Самая маленькая пустыня Сикелии — «Золотое Море» — носила свое название не случайно. Она, в самом деле, была похожа на море. Высокие дюны уходили к горизонту рваными линиями, напоминая разбушевавшиеся волны, ветер рвал волосы и одежду, а песок был таким сухим и мелким, что лился, как вода.

За время, проведенное в Восточном Такыре, Арлинг успел отвыкнуть от песка и теперь с удивлением прислушивался к забытым чувствам. Песок забивался под бурнус, в сапоги и чалму, скрипел на зубах, лип к коже, но его прикосновения были приятны. Они дарили спокойствие и силу. А еще — воспоминания. Песок был иманом, песок был Сейфуллахом, он был многими другими людьми, которые сделали его тем человеком, который стоял сейчас на холме и слушал голос золотоносного города Иштувэга.

В Сикелии находилось много золотых приисков и рудников, но таких богатых жил, как в горах Исфахана, у подножья которых раскинулся самый северный город кучеяров, не встречалось нигде. На керхар-нараге название «Иштувэга» означало «золотое копыто». По легендам, золото в этих землях первыми обнаружили мирные керхи-скотоводы, которые перегоняли стада по высохшим руслам рек. Потом пришли кучеяры. Сначала золото искали в песке, определяя его по блеску золотой пыли в лунном свете или во время восхода солнца, когда выпадавшая роса придавала ему особый блеск. Золотой песок промывали в деревянных корытах у колодцев, затем извлеченные крупицы сливали в слитки.

Со временем в Иштувэга появились первые рудники, а вокруг них стал расти город. Если Балидет называли «Жемчужиной Мианэ», то Иштувэга был бриллиантом в короне Согдарийской Империи. Золотоносной рукой, которая выплачивала драганам до пятиста килограммов золота в год. Но эта рука не всегда охотно делилась богатством.

Иштувэга был самым дальним северным городом Сикелии, и мысли его граждан были такими же вольными и свободными, как ветра, гулявшие по его улицам. Возведенный из камня и мрамора на гигантской террасе могучего Исфахана, Иштувэга был городом парадоксов. В нем начинались самые крупные восстания против драганов, он стал родиной многих знаменитых поэтов, воспевавших дух свободы, однако печальная слава его «черных рынков», где торговали людьми, была известна даже в Согдарии.

Кучеяры не гнушались использовать труд рабов, но относились к ним, как к слугам или младшим членам семьи. В Балидете рабство не приветствовалось, рабы стоили дорого, и те дома, которые держали их, предпочитали об этом молчать. Так было по всей Сикелии — кроме Иштувэга. В городе горняков рабы выполняли основную работу по дому, убирали улицы, выгребные ямы, и делали то, чем в Балидете занимались нарзиды. Но главным гнездом, в котором росло и процветало иштувэгское рабство, были золотые и алмазные рудники, на которых стоял город.

Был ли ты бедняком, который продал в себя в рабство, чтобы прокормить семью, военнопленным, каргалом или жертвой нападения керхов, не имело значения. В Иштувэга не считались с твоим прошлым. Имело значение только настоящее. А настоящее было суровым и безрадостным.

Арлинг был в Иштувэга всего раз, но его хватило, чтобы понять, что северный город не был похож ни на одно другое поселение Сикелии. Здесь по-другому говорили, иначе думали, не любили торговаться и много жестикулировали. Регарди полагал, что знал кучеярский, как родной, однако не всегда понимал то, что говорили северяне, которые часто проглатывали слова и не договаривали фраз. Иштувэгцы не соблюдали традиций и обычаев, которые почитались в южных городах, и отличались малой религиозностью, предпочитая не тратить время на ритуалы. В Иштувэга было немного храмов, да и те скорее напоминали административные здания, чем культовые сооружения. Холодные сердцем, всегда занятые северяне постоянно торопились, ничем не напоминая кучеяров Юга — романтичных, слегка ленивых и горячих натур.

Отличалась даже погода. Небо над городом было часто затянуто пеленой облаков, от которых однако толку было мало. Дождей в Иштувэга выпадало не больше, чем в других городах Сикелии. Другими были запахи и звуки. Если в Балидете пахло цветущими садами и свежей водой из фонтанов, то над Иштувэга поднимались тяжелые зловония подземных газов из рудников, которые не могли заглушить никакие ароматы и благовония. Пахли иначе и сами люди. От них исходил густой шлейф скупого расчета, разумных, взвешенных поступков и личной выгоды. Голос у Иштувэга был громкий и уверенный. Грохот спешащих карет и повозок по каменным мостовым и мрачное гудение подземных рудников и алмазных карьеров, где трудились тысячи рабов, были слышны далеко за пределами города.

Арлингу не нравился Иштувэга, и он собирался покинуть его как можно скорее. Но прежде ему предстояло в него проникнуть.

Вторжение армии Маргаджана и уничтожение южных городов нарушило размеренную жизнь сикелийского континента. Стоя на холме, Арлинг прислушивался к шуму палаточных лагерей беженцев, которые хаотичными узорами расположились у крепостных стен. В город впускали только купеческие караваны, да и тем приходилось простаивать в длинных очередях, ожидая проверки. Беженцами были заполнены все дороги, и их число не уменьшалось. То, что творилось в Самрии и Фардосе, было трудно представить. Голодные, напуганные люди представляли собой не меньшую угрозу, чем керхи, которые, воспользовавшись отсутствием патрулей на трактах, чувствовали себя хозяевами повсюду. За порядком в лагерях беженцев следили отряды военного гарнизона Иштувэга, однако их не хватало. Недалек был тот день, когда людей у стен города станет больше, чем внутри.

Впрочем, главной бедой городских властей были не беженцы и не керхи. «Бледная Спирохета», известная в народе, как «Белая Язва», поражала всех, не делая различий между теми, кто родился на Севере и теми, кто пришел с Юга. Странная болезнь терзала Иштувэга не впервые. Она появлялась внезапно, уничтожала едва ли не половину городского населения и также неожиданно исчезала. Как ее лечить, не знали, но научились управлять болезнью, не допуская распространения за пределы города.

Никто не помнил, когда и зачем построили Туманную Башню. Цитадель находилась на приличном расстоянии от города, но ее шпиль был виден в любую погоду. По высоте и неприступности башня могла соперничать с самыми крутыми пиками Исфахана. Возведенная на хребте у подножья горной цепи, цитадель была постоянно окутана дымкой, поднимающейся со дна ущелья. И хотя власти Иштувэга говорили, что Туманная Башня была лишь больницей для лечения жертв «Бледной Спирохеты», цитадель давно стала символом смерти, которым кучеярские матери пугали детей даже в тех городах, где этой болезни никогда не было.

Многие верили, что Туманную Башню возвели серкеты, которые оставили ее после завершения строительства по неизвестным причинам. Впрочем, такие слухи быстро пресекались властями и ивэями — санитарами Туманной Башни, которые обладали не лучшей репутацией, чем Жестокие. Во всяком случае, боялись их больше. Жестокие были далеко, в Согдарии, а отряды ивэев ходили по улицам Иштувэга, забирая больных и тех, кто казался зараженным.

«Бледная Спирохета» была коварной болезнью. Человек мог чувствовать себя хорошо еще утром, а вечером его тело сжигали в специальной яме за городскими стенами. Но такие случаи были редки. Чаще всего болезнь длилась долго, но выживали немногие. Те, кто не умирали от Белой Язвы, погибали в Туманной Башне. Оттуда не возвращались. Порой ивэев боялись больше, чем саму болезнь. Люди прятали заболевших родных, погибали целыми семьями, шли на обманы и риск, лишь бы не угодить в руки санитарам. Играя со «Спирохетой», шанс на победу был, с ивэями — никогда.

Санитары Туманной Башни не делали различий ни для бедных, ни для богатых. Попытки откупиться были бесполезны, выкрасть угодивших в «больницу» родственников — еще бессмысленнее. Окрестности цитадели не охранялись, но сама обитель была недоступной, как солнце в небе. Входом и выходом из нее служило единственное окно, находившееся на расстоянии ста салей от земли. Через него на корзинах поднимали больных. Больше их никто не видел. Многие верили в существование подземного хода, ведущего в город, но попытки его найти были безуспешны. Оставалось загадкой и то, как в цитадель попадали те ивэи, которые собирали больных по городу. Никто не видел, как они пользовались корзиной. Ивэи привозили больных к подножию башни, грузили их в корзину, а сами уезжали обратно в город — бдительно следить за здоровьем горожан. Ходили слухи, что в башни жили другие ивэи, которые никогда не покидали ее стен.

В городе санитары носили кожаные маски, закрывающие лица, высокие сапоги и длинные перчатки выше локтя. Их боялись, как огня, и при виде ярко-красной накидки предпочитали переходить улицу на другую сторону. Служители Туманной Башни пользовались неизменной поддержкой властей, а за сопротивление им полагался штраф, который накладывался на каждого члена семьи. За детей выплачивали родители. Благодаря таким мерам болезнь удавалось сдерживать. В последнее время ее вспышки становились реже, но легче от этого не было — люди все равно умирали.

Обо всем этом Арлингу рассказал Джавад, которому керхи не успели отрезать язык. Верные Сахару «братья» выкрали его у Белого Ящера как раз накануне того дня, когда керх собирался сделать драгана немым. Помогли ли чрезмерная болтливость, врожденная изворотливость или выучка у Жестоких, но шпиону Канцлера повезло больше, чем командиру Евгениусу. В пыточной керхов он оставил лишь один глаз и несколько пальцев. Джавад пришел в себя уже на второй день, на третий стал говорить, а еще через пару дней смог держаться в седле.

Евгениус, к своему несчастью, привлек больше внимания кочевников. Возможно, сыграли роль его принадлежность к армии, возраст и симпатичная внешность, от которой после керхского плена не осталось и следа. И бархатного голоса, который так злил Сейфуллаха, но который так нравился Терезе Монтеро, тоже больше не было. Драган потерял его там же, где многие части своего искромсанного тела. Он напоминал быка, которого принялись свежевать, забыв перерезать ему горло. Арлинг был уверен, что Евгениус не проживет и дня, но они благополучно спустились с Малого Исфахана, миновали узкую долину у его подножья, прошли тайными тропами в Золотую Пустыню, а драган все дышал, упорно цепляясь за жизнь изуродованными пальцами.

То был сложный переход. Голова халруджи была забита самыми разными мыслями, не относящимися к пути. А дорога требовала много сил и внимания. Сахар дал ему карту, которая должна была помочь пройти Малый Исфахан и попасть на Иштувэгский Тракт, минуя отряды керхов. Но линии на старом куске кожи были стертыми и плохо ощущались под пальцами. Регарди несколько раз терял дорогу, пока не очнулся Джавад, который взял на себя роль проводника.

Сахар снабдил их всем необходимым, но запасы воды быстро кончились, потому что несколько колодцев, отмеченных на карте, оказались засыпаны песком. Самумы Подобного по-прежнему преследовали его. Иногда Арлингу казалось, что он слышал их вой, но то был лишь ветер. Еще недавно приятно прохладный, он стал жестоко холодным. Малый Исфахан быстро сбросил маски гостеприимства, обнажив клыки и когти. И хотя тайная тропа керхов, по которой они шли, миновала крутые скальные кряжи, петляя по карнизам и террасам, идти было трудно. Безжизненный галечник под ногами осыпался при любом неосторожном шаге, а ишаки и верблюды, которые дал им Сахар, упирались и норовили удрать.

Регарди привык к ветрам Холустая и долины Мианэ, однако они не могли сравниться с ураганами Малого Исфахана. Ветер срывал с вершин горной породы ледяную и каменную крошку, обсыпая ей путников, которым приходилось бдительно следить не только за дорогой, но и за вещами. Ветер уносил все, что не было привязано или прикреплено к упряжи. Разжечь костер было невозможно. Если он и разгорался в момент затишья, то ближайший порыв ветра уносил его целиком с кизяком и ветками горного тамариска, которые они собирали для топлива. Путники уставали от ветра сильнее, чем от недосыпания. Спать на высоте четырех тысяч салей, также как дышать, было трудно. Безжизненные горы угрюмо молчали, мороз прихватывал, ветер мрачно насвистывал. Во время коротких привалов Арлинг с трудом заставлял себя усидеть на месте. Без драганов он добрался бы до города в разы быстрее, но бросить их на перевале означало оставить на верную смерть. Евгениус едва дышал, а Джавад, хоть и держался в седле сам, слишком часто останавливался для отдыха. В сердце Регарди опять закрадывался страх, из-за плеча которого выглядывало отчаяние.

Им потребовалось две недели, чтобы спуститься до Иштувэгского Тракта. Вернулась привычная жара, ветер ослаб, стали встречаться люди. Сначала попадались одиночные путники — каргалы и золотоискатели, но по мере приближения к тракту людей становилось больше. Главная дорога в Иштувэга проходила по границе песков Золотой Пустыни и была забита беженцами и караванами. Человеческая река неистово бурлила, оглашая предгорья Исфахана руганью торговцев, плачем детей, криками погонщиков, недовольным ревом скота и топотом ног путников, поднимающих в воздух тучи мелкой, вонючей пыли.

На тракте они расстались. Арлинг заплатил сто султанов из денег Сахара купцам, направляющимся в столицу, чтобы они согласились взять раненных драганов с собой. Джавад и Евгениус вместе с караваном, груженным слитками золота, отправились в Самрию, а Арлинг с не менее тяжелым грузом на душе — в Иштувэга.

— Пусть твой клинок будет вложен последним, — пожелал ему на прощание Джавад.

Теперь этот человек ничем не напоминал болтливого и навязчивого драгана, которого все с трудом выносили в отряде Сейфуллаха. Керхский плен изменил его или что другое, но Джавад стал иным — серьезным, молчаливым, собранным. Регарди не был уверен, что драган показал свое настоящее лицо, но эта маска ему нравилась.

Желая отблагодарить Арлинга, Джавад рассказывал ему все, что знал об Иштувэга и рабстве в городе. А знал он немало.

