Тишина завораживала. Она была бесконечной, звенящей, полной сладкой неги и головокружительного спокойствия. Она окутала собой мир, сделав его прозрачным, словно капля росы.

Люди считали, что тишина есть отсутствие звуков, но Арлинг знал, что это не так. Даже самое безлюдное и пустынное место всегда было полно неизведанных, едва различимых шумов, которые проникали в голову, наполняя ее тайнами и загадками. Арлинг смаковал каждый из них, неторопливо разгадывая и откладывая в сторону до полного осмысления. Спешить ему было некуда. Время для мертвых не существовало.

На огромном пространстве гулял ветер. Он не был похож ни на бешеные ураганы холустайских песков, ни на мягкие бризы Самрии, ни на загадочные суховеи Фардоса. Спокойный, полный величия и достоинства ветер плавно обтекал волнообразную поверхность ландшафта, рисуя в нем причудливые линии. Арлинг слышал, как воздушные потоки проваливались в овраги и ущелья, кружились вдоль отвесных стен и снова поднимались ввысь, к солнцу. Ветер не мешал тишине.

Также не беспокоили ее истлевшие останки людей и животных. Трупы лежали везде, заполнив собой весь мир. Раскаленное солнце давно уничтожило запахи смерти, смешав их с ароматами такыра. Где еще могла оказаться могила слепого ученика имана? Хотя Арлинг предпочел бы песок. Крутые барханы и извилистые дюны нравились ему больше высушенной до звона глины. Сначала он решил, что окружавшие его мертвецы — тела убитых им людей. На его счету были десятки жизней, но равнину покрывали сотни тысяч трупов. Слишком много даже для него.

Стук собственного сердца тоже не нарушал тишины царства мертвых. Арлинг слушал его с тех пор, как сознание вернулось к нему после смерти на дне колодца. Оно билось ритмично и спокойно. Не как в жизни. Он насчитал тысячу ударов и открыл глаза.

И хотя Регарди всегда надеялся, что первой, кого он увидит после смерти, будет Магда, его ожидания не оправдались. Зрение, вернувшееся в загробном мире, подарило ему картину, которую уже нарисовали в его голове другие чувства. Высокое, блеклое небо. Маленькое, раскаленное солнце. Потрескавшаяся от жара глиняная равнина, до горизонта усеянная высохшими телами мертвецов. И он сам, лежащий на куче костей. Пайрики оставили ему штаны и рубаху, но забрали сапоги, пояс, головной платок и бурнус. Странный выбор.

Арлинг поморгал глазами, привыкая к непривычному свету и давно забытым краскам. Зрение было недостижимой мечтой, но, обретя его вновь, восторга он не почувствовал. От длительной неподвижности тело затекло, с трудом вспоминая, что когда-то умело двигаться. Регарди отодвинул от лица побелевший под солнечными лучами череп и, уперев руки в сухие останки, которые крошились под пальцами, попытался сесть. Это было ошибкой. От боли, пронзившей ногу, он закричал и, не удержавшись, скатился с кучи костей на пыльную глину. Мертвому не полагалось чувствовать боль. И ему не могло быть страшно.

Однако страх уже появился, и Арлинг ничего не мог с ним поделать. Он не верил в демонов, но из соседней груды костей на него полз трупный бес Назу. Он выглядел точно так же, как его описывали иман, Сейфуллах и другие кучеяры, оставшиеся в прошлом.

Люди верили, что при жизни Назу был могильным вором, а после смерти превратился в пайрика и стал красть не только украшения, но и части тел мертвецов, присоединяя их к себе. Со временем он стал таким большим, что перестал ходить на ногах и ползал на брюхе, уподобившись червю. Когда кучеяры оставляли своих покойников на башнях-дахмах для очищения, они закрывали им глаза и одевали в самую скромную одежду, чтобы не привлекать внимания Назу.

Арлинг не верил ни в кучеярских богов, ни в их суеверия, но чудовищу, которое замерло в сале от него, было на это наплевать. Три ряда крохотных глаз, едва виднеющихся под складками жира, не моргая, смотрели на его ногу. Назу едва доставал ему до пояса, но длинное туловище только наполовину свесилось с трупной кучи. Можно было гадать, сколько еще ног и рук росло на той его части, которая Арлингу была не видна.

Регарди уже думал, а не отдать ли бесу раненую ногу, которая, вопреки законам мертвого царства, нещадно болела, как вдруг услышал за спиной глухое рычание. Обернувшись, Арлинг увидел пса смерти Бхудке. Черная четырехглазая собака размером с теленка, как и Назу, точно соответствовала мифам. Еще один пайрик, которому было интересно его мертвое тело. Впрочем, у Бхудке на это были причины. Когда-то давно Регарди осквернил руины его храма, убив в нем слишком много людей. Бхудке был могучим противником, и Назу придется нелегко, если он хотел забрать ногу слепого драгана в свою коллекцию.

Арлинг вжался в кучу костей, уже предвкушая, как эти двое будут рвать друг друга на части, но вместо того, чтобы затеять драку, Назу и Бхудке двинулись к нему. Один подкрадывался сзади, другой подползал спереди. Похоже, они решили его поделить. Такой поворот событий Регарди не понравился, и он принялся искать оружие, понимая бессмысленность своих намерений. Даже если бы у него была добрая сабля, что клинок, выкованный человеком, мог против пайриков?

Он не успел придумать ответ, так как на поле боя появился новый игрок. Кожа на спине халруджи болезненно натянулась, словно у него должны были вырасти крылья. Арлинг схватился за плечо и тут же отдернул руку. Если раньше все происходящее было похоже на бред больного, то теперь у него не осталось сомнений в том, что он сошел с ума.

На плече образовался длинный порез, из которого показалась голова змея. Это был септор. Его золотая шкура слепила, заставляя жмуриться и замирать от восторга. Боль была терпимой и быстро прекратилась. Как только змей извлек хвост, рана затянулась, вновь покрывшись загадочными символами, оставленными колдуном Маргаджана. Септор почти ласково обмотался вокруг шеи Арлинга и предупреждающе зашипел на пайриков. Помощь была неожиданной, но Регарди еще не знал, как к ней относится. Возможно, Нехебкай хотел сам поквитаться с ним за септорию и был недоволен вмешательством бесов. В воздухе густо запахло цветочной пыльцой. Прямо как тогда во Дворце Гильдии Балидета, когда Арлинг безуспешно пытался исполнить септорию Первого Исхода.

Однако Бхудке и Назу не испугались бога и продолжали медленно приближаться. Жирные пальцы трупного беса почти коснулись ноги Арлинга, когда септор вытянулся стрелой и прыгнул вперед. На землю перед пайриками упал не простой змей, а его трижды увеличенная копия. Нехебкай распахнул пасть, поиграв раздвоенным языком. Он мог проглотить Назу целиком, закусив псом смерти Бхудке. Индиговый собирался драться за слепого чужака из Согдарии.

Арлинг не стал терять время и отполз подальше, стараясь не прислушиваться к звукам борьбы за спиной. Ему нужно было скрыться до того, как определится победитель. Ситуация смешила и пугала одновременно. Не так представлял он жизнь после смерти.

Наконец, среди костей и трупов показалась тропа. Она была достаточно широкой, чтобы по ней могла проехать повозка. Стоило ему об этом подумать, как тишину могильника нарушил самый неподходящий звук для этого места. По дороге медленно двигалась телега.

Решив, что никого хуже бесов и Индигового он уже не встретит, Регарди выпрямился, сразу пожалел об этом. Раненную ногу полоснула молния боли, которая отдалась по всему телу. Боль вернулась не одна. Она привела с собой друзей в виде нестерпимой жажды, зуда от многочисленных царапин и порезов, усталости и желания упасть среди костей, чтобы больше никогда не подниматься. Боль мешала сосредоточиться, требуя все его внимание. Она забрала то, что должно было у него быть по праву мертвого — спокойствие и безмятежность.

