что умерший отправится в путь на тот свет на коне.

Шествием колесниц начинается долгая погребальная церемония на похоронах греческого героя Патрокла в «Илиаде» (23-я песнь), завершается же она настоящими спортивными играми — состязанием колесниц и вручением драгоценных призов победителям Ахиллом. Ночью Ахиллу является дух Патрокла и просит ускорить похороны — ему следует упокоиться в царстве Аида. Ахилл приносит в жертву на погребальном костре Патрокла не только коней и псов (у многих народов они считались проводниками на тот свет), но и двенадцать троянских пленников, которые должны сопровождать Патрокла в царство Аида.

Гектор, виновник гибели Патрокла, не удостаивается нормального погребения: его труп Ахилл намерен бросить на растерзание псам, и лишь заступничество богов спасет троянского героя от осквернения. Но перед тем как отдать тело Гектора, Ахилл все же привязывает его труп к колеснице и трижды провозит его вокруг могилы друга.

Устройство погребального пира, требующее несметных жертв скота и возлияния напитков, равно как и драгоценные призы, свидетельствуют не толь-ко о желании откупиться от умершего и смерти. Имущество умершего должно было либо отправиться с ним на тот свет (отсюда пышный инвентарь царских погребений), либо быть разделено и потреблено без остатка на этом свете — это лишало покойника последних связей с миром живых, разделяло мир живых и загробный мир. Вспомним, что еще у австралийцев во время поминок разрушалось жилище умершего.

Состязания со смертью и миром умерших стали основой не только обрядов тризны, но и спортивных состязаний [10] , принимавших иногда кровавые формы вроде гладиаторских игр в Древнем Риме.

Царские похороны

Пышность царских похорон у разных народов была связана не только со стремлением почтить умершего правителя. Царь считался посредником между миром смертных и миром богов; царским династиям приписывалось божественное происхождение или, напротив, боги могли считаться царями древности. Смерть царя или вождя в представлениях архаического общества означала угрозу распада не только социальных, но и космических связей. Поэтому для умерших правителей возводили монументальные гробницы, которые должны были соединять этот мир с миром сверхъестественного: египетские пирамиды моделировали мировую гору — мировую ось; усыпальница правителя Карии Мавсола (IV в. до н. э.) в Галикарнасе, давшая название архитектурным усыпальницам — мавзолеям, также увенчивалась пирамидальной конструкцией, вершину которой украшала статуя Мавсола и его супруги на колеснице; форму пирамиды из кубов сохранил и Мавзолей на Красной площади.

В архаическом африканском государстве Дагомея после смерти верховного вождя вся страна погружалась в оцепенение. Жители гасили очаги, прекращали работать в поле, запрещались охота, торговля, даже детям не давали кричать. Тем временем ряженые члены тайного союза ндунга терроризировали селения, присваивая все, что им было доступно (не могли они лишь врываться в запертые дома). Они были воплощением сил смерти и хаоса, вторгшихся в мир живых. Социальный порядок восстанавливался лишь после похорон. На похоронах приносились многочисленные жертвы: за царем должны были отправиться представители всех социальных групп — воины от каждого отряда войска, ткач, кузнец, гончар, портной, резчик по дереву, земледелец, а также женщина и мужчина от каждой деревни, многочисленные жены царя. На тот свет отправляли и плакальщика, всех, кто нес царский гроб, распорядителя погребальной церемонии.

Самые ранние царские погребения были открыты в одном из центров древней цивилизации, в городе Ур в Междуречье. Там были обнаружены гробницы двух цариц или жриц, погребенных в середине 3-го тысячелетия до н. э. Одна из них покоилась на ложе в сводчатом склепе, на ней был плащ, украшенный синими лазуритовыми бусами, и головной убор из золотых листьев и венков. Рядом с главной погребальной камерой располагалось обширное помещение, где в сидячих позах покоились десятки женщин из свиты царицы; некоторые из них, видимо, были музыкантшами — сохранились их арфы с резонаторами, украшенными золотыми и серебряными головами быков. В коридоре, который вел в погребальные помещения, были найдены повозки со скелетами быков и их погонщиков, а также скелеты стражи в шлемах-шишаках и с копьями.

Ученые предполагают, что первых царей на тот свет сопровождали не рабы, а их двор — люди стремились сохранить антураж придворной жизни правителя на том свете. Судя по позам придворных дам, они были умерщ-влены ядом.

Тогда же, в 3-м тысячелетии до н. э., в Гизе была возведена величайшая пирамида фараона Хеопса (Хуфу), достигавшая 146,5 м в высоту и сложенная из 2300 тесаных камней. Царский некрополь в Гизе был открыт еще во время Египетского похода Наполеона Бонапарта в 1799 году.

Интересно, что будущий император увлекся не только символическим смыслом древних монументов, но и инженерными расчетами: он подсчитал, что камней, из которых были сложены пирамиды, хватило бы на стену вокруг Франции высотой 3 м и толщиной 30 см.

На три метра ниже была пирамида сына Хуфу — Хафры, которая кажется выше отцовской, потому что построена на возвышенности. Камень для строительства получали на месте. Благодаря выемке камня возле пирамид возникла гряда, из которой была создана фигура Сфинкса с лицом фараона — воплощение львиной мощи царя. Возможно, Сфинкс принадлежал фараону Хафре.

Не менее удивительное открытие ждало археологов во второй половине ХХ века. Возле великой пирамиды была обнаружена священная дорога для процессий у царской усыпальницы, а рядом с дорогой — тайники, один из которых был исследован. В камере из тщательно вытесанных камней лежала сохранившаяся в песках царская ладья. Ладья не уместилась в камере, длина которой составляла 33 м, поэтому была помещена туда в разобранном виде. Свыше 650 ее частей были уложены на корпусе так, что даже через 4700 лет после захоронения судно можно было реконструировать, а знаменитый ливанский кедр, из которого был построен корпус, продолжал источать благородный запах.

Интересно, что в египетской религии одновременно продолжали существовать представления о том, что фараон (его мумифицированное тело) покоится в гробнице, и о том, что фараон ежедневно путешествует по мировому океану в солнечной барке бога Ра, обеспечивая нормальное функционирование космоса, гарантируя ежедневный восход солнца.

Сходные верования обнаруживаются у другого народа, который также использовал ладьи в погребальном обряде: скандинавы в эпоху викингов хоронили своих конунгов в ладьях. В ладью помещался погребальный инвентарь, призванный обеспечить умершему все необходимое для «жизни» в могиле. Такое захоронение было обнаружено и в самом большом древнерусском княжеском кургане Черная могила (Х в.) под Черниговом. Археолог Б. А. Рыбаков предполагал, что погребальный костер этого кургана был устроен как жилище, а недавние исследования показали, что этот костер был сложен из корабельных досок.

Археологической сенсацией стало открытие в 1974 году в Китае усыпальницы императора III века до н. э. Цинь Шихуанди, строителя Великой стены. Вместе с ним была погребена целая армия. Но это не были пожертвовавшие жизнью воины, которые пожелали отправиться на тот свет за правителем. Чтобы император имел достойное окружение на том свете, для него изготовили свыше тысячи терракотовых скульптур воинов гренадерского роста и лошадей. Каждая фигура имела индивидуальные черты. Лишь колесницы с кучерами, запряженные квадригами, были изготовлены в половину натуральной величины.

Рассказывают, что в начале ХХ века китайские крестьяне, роя колодец, наткнулись на одну из таких терракотовых фигур. Они решили, что это демон преисподней, и в ужасе бросили находку. Лишь через 60 лет начались планомерные работы по исследовнию захоронения.

Сам Цинь Шихуанди при жизни искал напиток бессмертия. Некий волшебник сказал, что найти этот напиток можно, если никто не будет знать о точном месте пребывания императора. Тот велел создать для себя множество резиденций, но смерть обмануть не удалось. Когда однажды после удачной рыбной ловли Цинь Шихуанди слег, никто, включая наследника, не знал, как быть в случае смерти императора. Его смерть решили держать в тайне: чтобы скрыть трупный запах, издаваемый в жару колесницей с телом, экипажи императорской процессии загрузили рыбой. Чтобы неизвестно было место, где погребен правитель и сокровища, его гробницу засадили травами и дервьями.

Этой погребальной традиции стремились подражать правители соседних с Китаем народов, в том числе раннесредневековых тюрков, создавших в VI–VII веках н. э. огромное объединение — Тюркский каганат, включавший земли от Монголии до Северного Причерноморья. Для создания мемориала в честь правителя Бильгэ-кагана (682–745) были приглашены китайские мастера. К сожалению, памятник был разрушен, но археологи исследовали его останки.

В восточной части монументальной платформы были обнаружены обломки стелы с китайскими и тюркскими руническими письменами, рядом — изваяние черепахи из белого мрамора, служившее постаментом для стелы (в мифах черепаха — животное, на котором держится Вселенная). Найдены были также мраморные статуи самого кагана и его жены. Судя по многочисленной черепице, статуи стояли в поминальном храме на платформе. К храму вела аллея балбалов — статуй вассалов или побежденных правителей, — напоминающая о скульптурной армии Цинь Шихуанди. Скульптуры львов охраняли вход в храм. Весь поминальный комплекс был окружен валом и рвом. В храме было немало сокровищ: золотая китайская диадема, драгоценные украшения поясов, серебряные статуэтки оленей.

Находка оленя заставляет нас вспомнить о Восточной Европе — Северном Причерноморье, где на окраине Тюркского каганата в VII веке возник другой каганат, созданный тюркоязычным народом хазарами. Из документов X века известно, что одного из каганов хазар звали Булан, что означало «олень» (олень был священным животным для многих кочевых народов евразийских степей начиная со скифов). Булан, правивший в VIII веке, оказался в трудном положении: Хазария потерпела поражение от арабов на Кавказе и пребывала в конфликтных отношениях с Византией в Северном Причерноморье. Каган оказался меж двух огней, но Булана не устраивал статус вассала ни христианского императора, ни мусульманского халифа (арабы требовали, чтобы он принял ислам). Он выбрал иудаизм, отказавшись от традиционных религиозных верований хазар. Об этом свидетельствуют поминальные комплексы, обнаруженные в Приднепровье.

Богатейший поминальный комплекс VII века был найден возле села Малая Перещепина под Полтавой. Роскошные пиршественные золотые и серебряные сосуды из Византии и Ирана, украшенные драгоценными металлами оружие и конская сбруя, 25 кг золотых византийских монет и 50 кг серебра помещались в захоронении, сооруженном в память о военных походах правителя. На Среднем Днепре почти в это же время был сооружен другой жертвенный комплекс. Возле села Вознесенка, за валом, который окружал жертвенную площадку, размещались многочисленные предметы вооружения и конской упряжи, были найдены кости животных — следы поминальной трапезы, а также два навершия от византийских штандартов в виде орла и льва — боевые трофеи.

Самый знаменитый из правителей кочевых империй — вождь гуннов Аттила (V в.). Христианские хронисты Европы, значительная часть которой была разорена нашествием гуннских орд, называли его «бич Божий». Готский историк VI века Иордан описывает его вовсе не героическую кончину.

Аттила сильно захмелел во время свадебного пира и умер от кровоизлияния на постели одной из наложниц. В ночь, когда умер Аттила, Маркиану — императору Восточной Римской империи, которая распалась на две части под ударами гуннов, — привиделся сон, в котором лук Аттилы (воплощение его власти) сломался. В германском эпосе сохранился сюжет мести невесты завоевателю: гуннский вождь был убит ею на брачном ложе.

Так или иначе, но когда слуги вошли в брачные покои и обнаружили правителя мертвым, они обрезали в знак траура волосы и изрезали свои (и без того безобразные, как отмечает Иордан) лица, чтобы великий воин был оплакан не женскими слезами, а кровью мужей. Тело вождя отнесли в степь и положили в шелковый шатер. Лучшие гуннские конники объезжали шатер вокруг, устраивая нечто вроде цирковых ристаний (похожих на спортивные обычаи тризны в античной традиции). В погребальном песнопении прославлялись не только его подвиги, но и не совсем героический конец: совершив свои подвиги, Аттила скончался «не от вражеской раны, не от коварства своих, но в радости и веселии, без чувства боли, когда племя пребывало целым и невредимым».

Гунны насыпали курган над вождем и справили «страву» — грандиозное пиршество, во время которого они выражали «похоронную скорбь, смешанную с ликованием» . Со сходными обычаями мы познакомися при описании похорон русского вождя.

Император Наполеон командовал армией с легендарной «могилы» гуннского вождя Аттилы (впоследствии эта возвышенность стала именоваться «курган Наполеона») при Аустерлице. После Ста дней вторичного правления и разгрома при Ватерлоо, Наполеон был пленен, сослан победителями на скалистый остров посреди океана, там он умер и похоронен. Но и после смерти он внушал страх своим врагам. Эти архаические верования получили свое отражение в поэзии эпохи романтизма.

Австрийский поэт Й. К. Цедлиц, принимавший участие в антинаполеоновских войнах, создал наполеоновские баллады, вдохновившие поэтов другой страны — участницы антинаполеоновской коалиции. М. Ю. Лермонтов, автор «Бородина», перевел балладу Цедлица «Корабль призраков» под названием «Воздушный корабль»:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

В этой связи интересно также стихотворение В. А. Жуковского «Ночной смотр»:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Франция торжественно перезахоронила останки своего былого кумира в центре столицы его империи, в Доме инвалидов, где он покоится в окружении своих маршалов, но народная фантазия успела включить Наполеона в число неупокоенных душ, которые несутся в ночной буре, возглавляя Дикую охоту, подобно давно отвергнутому христианской Европой богу воинского неистовства Одину-Вотану…

Погребальный обряд на Мангайе

Согласно полинезийскому преданию острова Мангайя, после смерти первого отправившегося на тот свет Веетини были устроены пышные похороны.

Погребение проходит с церемониальными танцами в лучах заходящего солнца. Родители вглядываются вдаль, не вернется ли их сын, но он уходит по солнечной дорожке в океане. Поминальные обряды продолжаются на юге и на западе острова. И вот на востоке с лучами восходящего солнца появляется Веетини: чтобы успокоить скорбящих родителей, он на время возвращается в верхний мир, при этом он должен показать живым обычай подношения еды умершим. Отпущенное время летит быстро, солнце начинает клониться к закату, и Веетини упрашивает бога Тангароа задержать солнце, чтобы побыть еще с родными. Напрасно родители пытаются задержать его в объятиях — они обнимают лишь тень… Веетини все же должен отправиться в обратный путь: с последними лучами солнца он исчезает навсегда.

С тех пор родственники умершего должны были в знак траура срезать свои волосы и чернить лица, а церемония похорон продолжалась от 10 до 15 дней, в зависимости от ранга и возраста умершего. Кроме того, на могилу кладут пять кокосовых орехов — это пища умерших. Пятый орех символизирует расставание, кладя его, последний раз выкликают имя умершего. В погребальной песне подробно описывается путь умерших в преисподнюю: путешествие на лодке, затем пешком по черным острым камням, вслед за заходящим солнцем.

Число пять — символическое, оно повторяет число тех пунктов, где совершаются поминальные обряды: стороны света и могила как центр всего действа и вход в преисподнюю. Отправление погребального обряда и описание пути на тот свет охватывает основные географические координаты — все стороны света, с ориентацией на заходящее солнце, где находится загробный мир.

Вторжение смерти в мир живых затрагивает в архаических верованиях не только собственно человеческий коллектив, нарушая его социальные связи, но и космос в целом, частью которого является человечество. Поэтому цель погребального обряда, выполняемого всеми членами первобытного коллектива, — восстанавление не только социальных, но и космических связей; сама же погребальная песнь напоминает космогонический гимн.

Миру и Баба-яга

На Мангайе рассказывали мифы о Нгару, победителе морских животных.

Хозяин загробного мира Гаваики Миру, который опаивал умерших кавой, а затем варил и сжигал, решил заманить Нгару в преисподнюю, пообещав отдать ему в жены двух своих дочерей. Однако Моко, дед героя, повелитель ящериц, сначала послал своих подданных разузнать об опасностях загробного мира, а потом предупредил обо всем внука. Он еще раз спас Нгару, когда Миру уже стал разжигать огонь в очаге: начался дождь и огонь потух. Спасшийся Нгару проникает в чудесную страну и женится там на белокожей девушке, а из преисподней он возвращается в землю живых на птицах, посланных дедом.

Миру воплощает широко распространенный в мифах разных народов образ хозяина загробного мира. Хозяйкой загробного мира в русских сказках является Баба-яга. В. Я. Пропп, известный русский фольклорист и культуролог, в книге «Исторические корни волшебной сказки» раскрывает смысл образа злой колдуньи, подстерегающей героя в избушке на курьих ножках. Сама избушка, настолько тесная, что нос колдуньи упирается в потолок, не что иное, как гроб или дом-могила. Баба-яга — покойница, которая сторожит вход в иной мир. Недаром ее избушка располагается на опушке леса — лес в разных традициях (в том числе и у Данте) считался входом в иной, неведомый и опасный мир. Баба-яга стремилась изжарить и съесть — сделать покойником — всякого живого, который пытался проникнуть на тот свет или, наоборот, сбежать от его хозяйки.

Но в других сказках Баба-яга оказывалась помощницей героя: она дает ему путеводную нить, чтобы тот смог найти правильный путь. Так же и в полинезийском мифе: у героя есть и противник — Миру, и помощник — дед. Это двойственное отношение к умершему как к благодетельному предку и опасному покойнику характерно для всех архаичных традиций.

Аканы: культ предков в тропической Африке

У народов акан (ашанти, аньи, ачем и др.) существовали представления о целой иерархии сверхъестественных существ, которую возглавляли боги. Хотя творец Вселенной Ньяме, создав мир, отдалился от повседневной жизни, она целиком зависела от духов предков, которые были хранителями земли и обеспечивали благосостояние рода. Оказавшиеся в мире сверхъестественного, духи людей были призваны стать там «агентами» живых сородичей. Но эти «агенты» ревниво следили и за тем, чтобы в мире живых выполнялись все необходимые ритуалы, в том числе ритуалы поминовения и жертвоприношения — кормления предков.

Культ предков у аканов не был анонимным: лучше помнили вождей и старейшин (как мужчин, так и женщин), то есть тех, кто имел власть и почет при жизни. Весь календарь был подчинен культу предков. Каждые шесть недель в их честь устраивали праздники — большой и малый Адаэ (что означало «место успокоения»).

Ритуал проходил в святилище, где хранились церемониальные скамеечки предков. Вождь перечислял имена своих предков и кропил пол святилища водой, чтобы предки могли омыть руки перед едой, кормил предков кашей и поил, капая пальмовым вином на скамейки. Затем он приносил в жертву овцу или козу, кровью и нутряным жиром которой обмазывал скамеечки, произнося подобие молитвы, в которой просил предков обеспечить плодородие земли и рода. Мясо жертвенных животных раскладывалось на каждой скамеечке, а голова предназначалась самому почитаемому из предков. Совершались также обходы селений со скамеечками предков, чтобы те видели, что селения содержатся в чистоте и порядке.

Во время большого Адаэ после совершения этих обрядов устраивалась общая церемония с танцами под аккомпанемент барабанов. Церемония, связанная с почитанием вождей, длилась десять дней, весь народ должен был очиститься от скверны и освятить новый урожай ямса. Кормление предков плодами нового урожая также сопровождалось очистительными омовениями в источниках.

У ашанти правящий вождь возглавлял торжественную процессию, движущуюся к мавзолею вождей, где располагалась сокровищница и особо почитаемый Золотой трон. Даже вождь не мог восседать на этом троне — во время интронизации вождя он только делал вид, что присаживается на священное седалище — это считалось достаточным для того, чтобы души предшествующих правителей вошли в нового вождя. Здесь, кроме возлияний пальмового вина и жертвоприношения овец, требовались человеческие жертвы: многие десятки, если не сотни пленных должны были погибнуть у мест погребения вождей (вспомним похороны Патрокла, где Ахилл приносит в жертву троянских пленников).

Ясно, что предки обитали в загробном мире, но вот где конкретно он находится, было не совсем понятно. Большинство аканов думало, что предки живут в преисподней — там, где заходит солнце. Но верили также, что они обитают на небе, куда ведет Млечный Путь.

Еще сложнее были представления о посмертном существовании души.

Считалось, что в духа предка превращается душа-кровь (моджа); душа-личность (нторо) отделяется от моджа и сливается с общим предком рода, ожидая воплощения в новорожденном. Душа-дыхание то ли возвращается к всетворцу Ньяме, то ли превращается, как и душа-кровь, в предка (осаман). Не ясна и судьба души-тени: по некоторым верованиям, она погибает вместе с человеком, но может превратиться в предка.

Но самое опасное, когда душа-дыхание превращается в духа саса. Это случалось с душами умерших неестественной смертью, к которым относились убитые, самоубийцы, умершие вдали от родины и не получившие нужного погребения, а также умершие до срока — младенцы, или люди, не оставившие потомства. Их души считались неприкаянными. Таких людей нельзя было хоронить на родовом кладбище — их относили на свалку мусора за пределы селения и хоронили без особых обрядов и траура.

Саса были враждебны людям, могли превратиться в лешего и губить охотников. Особенно опасны они были для жрецов, заботящихся о ритуальной чистоте, и для вдовых — на время траура те должны были ограждать себя специальными охранительными венками и гирляндами. Превращались они и в лесных карликов (наподобие европейских эльфов) черного, белого и красного цвета — помощников колдунов.

Культ предков в Африке регулировал не только отношения с миром сверхъестественного, в том числе с загробным миром, но и отношения внутри общества, особенно общества стратифицированного. У калабари в дельте Нигера жизнь общины определяют три вида духов. Во-первых, первопредки — основатели селений, ответственные за порядок во всей общине. Во-вторых, духи отдельных родов, которые заботятся о своих сородичах. В-третьих, «водяные люди», постоянно алчущие подношений: у калабари главным занятием было рыболовство.

Такое сообщество духов способствовало урегулированию внутриобщинных конфликтов: поскольку межродовая рознь и вражда не могли разрешиться при помощи родовых духов, каждый из которых поддерживал собственных сородичей, то приходилось обращаться к суду первопредков. Индивидуальные усилия рыболовов поддерживали «водяные люди» в зависимости от того, насколько щедрыми были пожертвования.

Почитание предков естественно приводило к поклонению старейшинам, особенно из аристократических родов: старцы, стоящие «одной ногой в могиле», воплощали связь с предками и миром сверхъестественного. В селениях тура в тропической Африке в каждом квартале, населенном представителями одного рода, имеется усадьба почитаемого старейшины, хранителя реликвий и знатока ритуалов. Перед смертью он должен назначить преемника — им становился один из его сыновей. Так формируется цепочка поколений, связующая род с его предками.

Во время церемоний старейшина выступает от лица всех предков. Он поименно называет представителей ближайших поколений, имена которых сохраняются в фольклорной памяти и с которыми старейшина находится в сверхъестественном контакте: они должны передать мольбы сородичей древним поколениям предков. Генеалогии предков оказываются важным инструментом стабильности коллектива, осознания им своего места в мире: в полинезийских преданиях, к примеру, сохраняется память о десятках таких поколений.

Но не только генеалогия служила залогом связи живых с предками. Предки должны быть рядом и духовно и телесно. Это стремле-ние приводит к ритуалам, сходным с мумификацией (иногда сохраняли части тела предка, прежде всего черепа), и к более экзотическим обрядам.

Так, у тура смерть старейшины приводила к общественному кризису: поначалу ее скрывали, сообщая лишь о болезни почитаемого старца. Если перед смертью старейшины не выяснялось, что он занимался колдовством, то тело его подлежало ритуальному расчленению другими старейшинами. Они отчленяли часть половых органов, левую руку, нижнюю губу, с середины лба срезали кусок кожи. Эти части симво-лически воплощали целое: половые органы — воспроизводство рода, левая рука — нечистоту (левое в разных традициях ассоциировалось со злыми духами и т. п.), нижняя губа — производство заклинаний, кожа со лба — разум. Все части коптились на огне и собирались в священный мешочек, который хранился в реликварии, где были собраны «мощи» всех старейшин — предшественников умершего. То была главная святыня тура.

Лары, маны и пенаты

В русском языке латинское слово «пенаты» означает «малую родину», родной дом, домашний очаг. А у римлян пенатами называли духов — хранителей дома и домашнего хозяйства. По преданию, их изображения привез в Италию предок римлян Эней; они хранились в храме Весты — богини домашнего очага. Пенаты могли ассоциироваться с высшими богами античного пантеона, но больше они походили на другую категорию духов — ларов, сходных с ними по функциям покровителей общин и их земель.

Фамильные — семейные — лары считались воплощением предков. Они были связаны с домашним очагом, им посвящали рощи в усадьбах. К ним обращались за помощью при родах, в связи с бракосочетанием или смертью. Лары следили за соблюдением всех норм общежития, включая отношение к рабам: те спасались от гнева хозяев у домашнего очага или алтаря ларов.

Особым местом почитания ларов были перекрестки: перекресток (компита) считался местом, откуда открываются пути во все сферы космоса, в том числе на тот свет. Недаром именно на перекрестках появлялась богиня смерти и колдовства Геката. На перекрестках сооружались святилища с числом отверстий, равным числу примыкающих к перекрестку усадеб. Главы семей, которые считались жрецами ларов, развешивали в этих святилищах куклы и шерстяные шары, которые символизировали свободных членов общины и рабов: лары должны были предохранять их от болезней и смерти. В честь этих ларов устраивался специальный праздник компиталий, сопровождавшийся общим пиром, весельем, пением, плясками и состязаниями. В этом празднике принимали участие и рабы.

Как и все существа, связанные с загробным миром, лары считались одновременно и благодетельными и опасными: их матерью была Ларента — Мания, богиня безумия, болезни, насылаемой потусторонними силами. Лары могли отождествляться также с героями древности — в одной из римских жертвенных надписей ларом именовался первопредок Эней.

Собственно духи загробного мира назывались манами, к ним обращались в эпитафиях с просьбой даровать умершему блаженство на том свете. Они также были связаны с Манией и сливались в религиозных представлениях с ларами, считаясь благодетельными духами. На празднике в их честь отваливали камень, который, как считалось, закрывал вход в преисподнюю, а сами маны приглашались на общую трапезу: угощение приносили и на могилы, украшавшиеся цветами (как и очаги, связанные с преисподней).

Овидий описал праздник фералий (21 февраля), посвященный манам, в своих «Фастах» (кн. 2):

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

От манов отличались лемуры, или ларвы, — духи тех, кто не получил должного погребения. Они бродят по земле и насылают безумие. Согласно мифу, первым лемуром был дух убитого Ромулом Рема, явившийся в Рим. Во время праздника лемурий (9, 11 и 13 мая) закрывались все храмы и не совершались браки. Глава семьи должен был совершить специальный обряд, чтобы изгнать духов из дома: набрать в рот черных бобов и бросать их, не оборачиваясь, через плечо, говоря, что этим он искупает семью; затем, ударяя в медный гонг, он призывал манов удалиться.

Наконец, духом — покровителем рода у римлян считался гений, прародитель рода. Само слово гений происходит от латинского gens, «род». Гения имели не только люди (каждый человек имел доброго и злого гения), но и города. Особенно почитался гений города Рима, имя и даже пол которого хранили в тайне. Римляне опасались, как бы их гения не переманили дарами другие общины — тогда они лишатся удачи, осенявшей мировой город.

Сходные представления о благодетельных предках, покровительствующих роду и хозяйству, и вредоносных покойниках, бродящих в мире живых, свойственны были всем народам Европы, в том числе славянам.

«Деды» и «заложные»: культ предков у восточных славян

Читатель не раз уже мог убедиться, насколько схожими могут быть формы культа и мифы у самых разных народов мира. Культ предков был характерен и для славян. В. Я. Пропп отмечал, что этот культ непосредственно был связан с аграрными культами, и чем ближе приближалась страда сбора урожая, тем интенсивнее поминались и призывались на помощь предки.

Поминальные праздники устраивались несколько раз в год и именовались у украинцев и белорусов «дедами». В канун субботы на Масляной неделе и перед неделей Троицкой, в канун некоторых осенних праздников устраивали ужин с кутьей, киселем, блинами (это были обрядовые кушанья), на который приглашали «дедов» (иногда и «баб»). Пекли обрядовое печенье, которое оформляли в виде животных и птиц, своего рода жертвоприношение предкам. Некогда им приносились в жертву и живые существа; при этом животные и птицы были воплощением разных космических зон и обозначали путь в иной мир, мир сверхъестественного.

Считалось, что умершие покидают свои могилы и приходят на ужин, при этом осматривают дом и все хозяйство — правильно ли оно ведется. Грешные же души, являющиеся из пекла, могут лишь заглянуть в окна хаты. Тому, кто не справляет «дедов», грозят беды в хозяйстве, мертвые напоминают о себе стуком в окна, незримым хождением по дому, являются во сне.

Перед ужином следовало помыться в бане, но нельзя было засиживаться там — ждали «дедов», которым также оставляли веник и ведро воды для мытья.

В апокрифическом древнерусском «Слове святого отца нашего Иоанна Златоустого о том, как первое погани веровали в идолы и требы им клали» упоминается ритуал жертвоприношения навьям (духам предков), который в нарушение христианских канонов совершали славяне: «Навемъ мовь творять. И попелъ [пепел] посреде сыплють, и проповедающе мясо и молоко, и масла и яица, и вся потребная бесомъ, и на печь и льюще въ бани, мытися имъ велят. Чехолъ [покрывало-простыню] и оуброусъ [полотенце] вешающе въ мовници. Беси же [христианский автор именовал предков дохристианских верований бесами] злооумию ихъ смеющеся, поропръщются в попелу том, и следъ свои показають на пролщение имъ».

Несколько по-иному представлен этот же ритуал в другом поучении — «О посте к невежам». Действо приобретает черты гадания, приуроченного к Великому четвергу на Пасхальной неделе: «Въ святый великий четверток поведають мрътвымъ мяса и млеко и яица, мылница топять и на печь льютъ, и пепелъ посреде сыплютъ следа ради, и глаголютъ: „Мыйтеся!”, и чехлы вешаютъ и убрусы, и велятъ ся терти [вытираться]. Беси же смеются злоумию ихъ, и влезши мыются и порплются въ попеле томъ, яко и куры, следъ свой показаютъ на попеле на прельщение имъ, и трутся чехлы и убрусы теми. [Гадающие] егда видятъ на попеле след и глаголютъ: „Приходили къ намъ навья мыться”. Егда то слышатъ бесы и смеются имъ…» Навьи в поверьях славян имеют куриные лапы. Вообще, представление о птичьей природе душ умерших (они улетают на тот свет — вырий — в виде птиц) довольно широко распространено у славян.

В ожидании «дедов» открывали окна и двери, печную задвижку — печь и очаг через очажный дым связывали мир живых на земле и мир мертвых на небе. Сначала все молились об усопших, затем следовало приглашение: «Мама, деду, прадеду и вси душечки, которые на сем свете пребывали, хлеба соли заживали, просимо до обеду! Святые деды, просим за почетный стол!» Затем в полном молчании вдали от стола ждали появления предков: скрип двери или залетевшая на свет бабочка считались приметами явления предков.

Для «дедов» выделялся первый блин и первые капли напитков: они должны отужинать первыми, затем начиналась общая трапеза. Часть поминальной еды иногда бросали за окно со словами: «Будь здоров, деду!» Ложку с кусочком еды оставляли лежать рядом с блюдом — для «дедов». Если ложка падала, ее не поднимали: то был знак явления предка. Эти застольные приметы дожили до наших дней. За ужином гадали о своей судьбе, ведь путь в иной мир, а значит, к знанию будущего, был открыт.

Иногда застолье завершалось обычаем выпроваживания предков: «Святые деды! Вы сюда прилетели, пили и ели. Летите теперь к себе!» Чтобы все были здоровы, на утро семья должна была отведать еды из дедовской миски; угощали ею и скот. Жидкие кушанья выливали на дрова, чтобы дым «до Бога» шел.

Предки были невидимы, но храбрец мог увидеть их после специальных ритуалов. Следовало весь день поститься и соблюдать молчание (то есть самому стать подобным мертвецу), а во время ужина для «дедов» сесть на печь (дымоход соединяет мир живых с тем светом) — тогда среди сидящих за столом можно увидеть мертвых. Этот ритуальный эксперимент был опасен, так как считалось, что решившийся на такое долго не проживет…

Характерны и запреты, которые следовало соблюдать в поминальные дни. Нельзя было прясть — «деды» могли запутаться в пряже; белить печь — чтобы не замазать «дедам» очи (печь, как мы уже говорили, соединяла мир живых и мир мертвых), подметать и выбрасывать мусор — чтобы не засорить глаза предкам.

У западных славян поминальные дни назывались задушками. Главным из них был День всех святых (2 ноября). Считалось, что души умерших возвращаются в свои дома, пытаются обогреться у печи, даже сходятся на ночную службу в костел — службу проводит умерший ксендз. Душа умершей матери в ночь перед задушками приходит взглянуть на своих детей. Для душ пекли специальное печенье, относили еду на могилы, зажигали там лампады. Кормление умерших должно было способствовать изобилию среди живых.

«Деды» считались обитателями далекого загробного мира, уже их имя свидетельствовало, что они относились к старшему поколению. К другой категории принадлежали покойники, которые не избыли свой жизненный срок: умерли молодыми, не успев вступить в брак, были убиты, покончили с собой, умерли от пьянства, младенцы, умершие без крещения, и т. п. Они не отправлялись на тот свет к «дедам», а оставались на этом свете, беспокоя живых, превращаясь в упырей, вампиров (которых А. С. Пушкин назвал вурдалаками, смешав таким образом, с другими представителями нечистой силы — волками-оборотнями волкодлаками, или волколаками). Самыми страшными были самоубийцы, лишенные правильных церковных похорон. Они были опасны для всей общины, могли стать причиной стихийных бедствий, болезней и неурожая. Н. А. Некрасов, хорошо знавший народные традиции, написал стихи, легшие в основу народной песни:

Не просто сочувствие к чужаку звучит в этих словах: противоестественное прерывание человеческой жизни угрожало нормальному ходу жизни всего космоса. Поэтому «небогатое село» в некрасовском стиховорении с ужасом ждало общей беды.

Самоубийц и опойц (умерших от пьянства) не принято было предавать земле, чтобы не оскорбить кормилицу — «мать сыру землю». Их забрасывали, «закладывали» хворостом и листвой, поэтому на Русском Севере таких покойников называли «заложными». Верили, что они бродят по земле, пугая близких, распространяют несчастья, болезни и неурожай. Если случалась какая-нибудь беда, люди принимались искать причину в неправильном погребении «заложных». Самоубийц выкапывали из могил, выбрасывали труп в безлюдное место, болото и т. п. Напрасно еще в XIII веке епископ Серапион Владимирский увещевал «маловерцев», напоминая, что грехи живых, а не мертвых — причина их бед.

С вредоносными мертвецами продолжали расправляться, перезахоранивая их на пустырях, вбивая осиновый кол в гроб, переворачивая труп лицом вниз. Иногда на могилу сыпали раскаленные угли, что напоминало о языческой архаике — обряде трупосожжения, самого радикального способа избавиться от опасного трупа и отправить «заложного» на тот свет.

Однако и с «заложными» можно было урегулировать отношения при помощи поминальных обрядов: общие поминки устраивались на Троицкую, или Русальную, неделю. Считалось, что весной, во время цветения ржи, умершие до срока девушки и дети — русалки выходят с того света и вредят живым. Они одновременно полезны и опасны: русалки защищают цветущую рожь и наказывают тех, кто работает в праздник в поле (могут вытоптать посевы и т. п.). Поэтому русские устраивали обряд проводов, или изгнания, русалки (сравните проводы «дедов»). Русалкам, как и «дедам», в последнюю ночь Русальной недели оставляли ужин, вывешивали на деревьях одежду. Сам праздник русалий имеет древние истоки. В античные времена розалиями назывались дни, когда поминали умерших до срока, увешивая их могилы венками только что расцветших роз.

Хотя «деды», родители, и считались предками-благодетелями живых родичей, они все же сохраняли черты опасных мертвецов: общение с тем светом было необходимым и опасным одновременно. Слово «дед» в фольклоре могло означать и представителя нечистой силы, домового, и просто мертвеца, и даже упыря, а во время календарных праздников — ряженого, каковым был святочный дед у русских. Образ новогоднего Деда Мороза связан с этой фольклорной архаикой. Мороза, как и предков, приглашали на ужин во время святок с ложкой кутьи или киселя. Иногда, влезая на печь, призывали: «Мороз, Мороз, не бей наш овес!»

Культ предков у славян можно сопоставить с древними традициями других индоевропейских народов. Среди таких предков древнеиндийские питары, что значит «отцы».

Культ питаров в Древней Индии

По верованиям еще индоариев, сохранившихся в знаменитом собрании гимнов — вед, сложение которых относят к XIII в. до н. э., питары — прародители, которые первыми проложили путь на тот свет.

«Господином над питарами» считался сам древнеиндийский бог смерти Яма — первый умерший (о котором еще пойдет речь). Согласно «Атхарваведе», питары населяют воздух, землю и небеса. Они пируют с Ямой и другими богами, участвуют в жертвоприношении священного напитка бессмертия — сомы. К ним обращаются с просьбами о богатстве, потомстве, долгой жизни. Питары бессмертны, и о них говорят как о богах. Иногда им приписывают и космогоническую роль: они украшают небо звездами, устанавливают тьму и свет, порождают зарю и т. д.

В похоронном гимне «Ригведы» (мандала Х, 16) бога огня Агни призывают не уничтожать умершего, а отправить его к предкам (в Древней Индии практиковалась кремация): «приготовить» из трупа — «сырого мяса» — и доставить на небеса жертву для богов и питаров, пригодную для существования в небесном мире (о противоположности сырого и приготовленного в архаической культуре уже говорилось выше). Если обряд проведен правильно, покойник должен слиться с космическими стихиями: «На солнце пусть идет твой глаз, в ветер — дыхание!» В специальном гимне «Ригведы» (мандала Х, 15) питаров, как и «дедов», приглашали на жертвенную трапезу, просили их «дать богатство из здоровых мужей», то есть мужское потомство, и не причинять вреда.

У древних индийцев существовало представление и о другой категории умерших — претах (буквальное значение «ушедший»). Это духи умерших, которые в течение некоторого времени после смерти (от нескольких недель до года) остаются жить среди людей, скитаясь по земле и испытывая муки голода и жажды. За это время родственники должны исполнить необходимые похоронные и поминальные обряды, чтобы преты не стали бхутами — злобными демонами из свиты Шивы, а соединились с «отцами», питарами, в небесном царстве. В народных верованиях, однако, преты часто отождествляются с бхутами и считаются враждебными людям.

По пути в мир Ямы прета путешествует через многочисленные города смерти, и облегчить это путешествие можно дарениями пищи, воды и предметов, совершавшимися как при жизни, так и родственниками после смерти. При помощи поминальных жертвоприношений создается новое тело преты и восполняются изъяны в исполнении им закона добродетели — дхармы: «Жертвоприношение ради мертвого, выполненное родственниками, есть основа для счастья умершего» (Гаруда-пурана. 8.14).

Не менее вредоносны древнеиндийские вампиры пишачи, питающиеся человеческим мясом и кровью: это проклятые души, которые не стали питарами. Триада благих существ: боги (дева), люди и питары — противостоят демонической триаде: асуров, ракшасов и пишачей.

Культ фравашей в Древнем Иране

Древнеиранская священная книга «Авеста» сохранила специальный гимн яшт, обращенный к духам предков, фравашам. Сам творец всего благого Ахурамазда повествует об их мощи пророку Заратуштре. На их силе держится весь космос, она очищает семя мужчин и дает легкие роды женщинам, соединяет все члены младенцев. На них держится земля и они дают плодородные воды и рост растениям. Каждое существо: живое, мертвое и еще не рожденное — имеет своих фравашей, и сильнейшие из них принадлежат праведным мужам. Они главные помощники Ахурамазды.

Святые и божественные фраваши — те, что принадлежат Нмании, божеству домашнего очага, Висье, божеству деревень, Зантуме, божеству всех селений (оседлых — праведных людей), Дахьюме, божеству стран. Эти четыре духа покровительствуют всем странам света. Наконец, фраваши Заратуштры покровительствуют всем сторонникам праведной веры, особенно жрецам. Они сражаются с демонами то ли в виде небесных коней, то ли как птицы, женские духи или воины в блистающих доспехах, дают победу праведным. Их множество — девятьсот тысяч.

Приписываемая Заратуштре религия — зороастризм — знала семь главных календарных праздников. Первый был связан с сотворением небес, последний — с сотворением человека и его покровителей, фравашей. В этот день, а точнее в последний вечер зороастрийского года, накануне весеннего равноденствия, было принято угощать предков.

Мы узнаем ритуал, который был посвящен «дедам» у славян. Напомним, что предков принято было кормить не только во время весеннего ритуала «дедов», но и на новогодние святки, которые приходились у славян на зимнее солнцестояние.

Как и славяне, иранцы верили, что в течение десяти дней предки, фраваши, возвращаются в свои жилища, а с наступлением Нового года на заре возвращаются на тот свет.

Сходные празднества известны были и древним грекам. Это позволяет предположить, что истоки культа предков у этих народов чрезвычайно древние — индоевропейские.

Фраваши созданы Ахурамаздой и существуют до рождения человека, наделенного также собственной душой урван. Она покидает тело после смерти, и первые три дня обитает возле трупа. Сначала она имеет вид младенца, и ей нужен покровитель, подобный повивальной бабке: это бог Сраоша, защитник людей и умерших, сопровождающий их на тот свет. Три дня после смерти следует совершать службу Сраоше, чтобы душа успела вырасти до взрослого состояния и отправиться в загробный мир, где Сраоша, как судья, будет определять ее место.

Люди стремились заранее сослужить службу Сраоше, чтобы он помог душе. Так возник обычай «прижизненных поминок», известный у ираноязычного народа таджиков (уже упоминавшиеся нами сходные обряды известны и другим народам; иногда их наивно возводят к обычаю добровольной смерти стариков). Старик, в честь которого устраиваются поминки, вовсе не торопится на тот свет: он не прикасается к поминальной пище, ведь прикоснувшийся к пище мертвых не может возвратиться в мир живых. Старец, прошедший этот обряд, почитается как человек, ставший посредником между миром живых и мертвых.

Антестерии у греков

Весенний праздник пробуждения природы у греков именовался антестерии (анфестерии) и с особенным размахом праздновался в Афинах в честь Диониса.

Второй и третий день антестерий считались поминальными. В эти дни прерывалось общее веселье праздника, связанного с возлияниями (первый день называли «днем открытия бочек») и пиршеством. Считалось, что покойники возвращались в свои дома. Закрывались двери храмов. Боялись, что мертвые, недовольные живыми, могли мстить им: для защиты от мертвецов косяки домов смазывали смолой, на могилы приносили обычные жертвы. Третий день именовался «днем горшков»: горшки с кашей из разного зерна выставлялись для покойников и богов преисподней. Совершая возлияния на могилах, говорили: «Прочь, керы, антестерии уже кончились!» Умершие отождествлялись здесь с керами, злыми духами, порождениями ночи, приносящими беды и смерть. Люди призывали их покинуть мир живых (так же, как славяне выпроваживали своих «дедов»).

Позднее враждебность стали приписывать отдельным категориям покойников — преждевременно умершим, умершим насильственной смертью, непогребенным. Считали, что они попадают в свиту Гекаты.

Античные погребальные обычаи стали частью европейской культуры. Например, слово «некрополь» (город мертвых) сохраняется в европейской традиции. Надгробные стелы с именами умерших также восходят к античным временам.

Община должна была заботиться о правильном соблюдении погребальных обрядов: если у умершего не было родственников, которые могли организовать похороны, эта обязанность ложилась на демарха, главу общины. Обнаруживший непогребенный труп обязан был хотя бы символически присыпать его тремя пригоршнями земли. Согласно мифу, в Аттике погребальные обряды ввел сам Кекроп — рожденный из земли первый царь. Он велел хоронить умершего в могиле, а чтобы приобщить его к матери-земле, высеивать на могиле хлебные семена. Непогребенный представлял опасность для живых — он превращался в бродячего мертвеца.

Покойника обмывали и клали на убранное ложе ногами к дверям, возлагали на него венок, а рядом ставили сосуды с маслом и благовониями. У дверей дома помещали ветвь кипариса (знак того, что в доме покойник) и ставили сосуд с водой, принесенной из чужого дома, чтобы могли омыться те, кто соприкасался с трупом. Покойника принято было оплакивать, но уже законы знаменитого Солона запрещали чрезмерное проявление скорби, царапанье лица, раздирание одежд, приглашение наемных плакальщиков и т. п. Это считалось варварством (вспомним австралийцев, разрушавших жилище умершего).

На третий день совершалось погребение. Вынести тело нужно было до восхода, чтобы солнце не было осквернено видом трупа. Похороны и кремация сосуществовали в античной традиции как у греков, так и у римлян. Сын умершего должен был собрать кости с погребального костра, положить их в урну и похоронить в могиле, над которой устанавливалась стела-надгробие. Перед убитым ближайший родственник нес копье в знак грядущей кровной мести — копье вонзали в могилу (вспомним историю о копье в «Саге о Гисли»).

Кладбища-некрополи должны были располагаться вне жилых кварталов, вдоль дорог: гробницы внутри города оскверняли поселение. Законом регулировалось и устройство памятников: запрещалось возводить роскошные гробницы. Известный английский археолог Гордон Чайлд писал, что уровень цивилизации можно измерять по тому, сколько сил общество тратило на сооружение погребальных памятников, а сколько на повседневный быт и удобства. К примеру, гробницы древних египетских царей были гораздо роскошнее, чем их дворцы.

После очистительных обрядов совершившие погребение собирались на поминальный пир, хозяином на котором считался покойник. Его должны были поминать добрым словом, превознося заслуги. На третий и девятый день яства положено было приносить на могилу, где также совершались возлияния. Кроме этого, поминания устраивали в день рождения покойного, 30 числа каждого месяца и в пятый день месяца боэдромион — общий поминальный день.

Все разнообразие погребальных обрядов, по словам этнографа С. А. Токарева, связано с двумя противоположными тенденциями, сосуществующими в погребальном культе: стремление сохранить умершего предка вблизи коллектива, например в некрополе, могиле на стойбище, сочетается с желанием отправить мертвеца, а с ним и духов смерти в далекий загробный мир.

Чаще всего считалось, что души мертвых до погребения пребывают поблизости от трупа и отправляются в страну душ лишь после второго окончательного погребения, когда сгниет тело. Духи из страны мертвых провожают душу умершего к новому обиталищу. Весь период от момента смерти до окончания траура душа умершего в пути, где ей помогают преодолевать препятствия отправившиеся вместе с ней в виде статуэток или непосредственно принесенные в жертву животные (у догонов Африки это обезьяна, собака) или боги-проводники. Погребальный ритуал помогает умершему добраться до «деревни мертвых», а затем уже в иной ипостаси вселиться в свою статуэтку и занять место на алтаре предков.

После смерти перед началом прощания и плача по умершему должно пройти несколько часов: необходимо убедиться, что душа не пожелала вернуться и окончательно покинула тело. В Новой Гвинее считали, что, хотя души предков и тотемное животное сразу после смерти относят покойного в страну мертвых, он может временами навещать свое тело в могиле, распознав ее по примитивному надгробию — для этого в изголовье похороненного папуаса втыкали бамбуковую палку, выступающую над могилой.

Совершавшие погребение прибегали ко всяческим ухищрениям для того, чтобы дух умершего, если он чем-то недоволен, не мог найти обратный путь в свой дом. Например, покойника выносили из дома, повернув на живот и завязав глаза (чтобы он не видел обратного пути), и не через дверь, а через пролом в стене ногами вперед — чтобы шел прочь от дома.

Рассказывают, что однажды вдовец, которого изводила его супруга, решил отомстить ей после смерти: он не совершил положенного обряда и не снял повязки с глаз покойной. Но страх и угрызения совести все же принялись мучить злопамятного мужа: жена стала являться ему во сне в виде страшного призрака. Он решил, что с повязкой на глазах жена не может найти себе пищи на том свете и поэтому не дает ему покоя. Вдовец умолил жреца раскопать могилу, чтобы снять повязку, но когда могила была раскопана, то обнаружилось ужасное зрелище — у жены не было головы. Как позже выяснилось, виной тому были вовсе не охотники за головами, а заезжий антрополог, который купил череп у аборигенов для музея…

Надежным способом сохранить рядом с собой благодетельного предка считались ритуалы создания для него нового, не разлагающегося тела. Для этого делали глиняные или металлические урны, оссуарии, куда складывались кости покойника.

Народы Средиземноморья и древней Европы часто предавали им антропоморфный вид или делали в виде жилища. У многих народов мира вместилищами душ предков считаются специальные статуэтки — «куклы». Римляне в могилы детей клали статуэтки богов-покровителей: Эрота и Венеры, проводников душ Орфея и Меркурия.

Африканцы конго еще при жизни человека изготавливали из камня надгробные фигурки минтади. Они хранились в семье и оберегали дом в отсутствие хозяина. В момент смерти хозяина душа вселялась в эту фигурку, которая теперь становилась его двойником. После смерти владельца статуэтку помещали на могилу.

На домашних алтарях аньи и ашанти (Гана) принято было хранить изображения усопших. Распространены также резные маски — изображения духов мертвых.

Маски в погребальных обрядах представляют как покойного, так и духов, которые провожают его душу. Погребальная маска пангве белого цвета. В Африке дух смерти имеет красивое белое женское лицо, а устрашающие зооантропоморфные образы, представляющие хтонические силы, выполняют в погребальном обряде охранительную функцию.

Вместилищем души часто считали голову. Распространенными были обычаи ритуального хранения черепов предков, а также охоты за головами, за скальпами и т. п.

В Полинезии верили, что дух умершего вселяется в манекен, увенчанный его собственной высушенной головой. После совершения погребальных обрядов черепа помещают в «домики мертвых», продолжают заботиться о них, приносят пищу, посвящают в свои мечты и планы и т. п. В Новой Каледонии умершего хоронят в сидячем положении, так, чтобы голова высовывалась из могилы; череп, лишившийся покровов ткани, используют, чтобы при помощи глины и смолы воссоздать портрет покойника.

У африканцев пангве считалось, что душа умершего продолжает скитаться среди живых в образе дикого зверя, чтобы отомстить тому, кто умертвил ее тело. В то же время рассказывают, что если отец умирал, оставив сына бедным, он мог помочь ему, пожертвовав свою жизнь на том свете. Отец превратится в тигра и позволит сыну убить себя (соответственно и свою душу), а сын продаст шкуру и на вырученные деньги приобретет жену.

Прежде чем умерший пангве последует приглашению душ предков отправиться вместе с ними в страну демиурга Нзамбе (он узнает об их присутствии во время агонии и приветствует их словами «Вот они!»), он часто существует еще некоторое время в тени деревьев, где по ночам можно слышать его шепот. Примерно через год умерший отправляется в страну Нзамбе, в честь чего родичи устраивают пир и пляски. Страна душ — счастливая местность, где живут так же, как на земле, но без земных забот. Даже злые люди получают там прощение, и каждый мертвый безмятежно счастлив.

Однако души не остаются в этой стране навечно. Когда они состарятся и одряхлеют, Нзамбе, «который не терпит ничего безобразного», выбрасывает их из страны мертвых. Они падают вниз на землю пангве, где продолжают существовать, слабые и невидимые. Но термиты чувствуют их присутствие и воздвигают в этих местах свои гнезда. Считалось, что термитники несут в себе частицу магического вещества душ мертвых, поэтому их куски использовали в качестве амулетов. Вера в то, что существует связь между термитами и душами мертвых, распространена также в Океании.

Когда термитник распадается в пыль, это означает, что и души возвратились в свое исходное состояние — пыль, из которой образовался весь мир, в том числе и живые существа. Мертвый продолжает теперь жить только в своем черепе, который семья выкапывает и держит в хранящемся в хижине барабане для черепов. К ним принято обращаться с просьбами о помощи.

Н. Н. Миклухо-Маклай рассказывает об обычае папуасов хоронить умершего прямо в его хижине, где продолжают жить родственники. Через некоторое время они отделяют череп, а от него нижнюю челюсть; этот амулет ближайший родственник умершего носит как плечевой браслет.

У народа фанг (Габон) черепа предков хранятся в особом коробе вместе с семейными ценностями. На крышке такого реликвария помещается деревянная статуэтка биери — страж либо вместилище духа предка. Количество хранимых черепов свидетельствует о древности рода. У бакота прах предков в домашнем реликварии охраняют фигурки мбулу. Чем больше черепов хранится в таком реликварии, тем знатнее семья.

Часто выкопанные из земли черепа предков расписывают красками и украшают, нередко при помощи глины придают им портретное сходство, вместо глаз вставляют раковины. Это один из древнейших известных науке ритуалов человечества. Такие черепа найдены при раскопках в Иерихоне (Палестина), и относятся они к тому периоду (7-е тыс. до н. э.), когда люди еще не научились делать посуду из глины. Один череп представляет собой удивительную реконструкцию лица при помощи гипса, фактически это древнейший образец портрета. Судя по тому, что внутри черепа были забиты землей, их извлекали из могил. Археологи нередко находят погребения, в которых покойники обезглавлены; значит, охота за головами была присуща не только «дикарям» южных морей.

Гомер, создатель «Илиады», свидетельствует, что обычай добывания черепов был не чужд ахейским героям. Отрезать голову врагу означало для ахейцев овладеть его душой, псюхе (считалось, что душа обитает в голове). Библейский Давид, поразивший Голиафа в лоб из пращи, отрубил ему голову на поле боя.

Среди европейских народов особенно развит культ черепов был у кельтов. Головы убитых врагов посвящали умершим героям — покровителям племени или предкам. Эти «трофеи» хранились прямо в домах.

Пророчествующие черепа: Мимир и Орфей

В древнескандинавской «Саге об Инглингах» рассказывается о войне двух родов богов — асов и ванов.

Заключив мир, они решили обменяться заложниками, которые должны были получить почетные места в своих новых обителях. От асов к ванам пошли Хёнир (асы пообещали, что он будет хорошим вождем) и Мимир. Хёнир получил в Ванахейме (стране ванов) причитающееся ему место вождя, а Мимир стал его советником. Но когда Мимира не было рядом с Хёниром на тинге — собрании ванов, тот не мог сам принять решения и говорил: «Пусть решают другие». Тогда ваны заподозрили, что асы обманули их и Хёнир не такой уж хороший вождь. Их гнев пал на невиновного Мимира: ваны отрубили ему голову и отправили ее к асам. Тогда Один взял голову Мимира, набальзамировал ее и произнес заклинание. Голова ожила, и теперь Один мог беседовать и советоваться с ней, ведь ее обладатель был на том свете и знал то, что было неизвестно самим богам.

Этот миф, возможно, был известен еще древним индоевропейцам, общим предкам германцев-скандинавов и греков-ахейцев.

Рассказывали, что спартанский царь Клеомен хранил голову своего друга Архонида в сосуде с медом и совещался с ней, когда нужно было принимать важные решения. Орфей не почитал Диониса, за что был растерзан служительницами этого бога — менадами; уцелела его голова, которая поплыла по реке Гебр на остров Лесбос к Аполлону, где стала пророчествовать.

В индийском мифе демон Раху, дракон-оборотень, смог приникнуть к чаше с амритой — напитком бессмертия, приняв облик бога. Но всевидящие Солнце и Луна обнаружили оборотня, и Вишну отсек ему голову. Но амрита уже попала в горло демона, и его голова стала бессмертной. С тех пор Раху преследует Солнце и Луну, стремясь заглотить их — от этого происходят солнечные и лунные затмения.

Череп мертвеца — чукотская баллада и русская былина

Известная европейская романтическая баллада повествует об убитом женихе, вернувшемся за тоскующей невестой с того света. Этнограф В. Г. Богораз, будучи в ссылке, записал у чукчей другую историю.

Некая девушка нашла в тундре череп и принесла его домой. Она заботливо уложила череп в свой вещевой мешок, временами вынимала его оттуда, ласково с ним разговаривала и улыбалась ему. Череп смеялся ей в ответ. Родители девушки заметили нечто странное, но, когда увидели, что их дочь общается с черепом, вместе с сородичами в ужасе бежали со стойбища. Девушка разрыдалась и оттолкнула череп, тот же укатился искать свое тело. Вскоре, однако, он вернулся в облике красивого юноши и молодые зажили счастливо.

Рассказы о чудесных женихах и невестах — оборотнях (вспомним, к примеру, Царевну-лягушку) широко известны в сказочном фольклоре. Представление о том, что жениха или невесту нужно добывать на том свете или в далеком тридевятом царстве, восходит к первобытным временам, когда главным правилом брака была экзогамия и невесту нужно было брать из далекого чужого рода. Череп был воплощением умершего, его духа и жизненной силы.

У суданских бокко череп был и гарантом чадородия. Через год после погребения могилу предка принято разрывать, чтобы достать череп. Его моют и помещают в специальном домике. Если женщина оказывается бесплодной, ее отец обращается к черепу: «Ты — старый отец, ты уже давно умер. Ты родил меня до того, как умер. Теперь я родил дочь. Она замужем, но не имеет ребенка. Ты — старый отец, и я прошу тебя, дай ей ребенка».

Африканцы дурру извлекают из могилы череп вождя через три месяца после погребения. Они помещают его в сосуд из тыквы, приносят домой и раскрашивают. Перед жатвой ему приносят жертву: жрец поливает череп жертвенной кровью и просит, чтобы войны протекали успешно, урожай был богатым, дети рождались здоровыми, а люди не умирали молодыми.

Непочтительное отношение к черепу могло оказаться губительным для живого человека.

Герой русской былины — новгородский богатырь Василий Буслаев прожил жизнь удальца и решил позаботиться о спасении души, отправившись в паломничество в Святую землю. На Сорочинской горе он натыкается на череп («пусту голову») и пинает его ногой. В ответ удалец слышит от черепа пророчество: там, где лежит голова умершего богатыря, там лежать и голове Василия. И правда, на обратном пути Василий с дружиной видит на горе «сер горюч камень». Надпись на камне предупреждает: кто у камня станет «тешиться-забавляться, вдоль скакать по камню, тот сломит буйну голову». Но молодец не привык прислушиваться к запретам — он скачет вдоль камня и ломает себе шею.

Камень явно закрывал вход на тот свет: перескочивший через него должен был расстаться с жизнью, оказавшись в преисподней.

Череп и каменный гость

Неблагочестивое деяние былинного героя напоминает опрометчивый поступок Дон Жуана. Истории о беспутном гранде стали распространяться в Европе в XVII веке, но отечественный историк и культуролог А. Я. Гуревич обнаружил средневековую параллель между этими рассказами.

Некий пьяница наткнулся на кладбище на череп и в шутку пригласил мертвеца к себе в гости. Череп обещал пойти следом. Испуганный хозяин попытался запереться в доме, но явившийся скелет все же заставил отпереть дом и уселся за стол. Правда, к ужину он не прикоснулся, но пригласил хоязина на восьмой день наведаться к нему в гости на кладбище. Потрясеннный пьянчужка даже принял причастие, но пошел на назначенное свидание; тут вихрь подхватил его и перенес в пустой замок, где за пиршественным столом сидел его недавний гость. Мертвец успокоил своего былого хозяина, сказав, что не причинит ему зла: он и сам в прошлом непрочь был выпить, но Господь помиловал его. Тот же ветер унес мужчину домой, но с ним произошли страшные перемены: на руках и ногах у него выросли когти, точно у орла, а лицо почернело, как у мертвого. Потрясенный пьяница стал вести благочестивый образ жизни и почил в мире.

Не так благосклонно обошелся покойник с двумя подгулявшими друзьями в литовской старообрядческой быличке.

Двое шли на вечеринку и зашли в клеть, где лежал труп. Смеху ради они подняли мертвеца и пригласили погулять с ними. Покойник ухватил шутников и отправился с ними. Когда же гуляки захотели избавиться от провожатого, тот потребовал, чтобы его отнесли на место. Они вынуждены были подчиниться. В результате мертвец задушил перепуганных им гуляк.

Лобное место и череп праотца Адама

Праотец Адам представлялся в апокрифической христианской традиции первобытным великаном. Его голова — череп — стала Голгофой, Лысой горой, на которой был возведен крест. (Вероятно, название Лобного места — пригорка на Красной площади в Москве — происходит от слова «лоб» и связано с теми же ассоциациями: рядом с Лобным местом производились казни.)

Позднейшие христианские легенды отождествили саму гору с местом погребения великана Адама.

Ангелы перенесли его тело в центр мира — Иерусалим; его череп стал Лысой горой, а внутри черепа находилась пещера, где был погребен снятый с креста Христос. Вход в Храм Гроба Господня вел через «горло» черепа Адама. Перед смертью Адам сплел себе венец из ветвей райского дерева: из этих ветвей выросли три древа, из них сделали кресты для распятия. Недаром на православных иконах у основания креста изображается череп. Кровь Христа — нового Адама — пролилась на прах Адама Ветхого как символ спасения человечества.

Представление о Голгофе как сакральном центре, откуда открывается путь на тот свет, широко распространилось в христианском мире, в том числе в православном. Средневековые русские надгробия иногда оформляли в виде плиты с тремя ступенями, которая символизировала трехступенчатую Голгофу. Надгробный крест, установленный над такой надгробной плитой, дополнял композицию. Ступени вели и к помосту биме (виме) в храме или в античном суде.

Охота за головами и череп князя Святослава

Обряд охоты за головами был знаком многим народам Старого Света. Как правило, эта охота приурочивалась к коллективным праздникам, связанным с изменением социального статуса мужчин.

Например, жителям Камеруна нужно было добыть две-три головы для погребения вождя, чтобы убитые последовали за ним на тот свет. Сохуры Новой Гвинеи устраивали охоту, когда наступала пора ставить в доме череп предка или когда юноша собирался жениться. На Суматре юноша также должен был добыть голову, чтобы получить право вступить в брак. Кава Китая должны были добыть голову при основании новой деревни и перед началом сева. Так стремились увеличить потенцию коллектива, присвоив силы чужака, сосредоточенные, как считалось, в голове.

Папуасы маринд-аним, известные своим ярким мифотворчеством, выходили на охоту за головами, чтобы дать имя новорожденному. Это было третье и главное, «головное» имя в папуасской традиции. Оно должно было принадлежать иноплеменнику, и его надо было выяснить, прежде чем он будет убит.

Практически все население древни, за исключением стариков и тех, кто не мог самостоятельно передвигаться, снималось с места и двигалось в сторону чужаков с оружием, запасами пищи, собаками и свиньями. Женщины вели во время прохода традиционное хозяйство и исполняли свой супружеский долг. Кроме того, охотники вдохновляли себя пением воинственных песен и жевали бетель.

Ночью воины окружали селение чужаков. Несколько героев врывались в деревню, остальные ждали в засаде. Несчастные, застигнутые врасплох, пытались бежать или в оцепенении ждали своей участи. Захваченные должны были произнести свое имя, но поскольку язык чужаков не был известен охотникам (к соседям, говорившим на родственных и понятных диалектах, за головами не ходили), то любое выкрикнутое слово принималось за имя, которое победитель твердил до наступления праздника. Естественно, во время охоты за головами захваченные деревни подвергались разграблению.

Головы убитых пленников отделялись бамбуковыми ножами. Кожа лица снималась, и череп очищался от тканей, которые заменялись глиной, в глазные отверстия вставляли раковины. Затем кожа вновь натягивалась и трофей коптился на костре. В завершении всего череп расписывали красной и черной краской, украшали сплетенными из луба косами.

По возвращении в деревню охотники устраивали праздник. В лагерь относили также отделенные конечности и мозг, необходимые для каннибальского пиршества. Все рассаживались вокруг голов: первый ряд составляли те, кто сам добыл головы. Каждый из них, взяв добытую голову, должен был добежать с ней до моря, криком оповещая, что она принадлежит ему (это напоминало спортивные состязания). Затем черепа выставлялись в специально построенном для этого «мужском» доме, где могли находиться лишь прошедшие посвящение воины, а после смерти человека, носившего «имя» былого обладателя черепа, — захоранивались.

Богачи-работорговцы из народа банги в Конго стремились при жизни отправить часть имущества на тот свет. Для этого всю деревню они приглашали на праздник с распитием пальмового вина. Внезапно во время пиршества одного из пирующих хватали и обезглавливали. Все остальные при этом ликовали — ведь хозяин получал слугу, который будет с ним на том свете. Череп несчастного надевали на столб возле дома хозяина, где, как правило, стояло уже несколько таких столбов…

Обезглавливание считалось самой страшной казнью: лишенный головы не мог рассчитывать даже на загробную жизнь. Недаром самым надежным способом избавиться от живого мертвеца, нападающего на живых, древние исландцы считали отчленение головы, которую прикладывали в могиле к ляжкам.

Известный этнограф-африканист Лео Фробениус приводит пример соперничества охотников за головами на Борнео (Калимантан): один из них похвалялся, что добыл четыре головы, другой утверждал, что отрезал семь. Через несколько дней самого «победителя» нашли обезглавленным.

Охота за головами, однако, не была особенностью «экзотических» южных стран. Начало русской истории оказалось связанным с той же традицией. Когда русский князь-воитель Святослав, отец Владимира Святого, был разбит греками на Балканах и возвращался в 972 году на Русь, он попал в засаду печенегов на днепровских порогах. Князь был убит, а из его черепа печенежский хан Куря велел сделать чашу, которую поднимал потом на пирах, похваляясь своим подвигом.

Куклы и культ

С культом предков связаны многочисленные изобразительные символы, самый очевидный из которых череп. Еще одним распространенным у разных народов символом предка была кукла. Полагают, что сюжеты фольклорного кукольного театра, героями которого были Арлекин и Петрушка, связаны с архаичными мистериями культа мертвых. В современном мире некогда священные символы становятся сувенирами для туристов и детскими игрушками.

У африканцев баконго, как мы уже говорили, в семье хранили каменные фигруки минтади, которые оберегали дом в отсутствие хозяина.

Одна из самых знаменитых категорий кукол, призванных воплощать дух предка, — качина, известная у индейцев пуэбло и других племен юго-запада Северной Америки. Рассказывают, что духи появились во время миграции племен: при переправе через реку дети вырвались из рук матерей и превратились в духов вод. Они основали собственное селение духов и принимают подношения людей. Хотя качина живут в горах, они способствуют плодородию — жертвоприношениями люди призывают их на поля.