— В Иштувэга пятьдесят три рудника по добыче золота и самоцветов, четыре карьера, восемь алмазных шахт, — вспоминал Джавад на одном из привалов. — Рабы трудятся везде, но Сейфуллаха, скорее всего, продали в «Подземелье Покорности». Это одно из тех мест, где не задают вопросов. Неважно, кем ты был раньше и как стал рабом. В Подземке трудятся больше пятиста человек. Все — рабы. Шахта очень глубокая, некоторые колодцы опускаются на глубину до четырех тысяч салей. Если Аджухам действительно там, то тебе стоит поторопиться. Жара в Подземелье невыносимая, грунтовые воды пролегают близко к туннелям, часто размывая их и затапливая тоннели. Рабы там живут не долго. Однако в Подземке столько чистых и богатых жил, что добытое золото с легкостью позволяет окупать расходы на рабочую силу. Рабы в Иштувэга дешевые, особенно те, которых продают керхи. Не знаю, как ты будешь вытаскивать оттуда Сейфуллаха, если он действительно там. Хозяева рудников не скупятся на охрану. У меня есть знакомый вор, который за свою жизнь ограбил всех высокопоставленных лиц города: наместника, Гильдию, швейную факторию, крупных купцов, военных. К рудникам и копям он питает особую страсть. Вулкан, так его зовут, проник повсюду кроме Подземки. Ограбить местное золотохранилище — его давняя мечта. Кое-что об охране он тебе точно расскажет.

Представить Сейфуллаха Аджухама с киркой в золотоносных рудниках Иштувэга, а тем более, в Подземелье Покорности, было трудно. Попасть туда невозможно. Поверить в успех еще сложнее. Сколько времени потребуется слепому, чтобы проверить все рудники города? А если Сейфуллаха продали в швейную факторию? Или богатому дому? Сколько их в Иштувэга? Уже сейчас становилось понятно, что на поиски могла уйти не одна неделя. И все это время иману будет грозить опасность, возможно, смертельная.

После трех лет служения у Аджухама и всего, что им удалось пережить вместе, Арлинг думал, что понял, в чем заключался путь халруджи. Он ошибался. Путь халруджи был по-прежнему скрыт от него туманом сомнений и неуверенности.

Но прежде чем думать о том, где искать Сейфуллаха, нужно было проникнуть в город, который напоминал осажденную крепость. В этом Регарди надеялся на помощь Сахара. Помимо денег, оружия, верблюдов и провианта, друг дал ему металлическую пластину с изображением ворот, знака Пустоши Кербала. Несмотря на то что серкеты ушли из городов кучеяров много лет назад, их боялись и уважали. Кучеяры верили, что любого, кто поднял бы руку на Скользящего или встал на его пути, постигла бы неминуемая кара. Кому, как не серкету, могли разрешить проникнуть в закрытый город? Во всяком случае, Регарди надеялся, что иштувэгцы не настолько сильно отличались от других кучеяров и испытывали столь же трепетное почтение к слугам Нехебкая. У него получится. Сыграть серкета было не труднее, чем навьяла. Гораздо тяжелее было носить маску халруджи. Тем более, что Арлинг не помнил, когда снимал ее в последний раз.

И хотя он ожидал подвоха, все прошло гладко. Стражник внимательно взглянул на пластину, посмотрел ему в лицо, нахмурился, но тут же сделал шаг в сторону, уступая дорогу.

— Будьте осторожны, — кивнул он Арлингу, с почтением возвращая табличку со знаком Пустоши. — В городе Белая Язва. Люди мрут, словно мухи.

— Именно поэтому я и здесь, — с достоинством ответил Регарди.

Он подобрал нужные слова, потому что охранник принялся кричать, чтобы «уважаемому господину в белом» немедленно уступили дорогу. Халруджи взял с собой только двух верблюдов, продав остальных дромадеров вместе с ишаками беженцам из Хорасона. Лук и саблю, которые подарил ему Сахар, он оставил в наскоро вырытом тайнике в финиковой роще у стен города. Серкеты не ходили с оружием, поэтому пришлось довольствоваться джамбией и ножами, которые скрывал бурнус.

На улицах северной крепости хозяйничали страх, суета и хаос. В последнее время Арлинг много слышал о «Бледной Спирохете», но только оказавшись в городе, понял, что слухи не были преувеличены. Скорее наоборот, они скромно замалчивали то, что творилось в Иштувэга на самом деле. Тяжелый запах болезни расползался по камням мостовой, словно густой туман. Сладковато-гнилостный, с нотками вареной капусты, мокрой шерсти и мочевины, он оседал на бурнусе, забивался в каждую его складку, норовил заползти под повязку на глазах, которую Регарди одел, как только вошел в город. Сейфуллах редко видел его без нее, а халруджи хотел, чтобы его узнали, если им удастся случайно встретиться. Впрочем, это было бы слишком щедрым подарком судьбы.

Он едва успел отойти с верблюдами в сторону, чтобы не попасть под колеса повозки, груженной человеческими телами. Многие из них были еще живы. Халруджи слышал, как они двигались, пытаясь выбраться из-под наваленных сверху мертвецов. Одни стонали, но ослабли настолько, что не могли поднять и руку. Рядом с телегой раздавалась тяжелая поступь людей, приглушенное дыхание которых со свистом вырывалось из-под масок на лицах.

Ивэи, легендарные санитары Туманной Башни, везли свой печальный груз к Цитадели. Арлинг не видел их, но по звукам и запахам догадывался, что они производили устрашающее впечатление. И здесь слухи не лгали. Помимо плащей, полы которых мели уличную грязь, на ивэях были длинные кожаные фартуки, стучащие о колени, высокие сапоги с широкими ботфортами и грубые рукавицы. В Иштувэга было прохладнее, чем в Балидете, но солнце все же пекло, и Регарди не представлял, как должны были чувствовать себя люди в таком одеянии. Однако ивэям было неплохо — они даже не вспотели. Бродить целыми днями по городу в поисках заболевших, грузить их на телегу и отвозить в Туманную Башню, требовало хорошей физической подготовки. Почти все санитары были одного роста с Арлингом, а отсутствие одышки, уверенные и сильные движения говорили о том, что они не были тучными. Под тяжелыми плащами скрывались не складки жира, а тугие узлы мышц. Где иштувэгские власти набирали таких великанов, оставалось загадкой. Арлинг предпочел бы не становиться на их пути. Проблем у него хватало.

Ивэи шли не одни. Несколько человек следовали за ними на расстоянии, моля о милосердии. Когда кто-нибудь неосторожно отделялся от группы, приближаясь к повозке, один из ивэев останавливался и молча ждал, пока человек не занимал свое место. Страх перед санитарами ощущался почти физически. Сами ивэи обращали на людей не больше внимания, чем на пыль под ногами. Родственники больных, догадался Арлинг.

Когда процессия поравнялась с местом, где он стоял, одна женщина выбежала вперед и, держась от крайнего ивэя на расстоянии, стала предлагать ему золото в обмен на сына.

— Это хорошие, чистые слитки из первой жилы, слышишь? — лихорадочно шептала она. — От мужа достались. Он был счетоводом у Власты. Ты можешь купить на них усадьбу в горах с дюжиной рабов и отарой овец. Отдай сына, прошу. Он у меня крепенький, еще немного и поправится. Болячка уже отпустила, даже пятна сошли. А лошадей хочешь? Есть две кобылы из Согдарии, за каждую могут по сто золотых на рынке дать. Никто и не заметит, если я заберу сына с телеги. Он маленький, вон, с правого края лежит… Можно я его заберу? Я его заберу! Отдай, пес! По-хорошему отдай!

Отчаяние довело женщину до того, что она, забыв страх, бросилась на ивэя, стараясь проскользнуть к телеге. Она была похожа на бабочку, которая билась о бок стеклянного бутыля, пытаясь добраться до куска сахара внутри.

— Помогите! — кричала кучеярка, барахтаясь в руках санитара, который поднял ее за ворот платья, держа в воздухе. — Люди, помогите! Это же пайрики бродят по улицам! Они забирают наших детей, а нас убивают. Вы не с теми воюете. Вот ваши враги! Эй, ты! Ты в белом, помоги мне! Забери у них моего сына. Иначе будь проклят, будь проклят!

Арлинг не сразу понял, что женщина обращалась к нему. Ее рука вытянулась в его сторону и мелко дрожала, словно ветка на ветру, которая знала, что скоро будет сломана.

— Во имя Нехебкая! — прохрипела несчастная, прежде чем ивэй швырнул ее на мостовую.

Раздался глухой стук падающего на камни тела, за ним последовал скрип колес, вновь тронувшейся телеги. Женщина не двигалась. Ее бросились поднимать люди из толпы, которая брела за ивэями, а халруджи прошел мимо, не обернувшись даже тогда, когда кто-то плюнул ему вслед.

«И это тоже не твоя война», — сказал он себе, но в последнее время слова, когда-то казавшиеся истиной, звучали неубедительно.

* * *

То, что город был переполнен людьми, Арлинг понял, когда не нашел ни одного свободного места на постоялом дворе, где они жили с Сейфуллахом во время их первого путешествия в Иштувэга. Ему нужно было где-то оставить верблюдов, однако беженцы заполняли даже загоны для скота и конюшни. Идя по улицам Иштувэга было трудно поверить, что город осажден толпой переселенцев с Юга — на них было ветрено и пустынно. Однако стоило зайти в таверну, чайную или караван-сарай, как становилось понятно, что наместник не зря закрыл крепость. Люди переполняли подземные и наземные постройки города, скрываясь от ивэев и Бледной Язвы. Арлинг ощущал ее запах повсюду, словно она навсегда поселилась в каменных домах Иштувэга.

С трудом отыскав место для верблюдов на постоялом дворе в городских трущобах, Арлинг отправился искать «Жемчужную Яму», питейную, где, по словам Джавада, можно было встретить его друга Вулкана — вора, знающего все о «Подземелье Покорности». Регарди собирался начать поиски Сейфуллаха оттуда. Когда-нибудь ему должно было повезти.

Но прежде он решил пройтись по центральной аллее, громко стуча тростью слепого по каменной мостовой. Золотая — так называлась улица — петляла по Иштувэга, словно узор на чугунной решетке. Привычная прямота центральных улиц Балидета и Самрии была северянам незнакома. Казалось, что под Иштувэга поселилась семья гигантских кротов, которая изрыла город, оставив после себя глубокие ямы и неожиданно крутые холмы. И в низинах, и на вершинах склонов громоздились дома, бросая вызов воображению причудливой архитектурой. Иштувэга напомнил Арлингу забытую Согдиану, которая также была зажата тисками гор, но если в его родном городе было полно площадей, то в горной крепости открытых мест было не найти. Там, где заканчивался спуск, сразу начинался подъем. В низинах росли редкие сады, стиснутые со всех сторон жилыми домами и промышленными помещениями, а на холмах располагались административные постройки, богатые усадьбы и храмы.

Золотая была самой широкой улицей Иштувэга. Здесь проходили основные городские собрания, здесь жили знатные семьи города, здесь всегда ходило много рабов, которых держали богатые иштувэгцы. Вероятность того, что Сейфуллаха купил кто-то из жильцов Золотой Улицы, была мала, но Арлинг решил быть последовательным. Он верил, что до встречи с Аджухамом остались часы.

Оказавшись на мостовой, Регарди замедлил шаг, внимательно прислушиваясь к запахам и звукам. Важна была каждая мелочь. Совсем недавно он уже искал Сейфуллаха. Только вокруг громоздились не каменные стены пораженного болезнью города, а бескрайние дюны Холустая. Тогда ему удалось найти Аджухама по запаху тыквенного масла, которым тот мазал пятки от пустынного холода. Чем сейчас пах Сейфуллах, Арлинг не знал и старался улавливать любые нотки, которые могли напоминать мальчишку. Солнце приближалось к полудню, и во многих домах готовились к обеду. Прохожих было мало, да и те торопливо перебегали на другую сторону, путая высокого Регарди с санитаром из Туманной Башни. Ивэи наводили страх на всех, потому что, как и «Бледная Спирохета», не делали различий между богатыми и бедными.

Арлинг дошел до середины улицы, когда ему показалось, что он услышал знакомый голос. Подойдя к воротам богатой усадьбы, он подарил себе время, уронив на землю кошель с золотом. Монеты рассыпались с жалобным звоном. Регарди с напускным раздражением опустился на колени и принялся их собирать. Впрочем, он ошибся. Человек с ярким южным акцентом оказался рабом из Муссавората. С таким же акцентом говорил Финеас, лучший ученик Школы Белого Петуха, который слишком рано исчез из жизни Арлинга.

Возможно, ему стоило пообщаться с местными рабами. Новеньких обычно запоминали.

Размышляя о том, что сделать прежде — поговорить с Вулканом или поискать разговорчивого раба, Регарди повесил кошель на пояс и сделал шаг, налетев на служанку, которая неожиданно вышла из дома. Он слышал, что к воротам кто-то шел, но отвлекся и не рассчитал скорости движений. Девушка отлетела к забору, от неожиданности выронив из рук корзину. На раскаленную мостовую с глухим треском посыпались глиняные сосуды.

Смутившись, Арлинг поспешно опустился на колени, пытаясь найти среди осколков целые кувшины.

— Простите глупого слепого, милостивая госпожа, — забормотал он. — Пусть боги меня покарают. Я заплачу.

Арлинг запнулся, гадая, сколько монет из тех денег, что у него остались, можно отдать девушке, когда она робко тронула его за плечо.

— Я не хочу, чтобы боги карали тебя, халруджи Арлинг. Потому что они ответили на мои молитвы. Я слишком долго ждала тебя и до сих пор не верю глазам. Но это ты.

Во дворе раздались шаги, и Альмас Пир быстро отпрянула. Кучеяркам нельзя была разговаривать с мужчинами на улице, а тем более, касаться их.

— Приходи на закате к Алмазной Беседке у Северных Ворот, — прошептала бывшая невеста Сейфуллаха. — Мне нужна твоя помощь.

С этими словами она исчезла за воротами, прикрыв створку так плотно, словно опасалась, что Арлинг будет преследовать ее.

Понимая, что время уходит, Регарди, тем не менее, не скоро заставил себя сдвинуться с места. Появление Альмас было неожиданным. Прошлое никогда не предупреждало о своем приходе. Их встреча была коротка, но рассказала о многом. Наследница дома Пиров сумела спастись из Балидета, и это радовало. Однако ее одежда больше походила на костюм служанки, движения потеряли уверенность, а в голосе слышались страх и отчаяние. Если раньше кожа Альмас была умащена лучшими благовониями Сикелии, то сейчас от нее пахло луком и мыльным порошком. Собранные в пучок волосы и скромные серьги из дешевого золота сменили роскошно уложенную прическу и бриллианты, без которых молодую Пир невозможно было представить раньше. Что произошло с первой красавицей Балидета, оставалось догадываться, но очевидно, что ее новая жизнь в Иштувэга не была сладкой.