Халруджи поморгал и потер глаза. Солнце, равнина, трупы, пайрики исчезли в мгновение, уступив место знакомым звукам и запахам. Он снова был слепым, вооруженным лишь своими чувствами.

И чувства подсказывали ему, что в него целились из лука.

Повозка, запряженная двумя волами, в сопровождении группы всадников на верблюдах оказалась рядом на удивление быстро. Арлинга собирались убить во второй раз. Керхи были напуганы, и страх чувствовался в их поту так же отчетливо, как и трупный запах, исходящий от мертвецов в повозке. Возможно, самого Регарди когда-то доставили сюда таким же образом. Один всадник пустил верблюдицу вперед, приблизившись к халруджи почти вплотную. Он по-прежнему держал его на прицеле.

От неожиданной мысли Арлинга пробрало. Верблюдица была ему знакома! Это была та самая упрямая альбиноска, которая везла его к Каньону Поющих Душ. Регарди хорошо запомнил ее запах и не мог его перепутать. К тому же, на узде животного по-прежнему болтался колокольчик, который привязал капитан Издегерд, чтобы Арлинг мог отличить своего верблюда от других. Старик был по-своему добр, хоть и с причудами.

Голова стала соображать яснее, словно в нее залетел ветер-теббад и выдул из нее всю пыль. Он, Арлинг Регарди, халруджи Сейфуллаха Аджухама и ученик имана из Школы Белого Петуха, не умер. Но мог умереть очень скоро — по разным причинам.

Рана на ноге была открытой, плохой и опасной. В пустыне можно было погибнуть от мелкой царапины на пальце, а в его ноге была дыра величиной с орех. Память услужливо откликнулась, но помочь не смогла. Регарди вспомнил только то, как привязал себя к одному из прутьев, после того как Сейфуллах выбрался наверх. Очевидно, керхи вытащили его из ловушки, и, решив, что он мертв, привезли на могильник. Халруджи не хотел думать, что Аджухам мог быть где-нибудь поблизости. У Сейфуллаха была другая судьба.

Если он не умрет от заражения или потери крови, то его разорвут на части пайрики. Их возня по-прежнему слышалась в сале за его спиной.

Если бесы пустыни о нем забудут, то его убьют керхи. Кочевник, который целился в него из лука, мог выпустить стрелу в любую секунду. Странно, что он до сих пор этого не сделал. Керхи привезли на могильник новую партию трупов. Вероятно, им не раз приходилось сталкиваться с «ожившими» мертвецами. Регарди нужно придумать очень вескую причину, чтобы его не убили на месте. Белая верблюдица была знаком того, что кучеярские боги не хотели оставить Сейфуллаха в беде. Они послали ее Арлингу, чтобы напомнить о его долге. Пока он был связан с Аджухамом клятвой Махди, у него не было права на смерть.

«Если я не умру от раны, меня не разорвут пайрики и пощадят керхи, то тогда нас всех наверняка убьет самум», — подумал Регарди, прислушиваясь к ветру. Мысль была глупой, так как самумы в такыр не заглядывали, но Арлингу приходилось бывать в песчаной буре, и он мог поклясться, что слышал шелест песка по сухой глине. Впрочем, это могло быть слуховой галлюцинацией. Так же, как Нехебкай за его спиной, который прогнал Назу и Бхудке и теперь полз к нему; так же, как керх, который по неизвестным причинам медлил спускать стрелу.

Почувствовав, как напрягся палец кочевника, Регарди понял — через мгновение он будет утыкан стрелами, а его раненная нога не оставит ему ни шанса, чтобы от них увернутся. Медлить было нельзя.

— Стойте! — крикнул он, вытянув вперед руку, словно она могла защитить его от стрелы.

В Школе Белого Петуха Арлинг учил древний керхар-нараг, язык, на котором говорили керхи, но его способностей хватило только на то, чтобы выучить общий диалект, тогда как каждое племя говорило на своем наречии. Регарди искренне надеялся, что его поймут хотя бы частично.

— Я здесь, чтобы вас спасти. Убьете меня и умрете сами.

Напряжение в пальце кочевника на тетиве ослабло. Это обнадеживало.

— Кто ты и почему угрожаешь? — спросил керх. Это было началом спасительного диалога, и Регарди не должен был упустить момент.

— Зовите меня Амру! — воскликнул он, вспомнив давно забытое имя. — Меня послала великая мать Рарлапут. Она любит вас и не хочет, чтобы Некрабай, который вырвался на свободу, погубил вас. Слышите этот звук? Это не стоны мертвецов и не шепот пайриков. Вы уже и сами знаете, что он значит. А теперь ответьте: разве в этих местах бывают самумы? Если не верите мне, поверьте своим глазам и чувствам. Буря будет здесь скоро, и только я знаю, как от нее спастись.

Или керхи ему поверят, или не поверят. Однако уже и сам Арлинг не был уверен в том, что слышал галлюцинации. Ветер усилился, но он был не освежающим, а горячим, словно дыхание дракона. К ним летели тучи пыли, которые через секунду заволокут все живое, поглотив даже солнце. Оно станет тусклым красным диском, а пыль окажется везде — в одежде, сапогах, на зубах. Недаром кучеяры называли самум «Пыльным Дьяволом». С пылью прилетят мелкие камни, песок, трава. Столбы красновато-коричневых вихрей поднимутся ввысь на многие сали, сметая все на своем пути. Кожа станет сухой, словно лист бумаги, забытой у открытого огня. Потребуется совсем немного, чтобы она вспыхнула ярким пламенем.

Арлингу повезло. Самум не оказался галлюцинацией, и его шансы не получить стрелу в голову увеличились. Порывы ветра — то теплые, то свежие — чередовались, словно соревнуясь друг с другом, а промежутки между ними стали короче. Они были похожи на дыхание больного — прерывистое и неровное. Буря приближалась.

Кочевники засуетились. Одни стали укладывать верблюдов на землю и заматывать им морды тряпками, другие бегали вокруг повозки с мертвецами. Их опасения были не напрасны. Самум заберет всех без разбора — и живых, и мертвых. Разметает по огромному пространству и прощай древний могильник, от которого не останется и следа.

По мере того как дыхание бури становилось все более частым и жарким, земля нагрелась сильнее. Арлинг готов был поспорить, что горизонт уже заволокла темная, свинцовая завеса, а небо окрасилось в рыжий цвет без единого голубого просвета. В криках кочевников ощущалась тревога, близкая к панике. Арлинг и сам был не прочь к ним присоединиться, однако голову занимала другая мысль.

«Нужно дотянуть этот спектакль до того, как нас накроет самум, а потом спрятаться в одной из трупных куч, — решил он. — Когда буря закончится — при условии, что я буду еще жив, — нужно будет найти одного из керхов и расспросить о Сейфуллахе». В плане было слишком много «если», но на другой не было времени.

— Хорошо, — прокричал керх и опустил лук. — Мы тебе верим. Как ты собираешься нас спасать?

Еще бы они ему не поверили. Самум всегда приходил неожиданно. В один миг дыхание ветра стало раскаленным, а на могильник наползла огромная туча песка, опустившаяся с неба. Наверное, если бы Арлинг был зрячий, он, как и керхи, не сдержал бы крик ужаса. Ни один, даже самый храбрый человек, не мог устоять перед лицом песчаного бога. Казалось, жар исходил отовсюду — от ветра, солнца, но особенно, из чрева земли, горящей под ногами.

Кочевник задал хороший вопрос. Арлингу нужно было дождаться совсем немного. Буря почти доползла до них. Но за эту секунду из лука керха могла вылететь не одна стрела, поэтому Регарди поднял руки к небу, и, отплевываясь от песка, закричал:

— О, Совершенный! Твои слуги стоят прямо! Головы их выше небес, ноги их ниже ада. В твоем имени сокрыта тайна, а ты сам — огненная жиждь, лежащая в основе всего живого! Отправь эту бурю на головы неверующих, ибо мы — верные слуги твои. Пусть она обрушится на тех, кто забыл о том, что является центром каждой звезды!

