Какое-то время Арлинг терпел, как Сейфуллах бьет его по щекам, но, досчитав до пяти, перехватил руку, решив, что прошло достаточно времени, для того чтобы господин выплеснул гнев.

— Очнулся? — в голосе Аджухама удивительным образом сочетались забота и ярость. — Прекрасно. Ты поймал их?

Ответ не требовался, и Сейфуллах продолжил:

— Конечно же, нет. Когда ты станешь думать, прежде чем что-то делать? Ты полжизни учился у лучшего мастера Сикелии, и, тем не менее, упустил это ворье, драганских свиней, поганых псов! Зачем полез на эту чертову башню? Можешь не говорить. И так понятно. Решил, что они наверху, да? Дожидаются, когда появится кто-то умный и снимет их оттуда. Идиот.

— Я все верну, господин, — Регарди не спеша поднялся с пола, прислушиваясь к собственному телу и звукам мира.

Они находились в своих покоях на втором ярусе башни, а за окном успел наступить рассвет. Город медленно наполнялся жизнью. Чего нельзя было сказать о халруджи. Он чувствовал себя отвратительно, но не из-за падения. Ушибы болезненно ныли, но обошлось без переломов.

Плохо, что прошла целая ночь — воры успели замести следы. К тому же, он до сих пор не понял, откуда в ясный безоблачный вечер взялось столько воды с неба. Возможно, на крыше стояли бочки, которыми Ель и Карум воспользовались, когда его заметили. Но это было нелогично. Самрийцы не стали бы хранить воду в таком недоступном месте, тем более, под палящим солнцем.

— Еще как вернешь! — продолжал бушевать Аджухам, давя пальцами виноград в миске. По комнате разлетались бутоны ароматных брызг, которые с грохотом приземлялись на мраморный столик и с шипением скатывались между ворсинками ковра.

— Это «Слеза Ангела», — произнес Сейфуллах, громко лопнув на языке сочную ягоду. — Очень редкий и безумно дорогой сорт. Входит в стоимость завтрака, за который мы должны будем заплатить сегодня вечером. Итак, что предлагаешь?

— Предлагаю поискать ночлег подешевле, — сказал Регарди, проверяя целостность своей сумки. К счастью, каргалов интересовало только золото, и в бесценный пакет с травами они не заглянули. Немного ясного корня — вот то, что должно было придать ему бодрости и заставить соображать быстрее.

— Не пойдет, — фыркнул Сейфуллах. — Мы не можем покинуть «Три Пальмы». Это даже не обсуждается. Выход только один. До того как наступит вечер ты либо найдешь воров с нашим золотом, либо достанешь ту же сумму, что они украли. Не люблю чувствовать себя бедным. И не вздумай проболтаться. Если хозяин узнает, что мы остались без денег, вышвырнет сразу, а мне не нужна плохая репутация. Про капитана тоже не забывай. Он ждать не станет.

— Надеюсь, госпожа Тереза была не слишком расстроена моим вторжением в ее праздник жизни? — полюбопытствовал Арлинг. Вопрос был неприятен, но необходим.

— И не надейся, — сердито отрезал Аджухам. — Ты распугал всех гостей, а потом явился хозяин со стражей, и мне пришлось публично признаться, что у меня в слугах ходит сумасшедший лунатик, который путает окно с дверью.

— А Тереза?

— А что с ней? У нее все хорошо. Доблестный офицер Евгениус остался успокаивать мою несостоявшуюся даму, а я потащил тебя наверх и чуть не свихнулся, когда понял, что нас обокрали. Все вы драганы такие. Ворье и мошенники.

Арлинг склонил голову, не собираясь спорить с Аджухамом.

— Даю тебе три часа, — уже спокойнее сказал Сейфуллах. — Пройдись по городу, посмотри следы. Не найдешь, наступит мой черед.

Черед Аджухама настал даже раньше, чем он думал.

Найти следы каргалов оказалось не трудно. У Карума были серьезные проблемы с желудком, и его пот имел специфичный запах больного человека, который оседал на всем, чего касался каргал. Ель же был неряхой, и его рубашка превратилась в наглядную карту их путешествия. От нее смердило дорожной грязью, пустыней, финиками и верблюдами. А еще каргалы сохранили запахи Регарди и Аджухама, которые, словно свет ярко горящего факела, указывали дорогу во тьме.

В ту ночь каргалам повезло. Воспользовавшись суетой, которую вызвало падение Регарди, они спустились с башни со стороны балкона, и, украв из сада тележку, погрузили на нее золото. О пропаже повозки сообщил садовник, который помог Арлингу, показав место, где она стояла. Земля еще сохранила запах деревянных колес и старых кактусов, лежащих в телеге. Драганы захватили их с собой, чтобы прикрыть мешки с золотом.

Через час блуждания по улицам Самрии Регарди вышел к порту. Едва услышав шум волн и скрип пришвартованных судов, Арлинг понял, что шансов вернуть золото у него столько же, сколько и у морской пены навсегда остаться красивой белой шапкой на гребне волны. Запах каргалов привел его к северному пирсу. Уже пустому. Завалявшийся в кармане медяк мог быть потрачен на более приятные вещи, но халруджи променял его на плохие новости.

Грузчики охотно рассказали о барже, которая еще до рассвета покинула порт, не дождавшись груза руды из Иштувэга. Даже название вспомнили — «Южная Корона». «Наверное, что-то случилось», — предположили честные работяги. «Наверное», — согласился с ними Арлинг, которого приняли за владельца иштувэгских минералов. Сомнений в том, куда направилась «Южная Корона», у него не возникло. Каргалы плыли домой, в Согдарию, чтобы потратить золото на покупку новой жизни. Они ушли туда, куда ему дороги не было и никогда уже не будет.

Итак, съезжать из «Трех Пальм» им все-таки придется. Сделав круг по порту, Арлинг отправился к Аджухаму сообщать неприятную новость. И хотя он знал, что Сейфуллах еще долго будет припоминать ему это золото, настроение улучшалось с каждым шагом. Не будет никаких Птичьих Островов и сумасшедших авантюр. Они проведут этот месяц в тренировках и спокойном ожидании собрания Белой Мельницы. А потом встретятся с иманом. Он не позволял себе думать, с каким нетерпением его сердце ожидало этой встречи. Возможно, ему придется устроиться на работу, но это все равно было лучше перспективы жить рядом с сестрой врага или плыть туда, где драганов люто ненавидят и при удобном случае съедают.

— Так, — сказал Аджухам, деловито потирая руки. — Будем считать, что в пропаже золота виноват ты. Я бы записал его на счет твоей школы, но она, увы, сгорела. Значит, будешь отрабатывать. В Согдарию мы, конечно, не поплывем. Нужно переходить к плану «Запасной Вариант».

План «Запасной Вариант» оказался прост, но, по мнению Арлинга, не имел шансов на успех.

У Сейфуллаха в Самрии оказалось много друзей и знакомых, однако все они проявили разумную жадность в ответ на заманчивые предложения молодого купца вложиться в сулящее сказочные перспективы дело.

— Приветствую тебя, о великолепный Рабиг, — рассыпался в любезностях Аджухам. — А ты по-прежнему толстый и здоровый. Сияешь, как солнце, и пахнешь, словно свежий персик. Как жена? Дети? Пусть небо щедро греет твой дом и наполняет его богатством и любовью. А я вот краской занялся. Для иштувэгских ткачей вожу. Помнишь, мы с тобой в прошлом году у островитян охру думали купить? Они еще не хотели нам продавать, потому что мы с драганами торгуем. Ты не поверишь, но едва я вошел в Самрию, как они сами меня нашли. У них здесь стоят две неоформленные баржи, а послезавтра на пристань должна прийти драганская торговая инспекция. Сечешь? Нам эта охра достанется едва ли не даром. А она ведь та самая, островная. За нее иштувэгцы кипятком писаться будут. Просят вроде бы немного, но я еще ничего не сторговал. Весь груз из Балидета при мне. Мой иштувэгский покупатель прибудет только через два дня, а это сам понимаешь, поздно. Давай так. Ты вложишься сегодня, а я возьму тебя в долю завтра. Нет денег совсем? Ну, может, хоть одну баржу возьмем? Хмм… Налоги нужно заплатить? Да кто о них сегодня думает, о налогах! Тот, за кем будущее? Ну ты и выразился. Что ж, понимаю. Если надумаешь, я в «Трех Пальмах». Эх, такая бы сделка вышла! Мир твоей семье.

— Как дела, старик? Знакомый купец предлагает пятьдесят мер муслина отменного качества! Правда, на него нет документов. Я пока без денег, но есть подхват в администрации наместника и даже клиента нашел. Займешь, верну с процентами. Нет? Ладно-ладно, не нервничай, я же просто спросил.

— Привет, дружище! У меня к тебе дело. Выручи, а? Проклятые керхи совсем обнаглели! Дошел почти до Фардоса, как тут — ба! Керхи! Пятьдесят человек не меньше. Даже разговаривать не стали. Хорошо еще, что с головой на плечах остался. Обобрали до нитки, а меня в Самрии человек ждет со стами тюками шерсти. Из Самонийских Княжеств. Они, сам знаешь, обмана не терпят. Помнишь, как в прошлом году тебя едва не четвертовали за фальшивое золото, которое тебе родственники подсунули? Если завтра груз не выкуплю, одну часть меня привяжут к их галере, другую — к пристани, и поминай, как звали. Сам в долгах? Черт возьми, бывают же совпадения.

Они обошли едва ли не весь купеческий квартал, и, получив везде отказ, спрятались от палящего солнца под тенью корявого кипариса. Рядом шумел один из самых больших базаров Самрии, куда привозили товары даже из далекого Царства Арваксов. Повсюду толкались нарзиды, готовые за медяки выполнить любую работу, лишь бы хватило на вечернюю кружку моханы и щепотку журависа. Драганов тоже было много, и их присутствие настораживало Арлинга куда сильнее нарзидов. Ему не нравились их взгляды, походка, давно забытая речь, но особенно запах — суровый аромат его покинутой родины, отдающий дымом костра, гигантскими елями и каменными замками с крышами из красной черепицы. Другое дело — кучеяры. Вечно занятые, пахнущие благовониями, юркие и невысокие, они сновали повсюду, похожие на благородных муравьев, сменивших профессию вечных строителей на не менее почетное дело купца и торговца.

Арлинг сорвал лист кипариса и приложил его ко лбу, стараясь впитать сохранившуюся с ночи прохладу. Росу давно забрали лучи утреннего солнца, не оставив о ней даже воспоминаний. Самрия шипела, словно переполненная маслом сковорода, швыряя раскаленные брызги в неосторожных прохожих.