И все же встреча была судьбоносной — Альмас могла знать о Сейфуллахе. Желая, чтобы поскорее наступил вечер, Регарди отправился на поиски приятеля Джавада.

Найти «Жемчужную Яму» оказалось проще, чем разыскать в ней Вулкана. Питейная была заполнена людьми, заливающими безделье и страх перед Белой Язвой вонючим пивом из чингиля, который готовили местные пивоварни. О воре слышали многие, но никто не знал, где он.

— Вулкан давненько у меня не показывался, — закряхтел хозяин, тряся тремя подбородками, которые жирными складками опускались на тугой воротник. — Если найду эту свинью, сниму шкуру и пущу на колбасу. Много сарделек с его худых телес не навертишь, но, по крайней мере, будет честно. Я родному папе столько в долг не наливал, сколько этой скотине. А ты зачем о нем спрашиваешь? Если друг, то плати. Он должен мне шестьдесят султанов. Здесь так принято.

— Посмотри на меня, добрый господин, — развел руками халруджи. — Разве могут быть друзьями слепой драган и такой негодяй, как Вулкан? А ищу я его потому, что он тоже мне должен. Если встречу, обещаю добавить пару тумаков и за тебя.

— Как бы он тебе сам не накостылял, — усмехнулся хозяин, но уже более мирным тоном. — Вулкан силен, как верблюд, и горяч, как солнце. Знаешь, сколько людей он продырявил ножом за неосторожное слово? Пока ты только слепой. Свяжешься с Вулканом, станешь безруким. Или глухим. К тому же, он чертовски хитер. Выкрутится из любой ситуации. Сколько раз я звал стражу, чтобы его повязали, когда он тут драки затевал. Куда там!

Более удачного момента можно было не встретить, и Арлинг, убедившись, что к их разговору прислушивались, громко сказал.

— Когда-то Вулкана называли лучшим вором Иштувэга. Но уверяю, его вишня давно отцвела, а плоды поклевали птицы. Сейчас говорят о других героях. Слыхали об Амру из Балидета? Говорят, он ограбил хозяина Подземки. Вулкану такое и не снилось.

С этими словами Арлинг взял кружку мочеподобного напитка и с достоинством удалился от стойки. Семена были брошены, оставалось запастись терпением, чтобы они взошли.

Отыскав свободное место на открытой террасе питейной, Регарди обратился в слух. Предложенная тема вызвала интерес, и у стойки активно обсуждали воровской мир Иштувэга. О Вулкане говорили много, вспоминая его воровские подвиги, но большинство отзывалось о нем с раздражением и гневом.

На самого Регарди тоже поглядывали с неприязнью. Особенно, шлюхи, которых в Сикелии называли Лунными Женщинами. Их опасения были понятны, но напрасны. Арлинг хорошо знал, как жрицы любви относились к увечным. Калеки не имели права на их услуги, а за нарушение обычаев власти наказывали обе стороны. Калеку — плетьми, а жрицу любви — клеймом. Многие обычаи кучеяров так и остались для халруджи загадкой, а к презрительным взглядам шлюх он давно привык.

Когда одна из них приблизилась, Арлинг насторожился, но тут женщина заговорила — чуть хриплым, низким голосом, который при желании можно было принять за томление, терзающее сердце шлюхи. Смутная догадка стала уверенностью. Как он и ожидал, Вулкан нашел его первым.

— Кто тут портит мою репутацию? — игриво протянул он, прикрывая лицо шалью. — Зачем ты обманул этих несчастных глупцов, Амру из Балидета? Золотохранилище Подземки не дает тебе покоя? Или моя слава?

— Ни то и ни другое, — улыбнулся в ответ Арлинг, незаметно для окружающих отобрав у Вулкана нож, который тот прятал под шалью. — Джавад Ром передает тебе привет и напоминает о долге. Хотя ты не создаешь впечатление человека, который привык отдавать долги.

— Долги разными бывают, — прошипел кучеяр, но тут же добавил, повысив голос. — Проваливай отсюда, урод. В Иштувэга и своих слепых хватает. Давай, топай отсюда. Ох, будь проклята моя печенка. Пожалуй, пора навестить другую яму. Не жемчужную.

Вулкан захохотал собственной шутке и, кряхтя, направился к выходу. Намек был понятен, и у Арлинга больше не было причин задерживаться в питейной.

Вор встретил его на заднем дворе и молча кивнул, велев идти за собой. Убежище Вулкана находилось недалеко — на чердаке кухни, построенной в согдарийском стиле. Она примыкала к таверне вплотную, напоминая странный союз Севера и Юга. На чердаке было тесно, душно и затхло, но, похоже, вор чувствовал себя комфортно.

— Сюда никто не ходит, с тех пор как здесь дочка хозяина повесилась, — объяснил он, плюхаясь на один из наваленных повсюду мешков и поднимая в воздух тучу вонючей пыли. — Несчастная любовь и все такое.

— А ты разве не боишься привлечь несчастье? — спросил Арлинг, вспомнив, что кучеяры избегали мест, где самоубийцы сводили счеты с жизнью.

— Я только наполовину кучеяр, — хмыкнул Вулкан, снимая с себя женское платье. — Моя мама была шибанкой, глупенькой девочкой, которая повелась на смазливого балидетца. Не люблю кучеяров, хоть режь меня. Ладно, давай о деле. Значит, ты от Джавада? Ну и дружков он себе заводит. То каргалов каких-то мне пришлет, то нарзидов. Теперь со слепым связался.

— Так ты ему еще должен?

— Вот только не напирай, кто кому должен, — поморщился Вулкан. Он оказался гораздо более худым, чем при первом впечатлении. Под костюмом Лунной Женщины скрывалось крепкое, жилистое тело. Нисколько не стесняясь, кучеяр разделся догола и принялся натираться мыльным порошком, остро пахнущим фенхелем и лимоном.

— Да, мой долг слишком велик, чтобы оплатить его в этой жизни, но я не люблю, когда мне об этом напоминают, — пробурчал он. — Лучше потри мне спину. Ты ведь знаешь, что у нас Белая Язва? Говорят, если три раза в день натираться этой смесью, то не заболеешь. Я бы с тобой поделился, но у меня мало. Могу предложить бычачьей мочи. Ее следует пить каждый час, но мне некогда, часто пропускаю. Надо бы еще достать. Впрочем, лучше всех защищает пыльца «Мертвой Головы». На рынке эта бабочка стоит, как хорошая лошадь.

— Пыльца и моча тебе, конечно, помогут, — усмехнулся Арлинг.

Вулкан подскочил быстро и неожиданно, убедив халруджи, что слухи о его ловкости не преувеличены. Кучеяр хотел схватить его за ворот рубахи, но Регарди сделал вору подсечку и скрутил ему руки за спиной, порадовавшись, что в свое время отобрал у него нож.

— Спокойнее… — примирительно прошептал он. — Я ведь недавно в городе. Многого не знаю.

— Раз не знаешь, лучше помалкивай, — пропыхтел Вулкан, вырываясь из его рук. — Ты понятия не имеешь, что за паскудная болезнь эта Белая Язва!

— Наверное, от нее умирают. Я видел телегу с трупами.

— Мне не нравится, как ты разговариваешь, драган, — сплюнул Вулкан, — но черт с тобой. Люди умирают, такое случается, но Белая Язва не просто убивает. Сначала она поиграет, натешиться, покажет все великолепие ада, в который превратит твое тело, и только потом медленно, по ниточке вытянет из тебя жизнь. Богатый ты или бедный, дурак или умный, керх или кучеяр — ей все равно. Ты начнешь умирать с первого дня и будешь мучиться еще неделю. Сперва ты горишь, словно сухой кизяк в костре, на второй день появляется бред, а на теле вскакивают белые волдыри, которые через пару часов лопаются и превращаются в язвы. Еще немного и они покроются струпьями, которые останутся на тебе до смерти. Мерзкое зрелище. И все это время человек бредит, горит и задыхается. Воздуха постоянно не хватает, словно на голове мешок, туго обвязанный вокруг шеи. Добавь к этому понос, кровавый кашель и сильную жажду. А если кому посчастливилось выздороветь, то он остается калекой на всю жизнь. Люди слепнут, глохнут, иногда у них каменеют и отваливаются конечности. Думаю, ты не знаешь, что такое ад, драган. Никто не знает до тех пор, пока к нему не приходит Белая Язва.

— Если человек не представляет себе ада, он понятия не имеет о собственной душе, — вспомнил Арлинг слова имана. — Мы отвлеклись. Мне нужна твоя помощь.

— Еще бы она тебе была не нужна, — хмыкнул Вулкан. — Меня просто так не ищут.

Рассказ о поисках Сейфуллаха занял немного времени и был почти правдивым. Арлинг — слуга, который искал хозяина. Во время путешествия по Восточному Такыру на них напали керхи. Регарди попал в плен к кочевникам, Аджухам — на рабовладельческий рынок Иштувэга. Если Вулкан поможет найти его, Арлинг заплатит двадцать золотых султанов. Для такого вора, как Вулкан, это были маленькие деньги, но больше у Регарди не было. Джавад Ром, которого он встретил в керхском плену, предположил, что Сейфуллаха могли продать в «Подземелье Покорности». Если это так, то Арлинг будет благодарен за любую информацию о том, как туда попасть.

— Джавад всегда хорошо соображал, — усмехнулся Вулкан. — Не повезло твоему господину, он наверняка в Подземке. В прошлом году хозяин рудников заключил с керхами сделку. Теперь они привозят ему рабов со всей Сикелии и продают со скидкой. Когда, ты говоришь, на вас напали?

— Около трех недель назад.

— Нда… Можешь не успеть. В Подземке долго не живут. Кварцевая пыль превращает легкие в сито, грунтовые воды постоянно заливают коридоры, Белая Язва чувствует себя там, как дома. Тебе действительно нужен этот Сейфуллах?

Арлинг не стал отвечать, и Вулкан задумался.

— На рудниках добывают золото, и охрана там серьезная, — произнес вор, ковыряя заусеницу на пальце. — Почти все постройки спрятаны под землей, в том числе, и бараки рабов. Вход и выход в шахту один, со склада, который примыкает к дому управляющего и казармам с охраной. В Подземке пять главных колодцев, два из них выработаны. Недавно в четвертом тоннеле обнаружили богатую жилу, от нее будут копать еще один коридор. Думаю, новых рабов посылают туда. Впрочем, твой господин может быть, где угодно. «Подземелье Покорности» — самый большой рудник города. Его быстро не обойти. Ладно, я помогу, но есть условие.

— Какое?

— Под землю я спускаться не буду. Наше знакомство закончится на невольничьем рынке.

Вулкан достал из пыльного короба балахон, напоминающий рясу драганского священника, и принялся с кряхтением в нее облачаться.

— И что мы будем там покупать? — не сдержал раздражение Регарди. — Рабов?

— Не покупать, а продавать, — наставительно произнес Вулкан. — В «Подземелье Покорности» лишние люди не попадают. С промышленниками и ювелирами переговоры проводятся в доме управляющего, наверху. Редкие проверки, которые устраивают службы наместника, ограничиваются верхними тоннелями, там, где безопасно. Нам нужно глубже. В нижние тоннели есть доступ только у слуг управляющего, охраны и рабов. Слуги управляющего — это Рамсус и Говыль. Их хорошо знают в лицо все охранники. Они живут в доме наверху и раз в день спускаются в рудник для обхода шахт. Охрана в Подземке суровая, все — звери, которые не видят различий между человеком и тараканом. У тебя слишком умное лицо, чтобы притворится одним из них. Рамсус знает каждого, да и слепых в охрану не нанимают. Надсмотрщики живут под землей вместе с рабами и редко выходят на поверхность. Этот вариант нам не подходит. Остается второй. Рабы живут в бараках-землянках, вырытых в первом тоннеле. Ты хоть и слеп, но на рудниках работает много калек. Каждое утро Говыль ходит на рынок смотреть новых рабов. Мы дождемся его прихода и предложим раба, от которого он не сможет отказаться. План почти идеален. Не считая, конечно, что это план твоей верной гибели. Однако, как у слепого, который сбежал от керхов, шансы выжить у тебя есть. К тому же я тебя предупредил, и моя совесть чиста. По-другому я помочь не смогу. Если есть вопросы, спрашивай. Только быстро. У меня мало времени.

Вопросы у Арлинга действительно были. Ему хотелось задать их с самого начала знакомства. Например, зачем Вулкан сидел в питейной в женском платье и что собирался делать с ножом, который прятал под шалью. Но Регарди промолчал и коротко кивнул. Ему было все равно, как проникнуть в «Подземелье Покорности». Главное — быстрее.

— Раз согласен, то приходи завтра до рассвета, — деловито потер руки Вулкан, открывая перед ним дверь в полу чердака. — Рынки открываются рано, а нам еще нужно поработать над твоим внешним видом. Теперь мы расстанемся. Мне надо закончить кое-какие дела.

Кое-какие дела были и у Арлинга. Его ждала еще одна встреча. Встреча, которую он хотел избежать и к которой стремился всем сердцем. Альмас была частью Балидета. Тем прошлым, которое было желанно.

* * *

Алмазная Беседка, куда пригласила его Альмас Пир, находилась в северной части города, где был разбит большой парк с живописными прудами, крутыми взгорьями и большим храмом бога Омара, покровителем горняков и шахтеров. Поднимаясь к беседке по мраморной лестнице, которая, словно лиана вилась вокруг скального выступа, Арлинг подумал, что чувство осторожности изменило юной Пир. Заросшая розовыми кустами и левкоем площадка хорошо просматривалась. Однако когда подъем закончился, он понял, что ошибся — Альмас все предусмотрела.

Если Алмазная Беседка и была популярна среди влюбленных иштувэгцев, то только в хорошую погоду. К концу дня в городе поднялся бешеный ветер, который рвал волосы, хлестал по щекам и швырял в лицо песок, принесенный из Золотой Пустыни. Ветки шиповника и горной розы беспорядочно мельтешили в воздушных потоках, закрывая собой тех, кто искал уединения в беседке, похожей на усыпанный бриллиантами цветок.