Это были искаженные слова из септории, первое, что пришло в его раскаленную ветром голову. Однако то, что произошло дальше, не поддавалось объяснению.

Первые вихри песчаных струй уже готовы были коснуться его ног, когда буря вдруг захлебнулась в собственном реве и отпрянула назад с такой скоростью, словно вспомнила о каком-то срочном деле, которое не терпело задержки. Ветер, мгновение назад рвущий волосы людей, боязливо притих и, покидав на землю все, что успел захватить — кости, камни, обрывки полуистлевшей одежды с мертвецов, — поспешно скрылся за горизонтом, забрав с собой индиговые тучи, нестерпимый жар и ледяной страх. Через секунду все стихло, и лишь припорошенные песчаной пылью трупы, да кучи песка, образовавшиеся по всему такыру, говорили о том, что в этом месте произошло неладное.

Арлинг пришел в себя раньше керхов, но самум спутал его планы. Убегать от кочевников по могильнику в ясную погоду не было смысла. Ощущение нереальности происходящего накрыло его с головой, придавив к земле, с которой оказалось не так легко подняться. Ноги сделались ватными, словно у тряпичной куклы мастера Теферона. Где он слышал это имя? Впрочем, это было неважно, потому что мягким стало не только тело, но и весь мир.

— Где ты, керх? — позвал он, обнаружив, что уже давно не слышал кочевников. Не мог же самум забрать их тоже? Керхи должны были знать о Сейфуллахе, а значит, были нужны ему.

Нестерпимо хотелось пить. Стало холодно, и Регарди обнаружил, что его давно сотрясала мелкая дрожь. Он не мог понять, что с ним происходит, и от этого ему еще больше было не по себе.

Рана — запоздало догадался он, ощупывая ногу. Наверное, у него началось заражение, а пайрики, керхи и самум были бредом, вызванным лихорадкой. Началом смерти.

Когда его подняли и положили на повозку — уже без мертвецов — Арлинг решил, что галлюцинации продолжились. Впрочем, они были реальными и по-своему милосердными. Кто-то поднес к его губам бурдюк и держал голову, пока он пил. Вода была похожа на настоящую, но Регарди все равно ей не поверил. Он не хотел быть обманутым во второй раз.

— Держись, крес, — прошептал кто-то на керхар-нараге ему на ухо.

Арлинг слабо кивнул и умчался вслед за самумом. Ведь у него тоже были неотложные дела. Оставалось только вспомнить какие.

* * *

Как часто ему приходилось просыпаться вот так — не помня ни себя, ни места, ни времени. Арлинг долго лежал без движения, мучительно пытаясь собрать ощущения в единую картину мира. Или в ее подобие. Получалось с трудом, потому что внимание перетягивала пульсирующая боль в правой ноге. Она его и разбудила. Регарди уцепился за нее, чувствуя, как его медленно вытаскивает из пучины забвения, а к сознанию возвращается способность мыслить.

И хотя в голову настойчиво просились звуки и запахи настоящего, он заставил себя вернуться к прошлому. Опасности от внешнего мира не чувствовалось, зато вероятность потеряться в мире иллюзий была велика. Вот он падает со скалы, ловит Сейфуллаха, убеждает его подняться из колодца. Арлинг уже ранен и не надеется выжить.

Каким-то образом он очутился на могильнике керхов. Его могли вытащить керхи, или он дополз туда сам. Вспомнить, что произошло потом, никак не получалось. Сейчас Арлинг был уверен, что мираж пайриков и Нехебкая вызвал яд татуировки на спине. С ним уже происходило подобное — на башне гостиницы «Три Пальмы», когда ему показалось, что на него обрушился водопад. Дальше было яснее. Его заметили керхи, которые привезли на могильник очередную партию мертвецов. У одного из кочевников оказалась верблюдица, которая принадлежала Арлингу, значит, керхи должны были знать о Сейфуллахе. Регарди по-прежнему не допускал мысли, что с Аджухамом случилось что-то плохое.

В ноздри ударил резкий запах костра, а на горячий лоб опустилась влажная тряпица. Арлинг чувствовал аромат и тепло человеческого тела, сидящего рядом, так же хорошо, как и запах белой верблюдицы, привязанной неподалеку. Той самой верблюдицы. Это было хорошо, но он вернется к ней позже. Сначала ему нужно было вспомнить о самуме.

Появление песчаной бури в такыре не имело объяснений, но миражем быть не могло, потому что кочевники ее тоже заметили. И не только заметили, но поверили в его ложь, которая, как ни странно, оказалась удачной. Не имело значения, почему самум вдруг передумал засыпать их песком и повернул назад. Важно было то, что он все еще жив.

А теперь можно было вернуться к настоящему. Он потерял сознание от потери или заражения крови, но кочевники не оставили его на могильнике, а взяли с собой. И сейчас он находился у них в плену.

Тяжелый запах грязных бурнусов, верблюдов, походной утвари, дешевых одеял, купленных у кучеяров, плавал тяжелыми волнами вокруг костра, на котором варилась похлебка из баранины и пеклись знаменитые масляные лепешки керхов. Трое мужчин сидели неподалеку, ожидая ужин, еще двое стояли на страже, один возился с верблюдами. Арлинг лежал у костра, но связан не был. Впрочем, этого не требовалось. На побег у него не было сил, и керхи это знали. Рядом с ним сидели женщина и молодой воин возрастом не старше Сейфуллаха. Керхийка что-то делала с его ногой, а парень заботливо вытирал ему лоб влажной тряпкой. Столь мирная картина никак не вязалась с тем, что он знал о керхах — жестоких и воинственных кочевниках, которые грабили караваны и убивали купцов. Впрочем, подарки судьбы стоило принимать с благодарностью и ничему не удивляться.

— А теперь смотри внимательно, Аршак, однажды тебе придется это делать самому, — сказала женщина, и ногу Арлинга снова пронзила боль. Ему удалось с ней справиться и не выдать себя криком. Еще было рано для знакомства.

Молодой керх что-то пробурчал, но женщина была настойчива.

— Я не вечна, хоть и задержалась на этой земле дольше других. Положи сюда палец. Когда-нибудь ты будешь зашивать своих братьев и сестер. В отличие от этого навьяла они — люди, поэтому тебе понадобиться все твое мастерство и большое чудо, чтобы человек мог выжить с такой раной, как эта.

— Рана очень плохая, — задумчиво протянул тот, кого назвали Аршаком.

— Много ты понимаешь, — фыркнула женщина. — Это же навьял, его ведет сам бог. Он может пережить всех нас.

Они говорили на керхар-нараге. Регарди не понимал многих слов, но суть улавливал. Его считали навьялом. Это было хорошо, но удача никогда не оставалась на его стороне слишком долго. Керхи называли навьялами героев или богов, которые рождались среди людей, чтобы помогать им во время войн или несчастий. Значит, идея, которая пришла ему в голову на могильнике, оказалась успешной. Оставалось соответствовать образу. Плохо, что в свое время он не уделял мифологии керхов должного внимания. Придется изобретать на ходу.

— Никогда не видел настоящих навьялов, — прошептал Аршак, и в его голосе звучал неподдельный интерес. — Я даже не думал, что они могут быть из кресов. Как ты думаешь, он расскажет нам, кем был в прошлом? А вдруг это сам Сих-Гаран? Говорят, не было воина сильнее и ловчее его.

— Дурак, — незлобно обругала его женщина. — Могучий Сих-Гаран никогда бы не родился драганом. Скорее всего, это кто-то из третьеродных. Однако это не умаляет его величия. Любой навьял, спустившийся к людям — дар богов.

— Он сказал, что его послала Рарлапут.