Изображающие духов куклы качина различаются по атрибутам и раскраске, ведь они воплощают все явления космоса: качина солнца изображается с еловой ветвью и колокольчиком, качина пчелы — с луком и стрелами. Кроме этого, качина имеют прямое отношение к детям: они должны знать, с каким духом связана каждая кукла и понимать их символическое значение.

Обряды, посвященные качина и культу плодородия, театрализованы и включают ритуальные танцы. Посвященные в таинства культа качина могут рассчитывать на то, что в загробном мире они воссоединятся с духами качина.

Изображения мертвецов: еще о происхождении портрета

Церемонии, связанные с культом предков и — шире — с культом умерших, предполагали, как мы видели, их символическое участие в совместных трапезах, иногда в состязаниях и игрищах. В этих церемониях живые должны были выполнять роль мертвецов.

Африканцы фан во время таких церемоний брали черепа предков, воплощавшие самих умерших, и производили с ними танцевальные движения, подобно детям, играющим с куклой. Чаще для танцев использовали специальные конструкции — наголовники, в которые монтировался настоящий череп предка или деревянное изображение головы, обтянутое кожей умершего (в некоторых случаях — убитого раба). Замаскированный танцор представлял умершего сородича, и на вопросы этнографов исполнитель обрядов отвечал: «Сейчас я — мой отец!»

Искусство масок, распространенное у многих народов мира, непосредственно связано с обрядами культа предков. В Меланезии изготовляли лицевую часть черепа в виде маски, которую ряженый держал в зубах за специальную петлю. Не менее известны и посмертные маски, призванные навеки сохранить черты лица умершего. Самые знаменитые из них маски из золотой фольги, обнаруженные в микенских греческих гробницах 2-го тысячелетия до н. э. Сходные обычаи известны многим народам: серебряные маски налагали на лица умерших древние венгры Европы и кидани на Дальнем Востоке.

Египтяне, стремившиеся сберечь не только лицо, но и все тело умершего, с древнейших времен заботились о форме гроба: в начале династического периода (3-е тыс. до н. э.) на поверхности гроба с восточной стороны на уровне головы изображается пара широко открытых глаз.

Читатель уже сталкивался с совпадением обычаев у самых разных народов мира: открытые глаза изображались на надгробиях у сербов, славянского народа Балкан; русские, обметая могилы предков на поминках, говорили, что тем самым они очищают глаза дедам. Действительно, для того чтобы умерший мог видеть загробную жизнь, нужно было, чтобы глаза его отверзлись. Но когда человек умирал, глаза покойника закрывали или клали на них монеты, так как взгляд умершего может увести за собой живых.

На внутренние стенки египетского гроба наносили изображения, дублирующие те, которые находятся на стенах и потолке усыпальницы. Внутренняя поверхность крышки гроба, на которой изображалась богиня Нут, символизировала небо; нижняя — с изображением бога преисподней Осириса — землю. В эпоху Среднего царства появляется антропоморфный саркофаг, имитирующий идеальный образ умершего — мумию в маске (сах). Одна из целей мумификации — «улучшение» и сохранение земного образа. Образ на крышке саркофага — еще не портрет, но повтор идеализированного образа мумии.

Для посмертных масок используется золото, и не только потому, что этот металл не подвергается коррозии: золотой цвет символизировал загробный мир. Недаром фон византийских икон и мозаик был золотым.

В египетских верованиях элементы человеческой сущности после смерти обретают самостоятельное бытие, не лишаясь при этом возможности воссоединиться с телом, которое, став мумией, остается нетленным. Тело не должно ничего утратить, поэтому внутренности хранятся в особых сосудах — четырех канопах (ср. упомянутые оссуарии). Индивидуальный образ умершего сохраняет погребальная маска-портрет, но и она представляет собой идеализированное лицо. Во II–III веках н. э. под воздействием античной традиции на смену египетской маске приходят знаменитые файюмские портреты.

Золотые маски и файюмский портрет в наши дни стали достоянием музеев и выставлены на обозрение, но предназначались они для гробниц.

Принципиально иными были установки античной культуры, повлиявшей на египетскую в период эллинизма и римского господства. Для античности характерно было надгробие, предназначенное для публичного обзора, увековечения образа и деяний умершего (эту традицию сохранили современные европейские кладбища). Греки не возводили гробниц-храмов: мавзолеи возникли под влиянием «варварского» Востока.

Надгробные статуи мертвых в античную эпоху стилистически не отличаются от статуй живых, которые в архаической Греции изображались с улыбкой, символизирующей живого, «настоящего» человека. На греческих надгробиях супружеские пары изображаются пирующими и мирно беседующими — в загробной жизни человек обретает покой. Лишь выпавшая из рук изображенного чаша иногда свидетельствует о том, что жизнь оставила тело.

Римская культура с ее доминантой — писаным правом — стремилась увековечить образ и деяния умершего не только в портрете, но и в надгробных речах, которые непременно произносились на похоронах, записывались, а затем хранились в семейном архиве. Бюсты покойных устанавливались в нишах надгробных сооружений. Восковые бюсты предков хранились в специальных нишах дома — их выносили во время похоронных церемоний (предки сопровождали к погребению нового покойника, увековечивая его память и место в череде поколений). Умерший должен был упокоиться в отведенном ему месте. Тайны загробного существования не были доминирующими в этой культуре: Гермес, которому известны были все пути, должен был проводить умершего в царство Аида, братья Гипнос и Танатос — Сон и Смерть — помогают при переходе в инобытие.

Не только Рим заботился о посмертном увековечении облика предков: целая портретная галерея буддийских лам была создана бурятскими скульпторами уже в Новое время (XIX–XX вв.).

Эпикурейство было расхожим жизненным кредо: близ Боскореале был найден серебряный кубок, на котором изображены скелеты, воплощающие грехи и прижизненные радости. Один из скелетов держит кошель с деньгами (под ним подпись: «зависть»). Другой показывает своим собеседникам бабочку — воплощение человеческой души. Рядом скелеты меньшего размера, которые играют на лире и хлопают в ладоши. Но это еще не пляска смерти — устрашающий сюжет нового европейского искусства. Надпись на кубке гласит: «Наслаждайся жизнью, пока жив, потому что будущее неопределенно».

В конце языческой эпохи, в III веке н. э. (христианство было провозглашено официальной религией Римской империи в IV веке), традиции искусства меняются: на саркофагах композиционный центр занимает изображение тяжелой двери, ведущей в царство Аида, она приоткрыта, но видений загробного мира нет. Тайна вечности начинает выступать на первый план, экстериоризируется. Индивида перестала удовлетворять идея бесконечной череды поколений и вечного мемориала с портретными изображениями. Появилось желание узнать, что ждет там — за гробом.

Инициации — обряды посвящения юношей в состав возрастного класса взрослых мужчин-воинов — были главным праздником-таинством в первобытном обществе. Считается, что эти обряды совершали над посвящаемыми мифологические первопредки, культурные герои времен сотворения мира. Первопредками рядились взрослые мужчины племени. Выполняемые ими обряды были запретны для детей и женщин; их образы — маски ряженых — должны были пугать непосвященных, ведь первопредки являлись с того света… Инициации принято также именовать обрядами перехода, ведь они символизировали переход из одного состояния в другое. Собственно, такими же обрядами были и другие ритуалы жизненного цикла — родины, женитьба и смерть.

В. Я. Пропп заметил, что и сюжет волшебной сказки связан с такой инициацией: ее герой должен был пройти испытание в лесном доме — избушке на курьих ножках у Бабы-яги, которая могла быть добродетельным предком для одних и опасным мертвецом-людоедом для других. Прошедший испытание получал возможность добыть для себя невесту в тридесятом царстве.

Ряжения были первыми театральными представлениями, в которых различались непосвященные (зрители) и посвященные (актеры) в мифологические тайны племени. Что испытывали сами ряженые, верили ли они, что они перевоплощаются в первопредков или предков (как во время церемоний культа предков)? Как бы то ни было, в традициях разных народов считалось необходимым регулярно устраивать представления с ряжеными. Их маски были одновременно страшными и смешными, гротескными, соединяющими несоединимые черты человеческих и чудовищных созданий.

Но главным в первобытном культе предков, что повлияло на развитие всей культуры, было обожествление, наделение сверхъестественными качествами конкретного человека — прародителя, предка, оказавшегося «агентом» своих потомков в потустороннем мире.

Генеалогии — перечни предков — стали основой истории, которая описывала деяния реальных людей, а не богов или мифологических культурных героев — создателей мира. Их изображения, призванные увековечить облик предка, стали основой портрета и реалистического искусства. Манекены, изображавшие умерших, посмертные маски, куклы, наконец, сами портреты, которые были атрибутами похоронных и поминальных церемоний, стали основой театрализованных представлений и театра, в том числе кукольного.

Происхождением основных явлений и сюжетов мировой культуры занималась О. М. Фрейденберг — известный отечественный филолог, культуролог, антиковед. Она считала, что архаичные кукольные представления, в том числе рождественские сцены в вертепах, райках и т. п., восходят к церемониям, связанным с выставлением покойника во время погребального или поминального пира. Некогда это был сам покойник, выставленный для прощания на столе. Стол был и местом трапезы (вспомним обычай угощения «дедов» у славян). У римлян известен был обычай выносить к пиршественному столу серебряную куклу мертвеца — лаврия, которая была марионеткой и могла подражать движениям мимов, увеселявших пирующих.

Мертвецы во время таких ритуалов «приглашались», а затем «изгонялись» на тот свет. Уже говорилось, что они напоминали чучела, которые изготавливались на карнавал или масленицу; им оказывались почести, а затем их «изгоняли» и уничтожали — сжигали, топили, разрывали на части. Чучело при этом везли на телеге, иногда на символическом средстве передвижения — корабле с колесами, корабле, поставленном на сани, и т. п. Точно так же и повозка небесного божества, как считалось, должна была совмещать судно (ладью) и колесницу, ибо солнце могло садиться за море и по подводному потоку, реке загробного мира, выплывать наутро на небосвод.

Смерть героя отождествлялась в мифопоэтической традиции с заходом солнца: когда тело убитого Патрокла возлагают на погребальное ложе, небесная богиня Гера заставляет солнце до времени погрузиться в волны океана. Русский книжник XIII века, рассказывая о смерти князя Александра Невского, сетует о том, что закатилось «солнце земли Суздальской». Пребывание небесного (солнечного) божества в загробном мире, когда оно оказывалось «покойником» и было скрыто от глаз людских, ассоциировалось в храмовой архитектуре с тайная тайных, закрытой от глаз верующих алтарной преградой или занавесом частью храма. Здесь, в алтаре, располагался стол, или престол, на котором совершалось жертвоприношение.

В христианской традиции, синтезировавшей обычаи римского мира и многих других народов, престол был одновременно столом, на котором располагался снятый с креста и принесенный в жертву мессия, и трапезным столом, на котором приготовлялась причастная трапеза, символизировавшая повторяющееся жертвоприношение божества. В ранней христианской традиции крипта — скрытый под землей склеп, где хранились останки мучеников за веру, — была местом собраний и приготовления причастия, «тела Господня». Недаром храм Гроба Господня остается главной святыней христианского мира.

Пир и погребальное ложе, смерть и воскресение (воскрешающая трапеза) совмещались во многих традициях. В Риме ниши с портретами предков устанавливались во внутренней, сокровенной, части жилища. Эта планировка напоминала устройство вертепа или ларца — многоярусного ящика с куклами, который носили с собой колядующие. В нишах верхнего яруса вертепа располагались божественные персонажи, низ представлял преисподнюю, где появлялись черт и смерть. Наверху разыгрывались евангельские сцены поклонения волхвов младенцу Иисусу, родившемуся в яслях (вертепе), избиение младенцев по приказу царя Ирода. В конце представления смерть и черт утаскивали Ирода вниз, в преисподнюю.

Вертеп одновременно воплощал храм (иногда и оформлялся в виде храма) и был сопоставим с ветхозаветным ковчегом, обителью божества, перенесенным во время исхода евреев из Египта и помещенным в святая святых Соломонова храма.

Почему же погребение, точнее надгробие или погребальное ложе (часто надгробия и изображались как погребальные ложа), оказывалось центром священнодействия даже в сниженной, театральной культуре? Во многом потому, что покойник как раз и был тем проводником, или «медиатором», который осуществлял связь между этим и тем светом.

Игра в козу и античная трагедия

Самые торжественные процессии со святынями включали элементы игры, театральности и веселья. Недаром святой царь Давид плясал перед ковчегом завета, когда его вносили в Иерусалим. Колядники, ходившие у славян на святки с ковчежцем-вертепом, также придавались веселью, и среди них были ряженые, в том числе зверями (козой, конем, туром, медведем, журавлем и т. п.) и предками («дедами» и «бабами»), чертями и покойниками, а также самой смертью. Сам обход селения ряжеными должен был приносить изобилие в дома, за это ряженым давали дары, правда как пришельцам с того света — через печное или дымное оконце.

Веселящиеся во время календарного праздника смерть и покойники — характерная черта народной культуры, восходящая к родоплеменной архаике, ведь для рода смерть была лишь обновлением — заменой стариков предков на молодых потомков. Недаром ряженые разыгрывали шутливые интермедии с мотивами смерти и чудесного воскресения покойника. Центральным персонажем таких представлений была «коза» — ряженый в вывороченную мехом наружу шубу с рогами. Коза должна была обеспечить плодородие («где коза ходит, там жито родит» — пели ряженые), смерть и воскресение козы воплощали смену календарных циклов — воскресение природы.

Здесь нельзя не вспомнить о происхождении древнегреческой драмы, прежде всего трагедии (дословный перевод этого термина — «песнь козлов» или «песнь о козлах»). Она восходит к оргиастическим мистериям в честь Диониса-Вакха дионисиям, или вакханалиям, персонажами которых были козлоногие сатиры, а главным героем — воскресающий бог Дионис в обличие козла, растерзанного и съеденного на причастной трапезе противниками олимпийских богов титанами. Формально этот козел напоминает жертвенного агнца — младенца в христианской мистерии причастия телу Господню, но библейская традиция отделяет агнцев от козлищ: козел отпущения, воспринявший грехи общины, предназначался Азазелю, главе падших ангелов, обитателю ада.

Дионисии, вакханалии и прочие античные — языческие — мистерии воспринимались христианством как бесовские игрища и проклинались на Вселенских соборах. Фольклорное ряжение, ритуальное пьянство и прочие действа церковь считала продолжением языческих дионисий. Черт сопровождал и славянских ряженых с козой.

В славянских верованиях, как и в верованиях других народов Европы начиная с античной эпохи, святки — время солнцеворота с зимы на лето. Это самые темные и опасные дни в году, когда открыты ворота преисподней, откуда вырываются на свет божий мертвецы и нечистая сила. Что заставляло людей не укрываться от демонов, а, напротив, имитировать ряжением их приход, зазывать на ужин мертвецов, пусть даже и в виде предков, Мороза и т. п.?

Ряжение и механизмы оборотничества

В важные календарные периоды люди стремились заручиться поддержкой предков — агентов в потустороннем мире, понимавших нужды и язык живых людей. Образы покойников, «дедов» и самой смерти среди ряженых понятны, но что заставляло людей рядиться зверями? Давнее тотемическое прошлое, когда родовая группа верила в родство с теми или иными представителями животного мира и те считались первопредками?

Действительно, тотемические мифы многое объясняют в происхождении сюжетов жертвенной причастной трапезы. У папуасов есть рассказ о юноше, рожденном тотемом-свиньей и воспитанном людьми в деревне.

Однажды на охоте люди убили диких свиней — родичей юноши, и тот, собрав кости родичей, ушел от людей в горы, где воскресил животных. Люди же, захватив пленных, собрались устроить каннибальскую церемонию. Тогда юноша предложил обменять пленных на диких свиней: так был установлен обычай ритуального поедания тотемного животного и одновременно исчерпан конфликт, возникший между человеческими коллективами.

Сходный миф, повествующий о прекращении практики человеческих жертвоприношений, есть в Библии. Когда праотец Авраам, повинуясь воле Господней, собрался принести в жертву сына Исаака, смилостивившийся Господь послал ангела, указавшего Аврааму на овна, запутавшегося рогами в кустарнике.

Вспомним также историю прекращения убийства стариков в славянской традиции, но там жизнь жертвы спасла мудрость предка, а не замена на жертвенное животное.

Не только жертва служила средством обмена с миром сверхъестественного. Из потустороннего мира добывались или приходили супруги (вспомним миф про Орфея). Тотемические первопредки являлись к женщинам в человеческом, а не животном облике. Иногда первопредок-дема (как считали папуасы) уводил жену в свой потусторонний мир, а сам оказывал благодеяния ее сородичам — людям, снабжая их пищей. Часто такие чудесные супруги имели облик змеи, что напоминает о библейском змее-обольстителе. Пока первопредки жили как люди и среди людей, их брак считался нормальным, но если дема уводил супругу в горы, в мир «природы», то возникал конфликт. Если люди убивали змею-дема, тот в ответ налагал на них тотемические запреты, заставляя соблюдать ритуалы.

В евразийской традиции тотемическим супругом чаще всего оказывался медведь. Недавно в одном из ярославских курганов X века археологи нашли могилу двух женщин. Рядом с одной из них, девочкой 11–13 лет, были обнаружены остатки настоящей медвежьей лапы, на палец которой был надет серебряный перстень с сердоликовой вставкой. Эта уникальная находка позволила исследователям предположить, что перед нами древнейшее свидетельство «медвежьей свадьбы», широко распространенного мифологического сюжета о женитьбе медведя на девушке из человеческого рода.

Мордовская песня рассказывает о девушке, которая пошла по грибы, заблудилась и была унесена медведем в его дом. Там она занимается хозяйством, печет пироги и рожает от медведя детей. Наконец, она решается навестить родителей и берет с собой «мужа». Сама она заходит в избу, а медведя оставляет на дворе, но братья лесной жены убивают зверя. Сестра проклинает их — ведь они оставили ее без мужа и кормильца.

В русском фольклоре Верхнего Поволжья сохранились эти же мотивы: на свадьбах ряженые медведями валили на пол девушек, мазали их сажей, а сама «молодая», невеста, именовалась медведицей. У мордвы одна из родственниц молодых встречала их обряженной в вывернутую наизнанку шубу — изображала медведицу.

У народов Евразии медведь выступал как предок: в честь убитого медведя устраивался праздник и пир, в котором символически принимал участие он сам (вспомним Диониса в облике козла).

Но вернемся к змеям-дема. У папуасов арапеш некий юноша уводит девушку в мир духов, где сам принимает облик змеи. От него похищенная жена рожает змеенышей. Змеи уходят на ночь, оставляя в своем селении только шкуры. Очевидно, они являются в селения людей в человеческом облике. Женщина хочет вернуться домой, и с помощью своей умершей бабки, которую она встретила в мире духов, жена убивает змея и рожденных от него змеенышей, сжигает змеиный дом, шкуры и бежит домой, где сородичи с большим трудом возвращают ее к нормальной жизни. Здесь мир природы и первопредков совпадает с миром духов и загробным миром. Нормальное состояние дема в этом мире — звериное, он змея. В человеческом мире он — оборотень, принявший облик юноши. Его похищенная, то есть добытая незаконно, жена стремится вернуться к своему человеческому состоянию.

Проникновение существ с того света в мир живых не всегда приводит только к конфликту. Иногда между двумя мирами устанавливается контакт: в мифологические времена это брачные отношения, отношения обмена, в исторические, «реальные», времена — это ритуальные отношения, обмен жертвами. Урегулировать эти отношения можно, приняв существ иного мира в своем. Обряды самых архаических народов, австралийцев и папуасов, имитируют приход ряженых первопредков в мир потомков. Во время этих праздников устраиваются пиршества и демонстрируется изобилие, достигнутое благодаря нормальным отношениям с миром потустороннего — миром первопредков и природы. Также совершается перераспределение имущества между первобытными коллективами.

Умершие являются участниками обмена между двумя мирами: они повторяют путь первопредка — первого умершего, отправившегося на тот свет. У папуасов маринд проводник души умершего появляется в мире людей в облике насекомого: за духом умершего является дема-птица Симб в виде мухи: она подает сигнал ушедшему из тела духу о начале загробных странствий. Это существо напоминает иранского демона смерти Насу, который является к телу в виде трупной мухи, чтобы осквернить его и завладеть душой. Однако в иранской мифологии, где противопоставлены миры добра и зла, этот демон является с севера, со стороны злых духов, и его следовало отгонять чтением священных текстов и при помощи «четырехглазой», то есть с пятнами над глазами, собаки.

У маринд проводник указывает душе путь на восток, куда сначала должен следовать умерший: там духи превращаются в различных животных: змей, ящериц, оппосумов — и в таком виде отправляются обратно на запад, в селение, где невидимо присутствуют на погребальном пиршестве. Зооморфное состояние было, таким образом, переходным: в виде животного покойник мог еще появиться в мире живых. Но после этого он отправляется дальше и достигает конечного пункта — загробного мира на западе, где снова обретает человеческий облик.

Мертвые, однако, остаются привязанными к своему дому и могут обитать в селении в облике крыс или других животных, птиц на окрестных деревьях. Им приписывают ночные шумы, иногда выносят еду. Изве-стен и ритуал изгнания духов умерших из деревни в море, где их призывают превратиться в морских животных и обрести таким образом прочное пристанище в ином мире. Нельзя убивать животных, обитающих возле кладбищ, ведь это могут быть души умерших.

Отношения между этим и тем светом закономерно сводятся к отношениям обмена. Предки у папуасов обеспечивают урожай, охраняют огороды, загоняют дичь для охотников. Во время охоты, устанавливая ловушки, следует перечислять названия деревень загробного мира — так примитивная «божественная комедия» превращает лес в культурное пространство. В папуасском мифе о происхождении человека в людей превращаются дикие свиньи, попавшие в ловушки, расставленные первым культурным героем. Сами же ловушки становятся селениями.

Правила обмена соблюдают и охотники Сибири: останки убитого и съеденного на празднике медведя хоронят возле селения, а задранного медведем охотника хоронят в лесу — там он сам превращается в медведя. У южноамериканских индейцев бороро любая смерть воспринималась как ущерб, нанесенный природой. Он возмещался посредством коллективной охоты: добыча считалась долгом, который природа вернула покойному и коллективу.

Все это делает необходимым регулярные контакты с умершими предками, воплощающими связь с тем светом и неосвоенным природным миром. Для этого умерших призывают в селения при совершении календарных ритуалов. У папуасов киваи во время церемонии, призванной обеспечить удачную охоту на дюгоней, ряженые, маскированные листьями и травой, появляются с западной стороны, из загробного мира. Они представляют разные категории духов от недавно умерших, которых должны кормить в деревне родственницы, до зооантропоморфных чудовищ в масках крокодилов и рыб. По окончании церемонии и охоты ряженые снова уходят на запад под причитания женщин.

Неритуализованное вторжение духов умерших приносит вред коллективу. У соседей папуасов — меланезийцев — духи могут покидать загробный мир в облике ворон, которые, долетая до бананов, превращаются в людей и уничтожают урожай (вспомним загробное наказание любителя бананов).

Резные деревянные изображения умерших, сходные у многих народов бассейна Тихого океана, сочетались с изображениями животных. Эти композиции символизировали включенность умерших в мир природы, которому они придавали человеческий вид, делали доступным для человеческой деятельности.

По представлениям бети (Южный Камерун) деревни, где находятся умершие, расположены под землей, ниже их родных деревень. Там умершие точно так же ведут хозяйство, обрабатывают землю. Как и живые, они передают послания при помощи барабанов. Призывный рокот барабана в царстве мертвых может слышать только умирающий; до живых звуки из подземных деревень не доносятся. Лишь немногим доводится побывать в деревне умерших. Существует много преданий об охотниках и героях, которые, заблудившись, оказывались в ином мире, а затем возвращались и рассказывали людям об увиденном. К тому же умершие обладают столь тонким обонянием, что сразу обнаруживают непрошеных гостей. Напротив, призраки умерших часто посещают родные деревни невидимыми или в облике леопарда, шимпанзе, гориллы, даже слона либо мелких животных и птиц. Опасаясь, что среди птиц находятся недавно умершие родичи, бети не разрушают гнезд вблизи своих деревень.

Таким образом, опасным для живых оставался бродячий покойник — мертвец, который возвращался в мир в своем обличье. Он должен был оставаться в загробном мире. Ряжение, выделявшее пришельцев с того света, было необходимым для живых символическим поведением, позволявшим урегулировать отношения с загробным миром и природой.

Тайные союзы и обмен дарами с тем светом

Обряды тайных союзов, связанные с обрядами посвящения — инициациями, во многом восходили к тем же традициям ряжения и тотемическим мифам. У меланезийцев основателями союза Тубуан (дук-дук) считаются предки: первые члены союза родились от связи самки казуара с мужчиной. Считается, что тайны союза посвященным раскрывают некие старухи, появляющиеся ночью и играющие на бамбуковых дудках. Точно так же, играя на дудках, появляются перед непосвященными ночью и ряженые члены тайного союза, воплощающие мертвецов (слово тубуан, или дук-дук, и означает мертвых). Ряженых при этом называли «птицами» в соответствии с мифом о первопредках союза.

Ряженые члены тайных союзов — мужчины, руководимые вождями, — вымогали подношения у непосвященных. Эти дары должны были обеспечить дарующему благополучие на том свете (а принимающему — на этом). Считалось, что на том свете умерший будет владеть тем количеством свиней, которое он принес в жертву. Загробного благополучия достигал лишь тот, на чьих похоронах приносились богатые жертвы. Бедняк не получал доступа в загробный мир и вынужден был после смерти, как зверь, скитаться по лесу и пугать живых.

Тробрианцы считали, что дух умершего, не обеспеченный погребальными дарами, превращался в рыбу. По верованиям меланезийцев острова Малаита, духи богатых и выдающихся людей на том свете питаются белыми муравьями, в которых превращались духи рядовых смертных. Племена соседней Индонезии верили, что погребенные без должных ритуалов становились оводами или превращались в животных и растения (о переселении душ речь пойдет ниже). Но очевидно, что, в противоположность тотемическому мироощущению, животное теперь считают низшим существом по сравнению с человеком.

У африканцев сенуфо собственно похоронный обряд начинается после визитов родственников, друзей, ровесников в дом умершего. Первым появляется хор певиц, исполняющих хвалебные песни, посвященные событиям жизни покойного. Они обходят место, где лежит покойник, и жилой квартал. При этом звучат гонги и барабаны. Затем из священной рощи появляется группа играющих на ритуальных инструментах членов тайного общества поро. Во главе процессии две фигуры, они приближаются к умершему, приветствуют его, а затем обходят дворы, собирая подношения. После этого появляются трое ряженых в антропоморфных масках, которые тоже обходят дома, собирая дары и раздавая благословения от имени Древней матери и предков. Вечером все собираются у костров и до рассвета слушают певцов и рассказчиков.

В утро похорон наблюдающие за исполнением обрядов возвращаются в священную рощу для подготовки главного ритуала с участием зооморфных масок-шлемов тайного союза поро. Гонги и барабаны исполняют мелодию, предупреждающую, что поро направляется в деревню. Двое ряженых, знающие «язык мертвых», издают особые звуки. Тело помещают в центре двора. Следует серия маскарадов, в которых главная роль принадлежит большим деревянным зооморфным маскам. Наиболее могущественной считается маска-шлем, которая синтезирует черты буйвола, кабана, антилопы, обезьяны и крокодила и изгоняет духов — пожирателей душ. Во время танца ряженый в эту маску трубит в рог и изрыгает огонь.

В заключительной части погребальной церемонии участвует похожая маска. Она отбивает для усопшего мелодию на барабане Древней матери, а стоящие вокруг танцоры в антропоморфных масках исполняют погребальные песни. Затем появляется зооантропоморфная маска союза кузнецов с оскаленной крокодильей пастью, бивнями бородавочника и двойным навершием в виде фигурок калао. Она подходит к ритуальному центру и звонит в железный колокольчик, созывая духов.

После этого процессия с телом направляется к священной роще. Здесь маски вновь окружают тело и разыгрывают сцены бичевания в память о страданиях, которые умерший переносил ради своей общины. Когда все необходимые действия совершены, усопший может вернуться в «страну древних». Несколько масок и посвященные поднимают тело и бегом несут его к могиле, где под бой барабанов его помещают в горизонтальную подземную камеру и закладывают вход.

Животные и зооморфные маски считаются символами того света и космических сфер. Эта символика воплощает универсальное представление о Мировом дереве, разделяющем и соединяющем землю (преисподнюю) и небо. «Верхний» мир воплощают птицы, «средний», как правило, копытные животные, «нижний», хтонический, мир и связанную с ним водную стихию — змеи и рыбы. У народов Западной Индонезии и Малайзии символом «верхнего» мира является птица-носорог — воплощение мужского начала и космического порядка. Подземный и водный мир символизирует змея, располагающаяся у корней Мирового дерева и связанная с женским началом и хтоническими силами хаоса.

Эта мифология развита и у индонезийских даяков-нгаджу. Все зоны космоса объединяют с миром людей духи предков. Умершие превращались в ястребов или водяных змей. В погребальном обряде использовались деревянные гробы, оформленные в виде птицы-носорога или водяной змеи. Гроб в виде птицы использовался для женщин, а в виде змеи — для мужчин. Считалось, что умершие на пути в загробный мир проходит все зоны космоса и соединяются на том свете в единой общине предков, воспроизводившей общину живых.

В жизни общин живых существовали праздники обмена дарами и услугами: в деревню, устраивающую пир и сооружающую символическую модель Мирового дерева, являются гости из соседних деревень — ряженые, изображающие предков в зооморфных или растительных масках. Между гостями-«предками» и хозяевами затевается ритуальное сражение: хозяева стремятся загородить вход в деревню и спасти от разрушения космический символ. Мировое дерево, однако, уничтожается: в ритуальном состязании с выходцами с того света следует проиграть: существа иного мира требуют удовлетворения от живых. В мифах даяков это ритуальное сражение ассоциируется с космической битвой двух птиц-носорогов. Их борьба символизирует начало нового календарного и космического цикла.

Таким образом, ритуальная битва, смешение представителей двух миров и привнесение хаоса в космический миропорядок — это залог регулярного обновления космоса и природы. Характерный для большинства календарных, особенно новогодних, празднеств ритуальный хаос, смешение элементов того и этого миров, оргии и т. п. в конце праздника сменяются четкой дифференциацией элементов своего и чужого миров.

Мировое дерево, лабиринт и ворота мертвых

Индонезийцы Серама рассказывают миф о маленькой девочке (своего рода Дюймовочке).

Амета, один из первых людей, убил на охоте свинью, на клыке у которой висел кокосовый орех. Охотник посадил орех в землю. Когда из ореха стала расти пальма, Амета полез на нее за цветами и порезался. Его кровь попала на цветок, а из цветка появилась маленькая девочка, которую Амета назвал Хаинувеле — «стебелек кокосового ореха». Это существо было настолько чудесным, что даже ее испражнения превращались в драгоценный китайский фарфор.

Завистливые люди не могли стерпеть этого: они устроили праздник тайного союза с танцами и в центр девятиступенчатого спиралевидного лабиринта посадили Дюймовочку, чтобы получать от нее подарки. Праздник длился несколько дней и в последнюю ночь они столкнули девочку в яму и затоптали ее. Амета разрубил тело жертвы на две части: одну захоронил, а другую расчленил и закопал члены в земле; из них возникли клубнеплоды, которыми с тех пор питаются люди. Руки девочки охотник отнес к богине смерти Мулуа Сатене и потребовал у нее суда над людьми.

Богиня заставила людей проходить сквозь ворота девятиступенчатого спиралевидного лабиринта. К тем, кто прошел испытание, богиня прикасалась рукой первой смертной Хаинувеле и превращала в смертных людей. Те, кто не прошел лабиринт, превратились в зверей и духов. Сама богиня удалилась на гору Салахуа, где принимает души умерших: на смену умершему она рождает новую душу.

Лабиринт считался путем первопредков и путем в загробный мир у многих народов Евразии. Греческий лабиринт с Минотавром был символом смерти (хотя Тесей успешно прошел инициацию при помощи нити Ариадны и убил чудовище). В христианском средневековом искусстве лабиринт был символом храма и пути в рай [12] .

Универсальные космические символы — Мировое дерево (первая кокосовая пальма в индонезийском мифе), лабиринт и, наконец, ворота не только символизировали путь на тот свет. Они означали, что при правильном распределении живых и мертвых, людей, зверей и духов правильно будет функционировать весь космос и его актуальный центр — селение живых, где во время праздников возводилось Мировое дерево и осуществлялись связанные с ним ритуалы. Недаром идея суда — справедливого распределения судеб всех существ — свойственна уже архаичному индонезийскому мифу (о загробном суде речь пойдет специально).

Многочисленные обряды, связанные с погребением и поминовением умерших, обусловлены стремлением установить и упорядочить отношения с загробным миром и миром сверхъестественного. Залогом этих отношений, призванных обеспечить порядок в космосе и жизни коллектива, были нормальные отношения с предками, агентами людей в мире потустороннего. Могилы предков, «отеческие гробы» и их разнообразные портреты были гарантом присутствия предков среди потомков, символом единства человеческого коллектива, живых и мертвых.

Вместе с тем смерть и стихийное, не определяемое ритуалом, вторжение иного мира в мир живых считалось опасным. Мертвец представлял собой угрозу со стороны мира сверхъестественного, поэтому его нужно было отправить на тот свет, где он, благодаря ритуалам, должен стать благодетельным предком.

Очевидно, что это противоречие в культе мертвых во многом предопределило противопоставление тела и души. Душа, или дух, отправляется на тот свет, тогда как тело остается погребенным — сохраненным в могиле, которая часто оформлялась в виде загробного жилища. Мертвое тело не было одушевленным, поэтому в верованиях народов мира, в том числе у римлян, часто существовали представления о двух душах, одна из которых, как римский гений или анима, продолжала загробное существование, а другая, как римский анимус, в первоначальных верованиях прекращала существование вместе с жизнью. Но и анимус нашел загробное существование с распространением культа манов, о котором уже шла речь.

Душа — дыхание

Тот факт, что смерть наступает в момент, когда прекращается дыхание, с древнейших времен приводил людей к мысли, что дыхание и есть воплощение души. В языках славян и других народов слова «душа», «дух» родственны слову дыхание, как и «анима» у римлян, «псюхе» («дуновение») и «пневма» у греков, «нефеш», «нешема» у евреев.

Дыхание, вызывавшее колебание воздуха, ассоциировалось и с ветром: библейский Дух Божий, что веял над водами в начале творения, назывался «руах», что значит «ветер». И анима и нефеш означали не только одушевленность, но и самую жизнь, ибо с душой жизнь покидала тело. Отсюда соотнесение души с жизненно важными органами и тканями — сердцем и кровью. В Библии синонимичны выражения «от всего сердца» и «от всей души». У гомеровских героев душа отлетает из тела вместе с кровью, сочащейся из смертельной раны. Аристотель признавал, что сердце является средоточием души, хотя не менее распространенным было убеждение, что средоточием души, разума и психических свойств является мозг, о чем свидетельствует, в частности, культ черепов.

Синтезом этих представлений стало учение Филона Александрийского о том, что разум гнездится в голове, мужество — в груди, вожделение — в желудке. Телесная душа гомеровских героев связана с грудью, сердцем, диафрагмой; она исчезает после смерти с уничтожением тела. Псюхе сохраняет целостный облик, но не обладает самостоятельным разумом и памятью — это лишь эйдолон (идол, изображение) человека.

Дикая охота и души в вихре

Представления о душе как дыхании и ветре повлияли на сложение европейских мифов о новогодних бурях как о вырывающихся с того света в самые темные ночи года воинствах мертвецов и нечистой силы.

Скандинавы верили, что сам Один — глава богов — со своими загробными дружинами скачет по ненастному небу. В кельтской традиции сохранилось предание о короле Артуре, который преследовал сеющего смерть чудовищного вепря. В новейших легендах даже кровавый гений Наполеона возглавлял эту дикую охоту.

В славянских поверьях вихрь — это воплощение души нечистого мертвеца (самоубийцы), колдуна или вместилище черта, едущего на свадьбу. Завывание ветра в печной трубе — взывание неприкаянной души о поминовении. В русских причитаниях дочь умершей призывает:

В греческих верованиях души умерших представляются вихрем призраков вокруг Гекаты; призрак Ахилла под Троей также появляется в сопровождении вихря.

Отделяемая и телесная душа

Представления о душе в архаических верованиях связаны с наблюдениями за психической деятельностью человека. Особо значимым считалось состояние сна: сновидения свидетельствовали о существовании потусторонней реальности. Считалось, что душа человека способна покидать тело во время сна или транса, в который впадал шаман во время камлания, и видеть далекие страны, в том числе тот свет.

Душа главы скандинавского пантеона Одина могла принимать разные телесные формы: пока тело его лежало бездыханным, дух в облике разных животных странствовал по всем мирам, оказываясь то орлом в небесах, то змеем в преисподней. Да и слуги Одина: вороны Хугин и Мунин и волки Гери и Фреки — были не чем иным, как воплощениями его духа и мысли, которые носились по всему свету, принося богу известия из всех миров. Недаром героические потомки Одина — Вёльсунги — не только носили «волчье» имя, но и сами превращались в волков, как берсерки, наделенные медвежьим и волчьим яростным духом. Один из таких героев, Бёдвар Бьярки по прозвищу Медведь, мог лежать недвижим в своей палатке во время боя. За него сражался огромный медведь, его дух-двойник фюльгья.

В «Книге о взятии земли» — заселении Исландии — рассказывается, как два поселенца поспорили о границах своих владений. После этого соседи видели, как медведь сражался в этих владениях с быком, а наутро два соперника выглядели измученными, как выглядит шаман после борьбы с духами, которую он ведет находясь в состоянии транса.

Итак, оборотничество было уделом не только богов, берсерков и ведьм, и странствовать по разным мирам мог дух не одного Одина. В исландской «Саге о людях из Ватнсдаля» три саамских шамана обещают герою отправиться из Норвегии в Исландию и найти там потерянное им изображение бога Фрейра. Для этого их надо на три дня запереть в хижине и не поминать их имен. Саамы действительно попали в Исландию, не покидая Норвегии, и впоследствии подробно рассказали нанявшему их герою, что они там видели.

Саамы, как и другие северные соседи скандинавов, финны и биармы, славились колдовскими и шаманскими способностями. В Скандинавии это было занятие ведьм. Недаром Белое море называлось в сагах Гандвик — Колдовской залив. Сам Один в «Речах Высокого» говорил, что знает заклинание, которое не позволяет ведьмам, оставившим свое тело, вернуть себе прежнее обличье.

Зооморфные двойники в верованиях скандинавов были у каждого человека. Их могли видеть люди с «двойным зрением» — провидцы. Явление таких двойников считалось знаменательным событием. В одной из самых известных саг об исландцах, «Саге о Ньяле», герой которой был сожжен в своем доме врагами, его жена видит козла, лежащего в луже крови перед домом. Она говорит об этом Ньялю, но тот не видит никакого козла. Это фюльгья — воплощение души Ньяля — предвещала его смерть.

Многим народам мира известно поверье о внешней душе, которая могла покидать тело, пока человек спит. Европейский хронист Павел Диакон рассказывал историю о франкском короле Гунтрамне.

Утомившись во время охоты, он уснул в лесу, положив голову на колени слуге, и тот увидел, как изо рта спящего короля выползло некое существо, похожее на ящерицу. Ящерка хотела переползти через протекавший вблизи ручей, и верный слуга помог ей в этом, положив через ручей свой меч. Тогда зверек проник в неглубокую щель в горе, а через некоторое время возвратился по мечу и снова заполз в рот короля. Гунтрамн же, проснувшись, рассказал, что видел чудесное видение: во сне он отправился через какую-то реку по железному мосту, поднялся на высокую гору и обнаружил там много золота. Слуга же поведал о том, как видел странствующую душу короля. Гору разрыли и, действительно, нашли там древний клад.

Душа и пар

В славянских поверьях душа покидает тело человека в виде ветерка, пара, дыма или в зооморфном образе бабочки или какого-либо хтонического животного. В теле человека душа располагается в голове, в груди, в животе или в сердце. Благодаря ей человек чувствует тепло и холод, радость и боль, но вот питается она не обычной пищей, а паром, что идет от горячих блюд. Паром, по мнению славян, одушевляется тело животных и иноверцев.

Душа у ведьм и колдунов способна покидать недвижимое тело в зооморфном облике, чтобы творить зло, но если изменить положение тела ведьмы, ее душа не найдет обратной дороги и будет летать вокруг, оборачиваясь мухой, курицей и т. п.

Служители нечистой силы в верованиях украинцев и поляков считаются двоедушниками: они имеют не только человеческую, но и демоническую душу. Демоническая душа позволяет им становиться оборотнями, душить по ночам людей, нападать на них в облике волка (так называемые волкодлаки, или волколаки). Кроме этого, двоедушники могли влиять на атмосферные явления: отводить грозовые тучи и град от своего села или насылать засуху.

Считается, что у двоедушников еще и два сердца, а распознать их можно по двойной макушке, и рождаются они уже с зубами. После смерти двоедушника вторая его душа не оставляет тела, поэтому его труп разлагается лишь наполовину. Если не отрубить ему голову и не положить тело ногами туда, где была голова, он может стать вампиром.

Душа-тень

У народов Африки широко распространены верования, что одна из душ возвращается в лоно бога-творца, частицей которого она была. По другим представлениям душа-тень погибает вместе с телом, а душа-дыхание продолжает существование в царстве мертвых. При этом у многих народов считалось, что ушедшую от людей душу в потустороннем мире поджидает вторая смерть.

У бобо (Верхняя Вольта) душа-дыхание — сабин — связана с жидким началом, а смерть — с сухим. После смерти сабин оставляет тело умершего и сопровождает его душу-двойника (мелеке, или ни) в загробных странствиях. Мелеке выглядит как человек — его хозяин. Он сидит на его плече, а во время сна странствует и встречается с духами предков и различными сверхъестественными силами. Если человек заболеет, мелеке отправляется в загробный мир, чтобы добиться исцеления хозяина, но это опасное путешествие: духи предков могут задержать мелеке у себя, и тогда больной умрет.

После кончины мелеке долгое время остается рядом с телом усопшего, присутствует при всех обрядах, помогает установить, кто виновен в смерти. Когда погребальные церемонии завершены, мелеке направляется к деревне, где начинается «путь мертвых», ведущий в загробный мир. Он берет с собой каури, чтобы оплатить переправу через реку Вольту, за которой находится деревня мертвых, собаку для охоты, козла для жертвоприношений, пищу и многое другое.

У народа эве «душа жизни», ассоциирующаяся с дыханием, является частицей демиурга и после смерти человека возвращается к нему. Душа-тень (в ней воплощена индивидуальность человека) — воволи — до рождения существует в потустороннем мире, Амедзофе, и после смерти возвращается туда же. При жизни воволи может покидать тело человека и совершать поступки, которые он будет считать сновидениями.

Некоторые народы Африки, например луба, верили, что душа-тень (внутренняя модель человека) после похорон блуждает вокруг могилы «до распада костей». Чтобы обезвредить тень, принадлежавшую дурному человеку, его кости иногда выкапывали и сжигали. «Тень жизни», составлявшая неисчезающее ядро личности, могла свободно покидать тело. После смерти она какое-то время находилась около могилы, а затем удалялась в загробный мир.

Бембе думали, что после смерти тень обитает возле тела, наблюдая за совершением похоронных обрядов. Если тень покидала тело до момента похорон, она превращалась в опасный призрак — мсумбу, который мог навлечь несчастья на близких покойного. При соблюдении всех обрядов дух умершего отправлялся в загробный мир Асингини, а тень присоединялась к тем душам, что обитали в кустарнике или других урочищах на земле.

Фон (Бенин) считают, что у человека две души-тени: внешняя тень — йе и внутренняя тень — венсангун. Йе умершего могла спускаться на землю и проникать всюду. Венсангун находилась в могиле, но одновременно отчитывалась перед верховным богом Маву в деяниях покойного. Если Маву убеждался, что тот был злым человеком, он мог обречь все его души на полное исчезновение.

Само (Верхняя Вольта) считали, что душа-двойник — мере, которую человек получает еще в утробе матери, — может свободно покидать тело и странствовать. За три или четыре года до смерти мере покидает тело человека окончательно. В это время ее можно увидеть в образе обычного человека идущей по пути к деревне мертвых. После смерти человека мере начинает в деревне мертвых новую жизнь: восстанавливает связи с ранее умершими сородичами, вступает в брак, рожает детей, которые не знают земного существования. Наконец, когда мере достигает преклонных лет и умирает, она оказывается во второй деревне мертвых, но и там ее ждет смерть, после которой она находит убежище в дереве или превращается в призрака.

По поверьям йомбе, загробная жизнь душ детей и женщин была самой короткой, чуть дольше у рядовых общинников, пять — десять лет продолжали жить после смерти души знати, десятилетиями жили души вождей, еще дольше — великих государей.

Сереры (Сенегал) связывали смерть души с ее забвением потомками. Они верили, что сначала душа лишь временно покидает тело. Когда тело разлагалось, душа оставляла его окончательно. Душа-дыхание исчезала, и умерший присоединялся к предкам в районе мыса Сангомар. После того как разлагался скелет, а память об умершем исчезала, его душа спускалась к центру земли — Хонолу. Этой участи, которая была равнозначна окончательному разрушению, избегали только обожествленные предки — пангол.

Сама могила считалась воротами в царство мертвых и одновременно символизировала жилище покойного. У некоторых народов умершему придавалось положение, сходное с плодом в утробе матери, что иллюстрирует идею смерти как рождения для нового существования.

На основе веры в связь с предками развились разнообразные формы обрядности, позволявшие «возвращать» умерших пращуров в мир живых.

У заирских комо лес считался местопребыванием усопших. Предкам принадлежали жившие там звери: считалось, что души умерших могут вселяться в лесных животных.

Лес как вход в загробный мир и воплощение иного мира вообще — универсальное мифологическое представление, встречающееся как в русской волшебной сказке, так и в «Божественной комедии» Данте. Зооморфный образ умершего также широко распространенное представление. Однако у комо речь идет не о ряжении, а о реинкарнации — перевоплощении, обретении нового зооморфного тела.

В верованиях другого африканского народа — хамбукушу (Ботсвана) души рядовых умерших обречены становиться духами, но вот души удачливых охотников становятся животными (мы уже говорили о таком обмене с потусторонним миром в связи с медвежьим культом). Зооморфные души, похожие на больших летучих мышей, считаются посланцами бога Ньямбе. Души же злых колдунов превращаются в маленьких черных человечков о трех ногах, у которых ступни повернуты в обратную сторону (как и хромота, это признак нечистой силы), с красными глазами и длинными обезьяньими хвостами.

Народность куба (Заир) верит в циклы перерождений: душа умершего оказывается сначала в преисподней, где умирает и переселяется в животное. После смерти животного душа переселяется уже в новорожденного ребенка. Представление о непосредственном воплощении душ предков в потомках широко распространено: если йоруба (Нигерия) замечают сходство новорожденного с умершим предком, его именуют Байатунде («отец вернулся») или Йетунде («мать вернулась»).

Сансара и нирвана

Даяки Борнео верят, что душа живет на том свете в семь раз дольше, чем на земле, но затем она вновь возвращается на землю и возрождается в виде гриба, плода, травы или цветка. У человека, съевшего такое растение, родится ребенок, в котором продолжит жить душа умершего. Если же растение пожирает зверь, то душа поселяется в животном и ее будущее зависит от того, станет ли это животное добычей человека. Если животное или растение — носитель души погибнет, душа обречена на окончательную смерть.

Традиция, в которой чрезвычайно развиты представления о переселении душ, — индийская. В Древней Индии тело жертвенного животного (коровы или козы) следовало расчленять и раскладывать на трупе, покоящемся на погребальном костре: сальник — на голову, почки — в руки, сердце — на сердце. Все это покрывали шкурой. Обычай оборачивать умершего в шкуру жертвенного животного распространен у многих народов мира, особенно скотоводческих. Он сродни ряжению и способствует не только перевоплощению, но и перемещению умершего в иной мир. В. Я. Пропп обратил внимание на странный способ, которым пользовались герои русской волшебной сказки, чтобы добраться до тридевятого царства. Герой зашивает себя в шкуру животного или влезает в его падаль, и птица уносит «труп» в иной мир.

Брахманами разрабатывалось учение о двух путях: о «пути предков», представлявшем собой круг, цикл перерождений, сансару, и о «пути богов».

Те, кто знают «путь предков», приносят жертвы и дары, следуют с дымом погребального костра в ночь, затем на темную половину месяца, в полугодие убывающего (зимнего) солнца, в мир предков, затем на луну, где сливаются с напитком бессмертия сомой и становятся пищей богов. Здесь начинался обратный путь по кругу: поглощенные богами, они попадают в пространство, из пространства — в ветер, из ветра — в дождь, из дождя — в землю, где они снова становятся пищей. Пища приготовляется — приносится в жертву на очаге, «огне человека», попадает в женскую утробу — «огонь женщины» — и в виде новорожденного вновь возвращается в мир.

«Путь богов» доступен тем, кто знает истинную веру, а не только ритуал и не предполагает возвращения к телесному существованию: с пламенем погребального костра они попадают не в ночь, а в день, на дневную сторону месяца, в полугодие растущего солнца и в мир богов, соединяются с солнцем, затем — с молнией; в виде молнии первочеловек пуруша ведет их в запредельные дали к творцу Брахману, вечному. Для них нет возврата в мир смертных.

Согласно «Брихадараньяка-упанишаде», на пути сансары кремационный огонь возносит душу на небеса. Затем боги предлагают ее «огню, который есть небесный мир», и она становится жертвенным напитком, сомой. Сома предлагается дождевому облаку, и из этого приношения льет дождь. Дождь орошает землю и становится растением — пищей, которую съедает некое животное. Таким образом, души снова «рождаются в различных условиях червем, насекомым, птицей, львом, вепрем, носорогом, тигром, человеком или еще кем-то, каждый сообразно его поступкам и знанию» («Каушитака-упанишада»). Другие же, «согласно тому, что они сделали и чему научились, входят в неподвижную вещь» («Катха-упанишада»).

Сансара в буддизме обозначает бытие, неизбежно связанное со страданиями и перерождениями живых существ. В безначально существующей сансаре есть шесть видов существ и соответственно разделов: боги, обитающие в девалоке; асуры («небоги»), изгнанные из девалоки и обитающие в основном в пещерах мировой горы Меру; люди; животные; преты — духи, которые не могут удовлетворить своих желаний (в прошлой жизни они были скупыми, жестокими и прожорливыми), их сфера обитания — преталока — находится глубоко под землей; нараки — обитатели ада. Первые три воплощения считаются относительно благоприятными, последние три неблагоприятными, но суть их всех одинакова — страдание. В зависимости от кармы, после смерти можно перевоплотиться в своей прежней сфере, либо в более благоприятной, либо в менее. Например, после смерти человек может переродиться в бога, затем в обитателя нараки, затем в прету, животное, асуру и т. д. Цепь перерождений является безначальной, но она может иметь конец — им служит нирвана.

Нирвана — наивысшее состояние сознания, состояние «просветленного», то есть будды. Достичь нирваны могут только люди, поэтому рождение человеком считается особенно благоприятным (хотя жизнь богов может представляться счастливее). О нирване нельзя сказать ничего определенного, кроме того, что это состояние свободы, покоя и блаженства (хотя все эти слова сами по себе не описывают нирвану). Примечательно, что такими же «апофатическими» средствами описывается рай и в других традициях. Нирваны можно достичь и при жизни, но полностью она достигается только после смерти.

В состоянии нирваны отсутствуют перерождения. Ушедшие в нирвану будды теоретически не могут вернуться в сансару, однако в буддизме нередки сюжеты, когда «нирванические существа» помогают людям и другим существам вырваться из оков сансары. В частности, так поступают бодхисатвы — существа, принявшие решение стать буддой. Бодхисатвы дают обеты спасти живые существа от оков сансары и величайшие из них — махасаттвы («великие существа») — предпочитают оставаться в сансаре, подчиняясь добровольно законам кармы, пока все живые существа не спасены. Так, Авалокитешвара принимает любые формы и вступает в любую сферу сансары, чтобы спасать страдающих, крики и стоны которых он слышит.

Девалока («мир богов») как раздел сансары находится на вершине горы Меру и над ней. Живущие в ней боги подчинены законам кармы, то есть рождаются и умирают, и не свободны от оков сансары — цепи перерождений. В девалоке жизнь длится очень долго, например, в небе тушита, где бодхисатвы проводят свою предпоследнюю жизнь, перед тем как спуститься на землю и стать буддами, жизнь продолжается четыре тысячи лет, причем один день равен четыремстам земным годам. В девалоке преобладают наслаждение или глубокое духовное созерцание, но, в отличие от нирваны, этот раздел сансары не считается идеалом стремлений буддиста.

Девалока состоит из 26 небес, расположенных в иерархическом порядке. Высшие из них, брахмалоки («мир Брахмы»), образуют в сансаре две сферы: «сферу, имеющую формы» и «сферу, не имеющую формы» (каждая из них состоит из многих отдельных небес). Боги, населяющие брахмалоку, называются брахмами, или «богами, имеющими тела брахмы» (буддизм не признает за брахмой функции создания мира, и даже великие брахмы подчиняются законам кармы). Брахмалока достигается людьми, погруженными в глубокое созерцание — дхьяна.

Карма — совокупность всех добрых и дурных дел, совершенных индивидуумом в предыдущих существованиях и определяющих его судьбу в последующих. Понятие кармы восходит к зафиксированным еще «Ригведой» представлениям о посмертной судьбе человека — «пути богов» или «пути предков», — которая связана с поведением человека при жизни и определяет его возвращение или невозвращение к земному существованию в том или ином облике. Согласно древнеиндийским упанишадам, «человек становится добрым от доброго деяния, дурным — от дурного». Люди связывают себя эгоистическими помыслами и делами; человек, действующий без желаний, без заинтересованности и стремящийся к постижению высшей реальности — атмана, способен преодолеть цепь сансары и закон кармы.

Низшие шесть девалок вместе с регионами людей, животных, асур, прет и наракой составляют так называемую «сферу желаний» сансары, ибо главным мотивом действий тех, кто населяет эти девалоки, является стремление удовлетворить свои желания.

Асуры жили когда-то, как боги, в «сфере желаний» — в небе «тридцати трех богов» Траястринса на вершине Меру. Однажды главный бог этой девалоки Шакра подпоил асуров и сбросил их к подножию Меру. Теперь асуры (школа ваджраяна считает их олицетворением зависти) ведут ожесточенные бои с богами, но всегда терпят поражение. Яблоком раздора в этой войне является дерево Читтапатали, корни которого находятся во владениях асуров, а плоды созревают в небесах. Траястринсу для защиты от асуров окружают пять стен, охраняемых сверхъестественными существами — нагами, супарнами, якшами, кумбхандами и чатурмахараджиками.

Рожденные людьми и животными живут на окружающих Меру четырех континентах, при этом в Уттаракуру жизнь наиболее счастливая — там нет частной собственности, зерно вызревает само собой и люди не работают. Однако более удачным считается рождение в Джамбудвипе (сопоставляемом с Индией), где жизнь самая короткая, но люди отличаются умом, мужеством и благочестием, и только здесь появляются будды и идеальные цари — чакраватины.

Самая неблагоприятная сфера для перерождения — ады нарака, но адские мучения не считаются вечными: после преодоления плодов неудачной кармы любой обитатель нараки может возродиться в более высоких сферах и достичь нирваны. Более того, будды и бодхисатвы, побужденные состраданием, могут отправиться в нараку, чтобы избавить мучающихся там от страданий и переместить их в более высокие состояния. Возрождение в нараке ждет совершивших убийство (в том числе животного), самоубийство, обманывавших, клеветавших на будд и бодхисатв и т. д. Виды мучений различаются в разных нараках. Это может быть разрезание, сжигание, раздавливание, замораживание и др.

Существует восемь жарких нарак и восемь холодных, но есть еще второстепенные, так называемые соседствующие и случайные. Жаркие расположены под Джамбудвипой, один под другим, причем их ужасающие свойства нарастают с удалением от поверхности земли. В четырех сторонах от жарких находятся соседствующие нараки, например наполненная кипятком и пеплом река Вайтарани. Холодные нараки расположены на краях мира. Случайные нараки могут находиться в любом месте. Продолжительность жизни в нараке колеблется от относительно небольшого количества лет до целых мировых периодов — кальп. В народном буддизме нараки считаются реально существующими, но в философском их рассматривают как творение человеческой психики.

В тибетском буддизме аналогом индийского бога смерти Ямы выступает Шиндже («Владыка смерти») — хозяин ада, или Чойгйал, или Чойджал («Царь закона»), судья мертвых. Он находится в центре ада и держит в руках меч и лейчжи мелонг — «зеркало кармы», отражающее жизнь умершего. У него много помощников: с бычьей головой, в чьих руках «зеркало правды»; с мордой обезьяны, взвешивающий на весах добрые и злые дела в виде белых и черных шариков; с мордой вепря, считающий на счетах добро и зло; тигроголовый, пишущий на свитке приговор, которым определяется мера содеянного при жизни и посмертная судьба умершего. Среди его демонических спутников — богиня Лхамо, устрашающего вида всадница верхом на трехногом муле. Ее гонцы — богини судьбы, ловящие арканом последнее дыхание умирающего. (На Тибете есть представление и о судье человеческих душ Циумарпо, который также арканом ловит дыхание жизни, но его судилище находится в среднем мире — сфере обитания людей.) В поздней традиции разгневанного Шиндже, грозящего обезлюдить весь мир, усмиряет Шинджешед («Убивающий владыку смерти»), или Ямантака — гневная ипостась бодхисатвы Манджушри.

У монгольских народов Шиндже соответствует Эрлик Номун-хан. Согласно буддийским преданиям, прежде Эрлик был монахом. Он достиг высокой степени святости и обрел сверхъестественное могущество, но был казнен по ложному обвинению в воровстве либо убит грабителями, оказавшись невольным свидетелем их преступления. Обезглавленный, он остался жив, приставил к себе бычью голову и стал ужасным демоном-губителем, но его укротил «победитель смерти» Ямандаг (Ямантака). Он низверг его в подземный мир, где Эрлик стал владыкой и судьей в загробном царстве. Чойджал в буддийской иконографии изображается синим (цвет грозного божества), с рогатой бычьей головой с тремя глазами, проницающими прошлое, настоящее и будущее в ореоле языков пламени. На нем ожерелье из черепов, в руках жезл, увенчанный черепом, аркан для ловли душ, меч и драгоценный талисман, указывающий на его власть над подземными сокровищами. Его атрибуты — весы, книга судеб и зеркало, в котором видны прегрешения человека.

Жизненную силу человека в тибетском буддизме называют ла. В конце и начале месяца ла находится в левой пятке мужчин и правой пятке женщин, в полнолуние — в области родничка. После смерти ла святых по пятицветной радуге уходит в небо, у простых людей монах посредством специального обряда выводит ла через родничок. В течение 49 дней после смерти ла или намшей (сознание) человека находится в промежуточном состоянии — бардо. В самый первый момент после смерти появляется бесконечный изначальный чистый свет, в этот миг возможно освобождение от сансары. Но обычно сознание умирающего не в состоянии удержаться в сфере чистого света: кармические склонности заволакивают сознание мыслями об индивидуальности, личности, и оно переходит в более низкие области бардо.

Сознание проходит трудный путь среди гнева, глупости, страсти по шести регионам сансары. Во время пути появляются видения (символы психических состояний сознания): благостные божества (дхьяни-будды), затем гневные божества идамы, далее свирепые демоницы дакини, божества — хранители учения, Шиндже и его свита. Если этот путь пройден целиком, следует рождение в Сукхавати, счастливой земле будды Амитабхи. Тот же, кто не смог его проделать, рождается вновь там, где остановился: в виде бога (лха) в небе; в виде человека, асуры, животного, преты на земле; обитателя ада (нарака) — под землей (об этом поветсвует «Тибетская книга мертвых»).

Вырваться из цепи перерождений, достичь нирваны, можно, либо став буддой, либо приняв помощь одного из будд и возродившись в созданной им буддакштетре. Каждый будда создает свое поле влияния — буддакшетру, имеющее определенное место во времени и пространстве, где проповедует свое учение — дхарму. Наиболее известны рай будды Амитабхи (известного в Японии как Амида) — Сукхавати и расположенный на востоке рай будды Акшобхьи — Абхирати («наслаждение»), в котором нет ни гор, ни долин, ни камней, все деревья одинаковой высоты, люди одинаково счастливы, свободны от пороков, не страдают от болезней.

По легенде, еще будучи бодхисатвой по имени Дхармакара, Амитабха дал обет создать особое поле, обладающее всеми совершенствами, где могли бы возрождаться все страдающие существа, уверовавшие в него. Достигнув состояния будды, Амитабха умственным усилием создал рай Сукхавати и стал им управлять. В «Амитаюрдхьяна-сутре» приводятся 16 способов созерцания, при помощи которых можно достичь этого рая. Сукхавати (его описание содержит «Сукхавативьюхасутра», II–III вв. н. э.) расположен на расстоянии мириадов миров от нашего мира. Существа возрождаются здесь только в образе людей и богов, между которыми нет коренных различий. Рождение происходит из лотоса. Все обитатели Сукхавати — бодхисатвы высшего уровня, которые здесь же достигают нирваны. Они живут «неизмеримо долго» и наслаждаются беспредельным счастьем. Почва и воды в Сукхавати благородны, все постройки сделаны из золота, серебра, кораллов и драгоценных камней.

«Путь богов» представляет, таким образом, возвращение к истокам, единству первочеловека с абсолютом, предшествующему космогоническому акту и дифференциации миров смертных и бессмертных.

Как мы уже говорили, круговорот перерождений, сансара, зависел не только от сокровенного знания и ритуалов, но и от кармы. Особого развития в мифологии при этом достигают представления о бесчисленных адах и чистилищах, дающих возможность улучшить свою карму в грядущем перерождении.

Сансаре противопоставляется мокша («освобождение») — вечное неизменное блаженное состояние, в котором больше нет перерождений. «Путь богов» (в отличие от «пути предков», предполагающего перевоплощения) обещается тем, кто обрел подлинное познание, освободился от желаний и более не накапливает кармы.

Метемпсихоз

Греческий поэт V века до н. э. Пиндар излагает самое раннее в греческой литературе учение о переселении душ — метемпсихозе (метамспихозе).

Он представляет себе загробный мир трехчастным: собственно Аид («муки, на которые не подъемлется взор»), рай (Острова Блаженных) и подобие чистилища, где души ведут «беструдную жизнь», но для искупления грехов (как земных, так и совершенных уже в чистилище) периодически возвращаются на землю. Если три таких искупления выдержаны беспорочно, то в последнем земном пребывании они становятся «святыми героями», а после него обретают вечное счастье на Островах Блаженных.

Во 2-й Олимпийской песни («Острова Блаженных») поэт восклицает:

О Радаманте (Радаманфе), судье, назначенном Зевсом, предопределяющем загробный путь праведных, еще пойдет речь. Крон, некогда низвергнутый Зевсом, царствует на островах. Там оказался Ахилл, сетовавший Одиссею на безрадостную жизнь в Аиде, Пелей и Кадм, которые были зятьями богов, удостоились загробного блаженства и наслаждаются там беструдной жизнью.

Во фрагменте погребальной песни — френа — Пиндар сохраняет некоторые традиционные представления о загробной жизни, где все не так, как на земле (когда на земле ночь, там день и т. п.):

У Плутарха (Утешение к Аполлонию. 35) перечисляются три возможные судьбы после смерти: первая, редчайшая, — стать богом, как Геракл; вторая, для праведников, — отправиться на Острова Блаженных; третья, для грешников, — попасть в бездну Эреба (Тартара).

У поэта и философа V века до н. э. Эмпедокла в поэме «Очищения» говорится о том, что очистившиеся души при втором воплощении становятся царями и мудрецами, а при третьем — богами (у Пиндара — героями).

Душа философа

Буддийская идеология основывалась на древних мифологических традициях, отрицая ритуал как единственный путь к спасению и благополучному загробному существованию. Те же мифологические истоки имела и платоновская философия с ее представлениями о вечно существующих идеях и их индивидуальных воплощениях — душах. В уста Сократа, готовящегося принять смерть, выпив чашу с ядом, Платон вкладывает рассуждение о бессмертии души. По преданию, учение о переселении душ в разные существа и даже вещи развивал еще мыслитель VI века до н. э. Пифагор.

В диалоге «Федон» Сократ обосновывает существование бессмертной души до ее воплощения в тело: человек обладает разумом, способность рассуждать он имеет от рождения, и эта способность свидетельствует о том, что душа лишь припоминает те истины, которые были даны ей во внетелесном существовании и были замутнены телесными потребностями и нуждами. Истинный философ не придает значения телесному и готовит себя к идеальному, духовному существованию — смерти.

«Но бессмертна ли душа?» — сомневаются собеседники Сократа. Тот доказывает не только бессмертие души, но и неизбежность ее возвращения в мир и телесный облик, ибо жизни не бывает без смерти, как сна без бодрствования. Однако возрождение может быть разным. Душа, привязанная телом и отягченная материальными нуждами, не может и после смерти оторваться от трупа, поэтому на кладбищах иногда видят призраков (это души, которые боятся загробного мира — Аида). Те же, кто при жизни предавался блудодейству, обжорству и пьянству, удостоятся возрождения в теле ослов и подобных животных: «Те, кто отдавал предпочтение несправедливости, властолюбию и хищничеству, перейдут в волков, ястребов или коршунов». Самыми счастливыми Сократ посчитал рассудительных людей, что провели жизнь в гражданских добродетелях, но не предавались философии: они окажутся среди пчел или муравьев, но могут и снова вернуться к человеческомуроду. Лишь философы, очистившие себя до идеального состояния, способны перейти в род богов. «Через тело, словно через решетки тюрьмы», душа философа познает истину. В другом диалоге тело уподобляется надгробию и раковине улитки.

Убедив слушателей в бессмертии души, Сократ продолжил повествование рассказом о странствии в преисподнюю, в Аид. Естественно, это было не бессвязное камлание шамана, повествующего в трансе о потусторонних видениях, а космология, со ссылками на Гомера.