Его уже ждали. На Альмас была темная накидка, которая скрывала ее с головы до пят, и пояс из медных колец, мелодично звеневших на ветру. Девушка теребила в пальцах цветок левкоя, очевидно, сорванный по дороге. Бархатный, сладкий запах густо разлился в воздухе, напоминая цветущие сады Балидета. В «Жемчужине Мианэ» этот цветок любили, густо высажая на площадях и улицах. По вечерам его аромат становился особенно сильным, окутывая город пеленой щемящего томления и страсти. Но сейчас он напоминал запах смерти. Арлинг не знал, сколько еще должно пройти времени, чтобы ему перестал сниться Балидет, гибнущий в вихрях самума.

Убедившись, что они одни, Регарди остановился в двух шагах от Альмас. Он не знал, как вести себя с бывшей невестой господина, но она помогла ему, протянув руки навстречу. Арлинг осторожно коснулся ее пальцев, а в следующий миг Девушка прижалась к нему, пряча на груди лицо и горько всхлипывая. Халруджи давно не чувствовал себя более неловко.

— Знаешь, как дьявол мучает души, попавшие в ад? — спросила его Альмас вместо приветствия.

У Арлинга были соображения на этот счет, но он промолчал, понимая, что слова сейчас были не нужны.

— Он томит их ожиданием, — прошептала она, увлекая его на скамью. — Я живу в этом проклятом городе несколько месяцев, но мне кажется, что прошла вечность.

Это были знакомые ощущения, однако Регарди промолчал и на этот раз. К облику Альмас добавились новые черты, которые он не заметил утром. Девушка похудела и казалась сломанной веткой апельсинового дерева, еще недавно усыпанной нежными, благоухающими цветами. И хотя ее красота по-прежнему ощущалась, лепестки осыпались, а от волнующего аромата остались воспоминания.

— Раньше я полагала, что смысл жизни можно понять, — продолжила Альмас. — Мы живем, надеемся, получаем опыт, пользуемся тем, что дано человеку, наслаждаемся мелкими радостями. А когда приходит время умирать, от нас остаются наши дела — доказательство того, что мы были в этом мире. В это я верила. Но вот Балидета не стало, и все, что когда-то было истиной, превратилось в пыль. И лжи тоже нет. Если бы кто-то сказал, что Жемчужина Мианэ по-прежнему сверкает за Холустаем, я бы поверила, не задумываясь. Но все только и твердят: «Ах, как это возможно! Замело целый город! Такого никогда не было!». Да хоть бы засыпало песком всю Сикелию, мне теперь все равно. Думала, что в живых осталась только я, но вот увидела тебя, и словно воды напилась после долгой жажды. Мне хотелось бы услышать, что ты приехал в Иштувэга за мной, но это не так, верно?

«Нет, не может знать Альмас о Сейфуллахе», — подумал Регарди.

— Верно, — согласился он, чувствую себя скверно. — Я приехал сюда за Аджухамом. Мы были в Самрии, когда услышали о гибели города. Мой господин отправился в Балидет, надеясь, что слухи врут, но в Восточном Такыре на нас напали керхи, и мы разминулись. Знакомые кочевники рассказали, что Сейфуллах может быть в Иштувэга. Поэтому я здесь.

— Понятно, — вздохнула Альмас, но судьба бывшего жениха не вызвала у нее интереса.

— Я молилась многим богам, но только у одного просила о встречи с тобой, — произнесла она едва слышно. — Нехебкай услышал мои молитвы. Прошу, не оставляй меня.

Имя Индигового было неприятно Арлингу, и он промолчал.

— Лучше бы я погибла в самуме, — обреченно произнесла Альмас, не дожидаясь его ответа. — Сколько раз я думала о том, чтобы последовать за родными. Почему, спрашиваю я себя, так случилось, что меня первой отправили в Иштувэга? Мы должны были уехать все вместе, но отец передавал дела новому управляющему и задержался. Однако он настоял на том, чтобы я уезжала немедленно. А я, глупая, послушалась. С тех пор все думаю, что лучше бы я выбрала смерть. Выбор был, понимаешь?

— Если есть выбор жить или умереть, то лучше продолжать жить, — осторожно сказал Арлинг, вспомнив слова учителя. — Жизнь — это благо.

— Благо — это умение терпеть страдания, — усмехнулась Альмас. — Тот, кто не умеет терпеть, проигрывает. Я проиграла тогда, когда приехала в это место. Не могу больше. Знаешь, как я живу? Я расскажу, ты только послушай. Меня уже давно никто не слушает. Когда я выезжала из Балидета, я была наследницей богатого и знатного рода. Меня должны были встретить родственники и поселить у себя, пока не приедут родители. Так оно и случилось. Однако слухи о гибели Балидета летели быстрее моих верблюдов. Когда я приехала в Иштувэга, во мне видели не будущую владелицу шелковичных ферм и факторий, а нахлебницу, еще один рот, который нужно кормить. Вот тогда я и узнала, что не всегда будет лето. Мои дядя и тетка быстро нашли мне применение. Я отрабатываю свой хлеб на кухне и в саду. Отец и представить такого не мог.

— Плохих времен не бывает, — сказал Арлинг, но сразу пожалел, что произнес такие слова. Они были чужими и неуместными. Впрочем, юная Пир не обиделась.

— Еще как бывает, — горько ответила она. — Наверное, я стерпела бы эти вонючие котлы и грязь на грядках, но дядя увидел во мне товар, который можно продать. Один пастух с предгорий Исфахана заметил меня на рынке и предложил дяде десять коров. Конечно, он согласился. Девочкам в Сикелии подыскивают женихов едва ли не с рождения. Моей руки просили князья Шибана, предлагая земли, золото и корабли. Но мои родители любили меня и хотели, чтобы я была счастлива. Они готовы были ждать. Откуда им было знать, что мое сердце уже занято.

Альмас замолчала, и Арлинг почувствовал, как она покраснела. Ему хотелось бы верить, что она имела в виду Сейфуллаха, но интуиция подсказывала — девушка говорила о другом.

— Есть вещи, которые не случаются просто так, — задумчиво сказал он. — Влюбленность — опасное чувство. В периоды, когда она назревает, нужно быть очень внимательным. Можно влюбиться в совсем не того.

— Я говорила не о влюбленности. Мне уже не шестнадцать, и я хорошо понимаю дядю. Девица такого возраста, как я, еще немного и превратится в обузу. Кучеяры предпочитают брать девушек в жены до того, как им исполнится двадцать. Считается, что потом они становятся ленивыми и заносчивыми. Я говорила о настоящей любви, высокой, идеальной. Помнишь, мою служанку Хамну? Она не отличалась большой сообразительностью, но иногда ее устами говорили боги. Как-то она сказала мне: «Любовь черпает свою силу из смерти. Всю жизнь тосковать по возлюбленному и умереть от неразделенной любви, — вот, в чем подлинный ее смысл». Человек должен умереть за любовь, тогда она станет идеальной. Я к ней готова. Лучше так, чем брак с горцем.

— А что случилось с Хамной? — спросил Арлинг, отчасти чтобы сменить опасную тему, но, главным образом, из любопытства. Он непозволительно забыл об Акации. Если учитель не успел расправиться с ней в Балидете, етобар тоже могла искать Сейфуллаха в Иштувэга.

— Увы, Хамну постигла участь всех балидетцев, — вздохнула Альмас. — Незадолго до моего отъезда на наш дом напали грабители. Хамна хотела задержать их, но изверги отрубили ей руку. Поэтому она не смогла поехать со мной. Бедняжка находилась в госпитале, когда все случилось. Надеюсь, ее смерть была легкой.

В отличие от Альмас Арлинг не пожелал бы етобару легкой смерти. Впрочем, в гибель Акации верилось с трудом. Скорее всего, она отправилась за Сейфуллахом, когда он бежал из города, и затерялась где-то на просторах Холустая.

— Мне жаль, что так получилось, — пробормотал он. И хотя Регарди имел в виду Хамну, Альмас поняла его слова по-своему.

— Жаль? Тебе жаль, что я выхожу замуж, или что за меня заплатили так мало? Это крах всего! Это крах меня, Арлинг. Через три дня за мной пришлют верблюда. Мне придется закончить свои дни в доме отшельника.

— Не забывай, что идет война. Возможно, в горах будет безопаснее.

Это прозвучало жестоко, но было правдой. Арлинг не знал ни одной причины, которая могла бы помешать Маргаджану дойти до Иштувэга. В горах у Альмас был шанс выжить.

— Ты не слушаешь меня, — прошептала она, проводя рукой по его щеке. Это был опасный жест. Несмотря на то что Альмас изменилась, ее красота была таким же грозным оружием, как и прежде. От ее прикосновений сердце билось чаще, а мир начинал сверкать так, что его блеск замечал даже слепой. Брак Альмас и пастуха с гор было так же трудно представить, как… союз сына Канцлера и дочери мясника из Мастаршильда. Сравнение пришло в голову случайно, но обожгло сильнее, чем кипяток из котла керхов.

— Что я могу сделать для тебя, Альмас? — спросил он, мягко отстраняя ее руку.

— Увези меня отсюда, — едва слышно прошептала она. — Возьми с собой. Я не прошу твоей любви, прошу только свободы. Мне никто не сможет дать ее кроме тебя. Я не буду в тягость. Ты даже не заметишь моего присутствия. Мне больше ничего не нужно, просто быть рядом.

Альмас просила о невыполнимом. Она хотела, чтобы он дал ей солнце, которого не видел сам.

— Я должен найти Сейфуллаха.

— Знаю, знаю, — перебила она. — Мы вместе найдем его. Только позволь уехать с тобой. Забери меня из этого ада. Помоги. У меня больше никого не осталось. Ты был моим прошлым, стань будущим.

Ветер с треском обломал ветку шиповника, осыпав их лепестками. Время их встречи подходило к концу.

— Если не хочешь, чтобы я шла с тобой, помоги добраться до Самрии, — глухо попросила она, когда молчание затянулось. — Там живет моя близкая подруга. Она приютит меня. Я достану денег и заплачу за два места в караване. Без тебя меня не возьмут. Женщине не полагается путешествовать одной — ее даже слушать никто не станет. Караваны уходят из города раз в три дня. Завтра — мой последний шанс. Ты поможешь мне, халруджи?

Она просила его сделать выбор. Также как несколько недель назад его просил Сахар. Тогда он предпочел Сейфуллаха, поставив жизнь учителя под угрозу. Сейчас все повторялось. Но отказать Альмас было труднее.

К счастью, ему не пришлось ничего говорить. Альмас все поняла сама и резко встала, задохнувшись от порыва ветра, который попал ей в лицо.

— Глупо было надеяться, что ты предашь Аджухама, — горько сказала она. — Я не имею права требовать от тебя это. Мои права остались в Балидете. Прощай, халруджи. Пусть твой бог будет тобой доволен.

Она ушла так стремительно, что он не успел сказать «прощай».

Арлинг остался в беседке и провел там всю ночь, разговаривая с теми, кого уже не было на свете. Впрочем, собеседники были не слишком словоохотливы. Магда понуро вздыхала, осуждая его, Атрея смотрела в сторону и тоже не одобряла, иман задумчиво курил трубку, пуская ароматные клубы дыма, пахнущего левкоем. То, о чем думал учитель, как всегда, было тайной.

К утру ветер стих, оставив на земле сломанные ветки розовых кустов, крохотные дюны песка и ароматные горки из цветочных лепестков, которыми был усыпан весь склон. Сломанные левкои понуро висели вдоль тропы, пока Арлинг осторожно спускался по ней, стараясь не думать о тех, кого он предал. Путь халруджи становился все более туманным, и он не был уверен, что свернул в нужную сторону.

* * *

Рабовладельческий рынок Иштувэга не был похож на Мерв или другой рынок Сикелии, в котором приходилось бывать Арлингу. Он пах иначе, звучал по-другому, посылал другие ощущения и импульсы, большинство из которых вызывали тошноту и омерзение. Если старейший рынок Балидета, Мерв, напоминал живой организм, то Камалака, место, где в Иштувэга продавали рабов, было похоже на мертвеца, ставшего мумией под лучами сикелийского солнца.

В северном городе кучеяров было много невольничьих рынков, но Камалака превосходил их всех, выгодно располагаясь в едва ли не единственной долине Иштувэга. С трех сторон рынок окружали крутые склоны, которые бросали на него обширную тень, придавая месту еще большую мрачность. Свет проникал сюда только утром, когда солнце робко заглядывало в ложбину между взгорьями, чтобы, словно в испуге от увиденного, скорее скрыться за зубчатыми выступами Исфахана. Это было неправильное место не только из-за отсутствия солнца. Ветер здесь тоже не появлялся ни в одно время суток, отчего в долине стояла вечная духота, от которой не спасали даже громоздящиеся по сторонам каменные исполины.

Никогда раньше Арлинг не представлял рабство в таких размерах. Только в Камалаке можно было понять, что между статусами халруджи и раба лежала огромная пропасть. Сейфуллах мог его избить, унизить, заставить выполнить любой каприз и даже убить. Но он не имел права продавать халруджи другому человеку. Законы Махди связывали их, словно узами брака, на всю жизнь. Господин мог отказаться от халруджи, отправив последнего по Дороге Молчания, то есть, на верную смерть, но никогда — продать.

Здесь, в Камалаке, люди продавали людей. Мужчины и женщины были одушевленной собственностью, вьючным скотом, говорящим орудием труда. По всему рынку были сколочены грубые деревянные помосты, на которых сидели, лежали и бесцельно топтались рабы, а в узких проходах бродили покупатели, осматривая «товар». Грязь одних и роскошь других создавала разительный контраст, который вызывал ненужные воспоминания. В Балидете рабы порой жили лучше, чем нарзиды. Но рабство Иштувэга выглядело иначе. Оно смердило безысходностью, отчаянием и ненавистью.

Как и в «Жемчужине Мианэ», в Камалаке тоже можно было встретить людей со всего мира. Кучеяры, керхи, шибанцы, арваксы и драганы представляли пестрый ковер, который со временем должен был потускнеть и выцвести. Рабство уничтожало национальные и социальные различия, хотя в некоторых рабах еще можно было различить бывших каргалов, военнопленных или должников.

Деловая жилка иштувэгцев проявилась в Камалаке с особенной силой. Для удобства покупателей помосты с рабами были разделены на ряды. Как и на любом другом рынке Сикелии, где выделялись ряды с пряностями, фруктами, хлебом и тканями, в Камалаке были ряды, где продавались только женщины, или дети рабов, или похищенные. Отдельно стояли помосты тех, кто продавал сам себя. Рядом с ними сидели родственники или друзья, так как, по законам Иштувэга, продать себя в рабство можно было только в присутствии свидетелей. Проходя мимо одного из мужчин с табличкой на груди, Арлинг задумался, что заставило его пойти на такой шаг. Человек был похож на высохший лист бумаги, от которого пахло пылью и старостью. Этому листу было все равно, что произойдет с ним в следующую секунду — сгорит ли он в огне, или ему дадут вторую жизнь. Зато женщина рядом с ним читалась, как открытая книга. Жена или сестра, а может, дочь, она смотрела на каждого, кто останавливался у помоста, с такой ненавистью, что покупатель поспешно отходил, даже не спрашивая цены.