— Что ж, у Рарлапут было много достойных сыновей. Может и так. Нам сейчас нелегко, вот Мать и услышала наши молитвы. Когда этот человек очнется, будь вежлив и не приставай с расспросами. Не все навьялы помнят, кем они были раньше.

— У него повязка слепого. Может, Рарлапут хотела сказать этим, что люди…

— Ничего она не хотела сказать, — сердито перебила его женщина. — Навьял может быть слепым, безруким, безногим — каким угодно. Лучше делом займись. Мне понадобится больше заразихи. Иди, поищи ее. И постарайся, чтобы корни были длиннее.

Аршак хотел было возразить, но, очевидно, женщина была главнее. Молодой керх недовольно встал и затопал прочь. Арлинг не стал следить за ним. Пока он был ему неинтересен.

— Хватит валять дурака, — прошептала женщина и шлепнула его по щеке. — Можно подумать, я не знаю, что ты не спишь.

От удивления Регарди растерялся, но он не мог просто открыть глаза, чтобы женщина догадалась о том, что он очнулся.

— Хорошо, — невпопад ляпнул он.

— Ничего хорошего, — проворчала женщина, снова принимаясь за его ногу. — Еще немного и пришлось бы сделать тебя колченогим. Нельзя так относиться к своему телу. Его надо любить, а не отрезать по кусочкам. Я Цибелла, знахарка.

Арлинг промолчал. Он много слышал о керхских знахарях, но мнения всегда расходились. Кучеяры, в частности Сейфуллах, считали, что они способны поднять на ноги мертвого, но иман их недолюбливал и советовал держаться от них подальше. «От верблюжьей колючки и то больше пользы, чем от их знахарства», — ворчал он.

— А я навьял, — произнес Регарди, но Цибелла лишь фыркнула.

— Не смеши меня. Из тебя такой же навьял, как из меня — согдарийская гранд-дама. Лучше молчи и дай мне закончить с твоей ногой. Если не хочешь, чтобы я пошла за ножом.

Арлинг не хотел, чтобы в руках Цибеллы появился нож, поэтому замолчал. Не каждая керхийка знала о Согдарии, не говоря уже о гранд-дамах. Впрочем, сейчас он уже сомневался, что Цибелла была керхийкой. Едва слышный акцент в произношении, чуть сладковатый запах кожи… Больше всего она походила на нарзидку, но Арлинг не знал, что нарзиды могут жить с керхами. В городе они обычно недолюбливали друг друга.

— Ну вот, — уже более добродушно сказала женщина. — Если тебе повезет, будешь только хромать.

— Хромать?

— А ты что думал? Я не бог. Такие раны бесследно не исчезают. Впрочем, ты еще можешь помолиться Нехебкаю. Возможно, он снова услышит твою просьбу.

Ага, керхийка намекала на случай с самумом у могильника. И она назвала Индигового не так, как обычно звали его кочевники. Лучше бы Аршак не оставлял их одних. С керхом, верившим в навьялов, было бы проще.

— Почему ты помогаешь мне? — спросил он прямо.

— Потому что они думают, что ты навьял, — объяснила Цибелла, кивнув на керхов. — Навьялов трогать нельзя.

— Я спросил не о них.

— Люди верят тому, что им по вкусу, — ушла от ответа женщина. — Неверие — слишком большое испытание души. Если бы ты был просто слепым драганом, не понять как очутившимся в наших землях, я была бы первой, кто перерезал тебе глотку. Договоримся так. Ты продолжаешь притворяться навьялом. Ты молчишь и не задаешь вопросы. Как только твоя нога заживет, ты нас покинешь и пойдешь своей дорогой.

— Я не уйду без вопросов. Откуда у вас эта верблюдица? — Арлинг кивнул в сторону альбиноски.

— А я думала, ты слепой, — удивилась Цибелла. — Впрочем, теперь все ясно. Тебе лучше не привлекать к себе внимания. Я не встречала ни одного навьяла, но думаю, что они должны загадочно молчать.

— Хорошо, — кивнул Регарди, решив, что о верблюдице он спросит у Аршака. Керх казался более покладистым. — А разве ты не хочешь задать мне вопросы? Мы могли бы заключить сделку. Я умею быть благодарным.

— Глупый крес, — буркнула Цибелла, но уходить не стала. — С чего ты взял, что мне интересен? Если я не выдала тебя, это не значит, что ты чем-то отличаешься от корки глины под моими ногами. Я помогаю тебе так, как ты помог бы любому драгану, оказавшемуся в беде.

«Последним драганам, которым я помог, я с удовольствием скрутил бы шею», — подумал Арлинг, вспомнив о каргалах, которые ограбили их с Сейфуллахом в Самрии.

— Ты не очень-то похожа на драганку, — ехидно заметил Регарди.

— Я помогаю своим, разве не ясно? — сердито бросила женщина. — Даже если бы у тебя на спине и не было татуировки, я все равно поняла бы, что ты серкет. Бывший серкет. — Тут она усмехнулась. — Давным-давно мне говорили, что бывших не существует, но вот она, я — живу и смеюсь над теми, кто запер себя в каменных башнях. Расслабься. Я тебя не выдам. Чтобы убежать из Пустоши, требуется не просто мужество. Тебя должно вести ощущение особой цели в жизни, осмысление чуждости миру. В тебе это есть. У серкетов много тайн, но они заживо хоронят себя вместе с ними. Мы с тобой оказались иными. Мы преодолели искушение и выбрали жизнь. Когда-то давно я, как и ты, убежала из Пустоши Кербала. И нашла спасение здесь, в керхских землях. Где найдешь его ты, я не знаю, но позволить тебе остаться с нами не могу. Два бывших серкета в одном племени привлекут внимание.

— Как ты догадалась, кто я? — осторожно спросил Арлинг, уцепившись за соломинку, которую ему предложило богатое воображение женщины.

Она приняла его за бывшего серкета, который убежал из Пустоши, забрав с собой ее тайны. Пусть будет так. Ему следовало догадаться сразу, откуда у Цибеллы был странный акцент. Так говорили все Скользящие, с которыми ему приходилось встречаться. С таким акцентом говорил он сам, ведь его учителем был иман, бывший серкет.

— Твоя татуировка, — наконец, ответила Цибелла. — Я не могу прочитать ее всю, но узнаю некоторые знаки. Они, несомненно, принадлежат серкетам. Их магия древняя и очень опасная. Эта она остановила бурю и помогла тебе выдать себя за навьяла. Если хочешь стать свободным, избавься от татуировки. Через нее за тобой следит Нехебкай. Но сейчас она нам пригодится. Самум, который догнал нас в могильнике, не первый в этих краях. Что-то происходит в мире. Что-то очень нехорошее.

На этот раз Арлинг был согласен с Цибеллой полностью — до последнего слова. Он сделает все, чтобы избавиться от следов Мертвого Басхи, как можно скорее. Что касалось самума, то на этот счет у него еще не было мнения. Но оно обязательно появится.

— И, конечно, твои руки, — усмехнулась знахарка. — У всех Воинов Нехебкая такие узоры на ладонях. Одного я знала слишком хорошо. Ты даже говоришь, как он. Ему тоже везде мерещились враги и опасность. Как говорят керхи, унылый дух сушит кости. Поверь, мир может быть не только злым и жестоким. В нем есть добро и… любовь.

Женщина вздохнула и сменила тему.

— Завтра с утра мы отправимся в большой лагерь. Аршак хочет показать тебя отцу, вождю племени. Постарайся, не разочаровать их. И надеюсь, ты закончил с вопросами.

«Нет, Скользящая, я только начал», — подумал Регарди, кивая ей в ответ. Он не был серкетом, но играть чужую роль ему было не впервые. Для Аршака и других керхов он станет навьялом, духом воина, вселившимся в тело человека, а для Цибеллы — серкетом, променявшим тайны ордена на свободу. Оставалось только не забыть снять маски, когда все закончится.

