Глава 1. Пустошь Кербала

Люди шли медленно и осторожно, словно двигались по предательской болотной топи, а не по сухой глине такыра. Мягкие лапы верблюдов ступали неслышно, вьюки были крепко привязаны к седлам, украшения и серьги сняты, а ножны и колчаны обмотаны тряпками — ни один звук не должен был их выдать. Все было продумано до мелочей, ведь путники двигались через земли керхов, не щадящих никого, кто осмелился вступить во владения смерти.

Арлинг приложил к камню другое ухо и продолжил слушать. Один из людей смазал мозоль тыквенным маслом. Тяжелый аромат разливался густыми волнами в неподвижном пространстве пустынного полдня. Досадная мелочь, которая могла стоить им жизни. Погода была безветренной, и запахи распространялись на большие расстояния.

Халруджи перекатился на живот. Новые запахи родились на ноздрях, собрались на кончике носа, поднялись к переносице, и, наконец, обрели смысл где-то в голове. Теперь он различил запах их пота. Пятеро кучеяров были молоды, двое переступили порог зрелости, один был его ровесником. Все здоровы, крепки и выносливы. Осторожные движения, легкий, вкрадчивый шаг и внутреннее напряжение выдавали в них людей, привыкших иметь дело со смертью. Они могли быть наемниками или охотниками, но была еще одна догадка, которая заставляла сердце Арлинга биться чаще. После долгого скитания по сухой глине Восточного Такыра им должно было повезти. И хотя группу учеников, направляющихся в Пустошь Кербала, нельзя была назвать большой удачей, судьба дала ему шанс. И Регарди не должен был его упустить.

Казалось, прошла вечность, с тех пор как он покинул Иштувэга. В охваченном болезнью городе халруджи оставил много мертвецов, но двоих забрал с собой. Наемницу Хамну по прозвищу Акация, следовало убить еще в Туманной Башне, куда она проникла, охотясь на Сейфуллаха, но вместо этого сама попала в ловушку. «Бледная Спирохета» оказалась коварным противником, перед которым было не под силу устоять даже етобару. Поддавшись внезапному порыву, Регарди спас умирающего врага, собираясь свести с ним счеты позже, но старый кучеярский обряд джаган-джаган, на который он необдуманно согласился, его обезоружил. Арлинг не мог убить племянницу человека, который дал ему новый дом, семью и надежду. Они расстались с Хамной неделю назад, не сказав друг другу ни слова. Она отправилась в Самрию, где собиралась дожидаться его для последнего боя, а он продолжил плутать по звенящему пустотой такыру в поисках Пустоши Кербала, последней крепости серкетов, где надеялся найти имана. Возможно, еще живого.

Вторым мертвецом, которого он забрал из Туманной Башни, был Сейфуллах. Сраженный спирохетой, последний из рода Аджухамов был больше похож на высохшую мумию, чем на пышущего здоровьем кучеяра-острослова, который по прихоти судьбы и решению имана стал господином Арлинга. Он должен был помочь ему исправить ошибки молодости, но изменил судьбу. Регарди до сих пор не знал, кому больше нужно было его служение халруджи — Аджухаму или ему самому. С тех пор как Арлинг поклялся в верности Сейфуллаху, прошло много лет. В первые годы халруджи ненавидел заносчивого кучеяра, с трудом справляясь с собственной гордостью, но когда в его жизнь бурным самумом ворвалось прошлое, а Аджухам едва не погиб в ловушке керхов, Арлинг, наконец, сделал выбор.

Его бывший друг Даррен, ставший Карателем по прозвищу Маргаджан, не должен был появляться в Сикелии. Но однажды возникнув, он бросил вызов империи драганов, много веков правившей городами кучеяров. «Освобождение» Сикелии началось жестоко — с уничтожения Балидета, нового дома Арлинга, где он надеялся забыть Магду и обрести покой на пороге старости. Надеждам не суждено было сбыться. Магда навсегда поселилась в его сердце, терзая своим бессмертным образом, покой превратился в мираж после Боев Салаграна, а года рассыпались, словно песок, переносимый ветром с одного бархана на другой.

Даррен позвал Арлинга с собой, но халруджи выбрал другой путь. Ведь Даррен Монтеро и Арлинг Регарди были давно мертвы, а Маргаджан и ученик имана не могли служить одному богу. Каратель верил в справедливость Подобного, серкета, который правил «райскими» землями за Гургараном, куда так желали проникнуть драганы, остановленные непроходимыми горами. Арлинг же был предан иману, который много лет назад объявил Подобному войну. И то, что эта война была почти проиграна, ничего не меняло. Уже давно не было ни Балидета, ни школы имана, ни самой Сикелии, но Регарди оставался халруджи, поклявшийся в верности Сейфуллаху и давший клятву соблюдать обеты Махди.

Туманная Башня, где он нашел умирающего Аджухама, стала маяком. Там, где царила тьма, он оставил сомнения и боль, туда, где горел свет — невидимый, но согревающий теплом, он взял решимость и гнев. Время утекало, словно кровь, но ему нужно было успеть — успеть вытащить Сейфуллаха из пустыни, пока болезнь не истощила его, успеть спасти имана из Пустоши, пока серкеты не отправили его Подобному, успеть предупредить Сахара о том, что Скользящие догадались, кто скрывался под маской Великого Судьи, успеть спасти мир, который исчезал под песками самумов, насылаемых Маргаджаном. Но больше всего ему хотелось, чтобы спасли его, вернули в теплый и уютный мир далекого Балидета, который исчез до того, как он понял, что полюбил его.

Аджухам шевельнулся, и Арлинг поспешно направился к нему. Неделю назад Сейфуллах пришел в себя, но пустыня, солнце и отсутствие воды делали то, что не успела сделать болезнь. Последний из рода Аджухамов умирал, и Регарди не знал, какому богу молится, чтобы юному кучеяру сохранили жизнь. Нехебкай давно смеялся ему в лицо, оглушая зловонием смерти.

— Держись, — прошептал Арлинг, сжимая слабую руку кучеяра, еще покрытую корками от засохших язв.

Несколько дней назад у Сейфуллаха исчез кашель, срывающий в кровь горло, и он стал задыхаться, пугая халруджи долгими приступами удушья. В Школе Белого Петуха Регарди учили, как останавливать кровь и заживлять раны, нанесенные оружием противника, как вправлять кости и суставы, как лечить переломы, и какие травы принимать при отравлениях. Но что делать с человеком, умирающим от Бледной Спирохеты, Регарди не знал. Запас лекарственных трав, который оставил ему в подарок иман, был израсходован Хамной, когда она пыталась спасти его от белого журависа в Туманной Башне. В бурдюках еще оставалась вода, но Сейфуллах отказывался пить, сжигая Арлинга гневным взглядом, когда он насильно разжимал ему зубы, чтобы влить в больное горло немного влаги. Они не разговаривали. Временами Регарди чувствовал на себе взгляд кучеяра, но не был уверен, что тот узнает его.

Их путешествие приближалось к концу. Пустошь Кербала, когда-то заветная мечта всех учеников Школы Белого Петуха, а теперь последний оплот серкетов, и место, ставшее тюрьмой имана, появилось на горизонте в тот день, когда Регарди уже поверил, что сбился с пути.

Арлинг знал, что шел к врагам, но, несмотря на то что у него было много бессонных ночей в пустыне, он так и не смог придумать четкого плана действий. Остались одни желания и порывы. Проникнуть в крепость, отыскать лекарства для Сейфуллаха, спасти имана. Убить тех, кто захочет ему помешать. Как-то учитель сказал ему: «Гнев — это то, что позволяет людям убивать врагов». Арлинг чувствовал себя злым и готовым убить весь мир. Но иман учил также и о том, что наступать нужно только тогда, когда видишь у врага пустоту. Слепой Регарди не мог видеть Пустоши Кербала, но ощущал ее мощь и силу, которые обещали уничтожить любого, осмелившегося проникнуть в нее без спроса.

Словно скрюченный палец мертвого великана, цитадель вырастала из глиняного тела такыра и упиралась в небо острым когтем. Она напоминала Туманную Башню, только была гораздо старее. От нее пахло временем. Дряхлые стены обветшали под ветрами тысячелетий, покрывшись трещинами и рытвинами, словно кожа больного. Арлингу казалось, что он слышал скрип каменной кладки, изнывающей под собственной тяжестью, но то лишь свистел ветер.

Его надежды проникнуть в крепость серкетов таким же способов, как в Туманную Башню, не оправдались. И хотя покореженные стены обещали легкий подъем, глубокий ров и смена часовых, которых он чувствовал у висячего моста, заставили его задуматься. Со дна рва вопреки законам пустыни поднимались туман и влажные испарения. Как он не прислушивался, понять, что происходит в глубине, не удалось. Порой казалось, что откуда-то доносится рев зверей, а в другой миг звуки искажались, превращаясь в шум падающей воды, которой в этой части такыра быть не могло. Впрочем, имея дела с серкетами, нужно было быть готовым ко всему.

Дождавшись темноты и оставив Сейфуллаха с верблюдами в излучине старого узбоя, Регарди сделал вылазку, чтобы изучить ров, но приблизиться к пустоши не сумел. Когда до цитадели оставалось тысяча салей, Арлинг внезапно остановился, замерев с поднятой над землей ногой. Интуиция не подвела. Из трещины медленно выползала змея, спеша присоединиться к остальным тварям, которые вдруг заполонили пространство. Они были похожи на карликовых эф, но точно определить породу, как и ядовитость, было сложно. Однако он был уверен, что их появление не было случайным. Магия серкетов, или зов луны, но что-то заставило этих змей выбраться на поверхность и сплести вокруг Пустоши непроницаемую паутину из своих тел. Змеи клубились, извивались и скользили друг по другу, закрывая подступы к цитадели. «Там, где видишь полноту, отступай», — говорил иман. Тварей было много, их нельзя было перепрыгнуть, по ним нельзя было пройти — Арлинг отступил.

Побродив вдоль границы земли со змеями, Регарди решил пробраться к Пустоши днем, но солнце не помогло. На стенах крепости чувствовались люди, а когда он попытался подползти ко рву, забелив одежду глиной, очень скоро был вынужден повернуть обратно. Едва Арлинг переступил невидимую черту, как под землей послышалось шевеление, и он едва успел откатиться в сторону. За первой змеей появилась другая, за ней — третья, и уже через секунду вся глина впереди была покрыта юркими телами чешуйчатых тварей.

Заняв выжидательную позицию, Регарди принялся наблюдать. Время подхлестывало, утекая, словно последняя вода из бурдюка, но Арлинг не мог рисковать, вступая в схватку со змеями. Если его укусят — а это должно было случиться непременно, и если гадины окажутся ядовитыми — а шансы на это были велики, то Сейфуллах вряд ли доживет один до следующего дня.

Наблюдать за Пустошью Кербала было не интереснее, чем подглядывать за одинокой старой женщиной, чей быт размерен и прописан до мелочей. Арлинг потратил два дня, но лазейку в крепость, так и не обнаружил. Цитадель казалась бы вымершей, если бы не смотровые у ворот, которые сменялись каждые три часа. Никто не выходил и не входил, но Регарди слышал неясные шумы под землей, которые отдаленно напоминали человеческие голоса. Жизнь царила там — под пустынной поверхностью такыра.

На третий день, когда в бурдюке остался глоток воды для Сейфуллаха. и Регарди был штурмовать крепость в любое время суток, ему, наконец, повезло. Со стороны иштувэгского тракта появилась группа людей, которая двигалась по направлению к Пустоши. Сначала он принял их за серкетов, возвращавшихся домой, но среди путников было много юношей, почти мальчиков, и внезапная догадка заставила его улыбнуться.

Верблюдов пришлось оставить. Арлинг отвязал их, решив, что сможет найти животных, после того как спасет имана и достанет лекарства для Аджухама. Верить в успех и быструю победу, направляясь в логово врага и выдавая себя за врага, было легкомысленно, но Арлинг надеялся, что долго в Пустоши не задержится.

Закинув руку Аджухама себе на плечи, он осторожно поволок его, надеясь, что мальчишка не умрет по пути. Если его расчеты были верны, они встретятся с учениками за вторым барханом. Осталось надеяться, что его драганская внешность не станет препятствием. В мире шла война, и расовая терпимость в Сикелии истончалась быстрее, чем глыба льда на раскаленном песке.

К счастью, кучеяры не стали стрелять из луков, а остановились, дожидаясь их приближения. Когда Арлинг с Сейфуллахом подошли достаточно, чтобы можно было разглядеть, что один из них — умирающий кучеяр, а второй — потрепанный пустынью драган, путники заметно расслабились.

Когда до группы оставалось пять салей, расстояние, которое, согласно кучеярским обычаям, должны были соблюдать незнакомцы при встрече в пустыне, Арлинг положил Сейфуллаха на песок и опустился на одно колено. От того насколько хорошо он знал традиции кучеяров, зависело многое. Равно как и от его умения лгать и притворяться зрячим.

— Слава Нехебкаю, сохранившему вас в пути! — произнес халруджи, обращаясь к старшему. От него пахло усталостью и листьями заразихи — очевидно, кучеяр жевал их, чтобы перебить чувство голода. Имя Индигового Бога стало мостом через пропасть, а когда Регарди начертал на песке ворота — символ Пустоши, который он помнил со времен школы, напряжение кучеяра, так же, как и его пальцы, сжимающие кинжал под плащом, ослабли.

Поколебавшись, мужчина шагнул вперед и положил ладонь на знак, начертанный Арлингом.

— Слава Изгнанному, — хрипло сказал он, пытливо посмотрев на Регарди. Обычай требовал, чтобы Арлинг взглянул ему в глаза, но халруджи помог ветер, взметнувший сухую пыль с глиняной корки. Регарди зажмурился, ощущая прохладу лезвия в рукаве. Пусть оно будет наготове.

Молчание затягивалось. Кучеяр не сводил с халруджи глаз, и Арлинг понял, где допустил ошибку. Тайное слово — вот, чего от него ждали. Начертав знак пустоши, он забыл произнести тайное слово, которое имела каждая социальная группа Сикелии. Караванщик, попавший в беду в пустыне, мог рассчитывать на любую помощь другого купца, только произнеся тайное слово. Обычному путнику, пережившему нападение керхов, дали бы воду и позволили бы доехать до ближайшего города, но знавший слово мог рассчитывать, что его проведут до родного поселения или даже поделятся товаром — ведь он был своим. Регарди хорошо помнил тайное слово купцов, которое ему как-то разболтал пьяный Сейфуллах, но никак не мог вспомнить, что именно говорили друг другу учитель и серкеты, приезжавшие в школу.

Ветер назойливо скреб по сухой глине, а от кучеяра исходил острый запах пота, выдавая его нетерпение. Сзади зашевелился Аджухам, и Арлинг понял, что пытался пролезть через узкое окно, когда рядом была распахнута дверь.

— Саболлет, — прошептал халруджи, надеясь, что тайное слово учеников боевых школ Сикелии не поменялось за то время, что он служил у Сейфуллаха.

Кучеяр протянул ему руку, и Арлинг незаметно выдохнул. Первая победа далась легко, но самое трудное оставалось впереди.

— Меня зовут Амру Батыр, — представился Регарди, используя имя, когда-то придуманное для него Аджухамом. — Я учитель из Школы Дальнего Берега за Иштувэга. Со мной был еще один учитель и десять учеников, которые должны были пройти Испытание Смертью. Нам не повезло встретиться с керхами. Почти весь наш отряд погиб. Нехебкай пощадил меня, чтобы я смог спасти этого мальчика, лучшего ученика Школы Дальнего Берега, — Арлинг кивнул в сторону Сейфуллаха. — Керхская ведьма поразила его неизвестной болезнью, прежде чем я убил ее. Если вы поможете нам добраться до Пустоши, я буду вашим должником. Этот мальчик достоин того, чтобы стать серкетом. Я хоть и драган, но прожил в Сикелии много лет и знаю о том, как нужно быть благодарным. Да умножит Нехебкай ваши силы.

За свою жизнь Арлинг придумал столько лжи, что из нее можно было строить города. Пусть эта маленькая ложь окажется правдивой.

— Мне не нужны твои благодарности, Амру Батыр, — произнес кучеяр в ответ.

«Я убью тебя первым», — решил Арлинг, чувствуя, как в нем закипает злость. Но кучеяр продолжил, и гнев Регарди остыл, как котел с закипевший водой, который быстро сняли с огня.

— Помочь тем, кто идет путем Изгнанного, наш священный долг. Меня зовут Аттей, я старший учитель из Школы Морской Птицы в Самрии. Мы были в дороге два месяца и потеряли шестерых. Я проведу вас до цитадели, чтобы этот мальчик мог пройти Испытание Смертью.

«Значит, быть Сейфуллаху серкетом», — подумал Арлинг, чувствуя, как огромная глыба, давно лежащая у него на плечах, начинает трескаться. Пройдет еще немало времени, прежде чем она станет крошиться, и ее вес облегчится, но у него словно прибавилось сил.

Атрея как-то сказала ему: «Когда ты танцуешь, рука держит ветер, а нога делает шаг». Арлинг танцевал с ветром уже много дней, но первый шаг сделал только сейчас. Он должен был верить. Верить с любовью, что в мире еще есть место надежде. А если надежды нет, то оставалось смириться с приближением конца.

* * *

Аттей сдержал слово и провел их до самой крепости. Участок со змеями они миновали, переступая по едва заметным камням, на которые указывал учитель из самрийской школы. Сам Регарди никогда не обратил бы внимания на едва выступающие из земли булыжники, но сейчас старательно запоминал каждый шаг — ведь возвращаться придется тем же путем.

Когда до крепости оставалось сто салей, Аттей остановился.

— Дальше идти нельзя, — сказал он, слезая с верблюда. — Будем ждать.

Недовольный задержкой, Регарди подошел к невидимой границе, пытаясь понять, что за ловушка скрывалась под сухой коркой глины. Змеи? Ямы с острыми кольями? Последняя догадка оказалась почти верной. Словно прочитав его мысли, Аттей подобрал с земли глиняный комель и бросил вперед. Комок с глухим стуком ударился о землю, которая тут же осыпалась под ним, обнажая глубокие пустоты. Арлинг долго прислушивался, чтобы уловить звук падения глиняной осыпи, но так ничего и не услышал. Яма с рваными краями казалась бездонной.

— Отсюда начинается Ихамагор, последний город серкетов, — терпеливо объяснил Аттей, — Скользящие основали его после того, как ушли от кучеяров. Хотели превратить город во вторую Самрию, но Нехебкай решил иначе.

Учитель обернулся на группу учеников и, убедившись, что их не слышат, продолжил шепотом:

— Им это знать пока не надо. Говорят, что первые серкеты прогневали Изгнанного тем, что уничтожили Подобного. За это он опустил их город под землю. Сейчас от него только башня осталась. Тот ров, что вокруг крепости, — это верхний ярус города. Серкеты сами его откопали. Только они знают, как подойти к Пустоши и не провалится. Поэтому мы ждем, когда нас проводят. Но ты меня лучше не слушай. Ученикам мы по-прежнему рассказываем о землетрясении, которое уничтожило город Скользящих. Со временем они сами все узнают. И сделают выбор.

Иман никогда не рассказывал Арлингу о городе серкетов, но настораживало иное. Странные речи вел тот, кто учил будущих слуг Нехебкая. Кого Аттей имел в виду под первыми серкетами? Тех, кто все еще верил в Септорию Первого Исхода? Отчего в его голосе слышались сарказм и ирония? И какой выбор должны были сделать ученики после Испытания Смертью? Похоже, Аттей свой выбор уже сделал. Если верить тому, что Регарди случайно подслушал в Туманной Башне, первых серкетов в Цитадели уже не осталось, и, вероятно, Аттей тоже знал это.

— Ты часто бывал здесь? — Арлинг спросил, не думая, стараясь избавиться от тишины, назойливо звенящей в ушах, и едва не допустил ошибку.

— Смешной вопрос, — усмехнулся Аттей, — но для драгана простительный. Я вырос в Пустоши, но Нехебкай сказал мне, что я должен стать учителем. Настоятель не хотел, чтобы я уходил, но мешать не стал. А ты, говоришь, учитель танцев? Я слышал о Школе Дальнего Берега. Ее основал легендарный Джемагул, третий воин Нехебкая, который учился с самим Махди. Как случилось, что тебе разрешили сопровождать группу избранных к Пустоши? Ничего личного, но ведь ты драган. Насколько я знаю, старик Джемагул всегда трепетно относился к традициям.

Арлинг почувствовал скользкую тропу и ответил со всей осторожностью, на какую был способен.

— «Бледная Спирохета» не знает, чем драган отличается от кучеяра. Когда в Иштувэга разразилась эпидемия, мы не остались в стороне. Многие учителя погибли. У Джемагула не было особого выбора, да и у меня тоже.

Вот так, немного трагичности ложь не испортит. Школа Дальнего Берега была выбрана им не случайно. Еще во времена его ученичества она считалась самой закрытой. Иман даже предполагал, что Джемагул мог быть убит етобарами, с которыми имел серьезные разногласия, а его место с тех пор занимал ставленник клана душителей. Как бы там ни было, но Аттей должен был знать о школе из Иштувэга не больше, чем Арлинг.

Неприятный разговор был прерван появлением проводника из Пустоши, и Регарди вздохнул свободней. В молодости ему удавалось лгать лучше.

Серкет оказался пожилым кучеяром, от которого пахло старостью и временем, впрочем, как и от самой Пустоши. Его движения были плавными и неторопливыми, а шел он так, словно постоянно танцевал медленный газаят. Он почти не разговаривал с ними, знаками показывая, куда следует наступать. Когда Арлинг различил особый, едва уловимый аромат, которым по необъяснимой причине пахла кожа всех серкетов — и даже имана, ему стало спокойнее. Хоть что-то в этом мире оставалось прежним.

Пустошь Кербала, мечта всех учеников боевых школ Сикелии, последний оплот Нехебкая в мире людей, а теперь — гнездо предателей, выросла перед ними неожиданно, словно сама цитадель в нетерпении приблизилась, чтобы принять путников в свои объятия. Когда они двигались по висячему мосту надо рвом, Арлинг бросил вниз камешек. Три, четыре, пять салей… Через десять секунд камень стукнулся о стенку рва, после чего звук растворился в тишине, словно их накрыли колпаком, под которым не было ни времени, ни старости, ни молодости, ни жизни. Арлингу захотелось задержаться, чтобы понять, чем именно были вызваны ощущения безвременья, но серкет поторапливал, шелестя сухими кучеярскими словами. Миновав мост, халруджи понял, что спасение имана из Пустоши будет относиться к чуду. Пройти пятьдесят салей по участку, который хорошо просматривался и простреливался со стен крепости, было невозможно. Оставалось два варианта — проползти по дну рва или найти тайный подземный ход из Пустоши, который вывел бы их далеко за пределы территории со змеями. Последний вариант нравился ему больше, так как исследовать на себе ловушки рва, Регарди не хотелось.

Ворота закрылись с мягким хлопком, отрезав их от солнца и зноя. В Восточном Такыре всегда было светло — даже ночью, когда низкая полносочная луна и яркие звезды занимали весь небосклон, заливая сухую глину матовым светом. Оказавшись в крепости, они погрузились в царство тьмы.

Петляющий и плавно опускающийся вниз коридор сменился узкой лестницей, где с трудом расходились два человека. Стали попадаться серкеты, которые останавливались на небольших площадках, почти втискиваясь в стену, и терпеливо дожидались, когда они пройдут мимо. Вспоминая тех Скользящих, которые приезжали в Школу имана, и тех, которых он изредка встречал в разных городах Сикелии, Арлинг не мог найти сходства. Скользящие из городов были скитальцами, потрепанными жизнью и пустынными ветрами, изгнанными и гордыми, с каменным стержнем невидимой силы и могучим знанием солукрая, пусть и искаженного, в сердцах. Серкеты из Пустоши казались сытыми и довольными хозяевами мира, которые отказались от его суеты и роскоши, погрузившись в молитвы. Многие из них перебирали в пальцах бусы, похожие на те, которые использовали священники Амирона из далекой Согдарии. Здесь, в Пустоши Кербала, родина Арлинга казалась не более реальной, чем Нехебкай, имя которого было на устах каждого серкета. «Слава Нехебкаю!» — приветствовали они друг друга, и Регарди не мог избавиться от ощущения, что стал зрителем плохо поставленного спектакля.

Чем ниже они спускались, тем влажнее становился воздух. Арлинг предположил, что где-то поблизости протекали подземные воды — те самые, о которых рассказывал учитель. По словам имана, вся Сикелии была пронизана подземными реками, которые, словно кровеносные сосуды питали ее сердце, не давая засохнуть от вечного зноя.

Лестница неожиданно закончилась, обрушив на странников пространство огромного зала, который казался почти необъятным после узости спуска. На миг Арлинг потерялся, чудом удержавшись на краю карниза, который вился по стене подземной пещеры, опускаясь к подножью озера. Водоем заполнял весь зал, искажая звуки и отбрасывая на лица людей причудливые блики. Халруджи потребовалось время, чтобы определить, что поверхность воды испещрена островками и веревочными мостами, которые вели в многочисленные лазы и коридоры по ту сторону озера. Своды пещеры были густо изрезаны карнизами и уступами, по которым ходили люди в мантиях. Воздух шелестел от их плавных шагов и многоголосого шепота, повторяющего имя Нехебкая. Арлингу казалось, что бог серкетов проник ему в рот, прилепившись к горлу назойливой шелухой, которую ничем нельзя извлечь — только проглотить.

Лента карниза плавно отделилась от стены и подвела их к небольшому острову, который висел над водой на расстоянии меньше саля, соединяясь с другими островами веревочными мостами. Искушение забыть обо всем и окунуться с головой в темную глубь стало почти непреодолимым.

Когда Аттей вдруг остановился и принялся кланяться, Арлинг спохватился и, опустив Сейфуллаха, запоздало преклонил колени перед четырьмя серкетами, которые ожидали их на острове. Как бы он не хотел выделяться, его уже заметили и пристально разглядывали. Кто-то однажды сказал ему, что Скользящие умели читать мысли. Если это так, то его разговор с ними будет коротким. В зале было не меньше полсотни человек. «Скольких серкетов ты убьешь, прежде чем умрешь сам?» — пронеслось у него в голове, но другой голос, родной и близкий, прошептал: «Не зови смерть, Арлинг. Не спеши. Отдохни от нее, а она пусть отдохнет от тебя». Магда, его любимая Магда, как всегда пришла ему на помощь. «Еще немного, — подумал он, наслаждаясь ее близостью. — Милосердие к врагам — роскошь, которой у меня нет».

Вернувшись к четырем серкетам, застывшим, словно восковые фигуры, Арлинг вскоре понял, кто именно вышел их встречать. «Воины Нехебкая», особая каста Скользящих, владеющая тайным знанием Солукрая, были воплощением загадки, вместилищем тайных знаний и сокровищ, которые не имели блеска золота, но сверкали ярче солнца. В них было то, что всегда манило его в имане и заставляло грезить об Испытании Смертью. Они были опасны. Опаснее ивэев, отупевших от смерти и трупов, опаснее керхов, выжженных пустыней, опаснее его мыслей, которые цеплялись за прошлое, оголяя слабости и обрекая на поражение.

Серкет, стоявший впереди, внимательно выслушал Аттея, и когда тот закончил, простер к ним руки, словно желая обнять странников, от которых еще веяло жаром такыра и зноем. Арлинг замешкался, гадая, что мог означать этот жест, но тут один юноша, который пришел с Аттеем, отделился от остальных и, подойдя к Скользящему, опустился перед ним на колени. Он так и остался сидеть у ног серкета, тогда как тот продолжал стоять с простертыми к ним руками.

«Бертран», — догадался Регарди, вспомнив, как звали настоятеля Пустоши. Всех ли гостей встречал лично главный жрец Нехебкая, или долгое отсутствие новых учеников, вызванное войной и вмешательством Подобного, заставило его изменить традиции? Человек, предавший имана, не имел права улыбаться. Волна неприязни захлестнула, усилившись, когда раздался голос врага.

— Я приветствую вас с особым удовольствием. То, что вы хотите предпринять, есть славнейшая из задач, но она нелегка. Прежде чем пройти Испытание Смертью, вы должны в совершенстве овладеть телом и разумом, забыть о себе и жить только для того, чтобы славить имя Нехебкая.

Положив руку на макушку коленопреклоненного юноши, Бертран сказал с улыбкой, заглядывая в его глаза:

— Можешь ли ты сделать это?

— О, Бертран-дар, сделай меня достойным служить Нехебкаю! — с жаром ответил тот, добавив к имени настоятеля уважительное слово, и Регарди склонил голову, скрывая эмоции. Слишком много безумной преданности звучало в голосе будущего серкета, но Бертран остался доволен.

Подойдя к каждому из учеников, настоятель задал тот же вопрос: «Будешь ли ты следовать путем Нехебкая под моим водительством?», и все они ответили: «Буду».

Наконец, он приблизился к Аттею, Арлингу и Сейфуллаху, которые стояли поодаль.

— Ты проделал большую работу, Аттей, — обратился он к учителю самрийской школы. — Мое благословение всегда с тобой. Эти юноши станут новой надеждой серкетов.

Аттей почтительно склонился, но от Арлинга не ускользнуло напряжение в поклоне кучеяра. Он стоял перед Бертраном, словно жертва перед хищником, хотя Аттея вряд ли можно было назвать беспомощным. А когда Бертран отвернулся, обратив внимание на Регарди, Аттей едва заметно выдохнул, словно опасался, что помимо приветствия настоятель скажет что-то еще.

— И тебя мы рады видеть в нашей обители, учитель Амру из Школы Дальнего Берега, — повернулся Бертран к Арлингу. — Чувствуй себя, как дома, и не беспокойся за своего ученика. К нам уже приводили таких больных. Мы вылечим его, и он еще долго сможет служить Нехебкаю.

За годы служения Сейфуллаху Регарди научился хорошо кланяться, поэтому вложил в поклон Бертрану столько уважения, почтения и благодарности, сколько это было возможно. Аджухам, который любил повторять, что у Арлинга перестает гнуться спина, когда дело касается поклонов, остался бы им доволен. Настоятель еще какое-то время смотрел на него, но Регарди не поднимал головы, опасаясь, что проницательный глаз серкета разглядит слепоту нового «учителя». Наконец, Бертран кивнул, словно соглашаясь с собственными словами, и покинул их, шелестя мантией. Официальная часть приветствия закончилась, но халруджи еще не верилось, что серкеты приняли их. Слишком легко поверили им жрецы, слишком быстро пустили в свой дом.

Ощущение ловушки не покинуло и тогда, когда к ним подошел Скользящий, который представился Веором и сказал, что проведет их туда, где они смогут отдохнуть. Погрузив Аджухама на носилки, слуги Нехебкая понесли его по шатающимся мостам, заверив Арлинга, что он сможет навещать больного в любое время.

Регарди не стал противиться, решив, что дарует мучительную смерть каждому серкету, кто посмеет его обмануть. Передав Сейфуллаха Скользящим, он направился за Аттеем и другими учениками, не теряя из внимания Аджухама. Впрочем, серкеты не солгали и понесли Сейфуллаха туда же, куда двигалась вся их группа.

Просторная зала, в которую они попали, была гораздо меньше первой пещеры. Почувствовав запах сухой травы, Арлинг вскоре наткнулся на циновку и тюфяк со свежей соломой. Убедившись, что жрецы с Сейфуллахом зашли в соседнюю пещеру, откуда тоже пахло соломой и травами, Регарди вздохнул с облегчением — пока все шло по плану.

Заняв циновку поближе к выходу и, притворившись, что спит, он принялся изучать голоса и запахи Пустоши, но многоголосый шепот серкетов, бродивших по веревочным мостам, убаюкивал и притуплял сознание. Хотелось последовать его зову и, уткнувшись носом в подстилку из жесткого сухостоя, забыться долгим сном, оставив суету и тревоги мира. Ученики из группы Аттея сопротивлялись этому зову недолго, и вскоре пещера наполнилась тяжелым дыханием уставших людей.