Все помосты пахли одинаково — мыльным порошком, которым натирали рабов перед продажей, маслом, которым блестели их тела, и благовониями, которыми умащали женщин, чтобы сделать их привлекательнее. Звуки тоже были похожи: рабы плакали, стонали, скрежетали зубами или стояли молча, безразличные к миру. Но кое-что делало каждую площадку уникальной. Волны чувств и эмоций, исходившие от помостов, захлестывали Регарди, словно лодку во время шторма. Они миновали помост с детьми, и Арлинг съежился под ливнем из страха и отчаяния; прошли к площадке с военнопленными, и их атаковали стрелы злобы и ненависти; добрались до места, где продавали наряженных женщин, и захлебнулись в потоке презрения и гнева.

Наконец, они добрались до участка, где управляющий рынка выделил им место, и Регарди поспешил плотнее закутаться в кокон безразличия, чтобы закрыться от чужих эмоций.

Вулкан хорошо поработал над ним, снова продемонстрировав искусство перевоплощения — на этот раз на Арлинге. Живот халруджи украсило синее клеймо каргала, лицо — пара синяков, а к его шрамам добавилось с десяток новых следов, имитирующих побои кнутом.

— Татуировка на спине все портит, — ворчал Вулкан, придирчиво осматривая его. — Придется сказать, что твой прежний хозяин имел слабость к рисункам на человеческом теле. На послушного раба ты не смахиваешь, очевидно, что тебя должны были много бить. Говыля это не спугнет, а наоборот, привлечет внимание. В «Подземелье Покорности» все становятся робкими и покорными, как ягнята. Главное — не переиграй. Ты каргал, которого поймали керхи в Карах-Антаре. Ты почти достиг Гургарана и еще не веришь, что надежда найти райские земли осталась позади. И свобода тоже. Будь угрюм, молчалив, ссутуль плечи, но голову держи прямо. Ты еще не сдался. Говылю нравятся упрямые рабы, потому что он садист. Он любит всех ломать. Твоя слепота — это недостаток, но ее восполняет хорошее сложение тела. Оно у тебя такое крепкое и жилистое, словно ты всю жизнь разгружал мешки с солью в Муссаворате. В тебе чувствуется эдакая звериная выносливость. Пожалуй, за тебя могут дать двадцать султанов. Я буду продавцом масла, который купил тебя у керхов, чтобы ты давил мне оливки и виноград. «Сильный, но непослушный раб! — вот, что я скажу Говылю. — Купите его, господин. Такого может исправить только Подземка». Он не устоит и заплатит.

Арлинг слушал вора вполуха, занятый новыми ощущениями. И хотя ошейник на горле, который надел на него Вулкан, был временным «украшением», Регарди казалось, что полоска металла вросла в кожу и останется с ним навсегда. Под нее можно было просунуть палец, но она все равно сдавливала горло, словно петля на виселице. Ему не приходилось бывать повешенным, но почему-то он был уверен, что ощущения похожи. Ко всему, вор велел ему намазаться маслом, которое смердело ослиной мочой и болотной тиной, но, по словам Вулкана, придавало мышцам особый рельеф. Табличка на груди с именем, возрастом, весом и ростом, а также белая повязка на бедрах, которую вор одолжил ему из своего гардероба, завершили его превращение в раба.

Ловко забравшись на перевернутую бочку, Вулкан принялся кричать:

— Внимание! Силач из Согдарии! Лучший раб для каторги! Здоров, как бык, хорошие зубы, прослужит долго! Бывший каргал!

На вора заворчали другие продавцы, но он проигнорировал их с наглостью, присущей всем кучеярам.

Слушая, как расхваливают его достоинства, Арлинг чувствовал себя странно. Когда первый покупатель растянул ему губы пальцами, чтобы осмотреть зубы, он едва сдержался. Когда знатная кучеярка, велела снять набедренную повязку, ему хотелось провалиться сквозь землю. Когда этого же потребовал шибанец, Регарди с трудом заставил себя не свернуть ему шею. На четвертом покупателе халруджи, наконец, удалось найти в себе пустоту, в которой он спрятался от мира. Равнодушие было лучшей стратегией. Сейфуллаху должно было быть в тысячу раз хуже.

Вулкан мастерски исполнял роль работорговца, искусно выпроваживая ненужных покупателей. День тянулся мучительно медленно, а Говыль из «Подземелья Покорности» все не появлялся.

Арлинг в очередной раз убеждал себя, что ошибки быть не могло, что Вулкан выбрал правильный рынок, и что Говыль непременно придет за новой партией рабов, когда рядом раздался голос, показавшийся ему знакомым.

— Я покупаю этого раба, любезный. Документы у вас или управляющего?

В груди колыхнулась надежда, что долгожданные хозяева рудников, наконец, появились, однако Вулкан ответил заносчиво и сухо:

— Боюсь, что на этого раба у вас нет денег. Посмотрите на другом помосте.

— Ты правильно боишься, торговец, — усмехнулся незнакомец. — Этот беглый раб принадлежит мне, и я мог бы просто забрать его. Вот договор. Я купил его в Самрии у купца из Балидета. Однако я не ищу ссоры и готов заплатить за него ту сумму, которую ты просишь.

Вулкан зашуршал бумагами и принялся читать, глотая слова и буквы:

— «Я, Сейфуллах Аджухам, купец Торговой Гильдии Балидета», и так далее, и так далее, дальше не то, ага вот: «Передаю права Джаль-Баракату, царедворцу Шибана, на раба моего Амру». Не вижу связи. Моего раба зовут не Амру, и он не из Самрии.

— Читай дальше, — велел незнакомец. — Там приметы и описание. Все сходится. Джаль-Баракат — это я.

— «Слепой, повязка на глазах, рост…, вес…. драган, на спине татуировка…», — забормотал Вулкан. — Знаешь, сколько слепых с татуировкой в Сикелии? Сотни!

— Такой слепой один, — протянул Джаль-Баракат, обходя Арлинга. — Но, думаю, ты этого еще не знаешь. Кстати, я тебя не понимаю. Ты хочешь за него денег или нет? Если он уже куплен, так и скажи. Я заплачу вдвое больше. Тебе сегодня крупно везет. Или, может, позвать управляющего?

— Не дави на меня, — огрызнулся вор. — Дай сюда бумагу, я хочу посмотреть еще раз. Много вас тут таких ходит, «с правами».

Взяв документ, Вулкан опустился на бочку и принялся перечитывать, тщательно выговаривая каждое слово. Он тянул время, однако их план скрипел и шатался, словно ветхий мост во время шторма. Регарди не мог не узнать Джаль-Бараката, который неожиданно проявил к нему интерес еще в Самрии во время выступления в Цирке Уродов. Тогда Сейфуллах затеял опасную интригу, согласившись продать Арлинга незнакомцу, однако некоторые детали их сделки стали известны только сегодня. Детали, о которых Аджухам предпочел умолчать. И хотя продажа Арлинга с самого начала задумывалась, как мошенничество, назвав халруджи рабом, Сейфуллах допустил большую ошибку. Если бы такое случилось в мирные времена и об этом стало известно, парню грозили бы неприятности.

Регарди не знал, зачем был нужен Джаль-Баракату, но подозревал, что придворным Шибана тот не являлся. Вспоминая о последних событиях, он связал бы его появление, скорее, с Маргаджаном. Во всяком случае, речь незнакомца очень походила на диалект восточных нарзидов, которые пришли с Дарреном из-за Гургарана. Тогда, возможно, Джаль-Баракат был всего лишь человеком Маргаджана, которого послали за Арлингом? Как Ларан, с которым он встретился у керхов?

Чувствуя липкое прикосновение страха, Арлинг подумал, что теперь он ничем не отличался от рабов с соседнего помоста. Те тоже боялись неизвестности.

— Все верно, — протянул Вулкан, искусно пряча досаду в голосе. — Прошу прощения, что не поверил вам. Мы в Иштувэга. Здесь, сами знаете, только и норовят обмануть. Я оставил его документы у Управляющего, чтобы не жариться с ними на помосте. Не люблю возиться с бумагами, знаете ли. Управляющий в десятом ряду.

— Что ты делаешь? — спросил Арлинг, когда Джаль-Баракат удалился в указанном направлении.

— Спасаю наш план, — пробормотал Вулкан, бесцеремонно наматывая цепь от ошейника Регарди на кулак. — Пока этот идиот будет искать десятый ряд, которого нет, мы должны продать тебя другому идиоту. Я вижу его рыжую голову у второго помоста. Запоздал он сегодня. Нужно поторопиться.

Они налетели на Говыля, едва не сбив его с ног. Вулкан подобострастно затараторил:

— Милейший господин, какая удача встретить вас сегодня! Я продал всех рабов кроме одного. Никто не хочет связываться с каргалом, но я сделаю вам хорошую скидку. Смотрите, какие у него сильные руки и спина. Он рожден, чтобы махать киркой. Десять султанов, и драган ваш.

Говыль, который слушал вора с плохо скрытым презрением, оказался низкорослым, потным кучеяром. От него пахло чесноком, рыбой и модным в Сикелии благовонием «Рассвет в Пустыне», который должен был скрыть вонь немытого тела. Сопровождавшие его наемники казались людьми, которые серьезно относились к своему делу. Их оружие не звенело украшениями, а движения были вкрадчивыми и опасными.

— Он слепой? — лениво протянул Говыль.

— Это ни в коем случае не недостаток, — поспешил объяснить вор. — Он вполне самостоятелен. Вы бы видели, как он работает! Силен, как бык, вынослив, как осел…

— Что ж его тогда не купили?

— Упрям тоже, как осел, — понуро признался Вулкан. — Ему можно всю спину изодрать, а он все равно по-своему сделает. Такого только Подземка исправит. Купите, не пожалеете. Его никакая хворь не берет, он месяц жил в бараке с больными, и ничего.

— Господин, — вкрадчиво окликнул управляющего один из наемников. — Мы пришли за керхскими рабами. Нас ждут.

— Заткнись, — незлобно ругнулся Говыль, подходя к Арлингу. — Упрямый, говоришь?

Регарди постарался соответствовать образу, гордо подняв подбородок, как учил вор. За что поплатился — Говыль с размаху ударил его под ребра. Халруджи сгруппировался и подался назад, смягчив удар, но все равно согнулся пополам, изображая, что сдерживает рвущийся наружу стон.

Вулкан хотел возмутиться, но Говыль остановил его, подняв руку.

— Семь монет, больше не дам.

— Согласен, согласен, — забормотал вор, передавая цепь от ошейника Арлинга управляющему. — Оплата на месте, сейчас бумаги принесу.

Звякнули монеты, и сделка была заключена.

— Прощай, самоубийца, — прошептал ему Вулкан. — Надеюсь, Джавад не оторвет мне голову, когда узнает, что я отправил слепого в «Подземелье Покорности». Пойду задержу того идиота, который хотел тебя купить. Больше я ничего не смогу сделать.

Арлинг едва заметно кивнул ему и разрешил Говылю увезти себя с помоста. Они направлялись туда, где продавали рабов керхи. Именно здесь должен был потерять свободу Сейфуллах. Только в отличие от Регарди, у Аджухама не было ключа от ошейника, спрятанного в набедренной повязке. И надежды тоже.

Когда они уже покидали рынок, в торговые ряды Камалаки неожиданно ворвался ветер. Он пронесся бешенным смерчем вдоль помостов, удивив торговцев и оживив рабов. Арлинг усмехнулся. Ветер появлялся всегда, когда в его жизни назревали неприятности. Но на этот раз он был к ним готов.

* * *

— Правила просты, — сказал Говыль, продевая цепь от ошейника Арлинга в кольцо на полу. — Все, что тебе велят, ты исполняешь с таким рвением, словно делаешь это для самого Некрабая. Если не делаешь, тебя бьют. Разговаривать можно только в бараке. Скажешь слово за пределами этой норы, и тебя снова побьют. Покинешь рабочее место без разрешения, и… Правильно, тебя опять будут бить.

Кучеяр почти с любовью погладил кнут на поясе. Здесь, в Подземке, он преобразился. Заносчивость и презрение, которые сочились из него на невольничьем рынке, превратились в деловитость и внимательность, сделав его похожим на фермера, опекающего курятник.

Арлингу не нужны были неприятности раньше времени, поэтому он слушал вполуха, понуро повесив голову и всячески изображая покорность. Он старался не забыть дорогу, которую нарисовал в голове по пути к баракам.

Самый старый и большой рудник города оказался действительно старым. Все скрипело, шаталось и кряхтело, начиная с верхнего тоннеля. Как и рассказывал Вулкан, в Подземку вел только один путь — со склада, где хранились мешки с необработанной рудой, шахтерское оборудование, провиант и запасы воды. Все это богатство охранялось двадцатью вооруженными до зубов кучеярами. Арлинг подозревал, что казармы с остальными охранниками располагались неподалеку. По словам вора, рудники сторожили не меньше полусотни человек.

Вход в шахту представлял собой широкий, вырубленный в каменном полу проем. Крутая лестница с отполированными ступенями ныряла вниз и исчезала во мраке. Дневной свет заканчивался через пять салей, уступая место тусклым бликам чадящих факелов и масляных ламп. Чем ниже спускалась лестница, тем темнее становилось. В отличие от зрячих исчезновение света Арлинга не беспокоило, но и он был вынужден насторожиться. В темноте звуки и запахи искажались, что могло привести к ошибке, на которую он сейчас не имел права.

Спуск закончился тоннелем, полным бездонных колодцев, о которых предупредил гуляющий в них ветер. Арлинг насчитал одиннадцать ям, прежде чем их процессия достигла еще одной лестницы. На этот раз спуск был круче, проход уже, а факелов меньше. Зато охраны стало больше. У каждой лестницы стояли стражники, вооруженные алебардами, топорами и саблями.

О том, что начались шахты, подсказал острый запах рудничного газа, сырости и человеческих выделений. В коридоре, по которому они шли, было много тоннелей, из которых доносились скрип подъемников, шорох шагов, тяжелые вздохи, щелканье кнута и короткие вскрики боли. «Подземелье Покорности» говорило разными голосами, но человеческих среди них не было.