Пожалуй, это был самый жаркий день за все их пребывание в сикелийской столице. Регарди предпочел бы провести его в пустыне, а не среди городских домов, которые все равно не давали тени. Возможно, Сейфуллах лишился своего дара убеждения, а может, они просто шли не той дорогой. Такое случалось. В последнее время особенно часто.

Подумав, что им лучше уйти с базара, Арлинг сказал об этом Аджухаму, но тот его проигнорировал, напряженно о чем-то размышляя. И хотя они стояли в крайних рядах торговой площади, халруджи приходилось в два раза внимательнее следить за вещами и карманами. Воров в Самрии было больше, чем занесенного из пустыни песка. И он никогда не забывал о етобарах. До тех пор пока иман не скажет ему, что Хамну-Акацию забрало время, она будет мерещиться ему на каждом углу.

— Предлагаю забрать у капитана Гайса деньги и продать Свечку, — сделал вторую попытку Регарди, надеясь, что в Сейфуллахе заговорит голос разума. — Нам этих денег на месяц с лихвой хватит. Чем «Цветок Пустыни» хуже «Трех пальм»? Ничего так себе гостиница. Я там был. Правда, очень давно.

— Не учи меня, — огрызнулся Аджухам, вытирая со лба пот. — Свечку мы и так продадим. Между прочим, есть тысяча способов заработать деньги легко и быстро.

— Ты говоришь о воровстве? — уточнил Арлинг, прислушиваясь к крикам за хлебным рядом. Похоже, к вечеру на базарной площади ожидалось цирковое представление. Кучеяры любили зрелища, как ни одна другая нация Согдарии. Оставалось надеяться, что Сейфуллаху сейчас не до цирковых представлений. Халруджи предпочитал избегать людных мест.

— Идиот, — привычно обругал его Аджухам. — Можно кого-нибудь надуть, сыграть в колпачок, сделать ставки, но все это — небольшие деньги. Нам нужно что-то покрупнее.

— Тогда давай кого-нибудь ограбим, а потом со временем честно вернем ему деньги, — не раздумывая, предложил Регарди. — Лет через пять. С процентами. По-моему, разницы между твоими разговорами с самрийскими купцами и моей идеей нет никакой.

— Это слова человека, которому никогда в жизни не понять, что воровство и благородная торговля несовместимы, — отрезал Сейфуллах и направился к шатру торговца коврами.

— Мы с ним вместе учились, — объяснил он Арлингу, но халруджи сильно сомневался, что пахнущий шерстью кучеяр, вышедший им навстречу, будет сговорчивее остальных.

Велев халруджи дожидаться его снаружи, Сейфуллах скрылся в палатке, заливаясь соловьем и расхваливая товар знакомого. Все начиналось как обычно и должно было закончиться так же. Некоторое время Арлинг слушал их разговор, но вскоре ему стало скучно, и он занялся изучением людей и местности.

Падение еще давало о себе знать, однако ясный корень не зря так назывался. Арлинг старался не думать о том, сколько раз за последний месяц он прибегал к помощи чудодейственного порошка. Вероятно, последствия еще дадут о себе знать, но все это будет потом. Сейчас же ему хотелось успокоить Аджухама и заняться более важными, на его взгляд, вещами. Например, тренировками или поисками мастера, который сумел бы убрать татуировку на его спине. Регарди уже привык к следам, оставленным Мертвым Басхой, и почти не ощущал их присутствие. Но стоило коснуться загадочных узоров рукой, как по коже пробегал холодок, и ему становилось не по себе.

Сейфуллаху все-таки улыбнулась удача, потому что купец проявил неожиданный интерес к его рассказу о конфискованном грузе островного муслина и взятке, которую можно было заплатить сторожам склада. Ткач собирался угощать Аджухама чаем. Все указывало на то, что обсуждение сделки быстро не закончится.

«А что если оставить Сейфуллаха и поискать мастера?», — подумал Арлинг, прислушиваясь к голосам в шатре. Служанка только-только расставляла чайные приборы. Кучеяры любили церемонии, и чаепитие должно было занять не меньше часа. На сикелийских базарах можно было купить все, в том числе, и услуги татуировщика. Халруджи довольно потер руки. Возможно, ему удастся избавиться от подарка Даррена, куда раньше, чем он думал.

И все-таки оставлять Сейфуллаха одного не хотелось. Арлинг не чувствовал опасности, но етобары славились хитростью и могли терпеливо дожидаться, когда Аджухам останется один.

Разве можно было знать наверняка, что присевший под телегой с тыквами дед не переодетый етобар? Солнце поднималось к зениту, и на площадке, где стоял Регарди, людей почти не было. Кроме старика, который неподвижно сидел на одном месте уже полчаса. Если бы Арлинг хотел найти убежище от жары, он бы скрылся под кустами тамариска, растущими у хлебного ряда, а не старался поместиться в узкую полоску тени, которую оставляла телега. Уцепившись за внезапно пойманную мысль, Регарди прислушался к деду внимательнее.

Запах старости пропитал всю его одежду — изрядно прохудившуюся и грязную. Легкий ветер, не приносивший облегчения от жары, небрежно трепал клочья седых волос, выбившиеся из-под головного платка. Гнойный нарыв на ноге кучеяра источал зловоние, а корка хлеба, которую он смаковал, была одного с ним возраста. Зубы деда были не в силах справиться с окаменелым продуктом. Пожалуй, даже для опытного етобара игра была слишком натуральной. Обычный нищий. Таких по всей Сикелии хватало.

Арлинг уже собирался оставить старика в покое, как вдруг почувствовал его взгляд. Дед смотрел на него так пристально, что даже забыл о хлебе. Корка с гулким стуком выпала из его пальцев на землю, а сердце кучеяра грохотало так, что его можно было услышать, не обладая тренированным слухом.

Халруджи приблизился и, подняв с земли хлебец, протянул его старику.

— Мир тебе, почтенный, — сказал он. — Кажется, это твое.

— Это твое… — повторил кучеяр, не сводя с него глаз. — Ах да, это мое. Благодарю вас, добрый господин, благодарю! Вы слепой?

— Да, но у меня острый слух и чуткий нюх, — предупредил Регарди. — Ты меня знаешь?

— Откуда? — изумился дед, и, наконец, отвел взгляд. — Я простой нищий, драганов повидал много, но вас, милейший, не встречал.

Дрожь в его голосе и пальцах могла быть вызвана стариковской немощью или ложью. Возможно, старик его с кем-то перепутал. Это было удобным объяснением, и Арлинг собирался в него поверить. Впрочем, старик мог оказаться полезным.

— Держи, — монета уютно легла в потертую стариковскую ладонь. — Но будь любезен, окажи услугу. Ты человек пожилой, и, наверное, все здесь знаешь. Есть ли на базаре хороший татуировщик? Где-нибудь поблизости.

Старик издал странный звук, который Регарди поначалу принял за кашель, но уже через секунду понял, что слышит едва ли не самый мерзкий смех в своей жизни.

— От подарочка хочешь избавиться? — дед с неожиданной ловкостью вцепился ему в рубашку, оголив плечо и часть татуировки. Так же быстро изменился его тон. Голос кучеяра перестал дрожать, а от былого заискивания не осталось и следа. Арлинг с легкостью перехватил его руку и повалил на землю, не сразу сообразив, что сражается со стариком. Дряхлые мышцы почти не чувствовались, а хрупкие кости можно было переломать пальцами, не прилагая усилий.

— Кто тебя послал? — прорычал он, поднимая хихикающего деда с земли. Ему повезло, что полуденная жара разогнала почти всех покупателей, а редкие торговцы были заняты своим товаром или спрятались в шатрах. Кучеяры трепетно относились к старикам, считая их неприкосновенными. За избиение деда, пусть и нищего, можно было угодить в тюрьму.

Подумав, халруджи затащил старика в кусты тамариска, намереваясь вытрясти из него правду. Страх лучше вина развязывал людям язык, а дед определенно что-то скрывал.

— Горы взметнутся и упадут в небо! — вдруг закричал старый кучеяр, в припадке безумия кидаясь на землю. — Туча — быстрая и злая, порвет их в клочья! Миллиарды волн вытянут свои шеи, чтобы увидеть, как умрет мир, захлебнувшись в песке. Виновные найдут свою гибель. Горе им, горе!

Повезло же наткнуться на сумасшедшего, досадливо подумал Регарди, зажимая старику рот, но следующие слова деда, раздавшиеся сквозь его пальцы, заставили халруджи убрать руки и прислушаться.

— В ореоле брызг и клочьев старого мира родится новый Нехебкай, чтобы остаться с нами навсегда, — нараспев произнес старик уже спокойнее. — Царские Врата раскрыты, и великий самум выпущен на волю. Подобный поселился в сердцах людей. Но Видящий бессилен, потому что древние дышат жарко, а гнев царя бесконечен. Темно-Синий Повелитель Пламени и Молнии! Твои слуги стоят прямо! Головы их выше небес, ноги их ниже ада…

Последние слова старик прошептал, а халруджи, ругаясь, отпрянул, словно перед ним лежала, свернувшись перед броском, самая ядовитая змея в мире. Строки из септории было трудно не узнать. Ведь месяц назад он сам с жаром повторял их, пытаясь помешать ритуалу Маргаджана.

Теперь он не сомневался, что наткнулся на серкета. Иман рассказывал, что кто-то из слуг Нехебкая до сих пор жил в городах, лелея воспоминания о прошлых делах и былом величии. На миг ему стало жаль деда, но жалость длилась недолго. Арлинг знал только одного серкета, которому мог доверять. И этот серкет был сейчас далеко. От всех других Скользящих стоило держаться подальше.

Почтительно поклонившись, халруджи осторожно отпустил старика, но тот проявил удивительное проворство, схватив его за полу плаща.

— Погоди, — прохрипел он. — Я тебя сразу не узнал, но сейчас вижу, кто ты.

— И кто я? — спросил Арлинг, выдергивая плащ из дряхлых пальцев. Меньше всего на свете ему хотелось слушать бред старого серкета, но вопрос сам сорвался с губ.

— Тот, кто убьет меня, — прошептал Скользящий, и Регарди показалось, что его голос раздался у него в голове. — Сделай это. У тебя крепкие руки и острый клинок. Не откажи старику в последней просьбе. Изменяющий близко, а я стал слаб и ничтожен. Мне не выдержать его мощи.

— Любой, кто поднимет руку на серкета, обречен на гибель в страданиях, — едко ответил Арлинг, отцепляя от себя кучеяра.

— Любой, но не тот, кто носит Метку Индигового Бога. Убей меня. Тебе ведь нравится убивать, я знаю.