Подумав о Сейфуллахе, Арлинг прислушался к соседней комнате. Дыхание Аджухама было глубоким и спокойным. Так дышат люди, которые передумали умирать, выбрав жизнь. Мысль о том, что он сумеет вылечить Сейфуллаха травами, украденными у серкетов, теперь казалась самоуверенной. Скользящие знали, как бороться со спирохетой, да и второй переход через пустыню Аджухам вряд ли бы пережил. Ему нужен был покой. И время.

Но Арлинг не знал, было ли оно у имана. Учитель мог находиться в любой из сотни пещер. Регарди потребовалось бы не меньше недели, чтобы заглянуть в каждую. Размышляя о том, как пробраться хотя бы в одну из них, он не мог избавиться от ощущения, что имана в подземелье не было. «Серкеты держат его наверху, в башне», — шептал внутренний голос, не давая ни малейшей подсказки о том, как в нее проникнуть. Регарди хотел бы, чтобы время превратилось в мягкое, липучее тесто, которое он растянул бы настолько, чтобы хватило на все его планы. Но оно было старой, сухой жилой давно умершего зверя, которая морщилась и истончалась с каждой секундой.

* * *

Утром Аттей уехал.

— Это мой тридцать пятый поход, — сказал он при прощании. — За всю жизнь я привел в Пустошь семьдесят учеников, но очень немногие стали серкетами. Думаю, причина в солукрае, ведь, говорят, мы не знаем истинного учения Изгнанного. Раньше я оставался в Пустоши на все время, пока мои ученики проходили Испытание. Или не проходили. Сейчас не могу. Мне кажется, я, как Нехебкай, застрял между миром богов и людей. Словно Индиговый, я стремлюсь к людям, к жизни, люблю шумные кучеярские города и школу, но проходит время и меня неизменно тянет назад, туда, где я вырос, в Пустошь. А когда я возвращаюсь, мне становится не по себе, хотя Бертран всегда уговаривает меня остаться. Что-то здесь не так, вот уже несколько лет не так. Хочешь, пойдем вместе. Я провожу тебя до иштувэгского тракта.

— Спасибо, Аттей, но мое место рядом с моим первым учеником, — покачал головой Арлинг. — Я дождусь его исцеления и отправлюсь назад, как только он пройдет Испытание. Или не пройдет.

На том и расстались.

Веор, серкет, приставленный помогать им, предложил Арлингу выбрать любую из соседних комнат-пещер, которые, как выяснилось, пустовали, но Регарди попросил оставить его в зале с учениками Аттея. Интуиция подсказывала, что соседство с ними могло быть полезным.

— И много здесь «незанятых» комнат? — спросил халруджи Веора, когда тот принес ему завтрак. В корзине было каша из проса и пресный хлеб с несоленым сыром, из чего Арлинг сделал вывод, что серкеты избегали специй и пряностей, которые составляли основу рациона любого кучеяра.

— Много, — со вздохом ответил Скользящий. — На все воля Нехебкая. Раньше мы жили в нижнем ярусе, но после того как его затопило озеро, перебрались наверх, в башню. Учеников решили оставить там же, где и всегда. Года идут, а в этом месте ничего не меняется, только людей становится меньше. В этой комнате еще лет пять назад разместили бы человек пятьдесят. И все соседние были бы заняты.

— Из-за войны? — спросил Арлинг, уловив плохо скрытую тоску в голосе серкета.

— Война нас не касается, — криво усмехнулся Веор. — Мир остается по ту сторону рва. Здесь, в Пустоши, своя вселенная. А вот школ уже меньше. Одни закрываются, другие… гибнут.

Серкет задумался. Замолчал и Арлинг, стараясь проглотить внезапный ком в горле. Не важно, какие школы имел в виду Веор, но ему вдруг послышались шаги учителя на песчаной дорожке Огненного Круга.

— Нет, Каратель ни при чем, — продолжил Скользящий. — У него своя миссия, у нас своя. Виноватых здесь не найти. Они просто умирают. На все воля Нехебкая.

— Кто умирает? Ученики? — переспросил Арлинг, пытаясь уследить за мыслями серкета.

— Испытание Смертью, — понизив голос, прошептал Веор. — Сейчас его проходят немногие. Очень немногие. Я принесу вам обед сюда же, — серкет резко сменил тему. — У озера ходите осторожней. Берега скользкие.

— Мне не хотелось бы причинять неудобства столь гостеприимным хозяевам, — поклонился ему Арлинг, благодаря за заботу. — Есть ли какие-то помещения, куда мне заходить не следует? Здесь столько комнат…

Регарди показалось, что Веор взглянул на него с любопытством.

— Вы очень тактичны, но не беспокойтесь. Озеро с залом и примыкающие к нему комнаты открыты для всех. Это место для учеников, которые готовятся к Испытанию Смерти. Здесь вы можете ходить везде.

Ответ Веора Арлинга не обрадовал. Вот если бы серкет сказал, что ходить можно везде за исключением двух комнат слева или трех залов справа, тогда все было бы гораздо проще. Но легко не было уже давно. Странно, что он до сих пор не привык к этому.

Едва Аттей покинул Пустошь, как всех учеников куда-то увел один из воинов Нехебкая, который накануне встречал их вместе с настоятелем Бертраном. Арлинг запомнил его по сильному травяному запаху волос, собранных в косы. При ходьбе они шелестели по накидке, помогая улавливать его движения. Молодые кучеяры вернулись через пару часов, оживленные и взбудораженные. Догадываясь, что им рассказывали об Испытании Смертью, Арлинг притворился спящим и приготовился слушать. В последнее время это было единственным, что у него получалось неплохо.

— Аттей ничего не говорил о порогах! — возмущенно шептал один мальчишка. У него был ярко выраженный южный акцент, и Регарди предположил, что он мог быть из Муссавората. Или даже из Балидета.

— Тише, Цуф, драгана разбудишь, — зашипел на него другой ученик, от которого пахло кислым и прогорклым. Арлинг не сразу догадался, что то был запах знаменитой самрийской тянучки, которую обожали все жители столицы. Странно, что кучеяр взял ее с собой в Пустошь, обитель, отрезанную от мира и его привычек.

— А ты его не обрывай, пусть, что хочет, то и говорит, — вмешался в разговор третий ученик. У него был заложен нос, отчего он слегка гнусавил. — Мы все слышали — кто пройдет пороги, тот и будет допущен к Испытанию. Не думаю, что это будет труднее перехода через такыр. Похоже на моральную подготовку.

— Ничего себе моральная подготовка! — снова возмутился Цуф. — Ты, Ваней, опять все попутал. Нижний порог я еще понимаю, у него и название немудреное — «Сила». Наверняка, будут тренировки, может, учебные бои, хотя я воином Нехебкая становиться не собираюсь, и мне они точно не нужны. Со вторым сложнее. Кто помнит, что он говорил о «Хаосе»? Я запомнил только про боль. Бить будут? Резать? Непонятно как-то.

— Меня лично третий порог интересует, — протянул гнусавый. — «Любовь». Что знают о любви монахи, которые всю жизнь провели под землей? Один учитель как-то рассказывал, что среди них много обратных, ну тех, кто с мужчинами. Может, это проверка?

— Во-первых, порог называется «Искушение плоти», а не «Любовь», — поправил его кучеяр с самрийской тянучкой. — Это разные вещи, знаешь ли. А во-вторых, побольше уважения, ты ведь сам хочешь стать серкетом. О жрецах всякое болтают… Ты каждому слуху верить будешь?

— Лично я для себя давно решил, что после Испытания, стану учителем. Как Аттей. Открою свою школу, наберу учеников.

— Ты сначала Испытание пройди, — перебил его Цуф. — Ваней прав, пороги, это лишь проверка. Присматриваться будут, оценивать. Зачем серкетам лишние мертвецы? Их сейчас и так в мире полно.

— Хватит трепаться, — вмешался молчавший до этого парень. — Лучше помолимся Нехебкаю и будем спать. Баал-дар обещал прийти рано. Что толку гадать, завтра все и узнаем.

— Мы восхищаемся сияющей славой Нехебкая, Господа нашего, да вдохновит он нас на преданность, силу и понимание. В служении ему — совершенная свобода, — забормотали будущие серкеты.

«Плохо, очень плохо», — подумал Арлинг, позволяя шепоту кучеяров слиться со звуками пещеры. Ученики говорили об Испытании и порогах, как об экзаменах, которые открывали путь во взрослую жизнь. Жизнь, где они женятся, найдут работу, заведут семью и детей, мирно состарятся и умрут в кровати под одеялом. Разве учителя не рассказывали им, что, пройдя Испытание Смертью, они станут «Теми, кто не возвращается». Не останется ни Цуфа, ни Ванея, ни гнусавого… Те, кто выживут, станут слугами Нехебкая, тех, кто умрет, ждет забвение. В школе имана Арлинг провел не одну бессонную ночь, грезя, как будет проходить Испытание. Странно, но он ни разу не думал о том, что станет после этого серкетом. Для него Испытание Смертью всегда было дорогой к Магде. Сейчас же он не был уверен, что к ней вел только один путь.

Ученики Аттея ни разу не вспомнили о войне. Словно в мире не гибли города и не гасли жизни. Ему и самому с трудом верилось, что где-то по дорогам сейчас шли солдаты Карателя, ведомые колдовством Подобного, чтобы уничтожить еще один остров жизни в мертвом океане песков и солнца. В одном ученики были правы. В мире стало слишком много мертвецов.

Арлинг очнулся от необычной тишины, звеневшей в пещере. Он и не заметил, как задремал, поддавшись монотонным напевам учеников. Сейчас они спали, оглашая пространство беспокойным дыханием людей, которых тревожило слишком много вопросов. Привычно пробежавшись по звукам и запахам, которые попались в его сети, Арлинг насторожился, не услышав дыхание Сейфуллаха. Обычно оно было тяжелым и сбивчивым и легко угадывалось среди незатейливых звуков озерного мира.

Неслышно пройдя мимо спящих, Регарди проник в соседнюю комнату. Аджухам лежал на спине, раскинув руки и ноги в стороны, и казалось, спал. Он был один. Коснувшись его щеки, Арлинг с удивлением обнаружил, что жар прошел, а многие корки, оставшиеся от язв, отвалились. Исследуя Аджухама, Арлинг обратил внимание на то, как сильно тот повзрослел. Тяжелые переходы через пустыни, испытания и болезнь превратили юношескую мягкотелость в обветренную жизненными неурядицами плоть взрослого человека. Аджухам вытянулся, жирок на боках и животе, накопленный за годы увлечения журависом и вином, исчез, а лицо заострилось, лишившись привычной округлости щек и подбородка. Наверное, сейчас Сейфуллах напоминал своего дядю Сокрана, который худобой и долговязостью вызывал у Арлинга ассоциацию с морским саксаулом — высоким, крепким деревом, которое, как считали кучеяры, не могла сломать ни одна буря.

Регарди ловко увернулся от глиняной плошки с водой, вдруг полетевшей ему в голову. Вода оросила его неожиданным дождем, но сам сосуд он поймал, не дав разбиться о каменный пол. Благостную тишину Пустоши ничто не должно было нарушить.

— Ты что делаешь? — зашипел на него Аджухам, и Регарди запоздало сообразил, что исследуя изменения в теле господина, забыл убрать руки, которые все еще оставались на животе Сейфуллаха. Похоже, к молодому купцу вернулся его вспыльчивый нрав, и это не могло не радовать.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Арлинг, низко кланяясь Аджухаму. Сердце забилось чаще, и халруджи с трудом заставил себя успокоиться. Не следовало радоваться пробуждению Сейфуллаха так сильно.

— Как осел, слопавший кучу гнилого овса, — пробурчал Аджухам, оглядываясь по сторонам. — Убей меня, но я не помню, куда ты меня притащил. С каких пор одеяла в гостиницах Самрии стали набивать соломой вместо пуха? И почему так воняет? У них кончились благовония? А в той миске, что ты так ловко поймал, должно было быть вино, а не бычачья моча. Или ты решил поселить нас в хлев для скота? А может, в сарай для нарзидов?

— Простите, господин, но выбора не было. Это не хлев…

— Перестань, — отмахнулся от него Сейфуллах, — Я тебя разыграл, как дурочка, а ты повелся. Возможно, я и болел, но с памятью у меня пока хорошо. И со слухом тоже. Но я же должен был как-то наказать тебя за то, что ты слишком долго меня спасал. Если бы я не злился так сильно, то давно бы сдох в той вонючей башне с трупами. Аллюрда Сарадха! Дай мне руку.

Понимая, что отвык от многословия Сейфуллах, Арлинг озадаченно протянул ему руку. Словно боясь, что Регарди отдернет ее, Аджухам крепко схватил его за запястье и неожиданно поцеловал в ладонь.

— Спасибо, что не поверил в мою смерть, — прошептал он, окунув их обоих в неловкое молчание.

— Все, моя остальная благодарность будет потом, — пропыхтел Сейфуллах, подтягиваясь на циновке, чтобы сесть. — Но если кому проболтаешься, что я целовал тебе руку, будешь гореть в костре пайриков во веки вечные. И лицо сделай проще.

Понимание того, что Аджухам выказал ему самое большое уважение, которое один кучеяр может проявить к другому — равному, дошло до Арлинг не сразу. Слов не нашлось, и он замер, чувствуя себя загнанным в угол.

— Расслабься, халруджи, — махнул рукой Сейфуллах. — Потом будем разбираться, кто кому должен. Мы ведь в Пустоши Кербала, верно? Обделаться можно от страха, если представить, что все это по-настоящему. Если бы раньше мне сказали, что я буду валяться в лечебнице серкетов и изображать будущего слугу Нехебкая, я забил бы такого умника камнями. Надеюсь, у тебя есть план?

Наверное, Регарди слишком усердно кивнул, потому что Аджухам пробурчал:

— Я так и знал, что нет. Ладно, что-нибудь придумаю. Эти серкеты неплохо врачуют. Через неделю можем отсюда сваливать. Кстати, у тебя чертовски хорошо получается притворяться зрячим. Но это ничего не меняет. Как только мы покинем эту чертову гостеприимную обитель, наденешь свою повязку немедленно. А то я и так чувствую себя проклятым.

Арлинг кивнул, чувствуя, что ему не хватало привычного бурчания Сейфуллаха.

— Мне нужна неделя, чтобы найти имана, — уверенно кивнул он, не зная, кого обманывает сильнее — себя или Сейфуллаха.

Продолжить разговор не получилось. Арлинг поднял руку, призывая Аджухама к молчанию. Человек был один и ступал едва слышно, но уверенно направлялся в их сторону. Арлинг поднялся с пола как раз вовремя, чтобы встретить настоятеля Пустоши Бертрана. Видя их растерянность, неожиданный посетитель сделал приветственный жест рукой и непринужденно уселся рядом с Сейфуллахом на циновку, пригласив Регарди последовать его примеру. Если бы Бертран был не один, Арлинг решил бы, что их обман раскрыт, и наступил час расплаты. Но с настоятелем никого не было, а в озерном зале царила тишина.

— Я несказанно рад, что тебе лучше, — приветствовал Бертран Аджухама. — Тебе пришлось нелегко, но именно это и требуется от нас, когда мы приходим на служение Нехебкаю. Мы живем, чтобы быть благословением для него и делать ту работу, которую он дает. Я уверен, что ты скоро поправишься и станешь ценным орудием в руках Совершенного. Я всегда буду рядом, чтобы помочь тебе в этом.

Сейфуллах кивнул, и Арлинг почти увидел, как на лбу Аджухама образовались складки — будущий «ученик» собирался с мыслями. Впрочем, Бертран не нуждался в изысканных ответах и продолжил, на этот раз, обращаясь к Регарди:

— Надеюсь, тебя хорошо разместили и ты ни в чем не нуждаешься, учитель Амру. Ты можешь оставаться в Пустоши столько, сколько это потребуется.

— Ваша забота подобна солнцу на небосклоне рая, о настоятель, — произнес Арлинг в лучших традициях кучеярской вежливости. — Я согрет и обласкан вашим гостеприимством, мое тело сыто, а душа спокойна. Если этот мальчик пройдет Испытание Смертью и станет серкетом, истинным слугой Нехебкая, моя жизнь преисполнится совершенного и законченного смысла.

Халруджи постарался вложить в голос, как можно больше уважения, но притворяться с человеком, который предал имана, было непросто.

Бертран коснулся пальцами лба, показывая, что принимает его благодарность, и Арлинг не заметил в его движениях фальши. То ли он действительно ему верил, то ли был еще лучшим обманщиком, чем сам Регарди.

— Ты начнешь подготовку позже, чем другие ученики, но время здесь не имеет значения, — снова обратился Бертран к Сейфуллаху. — Не нужно бояться. Страх — это самый опасный противник. До Испытания тебе придется пройти три порога, которые подготовят твое тело и душу к служению Нехебкаю. Подождем неделю. Этого времени будет достаточно, чтобы ты окреп и набрался сил.

— Я готов, настоятель, — уверенно кивнул Аджухам. Похоже, за пару минут ему удалось вжиться в новую роль куда лучше, чем смог Регарди за те часы, что провел в Пустоши.

— Служение Нехебкаю всегда было единственной целью моей жизни, — с жаром в голосе продолжил Аджухам. — Я прошу Индигового помочь мне познать себя, отказаться от гордыни и слабостей. Я хочу повиноваться ему, чтобы он вел меня в темноте мире, указывая путь светом своей мудрости и совершенства.

«Только не переиграй», — поморщился халруджи, неожиданно подумав, что это он должен был говорить эти слова. Много лет назад один слепой ученик из Школы Белого Петуха готов был уничтожить весь мир и себя вместе с ним ради тайн Изгнанного бога. Только к словам Сейфуллаха он кое-что бы добавил: «Буду повиноваться тебе, Нехебкай, чтобы ты вел меня к Магде, освещая путь светом справедливости и правосудия». Но сикелийское солнце выжигало мечты, превращая их в пыль и песок, гонимые ветром.

— Быть членом нашего братства — неописуемо чудесная вещь, — произнес, тем временем, Бертран, отвечая Сейфуллаху. — Она подобна великому, спокойному, полному света океану, столь удивительно единому, что малейший трепет сознания, как молния, мгновенно пробегает от края и до края. Это великое море общего сознания серкетов, истинных слуг Нехебкая. Когда ты станешь его частью, то удивишься тому, как постоянно ощущается наличие огромной, почти ужасающей ясности и уверенности, которую ничто и никогда не может поколебать. Ты станешь сверхчеловеком, частью Совершенного Бога.

— Неделя, Арлинг, — зашипел Сейфуллах, когда Бертран покинул их, пожелав скорейшего выздоровления Аджухаму. — Ищи имана, где хочешь и как хочешь, но чтобы через пять дней меня здесь не было. Я не собираюсь играть в игрушки этих безумцев. И тебе не позволю.

Регарди и сам знал, что время ускользало, словно песок сквозь пальцы. Однако тревожило другое. Ученикам Аттея тоже говорили о порогах и подготовке к Испытанию, но с ними общался Веор и другие, «рядовые» серкеты. Почему настоятель, главный Скользящий, вдруг решил проявить внимание к чужаку и «больному» ученику из обычной школы? Хотелось верить в то, что это было привычным гостеприимством, но болезнь Аджухама не казалась достаточным объяснением неожиданного визита.

Что-то подсказывало — у них не было той недели, которую пообещал Бертран.

 

Глава 2. Выход должен быть

Через четыре дня один из учеников, тот самый, что обнимал настоятеля за ноги при первой встрече, заявил, что готов к Испытанию Смертью. Саалдан, так его звали, стал проходить «пороги» уже на следующий день после прибытия в Пустошь. Он уходил вместе с Веором рано утром и возвращался к другим ученикам поздно вечерам. На все расспросы отвечал скупо, объясняя молчание тайной посвящения. Проследив за ним, Арлинг выяснил, что его уводили в нижний уровень крепости, который, по словам Веора, был заполнен водой. Проникнуть вниз не удалось, так как пещера охранялась воинами Нехебкая.

Саалдан прошел «пороги» за три дня, четвертый думал, а на пятый объявил, что готов. За ним пришел сам Бертран.

— Простись с живыми, — предложил он ему, но Саалдан лишь коротко мотнул головой. Он давно попрощался с миром. Другие ученики провожали его завистливыми взглядами. Много лет назад точно так же Регарди провожал Беркута, когда он уходил из Школы Белого Петуха, чтобы пройти Испытание и стать серкетом. Сейчас прах друга лежал у Арлинга в нагрудном кармане и жег сердце. Смерть была ему не нужна, ведь где-то в Пустоши его ждал иман. Порой казалось, что его поиски так же тщетны, как и попытки найти Магду, застрявшую между небом и землей. Его любовь не давала Магде умереть, а она не позволяла Регарди найти смысл среди мира живых.

Несмотря на то что все ученики Аттея пришли в Пустошь, чтобы пройти Испытание, многие медлили. Они часами изнуряли себя тренировками в специальных залах, которые показал им Веор. Пользуясь разрешением серкетов, Регарди заглянул в них в первую очередь. Отчего-то его не удивило, что они были похожи на Огненный Круг. Беговые дорожки, ямы с подвешенными над ними бревнами и многочисленные тренажеры были заключены в тесные оболочки пещер, и Арлинг подумал, что учитель поступил мудро, устроив такую площадку на открытом воздухе. И хотя порой на Огненном Круге неимоверно жгло солнце, заставляя учеников страдать от зноя, здесь, в замкнутых клетках подземелья, дышалось еще труднее. Впрочем, серкеты чувствовали себя комфортно в отличие от учеников Аттея, которые задыхались уже после нескольких минут работы в залах. Наблюдая за их усилиями, Арлингу казалось, что они свернули не туда, а серкеты намерено не давали им подсказки. С некоторых пор Испытание Смертью перестало казаться ему испытанием силы и выносливости. Что-то подсказывало: главный экзамен серкетов не был поединком со смертью. Сражаться предстояло с самим собой.

Пока будущие слуги Нехебкая готовились к порогам, стирая в кровь ладони о тренажеры серкетов, Арлинг не терял времени. Днем он старался быть на виду, наблюдая за учениками или ухаживая за Сейфуллахом, которому становилось то лучше, то хуже, а по ночам исследовал многочисленные комнаты озерного зала, который серкеты называли Сотовым. Он действительно напоминал улей, где озеро было центральным ложем королевы-матки, вокруг которого налепили свои кельи серкеты-пчелы. Большинство комнат были обычными складами, где хранились ящики с провиантом, странными камнями и другими непонятными Регарди вещами. Он не уделял им большого внимания, озадаченный другим вопросом. Несмотря на то, что на четвертую ночь он облазил почти все помещения Сотового Зала, обнаружить лестницу, ведущую наверх, в башню крепости, так и не удалось. Он нашел несколько пустующих столовых, оставшихся от тех времен, когда в Пустошь приходило больше учеников, библиотек, забитых старыми свитками, и молитвенных комнат, заполненных оплывшими свечами, которые порой достигали двух салей в высоту. Остальные комнаты служили тренировочными залами, либо пустовали.

Оставалось помещение, куда ушел Саалдан, и которое охранялось воинами Нехебкая. Однажды притворившись, что ему нужно вытряхнуть сапог, Арлинг уселся на землю в паре салей от входа в комнату и погрузился в ее звуки. Разведка хороших результатов не дала. Ему показалось, что он услышал плеск воды, запертой в маленьком помещении. Возможно, комната была полузатопленной и использовалась для проведения ритуалов. Имана там быть не могло.

Скользящие оказались большими хитрецами, чем он предполагал. Они наполняли Сотовый Зал каждое утро, появляясь из тех пещер, которые много раз были обследованы Арлингом. Оставалось одно — они пользовались потайными ходами, которые пока были ему неизвестны. Вечером Скользящие уходили постепенно, словно вода из чана с засоренным сливом. Они разбредались по разным комнатам, подолгу зависая на порогах и шепча молитвы. Выждав время, Регарди проникал следом, но находил лишь пустую комнату — Скользящие исчезали. Однажды он попробовал войти в нее одновременно с серкетом, но его мягко остановили. «Наверное, в пещерах есть что-то, заметное только для зрячих» — думалось ему, но голос имана шептал в голове: «Не сомневайся в себе никогда», и Регарди гнал такие мысли прочь.

Решив сменить тактику, он стал больше общаться с Веором, надеясь выведать у него что-нибудь полезное, но их короткие диалоги напоминали разговоры со жрецами Амирона в далеком прошлом его юности.

— Почему в этом зале так много серкетов? — как-то спросил он Скользящего, когда тот принес ему ужин. — Ведь он для учеников.

— Это наш общий дом, здесь все свои, — уклончиво ответил Веор, и халруджи задал вопрос по-другому:

— Я заметил, что некоторые серкеты обходят озеро раз по десять, даже не останавливаясь. Вы так гуляете? Или это особые тренировки для посвященных?

Веор усмехнулся.

— Ты мыслишь, как мирянин, но это простительно. Становясь слугой Нехебкая, серкет остается человеком, который подвержен слабостям. Искушения мира преодолеваются силой молитвы. И ходьбой. Чем греховнее были твои мысли, тем больше шагов ты должен сделать.

— А кто определяет… степень греховности?

— Настоятель.

— Вы исповедуетесь ему? На моей родине люди приходят к жрецам Амирона, чтобы рассказать о слабостях и получить прощение за грехи. Считается, что они сами себя наказывают — муками совести.

— Здесь иной мир, — покачал головой Веор. — Настоятелю не нужно признание серкета, чтобы узнать о его грехах. Становясь слугой Нехебкая, человек сливается с единым сознанием Скользящих. Слова не нужны.

— Вы читаете мысли друг друга?

— Не торопись с выводами, учитель Амру. Есть вопросы, на которые я не могу ответить.

«Ладно, жрец, — подумал Арлинг, — Попробуем по-другому».

— А если серкет согрешит сильно? Например, поддастся эмоциям, гневу, убьет кого-то? Или… потеряет веру и уйдет из Пустоши?

Последний вопрос был настолько же важным, насколько и опасным. Арлинг специально не стал выделять его, стараясь скрыть волнение под праздным любопытством чужака, скучающего в незнакомом месте. И хотя он ожидал, что Скользящий откажется отвечать, Веор торжественно произнес:

— Когда случается такая ужасная вещь, как падение среди посвященных, то через все обширное сознание пробегает дрожь страдания. Отделение одного брата от остальных рвет струны нашего сердца. Но заблуждающийся брат никогда не отсекается окончательно, как бы далеко он ни ушел. Когда-нибудь, где-нибудь, каким-то образом он возвращается, так как его связь с Нехебкаем не может быть разорвана никогда. Мы мало знаем об утомительном пути испытаний и страданий, который он должен будет пройти, прежде чем снова слиться с остальными.

— Вы вернете его, или он сам вернется? — уточнил Арлинг, вспоминая о том, сколько усилий потратили Скользящие, чтобы схватить имана. Три года назад он сам попался в одну из их ловушек, предназначенных для учителя.

— Голос Нехебкая остается в нем, как бы сильно он не уклонился от пути, — ответил Веор. — В один прекрасный день он звучит в нем снова, разрывает на части и отделяет его страсти от божественных возможностей. На сбившегося с пути обрушивается вся сила общего сознания братства, и он возвращается. Все возвращаются.

Неприятная мысль кольнула Арлинга, словно жало скорпиона.

А если Веор прав? Если иман вернулся к серкетам, слился с общим сознанием Нехебкая и теперь специально скрывался от бывшего ученика? Что если так?

Разговор с Веором посеял опасные семена тревог и сомнений, которые затаились, ожидая своего часа. Ему казалось, что с тех пор как он попал в Пустошь, минула вечность. Дни в подземелье тянулись медленно и неторопливо. Серкеты никуда не спешили, напоминая пылинки, которые вздымались солнечным лучом ранним утром и беспорядочно кружились в воздухе до тех пор, пока вечерние сумраки не опускали их на землю. Время в Пустоши было тягучим, словно застывшая патока, в которой можно было застрять навеки.

Наблюдая за Скользящими, медленно бредущими по веревочным мостам над озером, Арлинг не мог избавиться от ощущения, что стал зрителем спектакля, разыгранного только для него. Он был уверен в одном. Не таким серкетом был иман, когда уходил из Пустоши много лет назад. Не таким серкетом хотел стать его молодой ученик, когда принял участие в Боях Салаграна вопреки запрету учителя. Что-то было не так в нынешних Скользящих, очень сильно «не так». И хотя ответ лежал перед ним, сверкая темными гранями могущества Подобного, он предпочитал искать другие причины, не замечая очевидного. Подобный, укрывшийся за Гургаранскими горами, еще не покорил Сикелию, но успешно закончил давнюю войну с бывшими братьями по вере, превратив их в рядовых жрецов, слепо поклоняющихся песчаному богу. Слуги Нехебкая в Пустоши Кербала ничем не отличались от слуг Амирона в далекой родине Арлинга — Согдарии. Возможно, Испытание Смертью тоже не было прежним, став еще одним бессмысленным ритуалом.

Серкетов можно было обвинять в чем угодно, но целителями они были хорошими. Сейфуллах поправлялся не так быстро, как хотелось бы им обоим, но с каждым днем ему становилось лучше. Когда он смог ходить, то стал покидать комнату, с неподдельным интересом наблюдая за Скользящими и учениками Аттея. Сейфуллах легко вжился в роль будущего серкета и, выучив молитву Нехебкаю, читал ее с не меньшим жаром, чем Цуф или Ваней. Чаще всего он проводил время в Земляном Зале, который получил свое название из-за обилия ям и беговых дорожек. Если в других пещерах, пол был каменный, то в этом поверхность была покрыта слоем земли, обильно смешанной с песком. Арлинг подозревал, что ее запах напоминал Сейфуллаху о родине. Впрочем, ученики Аттея тоже полюбили этот зал больше других и подолгу в нем тренировались. К халруджи они по-прежнему относились с прохладой, видя в нем чужака, зато быстро прониклись симпатией к больному Аджухаму. Когда Сейфуллаху было плохо, и он не мог сидеть в тренировочном зале, будущие серкеты приходили к нему сами. Регарди оставалось только удивляться врожденному обаянию мальчишки.

— Мы что-то делаем не так, — однажды сказал Сейфуллах, когда они сидели вдвоем в Земляном Зале и наблюдали, как ученики Аттея пытались преодолеть насыпной вал с препятствиями. Аджухам парил ноги в чане с целебным маслом, который принес Веор, а Регарди чистил сапоги — отчасти, чтобы занять руки, отчасти, чтобы прогнать воспоминания об Огненном Круге и Школе Белого Петуха, которые всегда нападали на него в тренировочных залах Пустоши.

— Немного терпения, — попросил он. — Я найду подземные ходы, которые ведут наверх. Возможно, еще раз поговорю с Веором.

— Ты можешь проползти на брюхе весь Озерный Зал, нюхая каждый угол, и ничего не найдешь, — фыркнул Аджухам. — И серкеты тебе ничего не скажут. Нужно действовать по-другому.

— Сомневаюсь, что жрецы «по-другому» расскажут, как попасть в башню, — Арлинг истолковал слова Сейфуллаха по-своему. — У нас еще есть немного времени. Когда его не останется, тогда и начнем войну.

— Вот сижу и гадаю, каким местом ты думаешь, — сердито пробурчал Аджухам. — Ты их пытать что ли собрался? Я не сомневаюсь в твоих боевых способностях, но пока ты будешь убивать себя, сражаясь с армией серкетов, меня прикончат первым. А я не могу умереть, потому что враг жив и продолжает уничтожать мою страну. Мы с тобой тут застряли, а Маргаджан времени даром не теряет.