Спускаясь мимо выработок, нескончаемых коридоров и перепутанных туннелей, Арлинг чувствовал, как по ним ползали сотни изнуренных тяжелым трудом людей. От некоторых еще улавливались эмоции — страх, гнев, отчаяние, но большинство были похожи на восковых кукол. Пройдет совсем немного времени, и они растают от рудничных газов и жары, которая, несмотря на отсутствие солнца, казалась еще невыносимей, чем на поверхности.

Бараки для рабов напоминали каменные мешки, по сути таковыми являясь. В вырубленных в грунтовой породе ямах размещалось по десять-пятнадцать человек, которые едва ли могли позволить себе растянуться на полу. Большинство так и спало, скорчившись у соседа на грязном плече. Корыто с водой было общим и наполнялось раз в сутки. Туда же наливали скудную похлебку из проса. Каждая яма запиралась прочной решеткой, у которой стоял надсмотрщик. Комнаты надзирателей находились неподалеку и соединялись с бараками общим тоннелем. Арлинг насчитал дюжину охранников, игравших в карты, еще трех спящих, пятерых, ничем не занятых, и одного молящегося. Остальные, вероятно, присматривали за рабами в шахтах. Надсмотрщики не показались ему особо тренированными, но они были хорошо вооружены и бдительны. Когда от стены откололся камешек и со стуком ударился о пол, один из охранников не поленился прервать игру в карты и, позвав товарищей, осмотрел весь тоннель.

— Ты, наверное, слышал, что в Подземке долго не живут, — продолжил Говыль. — Это не так. Умирает лишь тот, кто глуп настолько, что не понимает наши простые правила. У нас даже есть ветераны. Эй, борода, ползи сюда.

Кучеяр дернул одну из цепей, и в углу, куда забились рабы при появлении управляющего, зашевелились. Арлингу показалось, что сама темнота выбралась к ним из ямы — таким черным и грязным был раб. Его можно было легко спутать с комком глины или куском руды. Если он когда-то и выглядел, как человек, то это было давно. Пах он тоже не по-людски. Так воняли звери, никогда не покидавшие клеток.

Человек проворно подполз к Говылю и поспешно стукнулся лбом о каменный пол. Теперь Арлинг «разглядел» его лучше. Кокон тряпья, в который был замотан раб, покрывала короста грязи, а в длинных космах и бороде копошились насекомые. Самым неприятным открытием было то, что человек оказался драганом.

— Покажи червяка, — велел Говыль, и раб принялся извиваться на полу, плотно прижав руки к телу и кряхтя от усердия.

— Съешь дерьмо, — поступил следующий приказ, и драган проворно заковылял к зловонному углу в глубине ямы. Раздавшиеся звуки не оставили сомнений в его послушании.

— Вот, — назидательно поднял палец Говыль. — Борода знает правила, поэтому будет жить долго. Эй, Хруст, дай ему хлеба. У меня было таких пять. Толковые, работали исправно, но трое сдохли от Язвы в прошлом месяце. Кстати, все — драганы, как и ты. Так что у тебя много шансов стать долгожителем. Будешь работать в четвертом тоннеле на подъемнике. А теперь проверим, насколько ты понятливый. Отрежь себе палец.

В руку Арлинга аккуратно вложили нож, который так хотелось воткнуть в брюхо Говылю. Путь халруджи засверкал неизвестными огнями.

«Какой палец не жалко ради Сейфуллаха?» — спросил себя Регарди и опустился на колени, прижав к полу левую руку. Раб показал ему хороший пример. Промедление было опасно и каралось ненужным вниманием надзирателей.

Арлинг замахнулся и быстро опустил нож. Но все же не настолько быстро, чтобы успеть сделать себя калекой. Когда лезвие почти коснулось сустава большого пальца, Говыль выбил его из рук Регарди, сопроводив удар увесистой оплеухой.

— Соображаешь, — похвалил он его, и, подобрав нож, направился к выходу. — Завтра пообщаемся дольше. Хруст, отведи его через час в четвертый тоннель. За послушание полагается еда или отдых. И не забывай, драган. Ты всего лишь пыль в воздухе.

Халруджи перевел дух и осторожно отполз к другим рабам. Он догадывался, что Говыль не позволит ему отрезать палец, так как для подъема корзин с рудой нужен был здоровый раб, но до конца не был уверен ни в себе, ни в кучеяре. Действительно ли он отрубил бы себе палец, или воткнул нож в шею управляющего, Арлинг не знал. Во втором случае искать Сейфуллаха пришлось бы долго.

— Привет, земляк, — просипел кто-то рядом, и на плечо Регарди опустилась грязная, теплая ладонь.

Раб, от которого теперь воняло хоть чем-то человеческим, протянул ему кусок заработанного хлеба.

— Есть хочешь? — прошамкал он, улыбаясь беззубым ртом.

Удивившись, что человек сохранил способность улыбаться, Арлинг отказался, но ему все равно впихнули в ладонь черствый ломоть.

— Ешь, жратва будет нескоро, — просипел раб. — Ты молодец, не растерялся. Иначе тебе бы точно отрезали палец. Говыль любит такие фокусы. Успокойся, я знаю, что у тебя на душе. Послушай, старика. Я уже пять рудников прошел. Этот — шестой. Последний, наверное. Из Подземки не продают никого. Но я собираюсь прожить еще долго. Буду жрать дерьмо, но жить. Жить им назло! Назло этим проклятым сукиным детям!

Старик сорвался на истеричный шепот, но тут же испуганно замолк, прислушиваясь к шагам Хруста за решеткой. Тот был занят чем-то своим, и на голоса в яме не обратил внимания.

Арлинг хотел спросить, что именно раб считал жизнью, но потом передумал. Он не работал на пяти рудниках и не имел права на такие вопросы.

— Ты каргал? — спросил он, надеясь, что старик окажется достаточно осведомленным о других рабах и поможет найти Сейфуллаха. Арлинг запретил себе думать о том, что с мальчишкой могло что-то произойти. Представить гордого Аджухама, изображающего червяка или поедающего дерьмо, было невозможно.

— Если бы, — усмехнулся раб. — Нас отправили на каторгу всей деревней без права стать каргалами. Высшая мера.

— Что же вы натворили?

Старик помрачнел.

— Когда в твоей жизни появляется змея, не слушай ее речи. Лучше сразу руби ей голову, прогоняй или уходи сам. Мы поняли это слишком поздно. В одну из наших девиц влюбился сынок Канцлера. Его имя я хорошо запомнил. Арлинг Регарди — так его звали. Встречались они тайно. Я тогда сказал старосте, что не к добру это, но Влахо, как деньжата лордовские увидел, так голову потерял. А платил тот мерзавец щедро, транжирил отцовское золото, не задумываясь. Когда в деревню стали заглядывать проверки, сначала церковные, потом от казначея, я понял, что плохо дело. Отправил дочек в соседнюю Тараскандру, а сам решил продать скотину, а потом за ними махнуть. Не успел. Деревню накрыли ночью, повязали всех и пустили по миру. Мужчин сослали на каторгу, женщин отправили в работные дома на севере. В чем нас только не обвиняли — и в колдовстве, и в мошенничестве, и в разбое. Деревни не стало за пару дней. Хуже всех той девчонке досталось, которая поверила, что лорд может в деревенскую влюбиться. Сожгли ее. Хотя Влахо, староста наш, считал, что ей-то как раз повезло. Смерть мучительная, но все же короче, чем у нас. Ох, какие мы планы мести только не строили. Все без толку. Это мой пятый рудник. Тяжелее всех было на алмазных копях. Там Влахо и помер. Сейчас в живых только я, да Ёсиф остались. Ёсиф — это отец той дурехи, в которую канцлеровский сын влюбился. Для парня то была игра, баловство, а для нас — чашка с ядом, которую мы за его здравие всей деревней выпили. А ты как сюда попал?

С первых слов старика Арлингу показалось, что у него остановилось сердце. Мир вокруг перевернулся, взорвался, разлетелся на мелкие осколки, которые с хрустом впились в его пахнущее маслом и грязью тело. В голове закружился вихрь давно забытых образов и воспоминаний. Богам было мало послать ему Альмас. Они решили вскрыть в его душе давно затянувшиеся шрамы и натереть свежие раны солью. Потому что прошлое было незабвенно. Оно было грузом, который он пронесет через всю жизнь до самого ада. Мастаршильдцы в «Подземелье Покорности» были также нереальны, как Даррен во дворце Торговой Гильдии Балидета. Только у Даррена все было хорошо. Он повелевал демонами серкетов и уничтожал южный континент Согдарийской Империи. А вот мастаршильдцы напоминали куст чингиля, который засыхал, доживая последние дни.

— Как твое имя? — спросил Арлинг противным, скрипучим голосом. Не своим. Этот голос принадлежал другому человеку, давно мертвому.

— Борода, — живо откликнулся старик. — Хотя раньше меня называли по-другому. Сейчас и не вспомню уже.

«Ларс, тебя звали Ларсом», — хотелось крикнуть Арлингу, но у старика было право предать свое имя забвению. Возможно, он похоронил его в Согдарии вместе с домом. Здесь на рудниках было легче называться Бородой, чем человеком, который все потерял.

Охотник Ларс, выросший в лесах Мастаршильда, наверное, и не мог представить, что закончит дни на каторге в далекой провинции, засыпанной песком и пылью. Регарди помнил, как мастаршильдец показывал ему кабаньи тропы, учил определять след зверя и бесшумно ходить по листвяному ковру леса. Он нравился ему так же, как его дочери — веселые хохотушки, всегда высмеивающие его столичные наряды и манеры. Старик, который сидел рядом с ним на грязном полу барака, ничем не был похож на охотника Ларса из Мастаршильда.

— Ничего, ничего, — похлопал его по плечу каторжник, ошибочно истолковав угрюмое молчание Арлинга. — Ты привыкнешь и к этой жизни. Мы, драганы, живучие. Кто знает, может, тебя перекупят на другие рудники. Туда, где полегче, и нет Белой Язвы. Проклятая болячка всех косит. Был тут один кучеяр. Хитрющий, как черт. На второй день измазал себя глиной и дерьмом из параши и притворился, будто помирает. Стража его даже трогать не стала, до того натурально у него получилось язвы изобразить. Сразу ивэев позвали, те его и забрали. Им все равно, кого везти в свою башню. Только вот, что я тебе скажу. Сглупил парень. Как бы плохо не было в Подземке, в Туманной Башне в сто раз хуже. Там нет людей, только пайрики. Кстати, тебя в какую шахту отправили? В Четвертую?

Арлинг кивнул, с трудом успевая за ходом мыслей старика.

— Это плохо. Там порода твердая и тяжелая. Ее хоть отбивать замучаешься, хоть таскать. Мне повезло, я во втором тоннеле камешек долблю. Там грунт мягкий, потому что весь выветрился, а где кварц глубже залегает, там он крепче. Хотя все старания наши ничтожны, мелочны. Наколупаешь корзин десять, а золота с них добудешь грамм пять, не больше. Вот Северный Рудник был богат, нечего и говорить, там такие жилы были, что Подземке и не снились. Хорошо еще, что тебя на подъемник поставили, а не на мельницу. Скучно, конечно, весь день колесо крутить, до одури, но все же не так вредно, как руду жерновами дробить. Ёсифу нашему не повезло. Не угодил он Кнуту, и тот его на мельницу перевел. Жернова — это плохо, очень плохо. Куда хуже, чем газу нанюхаться или под грунтовую воду попасть. Все дело в пыли. Во время дробления от кварца поднимаются тучи мелкого крошева. Эта пыль стоит в воздухе так плотно, что ее можно рукой зачерпывать. Ёсиф уже на вторую неделю харкать кровью стал, а сейчас и подавно еле ноги передвигает. Думаю, недолго ему осталось. Скоро уже с дочкой увидится. Та хоть ему и не родная была, но все же близкая душа.

— Не родная? — спросил Регарди, не в силах скрыть изумления.

— Подбросили ее, — продолжил увлеченный рассказом старик. — В ту пору по деревням много бродячих артистов разъезжало. Наверное, какая-то циркачка в подоле принесла. Положила на крыльцо мяснику, решив, что в таком доме дитя точно с голоду не помрет. А Есиф тогда только-только жену похоронил. Мы ему говорили, отдай в приют, а он вцепился в девчонку и ни в какую. Она ведь и не драганкой-то была. Только местных девиц посмотрев, я понял, на кого та Магда была похожа. Возможно, чистой кучеяркой она не была, но сикелийской примеси в ее крови хватало. Да что я все о себе. Ты спрашивай меня о Подземке, спрашивай. А то, ведь, скоро Кнут придет, не до разговоров будет.

— Кто такой Кнут? — машинально спросил Арлинг. Больше для того, чтобы унять звон, стоящий в висках. После слов Ларса образ Магды, тщательно вылепленный в его голове и отшлифованный за долгие годы до алмазного блеска, засверкал новыми гранями. Вспоминая ее лицо, голос, движения, волосы он поразился тому, что слова Ларса могли быть верны.

«Почему никто не сказал мне об этом?»

«А что бы это изменило?»

Ему нужно было думать о настоящем, о Сейфуллахе, но он не мог. Словно сорвался в пропасть с мокрыми глиняными краями. Пальцы скользили в вязкой каше, впивались в осклизлую массу, оставляя в ней глубокие борозды, но все усилия были тщетны. К ногам была привязана уродливая глыба из кварца, которая равнодушно тянула его на дно. Вопрос падения был лишь во времени.

— О, Кнут — это наш личный дьявол, — со смаком произнес Ларс. — Новенький, но такой зверь, что утер нос всем стареньким. Не знаю, откуда он к нам свалился. Одни говорят, что из Балидета, другие — из Муссавората, да все одно, — старик осклабился, показывая щербатые десна. — Я прошел с зубами пять рудников, но он выбил их мне за час. Один за другим. Ему показалось, что я слишком поспешно положил кирку после работы. Потом его перевели на мельницу, а нам Хруста поставили. Он тоже не сахарный, но по сравнению с Кнутом — ангел. В общем, ты меня понял. Будь с южанином на чеку. Кнут никому пощады не дает, но при виде драганов у него крышу сносит. Звереет так, что поубивал бы всех нас, если бы не Говыль. Не знаю, откуда такая нелюбовь. Ёсифу глаз вырвал за то, что тот чихнул громко. Еле откачали. Запомни, шуметь в шахте нельзя ни в коем случае. Даже если очень чихнуть надо, лучше разорвись, но сдержись. Неприятностей тебе и так хватит.