«Не отвечай ему», — велел себе Регарди. Надо же было так сложиться звездам, чтоб из всех бродяг и нищих, ему попался выживший из ума Скользящий.

— Если хочешь умереть, убей себя сам. Вот, перережь вены.

Понимая, что поступает глупо, Арлинг воткнул у ног старика один из своих ножей.

— Считай, что эта монетка из золота.

Он медленно повернулся к серкету спиной, внимательно следя за его движениями, но старик брать нож не торопился.

— Ладно, Арлинг, не спеши, — усмехнулся дед. — Дам тебе за твою доброту совет.

Регарди заставил себя обернуться, стараясь оставаться спокойным. Не было ничего удивительного в том, что старик знал его имя. Серкеты были магами и могли легко узнать имя собеседника. И все же ему стало не по себе.

— Однажды перед тобой будет умирать враг, — просипел старик. Его стало совсем плохо слышно, потому что он наклонился вперед, уткнувшись лбом в землю. Казалось, что с Арлингом разговаривали покрытые пылью тамарисковые заросли.

— Он тоже будет просить тебя о смерти, и в отличие от моей его просьба будет тебе приятна. Но ты должен будешь сохранить ему жизнь, Арлинг. Так хотят боги.

— Нехебкай этого хочет? — усмехнулся Регарди. — Что ж, передай ему, что у меня много врагов, и милосердие не входит в мои привычки.

— Твой враг красив и носит кудри, — не унимался Скользящий. — Запомни это.

— Мой враг носит бороду, старик, — фыркнул халруджи, раздосадованный тем, что хитрый серкет каким-то образом узнал о Даррене. Наверное, дед умел читать мысли. Арлинг уже был готов согласиться убить старика, когда на весь хлебный ряд раздался голос Сейфуллаха. При желании его господин умел кричать громче жреца, призывающего верующих на молитву.

— Халруджи, дьявол тебя побери! Где тебя черти носят? Если увижу, что ты дуешь мохану, тебе не поздоровится!

Наверное, сделка с торговцем не удалась, а чаепитие не состоялось.

— Я здесь господин, — крикнул Арлинг, выглядывая из кустов. — От жары спасаюсь.

— Тащи сюда свою задницу! — снова заорал Сейфуллах, но в его голосе было больше возбуждения, чем злости. — У меня такая идея!!!

Арлинг не любил идей своего юного господина, так как обычно они были безумными.

— Подожди меня здесь, старик, я скоро буду, — обратился он к серкету, как вдруг понял, что тамарисковые заросли пусты. Не веря собственным чувствам, он тщательно обследовал землю и кусты, но не обнаружил ничего кроме своего ножа, по-прежнему воткнутого в глину. Старик к нему даже не прикоснулся.

— Где ты там? — нетерпеливо окликнул его Сейфуллах, и Арлинг озадаченно вылез из кустов. В последнее время у него было много миражей. Подумаешь, на одно стало больше.

— Наконец-то, — недовольно протянул Аджухам, хватая его за руку. — Пойдем, нам надо спешить.

— Твой друг-ткач даст нам денег? — спросил Арлинг, стараясь не думать о разговоре с серкетом.

— Эта высохшая на солнце личинка мусорного жука скорее сожрет свой хвост, чем поможет другу. Забудь о нем и лучше послушай. Такие идеи, как эта, рождаются редко и называются гениальными!

План Сейфуллаха действительно оказался гениальным. Только Арлинг предпочел бы отправиться на Птичьи Острова, чем играть отведенную ему роль.

— Не годится, — заявил он, зная, что его отказ все равно не примут. Но попытаться стоило, потому что он всю жизнь сражался за то, чтобы не называться калекой, а Сейфуллах за один вечер хотел превратить его в первого урода страны.

— Ты только послушай, — восторженно рассказывал Аджухам, подталкивая его к тому месту базарной площади, где надрывались цирковые зазывалы. — Чем, по-твоему, они занимаются? Заманивают наши денежки, вот чем! Цирк сикелийских уродов приезжает сюда раз в год, и попасть на него — большая удача. Нам же повезло вдвойне! Потому что именно сегодня пройдет конкурс на самого удивительного урода страны! Ты меня слушаешь? Когда я учился в Торговой Академии Самрии, то не пропускал ни одного представления! Участвовать может любой, кто отличается от нормального человека. Например, не имеет рук, ног, глаз, или наоборот, имеет их слишком много. Тот, за кого проголосует большинство зрителей, и кто наберет больше судейских балов, получает титул Первого Урода Самрии. Но самое главное — это приз! Огромная сумма! Часть ее собирают из билетов, часть из платы самих калек за участие, но самый большой кусок идет от наместника. Говорят, он без ума от подобных зрелищ. Люди в Сикелии любят смотреть на чужие увечья и готовы платить за это хорошие деньги. Помню, первые представления давались в старом здании самрийского цирка на Цветочной Площади. Так там целые очереди выстраивались. А два года назад построили новое, здесь, на Морском Базаре. Правда, чтобы купить билет участника, придется продать Свечку и оставшихся верблюдов. Но оно того стоит. Давай, халруджи, быть главным уродом Самрии — это почетно.

Новость о том, что Сейфуллах собрался продавать верблюда Камо, Арлингу особенно не понравилась. Он успел привязаться к животному и не собирался менять его на участие в сомнительном мероприятии, одно название которого вызывало у него тошноту.

— Плохая идея, — осторожно ответил Регарди. — Если этот цирк так популярен, то желающих получить приз будет много. А слепотой сегодня мало кого удивишь.

— Не торопись с выводами, — скривил губы Сейфуллах. — Если я выйду на сцену и скажу: «Смотрите, это слепой драган!», то меня забросают тухлыми яйцами. Но если сказать: «Смотрите, это слепой драган, который попадает в яблоко с десяти салей и делает двойное сальто назад», тогда победа достанется нам.

— Я не акробат, — перебил его Регарди, мучительно соображая, как бы отговорить Аджухама от дурацкой затеи.

— А я не твоя мать, чтобы тебя уговаривать! — рявкнул Аджухам. — Дьявол, халруджи, да это же мелочь. Плевое дело! Выйдешь на арену, покажешь толпе пару трюков и все. Ты их на тренировках, не задумываясь, делаешь. Чем цирк хуже? Конечно, желающих получить приз будет, как нарзидов в рюмочной. Но от этого игра становится только интересней. Нужно постараться. Ты пойми, что все это — не для наживы и славы, и уж точно не для того чтобы тебя унизить. Нам нужны деньги, чтобы покинуть этот чертов порт, и освободить Балидет! Вот наша цель. Смерть проклятого пса Маргаджана и свободный город — вот, к чему мы стремимся. Подумай об этом. Я не могу заставить тебя победить, ты должен сам захотеть это. Помню, на последнем конкурсе, который я видел, победил урод по имени Безрукий Ангел. Какой-то нарзид без рук. У него были огромные крылья, на которых он летал под куполом цирка. Тогда вся Самрия шумела, гадая, из чего они сделаны. Денег тот калека загреб немеренно. Тебе надо прозвище придумать, так сказать, сценический псевдоним. Что-нибудь красивое и благородное. Например, Слепой Мститель. Или Человек Без Костей. Нет, не звучит. А может, Видящий Во Тьме? По-моему, звучит здорово!

— Нет, — Арлинг слишком долго ждал, когда Аджухам закончит свою речь, чтобы сказать это короткое слово. Упоминание Видящего придало ему решимости.

— Правила такие, — деловито продолжил Сейфуллах. — Уроды выходят на сцену по очереди и показывают короткое представление. Они должны шокировать, рассмешить, удивить, в общем, сделать все, чтобы выделиться из толпы конкурентов. Над этим надо хорошо поразмыслить. Чаще всего калеки поражают тем, что, несмотря на свои увечья, могут делать вполне обычные вещи. Но ты, халруджи, обучен такому, что и не каждый циркач сумеет. И не надо ложной скромности, я знаю, о чем говорю. Ты красив и статен, а слепота придает твоему облику эдакий ореол жалости. Женскую аудиторию ты завоюешь без труда, а вот для мужчин придется постараться. Здесь помогут хорошие акробатические трюки, типа мельницы или каскада. Когда я в первый раз увидел, как ты дерешься на саблях, у меня дух захватило. Во-первых, это, черт возьми, красиво, а во-вторых, у тебя такой вид, словно все вокруг уже покойники. И больше ярости, страсти, вызова! На фоне танцующих карликов ты будешь богом, верь мне.

Регарди никогда не слышал от Аджухама столь лестных отзывов. Особенно о том, что он вызывал жалость.

— Нет, — повторил халруджи, понимая, что момент, когда Сейфуллах вспомнит, что ему стоит только приказать, наступит скоро.

— Я знаю, что их удивит! — воскликнул Аджухам, хватая халруджи за рукав. — Септория! То, что ты показал тогда во Дворце Гильдии, было невообразимо. Змеи, правда, обойдутся дорого, но на пару-тройку наскрести можно. Что скажешь? Согласись, что я слишком умен для своих лет?

— Соглашусь, — буркнул Регарди. — Но это была не септория.

— А что?

— Импровизация.

— Хм, она была весьма удачной. Ладно, а как насчет драки с диким зверем? У меня есть один знакомый циркач, который мог бы одолжить нам льва под залог. Хотя ты его, скорее всего, убьешь. А как насчет того чтобы сунуть руки в кипящее масло? Или вылить его на себя? Я однажды видел, как иман это делал. Думаю, и ты так сумеешь.

— Нет.

— Да что ты заладил! Нет-нет… Уйми свою гордость. Если бы я хоть немного был похож на урода, сам бы записался. Между прочим, каргалов упустил ты. И это ты должен думать, как достать деньги, а не я.

— Мое предложение в силе, господин. Купцов в городе полно. Для вас я готов ограбить любого.

— Аааахр! — заскрежетал зубами Сейфуллах. — Ладно, не хочешь септорию, зверей и масло, черт с тобой. Твои варианты. Чем бы ты мог удивить местную публику?

— Могу спеть.

— Не годится, — отмахнулся Аджухам и тут же переспросил. — Значит, ты согласен на конкурс?

— Только, если вы прикажете. Как халруджи, я должен подчиниться воле господина.

— Приказываю.

— Хорошо, — Регарди пожал плечами и сложил руки на груди. — Но трюки показать не смогу. Повредил спину при падении с башни. Теперь даже хожу с трудом.

— Так, — медленно выдохнул Аджухам, стараясь не взорваться от ярости. — И как же нам занять первое место? Ни второе, ни третье, а именно первое! Победа — это тоже приказ.