Из потоков преисподней, истоков всех земных источников, главными оказываются четыре реки, Первая, текущая по кругу, — Океан. К Океану течет река Ахеронт, впадающая в озеро Ахерусиада. Этих вод достигает большая часть душ, чтобы, пробыв там назначенный срок, вернуться в живые тела. Поблизости течет огненная река Пирифлегонт, которая, впрочем, не смешивает своих брызжущих лавой вод с Ахеронтом. В противоположном направлении со страшным ревом мчатся иссиня-черные воды Стикса, четвертой реки, название которой переводится как «холод» и «ужас»; она течет в Тартар.

Души, приходящие в преисподнюю, первым делом являются на суд богини справедливости Дике. Те, что провели жизнь, сочетая добродетели со злом, должны отправиться на озеро, сев на ладьи. Там они очищаются назначенными наказаниями. Ахерусиада оказывается своего рода предшественником католического чистилища. Нет очищения от преступлений для святотатцев, грабивших храмы, убийц-рецидивистов и схожих с ними злодеев: они низвергаются в Тартар. Те из них, кто раскаивается в своих преступлениях, даже отцеубийцы и матереубийцы (или оскорбившие родителей), могут по прошествии года попасть в воды Пирифлегента и притока Стикса Кокита. В водах Ахерусиады они призывают души тех, кого убили, и молят их разрешить выйти на берег. Если пострадавшие от злодеев прощают их, те могут выбраться на землю Аида, если нет — их вновь уносят в Тартар воды страшных потоков, и так продолжается без конца.

Наконец, те, кто прожили жизнь свято, освобождаются из преисподнего царства Аида — их пристанищем становятся горние сферы над землей. Там все прекрасно.

Несказанность красот рая — общее место описаний того света в разных традициях. Даже поэтический гений Данте в «Божественной комедии» сводил к невыразимым восторгам райскую жизнь.

Сократ ждет казни, у него уже нет времени поведать о загробном мире блаженных. «Мы должны приложить все усилия, чтобы, пока мы живы, приобщиться к добродетели разуму, ибо прекрасна надежда и награда велика!» — заключает речь Сократ. Философ и в самом деле стоически подходит к грядущей смерти: он совершает омовение и со смехом отвечает на вопрос о том, как его похоронить — ему все равно, как будет погребено его тело. Он собирается лишь помолиться богам, чтобы удачным было переселение на тот свет. Сократ выпивает яд, и последним его распоряжением было принести богу Асклепию в жертву петуха. Это распоряжение символично: жертву богу врачевания должен был приносить выздоравливающий; для философа избавление души от бренного тела и было окончательным выздоровлением.

В своем идеальном состоянии души сопровождали богов в горнем мире; будучи заключенной в тело, душа, устремленная к идеальному, могла припомнить горние красоты и быть преданной тому богу, которого сопровождала — Зевсу или Аполлону. В другом диалоге Платона душа символически уподобляется колеснице, запряженной двумя конями, которая сопровождает богов. Здесь очевиден пережиток индоевропейского мифа, в котором иной мир представлялся в виде небесного пастбища, где в облике коней и других животных пасутся души.

Душа представляется упряжкой, в которой возница — разум — направляет полет двух коней: один из них — воля — имеет благородную природу, а другой — желания — неблагородную. Сопровождая богов, упряжка несется к полюсу мира. Если крылатым душам удается достичь надлежащей высоты, они созерцают дивный мир идей и остаются в бестелесном состоянии до следующего полета в горний мир. Если же вследствие упрямства коней или неумелости возницы душе не удается созерцать идеи, то крылья отпадают, и душа падает на землю. Теперь ей снова придется начать цикл рождений. Первое воплощение происходит всегда в человека. В соответствии с высотой, которую достигла душа в своем полете, она воплотится в одном из девяти разрядов людей: философ, вождь, правитель, атлет, врач, предсказатель, поэт, художник, ремесленник, софист, тиран.

Чтобы у души отросли крылья для нового полета в горний мир, должно пройти десять тысяч лет. На каждое тысячелетие приходится одно воплощение; в исключительных случаях достаточно трех тысяч лет. После воплощения душа подвергается суду, после которого праведные души пребывают в определенном месте небесного пространства и ведут там существование, соответствующее их жизни, а грешные — низвергаются для казни в недра земли. Когда истечет тысячелетие, начинается новый цикл. В наказание каждый в последующем воплощении должен переносить от других те страдания, которые сам он причинял в предыдущем рождении, и даже жизнь свою должен закончить так, как он прежде заставил кого-то закончить земное существование, например, отцеубийца должен быть сам убит своим сыном и т. д.

По прошествии трех тысяч лет души тех, кто был привержен высшему знанию, и тех, кого окрыляла любовь (ибо преданность земной красоте напоминала о красоте небесной), могли получить крылья. Другие же являлись на суд Дике и должны были в течение тысячи лет нести наказание в преисподней, затем они получали возможность новой жизни в теле животного или человека. Стремление души к небесной красоте и достижение ею совершенства Платон устами Сократа приравнивает к победе в олимпийских состязаниях (вспомним сравнение души с колесницей и роль спортивных состязаний в погребальном обряде). Привязанная к телу душа тяжелеет: будучи притянута к материальному миру, она обречена на хтоническое — преисподнее существование.

Христианский последователь Платона философ III века н. э. Ориген возводил весь материальный мир к остывшему жару божественной любви: материя сгустилась и спустилась из небесных сфер божественного огня.

Вера в переселение душ известна многим народам, и римлян удивляло то обстоятельство, что варвары (галлы или кельты) следовали тому учению о бессмертии души, которое приписывалось в Античности Пифагору. Юлий Цезарь в своих «Записках о галльской войне» писал о том, что жрецы друиды внушали галлам, что души после смерти не погибают, «но переходят от одного к другому»; это, по их мнению, должно побуждать мужчин к доблести и к тому, чтобы возвыситься над страхом смерти. Вера в бессмертие души была очень сильна. К примеру, они даже не заботились о невыплаченном долге — ведь его можно будет вытребовать на том свете!

Мифологическая интуиция у самых архаических народов приводила к мыслительным конструкциям, напоминающим учение Платона. Центрально-австралийские племена верили, согласно старым наблюдениям этнографов, что души предсуществовали в некоем тотемическом центре и воплощались в тела женщин. После смерти человека душа вновь возвращается в тотемический центр. Некоторые исследователи сомневались в реальности такой мифологической спекуляции, но это представление о круговороте душ в целом соответствует тотемическим мифам об обмене — взаимодействии между природой и обществом, о котором уже шла речь в связи с оборотничеством и ряжением. Аборигены Арнемленда верят, что дух умершего принимает сразу три облика, то есть продолжает существовать в трех ипостасях. Одна часть души возвращается в тотемический центр и ждет нового рождения. Другая становится бродячим призраком, бродит по родным местам умершего и пугает живых, что напоминает христианские представления о мытарствах души. И лишь третья ипостась отправляется в загробный мир — далекую страну мертвых. Аристотель выделял три стадии в развитии души — растительную, животную и разумную.

Каббала и спасение души

Платонизм, основывающийся на мифологических образах и концептах, оставался популярным и в Средние века, несмотря на противодействие христианской церкви (античная философия не предполагала единого Бога, ее занимал одухотворенный Космос). Метемпсихоз — учение о переселении душ — жил не только в еретических и сектантских проповедях у манихеев и исмаилитов в исламе.

Одно из средневековых мистических учений — иудейская каббала — переняло традицию метемпсихоза.

Душа есть искра Божественной жизни, которая изваяна в чертогах Царя, она снизошла по небесной лестнице из райского сада в материальный мир. Нефеш, воплощение жизни, способна к греху и может быть осуждена на адские муки. Нешама, «святая душа», оказывается в состоянии постичь при помощи разума данное ей знание о Божественном при посредстве каббалы, дающей ключ к пониманию Божественного Закона — Торы. Нешама безгрешна и может сойти в преисподнюю лишь затем, чтобы вывести оттуда заблудшие души. На это способны души праведников, которые были заключены в Божественной сущности еще до сотворения мира. До воплощения в земную плоть они обитают в верхнем раю и удостаиваются общения с Богом, дают обет вершить благие дела и познавать Божественное. Из своих благих дел на земле душа ткет ризы, в которых будет пребывать в нижнем раю. Души грешников не в состоянии скрыть своей наготы (как после грехопадения). Они предстают перед судом и либо очищаются в геенне огненной, либо, по совершении смертных грехов, сжигаются без остатка.

Идея о переселении душ — гилгул — основывается на представлении о том, что душа, переселяющаяся в новое тело, лишается возможности лицезреть Божество в раю. Это не только наказание, но и новое испытание на пути к райскому существованию. В частности, обычай левирата объясняется тем, что мужчина, взявший в жены вдову умершего бездетным брата, восстанавливает его душу — она воплотится в теле новорожденного.

Гилгул помогал ответить на вековечный вопрос о том, почему при жизни страдают праведники. Начиная с библейского Иова они отвечают за грехи души, совершенные в прошлых жизнях. Некоторые школы каббалы предполагали, что душа грешника обречена на тысячекратные переселения, а душа же праведника переселяется лишь трижды, и то с тем, чтобы спасти грешные души. А другие, напротив, считали, что души праведников должны переселяться тысячекратно, а грешники имеют шанс спастись лишь трижды.

Один в Хель. Прорицание вёльвы

Некромантия — вызывание духов — была традиционным способом узнать будущее, ведь мертвые, пребывающие в ином мире, были причастны тайнам грядущего.

Знаки, свидетельствующие о приближении конца света, становились для богов-асов все зловещее по мере приближения гибели прекрасного и чуждого злодеяний сына Одина и Фригг — светлого бога Бальдра. В Мерзебургском заклинании конь Бальдра спотыкается, и все боги стремятся залечить его — устранить знак беды. В «Старшей Эдде» Бальдра мучают тревожные сны: они предвещают смерть. Эти сны не дают покоя асам и асиньям, ведь смерть Бальдра предшествует концу света. В песни «Сны Бальдра» рассказывается, как боги собираются на тинг, чтобы разгадать вещие сны.

В поисках разгадки Один седлает Слейпнира и едет в преисподнюю Нифльхель, царство богини Хель, где должны томиться все, кто не пал в битве и не стал избранным героем Одина. Ворота Хель сторожит чудовищный пес с грудью, обрызганной кровью трупов, но он не мог остановить Одина — отца колдовства. Тот помчался дальше, к востоку от ворот, туда, где была могила вёльвы — давно умершей провидицы. Заклинаниями бог поднял вёльву из могилы. Она назвала свое пробуждение «нелегким путем», ибо давно уже мертва, и спросила, что за неведомый воин принудил ее проделать этот путь.

Один знает, что нельзя называть своего подлинного имени, и именуется Вегтамом — «привычным к пути». И это не было обманом, ведь Один действительно был богом-странником. Он предлагает вёльве обменяться новостями: сам расскажет ей о мире живых, а от нее узнает о том, что происходит в Хель и для кого в жилище богини смерти «скамьи кольчугами устланы, золотом пол усыпан красиво»?

Ответ провидицы страшен для бога: в загробном мире мед уже сварен для Бальдра и накрыт щитом — Хель ждет мертвого бога. Больше она ничего не скажет.

Но Один имеет власть спрашивать (в первой песни Эдды «Прорицание вёльвы» он подкрепляет это право подарками — ожерельями и кольцами) и поднимать из могилы мертвецов. Бог заставляет вёльву рассказать о том, кто будет убийцей Бальдра и кто отмстит за сына (без мести за родича скандинавы не мыслили жизни). Наконец Один задает последний вопрос: какие девы будут оплакивать Бальдра, подбрасывая к небу края покрывал?

Ответ вёльвы неожидан: «Ты не Вегтам, ты, верно, сам Один!» Почему вместо ответа вёльва вдруг раскрывает «псевдоним» бога?

Один силой магии заставляет вёльву отвечать на его вопросы. Последний вопрос, не касающийся собственно судьбы Бальдра, — загадка для вёльвы. Может быть, она даже знает разгадку: скорее всего, Один имеет в виду волны или дочерей морского великана Эгира, ведь погребальный костер Бальдра будет разожжен на его ладье, спущенной в море.

Общение с существами иного мира — всегда состязание. И Один выиграл это состязании, вынудив провидицу раскрыть свои тайны. В ответ она лишь называет его собственное имя и клянется, что никто больше не явится к ней, пока не наступит гибель богов.

Для понимания скандинавского язычества важен погребальный культ. Наиболее подробный отчет о нем оставил в своих путевых записках арабский автор X века Ибн Фадлан, видевший похороны скандинавского вождя руса в ладье (так был похоронен и Бальдр) в городе Болгаре на Волге.

Смерть как жертвоприношение. Путь в иной мир: погребальная ладья и жизнь под курганом

Арабский путешественник и писатель X века Ибн Фадлан побывал на похоронах вождя русов. Привычный к скромному и быстрому ритуалу погребения, принятому у мусульман, он с изумлением описывал те многодневные действа, которые исполняли русы, прежде чем разжечь погребальный костер.

Сначала все имущество умершего делится на трети: одна из них идет его семье, другая — на шитье дорогих погребальных одеяний, третья — на приготовление набиза, алкогольного напитка. Этот набиз русы пьют не переставая десять дней до похорон. Доходит до того, что иные из них сами умирают от перепоя прямо с кубком в руке.

После смерти вождя, рассказывает ученый араб, его семья обращается к его девушкам и отрокам с роковым вопросом: кто из них хочет умереть вместе с господином? И когда находится тот, который скажет «да», к нему приставляется специальная стража, которая будет следить за будущей жертвой. Передумать уже нельзя и остается только наряжаться, пить и ублажать себя вместе со всеми, кто принимает участие в погребальном пире.

Чаще всего за своим господином следуют девушки, и это не случайно. Русские девушки были язычницами и верили, что окажутся после смерти в раю вместе со своим господином. Недаром избранная жертва пила и веселилась, радуясь будущему.

Красивые девушки, на которых заглядывались арабские купцы, сопровождали дружины русов. Они прислуживали своим господам во время их трапез, были их наложницами, но прежде всего товаром, который ценился во много раз дороже, чем ворохи мехов, которые привозили русы на восточные рынки.

Наступил день похорон, и корабль умершего вытащили на берег, поместив на специальный деревянный помост. Умерший же тем временем покоился в вырытой в земле могиле. С ним был набиз, какие-то плоды и лютня: думали, что он должен веселиться вместе со своими сородичами.

На корабле устроили шалаш, убранный кумачовыми тканями, и принесли туда скамью, покрытую стегаными матрацами и подушками из византийской парчи. Всем этим убранством и шитьем одеяний руководила старуха-богатырка, мрачная и здоровенная. Она должна была убить девушку, согласную отправиться на тот свет. Недаром старуху именовали «ангел смерти». Конечно, «ангел смерти» — это арабская интерпретация прозвища старухи, но мы узнаем, на кого из персонажей скандинавской мифологии она походит более всего — это великанша Хель, воплощение смерти.

Пришло время доставать умершего из временной могилы, и араб видел, как почернел труп от холода той страны. Умершего обрядили в парчовые одежды с золотыми застежками и соболью шапку, а затем поместили в шалаш, подперев парчовыми подушками. Ему опять принесли набиз, фрукты и ароматические растения, а также хлеб, мясо и лук; умерший продолжал пировать, как и живые.

Настал черед жертвоприношений. Первой принесли в жертву собаку: ее рассекли пополам и бросили внутрь корабля. Потом принесли оружие умершего и положили рядом с ним. Затем привели двух лошадей и принялись гонять их вокруг ладьи. Конские состязания устраивались и во время календарных действ, но конь и собака — обычные проводники на тот свет у многих народов, поэтому и коней убили у погребальной ладьи, а их мясо бросили внутрь корабля. Та же участь постигла двух коров, курицу и петуха.

Так же, как к ладье Бальдра собрались все асы, альвы и даже великаны, к погребальному кораблю стали собираться все родственники умершего. Они ставили вокруг свои шалаши и играли на сазах — лютнях (вспомним об археологических находках в Уре, где арфистки сопровождали царицу на тот свет).

Девушка же, что согласилась быть убитой, в роскошном уборе ходит из шалаша в шалаш и там наслаждается любовью с родственниками умершего. При этом каждый из родичей просит ее передать умершему, что он совершил это из любви к нему.

Затем вновь убивают собаку и отрубают голову петуху, бросая ее по одну сторону корабля, а тело — по другую. Приносимые у корабля руса жертвы должны были достичь того света и там ожить.

В пятницу, в день похорон, когда солнце стало клониться к закату, девушку подвели к подобию ворот и русы трижды подняли ее к этим воротам, чтобы она заглянула сквозь них, а та говорила что-то на своем языке. Любопытный араб спросил у переводчика, что значат ее слова, и узнал, что девушке открылись видения иного мира. Когда ее подняли в первый раз, она увидела своих отца и мать, во второй — всех умерших родственников, наконец, своего господина. Он сидел в прекрасном саду, и с ним были его мужи и отроки — старшая и младшая дружина, он звал к себе девушку. Она велела вести ее к нему. Взяв курицу, девушка отрезала ей голову и швырнула за ворота.

Ворота, ведущие в загробный мир, назывались в скандинавских мифах Вальгринд, и за ними была Вальхалла. Там и сидел со своей дружиной умерший рус, а вечнозеленое Мировое древо, с которого текли медвяные потоки, могло и у араба вызвать ассоциации с райским садом. Вообще, мусульманский рай был похож на Вальхаллу: это тоже был воинский рай, и в нем наслаждались в первую очередь праведники, павшие за веру Аллаха. Их услаждали вечно юные гурии, подобные валькириям Отца павших.

Но вот настало время отправляться к хозяину, и сопровождавшие девушку дочери «ангела смерти» повели ее на корабль. Та сняла с себя и отдала два браслета страшной старухе, а два ножных кольца — своим спутницам. Русы подставили свои ладони, чтобы девушка взошла на погребальную ладью. Туда же пришли русские мужи со щитами и палками — они подали девушке кубок с набизом. Та запела над кубком и выпила его, а переводчик сказал Ибн Фадлану, что она прощается со своими подругами. Ей поднесли другой кубок, и она долго пела песню, чтобы оттянуть время. Старуха же торопила ее войти в шалаш к своему господину.

Наконец старуха втолкнула девушку в палатку, и за ней последовали шесть родичей умершего. Там, прямо перед трупом, рассказывает изумленный араб, они осуществили свои права любви, а затем уложили девушку рядом с господином, держа ее за руки и за ноги. Настал черед «ангела смерти». Она затянула веревку на шее несчастной, велев двум мужам взять ее концы, а сама вонзила кинжал ей меж ребер. Тем временем другие мужи били палками о щиты, чтобы не слышно было предсмертных стонов и другие девушки не боялись стремиться за своими господами.

Приближался конец церемонии, и ближайший родственник умершего, раздевшись донага и пятясь задом к кораблю, зажег факелом все погребальное сооружение. Затем появились люди с вязанками дров, которые также принялись разжигать костер. Тут налетел ветер, раздувший пламя, и все запылало: корабль, и умерший рус, и принесенная в жертву девушка. Один из присутствующих русов сказал переводчику пытливого араба: «Вы, арабы, глупы, ибо берете самого любимого вами человека и оставляете его в прахе, так что едят его насекомые и черви. Мы же сжигаем его, так что он немедленно входит в рай». В подтверждение этого радостного события он рассмеялся. Действительно, не прошло и часа, как все обратилось в золу и мельчайший пепел. На месте этого кострища русы насыпали курган, а на вершине его установили деревянный столб, на котором написали имя умершего и имя царя русов.

Нас не удивляет смех, которым сопровождал участник похорон завершение ритуала. Этот смех в эпоху викингов означал не только радость от того, что умерший достиг рая, но и презрение к смерти. Легендарный датский викинг Рагнар Лодброк, согласно «Речам Краки», погребальной песни «Ворона», перед смертью на поле боя уже видит дис — валькирий, посланных Одином. Весело уходит он пить мед с асами на почетном сиденье и смехом встречает смерть!

Не удивляет и пьянство на похоронах: германцы были невоздержанны в потреблении пива, и один из правителей Инглингов даже погиб, упав в пивной чан.

Непривычней для нас то, что пьяное веселье на похоронах перерастает в настоящую оргию, когда девушка вступает в любовную связь со всеми родичами умершего, которые таким образом намерены почтить покойного. Но таков образ жизни дружин русов. Тот же Ибн Фадлан с не меньшим изумлением рассказывает, что даже во время торговли рабынями русы не воздерживаются от любовных утех, и это происходит прямо на глазах купцов. Девушки, сопровождавшие дружины русов не только в торговых, но и военных предприятиях, были настоящими валькириями — ведь они следовали за избранными ими хозяевами и на тот свет, в Вальхаллу, или к Фрейе, делившей с Одином воинов и девушек, умерших до замужества. Должно быть, мифологический образ валькирии восходит к этим девам, украшавшим своей любовью воинский быт еще в дружинах германцев.

Но смысл брачной оргии на похоронах не сводится к любовным усладам, ведь брачный ритуал отправляли родичи умершего. Смерть нарушала целостность рода. И восстанавливалась она, как считали, во время описанного Ибн Фадланом брачного пира на похоронах.

Арабские авторы свидетельствуют, что и у русов и у славян существовал подобный индийскому обычай самоубийства вдов на похоронах мужей. Один поучал в «Речах Высокого»: «Хвали жен на костре». Едва ли Высокий в своих вполне прагматических речах призывал прямо следовать этому дикому обычаю. Скорее, Один, как носитель чисто мужской мудрости, имеет в виду те женские свойства, от которых женщины могут избавиться только после смерти. Сам Один и все боги пострадали из-за тщеславной болтливости Фригг: она поведала тайну уязвимости Бальдра коварному асу Локи.

Обычай умерщвления вдов на похоронах напоминает другой первобытный обычай — убивать стариков, ставших обременительными для общества; ведь о вдовах также некому было заботиться.

У меланезийцев (Новые Гебриды) и полинезийцев (Самоа, Тонга, Таити) со вдовами поступали так же, как с девушкой на похоронах руса, — их душили. Это была обязанность ближайшего родственника. Не решившийся на ритуальное убийство становился презираемым существом. Презирали и избежавшую смерти вдову; кроме того, ей угрожал разгневанный дух мужа, оставшийся на том свете без супруги.

Сходные обычаи существовали и в Китае: вдова не могла рассчитывать на повторный брак, иначе ее ждал позор. Если она не приносила себя в жертву, то должна была поселиться на могиле мужа. Китайские рационалисты заменили жертвы в обряде их изображениями, в том числе такими, которые были открыты при гробнице Цинь Шихуанди. Даже деньги, которые клали в могилу, заменили бумажными фальшивками, при погребении жгли бумажную мебель и бумажные фигурки людей. В Индии миссионерам, как и английской администрации, пришлось немало потрудиться для искоренения дикого обычая сати — самосожжения вдовы вместе с телом мужа. У многих народов мира распространен обычай левирата, согласно которому вдова, оставшаяся без средств существования, имеет право выйти замуж за брата покойного мужа.

Но и в сагах есть удивительная история о том, как прекратился обычай убивать жен на похоронах мужей.

В «Книге Плоского острова» рассказывается, как Сигрид, жена шведского конунга Эйрика, оставила его. Это был тот самый преданный Одину герой, который пообещал отправиться к богу через десять лет после дарованной ему победы. И знатная дама, чье имя подходило для настоящей валькирии и которая получила прозвание Гордой, заявила, что не хочет последовать за ним в могилу. Она действительно пережила Эйрика и вышла замуж за датского конунга Свейна.

Но вернемся к смыслу самих погребальных действ. Ибн Фадлан узнал, что русы считали недостойным оставлять человека в могиле на съедение червям. И это был не просто предрассудок — за этим убеждением стояла целая мифология.

В «Саге о Харальде Прекрасноволосом», знаменитом конунге из рода Инглингов, объединившем в первой трети X века Норвегию (бежавшими от него норвежцами была заселена Исландия), Снорри Стурлусон рассказывает об обычае, которого долго придерживались скандинавские конунги.

Харальд ездил по всей стране по пирам (они назывались вейцла). Это был не только праздник, но и форма подати — конунг с дружиной кормился так в подвластных землях. Когда пришло время главного праздника середины зимы йуля (теперь у скандинавов так называется Рождество) и конунг уже сел во главе стола, вдруг явился человек, попросивший Харальда выйти к нему. Харальд разгневался было, но, узнав, что это был некий финн по имени Сваси, которому конунг сам разрешил поселиться неподалеку, он вышел к своему вассалу.

Мы знаем (в том числе из русской традиции), что новогодний праздник — святое и одновременно страшное время, время возобновления календарного цикла, когда открыты все миры и нечистая сила выходит из преисподней. Это время гаданий и колдовства. Колдовством славились и финны, в том числе Сваси, позвавший к себе Харальда.

Харальд вошел к нему в дом, и конунга встретила дочь Сваси — красавица Снефрид, которая, как и положено, поднесла конунгу кубок, полный меда. Как только Харальд выпил заговоренный напиток, он воспылал страстью к Снефрид, но Сваси потребовал, чтобы конунг обручился с финской красавицей. Харальд женился на Снефрид и забыл с ней о своих владениях и обо всем, что пристало конунгу.

Снефрид родила ему четверых сыновей, а затем умерла. Но и на смертном одре она была прекрасна, и румянец не оставил ее. Три года сидел конунг в тоске у ее роскошного погребального ложа, напрасно ожидая, что она оживет. Люди боялись за его рассудок, и один из хитроумных дружинников посоветовал конунгу переменить подушки и драгоценные ткани, на которых покоилась умершая.

Как только ее подняли с ложа, страшный запах разложения распространился в покоях. Тогда, наконец, ее положили на погребальный костер. Тело красотки тут же посинело, и из него повыскакивали змеи, ящерицы, жабы и прочие гады. Когда колдунья была сожжена, к Харальду вернулся разум, и он даже прогнал своих сыновей. Правда, потом конунг вернул неповинных детей, и в стране воцарился мир и были хорошие урожаи.

Сходный сюжет известен и в упоминавшейся русской сказке о чудесной невесте.

История про финскую колдунью напоминает позднейшие рассказы о ведьмах и колдунах, которых надо было сжечь, чтобы уничтожить их вредоносную силу. Но эта вредоносная сила заключалась и в гадах, которые питались разлагающимся трупом. В мифе о происхождении карлов — не слишком дружественных богам существ — говорится, что они возникли из червей, размножившихся в теле убитого первого великана Имира. Но пожиравшие трупы чудовища преисподней, дракон Нидхёгг и прочие были еще зловредней. Погребенные в земле — преисподней — мертвецы были их пищей и, значит, придавали им силы. Мертвецы Хель должны были стать союзниками чудовищ в день Гибели богов — сразиться с эйнхериями Вальхаллы.

Итак, на первый взгляд, обряд сожжения — очищения от умершего и разлагающегося тела — был обрядом небесного Асгарда. Погребенные же в земле мертвецы должны были присоединиться к полчищам чудовищ.

Завет Одина и похороны Бальдра

В древнеисландской «Саге об Инглингах» сам Один устанавливает погребальные обряды, и главный из них — трупосожжение. Умершего нужно было сжигать вместе с имуществом (судя по описанию Ибн Фадлана, этому завету следовали и русы). Пепел бросали в море или зарывали в землю, в память о знатных людях насыпали курган, о людях, достойных памяти, ставили памятные камни. Каждый приходил в Вальхаллу с тем, что было с ним на костре или что ранее было зарыто в землю — принесено в жертву. Многочисленные клады монет арабского и западноевропейского серебра, зарытые в эпоху викингов, иногда считаются не свидетельством денежного обращения в Скандинавии, а такими жертвами.

Сам Один, пишет Снорри Стурлусон в упомянутой саге, умер от болезни в Швеции. Умерший от болезни, а не павший в сражении недостоин Вальхаллы! Этого хитроумный правитель шведов, каковым изображает бога христианин Снорри, допустить не мог, поэтому и велел перед смертью пометить себя острием копья — подобно тому как некогда мифологический бессмертный Один пригвоздил себя копьем к Мировому дереву, чтобы обрести сверхъестественное видение мира. Таким ритуалом Один не только уподобился павшему в битве, но и присвоил себе власть над всеми павшими. Он сказал, что отправляется в Асгард, где будет жить вечно и принимать своих дружинников. Бог был сожжен на костре, и сожжение было пышным: шведы верили, что чем выше поднимется дым от погребального костра, тем выше займет на небе место умерший.

В Африке у народа динка особенно почитались вожди, которые именовались, подобно Одину, «хозяевами копья». У них принято было не дожидаться естественной смерти: вождей должны были хоронить заживо. Люди верили, что таким образом они обманывают смерть и получают живого заступника на том свете.

Традиции насыпать курганы следовали и русские языческие князья X века Огромные курганы, подобные тем, что насыпали Инглинги в Швеции, высились возле древнерусских городов Киева, Чернигова, Смоленска. Археологи нашли в этих курганах остатки ладейных заклепок на кострище. В центре кургана располагался котел с костями и шкурами козла, а вокруг него стояли погребальные урны, куда были сложены останки сожженных на костре — они получили новое вечное тело и мыслились присутствующими на загробном пиршестве! Это пиршество было вечным, потому что в котле не иссякала чудесная пища, залогом тому были сохраненные кости и шкуры жертвенных животных. В самом большом древнерусском кургане Черная могила под Черниговом рядом с таким котлом располагалась пара огромных питьевых рогов с роскошными серебряными оковками и маленькая бронзовая статуэтка божка, держащего себя за бороду. Весь этот пиршественный комплекс был накрыт грудой доспехов и представлял собой настоящую модель Вальхаллы.

На другом конце великого пути «из варяг в греки», в центре Швеции, у города викингов Бирка был раскопан большой курган одного из Инглингов, также сожженного в ладье в восточноевропейском уборе (сохранились бляшки, украшавшие его пояс). На кострище тоже стоял котел, но в нем находились останки не жертвенного животного, а самого сожженного конунга. Сверху была положена девичья коса — страшное свидетельство правдивости слов арабского путешественника, описавшего обряд похорон на Волге.

Неудивительно, что правители Швеции и Руси в X веке следовали завету Одина. Возможно, они принадлежали одному роду — роду Инглингов, а родоначальником этого рода считался предок Фрейра — Один.

Удивительно другое: прямой потомок Одина, его сын Бальдр, был сожжен по всем правилам — со всем имуществом и даже с женой — на костре, разведенном на его собственной ладье, но ладья эта отправилась не в Вальхаллу (ведь сами похороны проходили в Асгарде), а в мрачную преисподнюю — Хель.

Когда Бальдр погиб, боги онемели от ужаса и горя — ведь его смерть знаменовала час Гибели богов. Когда после нескончаемых рыданий они обрели разум, мать Бальдра Фригг спросила, кто поедет дорогой мертвых в Хель, чтобы предложить смерти-великанше выкуп за Бальдра: может быть, Хель отпустит его в Асгард. Тогда сын Одина Хермод оседлал восьминогого скакуна Слейпнира и помчался в нижнее царство мертвых.

Боги же приступили к погребению Бальдра. Они вынесли тело к морю и хотели водрузить его на ладью, где должен был гореть погребальный костер. Но ладья была так велика, что они не могли столкнуть ее в море. Пришлось послать в Ётунхейм, окраинное обиталище великанов-ётунов, за великаншей Хюрроккин. Ее имя значит «сморщенная от огня», и она, должно быть, имела отношение к обряду сожжения. Хюрроккин явилась верхом на волке, а поводьями ее были змеи. Один велел четырем берсеркам держать «коня» Хюрроккин под уздцы, но те не могли удержать волка, пока не повалили его наземь. Великанша же подошла к ладье и так толкнула корабль, что искры посыпались из катков, а земля содрогнулась: ладья же закачалась на волнах. Эта услуга богам чуть было не погубила великаншу, ибо Тор разгневался и занес свой молот, но боги упросили громовника пощадить Хюрроккин.

Затем тело Бальдра перенесли на ладью. Увидев мужа на погребальном костре, жена Бальдра Нанна упала замертво — у нее разорвалось от горя сердце. Ее положили на погребальный костер рядом с Бальдром. Когда костер зажгли, Тор освятил его своим молотом, который был символом священного небесного огня. В этот момент у ног громовника пробегал некий карлик по имени Лит, что значит «цветной», и бог толкнул его ногой в костер — Бальдру нужны были слуги на том свете. Коня Бальдра в полной узде также сожгли вместе с ним. А Один положил на костер волшебное кольцо Драупнир, но что он сказал при этом на ухо сыну, не узнает никто.

Почему боги, согласно «Младшей Эдде», не вытащили ладью на сушу, чтобы установить на костер, а, наоборот, спустили в море? Дело в том, что для мифологического рассказа важна была идея загробного путешествия, странствия Бальдра сначала через воды мирового океана, отделявшего Асгард и Мидгард от внешнего мира чудовищ и преисподней, а потом, уже на взнузданном коне, ко двору Хель. Это значит, что сожжение умершего не обязательно приводило к путешествию на небо: путь с погребального костра (или на ладье с горящим погребальным костром, как у Бальдра) мог вести в преисподнюю — «вниз и к северу».

Повествование Снорри завершает описанием пышных похорон.

Все роды сверхъестественных существ собрались у погребального костра Бальдра. Конечно, первыми были Один и Фригг, а с ними валькирии и вещие вороны Отца богов. Фрейр подъехал на колеснице, запряженной вепрем Золотая Щетина, а Хеймдалль — верхом на коне Золотая Челка. Фрейя правила повозкой, в которую были запряжены ее кошки. Явились даже инеистые великаны и горные исполины, ведь они были родичами богам. Корабль с пылающим костром отплыл в море к жилищу Хель на Берегу Мертвых.

Хермод же девять ночей скакал без передышки сумрачными долинами, пока не подъехал к реке Гьёлль. Дева Модгуд, стерегущая крытый золотом мост, как положено, спросила Хермода об имени и какого он роду: пять полчищ мертвецов не производили такого грохота, когда проезжали днем раньше по этому мосту, да и лицом всадник не похож на мертвого. Хермод отвечал, что он разыскивает Бальдра. Тогда Модгуд сказала, что Бальдр проезжал по мосту в Хель, а дорога туда ведет «вниз и к северу».

Наконец Хермод добрался до решетчатых Ворот Мертвых и пришпорил Слейпнира: чудесный конь перескочил через преграду, даже не задев ее. Тут Хермод спешился и вступил в палаты Хель. Там он увидел брата, сидящего на почетном месте. Бог остается богом и в преисподней; мы помним, как заботливо для него было наварено пиво и котел накрыт щитом, чтобы напиток не выдыхался. Нашлось место в покоях и для Хермода. Заночевав в мрачном жилище Хель, наутро он принялся просить хозяйку мертвых отпустить с ним Бальдра — ведь не только боги, но и все живое оплакивает его смерть. Великанша же сказала, что отпустит бога, если действительно ни одно живое существо не воспротивится его возвращению из Хель. Бальдр проводил Хермода из палат и, как положено, передал дары в царство богов: Одину он послал его кольцо Драупнир, Нанна же отправила Фригг свой плат, а ее служанке Фулле — перстень.

Хермод пустился в обратный путь и рассказал в Асгарде о трудной задаче, которую задала ему Хель. Боги тут же разослали гонцов во все стороны, призывая весь свет оплакивать Бальдра. И правда, весь мир зарыдал — мы до сих пор можем видеть эти слезы даже на камне или металле, когда их приносишь с холода в тепло. Лишь одна старуха-великанша, сидящая в пещере, сказала, что она оплакивает Бальдра «сухими слезами»: он ей не нужен ни живой ни мертвый, и пусть хранит его Хель. Имя этой старухи было Тёкк, что значило «благодарность». На такую издевку могло быть способно лишь одно существо, умеющее менять пол, — это был Локи.

Бальдр не стал воскресающим богом, хотя имел все признаки умирающего бога растительности: копье, которым его сразил, забавляясь его неуязвимостью, брат Хёд, было сделано из омелы — растения-паразита, поражающего деревья, в том числе священные дубы.

Другому мифологическому герою, относящемуся к роду богатырей нартов, повезло больше, чем Бальдру.

У осетин владыка загробного мира — Барастыр. Однажды он отпускает на побывку домой одного из убитых сыновей нарта Урызмага. Тот отправляется в путь на коне отца Аслане, но подковы коня приделаны задом наперед, чтобы другие мертвецы не пошли за ним.

Без разрешения Барастыра никто не может ни попасть в загробный мир, ни выйти оттуда. По его распоряжению женщина-страж открывает железные ворота (но делает это только до заката солнца — поэтому осетины хоронят до заката). Барастыр отправляет умерших в ад или рай в соответствии с их деяниями на земле. В центре загробного мира расположен рай Дзанат. Он представляет собой цветущий сад, в котором роскошно одетые молодые люди со своими женами и детьми сидят за золотыми столами, уставленными неиссякающими яствами и напитками. Дзанат обнесен золотой каменной оградой с золотыми воротами, которые открываются по распоряжению Барастыра. Ключ от замка, запирающего ад — Зындон, также находится у Барастыра. Здесь умершие подвергаются наказанию соответственно совершенным им проступкам (сдирание кожи с головы, выдергивание ногтей, ослепление и т. д.).

Век сожжений и век курганов

Еще больше озадачивает смысл ритуальных действ, которые сопровождали похороны третьего мифологического правителя шведов — Фрейра. При нем наступил расцвет сказочного царства, который именовали даже золотым веком.

Поэтому когда бог, воплощающий этот расцвет, заболел, его дружина обеспокоилась и скрыла от людей, что Фрейр при смерти. Они насыпали большой курган, сделали в нем дверь и три окна и, когда Фрейр умер, перенесли его туда, сказав людям, что правитель жив (вспомним, как в Китае скрывали смерть Цинь Шихуанди). Так длилось три года, и три года подати поступали в курган Фрейра: в одно окно — золото, в другое — серебро, в третье — медь.

Набор металлов напоминает о трех царствах волшебной русской сказки — золотом, серебряном и медном. Иные миры совмещались в кургане Фрейра.

Когда люди узнали, что Фрейр мертв, а мир и урожай все равно сохраняются, они решили не сжигать его. Фрейр был провозглашен богом благоденствия, и ему стали приносить жертвы. Тогда многие правители перестали сжигать своих родичей и стали их хоронить, насыпая курганы. Конунг датчан Дан Гордый велел похоронить себя в кургане в полном воинском облачении, со взнузданным конем и многим другим добром. Так на смену веку сожжений пришел век курганов.

Еще более удивительный обряд совершили норвежцы на похоронах отдаленного потомка Ингви-Фрейра — конунга Хальвдана Черного, отца исторического норвежского конунга X века Харальда Прекрасноволосого.

При нем, как и при его божественном предке, были урожайные годы, и когда Хальвдан умер, возвращаясь с празднования йуля, норвежцы из разных областей стали спорить, где должен быть похоронен конунг — от этого зависело благополучие страны. Наконец решили, что тело Хальвдана будет расчленено на четыре части и каждая похоронена под курганом в разных областях.

Этот языческий культ реликвий многое объясняет в жизни архаического общества. Разъезды конунга по пирам (вейцлам) были не только способом прокормить дружину, но и гарантировали благополучие всей стране. Поэтому конунг, как воплощение удачи, должен быть вездесущ. И после смерти сакральный правитель оставался гарантом этого благополучия, а так как у страны не было единого центра, тело умершего следовало расчленить на «реликвии». Сама смерть конунга уподоблялась жертвоприношению во имя урожая (космического блага), подобно тому как в начальные времена творения был принесен в жертву и расчленен первобытный великан Имир во имя сотворения космоса из хаоса.

В древнерусской традиции сохранились предания о двух могилах Вещего Олега: одна была известна в Киеве, другая — под Ладогой. Этот князь в конце IX века объединил северные новгородские земли с центрами в Ладоге и Новгороде и южное киевское Приднепровье. После смерти князя его могилы должны были демонстрировать единство тех областей, которые оказались под его властью на пути «из варяг в греки». Сходная традиция имеет очень глубокие корни в Египте. После того как в Древнем царстве были объединены Верхний и Нижний Египет, фараоны стали возводить гробницы в Абидосе, центре культа Осириса в Верхнем Египте, и в Саккаре недалеко от Гизы. При этом в Абидосе строились кенотафы, не содержавшие погребения, но символизировавшие власть царя.

На первый взгляд, смысл похорон в кургане ясен: шведы не хотели, чтобы Фрейр после смерти покидал их страну и отправлялся на небо в Асгард вслед за Одином, и не стали его сжигать. Он должен был оставаться гарантом мира и урожая на земле. Курган и напоминал собой жилище конунга: он был с дверью и окнами, куда стекалась дань.

Такие курганы были известны в Скандинавии в последние века язычества — в эпоху викингов. Под их насыпями устраивали просторные погребальные камеры, с полом и потолком, кухонной утварью и оружием, то есть всем, что было необходимо для «жизни» умершего. Но там же оказывались и взнузданные кони. Например, легендарный конунг Дан Гордый велел похоронить себя под курганом во всех своих бранных доспехах вместе со своим конем, но одновременно он следовал и завету Одина.

Более того, в королевских курганах Норвегии, где были похоронены родственники Харальда Прекрасноволосого, в том числе в Гокстаде, где высится курган Олава Гейрстадальва, жилищем умершего становился не дом-могила, а… погребальный корабль. Целые ладьи (в более скромных погребениях это были небольшие лодки) содержали все необходимое для жизни: котлы прямо на котельных цепях, чтобы привешивать их над очагами, пиршественная посуда, вооружение. Самый знаменитый из таких кораблей — украшенная замечательной резьбой ладья из Осеберга — принадлежал не воину-конунгу, а королеве. Название кургана сохранило имя этой норвежской правительницы IX века. Ее звали Аса, или Оса, она была матерью конунга Хальвдана Черного и бабкой Харальда.

Благодаря тому что насыпь кургана состояла из плотной глины, дерево и другие вещи, помещенные в погребение, сохранились и были извлечены при археологических раскопках. Чего только не было в этой роскошной погребальной ладье! Но прежде всего следует упомянуть деревянную палатку на корме, такую же, какую видел Ибн Фадлан на корабле русского вождя (правда, тот корабль был сожжен). Даже ковер с многофигурной композицией — изображением ритуальной процессии — украшал это загробное жилище. Но более всего поражает обилие транспортных средств. Помимо самой ладьи, там были еще колесница и сани, украшенные богатой резьбой. Королева не одна обитала в своем загробном жилище, с ней была служанка. Асе необходим был королевский гардероб, и среди погребальных даров нашли даже лишнюю пару обуви: это напоминает быт богини Фригг, которую сопровождала ее служанка богиня Фулла, носившая за ней ларец с украшениями и обувь.

Мы знаем, что богини не уступали самому Одину в праве распоряжаться в загробных чертогах: не только Фригг, супруга Одина, но и Фрейя была хозяйкой собственного царства мертвых. В одной из саг хозяйка исландского хутора собирается после смерти к Фрейе: видимо, богиня принимала у себя не только павших воинов, но и добродетельных хозяек, недаром ее имя значило «госпожа».

Королева Аса едва ли собиралась к Фрейе: резьба на ее погребальной повозке передает сцену, связанную с культом Одина, там изображен герой, погибающий в змеином рву. Мы еще вспомним об этом герое, когда речь пойдет о кладе нифлунгов-нибелунгов. Пока что мы не можем точно сказать, что должна была делать погребенная с такой пышностью королева в загробном мире: жить в комфортно обставленной ладье под курганом или отправляться в дальнее странствие на тот свет.

Чем глубже мы проникаем в смысл скандинавских мифов и культов, тем яснее становится, что над ними задумывались и сами скандинавы-язычники.

Баллада о мертвом женихе и век викингов

Романтический сюжет европейских баллад о преданной невесте, которая ждет ушедшего в поход жениха, пока за ней не является призрак и едва не уносит деву в могилу, восходит к древним временам. Тогда считалось, что жены следуют за мужьями на тот свет. «Хвали жен на костре», — советует Один в своих речах, донесенных «Старшей Эддой». Считалось, что преданность женщины можно проверить только после смерти.

В одной из героических песен «Старшей Эдды» — «Второй песни о Хельги Убийце Хундинга» — рассказывается о преданности жены этого героя Вёльсунга, брата Сигурда. Вся жизнь Хельги была посвящена деяниям, достойным Вальхаллы, и само имя значит «священный», «посвященный». Этот конунг-викинг совершил много боевых подвигов, в которых ему помогала валькирия Сигрун, дочь конунга Хёгни. Среди жертв его боевой ярости оказался и отец Сигрун. Узнав об этом, Сигрун стала оплакивать родичей, а Хельги принялся утешать деву: такова судьба, велящая ей стать валькирией Хильд для своих родичей. (Хильд — та самая валькирия, из-за которой длится битва между ее отцом, также зовущимся Хёгни, и возлюбленным Хедином.) На это Сигрун отвечает Хельги, что мечтала бы оживить всех убитых и потом оказаться в его объятьях.

Имя Хильд стало нарицательным в эпической и скальдической поэзии. Сама битва в скальдических стихах описывается как брак с Хильд: глава войска разламывает кольцо, чтобы вручить ей свадебный дар. Возлюбленная Хедина готовит брачное ложе для шлемоносцев… Но это ложе — поле боя! Любителям русской словесности хорошо известна эта метафора. В «Слове о полку Игореве» битва с половцами на реке Каяле описывается как брачный пир: на нем не хватило кровавого вина, но храбрые русичи закончили пир — напоили сватов и сами полегли за Русскую землю. Русская героическая песнь исторически точна: половцы действительно были сватами русских, русские князья женились на половецких ханшах. Но сравнение битвы со свадебным пиром не просто поэтическая метафора, особенно в героическое, эпическое, время. Избранник валькирии — это эйнхерий, он получал ее любовь в воинском рае. Брак с валькирией — это смерть в бою.

Брак в народной культуре всегда уподоблялся смерти: недаром причитания невесты были сродни похоронной причети. Для родоплеменного общества это уподобление было не столько поэтическим, сколько буквальным: невеста должна была отправляться в чужой род, а это было все равно, что отправиться в иной мир. Сватовство было подобно вызову на бой. В эддической песни героическое сватовство Хельги привело к гибели родичей Сигрун.

Неудивительно, что скандинаву в его рождении на свет, браке и смерти покровительствовали одни и те же девы судьбы — дисы, норны и валькирии.

В эддической песни волшебство было уже недоступно эпической героине. Сигрун не могла воскресить родичей, но и не изменила избранному ею герою: она стала его женой и родила ему сыновей. Однако Хельги не суждено было дожить до старости.

Брат Сигрун Даг приносил жертвы Одину, чтобы тот помог ему отмстить за отца. Один дал жертвователю свое волшебное копье. Даг встретил Хельги у рощи под названием Фьётурлюнд, что значит «роща оков». Тацит говорит о такой роще как о священной у германского племени семнонов: туда нельзя было входить без оков. В этой священной роще Даг пронзил Хельги копьем — принес его в жертву Одину. Потом он пошел ко двору сестры и рассказал ей о случившемся.

Эта эпическая песнь отражает драму распадающегося и погибающего рода. Сигрун проклинает родного брата за убийство мужа, насылая на него традиционное заклятье: пусть он погибнет от собственного оружия! Даг отвечает, что не он виною такой судьбе — виноват Один, сеятель раздоров.

Хельги тем временем хоронят под курганом, и он отправляется в Вальхаллу. В песни говорится, что Один предложил потомку Вёльсунгу править вместе с ним. Тогда Хельги велит своему врагу и убийце отца Хундингу (само имя Хундинг имеет уничижительное значение — «собака»), который пал в битве с Хельги, но также пребывает в Вальхалле, омыть ноги эйнхериям, развести огонь, привязать собак и даже дать пойло свиньям (рабская работа!), а затем лишь думать об отдыхе.

Мы видим, что победитель в Вальхалле оказывается в праве помыкать побежденными, как своими слугами. Но эти загробные почести уже не приносят счастья эпическому герою.

Однажды служанка Сигрун шла на закате мимо кургана Хельги и увидела, как конунг с дружиной подъезжает к кургану. Она спросила, не настал ли конец света, — ведь мертвые скачут туда, куда им не дано возвратиться. Конунг отвечает, что конец света еще не настал, и хоть загробная дружина шпорит коней, ей не дано возвратиться домой.

Служанка рассказывает хозяйке, что раскрылся курган и Хельги вернулся. Он просит осушить его кровавые раны. Преданная Сигрун спешит к кургану. Ее радость — радость валькирии: она так счастлива видеть мужа, как соколы Одина (то есть вороны) радуются, увидев еще теплые трупы убитых. Она просит Хельги снять кольчугу, но в объятиях Сигрун оказывается мертвец: его волосы покрыл иней, тело — смертная роса, руки холодны, как лед. Мертвый конунг напоминает, что Сигрун сама повинна в том, что Хельги «обрызган горя росою»: ведь он пал в распрях с ее родичами. Мертвый герой не велит запевать горестных песен, ведь с ним в кургане пребудет теперь знатная дева, «диса воинов».

Сигрун стелет брачное ложе в кургане — она хочет устроить герою Вальхаллу прямо в могиле. Но Хельги уже пора спешить: ему надо скакать на бледном коне по алой дороге, пока петух Сальгофнир не разбудил эйнхериев в чертоге Одина.

Хельги скачет назад в Вальхаллу, а Сигрун и ее служанка возвращаются домой. Но к ночи Сигрун вновь посылает служанку к кургану, следить, не приедет ли Хельги. Напрасно — спускается ночь, а Хельги нет. Но тут разумная служанка произносит загадочную фразу: «Ночью сильней становятся все мертвые воины, чем днем, при солнце». Она отговаривает хозяйку спускаться в курган.

Эти слова могут означать только одно: отправившийся в Вальхаллу Хельги мыслится одновременно присутствующим в кургане — своем загробном жилище. Мы уже сталкивались с подобными представлениями в практике царских погребений: рядом с пирамидой Хеопса покоилась его царская ладья для загробного плавания.

В народной традиции считается, что нельзя долго тосковать и оплакивать умершего жениха или мужа, иначе он явится с того света и унесет с собой тоскующую. В немецкой балладе «Ленора», вдохновившей многих поэтов-романтиков, мертвый жених, павший на поле боя в Венгрии (в Гуннской земле германского эпоса и в краю вампиров), прискакал ночью к своей невесте. Он торопит ее в свой дом на зеленом лугу, пока не пропели петухи, возвещающие рассвет. Но разумная дева отказывается скакать с ним в дальнюю дорогу: его кровать слишком узка, и ему суждено покоиться на ней одному до Страшного суда.

В датской балладе «Оге и Эльсе» мертвый жених слышит из могилы плач возлюбленной.

Он берет свой гроб и является к ней в дом. Подобно Сигрун, Эльсе встречает возлюбленного и расчесывает его волосы золотым гребнем. Она спрашивает, что происходит там, в могильном мраке. И жених сначала отвечает, что в могиле так же, как в небесном царстве, — его невеста может быть веселее. Но когда преданная Эльсе собирается последовать за женихом, Оге признается, что в могиле темно, как в преисподней. Его любовь оказывается сильнее, чем желание быть с Эльсе. Когда невеста оплакивает своего жениха, кровью наполняется гроб и змеи кишат у его ног. Когда же Эльсе смеется и поет, загробное жилище наполняется лепестками роз. Однако признание мертвеца не спасает Эльсе от тоски — она умирает.

Любовь выходца с того света — мертвеца или альва — гибельна для живых. Сигрун в песни о Хельги вскоре умерла от скорби — герой дождался своей возлюбленной в кургане. В конце песни повествуется о том, что в древние времена люди верили, будто умершие рождаются вновь. Говорили, что обрели новое рождение и Хельги и Сигрун: герой получил при рождении прежнее имя, а его возлюбленная стала валькирией Карой. Но злой рок преследовал и эту пару. Кара покровительствовала Хельги в битвах, но однажды в поединке с врагом воин случайно задел мечом парящую над ним валькирию: его дух-хранитель был ранен, и сам Хельги пал в поединке.

Детективный жанр и судьбы умерших в век викингов

Другой литературный сюжет, который также связан с главным для конца родового строя мотивом — распрей внутри рода, стал началом драматической истории, рассказанной в исландской «Саге о Гисли». Это сюжет тайного убийства.

Гисли видит, что приходит конец традиционному миру — родовые связи гибнут в распрях, и пытается противостоять этому. Он пробует связать ближайших к нему людей: своего брата Торкеля, шурина Вестейна и свояка Торгрима — узами побратимства. Для этого нужно было пройти специальный обряд: вырезать полосу дерна, припереть ее копьями с нанесенными на них рунами и, приподняв над землей, пройти под этими «воротами». Затем смешать с землей собственную кровь и поклясться именами всех богов, что побратимы будут держаться вместе и мстить друг за друга, как кровные родичи. Считалось, что побратимы как бы заново рождены самой матерью-землей и их узы становятся нерушимыми. Сам Один почитал узы побратимства.

Но Торгрим не захотел смешивать свою кровь с кровью Вестейна, и тогда Гисли не стал скреплять кровью свои узы с Торгримом. Это и предрешило дальнейший ход распри. Торкель узнал, что его жена — любовница Вестейна. Вместе с Торгримом он позвал колдуна, и тот сковал им копье, на котором были нанесены тайные руны. Колдун также вызвал бурю и ненастье, чтобы Гисли не мог попасть в дом своего побратима и предотвратить расправу над ним. Ночью неизвестный убийца пронзил спящего Вестейна колдовским копьем. Такое убийство считалось подлым: совершившие его попадали в Хель. Гисли вынул копье из груди убитого побратима, и это было знаком того, что Гисли собирается мстить — он поразил копьем Торгрима.

Распря продолжилась во время обряда погребения. Гисли, как помнит читатель, навалил камень на погребальную ладью Торгрима, чтобы она не отплыла в Вальхаллу, а Торгрим завязал башмаки мертвому Вестейну для того, чтобы он не достиг воинского рая.

Распря продолжилась и в поединке колдовском, ибо родич Торгрима нанял колдуна, чтобы тот магическим способом лишил Гисли поддержки его друзей в Исландии. Гисли делает вид, что ничего не знает о распре и устраивает у подножия кургана игру в мяч. В ней против Гисли участвует родич Торгрима, и его люди оскорбляют партнера Гисли по игре. Однако мать этого партнера оказывается колдуньей, и на хутор оскорбивших ее сына людей обрушивается с гор снежная лавина. В отместку родичи Торгрима забивают колдунью камнями, а Гисли велит убить напустившего на него порчу колдуна, и того тоже заваливают камнями. Но удача оставляет Гисли, и он погибает — такова участь большинства героев саг.

Вожди, колдуны и сама природа оказываются втянутыми в родовую распрю, а мертвецы остаются членами рода — связи с ними не разрываются после смерти, они взывают к отмщению.

Мифологический оксюморон: живые мертвецы

Вестейн и Торгрим не могли, подобно Хельги, убийце Хундинга, выйти из кургана и отправиться в Вальхаллу. Однако в исландских сагах много рассказов о мертвецах, которые выходили из могилы, но отправлялись не в загробный мир, а к живым людям, чем доставляли им немало хлопот. «Беспокойный покойник» — это, на первый взгляд, такой же оксюморон, как «горячий лед». Но представления о бесчинствах живых мертвецов были повседневными реалиями исландского быта.

Один из них — Храпп в «Саге о людях из Лососьей долины», — хотя имел злобный нрав, при жизни был рачительным хозяином. Перед смертью он просил, чтобы его похоронили в стоячем положении в дверях дома — так ему легче будет следить за хозяйством. Не осмелившись перечить своенравному мужу, жена исполнила его просьбу. Но после смерти Храпп проявил свой нрав в полной мере, перебив почти всех домочадцев и нападая на соседей. Хутор запустел, и Храппа решили выкопать из его могилы под дверью и перенести подальше, туда, где редко проходили люди и скот, а могилу завалить камнями. После этого он почти перестал появляться.

Однажды один состоятельный исландец решил переселиться на этот хутор и отправился туда на лодке со своим скарбом и домочадцами. Но лодка налетела на камень, а сидевшие в ней увидели большого тюленя с глазами, очень похожими на человеческие: зверь плавал вокруг ладьи, пока не поднялась буря, во время которой все переселенцы утонули. Ясно, что Храпп оказался еще и оборотнем и не желал, чтобы кто бы то ни было владел его хутором.

Через некоторое время в этой несчастливой местности поселился богатый скотом исландец. Его хлев располагался в лесу, и посланный туда работник опять столкнулся с Храппом. Хозяин сам, взявши копье, решил расправиться с мертвецом, но тот отломил наконечник и провалился сквозь землю. Наутро исландцы пришли к могиле и раскопали ее, разбросав камни. Храпп лежал там с наконечником копья. Пришлось извлечь беспокойного мертвеца, сжечь его на костре, а пепел выбросить в море. Только после этого Храпп исчез навсегда.

Мы видим, что совершившие этот ритуал исландцы последовали завету Одина: пепел умершего нужно выбрасывать в море. Конечно, Храпп отправился не в Вальхаллу — он не был павшим героем. Целью обряда было удалить вредоносного покойника в иной мир, в Хель, чтобы он не убивал живых.

Не менее злобен был персонаж «Саги о Греттире». Его звали Глам, и он жил уже тогда, когда в Исландии стало распространяться христианство.

Глам был упорным язычником и потребовал однажды, чтобы на Рождество — йуль — во время строгого поста ему дали еды. Потом он отправился со стадом, но поднялась буря, и Глам не вернулся в рождественскую ночь. Когда люди отправились на его поиски, пастуха нашли в горах, где повсюду видны были следы страшной борьбы. Глам был мертв, черен, как Хель, и огромен, как бык. Говорили, что его убили тролли — горные великаны. Глама так и не смогли довезти до церкви — он был так тяжел, что лошади не могли сдвинуть дроги. Поэтому его закопали неподалеку, завалив камнями. Но Глам принялся вставать из могилы и бесчинствовать: нападать на людей, забираться на конек крыши и ездить на нем, будто на лошади. Он являлся на хутор и ночью и днем. К лету он несколько приутих, но к Рождеству сила мертвеца опять стала прибывать: он нападал и на людей и на скот. Наконец сам герой саги — Греттир, на счету которого уже была расправа с могильным жителем, — явился на несчастный хутор, чтобы провести там ночь и расправиться с мертвецом.

Глам не преминул явиться в свой дом, который к тому времени был совершенно разорен его посещениями, и опять принялся стучать пятками по крыше, как наездник, так что все жилище сотрясалось. Затем мертвец пролез в дом; он был так огромен, что голова достигала крыши. Греттир был силачом и попытался было повалить Глама, но тот сам начал тащить своего противника к выходу. Тогда герой применил хитрость и толкнул Глама наружу: он повалился на спину, а Греттир — на него. Тут из-за туч вышла луна, и Греттир увидел взгляд мертвеца. Потом скальд признавался, что от этого взгляда он впервые в жизни содрогнулся и не в силах был поднять меч, чтобы прикончить выходца из могилы.

Тогда мертвец произнес свое заклятье и напророчил Греттиру, что после встречи с ним он лишится удачи, будет объявлен вне закона, а взгляд мертвеца до самой смерти будет перед его глазами. Глам верно предсказал судьбу герою, ведь ему, выходцу из могилы, как и эддической вёльве, было известно будущее. Но Греттиру хватило сил отрубить мертвецу голову и приложить ее к обезглавленному телу между ляжек — так расправлялись с вампирами. Потом Глама сожгли, прах собрали в мешок и похоронили подальше от жилья и дорог.

Эти мифологические рассказы, именуемые быличками, свидетельствуют о том, что злобные люди и после смерти могли сохранять свой дикий нрав. Будучи существами иного мира, они обретали силу великанов и чудовищ — оборотней. Поэтому, чтобы уничтожить наделенное сверхъестественной силой тело, их нужно было сжечь, то есть отправить из могилы, расположенной возле дома, в далекий загробный мир, куда нужно много дней добираться на ладье и на коне.

Вспомним путешествие Одина в Хель, к могиле вёльвы, от которой бог хотел получить прорицание. Оказывается, что и сама могила находится не возле дома, не в Мидгарде или Асгарде, а в преисподней. Вёльва же, которую поднимает из могилы Один, говорит, что бог заставил ее отправиться в «нелегкий путь». Чтобы разобраться в этих загробных странствиях, не обойтись без мифологической географии, точнее космографии, и знаний о том, как представляли себе могилу скандинавы-язычники.

Выясняется, что словом «хель» первоначально называли могилу — укрытие, в котором хоронили труп. Собственно, могила была воплощением преисподней. Вход в загробное жилище, «ворота мертвых», за которые за-глядывала девушка на похоронах руса, — это одновременно и вход в загробный мир.

Скандинавы не зря уделяли столько внимания погребальным обрядам, смерти, которой умер человек, и его посмертной судьбе. От того, к кому присоединится после смерти сородич — к дружине эйнхериев и благодетельных богов и предков или к полчищам чудовищ и злобных мертвецов, — зависел исход «последней битвы». Оставаясь членом рода, умерший был естественным мифологическим посредником между людьми и миром сверхъестественного — тем светом, Вальхаллой, или Хель.

Залогом того, что эти связи не обрываются и род живых составляет единство с загробной общиной предков, были «домашние» курганы, родовые кладбища. Тысячи могильных насыпей сохранились в Скандинавии (и по всей Европе) от эпохи язычества. Сам Один ссылался на мудрость, полученную от древних людей из «домашних» курганов. Курганы — могилы предков — считались свидетельством тому, что потомки владеют этой землей по праву: языческие могилы, а в христианскую эпоху памятные рунические камни были одновременно и межевыми столбами. Сами же предки могли в представлениях язычников сливаться с альвами — духами природы, покровителями земель-урочищ, обитателями не только «домашних» курганов, но и скал.

Потомок упоминавшегося поклонника Тора из «Саги о людях с Песчаного берега», носивший имя Торстейн, однажды отправился на лодке с экипажем за провизией. Тем временем пастух, пасший овец возле Священной горы, увидел, что весь северный склон ее открыт. Оттуда доносились звуки пиршества и стук питьевых рогов. Когда пастух прислушался, он услышал, что в гору зовут Торстейна со всем экипажем занять почетное место напротив его отца. Наутро узнали, что Торстейн утонул со всеми людьми.

Жертвоприношения альвам должны были способствовать здоровью всего рода и рождению потомства — это был обмен дарами с тем светом.

В «Саге об Олаве Святом» — крестителе Норвегии — рассказывается, что его мать долго не могла разродиться.

Пришлось обратиться за помощью к предку — Олаву Гейрстадальву, духу урочища Гейрстад. Из его кургана достали пояс, которым опоясали роженицу. Этот языческий обряд способствовал появлению на свет первого скандинавского святого. Естественно, что ему дали имя Олав — считалось, что предок возродился в потомке.

Кладбища располагались «за оградой» хуторов и поселений, в Утгарде, но все же это были «домашние» курганы. Погребения в них были устроены так, чтобы умерший мог пользоваться привычными для него при жизни вещами, его личное имущество оставалось с ним в доме-могиле. Считалось, что у знатных людей под курганами могли оказаться большие сокровища или волшебное оружие, овладеть которым мечтали многие герои. Сам Один похвалялся, что умел грабить курганы так, что могильные жители не причиняли ему вреда.

Латинский автор XII века Саксон Грамматик предлагает романтическую версию сюжета смерти Бальдра — Бальдера. В ней Бальдер остается полубогом — он сын Одина. Но убийца Хёдер не брат ему, а доблестный воин и соперник; оба они враждуют из-за руки Нанны, дочери датского конунга.

Хёдер встречает в лесу таинственных дев, которые предостерегают его от поединка с Бальдером: он хочет заговорить с ними, но девы тут же исчезают, а герой оказывается посреди равнины. Такой морок свойствен языческим богам и дисам, которых встретил Хёдер.

Тогда Хёдер идет к своему воспитателю, датскому конунгу, и просит руки Нанны. Тот боится Бальдера, зато дает воспитаннику совет, как убить соперника — ведь он неуязвим для оружия. Хёдеру необходимо раздобыть волшебный меч и кольцо, которые хранит в стране холода и мрака некий Миминг. Имя этого персонажа напоминает о Мимире, хранителе источника мудрости в преисподней у корней Мирового древа.

Хёдер снаряжает повозку, в которую запрягает северных оленей, и отправляется к пещере Миминга. Царство мрака и холода на севере — это преисподняя, а сам Миминг напоминает живущего в скале альва — хранителя сокровищ (Саксон именует его сатиром). Хёдер выманивает Миминга из пещеры и отбирает у него кольцо и меч.

Он совершает много подвигов, но тем временем Бальдер является с войском в Данию требовать руки Нанны. Та говорит, что смертная дева не может стать женой бога. Тогда начинается битва между Хёдером и Бальдером. На стороне сына Одина выступает сам верховный бог, громовник Тор и прочие божества, но у Хёдера есть волшебный меч и панцирь, неуязвимый для оружия. Он наносит богам такой урон, на который только способен смертный. Но с Тором его боевая палица из дуба, и ею он сокрушает рать Хёдера. Его войско уже готово дрогнуть, но тут Хёдер разрубает палицу Тора. И боги бегут от людей.

Христианин Саксон не упускает случая сказать, что это не настоящие боги. Для нас интересен богоборческий мотив — ведь и в Троянской войне герои осмеливались выступить против богов.

Хедёр получает руку Нанны и отправляется с молодой женой в Швецию. Простые люди почитают его, победителя, как бога. Но Бальдер берет реванш и разбивает Хёдера в новой битве. Ночью к победителю является призрак, имеющий облик Нанны, и от этого видения Бальдер лишается сил: теперь он может передвигаться только в повозке. Вероятно, этот ночной кошмар — мара — результат магических действий Нанны.

Однако полубог продолжает преследовать Хёдера, и в решительной битве силы оказываются равны. Когда войска расходятся на ночь, Хёдер отправляется к лагерю врага и видит, как три девы покидают лагерь. Он следует за ними, но те обнаруживают его присутствие и спрашивают, кто он. Герой прикидывается певцом-менестрелем и даже играет на лире. Ему удается увидеть колдовской ритуал: девы готовят пищу для Бальдера, добавляя в нее яд трех змей — это и делает полубога неуязвимым.