— Почему в Подземке нельзя разговаривать? — Арлингу было неинтересно, но ему нужна была еще пару минут, чтобы собраться с мыслями. И запретить себе думать о Магде.

— Куда там разговаривать! — замахал на него руками старик. — Дышать громко и то нельзя. Сразу видно, что ты ничего не знаешь о Некрабае.

«Куда уж мне», — усмехнулся Регарди. Имя бога прозвучало обыденно и привычно. Мир сговорился. В последнее время в его жизни было слишком много Нехебкая.

— Это древний кучеярский бог, — назидательно произнес Ларс. — Его подзабыли, но раньше он правил миром. Человеку нельзя привлекать его внимание, особенно сейчас. Были времена, когда Некрабай был добр и даже помогал людям, но они остались в прошлом. Тогда Сикелию покрывали цветущие сады, а дожди шли каждую ночь. Однако люди всегда остаются людьми. Есть среди них хорошие, есть плохие. У Некрабая были слуги, с которыми он иногда делился знаниями. Но знаний им было мало, и однажды они украли у него источник его божественной силы. С тех пор Некрабай бог лишь наполовину. Однако и той мощи, что у него осталась, хватит, чтобы уничтожить мир. Его гнев высушил Сикелию, а сам он спустился в недра земли, где до сих пор бродит. По слухам, те слуги, которые украли его силу, спрятались в подземелье как раз здесь, в горах Исфахана. Но использовать ее не смогли. Не успели. Белая Язва застигла их врасплох, и они спрятали силу бога в тайнике. Говыль верит, что тайник находится в Подземке, и порой заставляет нас копать там, где золотой руды нет. Ищет божественную силу, а мы свои шеи подставляем. Некрабай-то никуда не девался. Он по-прежнему рыскает по шахтам, надеясь найти воров и то, что у него отняли. Поэтому там, где копают, разговаривать нельзя — чтобы его внимания не привлечь.

Арлинг слышал много слухов и легенд о Нехебкае, но с такой версией еще не сталкивался. Интересно, что бы сказал на это иман. И чем в таком случае являлся солукрай?

— Кто тебе рассказал об этом? — спросил он, чувствуя, как загадки настоящего вытесняют морок прошлого.

— Говыль, кто же еще, — ухмыльнулся старик. — Он считает себя потомком тех слуг, что украли силу Нехебкая. Однако я слышал, что Говыль сам узнал эту историю от одного раба, который, возможно, и был настоящим потомком. Не забивай себе голову. Главное, как сказал Говыль, соблюдай правила. Дольше проживешь.

«Давай, Ларс, расскажи мне еще о Нехебкае и его слугах», — мысленно попросил Арлинг, чувствуя, как в голове начинает восстанавливаться порядок. Страх и растерянность прошли, уступив место здоровой злости, которая затаилась, ожидая своего часа.

— Тебе знакомо имя «Сейфуллах Аджухам»? — спросил он Ларса, почти придя в себя. — Это мой друг. Его продали сюда примерно три недели назад. Молодой, низкорослый, как все кучеяры, но держится горделиво, даже заносчиво. Сзади на шее родинка в форме полумесяца. По кучеярским меркам, красив. Пальцы узкие, мизинец на левой руке слегка искривлен…

— Эй, дружище, — перебил его раб. — О чем ты говоришь? Думаешь, мы тут разглядываем, у кого какая родинка? Кучеяров здесь больше, чем жуков в навозе. Каждую неделю новичков привозят. Хм, молодой и заносчивый? С гонором тут много, но такие долго не живут. Их или ломают, или они ломаются сами. Хм… На твоего друга похож тот кучеяр, который больным притворился. Если это был он, то лучше о нем забудь. В Подземке вы, может, еще и встретились бы, но в Туманной Башне теряются все. Как в тумане. Эх, какие у нас были туманы в Мастаршильде. Хочешь, расскажу?

Не дожидаясь его ответа, старик принялся оживлять картинку в голове Арлинга. Регарди помнил туманы Мастаршильда так же отчетливо, как цвет его вечернего неба в начале лета или запах дождя поздней осенью. Но сейчас нельзя было думать о прошлом.

Кучеяр, которого описал Ларс, действительно походил на Сейфуллаха. Хитрить мальчишка умел. Только Арлинг предпочел бы, чтобы молодой Аджухам снова застрял в зыбучих местах, а не ускользал от него, словно капля росы, упавшая на раскаленный песок.

Подземка затягивала в бездну отчаяния — пора было уходить. И все же ощущалась какая-то незавершенность. А что если Ларс ошибся? Если Сейфуллах по-прежнему глотал пыль где-нибудь в четвертом тоннеле? Может, ему стоило обыскать шахты? Или поспрашивать других рабов? Рядом с их ямой находилось еще восемь бараков.

Регарди прижался к решетке носом и втянул воздух, пытаясь уловить запахи Аджухама. Не те, которые цеплял на себя человек каждый день, а те, которые появлялись вместе с ним при рождении. Так, ему всегда казалось, что Сейфуллах пах свежей зеленью и углем. Определить эти запахи можно было только после долгого общения с человеком. То было личное открытие Арлинга, которым он ни с кем не делился, опасаясь непонимания и обид. Например, он ни за что не признался бы иману, что тот пах мокрой шерстью и грозой.

Однако ни зеленью, ни углем от бараков не тянуло. Смертельно уставшие люди воняли грязью, вшами, экскрементами, плохой пищей и гнилыми тряпками. Сейфуллаха среди них не было, а значит, время прощания с Подземкой пока не пришло.

Вдруг Ларс прервал поток воспоминаний и испуганно прошептал:

— Кнут идет.

Арлинг прислушался. Старик не ошибся. Рабы были еще далеко, но их шаги отчетливо различались в угрюмом молчании Подземки. Многие с трудом передвигали ноги, кто-то еле сдерживал рвущийся из груди кашель, другие натужно сипели. К зловонию бараков добавился сухой запах кварцевой пыли, и халруджи понял, что настало время встретиться с Ёсифом, отцом Магды. Из слов Ларса следовало, что мастаршильдец доживал последние дни, однако Регарди предпочел бы, чтобы этой встречи не было. Думая о Ёсифе, он чувствовал себя последним трусом.

Арлинг почувствовал Кнута даже раньше, чем тот подошел к баракам. Надсмотрщик двигался уверенно, шагал широко, размашисто, как обычно ходили люди высокого роста. Регарди решил, что охранник похож на ивэя, но тут он вошел в тоннель с ямами для рабов, и до халруджи донесся его запах, который отозвался болезненным воспоминанием. Популярное в Балидете масло из гвоздики и оссиджика благоухало так сильно, словно халруджи перенесся в прошлое. Его появление здесь, в «Подземелье Покорности», казалось иллюзией.

Но если мастаршильдцы на каторге в Иштувэга были реальны, почему не мог быть настоящим Вазир, кучеяр, когда-то служивший у Сейфуллаха начальником стражи, но после взятия Балидета переметнувшийся к Маргаджану. Арлинг никогда не был в хороших отношениях с Вазиром. Полгода назад, накануне захвата города, Регарди побрил ему бороду в отместку за то, что тот заставил его метать ножи в свечу на голове рабыни. Кучеяр обиду запомнил и помешал Арлингу во дворце Торговой Гильдии, когда халруджи выполнял задание имана. Странно, что Вазир покинул армию Даррена. Еще более странно, что из всех мест немаленькой Сикелии, он выбрал именно то, где должен был появиться Регарди. Вряд ли их новые роли позволят им забыть старое.

Арлинг перевел дух и поискал среди вошедших рабов Ёсифа. Его было не трудно найти. Он казался живым трупом. Кожа так туго обтягивала его кости, что грозила порвать исхудавшую плоть при каждом движении. Запах смерти исходил от Есифа даже сильнее, чем запах крови, пятна которой обильно покрывали тряпье на его груди. Стиснув зубы до боли в челюсти, Регарди осторожно втянул воздух, когда Ёсиф без сил опустился на истлевшую циновку в двух салях от него. Сомнений не было — от мастаршильдца все еще пахло Магдой. К Ёсифу подполз Ларс и принялся поить его водой, но Арлинг не нашел в себе смелости приблизится к умирающему Фадуне. Он предпочел Вазира, встреча с которым была неминуема.

— Я слышал у тебя тут новенький? — тем временем, обратился кучеяр к Хрусту, и в его голосе было что-то большее, чем простое любопытство. — Покажешь? Говорят, он драган, да еще и слепой.

Арлинг подошел к решетке и прислонил к ней лицо, чтобы его было видно в скудном свете факела.

— Правду говорят, — негромко произнес он. — Это я новенький. Как поживаешь, Вазир? У Маргаджана плохо кормили или стало слишком жарко? Решил поискать прохлады на Севере?

Вазир его заметил, но удивления не показал. Приблизившись к решетке с другой стороны, он медленно растянул губы в улыбке, которую нельзя было назвать дружелюбной.

— Наконец-то. Когда я услышал о слепом драгане, то сразу понял, что это ты. Я знал, что ты придешь за ним. Не иначе, судьба послала мне тебя в подарок. В Подземке бывает чертовски скучно, но нам будет, о чем поговорить. Нет, я чертовски рад, честно!

«А как я рад, Вазир, — подумал Арлинг. — Давай, расскажи мне о Сейфуллахе».

Но вместо того, чтобы сообщить ему хорошие новости, Вазир открыл решетку и вытащил Регарди на площадку перед ямами.

— Не перечь ему! — успел шепнуть Ларс, но Арлинг и не собирался. У него на Вазира были другие планы.

— Так-так, — протянул кучеяр, разглядывая его с жадностью, словно голодный — кусок хлеба. — Рожа у тебя осталось такой же наглой, но это поправимо. Я сбежал от Маргаджана после того, как Балидет засыпало песком. Нет, не из-за любви к родине. Просто колдовство мне не по душе. Когда мы пошли на Муссаворат, нам даже воды не дали. Вместо нее мы должны были сосать во рту камни, которые сочились влагой. Серкетовы штучки. Другое дело здесь, в Иштувэга. Подземка — это мое все. А ты не ожидал, верно? Я ведь тоже думал, что ты сдох там, в Балидете. А ты оказался живуч. Это хорошо, очень хорошо. Живучих мне как раз не хватало.

Продев цепь от ошейника Регарди в кольцо на стене, Вазир почти с нежностью провел кнутом по его щеке.

— Хочешь познакомиться с моей Фатимой? Я сам смастерил ее, она умелица. Может приласкать так, что не останется кожи. Мы это обязательно попробуем. Но сначала я расскажу тебе все, что собираюсь с тобой сделать. Когда человек знает, его чувства обостряются, и он уже сам с готовностью ждет, чтобы начать игру — чем раньше, тем лучше.

Вазир с размаху ударил его в живот и, позволив Арлингу скорчиться на полу, присел рядом на пятках.

— Это чтобы унять дрожь в руках, — пояснил он. — У меня все зудит от нетерпения. Я знал, что мы с тобой встретимся, но не предполагал, что звезды сложатся так удачно. Помнишь, бороду? Наверное, забыл, а я все помню.

Регарди не сопротивлялся, когда Вазир поднял его за волосы с пола. Он умел быть терпеливым. Удар в лицо был предсказуем. Арлинг стерпел и его. Вазир заговорит, обязательно заговорит, нужно лишь подождать.

— Я положу тебя на скамью животом, руки и ноги аккуратно вытяну рядом и зажму кольцом, — возбужденно шептал кучеяр. — Твоя голова будет так сильно прижата к дереву, что ты не сможешь кричать. От этого ощущения становятся еще ярче. Я могу так сечь, что ты вывернешь себе от боли затылок, но мы не станем спешить. Сначала достанется твоей спине и бедрам, потом я отхлестаю тебя по груди и животу, а чтобы каждый удар запомнился до последнего вздоха, я искупаю Фатиму в соляной ванне. Потрогай ее, я разрешаю.

«Еще не время», — успокоил себя Арлинг и осторожно коснулся кнута с женским именем. Вазир постарался на славу — орудие пытки состояло из двух кожаных полос, в одну из которых по всей длине были вбиты мелкие гвозди. При ударе такой кнут должен был обвиваться вокруг жертвы, раздирая ее тело в клочья.

— Ты все правильно понял, халруджи, — с гордостью произнес Вазир — После десятого удара никто не выживал. Хотя, возможно, ученик знаменитого имана покажет лучшие результаты. С каким удовольствием я прошелся топором по твоей школе. Срубил сад, разбил фонтан, уничтожил ваши дурацкие площадки для игр. И собак убил — всех, одну за другой.

Не следовало Вазиру вспоминать школу. Злость, которой Арлингу пока удавалось управлять, вдруг оказалась слишком близка к поверхности. Еще немного, и она забьет ключом, словно родник, пробивший дорогу в скальном грунте.

— А какие результаты показал Сейфуллах? — спросил он, стараясь не думать о том, как многое зависело от ответа кучеяра. — Ты ведь познакомил его с Фатимой?

— Твой господин оказался слабаком! — брызгая слюной, произнес Вазир с неожиданной яростью. — Ненавижу таких. В Подземке он не продержался и дня. Уже к вечеру свалился от Белой Язвы. Весь был покрыт нарывами, словно дерьмом. Я здорово расстроился, но надеялся, что ты придешь за ним. Сколько ударов кнутом сможет выдержать халруджи за своего господина? Ведь вас учили терпеть боль, не так ли? Ты не должен меня разочаровать. Те, кто обучался боевым искусствам, должны быть выносливы, как верблюды. Твое тело покрыто разными знаками, но нужного среди них нет. Ты забыл нарисовать на себе верблюда. Поэтому я вырежу его джамбией — той, которой ты меня тогда побрил. Знаешь, что у нас означает верблюд? Это символ смирения, потому что, принимая груз, верблюд становится на колени. Так же как и ты сейчас встанешь передо мной. Сам. Добровольно.

Арлинг послушно опустился на колени, чтобы скрыть недобрую ухмылку, которая без спросу расползалась на лице.

— Ты ошибся, — прошептал он. — Меня обучали не боевым искусствам. Меня учили убивать.