«Мне кажется, или ты меня упрекаешь?» — подумал Арлинг, но Сейфуллах продолжил:

— Мер делиться на тех, кто проигрывает, и тех, кто выигрывает. Я свою долю проигрыша получил сполна. Мой отец говорил: «Если не получается идти вперед, иди назад». Я скажу тебе так. Если ты не можешь найти путь наверх, ищи путь вниз. Ты пробовал проникнуть в ту комнату, где они проходят «пороги»? Ты говорил, что она затоплена, но, возможно, из нее есть проход, который ведет наверх. Если серкеты проводят там церемонии, то они должны как-то готовиться к ним. Я ни разу не видел, чтобы Скользящие заходили в ту комнату из Озерного Зала. Только, когда приводят учеников на испытания. Значит, они пользуются тайным ходом. Тебе нужно обследовать то место.

— Для этого мне придется убить хотя бы одного серкета, — едко ответил Регарди. Оказывается, он успел отвыкнуть от «поучений» Сейфуллаха.

— Брось, — махнул на него рукой Аджухам. — Перестань думать задницей. Не все нужно делать силой. Попробуй их расспросить.

— Сомневаюсь, что Веор добровольно расскажет мне о тайных путях.

— Арх! — всплеснул руками Сейфуллах. — Такое впечатление, что это ты переболел смертельной болезнью, а не я. И твои мозги покрылись плесенью. Разве только серкеты ходят в ту комнату? А как же ученики? Многие уже прошли большую часть «порогов». Думаю, они успели запомнить там каждый угол. Вот и спроси их, есть там дверки или нет.

— Не думаю, что они станут откровенничать с чужаком, — поморщился Регарди. — Они все-таки к посвящению там готовятся, а не книжки читают.

— «Не думаю», «сомневаюсь», — передразнил его Аджухам. — Время идет, но кое-что не меняется. Придется, все делать самому.

Арлинг пожал плечами, не веря, что предложенный вариант может быть полезен. Несмотря на то что он жил в одной комнате с учениками Аттея, привыкнуть друг к другу они так и не смогли. Молодые кучеяры относились к нему настороженно, видя в нем чужака из другой страны и школы. Когда он заходил, они умолкали или переходили на шепот. Их подслушать было не трудно, но ничего важного в их вечерних беседах халруджи не узнал.

Однако Сейфуллах не оставил свою идею, и весь следующий день провел с учениками в тренировочных залах. Регарди не следил за ним, занятый изучением свитков в библиотеках Пустоши. Бумага была гладкая и тонкая, и ему удавалось прочесть в лучшем случае заголовки. Они были украшены декоративными письменами с рельефным узором, который легко «читали» пальцы слепого. К его великому сожалению, большинство свитков содержали молитвы и религиозные тексты о Нехебкае. И хотя было понятно, что в библиотеке для учеников не могли храниться книги с описанием тайных ходов Пустоши, в глубине души он надеялся найти архитектурные планы крепости или сведения о ее строительстве, которые могли бы подсказать, где держали пленных.

Разочарованный результатами дня и чувствуя неумолимый ход времен, Арлинг уселся на каменный берег подземного озера, сняв сапоги и опустив ноги в холодную воду. Чтобы занять руки и отвлечь голову, он принялся чинить брюки, надеясь, что за работой придумается что-нибудь полезное. Обращаться с иглой для шитья он научился гораздо позже, чем с иглой для метания в горло противника, и всем сердцем ненавидел это занятие. После Туманной Башни он сжег свою одежду, надев запасные брюки, которые уложил в тюки еще в Иштувэга, но за время перехода по такыру они успели порядком обтрепаться. То ли Вулкан, который поделился с ним одеждой, продешевил на ткани, то ли пустынные пайрики висели на нем всю дорогу, проделав в ткани множество ненужных отверстий, но по приходу в Пустошь, одежда нуждалась в хорошей починке.

Был глубокий вечер. Белая плесень на стенах, по которой серкеты отмечали время, почти перестала светиться, означая приближение ночи. Озерный Зал опустел, и по мостам бродило лишь несколько Скользящих. Очевидно, их мысли были настолько греховны, что они собирались ходить до утра.

Вода в подземном озере была холодной, даже ледяной, но Арлингу было приятно. Голова гудела от напряжения, и наверняка бы лопнула, если бы не спасительный холод, поднимающийся от ног по всему телу. Халруджи раздумывал о том, чтобы погрузиться в воду целиком, когда услышал быстрые шаги. Через секунду к звукам присоединился запах, и он узнал Цуфа, одного из учеников Аттея.

Затаив дыхание, чтобы не спугнуть кучеяра, Регарди наблюдал, как тот уселся в сале от него и тоже хотел было свесить ноги с берега, но передумав, поджал их под себя. Кучеяры, которым с детства прививали глубокое уважение к воде из-за ее недостатка, никогда не могли позволить себе бездумно болтать в ней ногами. Но, возможно, Цуфу было просто холодно. Итак, Сейфуллах не смог ничего выведать сам и прислал к нему Цуфа, надеясь, что получится у Арлинга. Аджухаму всегда было важно сохранить лицо. Регарди быстро перебрал всю информацию, которую знал о Цуфе. Не очень решительный, немного завистливый, он преувеличивал собственные слабости и не видел своих возможностей. Удивительно, как Аттей вообще разрешил ему проходить Испытание Смертью. Цуф был единственным из всех новых учеников, который не прошел ни одного «порога». Интересно, что делают серкеты с теми, кто не справлялся с предварительными испытаниями? Отсылают обратно, обрекая на позор до конца дней? Впрочем, за неудачу Цуфа можно было зацепиться.

Через пару секунд ученик его окликнул:

— Мастер Амру, Сейфуллах сказал, что Вам было разрешено пройти Испытание. Это правда?

Почему из всех сказок и выдумок Аджухаму понадобилось придумывать ту, которая была ближе всех к истине? И которая была столь же опасна, сколь и болезненна.

— И да, и нет, — осторожно ответил Арлинг, и, чувствуя интерес мальчишки, пояснил.

— Мне позволили его пройти, но я… провалился. Это было давно, сейчас другие времена и другие правила. То испытание, которое будете проходить вы, ничем не похоже на то, что выпало мне.

Вот так, нужно немного сгладить углы, которые понастроил Сейфуллах.

— И у вас тоже были «пороги»?

— Нет, — соврал Арлинг. — Мое испытание проходило в другом месте. Но я слышал о твоих трудностях. Ты можешь рассказать мне. Вдруг я проходил что-то подобное.

И хотя он боялся, что спугнет мальчишку столь прямым вопросом, Цуф словно только его и ждал.

— Здесь все не так! — горячо прошептал он. — Нам не говорили ни о каких «порогах». Почему все их проходят, а меня возвращают обратно?

— Твои друзья рассказывают о том, как им это удалось?

— Рассказывают, — со вздохом ответил Цуф, — но в том-то и дело, что у всех по-разному. Ванея заставили нырнуть в озеро и просидеть под водой столько, сколько сможет. Он чуть не задохнулся, но ему сказали, что он готов. Закра стоял на одной ноге несколько часов и читал вслух молитву Нехебкаю. Он тоже прошел. Я думал, что у меня будет что-то подобное, но мне стали задавать дурацкие вопросы.

— И много серкетов было на твоем испытании?

— Да много в ту комнатенку и не поместится. Человека три с настоятелем. В ней очень тесно, у одной стены что-то вроде чана с водой, у другой стулья для серкетов. Остальное все, как и в других комнатах, которые наверху. Влажные стены, каменный потолок, на полу циновки. Две двери.

Арлинг слушал с замиранием сердца, не веря, что Цуф сам рассказал ему то, о чем он собирался его спросить.

— Почему две?

— Одна — та, что ведет из Озерного Зала, через нее заходим мы. Вторая находится за чаном с водой, я ее не сразу заметил. Оттуда всегда выходит настоятель.

— Она заперта? Та дверь, из которой приходит Бертран?

— Не знаю, — пожал плечами Цуф. — Во всяком случае, ключа я у него никогда не видел, да и открывалась она бесшумно. Завтра попробую еще раз. Хоть бы вопросы придумали другие, а то задают одни и те же.

— А что за вопросы? — не удержавшись, спросил Арлинг. Цуф уже рассказал все, что ему нужно было знать, но халруджи вдруг стало интересно.

— О каких-то символах, — проворчал кучеяр. — Да это и не вопросы даже. Настоятель просто показывает мне предметы, а я должен что-то ответить. Понятно, что они ждут, как я их истолкую. Клянусь мамой, я выложил им все, что знаю, а они каждый раз отправляют меня обратно — думать.

— И что же это за предметы?

— Ну, например, масляная лампа, — тяжело вздохнул Цуф. — Что я знаю о лампе? Это свет, путь, дорога, возможно, рука, которая ее держит. Масло нужно, чтобы она горела. В крайнем случае, например, в походе, его можно съесть. Значит, это еда, человек, жизнь. Потом был плащ. Я сказал: одежда, тепло, дом, уют, забота. И еще старость — плащ был очень потрепанным, весь в дырах. Им не понравилось. Показали палку. Длинная такая, в человеческий рост. Она напомнила мне шест, какими мы в школах тренируемся. Значит, драка, сила, могущество, ловкость. Еще смерть — палкой ведь можно убить. А если вспомнить о дереве, из которого она сделана, то это жизнь. Дерево живое, дает плоды, кормит нас и скотину. Опять не то. И так два раза подряд. Мне лампы и плащи уже снятся, но большего придумать не могу. Вот тебе, мастер Амру, что эти вещи напоминают?

Сердце болезненно сжалось. Школу… Эти вещи напоминали ему время, которое исчезло навсегда.

«Не хочешь думать, — покачал головой иман, когда Арлинг стал ему рассказывать про свет, силу и старость. — Ответы должны идти отсюда». И твердый палец учителя стучал ему по груди.

— Лампа — это разум, освещенный знанием, — помолчав, ответил халруджи. — Она освещает настоящее, прошлое и будущее. Открывает совесть и освещает изгибы сердца. Плащ означает совершенное самообладание, которое освобождает от внешнего и инстинктивного. Палка — это посох. Тот, кто держит посох, получает помощь от тайных и вечных сил природы. По легенде, когда серкеты покинули города, они оставили с собой все богатства и накопления, взяв в пустыню лишь три предмета. Лампу, плащ и посох.

— Ого, — присвистнул Цуф. — В жизни бы такого не придумал. А что ты еще знаешь о серкетах?

Вопрос был интересным. Арлинг ровным счетом ничего не знал о Скользящих, которых они встретили в Пустоши. Эти серкеты поклонялись Нехебкаю, слепо подчинялись настоятелю и отмаливали греховные мысли хождением вокруг подземного озера. Они ничем не отличались от жрецов Амирона в его далекой родине. Но халруджи кое-что знал о других серкетах, тех, о которых рассказывал ему иман и которыми он грезил многие годы ученичества в Школе Белого Петуха.

Вслушиваясь в звук воды, омывающей его ступни, Регарди медленно произнес:

— Серкет царствует над суеверием и спокойно идет во мраке, опираясь на посох, закутавшись в плащ и освещая себе путь лампой. У него нет ни сомнительных надежд, ни бессмысленного страха, ни неразумных верований. Его лампа — это знание, плащ — скромность, посох — символ его силы и смелости. Он знает тайны будущего, смеет в настоящем и молчит о прошлом. Ему известны слабости человека. Его можно увидеть печальным, но никогда унылым или отчаявшимся. Он может быть бедным, но никогда униженным или жалким, он может быть преследуемым, но не устрашенным и побежденным. Он помнит об изгнании. Он познал себя и отказался от гордости.

Помолчав, Арлинг добавил, чувствуя, как в груди загорается огненный шар тоски по учителю:

— А еще серкет — это армия одного человека. Такая армия подобная льву и гиене, песчаной буре и ветрам-теббадам, грому и молнии. Потрясающая и таинственная, она внушает благоговейный страх всему миру. Однажды встретив, ты можешь полюбить его больше, чем себя. И отдать ему свою жизнь.

Они еще немного посидели в молчании, после чего Цуф ушел спать, чтобы набраться сил перед очередным порогом — завтра ему предстояло рассказывать серкетам о лампе, плаще и посохе. Понимая, что наболтал лишнего, Регарди не испытывал чувства сожаления. Ему нужно было произнести эти мысли вслух, чтобы понять, что именно сделал Подобный с серкетами. Возможно, раньше каждый Скользящий из Пустоши и был подобен армии одного человека, но войну с Подобным серкеты проиграли.

Завтра предстоял тяжелый день не только для Цуфа. Время истекало, Аджухам поправлялся, а силы имана могли быть на исходе. Завтра, после того как Цуф пройдет — или не пройдет — свой порог, Регарди проникнет в ту комнату, усыпив охранника. Дороги назад уже не будет. В плане было столько дыр, что через них можно было разглядеть даже холмы его далекой родины, но Арлинг решил, что медлить больше не станет. Оставалось предупредить Сейфуллаха. И хотя в голове противно звенела мысль о том, что в случае его провала Аджухам оставался незащищенным, халруджи уверенно прогнал ее. Все получится.

Но в тот вечер случилось еще одно событие, которое заставило его в очередной раз изменить планы.

Направляясь в комнату к Сейфуллаху, Арлинг столкнулся с Веором, который его искал.

— Мастер Амру, — официально обратился он, и Регарди забеспокоился. Серкетам было еще рано что-то подозревать.

— Настоятель Бертран приглашает вас позавтракать в его покоях в башне. В случае вашего согласия я приду за вами утром.

И хотя Арлинг думал, что готов к неожиданностям, такого поворота событий он не ждал. Приглашение на совместный завтрак с настоятелем могло быть чем угодно, но умело расставленной ловушкой он бы его не назвал. Если бы Скользящие хотели убить его, то сделали бы это давно — подложив в пищу яд, обрушив на него камни в пещерах, столкнув в озеро там, где он бы не выплыл. Удобных случаев было множество. Оставалось надеяться на внезапное везение, вызванное любопытством главного серкета к чужестранцу. Вряд ли в Пустошь приезжало много драганов.

— Передайте настоятелю, что я с великой благодарностью принимаю его приглашение, — произнес Арлинг, кланяясь Веору. На том и расстались.

«Началось», — подумал Арлинг, направляясь в комнату Аджухама чтобы рассказать ему о неожиданной удаче. Возможно, ему удастся освободить имана без лишней крови, которая обычно сопровождала его по жизни. И хотя Регарди никогда не признался бы себе в этом, очевидным было одно — он устал от смерти, и надеялся, что она устала от него тоже.

* * *

Арлинг медленно поднимался за Веором по лестнице и думал о наставлениях Аджухама. Они были странными. «Знаю, зачем он тебя пригласил, — ворчал Сейфуллах. — Не касайся его рук, не кланяйся три раза подряд и не вздумай трогать себя за щеки». Что Аджухам знал о серкетах, чего не знал Регарди, выяснить не удалось. На прямые вопросы Аджухам отвечать отказался, заявив, что не собирается разжевывать очевидные истины. Не став настаивать, халруджи оставил кучеяра в весьма хмуром расположении духа.

Когда Веор провел Арлинга в охраняемую комнату, где ученики проходили «пороги», Регарди убедился, что Сейфуллах был прав. Чтобы подняться наверх, в башню, им пришлось спуститься вниз — через ту самую дверь, которую описывал Цуф. Миновав сырой, пахнущий плесенью лабиринт из спутанных коридоров, они оказались у подножья каменной винтовой лестницы. Арлинг старательно запоминал дорогу, но вскоре был вынужден признать: даже если бы он убил охранника и проник в тайную комнату, то надолго застрял бы в подземных лабиринтах Пустоши. Несколько раз Веор останавливался, прежде чем войти в очередную комнату-переход, и Регарди мог только догадываться, какие ловушки она скрывала. За дверьми слышалось то гудение огня, то лязг метала, то щелчки самострелов. Все это очень напоминало дом имана в Школе Белого Петуха. Вспоминая, сколько времени ему потребовалось, чтобы научиться безопасно ходить по жилищу учителя, Арлинг сомневался, что сумел бы за одну ночь преодолеть все ловушки серкетов. Если бы вообще сумел. Пустошь Кербала показала зубы и когти, о которых он догадывался, но в которые не хотелось верить — слишком мирную картину являли собой Скользящие. Обитатели Пустоши изменились, но сама Цитадель осталась прежней — неприступной, опасной, манящей.

Когда они вышли в высокий колодец, сужающийся кверху, воздух стал суше, а температура выше. И хотя внутри башня, как и подземный зал, освещалась факелами и чадящими лампами, тепло, поднимающееся стен, подсказывало о раскаленном светиле, нагревающем Пустошь снаружи. Запахи тоже стали другими. Исчезли следы плесени и грибка, зато вернулись ароматы обожженной солнцем глины и жилых помещений. Если подземелье напоминало ритуальное место, то в башне, несомненно, обитали люди. Регарди уловил запахи жареного мяса и вареной каши, мокрого белья и мыльного порошка. Дом серкетов пах как жилище обычных людей. И хотя было понятно, что где-то они должны были готовить себе пищу и стирать одежду, но отчего-то запахи жизни тревожили сильнее запахов смерти, которые давно стали привычными и почти родными.

Бертран встретил его на верхней площадке лестницы, которая вела в небольшие, но хорошо освещенные солнцем покои. «Осторожнее», — велел себе Арлинг, переступая порог и чувствуя, что главный Скользящий не сводит с него глаз. «Он знает, что ты слеп, и ждет, когда ты ошибешься», — противно шептал внутренний голос.

Притворившись растерянным, Регарди замер, стараясь собрать как можно больше информации о новом месте, пока настоятель не предложил ему пройти дальше. Богатые запахи дерева — полированного и покрытого лаком — подсказали, что комната обильно обставлена мебелью. Многочисленные этажерки, стулья, стульчики, кушетки и столики превращали покои Бертрана в ловушку для слепого, бросая вызов способностям халруджи. Тяжелый гобелен на стене справа пах пылью, а с бронзовых подсвечников на стене у окна давно не счищали восковой нагар. Где-то чирикала птица. Ее голос доносился приглушенно, и Арлинг догадался, что комната, где он стоял, соединялась с другой — очевидно, спальной. Вместе с голосом птицы, оттуда раздавалось странное щелканье, понять причину которого не удалось. Борясь с желанием спросить о его источнике у Бертрана, Регарди медленно прошел к низкому столику, накрытому у окна. Узорчатые створки преломляли лучи солнца, задерживая жар, но наполняя комнату причудливыми тенями. Они больше подошли бы для дворца в богатом кучеярском городе, чем для суровой обители последних слуг Нехебкая.

— Что это щелкает? — спросил Арлинг, закончив официальные приветствия и сопротивляясь желанию отодвинуться дальше. Столик был мал, и лицо настоятеля находилось слишком близко. Регарди чувствовал не только его дыхание, в котором так четко выделялись ноты мяты и фенхеля, словно Бертран недавно сжевал целый пучок пряностей, но и движение его глаз, которые неотрывно следили за ним, будто поджидая, когда слепой ошибется. Наконец, халруджи нашел удобный вариант и прикрыл веки, притворившись, что смотрит в пол. Пусть Бертран думает, что он смущен до ужаса.

— Часы, — гордо пояснил настоятель, наливая чай в тонкую фарфоровую чашку. Регарди уловил в напитке запах ягод сайи и задумался. К ядовитым они не относились, но обладали сильным успокаивающим действием. Возможно, настоятель хотел расположить собеседника к беседе в незнакомой обстановке, а может, что-то задумал. Подождав, когда Бертран сделает глоток первым, Арлинг пригубил напиток, решив, что ягоды сайи ему не повредят. Напряжение давно мешало сосредоточиться.

— Подарок моего друга Азатхана, — тем временем, продолжил настоятель. — Их изготовили из цельного куска самшитового дерева в Иштувэга. Правда, мастера уже нет в живых. Бедняга не пережил эпидемию, а жаль. Я хотел заказать у него еще пару таких штуковин для моих друзей.

Упоминание Азатхана, серкета, который сыграл неоднозначную роль в жизни халруджи, заставило Арлинга опустить чашку на стол, чтобы случайное дрожание руки не выдало его. Впрочем, движение не осталось незамеченным.

— Вы с ним знакомы? — пытливо спросил Бертран, и Регарди понял, что может проиграть, даже не начав сражаться. Ягоды сайи оказались весьма кстати.

— Вряд ли нас можно назвать знакомыми, но мы встречались, — уклончиво ответил он. Настоятель, как и многие другие серкеты пустоши, не был похож на того Скользящего, о котором писал Махди, но он носил одежды воина Нехебкая, а его взгляд оставлял на коже кровоточащие царапины. Лгать такому человеку было опасно, а говорить правду — смертельно опасно.

Азатхан был не случайным человеком в жизни Арлинга. Если бы серкет не появился накануне последних Боев Салаграна, сейчас все было бы по-другому.

— Он приезжает в Пустошь завтра, — произнес Бертран. — Азатхан удивительный человек. Я уверен, вы можете узнать у него ответы на многие вопросы.

Худшей новости настоятель сообщить не мог. Несмотря на то что с их последней встречи минул не один год, Азатхан наверняка узнает его. К тому же, Регарди догадывался о цели приезда главного предателя. Вероятно, не дождавшись, когда серкеты отправят имана за Гургаран, он решил лично проследить, чтобы указание Подобного было выполнено. А это означало, что у Арлинга, Сейфуллаха и учителя осталось два дня, чтобы покинуть Пустошь.

— Буду с нетерпением ждать этого момента, — поспешно пробормотал он, поняв, что задержался с ответом. — Здесь, в Пустоши, я каждый день открываю для себя столько нового. Уже предвкушаю наши беседы с уважаемым Азатханом.

Прозвучало фальшиво, но через секунду Арлинг допустил куда более серьезную ошибку. Настоятель протянул руку к вазе с фруктами, задев рукавом изящную сахарницу на тонкой стеклянной ножке. Халруджи, не задумываясь, подхватил падающую вещицу и только потом сообразил, что Бертран сделал это нарочно.

— Отличная реакция, — похвалил его настоятель. — Расскажите, как вы попали в Школу Дальнего Берега? Джемагул никогда не говорил, что у него служат драганы.

Никакой лжи, только правда, приправленная временем.

— Я сбежал из отцовского дома, когда мне было семнадцать, — сказал Арлинг, чувствуя себя на исповеди у жрецов Амирона. — Отец хотел, чтобы я стал чиновником, но… нам было не по пути. Оказавшись в Сикелии, я встретил женщину, которая помогла мне устроиться в новом мире. Она обучила меня кучеярским танцам, со временем они стали моим хлебом. С Джемагулом я познакомился в Иштувэга. Так случилось, что на тот момент в школе не было учителя танцев — последний умер от спирохеты. Джемагул спешил быстрее уехать из города и пригласил меня отправиться с ним. С тех пор я обучаю его учеников, и счастлив, что мне выпала честь провожать будущих серкетов в знаменитую Пустошь Кербала.

— А что стало с той женщиной? — с любопытством спросил Бертран.

— Умерла, — не задумываясь, ответил Арлинг. — Совершила ритуальное самоубийство во имя бога. Я прошу извинить меня, что не могу рассказать больше. Она много значила для меня, и я храню ее образ, спрятанным глубоко в сердце.

— Понимаю, — кивнул Бертран. — Любовь всегда приходит внезапно и уходит также.

«Ничего ты не понимаешь, проклятый жрец, — подумал Арлинг, с тоской вспоминая сестру имана. — Прости, что я прикрылся твоим чистым именем, Атрея, не здесь тебя нужно было вспомнить».

— Почему серкеты назвали эту крепость Пустошью? — спросил он, чтобы сменить тему. Разговоры о его прошлом не могли помочь отыскать учителя.

— Только там, где ничего нет, может возникнуть то, чего не было раньше, — с улыбкой ответил Бертран. — Мы построили дом, где могли бы изучать Нехебкая, а он — нас. Сознание бога подобно зеркальной глади такыра и холодному свету луны. Но стоит подуть ветру, и картина исчезнет. Достаточно маленькой тучки, чтобы закрыть от лунного света большой участок земли. В такыре всегда сухо и ясно, а луна такая огромная, что может поглотить мир.

А теперь настоятель напомнил имана, потому что Арлинг не понял ни слова из того, что он сказал. Учитель часто говорил загадочными метафорами, наслаждаясь тем, как мучительно его ученик пытается проникнуть в смысл сказанного. К счастью, Бертран не стал требовать от него понимания.

— Откуда вы знаете учение Махди, учитель Амру? — неожиданно спросил он. — Я слышал, как вчера вы цитировали его книгу одному из учеников. Вы рассказывали ему о серкетах. Глава восьмая, если я не ошибаюсь.

«Восьмая глава, третий раздел, параграф пятый. Об истинных слугах Нехебкая» — так назывался раздел Великой Книги Махди, которую Арлинг неосторожно прочитал Цуфу, когда они беседовали о серкетах на берегу озера. Теперь все стало на свои места. Бертрану захотелось выяснить, откуда рядовому учителю из школы Джемагула известно о тайном учении Махди, и он пригласил его к себе, чтобы разузнать правду. Стоило отдать ему должное, что он позвал его на завтрак, а не в пыточную. Лгать становилось сложнее, но халруджи уже понял правила игры.

Арлинг поставил чашку на стол и медленно произнес:

— «Трепещи, Сын Земли, если твои руки не белы перед Нехебкаем. Он открывает дверь только своим, а дерзкий непосвященный неизбежно сбивается с пути и находит смерть во тьме пучины. Отступить невозможно. Тебе нужно выбрать свою дорогу или умереть». Так заканчивается последняя глава Махди. Возможно, мой час расплаты настал, так будьте же мне судьей. Я всегда хотел стать серкетом. И сделал все, чтобы попасть в Школу Дальнего Берега, мечтая когда-нибудь получить право пройти Испытание Смертью. Я тот самый дерзкий непосвященный, который «найдет смерть во тьме пучины». Джемагул не знал, что я подслушиваю его уроки и разговоры с избранными учениками. Я столько лет хранил эту тайну, чтобы рассказать о ней здесь, в Пустоши. Теперь моя жизнь в ваших руках, настоятель.

С этими словами Арлинг бухнулся в ноги Бертрану, гадая о том, сколько серкетов охраняли покои настоятеля. Если план сорвется, ему придется очень быстро переходить от теории Махди к практике.

Когда Бертран приблизился к нему, пальцы халруджи нащупали лезвие в горловине сапога, но настоятель лишь присел рядом и погладил его по склоненной голове.

— Поднимись, учитель Амру, — мягко произнес он. — Твое признание и открытое сердце хранят тебя от моего гнева. Ты удивишься, но среди серкетов есть те, кто не следует заповедям Махди.

Прикосновение настоятеля не понравилось Арлингу, но слова дали шанс продолжить игру.

— Вы среди них? — спросил он, чувствуя, как пальцы Бертрана скользят по его щеке. Немного правее, к шее, и настоятель сможет убить его одним касанием. Раньше, чем Арлинг успеет вытащить нож или откатиться в сторону.

— О Махди известно больше легенд, чем правды, — ответил Бертран. — Например, он гораздо младше того возраста, который ему приписывают. И он не был основателем Пустоши. Никто не знает, какими были первые серкеты. Все книги о них погибли после разлива подземного озера. Махди долго пытался восстановить залитые водой свитки, но повреждения были неисправимы. И тогда он написал свою книгу. Тех серкетов, о которых ты рассказывал тому ученику, никогда не было. Их придумал Махди. Когда он решил покинуть Пустошь, я уговаривал его оставить книгу здесь, в месте, где она родилась, но Махди унес рукопись с собой. За пятьдесят лет она завоевала умы людей, и посеяла немало сомнений.

— Почему вы не запретили ему? Ведь вы настоятель.

— Махди отделился от общего сознания, и больше мне не подвластен, — туманно ответил Бертран. — Но он вернется. Все возвращаются.

— Так он еще жив?

Мысль о том, что основатель учения о халруджи мог жить где-нибудь в кучеярском городе, потрясла Арлинга до глубины души. Иман никогда не говорил ему об этом, рассказывая о Махди, как о человеке, от которого осталась лишь память.

— Жив и здравствует, — кивнул Бертран. — Хотя доставляет нам немало хлопот. Уйдя из Пустоши, он основал собственную боевую школу, где обучает учеников по своим правилам, коверкая и искажая истинный облик серкетов. Он всегда был сказочником, наш Махди. Некоторые легенды Скользящих настолько впечатлили его, что он в них поверил и постарался воплотить в жизнь. Ты слышал о Подобном?

Притворяться не было смысла, и халруджи кивнул:

— Восставший серкет, который после войны был изгнан за Гургаран. Говорят, что это его армия вторглась в Сикелию.

— Такие слова лишь подтверждают, как сильно Махди проник в твой разум. Еще в Пустоши он оживил образ Подобного, поверив в него всем сердцем. А уйдя в мир людей, основал патруль, который до сих пор охраняет гургаранские горы от возвращения предателя. Не спорю, Подобный — это сильная фигура в истории ордена, но, если он и существовал, то умер задолго до того, как серкеты ушли в пустыни. Лично я считаю, что Подобный — собирательный образ в мифологии Скользящих, который вобрал в себя самые яркие плохие черты других мифических героев. Как, например, черт в религии драганов. Я не знаю, во что верите вы, мастер Амру, но сомневаюсь, что вы стали бы собирать армию против дьявола. Что касается сегодняшней войны в Сикелии, то под маской Маргаджана мог скрыться, кто угодно — от Канцлера до шибанских князьков. Это политика, а духи умерших здесь ни при чем.

— Значит, Махди… лгал?

— Я бы не стал выражаться так резко, — произнес Бертран, мягко поднимая Арлинга с колен. — Он просто запутался. А его вина в том, что вместе с собой он запутал других людей, исказив истинный облик серкетов и даже Нехебкая.

На языке Регарди вертелись тысячи вопросов, но задавать их было опасно. Например, знал ли Махди истинный солукрай, и почему он придумал учение о халруджи. Словно прочитав его мысли, настоятель наклонился к нему и прошептал:

— Через свою книгу и слова Джемагула Махди управляет тобой, мастер Амру. Не нужно сомневаться. Прогони его, и ты увидишь, как тебе станет легче. Я могу помочь прогнать его. Только попроси.

Арлинг не заметил, когда они перешли на «ты». Все, что сказал Бертран о Махди, было слишком тяжелым грузом, чтобы уносить его из Пустоши. И вызывало слишком много вопросов. А у него не было времени даже на то, чтобы понять, почему незнакомец из школы Джемагула вызывал такой интерес у главного серкета. Вспомнив, зачем пришел к настоятелю, халруджи спохватился. Солнце поднималось выше, тени уменьшались, воздух становился плотнее и жарче, а он до сих пор не выяснил, где Скользящие могли прятать важного пленника. Тайны ордена должны подождать. В его жизни и так было много чужих секретов.

— Ваше предложение — спасение для меня, — с поклоном произнес он. — Я хочу просить о помощи, не смея надеяться на ваше согласие. Теперь я понимаю, что мой приезд в Пустошь был самым верным решением в моей жизни. И самой большой удачей.

— Твои слова радуют меня, мастер Амру. В ответ я потребую от тебя только одного. Полного смирения и покорности. Если ты готов подчинить свою волю истине, то я открою тебе настоящую правду.

И хотя слова настоятеля сочились пафосом и вызывали больше сомнений, чем легенды Махди о Подобном, условие не показалось Арлингу странным. Когда-то давно, в Балидете, иман потребовал от него того же — покорности ради истины. Сейчас, слушая настоятеля, Регарди не был уверен, что учитель расплатился с ним полностью. Слишком много тайн сохранил от него иман. Впрочем, со стороны Арлинга тоже было не все честно. Бои Салаграна стали грузом, который давил на плечи обоих.

Халруджи вспомнил нужный вопрос лишь к концу завтрака, за время которого он едва ли попробовал предложенные яства. Отчего-то ему показались, что они застрянут у него в горле.

— Простите, мое любопытство, настоятель, — произнес Регарди, когда Бертран позвонил в колокольчик, чтобы вызвать Веора. — Одно время я изучал древнюю архитектуру Сикелии и слышал, что раньше крепость была куда больше нынешних размеров. И в ней даже была лаборатория для наблюдения за небесными телами. Это правда?