Как всегда случается с норнами, одна из них оказывается воплощением злой судьбы своего подопечного: эта дева дает Хёдеру волшебный пояс. Благодаря нему Хёдеру удается ранить Бальдера в поединке. В финале Бальдеру является Прозерпина (она заменяет богиню Хель у латинского автора) и предвещает ему смерть. Тот умирает, и над ним воздвигают огромный курган.

Знакомый нам Греттир прославился тем, что еще до встречи с Гламом спустился в курган за хранящимся там кладом — недаром по ночам над курганом вспыхивал огонь. Желая добыть сокровища, Греттир принялся раскапывать курган и к закату дошел до бревен сруба могильного жилища.

Ночью спускаться в курган было опасно, но Греттир не испугался и, несмотря на страшное зловоние, раскидав бревна, спустился вниз. Сначала ему попались конские кости (умершего снабдили верховым конем), а потом столбы высокого сиденья, которое обычно принадлежало знатным людям. На этом престоле сидел мертвец, а рядом были сложены сокровища. Греттир взял богатства и двинулся было к лазу, ведущему из кургана, но тут мертвец схватил его сзади. Тогда Греттир вытащил свой меч и отрубил могильному жителю голову, а чтобы покойник не смог его преследовать, он приложил отрубленную голову к ляжкам.

В дом-могилу, помимо привычной обстановки и мебели, помещали все, что было необходимо для путешествия в загробный мир: коней, лодку, иногда сани или даже ледоходные шипы, чтобы умершему легче было переправляться через замерзшие проливы, прикрепив их к обуви.

Эта мифологическая диалектика, при которой умерший оказывался одновременно живущим в доме-могиле и путешествующим на тот свет, касалась и трупосожжения — обряда, который, казалось бы, не оставлял возможности для телесного существования предка под курганом. Вопреки завету Одина, описанному Снорри, кости собирали с погребального костра, но не выбрасывали в море, а складывали в глиняный сосуд — урну или котел. В бронзовом и раннем железном веках урны формировали в виде домиков или человеческих фигур с личинами — они являли собой новое и вечное (обожженная глина не разрушается) жилище и тело для умершего. В эпоху викингов кости собирали в простые горшки, но на плечики таких горшков часто клали железные шейные гривны с привесками-амулетами — «молоточками Тора»: умерший в новом теле находился под покровительством самого популярного божества.

Конечно, не только любовь к предкам и вера в их мудрость была основой культа предков и погребального культа: на кровнородственных связях держалось все архаическое общественное устройство. Могильные памятники, курганы и каменные стелы были воплощением нерушимости родовых связей и всех общественных устоев. Имена похороненных под большими курганами конунгов сохранялись в фольклорной памяти народа на протяжении столетий.

Легенды, связанные с курганами конунгов, были основой исторической памяти для целых народов. Одна из таких легенд относится к X веку, когда Харальд Прекрасноволосый объединял норвежские земли.

В Наумдале, на севере Норвегии, правили два брата-конунга, Херлауг и Хроллауг. Три лета они сооружали курган, и, когда узнали, что Харальд идет на них походом, Херлауг взял с собой запас еды и питья и вошел со своей дружиной в курган, велев закрыть его за собой. Хроллауг, как его наследник, воссел на кургане, поставив на насыпи престол конунга. Рядом же он поместил скамейку для ярлов, и когда Харальд приблизился, пересел на эту скамейку. Он отдал себя во власть конунга Харальда, и тот сделал его своим ярлом (то есть доверенным лицом), передав ему в управление Наумдаль.

Вспомним, как русы на Волге поставили на кургане столб с именем своего вождя. Этот столб был воплощением исторической памяти и, значит, свидетельством законной власти в стране. Недаром у конунгов был обычай восседать на кургане, подобно тому, как Один восседал на своем престоле Хлидскьяльв: богу с его престола были видны все миры, конунгу — вся страна.

Курган считался местом, откуда открывается путь в иной мир. В скандинавских сказаниях курган может отождествляться с иным миром: там происходит битва между мертвыми дружинами, как в Вальхалле. Курган вёльвы, к которому Один скачет на своем Слейпнире, наоборот, располагается в преисподней — Хель.

Погребальный ритуал, совершенный по всем правилам, гарантировал мир и благополучие родовому коллективу и всей стране. Чем значительнее был человек, тем пышнее были похороны и тризна. В Исландии на поминки знатных людей собиралось по несколько сот человек. Чтобы нейтрализовать действие смерти и восстановить родовые связи, на тризне даже устраивались брачные оргии, наподобие той, что описана Ибн Фадланом.

Воинский рай в Мезоамерике

У ацтеков, индейцев Мезоамерики, различным категориям умерших в загробном мире предназначены разные сферы, при этом их судьба определяется не поведением при жизни, а способом смерти.

Для воинов, павших в битве, пленников, принесенных в жертву, и женщин, умерших при родах, предназначался рай в небесной обители солнца Тонатиу. Воины сопровождали солнце от его восхода до зенита. В триумфальном шествии двигались они рядом с ним и пели военные песни. По прошествии четырех лет они превращались в различных птиц с пышным расцвеченным оперением и высасывали нектар цветов на небе и на земле. Женщины обитали в западной части неба и оттуда выходили навстречу заходящему солнцу.

Обителью бога дождя и грома Тлалока был Тлалокан — место наслаждения и счастья, изобилия воды, пищи и цветов: там нет недостатка в початках зеленого маиса, в тыкве, томатах, зеленых стручках фасоли и цветах. Тлалок насылал на людей ревматизм, подагру и водянку. Поэтому в его владения попадали убитые молнией, утопленники, прокаженные, умершие от водянки и подагры. Этих избранников Тлалока не сжигали, а захоранивали. Сам Тлалок живет на вершинах гор или во дворце над Мексиканским заливом, там, где образуются облака.

В доме верховного бога-творца Тонакатекутли, чье имя значит «владыка нашего существования», находилось «место влажного дерева-кормилицы» Чичиуакуауко. Здесь росло громадное дерево, ветви которого сочились молоком. Сюда попадали дети, умершие во младенчестве. Они вскармливались молоком этого дерева, а затем перемещались в Тамоанчан — земной рай, расположенный на западе, откуда происходят растения и бог кукурузы.

Большинство умерших естественной смертью отправлялось в Миктлан — «область мертвых». Он находился на севере под землей, и путь туда длился четыре дня. Умерший должен был пройти между грозившими раздавить его горами, при этом избежать нападения змеи и гигантского крокодила, пересечь восемь пустынь, подняться на восемь гор, вынести морозный ветер, метавший камни и обсидиановые лезвия. Последнее препятствие — широкую реку — покойный пересекал на спине маленькой красной собачки. Эта собака, проводник умершего, сжигалась вместе с трупом.

Миктлан делился на девять уровней — преисподних. Добравшись до Миктлана, умерший подносил дары его правителю — Миктлантекутли, которого представляли в виде скелета или человека с черепом вместо головы; он обитал в девятой преисподней. Затем умерший получал свое место в одной из сфер Миктлана.

Одно из названий Миктлана — Химоайан («область бесплотных») — говорит о том, что добравшиеся туда продолжали не материальное, а бесплотное существование. Возможно, имелось представление о дальнейшем развитии души умершего в потустороннем мире.

Через четыре года в потусторонности происходит возрождение. Люди уже не замечают, уже потеряли счет, и в доме лишенных плоти, в доме из перьев Кецаля, происходят превращения того, что принадлежит возрождающему людей. Нагуа считали, что после четырех лет испытание кончалось, и с ним кончалась скитальческая жизнь умерших.

Жизнь на земле воспринималась как сон, как временное: «Мы приходим только грезить, приходим только спать: неправда, что на землю мы приходим жить. Вещи даются лишь на время, на земле мы лишь мимоходом: завтра или послезавтра, как пожелает твое сердце, о Даритель жизни, пойдем в его дом…»

Стражи того света

Австралийцы вурадьери верили, что умершие должны подниматься на небо к Байаме по веревке через узкую щель, которую проделали еще первопредки. Рядом с щелью сидят два стража: Луна-мужчина и Солнце-женщина.

Запреты в архаическом обществе касались прежде всего сексуальных отношений. Поэтому на том свете и в мифах вообще особую роль играют мотивы, связанные с половыми органами и т. п. У Луны в австралийском мифе такой длинный пенис, что он несколько раз обернут вокруг светила; у Солнца же длинный клитор прикрывает жар лучей. Но умерший не должен показать испуг или удивление при виде светил с гротескными чертами. Далее его поджидали два первопредка, которые принимались задавать ему вопросы. Умерший, однако, должен был молчать. Тогда предки исполняли при нем эротические танцы и пели смешные песни, но и здесь, чтобы попасть в небесный мир, он не должен был смеяться или улыбаться. Затем в эротической пляске к нему приближались женские духи, но он должен был оставаться неподвижным.

Вспомним Ивана Царевича в тридевятом царстве. Тот должен был рассмешить невесту на том свете, чтобы она ожила. Умерший в австралийских мифах изображал некую «царевну Несмеяну», но задача у него была совершенно иная. Чтобы упокоиться в небесном мире, ему необходимо было продемонстрировать, что он действительно мертв, поэтому он не должен был проявлять никаких «живых» реакций на вызов существ того света.

Более примитивным способом испытывает умершего Гунмалнг у австралийцев племени гунвинггу: он наносит духу удар, стараясь выбить передний зуб. Если из десны идет кровь, значит, человек еще жив и дух должен вернуться в тело. Если дух действительно принадлежит умершему (крови нет), он может направляться в небесный мир.

По пути за ним неотступно следует белый попугай. Дорогу охраняет пара стражей. Жена стража, услышав предупреждающий крик попугая, должна пожалеть вновь прибывшего духа и отвлечь мужа, который может его погубить. Тогда дух следует далее и видит группу других духов, которые едят рыбу. Те при виде новенького начинают причитать и будят очередного стража на пути в загробный мир. Просыпаясь, тот спрашивает о причине причитаний, и духи должны вновь помочь умершему, иначе проснувшийся отрубит страннику ноги. Духи говорят, что оплакивают пойманную рыбу. Тогда страж засыпает, а умерший идет дальше. Наконец он подходит к реке. Тут появляется перевозчик: сей австралийский Харон жесток в отношении мужчин и более обходителен с женщинами — ведь от них даже на том свете можно ждать вознаграждения на другом берегу. Мужчине перевозчик подгоняет старую лодку и всю дорогу бьет несчастного; женщине предоставляется новая лодка.

У других народов стражи загробного мира могут быть более прагматичными.

Например, жители острова Вао (Новые Гебриды) верят, что вход на тот свет охраняет чудовищный краб, который пожирает душу, если та не принесла с собой жертвенных свиней, зарезанных при погребении. Если чудовищу достаются свиньи, краб пропускает душу. На острове Аврора считают, что загробный мир охраняет гигантская свинья, которая пожирает всех, кто не посадил при жизни дерева пандануса; посадившие дерево имеют шанс взобраться на него и укрыться от стража.

В других верованиях доступ в загробный мир получают лишь члены тайных союзов: те уже прошли инициацию при вступлении в союз и побывали на том свете.

Перевозчик душ

Загробный мир располагается, как правило, за водным пространством — рекой или морем. Даже в небесный мир умерших доставляет небесная ладья, например ладья Солнца в египетских мифах.

Самым известным перевозчиком на тот свет является, конечно, греческий Харон. Он сохранил свое место даже в Дантовом аду. В греческом мифе и обряде, достаточно рационализированном законами античного полиса (которыми регулировался и погребальный обряд), Харону положено было платить за перевоз монету (обол), которую клали мертвецу под язык. Это обычай распространился у многих народов мира. Гермес — вестник богов, знавший все пути, считался проводником душ к границе Аида.

Души женихов Пенелопы, убитых Одиссеем, Гермес вызывает из тел и, взмахнув своим волшебным золотым жезлом — кадуцеем, отводит их в преисподнюю: души с визгом летят за ним. Гермес ведет души женихов

Оказавшийся у Стикса без денег должен был либо скитаться по его мрачному берегу, либо искать обходной брод. Харон также был стражем Аида и перевозил через Стикс только тех, кто был удостоен правильного погребального обряда.

Стикс ограничивает Аид с запада, принимая в себя воды притоков Ахерона, Флегетона, Кокита, Аорнита и Леты. Стикс, что значит «ненавистный», — это ручей в Аркадии, воды которого считались смертельно ядовитыми; в Аид его стали «помещать» только поздние мифографы. Ахеронт — «поток печали» и Кокит — «стенающий» — эти названия призваны показать неприглядность смерти. Лета означает «забытье». Флегетон — «пылающий» — относится к обычаю кремации или к поверью, что грешники сгорают в потоках лавы.

Лишь самые могучие герои — Геракл и Тесей — могли заставить Харона живыми перевезти их в Аид. Эней смог проникнуть туда благодаря тому, что пророчица Сибилла показала Харону золотую ветвь из сада богини преисподней Персефоны. Другому стражу преисподней — чудовищному псу Церберу (Керберу) она бросила лепешку со снотворным. Каждый умерший должен был иметь при себе медовую лепешку, чтобы отвлечь этого пса с тремя головами и змеиным хвостом, все туловище которого также было усеяно змеями. Цербер сторожил, однако, не столько вход на тот свет, сколько выход: следил, чтобы души не вернулись в мир живых.

Естественно, что в мифах и обрядах народа, отделенного от материка морем, — скандинавов часто встречается мотив погребальной ладьи при переправе на тот свет.

В «Саге о Вёльсунгах» герой Сигмунд, потомок Одина, берет труп сына Синфьётли и бредет с ним неведомо куда, пока не приходит к фьорду. Там он встречает перевозчика с малым челном. Тот спрашивает, не хочет ли Сигмунд перевезти тело на другой берег. Конунг соглашается, но места для Сигмунда в челноке не хватило, и, как только таинственный перевозчик взял Синфьётли, челн тут же исчезает. То был, конечно, Один, взявший своего потомка в Вальхаллу.

Корабль Темпон-телона

В верованиях даяков Борнео после смерти душа отделяется от тела и стремится на тот свет — Леву-Лиау.

Отправляется она туда на чудесном корабле с кормчим Темпон-телоном. Чтобы переход в загробный мир был успешным, необходимо совершить церемонию поминок — тиву. Но быстро устроить тиву невозможно, так как надо не только обеспечить всех участников, которых могут быть многие сотни, изобилием еды и питья, но и организовать охоту за головами, чтобы было кому сопровождать умершего на тот свет.

Тем временем умерший покоится во временной могиле на отдаленном холме на берегу реки. Его душе холодно — она может согреться только от жгучего взгляда Темпон-телона. И пока церемония тиву не началась, душа, подобно Патроклу, является своим родичам во сне: может пугать их или одаривать, но не дает покоя. Неупокоенный дух может похитить огонь из очага, вызвать повальную болезнь и даже бурю.

Если семья бедна, то подготовка поминок может затянуться на два-три года. Если не удается добыть новые черепа, в доме для поминок вывешиваются подновленные старые. Незадолго до поминок в церемониальный дом сносятся литавры и барабаны. При этом старики заклинаниями указывают душе путь к солнцу. С тех пор по ночам бьют в литавры и барабаны, чтобы отогнать злых духов и дать понять душе умершего, что скоро наступит день загробного странствия.

За три дня до начала поминок гроб привозят на лодке в церемониальный дом. Перед этим родственники выставляют доску или модель, изображающую корабль: его нос оформлен в виде головы птицы-носорога, хвост — в виде водяной змеи. Эти символы даяков уже знакомы нам: они воплощают мифологическую модель мира. У руля стоит сам перевозчик Темпон-телон, на носу — некий персонаж, излучающий страшный холод, необходимый во время путешествия на тот свет, чтобы команда корабля не погибла от жара небесных лучей, равно как и от жара, исходящего от самого перевозчика, распаляющегося по мере того, как корабль несется на тот свет. Стоящий на носу вооружен острым режущим орудием: он будет помогать птице-носорогу рассекать массы воздуха и облака на пути в загробный мир.

Считалось, что корабль перед плаванием будет загружен всем, что было выпито и съедено на поминках. Умершего должны сопровождать рабы, а также люди, убитые во время устроенной по случаю похорон охоты за головами. В жертву кораблю приносятся петухи, кровью которых забрызгивается сам корабль, а ночью — гроб, в котором покоится отправляющийся на тот свет. Корабль привозит души в город мертвых раз в сутки, как солнечная ладья; недаром это путешествие начинается утром. Корабль движется с такой скоростью, что его пассажиры не успевают разглядеть все, что встречается на пути. Скорость снижается, лишь когда он вплывает в огненное озеро или водоворот, которые нужно миновать осторожно.

Поминки начинаются уже тогда, когда родственницы умершего с другими женщинами готовят еду и сами едят вволю буйволиного мяса и пьют. Кульминацией считается ночь перед загробным странствием, когда с восходом корабль Темпон-телона отправится к солнцу. Жрицы подбрасывают вверх зерна риса, которые должны превратиться в покровительниц, отгоняющих злых духов, а затем приносят в жертву кур.

Особую роль играет шаман, который олицетворяет на поминках Темпон-телона. Разгоряченный выпитым, он начинает песнь — диалог с покойником и перечисляет в ней все, что отправится с ним через огненное озеро на тот свет. Душу призывают еще раз взглянуть на свою землю и вступить на корабль мертвых. Шаман впадает в транс, рассказывая о мчащемся корабле мертвых, и, когда поднимается солнце, наступает кульминация: шаман объявляет, что корабль душ благополучно миновал огненное озеро. Участники поминок встречают это известие восторженным воем.

Праздник на этом не кончается: на второй день поминок приносятся человеческие жертвы. Как правило, это рабы, купленные специально для ритуального убийства. Жертвоприношение у жертвенного столба сопровождается специальной церемонией. Важно, однако, чтобы несчастная жертва не успела произнести проклятья, поэтому раба убивают внезапно или голову жертвы посыпают песком или рисом — с этого момента жертва считается неодушевленной и может проклинать сколько угодно: проклятия не достигнут того света. Считалось, что принесенный в жертву доставит на корабль телесную душу покойника, ведь только после воссоединения двух душ — телесной и «духовной» — можно говорить о благополучном существовании умершего на том свете.

Разгоряченная напитками толпа в исступленном танце кружится вокруг жертвы, нанося ей удары куда попало, пока несчастный не падает. Чем больше мук он перенесет, тем благополучней будет жизнь умершего на том свете. Под радостные крики толпы руководитель церемонии подскакивает к жертве и отрубает ей голову. Кровью убитого мажут родственников умершего. Завершается поминальный обряд всеобщим пьянством.

Затем умершего хоронят в семейном склепе или кремируют. Если к этому времени толпа не съела всего заготовленного на поминальный пир, начинается своеобразное состязание по уничтожению этих припасов. Их нельзя оставлять, иначе умерший не оставит связей с живыми: он подымается и заявляет о своей победе над гостями. Если же гостям удается съесть все приготовленное, они похваляются своей силой и победой. При этом вдова или вдовец председательствуют на продолжающемся пиршестве, уже сняв с себя траур.

Даяки, тратившие столько усилий для отправки души в загробное плавание, не верили в вечное существование души на том свете, в солнечной стране блаженных. Они считали, что душа пребывает там в семь раз дольше, чем на земле, но затем умирает и переселяется в новое тело. Это мог быть гриб или растение: если его съедал человек, душа воплощалась в силе отцовства или материнства и возрождалась. Хуже, если это растение съест животное, но и тогда у души еще будет шанс возродиться в случае, если это животное будет убито и съедено человеком. Но если растение или животное, содержащее душу, погибнет — душу тоже ждет окончательная смерть.

Знаменитый немецкий этнограф Лео Фробениус, описавший церемонию тиву у даяков, ужасался их диким обычаям. Но сходные обряды (на которых в жертву приносились люди) были в относительно недавнем прошлом известны и европейским народам, в том числе языческой Руси.

Загробное благополучие души у даяков, как и у большинства архаических народов, зависело преимущественно от обрядов, выполняемых при похоронах сородичами. Мысль о загробном суде и воздаянии вызревала постепенно, и даже у греков, развивавших идею метемпсихоза, переселения душ, эта мысль не была господствующей в их представлениях об Аиде. Мелкая монета — обол и правильно совершенный погребальный ритуал значили больше, чем прижизненные деяния умершего. Живых более заботило, чтобы душа умершего не вмешивалась в их жизнь, сетуя на свою судьбу.

Отец истории Геродот рассказывает характерное предание о платье жены коринфского тирана Мелиссы.

Однажды тирану потребовалось предсказание, и тот отправил за ним послов на реку Ахеронт, которая, как считалось, текла в Аид. Прорицатели вызвали душу его умершей жены, но та отказывалась с ними разговаривать, сетуя на то, что мерзнет в преисподней. Выяснилось, что парадное платье, в котором ее хоронили, не было сожжено с ней. Тиран велел исправить ритуальную ошибку: все женщины Коринфа должны были в парадных облачениях явиться в храм Геры, покровительницы брака, и отдать там свои платья, чтобы их сожгли после посвящения Мелиссе. Только тогда душа дала необходимые предсказания.

Наряд, в том числе погребальный, имел особое значение для античной цивилизации: он и именовался тем же словом, что и космической порядок, — космос. Наряд отражал статус погребенного, и ритуал «суждения по одежке» оказывал неожиданное воздействие на идею загробного суда.

Не менее требовательным оказался покойник, являвшийся своей сестре в рассказе, записанном недавно у старообрядцев Литвы: он жаловался, что не может ходить в гости на том свете, ведь сестра положила ему в гроб не новую, а ношеную одежду…

На Украине был записан рассказ о девице, которую нашли замерзшей, и решили одеть в чулки, чтобы легче было ходить на том свете по мытарствам. Та, однако, очнулась после «замирания» — временной смерти — и рассказала, что встретила на том свете барыню, которая подарила ей при жизни эти чулки, но своенравная хозяйка сняла чулки с девицы, и та вынуждена была ходить босой.

Наконец, в Китае, где известно множество страшных историй о духах и оборотнях, знатную покойницу, точнее ее духа, удалось опознать по платью. Во время распрей за трон некий государь убил принцессу и похоронил ее в общем склепе. Когда он получил власть, то решил перезахоронить государыню, но кости в склепе оказались перемешанными. Пришлось звать двух шаманок, чтобы они вызвали душу умершей, которая могла бы указать на свое тело. Шаманки вызвали дух и описали его одинаково: принцесса была в повязке темно-синей парчи и в лиловом с белым платье. По этой одежде были обнаружены останки принцессы.

Диюй — «подземное судилище»

В поздней китайской мифологии Диюй — ад. Представления о нем сложились под влиянием буддизма, проникшего в Китай в начале нашей эры. Существовали представления о шести формах перерождения, которые назначались в Диюе умершему. Те, кто творили только добро, рождаются вновь в облике князей, полководцев и сановников, менее добродетельные — в облике купцов, ученых, ремесленников и земледельцев либо вдов, бездетных, сирот. Наказанием считались рождения в облике животных, птиц и насекомых или пресмыкающихся.

По древнекитайским представлениям, души умерших отправляются к Желтому подземному источнику, или в местность Хаоли, или на гору Тайшань, а их судьбу вершат духи земли и гор. В IV–VI веках у мудрецов даосов упоминается Лофэн — столица подземного царства, находящаяся на горе на крайнем севере, позднее — шесть небесных дворцов, по которым распределялись души умерших. В IX веке появилось описание 24 подземных судилищ на горе Фэнду. У китайских буддистов в это время появляется представление о десяти залах Диюя. Примерно в XIII–XV веках складывается иерархия божеств загробного мира во главе с верховным владыкой Юй-ди, которому подчинен бог мертвых Дицзан-ван (это китайская версия буддийского бодхисатвы Кшитигарбхи). Ему, в свою очередь, подчинены князья десяти судилищ — янь-ваны (это название происходит от имени индийского бога смерти Яма). В обязанность бога мертвых входит спасение душ из Диюя. Он должен был посещать ад и из сострадания и любви позволять душам родиться вновь и переводить их на небо. Его атрибуты: посох для открывания дверей ада и жемчужина, свет которой освещает дорогу в подземном мире. Кроме того, существует «великий император восточной горы» Дунъюэдади, которому подчинены десять князей Диюя.

Бодхисатве Кшитигарбхе приписывается сутра, чтение которой может избавить от адских мук, описанных в той же сутре. В жизнеописании буддийских монахов рассказывается, как некий корейский царевич в VII веке покинул свое царство, поселился в пещере на вершине горы Цзюхуашань, предался медитации и достиг пробуждения — стал бодхисатвой Кшитигарбхой. Гора, где он учил, стала священной, сам же бодхисатва покинул этот мир в состоянии медитации в возрасте 99 лет; тело его не подверглось разложению. До наших дней на горе сохраняется посвященный ему храм, который именуют «Залом плотного тела».

Стены буддийских монастырей, как и стены христианских церквей, украшались изображением сцен загробных мук и суда; европейцы воспринимали их как «китайские пытки». Кшитигарбха стал восприниматься как глава десяти царей ада. Его почитатели избавлялись от адских мук и перерождались на небесах. Сам Кшитигарбха говорил, что разрушит все ады. В «Сутре основных обетов», приписываемой Кшитигарбхе, рассказывается о «духовном проникновении во дворец на небе Траястринса», где сам будда Шакьямуни, основатель буддизма, повествует о спасенных Кшитигарбхой мириадах созданий: произнесший имя бодхисатвы или создавший его статую может рассчитывать на рождение на небе Траястринса.

У некой девушки-брахманки, имевшей при жизни много заслуг, умерла мать, приверженная ложному учению. Увидев в храме изображение Кшитигарбхи (Самосущего Царя Самадхи Цветка Пробуждения), она обратилась к бодхисатве с просьбой поведать о загробной судьбе матери. Ей было велено совершить подношение и, вернувшись домой, предаться медитации, произнося имя бодхисатвы. Через сутки медитации она узрела семя на берегу клокочущего моря. Тысячи жертв пытались пересечь это море, исчезая в его волнах; железные птицы преследовали их, вырывая клювами куски их тел. Однако девушка не боялась их — ведь ее защищало имя бодхисатвы. Когда к ней приблизился царь демонов по имени Не Источающий Яда и спросил, что привело ее сюда, та ответила вопросом: «Что это за место?» То было первое западное море великой горы Чакравада.

Мудрая девушка продолжила расспросы: «Правда ли, что внутри горы расположены ады?» Демон отвечал, что она попала в адское место, но не в силу своего предназначения (кармы), а благодаря сверхъестественным способностям. В море принимают муки те, кто творил зло и не оставил после себя никого, кто мог бы в течение сорока девяти дней, до нового рождения, добиться заслуг, которые избавили бы их от страдания. Далее расположено еще одно море, где муки вдвое сильнее, наконец, и третье — с еще большими мучениями. Они именуются морями кармы. Под этими морями расположены ады, их тысячи, но главных — восемнадцать. Наряду с ними демон упомянул еще 1100 адов, где страдания неимоверны. Визионерка спросила о своей матери, назвав ее имя, и демон признался, что она возродилась на небесах, благодаря заслугам дочери и ее подношениям Самосущему Царю Самадхи Цветка Пробуждения. Девушка дала обет и впредь всю себя отдавать спасению погибающих грешников: она стала бодхисатвой Кшитигарбхой.

Среди спасенных Кшитигарбхой — люди и боги, демоны и драконы. Он принимает вид всех наделенных разумом существ, естественных и сверхъестественных, становится горами, лесами, источниками, чтобы принести пользу людям — привести их к блаженству нирваны. Сама мать будды Майядева обращается к Кшитигарбхе, чтобы тот поведал ей об адских муках. Худшие муки, отвечал ей Кшитигарбха, испытывают те, кто поднимает руку на отца и мать, проливает кровь будды, не почитает сутры. Их ждет кромешный ад. Там же место для тех, кто посягает на имущество буддийской монашеской общины, совершает грехи (убивает живых существ) на земле монастыря. Десятки тысяч эпох — кальп проведут они в муках. Они заключены в сотнях тысяч адов, которые беспросветны, ибо располагаются внутри горы Чакравада; их окружает железная стена необычайной высоты (вспомним медную стену греческого Тартара и бронзовые стены египетских полей Иару). От основания стены поднимается пламя, а по ее гребню бегают изрыгающие огонь железные собаки и змеи.

Раскаленное железное ложе необъятных размеров ожидает грешников в этих адах, и каждый из них видит свое тело, распростертое на всем этом ложе. Сотни тысяч злобных демонов с зубами как сабли и медными когтями, вооруженные алебардами, терзают грешников. Железные коршуны вырывают злодеям глаза, а железные змеи обвиваются вокруг их шей. Злодеи десять тысяч раз умирают и тысячу раз рождаются вновь, пока не исчерпается их карма. Голодных там кормят железными яствами, жаждущим вливают в рот расплавленный металл. «Целой эпохи, кальпы, не хватило бы, чтобы перечислить муки», — завершает рассказ Кшитигарбха.

Диюй состоит из десяти судилищ, каждое из которых имеет шестнадцать залов для наказаний. В первом судилище над большим морем на Черной дороге у Желтого источника судья Циньгуан-ван, начальник остальных судей, допрашивает души умерших. Безгрешных он отправляет в десятое судилище, где они получают право родиться вновь, грешных — к «зеркалу зла» на террасе, обращенной к востоку, в котором они видят отражение своих дурных дел. В судилище есть «двор голода», «двор жажды» и «камера восполнения священных текстов» (в нее попадают монахи, которые взимают плату за прочтение молитв по покойникам, не дочитывая их до конца). Души самоубийц Циньгуан-ван отправляет обратно на землю в облике голодных демонов эгуй (кроме тех, кто совершил самоубийство из верности долгу, сыновней почтительности или стремления сохранить целомудрие). После истечения срока жизни, отпущенного им небом, они попадают в «город напрасно умерших» Вансычэн, откуда нет пути к иному рождению. Существовало поверье, что они могут вернуться на землю и возродиться, если вселятся в чужую телесную оболочку, поэтому души умерших преследуют живых, стараясь извести их до смерти.

Вторым судилищем управляет Чуцзян-ван. Оно расположено на юге под морем. В сопровождении духов Чжэннин, что значит «мохнатая собака», и Чи-фа, «красноволосый», сюда отправляются души мужчин и женщин, вступавших в недозволенную связь, души воров, дурных лекарей и т. п. Грешники живут тут в нечистотах, их колют вилами.

В третье судилище — Хэйшэн («черная веревка») — попадают те, кто думал, что император не заботится о подданных, а также нерадивые чиновники, жены, обманывающие мужей, и т. п. Оно находится на юго-востоке под морем. Сюда после допроса судьи Сунди-вана грешников приводит черт Далигуй («силач»). Им перевязывают веревкой горло, руки и ноги, колют бока, клещами сжимают сердце и печень, строгают сердце, бьют по коленям, выкалывают глаза и сдирают кожу.

Владыка четвертого судилища — Угуан-ван. Сюда попадал тот, кто не уплатил налогов, обвешивал покупателей, торговал поддельными лекарствами и рисом, смоченным водой, а также те, кто расплачивался фальшивым серебром, жульничал при продаже материи, крал камни из мостовой и масло из уличных фонарей, завидовал чужому богатству, не выполнял обещаний дать взаймы денег или лекарства, выбрасывал на улицу битое стекло, бранил злых духов, лгал и запугивал людей и т. д. Здесь есть «река нечистот» Найхэ, мост через которую охраняют ядовитая змея и злой пес. В «кровяной пруд» Сюэучи сбрасывают души убийц, запятнавших кровью кухню, очаг либо храм.

Глава пятого судилища, которое находится на северо-востоке под морем, — Янь-ван. Он прежде заведовал первым судилищем, но был переведен сюда за то, что отпускал на землю души грешников, умерших от несчастных случаев. Здесь вынимают сердце у душ. Янь-вану помогают Воловья башка и Лошадиная морда, сопровождающие души грешников на Вансянтай — «террасу, откуда смотрят на родной дом». Туда ведет лестница из 63 ступенек-ножей. По ней поднимаются те, кто не исполнил последней воли родителей, не выполнял законов, не помогал деньгами, в то время как имел их, жены и мужья, при живом супруге мечтавшие о другом, и т. д. С «террасы» грешники видят свой дом, слышат речь близких.

В народной мифологии Янь-ван — владыка загробного мира. В его подчинении чиновники, стражники-бесы (гуй), их князья (гуй-ваны), судья ада Паньгуань, ведущий записи в книге судеб, главы различных управ загробного мира.

«Записки о поисках духов»

Гуй — в древнекитайской мифологии душа умершего, а с распространением буддизма так стали называть демонов и обитателей ада.

Согласно поздним народным представлениям, гуй похож на человека, но при этим он не имеет подбородка, не отбрасывает тени, может внезапно становиться невидимым, принимать облик пса, лисицы и других зверей, мужчины или женщины, чтобы завлекать людей и убивать их. Различались гуи утопленника, повесившегося, съеденного тигром (он ходит вместе с тигром, пока тот не съест другого человека), гуй с бамбуковым шестом (заманивающий людей в лодку), огненный, волосатый (поджидающий свою жертву на перекрестке), голодный (населяющий болезнь, чтобы есть еду больного), умерший в тюрьме от голода и т. д. В большинстве случаев гуй — это неупокоенная душа умершего насильственной смертью или самоубийцы.

В «Записках о поисках духов» средневекового китайского книжника Гань Бао содержится рассказ о том, как в доме некоего правителя женщины постоянно пребывали в страхе, а затем к страхам прибавились и болезни. Тогда некий даос поведал, что под домом были похоронены двое юношей, один из которых вооружен пикой, а другой — луком и стрелами. От вооруженного пикой происходят головные боли, вооруженный стрелами поражает сердце живущих в доме (колющее оружие — традиционное воплощение болезней). Действительно, раскопки подтвердили прогноз даоса: и тела и оружие нашли. Хотя они были почти истлевшими, они оставались источниками несчастий. После того как останки были перезахоронены вдали от городских стен, болезни прекратились.

Шестым судилищем над мертвыми ведает Бяньчэн-ван. Оно находится на севере под морем, и сюда попадают непочтительно обращавшиеся к богам, укравшие позолоту или драгоценности с их изображений, те, кто не берег исписанную бумагу и книги, и т. п. Здесь вырезают сердце и бросают его на съедение псам.

Седьмым судилищем управляет Тайшань-ван (в других источниках он ведает шестнадцатью или восемнадцатью судилищами загробного мира и 75-ю управами в нем). Оно расположено под морем на северо-западе. Сюда попадают грабившие, бросившие новорожденного, игравшие на деньги, евшие человеческое мясо (их записывают в особую книгу «живота и смерти», обрекая на вечный голод, если они родятся вновь), клеветники (их наказывают в зале «вырывания языков»).

Восьмое судилище (оно находится на западе под морем) возглавляет Души-ван. Сюда направляются те, кто был непочтителен с родителями и не похоронил их; за это им укорачивалась жизнь в следующем рождении. Если же грешник исправлялся, бог очага Цзао-ван писал на его лбу иероглифы «исполнил», «подчинился», «исправился».

В девятом судилище Пиндэн-вана, обнесенном железной сетью, казнят поджигателей, изготовлявших яды, дурные книги и неприличные картины, изгонявших плод с помощью снадобий. Им отсекают голову, разрезают на мелкие части или удавливают веревкой. Это судилище находится на юго-западе под морем.

В десятом судилище, которое расположено на востоке под морем, — шесть мостов: золотой, серебряный, нефритовый, каменный и два деревянных. Эти мосты соединяют ад и мир живых. Судья Чжуаньлунь-ван решает, кто в кого должен переродиться, и каждый месяц списки душ отправляются в первое судилище, а затем к духу Фэнду-шэню, на границу между адом и землей. Здесь души попадают в павильон богини Мэн-по — «тетушки Мэн», где им дают напиток забвения.

Путешествия в Диюй неоднократно описывались в китайской литературе, вплоть до фантастической эпопеи У Чанъэня «Путешествие на Запад» в XVI веке и традиционной драмы в XIII–XX веках.

Более архаичные верования относятся к традиционным китайским представлениям о душах. Хунь — душа, связанная с силами ян, — управляет духом человека, а по — телом (она связана с силами инь).

Два космических начала пронизывают всю картину мира Китая: это темное начало инь и светлое ян. Может быть, первоначально инь означало теневую, северную сторону мировой горы или желток первозданного яйца. Дуальные противопоставления часто оказывались в основе мифологических описаний вселенной у народов мира. Инь стало означать темное, женское — хтоническое начало: землю, север, тьму, смерть, луну, четные числа и т. д. Ян, напротив, стало светлым, мужским началом: воплощением неба, юга, жизни, солнца, нечетных чисел. Оба начала противостоят друг другу и вместе с тем нераздельны.

После смерти человека хунь улетает на небо, а по уходит в землю или рассеивается. Есть сведения о древних массовых весенних призываниях душ хунь и по, чье объединение дает жизнь и плодородие. В Древнем Китае был широко распространен обряд призывания хунь после смерти человека. Известны и особые посмертные жертвоприношения хунь. В более поздних представлениях после смерти человека по остается в комнате умершего, откуда ей не дают выйти духи — хранители ворот и дверей мэнь-шэнь, а хунь, уведенная служителями бога — вершителя правосудия над душами умерших Чэнхуана, начинает свой путь в загробный мир и к будущим перерождениям.

В «Записках о поисках духов» есть рассказ о китайском Орфее. В нем говорится о даосе, который умел устраивать живым свидания с умершими.

Некий вдовец умолил его устроить встречу с женой. Даос предупредил, что свидание должно будет прекратиться, как только вдовец услышит звук барабана. И действительно, повидавшись с умершей женой, при звуках барабанной дроби мужчина отправился вон из склепа, но край его одежды зацепился, когда он прикрывал дверь склепа, и оборвался. Свидания с мертвыми не приводят к добру: тоскующий вдовец не прожил и года. Когда его стали хоронить и открыли склеп, то увидели, что край его одежды торчит из гроба жены.

Предполагали, что с помощью особой церемонии можно заставить хунь своего предка покинуть загробный мир и подняться во дворец Южной вершины, чтобы стать бессмертным — сянь. В этом раю посреди дворца бьет источник жидкого огня, в котором купаются души. Их плоть там растворяется, и, когда они выходят из источника, Верховный владыка создает для них «новое жизненное тело».

«У живых и мертвых пути различны»

В «Записках о поисках духов» есть рассказ о человеке по имени Бань, живущем у склона одной из священных гор Китая — горы Тайшань.

Повелитель местности как-то призвал его к себе, чтобы передать письмо дочери — она была замужем за владыкой реки. Привыкнув общаться с духами, Бань решил еще раз наведаться к повелителю реки, но, увы, выйдя из его чертога, он увидел своего покойного отца в колодках, занимающегося тяжелой работой. На вопрос сына о причине такой участи отец рассказал, что он сослан сюда на три года мук. Хотя два года уже прошло, терпеть муки далее ему невыносимо, и он попросил сына походатайствовать у повелителя о смягчении участи, тем более что сам покойный хотел сделаться духом-покровителем семейного алтаря.

Сын почтительно исполнил просьбу, но повелитель реки предупредил: «Пути живых и мертвых различны, их нельзя приблизить». Бань не понял смысла этих слов, но умолил повелителя помиловать отца.

Через год после его возвращения в доме Баня умерли все дети. Он в ужасе обратился к повелителю, и тот напомнил о своем предупреждении. Отец был призван в присутствие и опрошен, почему он, допущенный к алтарю семьи, допустил несчастье. Дух отвечал, что был так рад встрече с семейством, что непрестанно поминал своих внуков и призывал к себе.

Наивный дух был тут же отрешен от должности хранителя алтаря, Бань же вернулся к живым и больше не терял детей.

Си-ванму — «владычица Запада»

Си-ванму — хозяйка страны мертвых, расположенной на западе. В архаических текстах Си-ванму имеет черты зооморфности: хвост барса, клыки тигра, обитает в горной пещере. Она ведает небесными карами, насылает мор и болезни. Ей подвластна жизнь всех людей, кроме мудрецов, святых и даосов.

На рубеже нашей эры она обретает антропоморфный вид и даже почитается красавицей. Рядом с ней изображают тигра Байху — духа запада (его также часто изображали на стенах погребальных сооружений) — и зайцев, толкущих в ступах снадобье бессмертия; у нее появляется супруг — владыка востока Дун-вангун.

В псевдоисторическом «Частном жизнеописании ханьского У-ди» описывается ее визит к императору и поднесение ему персиков бессмертия — паньтао.

В садах Си-ванму растут персиковые деревья, которые цветут и дают плоды раз в три тысячи лет. Си-ванму в свой день рождения третьего числа третьей луны угощает ими всех главных божеств и бессмертных сянь. В средневековом даосизме и фольклоре (цель адептов даосизма — обретение бессмертия) Си-ванму — хозяйка своеобразного рая бессмертных на горе Куньлунь, где растут персики бессмертия. Бессмертные регулярно съезжаются к ней на торжества. Она и ее муж хранят списки бессмертных, повелевают ими, награждают и наказывают.

Сянь («бессмертный») — разряд святых в китайской даосской мифологии. Представление о сянь сложилось в V–IV веках до н. э. в результате трансформации представления о бессмертной душе, поднимающейся в небо в момент кремации умершего. Постепенно достижение состояния сянь стало ставиться в зависимость от приема снадобий растительного происхождения (например, из хризантемы), минералов (нефрита, золота, киновари), некоторых древесных грибов, от особых физических и дыхательных упражнений, соблюдения определенных пищевых запретов и особых способов удержания спермы.

Даосская система постепенного превращения человека в бессмертного отличалась от более ранних представлений о мгновенном переходе в состояние бессмертия при сожжении или разрубании тела. Одновременно появляется и представление о сянь как о святых отшельниках, живущих в горах и среди озер. Сфера обитания сянь — одна из сфер высшего мира Тайцин. Божество этой сферы именуется Тайшан Лаоцзюнь и ассоциируется с основателем даосизма Лао-цзы.

Существовало представление об острове бессмертных (варианте рая) — Пэнлай. Всего, по даосским верованиям, насчитывается 36 небесных пещер и 72 счастливые страны, которые рассматриваются как райская обитель. Пэнлай — самая знаменитая из них. Это гора-остров, плавающая в море. В трактате «Ле цзы» говорится, что в бездне Гуйсюй некогда плавали пять гор: Дайсюй, Юаньцзяо, Фанчжан, Инчжоу и Пэнлай. Окружность каждой из них — 30 000 ли (ли — около 0,5 км), плато на вершине — 9000 ли, горы отстоят друг от друга на 70 000 ли. Все строения там из золота и нефрита, все звери и птицы белого (священного) цвета. Там растут кущи деревьев, на которых зреют жемчуг и другие драгоценные камни. Плоды этих деревьев источают удивительный аромат, а отведавший их не стареет и не умирает. Острова носило по волнам, и это причиняло бессмертным беспокойство. Тогда они обратились с жалобой к верховному владыке Шан-ди. Тот послал гигантских черепах, чтобы те держали горы на головах, но удалось это сделать только черепахе Ао; она удерживает на голове горы Пэнлай, Фанчжан и Инчжоу.

Другим вариантом земного рая выступает священная гора Куньлунь — обиталище Си-ванму и бессмертных. Здесь росло дерево бессмертия, плодоносившее раз в тысячу лет чудесными персиками.

Идзанами — японская Персефона

Ёми-но куни, страна Желтого источника, в японской мифологии — подземное царство, страна мертвых. Название, по-видимому, пришло из Китая, где души умерших отправляются к Желтому подземному источнику. Царство мертвых представлялось в виде нижнего мира, удаленного и темного, соприкосновение с которым оскверняет и требует ритуального очищения.

Согласно «Кодзики» (свиток I) , когда боги Идзанаки и Идзанами завершали творение мира и рождали богов, Идзанами при родах бога огня Кагуцути опаляет свое лоно и умирает. Она отправляется в ёми-но куни. Желая вернуть супругу, Идзанаки отправляется за ней, но та уже по-строила там свой дворец, отведала пищи «с очага подземной страны» и не может вернуться в мир живых (вспомним миф о Персефоне, проглотившей в подземном царстве гранатовые зерна).

Тем не менее Идзанами все же решает посоветоваться с богами подземной страны о возможности вернуться в верхний мир и, уходя, запрещает Идзанаки следовать за собой. Она отсутствует так долго, что Идзанаки нарушает запрет. Он зажигает зубец своего гребня и, освещая им путь, отправляется на поиски. Во дворце он видит Идзанами, рождающую страшных богов грома, а в теле у нее «несметное множество червей копошится» (как известно, гады находят обиталище в невестах с того света). Идзанаки обращается в бегство, а Идзанами, разгневанная тем, что ее застали в таком виде, посылает за ним в погоню богов грома и фурий подземной страны, а затем преследует его сама как богиня подземного мира.

Идзанаки помогают спастись магические предметы: сетка для волос и гребень, превращающиеся в тростник и дикий виноград и задерживающие фурий (Идзанаки создает воду, которая образует большую реку; так в русских сказках спасаются от бабы-яги).

Идзанами посылает вслед ему войско из пятнадцати сотен воинов, но Идзанаки удерживает их на расстоянии, применив магический жест: он бежит, размахивая мечом за спиной. Наконец, уже у выхода из подземной страны в Ровном проходе между Страной Света и Страной Мрака он срывает три персика, бросает их в преследователей и заставляет адское воинство прекратить погоню.

Идзанаки загораживает Ровный проход большой скалой и произносит формулу расторжения брака с Идзанами, но она отвечает угрозой предавать смерти тысячу человек ежедневно. Однако Идзанаки обладает силой возводить ежедневно полторы тысячи обиталищ для рожениц, и взамен тысячи умерших каждый день нарождается тысяча пятьсот человек. После соприкосновения со смертью и нечистотой Идзанаки очищает себя в реке.

В японском буддизме властитель царства мертвых — бог Эмма (соответствующий индийскому Яме). Попадающие в царство мертвых грешники подвергаются там справедливому суду Эммы, который определяет им меру наказания в соответствии с балансом их благих и дурных дел. Иногда Эмма может помиловать умершего и отправить его обратно на землю.

С конца VIII века Эмма начал отождествляться с бодхисатвой Дзидзо (японский вариант китайского повелителя подземного царства Дицзан-вана, спасающего души грешников из Диюя и восходящего к бодхисатве Кшитигарбхе). Согласно средневековым легендам, Дзидзо — справедливый судья человеческих прегрешений, он способен воскресить из мертвых, избавить от страданий в аду.

Гора Меру и напиток бессмертия

В индийской мифологии и великом эпосе «Махабхарата» Мировой горой, на которой обитали бессмертные блаженные, была золотая гора Меру.

Гора Меру располагалась в северных пределах мира, ибо там проходила мировая ось. Эту ось отмечала неподвижная Полярная звезда — ее установил сам творец мира Брахма, обитающий на Меру с другими божествами и чудесными созданиями, страшными зверями и волшебными птицами. Вершина горы осыпана драгоценными камнями, а ее высоту даже в мыслях не может представить ни один мудрец.

Полгода там длится ночь, а полгода день. Но это время — время смертных людей, ведь для богов один день и равен году, так что обитавшие на Меру блаженные жили в божественном временном измерении. Над землей, над горой Меру, поднимаются ярусами шесть небес — чем выше, тем прекраснее. На небесах обитают боги, святые мудрецы и другие существа полубожественной природы. Выше всех — мир Брахмы, брахмалока. В брахмалоку попадают те смертные, которые при жизни отличались особой праведностью и за это избавлены от бесконечной цепи рождений — сансары. Они живут в брахмалоке в состоянии вечного блаженства в созерцании истины.

На вершине горы — рай громовника Индры. Там стоит его великолепный дворец и волшебный город. Солнце, луна и все планеты вращаются вокруг Меру, совершая ритуал почитания этого святого места. Хороводы апсар — райских дев — излучают сияние, которое смертным видится как северное сияние. Семь божественных риши — великих мудрецов — стали звездами и восходят над Меру: это созвездие Большой Медведицы. Бесчисленные реки текут по горе, но главная из них — Ганг, что течет с небес и по Меру спускается на землю.

На третьем небе пребывают обожествляемые умершие предки — питары. Культ питаров играл особую роль в погребальных обрядах, относящихся к богу смерти Яме — «господину над питарами». Преты, о которых, как и о питарах, уже шла речь, в течение некоторого времени после смерти остаются жить среди людей.

Ниже земли располагаются семь ярусов подземного мира патала, где обитают демонические существа дайтьи, данавы, наги и др. Ниже паталы располагается нарака — ад или совокупность адов. На верхней границе нараки находится столица царства Ямы — Ямапура, где определяется участь умершего. Яма — владыка царства мертвых, сын солярного божества Вивасвата и дочери бога-творца Тваштара Саранью. У него есть брат Ману — прародитель и царь людей, и сестра-близнец Ями.

«Гаруда-пурана», средневековая индуистская «книга мертвых», свидетельствует о том, что, пройдя множество городов Ямы, дух умершего — прета попадает в божественный город Царя дхармы (Ямы), у ворот которого двенадцать привратников исследуют благое и дурное в поведении преты при жизни. Они докладывают Яме и писцу Читрагупте все, что было сделано или сказано людьми.

Праведные, благочестивые люди видят Яму в образе Царя дхармы, а безнравственные — в таком ужасном обличье, что кричат от страха, увидев его. Яма внушает ужас грешникам, а праведникам дарует радость. Если Яма считает, что пришедший поступал благочестиво, он встает со своего места и говорит: «Тот, кто разорвал мой круг, отправляется в брахмалоку!» С помощью жертвоприношения можно заслужить добродетель, дарующую счастье на дороге Ямы. Не имея этой заслуги, никто не может достичь дворца Дхармы. На этом страшном пути стоят наводящие ужас слуги Ямы. Но если человек совершал жертвоприношения, ему не страшны дубинки слуг Ямы.

Длина пути между миром людей и миром Ямы 86 тысяч йоджан. Туда ведет пылающая огнем и обжигающая, словно расплавленная медь, труднопроходимая Великая дорога. Она покрыта колючими растениями. Там нет тени деревьев, где мог бы отдохнуть человек, нет никакой пищи, которая могла бы поддержать жизненные силы. Там не увидишь воды, чтобы утолить страшную жажду. Терзаемые голодом и жаждой, идут по Великой дороге самые грешные из людей. Но те люди, которые на земле не были подвержены страстям, проходят ее с легкостью. И все дары, пожертвованные людьми на земле, попадают в мир Ямы вслед за ними.

После очищения и искупления грехов в мире Ямы, освободившись от мучений, пройдя разнообразные воплощения, люди снова попадают в человеческое лоно. При этом в новой жизни они сохранют признаки своих злодеяний. Лжец будет косноязычным, заикой или идиотом. Убийца брахмана будет болеть туберкулезом или проказой. У пьяницы будут темные зубы. В ужасном океане утонет тот, кто не знает истинных принципов дхармы. Укравший золото станет крокодилом, отравитель — змеей.

Совершавший такие грехи пожинает их плоды, попадая по порядку в разные ады, а потом искупает остаток вины, рождаясь во всех тех лонах, что были перечислены. Он переживет сто перерождений, а потом, когда число праведных и неправедных поступков сравняется, вновь родится человеком.

Смертным не дано проникнуть в страну блаженных. Даже великий герой Арджуна, завоевавший все земли вплоть до северных пределов мира, встретил здесь стражников огромных размеров. Они поведали ему, что завоеватель не властен в этой стране: здесь не бывает сражений, а насильник не увидит здесь чудес. Напротив, он попадет в страну мрака, обитель упырей и женщин-людоедок, страшных демонов ракшасов, убивающих все живое.

В мифологии буддизма Меру (Сумеру) окружена не чудовищами, а семью неприступными горными хребтами, разделенными водами озер. Четыре континента окружают гору с четырех сторон света, и каждый из них окружают пятьсот островов, расположенных в мировом океане. Сам океан сдерживает по краям скалистая стена.

Один из континентов населен блаженными, у них нет собственности, они не должны работать, ибо зерно там вызревает само по себе. На континенте Двипа живут обычные люди, их жизнь коротка, и плохо приходится тем, кто после смерти перерождается для жизни в Двипе. Зато только там могут появиться будды, указывающие путь к спасению и избавлению от бесконечной цепи перерождений. Под землей обитают несчастные, которые были скупыми и обжорами при жизни: это преты, существа с огромными животами и крошечными ртами; они никак не могут наесться в своей загробной обители, хотя еды там изобилие. Глубже начинаются ступени ада, где грешникам приходится хуже, чем прожорливым претам. Демоны асуры обитают в пещерах горы Меру, а боги — на ее вершине или в небесах, именуемых девалока — обитель богов. Но и боги, жизнь ко-торых не бесконечна, могут переродиться, став низшими существами, — ведь они не избавлены от земных желаний. Ниже богов обитают четыре царя — правители сверхъестественных существ: полубогов гандхарвов, уродливых демонов кумбхандов, змеевидных нагов, демонов якшей, среди которых особо опасны существа женского пола — людоедки якшини. Индийские божества, дева, были смертны, и эта мысль не давала им покоя даже на горе Меру.

Однажды на совете они решили избавиться от недугов и старости. Мудрейший из них — Вишну, который мог вникнуть в смысл всего происходящего в мире, посоветовал богам объединить свои усилия с демонами асурами, чтобы сбивать мировой океан, используя священную гору Мандару как мутовку, подобно тому как сбивают молоко, чтобы добыть масло. Это пахтанье позволило добыть не масло, а напиток бессмертия — амриту. Половину напитка боги должны были отдать своим помощникам — асурам. Но когда асуры увидели амриту, их демоническая природа взяла верх и они бросились к волшебной чаше. Каждый из них хотел захватить напиток бессмертия для себя. Вишну выручил богов: он обратился прекрасной девой, и ее красота настолько ослепила асуров, что они отдали напиток ей. Вишну тут же передал драгоценную чашу богам, сам же стал увлекать демонов подальше от дева. Так боги смогли напиться амриты. Асуры не простили богам обмана. На берегу океана состоялась великая битва. Напрасно великаны асуры метали в богов свои дротики и копья, напрасно забрались на небеса и бросали оттуда целые скалы — повсюду их настигали божественные стрелы и волшебный диск Вишну. Подобно греческим титанам, низвергнутым в Тартар, демонам пришлось укрыться на дне океана и в земных глубинах. Боги же доверили хранение напитка бессмертия риши Наре, сыну Дхармы — воплощения справедливости и порядка. Гора Мандара была водружена на прежнее место.

«Не судите по одежке!»

Сократ в одном из платоновских диалогов (Горгий, 523) рассказывает «сказку», которую сам считает истиной, то есть мифом, повествующем о происхождении загробного суда.

Три брата — Зевс, Посейдон и Плутон (Аид) — поделили власть, унаследованную от отца Крона. Крон правил в золотом веке, и тогда считалось, что праведные люди после смерти удалялись на Острова Блаженных, где жили счастливо, а те, кто жил несправедливо и безбожно, заключались в темницу — Тартар. Суд над ними вершили живые в день кончины — расставания души с телом, — ведь тогда день смерти был известен наперед и к суду можно было приготовиться. Но этот суд был несправедлив. Плутон, которому досталась преисподняя, и правители Островов Блаженных жаловались Зевсу, что к ним являются люди, не заслуживающие блаженства или кары.

Зевс сразу понял, из-за чего выносят несправедливые приговоры: «Многие скверны душой, но одеты в красивое тело, в благородство происхождения, в богатство, и, когда открывается суд, вокруг них толпятся многочисленные свидетели, заверяя, что они жили в согласии со справедливостью. Судей это приводит в смущение, да вдобавок и они одеты — душа их заслонена глазами, ушами и вообще телом от головы до пят».

Зевс распорядился, чтобы людей лишили дара предвидения (он остался только у мертвецов или способных проникать в иной мир). Суд должен был происходить после смерти, и судья должен быть из мертвых, чтобы мог судить в согласии с душой. Зевс назначил судьями своих собственных сыновей от браков со смертными женщинами. Двоих — от материка Азия, то были Минос и Радамант (Радаманф); одного — от Европы, то был Эак. Они должны были вершить суд на лугу, у распутья, от которого уходят две дороги: одна к Островам Блаженных, другая — в Тартар. Перекресток, как мы видели на примере римского культа, был связан с представлениями о потустороннем мире. Эак должен был судить умерших из Европы, Радамант — из Азии, а Минос назначался третейским судьей.

В другом варианте мифа Минос, Радамант и Эак сидят у распутья трех дорог и судят прибывающие тени мертвых. После вынесения приговора тени направляются по одной из трех дорог. Если жизнь их нельзя назвать ни праведной, ни неправедной, то такие мертвые направляются по дороге, ведущей назад, на безрадостном Асфоделевом лугу. Души неправедных направляются по дороге к полю мук, а души праведников — в Элисиум и на Острова Блаженных.

«Когда душа освободится от тела и обнажится, — заключал свой рассказ Сократ, — делаются заметны все природные ее свойства и те следы, которые оставило в душе человека каждое из его дел». Душа великого царя может быть вся покрыта рубцами от несправедливых дел и ложных клятв: «своеволие, роскошь, высокомерие и невоздержанность в поступках наполнили душу беспорядком и безобразием», — за что ее отсылают на муки в темницу. Настоящие злодеи, несущие наказание, выставлены в этой темнице в назидание прочим душам, которые могут искупить свои проступки. Первым делом это тираны, захватившие власть и использовавшие ее вопреки законам.

Гомер демонстрирует муки правителей в Аиде: это Тантал, Сисиф и Титий. «Мерзавцев же простого звания», вроде Терсита, дерзившего ахейским царям в «Илиаде», Гомер не упоминает в Аиде. Естественно, более всего на загробное блаженство может рассчитывать мудрая душа философа. Истинный философ может лишь мечтать о грядущей встрече с Гомером и Одиссеем.

Великий трагик Эсхил сохранил в своих драмах многие народные верования: души мертвых Гермес отводит в подземный Аид; ниже него находится Тартар, лишенный всякого света и наполненный густым туманом, туда боги сбрасывают своих великих противников, подобных Прометею, осужденных на вечное наказание. Суд над душами за их земные деяния вершит сам Аид. Самые страшные преступления, за которые ждет вечное наказание, это убийство, пренебрежение к богам, неуважение к гостю, преступления против родителей, презрение к просящим и т. д. Исполняют приговор Аида эринии, обитающие в мрачных безднах преисподней, равно ненавистные и богам и смертным. Праведники освобождаются от всякого наказания и пользуются в Аиде особым почетом, для тех же, кто не совершил преступлений, Аид является просто местом успокоения.

Муки Аида: Тантал, Сисиф и Титий

Хитроумный Одиссей сподобился лицезреть тайны преисподней и видел муки в Аиде. Тантал — самый знаменитый из античных грешников. Происхождение его толком не известно: он был сыном то ли самого Зевса, то ли горного божества Тмола и правил Лидийским царством. Зевс почитал его как друга и приглашал на пиры олимпийцев, но Тантал оказался неблагодарным гостем: он украл пищу бессмертия (нектар и амброзию) и передал смертным. Страшнее было другое преступление: царь пригласил богов на пир и, чтобы проверить их всеведение, велел заколоть своего сына Пелопа и приготовить изысканное блюдо. Боги с негодованием отвернулись от каннибальской трапезы, лишь Деметра, которая пребывала в тоске по похищенной Аидом дочери, съела плечо мальчика.

Зевс низверг Тантала в Аид за преступления. И там он должен томиться от жажды: стоя по горло в потоке воды, он не может напиться, так как вода отступает от его уст, как только преступник намеревается сделать глоток. Над ним гроздьями свисают фрукты, но ветви с плодами поднимаются вверх, как только Тантал протягивает к ним руки. Камень нависает над его головой и грозит обрушиться — это наказание за клятвопреступление. Рассказывают, что, когда Зевс еще был ребенком на Крите, Гефест выковал золотую собаку, которая должна была сторожить дитя. Хитроумный лидиец украл пса и отдал царю, чтобы тот спрятал его в горах; когда о краже позабыли, вор потребовал свое приобретение, но Тантал поклялся Зевсом, что ничего не знает о чудесной собаке. В других вариантах мифа кража приписывается самому Танталу.

Хитрец и обманщик Сисиф (Сизиф) тоже был царского рода. Он основал Коринф — город торговцев, был богат и владел замечательным стадом. Но Гермес научил его соседа Автолика менять облик животных, и тот принялся воровать скот. Сисиф заметил, как растет стадо соседа, и пометил копыта скота метками «украдено Автоликом». Вор был разоблачен, а Сисиф, воспользовавшись скандалом, проник в покои дочери Автолика. Так был зачат Одиссей; недаром он стал хитроумнейшим из смертных. Когда Зевс похитил дочь речного бога Асопа, Сисиф открыл Асопу место, где укрыта его дочь, но в обмен попросил у речного бога неиссякающий источник воды для основанного им города и храма. Зевс, которому пришлось превратиться в камень, чтобы избежать гнева оскорбленного отца, разгневался и отправил за Сисифом смерть — Танатос, или даже самого Аида. Но Сисифу удалось обмануть и смерть: он попросил показать, как носят колодки, и заковал в цепи самое смерть.

Эта проделка хитреца хорошо известна в мировом фольклоре.

Так, Иванушка, прикидываясь дурачком, не может понять, как сесть на лопату, чтобы отправиться в печь бабы-яги, а когда хозяйка избушки показывает ему это, герой забрасывает колдунью в огонь.

В русской легенде так обманул смерть хитрый солдат: та уже велела служивому укладываться в гроб, но он ложился то на живот, то на бок, пока смерть сама не показала, как нужно ложиться. Тут солдат и набил на гроб железные обручи.

Марийцы рассказывают, как однажды хитрый плотник решил избавиться от смерти: когда к нему пришел Азырен — ангел смерти, плотник притворился, что не знает, как лечь в гроб. Тогда Азырен сам лег в гроб, а плотник захлопнул крышку и опустил гроб на дно реки. Люди перестали умирать, но, измучившись от болезней и старческой немощи, сами стали искать смерть. Луна открыла людям место, где был сокрыт Азырен, и те выпустили смерть на волю. Азырен умертвил хитрого плотника, всех больных и старых, сам же стал невидимым, чтобы снова не попасть в руки к людям.

В греческом мифе смерть избавил из плена Арес, ведь его ремесло бога войны стало бессмысленным, после того как люди перестали умирать. Бог связал самого Сисифа и повел его в загробный мир. Уходя, Сисиф запретил жене совершать погребальные обряды, сделать это было просто — ведь тело отсутствовало. Оказавшись у дворца Аида, хитрец тут же пошел к Персефоне жаловаться на допущенную несправедливость: он должен находиться по ту сторону Стикса, а не в самой преисподней, ведь он не был погребен. Сисиф попросил отпустить его на три дня, чтобы наказать нерадивую жену и позаботиться о погребении, и получил разрешение. Конечно, оказавшись среди живых, он не торопился в царство мертвых, и проводнику душ Гермесу пришлось явиться за ним, чтобы вернуть в Аид.

Существует и другая версия его смерти: этот царь так любил наживаться за чужой счет, грабя путников, что герой Тесей убил его, отправив в преисподнюю. Уж там судьи постарались выбрать ему наказание: Сисиф должен был катить на вершину горы камень, соответствующий по размерам глыбе, в которую вынужден был превратиться преданный Сисифом Зевс. Но у верха глыба опрокидывала Сисифа и катилась вниз — и ему приходилось начинать свой «сизифов труд» сначала.

Только Титий не был царского рода, хотя он был сыном Зевса и принадлежал к роду великанов. Когда Аполлон учредил оракул в Дельфах, Артемида и их мать Лето пришли в святилище. Лето удалилась в священную рощу, и здесь Титий, которому внушила вожделение Гера, попытался овладеть ею. Но божественные дети Лето пронзили его градом стрел. Зевс признал расправу справедливой (в другом варианте мифа он сам поразил Тития молнией, низвергнув в преисподнюю). В Тартаре Титий был пригвожден к земле, распростертый на девять десятин, а два коршуна рвали его печень.

Павсаний в «Описании Эллады» (X. 28: 1, 2, 4; 29: 1) воспроизводит изображение преисподней, выполненное живописцем Полигнотом для здания в Дельфах.

Справа изображено победное отплытие эллинов из-под стен поверженного Илиона. «Вторая половина картины (левая часть) изображает Одиссея, сошедшего в так называемый Аид, чтобы вопросить душу Тиресия о возможности благополучно вернуться домой. Вода, по-видимому, изображает реку: ясно, что это Ахеронт. Тут растут тростники, есть тут и рыбы, но очертание рыб настолько бледно, что их можно принять скорее за тени рыб, чем за самих рыб.…На берегу Ахеронта, ниже лодки Харона, особенно интересно посмотреть, как человека, который несправедливо поступал с отцом при жизни, удушает отец.…Недалеко от человека, который обижал своего отца, изображен и тот, кто святотатственно ограбил храм: около него стоит наказывающая его женщина (эриния); она умеет приготовлять яды и знает искусство приготовления всего, предназначенного для мучения людей.…Выше находится Эврином. Толкователи в Дельфах утверждают, что Эврином является одним из демонов в Аиде и что он пожирает мясо умерших, оставляя одни кости. Цвет его кожи средний между темно-синим и черным, как у тех мух, которые садятся на мясо; у него оскалены зубы, и сидит он на разостланной коже коршуна… Далее изображен сидящий человек, надпись над ним говорит, что это Окн («беспечность»). Он плетет веревку, а рядом с ним стоит ослица, и сколько он ни сплетет веревки, столько она постоянно тайно съедает. Говорят, что Окн был трудолюбивым человеком, но имел расточительную жену; все, что он, трудясь, зарабатывал, она тотчас же растрачивала».

Через много столетий некий грек Философ, внушавший русскому князю Владимиру христианские истины, показал ему завесу с изображением Страшного суда: направо были изображены праведники, идущие в рай, налево — грешники, следующие в преисподнюю. Князь, конечно, предпочел быть справа.

Сошествие в Аид: Одиссей

Несколько глав посвящает Павсаний знаменитой картине Полигнота. Художник, конечно, не мог обойтись без сюжета сошествия Одиссея в Аид, где герой встречает среди прочих душ душу своей матери Антиклеи. Этому сюжету посвящена и XI глава «Одиссеи», которая вдохновляла прочих поэтов, вплоть до Данте, на описание загробного мира.