Кучеяр был опытным воином и обладал хорошей реакцией. Но опередить Арлинга в тот момент не смогла бы и песчаная буря. Пока Вазир говорил, он успел убить его всеми способами, какие только вспомнил. А их богатое воображение Регарди подсказало немало. Но когда Вазир стал больше не нужен, Арлинг просто свернул ему шею. Испытанные трюки поражают врага быстрее, чем ни разу не опробованный кинжал. Ему даже стало обидно, что кучеяр так сильно недооценил его. Увлеченный предстоящими пытками, Вазир забыл, что слепой раб по-прежнему оставался халруджи. И, конечно, он не мог знать о солукрае, который кипел в жилах Арлинга.

Регарди давно не давал злости столько свободы. Обычно из нее был плохой помощник, но сейчас она стала его вторым «я». Он выпустил ее всю, без остатка. Потому что сзади него, в яме для рабов, сидел бывший охотник Ларс и пытался напоить умирающего отца Магды. Потому что школьный сад был вырублен и сожжен. Потому что Сейфуллах снова оказался далеко и в опасности.

Освободившись от ошейника, Арлинг убил им Хруста, и, забрав у него ключи, отпер решетку, где сидели мастаршильдцы.

— Бери Ёсифа и жди меня у лестницы! — велел он Ларсу, считая вбегающих в помещение надзирателей. Семеро. Слишком мало, чтобы утолить его ненависть. Он надеялся, что Ларс не станет в одиночку пытаться бежать из шахты. Стараясь не думать, куда делась еще дюжина охранников, которых он насчитал во время спуска к баракам, Арлинг подобрал цепь с ошейником и, раскрутив ее, двинулся к надсмотрщикам, которые столпились у входа, еще не поняв, что наступили последние секунды их жизни. У Вазира была превосходная сабля, а у Хруста — два шибанских клинка, но благородная сталь не годилась для того, чтобы молоть фарш, который он собирался приготовить из людей с кнутами.

Когда все было кончено, Арлинг не сразу нашел Ларса. Старик проявил хорошие навыки выживания, спрятавшись за выгребной ямой. Когда Регарди вытаскивал его оттуда, мастаршильдец упирался так, словно его собирались там утопить. Он весь трясся и молол какую-то чушь о Некрабае, который пришел из глубин Подземки. Взвалив Ёсифа на плечо, халруджи схватил Ларса за шиворот и поволок к лестнице.

За решеткой была засада. Десять мечников, которых он недосчитал внизу, поджидали за углом, чтобы расправиться с бунтующими рабами. Уверенность и спокойствие, царившие среди них, говорили о том, что им не в первый раз приходилось подавлять восстание. Из тех надзирателей, которые охраняли бараки, когда он спускался, не хватало еще двоих, но они, скорее всего, отправились за подмогой. Подъем обещал быть веселым.

Повернувшись к Ларсу, Арлинг притянул его к своему испачканному в чужой крови лицу и прошептал:

— Не имеет значение, кем ты считаешь меня, старик. Но если ты хочешь увидеть своих дочерей, ты будешь делать то, что я велю. Когда я кричу «Падай!», ты падаешь. Когда велю бежать, ты бежишь так, словно под тобой горит земля. Это понятно?

Ларс судорожно кивнул, и Регарди опустил его на пол к Есифу, который с трудом вталкивал в себя воздух, задыхаясь от кровавого кашля. Ему было все равно, что с ним происходило. Но не все равно было Арлингу.

Так они и пробирались. Когда на пути появлялись надсмотрщики, Ларс с Ёсифом прятались, а Регарди убивал. В дело шло все, что попадалось на пути: кирки, лопаты, тележки, факелы, цепи и оружие, отнятое у стражников. Халруджи разбивал головы, ломал конечности, скручивал шеи и протыкал тела, не задерживаясь и переходя от одного охранника к другому, как только враг переставал подавать признаки жизни. Он чувствовал себя мясником на скотобойне с той разницей, что человек, убивающий коров и свиней, оставался равнодушным к своим жертвам. Регарди же позволил себе их ненавидеть. Он сделал их виноватыми во всем — в том, что Магду сожгли, Даррен его предал, Балидет был разрушен, иман попал в ловушку к серкетам, а Аджухам обхитрил самого себя, оказавшись в плену у ивэев. Это было легко. Наконец-то, перед ним были те, кому он мог мстить, выплескивая накопившуюся за годы обиду.

Он не помнил, сколько прошло времени, когда они достигли широкой лестницы, ведущей на склад. Позади валялись мертвые стражники, дорога впереди тоже была усеяна трупами, застывшими в разных позах. Арлинг с трудом вспомнил, что уже побывал на складе и теперь вернулся за мастаршильдцами, которым велел спрятаться в боковой нише тоннеля, пока он освобождал путь. Регарди не считал убитых, но слышал, как снаружи ломились в дверь. Он не помнил, когда успел завалить ее мешками.

— Нам туда, — махнул он рукой, показывая наверх. Под потолком гулял ветер, ныряя в щель приоткрытого лаза на крыше. Они должны были успеть туда раньше людей, которые ждали их у ворот снаружи. Склад примыкал к казармам, по крышам которых можно было добраться до мясного рынка неподалеку.

Прислушиваясь к звукам пожара, который разгорался в глубине рудника, Арлинг не сразу различил яростный шепот Ларса, который, как и было приказано, держался на отдалении. Но в его голосе не было облегчения или радости от скорой свободы.

— Стой, изувер! Отпусти его, отпусти!

Недовольный задержкой, Регарди остановился, в недоумении положив на землю тело Ёсифа. Мастаршильдец был мертв уже, как минимум, час. Все это время Арлинг волок его на себе, в пылу сражения не замечая, что спасал мертвое тело.

Наверное, в другое время он обязательно почувствовал бы что-нибудь. Печаль от того, что умерла еще одна часть его прошлой жизни — возможно, последняя. Или радость от того, что отец оказался вместе с дочерью. Но халруджи не ощутил ничего. Закрыв Ёсифу глаза и взвалив на себя Ларса, он бросился к лестнице, ведущей на крышу.

Старик был почти невесомым и безучастно болтался у него на плече, словно мешок с выработанной рудой. «Ничего, — успокаивал себя Арлинг, приземляясь на крышу казармы. — Я найду в тебе золото. Ты еще постреляешь уток, охотник Ларс, добудешь белого кабана и накормишь всю Тараскандру. А потом вернешься в Мастаршильд и построишь деревню заново, потому что…» Он не знал, зачем Ларсу нужно было возвращаться в Мастаршильд и возрождать жизнь там, где остался лишь пепел.

— Поднимайся, Ларс, поднимайся, — шептал Арлинг старику, когда падал сам. Крыши казарм оказались длинными и неровными. Пока он бежал по ним, то успел пораниться больше, чем во время сражения с охраной в шахтах Подземки.

Мясной рынок встретил их гомоном разношерстной толпы, криками торговцев и ревом перепуганного скота, чувствующего приближение конца. Здесь тоже пахло кровью и смертью, но уже не человеческой.

Арлинг опустил Ларса в зарослях тамариска, которые скрыли двух беглецов от любопытных глаз. Только сейчас халруджи ощутил зверскую усталость, неожиданно опутавшую его, словно гигантская паутина.

— Все хорошо, — произнес он и устыдился дрожащего голоса. Поддавшись внезапному желанию, Регарди хотел погладить старика по голове, но тот отстранился.

— Ладно, ничего, я понимаю, — Арлинг прислонился к шершавым веткам кустарника, борясь с приступом сна. — Я сам себя пугаю. Ты только не убегай. Не оставляй меня одного.

Остаться наедине с собой было страшно. Солукрай постепенно отступал, оставляя после себя выжженную степь, на которой вряд ли могло что-то вырасти. В душе Арлинга было тихо и пусто — как в могиле, куда забыли опустить покойника.

* * *

В убежище Вулкана на чердаке кухни у питейной «Жемчужная Яма» было тесно.

Бывший охотник и бывший раб Ларс из Мастаршильда безучастно сидел на мешке со старым перцем и пытался привыкнуть к новому статусу. На нем была новенькая одежда из сундуков вора. Ларс щупал тонкие кружева рубахи заскорузлыми пальцами, которые не смогло очистить ведро мыльного порошка. То, с чем не справилась вода, смоет время. Арлинг не знал, сколько его потребуется Ларсу, но надеялся, что меньше, чем ему самому.

Рядом с мастаршильдцем сидела Альмас, тоже не верившая в то, что ее судьба уже изменилась. Арлинг похитил ее из дома сразу после того, как спрятал Ларса на чердаке питейной. Девушка растерянно озиралась, подозрительно посматривая на каторжника и вора в костюме священника. Регарди нашел изумленного Вулкана на площади перед храмом Омара. Вор уже похоронил слепого драгана в недрах Подземки и не ожидал встретить его еще раз.

Когда Арлинг рассказал ему о плане, Вулкан возмутился, заявив, что его долг перед Джавадом не настолько велик, но при виде ларца с драгоценностями, которые Регарди захватил в доме родственников Альмас, смягчился. Роль провожатого при похищенной девице и беглом рабе ему не нравилась, но возможность сбежать из Сикелии, где разгоралась война, была заманчива.

Арлинг не доверял кучеярам, однако был вынужден рисковать, поручая незнакомцу охранять жизни дорогих ему людей. Вулкан должен был проводить их до Самрии, оставить Альмас в порту у подруги, посадить Ларса на корабль в Ерифрею и при желании отправиться вместе с ним на Северный Континент. На деньги, украденные у Пиров, Арлинг купил три места в караване, который уходил из Иштувэга на рассвете.

Прощание было недолгим, но запомнилось Арлингу навсегда.

— Я не знаю, кто ты, но, наверное, не хочу знать, — сказал ему мастаршильдец, горячо пожимая ему руку. — Мне нечего дать тебе в благодарность кроме совета. Постарайся жить так, чтобы смерти досталось как можно меньше того, что она может уничтожить. Судьба — хрупкая штука. Ее разбить легче, чем стекло. Мне кажется, что я встречал тебя где-то раньше, но, возможно, ты мне просто снился. Как снятся ангелы.

— Не благодари меня, старик, — обнял его Регарди. — Тебе действительно лучше не знать, кто я. Будем считать, что мы друг другу приснились.

С Альмас все оказалось сложнее.

Она долго плакала у него на груди, запретив себя успокаивать.

— Так надо, так надо, — шептала она, вытирая слезы шалью. — Мы ведь не увидимся больше.

— Кто знает, — Арлинг заставил себя улыбнуться. — Если у тебя будут трудности, найди Джавада Рома или командира регулярной армии Евгениуса. Скажи, что ты от меня. Они помогут.

— Ты уверен, что не хочешь поехать с нами? — с надеждой спросила Альмас.

— Мне нужно в Пустошь, — уверенно солгал Арлинг. — Учитель давно ждет меня там. Что это?

Девушка протягивала ему свернутый кусок шелка. Он был почти невесом и пах апельсинами и левкоем. Он пах Альмас.

— На память, — прошептала она. — Прядь моих волос. Она будет хранить тебя в пути, как я буду хранить тебя в сердце.

Арлинг поклонился и спрятал сверток туда, где находились память от других людей, которых он больше не встретит. Курагий, отданный ему Сахаром после Испытания Невиновностью. Прах Беркута, который он до сих пор носил, не решаясь расстаться. Теперь вот — волосы Альмас.

«Не хватает чего-нибудь от имана и Сейфуллаха», — горько подумал Арлинг, тут же устыдившись собственных мыслей. Альмас открыла ему свое сердце, он же не смог дать ей ничего кроме этой поездки, которая могла закончиться совсем не так, как он представлял.

Крепко прижав к себе Альмас в последний раз, он кивнул Ларсу и покинул чердак так быстро, как позволяли ноги.

О том, что он отправлялся в Туманную Башню, Регарди признался только Вулкану.

— Когда ты добровольно продал себя на рудники, я решил, что ты дурак, — сказал тот. — Но теперь я знаю. Ты — сумасшедший. Ивэи — не одно и то же, что надсмотрщики Подземки. Если тебе удалось ускользнуть от надзирателей, — хотя ума не приложу как, — то от стражей Белой Язвы уйти невозможно. Или они тебя, или их госпожа. К Башне нельзя подойти ближе, чем на сто салей. Те, кто не верят и пробуют освободить родственников, заболевают сами и умирают в страшных мучениях. Вокруг Башни есть круг, отсыпанный из битого кирпича. Переступишь за него и можешь обратно не выходить. Ивэи подберут тебя через час, когда по всему твоему телу вскочат гнойные нарывы. Твоего друга давно нет в живых. Возможно, он и был здоров, когда его забирали из Подземки, но, очутившись в Башне, он стал таким же, как все — зараженным Белой Язвой. Сомневаюсь, что у него получилось сбежать от ивэев по дороге. Они, словно клещи. Раз ты попал в их телегу, встать с нее сможешь только для того, чтобы пересесть в корзину, которая поднимет тебя в «больничку». Сколько дней назад его забрали? Даже если ты найдешь его, то только для того, чтобы сказать «прощай». Дольше семи дней с Язвой не живут. Он сглупил, не повторяй его ошибок. Здесь, в Иштувэга, за смертью далеко ходить не надо. Если надоело жить, ступай к страже и скажи, что ты незаконный переселенец с юга. Они тебя быстро укоротят на четверть саля сверху.

Арлинг выслушал его внимательно и с уважением. Хоть он и не доверял вору, Вулкан ему нравился, и он жалел, что они не встретились раньше.

— Жить и не совершать ошибок невозможно, — кивнул ему Регарди. — Позаботься о моих друзьях. И пусть боги будут тобой довольны. Или хотя бы один из них.

— Да уж, черт возьми, — согласился вор. — Не хотелось бы оказаться в Самрии, когда ее засыплет песком. Однако, я постараюсь умереть по-царски — стоя.

Они расстались с последними погасшими звездами. Караван с грузом шелка увез беглого раба Подземки, самую красивую девушку Сикелии и вора, который имел слишком много долгов, на запад, а халруджи направил своих верблюдов на восток. Его друзьям предстояло пройти опасные земли Восточного Такыра, Каньон Поющих Душ и Фардосские Степи, где уже бушевали самумы. Если все будет хорошо — на них не нападут керхи, никто не заболеет Белой Язвой, и им удастся избежать встречи с армией Маргаджана, — они доберутся до столицы через три недели.

Путь Арлинга будет короче. Он закончится вечером у Туманной Башни. В отличие от его друзей, у него могло быть все хорошо только в одном случае.

Если Сейфуллах Аджухам был еще жив.