«Ты — халруджи», — прошептал он себе, не уверенный, что под этой маской было его настоящее лицо.

* * *

Потянулись длинные, жаркие дни, полные ожидания, притворства, неуверенности, боли от плохо заживающей раны и тоске по Магде, которая накрывала его каждый раз, когда он оказывался в пустыне.

Это были земли Восточного Такыра. На второй день Арлинг услышал далекий вой Каньона Поющих Душ, и уловил запах свежего ветра с вершин Малого Исфахана. Узнавание придало сил, но не подарило надежду. Проклятые, забытые всеми, кроме керхов, места. Он запомнит их навсегда и больше никогда не свернет в них для того, чтобы сократить путь.

И хотя Арлинг не впервые пересекал пустыню, путешествие с керхами отличалось от всех его прежних переходов. Караваны кучеяров плыли по пескам, как деревяшка в океане, которую мотало волнами из стороны в сторону, пока не прибивало к берегу. Керхи же не просто шли по пустыне — они в ней жили.

Регарди не знал, где находилась большая стоянка кочевников, но ему казалось, что они двигались к ней вечность. Керхи не спешили, не выставляли охрану на ночь и не высылали разведчиков на многие сали вперед — все это было странно. Их маленький отряд шел неторопливо, подолгу останавливаясь в самые неподходящие, по мнению Арлинга, часы для отдыха, когда солнце уже садилось, а ночной холод еще не проснулся. В такое время идти бы, да идти, сокращая расстояние, отделяющее его от новостей о Сейфуллахе, однако керхи разбивали лагерь и принимались готовить ужин, чтобы снова отправится в путь часа через три, когда от холода зубы выбивали нечеткий ритм, а пальцы не хотелось вынимать из густой шерсти верблюда.

Прежде халруджи приходилось встречаться с керхами. Его друг из Школы Белого Петуха — Сахар — был родом из кочевников. Иман часто брал Арлинга на встречи с детьми пустыни и заставлял учить их язык и обычаи, однако те несколько дней, что Регарди провел с людьми Цибеллы, изменили его представления об этом странном народе. Жестокие и хитрые разбойники, грабившие караваны и убивающие любого, оказавшегося на их землях, могли быть остроумными, гостеприимными и любознательными людьми. Нисколько не идеализируя тех, к кому он попал в плен, Арлинг с интересом подмечал черты, которые не замечал у тех кочевников, которые приезжали торговать в Балидет или встречались на караванных тропах — как враги или торговцы.

Керхи из отряда Цибеллы были худыми и мускулистыми. От них исходило тепло, хранившееся в складках грязных бурнусов, которые гордо ниспадали с их плеч, напоминая мантии жрецов. Они легко переносили усталость, обладали богатым воображением и быстро соображали. Керхи любили украшения и носили множество браслетов на руках и ногах. Их запястья были украшены крупинками золота и камней, вживленными под кожу в детстве. Они были религиозны, и большая часть остановок предназначалась для исполнения ритуалов. Однако если кучеяры чтили богов и духов, то керхи поклонялись верблюду, мечу и солнцу. Боги играли у них незначительную роль, хотя и пользовались почтением.

Немалую часть времени кочевники тратили на «хозяйственные дела», как назвал их Арлинг. Он и не предполагал, что на такыре могли встречаться солончаки, однако их следы керхи находили регулярно.

В таких местах остановки были длиннее. Керхи откалывали соляные корки, удаляли с них грязь и грузили на верблюдов. Какие-то куски соляных пластов они продавали племенам, которые встречались по пути, остальные везли к большой стоянке. Цибелла объяснила, что для того чтобы получить соль потребуется еще долго выпарывать их на костре, пока не выделятся чистые кристаллы. Они высоко ценились и часто использовались у кочевников вместо денег. Теперь Арлинг вспомнил, что керхская соль в Балидете всегда стоила дороже соли из Муссавората или Шибана. Однако попробовав ее на язык, он не понял, чем именно она отличалась. Соль как соль… С этим минералом у него были связаны не самые приятные воспоминания, в первую очередь, из-за клятвы халруджи, поэтому Регарди всегда с нетерпением ждал, когда кочевники нагрузят верблюдов и снова тронутся в путь.

Помимо добычи соли керхи заходили в финиковые рощи. Оказалось, что в Восточном Такыре тоже были оазисы. В двух рощах им не повезло, так как урожай с пальм собрало другое племя, однако в третьем оазисе деревья были густо усыпаны гроздями фиников, и они набрали полные корзины.

Впрочем, керхи не только собирали дары природы, но и охотились. Дети пустыни ели все, даже ядовитых змей и насекомых. В одном из оазисов они нашли колонию саранчи. Жирные твари съели всю листву, но и сами были обречены. Арлинг с удивлением узнал, что саранча рождалась без крыльев, однако если на ее личинку попадал дождь, она начинала летать. Он хорошо помнил одно лето в Балидете, когда город подвергся нападению саранчи, которая уничтожила все сады и посевы.

Благодаря Цибелле Регарди не пришлось много притворяться. Керхи придумывали все сами, а ему оставалось только подыгрывать. Следуя совету знахарки, он объяснил, что помнил лишь, как очнулся на могильнике, где осознал свое предназначение. Он — навьял и должен помогать керхам. Кочевникам этого оказалось достаточно. Остальное делали его татуировка, которую разглядывали на каждой остановке, и сладкие речи Цибеллы о подвигах навьялов.

И хотя он был многим обязан бывшей Скользящей, из всех керхов она казалась ему наиболее опасной. Арлинг до сих пор не понял истинных мотивов ее помощи, поэтому старался быть осторожным. Играть бывшего серкета было сложнее, чем притворяться духом героя, воплотившегося в человека. К тому же Цибеллу слушались другие кочевники, и это тоже настораживало. Обычно положение женщин у керхов было не лучше, чем у беременных верблюдиц. За ними ухаживали, кормили, одевали и украшали, но как только они переставали давать потомство, то превращались в рабочую силу. Цибелла же не только не готовила еду и не занималась детьми, но раздавала указания, которые выполнялись безоговорочно. Поэтому Регарди старался следить за своими словами и не говорить лишнего.

Он ехал в повозке, когда-то груженной мертвецами, а сейчас — тюками с солью, финиками и товарами, выменянными у встречных керхов. От него ничего не требовали и не просили. Цибелла, как могла, лечила его ногу, но рана заживала плохо, и знахарка не раз обещала ее отрезать. Арлинг молчал, но про себя решил, что если дело дойдет до ножа, он сбежит. Халруджи с трудом переносил мысль о том, что останется хромым (а в этом Цибелла даже не сомневалась), поэтому вероятность лишения ноги заставляла его обливаться холодным потом.

К его слепоте керхи отнеслись настороженно, но именно она окончательно убедила их в том, что он был истинным навьялом. Как-то на привале кочевники увлеклись игрой в кам-кам и не заметили, как в тюки с одеялами попыталась заползти эфа. Регарди услышал ее приближение и решил использовать бедолагу в своих целях. Когда эфа переползла линию, которую халруджи мысленно прочертил вокруг стоянки, она была обречена. Арлинг убил ее миской с водой, которую оставила ему Цибелла. Другого оружия не было, но глиняная посудина хорошо справилась с задачей, попав змее в голову. И хотя ему было жаль, как эфу, так и воду, демонстрация достигла цели.

Кочевники оценили не только его меткость, но и мясо гадины, которую приготовили на ужин.

«Простой человек не может попасть в змею на расстоянии десяти салей с закрытыми глазами. Он точно навьял», — говорили керхи.

«Простой — нет, — соглашался про себя Арлинг, скромно отмалчиваясь. — Только тот, кто четверть века провел на Огненном Круге в школе имана».