Волшебница Кирка долго не отпускала домой полюбившегося ей Одиссея со своего волшебного острова, но герой все же настоял на отъезде. Он не мог, однако, двинуться сразу на родную Итаку — его преследовал гнев Посейдона, и, чтобы прояснить свой грядущий путь, он должен был получить предсказание от души прорицателя Тиресия, пребывавшей в Аиде. Кирка препоручила корабль Одиссея Борею, и он отнес его по волнам океана на крайний север, где не восходит солнце, а у высокого утеса впадают в Ахеронт Коцит и Пирифлегетон, текущие в преисподнюю. Волшебница дала героям черных овцу и барана, чтобы их жертвенной кровью привлечь души из Аида. В жертвенную яму Одиссей совершил возлияния медом, вином, осыпал зерном, а затем полилась кровь, и герои призвали богов преисподней — Аида и Персефону. Тогда души с пугающим криком стали слетаться к яме, но Одиссей отгонял их обнаженным мечом: ему нужно было, чтобы первой отведала крови душа Тиресия.

Тиресий сохранил вместилище разума — диафрагму, а потому и в Аиде не утратил сознания: «разум ему сохранен Персефоной и мертвому; в Аиде он лишь с умом; все остальные безумными тенями веют». (Тиресий, видимо, входит в число героев, поглощенных землей живыми и почитавшихся как провидцы.)

Первой к крови явилась душа спутника Одиссея Эльпенора, погибшего на острове Кирки в момент сборов команды на корабль. Одиссей подивился скорости, с которой душа добирается до Аида, обгоняя ветер. Душа заклинала Одиссея совершить погребальный обряд и насыпать могильный холм. Явилась и душа Тиресия, которая напилась крови и поведала, что гнев Посейдона еще принесет немало бедствий Одиссею и его спутникам, но сам герой мирно окончит свои дни на родине, принеся жертву всем богам. Душа удалилась, произнеся пророчество, и Персефона подпустила к жертвенной яме жен героев; среди них была и мать Одиссея, которую тот оставил живой, отплывая под Трою. Увы, она не узнавала сына, пока тот не дал ей напиться крови. Только тогда она поведала о том, что происходит на родной Итаке. Напрасно Одиссей пытался обнять мать — бесплотная тень ускользала из объятий.

Затем настал черед душ героев. Со скорбью узнал Одиссей душу предводителя ахейцев Агамемнона: он поведал о своей гибели из-за предательства жены Клитемнестры. Величайший ахейский герой Ахилл, сопровождаемый Патроклом, с радостью выслушал рассказ о подвигах его сына под Троей, но на восхваления Одиссея ответствовал знаменитой фразой о безрадостной жизни душ в преисподней:

Лишь Аякс, второй после Ахилла ахейский герой, не мог простить Одиссею обид — ведь тот завладел доспехами павшего под Троей Ахилла. Он не ответил на примирительную речь Одиссея, удалившись с другими душами.

Одиссей же лицезрел суд Миноса, восседающего с золотым скипетром во дворце Аида перед толпами душ. Видел он и великана Ориона, осмелившегося состязаться в искусстве охоты с самой Артемидой и принужденного вечно охотиться в царстве Аида. Затем ему открылось видение загробных мук Тития, Тантала и Сисифа. Увидел он и тень самого Геракла: то был лишь призрак, ведь сам герой — сын Зевса — наслаждался бессмертием среди богов-олимпийцев. Хитроумный Одиссей, как и Сократ, желал видеть и прочих великих героев, но крик призраков внушил ему страшную мысль: не вышлет ли Персефона из глубин преисподней призрак Горгоны, что превратит бесстрашного смертного в камень? Он бросился к своему кораблю и увидел, что спутники уже спускают судно на воду.

Многие исследователи обращали внимание на то, что это описание преисподней полно противоречий: призраки в Аиде бесплотны и «бездушны» — лишены псюхе, наделявшей живых разумом и памятью.

Лишь Тиресий не был лишен дара памяти и провидения, но и ему нужна была жертвенная кровь, чтобы реализовать свой дар. Однако бесплотные тени боятся обнаженного меча; Орион гонит по загробному Асфоделевому лугу зверей, которых он убил при жизни, — значит, и звери наделены душой и боятся оружия охотника после смерти?

Верования многих народов мира объясняют некоторые из этих противоречий: считалось, что бесплотные души и духи все же материальны, как пар или дыхание, поэтому и боятся острых режущих предметов или просто колючек. Все наказания в Аиде мыслятся материальными, поэтому Орион остается вечным охотником, как Тантал — вечно жаждущим. Народные верования, в том числе и отраженные в гомеровском эпосе, далеки от представлений о платоновских нематериальных идеях.

Греческие трагики донесли до нас многие народные верования. Софокл говорит не о суде над мертвыми, а о том, что блаженны в Аиде те, кто узрел посвящение в мистерии.

Согласно Софоклу, не только души царей и героев сохраняют в преисподней свое царственное значение, свои склонности и познания (Амфиарай там царствует над душами, Аякс сохраняет силу помогать близким), но и души обыкновенных смертных не лишены там сознания и некоторых чувств, оставшихся от земной жизни. Так, Антигона надеется, что после смерти она встретится с любимым братом, в то время как Исмена, не исполнившая своего долга в отношении него, будет ему в Аиде ненавистна. Кроме Аида и Персефоны в преисподней обитают смерть — Танатос, справедливость — Дике, проклятие и эринии (евмениды). У Еврипида Танатос отводит души умерших в преисподнюю в назначенный каждому срок; атрибутами смерти являются острый меч и черная одежда.

У Гесиода в «Теогонии» преисподняя состоит из Тартара и собственно царства Аида. Расстояние от земли до неба и Тартара одинаково: медная наковальня, брошенная с неба, через девять дней и ночей достигнет земли, а брошенная с земли — через то же время достигнет Тартара. Тартар окружен медной оградой, вокруг него в три ряда простирается ночь. По воле Зевса туда брошены титаны, и для них нет выхода: Посейдон заградил его медными воротами и со всех сторон окружил их жилище стеною. Его охраняют сторукие чудовища Котт, Бриарей и Гиес. Там находятся все концы и начала. Там огромная неизмеримая пропасть: войдя в нее через ворота, в продолжение целого года пути невозможно достигнуть земли. Сильная буря носит вошедшего с одного места на другое, и даже для богов ужасна эта бездна. Там стоит покрытый черными тучами дом мрачной Никты, богини ночи. Страшные боги Сон и Смерть, дети Ночи, также обитают здесь. В передней части преисподней стоит дворец Аида и Персефоны. Ворота в него охраняет свирепая собака, порождение Ехидны и Тифона. Ее зовут Кербер, и у нее пятьдесят голов. К входящим она ласкается, но каждого, кто попытается выйти за пределы дворца, — пожирает. Там же, в чертогах, покрытых огромными камнями, которые приперты к небу серебряными колоннами, обитает ужасная богиня Стикс, дочь Океана, воплощение реки преисподней.

В поэме «Труды и дни» Гесиод рассказывает о пяти человеческих поколениях. Люди золотого века не сошли в преисподнюю, ибо тела их по воле Зевса были скрыты в недрах земли, а души сделались добрыми демонами, хранителями людей последующих поколений. Люди серебряного века, хотя и сошли в преисподнюю, стали там «подземными блаженными смертными», почитаемыми людьми. Третье поколение — люди медного века — сошли в Аид. Следующее поколение героев было избавлено от преисподней, так как они попали на Острова Блаженных. Все люди железного века сойдут в Аид.

Когда тени умерших спускаются в Аид, они минуют рощу из черных тополей на берегу Океана. Попавшие в Аид оказываются на безрадостном Асфоделевому лугу, где души героев бесцельно бродят среди толп менее знаменитых мертвых, издающих писк, словно мыши. За этим лугом лежит Эреб, персонификация мрака, порождение Хаоса и брат Ночи. Там находится дворец Аида и Персефоны. В Эребе живут эринии — богини мщения. Все, кто приближается к дворцу, видят слева от него белый кипарис, отбрасывающий тень в Лету, куда души простых смертных приходят пить. Души прошедших мистическую инициацию пьют из реки Памяти, куда отбрасывает тень белый тополь. Черные тополя были священными деревьями богини смерти, а белые тополя или осины были посвящены Персефоне как богине возрождения или Гераклу за его подвиги в подземном мире.

В послегомеровский период греки пришли к идее бессмертия человеческого индивидуума, загробного возмездия и вечного блаженства. Плутон представляется ипостасью Зевса. Получает распространение вера в то, что Аид не так уж удален от мира живых: в поверхности земли есть щели, сообщающиеся с Аидом. Геракл спустился в Аид на мысе Тенар в Лаконике. В Гермионе, в стране дриопов, он вышел на свет солнца, а выпущенный им Кербер убежал назад в Кинадре близ Аргоса. Жители Гермионы из-за своей близости к Аиду не давали покойникам обола в плату Харону. В щели за ареопагом в Афинах, как считалось, жили эринии.

Сошествие в Орк: Эней

Не менее знаменитым, чем Одиссей, героем, совершившим нисхождение в преисподнюю, был троянец Эней. Его путешествие описано римским поэтом Вергилием в шестой книге поэмы «Энеида».

Эней спасся из охваченной огнем Трои, на плечах вынеся престарелого родителя Анхиса. Беженцы из Трои вынуждены были скитаться, и во время этих странствий отец Энея умер. Эней стремился узнать, где будет положен конец этим скитаниям, и попросил у кумской пророчицы сивиллы указать ему путь в преисподнюю — Орк (так римляне называли Аид), где он хотел спросить у отца о грядущем.

Сивилла поведала, что лишь обладатель волшебной золотой ветви может проникнуть живым в преисподнюю. Эней был сыном самой Венеры, и та послала ему голубков, что привели его к золотой ветви. Так Эней отыскал указанную сивиллой пещеру меж скал у сернистого Авернского озера — его испарения считались исходящими из преисподней. Жрица воздвигла алтарь и выстригла волоски с голов жертвенных животных, призывая Гекату. Черная овца была принесена в жертву Ночи — матери эвменид (эриний); телица — Персефоне (Прозерпине); целые туши быков, умащенные елеем, были возложены на алтарь владыки Стикса (Плутона, или Орка).

Наконец земля содрогнулась и жуткое завывание псов преисподней стало возвещать приближение Гекаты. Спутники Энея должны были оставить героя, он же с золотой ветвью и обнаженным мечом двинулся вслед за жрицей Гекаты — сивиллой. В преддверье Орка гнездились воплощения Скорби, «грызущие сердце Заботы», Болезни и унылая Старость, а также Страх, Нищета, Позор и Голод, Муки и тягостный Труд. На другом пороге обитали Смерть и брат ее Сон, «злобная Радость, Война, приносящая гибель», «дев Эвменид железный чертог и безумная Распря», под чьей кровавой головной повязкой были не волосы, а змеи. Огромный вяз рос посреди этой области Орка, под его листьями толпились тени чудовищ, сраженных героями: Сцилла и стада кентавров, сторукий гигант Бриарей и Лернейская гидра, стаи гарпий кружили над телами заключенных там трехтелых великанов. Эней выставил свой меч, но мудрая спутница напомнила ему, что перед ним лишь бездушные тени.

Продвигаясь дальше, Эней увидел старца Харона, которого годы не лишают божественной мощи — он перевозит души через Стигийские болота. Толпы душ стенали на берегу: то были души непогребенных. С печалью увидел Эней тень погибшего спутника, убитого разбойниками, тот молил героя совершить обряд по возвращении из Орка. Сивилла утешила страждущую душу: боги явят знамение окрестным жителям, чтобы они похоронили его тело.

Харон же заметил живого, приближающегося с оружием, и отказался перевозить его, как некогда он перевез Геракла и Тесея с Пирифоем — ведь первый увел из преисподней Кербера, а вторые решились похитить самое Персефону. Но сивилла утешила сурового перевозчика, и когда вместо мелкой монеты он увидел золотую ветвь, то стал сговорчив.

На другом берегу их встретил лай Кербера, рвущийся из трех глоток, но в пасти полетели лепешки со снотворным, брошенные сивиллой, и страшный сторож уснул. Герой двинулся в глубь преисподней и услышал плач младенцев, что были отняты роком от материнской груди. Рядом ждали суда Миноса погибшие от ложных наветов. Далее в унылом приюте обитали самоубийцы — им суждены были болота Стикса. В поля скорби приходят те, кто погиб от несчастной любви: и после смерти их души, тоскуя, бродят по миртовому лесу. Эней увидел здесь и оставленную им Дидону, которая с гневом и болью смотрела на героя. Напрасно он ссылался на волю богов, что заставила его покинуть землю Дидоны — ее призрак бежал от изменника.

Далее находилось прибежище павших героев. Троянцы со стенаниями обступили Энея. Ахейцы же при виде его доспехов готовы были с ужасом бежать, как они бежали под Троей.

Среди троянцев Эней встречает Деифоба, ставшего мужем Елены после смерти Париса. Его тело было изуродовано, хотя Эней воздал Деифобу погребальные почести как погибшему в бою с ахейцами, воздвигнув курган без погребения — кенотаф. Деифоб поведал о предательстве Елены: в ночь, когда троянцы внесли коня в город, спартанка спрятала все оружие в доме мужа, и тот оказался беззащитным перед нападающими.

Сивилла должна была напомнить Энею о том, что время в Орке скоротечно — нужно спешить к Анхису. Им следует пойти по пути направо, где край блаженных Элисиум, налево же (как на картине Полигнота) располагается Тартар, куда идут на казнь нечестивцы.

Эней взглянул вниз налево и увидел в пропасти город, окруженный тройной стеной, и огненный бурный поток Флегетона. В городе на железной башне в кровавой одежде сидит страж — одна из фурий — Тисифона. Из-за стен доносится стон, звон кандалов и беспрерывный свист плетей. Эней, ужаснувшийся услышанному, вопрошает сивиллу о муках, что происходят за стеной. Та отвечает, что место казни недоступно смертным, но Геката позволила посмотреть на муки: Радамант осуждает там на казнь злодеев, Тисифона хлещет бичом, призывая сестер — фурий, что подносят к их лицам змей. Бездна Тартара вдвое превосходит высоту горы Олимп, где обитают боги. На дне корчится в муках племя титанов, низвергнутых в Тартар после войны с богами. Там же оказался царь Элиды Салмоней, который хотел подражать самому Зевсу и требовал поклонения себе как богу. Там был и виденный Одиссеем Титий — коршун терзал его вечно отрастающую плоть. Герои-лапифы Иксион, покусившийся на Геру, и Пирифой, пытавшийся похитить самое Прозерпину, испытывали здесь повседневный ужас, который в других мифах составляет загробную муку Тантала. Над ними висит камень, готовый вот-вот сорваться. Золотые ложа и драгоценные яства были разложены перед ними, но фурии не давали и прикоснуться к еде.

Сивилла отказывается перечислять казни тех, кто при жизни преследовал братьев, ударил отца, был корыстолюбив и бесчестен с зависимыми людьми — клиентами, кто был убит за то, что обесчестил брачное ложе или восстал на царя, изменяя присяге. Среди них прикованный к стене Тесей, который чуть было не похитил Прозерпину, чтобы отдать ее в жены Пирифою. Там же стенает отец Иксиона Флегий, поджегший дельфийский храм. Но сивилла и Эней должны продолжать путь: у высоких ворот герой окропляет свое тело водой, чтобы чистым войти в Элисиум, как в храм, а к дверям прибивает священный фетиш — золотую ветвь.

Елисейские поля и блаженство посвященных

Элисиум (Элизиум), где, согласно греческой традиции, правит Крон, расположен рядом с владениями Аида и, хотя вход в него находится у реки Памяти, ничего общего с Аидом не имеет. Это счастливая земля незаходящего солнца, где нет ни холода, ни снега и где не прекращаются игры, музыка и пиры. Обитатели Элисиума, если пожелают, могут повторно родиться на земле.

Неподалеку от Элисиума находятся Острова Блаженных, куда попадают только те, кто трижды испытал перевоплощение в обоих мирах. Некоторые говорят, что счастливый остров — это остров Левка в Понте Эвксинском. Этот лесистый остров полон диких и прирученных зверей, на нем живут тени Ахилла и Елены, устраивающие пиры и читающие героям посвященные им гомеровские стихи. По орфической традиции Крон примирился с Зевсом и правит на Островах Блаженных. Отсюда возникло представление о царствовании Крона как счастливом и благодатном времени. Менелай, зять Зевса, за это родство был избавлен богами от смерти и удостоен вечного блаженства в Элисиуме:

У Гесиода (Теогония. 310–312, 769–773) Элисиум — Острова Блаженных, где земля родит трижды в год: туда некоторые герои попадают после смерти (у Гомера туда отправляется избавленный от смерти Менелай).

Эней же с сивиллой из Тартара вступили в «радостный край», где

Представления о Елисейских полях — пережиток древнего общеиндоевропейского мифа о загробном мире как пастбище, где привольно пасут свои стада мирные скотоводы. Но быт античных блаженных связан уже с представлениями о достойном времяпрепровождении в палестрах и состязаниях колесничих. Недаром цитированную Вторую Олимпийскую песнь об Островах Блаженных Пиндар посвятил победителю в состязаниях колесниц. Фракийский пророк — это Орфей, мифический певец из Фракии; он почитался не только как волшебный певец, чьи песни покорили даже Аид, но и как основатель мистерий, связанных с учением о метемпсихозе и очищении душ.

Орфики (и пифагорейцы) учили, что в человеке заключена частица божества, и тело для нее лишь внешний покров. Смерть высвобождает божественный элемент из насильственного сочетания с телом. Но освобождение достигается нескоро: душа должна совершить на земле цикл рождений, постепенно очищаясь и совершенствуясь. Вновь и вновь она рождается то человеком, то животным.

В промежутке между смертью и новым рождением душа сходит в Аид, где ее ожидает суд. Сообразно своим деяниям души имеют разную судьбу: преступники терпят муки в Тартаре, неправедные и не участвовавшие в орфических мистериях томятся во мраке и грязи, носят воду решетом, а посвященные получают лучший удел на прекрасном лугу на берегу Ахеронта. Увенчанные венками, участвуют они в разных забавах с подземными богами и наслаждаются вечным опьянением. Отбыв свой срок в Аиде, души возвращаются в мир света, чтобы продолжить цикл рождений: душа не умирает, а только переходит из одного состояния в другое. Из круга рождений душу выводит достижение «чистоты» — тогда ее ждет блаженство в светлом мире богов или, возможно, жизнь на других планетах.

Еще одна категория блаженных в «Энеиде» — те, кто находится в роще Леты. Они подлежат очищению (VI 740–751):

Души пьют из Леты, чтобы забыть тяготящее их телесное прошлое и вернуться к изначальному огненному — духовному — состоянию.

Вергилий в «Энеиде» дает в Элисиуме место

Там же герои-воины, «что погибли от ран в боях за отчизну».

Цицерон в трактате «Сон Сципиона» удостаивает блаженства «всех, кто хранил, поддерживал и приумножал государство». Они «получают строго определенное место на небесах, где вечно могут наслаждаться блаженным существованием, ибо тому высшему богу, который правит всем миром, из всего, что происходит на земле, наиболее благоугодно объединение людей на основе принципа справедливости, которое называется государством».

Греческий писатель Лукиан (II в. н. э.) описывает муки Тартара в преисподней: грешников терзают коршуны, их истязают, жгут, колесуют, им приходится катить камни в гору. Обычные люди на Асфоделевом лугу блуждают, бестелесные, питаясь приношениями живых; те же, кто не имеет на земле родственников и друзей, блуждают голодными.

Платон в «Государстве» приводит рассказ о преисподней некоего Эра, который ожил после возложения на костер.

Эр оказался на лугу, где происходит суд над душами, после которого одни направляются направо вверх через небо, а другие — налево вниз. Судьи ставят метки на душах судимых. Праведникам ставят знак спереди и впускают через правые ворота, а грешникам — сзади и направляют налево. На том же лугу собираются души, для которых настал час воплощения: одни являются из земли, со следами перенесенных кар, другие — с небесных пределов, радостные и светлые.

Грешники, низвергнутые в Тартар навеки, через тысячу лет делают попытку выйти. Ворота Тартара сами производят отбор. Если ворота издают рычание, свирепые огненные люди хватают этих грешников, сдирают с них кожу, терзают и низвергают в Тартар на новые муки. Если же ворота молчат, то исцеленный муками грешник выходит из области страданий и возобновляет цикл рождений.

Семь дней длится пребывание на лугу, затем за пять дней полета души достигают горних пределов близ оси мира; здесь сходятся вращающиеся с разной быстротой сферы путей планет и неподвижных звезд. На каждой из них стоит сирена и издает громкий звук. Восемь таких звуков составляют небесную гамму и образуют дивную гармонию. Здесь души выбирают себе тела для воплощения и жребии жизни. Богини судьбы — мойры Лахесис, Клото и Атропос, дочери богини Ананке («необходимость»), сидят на оси мира и предоставляют им жребии. Жребиев так много, что выбор их душами не бывает стеснен. Сделав свой выбор и получив нового гения, души попадают на «луг забвения», а к вечеру оказываются близ «реки беззаботности»; они пьют из нее и предаются сну. В полночь раздается удар грома, сотрясается земля, и души, как звезды, возносятся для воплощения.

Платон в том же трактате, иронизируя над орфиками, говорит о мифических певцах Мусее и его сыне: «Людей нечестивых они погружают в какую-то трясину в Аиде и заставляют носить решетом воду; праведникам же обещают вечное опьянение и многочисленное потомство. В их рассказах, когда праведники сойдут в Аид, их укладывают на ложа, устраивают пирушку для этих благочестивых людей и делают так, что они проводят все остальное время уже в опьянении, с венками на голове… А согласно другим учениям, награды, даруемые богами, распространяются еще дальше: после человека благочестивого останутся дети его детей и все его потомство».

Плутарх замечал в связи с этим: «Платон насмехается над теми последователями Орфея, которые говорили, что людям, жившим благочестиво, предстоит получить в преисподней как награду вечное пьянство».

Однако в диалоге «Федон» тот же Платон устами Сократа заявляет: «…Установители мистерий открыли нам, что тот, кто сойдет в Аид непосвященным, будет лежать в грязи, а тот, кто сойдет очищенным и посвященным в таинства, будет жить с богами. Как говорят те, кто сведущ в таинствах, „много тирсоносцев, да мало вакхантов“, и вакханты здесь, на мой взгляд, не кто-либо, а только истинные философы».

Платон предвосхищает здесь евангельский афоризм: «Много званых, а мало избранных» (Мтф. 20: 16). Истинными мистами Диониса — Вакха являются не те, кто исполняет ритуалы с жезлами — тирсами, а те, кто в состоянии исполниться освобождающего от уз плоти учения. Сократ убежден, что и в Аиде он найдет «добрых владык и добрых друзей».

В науке же не прекращаются споры о содержании мистерий, посвященных Дионису и прочих, ведь их содержание нельзя было разглашать. Ясно лишь, что они связаны с загробным миром и загробной участью, но первобытный подход, согласно которому правильно исполненный ритуал предопределяет загробную судьбу умершего, еще с героических гомеровских времен перестал удовлетворять людей античной эпохи.

Не только античные философы, но и великие античные драматурги обращались к этой проблеме. Даже комедия, самый жанр которой с ее песнями, плясками, ряжением, спором двух партий (полухорий) восходил к сельским мистериальным торжествам, не обошла стороной проблему загробной жизни и посмертного существования. Великий Аристофан в комедии «Лягушки» заставил Диониса спуститься в Аид, где устраивается состязание между двумя умершими трагиками — Эсхилом и Еврипидом. При этом сама комедия ставилась на Великих Дионисиях — празднике в честь осмеиваемого в ней бога.

Дионис и Лягушки в Аиде

Бог Дионис в сопровождении раба Ксанфия спускается в Аид, чтобы вывести оттуда Эсхила. Чтобы проникнуть в преисподнюю, он одевается Гераклом, так как тот некогда уже проникал в Аид и вывел оттуда Кербера. Посетив святилище Геракла и осведомившись у него о дороге, Дионис спускается к озеру, отделяющему Аид от мира живых; за два обола Харон перевозит его на тот берег. Геракл дивится комичному виду женственного бога, обряженного в его богатырский наряд.

В озере, называемом также болотом, обитают многочисленные лягушки, и Дионис принужден был грести в такт их неприятному кваканью на ладье Харона. На другом берегу — мрак и грязь. В грязи лежат люди, при жизни дававшие ложные клятвы, отцеубийцы, оскорблявшие родителей или погрешившие против гостя. Их карой является лежание в грязи. Дионису являются чудовища подземного мира. Среди них меняющая облик Эмпуса: то бык, то осел, то прекрасная женщина, она горит огнем, одна нога у нее медная, а другая навозная. В ужасе Дионис просит раба поменяться с ним одеждой, чтобы не выставлять себя Гераклом.

Пробираясь во мраке и грязи, Дионис и Ксанфий приближаются к месту, где обитают посвященные в элевсинские мистерии: они веселятся, поют и пляшут в ярком свете, который в Аиде дан только им. Дионис со спутником осведомляются о дальнейшем пути и достигают дворца Аида и Персефоны. Для приема Дионис снова переодевается Гераклом, но тут ему принимается грозить расправой Эак — ведь Геракл похитил его «собачку»…

Комедия завершается длительным состязанием Эсхила и Еврипида, который оспаривает звание лучшего драматурга, принадлежавшее до того Эсхилу. Дионис выбирает любимого Аристофаном Эсхила с тем, чтобы вернуть его в мир живых и спасти Афины от последствий олигархического правления.

Огромная литературная традиция была создана комедией Аристофана. «Разговоры в царстве мертвых» стали излюбленным сюжетом как античной, так и средневековой и последующей литературы. «Божественная комедия» Данте продолжила эту традицию.

Элевсинские мистерии и загробное блаженство

Третий великий трагик Греции Софокл в одной из своих трагедий утверждает, что блаженства достигнут лишь адепты элевсинских мистерий, посвященных Деметре и Персефоне:

Не все могли быть допущены до посвящения в культ мистерий. Первоначально лишь жители самого святилища Элевсин да близких Афин могли принимать участие в священных обрядах. Впоследствии не могли стать мистами или должны были пройти очистительные обряды варвары, не владевшие эллинской речью, и те, кто совершил убийство, пусть даже неумышленное.

Это относилось и к величайшему герою — Гераклу, который совершил немало убийств. Даже если речь шла о чудовищах, он все равно должен был снять скверну. Герой должен был пройти мистериальные испытания перед своим последним подвигом — сошествием в Аид, где он освободил Тесея и вывел самого Кербера.

По одной из легенд, Гераклу предложили пройти посвящение в Элевсине, но тот ответствовал, что прошел иные испытания: в огне преисподней он видел саму Кору — Персефону и нуждается лишь в очищении от потустороннего мира.

Очищение должно было проходить в месяц анфестерий (февраль), связанный с выходцами с того света. В водах реки Илис, на Балканах, вода в феврале холодная, так что очистительный обряд напоминал русское купание в проруби на Богоявление (Крещение), тем более что и в крещенской иордани должны были проходить очищение те, кто участвовал в «бесовских» святочных игрищах.

Знаменитый афинский оратор Исократ говорит, что Деметра дала человечеству два великих блага: хлебные зерна, при помощи которых избавила людей от животной жизни, и посвящение в элевсинские мистерии, которые давали надежду на загробные блага.

Плутарх так описывает разыгрывавшуюся во время Элевсинских мистерий драму. Посвященные как бы проводятся через Тартар в Элисиум: «Сначала трудное, утомительное хождение и блуждание; наводящее ужас бесконечное странствие во мраке. Затем, непосредственно перед заключительным действием, всевозможные ужасы и страшилища, дрожание и оцепенение от страха. Наконец появляется внезапный удивительный свет — посвященные приходят в чистое место, в долину, где можно слышать пение и видеть танцы и различные возвышенные предметы и священные явления. Здесь-то, наконец, ходит посвященный совершенно свободно и, увенчанный, празднует торжество вместе со святыми и чистыми мужами. При этом он видит, как непосвященная толпа лежит в глубокой нечистоте и тумане и вследствие неверия своего в загробные блага остается всегда подверженной страху перед смертью».

Действительно, само шествие мистов в Элевсине предполагало прохождение через святилище Гекаты, как богини врат загробного мира, во внутренний двор грандиозного храмового комплекса к гроту Аида — Плутона, входу в преисподнюю и храму Телестрион, из трубы в крыше которого в ночь мистерий (19 боэдромиона — в октябре) вырывались пламя и дым. Крышу поддерживал целый лес колонн. Внутри храма было сакральное помещение Анакторон, где на троне восседал иерофант, тот, кто вызывал видение мистического огня. Он и возглашал процессии о чуде, содержание которого осталось неизвестным непосвященным: «Владычица родила священного мальчика, Бримо родила Бримона, Могущественная — Могущественного!»

Возможно, новорожденного воплощал колос, который демонстрировали мистам. Символика хлеба как воплощения младенца и воскресения из мертвых была известна и христианам, но христианские авторы с негодованием упоминали элевсинские мистерии — ведь они были «языческими». Именем Бримо именовали богинь преисподней — Гекату, Деметру и Персефону.

Чудо рождающей смерти и было содержанием мистерий: младенец должен стать спасителем, избавляющим от страха смерти и холодного мрака преисподней. Миф о Деметре и похищенной Аидом Персефоне предшествовал мистическому учению о смерти, ведущей к новому рождению. Недаром афиняне сеяли зерно на могилах, а умерших называли деметриями. Мистериальные шествия напоминают сюжет «Божественной комедии», где поэт через бездны преисподней поднимается в рай.

Участие в элевсинских мистериях давало надежду на лучший удел в загробном мире. Но оно никак не связано с добродетельной жизнью. Например, философ Диоген не искал посвящения в мистерии, говоря, что не желает обеспечивать себе лучший удел, раз он открыт вору Патакиону и закрыт великому герою Эпаминонду.

Поэты и трагики более прочувствованно относились к мистичеким тайнам. Софокл писал: «О, трижды блаженны те из смертных, которые нисходят в Аид, узрев эти таинства; им одним дано там жить, прочих там ожидают только бедствия». Ему вторил Пиндар: «Блажен, кто сошел в недра земные, узрев эти таинства: ему открыт конец жизни, открыто и богом положенное ее начало».

Похищение Персефоны

Деметра была богиней плодородия и, как часто бывает в мифах, не имела постоянного брачного партнера.

От своего брата Зевса она родила дочь Кору и сына Иакха, который ассоциировался с Дионисом. На свадьбе Кадма и Гармонии богиня влюбилась в прекрасного потомка титана Иасиона. Страсть оказалась настолько сильной, что влюбленные удалились от стола прямо «на трижды вспаханное поле», где предались любви. Зевс увидел следы грязи на телах влюбленных и пришел в ярость: как смел потомок титанов посягнуть на олимпийскую богиню!

Перун поразил несчастного любовника, но от союза с Деметрой родился Плутос — бог богатства, прежде всего, земных плодов и плодов скотоводства; недаром он был зачат на поле. Плутос ассоциировался с Аидом (Гадесом) — Плутоном: ведь ему была подчинена преисподняя, а там было средоточие плодородия земли.

Но мифологическая драма развязалась не из-за этих ассоциаций. Аид воспылал страстью к юной Коре. Он явился к Зевсу просить руки дочери. Зевс понимал, что Деметра не отпустит дитя в преисподнюю, но не хотел и отказывать брату. Аид решился похитить возлюбленную, когда та собирала полевые цветы в Элевсине (напомним, что это любимое занятие русалок, выходящих с того света в начале сезона цветения).

В поисках дочери Деметра исходила всю Грецию, не пила и не ела, а на десятый день достигла Элевсина. В облике измученной матери она явилась к местному царю и была встречена гостеприимно. Царская дочь Ямба стремилась утешить пришелицу смешными и непристойными стишками (ее именем назван поэтический размер), однако развеселить богиню удалось старой няньке Баубо, которая заставила Деметру выпить пиво и рассмеяться ее фокусам с задиранием платья, имитирующим роды.

О том, что смерть и смех в загробном мире несовместимы, мы уже говорили в рассказе о царевне Несмеяне и в мифе о Мауи. Точно так же эротические экзерсисы и смех вывели Деметру из оцепенения, подобного смерти.

Деметра вернулась к жизни и даже решила сделать царского сына Демофонта бессмертным. Для этого малыша нужно было держать над огнем, чтобы исчезла его смертная природа, но испуганная мать помешала богине завершить ритуал, и ребенок умер. Тогда Деметра решила облагодетельствовать другого царского сына — Триптолема. Тот пас отцовский скот в Элевсине и видел, как земля разверзлась — вниз попадали его свиньи, а колесница, запряженная черными конями, увезла возничего, удерживавшего кричащую девушку, в преисподнюю.

Когда Деметра узнала о похищении дочери в преисподнюю, она позвала Гекату, и они выведали у всевидящего Гелиоса, что похитителем был сам Аид. Деметра решила не возвращаться на Олимп. Она закляла все деревья и растения, и те перестали плодоносить. Напрасно Зевс посылал к тоскующей сестре Ириду: та поклялась, что земля не будет плодоносить, пока ей не вернут дочь.

Пришлось громовержцу отправлять Гермеса к Аиду, и тот согласился отпустить похищенную, если та не успела вкусить плодов загробного мира. Кора почти ничего не брала в рот, но садовник преисподней рассказал, что дева успела сорвать в саду гранат и съесть семь зернышек. В гомеровском гимне Деметре говорится, что Аид хитростью заставил Кору вкусить зернышко, чтобы она не забыла царства мертвых и снова вернулась туда. Так или иначе, богиня не собиралась освобождать землю от заклятия. Однако она не могла отменить закон — вкусивший пищи мертвых должен был остаться в Аиде. Вмешаться пришлось Рее — матери Зевса, Аида и Деметры. Она рассудила распрю богов: четыре месяца Кора должна была оставаться в Аиде и быть царицей мертвых с титулом Персефона, а восемь месяцев пребывать с Деметрой.

Персефона справедливо правила в Аиде, но земные герои не оставляли надежды освободить ее. Царь Пирифой вместе с афинским царем Тесеем решились на такой подвиг, за что были заточены в Аиде. Пирифой был навечно прикован к скале, Тесея же, приросшего в загробному седалищу, освободил Геракл, оторвав его (поэтому у всех потомков Тесея небольшие ляжки). Богиня сохранила привязанность к земным радостям: ее растрогала музыка Орфея, и она разрешила певцу отвести свою возлюбленную Эвридику к вратам преисподней.

Европейские ученые, привыкшие к длинной зиме со снегом, думали, что удаление Коры в царство мертвых связано с зимними месяцами и сном природы. Но в Греции климат был иным: трижды совершались пахота и сев, последний раз сеяли хлеб в октябре (месяц боэдромион — время элевсинских мистерий). Знаток античной религии Мартин Нильссон предположил, что речь шла о трех самых жарких и поэтому бесплодных месяцах лета перед последней третьей запашкой, а Персефона, подобно индонезийской Хаинувеле, воплощала растительность — зерно, скрывающееся под землей, в преисподней, накануне всходов.

Деметра согласилась вернуться на Олимп. Триптолему и его отцу она доверила тайну своих элевсинских мистерий. Триптолема научила искусству земледелия, вручив зерна разных злаков, деревянную соху и колесницу, запряженную змеями — символами земли и плодородия. Недаром само имя Триптолем могло означать «трижды пашущий».

Нисхождение Инанны в подземный мир

Инанна — «царица небес», богиня войны и любви, ставшая женой бога плодородия пастуха Думузи, решает спуститься в подземный мир, где царствует ее сестра, богиня смерти и мрака Эрешкигаль, чтобы стать там владычицей и воскресить мертвых. Собрав семь свои «тайных сил» и украсившись царскими регалиями, Инанна отправляется в «страну без возврата». Опасаясь, что Эрешкигаль предаст ее смерти, она дает наставление своему послу и визирю Ниншубуру, чтобы тот, если она не возвратится через три дня, совершил «на полях погребальных» и перед собранием богов обряд оплакивания, а затем обратился за помощью в храмы великих богов — Энлиля, Нанны и Энки. «Отец Энки мудр и могуч, травы жизни знает он, воды жизни знает он, он меня и оживит!» — говорит Инанна.

Привратнику подземного царства Нети она говорит, что пришла к великой владычице Эрешкигаль, чтобы воскурить умершим погребальные травы, возлить в их поминовение погребальное пиво. Нети впускает Инанну и молвит ей:

Ниншубура исполнил указания Инанны, но Энлиль и Нанна отказали в помощи: «Подземного мира всесильны законы, вековечны ему приношенья». Лишь Энки решается спасти Инанну. Достав грязь из-под своих ногтей, он сотворил двух существ — кургара и галатура, снабдил их травами и водами жизни и отправил в подземное царство, где Эрешкигаль лежит обнаженная и мучается родовыми муками (ведь и на земле в отсутствие Инанны ничто не может разродиться).

Смягчив заклинательной формулой муки царицы, за это кургар и галатур требуют у нее: «Труп с крюка отдай!» Они посыпают его травой жизни, поливают водой жизни, и Инанна встает. Она выходит из подземного царства, но за ней следуют демоны преисподней — гала:

Демоны должны исполнить нерушимый закон: из «страны без возврата» можно выйти, только предоставив себе замену. В конце концов в качестве замены Инанна выбирает Думузи:

С помощью бога Уту Думузи пытается спастись и бежит к своей сестре богине растительности Гештинанне. Однако и здесь демоны нашли юношу в священном загоне:

Отныне Гештинанна и Думузи должны поочередно по половине года проводить в подземном мире; с отсутствием Думузи на земле начинается летняя засуха.

Остров блаженства Дильмун и преисподняя в мифах Шумера и Аккада

Шумерское сказание об Энки и Нинхурсаг, одна из древнейших в мире поэм, повествует о блаженном острове Дильмун, ныне ассоциируемом с Бахрейном: «Дильмун страна пресветлая. Дильмун страна непорочная. Дильмун страна воссиянная».

Так рисуется ситуация не просто золотого века, но некоего докультурного состояния, неведения, небытия.

В Дильмун не было пресной воды, и хозяйка острова Нинсикила («непорочная») обращается к великому богу Энки, по приказанию которого солнечный бог Уту доставляет воду с земли. Отныне «вода в полях, вода на нивах, в борозде рост дает зерну-злакам. Стал город «домом прибрежным, пристанью всей страны!».

Далее на свет появляется божество Энзаг, который делается главным богом Дильмуна. Богиня-мать Нинхурсаг при помощи сложных магических действий и последовательного рождения (без боли, как подчеркивает поэма) зачатых Энки поколений богинь выращивает здесь восемь чудесных растений. Таким образом, остров Дильмун оказывается островом совершения священного брака. После потопа на острове Дильмун получает вечную жизнь «спаситель семени человечества» Зиусудра (Ут-напишти).

Остров Дильмун принято сопоставлять с библейским Эдемом — «земным раем», хотя первоначально он мыслился как остров мертвых — страна Ут-напишти. Гильгамеш, чтобы попасть на омываемый водами смерти остров Дильмун к Ут-напишти, строит мост из мачты своего корабля и ста двадцати шестов длиной по шестьдесят локтей каждый. В первичном своем значении это был мост, по которому мертвые попадали в царство смерти. Вход туда охраняли чудовища; к ним, вероятно, можно причислить пару людей-скорпионов, мимо которых должен был пройти Гильгамеш:

Стране блаженства противопоставлялись шумерские Кур («гора», «горная страна», «чужеземная враждебная страна»), а также Ки-галь («великая земля»), Эден («степь»), Кур-ну-ги («страна без возврата»), аккадские Эрцету («земля»), Церу («степь») — названия подземного мира. Четкого представления об их местоположении нет. Иногда подземный мир мыслился персонифицированным. В некоторых текстах говорится, что от Ниппура — религиозного центра Шумера — он удален на 3600 двойных часов, в него не только поднимаются и спускаются, но и проваливаются.

Границей, отделяющей его от мира живых людей, служит подземная река. Души погребенных переправляет через нее перевозчик Ур-Шанаби или демон Хумут-Табал, в то время как души непогребенных возвращаются на землю, принося несчастья. В Кур ведут семь ворот, которые сторожит привратник Нети. Кур темен, полон пыли, его обитатели, «как птицы, одеты одеждою крыльев». Хлеб умерших горек, вода солона, но, возможно, умерший «пищи лишен, он воды лишен, отбросы он ест, помои он пьет». Чистой воды и покоя в Кур удостаиваются лишь души погребенных согласно обряду, павших в бою и многодетных.

Судьи в Кур — боги Ануннаки, обычно их семь, и они выносят только смертные приговоры. Имена мертвых заносят в таблицу женщина-писец Азимуа или богиня Гештинанна, вынужденная проводить в преисподней полгода поочередно со своим братом Думузи (у аккадцев писцом подземного мира является богиня Белет-Цери — «владычица степи»). В Кур попадают знаменитые шумерские герои Гильгамеш и Энкиду, бог — покровитель степных животных Сумукан.

Существовало представление о похитителях душ — злобных духах мертвецов, выходящих из могил «за приношеньями, за возлияньями» и хватающих жителей города. Бог солнца Уту (у аккадцев это Шамаш, «солнце мертвых душ») ночью путешествует по подземному миру, принося мертвецам свет, питье, еду. Он же творит посмертный суд.

Владычица подземного царства, направляющая на вошедшего туда «взгляд смерти», — богиня Эрешкигаль. Супругом Эрешкигаль является бог Нергал, первоначально, видимо, небесное божество, олицетворение палящего солнца. Согласно аккадскому мифу, боги предлагают Эрешкигаль послать на их пир своего посланника-советника Намтара (буквальное значение его имени «резатель», то есть судьба), чтобы он взял ее долю, так как богиня не может покинуть подземный мир. На небесах все боги приветствуют Намтара, кроме Нергала. Желая отомстить за оскорбление, Эрешкигаль требует прислать ей Нергала, чтобы предать его смерти. По совету бога Эйи Нергал берет с собой волшебные предметы-фетиши и с их помощью одолевает Эрешкигаль. Он хочет отсечь ей голову, однако, тронутый ее мольбой, целует богиню и становится ее супругом и владыкой преисподней. Существует вариант мифа, в котором после семи ночей, проведенных с Эрешкигаль, Нергал бежит, но вынужден вернуться по требованию богов, устрашенных угрозой Эрешкигаль — та готова выпустить мертвецов на землю.

Похоронный ритуал шумеров известен из двух погребальных элегий и текста «Нисхождение Ур-Намму в подземный мир». Кладбища находились за чертой города, иногда на другом берегу реки. Перевозчик — «человек реки того берега» за особую плату на лодке перевозил туда тело. Хоронили только в землю. Если покойный был состоятельным человеком, с ним в могилу клали значительные жертвы, необходимые как для личного пользования, так и для раздачи «чиновникам» подземного мира. В обряде погребения обязательно участвовали жрицы-плакальщицы.

После смерти царь города Ура Ур-Намму прибывает в подземный мир. Сперва он приносит дары и жертвы семи подземным божествам в их дворцах. Затем он одаривает жрецов и писцов, от которых, по-видимому, будет зависеть его дальнейшая участь. Добираясь до центра подземного мира, Ур-Намму встречается с героем Гильгамешем, который объясняет ему правила жизни в стране мертвых.

Гильгамеш, Энкиду и подземный мир

По просьбе богини Инанны герой Гильгамеш изгоняет исполинскую птицу Анзуда и убивает волшебную змею, поселившихся в дереве хулуппу, посаженном богиней в ее саду. Из корней и ветвей дерева он делает «пукку» и «микку» — волшебные барабан и барабанные палочки, но они упали в подземный мир: Кур и лежат перед его входными вратами. Слуга Гильгамеша Энкиду вызывается достать их, то есть спуститься в подземный мир. Гильгамеш дает ему наставления: чтобы вернуться оттуда, нельзя нарушать определенные запреты, основанные на том, что Энкиду не должен уподобиться мертвому:

Вспомним запреты, данные Орфею, и сходные запреты в русских народных сказках: нельзя целовать ребенка по возвращении из тридевятого — потустороннего — царства, иначе отшибет память.

Энкиду нарушает эти запреты и не может вернуться: его хватает не Намтар (судьба), не Азаг (болезнь) — «мир подземный его схватил». Гильгамеш с плачем отправляется в храмы Энлиля и Сина, но боги не отвечают на его мольбы. Лишь Энки согласен помочь, но единственное, что можно сделать, это открыть в земле отверстие, чтобы душа Энкиду побеседовала с Гильгамешем, подобно тому как Ахилл беседовал с душой Патрокла. Порывом ветра из «дыры подземного мира» поднимается дух Энкиду и, отвечая на вопросы Гильгамеша, рассказывает о законах подземного мира. Горестна участь умершего: «…Друг мой… тело, которого ты касался… словно старую тряпку, заполнили черви, словно расщелина, забито прахом. Если бы я поведал тебе установления земли, которую я видел, ты бы целый день просидел, рыдая». Наиболее благополучна посмертная участь людей, оставивших после себя большое потомство:

Горестна участь не похороненных надлежащим образом и нарушавших этические нормы:

Интересно, что у сожженного человека нет духа:

В аккадской версии эпоса Энкиду, друг и соратник Гильгамеша, вместе с Гильгамешем убивает стража священного кедрового леса — чудовище Хумбабу. Разгневанные боги убивают за это Энкиду. Потрясенный смертью друга, Гильгамеш бежит в пустыню, где, тоскуя, ощущает, что он смертен. Он проходит подземным путем бога солнца Шамаша, переправляется через воды смерти на чудесный остров блаженства Дильмун, где обитает спасшийся от потопа Ут-напишти (шумерский Зиусудра), мудрый правитель города Шуруппака, единственный человек, обретший бессмертие. Однако Гильгамешу не суждено ни получить бессмертие, ни обрести цветок вечной молодости.

Гильгамеш и поиски бессмертия

Ут-напишти рассказывает Гильгамешу о том, как после потопа на совете боги решили сохранить ему вечную жизнь. Но совет богов не соберется дважды, объявляет герою Ут-напишти. Жена Ут-напишти жалеет героя, напрасно совершившего столь тяжелое путешествие, и уговаривает мужа открыть ему тайну цветка, возвращающего молодость. Гильгамеш отправляется за цветком на дно океана, привязав камни к ногам. Он ранит руки о шипы, но достает чудесное растение: Гильгамеш уже мечтает, как возвратится в родной Урук и испробует силу цветка на старце.

На пути через океан герой видит прохладный источник и не может удержаться, чтобы не освежить свои силы. Змея завладевает цветком и немедленно омолаживается — сбрасывает шкуру. Лишь зрелище стен Урука утешает героя.

Самая древняя поэма Востока сохраняет известный архаичный миф: змея похищает бессмертие у людей. Поэма содержит и общую для всех людей эпическую мораль: бессмертны деяния человека — героические подвиги.

В иной, также более древней, чем греческая, цивилизации была известна мистерия, связанная с сошествием в преисподнюю бога, который возрождался как пророщенное зерно.

Египетские жрецы лепили из земли и глины тело умерщвленного бога Осириса, сеяли в его изображение зерно, а когда оно всходило, «воскресшего» бога показывали народу (вспомним колос, который показывали в Элевсине мистам). Земля Геб и небо Нут родили близнецов Осириса и Исиду, а также Сета и Нефтиду. Осирису суждено было стать первым убитым и воскресшим для вечной загробной жизни, одним из главных богов египетского пантеона.

Греки знали миф об Осирисе. Плутарх рассказывал, как злобный демон Сет погубил бога Осириса и растерзал его на четырнадцать частей; все их собрала жена и сестра бога Исида. Недоставало только детородного члена — его проглотили осетры в Ниле (поэтому египтяне не едят этой рыбы), и тогда Исида велела сделать изображение недостающего члена, освятила его и даже смогла зачать мстителя Гора от уже убитого Осириса.

Осирис умерший и вечно живой

Уже в эпоху Древнего царства (конец 4–3 тыс. до н. э.) умершие фараоны отождествлялись с Осирисом. Умерший царь становится Осирисом в своей гробнице, где должен теперь начаться цикл трансформаций: мертвый бог будет рожден вновь. Осирис явится как новый Ра, умерший царь, благодаря магическому погребальному обряду, перевоплотится в своей осирической сущности в новое солнце Ра.

Начиная с эпохи Среднего царства (конец 2 тыс. до н. э. — XVI в. до н. э.) с Осирисом отождествляется не только фараон, но и каждый умерший, а в заупокойных текстах перед именем умершего ставится имя — «Осирис». Культ Осириса становится центром всех заупокойных верований. Считалось, что каждый египтянин, подобно Осирису, возродится для вечной загробной жизни, если будет соблюден весь погребальный ритуал.

Конечно, это не означало, что каждый умерший претендует на царский титул и регалии, хотя они изображались на стенах гробниц и саркофагов. Маленькие царские короны, помещавшиеся среди погребальных даров, были амулетами, придававшими высокий статус умершему перед загробными судьями.

Рядовой человек, оказывавшийся в центре важного ритуала, наделялся высоким статусом в разных традициях. Например, в русском свадебном обряде жених и невеста именовались князем и княгиней, даже если были всего лишь крестьянами.

Египтяне верили, что бог Осирис в материальном теле был царем Египта, но был предательски убит своим братом Сетом и, как уже упоминалось — согласно одному из вариантов мифа, разрезан на четырнадцать частей, но его сестра-жена Исида воссоздала его заново. Благодаря этому Осирис воскрес и вошел в подземное царство, где стал судьей и царем умерших. «Мертвые ожили, чтобы узреть тебя, они вдыхают воздух и не отрывают глаз от твоего лица, когда Диск поднимается над горизонтом; их сердца не омрачены тревогой, ибо они видят тебя, о, ты, кто есть Вечность и Бессмертие», — говорится в египетской «Книге мертвых».

Близкие покойного воспроизводили погребальные ритуалы, которые, согласно традиции, были произведены над телом Осириса, поскольку верили, что только так они могут обеспечить умершему вечную жизнь и счастье в загробном мире. Как тело Осириса не подверглось тлению, так и тело умершего должно было быть сохранно (обычай мумификации). Судя по заклинаниям, фараон Тутмос III верил:

«Я буду жить, буду жить. Я буду расти, буду расти, буду расти. Я проснусь в покое; меня не тронет гниль; мои внутренности не погибнут; в теле моем не будет изъянов; глаза мои не ослепнут; черты лица не обезобразятся; уши мои не оглохнут; голова моя не будет отделена от шеи; язык мой не вырвут; волосы мои не отрежут; брови мои не обреют; я не пострадаю от смертельных ран. Тело мое будет восстановлено, оно не обратится в прах и не будет уничтожено на этой земле».

Необходимые условия поддержания загробной жизни, мыслившейся в Египте как материальная, — сохранение тела умершего (мумификация), обеспечение для него жилища (гробницы), пищи (заупокойные дары и жертвы). В гробницу помещалась не только мумия, но и скульптурные изображения умершего, своего рода заместители мумии на случай ее уничтожения или повреждения. Это являлось гарантией существования в загробном мире. Позднее возникают представления, что ба — души умерших — днем выходят на солнечный свет, странствуют по подземному миру Дуат, где их подстерегают чудовища, спастись от которых помогают особые заклинания и молитвы.

Египтяне верили, что материальная часть человека остается на земле, в то время как его духовная часть обретает покой в царстве мертвых, при этом душа оказывается перед солнечным богом Ра, а тело обитает в преисподней с Осирисом: «Душа твоя обитает на небесах перед Ра, твой двойник получает от богов все необходимое, твое духовное тело пребывает в славе среди духов огня, а твое материальное тело осталось в подземном мире.…Небо владеет душою твоею, земля же получает тело».

Тела умерших мумифицировали, так как верили, что при условии соблюдения всех ритуалов в материальном теле живет и развивается обиталище души духовное тело — саху (сах) , которое может вознестись на небеса и обитать там вместе с богами. Саху имело форму того тела, из которого оно родилось, и было бессмертно. В нем жила душа человека. Осирис в загробном мире также имел саху, и усопший получал саху от бога. Иными словами, Осирис вознаграждал умерших, даруя им свою духовную форму.

С формированием Древнего царства меняются функции гроба: он не просто должен сберегать останки, — гробы частных лиц приобретают архитектурные очертания, уподобляются земным жилищам. Примерно с 2200 года до н. э. гробы устанавливаются в погребальной камере так, чтобы покойник, лежащий на левом боку, был обращен лицом к восходящему солнцу.

Множественность духовных сущностей

Человеческую сущность составляли: физическое тело — кхат, сохраняемое посредством мумификации. Душа — двойник человека ка. Первоначально, согласно «Текстам пирамид» (сборник изречений, связанных с погребальным культом, многие тексты из которого получили дальнейшее развитие в «Текстах саркофагов» и, наконец, в «Книге мертвых»), ка — олицетворение жизненной силы богов и царей. Затем обладание ка стали приписывать всем людям: ка рождается вместе с человеком, духовно и физически функционирует нераздельно с ним как при жизни, так и после смерти, определяет судьбу человека. Обитая в гробнице, ка могло покидать ее и устремляться в загробный мир. В гробницы помещали портретные статуи умерших, вместилища ка, и на них писали имя человека, которому принадлежит это ка.

Ба — душа сердца, связанная с ка. Считалось, что ка и ба вместе обитают в гробнице и делят погребальные подношения, хотя во многих текстах указывается, что ба живет на небесах с Ра или Осирисом. В период Древнего царства обладание ба приписывалось только богам и фараонам, позднее ба считалось воплощением жизненной силы всех людей. Оно изображалось в виде птицы с человечьей головой. Обитая в гробнице и оставаясь в полном единстве с умершим, ба может отделяться от тела, выходить из гробницы, подниматься на небо, но неизменно возвращается в гробницу. Ба может есть, пить, превращаться в различных богов и божественных животных, но при этом способно избежать опасностей загробного мира.

Аб — сердце, связанное с душой, источник как животной жизни, так и добра и зла в человеке, вместилище человеческого сознания. Сохранению сердца придавалось огромное значение, так как во время посмертного суда оно подвергалось специальной проверке. Четыре главы египетской «Книги мертвых» посвящены тому, как помешать «похитителям сердец» загробного мира лишить человека сердца. В главе 30-й «Книги мертвых» содержатся заклинания, побуждавшие сердца не свидетельствовать против умершего на суде в загробном мире.

Кхаибит — тень, тесно связанная с ба. Существовала свободно от тела и могла свободно передвигаться.

Кху — душа духа, обитающая в саху, духовном теле человека.

Секхем — воплощение жизненной энергии, обитающее в раю среди кху и духов.

Рен — имя. Даже самое малое подношение, оставляемое в могиле и связанное с упоминанием имени умершего, помогало поддерживать его существование. Знание имен богов, демонов, частей лодки, на которой пересекают великую реку подземного царства, опор царства Осириса, деталей дверей зала Осириса, имен сторожа, глашатая и привратника каждого из дворцов загробного мира позволяет покойнику благополучно совершить свое посмертное путешествие и предстать перед судом Осириса.

Саху — обиталище души, духовное тело. Тело умершего после ри-туала мумификации также рассматривалось как воплощение личности.

Ах (буквальное значение — «блаженный», «просветленный») — дух, загробное воплощение человека. Начиная с эпохи Среднего царства считалось, что благодаря магическим действиям Анубиса в ах превращается не только фараон, но и каждый умерший. Ах и тело человека мыслились едиными в своей сущности, но ах принадлежит небу, а тело земле.

Суд над умершим происходил в зале суда Осириса. Судье Осирису помогали боги, составлявшие его совет. Признанные виновными отдавались на съедение пожирательнице мертвых чудовищу Амт. Это была полульвица-полугиппопотам с головой крокодила. Те же, за кем не было признано никакой вины, вступали в царство Осириса, где обретали вечную жизнь и счастье. Такой умерший провозглашался «маа кхеру»: эти слова всегда следуют за именем человека, к которому они относятся, и переводятся они как «победоносный», «ликующий», «оправданный» (оправданный — это наименование Гора, когда тот был провозглашен законным царем Египта), «тот, чье слово истинно и верно». Если имя умершего Ну, он именовался «Осирис Ну, оправданный».

Перед человеком, обладавшим «верным словом», открывались двери всех залов загробного мира, и существа, управлявшие этими залами, становились его слугами. Он становился равным богам. Вот текст фараона Пепи I: «…Пепи есть маа кхеру, и сам Пепи, и его ка приветствуют [богов]. И они зовут Пепи… и они объявляют Ра великолепное имя Пепи, восхваляют великолепное имя Пепи перед Нехебкау, ибо Пепи есть маа кхеру, и Пепи приветствует, и его ка приветствует [богов]…»

Елисейские поля и преисподняя в Египте

Поля Иару («Поля камыша») — место, где заслужившие благословение богов умершие наслаждаются счастливой жизнью, условия которой напоминают земную. Здесь расположены двойники всех священных городов Египта. Водный путь, подобный Нилу, давал возможность путешествовать. Текст фараона Унаса гласит:

«Унас пришел к своим прудам по обеим сторонам реки богини Мехт-урт и к месту зеленых подношений, и к полям, которые на горизонте; он сделал так, что поля по обеим сторонам горизонта зазеленели. Он принес кристалл к Великому Глазу, который в поле, он занял свое место на горизонте, он поднимается и возрождается к жизни подобно Себеку, сыну Нейт, он ест и пьет и выделяет воды, он вкушает удовольствия любви, и он, соблазнитель, уводит жен у мужей, когда ему этого захочется».

Согласно «Текстам пирамид», Поля Иару находятся «на восточном небе», откуда восходит солнце Ра. Вместе с покойным фараоном Ра совершает утреннее омовение в озере, расположенном в Иару, куда их доставил перевозчик Иару. С конца 3-го тысячелетия до н. э., когда с Осирисом начали отождествлять каждого умершего, Поля Иару считаются местом пребывания всех блаженных, оправданных на суде Осириса. Эти поля находятся под землей, они плодородны, прорезаны полноводными каналами, там нет ничего нечистого, изобилие еды и напитков. В 109-й главе «Книги мертвых» говорится, что Иару окружает стена из бронзы, ячмень там растет высотой в четыре локтя, а полба (разновидность пшеницы) — высотой в девять локтей. В Полях Иару умерший встречает своих родителей, жену и детей.

Магические предписания, записанные на том или ином материале и помещенные в могилу, должны были обеспечить умершему все блага в загробной жизни. Таков, например, текст пирамиды Пепи I: «Змея Урей этого Пепи на голове его, и на обоих боках его писания, и на его ступнях начертаны слова магической силы». Особые заклинания (глава 64 — «О восхождении к свету») давали усопшему возможность беспрепятственно проходить через любые ворота загробного мира, отождествить себя со всеми великими богами, использовать их атрибуты и получить вечную жизнь. Египетская молитва гласила:

«Вознагради меня своими полями, о великий бог Хетеп, ты сделаешь так, как угодно тебе, о повелитель ветров. Позволь мне стать тем духом, позволь мне есть там, позволь мне пить там, позволь мне пахать там и собирать урожай, позволь мне сражаться там, позволь мне любить там, и пусть мои слова станут там законом, и пусть я никогда не буду там ничьим рабом, но сам буду повелевать».

Когда физическое тело усопшего опускали в могилу, его духовное тело саху входило в потусторонний мир Дуат, по которому странствовало, побеждая различных чудовищ, пока не достигало царства Осириса. Считалось, что путешествие в царство Осириса длилось всю ночь после смерти, а царства блаженных умерший достигал на следующее утро, с восходом солнца.

Дуат — место, где пребывали умершие, преисподняя «совсем глубокая, совсем темная и бесконечная». Как подземное царство Дуат связывается с ночными светилами. В «Текстах пирамид» оно персонифицируется в образе женщины — матери умерших, которых она ведет на небо, а также отождествляется с горизонтом как местом, где заходит солнце.

Согласно некоторым текстам, царство мертвых располагалось на севере, согласно другим — над или под землей. Древнейшая традиция помещала загробный мир над землей, причем небо на западе представляло собой огромную плоскую или сводчатую поверхность, образующую как бы настил, пол, в царстве мертвых. Этот пол поддерживался снизу четырьмя колоннами, по одной на каждую сторону света. Однако еще более древним считается представление о том, что потусторонний мир находится на западе: в мифах в стране мертвых, протягивая к ним руки, умерших встречает Аментет — богиня запада.

В более поздние времена возникло верование, что царство мертвых располагается к западу или северо-западу от Египта и души умерших проходили туда через проход между горами на западном берегу Нила около Абидоса. Еще позже возникло представление, что место обитания умерших — это узкая гористая долина реки, которая брала начало на востоке и текла на север, а затем, сделав петлю, возвращалась на восток. В этой долине обитали всевозможные монстры, и именно здесь плыло в ладье солнце в течение двенадцати ночных часов.

Когда миф об Осирисе полностью переносится на умершего царя, считается, что его труп охраняют Исида и Нефтида. От Исиды рождается Гор, который побеждает Сета, отомстив за отца. В «Текстах пирамид», обращенных к обожествленному фараону, умерший царь соединяется с богами — своим отцом Ра, Осирисом, Гором в восточной части неба, куда он летит как божественная птица: «Летит летящий. Он улетает от вас, люди, ибо он не принадлежит земле, он принадлежит небу… Он взвился в небо, как коршун, он поцеловал небо, как сокол, он прыгнул на небо, как саранча».

Другими способами достигнуть неба были подъем по лестнице, восхождение по солнечным лучам или клубам дыма от кадящего ладана и плавание по небу в его восточную часть. Для этого в заупокойные храмы фараонов IV династии помещали натуральной величины ладьи. Перевозил умершего фараона особый перевозчик — «смотрящий позади себя», устраивавший перед отплытием своему пассажиру магический допрос.

Представление о плавании умершего царя по небу сливалось с представлением о ежедневном плавании по небу, с востока на запад, солнечного бога Ра. Фараон с веслом сопровождает бога в его барке. На небе фараон представляется то великим богом, то приближенным Ра, его секретарем и писцом, гребцом в его барке, то одной из ночных звезд — Орионом (небесное воплощение души Осириса) или Сириусом (душа Исиды). Фараон Пепи I говорит:

«Приветствую тебя, о лестница бога, приветствую тебя, о лестница Сета. Протянись до небес, о лестница бога, протянись до небес, о лестница Сета, протянись до небес, о лестница Гора, по которой на небеса поднялся Осирис, когда занимался защитой Ра… Ибо это сын твой Пепи, и этот Пепи есть Гор, и ты дал жизнь этому Пепи, как ты дал жизнь богу, который есть властелин лестницы. Ты дал ему лестницу бога, и ты дал ему лестницу Сета, по которой этот Пепи поднялся на небеса, когда занимался защитой Ра».

Начиная с «Текстов саркофагов» каждый умерший отождествлялся с Осирисом и ему присваивалась роль царя. Покойный благодаря магическим заклинаниям перевоплощается в любого бога, в которого он хочет превратиться.

«Мои волосы — это Нун, мое лицо — это Ра, мои глаза — Хатор, мои уши — Упуат, мой нос — первый из Летополиса (то есть Гор Старший), мои губы — Анубис, мои зубы — Серкет, мой затылок — Исида, мои руки — баран из Мендеса, моя шея — Нейт, госпожа Саиса, моя спина — Сет, мой фаллос — Осирис, мои легкие — властители Туры, моя грудь — могущественный баран, мой живот — Сехмет, мое чрево — глаз Гора, мои ноги — Нут, родительница богов, мои ступни — Птах, мои пальцы рук и ног — живые змеи. Нет у меня члена, который был бы свободен от того или иного бога. Тот защищает всю мою плоть целиком» (глава 42 «Книги мертвых»).

Существенно, что умерший отождествляется также с Ра и Гором. Ра дает свет, насладиться которым стремился умерший, когда его душа ба выходит днем из гробницы. Ра также одержал победу над змеем тьмы Апопом. Гор стал царем, будучи оправдан на суде богов, победив своего врага Сета.

Изображения земной жизни на стенах гробниц эпохи Древнего царства предназначались для ка умершего — чтобы он мог продолжать существовать, как при жизни. Покойный вместе со своим ка лакомится приношениями. Жертвенные приношения и отчасти заменяющие их тексты с жертвенными молитвами к богам должны были обеспечить умершего всем, что в них перечислено. Скульптурные портреты покойного помещались в гробнице на случай разрушения мумии — чтобы в статуи могло переселиться ка умершего. Обряд «отверзания уст и очей» был направлен на то, чтобы «оживить» мумию перед погребением, сообщить ей способность восприятия внешнего мира: жрец прикасался к устам и глазам мумии сначала окровавленной ногой жертвенного быка, а затем двумя теслами и резцом скульптора, а также мешком с красным минералом.

Заупокойные магические тексты обнаруживают две тенденции: с одной стороны, покойнику гарантируется спокойное существование в гробнице, с другой — его душе ба и двойнику ка предоставляется возможность покинуть гробницу и пребывать с великими богами в потустороннем мире.

Душа ба появляется каждый день, чтобы зреть солнце и облетать вокруг гробницы. В это время покойный «шел прекрасными путями, по которым идет избранный.…Он возносился к Богу Великому, владыке небес… он пересекал небеса навстречу Великому Богу». Набальзамированное тело царя покоится внутри или под пирамидой, и та составляет с ним единое целое, то есть тоже считается его телом: «О Гор! Царь этот — это Осирис!..Приблизься к нему [царю]! Не удаляйся от него, в имени его Пирамида!»

Вместе с тем пирамида представлялась в виде солнечной вершины скалы Бенбен, возникшей из первоначального хаоса в начале мира, и как самая первая твердь, возникшая в виде холма при сотворении мира. Отсюда пирамида мыслится как центр земли, место, где соприкасаются мир земной и мир подземный. Надпись на пирамиде Аменемхета III гласит: «Выше душа (ба) царя Аменемхета, чем высоты Ориона. Соединяется он с преисподней». При этом Орион — это душа (ба) Осириса, который, подобно этому созвездию, нисходит в преисподнюю, а затем вновь появляется на небе. Царь, будучи отождествлен с Осирисом, нисходит в преисподнюю, дабы затем возникнуть вновь.