— Время ничто не щадит, — покачал головой серкет. — Лет сорок назад верхушка башни упала от старости, разрушив много помещений, в том числе и лабораторию. От нее осталась лишь Солнечная Комната. Мы почти ее не используем.

Арлинг не надеялся, что Бертран устроит ему экскурсию по цитадели, но ответ настоятеля его порадовал.

— Солнечная Комната? — с любопытством переспросил он.

— Да. Ее потолок был изготовлен из особого стекла, который когда-то позволял беспрепятственно наблюдать за светилом. Со временем его поверхность испортилась, и теперь находиться в ней днем опасно для жизни.

— Хм, а мне показалась, что ваши покои на последнем ярусе. Значит, солнечная комната где-то рядом?

— Из общего коридора пути нет, его завалило после падения башни. Остался только один проход из моей спальни, который сохранился от предыдущего настоятеля. Он был истинным знатоком небесных светил.

Арлинг покидал Бертрана, почти уверенный, что его миссия в Пустоши подходит к концу. Он знал, что вернется сюда еще раз. Вернется, чтобы проникнуть в Солнечную Комнату и найти там имана.

* * *

Когда Регарди пересказал свой разговор Сейфуллаху, тот привычно обозвал его дураком.

— Тут же все ясно, — фыркнул Аджухам. — Бертран обратный, а ты — подходящая кандидатура для легкого флирта. Ученики останутся, а ты уедешь, соответственно, никаких слухов распускать не будешь. К тому же у тебя хоть и полно седины в голове, но на лицо ты еще смазлив. Плохо, что с седыми волосами ума не прибавилось. Настоятель поэтому тебя и приметил. Ты чужак, диковинка. Если Бертран и забавляется со своими братьями, то ты будешь приятным разнообразием. А что до Солнечной Комнаты, так это он специально сказал, что дверь в нее из его спальни ведет. Для интриги. Ты сам говорил, что в башне семь этажей. Ты был только на последнем. Твоего учителя нужно искать на нижних шести. Причем искать немедленно, потому что этот Азатхан может явиться и раньше. И тогда всему нашему маскараду конец. Впрочем, ему и так скоро конец, потому что Веор сказал, что я должен срочно пройти все «пороги». Как ты думаешь, что мне лучше показать братьям-серкетам? Как я пляшу гаязет?

Слова Сейфуллаха задели Арлинга, потому что он ничего подозрительного в действиях Бертрана не заметил. Означало ли это, что он потерял бдительность или вообще перестал разбираться в людях? Как бы там ни было, Аджухам был прав в одном — скоро все закончится. Что касалось Солнечной Комнаты, то Регарди чувствовал, что на этот раз интуиция его не подвела. У него не было времени, чтобы обыскивать все верхние комнаты Пустоши. Нужно было сделать выбор — без права на ошибку.

Не желая тревожить Сейфуллаха, он пообещал ему изучить все шесть ярусов башни еще до утра и направился к озеру. Прежде чем сделать шаг, нужно было все обдумать. Был ли Бертран обратным или нет, сейчас значения не имело. И так было ясно, что без него Арлингу в башню не проникнуть. А значит, в скором времени ему предстояло попробовать новую маску. Прислушиваясь к тихим шагам серкетов, Регарди вдруг остро почувствовал, что ему не хватало воздуха. Раскаленного, напряженного воздуха пустыни, от которого хотелось спрятать голову в песок и не вынимать ее до наступления темноты — холодной, спасительно влажной, с пронизывающим до костей ветром. Пустошь давила, словно тело сраженного врага, из-под которого нельзя выбраться. Она медленно умирала, грозя забрать с собой погребенную в ней жизнь. И хотя Арлингу нужно было подумать над планом, отчего-то вспомнился Махди, о котором рассказывал Бертран. Связь, которую он не замечал, но которая крепла между ними с каждым словом, выученным из книги Махди, вдруг напомнила о себе, словно струны случайно задетой багламы. «Когда все закончится, я найду его», — решил Арлинг, понимая, что говорил о собственной смерти. Все закончится с его последним вздохом, который он отдаст людям, изменившим его жизнь.

Он уже собирался уходить, когда из одной пещеры появилась группа Скользящих и направилась в тренировочный зал, где занимались ученики. Серкеты несли длинный ящик, который вызывал нехорошие предчувствия. Не зная, можно ли ему открыто последовать за ними, Регарди заколебался, но тут Бертран, который замыкал группу, махнул ему рукой, приглашая последовать за собой.

— Этот юноша отдал свою жизнь Нехебкаю, — со скорбью в голосе объявил настоятель, когда жрецы опустили ящик перед учениками. Арлинг подумал, что пребывание под землей не шло на пользу его обонянию. Запах мертвого тела, которое принесли Скользящие, он различил только сейчас. Значит, Саалдан не прошел Испытание Смертью.

— Саалдан был храбр, но не прошел Испытание, — подтвердил его догадку настоятель. — Не печальтесь, потому что теперь он в руках Господа. Его кровь стала жидким золотым светом, духовное око поднялось ввысь пламенем, покровы освободились, а глаза, какого бы цвета они ни были, стали прекрасными бледно-голубыми звездами. Вы можете проститься с ним, перед тем как мы отдадим его Нехебкаю.

Ученики замялись и по очереди стали подходить к телу, но задерживались недолго. Возможно, их отпугивала старая кучеярская примета о том, что коснувшись покойника, можно привлечь к себе неудачу. Ведь каждый из них еще надеялся, что именно он сможет пройти Испытание. И хотя Сейфуллах бросал на него выразительные взгляды, Арлинг тоже приблизился к мертвому. Он еще раньше почувствовал сильный запах земли, исходящий от тела, но не мог найти ему объяснение. Зловоние смерти хорошо различалось, и Регарди предположил, что молодой кучеяр умер не вчера. Наклонившись, он определил едва заметный аромат воды из озера. Значит, серкеты хорошо помыли его, прежде чем показывать остальным ученикам. Но был и другой вариант — Саалдана могли утопить.

— Я вижу, ты опечален, мастер Амру, — сказал ему настоятель, отводя в сторону. — Но не стоит оплакивать этого мальчика. Теперь его ожидает лучшая доля, чем нас.

— Его уже ничто не ожидает. Он мертв, — сухо ответил Арлинг, тут же пожалев о своей несдержанности.

— Смерть — это окостеневшая жизнь, — задумчиво произнес Бертран. — Она есть нечто такое, что не целиком переходит в невидимый мир. Настоящая смерть означает мгновенное исчезновение человека из физического мира. Мы и должны умирать, потому что обладаем плотной и твердой основой бытия. Важно понять природу смерти, и тогда нам будет легче смотреть ей в глаза.

Арлинг поклонился ему, мечтая, чтобы внимание настоятеля отвлек кто-нибудь другой. Меньше всего ему хотелось сейчас вести разговоры о том, что забрало у него Магду. Смерть была его личным врагом, который когда-то одержал над ним победу. С тех пор он платил ей ненавистью и кровавой данью трупов, устилавших его жизненный путь. Но настоятель не собирался уходить.

— Рождение и смерть — это явления одного порядка, разве Махди не писал об этом? — с улыбкой спросил он.

Ученики Аттея уже разошлись по залу, Сейфуллах расспрашивал Веора о том, как хоронят мертвецов в Пустоши, серкеты накрывали ящик с Саалданом крышкой и собирались его уносить. Никто не мог помешать их разговору с Бертраном. А жаль.

— Махди больше писал о том, как сделать человека мертвым, чем о том, что происходит с ним после смерти, — попытался уклониться от опасной темы Арлинг, но Бертран был настойчив.

— Полагаю, эту часть книги Джемагул не рассказывал своим ученикам, и ты, мастер Амру не сумел ее подслушать. А между тем, Махди говорил, что после остановки сердца происходит разделение эфирной оболочки. Высшая уходит на питание духовного тела, а низшая остается в мертвом человеке и ускоряет процесс разложения — проникает в природу. После этого сознание умершего восстанавливает все подробности земной жизни и устраивает самосуд. Дальше оно переживает свои лучшие стремления, представления об идеале, созданные в жизни, и достигает высших состояний. Оно переживает их во всей полноте до тех пор, пока сила концентрации, вложенная в них при жизни, не исчерпывается. Тогда начинается тоска по новому, которая порождает импульс к исканию. Он заставляет сознание вновь опуститься в материальный мир, где творится новое орудие — тело — для новой жизни во имя продолжения опыта и исправления обнаруженных ошибок.

— Ни слова о Нехебкае, — подытожил Арлинг. Иман никогда не просил его повторять эту часть книги Махди, и однажды прочитав, Арлинг позволил себе ее благополучно забыть.

— Ни слова, — согласился Бертран. — А между тем, Махди обманул своих учеников. Рассказывая о серкетах, он умолчал главное. То, что делает человека Скользящим.

— Разве одного служению Нехебкаю недостаточно?

— И нищий может молиться Индиговому, но только серкеты обладают умением осознанно проходить порог смерти, так как владеют знанием ее истинной природы. Рождение и смерть — суть явления одного порядка. Переход через точку рождения означает духовную смерть и погружение в материальный мир, и наоборот, точка перехода, воспринимаемая как смерть, есть покидание физического мира, переход в иные миры. Осознание этого — теоретическая победа над смертью.

— Значит, вы умеете оживлять мертвых? Тогда почему вы не оживите того мальчишку, который провалил Испытание? Отправьте его домой, пусть живет.

— Это поспешные выводы, мастер Амру. Испытание Смертью должно показать способность человека к прохождению порога. Если он выдержит его, значит, сумеет развить в себе навыки и умения, которые помогут ему пройти границу смерти.

— Простите мое невежество, настоятель, но о каких умениях идет речь?

— После того как адепт проходит Испытание он получает доступ к тайным знаниям, когда-то переданным Нехебкаем первым слугам. Я перечислю тебе только некоторые навыки, которые развивают в себе серкеты, чтобы пройти порог смерти. Прежде всего, это умение утомлять свои физические органы, не уступая их реакциям, умение противоречить физическим вкусам и потребностям, умение разочаровать себя в получаемых физических наслаждениях в момент их получения. Мы учим наших адептов побеждать смерть, когда земная личность меняет свой состав. Последняя задача посвященных — умение обессмертить физическое тело. Написав книгу, Махди раскрыл многие секреты ордена, но главное учение Нехебкая сохранил в тайне. Это было условие, с которым я отпустил его в мир и разрешил основать школу.

Арлинг задумчиво кивал, соглашаясь больше с собственным мыслями, чем со словами Бертрана. Махди не нарушил слова, данного настоятелю, и действительно, ничего не написал о пороге смерти в Великой Книге. Но Регарди не услышал для себя ничего нового, потому что учитель такой клятвы не давал. А если и давал, то нарушил ее с тех пор, как много лет назад начал обучение слепого ученика из Согдарии. Однако иман никогда не говорил о том, что учил его бессмертию. Он учил его побеждать себя. И называл это — солукраем.

— Позвольте мне остаться в мох заблуждениях, настоятель, — с поклоном ответил Арлинг, чувствуя на себе незримый взгляд учителя.

Понимая, что допускает ошибку, противореча Бертрану, он не мог с ним согласиться. Его друг Беркут прошел Испытание, но учение серкетов не спасло его от смерти. Прах одного из лучших учеников имана до сих пор жег ему сердце, хранясь в нагрудном кармане.

— Я благодарю вас за гостеприимство, настоятель, — продолжил Регарди, кланяясь еще ниже. — Но мой ученик уже готов к тому, чтобы пройти первый порог, а в школе Джемагула меня заждались. Завтра я покину вашу достойную обитель.

К великому облегчению Арлинга настоятель не обиделся.

— Ты упрямец, мастер Амру, — с улыбкой произнес он. — Однако мне не хочется отпускать тебя так рано. Пожалуй, я знаю, чем ты можешь расплатиться со мной за гостеприимство.

Выждав паузу, за время которой в голове халруджи пронесся целый табун мрачных мыслей, Бертран продолжил.

— В обители давно не практикуется мастерство танца. Если ты действительно овладел этим искусством так хорошо, что Джемагул пригласил тебя в свою школу, приходи сегодня вечером в мои покои. Я желал бы насладиться твоим мастерством.

Слова Бертрана во многих отношениях звучали недвусмысленно и таили в себе опасность, но Регарди с трудом сдержался, чтобы не выразить восторг поспешным согласием. Гадая о том, как напроситься к настоятелю в покои, он и не надеялся, что тот позовет его сам. О большей удаче нельзя было и мечтать.

Предупредив Сейфуллаха быть готовым к побегу этой ночью, Арлинг отправился в тренировочный зал, опустевший после того, как серкеты принесли туда мертвого Саалдана. Ученики внезапно потеряли интерес к физическим упражнениям и в задумчивости разбрелись по разным углам озерного зала. У каждого из них было о чем поразмыслить — ведь момент, когда Испытание Смертью станет их последней границей с миром, неумолимо приближался.

Остановившись у перекладины, халруджи задумчиво погладил гладкую древесину. После драки с Олом в Туманной Башне он совсем не практиковался. Изнурительный переход через такыр с больным Сейфуллахом вряд ли можно было назвать тренировкой. Учитывая, что он собирался убить главного серкета, который, несмотря на заметный жирок, носил белые одежды воина Нехебкая, следовало напомнить телу о предстоящей задаче. О том, как они будут убегать из Пустоши, Арлинг сейчас не думал, решив, что в этом им поможет иман. По крайней мере, он очень надеялся, что учитель окажется в сознании и вспомнит тайные выходы из башни. Регарди был уверен, что найдет имана в Солнечной Комнате. Он не имел права на сомнение. Потому что если учителя там не окажется, ему придется очень быстро выводить Сейфуллаха из Пустоши, спасая его от Испытания Смертью, а потом возвращаться, чтобы тщательно, саль за салем, обыскать каждый камень обители, убивая всех, кто встанет у него на пути. Арлинг не хотел бы заканчивать свой путь в глиняном такыре, но судьба давно не спрашивала его о желаниях.

И хотя тренировочный зал серкетов отличался от Огненного Круга, как вода из бурдюка от воды из горного ключа, Регарди с удовольствием погрузился в его объятия. Серкеты, бродившие вокруг озера, не могли его видеть, Веор, обычно присматривающий за ним и учениками Аттея, куда-то пропал, а представление у настоятеля было хорошим предлогом, чтобы размяться.

Два десятка кругов по пещере разогрели кровь, а прыжки по балкам, воткнутым в стену, освободили голову от ненужных мыслей. Тело слушалось с радостью, выбирая участки посложнее. Пещера Скользящих исчезла, уступив место знакомым очертаниям Огненного Круга и жарким улочкам Балидета. Прыжок — и он летит с крыши городской почты на тюремную башню, с нее на голубятню, а оттуда — на застланную шкурами крышу скотника. Сохнувшая кожа еще воняет, но ее зловоние не нарушает покоя ремесленного квартала, вплетаясь в него причудливым узором. Стоит глубокая ночь, но Арлинг не видит ее, впрочем, оставаясь невидимкой и сам. Полет заканчивается падением, от которого захватывает дух и кружится голова. За ним начинается новый прыжок, с дерева на дерево, с крыши на крышу, со стены на стену, затем — падение на руки и подтягивание, кувырок и побег от сторожевого пса, разбуженного ночным гостем. И хотя сначала Арлинг собирался только размяться, но сам не заметил, как от прыжков и сальто перешел к атакам и выпадам. Все должно закончиться этой ночью.

От драки с тенью у Регарди сводило зубы — ему нужен был настоящий противник из плоти и крови. Долго выдумывать его не пришлось. Пусть Бертран проведет свой последний день праведно и в молитвах. Человек, предавший учителя, не должен жить долго. Арлинг будет убивать его по-разному — быстро и мучительно медленно, растягивая удовольствие от затянувшейся мести миру и захлебываясь ненавистью ко всем людям.

Он нападет внезапно, когда настоятель будет упиваться очередным монологом о смерти. Выпад, стрела, скачок, еще выпад… Внезапность нападения, уклонение, бросок-стрела, отбив, скачок, глубокая атака. Арлинг, покачиваясь, замер на краю ямы для прыжков, едва не рухнув в нее с головой. Небольшое озерцо до краев было заполнено стоялой водой, зловоние которой не обещало приятного купания. Не разрешив себе отдыхать, он перемахнул через нее, с новыми силами бросившись на невидимого Бертрана. Простая атака с выпадом, круговая защита и поражение врага. Настоятель мертв.

Но нет. Бертран — предатель и заслуживает изощренной смерти. Иман называл эту технику «игрой на багламе». Правая рука прикрывает голову, а левая острым ребром наносит первый удар в горло. Вторая рука будет целиться в висок. «Такой удар сметет противника, словно колосья пшеницы», — шептал в голове голос имана.

Остановившись у площадки с брусьями для прыжков, Регарди задумался. Если Бертран пригласит его к столу, они окажутся совсем близко друг к другу. Настолько близко, что ему ничто не помешает захватить его горло и оборвать никчемную жизнь предателя.

Арлинг подлетел к деревянному макету в углу пещеры и обрушил на куклу град ударов. Он не будет ждать, когда настоятель сядет к столу. Они схлестнутся прямо у порога, и Регарди будет метить туда, где сходятся ребра грудной клетки — в солнечное сплетение, вложив в удар всю силу и вес тела. Если Бертран и не умрет, то скорчится от боли, и тогда рука-меч халруджи нанесет удар по его шее сзади и сбоку. Пальцы вытянуты, мышцы напряжены, большой палец согнут внутрь. Он подгадает время и ударит, когда Бертран сделает выдох, а внутренняя полая вена на шее наполнится кровью. Ее стенки не выдержат напряжения и разорвутся. Обильная кровопотеря и быстрая, но мучительная смерть. А если атаковать чуть ниже, то можно поразить нервный узел, вызвав легочный спазм, который приведет к остановке сердца.

Регарди сцепил пальцы и нанес удар по кукле в то место, где у человека расположен четвертый шейный позвонок. «Это поражен блуждающий нерв», — терпеливо объяснял иман, когда Арлинг валялся на песке круга, пытаясь втолкнуть в себя немного воздуха после удара учителя. «Возникает чувство, словно дыхание вышло из груди и обратно войти не может, — словно издеваясь, рассказывал иман, в точности описывая то, что ощущал его слепой ученик. — Такое состояние будет длиться до тех пор, пока кто-то не поможет тебе выйти из него. Если этого не сделать, враг умрет от нехватки воздуха». Выждав еще секунду, учитель вернул его к жизни несколькими толчками по груди в области сердца. Пример запомнился Арлингу хорошо.

Вскоре халруджи пожалел, что вспомнил имана, так как с образом учителя вернулась тоска и сожаление об ошибках прошлого. А вместе с ними — сомнения и неуверенность. Каким бы слабым не выглядел Бертран, он носил одежды воина Нехебкая и возглавлял орден серкетов. А кем был Арлинг? Уставшим, слепым чужаком из Согдарии, который давно запутался, куда идти дальше.

Погладив израненную поверхность деревянной куклы, Регарди понял, что ему нужно. Техника смертельного касания — вот то, что поможет одолеть главного серкета. Наемники Сикелии любили использовать этот метод, когда о враге было известно мало или вообще ничего. Самое сложное — застать противника врасплох. Арлинг помнил, как однажды иман велел ему переодеться врачом, чтобы подкрасться к очередной жертве, которую он для него выбрал. Регарди убил кучеяра под маской лекаря, осматривающего пациента. Беркуту повезло меньше. Учитель заставил его переодеться лунным мальчиком и отправил в бордель. Шолох никогда не рассказывал о том, как справился с заданием.

Уверенный, что сделал правильный выбор и, чувствуя, как в нем бурлит будущая победа, Регарди направился к выходу, решив напоследок пройтись по бревну, висящему над небольшим рвом. Но когда он оказался на середине, со стороны крепления раздался треск, и один конец балки, оторвавшись, рухнул в яму. Успев ухватиться за бревно, Арлинг повис надо рвом, теряясь в догадках, что могло быть на дне. Водой оттуда не пахло, однако он сомневался, что мастера, готовившие зал для тренировок, постелили внизу мягкую солому. Выбравшись, Регарди ощупал крепление и задумался. Веревка казалась достаточно прочной, чтобы выдержать его вес. К тому же бревно вряд ли предназначалось только для ходьбы. На Огненном Круге на таких балках часто устраивались боевые поединки, в которых участвовало по двое или трое учеников.

Было ли это предупреждением? Возможно, атмосфера Пустоши располагала к мистическим толкованиям, но из тренировочного зала Арлинг вышел в глубокой задумчивости. Бертран был не просто первым серкетом. Он был современником Махди. И сумел захватить в плен имана. Не стоило считать его легким противником. Во всяком случае, его нельзя было недооценивать. «Вода может нести лодку, но может ее и опрокинуть, — учил иман. — Атакуй тогда, когда враг не готов. Наступай тогда, когда видишь, что можешь это сделать. Если нет, отступай и хитри». Халруджи кивнул учителю, соглашаясь с его словами. Он будет спокоен и сможет сделать шаг назад, если это потребуется. Никаких эмоций. «Эмоции подобны ветвям и листьям сливы», — продолжал шептать голос учителя. — «Они проистекают из подлинной природы, но теряют связь с ней, когда человек одержим страстью. В эмоциях нет подлинного вкуса. Если бы слива рождала только листья, кто бы любил сливу?».

Иман любил говорить со вкусом, сдабривая речь красивыми метафорами, каждая из которых глубоко врезалась в память его слепого ученика, запоминаясь на всю жизнь. Учитель, как всегда, был прав. Арлинг отправится к Бертрану, вооружившись терпением и спокойствием. Но плыть по течению не станет, а выберет ту сторону, которую подскажет сердце.

У озера было непривычно малолюдно. Тишина и ленивый плеск воды располагали к размышлениям, и Арлинг собирался посидеть пару минут на берегу, чтобы успокоить дыхание после тренировки, послушать внутренний голос и привести мысли в порядок. Однако диалога с собой не получилось.

Халруджи скрывала тень от стены, и Цуф, который появился из ученической комнаты и решительно зашагал к причалу, выдававшемуся далеко в озеро, его не увидел. В руках у него было что-то тяжелое, а шаги звучали гулко и неуклюже. Арлинг еще сомневался, что мальчишка, действительно, собрался топиться, когда ученик на ходу накинул петлю на шею и с камнем в руках бросился в воду. Похоже, Цуф давно простился с жизнью, по-своему определив для себя Испытание Смертью.

Царивший на этом берегу полумрак не давал серкетам разглядеть, что произошло. Погруженные в молитвы, они не обратили внимания на всплеск от падающего в воду тела. Для Арлинга же он прозвучал оглушительно громко. Радуясь, что мышцы были разогреты тренировкой, он прыжком преодолел расстояние до берега и нырнул за Цуфом.

В школе иман заново научил его плавать и даже драться с противником на поверхности воды, но, когда дело касалось подводного плавания, Арлинг становился беспомощным. Привычное ощущение мира сбивалось, а кожа немела, превращаясь в бесчувственный покров. Оставалось надеяться на удачу и интуицию. Первой халруджи не доверял, а со второй редко находил общий язык.

Он наткнулся на Цуфа сразу, крепко схватив его за волосы и ругая себя за то, что не вытащил кинжал из потайного кармана заранее. Мальчишка брыкался, пытаясь освободиться то ли от его рук, то ли от веревки с камнем, которая неумолимо тянула на дно обоих. Некстати подумалось о том, что подземное озеро скрывало под собой затопленный город серкетов, и что в нем могли водиться не только хищные рыбы. Наконец, Арлинг нащупал лезвие и, разделавшись с веревкой, потянул барахтающегося Цуфа наверх. Увы, Аттей не научил своего ученика плавать.

На берегу Цуф долго кашлял и плевался, но халруджи был рад, что помощь лекарей не потребовалась. Что-то подсказывало: их неожиданное купание лучше было оставить в тайне.

И хотя Арлинг не ждал благодарностей, Цуф его удивил.

— Спасибо, — пробормотал он, отдышавшись. — Не стоило, конечно, но… Спасибо.

Регарди пожал плечами и, усевшись на каменный причал, стал снимать сапоги, чтобы вылить из них воду.

— Снова порог не прошел? — буркнул он, не скрывая недовольства. Запоздало вспомнилось, что запасной одежды у него нет, и до вечера нужно было где-то просохнуть.

Наступило молчание. Регарди подозревал, что мальчишка собирался с духом, чтобы что-то сказать, но чужие тайны и слабости ему были не нужны. Он и сам не знал, почему вытащил его из воды. Право на смерть было у каждого, но… только не в Пустоши. Ему давно казалось, что последняя цитадель серкетов еще не рухнула только потому, что питалась погибшими в ней душами.

— Не я должен был ехать с Аттеем, — наконец, вымолвил Цуф. — Учитель всегда брал с собой пятнадцать учеников, магия цифр для него много значила. В нашей школе отбирают по порядку, а не по способностям. Я оказался шестнадцатым и понял, что не смогу ждать еще год. Поэтому в день отъезда я напоил одного из избранных отваром пустынного лопуха, отправил его в больницу, а сам стал пятнадцатым. Надеюсь, «настоящий» пятнадцатый не ушел на тот свет. Мне бы не хотелось платить и за его душу тоже. Впрочем, можно было догадаться, что ничем хорошим этот поход не закончиться. Знаков было достаточно.

— От настойки пустынного лопуха не умирают, — знающе произнес Регарди. В первые годы обучения в школе, когда в нем видели только чужака и соперника, старшие ученики как-то напоили его таким напитком. День, проведенный у выгребной ямы в попытках исторгнуть из себя еще что-нибудь, был мучителен, но все же закончился.

— Нет хороших предзнаменований, нет падающих цветов, — процитировал он, вспомнив поэму одного сикелийского поэта. Ее часто повторял иман, увлекающейся поэзией. Впрочем, Арлинг не удивился бы, если бы ему сказали, что половину стихов, которые читал ему учитель, тот написал сам. Иман был шкатулкой, полной тайн и загадок.

— Все равно спасибо, — уверенно произнес Цуф, отжимая рубашку. — Если бы я убил себя, то попал бы в ад. А я туда не хочу.

— Ад — плохое место, — согласился Арлинг. — У меня на родине верят, что это сдирание кожи в горячей смоле, но некоторые говорят, что ад — это зрелище зол, которые ты натворил в жизни. От него не избавиться никогда.

— Не знаю, о чем я думал. Просто… мне нужно сбежать отсюда. Я хотел быть первым, а стал последним. Да, я прошел один порог, но с твоей помощью, мастер Амру. Веор сказал, что завтра — затмение, и все ученики, даже те, кто не прошел пороги, отправятся на Испытание Смертью. Это конец. Я не готов.

Цуф был не единственным, кто хотел покинуть стены обители. Арлинг безуспешно искал выход из нее уже вторую неделю. А вот то, что серкеты неожиданно заторопились, действительно, было странно. Возможно, это было как-то связано с приездом Азатхана. Полукровка мог прибыть не один, а с друзьями Подобного. Если так, то Бертран вел собственную игру, правила которой были пока неизвестны.

Ему захотелось подбодрить Цуфа.

— В нашей школе говорят так: «Тот, кто хочет, добивается больше того, кто может», — произнес он. — Не стоит стремиться быть первым или последним. Средний путь — не плох, если он твой. И за смертью не спеши. За ней вообще далеко ходить не надо. Не заметишь, как она разобьет твою судьбу, словно стекло.

Слова утешения прозвучали пафосно, и халруджи недовольно замолчал. Ему пора было уходить, но какая-то неведомая сила заставляла его сидеть на этом причале и ждать, пока ученик Аттея не изольет ему душу. А между тем, Цуфа прорвало.

— Говорят, что если кот, выпав из окна, стукнется носом, он перестанет чувствовать запахи. Так вот я — кот, стукнувшийся носом. Это не те серкеты, не та Пустошь. Не то место. Что мне делать, мастер Амру? Я запутался и ничего не понимаю. Мне кажется, я никогда не смогу больше учиться.

Сравнение с котом Арлингу понравилось, но как помочь Цуфу он не знал. Разве что снова процитировать учителя, который вспоминался ему так часто, словно специально думал о нем все это время.

— Человек учиться всю жизнь, Цуф, — сказал халруджи, прислушиваясь к голосу имана внутри себя. — Сначала он учится, но из этого ничего не выходит. Тогда он полагает, что и он сам, и другие ничего не умеют. Я был таким до того, как попал в Сикелию. На этом этапе человек ничего не стоит. На следующем пороге человек все еще бесполезен, но он уже умеет ощущать собственные недостатки и способен видеть недостатки других. Продолжая учиться дальше, он начинает гордиться своими способностями, радуется похвале других и сожалеет о недостатке способностей у друзей. Этот человек ценен. Но это еще не конец. Он учится снова, и…

— И… — повторил Цуф, потому что Арлинг, задумавшись, замолчал.

— На высшем этапе человек выглядит так, словно ничего не знает, — закончил халруджи, поняв, что должен сделать. — Вот, держи.

Он протянул Цуфу мешочек, который слишком долго хранил у сердца. Пора было им расстаться.

— Что это? — спросил ученик Аттея, с интересом разглядывая мокрую вещицу.

— Не развязывай. Хорошенько высуши и возьми с собой, когда отправишься на Испытание. Это прах моего лучшего друга. Его звали Беркутом. Он был Скользящим, тем самым, настоящим серкетом, о котором писал Махди. Возможно, он был последним. Найди себя, Цуф. И запомни. Если будешь держать свой дух высоко, победить тебя будет трудно.

 

Глава 3. Испытание Смертью

В комнате настоятеля пахло жасмином, гвоздикой и розой. Ароматы, которые возбуждали сознание мощнее, чем чашка крепкого кофе. Сегодня спать не будет никто.

Арлинг ожидал ловушку каждую секунду: следуя за Веором по тайным ходам Пустоши, пересекая лабиринт цитадели, поднимаясь по лестнице. Им никто не повстречался, хотя Регарди чувствовал присутствие серкетов повсюду. Настойка ясного корня, которую он случайно нашел в комнате, где лечили Сейфуллаха, как всегда, оправдала себя, обнажив чувства и обострив внимание. Он позаимствовал у серкетов не только ясный корень, но и другие лечебные порошки, которые при определенном смешивании давали обратный результат. Не зная к чему быть готовым, халруджи взял с собой весь арсенал метательных игл, стрелок и ножей, привезенных из Иштувэга, и сожалел только о том, что не успел обработать их ядом. Потайные карманы были готовы треснуть по швам, но Арлинг решил не пренебрегать ничем. Эта ночь должна была стать последней, и он не знал, сколько врагов придется убить на пути к цели.

Напряжение достигло апогея, когда они приблизились к покоям настоятеля, и обостренный травами слух Регарди уловил голоса нескольких человек — Бертран был не один. Воображение нарисовало армию серкетов во главе с Азатханом, который уже прибыл и успел рассказать, кто скрывался под маской мастера Амру. Но когда дверь распахнулась, и из комнаты появились двое серкетов с кадкой мыльной воды, разочарование было почти непреодолимым. Он хотел драться.

Комната изменилась. По звукам шагов Регарди понял, что мебель сдвинули к стенам, образовав в центре площадку, обставленную свечами и курильницами. Арлинг сомневался, что она была приготовлена специально для него. Многочисленные запахи, которыми раньше не пахли покои Бертрана, подсказывали, что некоторое время назад в комнате находилось гораздо больше серкетов, чем сейчас. Так пахло на Огненном Круге после целого дня напряженных тренировок. Запах пота улавливался с трудом, так как его перебивали сильные ароматы благовоний из курильниц, расставленных по кругу. Нотки жасмина и гвоздики различались легко, но кроме них в комнате витал целый букет цветов, собранных, казалось, со всего мира. Настораживали не эти запахи, а другие — едва уловимые. Сладкий аромат журависа уже выветрился, но его присутствие Арлинг мог определить где угодно. К нему добавлялся и вовсе знакомый запах. Капли крови были тщательно стерты с пола, однако он мог поклясться, что час назад они обильно орошали весь пол.