Из всех керхов наибольший интерес к нему проявлял Аршак, ученик Цибеллы. Он был сыном вождя племени, в стоянку которого они направлялись. Такое полезное знакомство нельзя было игнорировать, и Регарди старался не разочаровать молодого керха. К тому же, несмотря на заверения Цибеллы, Аршак был уверен, что Арлинг — воплощенный дух Сих-Гарана, знаменитого героя из керхских мифов, который сражался с богами, в том числе, и с Некрабаем. Кому как не ему мог покориться самум, порожденный Индиговым Богом? Аршак был тем самым кочевником, который хотел застрелить Регарди на могильнике, и уверял всех, что лично видел, как буря повернула назад, когда навьял Амру стал читать заклинания.

Что касалось Арлинга, то со временем он убедил себя, что никакой мистики, связанной с татуировкой на спине, не было. Просто ветер резко сменил направление — такое в пустыне бывало. Ведь случалось же, что барханы вырастали на месте плодородных оазисов. Так почему бы песчаной буре не залететь в такыр?

— Пустыня похожа на море, — рассказывал Аршак, устроившись рядом с ним на повозке. — Можно пойти в любую сторону, главное — знать дорогу. Как ты думаешь, чему мы учим своих детей в первую очередь? Нет, не держать оружие, хотя саблю дарят мальчику уже в три года. Мы учим их запоминать дорогу, находить ее там, где один песок с глиной. Если бы ты был зрячим, я бы спросил тебя: «Что ты видишь перед собой?». Ты наверняка бы ответил: «Сухую глину и камни», а я бы усмехнулся и сказал: «То не камни, Амру, а брод, который виднеется в пучине застывших волн земли». Я лишь однажды был на берегу моря, но хотел бы посмотреть на него еще раз. Море, пустыня и солнце. Они могучи и непредсказуемы. Могут уничтожить тебя в мгновение, а могут подарить жизнь. Удивителен миг счастья, когда ты понимаешь, что еще жив.

Странно было слышать, как керх, дитя песков и ветра, рассуждает о море, но Арлинг уже понял, что Аршак отличался от соплеменников.

Он воспринимал все горячо, быстро и с азартом, у него часто менялись настроения, но, тем не менее, в нем чувствовалась приверженность какому-то скрытому принципу, смыслу, возможно, гордому духу свободы познания, который был знаком Регарди.

— Знаешь, Амру, в нашем языке нет слова «пустыня», — учил его Аршак. — Его взяли у кучеяров. То, что окружает нас, называется иначе. Мы зовем это «Землей Великой Жажды». Вода здесь не причем. «Жажда» — это непреодолимое стремление к безграничному, тайному и великому. Желание, которое никогда не утолить. Мы кочуем из пустыни в пустыню, от одного бархана к другому, по узбоям и глиняным тропам из-за нее — жажды. Ни один керх не способен утолить ее, поэтому он идет всю жизнь, пока его кости не превратятся в дорогу для его детей и потомков.

Арлингу приходилось слышать, как кучеяры-караванщики тепло отзывались о пустыне, но говорить о ней с такой любовью могли только ее дети — керхи.

— Почему вы не любите кучеяров? — спросил как-то Регарди, воспользовавшись разговорчивым настроением керха. Он рисковал, но любопытство было сильнее.

— Когда сияет солнце, звезды исчезают, — гордо ответил Аршак. — Но не мы их не любим. Их не любит пустыня, а мы ее защищаем. Она — наш дом, а кучеяры хотят разрушить его стены. С тех пор как они стали повсюду строить свои города, ни одно племя керхов не может чувствовать себя в безопасности. Раньше мы уходили в глубины песков и прятались, но тем временам пришел конец.

— Но Древние тоже строили города. Кучеяры просто заняли то, что существовало до них.

— Городов Древних не так уж много, — заявил Аршак, проявив удивительные для керха познания в области истории Сикелии. — Балидет, Хорасон, Иштувэга. По пальцам можно пересчитать. Керхи мирно жили с Древними не один век. А потом пришли кучеяры и стали возводить новые крепости, прокладывать дороги для своих караванов по могилам наших предков, пытаться углубить реки и рыть новые колодцы. Пустыня не стала терпеть и ответила. Многие оазисы были засыпаны песком, а старые источники, из которых черпало воду не одно поколение керхов, пересохли. Кучеяры убивают пустыню, а мы убиваем их.

Арлинг с трудом удержался, чтобы не усмехнуться. Наверное, Аршак удивился, если узнал бы, что, по мнению кучеяров, в гибели оазисов и наступлении пустыни, виноваты керхи, которые веками пасли скот на плодородных землях, тем самым уничтожая их.

— К тому же, как можно любить и уважать тех, кто сморкается в куски из красивой ткани и складывает их потом в карман? — добавил кочевник и брезгливо повел плечами.

На этот раз Регарди не сдержал улыбки, спрятав ее в рукав. И это говорил тот, кто мыл волосы мочой верблюда и втирал в них пальмовое масло, чтобы в них не завелись вши.

Кочевник нахмурился, и Арлинг поспешно добавил:

— Страны и города гибнут, а пустыни остаются. Вы пережили Древних, переживете и кучеяров.

Аршак довольно кивнул, и больше они на эту тему не разговаривали.

Как-то ночью Регарди разбудили приглушенные голоса. Керхи только недавно разбили лагерь, но не прошло и часа, как они снова куда-то собирались. Впрочем, Цибелла оставалась на месте, и кочевник, которого укусил скорпион, тоже. Зато другие керхи поспешно седлали верблюдов и готовили оружие. В их движениях чувствовался восторг и ожидание, знакомые Арлингу. То было предвкушение битвы, крови и вызова перед встречей с противником. Или с жертвой.

Керхи умчались прочь, но сон пропал. Регарди долго ворочался, слушал храп Цибеллы и больного кочевника и думал о тех, кому не повезло отправиться через земли Восточного Такыра и привлечь внимание керхов. Кто они? Купцы, которые решили сократить путь, чтобы быстрее попасть в долину Мианэ? Или разведчики, посланные наместником Самрии на поиски пропавшей группы Евгениуса? А может, то были выжившие члены их отряда, которым удалось убежать от кочевников?

Долго ждать ответа не пришлось. Керхи во главе с Аршаком явились под утро — довольные и с добычей.

— Глупые шибанцы, — пропыхтел Аршак, разворачивая на сухой корке такыра толстый рулон ковра. Арлингу не нужны были глаза, чтобы понять его ценность. Так мог пахнуть только фардосский «золотой» шелк. В кабинете учителя висел гобелен, изготовленный умельцами из Ткацкого Ордена Фардоса. Иман, ценитель дорогих вещей и антиквариата, получил его в подарок от фардосского наместника за какую-то услугу, которую он в шутку называл «бесценной». Ковер, небрежно брошенный на глину, пах так же. Вспомнив о школе, Регарди тут же пожалел о своей неосмотрительности. Это было подобно тому, как умирая от жажды в пустыне, вспоминать о том, какой вкус у настоящего кучеярского чая.

— Хотели откупиться медяками, думая, что мы не заглянем в сундуки, — хвастливо продолжал Аршак. — Отец будет доволен. Таких богатых халатов у него еще не было.

— Там были только шибанцы? — осторожно спросил Регарди.

— Пятеро — да, остальные — наемники. С этими пришлось повозиться, но мы все равно отправили их к предкам.

Запах крови, который Арлинг почувствовал на саблях керхов, получил объяснение, но спокойнее не стало. События ночи лишь напомнили о том, кем были кочевники на самом деле. Они могли сколько угодно рассуждать о любви к пустыне и ее тайнам, но оставались разбойниками и убийцами.

«А ты сам разве не такой?», — спросил себя Регарди и задумался. Когда-то слово «убить» имело для него не больше значения, чем слова «принести воду из колодца» или «выучить северный диалект кучеярского». Когда-то все было по-другому.