— Я понял, господин, — холодно ответил Регарди. — Постараюсь не разочаровать. Что я буду делать? Хм… Риск, особенно смертельный, конечно, привлекает, но, как вы правильно заметили, для калеки нет ничего сложнее того, что обычный человек даже не замечает. Поэтому я буду заниматься обычным делом. Буду угадывать цвета. Объявить можно так: «Перед вами слепой, который назовет цвет ваших волос и прочтет страницу из любой книги». Что скажете?

— Да уж, воодушевляет, — с сарказмом произнес Аджухам. — Если мне не изменяет память, последний раз, когда я просил тебя подать мне пояс желтого цвета, ты вручил мне красный. А за чтением я тебя вообще давно не видел.

— Я читаю, когда вы спите, — отрезал Арлинг. — Или мы будем веселить публику по моему сценарию, или кого-нибудь грабим. Предлагаю, напасть на твоего друга-ткача. Есть еще и третий вариант, и мне он нравится больше всех. Отправимся в «Цветок Пустыни» и дождемся приезда учителя. Можем заняться тренировками. Вы не очень хорошо метаете нож левой рукой, надо отработать.

— Согласен на твой сценарий, — процедил сквозь зубы Сейфуллах. — Но я все же надеюсь, что к вечеру в тебе проснется совесть, и ты приложишь немного больше усилий, чем отгадывать, какого цвета у меня штаны.

Арлинг благоразумно промолчал. Он был уверен, что денег им не видать, как ему — яркого солнца над головой.

* * *

Остаток дня пролетел незаметно. Попасть на конкурс, который так приглянулся Сейфуллаху, оказалось не просто. И основная проблема заключалась не в том, чтобы достать денег на билет. Ее Сейфуллах решил быстро. Вместе с верблюдами и Свечкой он продал свою парадную одежду, которая была куплена для приема у Терезы, пару плиток журависа — большая жертва с его стороны, и саблю Регарди, несмотря на яростные протесты последнего. И хотя денег они собрали куда больше стоимости участия в конкурсе, Сейфуллах заявил, что оставшуюся сумму он потратит на ставки.

Арлинг вынес и это, но его чаша терпения переполнилась, когда выяснилось, что мест больше нет, потому что желающих показать свое уродство записалось больше обычного. Аджухам умел вести переговоры и молча выложил перед хозяином горсть золотых. Стоимость верблюда Камо, которого Регарди украл из армии Маргаджана. Для Арлинга так и осталось загадкой, почему с горбатым ему было тяжелее расставаться, чем с саблей.

Золото, как всегда, помогло. Грузный кучеяр в фартуке, который пропах человеческим потом, пивом, моханой и животными, хлопнул себя по лбу и, порывшись в шкатулке на столе, выудил из нее пару листков.

— Вот, — прокряхтел он. — Случайно завалялось. Последнее приглашение, больше нет. Кто из вас урод? А, вижу-вижу. Слепой да? Ох, слепых у нас в этом году, как мышей в помойной яме. Точно слепой? Документы есть?

— Чего? — недовольно спросил Сейфуллах, которого откровения кучеяра не обрадовали.

— И откуда вы такие на мою голову свалились! — засуетился человек. — Бегите быстрее в шатер с зелеными полосками. Там лекарь, он вас осмотрит и выпишет справку. С ней уже ко мне. Подпишем бумаги, а я отдам вам билет.

— Я к доктору не пойду, — попробовал возразить халруджи, но Сейфуллах уже направлялся к указанному шатру, из которого разило пивом и моханой так сильно, что его можно было принять за винную лавку. Цель намечена, задачи поставлены, а в их кошельках уже звенели призовые деньги.

Арлинг надеялся, что услуги врача они купят так же, как и билет на конкурс, но Аджухам пожадничал. Лекарь оказался низкорослым пожилым кучеяром, едва доходившим Регарди до груди. От него пахло табаком, моханой, журависом и женщиной, присутствие которой легко угадывалось за занавеской, отгораживающей половину шатра. Пока Сейфуллах повторял традиционные приветствия, халруджи прошел мимо раскрытых сундуков и ящиков, чтобы убедиться, что чувства его не обманули. Арсенал хирургических инструментов и вовсе незнакомых приборов внушал если не страх, то здоровое опасение. Многие из них пахли засохшей кровью и щелочью. Похоже, лекарь зарабатывал себе на жизнь не только выдачей справок об уродстве.

— Когда ослеп? — спросил кучеяр, выдыхая табачный дым в лицо Арлингу.

«Он просто делает свою работу, а ты делаешь свою», — подумал Регарди, стараясь воздержаться от колкостей.

— С рождения, — кратко ответил он, но лекарь этим не удовлетворился и заставил его снять повязку. Регарди сопротивляться не стал и с удовольствием стащил платок с глаз. Такие моменты выдавались редко, и он их ценил. Сейфуллах поспешно отвернулся, а лекарь одел себе на шею гремящие бусы — от сглаза. На этом приятные ощущения закончились.

Пальцы кучеяра по-хозяйски ощупали его голову, задержавшись на лбу и висках, словно там могли быть спрятаны запасные глаза — зрячие. Арлинг еще не сталкивался с подобным способом проверки зрения, но заставил себя промолчать. Когда лекарь удовлетворенно хмыкнул и принялся что-то царапать в листках, выданных первым кучеяром, Арлинг мог составить подробное описание того, что врач делал за последние два дня. Его немытые руки сохранили на себе все запахи, а жизнь у доктора была не очень чистоплотная. Регарди мог поклясться, что от его ногтей воняло трупами.

«Столько времени потрачено впустую», — досадливо думал он, плетясь за Аджухамом, который нес справку с таким видом, словно они добыли кожу белого крокодила.

— Палатки для артистов слева, вход на арену вам покажут, — пробасил кучеяр в фартуке, пропуская их на территорию цирка. — Располагайтесь, репетируйте, но не опаздывайте. Пропустите свое время, второго шанса не будет.

— Поняли, не дураки, — пробурчал Аджухам, выхватывая из его пальцев заветную бумажку.

Пока они шли к палаткам для артистов, халруджи тщетно пытался уговорить себя, что статус урода — пусть и временный — его не тревожил, но врать себе было трудно.

Цирк постепенно наполнялся зрителями. Нужно было родиться кучеяром, чтобы понять, что испытывал каждый, кто пришел на долгожданное мероприятие, потратив на билет пять золотых султанов — целое состояние для рабочего кучеяра и немыслимое богатство для нарзида-бездельника. По словам Сейфуллаха, многие копили не один месяц, чтобы попасть на представление.

Регарди ненавидел зрителей. Три года назад он уже чувствовал нечто подобное. Бои Салаграна, воспоминания о которых он похоронил вместе со своей свободой, не имели ничего общего с цирком уродов, но атмосфера азарта и сумасшедшего куража заставляла его нервничать сильнее, чем перед дракой с керхами. Тогда, после запрещенных боев в Балидете, для него закрылись двери школы имана. Нехорошее предчувствие, которое он старался не замечать весь день, к вечеру только усилилось. Предстоящее веселье было, увы, не его.

Пора было взять себя в руки. Все равно решение Сейфуллаха уже ничто не изменит. Халруджи не показывает то, что творится у него на сердце. Иман учил, что выглядеть здоровым важнее, чем быть здоровым. Казаться смелым и решительным — важнее, чем быть таким на самом деле.

«Твое сознание как зеркало, но отражает оно не тебя, а Сейфуллаха. Это — путь халруджи».

Вздохнув, Арлинг догнал Аджухама, который, чертыхаясь, направлялся к шатрам, где временно поселили артистов-уродов, приехавших из других городов. А ругаться было от чего. Перед ними разворачивалось фантастическое буйство природы, обделившей своих сыновей в одном, но даровавшей им столь много чудес в другом. На фоне многоликой толпы уродов, суетившихся между палаток, слепой халруджи выглядел совсем скромно.

Регарди не сразу привык к странным звукам и запахам, которые издавали калеки. Он был уверен, что подозрительные шорохи, кряхтенья и шарканья принадлежали людям, но при этом не мог избавиться от ощущения, что его окружала толпа чудовищ из ада — чудовищ, которые только притворялись людьми.

То, на что они потратили годы, для нормального человека было привычным делом. Посмотрев на безрукого калеку, вышивающего при помощи пальцев ног, обыватель изумлялся, качал головой и шел дальше, забыв уродца уже через минуту. Обычного человека ждали дела настоящей жизни, а калекам было место в цирке, балагане или царском дворце, если повезет. Страх, отвращение, жалость и любопытство — других эмоций они не вызывали. Мысль о том, что он сам принадлежал к выходцам из ада, промелькнула слишком быстро, чтобы халруджи успел ее запомнить. Но неприятный след остался надолго.

Однорукие, безрукие, безногие, колченогие, карлики и великаны, толстые и тонкие, изуродованные человеком и природой, глухие, немые и слепые ползали, ходили и прыгали, демонстрируя буйство фантазии создателя. Особенно много было слепых. Регарди чувствовал их особенно хорошо, угадывая по чутким, настороженным движениям.

Когда они нашли свой шатер, уже наполовину занятый какими-то карликами, Арлинг был уверен, что удивиться чему-либо сегодня вечером ему будет сложно. Калеки самой разной степени уродства демонстрировали редкое единодушие и стремление к победе. Многие не сомневались, что победителями станут именно они. «Наверное, люди с ограниченными возможностями острее осознают свою исключительность», — подумал Регарди, настороженно прислушиваясь к себе. К его облегчению, бремя избранности он пока не чувствовал.

— Побудь здесь, — сказал Аджухам, который не меньше халруджи был оглушен увиденным. — Пойду поищу цветных тряпок, да погляжу, что там в красной палатке слева. Кажется, у них двухголовый. С ума сойти.

Арлинг собирался пойти с ним, но вдруг понял. Сейфуллаху хотелось побыть одному. Он давно научился угадывать подобные настроения господина, которые случались не часто. Видимо, Аджухам тоже предвидел неудачу.

Проследив за ним, Регарди убедился, что мальчишка отошел от шатра и, усевшись на перевернутую корзину, задумался. Уроды были заняты своими делами и на кучеяра — нормального человека — внимания не обращали. Впрочем, обычных людей среди калек хватало. Они вели себя громко и суетились еще больше, чем понукаемые ими уродцы. Было нетрудно догадаться, кому должен был достаться приз в случае победы.