Проследив запах крови, Регарди обнаружил настоятеля, который с помощью других братьев умывался в тазу. Халруджи не нужны были глаза, чтобы понять, что вода в нем была розовой не от благовоний. Возможно, на теле Бертрана имелось куда больше царапин, которые уже перестали кровоточить, став невидимыми для Арлинга, но две он различил хорошо, так как они все еще сочились кровью. Халруджи умел чувствовать возбуждение, которое оставалось в воздухе в тех местах, где дрались люди. В движениях настоятеля ощущалась усталость, но атмосфера в комнате была мирной. Похоже, серкеты не устраивали здесь драк или тренировок. На ум приходило только одно. Настоятель проводил ритуал, который, возможно, прошел не так, как был задуман.

— Вы пришли раньше, — пробормотал Бертран, отфыркиваясь. Его слова заглушил звук воды, которую брат-серкет вылил ему на голову из кувшина.

Веор принялся извиняться, но настоятель махнул рукой.

— Ничего, я уже почти закончил. Думаю, мастера Амру не смутит беспорядок. Мы немного протянули и не усели прибраться.

Арлинг сомневался, что Веор привел бы его раньше назначенного времени, но гадать о причине поведении настоятеля не стал. Посетившая его мысль была неожиданно удачной.

— Для меня честь снова встретится с вами, — с поклоном ответил он. — Разрешите, я помогу вам закончить туалет. Пусть братья потратят время на молитвы.

Лучшего момента для смертельного касания было не придумать. И хотя Бертран ответил сразу же, согласно кивнув, Регарди показалось, что прошло несколько часов. Вечность накануне мгновения, которое решит все. Уговаривая себя не торопиться, он медленно направился к настоятелю, изучая новую расстановку мебели и на ходу внося изменения в план комнаты, который запомнил во время прошлого визита. Он возьмет полотенце, накинет его на голову настоятеля, помассирует ее и шею, опустит пальцы до нужного места — на два пальца снизу от мочки правого уха. Сон, в который погрузится Бертран, будет долгим и закончится смертью.

Настоятель внимательно наблюдал за ним, не вынимая рук из таза, откуда поднимались благовонные ароматы. Это было хорошо — вода расслабляла.

— Надеюсь, молитва прошла успешно, — улыбнулся Арлинг, слегка кивая в сторону центра комнаты, где все еще горели свечи. Оставалось не спутать полотенце с одеждой Бертрана, и можно было считать, что дело сделано.

— Не совсем, — скривился настоятель, ополаскивая лицо. — Знаешь, нередко рыбы, играя, выпрыгивают из родных стихий.

Настойка ясного корня действовала хорошо. Взяв полотенце, Арлинг не удержался и, сделав вид, что вытирает воду, провел рукой по плечу настоятеля — там, где чувствовался запах крови. Царапина впечатляла. Распухшая линия с рваными краями не могла быть оставлена ни одним холодным оружием и больше походила на след от клыков зверя. Ядовитого зверя.

Догадка осенила внезапно, заполнив недостающие пустоты в мозаике. В комнате пахло не цветами. То был запах септоров — сладкий, приторный, почти забытый. Много месяцев назад также пахло во дворце нового правителя Балидета, который решил отпраздновать победу древним ритуалом — септорией. Тогда Арлингу не повезло. Первая в его жизни септория закончилась смертью змея-септора, что было запрещено правилами. Он и сам погиб бы от яда, если бы не бывший друг, неожиданно восставший из прошлого. Сопоставив царапины на Бертране с его плохим настроением и запахами в комнате, халруджи догадался, что настоятель пытался провести септорию Первого Исхода — ритуал, который был призван отослать Нехебкая из мира людей и восстановить равновесие. И если верить словам Азатахана о том, что серкеты Пустоши давно перешли на сторону Подобного, проповедовавшего свой вариант септории — Второго Исхода, было не удивительно, что настоятель проводил такую важную церемонию в своих комнатах — тайно и только в кругу доверенных. Судя по всему, ритуал закончился неудачно. Змеев-септоров пришлось убить, но перед смертью они оставили следы на руке настоятеля, которые со временем превратятся в длинные, рваные шрамы. Таких у настоятеля было не мало. Они говорили о многом, но прежде всего том, что Бертран не первый раз пытался завершить септорию. И каждый раз — неудачно.

Впрочем, это не спасало кучеяра от смерти, к которой приговорил его Арлинг. Настоятель сделал свой выбор, а Регарди — свой.

— У тебя такие теплые руки, — произнес Бертран, по-своему истолковав прикосновение халруджи. — Я хочу взглянуть на них.

Что мог увидеть опытный серкет на его ладонях? Все что угодно — от Магды до солукрая. Этого нельзя было допускать, и Регарди аккуратно накинул полотенце на голову Бертрана. Долгожданный момент почти наступил.

— Непременно, о настоятель, — ответил он, изобразив волнение в голосе. — Если вам так угодно. Но позвольте, я сначала высушу вам волосы.

Действовать нужно было прямо сейчас.

Бертран оказался хитрее. Неожиданно поймав его руку, кучеяр скрутил ему запястье в болевом приеме, одновременно схватив его за волосы и вывернув голову далеко назад. Пытаясь освободить руку, Арлинг ответил ударом свободного локтя в горло противника, но настоятель ловко увернулся и, присоединившись к его движению, свернул ему кисть еще дальше. Арлингу нужны были пальцы, и он позволил повалить себя на пол. Уперев локти в пол, он атаковал ногой, но прием закончился неудачно. Бертран оттолкнул его ногу в сторону ударом локтя и, не отпуская запястья Регарди, которое превратилось в большой ком пульсирующей боли, перевернул его на грудь, наступив на предплечье и не ослабляя давление на мизинец захваченной руки.

Через секунду Арлинг корчился от боли на полу, гадая о том, как мягкотелый Бертран сумел его одолеть. Не прилагая видимых усилий, настоятель полностью обездвижил его, скрутив в тесный кокон, из которого нельзя было освободиться, не потеряв руку или ногу. Опустившись рядом и удерживая его запястье, Бертран внимательно разглядывал его, а Регарди не мог вспомнить ни один прием, который помог бы проиграть не так позорно. Мешала злость, клубившаяся в голове черным дымом. Она застилала сознание и путала мысли.

— Не всегда идя напролом, можно добиться успеха, — нравоучительно произнес Бертран. — Умение избегать конфликтов, не применяя силу, приносит больше пользы, чем грубое и неразумное действие. Так говорил последний мастер солукрая, великий Махди.

— Вы меня перепутали, — выдавил из себя халруджи в попытке отвлечь внимание настоятеля и найти силы для контратаки. Бертран вовремя вспомнил о Махди. «Жертвуйте в «малом», чтобы выиграть в «большом», — писал старик. — Отдайте часть своего тела, чтобы иметь возможность поразить врага насквозь». Боль в правой руке стала естественным и неотъемлемым ощущением мира. Он был готов с ней расстаться.

— Не хитри, я вижу тебя насквозь, — тем временем, усмехнулся настоятель, и Арлинг понял, что опоздал. Комната заполнилась серкетами. Все — в белом, все — воины Нехебкая. Одолеть их без одной руки будет трудно, а право рисковать он уже потерял. Неожиданно Регарди поймал себя на мысли, что думал не о том, что план по спасению имана оказался на грани провала, а о том, что потерпел поражение, не заметив расставленной ловушки, в которую попал так наивно. «Атакуй там, где враг не ждет», — учил Махди. Бертран притворился жертвой, наблюдающей за охотником. Поменяться ролями оказалось не трудно. Полученный урок был бы не так горек, если бы от него не зависела жизнь слишком многих людей.

Регарди не удивился, когда среди серкетов заметил Сейфуллаха. Мальчишка не был ранен, но дышал быстро и прерывисто, как дышат сильно напуганные люди. Впрочем, Арлинг надеялся, что это была просто игра.

— Ты не отличаешься от других наемников Санагора, — продолжил настоятель, — хотя сначала я думал, что его людям удалось завербовать кого-то из етобаров. Я ошибался. Етобар предпочел бы оторвать себе руку, чем потерпеть поражение.

«Рано делать выводы, Бертран», — мысленно ответил ему Арлинг. Значит, он был не первый, кто пытался спасти имана. Почему Сахар не сказал ему об этом?

— У Белой Мельницы нет фантазии, нанимают одних и тех же, — наивно посетовал настоятель. — Одни выдают себя за учеников, другие за учителей. Чтобы внести ясность — школа Джемагула прекратила существование два года назад. Санагор сам разгромил ее, когда узнал, что Джемагул перешел на сторону Подобного. А теперь правда. Из какой ты школы?

Бертран слегка повернул его запястье, и Арлинг сжал зубы, так как был уверен, что болеть сильнее уже не может. В последнее время он часто ошибался.

— Я не наемник! — яростно прошипел Регарди.

— Не нужно отпираться, мальчишка во все признался, — настоятель кивнул в сторону Сейфуллаха. — В отличие от тебя он умеет отвечать на вопросы. Эй ты, повтори, что рассказал нам сегодня.

Укол совести был не таким болезненным, как захват Бертрана, но вполне ощутимым. Пока Арлинг отдавался воспоминаниям и тренировкам в учебном зале, серкеты допрашивали Сейфуллаха. Оставалось понять, почему их не схватили сразу, а позволили оставаться гостями Пустоши несколько недель? И что заставило Бертрана прервать игру именно сейчас?

— Я сын бедного лавочника из Иштувэга, — тем временем, заныл Сейфуллах, бухнувшись на колени перед настоятелем. — Когда заболел Белой Язвой, за мной пришли ивэи, чтобы отвезти в Башню. Потом кто-то вытащил меня из телеги. Это был он, — Аджухам кивнул в сторону Арлинга. — Дальше одни провалы. Очнулся я уже в пустыне. Он сказал, что я обязан ему жизнью, и если я не буду делать так, как он велит, то меня бросят на растерзание пайрикам. И мою семью убьют — если не он, то люди из его клана. Велел мне притворяться учеником боевой школы, хотя какой из меня ученик? Я своей вины не отрицаю. Мы обманом проникли в сокровенное место, но клянусь добрыми богами, я действовал не по своей воле. Раскаиваюсь и молю о прощении.

— Ах ты, песий сын, — вскричал Арлинг, подхватывая игру Аджухама. — Да он помутился рассудком после болезни!

— Сам такой, — огрызнулся Сейфуллах.

— Если ты думаешь, что мы не отличим ученика боевой школы от обычного мальчишки, то ты заблуждаешься, — хмыкнул Бертран. — А ну, «ученик», покажи ладонь.

Аджухам поспешно протянул руку, которая тряслась вполне натурально.

— Здесь все ясно, — заключил настоятель. — Тяготы болезни и долгого пути наложили свой отпечаток, но это рука торговца, купца или писаря. Мозоль на среднем пальце весьма характерна. Мальчишка чаще держал в руках перо, чем меч.

Отпустив Сейфуллаха, Бертран вывернул ладонь Арлинга.

— Занятия боевыми искусствами накладывают трудно скрываемый отпечаток. Указательный и средний пальцы утолщены на суставах, большой палец был вывихнут и не раз…

Настоятель задумался, вглядываясь в его руку, и Регарди дернулся, желая отвлечь его внимание.

— Я убью тебя, мелкий поганец, — прошипел он, выплевывая слова в сторону Сейфуллаха. — Ты умрешь медленной и мучительной смертью, как я и обещал!

— Никого ты не убьешь, — усмехнулся Бертран, отвлекаясь от его ладони. — Мальчишка виноват, но мы ценим честность. Он отправится обратно домой, в Иштувэга, а вот ты останешься здесь. Навсегда.

Больше халруджи было знать и не нужно. Пусть и временно, но пока Аджухаму не угрожала опасность. А значит, появился шанс перейти к запасному плану.

«Одержать сто побед в ста сражениях — это не вершина превосходства, — учил Махди, — Подчинить врага, не сражаясь — вот подлинная вершина мастерства».

Регарди бился тысячи раз — с успехом и с поражением, но предстоящая битва должна была стать особенной.

— Я солгал вам во всем, кроме одного, настоятель — произнес он, надеясь, что за время, проведенное в Пустоши, сумел правильно прочитать Бертрана. — Так вот, правда в том, что я действительно мастер танца. И очень хочу жить. Предлагаю заключить сделку. Я покажу тебе танец, которому обучил меня один человек перед смертью, и если мне удастся поразить тебя, ты наградишь меня свободой. Отпусти меня в пустыню без воды, пищи и оружия — пусть пайрики решают, жить мне или нет. Если же мое представление тебе наскучит или не понравится, то ты разделаешься со мной так же, как и с другими наемниками, которые приходили спасать Санагора.

Арлинг слышал, как задержал дыхание Сейфуллах, как усмехнулся Бертран, как шевельнулся один из серкетов, нервно поправив ножны. Все понимали, что он затеял какую-то игру и сейчас усиленно пытались разгадать ее правила. Оставалось надеяться, что любопытство настоятеля, подогретое долгими годами отшельничества, окажется сильнее его благоразумия. Если бы халруджи был на месте настоятеля, он свернул бы шею такому «танцору», не задумываясь, но Бертран, к счастью, не смог побороть свой интерес.

— Что ж, — пробормотал он. — Я выжидал две недели, думаю, что смогу подождать еще полчаса. Но не рассчитывай, что сможешь меня обмануть. Мои братья будут держать тебя на прицеле.

Арлинг и без его слов понял, что несколько серкетов достали метательные трубки. Терпкий запах миндаля и вишни подсказал, что стрелки или иглы были предусмотрительно смазаны ядом. Пусть. Тридцать минут хватит, чтобы повторить танец Атреи, который он изучал с иманом много лет после ее смерти. Он вспомнил о нем, когда едва не упал в ров в тренировочном зале и был благодарен судьбе за подсказку. Уверенности в успехе не было, но Регарди решил положиться на удачу, хоть и понимал, что решение опрометчивое. Танец Атреи был оружием, которое стоило применять с горячим сердцем, но на холодную голову. У него же давно все было наоборот.

Настоятель, наконец, отпустил его руку, и Арлинг заботливо прижал ее к себе, чувствуя, что временно лишился одной конечности. Она была абсолютно бесчувственной. Впрочем, для его замысла достаточно было и одной руки.

Серкеты тщательно обыскали его, выложив перед настоятелем весь боевой арсенал Арлинга. Регарди не возражал, довольный тем, что его не заставили снимать одежду. Татуировка вызвала бы ненужные вопросы.

— Вы не против, если я попрошу мальчишку отбить ритм? — обратился он к Бертрану, который внимательно разглядывал его оружие. — А если у вас найдется баглама, то скучно точно никому не будет.

— Раскомандовался, — вспыхнул Аджухам, но настоятель кивнул, и из комнаты принесли нужный инструмент. Регарди не сомневался, что при желании в покоях Бертрана можно было найти и другие предметы для чувственного наслаждения.

— Давай что-нибудь вроде газаята, — обратился халруджи к Сейфуллаху, который, как и Скользящие, усиленно пытался разгадать задумку Арлинга. Аджухам был искусным игроком на багламе, но Регарди специально выбрал газаят — народный танец, любимый всеми кучеярами. Даже мальчишка из семьи лавочника, далекий от музыки, мог наиграть его простую мелодию.

Впрочем, исполнять Арлинг собирался отнюдь не его.

Начать оказалось легче, чем продолжить.

Свечи плавились, курильницы тихо шипели, легкий ночной ветер играл шелковыми тканями, которыми были убраны покои Бертрана. Чувствуя цепкие взгляды Скользящих, он осторожно прошел к кругу из свечей, еще не убранных после септории. Халруджи поднял руки к плечам, стараясь держать пальцы в пределах видимости серкетов. Ему не хотелось, чтобы их ядовитые иглы испортили его представление. Второго шанса не будет.

Запретив себе думать о том, что от того, насколько хорошо он запомнил уроки имана и его сестры, зависела жизнь последних дорогих ему людей, Арлинг начал кружиться.

И по мере того, как тело вспоминало нужные движения — простые, как счастье, удивительные, как мир, — голова освобождалась от лишних мыслей, вымывая песок и оставляя золото.

Забудь себя и свои желания. Помни, что ты заблуждаешься чаще, чем думаешь. Не осуждай слабость других. Откликайся сразу, когда просят. Помни о служении. Посвяти этому всю жизнь.

Слова из золотой главы Великой Книги Махди пришли на ум случайно и вскоре унеслись в бесконечность, осыпав халруджи песчаными искрами. Но в центре комнаты кружился уже не он. То был Арлинг Регарди, молодой и дерзкий сын канцлера, погибший много лет назад где-то на пути из Согдарии в Согдиану. На нем была золотая ливрея, расшитая синими лилиями, а его золотые кудри сверкали в блеске люстр бального зала. Он наслаждался танцем, вниманием, миром и жизнью. Он любил, но его любовь была мартовским снегом. Она растаяла с первыми лучами безжалостного весеннего солнца — дающего жизнь одним и забирающего ее у других. Арлинг Регарди кружился, не зная, что держал в руках пыль.

Время превратилось в тягучую патоку и лениво застыло в воздухе причудливыми узорами. Они дрожали, как хрустальные капли, пока налетевший ветер не разбил их друг о друга.

Сын канцлера исчез, задохнувшись в песчаной буре. Воздушные потоки превратили его тело в пыль, которая, кружась, осела в комнате настоятеля пушистым облаком. Теперь халруджи был самумом. Раскаленным, свободным ветром пустыни, убивавшем все на своем пути. Он кружил и кружил, уничтожая покои Бертрана, цитадель с серкетами, подземелье с учениками. Самум плясал, вытанцевывая из прошлого забытые голоса и звуки.

Гулко бил колокол Алебастровой Башни, предвещая гибель великого города, «васс`хан», — шептали на ухо губы Атреи, сухая пустынная трава колыхалась на ветру, царапая ладони жесткими колосками. На сверкающее лезвие клинка с тихим звоном опустилась пыль. Через секунду она исчезнет, утонув в потоке крови, которым вдоволь напьется высохшая глотка смерти.

На губы Арлинга скатилась капля пота, во рту стало горько. У него закружилась голова. Она лежала на коленях Магды, от которых исходил дивный аромат луговых васильков и свежей травы. За их недолгую весну, он так и не узнал ее, а теперь не узнает никогда.

Снова поднялась буря. Из распахнутого окна башни она перекинулась на глиняный такыр, взметая маленькие смерчи на его сухой коже. В горячих вихрях беспорядочно крутились песок, пыль, обломки веток и растений, захватывая в хоровод все новых танцоров. Еще немного и эти робкие смерчи превратятся в красновато-коричневые струи взбесившегося песка, которые хлещут сильнее ливня с градом. Вместе с пылью и песком полетят камни, превратив мир в прах.

Яркий свет ослепил его и вошел во тьму, ставшую новой твердью мира. Ее окружали небеса, хаос, бездна и ветер. Правое вошло в левое, а левое хрипло рассмеялось ему в лицо. Гибель и возрождение настоящего со скрипом открыли ворота, ключ от которых он искал слишком долго. Первый Исход сменился вторым. А за ним наступил Третий — последний.

На каждом шагу мы оставляем клочки наших жизней. Нельзя, чтобы враги подобрали их. Враги везде. Он кружили с ними в бою, но их было слишком много. Так было всегда, так будет вовеки. Воин помнит своих врагов. Всех до единого. Они стали его совестью, которая никогда не спит. Он будет сражаться, даже если поражение кажется неизбежным. Будет безрассудно бросаться вперед, не думая о победе. «Поступая так, ты освободишься от грез», — обещал иман, но на пути халруджи оказалось слишком много дорог.

Учитель подобен игле, ученик подобен нитке. Я пришел за вами, Тигр Санагор. Я сварю в масле того, кто предал вас. Слышишь, Бертран? Я нанесу неожиданный удар по твоим сомнениям. Ударю по твоей решительности. Сокрушу твои порядки. Воспользуюсь твоими ошибками. Проникну в твои мысли. Извлеку выгоду из твоего страха.

Я — дракон, поднимающий коготь. Дьявол, озирающий океан. Феникс, танцующий с ветром.

И тут он услышал Магду. Ее слова были нежны, как капли дождя в выжженной пустыне.

— Когда моросит, кажется, что с неба падают бесчисленные волосы, — прошептала она. — Когда волосы человека меняют цвет, он стареет. После смерти нет ничего.

Остановись, Арлинг.

Халруджи показалось, что он с размаху врезался в каменную стену, которую кто-то возвел у него на пути. В голове затрещало, пыхнуло жаром, лицо опалило пламя, оставив след на щеках. Твердый пол стукнул его по коленям, шлепнул по ладоням, оглушил ударом по голове. Заставив себя подняться и стараясь не замечать волны тошноты, подкатывающейся к горлу, Регарди потушил пламя, жадно метнувшееся от упавшей свечи к ковру. Все чувства взбунтовались. В комнате не должно было пахнуть свежей весенней грязью, и грачей, которые водились только в Согдарии, здесь тоже не могло быть. Но они хрипло и надрывно кричали, зовя его пройти по сожженным мостам. Драгоценные минуты ушли на то, чтобы подняться. Его шатало, а ноги дрожали так, словно он обежал весь Балидет, не останавливаясь.

Сбив несколько столиков с декоративными фигурками, которые собирал Бертран, халруджи пополз туда, где оставил Аджухама. Как и все другие люди в комнате, Сейфуллах сидел, неподвижно застыв, словно восковая статуя. И хотя Арлинг ожидал подобного, результат удивлял. На тренировках в школе иман всегда останавливал его после часа кружения, на словах объясняя, что произойдет, если продолжить танец дальше. Когда Веор привел Арлинга к настоятелю, еще не было полуночи. Сейчас же за окном начинал брезжить рассвет.

Коснувшись Сейфуллаха, Регарди понял, что не знал, как выводить людей из того состояния, в которое повергал их танец. Иман рассказывал ему о гипнотической силе этих движений, но ничего не говорил о том, что делать после. Нашарив таз с водой, оставшейся после умывания Бертрана и удивляясь его тяжести, халруджи вылил его на голову Аджухама. Им нужно было спешить. Он не знал, сколько пройдет часов, прежде чем Бертран и другие серкеты очнутся. Возможно, у них были минуты. Хлопая Сейфуллаха по щекам, Регарди поймал себя на мысли, что думал о чем угодно, только не о том, что ему нужно убить предателя. То, что так хотелось сделать во время танца и до него, сейчас лишь усиливало тошноту. Он разберется с ним после, когда спасет учителя из Солнечной Комнаты.

Наконец, Сейфуллах зашевелился, и халруджи почувствовал облегчение. На какой-то миг ему показалось, что иман обманул его, и танец Атреи — еще одно оружие смерти.

— Что это было? — прохрипел Аджухам, тряся головой. — Откуда дым?

— Туман в глазах скоро пройдет, — устало ответил Регарди, поднимая его с пола. Больше для того, чтобы повиснуть на Сейфуллахе самому. Лучше не становилось, а тошнота в горле плавно переходила в усиливающуюся боль в животе.

— У нас мало времени, — прохрипел он, — Я не знаю, когда очнется Бертран, но утром сюда наверняка заглянут слуги. Нужно найти Солнечную Комнату. Дверь должна быть где-то здесь.

— Ты не станешь его убивать? — спросил Сейфуллах, указывая на настоятеля. Бертран сидел, откинувшись на подушки и, казалось, грезил наяву.

Арлингу не хотелось отвечать, и он неопределенно махнул рукой. Плохое предчувствие подсказывало, что у них было мало времени не потому, что скоро наступит утро, и в покоях настоятеля появятся Веор и другие серкеты. Халруджи волновало другое. Танец Атреи не только ввел в транс зрителей — он изменил его самого.

— Тогда это сделаю я, — фыркнул Аджухам и потянулся к мечу одного из серкетов.

— Нет, он умрет и без нашей помощи, — остановил его Регарди, — если не сейчас, то очень скоро.

Впервые ему не хотелось чьей-либо смерти.

* * *

В покоях настоятеля оказалось всего две комнаты. Та, в которой Бертран принимал гостей, и спальная. И хотя Арлинг не надеялся, что дверь в Солнечную Комнату, будет гостеприимно открыта, он был уверен, что они легко найдут ее. Комната, где спал Бертран, была круглой и находилась на большом карнизе, который выступал над телом башни, словно старый нарост. Вдоль стен тянулся ряд высоких окон, закрытых стеклами — редким материалом, завезенным из Согдарии. В Сикелии только самые богатые дома позволяли себе иметь стеклянные окна. Помимо стекла в спальне Бертрана хватало роскоши. Одеяла из тончайшего шелка, пухлые подушки, расшитые золотом, шкатулки с редкими минералами и драгоценностями, изящные вазы с засахаренными фруктами больше подходили для обстановки будуара сикелийской красавицы, чем для настоятеля древнего ордена отшельников.

Тщательно обыскав комнату и не найдя в ней потайного хода, Регарди со злости сорвал тяжелую ткань, которой было закрыто одно из окон. Мощный поток света залил тесное пространство, ослепив Сейфуллаха и заставив Арлинга почувствовать себя беспомощным. Ночь ушла, уступив место могучему пустынному солнцу. Сколько часов или минут понадобится Веору и другим серкетам, чтобы понять, что с настоятелем что-то произошло? Сколько времени будет спать Бертран, он тоже не знал. В голове настойчиво звенела мысль, что настоятеля лучше убить, но пока Арлинг отгонял ее, заставляя себя подождать еще немного. Впрочем, чего он ждал, тоже не было понятно.

Оставив ругающегося Сейфуллаха бегать по комнатам, халруджи присел на край роскошной постели, сопротивляясь желанию растянуться на шелковых простынях. Танец Атреи постепенно отпускал его, но в голове еще кружились золотые капли воспоминаний. Он не пытался освободиться от них, зная, что они останутся в нем надолго. Солукрай никогда не уходил быстро.

Они что-то делали не так. Слишком надеялись, слишком спешили. Слишком верили. А если не было Солнечной Комнаты? Если Бертран солгал ему, увлекшись игрой в слова?

— Что там наверху?

Вопрос Аджухама отвлек от мрачной меланхолии и заставил думать по-настоящему.

— Наверное, крыша, — пожал плечами Арлинг. — По словам Веора, это последний этаж.

— Странно, — хмыкнул Сейфуллах, высовываясь из окна. — Если смотреть снаружи, то до крыши еще салей пять или больше. В этой комнате потолки не высокие. Значит, над ней есть что-то еще. Карниз начинается отсюда, но тянется выше, почти до крыши. Голову даю на отсечение, что там Солнечная Комната. Если это она, лаз должен быть на потолке. Или нам нужно поискать лестницу.

Окрыленный идеей, Аджухам бросился обыскивать покои настоятеля с новыми силами, а Регарди заставил себя подняться и подойти к окну. Танец Атреи забрал у него больше сил, чем он думал, и халруджи чувствовал себя, как после изнурительной драки, которая закончилась не его победой.

Выглянув из окна, Арлинг с наслаждением втянул пустынный ветер, который, казалось, впитал все запахи мира. Ветер звал его в дорогу, но он застрял в этой башне, прирос к ней, словно лишай, который обильно покрывал стены Пустоши. Вытянув руку, Регарди погладил шершавый бок крепости и, отломив кусочек нароста, скинул его вниз. Ветер легко подхватил его, унеся к солнцу. Сумеет ли он поймать халруджи, когда его голова закружится, а пальцы разомкнутся? Арлинг никогда не умел летать — даже во сне.

— Сейфуллах, — окликнул он Аджухама. — Я заберусь на крышу, посмотрю что там. Если нагрянут серкеты или очнется Бертран, попробуй убедить их, что тебя тоже заколдовали, и ты очнулся недавно. Но лучше убегай.

— Не учи меня, — огрызнулся Сейфуллах. — Ты ведь говорил, что у тебя кружится голова. Если упадешь, я даже останков не соберу. Высота такая, что тебя размажет по стенам. Да и ветер слишком сильный. Может, выйдем из комнаты и поищем дверь снаружи, из коридора?

Но теперь Арлинг был почти уверен, что ему нужно наверх. Все указывало на то, что стоило поверить ветру еще раз.

— Я быстро, — ответил он, поспешно собирая декоративные шнуры, которыми были скреплены занавеси на окнах. Они не могли заменить хороший канат, но, сплетенные вместе, должны были выдержать вес человека. Или двух.

Сейфуллах пробурчал, что упрямство всегда было его худшей чертой, но задерживать не стал.

— Поторопись. А то мне придется открывать дверь Веору.

Арлинг махнул ему и вылез из окна. Туманная башня была выше, и ветер у ее стен бил сильнее, но шесть салей до крыши Пустоши дались с трудом. Голос внутри шептал о том, что ему лучше обвязать себя веревкой из шнуров, а другой конец обмотать вокруг ножки кровати Бертрана, но Регарди повесил самодельный канат на пояс и предпочел не думать о нем, пока пальцы не зацепились за козырек крыши. Если бы в тот момент, пока он полз по стене, в комнату ворвались серкеты, веревка, уходящая в окно, указала бы, куда исчез мастер танца. А он не хотел давать Скользящим подсказки. Хотя, когда однажды пальцы сорвались, ему подумалось, что драка с серкетами была бы лучшим вариантом, чем полет в неизвестность. Переведя дыхание, Арлинг нащупал край крыши свободной рукой и втянул себя на вершину цитадели.

Регарди не был зрячим, но, оказавшись на самой высокой точки башни, почувствовал, что у него захватило дух. Сухая корка такыра осталась далеко внизу, а небо давило на голову мягким брюхом. Несмотря на то, что солнце еще сливалось с горизонтом, от крыши веяло таким жаром, что халруджи поспешил скорее оторвать ладони, чтобы не обжечь их. Площадка была небольшой и находилась на отдалении от основного массива крыши крепости, которая ощущалась вдали. Уже занеся ногу для шага, он вдруг передумал и, опустившись на колени, пошарил руками впереди себя. Интуиция не обманула. Вместо камня пальцы нащупали стекло, которое успело нагреться. Вся крыша карниза была плотно усеяна каменными ячейками, в которые древние мастера искусно вплавили стекло. На ощупь оно отличалось от стекол, обычно украшавших окна жилых домов. Здесь оно казалось толще и теплее. В полдень крыша должна была превращаться в настоящую жаровню.

Халруджи задумался, не зная, что делать со своим открытием, когда снизу послышался голос. И доносился он не из раскрытого окна покоев Бертрана. Приглушенный, звук мог исходить только из одного места — из комнаты со стеклянным потолком, на крыше которой стоял Регарди. Из Солнечной Комнаты. И халруджи знал этот голос.

Разбить одну из стеклянных ячеек оказалось не просто, но Арлинг забыл о том, что состоял из плоти и крови. Близость учителя придавала сил. Через несколько ударов сапогом, стекло поддалось, треснуло и, наконец, осыпалось вниз острым дождем. Регарди оставалось только надеяться, что имана не задело.

Ячейка была узкой, но Арлинг сумел протиснуться, оцарапав плечи и ладони об осколки стекла, застрявшего в раме. Уже прыгая вниз, он вспомнил, что забыл определить высоту комнаты. Пол оказался ближе, чем он думал, и столкновение с ним болезненно отдалось в ногах. Регарди было наплевать. Он уже почувствовал имана и бросился к нему, надеясь, что тот еще жив.

Тигр Санагор лежал в центре на возвышении, похожим на низкий стол. Халруджи заставил себя не спешить и быстро исследовал комнату в поисках ловушек. Помещение было небольшим, он пересек его в пять шагов и наткнулся на каменную стену, уже нагретую солнцем. Комната оправдывала свое название. Солнечные лучи беспрепятственно проникали сквозь стекло, заполняя ее ярким светом и нагревая воздух. Если когда-то она и служила местом для изучения небесных тел, то сейчас превратилась в жестокую пыточную. Арлинг не знал, сколько иман находился в ней, но был уверен, что долго человеку в такой комнате не протянуть. Каким бы сильным и выносливым он не был. С него уже ручьями стекал пот, хотя он пробыл в ней всего минуту.