Возрождаясь к жизни, царь, подобно солнечному божеству, проходит различные стадии, ознаменованные отождествлениями с различными богами. Он и Гор, и Сет одновременно. Являясь Осирисом, он, однако, спускается в преисподнюю как Гор. Его встречают различные силы, которые персонифицируют его царские атрибуты. Рамсес II говорит своему покойному отцу Сети I: «Вот ты взошел на небо и сопровождаешь Ра, ты смешиваешься со звездами и луной. И ты пребываешь в преисподней как те, кто находится обок Унен-нефера (Осириса), Владыки Вечности. Руки твои тянут Атума в небесах и на земле подобно Звездам Неустающим. Ты перед баркой миллионов лет. Когда появляется Ра в небесах, глаза твои любуются на его красоту. Когда входит Атум в преисподнюю, ты в его свите».

Существовало верование, что любое существо может в загробном мире умереть во второй раз. Душа умершего питалась там подношениями, которые оставляли в гробнице, и, если поступление этих подношений прекращалось, голод заставлял ее выходить из гробницы и бродить по пустыне в поисках пищи, питаясь отбросами и запивая их грязной водой, но затем ее ждала голодная смерть. Кроме этого, душа также могла умереть в загробном мире, вызвав неудовольствие управителей царства Осириса: в этом случае она уничтожалась вместе с душами грешников. Только отождествив себя с Ра и Осирисом, умерший делался выше этого закона и мог возгласить: «Я — коронованный царь богов, и я никогда не умру во второй раз в загробном мире».

Главы 5 и 6 «Книги мертвых» посвящены ушебти. Это фигурки мужчин и женщин из камня, дерева, фаянса и т. д. На них поначалу вырезали просто имя владельца, а позднее — заклинание, с помощью которого их можно было оживить и заставить в загробном мире выполнять вместо хозяина любую работу, особенно тяжелую, связанную с земледелием; в гробнице фараона Сети I обнаружено около семисот таких фигурок.

Виньетка к 110 главе «Книги мертвых», изображающая большую усадьбу со множеством каналов, иллюстрирует занятия блаженных в Полях Иару. На виньетке из папируса Ани изображен умерший, плывущий в лодке, нагруженной подношениями, которые он приготовил для бога-сокола. На другом рисунке он собирает пшеницу и управляет волами, стоит на коленях перед двумя кучами зерна. В следующей части виньетки он пашет землю, а рядом течет огромная река. В четвертой серии иллюстраций изображено жилище Осириса; здесь же обитают те, кто питается божественной пищей, а также духовные тела усопших. На одном из рисунков изображен бог города, где жил усопший.

Суд Осириса

Глава 125 «Книги мертвых» посвящена суду Осириса. Во вступительной части усопший, стоящий перед входом в зал суда, который охраняет бог мертвых Анубис, описывает богу путь, который он проделал, и святилища, которые посетил. После того как он называет имена богов в зале Двойной Маати — богини истины и порядка, створки дверей, запоры и даже пазы для петель позволяют ему войти.

Вступив в зал, умерший заявляет, что знает имя Осириса и имена сорока двух богов египетских номов (земель), помогающих Осирису в проверке душ, и что он не совершил грехи, которые подробно перечисляет по статьям:

1) не совершал дурных поступков; 2) не обижал членов своей семьи; 3) не совершал дурного в святом месте; 4) не имел порочных друзей; 5) не творил зла; 6) не перегружал своих людей работой; 7) не стремился к почестям; 8) не обращался жестоко со своими слугами; 9) не презирал бога; 10) не покушался на чью-либо собственность; 11) не делал неугодное богам; 12) не чернил слугу перед его господином; 13) не причинял никому страданий; 14) не прогнал голодного; 15) не заставил никого плакать; 16) на совершал убийства; 17) не приказывал никому убивать; 18) не причинял страданий; 19) не крал подношений в храме; 20) не крал хлеба, пожертвованного богам; 21) не крал хлеба, пожертвованного духам; 22) не прелюбодействовал; 23) не осквернял себя в святилище бога своего города; 24) не обманывал при расчетах; 25) не отнимал ничью землю; 26) не покушался на чужую землю; 27) не обманывал торговца; 28) сам не жульничал при торговле; 29) не крал молоко у детей; 30) не угонял чужой скот; 31) не ставил силки на священных птиц; 32) не ловил рыбу на наживку из того же вида рыбы; 33) не перегораживал путь воде; 34) не обрушивал берег канала; 35) не гасил огонь, которому следовало гореть; 36) не лишал богов принесенного им мяса; 37) не угонял священный скот; 38) не препятствовал богу в его выходе.

«Я чист. Я чист. Я чист. Я чист», — повторял умерший. После того как умерший произносит эту «исповедь», он обращается к каждому из сорока двух божеств, утверждая, что он не совершал такого-то греха. Знанием имен этих божеств «подсудимый» обезоруживает их, и они не смеют выступить против него. Кроме этого, в главе 30 «Книги мертвых» умерший магическим заклинанием заставляет свое сердце не свидетельствовать против него: «Не выдумывай против меня клеветы перед великим богом, владыкой Запада! Ведь от твоего благородства зависит признание меня праведным».

Перед лицом Осириса в присутствии Великой Эннеады (Девятка) богов (в другом варианте — Большого и Малого Совета богов) происходит психостасия — взвешивание сердца умершего. Сердце в данном случае выступает как символ совести покойного, причем противовесом сердцу на весах богини Маат служит страусовое перо — символ Маат, олицетворяющее истину (иногда на иллюстрирующих суд виньетках перо заменяет фигура самой богини). Сердце должно весить столько же, сколько перо Маат. На одних виньетках на опоре весов изображена обезьяна писца богов Тота, на других — голова Маат, или голова Анубиса, или голова Тота. Иногда взвешивание сердца производит Анубис, иногда Маат либо Гор. За результатами взвешивания следит Тот и записывает их на дощечке. Рядом с весами находится пожирательница душ Амт.

В зал суда умерший входит один или в сопровождении жены, но на некоторых виньетках его приводит туда Анубис, либо бог с головой собаки, держащий в левой руке нож, либо Гор — сын Исиды. Довольно часто Осирис изображен не один, а в сопровождении Исиды, Нефтиды и четверых сыновей Гора, которые стоят на цветке лотоса. Стебель этого цветка растет из вод озера, которое питается водами небесного Нила и служит источником воды для душ блаженных и богов.

Тот, обращаясь к Эннеаде, говорит, что покойный признан праведным. Тогда суд выносит оправдательный приговор: «Нет позволения, чтобы чудовище Амт Пожирательница овладело им; пусть дадут ему хлеб, кладущийся перед Осирисом, земельный участок в одну десятину, находящийся в Полях Иару». Уже будучи оправданным, умерший еще раз настаивает на своей праведности при выходе из зала и ведет диалоги магического характера с привратниками, дверями, докладчиками.

Гарантами вечной жизни были магия и ритуальная чистота — очистительные церемонии, соблюдение пищевых табу. Все это должно было устранить опасности, подстерегающие умершего в его загробной жизни.

Специальный бог Шексему, покровитель виноделия, был ответствен также за изготовление масел для притирания и бальзамирования; он призван был охранять мумию от повреждения и наказывать тех, кто пытался осквернить останки.

Уже в «Текстах саркофагов» возникает идея загробного суда, то есть вечную жизнь определяет в том числе и этический принцип. Суд и психостасия происходят либо в барке бога Солнца, либо на острове Огня, либо в Гелиополе или Абидосе; судья, обычно, — Ра или Осирис.

Со становлением идеи справедливого загробного суда преисподняя оказывается разделенной на сферы — светлое пространство близ богов и ад для грешников (сказка о Са-Осирисе). Описание наказаний содержится в «Книге амдуат», «Книге врат» и «Книге пещер». Грешники лишаются погребения — боги срывают погребальные пелены с «врагов, приговоренных к наказанию в Дуате»; они лишены общения с богами, тепла и света, их удел лишь темный хаос. Распространенное наказание — связывание и заключение. В «Книге врат» Гор объявляет: «Вы связаны сзади, злодеи, чтобы быть обезглавленными и перестать существовать». В «Книге пещер» преисподняя описана как тюрьма, из которой грешники не могут выйти.

Самым грозным наказанием считалось окончательное уничтожение всей сущности грешника: и тела и души. Души грешников существовали независимо от тела в перевернутом положении — вниз головой, они не могли воссоединиться с телом, чтобы жить полноценной загробной жизнью, а потому им предстояло полное и окончательное уни-чтожение. Такое уничтожение достигалось обезглавливанием или сожжением. В «Книге амдуат» грешников сжигают в котлованах, в «Книге пещер» казнь огнем совершается в специальных котлах, куда бросают головы, сердца, тела, души и тени грешников (что напоминает средневековые христианские поверья об аде).

Вместе с неуверенностью в том, что ритуал обеспечит загробное блаженство, рождается религиозный скептицизм. На одной египетской стеле умершая жена обращается к пережившему ее мужу с призывом наслаждаться жизнью во всех ее проявлениях:

«…Следуй своим желаниям день и ночь. Не давай заботе места в твоем сердце. Ибо Западная страна — это страна сна и мрака, обиталище, где остаются те, кто здесь пребывает. Они спят в своем обличье мумий, они никогда не просыпаются, чтобы увидеть своих друзей, они не узнают ни своих отцов, ни своих матерей, их сердце больше не заботится об их женах и детях. На земле всякий наслаждается водою жизни, но я страдаю от жажды. Вода приходит к тому, кто пребывает на земле, а я жажду и не могу испить воды, которая есть здесь у меня. С тех пор как я пришла в эту долину, я не знаю, где я нахожусь. Я томлюсь по воде, которая течет здесь. Я тоскую по ветерку на берегу реки, который освежил бы мое сердце в его печали. Ибо имя бога, царящего здесь, звучит: совершенная смерть. Когда он зовет, все люди, трепеща от страха, приходят к нему. Для него нет разницы между богами и людьми, великие и малые равны перед ним. Он не оказывает никакой милости тому, кто его любит; он одинаково забирает и ребенка, отрывая его от матери, и старика. Никто не приходит поклониться ему, ибо он не проявляет милости к тем, кто ему поклоняется, он не ценит тех, кто приносит ему жертвы».

Вместе с тем диалог умершего Ани с богом Атумом (Новое царство, XVI–XI вв. до н. э.) пытается внушить оптимизм, предвкушение идеального блаженства на том свете:

Ани : «О Атум, что это, что я отправляюсь в пустыню? Там ведь нет воды, нет воздуха, она глубока-глубока, она темна-темна, она вечна-вечна!»

Атум : «Ты будешь в ней жить с удовлетворенным сердцем».

Ани : «Но в ней нет радостей любви!»

Атум : «Я дал просветление вместо воды и воздуха и радостей любви, умиротворение сердца вместо хлеба и пива».

Кострома: воскресающий бог и демон растительности

У русских крестьян, ничего не слышавших об Осирисе, известны были календарные обряды, которые напоминали исследователям русской традиционной культуры ближневосточные культы умирающих и воскресающих богов — Осириса и Адониса.

То были карнавальные похороны календарных чучел, которые носили имена Костромы (на изготовление обрядовых чучел Костромы у славян шла костра — волокнистые отходы, остававшиеся от обработки льна и конопли) или Ярилы. Куклу Костромы, празднично убранную в кумачовый сарафан и кокошник, с песнями носили по селу, иногда положив в корыто, как в гроб. Так носили и Ярилу, но одетого в мужское платье. Процессию сопровождали ряженые попы с лаптем вместо кадила. Традиционные причитания женщин сопровождались смехом мужчин. В Муромском уезде Владимирской губернии чучело Костромы подносили к озеру, где процессия разделялась на две группы: одни оказывали знаки почтения чучелу, другие нападала на поклоняющихся, захватывали чучело, срывая с него наряд, и бросали в воду. Почитатели заунывным воем оплакивали гибель Костромы, после чего участники процессии воссоединялись и с весельем возвращались в село. В других вариантах обряда чучело разрывали на части или хоронили в поле, вырывая палками могилу, как, например, для Ярилы. При похоронах Костромы иногда изо-бражали, как она боронит, сеет, косит, убирает урожай, а когда чучело бросали в воду — молились о дожде.

Известный английский антрополог Джеймс Фрэзер обратил внимание на сходство этих обрядов (известных фольклору всех цивилизованных европейских народов) с ритуалами умирающих и воскресающих божеств Востока. Убийство божества плодородия должно было предшествовать его возрождению — усилению плодоносящей мощи. Но в русских обрядах мотив воскресения умерщвленного персонажа не был главным, как заметил В. Я. Пропп. «Праздник состоит не в воскресении, а в умерщвлении», — писал он.

Календарное действо вокруг Костромы отличается характерным для народной культуры парадоксом: оплакивание сопровождается обрядовым смехом. Это возрождающий смех, напоминающий о смехе Деметры и царевны Несмеяны (превратившейся из сказочной затворницы в невесту). Впрочем, Кострому и Ярилу роднит с ближневосточными воскресающими божествами еще одно свойство: архаичным образом Костромы была мужская ипостась, именуемая Коструб или Кострубонько; чучело Ярилы имело выраженные мужские признаки. Женщины оплакивали этих персонажей как своих партнеров — подобно ближневосточным богиням любви; во время похорон Ярилы дозволялись эротические вольности, сопровождавшиеся и возлияниями в шинке.

Особое значение при этом имели символы и обряды, связанные с земледелием и растительностью. Зеленые ветви были непременным атрибутом славянской и общеевропейской календарной обрядности; их использовали на Троицу, когда умершие, в том числе русалки, выходили с того света. Березовыми ветвями украшали красный угол в избе: считалось, что в них вселяются души умерших родственников. Это представление соотносится с широко распространенными поверьями о душах, которые попадают на тот свет по ветвям Мирового дерева и ждут своего возрождения в потомках. Троицкая березка, равно как и соломенное чучело, не были символами или воплощениями воскресающего божества, они воплощали саму природу, ее неуничтожимость, календарную цикличность: смерть сменялась возрождением и была условием этого возрождения. Эти фетиши, которые европейские крестьяне продолжали использовать до недавнего времени, были архаичнее, чем древневосточные божества.

Сходство календарного чучела с Осирисом и другими воскресающими божествами заключалось в том, что его необходимо было умертвить, растерзать, уничтожить. Специальный фольклорный жанр — «житие» растений — существовал в европейском и славянском народном творчестве. «Жития» льна, конопли и других растений уподоблялись мученическим житиям святых. Самое известное из таких «житий» — знаменитая баллада Роберта Бернса «Джон Ячменное зерно». Жатва, молотьба и помол ячменного зерна, осенняя смерть Джона, завершается изготовлением хмельного напитка:

Пиво, напиток, который развеселил Деметру и которым Инанна собиралась поминать мертвых в преисподней, — воплощение воскресения после смерти.

Славянские обрядовые чучела напоминают воскресающих божеств, хотя их происхождение более архаично, а воскресение не вполне персонифицировано — оно относится к природе в целом, но не к воплощающему ее персонажу. Позитивистские и атеистические концепции религии включали в круг этих персонажей христианского мессию, который претерпел муки и был предан смерти, погребен и воскрес на третий день. В рассказах о жизни Иисуса многое было связано с традиционным ближневосточным фольклором и поэтому было узнаваемо для привычного к мифологическим рассказам народа. Но жертва Иисуса не была связана с природными ритмами: эта добровольная смерть призвана была спасти погрязшее в грехе человечество, а не гарантировать циклическую жизнь космоса, будь то весеннее возрождение растительности или ежедневное появление солнца над горизонтом. Образ Иисуса, пришедшего исполнить закон Божий, далек от фольклорной стихии — новозаветный Иисус никогда не смеялся.

Для язычников, поклонявшихся богам, наделенным сверхъестественной физической силой, рабская смерть на кресте казалась немыслимой для подлинного Божества. Стороннки докетизма — учения о призрачности телесной природы Иисуса, как и мусульманские теологи, почитавшие Ису (Иисуса) пророком, считали, что крестную смерть претерпел лишь телесный двойник Мессии — дух не мог быть пригвожден к кресту.

В последующей фольклорной традиции жертва и воскресение Христа были включены в крестьянскую картину мира и вписаны в обрядовый цикл: христианское Рождество совпадает с зимним солнцеворотом (как Купала — рождество Иоанна Предтечи — относится к солнцевороту летнему). Мертвые воскреснут, согласно христианской традиции, в конце времен перед Страшным судом, который окончательно определит будущее праведников и грешников.

Изгнание смерти

Джеймс Фрэзер в своей знаменитой «Золотой ветви» исследовал обряды изгнания злых духов и смерти у народов мира: болезнь и смерть заключались в фетиш, куклу, пучок растений и т. п., которые и хоронили с соблюдением определенных обрядов, чтобы несчастье не вернулось в мир живых. У западных славян обрядовое чучело носило имя смерти — Морена. Иногда смерть и злые силы воплощало животное, как иудейский «козел отпущения», или человек — раб, ряженный царем, как во время новогоднего праздника в Вавилоне или римских сатурналий. Раба или предназначенного для этого преступника приносили в жертву как искупителя чужих грехов. Теория Фрэзера обнаруживала универсальные истоки христианской идеи искупительной жертвы за человечество. Собственно, уже христианские власти обращенной Римской империи отметили это сходство и стали запрещать сатурналии как кощунственный обряд, пародирующий крестную смерть Христа.

Казалось бы, перед нами знакомые сюжеты традиционной мифологии. Но в Иудее I века н. э. эти сюжеты разворачиваются не в мифологическом и ритуальном, а в историческом пространстве. Не военный пленник, как у индейцев Мезоамерики, и не раб, как в Вавилоне, приносится в жертву, чтобы обновить силы мироздания, космоса. Пророк добровольно отдает себя на рабскую казнь, чтобы спасти человечество. И не просто календарный праздник избран для этого жертвоприношения. Агнца приносили в жертву на праздник Пасхи, не связанный прямо с календарными торжествами, подобными Новому году: Пасха праздновалась в память об историческом событии — избавлении богоизбранного народа из египетского рабства. Иисус хотел избавить людей от рабства предрассудков, в том числе мифологических и ритуальных, и снова, как в начальные времена, дать им свободу выбора между добром и злом, Богом и Сатаной. О его победе над смертью, Сатаной и адом будет говориться в связи с сюжетом сошествия во ад.

В традиционном фольклоре избавление от злых духов и смерти, о котором не переставали мечтать люди, мыслилось по-иному. Смерть и злых духов пытались обмануть, заманив в ловушку: закрыть в горшке, заковать, — что, по греческому мифу, удалось Сисифу.

У африкансквого народа йоруба известен сюжет об изгнании Смерти из священного города Ифе. Некогда Смерть и ее спутники повадились посещать Ифе: каждый четвертый день они спускались с неба на городской рынок и убивали столько людей, сколько могли. Ни верховный вождь, ни боги (ориша) не знали, как изгнать их из города. Спасти город вы-звался некий смельчак Аманьегун. Он сшил костюм из пестрых тканей, покрывающий все тело, совершил жертвоприношение богам и укрылся с друзьями за деревом караулить Смерть. Когда она показалась, он вышел и закричал голосом егунгуна — духа умершего. В ужасе Смерть и ее спутники, побросав свои жезлы, обратились в бегство, а Аманьегун с друзьями преследовали их и били этими жезлами по головам, пока духи не исчезли.

В ожидании последней битвы

Миф о творении излагается на пехлевийском (среднеиранском) языке в «Бундахишне» и «Затспраме».

В начале во вселенной существовало только бесконечное время — зерван акарана. В нем пребывали всеведающий благой бог Ормазд (поздняя форма имени Ахурамазды, буквально «Господь мудрый») и злой дух Ахриман (Ангро-Майнью); их разделяла пустота. Пребывавший наверху Ахурамазда, озаренный горним светом мудрости и добра, знал, что через три тысячи лет дух зла узрит этот свет, узнает о существовании благого бога и начнется битва Добра и Зла, в которую будет вовлечено и будущее творение. Чтобы уже в начале времен предрешить исход этой битвы, Ахурамазда создает духовные сущности — фраваши всех благих творений: богов, неба, воды, земли, огня, наконец, пророка, спасителя человечества Заратуштры, душу которого творец вкладывает в Мировое дерево жизни — хаому.

Через три тысячи лет Ангро-Майнью поднялся из глубин тьмы и устремился к свету Ахурамазды, стремясь уничтожить его. Для того чтобы его победа была непреложной, Ахурамазде надо было в бесконечном времени создать конечный временной промежуток — девять тысяч лет, в который и совершится вся мировая история, и он предложил Ангро-Майнью биться девять тысяч лет, на что тот согласился.

Ахурамазда знал, что первые три тысячи лет пройдут согласно его воле, и это будет эра творения. Пустота, разделяющая царства света и тьмы, превратится в воздух, духовные сущности пресуществятся в светила, небо, землю и весь земной мир. Следующие три тысячи лет будут эрой смешения добра и зла: два начала столкнутся в сотворенном мире, и их битва будет длиться, пока не родится пророк Заратуштра. С его приходом в мир начнется последний трехтысячелетний период, в котором зло наконец будет повержено и уничтожено в огненном море и потоке расплавленного металла, и мир очистится навсегда.

В начале эры творения Ахурамазда творит «бессмертных святых» — божества Амеша Спента. Их шестеро, седьмым выступает сам Ахурамазда. Тем временем Ангро-Майнью творил злых демонов — дэвов, которые должны были противостоять благим божествам — ахурам. То были Ака Мана — дух злой мысли, Друг — воплощение лжи, злого слова, первопричина всех грехов, Тарви и Заири — Голод и Жажда. Последним был создан Айшма — дух грабежа и злого дела, известный в библейской традиции как Асмодей. Триаде добра (благой мысли, слову и делу) суждено было столкнуться с триадой зла (злой мыслью, словом и делом), ахурам — с сонмом дэвов.

Спасти гибнущий телесный мир призван был Саошьянт — Спаситель. Возможно, эпитет «спаситель» принадлежал первоначально божеству справедливости и защитнику мира Митре; недаром в римском мире его культ был популярен накануне распространения христианства.

Смерть, оскверняющая творение

Самое страшное проявление торжества сил зла — смерть, особенно смерть праведных, благих существ.

Старение и смерть человека привнесены в мир действиями Ангро Майнью. Дэвы в момент смерти отнимают у умирающего только жизненную силу, душа же при этом отлетает. Мертвая материя, отделившаяся от тела живого человека (волосы, ногти, зубы и т. п.), приравнивается к принадлежащей мертвому.

Старения и смерти избежать невозможно, даже Заратуштре Ахурамазда отказал в этом. Старение вызывает демон Зарман. Воплощением смерти выступает демон судьбы Сауру — «стрела смерти». Персонификацией смерти является летающий демон Асто Видат (буквальное значение «отделяющий кость»), действующий вместе с демоном Вайу (что значит «воздух»). Лишая жизни, он набрасывает своей жертве на шею петлю, избавиться от которой могли только праведники. Воскресение состоится в грядущие времена в том месте, где жизненная сила отделилась от тела.

Душа вечна, она существует до рождения человека, при его жизни и после смерти. У живого человека душа, жизненная сила и тело едины. Само по себе тело инертно, и никакая боль не воспринимается им. В момент смерти жизненная сила и душа покидают тело и вместе находятся вне его. На труп же набрасывается демон трупного разложения Насу. Плоть разлагается, поедается собаками, птицами и в конце концов превращается в прах, смешивается с пылью и рассеивается. Но кости, хранимые в костехранилищах (оссуариях), неразрушимы — это залог воскресения, которое наступит после прихода в мир Саошьянта.

Суд у моста Чинват

Саошьянту предназначено в конце веков вершить Страшный суд, истребить носителей зла, воскресить праведников и ради их бессмертия закончить мировую историю последней искупительной жертвой быка.

В «Авесте» рай-небеса предстают как обитель Истины: «Мы поклоняемся сверкающим обителям Истины (Арты), где обитают души умерших… мы поклоняемся лучшему миру артаванов (праведников), [который есть] свет [и] предоставляет всяческое утешение». Другое название рая-небес — Гаронмана (буквально «дом хвалы, дом сокровища, дом вознаграждения»), или сияющая Гаронмана. Это обитель Ахурамазды и бессмертных святых Амеша Спента. Предполагают, что эта обитель находится над первозданной горой Хара. Здесь беспрерывно бьет источник Ардви и получают начало могучие воды, стекающие к ее подножию, к озеру Ворукаша. Здесь же у источника Ардви произрастает древо жизни Хаома.

Поскольку душа существует вечно, человек должен еще при жизни обеспечить ей спасение посредством «благой мысли, благого слова и благого дела». После смерти человека душа в течение трех ночей остается рядом со своим «земным пристанищем», у изголовья трупа, где на нее нападают дэвы, стремясь утянуть в ад (поэтому все это время около головы покойника следует держать горящий огонь). По одной из версий, за эти три дня пребывания у покинутого тела душа «взрослеет», из новорожденной превращается в совершеннолетнюю и в таком состоянии предстает перед смертным судилищем, которое чинят над душами у моста Чинват божества Сраоша, Рашну и Митра.

Сраоша — дух религиозного послушания и порядка, посланец Ахурамазды. В поздних текстах он за мзду печеными хлебцами препровождает по мосту Чинват на тот свет души праведных (в ранних текстах это делает пророк Заратуштра). Рашну — дух праведности; для взвешивания благих и злых деяний ему даны весы. Митра — божество договора, упорядочивающее землю и жизнь на ней. Мост Чинват переброшен через водную преграду, разделяющую царства живых и мертвых. Под стопой грешника он становится «узким, как лезвие бритвы», а праведнику кажется шириной «в девять копий или двадцать семь стрел».

Олицетворением внутреннего духовного мира человека является Даэна, что значит «вера». Она присуща и благому и греховному сознанию. Каждый человек после смерти у входа на тот свет встречает свою Даэну в женском облике: у праведника она выглядит прекрасной юной девой, а у грешника — уродливой старухой. Поминальные трехдневные службы Сраоше лучше отслужить еще при жизни, а в поздней зороастрийской литературе их рекомендуется совершать каждый год. Это обряд зенде-раван, то есть «прижизненные поминки». Человек во время таких поминок играет одновременно две роли: он еще жив, но при этом он уже занимает свое место в потустороннем мире; считаясь как бы умершим, он не вкушает вместе со всеми поминальную пищу.

Если в иной мир уходит праведный человек, его душа в течение трех дней и ночей поет священные гимны, провозглашая счастье, которое Ахурамазда жалует блаженным. В конце третьей ночи появляется рассвет и дует благоухающий ветер. Когда этот ветер дует на душу, ее Даэна появляется в виде прекрасной девушки — это Даэна благих мыслей, благих слов, благих дел. Душа праведного человека делает первый шаг, и Ахурамазда помещает ее в «благую мысль», она делает второй шаг, и он помещает ее в «благое слово», с третьим шагом душа помещается в «благое дело», с четвертым — в бесконечный свет. Затем Ахурамазда говорит:

«…Пусть здесь дадут ему в качестве пищи весеннего масла, что является пищей после смерти для мужчин благих мыслей, благих слов, благих дел, благих внутренностей, что является пищей после смерти для женщины превосходных мыслей, превосходных слов, превосходных дел, хорошо обученной, руководимой господином, праведной».

В средневековом иранском тексте «Большой Бундахишн» (XXX) описывается путешествие на тот свет:

«Здесь есть горный пик, по высоте равный стократному человеческому росту, — пик Дайти… В середине здесь есть место, которое столь же острое, как меч, — оно длиной и шириной в девять копий. И здесь боги другого мира, которые очищают душу в другом мире. И собака другого мира стоит на конце моста, и Ад под ним… Здесь душу ведут к подножию горы Харбурз, где хребты и соединяющие их траверсы окружают вершину пика, где есть острый кряж. Там, если кто-то благочестив, кряж остается столь широким, каков он есть. Победоносный Адур Фаррбаг зажигается в темноте и, имея вид огня, ведет душу по хребту. И божества другого мира очищают ее. Он ведет душу в иной мир вдоль другого хребта к вершине горы Харбурз и Вай. Добрый (Вайу) берет его руку и приводит душу на ее место… Если же эта душа порочна, то в то время, когда он ведет ее по хребту к вершине, острая верхняя грань хребта становится подобна острию бритвы и не позволяет ей пересечь это пространство. И она вынуждена двигаться по лезвию бритвы, хотя она не желает этого. И, сделав три шага вперед, сопровождаемая злобной мыслью, враждебной речью и недобрыми делами, которые она осуществляла, она срывается с моста и падает вниз головой и переживает все страдания».

Согласно священному тексту «Видевдат» (XIX. 27–32), «после того как скончается человек… дэв по имени Визарша овладевает связанной душой дурного человека, человека, поклонявшегося дэвам, жившего мерзко. И тот, кого увлекало зло, и тот, кто руководился правдой (Аша), оба выступают тогда на пути свои, изготовленные временем. У моста, созданного Маздою, у чистого Чинвата… разбирают, как чья душа, как чья совесть действовала в мире, обитая посреди живых существ. Сюда приходит прекрасная, статная, бодрая, высокая дева: сопутствуют ей Святость, Правда, Власть, Могущество. Эта дева низвергает зловредные души дурных людей во тьму; души же людей чистых ее властью переходят по ту сторону недосягаемых гор Хара Бэрэзайти. Эта дева проводит праведников через мост Чинват, приобщая их к сонмам небесных язатов (божества — помощники Ахурамазды). Там встает навстречу праведнику со своего златозданного престола благой дух (Воху Мана) и говорит ему: „Наконец-то, непорочный, пришел ты сюда к нам, из преходящего мира в мир, не знающий тлена!” Исполненные мира души праведников подходят к Ахурамазде, подходят к Бессмертным Святым (Амеша Спента), к златозданным престолам их. Идут они в Гаронману, в обиталище Ахурамазды, в обиталище Бессмертных Святых, в обиталище других непорочных».

«Меног-и храд» (II. 110–126) повествует о добрых и злых духах, устремляющихся к душе после смерти, и загробном суде:

«…И в течение трех дней и ночей твоя душа будет сидеть у головы тела. И на четвертый день на рассвете, сопровождаемая праведным Срошем (Сраоша), и Вайем Добрым, и могущественным Вахрамом, и враждебным Аствихадом, и Вайем Злым, и демоном Визарша, она достигнет высокого и страшного моста Чинват, к которому придет каждый, праведный или грешный. И там много врагов ждет, таких как Эшм (Айшма) с окровавленной дубинкой, злорадный, и Аствихад, который делает болезненными создания и никогда не садится. И посредничают там Михр (Митра) и Срош и Рашу. На весах праведный Рашу, который держит равновесие для душ, никогда не делая их глубже к одной стороне ни для праведного, ни для грешного, ни для господина, ни для правителя страны. Он не отклоняется и на ширину волоска… Когда затем душа праведного человека пересекает этот мост, мост становится шириной в одну милю, и душа праведника пересекает его, сопровождаемая праведным Срошем. И его собственные благие действия приходят встретить его в виде девушки, более прекрасной, чем какая-либо другая девушка в мире… Затем с первым шагом он вступает [на небеса] благих мыслей, со вторым — [на небеса] благих слов и с третьим — [на небеса] благих деяний, а с четвертым шагом он достигает Бесконечного Света, который есть блаженство… И навечно он обитает со святыми божествами в полном блаженстве во веки веков».

Согласно «Бундахишну», в течение трех первых дней после смерти демон Визарша борется с душой умершего. Он бросает ей петлю на шею, пытаясь поймать душу праведника и увлечь ее в ад, но терпит неудачу.

В тексте «Дадистан-и Дениг» мост Чинват, «когда прибывают души праведника и грешника, поворачивается на ту сторону, которая предназначена для них… Он становится широким переходом для праведника… для грешника он становится узким переходом, подобным острию бритвы. Душа праведного человека пересекает мост, и ей путь приятен… Когда душа грешника ставит ногу на мост, она падает с середины моста и летит вниз, потому что [он] острый».

В средневековом персидском тексте «Риваят» говорится: «Когда жизнь отделится от тела, грешный Ахриман вместе со всеми демонами пытается поймать душу для того, чтобы они могли утянуть ее в ад. Душа пугается Ахримана и его демонического войска, как овца, испуганная волком… В течение этих трех дней, когда душа остается на земле, она испытывает больше страданий и невзгод, чем грешник испытывает в аду в течение девяти тысяч лет». Защиту душе может предоставить только Срош, поэтому так необходимы церемонии в его честь.

«Хадухт Наск» (III. 1—38) передает диалог Заратуштры с самим Ахурамаздой: «Заратуштра спросил Ахурамазду: „О Ахурамазда… Когда грешный человек умирает, где помещается его душа этой ночью?” Затем ответил Ахурамазда: „Воистину, о праведный Заратуштра, она стремительно бегает около того места, где голова [трупа], воспевая: „К какой земле лететь? Куда я должна полететь?” В эту ночь душа чувствует так много горя, сколько получила в жизни… В конце третьей ночи… появляется рассвет, как если бы душа грешного человека была в пустыне и вдыхала зловоние. Как если бы ветер дул на нее из самой северной области, дурно пахнущий, более дурно пахнущий, чем какой-либо другой ветер… Душа грешного человека делает первый шаг, он помещает ее в „Плохие мысли”… Душа грешного человека делает четвертый шаг, он помещает ее в Бесконечную Тьму… Затем прорычал Ангро-Майнью: „Пусть здесь будут принесены ему в качестве пищи отвратительные и отвратительно пахнущие вещи, которые являются пищей после смерти для человека плохих мыслей, плохих слов и плохих дел, плохой внутренности: что является пищей после смерти для распутных, чрезмерно плохих дел, плохо обученного, не руководимого господином, грешника”».

Согласно «Меног-и Храд», в течение трех дней и ночей после смерти душе видятся все грехи и преступления, совершенные человеком при жизни. На четвертый день демон Визарш приходит и берет душу грешного человека в суровый путь и в противоположность праведному Срошу приводит ее к мосту Чинват. Затем праведный Рашу обнаружит, что душа грешника пребывает в своей греховности. Затем демон Визарш захватит душу этого грешного человека и будет бить и мучить ее насмешливо и гневно. И душа грешного человека будет плакать громким плачем… умоляя и делая много отчаянных попыток бороться. И так как ее борьба и мольбы бесполезны… демон Визарш волочит ее злобно в ад. И затем появляется девушка, непохожая на других девушек. И душа грешного человека говорит этой страшной девушке: «Кто ты, девушка, ужаснее и отвратительнее которой я никогда не видел?» И, отвечая ему, она говорит: «Я не девушка, но я твои собственные действия, о грешный человек плохих мыслей, плохих слов, плохих дел, плохого существа. Ибо, когда в действительности в мире ты видел некоего, кто поклонялся язадам, ты садился и поклонялся дэвам. И когда в действительности ты видел некоего, предоставляющего кров и гостеприимство хорошим людям и дарующего им дары, издалека ли они пришли или из близкого расстояния, то ты презирал и унижал добрых людей и не давал им кров, и в то же время запирал свою дверь. И когда ты видел некоего, вершащего справедливый суд и не дающего взятку, и дающего правдивое свидетельство и держащего благочестивую речь, то в это время ты садился и вершил неправедный суд и производил ложное свидетельство, и держал неправедную речь».

Нечистота есть состояние одержимости демоном, целью очищения является изгнание демона. Нечистота входит в тело человека со смертью, ибо это «триумф демонов». Смерть высвобождает силы ада, которые стремятся захватить все в пределах досягаемости, и «от мертвого загрязняются живущие». Оскверненный контактом с трупом (демоном Насу) подвергался обряду «очищения девяти дней и ночей». Очищающим средством в нем выступала моча быка. После каждого ритуального омовения мочой к очищаемому подводили собаку (аналогично выставлению трупа взгляду собаки).

Смерть вынуждает души людей во время эры смешения покидать материальный мир (гетиг) и возвращаться на время в несовершенное нематериальное состояние (меног). Во время эры смешения даже душам в раю не суждено полное блаженство; оно наступит, только когда мир будет восстановлен в его изначальном совершенном виде, во время «чудоделания» (фрашегирд). Фрашегирд — это и окончательный суд, и окончательная победа Ахурамазды над Ахриманом. В момент фрашегирд души праведных получат «будущее тело», а земля отдаст кости всех умерших.

За всеобщим воскресением последует Последний суд, когда праведники будут отделены от грешных, от тех, кто дожил до этого момента, и от тех, кто был осужден раньше. Тогда божество дружбы и исцеления Аирьяман вместе с богом огня Атаром расплавит весь металл в горах, и он потечет на землю раскаленной рекой. Все люди должны будут пройти через эту реку, «для праведных она покажется парным молоком, а нечестивым будет казаться, что они во плоти идут через расплавленный металл» (Большой Бундахишн, XXXIV, 18–19). Тогда восторжествует истинная справедливость, все грешники переживут вторую смерть и исчезнут навсегда с лица земли. Демоны и силы тьмы будут уничтожены в последнем великом сражении с божествами язата.

Река расплавленного металла потечет вниз, в ад, убьет Ангро Майнью и сожжет последние остатки зла в мире. Ахурамазда и божества Амеша Спента совершат последнее духовное богослужение (ясна) и принесут последнее жертвоприношение, после которого смерти больше не будет. Они приготовят божественный напиток «белая хаома», который даст всем вкусившим его бессмертие. Тогда люди станут такими же, как Бессмертные Святые — Амеша Спента, нестареющими, не знающими болезней и тления, вечно радующимися в царстве бога на земле.

Мост, ведущий на тот свет, — мотив, известный мифам многих народов. У абхазов в рай Нарцвы душа умершего попадает по волосяному мосту. Ей препятствует кошка, смазывающая мост маслом, а помогает собака, это масло слизывающая.

Правые, левые и выбор веры на Руси

«Речь Философа» — греческого миссионера, явившегося к князю Владимиру, в Повести временных лет (накануне 986 года) содержит катехизис, краткое изложение основ христианской веры, и завершается обязательным для катехизации повествованием о грядущем Страшном суде. Однако заключительный акт этой катехизации представлял собой в летописи необычный пример «наглядной агитации»:

Философ показал Владимиру «запону» — тканую завесу, на которой было написано «судище Господне» — Страшный суд. Справа от Судии были показаны праведные, в веселье идущие в рай, а слева — грешники, идущие в муку. Владимир же, вздохнув, сказал: «Добро тем, кто справа, горе же тем, что слева».

Философ ответил: «Если хочешь стать справа с праведными, то крестись». До сих пор у христиан бытует представление о том, что ангел-хранитель стоит справа от верующего, черт же скрывается слева (поэтому принято плевать на него через левое плечо). Владимир же, стремясь испытать все веры, положил на сердце своем, сказав: «Пожду и еще мало». Князь отпустил Философа с честью, дав ему многие дары. Далее следует мотив испытания вер и свидетельство русских бояр, посетивших Царьград, о том, что при греческом богослужении «Бог с людьми пребывает»; тогда Владимир решает креститься.

Разительную параллель древнерусскому описанию Божьего суда являет священная книга мусульман Коран, приписываемая пророку Мохаммеду. Согласно русской летописи, болгарские послы — мусульмане — повествовали о радостях, которые ждут праведного в раю. Стих Корана (сура 56) обещает от лица Аллаха:

Философ свидетельствовал о возмездии для грешных в аду и оказался более удачливым проповедником. Конечно, он не заимствовал разделение правых и левых из Корана: отнесение правой стороны (и всего правого) к добру (правому делу), а левой — к злу известно большинству народов мира, недаром левши считаются людьми, отступающими от нормы. И христианская и мусульманская традиции имеют общие истоки в отношении разделения добра и зла — они коренятся в Библии.

В Ветхом Завете отсутствуют детализированные описания того света и грядущего суда, зато в неканонической еврейской литературе — апокрифах и псевдоэпиграфах, особенно в переведенной на многие языки (в том числе на старославянский) Книге Еноха, — эта тема развивается специально. Енох — прадед Ноя и библейский праведник, живым взятый на небо, где он должен записывать все добрые и злые дела каждого живущего. Прежде чем поручить ему быть писцом во время грядущего Страшного суда, библейский Бог велел ангелам показать ему все небеса, где обитают несметные ангельские воинства, а на третьем небе, вокруг древа жизни, ожидает праведников райский сад — Эдем. Как и летописный Владимир, Енох изумился красоте этого места.

Мы помним о роли писца в мифах о загробном суде: писец Читрагупта докладывает о всех свершениях богу смерти Яме в индийской традиции, женщина-писец Азимуа или богиня Гештинанна выполняли эти функции в Шумере, бог Тот — в Египте. Судебная процедура — достижение цивилизации, она не могла осуществляться без письменной фиксации «дела». И в христианских представлениях о том свете итальянца Альбериха (XII в.) говорится о книге, где записаны прегрешения и к ко-торой обращается демон. Однако спорящий с ним ангел выливает на письмена флакон слез, пролитых праведными за заблудшие души, и грехи их смываются.

Но вот те же ангелы повели Еноха «на север неба». «Всякие муки и мучения там, тьма лютая и мгла несветлая… И огонь темный горит, и река огненная, текущая по всему тому месту… И Ангелы, печальные и немилостивые, которые имеют оружие страшное и мучают им немилосердно». Енох ужаснулся увиденному, и сопровождающие его ангелы сказали: «Место это уготовано тем, кто бесчестит Бога, совершая злые дела на земле: [занимаются] чародейством, колдовством, волхованием бесовским, кто хвалится делами злыми, кто тайно улавливает души человеческие, кто, видя нищих, берет их имущество и богатеет от этого чужого достояния, обижая их. Те, кто, имея возможность накормить, голодом морит алчущих, имея возможность одеть, совлекает одежду с нагих, кто не познал Творца своего, но поклоняется богам бездушным и суетным, создавая их образы и поклоняясь мерзкому творению рук человеческих. Им всем уготовано место это в вечное достояние».

В этой картине загробного мира ад не помещен в преисподнюю, а расположен «на севере небес». Казалось бы, нет здесь и разделения на левую и правую (праведную и неправедную) стороны. Но это лишь на первый взгляд: дело в том, что в родственных традициях — христианстве, исламе и иудаизме — принято было кланяться Богу на восток, который и был главным ориентиром в их картине мира (он и именуется в западноевропейских языках словом orient, что значит «ориентир»). Оттуда ждали второго пришествия мессии перед Страшным судом. Но верующий, обращенный лицом на восток, имеет север по левую руку. Значит, «север небес» — это злая, левая сторона. Именно там, по библейской традиции, восстал против Бога Сатана, пожелавший на севере воздвигнуть свой престол и сравниться с Богом.

Завет Авраама

Популярностью, как и Книга Еноха, в Средние века пользовался еще один иудейский по происхождению апокриф, переведенный на славянский язык. Это «Завещание Авраама», повествующее о видении, которого сподобился Авраам, мечтавший увидеть «всю вселенную при жизни».

Сам архистратиг небесный Михаил стал колесничим и вознес Авраама на небеса. Они отправились на восток к первым вратам небесным. К ним вели два пути: один узкий и тесный, другой широкий и просторный. Перед вратами сидел муж на золоченом престоле. Толпы душ были гонимы ангелами через широкий проход, но были те, которых ангелы возносили через узкий. Восседающий на престоле судия рыдал при виде толп осужденных, идущих по широкому пути, но ликовал, когда видел спасенных. То был первозданный Адам, который сострадал погибшим своим потомкам и радовался за спасенных.

Авраам же последовал вначале широким путем и увидел ужаснувший его престол, на котором восседал муж, подобный Сыну Божию. На столе перед ним лежала огромная книга. Справа и слева стояли ангелы, держащие чернила, бумагу и трость для письма. Перед столом восседал светлый ангел Докиил, держащий весы, слева же от него — исполненный гнева огненный ангел Пируил, державший трубу, изрыгающую пламя на грешников, чтобы испытывать их дела. Правый ангел вел запись добродетелей, левый — грехов. Судией здесь был Авель, убитый Каином. Он был назначен первоначальным судией; когда же настанет день Второго пришествия, все будут судимы двенадцатью коленами Израилевыми (патриархами Богоизбранного народа); третий суд — Страшный — и окончательный будет в руках Господа.

Суд проходил по всем правилам судебного процесса: у ответчика должно быть не менее трех свидетелей, «дело» души проверялось огнем из трубы Пируила. Души тех, чьи грехи были равны добродетелям, должны были ждать окончательного суда. Для них в католической средневековой традиции предназначалось чистилище. Авраам же вопросил архистратига о действии молитвы за душу, стоящую между раем и адом: Господь услышал молитву праведника, и душа была спасена. По просьбе праотца была дана отсрочка от ада и тем, кого при жизни проклял Авраам.

Затем Господь велел вернуть праведника на землю. Жена его Сарра и сын Исаак обрадовались его возвращению, но оно было недолгим: архангел потребовал, чтобы Авраам отправлялся вслед за ним на небеса. Но напрасно Михаил звал праведника — тот отказывался идти, и сам архангел не решился лишить его жизни. Михаил вынужден был вернуться один к престолу Всевышнего. Тогда Господь повелел призвать к нему Смерть, именуемую «бесстыжий лик» и «безжалостный вид». Он приказал ей лестью лишить жизни Авраама, ибо тот «друг Ему». Та явилась к Аврааму, приняв вид архангела, но затем вынуждена была признаться праведнику, что она «горькая смерти чаша». И вновь Авраам отказался следовать за страшной посланницей, но Смерть не отступала от него, следуя по пятам и становясь в ногах у его ложа.

Авраам вопросил, ко всем ли приходит Смерть в красе архангела, и та ответила, что такой она является лишь праведникам. Тогда Авраам попросил Смерть явить ему истинный облик: «всю дикость твою, и всю гниль твою, и всю горечь твою». Смерть явила ему истинный лик: семь голов дракона, дышащие огнем, четырнадцать огненных ликов, среди которых лики ехидны, аспида и василиска, лики губительной морской бури, грома и молнии, показала она даже чаши, наполненные ядом. Авраам едва не испустил дух, увидев все эти ужасы, его же слуги и служанки не выдержали жуткого зрелища и погибли.

Тогда Авраам вопросил: «Ужели есть несвоевременная смерть?» И Смерть отвечала, что лишь избранным праведникам может быть известен час кончины. Тогда Авраам попросил ее отступить ненадолго, чтобы он смог отдохнуть на ложе перед концом. Домочадцы окружили умирающего, Смерть же попросила поцеловать ее правую руку, чтобы к нему возвратилась жизнь. Но то и была льстивая уловка: душа праотца прилепилась к руке Смерти, и Авраам предстал пред Господом, вознесенный на небо Михаилом и сонмом ангелов. Господь направил его в рай, что именуется «лоном Авраамовым» для праведников.

Запона с «судищем Господним»

«Наглядная агитация» в дохристианской Руси — демонстрация запоны с «судищем Господним», как показал французский исследователь А. Грабар, уходит в далекое дохристианское прошлое. Пророк Мани, основатель манихейской ереси, и его последователи демонстрировали картины Страшного суда с торжествующим добром и наказанным злом, изображением престола судии и т. п. Панораму всей мировой истории должен был передать небесный занавес, который располагался прямо перед престолом Всевышнего в еврейской Книге Еноха: там были начертаны «все поколения мира и все их деяния, которые уже осуществлены и которые еще должны быть осуществлены, до последнего поколения».

В собственно христианской традиции грядущий Страшный суд описан в Евангелии от Матфея (25: 31–41):

«…когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей и все Святые и Ангелы с Ним; тогда сядет на престоле славы Своей; и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов — по левую; тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: „Приидете, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира…” Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: „Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его…”».

Сюжет отделения козлищ от агнцев — древнейший в христианской иконографии, он предшествует сложению иконографического канона Судии на троне. Показательно, что одно из древнейших изображений собственно Страшного суда, где праведные отделяются от грешных, — рельеф на саркофаге короля Агильберта (VII в.).

А. Я. Гуревич специально исследовал композицию Страшного суда на западном портале собора св. Лазаря в Отене (Бургундия, XII в.). Расположение именно сцен Страшного суда в рельефах на западных порталах романских и готических соборов, равно как на западных стенах в росписях православных церквей, — ведь в восточной (алтарной) части изображался сам Судия на престоле или Иисус на кресте (мессия должен был явиться с Востока).

Пространство рельефа, тимпан, поделено на две части мандорлой, овалом, в котором расположена монументальная фигура Иисуса — Судии на престоле. По правую руку от него — апостолы и избранники Божии, направляющиеся в небесный Иерусалим. Слева — архангел, взвешивающий души, и бесы, ожидающие добычи, а также сцены ада, который воплощает морда чудовища Левиафана, поглощающего грешников. Фигуры апостолов и архангела диспропорционально вытянуты (отличается диспропорциональной вытянутостью и фигура Сатаны): так подчеркивался статус действующих лиц в многофигурной композиции — они не должны были теряться в толпах судимых, с радостью или ужасом принимающих свою участь. Такая символика характерна была для архаического искусства, например искусства Древнего Египта.

Удивительнее другое: в нижнем регистре изображено телесное воскресение, но восстающие из гробов уже разделены ангелом с мечом на спасенных и обреченных на адские муки. Таким образом, они не ожидают того Страшного суда, который ждет их в центре композиции. Скорее, можно предположить, что средневековая монументальная композиция не строилась по законам «кинематографа» (временной последовательности событий). Главными оставались символические константы: левое и правое, ад и рай должны были зримо присутствовать на всех ярусах композиции, так же как в индивидуальном бытии, где посмертный суд над душой как бы совпадал со Страшным судом в конце времен.

Этот сюжет передавала запона, которую демонстрировал Владимиру византийский миссионер. Об оснащении византийских миссионеров свидетельствует относительно позднее (VIII в.) Житие св. Панкратия, согласно которому сам апостол Петр дал миссионерам «…весь церковный чин, две книги божественных таинств, два Евангелия, два апостола, которые проповедовал блаженный апостол Павел, два серебряных блюда — дископотира, два креста… и украшения церкви, то есть образ Господа нашего Иисуса Христа, [изображения] из Ветхого и Нового заветов». «Толкуя все притчи, Панкратий объяснял все, находящееся в Евангелии <…>, все это он показывал на картинках», в том числе «страсти, крест, погребение, воскресение и [все] до [того] времени, когда Он вознесся в небеса с Горы Елеонской» .

Собственно иконография Страшного суда, каким он изображен в летописном повествовании, складывалась тогда же, когда и начальное русское летописание — в XI веке. Но и здесь известны значительно более ранние опыты создания подобных композиций, самый известный из которых так называемая терракота Барберини начала V века.

В верхней части терракотового диска — благословляющий Иисус на престоле с сидящими апостолами; у подножия престола с правой стороны — таблички с монограммами Христа, воплощающие «книги Жизни»; с левой — кнут и сумы, символы наказания. В нижней части терракоты — маленькие фигурки людей, отделенных от престола некоей решетчатой оградой из двух створок, то, что по-древнерусски можно было бы назвать «запоной» или «споной» (преградой, препоной). По-гречески алтарная преграда и именовалась «решеткой», и в античную эпоху такая решетка действительно отделяла в общественных зданиях — базиликах — помещение для судей. Оно сохранялось в алтарных преградах ранних церквей (например, базилика IV в. в Локриде), что еще раз указывает на связь терракоты Барберини с атрибутами судебного разбирательства.

Кроме того, алтарная преграда окаймляла виму (биму) — алтарное пространство перед престолом. В греческой традиции слово «бима» означало не только седалище, кафедру, но и возвышенное место суда (судьи). Очевидно, эта античная традиция воздействовала и на раннюю синагогальную традицию (на биму возводили обвиняемых в ереси), и на манихейскую: специальный праздник Бема был связан с воспоминанием о смерти Мани — для этого воздвигали престол судии, на котором незримо присутствовал Мани. В христианской традиции вима — место, символизирующее грядущее Второе пришествие.

Мотив Небесного судии оказывается центральным и для христианской иконографии деисиса (деисуса; буквальное значение «моление» — изображение Христа и обращенных к нему молящих Богоматери и Иоанна Крестителя), в том числе для алтарной преграды Св. Софии Константинопольской: на завесе алтарного кивория в описании Павла Силенциария (563) Христос изображен передающим Закон апостолам, подобно судье, передающему судебное постановление исполнителям в римской правовой процедуре, происходившей в экседре базилики. Летописный текст о выборе веры вводится словами, приписанными послам волжских болгар — мусульман: «Ты князь еси мудр и смыслен, не веси закона». Показательно, что миниатюрист XV века, иллюстрировавший Начальную летопись (в составе Радзивилловской летописи), изобразил не запону, а икону с Христом, восседающим на престоле с книгой в ле-вой руке. В тексте Начальной летописи запона это не икона, а завеса. Исследователи истории алтарной преграды отмечают, что в XI веке в византийских храмах распространяется монастырский обычай завешивать алтарную часть сплошной завесой, причем задергивание завесы (греч. «катапетасма», др. — рус. «запона»), по интерпретации одного из византийских теологов-канонистов (Николая Андидского), соотносится с приведением Христа на ночной суд синедриона; раздвинутая завеса означает утреннее приведение Иисуса на суд Пилата.

И здесь, однако, известны более ранние примеры (помимо приведенного в описании Павла Силенциария) использования златотканых завес, предназначенных для украшения алтарной преграды, в том числе представлявших собой тканые иконы с изображениями Страстей и Воскресения (Сошествия Христа во ад): они упоминаются в латинском источнике IX века, недавно приведенном А. М. Лидовым. Исследователь предположил, что подобные вышитые иконы в алтарной преграде были широко распространены и в восточнославянском мире [25] . Правда, источники не сообщают о сюжете Страшного суда в связи с ткаными завесами, но шитые иконы Страстей и особенно Сошествия во ад вплотную подводят и к этому сюжету.

Ближайшей параллелью летописному рассказу является византийская хроника «Продолжатель Феофана», относящаяся к середине X века и повествующая о крещении болгарского князя Бориса, которое имело место в 864 году. Как и Владимир, воспитывавшийся христианкой Ольгой, Борис успел познать некоторые основы христианского вероучения благодаря усилиям его благочестивой сестры, вернувшейся из византийского плена, однако закоснел в язычестве. Будучи страстным охотником, князь заказал в одном из своих домов «картину», чтобы она услаждала его глаз. Борис заказал ее византийскому монаху-художнику по имени Мефодий, причем велел Мефодию «писать не битву мужей, не убийство зверей и животных, а что сам захочет, с условием только, что эта картина должна вызывать страх и ввергать зрителей в изумление». Художник рассудил, что ничто не внушает такого страха, как Второе пришествие, и потому изобразил именно его, нарисовав, как праведники получают награды за свои труды, а грешники пожинают плоды своих деяний и сурово отсылаются на предстоящее возмездие. Увидев законченную картину, Борис «воспринял в душу страх Божий, приобщился божественных наших таинств и глубокой ночью сподобился Божественного крещения».

Показательно, что в позднейшей славянской православной традиции монах Мефодий византийского хрониста соотносится с Мефодием Солунским, как и Философ Начальной русской летописи — с Кириллом (Константином) Философом, миссионерами — первоучителями славян. Знаменитый исследователь русского летописания А. А. Шахматов (вслед за историком XVIII века В. Н. Татищевым и др.) считал, что рассказ «Продолжателя Феофана» о крещении Бориса стал источником летописного рассказа; вероятнее всего, перед нами распространенный раннесредневековый сюжет. Особый интерес представляют «наглядные пособия», которые использовались в приведенных исторических эпизодах при катехизации. Попытку интерпретации летописного текста, как уже говорилось, предпринял миниатюрист, иллюстрировавший Радзивилловскую летопись XV века и изобразивший икону с Христом, восседающим на престоле с книгой (что вполне соотносится с иконографией Страшного суда), а не запону, явленную Владимиру.

Запона из летописного текста, поразившая Владимира, явно соотносится с Храмовой запоной — завесой, о которой рассказывает Владимиру тот же Философ: после распятия «церковная запона раздрася надвое, мертвии всташа мнози, им же»; летопись дополняет евангельский текст: [Иисус] «повеле в рай ити» (ср. Матфей, 27: 51–52).

Связь мотива разорванной запоны с темой Страшного суда еще более очевидна в славянском (древнерусском) «Слове о сошествии Иоанна Крестителя во ад», где завеса Храма определенно ассоциируется с разбитыми вратами преисподней — ада, откуда Христос выводит в рай пророков. Сошествие во ад в христианской традиции — прообраз Второго пришествия и Страшного суда, охватывающего весь космос. Сошествие во ад (Воскресение) имелось и среди «картинок», которые демонстрировал св. Панкратий, согласно уже упоминавшемуся житию.

Можно предполагать, что картина Страшного суда была вышита на запоне, которую демонстрировал Владимиру греческий Философ. Космологическая символика христианского храма, включая символику алтарной преграды, Царских (святых) врат, открывающих путь в Святая Святых и в Царство Небесное (а одновременно и к Гробу Господню, который символизировал алтарь), была хорошо известна древнерусской литературе. Показательно, что уже в древнерусском переводе «Иудейской войны» Иосифа Флавия (XII в.) рассказывается, что вышивка на храмовой завесе несла символы четырех космических стихий и «всяко небесное видение», кроме двенадцати знаков зодиака.

Разорванная в миг смерти Иисуса завеса воплощала не только раскрытие адских врат, но и грядущую апокалиптическую гибель и обновление всего творения в день Страшного суда. По словам Симеона Солунского, «Христос проложил путь через завесу плоти, через Него нашли мы вход во Святое». Современные исследователи показали, что на Руси с XI века распространенным было эсхатологическое толкование божественной литургии в целом, при котором алтарная преграда воспринималась как видимый образ грядущего Суда и Спасения — в этот образ «вписывалась» и летописная запона с «судищем Господним».

Эсхатологические ожидания усилились во всем христианском мире к концу 1-го тысячелетия христианской эры; они были актуальны и для Византии X–XI веков, откуда исходила проповедь летописного Философа. Особенно это относилось к мотивам Сошествия во ад и Воскресения из мертвых. Очевидно, что князь Владимир не случайно построил в 996 году Десятинную церковь. Это была первая русская каменная церковь, аналог Иерусалимского храма, на месте киевского некрополя X века, где были похоронены и язычники, и первые киевские христиане.

Сам храм, видимо, был посвящен Успению Богородицы: успение, естественно связанное с погребальным культом, воспринималось в христианской традиции как перемещение Богоматери к Божьему престолу, «во внутреннейшее за завесу, куда предтечею за нас вошел Иисус», цитирует в связи с этим апостола Павла (К евреям, 6: 19–20) византийский богослов VIII века Иоанн Дамаскин. Десятинная Богородичная церковь призвана была объединить в соответствии с православным каноном всех «верных» — живых и мертвых. Там упокоился не только сам князь Владимир: согласно Повести временных лет, в 1044 году из языческих курганов были эксгумированы останки его братьев — Олега и Ярополка; их кости (вопреки запрету Карфагенского собора) были крещены и перезахоронены в Десятинной церкви — князья, таким образом, были «выведены из ада».

Наиболее ранний и существенный для нас пример посмертного крещения являет королевский некрополь VII века в Саттон Ху (Восточная Англия). В знаменитом погребении в ладье под курганом не было обнаружено останков короля, хотя его вооружение и прочий инвентарь остались нетронутыми. Предполагали, что курган представлял собой кенотаф (или даже содержал трупосожжение). Курган, однако, принадлежал королю Редвальду (умер в 617 году), который сохранял двоеверие: принял крещение, но не отказался от языческого культа. Его же сыновья стали ревностными христианами и, видимо, перезахоронили останки отца по христианскому обряду.

Увиденное на запоне Владимир «положи на сердце своем», признав, что хорошо праведникам, тем, что «одесную» (справа), и горе тем, что слева. Философ отвечал князю, что если он хочет стать с праведными, пусть крестится. Ответ, как мы помним, был неожиданным: «Пожду и еще мало».

Русский ученый XIX века Ф. И. Буслаев полагал, что князь отложил крещение не только потому, что ему нужно было время для испытания вер. Он приводит в качестве параллели эпизод с крещением фризского короля Радбода (умер в 719 году) святым Вольфрамом: король уже ступил одной ногой в купель, но вдруг спросил, где пребывают его предки: между пра-ведниками или в аду? Проповедник вынужден был ответить, что язычники погубили свои души. Радбод (по дьявольскому наущению, как добавляет агиограф) отказался креститься, желая разделить загробную участь с сородичами.

В раннесредневековой западной традиции при Людовике Благочестивом (IX в.) было создано «Видение Веттина», где описывается наказание женолюбца, согласно которому сам Карл Великий должен был претерпевать за женолюбие муки в преддверии ада: некое чудовище терзало там его половые органы. Правда, после очищающих мук Карл должен был сподобиться вечной жизни с избранными. Владимира, согласно летописным прениям о вере, особенно интересовала загробная жизнь: о гуриях мусульманского рая он «послушаше сладко», ибо «сам любя жены и блуженье многое». Поэтому Владимиру было о чем поразмыслить во время катехизации.

В контексте летописи самая пространная из речей послов греческая «Речь Философа», завершающая прения о вере, являет не только катехизис, проповедь, излагающую основы христианского вероучения для «оглашаемого» (готовящегося принять христианство), но и методологию истории. Ветхозаветные «исторические» события — события «временных лет» — есть с точки зрения христианства прообраз событий новозаветных, когда «исторический» первородный грех человечества был искуплен жертвой Христа, и смысл истории стал заключаться в восприятии всем человечеством — «языцами» — этой спасительной Благой вести (в конкретном историческом воплощении — христианского учения, распространяемого греками). Крещеная Русь переставала быть северным варварским народом, наоборот, именно она выполняла промысел Божий, ибо слово Божие достигло краев ойкумены, о чем писал в первой трети XI века первый русский книжник и будущий киевский митрополит Илларион. В этом отношении сюжет «выбора веры» составил основу не только Начальной истории русского христианства, но и древнерусской истории вообще.

Ветхозаветный шеол

В Ветхом Завете — древней библейской традиции — не было специального интереса к загробному миру, поэтому не было и его подробного описания. Главной была проблема потусторонних отношений (завета) между избранным народом и Богом; потусторонняя судьба индивида отступала на второй план.

Преисподняя шеол, «врата смерти», хотя и наделялась чертами ненасытного чудовища, поглощающего неисчислимое число жертв, но оставалась по преимуществу местом пребывания бесчувственных призраков. Лишь преступивших завет, вроде Корея, преисподняя могла поглотить при жизни. Избранные святые, вроде Еноха или пророка Илии, чудесным образом возносились на небо. Авраам должен был уготовить для праведников блаженное пристанище — «лоно Авраамово»: праведники расставались с жизнью, «пресыщенные днями», в окружении потомков.

В средневековых талмудических сказаниях шеол наделяется чертами ада: огромные размеры, в несколько тысяч раз превышающие пространство земли (чтобы вместить всех умерших), пребывают за «горами мрака», откуда можно лицезреть рай, что усугубляет муки тех, кому туда нет доступа. Крики мучимых слышны тем, кто приближался к одному из входов в шеол. Один вход располагался у Иерусалима — центра мира в библейской космографии, другой — в пустыне или на дне морском, но есть и другие входы. Шеол превращается в огненную бездну — геенну, названную так по низине Генном у Иерусалима (урочище, где язычники сжигали жертвы, приносимые божеству). Его пространство разделено на семь отделений, каждое из которых можно преодолеть лишь за 300 лет ходьбы; жар преисподнего пламени усиливался от одного отделения к другому.

Эпоха римского господства, когда индивид оказался один на один с новыми проблемами и должен был отвечать за свои поступки перед властями, как земными, так и потусторонними, стала эпохой исканий и вопросов о том, что ждет человека на том свете. Представления о загробном воздаянии распространились и в мифах о шеоле.

Постепенно преисподняя стала приобретать черты чистилища: закоренелые грешники должны были мучиться там в течение года. Огненный поток изливался от престола Божия, и в него погружались грешные души; через полгода жар сменялся смертельным холодом — грешники отправлялись к ледяным горам. Напрасно преступные души пытались запастись там снегом, чтобы облегчить себе жар: это лишь усугубляло их вину. В субботу же и в прочие праздники душам полагалось отдохновение от мук. Когда придет мессия, архангелы Михаил и Гавриил за руку выведут грешников из шеола.

Голгофа

Ожидание избавления от несправедливостей земной жизни и надежда на воздаяние хотя бы в жизни загробной достигли апогея в период установления римского господства на Ближнем Востоке в I веке н. э.

Христианский мессия объявил, что «царство его не от мира сего» и призвал бодрствовать, ожидая скорого его пришествия для Суда над несправедливым миром. Иудеи не поверили ему и выдали на расправу римским властям, которые казнили его как «раба», посягнувшего на царский титул.

Распятие на кресте свершилось на горе Голгофа у стен Иерусалима. Это место называли «лобное место», или «череп» (греческое значение слова «голгофа»), и предназначалось оно для казни преступников. Рядом располагался некрополь, и один из последователей Иисуса, Иосиф Аримафейский, уступил для его тела приготовленную им для себя гробницу в пещере. Власти опасались, что последователи Иисуса похитят его тело и объявят своего мессию воскресшим, поэтому у гробницы была поставлена стража. Апокрифическое Евангелие от Петра свидетельствует, что вход был завален огромным камнем (так в разных традициях стремились обезопасить себя от мертвеца, которого боялись). Но когда верящие в мессию иудейские женщины-мироносицы явились к гробнице, чтобы умастить тело умершего благовониями, они увидели пустующий гроб, в котором лежала лишь пелена; ангел возвестил женам о воскресении Христа. Хранящаяся в Турине плащаница, несущая отпечатки тела казненного, до сих пор в ученом мире вызывает споры о подлинности ее как реликвии.

Канонические Евангелия не рассказывают специально о сошествии Иисуса в преисподнюю. Евангелие от Матфея (12: 40) свидетельствует, что Иисус должен был пребывать там три дня, подобно тому как Иона находился три дня в чреве кита (преисподняя, как уже говорилось, ассоциировалась с поглощающим чудовищем). Воскресший мессия сорок дней пребывал со своими учениками до вознесения на небеса на Масличной горе под Иерусалимом. Эти сроки отразились на христианской погребальной традиции в представлениях о необходимости хоронить на третий день, о странствии души покойного в течение сорока дней повсюду, где умерший совершал добрые и дурные поступки. Рассказывалось и о том, как в момент смерти Иисуса храмовая завеса разодралась надвое и многие святые усопшие вышли из гробов, явившись в Иерусалим.