Между тем, карлики из его шатра с криками выбежали наружу, оставив Арлинга одного. Не упуская из внимания Сейфуллаха, он достал из кармана мешочек с ясным корнем и задумчиво потеребил мягкую ткань. Сегодня он уже принимал дозу волшебного снадобья, но желание перестраховаться от провала было велико. Пять минут назад он попытался определить цвет забытой карликами ленты, но ткань была слишком грязной, и его выбор остановился между зеленым и синим. Уточнить у Сейфуллаха Регарди не решился, опасаясь расстроить его раньше времени.

— Что я здесь делаю, учитель? — спросил он, обращаясь к воздуху, и едва не подпрыгнул от неожиданности, когда за спиной раздался возбужденный шепот:

— Не знаю. Давай сбежим? Еще не поздно.

— Нельзя! Арво сдержит слово, он нас отпустит.

Шептались снаружи, за стенкой шатра — мужчина и женщина. Арлинг принюхался и узнал двоих карликов из шатра. Запах маленьких людей еще оставался на разбросанных повсюду костюмах. Похоже, не только он мечтал быстрее оставить это место. Чужой разговор подслушивать не хотелось, но тут за стенкой палатки раздался плач.

— Не верю! — плакала женщина. — В прошлый раз ты тоже так говорил. Но прошел целый год, и ничего не изменилось.

— Потому что тогда мы проиграли, а сейчас приз достанется нам. Самрия такого еще не видела! Это будет божественно, прекрасно, смертельно красиво.

— Ты говоришь так, будто тебе это нравится.

— Конечно, мне это нравится. Иначе у меня ничего бы не вышло. А я очень хочу получить свободу. И для тебя, и для себя. Мы победим. Ты обещаешь не волноваться?

Женщина всхлипнула, но уже не так горько.

— Я не уродка. Это ты карлик, а я лилипут. У меня нормальные руки и нормальные ноги, просто маленькие. Что я здесь делаю? Это ужасно! Арво — полный дурак.

Лилипутка снова заплакала. И чем больше Арлинг слушал ее плач, тем ярче вспыхивали искры давно забытых воспоминаний. Он уже очень давно не слышал, как плакала женщина.

— Я не промахнусь. Ты должна мне верить. Мы это делали сотни раз, остался последний. Ты же умница.

Звуки поцелуев и объятий лучше слов сказали, что мужчине все-таки удалось успокоить маленькую артистку.

— Хорошо, Карло, — сказала она. — Но мне все равно страшно.

— Знаю, — прошептал он. — Ты должна быть сильной. Мой отец говорил: «Перейдешь порог — пройдешь горы». Он хоть и был мал ростом, но понимал эту жизнь куда лучше переростков.

Парочка помолчала.

— Я буду сильной, — сказала лилипутка и обняла карлика.

— Магда, я люблю тебя.

Арлинг вздрогнул, не сразу сообразив, где раздались эти слова: в его голове или снаружи шатра. Испугавшись, что у него снова начались галлюцинации, он резко встал, отчего влюбленные отпрянули и исчезли в темноте, напуганные шумом. Ему хотелось броситься вдогонку за лилипуткой, чтобы убедиться в очевидной правде. Это была другая женщина. Живая.

Постояв в тишине, халруджи с трудом заставил уняться бешено бьющееся сердце. На свете были сотни, тысячи девушек по имени Магда. Но почему за все время, проведенное в Сикелии, он услышал его впервые? Жизнь продолжала преподносить сюрпризы, а он, похоже, утратил способность равнодушно воспринимать ее причуды.

Вспомнив, что все еще держал в руках мешочек с ясным корнем, халруджи решительно засунул его в карман. Маленькие люди. Маленькая любовь. Какое ему было до них дело?

На Самрию незаметно опустилась ночь, которая принесла прохладу и увеличила напряжение, царившее на главном базаре порта. Ветер надувал огромный купол цирка, словно парус, и Регарди на миг показалось, что он снова плывет на «Черной Розе» в страну исполнения желаний, которая оказалась несъедобным горьким плодом с колючими шипами.

В самом цирке оказалось на удивление светло. Регарди долго принюхивался и прислушивался, но так и не смог понять, отчего свечи, факелы и масляные лампы, чад которых легко улавливался, светили так ярко. Наконец, до него дошло, что не они были источником того света, который его заинтриговал.

— Что это? — спросил он Аджухама, указав под купол цирка. Тот пребывал в столь унылом состоянии духа, что даже не огрызался.

— Зеркальные факелы, — мрачно ответил Сейфуллах. — Последнее изобретение Шибана. Давно про них рассказывали. Безумно дорогие штуковины. Говорят, это вторая партия. Первый караван с факелами керхи ограбили. Ума не приложу, что они с ними будут делать. Барханы освещать?

Новшество Арлингу не понравилось. Обилие разных источников света затрудняло восприятие, которое и так не было идеальным. Маргаджан на крыше гостиницы, старый серкет, просивший о смерти, девушка-лилипут по имени Магда не выходили у него из головы, отвлекая и мешая сосредоточиться.

Кучеяров собралось так много, что их голоса сливались в равномерный гул, плавающий волнами под куполом шатра. Те, кому не досталось мест, толпились в проходах между рядами, заполняли узкие коридоры входов и выходов, подпирали немногие свободные стенки и даже висели на снарядах, приготовленных для артистов. Таких постоянно гоняла стража, но уследить за всеми было невозможно. Бортики арены были плотно облеплены людьми, свисавшими по обеим сторонам, словно гроздья муравьев на закупоренной банке с сахаром. Они беспокоили Арлинга больше других, потому что находились на расстоянии двух салей от выступающих. Слишком удобно для того, кто задумал недоброе. Вряд ли етобар проигнорирует столь удобное место для нападения. Халруджи напряженно перебирал запахи, пытаясь выделить самые подозрительные, но, в конце концов, бросил, решив довериться интуиции.

Цирк вобрал в себя все зловония и ароматы мира, но сильнее всех выделялся запах пота возбужденных зрителей. И хотя Регарди уже не казалось, что его окружали чудовища из кучеярских мифов, но на стороне уродов ему было спокойнее. По крайней мере, там он чувствовал себя своим.

Кучеяры делали ставки, много курили, пили мохану и обсуждали знаменитых калек, которые уже испытали свое счастье в предыдущие годы. «Они разжуют нас, как плитку журависа, и выплюнут на землю», — подумал Арлинг. Удовольствиями насыщаются куда быстрее, чем кажется. А потом снова наступает скука. Так было с ним до того, как он попал в Школу Белого Петуха.

Где-то с треском взорвался фейерверк, и зычный голос ведущего объявил о начале представления.

С первых минут стало понятно, что их номер обречен на провал.

Калеки творили чудеса, словно одних изуродованных тел и демонстрации виртуозного владения ими было недостаточно. Самыми популярными оказались люди-звери. Человек-волк, человек-медведь, человек-птица… Арлинг едва успевал ловить слова ведущего, так как по звукам не всегда мог понять, что творилось на сцене. Иногда он просил Сейфуллаха рассказать о происходящем, но после очередного вопроса о том, что это за странная змея ползала по арене, Аджухам рассвирепел:

— Это человек-гусеница, — мрачно прошептал он. — Без рук, без ног, один круглый торс и башка. Бреется, что-то чертит и курит табак. Сам. Полный бред. Ты все еще хочешь угадывать цвет шелковых платочков?

Арлинг промолчал, потому что сказать было нечего. Он допустил ошибку, что не отговорил Аджухама сразу, и сейчас предстояло за нее расплачиваться.

А уроды продолжали срывать аплодисменты. Зал ликовал каждому, но судьи, которые сидели на отдельном балконе, были строги и высокие оценки ставили редко. Даже каучуковый человек, который показывал чудеса пластики, получил только пять баллов из десяти. Женщина-рыба с гигантским хвостом вместо ног добилась не больше. Она плавала в большой деревянной кадке и жонглировала тарелками. Регарди так и не понял, была ли девица жертвой сумасшедшего хирурга или чудовищем, рожденным человеком. Человек-кость, у которого из-за окостенения тела подвижными остались только губы, был страшен, а бородатая дама, которая ходила кругами по арене, потрясая волосами на подбородке, была отвратительна.

Человеку-ящерице не повезло. Какая-то болезнь превратила его кожу в чешую. Вывернутые назад конечности, изуродованные глаза и раздвоенный язык были работой хирургов. Для демонстрации полного сходства с ящерицей на арене установили большой стеклянный куб, в который забрался артист. Гладкая поверхность тонко звенела под пальцами человека-ящера, а щели на месте соединения сторон пропускали запах его пота, который носил специфические оттенки амбры и мускуса.

Грянули трубы, затрещали барабаны, факиры выплюнули струю огня. Зрители замерли в ожидании трюка. Уродец вдруг заметался по кубу, и, описав несколько кругов, с размаху прыгнул на боковую стенку, прилипнув к стеклу. Ликование зала был неподдельным. Кучеяры топали ногами, кричали «Ассу» и прыгали, всячески выражая одобрение.

Арлинг осторожно принюхался. Запах порошка из звездного камня, вьющийся тонкой нитью из стеклянной клетки, был слабым, но уловимым. Секрет оказался прост. Артист прибегнул к тому же средству, что и халруджи прошлой ночью. Однако трюк не удался. То ли поверхность стекла была влажной, то ли боги отвернулись от несчастного калеки, но человек-ящерица сорвался, с грохотом разбив спиной дно. Конструкция простояла недолго и рухнула вслед за артистом, утыкав его осколками. По арене расползся густой запах крови, а зал взорвался восторженным ревом, за которым почти не было слышно предсмертных хрипов несчастного.

— Нас обманули, это не человек-ящерица, а человек-ёж! — не растерялся ведущий, сорвав очередную порцию аплодисментов. — Уберите его. Следующий!

Регарди уже давно знал, что больше всего любили зрители Самрии. Никакое уродство не могло сравниться со зрелищем, где проливали кровь и ломали кости. Человека-ящерицу унесли, арену помыли, старые опилки заменили новыми, и вот уже ведущий представлял нового калеку, а о случившейся трагедии напоминал лишь легкий запах крови, который навсегда впитался в шатер цирка. Арлинг старался не думать, скольким артистам он стал могилой.

К тому времени, когда настал их черед, публика пресытилась трюками и физическим уродством настолько, что едва хлопала. Последним ударом по самолюбию Аджухама стало выступление слепых из Фардоса, которое состоялось перед их выходом.