— Учитель, — позвал он имана, опускаясь рядом. — Очнитесь, я знаю, что вы живы. Я слышал ваш голос.

Он слышал не только его голос, но и дыхание. Хриплое, тяжелое дыхание человека, уставшего бороться за жизнь. На имане оставались какие-то тряпки, раньше бывшие одеждой, а сейчас едва прикрывающие израненное тело. Осторожно касаясь учителя, Арлинг быстро исследовал его. Большинство ран оказались ожогами, многие участки кожи были вздуты и покрыты волдырями, но переломов или глубоких повреждений он не обнаружил.

— Тише, Лин, не кричи, нельзя будить пайриков, — неожиданно прошептал иман.

Арлинг улыбнулся, пряча за улыбкой желание расцеловать кучеяра в сухие, впалые щеки. Он нашел учителя. Пусть раненого, зато живого. Большего не требовалось.

— Здесь нет пайриков, это я пришел за вами, — от волнения голос Регарди сорвался. — Я, васс`хан.

Он хотел сжать руку учителя, но вдруг обнаружил, что не может не только приподнять ее, но даже сдвинуть с места. Она была твердой и так плотно прижималась к каменной поверхности стола, словно приросла к нему, став его частью.

— Разве кто-нибудь может быть лучше тебя самого? — пробормотал иман, и Регарди понял, что тот бредил. Что ж, лучше, чем смертельное молчание.

— На одного человека рождается десять демонов. Они следуют за ним повсюду, нападая в самые уязвимые периоды жизни. И вонзают острые клыки под кожу. Такие горячие, обжигающе ледяные. Можно отдернуть руку от источника боли раньше, чем испытать ее. Мышцы движутся быстрее боли. Если не превратятся в камень.

Арлинг прикусил губу до крови, стараясь справиться с приступом страха. Пугал не бред имана, а то, что он не мог сдвинуть его с места. Оставив в покое руку учителя, Регарди взялся за плечи, потом за голову, подергал ногу. Результат был тот же — иман словно приклеился к камню. Обнаженные участки кожи спины и конечностей настолько плотно прижимались к столу, что он не смог бы вставить между ними и лезвия. Там же, где тело учителя было прикрыто одеждой, к столешнице намертво прилипла ткань.

Стена за иманом вдруг задрожала и начала отползать в сторону. Дверь, которую они искали в покоях настоятеля, все-таки существовала. Нехорошо усмехнувшись, Арлинг извлек два ножа, спрятанных в рукаве — первое, что попалось под руку. Ему было все равно, чем убивать врагов.

— Если чего-нибудь затеваешь, кончай быстрее, — заявил Сейфуллах, появляясь в проеме. — А вот и вы. Эй, кого я вижу! Это же знаменитый Тигр! Царям подобает умирать стоя, а вы тут отдыхаете. Как он? Жив?

Мрачно выслушав Сейфуллаха, который наклонился над учителем, Арлинг заглянул в открывшуюся нишу. Она была небольшой, с широким ходом в углу, из которого спускалась лестница. Похоже, Сейфуллах не терял времени даром и отыскал тайную дверь. Это радовало. Арлинг не мог представить, как стал бы вытаскивать раненого учителя через разбитое окно в потолке комнаты.

— Как ты сюда попал? — спросил Регарди, прислушиваясь к шуму внизу и догадываясь, что у Сейфуллаха все прошло не совсем гладко.

— Как попал, обратно уже не выйти, — отмахнулся Аджухам. — Надо торопиться. Пока ты тут наслаждался общением с учителем, я наблюдал в окошко. К пустоши едет группа всадников, человек двадцать. Должно быть, твой Азатхан пожаловал. Едва я об этом подумал, как в покои стали ломиться серкеты. Когда они выбили дверь, я проскользнул в коридор и забежал в первую незапертую комнату. Ей оказался какой-то шкаф. Снаружи замка не было, а изнутри висел приличный такой засов. Я не подумал, дернул его, он рухнул и, похоже, намертво закрыл дверь. Ее теперь не открыть — ни изнутри, ни снаружи. Механизмом давно не пользовались, вот он и сломался. Потом я услышал твой голос, нашел эту лестницу и поднялся наверх. В общем, серкетам потребуется время, чтобы нас достать отсюда. Чудо, правда? Только и нам придется другую дорогу искать.

— Всадники далеко?

— Думаю, через полчаса здесь будут.

— Лин, — прохрипел учитель, и Арлинг бросился к нему, стараясь не слишком радоваться тому, что учитель пришел в себя.

— Это ты, Лин?

— Вот, хлебните-ка, — всунулся Аджухам, наклоняясь над иманом с какой-то флягой в руках. — Стащил у Бертрана. Настоечка хороша, мертвого поднимет.

Сделав первый глоток, учитель закашлялся, но тут же потянулся губами за вторым. В воздухе приторно запахло сладкими персиками.

— Мне самому понравилось, — довольно произнес Сейфуллах. — Бычачья моча на фруктах. Тебе, драган, не понять. Только настоящий кучеяр может оценить такой напиток. Правда, его еще готовить надо уметь.

— Вставайте, учитель, нужно уходить, — Арлинг снова потянул имана за руку, надеясь, что настойка как-нибудь повлияет на его странную неподвижность.

— Зря ты пришел, — ответил Тигр, все еще задыхаясь после щедрого угощения Сейфуллаха. Но, похоже, напиток действовал. Голос учителя стал бодрее и увереннее. — Я не хотел этого. Тебе Сахар рассказал?

— Бросьте, — смутился Регарди. — Если не можете идти, я вас понесу. Поднимемся на крышу, спустимся по стене…

План рождался в голове быстрее, чем солнце отрывало свое массивное тело от горизонта. Но что-то было не так.

— Не могу его поднять, — пропыхтел Сейфуллах, дергая имана за руку. — Приклеили его что ли?

Регарди опустился на колени и ощупал площадку, на которой лежал иман. Она поднималась над полом не выше трех пальцев и в точности подходила под рост человека. Пальцы задержались на шершавом материале, и Арлинг с трудом сдержал озноб, пробежавший по телу. Он узнал курагий. Стол был изготовлен из цельного куска редкого минерала, который добывали керхи у подножья Гургарана. Считалось, что он обладал мистическими свойствами, помогая отличить ложь от правды или отыскать воду в пустыне. Кусочек курагия величиной с ноготь стоил на рынках Сикелии безумно дорого, но чаще всего за него платили кровью. Арлинг и не предполагал, что он встречался таких больших размеров. Впрочем, ему никогда не рассказывали, что курагий умел «приклеивать» людей. Он еще надеялся, что странная неподвижность учителя была вызвана чем-то другим.

— Нет, все верно, — прошептал иман, словно прочитав его мысли. — Курагий не отпустит меня. Это древнее растение с высокогорья Царских Врат. Много лет назад оно погибло после извержения одного из вулканов Гургарана, но не истлело, а превратилось в подобие «камня». Каждый кусочек курагия продолжает жить… особой жизнью.

— Не верю, — возмутился Аджухам, дергая учителя за ногу. — Чтобы какой-то камень был живым? Сказки серкетов.

— Попробуй отрезать у меня палец, — спокойно произнес иман. — Дойдешь до кости, но перерубить не сможешь. Это Ложе Покоя. Его придумал Махди. Вначале оно предназначалось… для других целей. Однако хитрый Бертран придумал ему иное применение. Я лежу здесь уже много дней. Та дверь, через которую ты проник, никогда не запирается, потому что Ложе Покоя не отпускает никого. Бертран изменил его, приучив к себе. Теперь только он знает слово, которое заставит курагий отпустить лежащего на нем.

На какой-то миг Арлингу показалось, что к иману вернулся бред: окаменелый паразит, колдовские слова… Все это звучало бы странно, если бы они были в другом месте. В Пустоши Кербала, сердце серкетов, было возможно все.

— А засов изнутри? — спросил Аджухам. — Зачем он?

— Тот замок остался со времен, когда Махди проводил в комнате опыты с солнцем, — горько вздохнул иман. — Он запирался в страхе, что после такого общения, станет опасным для людей. Бертран пытался разобраться в устройстве замка, но лишь сломал его и запретил трогать. Поэтому комната не запиралась. О двери можно забыть.

— Но должен быть какой-то выход! — прошипел от отчаяния Регарди. Теперь он четко различал шаги и голоса серкетов. Скользящие топтались и кричали внизу, в коридоре у покоев Бертрана, но пока никто из них не пытался открыть дверь в Солнечную Комнату. Это означало, что настоятель еще не пришел в себя. Как только он очнется, их время истечет. Взломать дверь будет нетрудно.

— Да, выход есть, — произнес иман. Его голос стал тверже, словно с каждой секундой в учителя вливалась жизнь, наполняя его силой. Арлинг не знал, что было тому причиной, потому что в комнате становилось невыносимо жарко. Вдыхая раскаленный воздух, он ощущал себя так, словно на нем в любую секунду могли загореться волосы.

— Я имел в виду не то, как выбраться отсюда, — смущенно пояснил Регарди.

— Я тебя понял, — ответил учитель. — Сейфуллах, поищи что-нибудь острое.

Аджухам, чувствующий себя бесполезным, обрадовался заданию и бросился обыскивать комнату. Арлинг хотел возразить, что его карманы ломятся от острых предметов, но иман остановил его, и Регарди понял, что это было предлогом. Учитель хотел что-то сказать ему одному.

— Времени нет, — быстро зашептал учитель, когда Арлинг склонился к нему. — По моим подсчетам, Подобный может завершить Септорию Второго Исхода через месяц, а то и раньше. Тогда война закончится, и будет уже неважно, сколько городов успеет разрушить Маргаджан. Но у нас есть шанс. Когда я последний раз встречался с Зерге, она сказала мне, что в мире родился Видящий. Знаешь, что это значит? Ни одна септория не будет иметь смысла, если Видящий заговорит с Нехебкаем. Он найдет для него врата, откроет их, и тогда Подобный потерпит поражение. Тогда я не поверил ей. Ведь небо часто ошибается, а Зерге давно сошла с ума. Род Видящих исчез с земли много столетий назад. Они стали легендой, в которую не верят даже старейшие. Переход Маргаджана через Гургаран стало чудом, которое совершил Подобный. Чтобы победить, нам придется последовать его примеру — сотворить собственное чудо. Поверить в легенду и оживить ее. Сейчас, когда Септория Первого Исхода потеряла значение, только Видящий сможет заставить Нехебкая покинуть мир людей.

Учитель замолчал, но Арлинг понимал, что его ответа не требовалось. Положив руку на грудь имана, он кивнул, борясь с эмоциями, которые хлестали его изнутри, словно жестокий самум. Страх, ненависть, боль, облегчение и любовь сменяли друг друга, заглядывая в его душу разными ликами.

— Я знаю, как найти Видящего, — продолжил иман. — Знаю, как отличить его от других. Знаю, что сказать, чтобы заставить его вспомнить, кто он. Знаю, как защитить от Подобного, который тоже ищет его. Я должен выйти отсюда, Лин. Ты понимаешь меня?

— Да, учитель, — кивнул Регарди, готовясь к тому, что должно было произойти дальше.

— От курагия можно освободиться только одним способом — предложив ему другую плоть. Мы не можем предложить ему Сейфуллаха.

— Нет, не можем.

— Ты станешь моим партутаэ?

— Стану, учитель, — кивнул Арлинг. — А вы присмотрите за Сейфуллахом.

— Аджухам отправится со мной за Видящим и разделит участь того, кто поднялся против Подобного.

— Пусть будет так. Что мне делать?

— Порежь руку и положи ладонь рядом с моей. Как только курагий почувствует твою кровь, то потянется к ней. Ложе Покоя рассчитано только на одного человека. Ему придется выбирать между мной и тобой. А так как я лежу здесь слишком давно, курагий выберет тебя. Постарайся не сопротивляться. Расслабься и не думай, что делаешь.

«Не думай, что делаешь» — повторил про себя Арлинг, следуя словам учителя. Ему казалось, что время что-то изменило в их отношениях, но на самом деле все осталось прежним. Если бы иман велел ему прыгнуть в пропасть, он сделал бы это, не задумываясь. И не важно, сколько лет прошло с тех пор, как Арлинг покинул школу. Он навсегда остался васс`ханом, индиговым учеником.

Долго ждать не пришлось. Очень скоро в порезанной ладони появилось непривычное чувство тяжести. Халруджи с трудом сдвинул пальцы и коснулся руки учителя. Это было последнее движение, которое ему удалось. Рука каменела быстрее, чем солнечные лучи проникали в комнату. Между тем, пальцы учителя пошевелились, и их связь разорвалась. Иман со стоном оторвал руку от курагия и принялся ее разминать.

— Теперь давай локоть, — хрипло произнес он.

— Что вы делаете? — в изумлении спросил Сейфуллах, подбегая к ним с острым камнем.

— Спасаем меня, — хладнокровно произнес иман и с трудом сел, уцепившись за Аджухама. Курагий еще держал его ноги, но уже с наслаждением цеплялся за голову и плечи Арлинга, плотно прижимая их к себе. Больно не было. Регарди вообще ничего не чувствовал. Единственное неудобство было связано с неподвижностью, но учитель обещал, что оно скоро пройдет. Халруджи умел быть камнем. Когда-то иман обучил его и этому.

— Арлингу придется остаться здесь, а мы с тобой отправимся спасать мир, — едко ответил учитель, задерживая руку Сейфуллаха, которая метнулась к Арлингу.

— Его нельзя трогать, иначе курагий испугается и не отпустит мои ноги, — пояснил он, растирая свободной рукой колени.

— Да что же это такое? — растерянно пробормотал Сейфуллах. — Зачем это? Я без тебя не уйду, слышишь, Регарди? Ты мой халруджи, я тебе запрещаю!

— Он больше не халруджи, — ответил учитель, сбрасывая одну ногу и укладывая на ее место ногу Арлинга. — Сейчас ты освободишь его от клятвы.

— Пошел ты к дьяволу, мы так не договаривались! — вспылил Аджухам. — Не знаю, что вы там задумали, но если с этой штуки можно подняться только так, то на месте халруджи должен быть я. Уверен, что Арлинг лучше справится с почетной ролью по спасению мира.

— Ты нужен учителю, Сейфуллах, — терпеливо произнес Регарди. — Не думай обо мне, думай о Балидете. И о том, кому ты должен отомстить. Война продолжается, а мы проигрываем. Я свою часть уже отвоевал, дальше — твой черед. Ты пойдешь с иманом и поможешь ему найти Видяшего. Тебя знают в Самрии, ты — наследник Балидета. Тебе его поднимать.

— Мы можем положить на этот проклятущий стол другого! — закричал Сейфуллах, повисая на руках имана. Учитель уже полностью освободился и сидел на краю площадки, крепко стискивая Аджухама поперек туловища. Вставать он еще не решался.

— Там, в башне, полно серкетов! Арлинг мог бы выкрасть одного, мы бы привязали его к столу, а сами сбежали через крышу…

Сейфуллах бредил и понимал это. Арлинг уже ничего не мог. Руки и ноги превратились в камень. Голова налилась свинцом, невидящие глаза закрывались. Единственное, что мешало ему, это жара, которая усиливалась по мере того, как солнце поднималось от горизонта, заливая комнату ярким светом.

Рядом раздались звуки борьбы. Кажется, иман отвесил Аджухаму пощечину. Зря он так. Неожиданно Арлингу стало жаль Сейфуллаха. Захотелось сказать ему что-то хорошее, простое, более искреннее, чем вычурные слова о спасении мира. Но в голове уже не было мыслей. Они превратились в камень, заставив его желать только одного — чтобы иман с Аджухамом поскорее ушли отсюда.

— Вам пора, — хрипло произнес он. — Если Бертран очнется, то догадается, что мы проникли сюда через окно. И тогда вам закроют последний выход. Иман не сможет справиться со всеми серкетами. К тому же я уже прирос, и кажется, понравился этому чертову камню. Сомневаюсь, что он променяет такого рослого и крепкого драгана на какого-то серкета. Все, Сейфуллах. Давай, говори, что нужно говорить, и уходи. Надеюсь, я был хорошим халруджи.

— Ты был отвратительным, самодовольным, наглым ублюдком, — произнес Аджухам, склоняясь над ним. Похоже, тумаки имана подействовали, потому что Сейфуллах говорил спокойно и дышал ровнее. Хорошо, если бы это было действительно так. Пусть злость Аджухама прольется после, когда они окажутся далеко от Пустоши серкетов. Тогда она будет уже проблемой имана, а не Арлинга.

— Я никогда не освобожу тебя от клятвы, — прошептал Сейфуллах. — Ты остаешься моим халруджи. И как халруджи, ты обязан спастись, чтобы найти меня и продолжить служить, как прежде. Ты найдешь меня, Арлинг, слышишь? Потому что ты нужен мне, проклятый драган, нужен!

— Перестань, — оборвал его иман, разматывая веревку, которую принес с собой Регарди. — Не стоит хоронить его заранее. Когда Бертран узнает, что он мой ученик, а об этом непременно расскажет Азатхан, то настоятель не сможет убить его, хотя бы из любопытства. А когда Лин признается, что я передал ему солукрай, то станет для Бертрана ценнее всех людей. Настоятель ни за что не отдаст его Подобному, и даже, возможно, попытается с ним подружиться. Поверь, Лин сможет сбежать из Пустоши. Но если так случится, что при побеге он будет убит, то станет проклятым халруджи, потому что умрет несвободным. Он столько сделал для тебя, Сейфуллах. Ты должен отпустить его.

Иман мог уговорить и глухого, бесчувственного чурбана. Сейфуллах был внимательным, чутким хитрецом, который слишком привязался к своему халруджи. И поэтому позволил себя обмануть.

— Отпускаю, — наконец произнес он, и Арлинг вздохнул с облегчением. Он боялся, что если бы Сейфуллах заупрямился, иман сделал бы с ним что-нибудь нехорошее. Учитель был похож на натянутую струну, которая могла порваться в любую секунду. С трудом верилось, что еще недавно он лежал без сознания и был похож на труп, обожженный солнцем. Халруджи успел забыть о том, что иман умел удивлять. Учитель мог стоять прямо тогда, когда все вокруг гнулось и стелилось по земле, не выдерживая ударов ураганного ветра жизни.

— Отпускаю, — повторил Аджухам, — но не прощаюсь. Арлинг, я не прощаюсь с тобой.

— Все, пора уходить.

Учитель подтащил Сейфуллаха к веревке и стал обматывать его. Регарди внимательно слушал, как они возятся, стараясь запомнить каждый звук и жест. Он так и не нашел, что сказать им на прощание. У него всегда было плохо со словами.

Пока иман поднимался с Сейфуллахом на крышу, Аджухам постоянно шептал «не прощаюсь», и каждый раз у Арлинга нехорошо сжималось сердце. Наконец, в комнате наступила тишина. Он остался один.

Регарди ждал. Курагий по-прежнему крепко прижимал его к себе, но Арлинг уже привык к нему и почти не замечал плена. Труднее было справиться с солнцем. Кожа на лице и руках натянулась и начинала зудеть. Впрочем, ожоги были не так страшны, как слова, которые должен был сказать ему иман. Арлинг был уверен, что учитель вернется, чтобы проститься с ним, и надеялся, что он успеет сделать это раньше, чем в комнату проникнут серкеты.

Учитель успел.

— Сейфуллах внизу, ждет меня, — сказал он, присаживаясь рядом.

Регарди не сомневался, что с иманом Аджухам будет в безопасности. Возможно, в куда большей безопасности, чем с халруджи.

— Ты умрешь, Лин, — грустно сказал учитель и погладил его по голове.

— Я знаю.

— Когда Бертран узнает, что ты мой ученик, тебя станут пытать. Мне придется взять с тебя клятву молчания. Ни серкеты, ни Подобный не должны узнать тайны солукрая. Ты заберешь их с собой.

— Клянусь.

— Хорошо, — голос имана был ровным и плоским, словно такыр после ураганного ветра. — Теперь ты свободен. Ты больше не халруджи. Не бойся. Свобода от страха — больше, чем храбрость. Страх — детище слабых. Ведь важно не как ты умер, а как ты жил. А ты жил достойно, Лин.

— Я помню, учитель. Жизнь одних есть смерть других.

— И вообще жизнь есть смерть, — продолжил иман, низко склоняясь к нему, словно пытаясь запомнить каждую черту его лица. Арлинг и раньше без труда различал его дыхание, сейчас же оно обжигало его щеки горячим ветром-теббадом.

— Если хочешь, я могу убить тебя. И тогда все закончится раньше. Только попроси.

— Нет, — Арлинг и сам удивился, с какой поспешностью ответил учителю. — Пусть все идет так, как идет. Пусть позже. Я… еще не готов.

— Тогда прощай, васс`хан.

Иман на мгновение задержал руку на его груди — там, где бешено колотилось сердце — и исчез. Теперь уже навсегда.

Конец бывает разным, писал Махди, но есть общее, что объединяет всех. Какой бы страшной не была кончина, какие бы страдания не пришлось испытать перед смертью, у человека всегда был выбор. Выбор не следовать ничтожному в себе. Арлинг чувствовал, что после долгих блужданий, наконец, свернул в нужную сторону. Его дорога молчания оказалась короткой.

* * *

В одиночестве Арлинг пробыл недолго. Солнце, обильно заливающее комнату светом, еще не успело раскрасить его тело ожогами, когда через крышу проник первый серкет. Иман оказался прав. Сейфуллах навсегда закрыл дверь, оставив единственный вход — через стеклянные окна на потолке. Один за другим Скользящие заполняли комнату, словно капли расплавленного солнца. Арлингу досталось несколько пинков и тычков, но скоро братья догадались, что бить его бесполезно. Халруджи чувствовал только жар от раскаленного светила, с любопытством заглядывающего в комнату сквозь разбитые стекла. Затем появился Веор и скомандовал спускать его вниз.

Регарди было любопытно, как Скользящие освободят, но процесс оказался неинтересным. Веор присел у изголовья площадки, другой серкет занял место у подножья, еще несколько братьев положили руки на курагий по бокам ложа, и они все принялись шептать. Слова были кучеярские, но халруджи не узнал ни одного. Возможно, серкеты пользовались диалектом. Арлинг так и не понял, как действовал механизм приклеивания, но постепенно камень стал его отпускать. Неприятным последствием оказалось то, что, получив свободу, тело осталось ему неподвластным. Он чувствовал, как Скользящие снимают его ноги с камня и связывают их веревкой, но не мог пошевелить и пальцем. Как же учитель, пролежавший на площадке из курагия не один день, смог сразу вернуть себе подвижность? Вероятно, эта тайна уже не откроется ему никогда. Вспомнив, что иман разговаривал, находясь еще в плену у курагия, Арлинг мог только удивляться. Ему удавалось дышать только носом. Губы и язык, как и другие части тела, исчезли, существуя только в памяти.

Арлинга спускали с крыши, словно мешок с мукой. Братья наверху держали веревки, на которых он висел, а несколько серкетов пытались поймать его из окна спальни Бертрана. Им мешал ветер, который раскачивал его из стороны в сторону. Каждый раз, когда Регарди стукался о стену крепости, он надеялся, что удар поможет избавиться от неподвижности, но тело продолжало оставаться чужим. На какой-то миг ему показалось, что онемение усилилось, и он не может дышать, но то был лишь ветер, бьющий в лицо. Давний друг и товарищ, пустынный ветер, звал его с собой, тоскливо завывая о том, что не повторится никогда. Как было бы хорошо, если бы веревки порвались. Его полет был бы недолгим. Ветер забрал бы его с собой, превратив в песчаную пыль, которая осела бы прахом в долине Миане — там, где когда-то возвышался город, ставший ему домом. Но серкеты опускали его медленно и осторожно, словно опасались того же. Поэтому у Регарди было много времени, чтобы подумать и… послушать.

Курагий не изменил его слуха, который остался таким же чутким. Арлинг слышал, как песчинки скребли по подножию цитадели, рисуя на ней невидимые узоры, как стелилась по такыру трава, цепляясь за глину сухими стеблями, как быстро бежали лапы верблюдов, уносящих на себе имана и Сейфуллаха. Животные были уставшими, ведь учитель украл их у Азатхана, который пробыл в пути не один день, прежде чем добраться до Пустоши. Верблюды нуждались в отдыхе, но Регарди знал, что иман умел добиваться от животных того, на что, казалось, они не были способны. Как и от людей.

Слышал Арлинг и звуки погони. Серкеты выслали несколько групп всадников на лошадях и верблюдах, которые, словно смерчи, рассеялись по такыру в разные стороны. Животные Скользящих были отдохнувшими и полными сил, но учитель был хитрым, а Сейфуллах в опасности проявлял чудеса изворотливости. Они спасутся. Впрочем, погони могло и не быть, потому что, болтаясь на веревках над пропастью, можно было услышать, что угодно.

А вот голоса, которые раздавались из распахнутого окна комнаты Бертрана, были настоящими. В покоях настоятеля столпилось много серкетов, но среди встревоженного человеческого гула четко выделялись два голоса. Бертран и Азатхан стояли у окна, наблюдая, как спускали вниз халруджи, и негромко переговаривались друг с другом. И хотя они говорили почти шепотом, их слова звучали для Регарди громом в небе.

— Я не понимаю, брат, — шептал Азатхан, серкет, много лет назад заманивший Арлинга на Бои Салаграна. — Танец Полуденных Грез знают только жрицы Нехебкая. Санагор не мог обучить его ему.

— Когда нарушают один запрет, очень скоро нарушают все остальные, — тяжело махнул рукой Бертран. — Теперь я понимаю, о какой женщине он говорил. Десятая жрица, Атрея. Не стоило оставлять ее с братом без присмотра. Мы спохватились слишком поздно. Нужно было отправить ее в пустыню, как только Тигр Санагор ушел из пустоши. Ты сам ответил на свой вопрос. Искусством этого танца владеют только женщины, жрицы Нехебкая. Разве можно было предположить, что наемник из Белой Мельницы будет использовать его?

— Предполагать сегодня — роскошь для нас, — сурово ответил Азатхан, — Тогда, на Боях Салаграна, я тоже предполагал, что все пойдет, как мы задумали. Слепого убьют, а его тело станет доказательством того, что Школа Белого Петуха нарушила запрет и приняла участие в играх. Школу должны были закрыть, но гораздо сильнее Санагора расстроило бы то, что под угрозой распада оказалась бы его любимая Белая Мельница, которую он так долго создавал. Тигр не стал бы рисковать и согласился бы на наши условия.

— Стоит признать, что тогда он оказался хитрее нас, — вздохнул Бертран. — Превратить слепого в халруджи было изящной задумкой. Школа потеряла с ним связь и освободилась от его дел и поступков. Стоит ли сейчас удивляться, что слепой занял место Санагора на ложе покоя. О верности халруджи своим учителям ходят легенды. А в искусстве подчинять себе людей у Тигра нет равных.

— Прошу заранее простить меня, настоятель, но если бы вы убили слепого, как только он попал в Пустошь, все было бы проще.

— И я тебя прошу простить меня, Азатхан, но все было бы еще легче, если бы ты убил его на Боях Салаграна, — парировал Бертран.

— Вероятно, нам стоит подумать о другом, — примиряющим тоном сказал Азатхан. Подобный по-прежнему ожидает, когда мы доставим ему Мельника. Три недели назад я сказал Джаль-Баракату, что он уже в пути. Сезон самумов, который начался в Карах-Антаре, может помочь нам, но долго обманывать Подобного опасно. Если мы не отправим Санагора за Гургаран в ближайшие дни, боюсь, нам придеться…

Азатхан замолчал, потому что Арлинга, наконец, перетащили через окно в комнату и бросили на пол. Регарди ожидал торжественной речи Бертрана, но тот, едва взглянув на него, направился к подушкам, на которых он неподвижно просидел всю ночь. В его движениях чувствовалась неуверенность, а шаги звучали неровно. Похоже, настоятеля еще мутило после гипноза. Догадка подтвердилась, когда Бертран потребовал принести мятной настойки. Впрочем, состояние настоятеля вряд ли могло повлиять на судьбу халруджи. Все было решено еще там, в Солнечной Комнате.

Казалось, что в покоях Бертрана собрались все серкеты Пустоши. Многие братья, в том числе, и те, которые испытали на себе воздействие танца Атреи, пристально разглядывали его, словно за ночь у него отросли рога и появился хвост. Слова «Бои Салаграна» и «убийца Сохо» звучали слишком часто. Похоже, Азатхан его уже представил, и халруджи стал резко знаменитым. Когда Арлинга волоком подтаскивали к месту, где сидел Бертран, полукровка не сводил с него глаз. Запах Азатхана всплыл в памяти за секунды. Как и прежде, от него пахло острой смесью мускуса и черного перца, которая выделяла его среди безликих серкетов лучше, чем исполинский рост, доставшийся ему от предков-арваксов. А сейчас от Азатхана пахло еще и дорогой. Вероятно, плохие новости застали его, едва он успел слезть с верблюда. Регарди успел по-настоящему соскучиться по запаху дорожной пыли, поэтому с наслаждением потянул носом воздух, когда его опустили на колени перед Бертраном. Настоятель по-прежнему молча смотрел на него, словно танец Атреи лишил его не только крепости тела, но и умения разговаривать. Зато Азатхану с нетерпением хотелось поговорить.

— Здравствуй, Арлинг, — почти ласково произнес полукровка, наклоняясь к нему с высоты своего роста. Было похоже, будто он приветствовал любимого родственника, но в его голосе звенели быстрые клинки и острые стрелы. Они готовы были резать на куски.

«Началось», — подумал Регарди, даже радуясь, что не пришлось ожидать слишком долго. Последняя игра будет недолгой.

— Наверное, ты чувствуешь себя героем, — продолжил Азатхан. — Это прекрасное чувство, которое окрыляет до тех пор, пока солнце не опаляет крылья. А потом ты падаешь и начинаешь ощущать боль еще до того, как земля примет тебя в объятия. Тогда, на Боях Салаграна, наше знакомство было недолгим. Я бы его продолжил. Только не здесь, а там, где обстановка располагает к более доверительным разговорам. Например, в пыточной. Ты совсем не изменился, слепой. Все так же бросаешься на первый кусок мяса, как голодный пес.

«Но ведь кусок мне все же достался», — подумал Арлинг и попытался ухмыльнуться. Ему удалось растянуть губы в гримасе. Похоже, действие курагия ослабевало, но Регарди еще не понял, хорошо это было или плохо. С одной стороны, онемение обещало избавить его от боли в пыточной серкетов, с другой, лишало его шанса на побег.

— Победа Санагора будет недолгой, — произнес полукровка. — Он не уйдет далеко. Мы пустили по его следу псов. Тебе, конечно, ничего не известно о желтых гончих, но, поверь, они найдут беглецов еще до заката.

— Поторопитесь, — прошептал Арлинг, радуясь, что к нему вернулась способность говорить. Молчание давалось тяжелее, чем ожидание пыток у серкетов. — Скоро здесь будет Джаль-Баракат. И тогда одному из вас придется много и долго лгать о том, почему Подобный не получил своего подарка. Вряд ли Чистый поверит в сказки о самумах в Карах-Антаре. Бури служат ему давно — дольше, чем вы.

Азатхан ударил его не сильно, но губа почему-то лопнула, оросив пол кровью. Арлингу показалось, что Бертран поморщился. Интересно, что ему не понравилось больше — то, что вспомнили Подобного или то, что его красивый ковер, привезенный из далекого Шибана, испачкали кровью? От удара немного прояснилось в голове, и Регарди захотелось, чтобы его ударили снова. Возможно, так онемение пройдет быстрее. Почему ты молчишь, настоятель? Разве тебе нечего сказать ученику своего врага?

— Слишком много болтаешь, драган, — выплюнул слова Азатхан. — Кстати, давно хотел тебя спросить. Что с тобой сделал Тигр, когда узнал, что ты убил его любимого сына?