Крестное древо

Подробностям сошествия Иисуса во ад посвящены многочисленные христианские апокрифы. Богословы также интерпретировали евангельские истории и названия: кровь Иисуса, пролившаяся из пронзенного бока, смыла первородный грех, совершенный первочеловеком в земном раю, Голгофа воспринималась как место погребения Адама. Более того, в апокрифических рассказах говорилось и о том, что Голгофа была черепом Адама: ведь первозданные люди были исполинами и жили гораздо дольше тех людей, что расселились по земле после потопа.

В «Слове о крестном древе», составленном болгарским книжником пресвитером Иеремией в X веке, говорилось, что сам Моисей, который вел избранный народ через пустыню, посадил это древо у источника в Мерре и предрек, что на нем будет распят спустившийся на землю Господь. Соломон велел срубить древо, чтобы использовать его при строительстве храма, но древо нельзя было использовать для строительных нужд. Оно оставалось в Иерусалиме до крестного часа и вокруг него свершались чудеса. Накануне распятия Иисуса древо распилил на три части: нижняя, у корня, предназначалась для Иисуса, а две другие — для разбойников. В «Слове» говорится и о том, что сам Иисус, когда ему было десять лет, нашел гигантскую Адамову голову и принес ее в Иерусалим.

Апокрифический рассказ связан с идеей сошествия во ад: ведь крест воспринимается в нем как вариант Мирового дерева, связующего все миры. Иисус оказывается распятым в корневой части: он должен совершить сошествие в преисподнюю, которой достигают корни Мирового дерева. Крест, таким образом, оказывается для человечества символом спасения: первозданные Адам и Ева совершили первородный грех возле райского древа познания, христианский мессия на крестном древе искупил первородный грех. Лобное место возле Иерусалима оказывалось тем центром мира, в котором сходились все сферы мироздания, открывались пути в преисподнюю и рай: ведь разбойник, признавший в Иисусе мессию, отправился на небеса, а хуливший его — в ад.

О сошествии во ад самого Иисуса повествует апокрифическое Евангелие от Никодима. Сатана, готовивший казнь Иисуса и гвозди для распятия, уже возрадовался его смерти и явился в преисподнюю, повелевая Смерти взять вновь явившегося туда. Но Смерть с ужасом признает в Иисусе того, кто отнял у нее Лазаря, воскресив его на четвертый день после смерти. Более того, он явился в преисподнюю не мертвым, а живым.

Нам уже известно, что живые герои и языческие боги спускались в преисподнюю (вспомним Инанну, Геракла и Орфея), но они оказывались во власти преисподней и ее повелителей, а Иисус пришел в ад как победитель Смерти.

Напрасно ад велит своим служителям закрыть медные ворота и запереть железные засовы. Один из Отцов Церкви IV века Ефрем Сирин в своих гимнах воспроизводит знакомый нам диалог между силами преисподней и спустившимся туда божеством. Смерть вопрошает Иисуса, зачем он явился в шеол:

По форме этот диалог напоминает призыв стражей преисподней к Инанне. Рефреном христианского гимна становится благословение мессии от лица самой Смерти: «Благословен победивший меня и воскресивший мертвых во славу Свою!» Завершается гимн знакомым нам сюжетом: Христос «умножил пагубу тем, кто ошую его»:

В Евангелии от Никодима плененные адом святые во главе с библейским царем Давидом и пророком Исаией велят отпереть ворота. Запоры не выдержали пришествия мессии: ослепительный свет проник в вечный мрак преисподней, когда затмение распростерло тьму над Голгофой.

Сам ад обращается к Сатане. Вельзевулу с упреками: как посмел он, безумный, решиться на умерщвление Бога? Сатана потерял через крестное древо то, что обрел через искушение Адама и Евы у древа райского. Ад попрекает Сатану: как мог он осмелиться на казнь невинного? Теперь сам Сатана должен занять его место в преисподней. Согласно христианской традиции, Христос перехитрил Сатану, приняв добровольную крестную смерть: дьявол проглотил «наживку», и в утробе ада оказался «небесный хлеб», который тот не в состоянии был переварить. Преисподняя должна была извергнуть содержащихся в ней, как библейский кит изверг проглоченного им пророка Иону, говорится в гимне Ефрема Сирина.

Древняя символика смерти как инициации, поглощения умершего чудовищем-преисподней оказывается перевернутой в христианской традиции: преисподяя оказывается в состоянии поглотить лишь грешника. В диалогах Григория Великого рассказывается, как один умирающий хулитель веры был окружен монахами, молившимися за его душу. Отправляющийся в преисподнюю, однако, попросил их прекратить молитвы, ставшие для него пыткой, ибо адское чудовище, пытавшееся его поглотить, давилось из-за молитв. В «Видении Тнугдала» рассказывается о грешниках, которых пожирало чудище с железным клювом: они переваривались в его желудке и извергались в виде кала, вновь возвращаясь к жизни в аду.

Умирающий мессия не усваивается, не переваривается Смертью, ведь он приготовлен не для преисподней, а для вечной жизни. Евхаристия — христианское причастие жертвенному телу и крови Спасителя — делает его причастным вечной жизни. Победа Христа над Смертью далека и от традиционного фолькорного сюжета заманивания Смерти в ловушку, о котором уже шла речь.

Иисус отдает Сатану во власть ада «взамен Адама и сынов его, праведных Моих», свидетельствует Евангелие от Никодима. Иисус взял за руку Адама, чтобы вывести его из ада, и все святые восславили его подвиг: «За десницу вывел Иисус из ада праотца Адама и с ним всех святых». В раю их встретили два старца: Енох и Илия. Разбойник, уверовавший в Христа на Голгофе, также оказался в царстве небесном: знамение креста открыло ему путь в рай.

Для христианских богословов важно было, вывел ли Иисус из ада лишь праведных или Божья милость относилась ко всем умершим до явления Христа? Не в спасении лишь праведников состояло чудо — оно должно было коснуться не только избранных, но и всех умерших всех народов, на которых распространялась благодать. Евангелие от Никодима свидетельствует, что Иисус «открыл правду Свою перед лицом всех племен земных».

Но главное, чем отличаются теистические религии от религий архаических, — это различение добра и зла, принцип свободы воли человека, который призван осуществить выбор между добром и злом. В архаических «первобытных» религиях, даже в такой развитой, как египетская, господствующим был ритуал: детальное соблюдение обрядов обеспечивало благополучие на том свете. Соблюдение «ветхого» закона не спасало от ада в представлениях христиан. Лишь уверовавшие в Христа заслуживали избавления от ада. Вместе с тем ад перестал быть просто преисподней и тем более царством Сатаны; напротив, он стал местом заключения скованного Иисусом Сатаны.

В стихотворном «Видении Анселла Схоластика» (Х в.) визионеру, которому снится служба на пасхальной неделе, является Иисус, сходящий с крестного древа. Спаситель велит Анселлу следовать за ним и «быстрей мгновения» спускается в преисподнюю. Несмотря на страшные адские видения смерти и демонов, визионер с радостью следует за Христом, но тот вдруг останавливает спутника и велит ему возвращаться: час его еще не пробил. Анселл боится обратного пути, полного бесов. Тогда Иисус призывает их главу, обращаясь налево, и велит ему проводить визионера до самого монастыря. Князь тьмы приказывает своим подручным пропустить Анселла и сам провожает визионера до самого его ложа, ибо страшится гнева Христа.

Далее происходит удивительное: демон просит монаха уступить ему часть ложа, заявляя, что не будет посягать на соседа, коли уж он выпустил его из адской бездны. Монах, пододвигаясь на своем ложе, начинает доверительную беседу с дьяволом. Он просит своего адского спутника истолковать видение: зачем Спаситель спускается в преисподнюю в пасхальную ночь? Дьявол признается, что это происходит из-за непрестанных молитв клира за усопших и покаяния мирян. Лишь одно примиряет Сатану с сошествием во ад: Спаситель оставил в преисподней тех, кто хуже бесов, иначе его суд был бы несправедлив. Напоследок дьявол сетует, что с колокольным звоном монах поднимется к службе. Анселл с возмущением прерывает разглагольствования адского выходца, но запечатлевает в стихах свое видение.

Мытарства

Что ждет христианина между смертью и воскресением из мертвых? Великие богословы начиная с Блаженного Августина и Григория Великого искали ответ на этот вопрос. В православной традиции нераскаявшиеся грешники должны были после смерти испытывать муки за совершенные грехи, сталкиваясь с теми бесами, которым они служили при жизни. Это воздаяние именовалось мытарствами: грешники должны были платить подать — «мыто» — за совершенные прегрешения. Один из Отцов Церкви Макарий Александрийский (IV в.) насчитывал двадцать мытарств, по числу главных грехов. Наказанием занимались бесы, «духи злобы поднебесные», терзавшие грешников между небом и землей.

Для праведников же было уготовано «лоно Авраамово», куда попал после «вторичной смерти» воскрешенный Иисусом Лазарь. Один из древних богословов, Климент Александрийский (III в.), считал, в отличие от других, что грешники не будут преданы вечным мукам: адский огонь имеет очистительную силу. Василий Великий, один из наиболее популярных на Руси Отцов Церкви, писал, что не только физические муки, но и тьма, вечный огонь и «червь, ядоносный и плотоядный» будут терзать грешников — их духовные муки будут страшнее, ибо грехи их постоянно будут перед их глазами. Василию вторил его последователь Григорий Богослов (Назианзин), писавший, что наихудшей из мук окажется осознание отвергнутости грешников Богом.

Мытарства предшествовали окончательному решению индивидуальной судьбы. После мытарств умерший мог попасть и в рай и в ад. Если чаша грехов перевешивала добродетели и прижизненное раскаяние не открывало дороги в рай, грешника не могли спасти видения совершенных проступков. Таково отношение к малой, или индивидуальной, эсхатологии или к частному и всеобщему суду в восточном православии.

Согласно Кириллу Александрийскому (V в.), перед душой, отделяющейся от тела, предстают покровительствующие ей Силы Небесные и власти тьмы, воздушные мытареначальники, от вида которых душа вострепещет и будет искать защиты у ангелов Божьих. Под их покровительством будет она взмывать в выси небесные и на пути встречать нечто вроде застав и таможен, требующих пошлин за совершенные грехи. Придется ей давать отчет за содеянное, видя мытарей и истязателей, наказующих за каждый грех. У каждой души будут заступники из Сил Небесных и обличители от сил тьмы. Грешная душа не сможет освободиться от уз и окажется в адских оковах, добродетельная будет воспринята ангелами. Но радость, равно как и муки, не будет окончательной после мытарств и этого частного судилища. В послании патриархов восточноправославной церкви о православной вере (1723) говорится, что лишь при общем воскресении душа, когда она соединится с телом, обретет либо совершенное блаженство, либо совершенные муки.

Кто ждет конца света?

В славянском фольклоре сохранилось предание о существах, которые, в отличие от людей, страшащихся апокалипсиса, с нетерпением ждут конца света.

В народных пересказах библейского сюжета об исходе евреев из Египта говорится о войске фараона, поглощенном волнами Чермного (Красного) моря: воины превратились в фараонок — подводных чудищ с рыбьми хвостами, похожих на русалок. В таком химерическом состоянии они должны пребывать до Страшного суда, когда каждый предстанет перед Господом в своем нормальном обличье. Поэтому когда фараонки видят кого-нибудь в волнах, они выскакивают из воды и справшивают, скоро ли конец света. Если им говорят о скором конце, они радостно поют, если нет — плачут.

Чистилище

Души небезнадежных грешников попадали в чистилище (лат. purgatorium) — особый отдел преисподней, где подвергались очистительным мукам. В католичестве сформировалось представление об очистительной силе преисподнего огня, хотя сам огонь считался иногда не физическим, а символическим, воплощающим духовные муки.

Время этих мук зависело от числа грехов, но и его можно было сократить, если молиться за умершего, заказывать заупокойные мессы — вплоть до покупки индульгенций, дающих отпущение грехов. Считалось, что умерших иногда выпускали из чистилища с тем, чтобы они напомнили близким о своей загробной участи, заставив их молиться за их души. Рассказывали, как некий клирик явился из паломничества с индульгенциями и встретил отшельника, который посетовал, что у него умерла служанка, и попросил уступить индульгенции ей. Клирик согласился, и покойница явилась той же ночью, возвестив, что индульгенции избавили ее от двадцатилетних мук в чистилище.

Сам Господь в рассказах-«примерах» (exempla) уподоблялся купцу, который имеет три кошелька, один из которых предназначен для золота, другой — для меди, в третий идут фальшивые монеты: праведники идут в рай, те, кто еще может спастись, отправляются в чистилище, грешники обречены на адские муки. Цезарий Гейстербахский, собравший многочисленные «примеры» общения с тем светом, выделил четыре категории умерших: совершенно добрые подвергнутся суду и будут спасены, совершенно злые буду осуждены на муки без судебной процедуры, умеренно добрые буду судимы и присоединятся к спасенным, умеренно злые будут осуждены и погибнут.

Юридические расчеты перерастали в расчеты коммерческие: Рим разрешил продажу индульгенций; впрочем, протестанты, с которыми связывают формирование «духа капитализма» (М. Вебер), отрицали существование чистилища, также как и православные теологи.

Известен рассказ о французском школяре, который напоминает историю жены греческого тирана, что мучилась на том свете от холода, пока ей не послано было туда платье. Школяр завещал своему другу отдать за упокой его души матрац, однако друг задержался с выполнением завещания, и тогда умерший явился к нему во сне: он лежал на раскаленной железной кровати без матраца. Друг поспешил отдать матрац в странноприимный дом и после этого узрел своего друга покоящимся на том свете на матраце.

Отношение к ритуалу оказывается еще важнее человеческой драмы. В одном из «примеров» некая дама попала в чистилище за то, что при помощи магии пыталась приворожить к себе охладевшего мужа. Ситуация изменится лишь в эпоху Ренессанса, о чем мы узнаем на примере «Божественной комедии» Данте.

Кроме этого, продолжали судить по одежке. Некий умирающий монах страдал от жары и попросил дозволения снять свое монашеское одеяние. Так он и скончался, как думала окружающая братия; но вот умерший очнулся и рассказал, как оказался у райских врат. Там святой Бенедикт спросил его, кто вновь преставленный, монах назвал орден, к которому принадлежал, и выяснил, что недостоин входа в рай в неподобающем одеянии. Тогда он вымолил возможность вернуться в тело и попросил братию одеть его достойным образом.

Неясность топографии загробного мира в древней библейской традиции была причиной довольно смутных представлений о месте в преисподней, где помещались души невинных — умерших в младенчестве и библейских патриархов. В латинской традиции эта область называлась лимб (лат. «кайма»), то была пограничная зона преисподней, место между небом и землей. Неясным оставалось и место прибежища Еноха и Илии, которых живыми взяли на небеса. Считалось, что они перемещены в земной рай, рассказы о котором сохранялись в средневековом мире в связи с чудесными недостижимыми странами на Востоке (в Индии и т. п.). Данте в «Божественной комедии» отождествлял лимб с первым кругом ада, чистилище же помещал на горе среди океана. Это место оказывается в топографической близости к раю, и одной из страшных мук чистилища считалась невозможность лицезреть божество и райское блаженство.

Представления о пространстве чистилища были столь же парадоксальными, что и представления о времени, там проведенном. Это было ирреальное время того света.

Рассказывали о рыцаре, которого забрал с собой на тот свет Карл Великий; рыцарь вернулся через три года, хотя ему показалось, что он пробыл с королем всего три дня. Согласно другому рассказу, тело монаха, простившегося с душой, вдруг поднялось в воздух и тотчас опустилось. При этом самому вернувшемуся к жизни монаху привиделось, что он мучился в чистилище тысячу лет.

Длительность мук в чистилище и их интенсивность зависели от «степени греховности». Известны «примеры», согласно которым муки могли ограничиваться лишь невозможностью созерцать Бога; девочка, что шепталась с подружкой во время молебна в церкви, должна была усердно молиться.

Множество рассказов о чистилище, окрашенных чисто народным, фольклорным, воображением, сохранилось в средневековой письменности. В одном из «примеров» умерший демонстрировал молящимся за него результаты их молитв: его тело — почерневший после смерти разлагающийся труп грешника — наполовину побелело в результате заупокойных месс. Следовательно, нужно было умножить молитвы.

«Чистилище святого Патрика»

«Чистилище святого Патрика» — трактат, составленный английским монахом в конце XII века, стал весьма популярным в западном средневековом мире.

Святой Патрик с разрешения Господа показал некоему ирландскому рыцарю Овейну вход в чистилище, который располагался на острове Исланд, посреди Красного озера на севере Ирландии. Овейн спустился туда и оказался во власти бесов, что норовили ввергнуть его в адский пламень и погубить навечно. Но имя Господне спасало Овейна в критические моменты: ему удалось даже выбраться из пропасти, которая находилась на дне чистилища и куда зашвырнули его бесы, иначе он навеки попал бы в самый ад. Терпящие муки в чистилище пребывали вне адской пропасти: чистилище как преддверие ада располагалось на плоской равнине. Мучимые видели явившегося к ним живого и умоляли передать родным, чтобы они молитвами сократили их муки. Выход оттуда был лишь по узкому и скользкому мосту над бездной, он вел в земной рай, откуда открывался вид на врата рая небесного.

Мотив моста над адской пропастью известен многим религиям. В упоминавшихся диалогах Григория Великого рассказывается о кузнеце Стефане, который попал на тот свет и споткнулся на мосту: немедленно демоны стали увлекать его в адскую пучину, но ангелы бросились на помощь его душе, увлекаемой вниз грешной плотью, вступив в борьбу с бесами.

В соответствии с мрачной средневековой традицией, пытки были дифференцированы: мучимых, в зависимости от степени греховности, могли погружать в расплавленный металл по самые брови, губы, до шеи, пупка и т. д. Демоны истязали грешников вместе с нечистыми животными — гадами (драконами, змеями, жабами), пожирающими их плоть. Как видим, хотя в аду и пребывают души умерших, они терпят телесные муки, а пространство чистилищ наполнено их криками, зловонным запахом.

Бесы пытаются подвергнуть мукам и Овейна, но он защищается именем Христа. Рыцарь минует разные отсеки чистилища: черный луг, огромное огненное колесо, увлекающее души, парильню с нестерпимым жаром и гору, омываемую ледяным потоком. Оттуда путь ведет к мосту через огненную реку; падающие туда навеки пропадают в адской пропасти. Бесконечные переходы от нестерпимого жара к страшному холоду — характерный сюжет адских мук. Пространство пересекаемых визионером отсеков не поддается исчислению, даже парильня, устроенная в виде дома, не имеет видимого конца.

Не все визионеры, посещавшие преисподнюю, возвращались оттуда целыми и невредимыми, как Овейн; не верящие в существование святилища и силу имени Божия, могли погибнуть там, погубленные бесами. В одном из «примеров» священник-визионер, незаметно пристроившись у входа, наблюдал, как сам Сатана разбирается с явившимися к нему душами. Дьявол, однако, обнаружил незваного пришельца и велел подручным бесам опустить в горючую жидкость некое одеяние, которое те затем швырнули в лицо наблюдателю. Выяснилось, что это одеяние священник получил от умирающего, но при этом не позаботился должным образом о его душе. Несчастный визионер очнулся от ожогов, и его унесли в больницу.

Душа и тело в видениях того и этого света

Вопрос соотношения духовного и телесного относительно загробных мук и райских наслаждений оставался сложной проблемой теологии: могут ли души испытывать телесные муки или адские пытки лишь видимое выражение мук духовных, причина которых разлучение с Божеством? Перед Страшным судом умершие должны восстать из гроба в невредимом телесном состоянии. Древние фольклорные сюжеты, согласно которым могила отождествлялась с преисподней, продолжали существовать и в христианскую эпоху.

Рассказывают о некоем священнике, который, получая пожертвования, не заботился о душах прихожан. Однажды он проходил по кладбищу и рука мертвеца ухватила его за ногу и держала до тех пор, пока не явился епископ, чтобы освободить клирика. Мертвец успел посетовать, что схваченный за ногу священник не молится за умерших.

В другом рассказе злословивший близких не находит упокоения на кладбище: один отшельник увидел его вышедшим из могилы с изрезанным и свисающим до пояса языком. Его окружали прочие мертвецы, клянущие его за то, что он не давал им покоя своим злословием ни до, ни после смерти.

Мертвые тела сохраняли прижизненные привычки: однажды главы двух враждующих крестьянских кланов были погребены в одной могиле. Мертвецы повернулись в могиле спинами друг к другу и принялись драться, как пара жеребцов. Пришлось выкапывать их и хоронить в разных могилах. Известно было и о том, как в самом аду души не прекращали вражды и бросались одна на другую с топором; таким, конечно, не могли помочь и заупокойные молитвы.

Тело неотделимо от души, и дьяволу — князю мира сего, мира материального, — бывает мало одной души. В одном из «примеров» дьявол подстерег грабителя, явившегося к могиле ростовщика и пытавшегося отобрать у него золото, в которое тот по привычке вцепился. Удушив грабителя, дьявол заявил, что теперь завладел и телами грешников, швырнув оба трупа прямо в ад.

Разделение материального и духовного не могло быть абсолютным в культуре, где даже грехи и добродетели имели определенный вес, ибо взвешивались архангелом во время Страшного суда. Бесы пытались надавить на чашу с грехами, чтобы она перевесила добродетели, но архангел отгонял их мечом. Кроме этого, Богородица в «примерах» часто помогала увеличить вес добродетелей.

Проблема грядущего воскресения из мертвых перед Страшным судом волновала людей не меньше, чем посмертный суд над душой. Это касалось в первую очередь погребального обряда, ведь воскресение должно было быть телесным, то есть тело должно встать из могилы на звук архангельских труб. В Европе христиане первым делом начали отказываться от языческого обряда кремации: тело в могиле стали класть лицом на восток, откуда должен был появиться мессия при Втором пришествии. Но как быть с людьми, не сохранившими до смертного часа целостности тела: погибшими в пожарах, пожранными дикими зверями (так, например, расправлялись с христианами в римских цирках)? Уже великий учитель Церкви Блаженный Августин со ссылкой на Евангелия («Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить». Мф. 10: 28) утверждал, что Господу под силу совершить воскрешение из мертвых.

Способ смерти, столь важный для язычества (считалось, что от него зависела посмертная судьба: погибший в битве попадал в воинский рай и т. п.), не имел значения для христианина. Тем не менее Церкви приходилось постоянно вести борьбу с предрассудками: в конце XIII века владимирский епископ Серапион убеждал верующих, что засуха, неурожай и прочие бедствия не зависят от «нечистых» покойников (которых потом стали называть заложными), якобы оскверняющих своими телами землю. Наиболее благочестивые христиане, особенно в среде русских старообрядцев, проявляли заботу о целостности тела после смерти, собирая остриженные ногти и волосы (в народных верованиях считалось, что ногти пригодятся, когда придется взбираться на гору, ведущую на тот свет). Поэтому указ Петра I о бритье бород воспринимался многими как исходящий от Антихриста, не верящего в воскресение из мертвых.

Вампиризм

Естественно, вера в то, что тело в ожидании воскресения и Страшного суда, продолжает жить в могиле, способствовала и возникновению народных суеверий о живых мертвецах, встающих из могилы и нападающих на живых. То были мертвецы, умершие без покаяния: самоубийцы, опойцы, отлученные от Церкви и т. п. Страх перед вредоносными мертвецами принимал массовый характер после эпидемий вроде «черной смерти», опустошившей Европу в XIV веке. Древние верования о календарном возвращении мертвецов, дикой охоте, хэллоуине, а также дне всех святых, поддерживали эти представления.

Тела «нечистых» покойников не подвергались разложению (пока не избудут отпущенного им срока «жизни»), но эта нетленность была противоположна нетленности мощей святых: злые духи, вырвавшиеся из чистилища, вселялись в эти тела и, чтобы вселить в них жизнь, должны были напитать их свежей кровью. Кровь считалась источником жизненной силы и вместилищем души в верованиях многих народов: еще Одиссей привлекал души в Аиде жертвенной кровью. С XII века, одновременно с кровавыми наветами об использовании крови младенцев для ритуальных целей, стали распространяться рассказы о демонах, вселявшихся в живых людей и заставлявших их пить кровь, перегрызая горло жертве. Вампиры выходят ночью из могил и, нападая на людей, высасывают у них кровь, после чего те угасают, а по позднейшим верованиям, сами превращаются в вампиров. Целые деревни могли оказаться жертвами выходца из могилы.

Два исторических персонажа XV века традиционно ассоциируются с вампирами. Один из них Жиль де Рэ, сподвижник Жанны д’Арк, который увлекся поисками философского камня для добывания золота и использовал для этого кровь; его экспериментам приписывают гибель трехсот младенцев. Другим кровавым злодеем считают валашского воеводу Влада Цепеша, или Дракулу. Бесконечные войны и расправа с пленными (традиционная казнь — сажание на кол, откуда и его прозвище: Цепеш, что значит «кол») превратили его в полумифического Дракона — Дракулу. Ассоциации с драконом привели к представлениям о летучих кровососущих тварях-оборотнях. Кол же был лучшим средством избавления от ходячего покойника: так его можно было пригвоздить к могильной земле.

Дракулу характеризует одна из рассказанных о нем средневековых историй.

Однажды он велел собрать в своей резиденции всех убогих — нищих и калек — и досыта накормил и напоил их (дело богоугодное, этими пирами славился и русский князь Владимир Святославич после выбора им христианской веры). Насытившиеся бродяги предались веселью, и Дракула спросил их, что им еще нужно. Довольные угощением отвечали, что Господь должен подсказать правителю, какие благодеяния он может еще совершить. Воевода спросил, хотят ли они и впредь ни в чем не нуждаться и, естественно, получил утвердительный ответ. Тогда Дракула велел запереть двери покоев и сжечь всех собравшихся там заживо, отправив их прямиком в рай…

Представления о вампирах наиболее характерны как раз для Центральной Европы, где жил Дракула. Само слово «вампир» считается производным от венгерского обозначения ведьмы — «убыр». Вероятно, к тому же слову восходит и славянское «упырь». Недаром у славян считается, что в упырей превращаются после смерти колдуны. Но в упырей могли превратиться и обычные покойники, если через их гроб перед похоронами перескочило животное или перелетела птица, если хоронящие оборачиваются от гроба к дому, показывая дорогу мертвецу, и т. п. Поэтому упыри могут быть оборотнями. Представления о них близки вере в волколаков, или волкодлаков, — волков-оборотней, нападающих на людей.

Одним из первых, кто ввел сюжет о вампирах в литературу, был Проспер Мериме, описавший случай, свидетелем которого он стал в Сербии в 1816 году.

Однажды ночью его вместе с хозяином разбудили женские крики. Мать держала потерявшую сознание дочь и вопила: «Вампир! Вампир!» Девушку удалось привести в чувство, и она рассказала, как через окно в комнату проник человек в саване, укусил ее и пытался задушить. Крики вспугнули злодея, но жертва успела узнать в нем местного жителя, похороненного две недели назад. На шее несчастной обнаружилось красное пятно, но просвещенный французский автор сомневался, был ли это укус чудовища.

На рассвете весь городок поднялся на ноги, мужчины были вооружены кто ружьями, кто ножами, женщины несли раскаленное железо, дети — камни и палки. Когда могилу разрыли, обнаружилось, что тело не тронуто тлением; с криками люди принялись палить в труп, размозжив выстрелами его голову. Родственники пострадавшей терзали тело ножами, а женщины собирали жидкость, текущую из трупа. Тряпьем, которым собирали жидкость, обмотали шею жертвы, чтобы девушка не стала вампиром. Труп же потащили к костру и под дикие выкрики сожгли.

Типичный рассказ о смерти колдуньи, которую именовали упырем, записан у русского населения Дербента в Дагестане.

Перед смертью женщина долго мучилась, что свойственно людям, чья грешная душа слишком привязана к телу. Наконец ее уложили со скрещенными руками и образком, но, когда стали переносить тело в гроб, увидели, что ведьма перевернулась, а образок лежит внизу. Сказать об этом священнику побоялись: ведьма стала бы мстить. Так ее и схоронили, но после похорон у соседки умер ребенок, а следом другой. Осмотревший детей врач нашел на их руках следы зубов упыря. В присутствии знахаря и священника могилу разрыли: покойница лежала лицом вниз, саван ее был покрыт кровью. Знахарь велел прибегнуть к испытанному средству: вбить в труп осиновый кол, но священник воспротивился этому суеверию, он заверил, что труп холодный и не мог встать из могилы. Над старухой прочли молитву и зарыли могилу опять, но знахарь все же забил в могилу три осиновых кола.

В самарской сказке умирающий колдун велел нанять постороннего человека, чтобы тот похоронил покойника. Совершить обряд согласился солдат, который не знал, что умерший колдун и горький пьяница. Правда, он набил на гроб железные обручи, но провозился до ночи и лишь к полуночи на тройке достиг леса по дороге к кладбищу. Тут лошади встали, обручи сорвались, и из гроба поднялся мертвец… Солдату осталось спасаться, залезши на березу. Мертвец принялся грызть березу, и дерево упало, но солдат успел вскочить на одну из лошадей. Тогда упырь вцепился в пристяжную и, съев ее с хвоста до гривы, принялся было за вторую, но солдат увидел огонек и бросился к нему, пытаясь спастись. Выяснилось, что огонек теплился в келейке над гробом, откуда также поднялся упырь, намеревающийся съесть солдата. Тут, откуда ни возьмись, выбежал пес, который бросился на упыря и таскал его до тех пор, пока не пропели петухи. Мертвец улегся обратно в гроб, солдат же зарекся наниматься на чужие похороны.

Сюжет этой сказки контаминирован: в других сказках, в том числе записанных А. Н. Афанасьевым (№ 360), не собака нападает на мертвеца, а два выходца из могил дерутся друг с другом из-за добычи, пока не запоют петухи. Это и позволяет солдату спастись. Появление собаки также не случайно: собака — древний страж того света, который не допускает выходцев из преисподней в мир живых.

Мертвецы русских сказок хоть и не являются благодетельными предками, но оказываются все же ближе к миру живых людей, чем нечистой силы. Сказка о Силе-царевиче из сборника Афанасьева (№ 575) рассказывает о младшем сыне царя, что напросился в дальнее заморское путешествие со старшими братьями.

Кораблю было суждено натолкнуться на гроб с железными обручами. Царевич высадился с ним на земле, похоронил мертвеца, а сам отправился дальше. По дороге его догнал человек, назвавшийся Ивашка Белая рубашка: то был преданный земле мертвец, решивший сопровождать своего благодетеля (ясно, что белая рубашка — это саван). Был он колдун — великий «еретик», и грехи его были так велики, что мать прокляла его и после смерти велела забить гроб обручами и бросить в море.

Ивашка направил царевича к чудесной невесте, заморской королевне, но предупредил, что жених не должен вступать с ней в связь в брачную ночь, ибо ее посещает нечистая сила — шестиглавый летучий змей (летучий змей — традиционный соблазнитель женщин в русской и византийской традициях). Напротив, учил Ивашка, невесту следует избить палкой, чтобы она не могла встретить змея. Царевич последовал «доброму» совету, а мертвец три дня бился с прилетающим змеем, пока не срубил все шесть его голов. Тогда царевич зажил со своей женой и наконец отпросился с ней в обратный путь. По дороге Ивашка разжег костер и рассек королевну своим мечом надвое. Царевич расплакался, но увидел, что из рассеченного тела жены поползли всякие гады: то были злые духи, зародившиеся от змея. Ивашка пожег всех гадов, тело королевны спрыснул живой водой, и та ожила, сменив злобный нрав на кроткий. Ивашка же исчез перед возвращением на родину облагодетельствованного им царевича.

Югорская «Божественная комедия»

Обско-угорское «священное сказание» о культурном герое хантов и манси (югры) Мир-сусне-хуме — Желанном Богатыре, Купце Нижнего Света, Купце Верхнего Света — повествует о путешествии героя в иной мир у народов северной окраины ойкумены. Оно именовалось священным, потому что слушать его можно было только посвященным: женщины во время исполнения мифа не допускались в дом.

Верховный бог Нуми-Торум предназначил Желанному Богатырю и его супруге-утке (которую тот обрел в чудесной Птичьей стране) одну-единственную дочь. Странствуя по всему свету, покупая и продавая дорогой русский товар, Богатырь собрал для нее невиданное по богатству приданое. Но не суждено было родителям выдать невесту замуж…

Из священного темноводного северного моря выплыли берестяные лодки со стрелками; невелики были их стрелы, но разили насмерть и мужчин и женщин. Поразила стрела, выпущенная злыми духами болезней, явившимися с того света, и единственную дочь Богатыря. Как ни пытались родители отпоить ее наваром из гусиного и утиного мяса, душа ее угасла. Приданое ушло на погребальные дары…

Через некоторое время горе забылось, и Богатырь вернулся на свою веселую купеческую дорогу. Кони понесли его сани к устью Оби и дальше — в устье темноводного священного моря. Так он ехал, уже не ведая дороги, пока не попалась ему нарта с белоснежными оленями: хозяин нарты предложил поменять товар Богатыря на меха. Отправились они дальше, но заслышали шум от вырываемых с корнем деревьев. Страшный мертвец, почуявший живую кровь, стал угрожать им, но спутник спрятал Богатыря меж своих оленей. Еще дважды приходилось попутчику спасать купца от мертвецов, пока они не прибыли к дому, где в переднем углу сидел седовласый старик. Хозяин велел некоей женщине накормить путников, и, пока та занималась приготовлением еды, Богатырь не мог отвести от нее глаз — так напоминала она его дочь.

Тут хозяева раскрыли перед гостем тайну: сам повелитель загробного мира, Куль-отыр, прослышав о богатствах, что собирает впрок на приданое купец, послал духов болезней, чтобы они отняли жизнь у невесты. Пусть люди не загадывают о будущем — его предопределяют боги и духи. Дочь Желанного Богатыря стала снохой Куль-отыра — женой его сына.

Встреча отца и дочери была радостной и долгой, но со временем герой стал скучать по своей земле и жене. Он решил отправиться домой и перед отъездом получил подарки: соболью шапку, сапоги с семислойной медной подошвой и семисуставный посох. Пришла пора думать о том, как пробиваться через землю злых мертвецов, что подстерегали на пути в иной мир. Зять дал тестю своих оленей, а сам хозяин-старик — семь вожжей: в дороге можно порвать шесть из них, но потеря седьмых может стать роковой. И правда, герою удалось уйти от двух мертвецов и даже вырваться от третьего, но при этом он порвал последние вожжи и лишился чувств.

Предметы, подаренные герою в ином мире, состоят из семи частей: чтобы выбраться с того света, нужно пройти все семь слоев вселенной.

Когда герой очнулся, он был уже не в сумрачном загробном мире, а в мире солнечном, но олени его обессилили, лишившись последних вожжей. Человеческим голосом они поведали хозяину, что силы к ним вернутся, когда он доберется до семи берез, растущих из одного пня. Путник снова отправился в путь и уже сбился с ног, когда наткнулся на гнилой березовый пень. Оттуда выскочила старуха, белая, как заячья шкура, и едва не изрубила героя своим топором за то, что тот чуть не разрушил трубу ее чувала — очага. Герой помирился со старухой, и та пригласила его в дом. В этот дом заходили пушные звери — старуха оказалась хозяйкой зверей и родственницей путнику. Герой заметил, что уже стоптал к этому времени свои медные подошвы и стер весь посох. Когда за самобраным столом он стал расспрашивать о семи березах, хозяйка образумила его: он прошел почти весь мир, это и есть семь берез, воплощение Мирового дерева.

У основания семи берез — Мирового дерева — пребывает сама Калтащ-эква, воплощение матери-земли, тотемическим символом которой был заяц. В угорских похоронных причитаниях упоминается не только мрачная преисподняя Куль-отыра; умерший отправляется также к владычице подземного мира, которая живет на берегу озера, богатого гусями и утками. Ясно, что речь идет о земле Калтащ-эквы, расположенной у корней Мирового дерева и в низовьях Оби, неподалеку от входа в преисподнюю, но оказывающейся райским местом. Тогда герой вернулся к своим оленям и двинулся дальше. На пути его стояли три города: Медный, Серебряный и Золотой (как царства в русских волшебных сказках). Хозяева этих городов жестоко расправлялись с незваными странниками: оленей они рубили на куски. Но герой умел оживлять животных, соединив кончики носов и кончики ушей. Тогда духи (а это были духи верхних миров) сделали на носах оживших оленей зарубки своими волшебными саблями, наказав, чтобы они переносили на тот свет людей, которым предопределили судьбу духи верхнего мира, а не духи преисподней. В Золотом городе некий человек (сам Торум) дал герою золотую бумагу, которую тот должен прочесть во время священного праздника на своей земле.

Манси рассказывают, что, когда видишь во сне, будто тебя посадили в лодку, — это к болезни и смерти: Куль-отыр везет тебя на тот свет. Правда, за больного может заступиться сын Нуми-Торума Тайт-котл-Торум и заставить Куль-отыра вести его обратно. Тот же, кого пропускает вниз по реке сын Торума, обречен: он попадает в загробный мир. Тайт-котл-Торум может появляться в виде железного или серебряного ястреба; как и все сыновья Нуми-Торума, он одновременно и небесный дух, и земной покровитель людей.

Но и дальнейший путь купца был неблизким: герой видит, как наказываются проступки людей на том свете. Того, кто пожалел рубанок для товарища, стругают в загробном мире, ссорившиеся супруги не могут поделить покрывала. Зато дружно прожившая пара счастливо живет на том свете, наслаждаясь изобильным столом.

Смысл увиденных сцен растолковывают герою волшебные олени, которые исполняют роль проводников по царству мертвых, подобно Гермесу в греческих мифах или Вергилию в «Божественной комедии» Данте.

Наконец, олени довезли героя до дома, и он отпустил их. Путник зашел в дом, увидел работающую жену и радостно поприветствовал ее. Трижды обращался он к ней, но она его будто не слышала. Тогда Богатырь рассердился и ударил женщину — та же только принялась ковырять в ухе да приговаривать: «Кажется, покойные предки кричат мне что-то в ухо». Тут купец понял, что он еще не снял шапки, подаренной ему на том свете, поэтому живые люди его не видят. Когда же он снял загробный дар, жена бросилась к нему на шею, а герой рассказал ей о своей встрече с дочерью и о странствиях на том свете.

Земная жизнь продолжалась, пока не наступил священный день, и Богатырь собрал вокруг пиршественного стола весь народ, чтобы прочесть данную ему золотую грамоту. В грамоте говорилось о том, что Торум назначил герою и его жене отправиться на священный мыс на беловодной Оби, где им будут приносить бесконечные жертвы с каждого охотничьего лука. На этот мыс у священного озера Торум спустил лиственницу с золотыми корнями и ветвями, а на ее вершину — волшебный город с необъятным домом и сотней слуг. Превратившись в речных гусей, герой с женой отправился туда. В доме новые хозяева нашли грамоту, где Богатырь назначался царем с данью весенней белки и с данью осенней белки и получал прозвание Золотая Коса Восходящего Солнца. Там, за самобраным столом с пивом и медовухой, они праздновали обретение нового жилища.

В архаических мифах, обско-угорском и австралийском, главным остается описание того света и его персонажей; о загробном возмездии почти не говорится. Шаманы и многочисленные герои, напоминающие Орфея, пускаются на тот свет, чтобы вернуть оттуда своих возлюбленных или похищенные злыми духами болезней души.

«Книга о праведном Виразе»: зороастрийский Енох

В религиях, ожидающих спасения от бедствий телесного мира, отношение к тому свету было принципиально иным, чем в архаических верованиях: на тот свет не смотрели, как на враждебную чужую область мира, откуда следует вернуть пропавшие ценности или добыть их там (как действует герой волшебной сказки). Иной мир становился областью вечного, отличной от преходящего мира земного: там ожидало вечное блаженство или вечные муки. Свидетельства визионеров воспринимались не как шаманский ритуал, но как подтверждение смысла земного существования, истинности загробного воздаяния.

Одна из религий спасения, ожидающая мессию, — Саошьянта, иранский зороастризм, — сталкивалась с теми же проблемами, что и средневековое христианство. Так же малая эсхатология дополняла великую, и суд над душой после смерти должен был предшествовать Страшному суду.

Подобно тому как Иудея была завоевана Римом, Иран был завоеван Александром Великим. Отношение к нему было неоднозначным: одни тексты включали его в генеалогию праведных иранских царей, другие считали губителем истинной веры, тем более что некоторые цари из рода Ахеменидов, разгромленного Александром, сами считали себя мессиями — саошьянтами. Так или иначе, после македонского завоевания нужно было укреплять зороастрийскую веру и подтвердить истинность воздаяния за благие и дурные мысли, слова и дела. Для этого был избран праведный посланник на тот свет — Вираз.

Любопытно, что к визионерскому путешествию его подготовили при помощи знахарских (шаманских) снадобий: дали белены, смешанной с вином. Прежде чем принять зелье, вызывающее видения, Вираз велел благочестивым зороастрийцам бросить в него три символических копья, воплощающих добрую мысль, доброе слово и доброе дело. Копья вошли в тело Вираза, и тот готов был к загробному странствию. Затем он испил три кубка, воплощающие те же главные зороастрийские добродетели, и уснул на семь дней; жрецы и его сестры-супруги (таков был брачный обычай благочестивых зороастрийцев) читали молитвы, пока он странствовал.

Через семь дней Вираз очнулся как после доброго сна и передал приветствия от самого Ормазда, Заратуштры (Зардушта), Сроша и прочих благих существ рая. Затем он велел призвать писца, чтобы тот записал повествование о том свете. Там его встретили боги Срош и Адур (Атар, воплощение огня) и приветствовали, хотя еще не пришло время для его прихода. «Я посланник», — отвечал Вираз. Три ночи душа пребывала среди благоухающих кущ, а затем с юга повеяло благовониями и появилась прекрасная дева — воплощение благой веры Вираза. Она сказала визионеру, что своими молитвами он сделал ее такой прекрасной. Настало время ступать на мост Чинват: для Вираза, ведомого богами Срошем и Адуром, он стал шириной в девять копий. Вираз увидел справедливого судью Рашну и его золотые весы. Фраваши праведных и прочие обитатели небес склонились перед праведным Виразом, но божественные спутники вязли его за руки повели показывать рай и ад.

Вначале они оказались в чистилище — Хамьястаган («Высокое собрание»). Праведный Срош и бог Адур сказали: «Это называется Хамьястаган, и даже будущие тела этих душ должны оставаться в этом месте. Они являются душами тех людей, чьи добрые и злые дела равны… Их наказанием является холод или жара в зависимости от действия атмосферы. И они не испытывают других страданий». В авестийской «Ясне» (33.1) также упоминается «Место смешанных» (подобное иудейскому шеолу), в котором души ведут мрачное существование, лишенное и радости и печали. Там души должны пребывать до последнего суда, окончательной победы Ахурамазды.

Далее следует небесная обитель тех, кто не молился, но не совершал дурных дел, — то было небо звезд. Местом тех, кто говорил при жизни добрые слова, была стоянка луны. Тех, кто совершал добрые дела, ждала стоянка солнца с золотыми ложами, на которых наслаждались блаженством те, кто на земле «хорошо властвовал, правил и повелевал». Наконец, Вираз сподобился посещения горнего мира, где обитали сам Ормазд, Зардушт и первосвященники. Здесь Виразу пришлось отвечать за проступки, о которых он и не подозревал. Воплощение главной святыни зороастризма — огонь Адур обратился к нему как человеку, который подкидывал в него сырые дрова. Это считалось страшным грехом, и Вираз отвечал, что использовал только дрова семилетней просушки. Адур, однако, показал ему целое озеро, которое образовалось из воды, что вытекла из сырых дров.

Воплощение Благого Духа Воху Мана (Вахман) за руку отводит пришельца к Ормазду, и верховное божество велит показать Виразу места обители святых и ад. В раю предназначались места для всех, кто совершал благие дела: в роскошных одеяниях они наслаждались блаженством; то были правители на своих золотых колесницах, женщины, заботившиеся о хозяйстве и мужьях, и обо всех тварях Ормазда, воины, ремесленники, земледельцы и пастухи.

За райскими кущами Вираз увидел реку, которая образовалась из слез, что пролили живые по умершим. Перейти ее пытались многие души, но не всем это удавалось: те, кто слишком предавался скорби, не в состоянии были выбраться из потока.

И вновь Вираз оказался у моста Чинват, где души грешников пронизывал холодный ветер, дующий с севера. Грязная распутница, воплощение грешных деяний, встречала их проклятиями, ибо ее мучил огонь, пока они предавались злым делам.

Далее Вираз увидел, как сонмы вредных тварей терзали грешные души. Среди них был человек, которому змея, подобная бревну, заползла в задний проход и вышла через рот. Вираз спросил, чем согрешила эта душа, и узнал, что это была душа мужеложца. Рядом душа женщины должна была есть нечистоты из постоянно наполняемых сосудов: она, будучи «нечистой» (в период месячных очищений), подходила к священным огню и воде. Душа бесчестного торговца, который подмешивал песок в зерно, должна была поглощать ведрами пыль и пепел. Душу жестокого правителя пятьдесят дэвов били змеями. Язык клеветника жевали ядовитые твари. Увидел Вираз и душу некоего ленивца по имени Даванус: все его тело, за исключением правой ноги, терзали гнусные твари. Сопровождающие пояснили смысл муки: Даванус не был замечен в добрых деяниях, но однажды правой ногой он подтолкнул клок сена пашущему быку. Душа колдуньи рвала зубами и ела… собственный труп (проблема разделения души и тела была общей для всех религий, учащих о пребывании души в ином мире) и т. д. Примечательно, что муки описываются в «Книге Вираза» гораздо подробней, чем райское блаженство, — это характерное свойство всех видений того света.

Наконец Вираз оказался под мостом Чинват, и вопли самого Ахримана и его дэвов, доносившиеся из глубин, испугали визионера. Он просил провожатых не вести его туда, но боги обещали Виразу безопасность. Он увидел «чернейший ад, опасный, полный страха, ужасный, содержащий много страданий, полный демонов, издающий зловоние». Ад оказался подобным колодцу, дна которого не достичь тысячью копий, и «если все деревья [предназначенные] для огня, которые есть в мире, были бы помещены в огонь в наиболее зловонном, темном аду, они никогда не дадут благоухания… грешников так много, как волос на лошадиной гриве… Они даже не видят и не слышат друг друга: каждый из них думает: „Я одинок”. И они страдают во мраке и темноте, и зловонии, и страхе, и мучениях, и наказаниях разного рода, так что кто был один день в аду, рыдает: „Не истекли ли еще эти девять тысяч лет, когда нас должны освободить из этого ада?”» То были грешники, которые совершили массу смертных грехов, но и они надеялись на конечную победу добра.

Тут были и те, кто не верил в благую сущность Ормазда; они вынуждены были вновь и вновь пожирать собственные экскременты. Масса грешников висела в аду вниз головой, и дэвы раздирали их тела железными гребнями, а возглавлявший их Злой дух глумился над ними, вопрошая, почему они ели хлеб Ормазда, а служили ему?

Наблюдал Вираз и драму, которая сближает иранский текст с «Божественной комедией» Данте: супружескую пару пытались разлучить, ибо муж заслуживал рая, жену же волокли в ад. Та попрекала мужа — своего повелителя: почему он не позаботился о ее душе? Но было поздно, женщина была ввергнута в преисподнюю. Это омрачило райское блаженство мужа, ибо он оказался опозоренным среди праведников. Наконец спутники вновь вывели Вираза к бесконечному свету, и сам Ормазд велел ему напомнить верующим, чтобы они следовали путем праведности. Срош довел визионера до самого ложа, где его душа воссоединилась с телом.

Библейская традиция — Книга Еноха и особенно христианская литература — подчинили жанр видений того света проблеме загробного воздаяния за грехи и благодетели. Прежде всего речь шла, конечно, о грехах; видения должны были образумить тех, кто не верил в загробную жизнь и воздаяние. Популярным свидетельством загробных мук в Средние века стало латинское «Видение Тнугдала (Тунгдала)», составленное в XII веке.

Видение Тнугдала

Тнугдал — ирландский рыцарь, который «верил в красоту тела и храбрость» больше, чем «заботился о вечном спасении души». Не почитал он ни церкви, ни нищих, проводя время со скоморохами и песенниками. Но однажды, когда он собирался забрать долг у одного из должников, Тнугдал вдруг упал замертво, не успев вкусить предложенной ему пищи, и пролежал так три дня и три ночи. Лишь теплота, сохранявшаяся у него в левой стороне груди, заставила свидетелей его смерти не торопиться с похоронами. Когда рыцарь очнулся, он поведал о том, как Господь явил к нему милосердие, показав все муки, которые были уготованы ему на том свете. Рыцарь раздал бедным свое имущество и оставил прежнюю жизнь.

Он рассказывал, как душа его сначала в смятении металась вокруг тела, боясь его оставить. Толпы злых духов окружили стенающую душу, издеваясь над ней и вопрошая, почему она не веселится, как прежде. Но Господь послал ангела-хранителя, который, хотя и попрекает душу тем, что при жизни тела она не внимала его советам, но теперь готов сопровождать душу, а та должна запомнить увиденное. Душа решилась оставить тело и отправилась за ангелом. Бесы же, увидев, что лишаются добычи, возроптали на Бога, но удалились, оставив зловоние.

В непроглядной и зловонной бездне лишь сияние ангела освещало путь. Душа Тнугдала увидела, как раскаленная железная сковорода сжигала множество душ, растопляемых до подобия жира, стекавшего на уголья, что усугубляло мучения. Душа, ужаснувшись, вопросила, кто терпит такие муки. То были души убийц, особенно отцеубийц и братоубийц. Рыцарь, естественно, участвовал в войнах и, стало быть, тоже убивал, так что ангел предостерег его от греховной жизни, когда душа вернется в тело.

Далее они дошли до горы непостижимой высоты, по которой вела узкая тропа. С одной стороны был огонь, зловонный, но не дававший света, с другой — снег и пронзающий ветер с градом. По тропе брели толпы душ, а бесы с раскаленными вилами и трезубцами пронзали их, ввергая то в лед, то в пламень. Так наказывали вероломных и устраивавших козни. Далее следовали специальные муки для гордецов, скупых, воров и грабителей, обжор и блудников, распутных и порочных священников, совершивших смертные грехи. Наконец, в глубине ада ангел показывает Тнугдалу самого Сатану.

Дьявол имел человеческое обличье, но был гигантского роста. От человека его также отличали чернота, хвост и множество рук. На каждой руке было по двадцать пальцев с железными когтями, длиннее, чем пики. Длиннющий хвост был усеян иглами, и Сатана поражал им души, оказавшиеся на дне преисподней. Сам же он лежал на раскаленной железной решетке, уголья под которой раздували сонмы бесов. По всем членам и суставам он был скован железными и медными цепями. Дьявол корчился от боли, пригоршнями хватал он окружающие его души и пожирал их, раня их и сам себя своим хвостом, изрыгая зловонное пламя. На вопрос души об имени прикованного ангел ответил, что это Люцифер, восставший против Господа в начале мира, а с ним мучаются те, кто не верит в Бога, и сильные мира сего, которые использовали власть не во благо. Люцифер именуется князем тьмы не потому, что его власть реальна — ведь сам он прикован к адской решетке, — а потому, что первенствует среди прочих адских сил. К нему присоединятся те, кого не исправят более слабые муки в верхних отсеках ада. Тнугдал не в состоянии был долго выносить это зрелище и попросил ангела поскорее увести его от Сатаны.

Тогда ангел повел его в места наказания и отдохновения не слишком плохих и не слишком хороших. Здесь оказались и ирландские короли. Один из них восседал на троне, как при жизни, и толпы людей подносили ему драгоценные дары. Но ежедневно три часа он должен был претерпевать адские муки. Ангел пояснил Тнугдалу, что приносимые дары — это милостыня, которую король раздавал при жизни; грехи же его требуют воздаяния.

Затем они побывали в Серебряном городе, где находились праведные миряне, в Золотом городе — для мучеников и аскетов, монахов, строителей церквей, и, наконец, в городе Драгоценных камней, где пребывали святые и покровитель Ирландии — Патрик. Тут душа Тнугдала получила приказание вернуться в тело. Оживший рыцарь обратился к благочестивому образу жизни.

Поиски рая: святой Брендан у мирового столпа и рыба-кит

Ирландия расположена на краю Западного — Атлантического — океана; чудесное путешествие по нему, описанное в средневековых текстах, совершил святой Брендан.

Монахи рассказали ирландскому подвижнику о том, что в поисках уединенной обители они заселили некие острова в океане. Господь открыл монахам «землю, святым обетованную» — остров, который населят блаженные после Страшного суда. Хотя океан был западным, плыть на чудесном корабле пришлось на Восток — ведь там, по христианской традиции, находился рай. Пятнадцать дней бродили по этому острову монахи и не видели ни одной травы, которая не давала бы цвета, и ни одного дерева, которое не плодоносило бы. Камни же там были только драгоценные. Когда же они дошли до чудесной реки, протекавшей посреди острова, то им явился удивительной красы человек, который запретил странникам переходить реку и велел вернуться к кораблю.

Один из монахов спросил чудесного встречного о его имени, и тот ответствовал, что скорее следовало бы спросить о самом острове, где путники пребывают уже год и не нуждаются ни в пище, ни в сне: ведь на острове царит вечный день. Это райский остров, где все сохранилось в первозданном виде со времен творения, и свет Христов сияет над раем. Незнакомец довел странников до корабля и исчез; корабль же отправился обратно, в монашескую обитель.

Когда путники прибыли, братия стала упрекать настоятеля в том, что он так надолго оставил свою паству, но тот успокоил монахов: теперь они знают, что их обитель расположена недалеко от рая, вход в который охраняет ангел Господень. И правда, одежда странников издавала райское благоухание.

Брендан, услышавший этот рассказ, избрал четырнадцать монахов, чтобы с ними отправиться на поиски райской земли. Сорок дней постились избранные, а затем построили корабль из легчайшего дерева и наполнили его припасами на сорок дней. Еще три монаха бросились к ногам Брендана, чтобы он допустил их до благочестивого плавания, и тот согласился, но предрек, что лишь один из них движим благочестивыми помыслами, двоим же другим не миновать Страшного суда.

Корабль тронулся в полуденную сторону. Когда гребцы обессилили, Брендан доверился воле ветра и корабль сам пошел под развернутым парусом. Наконец, паломники приплыли к скале с отвесными склонами и с трудом нашли гавань, куда помещался лишь один корабль. Тут перед путниками появился пес и стал ластиться к ним, как к хозяевам. Он привел их в некий город, где открыты были ворота дворца, полного всякой богатой утвари. Только лишь Брендан велел приготовить трапезу, как они увидели накрытый стол, полный яств. Так три дня отдыхали путники, Брендан же предупредил спутников, что их может смутить Сатана и поэтому нельзя ничего брать из богатств во дворце. Святому привиделось во сне, что один из монахов взял уздечку, которой помахивал перед ним дьявол в образе эфиопа. И правда, один из монахов сознался, что присвоил драгоценную вещь, и тут же выбросил ее из-за пазухи. Брендан изгнал дьявола, притаившегося там же в виде чернокожего. Тут раскаявшийся монах испустил дух, но душа его была спасена.

Пора было трогаться в путь, и некий отрок явился на корабль с корзиной яств, пообещав, что этого хватит путешественникам до самой Пасхи. И правда, еды хватило на два дня — ровно столько они плыли до следующего острова. Когда наступил Великий четверг, странники достигли острова, где было изобилие рыбы и бесчисленное множество овец, которые размерами превосходили быков. Из их числа был взят агнец для святой трапезы. Там провели путники время до субботы, а в воскресенье должны были плыть дальше, к острову, что называется Птичьим раем. Чудесный слуга предрек им достаток в пище вплоть до Пятидесятницы, приготовив все на дорогу.

Но следующий остров, который был у них на пути, был пустынен, и на нем не росло ни одного дерева. Святой понял, что это за остров, но не стал сразу пугать монахов. Те успели высадиться на острове, и когда они разожгли костер, остров пришел в движение. В ужасе монахи бросились к кораблю, и Брендан помог им подняться на борт. «Этот остров — самая большая в мире рыба, — поведал им Брендан. — Она настолько огромна, что не может носом дотянуться до своего хвоста».

Вспоминается скандинавский Ёрмунганд — Мировой змей, опоясавший Вселенную. Однако у христианских авторов были собственные представления о морском чудовище, обитающем в мировом океане: то был библейский Левиафан. Правда, в странствии Брендана Левиафан — уже воплощение преисподней, а «рыба-кит» Мирового океана носит иное имя.

Но странникам нужно было поспешать, и скоро они достигли другого острова, где у чудесной реки росло огромное древо, вершина которого терялась в небесах. Путники не видели его листьев, ибо оно сплошь было усеяно белыми птицами. Святой взмолился, чтобы ему был явлен смысл этого чуда, и одна из птиц спустилась, чтобы поведать Брендану об их судьбе.

Птицы оказались теми падшими ангелами, что примкнули к Сатане, но не успели согрешить, ибо были низвергнуты в тот же день, что и сотворены. Они могут лицезреть Бога, но отделены от ангелов, что служат Ему. Уже год длится странствие паломников и будет длиться еще шесть лет, но каждый раз Пасху им предстоит праздновать на этом острове, предрекла Брендану чудесная птица. Затем птицы принялись славить Господа, ибо наступила Пасха.

До Пятидесятницы обитали странники в Птичьем раю, пока не последовали дальше и не достигли следующего пристанища — острова, где их встретил некий старец. Они пытались выспросить у него, что это за земля и что за монастырь, к которому их подвел встречный, но тот безмолвствовал. Тогда путники поняли, что перед ними молчальники, не оскверняющие уста пустыми словами, пока не освятят их молитвой. После богослужения аббат поведал путникам, что сам Господь снабжает их удивительными хлебами и им не нужно заботиться о пище. У них есть два источника: чистый — для питья и мутный, но теплый — для омовений. В церкви вся утварь была из хрусталя и светильники зажигались сами собой. Там Брендан желал бы остаться навечно, но ему со спутниками позволено было лишь встретить в святом монастыре Рождество.

И вновь пустились они в плаванье, и достигли того острова, где уже встречали Великий четверг, а затем обнаружили котелок, оставленный на спине морского зверя, и достигли Птичьего рая. До того дня, когда позволено им будет достичь земли, святым обетованной, оставалось пять лет. Они двинулись в путь, и тут их принялось преследовать морское чудовище. Но святой не отчаивался, полагаясь на Господа. И правда, внезапно появилось еще более страшное чудище, разорвало на части преследователя; его мясо странники вскоре обнаружили на острове, к которому причалил их корабль. Так они насытились тем, кто собирался их пожрать.

Странствие продолжалось, и путники достигли еще одного острова. На нем были белые и красные скалы, с которых открывался красивый вид на море. Три хора — детей, отроков и старцев — славили там Господа. Один из монахов сподобился счастья остаться в этом святом месте, как и предсказал Брендан. Прочие же продолжили свой путь, и святой наложил на них пост, пока некая птица не принесла им ветвь, полную чудесных плодов. Вскоре они достигли острова, где росли деревья, в изобилии дававшие эти плоды. Подкрепив силы, странники отправились дальше. В пути гигантский гриф напал на их корабль, но та же птица, что принесла пищу путникам, победила грифа, вырвав ему глаза. И вновь продолжились бесконечные странствия с остановками на тех островах, где уже приходилось праздновать Рождество и Пасху.

Но вот они увидели посреди океана некий мраморный столп, вершина которого исчезала в небесах. Серебряная сеть покрывала эту колонну. Путники оттянули сеть и поплыли вдоль столпа: четыре дня длилось плавание, пока в нише они не обнаружили серебряный кубок и чашу, которые взял Брендан с благодарной молитвой, ибо Господь послал их ему в подтверждение чудес, совершенных во время путешествия. Ветер же понес путников на север, и вскоре они увидели суровый остров, лишенный растительности. Многочисленные кузницы стояли на берегу. Кователи, мрачные и косматые, заметили корабль и принялись бросать в путников раскаленные куски руды, так что море закипало вокруг корабля. Брендан призвал братию молиться, ибо они оказались в пределах преисподней (вспомним кузнецов — кователей перунов, заключенных в Тартар в греческом мифе).

Ветер же гнал корабль дальше, на север, где возвышалась черная, как уголь, гора с отвесными склонами и дым клубился у ее вершины. Только корабль остановился у горы, как один из трех монахов, последними примкнувших к паломникам, оказался у ее подножия во власти демонов, а ветер понес корабль к югу. Отплывая, путники увидели, как вся гора оказалась охваченной огнем.

Плавание продолжалось, и путники увидели голую скалу посреди океана, где сидел некий человек, скрываемый от волн лишь подвешенным куском ткани, но и тот нещадно хлестал его на ветру. То был Иуда. Господь выпустил его из преисподней, ибо был воскресный день, но с заходом солнца предателю предстояло вернуться в огненную гору, где он должен был попеременно мучиться в холодном аду и горячем аду. Кусок же ткани, который был некогда дан Иудой нищему, не принадлежал злодею, поэтому не приносил ему облегчения. Молитва Брендана отдалила муки Иуды, ибо демоны не решились приблизиться к нему в присутствии святого.

Сами демоны сетовали на то, что Брендан лишил их власти: они не смогли привести ни одной пленной души Сатане, пока Брендан пребывал в преисподней. За это они были нещадно выпороты повелителем и стенали над бездной.

Брендан же поплыл дальше, пока не приблизился к утесу, где пребывал отшельник, заросший седыми волосами и не нуждавшийся в земной пище. Он возвестил странникам о близящемся конце их путешествия. И правда, приближалась седьмая Пасха, и само морское чудище, так испугавшее первый раз братьев, доставило их к Птичьему раю. Там покровительствовавший им ангел Божий взошел на их корабль, и сорок дней плыли они на восток. Наконец путники увидели клубящийся туман, скрывающий от них вожделенный остров. Когда они приблизились к райской обители, туман рассеялся и непреходящий свет явил их взорам райский сад. Ангел поведал, что Господь не стал сразу открывать перед ними райские кущи, ибо желал показать путникам многие чудеса иного мира. Брендан взял с собой от чудесных плодов и драгоценных камней, коими был усыпан остров, и отправился в обратный путь, чтобы через семь лет странствий поведать об увиденном всем честным христианам.

Исра ва-л-Мирадж

Видение, посетившее Мохаммеда, основателя ислама, когда он спал у святой Каабы в Мекке, возвестило о его пророческом даре.

Ночью к нему явился посланник Божий архангел Гавриил — Джибрил с чудесным конем Бураком. На нем пророк отправился в Иерусалим (это путешествие и называется исра), где по преданию руководил молитвой пророков — предшественников Авраама — Ибрахима, Мусы — Моисея, Исы — Иисуса. Ангелы очистили сердце Мохаммеда, после чего пророк с Джибрилом вознесся на небеса (мирадж), достигнув всех семи небес, встретив там всех праотцев и пророков начиная с Адама и представ перед Аллахом. Всевышний заповедал мусульман пятьдесят раз в день возносить молитвы, но пророк умолил его сократить их количество до пяти. Пророк увидел Мировое древо на вершине небес, небесную Каабу, а также рай (джанна) и ад (джаханнам) с блаженными и мучениками, после чего вернулся в Мекку. Когда пророк вернулся, то обнаружил, что постель его не успела остыть, а вода не вылилась из опрокинутого кувшина — время в потустороннем мире имело иную длительность.

Аллах сотворил «семь небес рядами», одно над другим. На небесах располагаются рай и ад, хотя они и не занимают всего пространства небес. Рай чаще всего располагают на седьмом небе, ад — ниже первого неба. Доступ на небо охраняют от злых духов ангелы и звезды. Ангел Ридван поставлен стражем рая, ангел Малик возглавляет стражу ада.

Множество рассказов, хадисов, сохранилось в мусульманской средневековой традиции о мирадже. Один из них повествует об ангеле огромного роста, состоящем из огня. Джибрил на вопрос Мохаммеда объяснил, что ангел возник из гнева Аллаха и мстит тем, кто прогневил Всевышнего — восставших против Бога и тиранов. Тогда Мохаммед попросил ангела показать ему адские муки, но тот отвечал, что смертный не может их увидеть. Однако голос с небес повелел ангелу не перечить пророку, и тот увидел как бы сквозь игольное ушко адский пламень, но и этого было достаточно, чтобы все творение покрылось пламенем.

В первом из семи кругов ада пребывали те, что совершили смертные грехи. Там было семьдесят огненных морей, на берегу каждого был огненный город с семьюдесятью тысячами огненных домов. В них были мужчины и женщины, терзаемые змеями и скорпионами. Джибрил поведал пророку, что это люди, посягнувшие на чужое, возгордившиеся и угнетавшие других, в то время как лишь Аллаху пристали сила и гордость.

Далее Мохаммед увидел людей с губами, отвисшими как у верблюдов; черти цепляли их огненными баграми за губы, внутрь вползали змеи, пожирая их внутренности. Эти люди при жизни покусились на имущество сирот. Теперь их пища — огонь, а закончатся их муки тем, что их зажарят на костре. Далее следовали люди, животы которых раздулись, словно горы, и были наполнены змеями и скорпионами; это были ростовщики. Потом пророк увидел женщин, подвешенных за волосы: они не скрывали своих волос и лиц перед посторонними мужчинами. Далее следовали подвешенные за языки на огненных крюках. Они раздирали себе лица собственными ногтями; то были лжесвидетели и сеятели раздоров. Люди, обретшие на том свете тела свиней и морды собак, пренебрегали при жизни омовениями и молитвами.

Далее мучились люди, страдавшие от жажды. Черти подносили им кубки с огнем, пожиравшим их внутренности. Это были нечестивцы, которые пили вино. Женщины, которым черти резали языки, были плакальщицами и певичками. Люди, которые сидели по горло в печах и из срамных органов которых истекал гной, были виновны в прелюбодеянии. Другую категорию грешников черти обезглавливали огненными ножами: то были подлые убийцы. Хуже всего было пренебрегавшим при жизни молитвами: в глубине геенны они были распяты на огненных столбах, так что плоть отваливалась от костей.

Пророк не мог более вынести зрелища мук и попросил ангела закрыть их вид завесой, но Джибрил ответил, что Мохаммед должен свидетельствовать перед народом о муках семи адских кругов, чтобы отвратить людей от грехов.