Шестеро незрячих умело разыграли театральную сцену из жизни императорского двора, развеселив даже суровый балкон. Персонажи, знакомые Арлингу из реальной жизни — Император, Канцлер, палач Педер Понтус, принц Дваро — вызвали у толпы бурю восторга. Слепые артисты пели, танцевали и даже дрались. И если Аджухам изумлялся их способностям умело передвигаться, не сталкиваясь друг с другом, то Регарди поражался смелости их поступка. Нужно было или сильно верить в удачу, или быть круглым дураком, чтобы открыто высмеивать Империю. Однако судьи ни разу не прервали выступление, одобрительно хлопая вместе со всеми. Наверное, Арлинг ничего не понимал в этой жизни. Четверть века назад за подобное могли отрубить голову не только артистам, но и зрителям. Между тем, слепцов долго не отпускали со сцены, а расщедрившийся балкон выставил оценку в семь балов, самую высокую за весь вечер.

— Нас подставили, — прошипел Сейфуллах, понимая, что появление драгана после того, как кучеяры на протяжении получаса высмеивали северян, будет выглядеть смешно и нелепо. Арлинг промолчал, занятый изучением зрителей. Чувство опасности, которое дремало в нем на протяжении всего вечера, неожиданно проснулось, заставляя подозревать в злом умысле каждого. В голову лезли тысячи способов умерщвления Сейфуллаха, которыми мог воспользоваться наемник, сидя, к примеру, в пятом ряду, или в двенадцатом, или даже на балконе. А может, он уже давно расположился у бортика арены и только поджидал их появления. Более удобную позицию для атаки было трудно придумать.

Снаружи усилился ветер, а в последний месяц ветер поднимался всякий раз, когда в его жизни происходила очередная неприятность. Купол шатра гудел под напором воздуха, искажая звуки. Гремели музыканты, кричали зрители, суетились слуги, устанавливающие на сцене декорации для следующего номера. Стрела, игла или дротик пролетят незаметно. Например, под грохот фейерверка.

Сейфуллах тоже волновался, но совсем по другой причине. Когда их объявили, публика замерла, но потом грянула таким взрывом смеха, что халруджи почувствовал, как под куполом зашевелились веревки и крепления. Конечно, то был ветер, но сила тысяч орущих глоток ощущалась почти физически. Впрочем, Аджухам держался хорошо. Регарди даже позавидовал его выдержке.

Не моргнув и глазом, молодой купец отодвинул ведущего в сторону, и громко объявил:

— Дамы и господа! Да благословит вас Омар и наполнит ваши дома богатством и удачей. Перед вами слепой, который не танцует, как марионетка, и не прыгает, как пьяный нарзид. Встречайте — Видящий Во Тьме!

«Вот же, гаденыш», — подумал про себя Арлинг. Использовать легенду о Видящих было смело даже для Сейфуллаха.

Тем временем, миллионы глаз блуждали по сцене, скользили по их фигурам, перескакивали на снаряжение для следующего номера, щурились в свете зеркальных факелов и снова возвращались к ним — равнодушные и пресыщенные зрелищем. Ветер рвал стяги цирка и хлопал веревками по тугим бокам купола. Девочка в первом ряду грызла семечки, сплевывая шелуху себе под ноги. У ведущего заурчало в животе. В Аджухама врезалась муха и с размаху шлепнулась на арену, запутавшись в опилках. Сердито зажужжав, насекомое принялось барахтаться, пытаясь освободиться, но Сейфуллах сделал шаг в сторону, закончив ее мучения. Крошечная оболочка мухи лопнула с противным звоном, который заполнил весь цирк.

«Перестань! — велел себе Регарди, — ты слушаешь не те звуки!»

Но ведущий чесал живот, стараясь делать это незаметно, а муха дергала одной лапой в предсмертной конвульсии. Оцепенение прошло, чувство опасности осталось.

— Давай быстрее! — крикнул кто-то Сейфуллаху, который продолжал восхвалять достоинства Арлинга. — Что твой урод может делать?

— А теперь перейдем к самому удивительному за весь вечер, — не растерялся Аджухам и подтолкнул Регарди вперед. — Следите за его пальцами и поражайтесь. Я возьму ваш платок, любезный? — Аджухам сорвал с шеи ведущего тряпку и сунул ее халруджи. — Вот! Мы с вами прекрасно видим, какого она цвета. Но он незрячий! И, тем не менее, смотрите, что он делает! Это просто поразительно! Все молчат, никто не подсказывает! Он ее трогает, внимательно ощупывает пальцами, нюхает… Итак, Видящий, ты готов сказать нам, что это за цвет?

— Желтый, — прохрипел Арлинг, чувствуя, как по вискам скатываются капли пота. Зеркальные факелы светили жарче солнца. На него смотрели тысячи пар глаз, но он готов был поклясться, что как минимум одна из них глядела пристальней остальных. Была ли это Хамна-Акация, или снова начинались галлюцинации от татуировки Мертвого Басхи, он не знал, но предпочел бы исчезнуть со сцены, как можно скорее.

— Не правда, это оранжевый! — крикнули из зала.

— Бежевый!

— Персиковый!

Теперь почти каждый зритель выкрикивал свой цвет, а ведущий пытался вырвать платок у Сейфуллаха, который вцепился в него и сердито махал руками на взбесившийся зал.

— Да замолчите вы! — то ли Аджухам очень постарался, то ли публика выдохлась и притихла, но его слова разнеслись по всему цирку, заглушив даже свист ветра на улице.

— Персиковый, банановый или цвета охры! — сердито крикнул он. — Какая, к черту, разница? Видящий назвал правильный цвет, и это главное! Кто не верит, пусть выйдет сюда и наденет его повязку. Посмотрю я, как вы станете пальцами определять цвет вот этих лент. Да их здесь десятки оттенков! Эй, девочка в первом ряду. Да, ты. Иди-ка сюда. Выбери любую ленту, но не называй ее цвет. Вот эта тебе нравится? Отлично, а теперь подай ее дяде с повязкой на глазах. Так, Видящий, какой цвет у этой ленты?

Арлинг осторожно взял атласную полоску ткани, стараясь уловить направление взгляда из зала. Теперь он чувствовал его еще отчетливее. Опасность в нем не чувствовалась, но это не означало, что она не появится в будущем.

— Синий, — сказал он, но, спохватившись, поправился. — То есть, черный. Да, черный.

— Ты можешь не мямлить, а говорить так, чтобы тебя слышал не только я? — прошипел Аджухам ему на ухо, и тут же заорал:

— Это черный! Видящий снова угадал! Поразительно! Я подобного нигде не видел! Давайте, кидайте ваши платки, перчатки, пояса, все, что хотите. Его пальцы видят лучше, чем наши глаза! А сейчас, приготовьтесь, будет самое удивительное. Видящий может читать! Да-да, вы не ослышались. Незрячий будет читать вслепую! Эй там, в первом ряду, есть у вас письма или книги? Я, конечно, могу достать свои, но вы ведь мне не поверите, верно? А во втором ряду? Давайте, не робейте!

— Держи! — крикнул кто-то слева, но еще до того, как раздались слова, в воздухе послышался свист, и Арлинг едва успел пригнуть голову Сейфуллаха, чтобы в нее не врезался помидор. А за ним последовали другие овощи не первой свежести. Очевидно, зрители давно ждали этого момента. Предыдущие выступления такой возможности не давали.

Хохот, топот, свист и тухлые овощи — хуже их номер закончиться не мог. Впрочем, Арлинга волновало только то, как бы вместе с морковью или брюквой к Сейфуллаху не прилетела стрела или дротик от Акации. Несмотря на поднявшийся шум, взгляд из зала оставался невозмутимым. Возможно, кто-то из купцов в зале узнал сына главы Купеческой Гильдии Балидета и теперь таращился на него, не веря своим глазам, но версия была слабой, и Регарди от нее отказался. Во взгляде чувствовался интерес иного рода.

Судейский балкон вмешался не сразу. Когда поднялся главный судья, на Сейфуллахе уже было полно пятен от попавших в него овощей, потому что Арлинг прислушивался к летящим стрелам, а то, что, на его взгляд, было безобидно, пропускал.

— Мы присуждаем половину балла, — торжественно провозгласил судья под всеобщее улюлюканье. — Это были Слепой, то есть, простите, Видящий, и его друг.

Итак, они все-таки выделились из общей толпы уродов. Им досталась самая низкая оценка за вечер. То, на что халруджи потратил несколько лет, и что на практике было куда труднее, чем сломать человеку шею, было оценено в полбалла. Умение читать и определять цвет вслепую зрячим было неинтересно.

— Это несправедливо! — Сейфуллах хватал воздух ртом, словно выброшенная на берег рыба, но юркий ведущий ловко отодвинул его плечом, вытеснив со сцены.

— А теперь мы увидим кое-что действительно поразительное! — закричал он, довольный, что снова оказался в центре внимания. — Карлики-канатоходцы!

Схватив Сейфуллаха за рукав, Арлинг утащил его с арены под всеобщее ликование. Возможно, им стоило сразу представиться шутами, и тогда у них было бы больше шансов расположить к себе публику. Он, конечно, предполагал проигрыш, но не с таким размахом.

— Пойдемте отсюда, господин, это не наши зрители, — попытался пошутить Арлинг, но Сейфуллах, зайдя за кулисы, резко остановился.

— Тебе бы лучше помолчать, — огрызнулся он. — Все, что мог, ты уже сделал. Синий, черный! Идиот. Это не публика дурная, это ты плохо старался, черт побери!

— Как скажете, — послушно склонил голову Регарди. Подозрительного взгляда он больше не чувствовал, но безопасней от этого не стало.

— Подождем, пока закончат эти уроды, — произнес Аджухам, вложив в последнее слово несколько иное значение, чем просто «калека». Подойдя к лавке, которая стояла недалеко от входа, и откуда можно было наблюдать за происходящим на арене, он забрался на нее с ногами, смахнув чьи-то вещи.

— Я должен попасть на Птичьи Острова, — упрямо сказал он, словно Арлинг с ним спорил. — И сделаю для этого все возможное. А невозможное будет по твоей части. Смотри, халруджи, третья промашка, и отправишься к иману.

— Я всегда в вашем распоряжении, господин.

— Да ну? Хорошо, что напомнил. А то я что-то в последнее время запутался. Значит, главный из нас все-таки я?

— Да, господин. Можно вопрос.

— Валяй.

— Чего мы ждем?

— Я же сказал. Ждем, когда эти уроды закончат свои уродские номера.

— И… — Арлинг все еще не мог уловить хода мыслей Сейфуллаха, но их направление ему не нравилось. Также как не нравилось ему и то, что загадочный взгляд, который он чувствовал в зале, вдруг появился за кулисами. Сомнений быть не могло. Человек последовал за ними и теперь наблюдал со стороны ямы, где сидели музыканты.

— И когда они их закончат, мы узнаем, кто стал победителем этой клоунады и хозяином всей той кучи денег, которая должна была достаться нам.