— Позволил полежать вместо него на вашем чудесном камне, — на этот раз ухмылка почти получилась, и Арлинг воодушевился. — Зачем нам это вступление? Учитель хвалил вас, как искусных палачей. Так, может, приступим? А то болтаем, как дамы после обеда.

— Рад, что наши желания совпадают, — прошипел полукровка. — С нетерпением хочется узнать, как ты относишься к боли. Иман обучил тебя многим способам ее не замечать, верно? Чем лучше ты освоил его уроки, тем интереснее нам будет. Я заставлю тебя не только почувствовать боль, но и потерять способность ощущать ее вообще. Правда, до этого редко кто дотягивает. Смерть наступает гораздо раньше. Хотя у тебя есть шансы, ведь у тебя такое крепкое и сильное тело.

Азатхан помолчал, всматриваясь в него, но лицо халруджи оставалось бесстрастным. И хотя онемение уже исчезло со щек и лба, ему хотелось, чтобы враги думали, что он еще во власти курагия. Впрочем, полукровку было не так легко обмануть.

— Больше всего меня интересуют твои глаза, — произнес Азатхан, поглаживая его по голове. — Глаза — самое лучшее, что бог дал драганам. Я начну с них. Что ты почувствуешь, когда я вырву твои глазные яблоки и прижгу их раскаленным углем? Затем я стану отрезать от тебя по кусочку плоти, избегая тех мест, где можно было тебя убить. Ты проживешь еще долго. Особенно большое внимание я уделю твоим пальцам. Наверное, они у тебя особенно чувствительны, ведь ты ими смотришь, слепой. Будешь ли ты стонать и покрывать позором своего учителя? Прежде чем песок в часах твоей жизни иссякнет, мы успеваем отрубить тебе ступни и снять скальп. А когда я устану от твоего бреда, то отрежу губы, а потом язык.

Когда Азатхан замолчал, Арлингу хотелось смеяться. Хорошо, что говорил полукровка. Отчего-то он был уверен, что если бы заговорил Бертран, ему было бы гораздо труднее сохранять спокойствие духа.

— Какая у тебя скудная фантазия, серкет, — ответил Регарди, позволив кривой улыбке расползтись по губам. — Там, где я родился, скальпирование и отрубание частей тела давно устарело. Это скучно. Наши палачи применяют более прогрессивные способы. Ты слышал о волшебном сапоге? Его называют волшебным, потому что он может разговорить любого, даже арваксов, которые славятся своей выносливостью. Когда применяют сапог, многие из присутствующих не выдерживают, разбегаются даже судьи. Обнаженную нижнюю конечность помещают в железный корпус в форме сапога. Между телом и стенками этой штуки вставляются деревянные клинья, которые забиваются внутрь молотком. Клинья рвут плоть, ломают и дробят кости. Ходить после такой процедуры уже нельзя. А чем тебе не нравится дыба? Только послушай… С дрожащих губ срываются безумные стоны, кровь хлещет из разорванных сухожилий рук, бедер и коленей, а тело всей тяжестью висит на рвущих плоть веревках. Еще можно бить жертву по лицу дубинками, чтобы заставить умолкнуть ее протестующий голос. А порка? Это же королева пыток…

И Арлинг собирался выложить серкетам все, что узнал о порке от Вазира в Подземелье Покорности, но Азатхан снова ударил его. На этот раз Регарди почувствовал боль. Желание закатиться смехом стало почти непреодолимым. Возможно, у него начиналась истерика. Халруджи полагал, что готов ко всему, однако страх уже начинал клубиться в недрах сознания. Еще немного и он превратится в полыхающий костер, который уничтожит его раньше, чем пытки серкетов. Последняя игра оказалась непростой. Радовало, что и Азатхан не обладал железным терпением. Возможно, Арлингу удастся вывести его из себя, и полукровка убьет его до того, как халруджи превратится в истекающий кровью обрубок плоти.

— Отведите его в нижний зал, — распорядился Азатхан. — Все приготовьте, но без меня не начинайте. Мне нужно поговорить с настоятелем. И свяжите его, как следует.

Полукровка хорошо рассчитал время. Пока Арлинга волокли по лабиринту цитадели, ноги еще не слушались. Зато онемение стало исчезать сразу, как только его привели в пыточную. Плеск воды, исходивший, казалось от самих стен, и тяжелый запах сырости подсказывали, что комната находилась ниже озерного зала, в затопленном городе серкетов. Капли воды собирались на потолке и падали вниз бесконечной чередой. Мокрый каменный пол когда-то был устлан соломой, но сейчас от нее остались лишь осклизлые комки, воняющие гнилью. Еще один запах долго не давал Арлингу покоя, пока он не вспомнил, что так пахла кровь. Ее следы ощущались повсюду. Оставалось гадать, кому она принадлежала — братьям, чьи проступки были настолько серьезными, что одного хождения вокруг озера оказалось недостаточно, или врагам серкетов?

Где-то в углу горел камин, но даже его жар не мог справиться с холодом, пробирающим до костей. У очага возились два серкета, пытающиеся развести его пожарче. Получалось плохо, и они незлобно переругивались друг с другом. Еще один брат перебирал что-то на высоком столе, который, похоже, был единственной мебелью в комнате. Арлинг ощущал еще какие-то предметы, но знакомых очертаний они не имели. От них исходило тяжелое зловоние засохшей крови и железа, и он предположил, что это были пыточные машины.

Насчитав восемь штук таких приспособлений, Регарди, словно очнулся от сна. Ему не нужно быть здесь. Побег — единственный достойный выход. Пока Азатхан разговаривал с Бертраном, у него было время. Он знал этот прием палачей — оставить жертву наедине с собой, чтобы она, слушая запахи и звуки пыточной, довела свой страх до состояния паники. У него забрали одежду, в которой были спрятаны ножи и лезвия, оставив исподнее и повязку на глазах. Ее надел ему один из серкетов, когда Азатхан сказал, что Арлинг слепой. Впрочем, даже лишившись ножей и лезвий, которыми были напичканы рукава и карманы его одежды, Регарди оставался учеником Школы Белого Петуха, а ученики имана умели развязывать любые узлы.

Убедившись, что Скользящие были заняты и не смотрели в его сторону, халруджи приступил к задуманному. И только тогда понял, что Азатхан имел в виду, когда велел «связать его, как следует». Регарди сидел на коленях, его руки были заведены за спину и стянуты с ногами в одной точке. Большие пальцы рук были перекрещены друг с другом и обвязаны той же веревкой, что туго обхватывала большие пальцы ног. Выпутаться из этого состояния с помощью техники подвижных суставов оказалось невозможно. Кость между первым и вторым суставом пальцев, к которой была привязана веревка, была гораздо уже, чем подушечка, которой заканчивался большой палец. Попытка расшевелить узел привели к тому, что он затянулся еще туже. Регарди удерживала всего одна веревка, но он многое бы отдал, чтобы променять ее на кандалы, которые висели на стене рядом.

«Ничего, — успокоил он себя, — дойдет очередь и до кандалов». Но внутренний голос подсказывал, что, когда это случится, он вряд ли будет способен добровольно выворачивать себе суставы. Побег откладывался. Халруджи поерзал на месте и обратил внимание на Скользящих. Один шуровал кочергой в камине, а два других чем-то звенели на столе.

— Нет, этот не пойдет, — негромко бормотал Скользящий с запахом уксуса изо рта, — мы будем разогревать его до четвертой луны. Давай начнем с щипцов. Они раскалятся за минуту.

— Азатхан придет еще не скоро, — возразил ему второй брат. — Разговоры с настоятелем быстро не разговариваются. У нас еще часа два, а то и три, чтобы все подготовить по-хорошему. Ты же слышал — это ученик самого Мельника. Нужно уделить ему особое внимание. Тут одними щипцами не обойдешься. Я эту штуковину заказал у керхов и еще ни разу не пробовал.

— Ладно, клади ее на решетку, только давай и щипцы рядом положим. На всякий случай. Когда имеешь дело с Азатханом, лучше перестараться, чем потом тумаки огребать.

Серкеты переговаривались вполголоса и не рассчитывали, что Регарди их слышал. Но он различал каждый их вдох и выдох, биение сердец, шевеление волос от жара, поднимающегося от очага. Температура в комнате нагревалась, и вместе с ней менялось душевное состояние Арлинга. Там, в покоях Бертрана, пытки казались вымыслом, игрой в слова. Тогда он чувствовал себя героем. Реальность происходящего обрушилась на него только сейчас, здесь, в пыточной серкетов. Все, что было до этой комнаты, постепенно погружалось в туман.

— Я умею терпеть боль, — прошептал Регарди. — Я не боюсь ее, она пустота.

Лгать себе было трудно. Одно дело — получить ранение в бою, когда клинок врага пронзает твою плоть, разрубая кости, хрящи и сухожилия и делая тебя калекой на всю жизнь. Это был честный проигрыш. Совсем другое — лежать под ножом палача и чувствовать, как твое тело режут на куски. Медленно, с наслаждением. Иман называл такую смерть «последней игрой» и считал ее благородной. Раньше Арлинг с ним согласился бы, но сейчас, чувствуя, как нагревается железо на огне, понимал, что ничего благородного в такой смерти не будет. Храбриться в покоях Бертрана и рассуждать об изощренных пытках в далекой Согдарии было легко. Когда Азатхан поместит его в одну из машин, подпирающих стены пыточной, он, Регарди, индиговый ученик Санагора, скорее всего, будет визжать, как свинья на скотобойне.

Страх уже не просто шептал в его голове — он оглушительно кричал на все голоса, заставляя Арлинга чувствовать себя крошечным и ничтожным. На этот раз ему не спастись. Прежде чем иман доберется до города, где его встретят преданные ему люди, пройдут недели. Но с чего он взял, что учитель станет посылать их в Пустошь вытаскивать его труп? И с чего он решил, что в Сикелии вообще остались города? Пока он искал Сейфуллаха, а потом спасал имана, минул не один месяц. Время, достаточное, чтобы Маргаджан спалил все кучеярские города дотла. Это были плохие мысли, и Арлинг поспешно прогнал их прочь.

Лучше думать о том, что иман был на свободе. Он возродит Белую Мельницу и найдет Видящего, который остановит Маргаджана. Возможно, учитель будет вспоминать о своем слепом ученике, но Арлинг надеялся, что Подобный не оставит ему не это времени. К тому же Регарди был не единственный, по кому мог скорбеть учитель. Маргаджан уничтожил его школу, убил друзей и соратников из Белой Мельницы. Потеря Индигового Ученика — капля в моря. Сейфуллах, конечно, будет страдать от разлуки с ним, но ненадолго. Его деятельный, кипучий ум захватит война. Месть сильнее, чем любовь. Увидев города, уничтоженные Маргаджаном, Аджухам воспылает ненавистью и забудет о халруджи. Все сложилось правильно. Арлинг был не нужен в этой войне.

Зато теперь он знал, что стало с другими наемниками Белой Мельницы, которые пытались освободить учителя. Они закончили свои жизни здесь, в темнице Пустоши, оглушая ее равнодушные своды криками боли и страданий. Впрочем, он верил, что они мужественно молчали и не сказали палачам ни слова. Арлинг будет думать о них именно так, ведь возможно, это их кровь сейчас глядела на него со стен.

«Но ведь ты сам можешь выбрать свою смерть» — неожиданно прошептал внутренний голос, и халруджи встрепенулся. Жаль, что он раньше не вспомнил об этом. Ведь иман обучил его не только убивать других, но и убивать себя. Способов было много — заставить сердце остановиться, прекратить дышать, захлебнуться слюной. Арлинг всегда скептически относился к таким методам, не веря, что это возможно, но сейчас у него появился шанс попробовать выученные уроки на практике. Оставалось решить — будет ли он общаться с Азатханом, испытывая на прочность свое мужество и верность учителю, или убьет себя, не дожидаясь проверки храбрости?

Там, за границей смерти, его ждала Магда, там, кончались сомнения, там начиналось счастье.

Но халруджи, как никогда, хотел жить. И чем острее он чувствовал звуки и запахи будущих пыток, тем сильнее в нем разгоралась эта неутолимая жажда. Он всегда выбирал жизнь. Тогда, в Согдарии, когда будучи юнцом, не сумел вонзить в себя кинжал после смерти Магды. Тогда, на горячих улицах Балидета, когда решил, что лучше останется нищим бродягой, чем вернется на родину. Тогда, на Боях Салаграна, когда пошел до конца.

Погрузившись в это неожиданное чувство, Арлинг не заметил, как дверь темницы открылась.

— Что-то рано, — пробормотал один из серкетов, и его слова эхом отразили мысли Регарди.

Вошедшим был Бертран. Блики очага замерцали на его белых одеждах, и халруджи удивило, что он еще обращал внимание на такие детали. В таком же наряде настоятель встречал учеников Аттея несколько недель назад. Неужели Бертран настолько уважал учителя, что решил пытать его ученика в лучшем платье? Жаль, что их разговор с Азатханом длился недолго. Щипцы уже нагрелись. Арлинг уже несколько минут вдыхал кисловатый запах раскаленного железа. Хотя с чего он решил, что настоятель будет пачкаться его кровью? Новая догадка повеселила. В Согдарии перед тем, как к жертве приступал палач, ее навещал священник Амирона. Часто, не выдержав давления, пленник сам рассказывал ему все, не дожидаясь начала пыток. И хотя потом его признания все равно проверяли на дыбе, роль священников в допросном деле Согдарии была велика. Может, и Бертран решил поговорить с ним до того, как им займется Азатхан?

Но, возможно, все было проще, и настоятель наедине хотел отомстить ему за ночное представление. Судя по его нетвердым шагам, Бертрану до сих пор нездоровилось. Велев братьям выйти из комнаты, он привалился к столу, небрежно сдвинув в сторону разложенные на нем инструменты.

Арлинг не выдержал первым.

— Чего медлишь, серкет? — сипло прошептал он, удивившись, что у него пропал голос. Вышло трусливо, и халруджи замолчал, недовольный собой. Пытки еще не начались, а ему казалось, что он уже чувствовал прикосновение лезвий. «Ты боишься боли, которой нет», — подумал Регарди, пытаясь отвлечься на новую мысль, но получалось плохо.

— А ты меня удивил, — наконец, произнес Бертран. — Я видел этот танец несколько раз, но мне никогда не было так скверно после. А все от того, что ты неправильно начал. После первых ста кружений жрица останавливается, чтобы зрителей не мутило. Результат был бы тот же, минут через двадцать мы бы погрузились в грезы, но ощущения после танца были бы сравнимо с хорошей порцией журависа. Я же чувствую себя так, словно меня запихали в мешок, привязали к верблюду и покатали по всему такыру.

Арлинг молчал — сказать Бертрану было нечего.

— Санагор так тщательно прятал тебя от нас — сначала за стенами школы, потом за маской халруджи, что мне даже жаль его, — задумчиво продолжил настоятель. — Ты стал ему больше, чем васс`хан. Трудно представить, что творилось в его сердце, когда он оставлял тебя на Ложе Покоя. Какого черта ты пришел за ним в Пустошь?

Регарди показалось, что он перестал понимать людей. Неужели Бертран упрекал его в том, что он причинил иману страдания своим появлением в крепости?

— Как же нужно было любить тебя, чтобы раскрыть тайну, в которой он отказал даже Цибелле? Той, которая родила ему убитого тобой Сохо. А может, иман тебя ненавидел? Ведь передать человеку солукрай, означает, обречь его на страдания. Я никогда не понимал Санагора, а он не понимал меня. Тигр как огонь. Ради победы он готов уничтожить и тех, кто любит его, и даже себя.

Зря Бертран рассказывал ему это. Ведь Арлинг был почти мертв, а мертвым не было дела до живых.

— Иман — прекрасный стратег, но даже великие люди ошибаются. Вступать в бой с сильным противником — глупость, которая ведет к поражению. Нет ничего позорного в том, чтобы признать врага более сильным. Осознание этого позволяет выжить, остальное сделает время. Санагор не захотел признать Подобного сильнее себя, но ему не одолеть его. Война — это путь обмана. Одержать победу в битве легко, а вот удержать ее — трудно. Это его слова. Сейчас Сикелия обречена, но пройдут годы, и Подобный увязнет в ее песках, как путник на незнакомой тропе. Выжидание — единственный способ победить.

— Выжидание ценой предательства? — не удержался Регарди, хотя понимал, что Бертрану не нужны были его слова. Это был монолог, непонятная исповедь палача перед жертвой.

— Я никогда не отослал бы Тигра за Гургаран! — резко ответил настоятель и быстро подошел к Арлингу, словно хотел его ударить. Но он лишь взял его за волосы, заставив поднять голову.

— Санагор был и остается моим братом, — прошипел он ему в лицо. — Я люблю его и готов на все, чтобы он вернулся ко мне. Но Подобный навязал ему войну, которую Тигр проиграет. Мой брат потерял веру в Нехебкая, но не замечает, что все больше становится на него похожим. Словно Индиговый, он слишком сильно привязался к людям.

Бертран отпустил голову Арлинга и продолжил уже спокойнее.

— Ты обвиняешь меня в предательстве, но серкеты не предавали Нехебкая. Мы просто хотели выжить. «Если вы уступаете противнику в силе и не можете одержать победу, заставьте его потерять преимущество — перейдите в жесткую оборону. Подставляйте под удары колени и локти, и выжидайте удобного момента для атаки». Это ведь написал твой Махди. В этой войне не обойтись без травм. Колени и локти — это те города, которыми придется пожертвовать ради победы. Пустошь Кербала — не последний оплот серкетов. Есть еще одно место, о котором не знает никто, даже твой учитель. Город первых видящих, который считался легендой, существует. Мы нашли его под Гургараном, спрятанным глубоко в недрах гор. Серкеты спрячутся в нем и подождут, пока Подобный не увязнет в Сикелии, словно в зыбучих песках. Мы начнем действовать тогда, когда враг уже не сможет остановиться и изменить замысел. Этот способ сравним со стрельбой из лука по движущейся цели, когда нужно совместить во времени и пространстве полет стрелы и траекторию движения мишени. Если правильно рассчитать выстрел, стрела и мишень встретятся в тот момент, который нам необходим.

— Чего же ты ждешь? — спросил Арлинг, не веря ни одному слову Бертрана. — Почему не ушел в свои горы?

— Я ждал Санагора.

— Ах да, — усмехнулся халруджи. — Вы не могли оставить врагу солукрай.

— Глупец, — фыркнул Бертран. — Ты думал, я держал его в плену ради солукрая? Еще одна твоя ошибка. Тигр провалялся столько недель на Ложе Покоя из-за своего упрямства. Я не хотел его страданий, но Солнечная Комната была единственным местом, где его можно было удержать.

— Все равно ты предатель, — произнес Регарди, — Те, кто ищут возможность выжить, погибнут. Это путь слабаков.

Разговор затягивался. Он не понимал, чего ждал Бертран, но уже мечтал о появлении Азатхана. Пусть все начнется скорее. И закончится раньше, чем он поймет это.

— Я чувствую твой страх, — неожиданно улыбнулся настоятель, проводя пальцами по его волосам. — Ты боишься, и это правильно. Мой брат Азатхан предложил отправить тебя Подобному вместо Санагора. Негусу нужен солукрай, и мы думаем, что иман передал его тебе. Хорошее решение, учитывая, что Тигра мы могли бы поймать только в том случае, если бы он отправился тебя спасать. Но он это знает и не вернется. Он тебя уже похоронил. Ты стал его выкупом, и я готов его принять. Если бы у меня был выбор, я бы согласился рассказать все тайны серкетов драганам, их Бархатному Человеку, чем связываться с Подобным. Но у меня нет выбора. В Пустоши Кербала двести братьев, а я их настоятель. Они — последние, потому что учеников у нас нет. Подобный использует Испытание Смерти, чтобы увеличить кровавую дань Нехебкаю и завершить Септорию Второго Исхода. Моя цель — сохранить последних.

— Променяешь солукрай на их жизни?

— Не нужно поспешных выводов. Я никогда не хотел, чтобы Подобный узнал тайны солукрая. Многие мечтают о том, чтобы владеть тем знанием, которым одарил тебя Санагор. И я не верю в твое молчание. Возможно, ты сумел бы выстоять под пытками Азатхана, но против Подобного у тебя нет шансов. Поэтому, когда я узнал, кто ты, то подумал, что лучше всего тебя убить.

— А разве тебе самому не хотелось узнать солукрай? — ехидно спросил Регарди, начиная уставать от затянувшегося разговора.

— Никогда, — решительно покачал головой Бертран. — Это ноша, которая досталась Санагору, и которую он должен был передать другому серкету после смерти. Я просил его вернуться в Пустошь и выбрать васс`хана, который хранил бы эту тайну в себе до тех пор, пока не настала очередь передавать ее следующему хранителю. А так как лучший способ спрятать тайну — оставить ее на виду, то мы обучили ложному солукраю учеников некоторых боевых школ, которые распространили его по всему миру. Так было всегда, до тех пор пока иман не решил сделать из тебя орудие мести за утраченную веру. Солукрай — не подарок, а проклятие. Когда-нибудь ты поймешь это.

— Не думаю, что этот счастливый момент наступит, — произнес Арлинг. — Ты сам сказал, что лучше всего убить меня. Чего ты ждешь?

— Не торопи смерть, халруджи. Она сама найдет тебя, если ты не пройдешь Испытание.

Арлинг хотел сказать ему, что он уже не халруджи, когда до него дошел смысл сказанного.

— Испытание? — переспросил Регарди, не понимая, куда клонит Бертран.

— Сначала я действительно хотел убить тебя, но когда Азатхан сказал, что ты ученик Санагора, то понял, что Нехебкай дал мне второй шанс. Я мог бы даже отпустить тебя, но Подобный станет охотиться за тобой, потому что Азатхан продал ему свои глаза. Поэтому я поступлю иначе. Ты станешь серкетом, Арлинг. Иман не успел закончить твое обучение, и в этом отчасти виноваты мы, заманив тебя на Бои Салаграна. Будем считать, что настал час расплаты. Я не буду больше преследовать Санагора или мешать ему. Пусть убивает себя в войне с Подобным. Ты — его жертва мне, и я ценю это. И хотя я не уверен, что ты сумеешь пройти Испытание Смертью, все же надеюсь, что солукрай поможет тебе. А когда это случится, серкеты покинут Пустошь Кербала и отправятся в Гургаранские горы. Там начнется твоя новая жизнь. Со временем ты выберешь васс`хана и передашь ему солукрай. Традиция не должна прерываться.

— Я никогда не стану серкетом! — яростно прошептал Арлинг.

— После Испытания все будет иначе, — почти ласково произнес Бертран. — И твои мысли, и твои желания. Но я должен быть честным с тобой. Скорее всего, ты умрешь.

* * *

Когда Арлинга уводили из пыточной — еще целого и невридимого — он почти физически ощутил разочарование серкетов, которые так тщательно разогревали инструменты для допроса. Судя по их растерянности решение настоятеля было неожиданным не только для Регарди. Ему было интересно, как Азатхан отреагировал на решение главного серкета, но судя по тому, что Веор постоянно останавливался, прячась в тени, чтобы не столкнуться с другими братьями, понял, что не все Скользящие знали о задумке Бертрана. Возможно, настоятель решил не бередить умы братьев заранее, а возможно, людей, преданных ему, а не Подобному, осталось в Пустоши не так много.

Сбежать по дороге не получилось. Проведя Арлинга по лабиринтам крепости на прицеле арбалетов и метательных трубок, серкеты погрузили его в повозку, связав одной веревкой руки и ноги. Когда Веор надевал ему на голову мешок, Арлинг заметил, что в его случае это не имеет смысла, но серкет невозмутимо объяснил, что правила ритуала неизменны для всех — и для слепых, и зрячих. Место, где проводится Испытание, не должен знать никто.

Мешковина почти не препятствовала звукам и запахам, но несмотря на то что Регарди усиленно запоминал дорогу, вряд ли смог бы найти обратный путь самостоятельно. Места были незнакомыми, а запоминающихся объектов не встретилось.

Дорога стелилась по плоскому такыру — ровному и однообразному. Ни холмов, ни деревьев, ни оазисов, которые могли бы стать ориентирами. Ехали долго. Арлинг пытался думать об учителе и Сейфуллахе, о злой шутке судьбы, которая все-таки решила сделать его серкетом, о Магде, голос которой постоянно слышался в стонах ветра, но трясущаяся телега выбивала из него все мысли. В конце концов, он прекратил попытки разобраться с собой и стал бездумно слушать звуки мира, в которые иногда врывались голоса серкетов. Их было немного. При желании можно было сделать попытку оторвать себе пальцы, освободиться от веревок и устроить последнюю битву, но Арлинг с удивлением понял, что такого желания у него не было. «Наверное, это старость», — подумал он. Если ему было суждено пройти Испытание Смертью, пусть так и случится. Иногда нужно позволить себе плыть по течению, а не против него.

Повозкой управляли двое серкетов, воинов Нехебкая, а Бертран и Веор ехали рядом на верблюдах, изредка перекидываясь словами. В основном, говорил настоятель, а Веор согласно кивал.

— Продай одну лошадь с конюшни, а Хазела и Рокуса отошли в Иштувэга предупредить ивэев, — распоряжался Бертран. — Пусть возвращаются на пятую луну. Азатхану скажем, что отправили их с пленным к Подобному. Он не поверит, но изменить правила не сможет. У нас все готово. Осталось дождаться его, — настоятель кивнул в сторону Арлинга.

— А если… ученик Санагора не выживет? — спросил Веор, запнувшись на имени Регарди.

— Что ж, тогда это будет другая игра. Но я верю, что он пройдет Испытание и отправится с нами к убежищу. К этому времени очищение Пустоши закончится, неверные встретят смерть, а истинные служители Нехебкая обретут новую веру. Если же он умрет, то мы похороним его, как и других учеников, не прошедших Испытание. Достойно и с почестями.

«Хоть умру красиво», — подумал Арлинг, стараясь оставаться спокойным. Это было трудно, так как колеса телеги скрипнули последний раз и остановились.

Посреди бескрайнего такыра, похожего на океан, вылепленный из глины рукой искусного скульптора, их ожидала группа серкетов, прибывшая на место раньше. Высоко в небе тоскливо завывал ветер, нещадно палило солнце, слабо шелестел ковыль, которому не повезло расти в сухой глине пустыни. Ни построек, ни алтарей, ни храмов, ни площадок для битв. Разве что засохший колодец, от которого не пахло даже сыростью. Определив, что у некоторых серкетов в руках были лопаты, Регарди предположил, что они пытались углубить источник, пока дожидались их приезда. Жаль, что у них ничего не вышло. Колодец в пустыне — это жизнь. Наверное, поэтому он был мертвым там, куда должна была прийти смерть.

Арлинг приготовился к длинному ритуалу, так как уже знал, что серкеты были неравнодушны к церемониям. Но все случилось быстрее, чем он думал. Стащив Регарди с повозки, братья опустили его не на землю, а в длинный ящик, который удивительно напоминал гроб. Именно в таких коробках хоронили в его далекой родине — Согдарии. Кучеяры же оставляли своих покойников на высоких башнях-дахмах и не закапывали их в землю. Подумать, откуда к Скользящим попал этот драганский обычай, Арлинг не успел. Сверху захлопнулась крышка, отрезав его от звенящего пустотой такыра, изнывающих от жары серкетов и прошлой жизни, которая обещала закончиться очень скоро.

Судя по тому, как пахли стенки гроба, он был не первым, кому пришлось в нем оказаться. Возможно, когда-то здесь лежал Беркут. Сделав несколько глубоких вдохов, — больше для того, чтобы успокоиться, чем от нехватки воздуха, — Регарди подумал, что чувствует его запах. От Беркута всегда пахло травами, словно он постоянно принимал лекарственные настои. Вот и сейчас в гробу настойчиво выделялся густой травяной аромат. Хотя объяснение могло быть простым. Скорее всего, серкеты обрабатывали гроб специальным составом, чтобы вызывать у адептов видения или погружать их в сон. Догадок могло быть бесчисленное множество, и Арлинг решил быть терпеливым. Скоро он сам все узнает.

Тем временем, на крышку ящика кто-то сел. Халруджи понял, что это был Бертран, еще до того, как серкет заговорил. От настоятеля все так же пахло мятной настойкой, которую он принял от дурноты после представления Арлинга.

— А я все гадал, когда же начнутся торжественные речи, — усмехнулся Регарди.

— Слушай меня внимательно, — произнес Бертран, наклонившись. Определив, что губы настоятеля находились на уровне его лица, Арлинг пожалел, что у него были связаны руки. Доски не создавали впечатление толстых. Наверное, он смог бы их пробить и удивить Бертрана еще раз. Но его руки оставались крепко стянутыми за спиной и соединенными с большими пальцами ног. Как освободиться от таких пут, он еще не придумал. Впрочем, времени у него будет достаточно.

— Обычно Испытание Смертью проходит в более торжественной обстановке, — продолжил настоятель, словно оправдываясь за отсутствие пышной церемонии. — На ритуале присутствуют все воины Нехебкая, первые серкеты, приглашенные жрицы, но сегодня мы вынуждены подчиниться обстоятельствам.

— Никогда не любил зрителей, — вставил Арлинг. Бертран его проигнорировал.

— Ты не проходил пороги, поэтому я дам тебе несколько подсказок. Не пытайся бороться с Нехебкаем. Умереть в борьбе с богом — это страшно. Здесь ты родишься заново, но этот момент наступит нескоро. Время покажется тебе вечностью, которая станет худшей пыткой, чем та, которую обещал тебе Азатхан. Научись управлять смертью. Сначала ты почувствуешь давление, потом тебе станет холодно, словно ты погрузился в ледяную воду. Холод перейдет в жар. Огонь погрузится в воду. В какой-то момент ты потеряешь контроль над мускулами, потом лишишься слуха и обоняния. Начнутся спазмы, и ты потеряешь сознание. Если смерть подчинит тебя, ты умрешь по-настоящему. На пятую луну мы выкопаем тебя и приветствуем, как брата.

«Теперь понятно, почему все серкеты чокнутые», — подумал Арлинг. Желание, которое когда-то было самым заветным в его жизни, становилось комедией. Много лет назад он предал школу и имана ради попытки стать одним из Скользящих. Теперь он согласился бы еще раз опустить руку в котел с кипятком у керхов, лишь бы не оказаться в этом гробу. «Ничего, — успокоил он себя. — Я пролежу здесь недолго. Пятая луна должны наступить через два или три дня». Ему приходилось пробивать древесину и не такой толщины. А с братьями, которые останутся его охранять, он как-нибудь разберется. Испытание Смертью успело его разочаровать, еще не начавшись.

— Если у тебя есть, что сказать, сейчас самое время, — произнес настоятель.

— Развяжите мне руки, — попросил Арлинг, не надеясь, что к его просьбе отнесутся серьезно, но серкеты его удивили.

— Разумеется, — ответил Бертран без тени насмешки в голосе. Вслед за этим крышку гроба приподняли еще раз, и один из Скользящих наклонился над ним с ножом в руке.

Арлингу даже стало обидно, что серкеты настолько его недооценивали, но прежде чем лезвие освободило его от пут, к гробу наклонился другой серкет, и на грудь халруджи скользнуло юркое и холодное тело. Тут же в воздухе остро запахло цветочной пыльцой, а память услужливо вытащила из прошлого образ септора — змеи, обитавшей в горах Гургарана и считавшейся вымершей. Только эта змея имела характерный цветочный запах, который выделяла в момент опасности. Несомненно, извлечение ее из уютной корзины, которую подтащили к гробу серкеты, расценивалось, как угроза. Вслед за первой змеей в гроб скользнуло еще шесть гибких тел, и Регарди перестал дышать. Змеи были крайне раздражены — хватило бы малейшего движения, чтобы остаться в этом гробу навеки. О том, как действовал яд септоров на человека, он помнил слишком хорошо. Ему потребовалась неделя, чтобы прийти в себя после своей первой септории, которая закончилась неудачно. Если бы не драганский колдун, Арлинг давно бы встретился с Магдой.