И хотя Аршак часто ехал рядом с его повозкой и подолгу болтал с ним на привалах, узнать о том, откуда взялась белая верблюдица, Арлингу удалось не сразу. Халруджи пришлось не раз повторить вопрос о животном, прежде чем он сумел получить ответ, которого с нетерпением ждал. Аршак не знал, как в их караване появилась альбиноска, но один из керхов вспомнил, что ее привел с охоты Белый Ящер пару недель назад. Он выменял ее у керхов недалеко от Большого Каньона на пять бурдюков воды и золотой браслет. Цена, конечно, высока, но верблюдица того стоила. Белый Ящер подарил ее Аршаку на день рождения, чем молодой керх очень гордился.

— Кто такой Белый Ящер? — переспросил Аршак и улыбнулся. — Его знают все в Восточном Такыре. Он мой старший брат и самый могучий воин племени. Когда мой отец умрет, Белый Ящер станет нашим вождем.

Итак, все указывало на то, что Арлинг шел верным путем. Длинным, медленным, но верным. Халруджи надеялся, что он закончится встречей с живым Сейфуллахом, а не Дорогой Молчания, которая, как писал Махди, начиналась неподалеку от Восточного Такыра.

* * *

— Если будешь мешать мне, я привяжу тебя к пальме и оставлю на ночь муравьям, — пригрозила Цибелла, меняя повязку на ноге Арлинга.

Это был их последний привал перед большой стоянкой, до которой оставались сутки пути. Регарди был охвачен нетерпением и тревогой. Время утекало, а он не приблизился к Сейфуллаху ни на шаг. Если его подсчеты были верны, они шли уже девять дней. При этом он не знал, сколько прошло времени до того, как очнулся на могильнике.

В оазисе, где керхи разбили лагерь, нашлись буйные заросли заразихи, и кочевники уже час собирали ее в корзины с финиками, которые успели засушить во время пути. Охапки ароматных веток с листвой укладывали поверх сладких плодов. Если кучеяры использовали только клубни заразихи, и то, когда есть было больше нечего, то керхи оказались ее большими ценителями. Из гибкой древесины они делали шесты для палаток, плели попоны для верблюдов, мастерили украшения и строгали древки для стрел. Из листьев получали едкую, плохо смываемую краску ядовитого зеленого цвета и варили лакомство под названием «бай-бай», что на керхар-нараге означало «ешь, пока горячо». Как краска сочеталась с едой, Арлинг не знал, но пробовать сваренную Цибеллой сладость, на всякий случай, отказался.

Несмотря на старания Скользящей, рана заживала плохо. Регарди с трудом стоял на ногах, а о том, чтобы ходить без палки, даже не думал. Иногда ему становилось смешно. Будучи слепым, он никогда не пользовался тростью, но теперь она была необходима из-за какого-то пореза, который не мог затянуться.

Они прошли многие ары, однако Регарди казалось, что он топтался на месте. Старик Махди писал, что халруджи должен быть упорен и решителен в своих целях. Даже если ему отсекут голову, он обязан уподобиться мстительному духу и не умереть, пока не разрешит господин. Арлингу всего лишь порезали ногу, но он чувствовал себя так, словно Дорога Молчания ожидала его уже завтра.

Регарди уже твердо поверил в чудесную смену ветра на могильнике керхов, который заставил бурю повернуть, когда однажды ночью температура воздуха резко повысилась, а дежуривший керх принялся всех будить с криками:

— Самум! Самум!

Ему можно было не надрываться, потому что вихри из пыли, клочков травы и комков глины служили лучшим предупреждением. И это было только начало. Арлинг давно слышал странный звук, но принял его за голоса миражей из Каньона Поющих Душ. Теперь было понятно, что то скребли по такыру гигантские столбы песка, гонимые жарким ветром.

Все произошло быстро. Керхи принялись наспех укреплять палатки и заматывать морды верблюдам, когда вмешалась Цибелла.

— С нами навьял, идиоты! — закричала она. — Где ваша вера? Он здесь, чтобы помогать нам, не оскорбляйте его неверием.

Арлинг не знал, какой бес вселился в женщину, но когда она велела поставить повозку с ним на пути самума, решил, что знахарка сошла с ума. Из всех вариантов, что у него были — уползти и быть убитым мстительными керхами, просить о пощаде и снова быть убитым кочевниками — халруджи решил остаться в повозке, закрыть лицо головным платком и положиться на удачу. До сих пор она не оставляла его.

И хотя Регарди надеялся на чудо, когда случилось то, что произошло на могильнике, ему стало не по себе. Едва песчаные вихри коснулись повозки, ветер резко сменил направление, словно ударился о стену, простирающуюся от горизонта до горизонта и так высоко в небо, что шансов перелететь эту высоту не было даже у него. Самум уполз столь же быстро, как и появился. Он напомнил Арлингу трупного беса Назу, который спешил спрятаться от лучей солнца в земляной норе, с трудом втискивая в нее жирное тело. Как и в первый раз, от бури остались лишь кучи песка, которые странно смотрелись на глиняной корке такыра.

С тех пор отношение к халруджи стало еще почтительней, а сам Арлинг понял, что должен избавиться от татуировки как можно скорее. Убедить себя в совпадении было сложно, но другого выхода не оставалось. Регарди не верил в магию и считал, что всему можно найти объяснение. Он отыщет его позже. Просто для некоторых вещей требовалось больше времени.

Впрочем, его отношения со временем были сложными. Его или не хватало, или было слишком много.

К примеру, сейчас его было с избытком. Пока керхи собирали заразиху, а Цибелла варила на костре крокс, Арлинг пытался не умереть со скуки и заставить себя ходить. Раненая нога не слушалась, плохо сгибалась и была похожа на ветку дерева, которая начала гнить изнутри, но снаружи все еще была покрыта подобием коры. Ему потребовалось девятнадцать лет, чтобы примириться со слепотой. Сколько понадобится времени, чтобы научиться ходить, бегать и прыгать на одной ноге, он не знал. К тому же рядом был не иман, а бывшая Скользящая, в здравом рассудке которой он сомневался.

— Ты похож на орла, который вместо того, чтобы вспомнить, как летать, пытается подражать курице, — изрекла Цибелла, подавая ему чашку крокса.

Керхи варили его из сока чингиля, верблюжьего молока и перца, но вкус у напитка, несмотря на странные ингредиенты, был приятен — в отличие от других блюд керхской кухни, которые Арлингу приходилось в себя запихивать. Очевидно, что те керхи, которые приезжали в Балидет торговать знаменитыми масляными лепешками, исказили первоначальный рецепт под вкусы кучеяров. По крайней мере, их можно было есть, а то, что пекли кочевники из отряда Цибеллы, больше походило на лепешки из песка и глины, сдобренные солью.

Регарди принял напиток и, оставив попытки подняться, вернулся на свое место у костра.

— Сколько тебе лет? — спросил он Цибеллу, чтобы заполнить молчание. Он не боялся оскорбить ее вопросом, потому что керхийки иначе относились к красоте женщины, чем драганки. У кочевников считалась красивой та женщина, которая могла рожать детей. Остальное — молодость, фигура, ум, лицо — не имело значение. К тому же Скользящая не отвечала на те вопросы, которые ей не нравились.

— Восемьдесят или девяносто, — наконец, произнесла она, и Арлинг понял, что задержка была вызвана не смущением, а подсчетом годов. Он едва не поперхнулся кроксом. Регарди задал вопрос просто так, от нечего делать, не ожидая, что Скользящая его удивит. Она казалась ему молодой, да и старостью от нее не пахло.

— Мы хоть и бывшие, но серкеты, — раздраженно пояснила Цибелла, заметив его реакцию. — Ты такой же. Выглядишь на тридцать, а сам, наверное, разменял пятый десяток. Года идут быстрее, чем мы успеваем их посчитать.

— Почему ты ушла из Пустоши? — этот вопрос Арлинг собирался задать давно, но почему-то спросил сейчас, хотя был и не самый подходящий момент. — Можешь, не говорить, я пойму.