Регарди все еще не понимал связи и недоуменно склонил голову.

— Дальше все просто. Подождем, пока уродец заберет свой приз, проследим за ним до темного переулка и… — Аджухам цокнул языком. — Что с тобой? Тебя вроде по голове не били, но соображаешь ты так, словно о наковальню ударился.

— Ты хочешь ограбить калеку? — недоуменно спросил халруджи, надеясь, что понял Сейфуллаха неправильно.

— Час назад ты предлагал ограбить купца, — едко произнес Аджухам. — Что тебя смущает теперь? Только подумай, зачем Человеку-гусенице или Летающей Женщине столько денег? Они их или пропьют, или отдадут хозяину, потому что большинство здешних артистов — рабы. А я найду этим деньгам достойное применение. Так что приготовься, сегодня ночью придется поработать по-настоящему. Ты что-то сказал?

— Нет, господин, — хмуро ответил Арлинг. Действительно, разницы между грабежом купца и калеки не было никакой. Были лишь халруджи и приказы, которые он должен был исполнять.

— Присядь, до конца еще долго, — Сейфуллах похлопал рядом с собой. — Посмотри лучше, что вытворяют эти карлики.

Регарди садиться не стал, но на сцену «посмотрел». Узнать карликов из их палатки было не трудно. Хозяин Арво постарался на славу. Летающие под куполом цирка маленькие тела впечатляли. Он слышал свист качелей, веревок и других цирковых снарядов, на которых гроздьями висели карлики, складывая из своих негибких по природе тел удивительные фигуры. Выходило забавно и трогательно, но артистам было нелегко. Ему казалось, что их дыхание — тяжелое, прерывистое, отчаянное — раздавалось под куполом громче беснующегося снаружи ветра. И когда стихия успела так разыграться? Песчинки настойчиво скребли по ткани, предупреждая, что в такую погоду лучше иметь крышу над головой. Судя по набившемуся в цирк народу, здесь собралась едва ли не вся Самрия.

Переведя внимание на арену, Арлинг отметил, что над сценой натягивали канат. Воздух играл им, словно большой струной, издавая странные, не поддающиеся описанию звуки. Веревка протянулась на расстоянии не меньше двадцати салей от арены. Если упасть, можно разбиться насмерть, но был риск и остаться в живых, превратившись в еще большего калеку. Арлинг предпочел бы мгновенную смерть, однако для этого канат нужно было перевесить гораздо выше.

Вместе с канатом над ареной закрепили еще один предмет. Судя по запаху, он был деревянным, а шелест обтекавшего его сквозняка подсказывал, что он круглый и громоздкий — не меньше человеческого роста в диаметре. Регарди долго гадал, пока не различил, что с предметом к куполу подняли человека, вернее, женщину. Ее запах доносился слабо, но он все равно узнал лилипутку, которая хотела сбежать из цирка. Ту самую, которую звали Магдой.

Сосредоточившись, халруджи понял, что ее привязали к круглой доске, подвесив под самым куполом цирка. Там было темно, и лишь блестящий костюм артистки мерцал в отсветах зеркальных факелов. Арлинг чувствовал крошечные блики, падающие на цирковые турникеты, веревки и крепления, словно находился на расстоянии вытянутой руки от дрожащего тела лилипутки.

Он не принимал ясного корня, но все чувства обострились так, будто он вылил на себя бочку чудодейственного отвара. По мере того, как в зале становилось тише, нехорошее предчувствие усилилось. Вспомнив разговор лилипутки с карликом, Арлинг догадался о том, что должно было сейчас произойти. И догадка ему не понравилась.

Тем временем, карлики спустились с качелей и приблизились к канату. Пьяная от куража публика замерла. Лилипутка на круглой доске под куполом тяжело дышала. Веревки резали руки, высота пугала, сердце билось, словно пойманная птица.

Регарди хорошо представлял, что видели глаза маленькой женщины по имени Магда. Пустота купола была бесконечной и необъятной. Луч зеркального факела, который словно заходящее солнце, повис на ребре циркового шатра, выхватывал из тьмы горстку суетящихся на канате карликов. Они забирались друг другу на плечи, выстраиваясь пирамидой, которая опасно раскачивалась из стороны в сторону. А еще ниже карликов расползалось пятно далекой арены в окружении полутемного ореола зрительских рядов. Любопытные лица повернуты вверх, желто-розовые блики, плавающие в полумраке. Им никогда не понять, как там — наверху.

— Не бойся, Магда, — прошептал халруджи. — Карло не промахнется.

Но лилипутка боялась. Ее трясло от страха, и это было плохо. Арлинг слышал, как шатался и раскачивался деревянный круг от гулявшего под куполом сквозняка. Попасть в такую мишень, не задев висящего на ней испуганного человека, будет трудно.

Регарди слышал, как под тяжестью шести маленьких тел протяжно скрипел канат, чувствовал тяжелое дыхание нижнего карлика, который стоял на канате, удерживая равновесие с помощью шеста. На его плечах балансировало двое маленьких людей, а на их плечах — еще трое. Уродцы показывали чудеса эквилибристики. С них ручьем катил пот, и его капли разбивались о сцену, словно градины первого весеннего шторма. Арлингу казалось, что этот звук заглушал музыкантов, рев толпы, крики ведущего и даже свист ветра.

Грянули трубы, и на сцену выбежали факиры. Тоже карлики из труппы Арво. Они принялись жонглировать горящими головешками, и арену мгновенно затянуло чадом. Регарди по-прежнему слышал висящую под куполом лилипутку и карликов на канате, но различать их запахи стало труднее.

Между тем, человек, который за ними следил, все также сидел на бортике оркестровой ямы, наблюдая за карликами и бросая частые взгляды в сторону Арлинга с Сейфуллахом.

«Нужно разобраться, что ему надо», — решил халруджи. Заметив, что к нему идут, незнакомец настороженно приподнялся, будто раздумывая, убежать или пообщаться. Регарди тоже было интересно, что он выберет, но ему неожиданно преградили дорогу:

— А какого цвета мои подштанники, определить можешь?

Слепой из Фардоса выставил вперед трость, довольно смело опустив ее на сапог Арлинга. Регарди узнал его. Он изображал Педера Понтуса, лихо отплясывая по сцене с драганским клинком полчаса назад.

— Надеюсь, у тебя есть запасная палка, — с трудом сдерживаясь, ответил он. — Потому что эта сейчас сломается о твою шею.

Человек-взгляд решил остаться и заинтересованно прислонился к стене. Его любопытство раздражало куда сильнее слепого из Фардоса, который так не вовремя решил поупражняться в остроумии.

— Я тебя чую, Видящий, — хихикнув, произнес слепец, обдав его острым ароматом журависа. — Знаешь, чем ты пахнешь?

Арлинг хорошо относился к калекам, а тем более, к слепым. Но иногда приходилось нарушать принципы.

— От тебя разит неудачей, — прошептал слепой кучеяр. — Так сильно, словно ты обвалян в ней с головы до ног. Как в муке.

Халруджи медленно выдохнул. Сначала он сломает трость о лысую башку этого слепого, потом…

Его руки уже почти схватили палку, когда на сцене раздался грохот. Казалось, что арена разверзлась, выпустив из себя всех демонов ада. Цирк вдруг наполнился невообразимым шумом: в панике кричали люди, со свистом лопались веревки, гулко падали на сцену какие-то предметы, которые ударяясь об опилки, оставались лежать на них, наполняя воздух кровью и стонами. Тела маленьких людей никогда не были похожи на человеческие. Особенно после падения с каната, натянутого на высоте двадцати салей.

— Что там происходит? — испуганно спросил слепец, но Арлинг и сам хотел бы знать ответ.

На арене творился хаос, а публика бесновалась. Сейфуллах вскочил с лавки и что-то кричал, показывая наверх, но сейчас кричал весь цирк, и его слова слились в общем потоке страха и возбуждения. Зрители аплодировали, не жалея рук. Зрителям нравилось.

«Карло промахнулся», — промелькнула в голове мысль, испугав его своим равнодушием. В мире ничего необычного не произошло. Просто стало на несколько смертей больше. Регарди кивнул своим мыслям и, развернувшись, неожиданно для себя побежал к арене.

Карло не промахнулся — лопнуло крепление, которое держало доску с лилипуткой Магдой. Деревянный круг рухнул на сплетение качелей, оставшихся от предыдущего номера, и, увлекая их за собой, врезался в пирамиду карликов, сплетя веревочную паутину, на которой повис, раскачиваясь, словно гигантский паук. Судя по тому, что один из зеркальных факелов уже не горел на своем привычном месте, стойка с ним обрушилась вслед за мишенью. Возможно, их соединяла одна веревка.

Огонь с факела, а может, с головешек, которыми жонглировали факиры, перекинулся на клубок из порванных качелей и каната, в центре которого застряла доска с привязанной к ней лилипуткой. Арлинг не знал, жива ли она, потому что ее дыхание заглушал треск пожара. Магда молчала. А вот те карлики, которые запутались в снарядах, кричали во всю силу своих маленьких легких. Веревки тлели, а огонь поступал все ближе, грозя превратить людей в живые факелы.

Пожар, вспыхнувший на сцене, потушили быстро, но костер, разгорающийся под куполом цирка, набирал силу. Стража и слуги беспомощно разводили руками, так как добраться до горящего на высоте двадцати салей клубка из людей, веревок и циркового оборудования было невозможно. Упасть на арену ему не давала металлическая цепь, которая крепила зеркальный факел к ребру циркового шатра. Она сильно натянулась, звеня в порывах гуляющего наверху сквозняка. С другой стороны клубок держала опора турникета, к которой крепился канат. Капкан захлопнулся между небом и землей.

— Мои деньги! — кричал Арво. — Снимите этих идиотов! Я потратил на них целое состояние!

— Сам снимай, — отругнулся ведущий. — Кто туда полезет? Между прочим, это твои люди сцену готовили. Если сорвешь конкурс, будешь сам все оплачивать.

— Огонь по цепям не перекинется, — неуверенно пробормотал хозяин карликов. — Он скоро потухнет. А вот мои артисты успеют сгореть! И мои денежки тоже.

— Эге-гей! — вдруг закричал ведущий, умудрившись перекричать беснующуюся толпу, треск пожара и крики карликов. — Внимание! Смертельный номер продолжается! Вы платили деньги, чтобы удивиться? Мы вас удивим! Смотрите и запоминайте! Такого вы нигде не видели!

Публика успокоилась быстро. Волнение осталось, но его затмили восторг и ликование. Люди хлопали. Они были переполнены зрелищем, словно объевшийся толстяк, тянущийся за добавкой. Они хотели еще.