Ад в Коране обозначается словом нар (огонь) или словом джаханнам (геенна, ср. др. — евр. гехинном). В некоторых описаниях и комментариях он образуется сочетанием семи концентрических воронкообразных кругов. Ад имеет ворота (в одном из описаний — семь ворот). В некоторых местах Корана он представляется в виде дрожащего движущегося чудовища (аналогично некоторым западноевропейским средневековым представлениям). Ад — место грядущего наказания грешников; в него попадут и люд и джинны, причем одни будут пребывать там временно, а другие вечно.

Главные мучения в аду — от жгучего огня: «А те, которые несчастны, — в огне, для них там вопли и рев» (Коран 11: 108). «Поистине, тех, которые не верили в наши знамения, мы сожжем в огне! Всякий раз, как сготовится их кожа, мы заменим ее другой кожей, чтобы они вкусили наказания». Грешники связаны цепями, «одеяние их из смолы, лица их покрывает огонь… огонь обжигает их лица, и они… мрачны». Их питье — кипяток, который «рассекает их внутренности», и гнойная вода. Когда грешник проглатывает эту воду, «приходит к нему смерть со всех мест, но он не мертв, а позади него — суровое наказание». В аду растет дерево заккум, у которого вместо плодов головы шайтанов (дьяволов). В аду грешники «в самуме и кипятке, и тени черного дыма, не прохладной и не благой» (Там же. 56: 41–43). Им заповедано: «Будете есть с дерева заккум, и наполнять им животы, и пить за этим кипяток, и пить, как пьют истомленные жаждой» (Там же. 56: 52–55). Пламя геенны ненасытно — из глубин ада раздается рев: «Нет ли еще добавки?»

Рай обозначается как джанна (буквальное значение «сад»), либо как «сад вечности», «сады благодати», «сады Эдема» «обиталище мира» (это могут быть различные части рая, расположенные на разных небесных сферах). Первоначально, до грехопадения, в раю обитали первые люди — Адам и Хавва. Согласно Корану (47: 16–17; 55: 54–76; 56: 12–39; 76: 12–22), праведники в раю — «те, которые уверовали», «последовали за истиной» и «творили благие дела» — обитают в садах «темно-зеленых», где внизу текут реки. Там есть «реки из воды не портящейся и реки из молока, вкус которого не меняется, и реки из вина, приятного для пьющих, и реки из меда очищенного». В саду этом «плоды, и пальмы, и гранаты… лотос, лишенный шипов… и талха, увешанная плодами». В суре 55 называются два сада и два вида каждого плода.

В раю нет ни солнца, ни мороза. Праведники возлежат на «ложах расшитых», «на коврах разостланных», «на них одеяния зеленые из сундуса и парчи, и украшены они ожерельями из серебра». Они питаются «плодами из тех, что выберут, и мясом птиц, из тех, что пожелают», и «напитком чистым» из чаши, «смесь в которой с имбирем», из текущего источника — «от него не страдают головной болью и ослаблением». Им прислуживают «мальчики, вечно юные», «отроки вечные»; когда увидишь их, сочтешь за рассыпанный жемчуг. Они обходят праведников «с сосудами из серебра и кубками из хрусталя». В воздаяние за то, что они делали, праведникам даны в супруги гурии (черноокие) — «большеглазые», «подобные жемчугу хранимому», «скромноокие девственницы», «мужелюбящие сверстницы», которых «не коснулся ни человек, ни джинн». Как «супруги чистые» они лишены и духовных, и телесных недостатков.

Согласно комментариям, время, на которое гурии предоставляются праведникам, зависит от числа благочестивых поступков последних. При этом гурии всегда остаются девственницами (восстанавливают свою девственность к утру). Они имеют тот же возраст, что и праведники (по одному из комментариев, им всем по 33 года). Позднее предание описывает гурий созданными из шафрана, мускуса, амбры и камфары; они почти прозрачны и благоуханны, живут во дворцах, украшены драгоценностями; на груди у каждой написано имя Бога и имя ее супруга. Земные супруги, если они вели праведную жизнь, также живут в раю со своими мужьями.

Чувственное описание рая в Коране, видимо, порождено экстатическими образами, характерными для жителей пустыни. Комментаторы считали описания райских утех лишь метафорами, иносказаниями, хотя теологи ал-Газали и ал-Ашари допускали чувственные наслаждения в раю, но только после воскрешения.

В мусульманском предании рай разделен на восемь ярусов (на один больше, чем ад). Один из разделов рая называется фирдаус (это заимствование из персидского языка, соответствующее греч. «парадеисос», ср. иран. «парадиз» — место блаженства и успокоения духа). На вершине рая растет «крайний лотос», который определяет его границы и осеняет его тенью. Над раем находится трон Аллаха. В раю хранятся подлинник Корана (прото-Коран) и книги, в которые записаны деяния людей. Восемь ярусов рая покоятся на морях, разлившихся под небесами.

В ироническом повествовании философа XI в. ал-Маари визионером изображается филолог Ибн ал-Карих, который прибегает к уловкам и ухищрениям, чтобы попасть в рай. Он попадает к ангелу — хранителю Книги, где записаны все добрые и злые дела, сочиняет панегирики всем, от кого зависит его райское будущее, доходит до зятя пророка Али и дочери пророка Фатимы, добиваясь того, чтобы его дело было скреплено большой печатью и он бы получил доступ в рай. Усилия визионера повторяют бюрократические процедуры прохождения дел в Арабском халифате. При этом выясняется, что праведники, оказывающиеся в райских кущах, не все реально заслуживают блаженства, между ними происходят ссоры, напоминающие античные литературные сюжеты в стиле «разговоров в царстве мертвых», да и проводником ал-Кариха оказывается не ангел, а дьявол — иблис. В то же время в аду, где также сподобился побывать ал-Карих, среди грешников оказались не худшие люди.

Эти литературные произведения нередко считаются предшественниками «Божественной комедии» Данте, а начало этой традиции положено еще Аристофаном (вспомним лягушек и Диониса в Аиде).

По направлению к кибле

В погребальной обрядности и представлениях о загробной жизни ислама возникали те же проблемы, что и в традициях других теистических религий. Немедленным или отложенным до Страшного суда будет загробное возмездие? Насколько правильная обрядность может гарантировать спасение от загробных мук?

Мусульманина, находящегося при смерти, следует положить на спину так, чтобы его ступни были обращены в сторону Мекки (то есть по направлению киблы), либо, во всяком случае, повернуть его лицом к кибле. Киблой называют направление, в котором полагается обращать лицо во время молитвы. (Первоначально Мохаммед и его сподвижники молились, обратившись к востоку, к Иерусалиму, затем лицом к Мекке, к главной святыне ислама — Каабе.) Предпочтительным считается захоронение у мест, почитаемых как святые, прежде всего у могил особо почитаемых мусульман: имамов, суфийских шейхов и т. п. Это объясняется верой в то, что близость могилы умершего к могиле святого освобождает его от могильной тяжести и вопросов ангелов-опрашивателей Накира и Мункара. Благодаря покровительству святого увеличивается и вероятность попадания души умершего в рай.

Умирающему произносят формулы шахады (мусульманский символ веры: «нет Бога, кроме Аллаха, а Мохаммед — посланник Аллаха»), определенные молитвы и суры Корана. Считается, что в момент смерти гаснет и падает звезда, которая есть у каждого человека. Если на лице покойника застыла улыбка, значит, он отправится в рай, а если же у него «плохой вид», он, должно быть, грешник и не попадет в рай. Если глаза умершего открыты, «он не сможет оторваться от этого мира», поэтому глаза ему следует закрыть и завязать. Покойника боятся, поэтому его следует как можно скорее предать земле. На грудь покойного, не перенесенного в мечеть, кладут Коран, чтобы ночью, когда он останется один, шайтан не вошел в его тело. Если труп находится в мечети, Коран не кладут, так как там шайтан не осмелится появиться, к тому же при покойном будут находиться чтецы Корана.

Покойного обмывают (кроме тех случаев, когда он погиб на войне, за веру или в катастрофе), умащивают и завертывают в кафан, состоящий из трех кусков материи. Кафан мусульманин старается приготовить себе загодя, его берут с собой в паломничество, обходят с ним вокруг главной святыни ислама — Каабы, трут о священный камень, полощут в водах Евфрата, так как эта вода имеет Божью благодать и уменьшает тяжесть грехов, иногда пишут на нем айаты из Корана, связанные со смертью и воскресением из мертвых.

В русском Средневековье принято было вкладывать в правую руку умершего «разрешительную грамоту», адресованную святому Петру или Николаю (культ которого чрезвычайно популярен в России). Грамота содержала молитву и должна была служить пропуском в рай.

На месте смерти мусульманина зажигали свечу или светильник (у суннитов его соблюдают только в случае смерти шахидов). Этот обычай унаследован у зороастризма и связан с почитанием огня. В Иране светильники, свечи и огонь зажигают у могил также в особо почитаемые вечера: накануне пятницы, в день смерти имама Хусейна, в праздник жертво-приношения и ниспослания Мохаммеду откровения.

Покойного оплакивают и совершают по нему намаз.

Главенствует над смертью ангел Израил (Азраил). Он сумел вырвать из сопротивляющейся земли глину для сотворения Адама, за что и получил свой пост. Он огромен, многоног и многокрыл, у него четыре лица, а тело состоит из глаз и языков, соответствующих числу живущих. Он знает судьбы людей, но не знает срока кончины каждого. Когда этот срок настает, с дерева, растущего у трона Аллаха, слетает лист с именем назначенного умереть, и Израил в течение сорока дней должен разлучить душу и тело человека. У праведных он вынимает душу осторожно, а у неверных резко вырывает из тела. Многие люди пытались разными способами сопротивляться Израилу (вспомним хитроумного Сисифа и марийские рассказы о заключенном ангеле смерти Азырене), но в конце концов он всегда побеждает.

Ал-Газали приводит предание о том, что ночами в середине месяца шабан ангелу смерти дают в руки список с именами тех, души которых следует забрать в текущем году. Кто-то строит, кто-то женится, а их имена уже занесены в список. Рассказывают, продолжает ал-Газали, как ангел смерти пожаловал к Сулайману (библейскому Соломону) и пристально взглянул на одного из его приближенных. Когда он удалился, приближенный спросил: «Кто это так пристально посмотрел на меня?» — «Ангел смерти, — сказал Сулайман. — Не иначе как он хотел забрать твою душу. Прикажи ветру, чтобы он отнес тебя в Индию. Когда он вновь придет, то не увидит тебя». Когда же ангел смерти появился вновь, Сулайман спросил его: «В чем причина того, что ты так пристально взглянул на моего приближенного?» «Мне приказали, чтобы я сей же час забрал в Индии его душу, а он находился здесь. Я подумал, как же он за час сможет оказаться в Индии? Прибыв же туда, я с удивлением обнаружил его там». Время жизни и время смерти только в руках Аллаха. «Где бы вы ни были, захватит вас смерть, если бы вы были даже в воздвигнутых башнях» (Коран 4: 80).

Мертвых в могиле допрашивают ангелы — Накир и Мункар. Верующих они оставляют в покое до воскресения, а неверных избивают в могилах столько времени, сколько пожелает Аллах. «Если бы ты видел, как завершают жизнь те, кто не веровал; ангелы бьют их по лицу и по спинам: „Вкусите наказание пожара!”» (Там же. 8: 52). Могила превращается таким образом в нечто вроде предварительного ада или чистилища. Иногда считается, что наказание в могиле продолжается до дня воскресения, однако наиболее распространено представление, что после допроса ангелами душа человека идет в рай или в ад. Добро следует делать в течение всей жизни: не может очиститься тот, кто обратился лишь на смертном одре (Там же. 4: 22): «Но нет обращения к тем, которые совершают дурное, а когда предстанет пред кем-нибудь из них смерть, он говорит: „Я обращаюсь теперь…”») (Там же. 4: 22).

Между раем и адом находится некое неопределенное пространство, от которого получила название 7-я сура Корана, — «Араф» (Преграды). Это пространство не то нечто вроде чистилища, не то преддверие рая. Между обитателями рая и обитателями огня — «завеса, а на преграде люди (обычное толкование «единобожники, дела которых недостаточны»)… И воззовут к обитателям рая „Мир вам!” те, которые не вошли в него, хотя и желали. А когда взоры их будут обращены к обитателям огня, они скажут: „Господи! Не помещай нас вместе с людьми неправедными!”» (Там же. 7: 44–45).

Представление о конце света и Страшном суде во многом заимствовано мусульманами из христианства. Правда, видимо, этот суд не будет всеобщим. Некоторые предания гласят, что несколько тысяч верующих войдут в рай, не отчитываясь за свои дела; кроме того, там уже пребывают души мучеников за веру. Конец света наступит, когда в мире воцарится ложный мессия, искуситель людей чудовищный Даджжал. Его появлению будут предшествовать тяжелые времена и распространение нечестий среди людей. Даджжал прикован к скале на острове в Индийском океане и охраняется джиннами.

Когда распространяющие нечестие народы йаджудж и маджудж (библейские гог и магог) прорвут железную плотину, которой их запер Зу-л-Карнайн (Александр Македонский), и начнут покорять землю и истреблять человечество, Даджжал также освободится от оков и появится во главе войска, восседая на огромном осле. Повсюду на земле, кроме священных городов Мекки и Медины, он установит свое царствование, которое продлится сорок дней (или сорок лет). Даджжал учинит гонения на верующих и разрушит храмы. Однако настоящий мессия — ведомый Аллахом обновитель веры из рода Мохаммеда, называемый махди, — уничтожит царство Даджжала и убьет его ударом копья в Святой земле (в некоторых версиях предания эта роль отводится Иисусу — пророку Исе).

Махди установит на земле царство справедливости и любви, вернет людей на путь Аллаха и возродит общину, живущую по законам ислама. Его царствование продлится от трех до девяти лет и будет царством изобилия. После царствования махди, одновременно с которым вернется на землю и умрет пророк Иса, наступит воскресение мертвых и Страшный суд. (Концепция махди, воспринимаемого как «скрытый имам», которому предначертано явиться и уничтожить зло, направив человечество на путь истины, является одной из основ идеологии шиизма.)

Стоя на иерусалимской горе, ангел Исрафил звуками трубы возвестит о конце света и воскрешении мертвых. При первом звуке трубы природа начнет содрогаться, а люди побегут в ужасе. При втором звуке все люди испустят дух. За всеобщей смертью последует период в сорок лет, в конце которого пойдет проливной дождь, а затем раздастся третий трубный звук, призывающий к всеобщему воскрешению и сбору в Иерусалиме на Страшный суд. День Страшного суда будет длится тысячелетия. Люди, нагие, держа в руках книгу, в которой записаны все их деяния, под палящим солнцем будут стоять перед лицом Аллаха. Аллах одного за другим будет допрашивать, взвешивая на весах поступки каждого. Затем люди должны идти по мосту Сират, тонкому, как волос, и острому, как меч; он переброшен над адом и ведет в рай. Праведники свободно идут по мосту, а грешники низвергаются в геенну. Мохаммед выступает перед Аллахом с ходатайством за грешников и благодаря его вмешательству в аду остаются только те, кто, согласно Корану, должен пребывать там вечно.

Мусульманский теолог ал-Газали (1058–1111) в книге «Эликсир счастья» говорит о страданиях в могиле, телесных и духовных, связанных с тем, что дух, не нуждаясь для своего существования в оболочке, после смерти остается там. Причиной духовных страданий в могиле является любовь к мирскому, и они для тех больше, у кого больше мирских страстей. А для того, кто всего себя отдавал мирскому, мучения невыносимы. В Коране сказано: «Это — за то, что они возлюбили жизнь дольнюю пред будущей» (16: 109). Когда неверного, всей душой привязанного к мирскому, укладывают в могилу, на него нападают 99 драконов, у каждого из которых по девять голов, и они день за днем кусают и жалят его, произрастая в нем же, до дня воскрешения. Эти драконы состоят из душевных качеств человека, а число их голов равно количеству порицаемых черт его характера, то есть каждый уносит с собой причину своих будущих страданий, и она находится внутри него самого.

Те люди, которые, несмотря на естественную любовь к мирским вещам, Всевышнего возлюбили больше, не будут мучиться. Те же, кто совсем не любил Всевышнего, будут мучиться вечно. Поминающий смерть отрешается от любви к мирскому и тем обеспечивает себе загробную жизнь. По преданию, Мохаммед после отправления естественной потребности совершал омовение песком. Ему сказали, что вода неподалеку. На что он ответил: «А вдруг я не доживу до этого?»

Согласно ал-Газали, когда в могилу укладывают достойного человека, его благие деяния опускаются на него со всех сторон и охраняют его. При появлении ангелов Накир и Мункара у ног вперед выходит намаз, а когда они появляются со стороны головы, то натыкаются на пост. Появившись со стороны рук, они видят милостыню, а когда появляются со стороны тела, то хаджж и газават говорят: «Нет, он много выстрадал». После этого ангелы отвечают: «Будь счастлив и благословен!» Они милуют его, спускают райский ковер, расширяют могилу настолько, что не окинуть взором, и подвешивают светильники из рая, чтобы он пребывал в свете до дня воскрешения.

Житие Василия Нового и видения его ученика отрока Григория

В восточнохристианской традиции, в том числе в русской, начиная с древнейших времен — первого века крещения, — популярным было Житие Василия Нового, жившего в Византии в X веке, когда Русь, еще языческая, совершала походы на Константинополь — Царьград и только знакомилась с красотами церковного строительства и обряда.

В Константинополе святой был подвергнут несправедливым преследованиям, как во времена языческого Рима, но чудесно избавился от них. Григорий стал преданным учеником святого и составил его житие. Он, как и все близкие к святому, скорбел о кончине его прислужницы Феодоры, которая умерла, приняв иноческий чин. Григорий мечтал узнать об участи Феодоры в ином мире, и Василий обещал молить Господа о ниспослании Григорию этого знания.

И действительно, Григорию привиделся сон, в котором ангел позвал его и Василия посетить Феодору на том свете. Юноша отправился к наставнику, но тот уже ушел. Обеспокоенный Григорий пошел следом: путь его напоминал лабиринт, упирающийся в запертые ворота. Подойдя к воротам, через замочную скважину Григорий увидел служанку и узнал, что двор принадлежит самому Василию. Он попросил впустить его к наставнику, и с разрешения Феодоры служанка открыла ворота.

Григорий принялся расспрашивать Феодору о муках кончины, и та рассказала, как перед смертью множество злых духов в облике черных эфиопов окружило ее, угрожая похитить. Они принесли книги с перечнями ее грехов. Но вот умирающая увидела справа от одра двух ангелов в золотых одеждах, и злые духи стали отступать, упорно перечисляя при этом известные им грехи. Тут Смерть подошла к одру и дала Феодоре выпить некую чашу, а затем отсекла ей ножом голову, отделив душу от тела.

Ангелы приняли душу на руки и начали восхождение к небесам, душа же видела оставленное внизу тело, которое было подобно сброшенному одеянию. Злые же духи не отставали, продолжая называть прегрешения, но ангелы стали перечислять добрые дела покойной: накормленных голодных и напоенных жаждущих, утешенных пребывающих в темницах, больных, примиренных враждующих и т. д.

Тут явился святой Василий и вручил ангелам некий ковчежец, содержимым которого ангелы должны были искупать грехи Феодоры во время небесных мытарств. Духи злобы принялись громко сокрушаться — ведь их труды оказались напрасными. Святой же велел ангелам отвести Феодору в предуготовленную ему самому Господом обитель и дал им множество флаконов с ароматическими веществами.

Ангелы же с душой Феодоры поднялись до первого мытарста, где требовали ответа за празднословие и сквернословие, распевавшиеся при жизни дурные песни и непристойный смех. Ангелы оградили вверенную им душу от мук. Следующим было мытарство лжи. Злые духи указывали людей, которых оболгала Феодора, но получили откуп из ковчежца Василия. Из ковчежца получили и духи, наказывающие за клевету и осуждение. Также искуплены были грехи чревоугодия (нарушения поста) и пьянства. Тех, кто не совершал добрых дел и не может откупиться от духов злобы, отведут в темные места, где они будут ждать Страшного суда, так сказали ангелы.

Затем следовали мытарства праздности и воровства, но за это лишь немного нужно было дать отступного, ибо Феодора не была повинна в этом грехе. Не пришлось задержаться и у мытарства сребролюбия и скупости, равно как лихоимства, неправды, тщеславия и гордости. Пришлось приносить откуп за гнев, но у мытарства злопамятства злые духи напрасно искали обвинительных записей. Неповинна была Феодора и в грехах разбоя (рукоприкладства) и, конечно, чародеяния и призывания бесов: там обитали змеевидные бесы, вводящие людей в соблазн и склоняющие к разврату.

Ангелы поведали Феодоре, что она подвергается мытарствам с перечислением грехов, ибо не исповедалась чистосердечно перед смертью — благодаря исповеди исчезают письмена в бесовских книгах. Когда достигли мытарства блуда, бесы пытались клеветать на Феодору и ей пришлось долго оправдывать себя. Трудным оказалось и мытарство прелюбодеяния, ибо до прихода к Василию Феодора имела супруга и знала других мужчин, но мытарство содомских грехов они миновали быстро. Миновать эти мытарства душам сложнее всего, ибо редко кто удерживается при жизни от телесного соблазна.

Девятнадцатым по счету было мытарство идолослужения, в чем Феодора была неповинна, равно как и в последнем мытарстве жестокосердия.

Затем они подошли к вратам небесным, которые были как хрусталь, здания же за ними блистали как звезды. Небесные облака спустились на них, и они улицезрели престол Божий, о красоте которого Феодора поведать не могла — это было выше человеческих возможностей. Глас невидимого Бога повелел ангелам показать Феодоре праведных и грешников. Они отправились в прекрасные палаты, где были обители для апостолов, пророков и мучеников, святителей, преподобных и праведников, дошли и до жилища патриарха Авраама. Была там даже палата для христианских младенцев. Красоту тех мест невозможно было описать.

Настал черед увидеть страшные муки грешников, испускающих крики в преисподней, но о них Феодоре тяжело было вспоминать. На сороковой день она оказалась в жилище, уготованном в раю для Василия. То был дворец, украшенный золотом, где пировали избранные. Чудесные кушания менялись, но не исчезали, бесконечно пополняясь. И сам Василий оказался в чудесном чертоге и велел Феодоре показать Григорию райский сад с золотыми листьями, исполненный плодов. Но и тому саду далеко было до чудес, которые существовали в раю на Востоке, насаженном самим Господом. Григорий вернулся в чертог, но уже никого не было за трапезой, и он двинулся в обратный путь.

Очнувшись на ложе, Григорий отправился к Василию узнать, было ли то видение от Бога или от бесов. Святой и сам знал о видении отрока и о том, что тот видел Феодору, рассказал и о посещении уготованного ему чертога. Святой Василий велел Григорию записать увиденное.

Видение Страшного суда

Видения не оставили отрока. Однажды он размышлял о собственных грехах и о вере избранного народа Ветхого Завета, которому сам Господь возвестил десять заповедей. Увлеченный такой мыслью, он перечитал Ветхий Завет и решил посоветоваться об этом с духовным отцом. По дороге был ипподром, Григорий засмотрелся на традиционную для греков спортивную игру и лишь затем пришел к молчальной келье Василия и поклонился наставнику. Тот, как и после чудесного сна Григория, уже знал, в чем дело: к нему пришел «мудрстующий об иудеях», забредший к тому же на позорное зрелище конских бегов, — обе идеи внушены ему были дьяволом!

Наставник напомнил ученику, что «ветхий» иудейский закон отвергнут христианским мессией, что за грехи иудеи были рассеяны по странам и Новый Израиль — это христианский народ. Григорий вновь обратился в святому с просьбой о знамении, которое утвердило бы его в вере, и Василий велел надеяться на Божью помощь. Видение посетило Григория в ту же самую ночь.

Григорий увидел себя на прохладном поле, полном цветов, и прекрасный муж в светлой одежде велел ему следовать за ним. Они двинулись на восток и поднялись на облаке в страну светлую, чистую и прозрачную, откуда видны были все концы мира. Ангелы с огненными лицами славословили Троицу. Горевший там огонь устрашил отрока, но он убедился, что то был не испепеляющий пламень, а горний свет жертвенника Господня, над которым парили ангелы. После этого им пришлось подняться на высочайшую гору, и к востоку Григорий увидел небесный Иерусалим, построенный из двенадцати драгоценных камней; он сиял золотом, и в него вели двенадцать ворот. Ангел поведал, что град сей по Вознесении был построен Христом для последователей Его.

Над градом высился чудесный холм, на котором был воздвигнут сияющий крест, и ангел, сияющий как молния, спустил с небес престол, ожидающий Царя Небесного. Четыре ангела спустились туда с горящими чудесным пламенем свечами и воспели славу Господу. И еще один ангел возвестил, что здесь будут Суд и Воскресение из мертвых и каждый получит возмездие. Огненный столп спустился с неба и рассеялся по всем концам земли, а глас, подобный грому, разнесся над всеми костями человеческими: он возвестил, что явит себя созидательная сила Господня. Так собрались они — кость к кости и сустав к суставу. Явился и ангел с огненным свитком в руках: в нем Сатане объявлялось о конце его власти. Ангел повлек Сатану к краю земли, где его с воинством ожидало сожжение.

Затем Григорий увидел полки Сил Небесных, которые истребляли тех, что поклонились антихристу, и другое воинство, которое ожидало пришествия Господня. Тут появились двенадцать ангелов с золотыми трубами, на звук которых открылись гробы, и мертвецы от начала времен вышли из них. Ангелы явились в бесчисленном множестве, они вели души, чтобы соединить их с телами. На третий трубный звук все мертвые ожили и стали по родам и народам, супруг с супругой. Среди них особым сиянием выделялись пророки, апостолы, мученики — они были с надписями на венцах и с книгами в руках. Надписи были на челах у всех, кто был наделен добродетелями: нищие духом, смиренные сердцем, милостивые и добрые. На других были записаны пороки: злоба, нечистота, лукавство и прочие. Лица их были мрачны и цветом подобны земле или черны, как у Сатаны; тела покрывали смердящие струпья. Они горевали, ожидая безжалостного приговора.

Язычники самонадеянно ждали, что их боги помогут им. Иудеи же, ожидая благодеяний от Бога Моисеева закона, беспокоились, ибо не видели среди судимых Того, кого распяли они. Когда же ангелы принесли сияющий крест, иудеи, язычники и еретики отчаялись.

Но вот явился Судия и грянул гром, после которого праведники начиная с Адама, сияя радостью, приблизились к престолу. Воздух исполнился Силами Небесными, окружающими парящий Божий престол. Земля же была наполнена людьми. Мистическая колесница Божия спутилась с неба, и херувимы восславили Иисуса Христа, что повергло в ужас иудеев и мусульман — они не ждали пришествия Его.

При громном звуке трубы появилось белейшее облако и в нем — Судия. Под его взглядом явились новое небо с новым незаходящим светилом и новая земля. Морские воды обратились в огонь, поднявшийся до небес. Ангелы низвергли нечестивых в пламя, кроме тех иудеев, что верили в промысел Божий и не поклонялись идолам. Когда Господь воззрел на восток, ангелы отделили праведных от грешных, поставив праведников по правую сторону престола. Новая земля под взглядом Господа украсилась садами, реки потекли молоком и медом: то была земля для кротких, которые должны были ее унаследовать; по словам Евангелия, Царство Небесное было бесконечно прекрасней. Судия же поднялся с престола и направился в рай Эдемский с избранными, повелев отвегнутым идти следом и смотреть, чего они лишились за грехи свои.

Первой среди избранных была Богородица, перед которой Божественный Сын склонил голову, за ней следовали Иоанн Предтеча и двенадцать апостолов, семьдесят учеников Христовых. Иудеи же тем временем искали Моисея и не видели его — ведь он стоял с пророками по правую сторону престола. Далее за праведными следовали мученики за веру, исповедники, благовестники, святители, воздержники и постники, иноки, праведники, Авраам, Исаак и Иаков с двенадцатью патриархами, за ними пророки и судьи Ветхого Завета, Адам, Авель, Енох, Сиф — первые, послужившие Богу, юродивые Христа ради, нищие духом и плачущие в молитвах и прочие, включая девственников и непорочных жен.

Грешники же стояли особо, разделенные на племена и народы, на приверженцев разных ересей; ангелы Божии низвергали их в огненное море. Та же участь была уготована тем, кто отрекся от Христа во время гонений, разбойникам и убийцам, чьи руки были обагрены кровью, ворам и клятвопреступникам, гневливым и злопамятным, творившим несправедливость и прелюбодеям, монахам, пренебрегавшим своим долгом. Младенцы, которые не приняли крещения по вине родителей, нашли спокойный приют на западе, но не могли созерцать райского блаженства.

Когда дошел черед до иудеев, Судия позвал Моисея, чтобы тот нашел невиновных среди тех, кто обрек на смерть мессию. Но Моисей обличает евреев, не признавших Христа и оставляет их испытывать вечную муку. Затем последовали мучители и мстители — преследователи христиан, из коих худшим мукам подвергся римский император Диоклетиан.

Господь же одарил верных Своих чудесными дарами и со спасенными последовал в Эдемский рай, из которого изгнан был Адам в начале времен. Григорию же сам Господь заповедал записать свое видение, но тот же не сразу смог прийти в себя, ибо думал, что уже началась жизнь нетленная.

Мытарства в универсаме

Многочисленные видения того света были записаны фольклористами и зафиксированы священнослужителями в России. Одного такого видения в 1920-е годы сподобилась монахиня Таисия (еще до пострига) во время тяжелой болезни.

В жару она увидела своего духовника отца Стефана. Ей показалось, что он взял из нее душу, и они оба очутились как бы в недрах земли. Они шли по берегу черного ручья, и Таисия задумалась о том, что это за поток. Но тут она услышала мысль отца Стефана: то было мытарство за осуждение ближнего. Спутники не говорили во время видения, но общались мысленно. Это знание скоро пригодилось Таисии: она увидела на дне ручья знакомую, которая была еще жива! Таисия принялась молиться за заблудшую душу и вдруг увидела, как та вышла сухой из ручья.

Это видение отличается от книжных рассказов, где упоминаются, как правило, персонажи, известные из Библии и священной истории: появление в видениях современников визионеров (и даже предметов советского быта) напоминает уже «Божественную комедию».

Дальнейший путь преградили весы: на их правую чашу падали добрые дела, совершенные Таисией, а на левую чашу сыпались пустые орешки: они воплощали тщеславие, обесценивающее добродетели. Орешков было много, и левая чаша стала перевешивать, но на правую вдруг упал кусок пирога или торта — возможно, это было воплощение чьих-то молитв. Весы исчезли, но, как только путь стал свободен, возникло другое препятствие: целая гора пустых бутылок — они воплощали гордыню Таисии. После смерти ей пришлось бы много потрудиться, чтобы раскупорить эти бутылки, прежде чем двинуться дальше. Отец Стефан взмахнул чем-то вроде большого штопора, и бутылки исчезли.

Затем визионеры поднялись как бы в магазин готового платья, и Таисия увидела среди одежды свою душу, распяленную на вешалке. Это было воплощение суетных желаний Таисии. Еще дальше был огороженный угол какого-то помещения, где стояли уроды, облитые нечистотами. Это были матерщинники и променявшие слово Божие на скабрезные анекдоты. Уроды заговорили своими нечистыми голосами: «Наша! Наша!» Таисия вспомнила, как еще в школе с подружкой записывала в тетрадь какие-то глупые истории. Далее сквозь витрины виднелись горы кондитерских изделий, воплощавшие любовь к сластям — гортанобесие. После смерти Таисия должна была бы съесть все эти некогда вожделенные сласти. Затем следовали высокие залы с готическими сводами, напоминающие храмы, — это были пустые мечты Таисии.

И вдруг в дивном архиерейском одеянии из роз перед ними предстал Николай Чудотворец. Таисия пала ниц, но увидела, как чудотворец поцеловал ее спутника. Она поняла, почему грешнику нет места в раю — для него непосильна близость к святыне.

Спутники добрались до храма, и фигура Божьей Матери пояилась в потоке света, лившегося из окна. Но вдруг из темной глубины появилось чудовище со свиными ногами и губами поперек всего живота и двинулось к Таисии. Та в ужасе узнала свою душу, забывшую облик Божий. Стефан отстранил чудовище со словами, что Таисия еще не умерла и может покаяться.

Больная очнулась в жару и отчаянии, предчувствуя смерть и погибель, но молитва спасла ее, жар спал, и Таисия поведала людям о своем видении.

Обмирания в фольклоре

Немало текстов обмираний было собрано в фольклорных экспедициях в Полесье. Польский исследователь К. Мошинский [27] записал в 1914 году рассказ Агаты Сугреевой, которая тяжело болела и обмирала.

Агата Сугреева вспоминает:

Когда я лежала, ко мне пришел человек и сказал:

«Пойдем со мной!» — «А как же я вернусь назад?» — «Коли Бог даст, то вернешься!»

Я схватилась за мужа, чтобы он меня удержал, но ни он, ни дети не пожалели меня. Тот человек подвел меня к порогу, я оглянулась на пороге и, как вышла в сенцы, так и загорелась вся, как загорается бумага. И поднялась вверх, а потом опустилась и стала на снегу. И снова тот человек стоял рядом, а затем повел меня на восход солнца (то есть на восток). Нет ни лесу, ни хат, ни изгороди, только белый свет и снег, снег, снег. Как иду, так и падаю за провожатым. Привел он меня к высокой горе и говорит: «Лезь за мной!» — и сам быстро пошел вверх. Я лезла, лезла на ту гору, но не поспевала за ним и даже башмаки сбросила…

Слезли мы с той горы на зеленую травку. Там шеренгами стояли солдаты, я прошла сквозь двойной строй и попала в темный лес — одна земля, а неба не видно. Перешла его, вышла на широкую дорогу. Иду я, и идут большие души. Поздоровались, и они сказали, кто за какой грех [терпит наказание]. Затем шли средние души и сказали то же самое. Дальше идут маленькие, с локоть, и летят — как комарики (утром родились — вечером померли), и тоже говорят, «что за что грех».

Подошла я к большому дому. Вышел старый дед, я думала — мой отец, хотела за руку его взять, а потом поняла, что не он. Тогда подошли мужчины и начали танцевать вокруг меня. Я отвернулась от них, но тут стали танцевать вокруг простоволосые женщины, и волосы у них разлетались. Вдруг слышу: «Сакарека!» (а Сакарека — женщина у нас была, что в тот год умерла, а жила она все с чужими мужьями, а не со своим). И думаю: «Что ж ты тут делаешь?» А посредине дома стоит большая кадка, а над кадкой колесо, и распята эта Сакарека на колесе руками и ногами. Колесо крутится, окунается в смолу и пищит: «Сакарека!..» Это был ад. Смотрю, какая-то женщина стоит надо рвом, и смола течет с нее в этот ров; она уже совсем падает в этот ров, одна голова осталась. А дальше — огненное озеро и посередине человек, что пчел драл; два улья висят и по ушам его бьют. Прошла я это огненное озеро, иду уже вдоль песчаного моря, а там души выныривают из песка и говорят: «Господи, слава тебе!»

Наконец, я подошла к воротам, прилегла у ворот, и тут вошла Смерть: два зуба наверху, два внизу и платок над щеками без мяса. Я стала умолять и просить, и Смерть отошла, а я встала тогда и пошла дальше по дорожкам через ад. Видела молодок, не сохранивших верность в браке, увидела парня, на которого падала кладка снопов, а он стоял и поддерживал ее. Были тут и другие души, у которых не могла узнать, за что они наказаны, так как они не отвечали. Были две молодки, которые давали друг другу свое молоко, выливая его в бездонную бочку. Были и женщины, таскающие камни. Наконец, кто-то показал мне дорогу домой, и я вернулась на этот свет.

На третий год Агате приснилось, что она нашла те башмаки, которые оставила под горой.

«Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу…»

Так начинает «Божественную комедию» Данте. Вход на тот свет традиционен, как и в русской сказке, где путь в тридевятое царство ведет через опушку леса, на которой избушка Бабы-яги. Но помощником визионера Данте в этом лесу становится не мифологический персонаж, а великий римский поэт Вергилий. Читатель понимает, что эта фигура выбрана не случайно: в шестой песни «Энеиды» Вергилий повествует о сошествии своего героя Энея в преисподнюю. Подобно ангелу-хранителю христианских видений, Вергилий призван отвечать на вопросы оказавшегося в ином мире Данте: ведь он знает многих героев Античности, оказавшихся в Дантовом аду.

Творчество Данте относится к эпохе Возрождения, когда герои Античности переставали казаться воплощением идеалов язычества. Но вот знаменитый гомеровский хитрец Одиссей (Улисс), сам спускавшийся к вратам преисподней, очутился в Дантовом аду. Он оказался, как и его друг Диомед, среди «лукавых советчиков»: Троянский конь сослужил ему плохую службу в Дантовой картине мира (ведь благодаря этой хитрости была разорена Троя, родина Энея). Кроме того, возвращение к дому и радости семейной жизни, по признанию Улисса, «не возмогли смирить мой голод знойный, изведать мира дальний кругозор». В новом странствии за Геркулесовы столпы Улисс увидел высочайшую гору посреди океана (вспомним путешествие святого Брендана), которую Данте считал местом чистилища; там Улисс и сгинул в морской пучине, оказавшись в восьмом круге Дантова ада.

Основа поэтического повествования Данте уже не просто мифология, а аллегория, метафора: темный лес — это не только вход в иной мир, но и лес греха и заблуждений. Над лесом видится освещенный солнцем холм, воплощающий добродетель, путь к нему преграждают три зверя, но это уже не спутники Гекаты, как в «Энеиде». Рысь — это аллегория сладострастия, лев — воплощение гордости (смертный грех в христианских представлениях), а волчица — корыстолюбие. Вергилий, которого Данте встречает на дороге, свидетельствует, что поэту не обойти волчицу: ему следует через адскую бездну вернуться к горе благодати к райским «вратам Петровым». Туда ведет его Вергилий, и Данте преодолевает страх перед сошествием в преисподнюю. Вергилия просит стать покровителем-проводником Беатриче, пребывающая в раю возлюбленная Данте, и это вдохновляет поэта.

Ад был создан, по христианским представлениям, Троицей (высшей силой, полнотой всезнанья и первою любовью) в начале времен как место для за-ключения Люцифера и восставших ангелов. Данте читает надпись на его вратах, а в преддверии видит страждущие от укусов гадов обнаженные души тех, кто не видел разницы между добром и злом, Богом и Сатаной. Среди них оказались и те ангелы, которые не примкнули во время восстания Люцифера ни к Богу, ни к дьяволу. Они недостойны даже глубин ада, и не следуют с толпами душ, что оказываются гонимыми к берегу мрачного Ахерона.

Данте включает реки античной преисподней в картину своего христианского загробного мира. Есть здесь и перевозчик — Харон, не желающий пускать живого поэта на свой челн. Однако Вергилий напоминает ему о высших силах, и злобный демон преисподней перевозит Данте. Харон у Данте — бес, реки же преисподней стекают в адскую воронку-пропасть.

Ахерон, опоясывая первый круг ада, стекает ниже, образуя Стикс, который превращается в Стигийские болота. Эти болота окружают стены Дита (этим латинским именем бога Аида Данте именует Люцифера), воздвигнутые вокруг нижних пропастей ада. В болоте терпят мучения души гневных. Далее адские потоки превращаются в жгучий Флегетон, кипящий кровью; в него погружены виновные в насилиях над ближними. Флегетон течет через лес самоубийц и пустыню, где души терзает огненный дождь. Ниспадая водопадом в центр земли, поток превращается в ледяное озеро Коцит. Река забвения Лета оказывается у Данте в раю, ибо она смывает воспоминания о грехах.

Здесь Данте следует Вергилию, у которого Лета — река забвения в Элисиуме.

В страшном челне Данте впадает в забытье и приходит в себя уже на другом берегу — в лимбе. Эта область, окаймляющая адскую пропасть, предназначена для ветхозаветных праведников и некрещеных младенцев, что умерли безгрешными. Вергилий вспоминает, как при нем в лимб сошел мессия с победной хоругвью и вывел прародителя Адама, Авеля, Ноя и Моисея, Давида, Авраама с Иаковом, Рахиль и множество праведников.

Но Данте помещает в лимб и язычников: то были поэты: Гомер, «превысший из певцов всех стран», Гораций, Овидий, Лукан; эпические и исторические герои: Электра, Гектор, Эней и Цезарь, «друг сражений». Грядущая эпоха гуманизма допустила в лимб и мусульманина: Данте увидел на светлых полях лимба султана Саладина, рыцарское благородство которого было прославлено в легендах крестоносцев. Наконец, вокруг Аристотеля Данте увидел сидящих мудрецов — ближе всех Сократа (его мечта о встрече с мудрецами на том свете сбылась в «Божественной комедии»), затем Платона, Демокрита и прочих, включая мусульманских ученых Авиценну и Аверроэса (Ибн Рушда), благодаря трудам которого средневековая Европа познакомилась с наследием Аристотеля.

А. И. Солженицын в романе «В круге первом» не случайно использует этот локус Дантова ада для обозначения «шарашки». «Спецы», которые там сидят, необходимы властям и поэтому удерживаются ими на краю пропасти ГУЛАГа.

Во втором круге у Данте пребывает Минос, но не как верховный судья античного Аида, а как бес, назначающий наказание заблудшим душам. Он обвивает их своим хвостом на столько ступеней адской пропасти, на сколько они грешны. Вокруг адский вихрь кружит сонмы душ, которые поддались зову плотской любви. Возглавляет сонм терзаемых черным вихрем древняя царица Семирамида; здесь же Клеопатра и Елена, виновница Троянской войны, ее возлюбленный Парис и даже Ахилл. Там же оказываются и герои средневековых рыцарских романов, в том числе Тристан. Из сонма мчащихся душ Данте выделяет две сплетенных в вихре души современников — Франчески да Римини и ее возлюбленного, убитых ревнивцем-мужем. На вопрос Данте, что подвигло их на запретную любовь, Франческа поведала о прочитанном ими рыцарском романе, в котором рассказывается как Ланселот воспылал страстью к королеве Женьевре, что и вдохновило их на то, чтобы отдаться своим чувствам. Поэт же, свидетель воздействия литературных образцов, сам лишается чувств, потрясенный рассказом и загробной судьбой лю-бовников.

Но путь его ведет в третий круг, к новым мучениям, причиняемым ледяным дождем и треглавым Цербером, три пасти которого терзали здесь чревоугодников. Данте удалось избежать этой участи — Вергилий швырнул в пасти Цербера горсти земли. Поэт видит среди страждущих душ Чакко — знаменитого чревоугодника, прославленного в одной из новелл «Декамерона». Как и другие визионеры начиная с Одиссея Данте вопрошает мертвого о грядущей судьбе живых, и Чакко рассказывает о будущих судьбах Флоренции, раздираемой распрями. Узнает Данте и о загробной участи знаменитых флорентийцев, которые оказываются в нижних кругах ада. Он вопрошает у Вергилия о том, что будет с душами после Страшного суда, и Вергилий отвечает, опираясь на известную ему «науку» — учение Аристотеля: мучения и блаженство достигают совершенства, когда после Страшного суда души соединятся с телами.

Ученые рассуждения прервал рев Плутоса из круга четвертого; он был естественно превращен Данте в беса, как и прочие персонажи языческой — античной — мифологии. Толпы скупцов и расточителей сталкивались здесь в бесконечном хороводе, терзая друг друга. Среди них Данте видел не одного кардинала и даже папу и множество клириков, отмеченных тонзурой.

Затем путники достигают Стигийского болота в круге пятом, и огни с башни города Дита сигнализируют о прибытии новых душ. Перевозчиком здесь оказывается Флегий, дочь которого, по античному мифу, соблазнил Аполлон: в ярости Флегий сжег святилище бога в Дельфах, и поэтому в Дантовом аду он стал перевозчиком через болото, в котором испытывали муки гневливые люди. Челн перерезает топь, наполненную душами, и, когда флорентийский недруг Данте, рыцарь Ардженти, попытался выбраться на поверхность, прочие души набросились на него, погружая в топь.

Над городом Дита, стены которого окружали нижний ад, отблески негасимого пламени озаряли мечети: в эпоху, следующую за Крестовыми походами, адский город рисовался как иноверный — мусульманский. Здесь подобные огню падшие ангелы проявили коварство, потребовав, чтобы мертвый провожатый оставил живого и отдался в их власть. Данте ужаснулся, но Вергилий, поминая сошествие Христа во ад, велел отпереть железные врата града преисподней. Тут три фурии взмыли над башнями адского города, преграждая вход и призывая Медузу, чтобы от ее взгляда окаменел живой, проникший в адские пределы. Но Вергилий успел отвратить Данте от страшного взора, закрыв ему глаза. И здесь ангел, посланник небес, ступая по Стигийскому болоту как по суше, напомнил «проклятому роду», кто властен открыть врата ада. При этом Данте вкладывает в уста ангела античный миф о пленении Гераклом Цербера, морда которого до сих пор носит следы от Геракловой цепи.

Врата ада открываются, и Данте со своим проводником оказываются на кладбище с множеством раскаленных гробниц. В этих гробницах пребывают ересиархи и их последователи, начиная с последователей Эпикура, который отрицал бессмертие души. В отверстых раскаленных гробницах Данте видит Фаринату, политического врага своего рода, и Кавальканте, ближайшего друга, разделявшего эпикурейские убеждения. Им известно грядущее, но души не знают, что ныне происходит на земле и живы ли их близкие. Кавальканте не знает, жив ли его сын, но знает, что германский император Фридрих II, непримиримый враг папы, отлученный от Церкви, находится в том же круге ада.

Будущее самого Данте может предсказать лишь его возлюбленная Беатриче, пребывающая в раю.

Умершая за десять лет до сошествия во ад Данте (оно датируется 1300-м годом), Беатриче была у Данте образцом платонической и куртуазной любви.

Далее тропа вела к пропасти, откуда, из трех нижних кругов ада, доносился едкий смрад. В этих кругах каралась злоба, использующая насилие, и обман. Три концентрических пояса предназначены в седьмом круге для насильников: убийц и грабителей ближних, самоубийц и расточителей своего достояния.

В Средние века считалось, что именно алчность и расточительность ведут к гибели мира, ибо человек не собственник имущества, которого не сотворил, а лишь держатель (такова феодальная мораль) доставшегося ему от Творца. Поэтому даже смертный грех гордыни не столь пагубен, как мотовство.

Рядом были те, кто осмеливался богохульствовать, и содомиты, насилующие естественную природу. Спускаясь ниже, спутники миновали Минотавра, но на другом берегу кровавого Флегетона их ждали кентарвы, натягивающие свои луки, — они поражали стрелами тех насильников, что пытались всплыть на поверхность кровавых волн. В кипящую кровь по брови были погружены тираны, среди которых были Александр Македонский, Дионисий — знаменитый тиран Сиракуз (IV в. до н. э.), предводитель гуннов Аттила, итальянские синьоры — современники Данте. У Данте в день Страшного суда самоубийцы не воссоединятся с телами, от которых отказались, покончив с собой.

Ростовщики с кошмами, повешенными на грудь, мучились в раскаленных гробницах. Античный великан Герион, превращенный фантазией эпохи Возрождения в летающее чудовище, дракона с хвостом скорпиона, разящим обманщиков в круге восьмом, должен перенести героев дальше в глубины ада. Там десять концентрических рвов или щелей предназначены были для мучений: в первом — обманщики, которые провели даже тех, кто им не доверял, шли по кругу, гонимые ударами бесовского бича. Среди обольстителей достойно переносил муки, не роняя слез, вождь аргонавтов Ясон, покинувший Медею. В следующем же рву пребывали святокупцы, среди которых был Симон, волхв, который за золото хотел приобрести у апостолов дар приобщения Святому духу. Симонии (продаже церковных должностей и духовного сана) подвержены и папы, каковых Данте видит во рву; один из них, ввергнутый в ров вниз головой, ждет, когда следующий (Бонифаций VIII, ненавидимый Данте) придет ему на смену, и предвидит грядущую череду сменщиков. В следующем рву помещены прорицатели, вещуны и ворожеи, гадающие о будущем. Далее следуют мздоимцы, лицемеры, воры, лукавые советчики, среди которых уже упоминавшиеся Улисс и Диомед.

Зачинщики раздора были в девятом рву, тела их рассечены, так что видны внутренности. Среди них оказался Магомет — пророк Мохаммед, которого Данте считал виновником раскола в религиозном мире, почитающем Библию. В том же рву находились фальшивомонетчики, поддельщики металлов и, те, кто выдавал себя за других. Здесь же лежали вплотную жена Потифара, оклеветавшая библейского Иосифа, и троянец Синон, посоветовавший втащить в Трою деревянного коня.

Мощный трубный звук потряс Данте, и он обратился к той стороне, откуда он донесся: там возвышалось нечто вроде башен. На вопрос, что это за город, Вергилий ответил, что это гиганты, низвергнутые Зевсом в Тартар, по пояс стоящие в бездне — глубоком колодце, но и она не могла сокрыть тел первобытных исполинов. Здесь оказался и библейский строитель вавилонской башни Немврод. Ему принадлежал охотничий рог, издававший трубные звуки. Здесь был и гигантский змей Тифон, восставший на Зевса.

Антей, не принимавший участия в битве с олимпийцами и поэтому не прикованный к колодцу, должен спустить Данте и Вергилия на дно преисподней, в девятый круг — ледяной Коцит. Голоса закованных в лед просили путников ступать острожнее — ведь они идут прямо по головам грешников. Предатели всех времен и народов были помещены в преисподний лед. Ледяное дно колодца разделено на четыре пояса: первый — Каина, названный так по имени библейского братоубийцы, в нем мучились предатели и убийцы родных. Второй пояс — Антенора (предателя троянцев), там терпят казнь предатели родины и единомышленников. Те и другие вмерзли в лед по шею. Данте зашиб ногой висок одному из них — то был Бокка дельи Абати: в бою он отрубил руку знаменосцу флорентийцев, на стороне которых сражался, и замешательство, вызванное падением знамени, привело к поражению Флоренции. Там же был Ганеллон, предавший Роланда. В третьем поясе — Толомея — находились предатели друзей и сотрапезников, навзничь вмерзшие в лед. Само название пояса возводится к имени Птолемея, греческого наместника в Иерихоне, который заманил на пир соперников и убил их. В четвертом поясе — Джудекки, названном так по имени апостола Иуды, который предал Христа, — претерпевали муки предатели благодетелей, вмерзшие в глубины льда.

В центре был вмерзший по грудь Люцифер, низвергнутый с небес в самый центр земли. Его три пасти терзали трех грешников: Иуду, предавшего божество, Брута и Кассия — убийц Цезаря, воплощавшего земное управление, — которые воплощали у Данте три вида самого страшного предательства.

Обвив шею Люцифера руками, по его шерсти Вергилий и Данте добираются до южного полушария, так что Данте садится на край пропасти, в которой торчат ноги Люцифера. Земля, потрясенная падением Люцифера, образовала гору чистилища там, где он вонзился в центр планеты.

Один из самых проникновенных знатоков средневековой культуры писал: «У Данте мрачные и жестокие картины ада сопричастны прекрасному… бьющий крылами Люцифер захватыват нас своим величием». Он цитирует и «непоэтичного монаха» Дионисия Картузианца, чье описание адских мук должно ужаснуть грешника: «Вообразим, что перед глазами нашими — жаром пышущая раскаленная печь, и в ней человек нагой, и от таковой муки он никогда не будет избавлен. Не сочтем ли мы и мучения его, и даже одно только зрелище их невыносимыми? Сколь жалким покажется нам сей несчастный! Так помыслим же, как, попавши в печь, метался он туда и сюда, каково ему было выть и вопить, каково жить, как сжимал его страх, какая боль пронзала его, доколе не понял он, что невыносимой сей казни не будет конца!» [29]

Латинскому монаху вторит инокиня Феодора из Жития Василия Нового: молитвы святого сделали ее смерть легкой. Ибо «трудно описать болезнь телесную и те мучения и страдания, которые переносит умирающий»: «если бы кто нагим бросился в пламя и там начал мало-помалу гореть и разрушаться от огня…»

В полной тьме, по ручью, который образуют воды Леты, стекающей с горы чистилища, начинают подниматься вверх Данте со своим спутником.

«И я второе царство воспою, где души обретают очищенье…»

Гора чистилища расположена посреди океана в южном полушарии. Береговая полоса образует предчистилище, выше семью уступами располагаются семь кругов, где обретаются души, ожидающие спасения. На плоской вершине Данте помещает пустынный лес — это покинутый после грехопадения земной рай. На берегу обретаются те, кто умер под отлучением от Церкви, но успел раскаяться перед смертью; они принуждены ждать доступа в чистилище в течение времени, которое в тридцать раз превышает время, проведенное под отлучением. На первом уступе пребывают нерадивые — те, что медлили с покаянием до самой смерти. На втором — нерадивые, что умерли насильственной смертью. Их толпа, заметив живого, бросилась к Данте в надежде, что он сможет передать весть об их судьбе на землю и молитвы живых облегчат их участь. Далее, вплоть да врат чистилища, простиралась долина земных властителей; своей судьбы здесь ожидали средневековые синьоры. У врат был страж с сияющим ликом и мечом, но упоминание райской девы, приведшей Данте к вратам, заставило стража отомкнуть двери чудесными ключами, и из-за врат послышалось пение гимна: «Тебя, Бога, хвалим!»

За порогом в круге первом чистилища пребывали гордецы, в круге втором — завистники, в круге третьем — гневные, в круге четвертом — унылые, за ними — скупцы и расточители, в круге шестом — чревоугодники, и наконец, в седьмом — сладострастники.

Грехи кругов чистилища повторяют грехи адских кругов, но обретающиеся в чистилище успели покаяться.

От чистилища начиналось восхождение к земному раю. То был «Господень лес, тенистый и живой», в противоположность сумрачному лесу у входа в преисподнюю. В Божьем лесу путники встречают деву, которая, подобно Персефоне — Прозерпине (отмечает знающий античные сюжеты Данте), собирает цветы. Ее имя Мательда. Напевая, она радуется красоте земного рая. Но навстречу путникам уже следует колесница солнца, воплощающая торжествующую Церковь, которая встречает избавившихся от грехов в земном раю мистической процессией. Наконец, появляется сама Беатриче. Данте достигает Леты, способной смыть «память о годах печали», а затем и древа познания добра и зла. За Беатриче Данте следует в рай небесный, а Вергилий покидает спутника. Беатриче велит поэту рассказать людям об увиденном, он черпает силы из райского источника живой воды — Эвнои и требует помощи не только муз, но и самого Аполлона.

Аполлон, считавшийся бесом в христианском Средневековье, становится богом поэзии в эпоху Возрождения.

«Из тлена в свет небесной славы, в мир вечности из времени вступив…»

Сквозь солнечное сияние — сферу огня — поэт подымается на первое небо, небо Луны. Данте оказывается наделен способностью вслед за Беатриче проникнуть внутрь светила, постигая его суть. По словам Беатриче, небесные сферы приводятся во вращение ангелами, воплощениями небесного разума. В низшей и самой медленной — лунной — сфере пребывали те, кто не грешил, но и не исполнял земных обетов. Беатриче вспоминает известного Данте Платона, который верил в воздействие звезд на посмертные судьбы людей, но он прав лишь отчасти, признает райская дева. Тем временем спутники вознеслись ко второму небу Меркурия, где были добродетельные честолюбцы… На третьем небе — небе Венеры — пребывали души тех, кто предавался плотской любви, но вернулся к духовным ценностям, среди них иерихонская блудница Раав, которая, согласно Библии, помогла Иисусу Навину взять Иерихон.

Четвертое небо — Солнце — стало приютом мудрецов, где первый сонм возглавлял Фома Аквинский. С ним пребывали Дионисий Ареопагит, Боэций и другие. Ко второму «хороводу» принадлежали святые: Доминик, Франциск Ассизский, Иоанн Златоуст, Иоахим Флорский и другие праведники, — достигавшие мистического откровения. На пятом небе — Марса — воители за веру, исторические короли, предводители Крестовых походов начиная с Готфрида Бульонского и библейские военачальники Иисус Навин и Иуда Маккавей. Здесь же оказывается и Карл Великий, видимо, уже искупивший свои грехи, с верным Роландом. На шестом небе — Юпитера — пребывали справедливые: святой царь Давид и император Константин Великий, сделавший христианство государственной религией Римской империи, и другие праведные правители. Седьмое небо — Сатурна — было предназначено для созерцателей, среди них святой Бенедикт, основатель ордена бенедиктинцев, отшельник Макарий Александрийский. На восьмом звездном небе хоры торжествующих хвалят Господа. Сам апостол Петр озаряет чудесным пламенем Беатриче. Данте, блеснув ученостью, вступил в диспут о вере со святым Петром и сподобился «апостольского огня» — общения со святым, которому вручены были ключи от рая.

В Древней Греции орфики (они разработали концепцию метемпсихоза) и пифагорейцы учили, что праведные, завершив круг рождений, живут на луне или превращаются в звезды. В эпоху Возрождения эти мифы орфизма обрели вторую жизнь.

На девятом — кристальном — небе, перводвигателе небесных сфер, три концентрических сонма ангелов окружали божество, которое сошлось в мистической точке несказанного света. Наконец, Данте достигает Эмпирея — десятого, невещественного неба, обитель божества, ангелов и блаженных душ. Сияющая река преображается здесь в кругообразное озеро, берега которого подобны ступеням амфитеатра. Этих «ступеней» тысячи, они образуют нечто вроде розы, где восседают блаженные души, кажущиеся белыми райскими цветами, ангелы же летают в виде искр. Туда на свое место возвращается Беатриче, выполнившая свою миссию, себе на смену она присылает Бернарда Клервосского, мистика и богослова, которого Данте видит в Эмпирее.

Появление именно этого знаменитого мистика вместо Беатриче не случайно: Бернард воспевал любовь к Премудрости Божией, которую для Данте воплощала Беатриче.

Бернард объясняет поэту увиденное внутри мистической «розы»: у ног Девы Марии, на втором сверху ряду, пребывет праматерь Ева, чей грех призван был искупить рожденный Марией Спаситель. Ниже сидят праведные жены Ветхого Завета: Рахиль, Сарра, Руфь. Напротив Марии — Иоанн Предтеча, библейские соперники близнецы Исав и Иаков объединены в Эмпирее. Слева от Марии восседают Адам и Моисей, справа — апостол Петр и Иоанн Богослов.

Данте приоткрылась и тайна Триединого Божества в виде трех радужных окружий. Небесный свет заставляет визионера достичь такого напряжения, что дух его изнемогает. Но любовь вдохновляет его волю — миру явлена «Божественная поэзия».

Для создания грандиозной картины загробного мира Данте использовал традиционные источники: апокрифические Евангелие Николима, Откровение Павла, Книгу Исайи и другие. Русскому читателю «Божественная комедия» доступна благодаря прекрасному переводу М. Лозинского; ему же принадлежат и краткие комментарии, использованные в этой книге. Пространные комментарии потребовали бы энциклопедии, ибо целый мир, включая античную эпоху, оказался вписанным в эти три книги.

Не абстрактные грехи, как в бесчисленных видениях того света, описаны в «Комедии»: Данте не скрывает своих политических пристрастий, его друзья и враги становятся участниками сюжета. «Божественная комедия» указывает людям путь от греховного состояния к блаженству, поэтому Данте и дал своему произведению такое название, ведь там все кончается хорошо.

В аду Данте, ужасаясь увиденным мукам, не сочувствует своим политическим противникам: одного предателя он треплет за волосы, другому клянется очистить глаза ото льда преисподней, но не выполняет обещания.

Можно обнаружить общие тенденции, если сравнивать смутные и нерасчлененные картины преисподней в первобытности (например, шеол в древней библейской традиции) и дифференцированный по иерархии мук и наслаждений загробный мир в более позднее время: ад сохранял мрак преисподней (ведь адский огонь не давал света), зато райский пламень веры был настолько ярок, что глаз смертного не мог выносить божественного сияния. В то же время описания рая даже у Данте оказываются не столь яркими и конкретными, сколь описания адских мук: райское блаженство не поддавалось описанию — картины рая были «апофатическими».

Хитрец на том свете

Тема видений загробного мира не раз встречалась в литературе от Средних веков до современности.

В XIII веке был составлен сборник «Римских деяний», латинских новелл, оказавших колоссальное влияние на развитие европейской прозы, в том числе ренессансной (Бокаччо). Частично «Римские деяния» были переведены на русский язык еще в XVII веке.

Одна из новелл повествовала о двух горожанах и поселянине, отправлявшихся в Мекку (значит, речь шла о мусульманах, совершавших паломничество — хадж). В пути у них закончились запасы еды, осталась лишь горстка муки. Горожане решили провести прожорливого сельского жителя и договорились о том, что испеченый из оставшейся муки хлеб достанется тому, кто увидит самый чудесный сон. Перед сном они поставили хлеб печься на медленный огонь, но поселянин разгадал хитрость своих спутников и съел хлеб, не дожидаясь, когда он допечется.

Но вот один из горожан проснулся с криком, якобы увидев необычный сон: два ангела открыли перед ним небесные врата и подвели к престолу Божьему. Товарищ его для виду подивился чудесному сну, но и сам рассказал о том, как под ним и явившимися двумя ангелами разверзлась земля, и они очутились в преисподней. Сытый поселянин притворился спящим, пока спутники не принялись его будить. «Как, вы уже вернулись?» — прикинулся изумленным хитрец. Два других пройдохи выразили недоумение, спросив, куда они могли уйти. Тут хитрый поселянин и пересказал их сны: он и сам видел, как один из них отправился на небо, а другой в преисподнюю. Оставшийся на земле решил, что он может один съесть хлеб.

Так бывает с теми, кто хочет обмануть товарища, заключает латинский моралист.

Солдат и смерть

В русских народных легендах роль умельца и хитреца нередко принадлежит солдату. В одной из таких легенд рассказывается, как солдат, отслужив свои двадцать пять лет, не дождавшись отставки, пошел куда глаза глядят.

По дороге он встретил самого Господа. Справедливый Господь за верную службу велел солдату идти прямо в рай. Солдат, конечно, подивился красоте райских кущ, но, когда попытался раздобыть там табаку, выяснилось, что в Царстве Небесном табаку «не положено». Не мог солдат раздобыть и вина. Принялся он жаловаться Господу, и тот, выслушав его, велел идти по левую руку, где все есть. Отправился солдат налево и добрался до нечистой силы, там ему пожаловали трубку и полуштоф перцовки. Но недолго ему пришлось гулять, ибо со всех сторон набежали черти.

Пришлось служивому пойти на хитрость: он наделал колышков и принялся размечать ими пространство в аду. Чертям же сказал, что хочет построить здесь монастырь. Избавиться от непрошеного гостя черти не могли, ведь он сам попросился в пекло. Пришлось и чертям пойти на хитрость: содрав шкуру с одного из чертенят, они сделали барабан и принялись бить тревогу за воротами ада. Служивый, привыкший нести службы, направился на сигнал, и, как только он вышел, черти же захлопнули за ним ворота ада.

Напрасно солдат ломился в ворота: ему не под силу было сломать их, ведь он не был мессией. Уныло побрел он прочь и опять встретил Господа. Сам Господь уже не знал, что делать с солдатом, да тот попросил поставить его у себя на часах. Первой к часовому явилась сама Смерть. На вопрос, зачем она идет к Господу, Смерть призналась: за повелением, кого ей следует морить. Пошел солдат докладывать о посетительнице, и Господь велел передать ей, чтобы морила стариков. Солдату жаль стало стариков — ведь еще живы были его родители. Он велел Смерти три года точить самые старые дубы. Через три года Смерть явилась снова, и солдат, вместо того чтобы морить молодых, как велел передать Господь, повелел ей точить молодые дубы. А когда черед дошел до младенцев, солдат послал Смерть точить малые дубки. Придя в следующий раз, Смерть едва волокла ноги, но принялась рваться к Господу, не слушая часового. Тот заслышал шум и узнал о хитростях солдата. Пришлось теперь служивому девять лет носить Смерть на закорках.

Притомился солдат таскать Смерть и достал табаку. Смерти захотелось попробовать понюшку, и солдат пустил ее в рожок для табака, да там ее и закрыл. С рожком за голенищем он вновь явился на пост. Господь понял, что не обошлось без очередной проделки, и велел выпустить Смерть, но солдат не слушался, пока Бог его не простил. Зато когда Смерть освободилась, Всевышний велел ей уморить надоедливого солдата.

Солдат готов был к смерти, принес чистое белье и даже гроб. Но когда Смерть велела ему ложиться в гроб, то он лег спиной кверху. Потом он повернулся на бок и так продолжал издеваться над Смертью до тех пор, пока та сама не предложила ему показать, как нужно лежать в гробу. Тут солдат и накрыл гроб крышкой, да набил на него железных обручей. Пустил он гроб со Смертью по воде, и если бы Господь не увидел очередной проделки и не выпустил Смерть, солдат еще долго мог бы хитрить. Но тут уж Господь велел Смерти уморить солдата без разговоров, и хитрецу пришел конец.

Мотивы этой легенды уже знакомы читателю: немало хитрецов хотело запереть смерть (вспомним так же, как дети обманывали Бабу-ягу, притворяясь, что не знают, как сесть на печную лопату). Гораздо интереснее мотив строительства монастыря в пекле: он восходит к апокрифическому рассказу о мудром Соломоне, которого не стал выводить из ада сошедший туда Христос, ибо тот и сам был достаточно хитер, чтобы спастись из преисподней. Соломон стал размечать пространство для строительства храма, и Сатана в ужасе выпустил его.

История про хитрого солдата, однако, имела продолжение за пределами фольклорной легенды, в поэме А. Т. Твардовского «Василий Тёркин».

Смерть в поэме А. Т. Твардовского вступила в спор с солдатом и проиграла. Но поэт вновь привел Тёркина в преисподнюю в поэме «Тёркин на том свете» (1964), где солдату не было покоя не от чертей, а от советской бюрократии. Тёркин делает то, что под силу оказалось лишь Гераклу и великим героям древности: избавляется от оков преисподней — вскакивает в порожняк, идущий к живым.

Обратный путь напоминает Дантов ад:

Жар и холод того света напоминают об обмираниях и средневековых видениях. Кстати вспомнить в конце книги, что «Божественная комедия» называлась комедией потому, что начиналась страшно, зато кончалась счастливо.