Но Цибелла ответила:

— Человек никогда не поймет тайного и непостижимого. Все, что он знает, — поверхностно. Серкеты думают, что проникли в суть мира, что Нехебкай открыл для них тайну из тайн. Глупцы. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— О солукрае? — осторожно предположил Регарди, чувствуя, как запретное слово жжет язык, словно разжеванная горошина перца.

— «Последний Танец Изгнанного», — кивнула Цибелла. — Сколько великих имен было дано этому бесценному подарку бога. Когда-то я грезила солукраем. Сокровенное знание, могучее оружие, смысл жизни. Не знаю, кем в Пустоши был ты, но я поднималась с самых низин. Я была молодой, упрямой, талантливой. Многие старшие мастера предлагали взять меня в ученики, но я искала его — обладателя истинного солукрая. Наша встреча была неизбежной. Я прошла Испытание Смертью и должна была стать его Индиговой Ученицей. Но случилось худшее. Мы влюбились друг в друга. Впрочем, моя любовь кончилась в тот момент, когда он заявил, что не станет обучать меня солукраю, потому что это знание может убить меня. Наверное, я была слепа, потому что только тогда разглядела, насколько он безумен. Мой возлюбленный считал, что великий дар бога нужно предать забвению. «Это знание опасно, потому что стало оружием Подобного, — говорил он мне. — Серкеты не смогут удержать его в тайне, а люди к нему не готовы. Нам нужно забыть о нем». Я сказала, что если он так поступит, то станет величайшим злодеем мира, на что он ответил: «Солукрай не умрет, потому что живет в сердце каждого из нас. Его надо лишь найти в себе, и тогда он возродится — в новом, чистом виде». Тот серкет предал меня, и я ушла из Пустоши, убедив себя, что все наши знания — неглубоки и поверхностны.

— Возможно, человек, которого ты полюбила, вовсе не знал солукрая? — предположил Регарди. — Может, он просто хотел завоевать твою любовь?

Слова Цибеллы напомнили ему тот памятный вечер после Боев Салаграна, когда он согласился стать халруджи. «Солукрай был обречен на поражение, потому что люди к нему не готовы, — сказал тогда учитель. — Для большинства он так и остался упражнениями без смысла». Когда Регарди спросил, зачем иман обучил его солукраю, нарушив законы серкетов, учитель ответил: «Я не учил. Солукрай уже был в тебе. Я просто помог вспомнить». Был ли солукрай, который Арлинг получил от имана истинным или искаженным подобием оригинала, Регарди не знал, да и не стремился узнать. После того, что случилось в руинах храма Бхудке, он был согласен, что солукрай — ложный или настоящий — стоило предать забвению.

— Нет, он не лгал мне, — помолчав, ответила Цибелла. — Многие в Пустоши изучали солукрай, но у него он был истинным. Сейчас объясню. К примеру, взять твою рану, которая оставит тебя хромым на всю жизнь. Если бы ты знал настоящий солукрай, то она зажила бы без следов за пару дней. Помнишь Цикл о Семи Сферах, которому обучают в Пустоши тех, кто прошел Испытание Смерти? Там еще такие слова: «Солнечный свет укрепляет сердце, темнота усиливает чувства, ветер увеличивает силу, дождь очищает, холод укрепляет волю…» и так далее. Так вот, то, чему обучали нас — лишь подобие настоящего Цикла из настоящего солукрая. Как-то на учителя напали. У него было много врагов, и он всегда был настороже, но в тот раз они застали его врасплох. Он отбился, но получил серьезную рану. Мышца икры была почти полностью срезана, там даже пришивать было нечего. И тогда он показал мне чудо — истинный Цикл о Семи Сферах, который заживил рану за какие-то три дня. А ведь мы считали Цикл лишь красивым стихом да сложным упражнением для ног. Если бы ты знал настоящий Цикл о Семи Сферах, то моя помощь тебе была бы не нужна. Теперь ты понимаешь, почему я ушла от серкетов? В лице моего учителя они стали предателями. Они присвоили себе то, что предназначалось для всех людей. То, что могло помочь нам сделать огромный шаг вперед. Я не радею за человечество, я жалею себя. Если бы он обучил меня солукраю, все было бы иначе.

Женщина вздохнула. И хотя Арлингу очень сильно хотелось спросить, почему Цибелла решила провести остаток дней среди кочевников, он сдержал любопытство. Слишком тяжелый вздох получился у бывшей Скользящей.

— Теперь твоя очередь, — произнесла она. — Почему ты покинул Пустошь?

«Настало время расплаты», — с досадой подумал халруджи, но постарался ответить искренне. Лгать Цибелле не хотелось.

— Тоже из-за предательства, — осторожно ответил он. — Я, как и ты, полюбил одного человека. Но в моем случае предал не он, а я.

— Продолжай.

Глупо было надеяться, что Цибеллу удовлетворят общие фразы, поэтому пришлось отвечать:

— Думаю, ты слышала о Боях Салаграна. Так вот я принял в них участие, несмотря на запрет учителя. Предал его доверие.

— Но ты выжил.

— Я дошел до третьего круга, где попал в ловушку. Меня должно было перемолоть камнями, но я выбрался и убежал с боев, чтобы больше никогда не вспоминать о них.

— Счастливчик, — кивнула ему Цибелла. Похоже, ложь Регарди пришлась ей по душе. — Мой сын тоже дрался на третьем круге.

Услышав печаль в голосе женщины, Арлинг пожалел, что затронул эту тему. Сын Цибеллы наверняка погиб, потому что в Боях Салаграна оставался только один победитель.

«Умерь свое любопытство», — велел себе Регарди и попробовал сменить тему, но ушел недалеко:

— А ты знаешь, что стало с тем человеком, который владел истинным солукраем? С тем, кто тебя предал?

— Кое-что мне рассказывали, — снова вздохнула Цибелла. — Говорили, что он тоже ушел из Пустоши, поссорившись с настоятелем. Это неудивительно. У него был скверный характер. Слышала, что он осел где-то в южных городах кучеяров и занялся торговлей. Я за ним не следила. Пути безумца меня не интересуют. Воспоминания — это хорошо, но давай лучше спать, завтра тяжелый переход. Спи спокойно, «предатель».

— И тебе хороших снов, «преданная», — ответил ей Арлинг и захромал к повозке. За разговором время пролетело незаметно. Другие керхи уже давно закончили собирать заразиху и растянулись на одеялах вокруг костра. Все набирались сил перед последним переходом до Большой Стоянки.

Но Арлинг не мог заснуть еще долго. Ему вспоминался рассказ Цибеллы. Загадочный серкет, который отказался обучать ее солукраю, показался знакомым. Иман рассказывал, что только Воины Нехебкая знали солукрай, а им было запрещено вступать в связь с женщиной. Значит, серкет предал не только ее, но и орден. Не удивительно, что ему пришлось уйти из Пустоши. Скользящие не терпели измены, и, скорее всего, собирались убить обоих. Возможно, Цибелла не была до конца откровенной. Возможно, эти двое еще любили друг друга, но вынуждены были скрываться, чтобы не привлечь внимания серкетов.

А еще Арлинг думал о Цикле Семи Сфер. Он не проходил Испытание Смертью, но иман, конечно, рассказывал о нем. Регарди потратил не один месяц, чтобы выучить эти «красивые слова и сложные упражнения для ног», как выразилась Цибелла. Учитель относился к его обучению серьезно, и Арлинг до сих пор помнил каждое слово и движение. Он мысленно повторил их несколько раз, но ничего чудодейственного в них не почувствовал.

И хотя искра доверия, вспыхнувшая между ним и Цибеллой, стала ярче, они стояли на разных берегах пропасти. Она ушла от серкетов, но сохранила веру в их магию. Арлинг ушел от имана, но, получив от него знания Скользящих, не сумел поверить в их силу.

— Только красивые слова, — прошептал он, как всегда выбирая тот путь, где надежды не было.