— Карлики-светлячки! — голос ведущего утонул в реве толпы. — Смогут ли они выбраться из пасти огня?

В это время один из маленьких артистов сорвался и полетел вниз. Еще до того как он рухнул на арену, Арлинг понял, что карлик был мертв. От него слишком сильно воняло горелым мясом. Зрители встретили его падение криками и улюлюканьем. Возможно, им даже было жаль его. Но он пришел сюда, чтобы рискнуть жизнью, и проиграл. А они приняли его жертву.

Наверху оставалось трое карликов, которые еще подавали признаки жизни. Лилипутка Магда молчала. В отличие от другой Магды, которая вдруг вцепилась холодными пальцами в голову Регарди.

— Не смей! — закричал Сейфуллах, но Арлинг его уже не слышал.

Увернувшись от стражника, он прыгнул на сцену и бросился к ближайшему столбу с зеркальным факелом. От него тянулись крепления к другим светильникам, в то числе, и к упавшему на канат. План был диким, непричесанным и наполовину рожденным. Он менялся с каждой секундой, иногда быстрее, чем халруджи успевал это понять.

— Не стрелять! — закричал ведущий охране.

Стражники не стали карабкаться вслед за Регарди, выбрав более простой способ его устранения — взяв на прицел. К счастью, они услышали ведущего и опустили луки. Это было сделано вовремя, потому что Арлинг дотянулся до проволоки, идущей от факела к ребру шатра, и повис на ней, превратившись в отличную мишень даже для начинающих.

Однако трюк не удался. Проволока предательски лопнула, и халруджи полетел к зеркальному факелу, жар которого ощущался совсем близко. Ему повезло. Руки уцепились за какой-то уступ, но закрепиться на нем не удалось. Пальцы пронзила жгучая боль, и Арлинг понял, что держался за раскаленное основание факела. Разжав их, он прыгнул наугад. Какое-то время руки хватали пустоту, но вот слева послышался свист, и он встретился с летящей навстречу веревкой. Она обмоталась вокруг него петлей, грозя задушить в объятиях, но, по крайней мере, он больше не падал.

Халруджи запретил себе думать, позволив телу делать то, что оно считало нужным. Он прыгал по висящим снарядам, карабкался по канатам и полз по стенкам шатра, цепляясь за плотную ткань и чувствуя ветер, разыгравшийся снаружи. Он был песчинкой, занесенной случайным сквозняком, пылью, мерцающей в луче факела. Не было ни цирка, ни зрителей, ни Сейфуллаха. Только он и вечность, пылающая над его головой вечным огнем.

Когда Арлинг добрался до цепи, которая тянулась от купола шатра к месту, где догорали остатки декораций вместе с карликами, арена стала крошечной звездой в небе, а мир перевернулся вверх ногами. Металлические звенья нагрелись и впивались в ладони острыми крючьями. Но спешить было нельзя. Нить, удерживающая его на высоте двадцати салей над ареной, могла оборваться в любую секунду.

Наконец, он оторвался от липнувшей к ладоням цепи и приземлился на выступающий обломок снаряда. Клубок-ловушка приняла его с тяжелым вздохом. От нее оторвался кусок чего-то необъятного и плавно полетел к арене под крики зрителей. Человеческие голоса мешали. Они вклинивались в голову острыми кольями и тянули вниз, туда, где размахивал руками крошечный Сейфуллах и пел восторженные дифирамбы ведущий.

Халруджи едва успел пригнуть голову, чтобы ее не размозжило падающим стальным прутом, но запутался руками в веревочной петле и потратил драгоценные секунды на освобождение.

— Карло! — просипел он, пытаясь дотянуться до неподвижного тела, висевшего в сале от него. Опора, за которую он зацепился ногами, скользила и опасно кренилась, но ему удалось схватить клубок из веревок, внутри которого висел человек с неестественно вывернутой назад ногой. Если маленький артист выживет, ему больше никогда не покорить высоту цирковых куполов.

— Говорить можешь? — прошептал Регарди, ощупывая узлы, в которых запутался карлик. — Где Магда?

Имя девушки подействовало, потому что Карло пришел в себя.

— О, дьявол! — заскрипел он, буравя его взглядом. — Ты пришел слишком рано. Я еще жив.

— Где девчонка? Лилипутка? — прокричал Арлинг ему на ухо, разрезая ножом веревки. — Я не чувствую ее. В какой она стороне?

— Она… — голова Карло откинулась назад, и Регарди едва успел схватить его за руку, так как последняя веревка, соединяющая карлика с ловушкой, вдруг лопнула. Несмотря на свой малый рост, вес у него был приличный. Еще немного и все сооружение рухнет, став большой братской могилой.

Хороших идей не приходило, а времени почти не осталось, поэтому Арлинг сделал первое, что пришло в голову. Обмотав запястье карлика, потерявшего сознание, он принялся спускать его вниз, надеясь, что длины каната хватит до самой арены. Видимо, боги решили, что Карло достаточно настрадался. Веревки хватило.

Второй карлик, который висел неподалеку, был спасен так же. Тело артиста было сильно обожжено и крепко запуталось в канатах. Регарди пришлось повозиться, чтобы освободить его.

Третий карлик был давно мертв. От него так сильно пахло горелым мясом и костями, что жизнь при таких ожогах вряд ли была возможна. Но за запахом горелой плоти скрывался след той, ради которой он сюда забрался. Арлинг нашел Магду.

Мертвое тело карлика полетело вниз, а Регарди, обмотав поясом ладони, пополз туда, где еще тлело пламя.

Запретив себе отвлекаться на то, что творилось внизу, халруджи устремился к доске-мишени, которая пряталась в центре клубка из металлических обломков и веревочных обрывков. Цепь от зеркального факела тяжело стонала, доживая свои последние минуты. Если она лопнет, второе крепление, которое держало клубок с другой стороны, тоже не выдержит.

С каждым движением Арлинга сооружение провисало все ниже, но вот его пальцы нащупали деревянную поверхность, а ноги быстро потушили языки пламени, лизавшие край мишени. Огонь сдался легко, устав сражаться с неподатливым материалом.

Доска была изготовлена из тяжелого мореного дуба, пропитанного незнакомым веществом, выступившим на ней влажными каплями. Благодаря ему она не вспыхнула, вместе с остальным деревянным снаряжением, которое теперь валялось по сцене черными головешками. Наверное, Арво вырезал доску из борта старого судна, а может, изготовил специально для номеров с огнем. Но только несгораемая мишень не облегчила участь лилипутки по имени Магда.

Зацепившись ногами за верхний край и повиснув вниз головой, халруджи дотянулся до маленькой женщины и осторожно погладил ее по волосам.

— Ты молодец, — прошептал он, чувствуя, как она судорожно схватила его руку потной ладонью. Даже если бы он пришел раньше, то все равно не успел. Ножи Карло ровной линией обрамляли ее фигуру. Карлик ни разу не промахнулся. А стоило. Канат врезался лилипутке в живот, почти разделив маленькое тело надвое. Огонь не тронул мореную доску, но уничтожил ее ноги, превратив в головешки изящные стопы. Стальной обломок хищно впился в дерево, почти отделив правую руку от тела. Арлинг не знал, что удерживало ее в этом мире, заставляя судорожно хватать воздух ртом и глотать вместе со слезами рвущийся из груди крик. Она была маленькой женщиной. Но сильной.

— Прощай, Магда, — сказал он, закрыв ей глаза.

Когда все было кончено, Регарди понял, что спускаться вниз ему необязательно. Больше всего на свете ему хотелось остаться наверху, в небе. Там, где снова умерла Магда.

Какое-то время он раскачивался на мишени, соображая, в какой стороне находилась арена. Верх и низ завертелись, меняясь местами с бешеной скоростью. Раздался оглушительный лязг, и кусок лопнувшей цепи впился в доску-мишень у него над головой. Сооружение вздохнуло, пошатнулось и неторопливо поехало вниз, словно сожалея, что его жизнь была столь коротка.

Припав к мертвой лилипутке, Регарди подождал, пока доска достигла сплетения канатов, и прыгнул. Он не знал, сколько салей было до опоры, и как прочно она стояла, но прыгнул так, словно это был последний прыжок в его жизни. Ветер издевательски просвистел мимо, а внизу раздался ни с чем несравнимый грохот. То рухнула на землю доска-мишень, взметнув в воздух кровавые опилки.

Арлинг уже вытянул руки, собираясь цепляться, когда вдруг понял, что на его пути возник столб. Он врезался в него с такой силой, что в его голове зажглись тысячи факелов. Халруджи опрокинуло и неудержимо повлекло вниз, но он заставил себя собраться и, выполнив кувырок, схватился за стальную опору, ободрав и без того содранные ладони. Оставляя за собой кровавый след, халруджи заскользил к земле, удивляясь, почему до сих пор жив.

Когда ступни коснулись сцены, ему захотелось вернуться наверх. В немой тишине на него уставились тысячи пар глаз.

Через мгновение цирк взорвался криками, и Арлинг не сразу понял, чего в них было больше — гнева или восторга. Людей на арене стало гораздо больше. Они подбегали к нему, хватали за руки, хлопали по плечам. Никому не было дела до двух еще живых карликов, вокруг которых бегал хозяин Арво, проклиная все на свете.

Халруджи вдруг почувствовал тошноту и острую необходимость глотнуть свежего воздуха. Люди что-то кричали ему в лицо и теребили повязку на глазах. Он отпихивал их, но толпа наседала, сдавливая со всех сторон. Страх липкими пальцами подкатил к горлу, помогая выбраться наружу своей лучшей подруге — панике. Регарди заметался в сужающемся круге, но повсюду натыкался на плотную массу тел, которые тянули к нему руки, словно желая разорвать на части. Наконец, он не выдержал, и тоже закричав, ринулся вперед. Туда, где свист ветра слышался громче всего.

Ему казалось, что он бежал по полю со зрелой пшеницей. Упругие колосья врезались в лицо и грудь, но Арлинг легко раздвигал их, не задумываясь, что иногда ломал хрупкие стебли. Наконец, поле кончилось, и халруджи вылетел на мостовую, рухнув коленями на камни.

Обрадовавшись компании, песчаный ветер, гонявший до этого редких прохожих, радостно бросился к нему, заключив в объятия, словно родного.

В ту ночь Арлинг Регарди получил все голоса судей, любовь кучеярских зрителей и звание первого урода Самрии. Когда довольный Сейфуллах отыскал его под кустом тамариска, человек, который не смог дать лилипутке Магде ничего кроме смерти, плакал.