Осторожно наклонившись к нему, серкет, наконец, разрезал веревки, освобождая его руки и ноги, а второй Скользящий поспешно закрыл крышку, оставив Регарди наедине со змеями.

Испытание Смертью начинало обретать иное значение.

— Если ты будешь лежать неподвижно, септоры тебя не тронут, — сказал на прощание настоятель. — Многие адепты погибают от того, что пытаются их убить. С тобой семь змей — ровно по числу врат Нехебкая, как в септории. Ты успеешь убить одну, может, две змеи, но останутся еще пять. Такая смерть будет мучительно больной. Постарайся не пугать их. Когда септоры боятся, их тела покрываются слизью, которая ядовита для человека. Доверяй себе, ученик Санагора. Это мой последний совет.

Арлинг его не слушал. Скользящие подняли гроб, устроив в нем настоящую качку, и Регарди больше волновало, как не задеть септоров неосторожным движением, чем последние слова настоятеля. Уперев локти и колени в стенки ящика, он напряг тело, представив, что висит над пропастью с огненным ручьем на дне. Роль ручья сыграл септор, который забрался под его спину, устроившись в районе поясницы. Еще два исследовали его ноги, один тревожно бил хвостом в углу над головой, остальные извивались клубком на груди — там, где они очутились, выпав из корзины. Труднее пришлось, когда ящик стали опускать вниз, задевая глиняные откосы ямы. Теперь Арлинг понял, что за колодец копали братья. Глупо было надеяться, что его оставят в гробу под открытым небом.

Когда на крышку упали первые комья глины, септоры беспокойно зашевелились, и в тесноте ящика приторно запахло цветами. Стараясь не дышать, Арлинг подумал, что многие ученики погибали в самом начале Испытания, даже не пытаясь убить змей.

«Как же долго они закапывают эту проклятую яму».

«Воздуха надолго не хватит».

«Глина сухая, почти песок, лежит неплотно. Ты умрешь от яда септоров раньше, чем успеешь задохнуться».

Мысли беспокойно метались в голове, создавая хаос в чувствах и мешая следить за змеями. Спина, которую пришлось выгнуть, чтобы не задеть септора на дне ящика, начинала ныть от напряжения, но Арлинга больше тревожил змей, который устроился на его голове, обмотав шею хвостом. По всем правилам, гадины должны были забиться по углам, но их тянуло к человеку.

Наконец, серкеты забросали яму комьями глины, и наступила тишина. Какое-то время Регарди следил за движениями всадников, но вскоре исчезли и они. Никто даже не остался его охранять. Мир стал пустым и безмолвным.

«Теперь ты всего лишь глиняный холм посреди такыра», — подумал он.

Наступившая тишина была необычной. Под землей не было слышно ни ветра, ни шелеста травы, ни насекомых. Он помнил, как было тихо в лесах Мастаршильда по утрам, когда с гор спускался туман, застилая долину плотным покрывалом, не пропускающим ни звука. Помнил тишину Холустайской пустыни в полдень, когда от солнечного зноя кружилась голова, а всякая жизнь прекращалась на многие сали вокруг. На уроках в Школе Белого Петуха иман учил его не замечать шум города, чтобы услышать настоящую тишину, но даже тогда, когда учитель хвалил его, Арлингу никогда не удавалось добиться настолько полного растворения всех звуков.

Тишина давила и подминала, заявляя о себе тошнотой и слабостью в теле. «Это от запаха септоров», — попытался объяснить он, но правда была простой. Арлинг ненавидел тишину — она возвращала ему слепоту, убивая надежду и превращая его в бродягу без смысла и цели существования.

Постепенно змеи успокаивались, а вслед за ними успокаивался и он. Септор выполз из-под него, и Регарди прижался спиной к дну ящика, чтобы не позволить другой змее свить под собой гнездо. Септоры еще ползали по гробу, но двигались вяло и неохотно, и Регарди надеялся, что они скоро заснут. Мысль о сне, как об оружии, которое могло бы помочь победить время и дождаться пятой луны, была заманчивой, но засыпать в одном ящике с септорами было опасно, а он все еще надеялся выйти из гроба живым.

Испытание Смертью оказалось таким же фальшивым, как и весь орден серкетов — пережитком прошлого, смешным и нелепым. Арлинг не знал, чему можно было научиться, лежа в одном гробу со змеями, но уже понял, что должен был сделать, когда Скользящие придут за ним. Они будут разочарованы, так как найдут мертвое тело еще одного провалившего Испытание. Иман обучал его техникам, которые помогали временно останавливать сердце. Арлинг использовал их только однажды — когда проходил экзамен в Школе Белого Петуха. Сейфуллах как-то раз просил его показать «труп», но Регарди отговорился, что все забыл. Он лгал. Уроки учителя не забывались никогда. Порой ему казалось, что еще вчера он занимался на Огненном Круге и бегал по крепостной стене Балидета. Жаль, что между «вчера» и «сегодня» минула вечность.

Ящик был длинным, словно серкеты специально подбирали его под рост Арлинга. Низкорослым кучеярам в нем должно было быть просторно. Цветочный запах, исходящий от септоров, еще ощущался, но стал слабее. Похоже, змеи поверили, что он являлся частью гроба. Оставалось поверить в это самому.

Ему понадобился час, чтобы заставить сердце биться слабее, хотя, возможно, времени ушло больше. Или, наоборот, промелькнули секунды. Неудобства не имели значения. Септоров не существовало. Пить не хотелось. Плоть растворилась в древесине, а мысли перестали скакать по острым камням чувств и эмоций, пустившись в плавание по волнам сознания. В такие моменты слепые глаза начинали видеть.

Сначала Арлинг представил имана. Учитель сидел на кромке бархана и глядел на догорающее солнце. Последние лучи умирающего светила окрасили его лицо и одежду в багряные тона, отчего казалось, что учитель с головы до ног был облит кровью. Его глаза были закрыты, а пальцы сплетены в знак иф. Можно было подумать, что он молился, но Регарди знал, что в сердце учителя зияла дыра, оставшаяся после того, как Нехебкай перестал быть его путеводной звездой. Он надеялся, что когда-нибудь эта дыра заполнится новой верой, которая придаст учителю силы победить в войне с Подобным. А пока вместо имана будет верить Арлинг. Верить, что у Тигра Санагора все будет хорошо.

Рядом с иманом спал Сейфуллах. Болезнь и тяготы пути измотали его куда меньше душевных переживаний. Лицо молодого Аджухама искажали волнения последних месяцев, порождая морщины, которые не разгладятся никогда. Сон Сейфуллаха был тревожным, а его пальцы крепко сжимали рукоять джамбии, но Арлинг был за него спокоен. Аджухам прошел свое Испытание Смертью и выдержал его достойно. Регарди отпустит его так же, как Сейфуллах освободил его от клятвы халруджи.

На взгорье Малого Исфахана глядел вдаль Великий Судья керхов, которого Арлинг когда-то знал под другим именем. Из учеников Школы Белого Петуха в живых остались только двое. Большинство были убиты Маргаджаном после взятия Балидета, Беркут погиб при загадочных обстоятельствах во дворце наместника, Ола, окончательно помутившегося разумом после Испытания Смертью, убил сам Арлинг в недрах Туманной Башни. Подчиняясь воле учителя, Сахар отправился к керхам и занял место Великого Судьи, получив возможность диктовать кочевникам свою волю, которая была отражением хитрого плана учителя. С его помощью иман хотел уговорить керхов нарушить клятву, данную Подобному много лет назад, и заставить их покинуть армию Маргаджана. Арлинг надеялся, что у Сахара все получится. Он будет верить и в него тоже.

Жаль, что серкеты забрали сверток, где лежал курагий, подаренный Сахаром ему на память. Регарди достал камень со дна кипящего котла и с тех пор хранил его в нагрудном кармане, надеясь изучить лучше, когда будет время. Сейчас у него появилось много времени, но не было курагия. Между тем, Арлинг был уверен, что осколок, который иман назвал окаменевшим растением, как-то влиял на солукрай, дремавший в его теле уже многие дни. Арлинг не знал, как разбудить то, во что не верил.

Украденного свертка было жаль не только из-за курагия. В нем хранилась прядь волос Альмас, которую она подарила ему на прощание. Когда Арлинг жил в Балидете, то мало знал о богатой наследнице семьи Пир, но после их встречи в Иштувэга, его отношение к ней изменилось. И не только потому, что гибель Жемчужины Мианэ превратила девушку из первой городской красавицы в бедную служанку дальних родственников. Жалость всегда была плохим чувством. Он не любил, когда ее испытывали к нему, и старался не оскорблять ею других людей. В Иштувэга Регарди встретил иную Альмас — сильную, ненавидящую, свободную. Он не смог взять ее с собой, но дал шанс, который, возможно, уже привел наследницу Пиров к гибели. Путешествие в Самрию через несколько пустынь в компании каторжника и вора могло закончиться, даже не начавшись. Вулкан поклялся ему, что проводит девушку до столицы и будет присматривать за ней позже, но Регарди не знал, чего стоило слово вора. И все же он надеялся, что Альмас Пир найдет свою дорогу к свету.

«Прежде чем заставить сердце остановиться, нужно его замедлить, — звучали в голове слова имана. — Сначала представь месяц. Молодой, хрупкий, робкий. Он несмело плывет над барханами, не зная о своей силе. Она появится позже и убьет его юность, превратив в тяжелое чудовище, истекающее собственным соком. Торжество плоти будет длиться недолго, но посеет семена безумия, которые дадут опасные всходы. Луна начнет умирать, исчезая под собственной тяжестью, пока не станет ветхим стеблем, скрюченным от старости и болезни и не имеющим ничего общего с юным месяцем. Он родится позже, и хотя его жизнь коротка, и в ней мало света, он — путь, который дает надежду».

Иман всегда говорил туманно, но со временем Арлинг научился его понимать. Не нужно вслушиваться в слова. Нужно лишь представить месяц. Увидеть слепыми глазами то, что когда-то было неприметным в его жизни. Как часто молодой Арлинг смотрел в ночное небо? До появления Магды — никогда. После встречи с ней его больше интересовали звезды, которые были так похожи на волшебную дочь Фадуны. Итак, как же выглядел молодой месяц?

Арлинг не мог его представить. Это было неприятным открытием. Почуяв тревогу человека, септоры беспокойно зашевелились, и ему пришлось задержать дыхание, чтобы они вновь улеглись по своим местам.

Интересно, чем питались змеи, и как давно их кормили?

Мысль была неожиданной и не относилась к небесному светилу, образ которого он усиленно пытался вызвать. Но она вдруг заняла все его воображение, которое охотно нарисовало ему, где находили еду септоры, закопанные под землей наедине с человеком. Смерть учеников, не прошедших Испытание, получила новое объяснение. Может, ему стоило попытаться убить змей до того, как они станут убивать его?

«Думай о проклятом месяце», — велел он себе, и чтобы успокоить сознание, принялся считать. Странно, что ему не удавалось достичь равновесия духа. Как-то он тайно проехал в крытом фургоне Маргаджана, зажатый между мешками маиса. Ему без труда удалось сохранять неподвижность и управлять жаждой несколько дней. Почему же не удавалось повторить этого сейчас? В Школе Белого Петуха и на службе у Сейфуллаха он тысячи раз погружался в созерцание внутреннего мира, как учил иман. Достичь такого состояния было трудно для новичков, но Регарди, овладев им, всегда с легкостью добивался желаемого. О каком временном умерщвлении могла идти речь сейчас, если у него не получалось даже достичь согласия между телом и разумом?

«Это старость», — решил он, и задумался о том, сколько ему лет. В Согдарии каждый день рождения наследника Канцлера отмечался пышным балом с фейерверком и богатыми дарами от многочисленных друзей и поклонников. Арлинг плохо их помнил, так как обычно напивался с утра и приходил в себя только через неделю. В Сикелии дни рождения не праздновались. Кучеяры отмечали года зарубками на палочках, которые дарились младенцу при появлении на свет. Такие палочки хранились всю жизнь, а после смерти складывались в урну с прахом умершего. Арлинг получил свою палочку уже в школе от имана, но выкинул, когда принял клятву халруджи.

Арлинг не заметил, как досчитал до десяти тысяч, но добился лишь того, что едва не заснул. Спать было нельзя. И он вернулся к воспоминаниям.

Регарди хотел представить Аршака и Цибеллу, керхов, которые помогли ему встретиться с Сахаром, но вместо них в голове хрипло засмеялся Маргаджан.

— Я ищу тебя, — сказал он, обдавая его крепким запахом табака.

— А я не прячусь, — ответил Арлинг, разрубая образ Даррена саблей. Худшие враги получались из лучших друзей. Маргаджан не стал уклоняться, а распался на песчинки, которые подхватил ветер и, покружив в небесах, сложил в барханы — высокие кручины, неподвластные времени. Такие холмы остались на месте Балидета, уничтоженного свирепой бурей. Песок похоронил под собой тысячи жизней, отобрав у Регарди то, чем он дорожил больше всего на свете.

— Ненавижу тебя, — прошептал он, и его слова повторили голоса мертвых. Славная кухарка Масуна звала сына, ушедшего воевать на стороне Маргаджана. Кричал Майнор, даже в момент смерти пахнущий лакричными палочками, которыми отбеливал кожу. А еще были Сальма и Хильда, верные служанки дома Аджухамов, которые пекли пышный хлеб и красиво пели. Как много их было — людей, которых он не замечал, живя в Балидете, но которые вдруг стали безумно дороги тогда, когда от них осталась лишь память в сердцах тех, кто выжил.

Каково это — потерять родных? Арлинг никогда не любил отца — Элджерона Регарди, отдав все положенные ему чувства иману, зато Сейфуллах глубоко уважал Рафику Аджухама и всегда выполнял его волю. Когда-то Арлинг лишился той, которая за короткий срок их знакомства стала ему ближе всех. Была ли его утрата похожа на трагедию Сейфуллаха? Наверное, вряд ли. Каждая потеря тяжела, но тяжесть этой ноши у всех разная. В Балидете у Сейфуллаха жило много родни. Кроме отца и матери у него было шесть сестер, четыре кузена, множество дядьев и теток, которых он часто путал по именам, а Арлинг даже не пытался запомнить. Из рода Аджухамов спаслись только Сейфуллах и его дядя Сокран, который мечтал избавиться от племянника, чтобы заполучить наследство его отца и кресло наместника Балидета. Арлинг не знал, где сейчас Сокран, но надеялся, что Сейфуллах перестал быть его врагом. Ведь на месте Жемчужины Мианэ сейчас завывали пустынные ветры, наметая барханы там, где когда-то стоял самый красивый город Сикелии.

Вспоминать мертвецов было тяжело, и Регарди вернулся к счету. Однако на десятой сотне вместо цифр вновь стали всплывать имена. В Школе Белого Петуха у него появилось много хороших приятелей и несколько настоящих друзей. Почти все они погибли. Первым ушел Финеас — его убили на Боях Салаграна. Беркут-Шолох стал серкетом, но встретившись с демоном Подобного, превратился в прах на руках у Арлинга. Сахар, керх, изгнанный из родного племени, был обречен на вечное одиночество под маской Великого Судьи. Ол всегда разговаривал с пайриками и, наверное, знал тайны мира, но лишился рассудка, выбрав сторону Подобного. Своего последнего друга Арлинг убил в Туманной Башне, страшном месте, память о котором будет терзать его кошмарами до конца жизни.

А еще были Итамар, Роксан, Ихсан, Марак, Парвас — они сгорели вместе со школой во время драганского погрома. Вместе с ними погибли и учителя, которые могли уехать после взятия Балидета, но остались верными иману и защищали школу до последнего вздоха. Повар Джайп, садовник по прозвищу Пятнистый Камень, сторож Санхав, учитель географии Джор… Попав в круговорот войны, Арлинг не успел осознать их гибель. Он думал о живых — о том, как найти учителя, как спасти Сейфуллаха, как быть с собственным прошлым, которое слишком неожиданно ворвалось в его жизнь. Зато сейчас он был свободен, и его окружали только мертвецы.

Добрый хозяин кормы «Черный святой» по имени Джаль, который всегда угощал его свежим аракосом, госпожа Тамасхан, богатая вдова, жившая по соседству с Аджухамами и знаменитая тем, что привечала у себя в саду сотни кошек со всего Балидета, травник Толмай и его сын Хатым, которые любили торговаться до хрипоты в горле, но никогда не обманывали, кукольник Теферон, представления которого любили все горожане, булочник Джафар, который пек самые вкусные в мир коричные плюшки. Сотни прохожих и незнакомых людей, которых он встречал на улицах города, бездумно отмечая их шаги и запахи, сейчас обрели особый смысл и значения. Он не видел их лиц, но помнил голоса — все до единого.

Арлинг прикусил язык. Вкус крови придал силы, заставив вернуться к спасительному счету. Тысяча, две тысячи, много, много тысяч. Всех мертвецов было не счесть. Их было больше, чем песка в Холустае. Больше чем, камней в Гургаране. «Жизнь есть смерть, а смерть есть жизнь» — иман так часто любил повторять эти слова, что Арлинг привык к ним, не задумываясь над содержанием букв и звуков. Кажется, их смысл дошел до него только сейчас.

А скольких убил ты сам?

Септор на лбу беспокойно зашевелился, словно вопрос был задан ему. Юркое тело скользнуло по лицу, и в духоте гроба запахло цветами. Это был плохой запах, опасный. Сначала Регарди подумал, что нечаянно шевельнул пальцами, но вскоре понял, что ошибся. Объяснение было простым. По его щекам уже давно текла непрошенная влага, и он ничего не мог с ней поделать. Запоздалые слезы скорби по мертвецам были горькими и жгли, словно огонь. Ему хотелось верить, что это был яд септоров, капающий на губы.

Из глубин души встрепенулась Магда и нежно коснулась его ладонью. И хотя ему больше всего на свете хотелось остаться с ней, он мягко отстранился. Фадуна была цветком свободных полей Мастаршильда — ей не было места в затхлом ящике, полным скорби и отчаяния. Пусть лучше она ждет его там, наверху. Там пел песни смелый ветер такыра, рисуя пылью причудливые узоры на горячей глине. Жаль, что он не мог проникнуть под землю. Духота терзала сильнее жажды. На какой-то миг ему показалось, что у него не осталось тела — оно расплавилось от жары, слившись с септорами и став золотистым хаосом, остро пахнущим цветами и смертью.

Арлинг заснул.

Ему приснился приятный сон, где он был зрячим. Магда крепко держала его за руку. Они лениво брели по осеннему полю, от которого еще пахло цветами и медом. Регарди не сразу понял, что было не так. Тучные нивы привычно шелестели под ветром, но колосья были ярко-лиловыми, а вместо зерен алели кровавые капли. В небе сверкало роскошное солнце. Большой огненный диск был ядовито зеленым и ронял вниз голубые капли рассеянного света. Мир был странного цвета.

А на самом закате свирепый лев растерзал привязанного к пальме белоснежного верблюда.

Я не здесь, но я и не где-то еще.

Выбор между великим и ничтожным в себе под силу не каждому. Лучше я стану пылью — ярче солнца, тоньше эфира, чище снега.

Очнувшись, Арлинг не сразу понял, где находился. Ему показалось, что он лежал в одной из комнат Туманной Башни, а над ним громоздились горы из живых трупов — умирающих от бледной спирохеты людей, собранных ивэями по воле Подобного. Септория Второго Исхода завершалась. Даже сам Подобный не знал, сколько мертвецов нужно собрать, чтобы даровать Нехебкаю победу над другими богами. Количество убитых в Сикелии измерялось уже не тысячами. Уничтожен Балидет, сожжен Муссаворат, армия Маргаджана вот-вот возьмет Хорасон и двинется к столице Самрии. Бледная Спирохета, болезнь, которую Подобный наслал на сикелийцев, наступала с севера, собирая кровавую жатву не хуже меча. Война застала Сикелию врасплох. Регулярная армия драганов, для службы в которой ссылались неугодные Канцлеру офицеры, погрязшая в лености и обремененная бюрократией, была не способна противостоять мощному натиску Маргаджана. Белую Мельницу, созданную иманом для охраны Сикелии от вторжения Подобного, постигла та же участь. От ее некогда могучего тела остались голова и пара конечностей, но нанесенные Подобным раны были слишком тяжелы, чтобы она могла оправиться в ближайшее время. В Солнечной Комнате иман сказал ему, что все закончится через два месяца. Жаль, что учитель не уточнил, чью победу он имел в виду.

Арлинг закричал и, поймав собственный крик, отразившийся от крышки гроба, понял, что от смерти его отделяли секунды. Но септоры его не тронули. Один змей все так же лежал на его голове, два спали на груди, остальные прятались в ногах. Или они были глухими, или их сон был слишком крепким. Настолько крепким, что они не заметят, как он разобьет крышку проклятого гроба и выберется из ямы, которая не должна была стать его могилой. Борьба с собой длилась секунды. Оставшись неподвижным, он не знал, на чьей стороне оказался — победителей или проигравших.

Невыносимо хотелось пить. Губы потрескались, язык прилип к небу. Остальные части тела Регарди не чувствовал, но ему казалось, что они все просили воды. Зря он заснул. Как теперь определить, сколько он здесь лежал? Арлинг заверил себя, что один день должен был пройти наверняка, но, подумав, решил, что с такой же уверенностью мог утверждать, что пролетели секунды. Время под землей не имело значения, а на поверхности царила прежняя тишина.

Дышать становилось труднее. Арлинг вдыхал очень медленно, подолгу задерживая дыхание, но чувствовал, что воздух на исходе. «Когда его останется совсем мало, закружится голова и потянет в сон, от которого ты не очнешься», — подумал он, втайне желая скорого приближения этого момента. Начало конца слишком затянулось.

Арлинг не удивился, когда в голове стали вновь появляться цифры. Счет оказался самым легким способом забыть о мире. Он начнет с единицы и закончит бесконечностью. Регарди, не сбиваясь, досчитал до ста тысяч, и остановился, прислушиваясь к стуку собственного сердца. Смысл ускользал с то же скоростью, с какой из гроба исчезал воздух.

Он не хотел умирать. Смерть в гробу казалась глупой, непонятной, пустой. Змеи в любую секунду могли прекратить его заточение, но Регарди поклялся себе, что не доставит такого удовольствия ни им, ни Скользящим. Пусть ему придется сгнить в этом ящике заживо, пусть он задохнется или умрет от жажды — все лучше, чем бессмысленная гибель от яда септоров. А когда все закончится, он вернется и отомстит. Начнет с Веора, закончит Бертраном. Разнесет Пустошь по камню, в прах и песок, развеет по ветру, разнесет по такыру. При этом его руки впервые останутся чисты — нельзя убить то, что уже умерло. Орден Скользящих был мертв давно.

Молчание мира, которое раньше пугало, уже казалось приятным. Арлинг плыл на волнах безмолвия, то погружаясь в него с головой, то выныривая на поверхность, чтобы различить стук собственного сердца и дыхание септоров. Тишина — лучшее, что он слышал в жизни.

Она кончилась внезапно, в мгновение заполнив пространство гроба шелестом змеиных тел. Приторно запахло цветами. Не понимая, что случилось, Регарди затаил дыхание. С септорами творилось что-то странное. Еще минуту назад они лежали, словно высохшие стебли чингиля, а теперь беспокойно метались по гробу, шипя друг на друга и пытаясь заползти под Арлинга, словно ища у него защиты. Из-за этого шума он не сразу услышал другие звуки — не те, что рождались внутри ящика, а те, что доносились снаружи. Он так привык к безмолвию внешнего мира, что не сразу поверил в их реальность. Между тем, звуки усиливались, не оставляя сомнений, что именно они вызвали тревогу септоров.

Кто-то царапал глину, разбивая комья и вгрызаясь в сухую землю. Однако на поверхности такыра по-прежнему царила тишина — звук раздавался не сверху. Рыли сбоку, нетерпеливо и прерывисто, с частыми остановками, за которыми следовали новые атаки с еще большим усердием. Тот, кто копал, двигался целенаправленно, ни разу не свернув в сторону. Он точно знал, что искал в этой сухой земле. Его путь лежал к ящику с человеком и змеями.

«Это крот», — решил Арлинг. — «Торопиться домой, а я у него на пути».

Он не знал, водились ли в такыре кроты, но теперь четко слышал скрежет когтей по каменистым участкам глины. Они с силой вырывали спекшиеся комья, отшвыривая их назад, в уже прорытый тоннель, и приминая их тяжелым телом. Вскоре стал слышен свист вырывающегося из глотки воздуха, а по гробу поползла ощутимая дрожь, передаваемая через глину. Приближающийся зверь был слишком велик, чтобы сойти за крота — пусть и гигантского.

«Тогда крыса», — упрямо подумал Регарди, чувствуя, как септоры дружно заползают ему на грудь. Он слышал, что в некоторых местах Сикелии крысы вырастали до размеров кошки. Правда, водились они не в пустынях, а в городах, откармливаясь на кучах мусора.

В подземных чудовищ Арлинг не верил, но когда раздался звук осыпающейся глины, а по стенке гроба царапнуло острым когтем, понял, что обманывать себя было глупо. Его нашли пайрики, которые, по преданиям кучеяров, жили в каждом бархане. В глиняном такыре Исфахана барханов не было, но сейчас это не имело значения. Там, снаружи, прятался демон, питающийся страхом и отчаянием.

Арлингу казалось, что его голову обложили цветами — так сильно пахло септорами. Собравшись у него на животе, они сплелись в тесный клубок, словно намеревались свить там гнездо. Регарди чувствовал их страх, который расползался по гробу ядовитыми испарениями. Вряд ли потребуется много времени, чтобы заразить ими человека. Он еще управлял своим телом и эмоциями, но знал, что его защита продержится недолго. Безумие было наградой каждого испытуемого — живого или мертвого.

Со стороны, где затаился демон, повеяло свежим воздухом. Должно быть, между досками была щель, которая пропускала воздух из тоннеля, прорытым неведомым существом. Вместе со спасительной свежестью в гроб проник новый запах, и внезапно все стало на свои места. Ему стоило догадаться раньше. За ним пришли не пайрики. То был Нехебкай, явившийся за новым слугой. Напряжение, страх, сомнения и тревоги исчезли быстрее, чем капля воды на раскаленном такыре.

— Я умер? — прошептал он и не удивился, когда услышал знакомый голос.

— Как ты себя чувствуешь, мой друг? — почти ласково произнес Индиговый, просовывая раздвоенный язык в щель между досками.

— Фисташкой в скорлупке, — ответил Арлинг, понимая, что Нехебкай лукавит. Их последнюю встречу в подземелье Туманной Башни нельзя было назвать дружелюбной. Тогда Совершенный не называл его другом, а Регарди едва удалось убежать от него. Жаль, что сейчас бежать было некуда.

— Я пришел за ответом.

— У меня нет того, чего ты ищешь.

— Я думаю иначе.

— Как можно отдать то, во что ты не веришь? — спросил Арлинг, понимая, что этот разговор с Нехебкаем станет последним.

— Не унижай себя ложью. Разве ты еще не понял? Время — великолепный учитель.

— Но оно убивает своих учеников, — парировал Регарди. — Ты пришел слишком поздно. То, что было у живого, нет у мертвого.

— Здесь пока нет мертвых, — прошелестел Нехебкай устами септоров у него на груди. — Но я уже чувствую запах Смерти. У меня есть то, что ты давно просишь, но никак не получишь.

— Ты прав, змей. Я не получил ничего.

— Гордость мешает тебе, человек.

— Гордость мешает нам унижаться.

— А надменность заставляет унижать других, — перебил его Нехебкай. — Ты уже начал умирать, а умирающий не имеет права вырывать деревья, пустившие корни.

Неожиданно Арлинга охватил гнев. Злость взбурлила в нем, словно вода в кипящем котле. Она выплеснулась наружу, затопив костер страха, готовый разгореться под ураганным дыханием бога.

— Я никогда не отдам тебе солукрай. Ты говорил, что он не подвластен мне, но я не стремлюсь к власти над ним. Он есть у каждого, но не принадлежит никому. Это тот путь, который видит слепой. И я пройду его столько раз, сколько потребуется.

Однако бог не обиделся и мягко прошелестел:

— Хочешь правду? Ты никогда не станешь моим слугой, потому что пятая луна давно прошла. Последнее Испытание Смертью закончилось неудачно не только для тебя. Серкеты скоро станут историей. Они мне больше не нужны.

— Бог, отвергающий свою паству, звучит нелепо, — усмехнулся Арлинг. — Похоже, на самоубийство. Кем бы ты стал, Нехебкай, если бы не они? Надеешься, что Подобный завершит Второй Исход, и наделит тебя силой, которой у тебя никогда не было? Прости, Индиговый, но ты плохо знаешь людей. Они сражаются не за богов, а за себя. Выбрав Подобного, ты станешь куклой в храме, наряженной в цветные бусы. Каждое утро он будет поливать твою голову кровью, но лишь потому, что ему нравится ее запах. У богов все просто, у людей нет.

— Ни в первой, ни во второй септории нет смысла, и никогда не было! — неожиданно громко прошипел Нехебкай, брызнув в лицо Арлинга ядовитой слюной. Ничего не почувствовав, Регарди решил, что Изгнанный, по крайней мере, был прав в одном. Он уже умирал, а мертвые не чувствуют боли.

— Подобный или Скользящие — никто из них не имеет значения. Разве скала ощущает пыль, которую несет ветер? Я живу везде и нигде. Легенда об Изгнанном придумана серкетами, чтобы спрятать мою тайну от себе подобных. Мне все равно, что говорят и делают люди. Они — пыль во времени. Но эта пыль сумела спрятать внутри себя то, что не должно принадлежать человеку. Тебе лучше не знать, что такое гнев бога.

— Не знаю, как там у богов, но у людей гнев — это то, что позволяет убивать врагов, — ответил Арлинг, с удивлением отметив, как стало легко подбирать слова. Тело уже не отвлекало его глупыми желаниями плоти. Жажда, голод, страх и сомнения превратились в прах, который подхватил и унес ветер. Долго ждать не пришлось. Вдохновение было подобно поцелую Магды.

— То, что однажды взяли люди, доступно только людям. Ведь поэтому ты не можешь вновь обрести солукрай, верно?

Рычание Нехебкая было лучшим ответом.

— Я не могу отдать солукрай, — решительно произнес Регарди, чувствуя, как крылья свободы пробивают доски гроба, увлекая его наверх, к небу. — Но знаю, как тебе помочь, бог.

Смех Индигового был едва слышным, но от него шевелились волосы, и нехорошо щекотало в горле.

— И что же ты хочешь за свою помощь, человек?

— Вытащи меня отсюда. Убери змей, раскопай яму и открой гроб.

На этот раз Нехебкай смеялся громче. Септоры, которые успели вновь расползтись по ящику, в страхе сжались вокруг него, сдавив так, что он едва мог дышать. Это было странное ощущение, ведь мертвому не нужен был воздух.

— Зачем тебе наверх? — спросил Индиговый, насмеявшись. — Тебя там никто не ждет. Ты больше не халруджи, Сейфуллах освободил тебя. Вернувшись, ты помешаешь ему идти своим путем. Иман простился с тобой еще раньше, когда разрешил васс`хану принести клятву халруджи. А в Солнечной Комнате он похоронил тебя навсегда. Не стоит мертвым беспокоить живых. И хранителем солукрая у серкетов тебе тоже не стать. Ведь последнее Испытание Смертью закончилось неудачно. Так кто же ты теперь?

— Я Арлинг, — ответил Арлинг, с наслаждением произнося каждую букву своего имени. Ни халруджи, ни васс`хан, ни Амру Батыр, ни хранитель солукрая. В последние годы жизни ему редко когда удавалось называться самим собой. Он и не знал, как упоительно это звучало.

— Ответ неверный, — насмешливо произнес Нехебкай. — Ты лишь кусок плоти, которая скоро высохнет и исчезнет.

«Враг держит меч у моего сердца, но я одержу победу», — слова из древней кучеярской легенды вспомнились не случайно. Заполнив собой мир, они вытеснили все ненужные звуки — шелест септоров, голос Индигового, его собственное хриплое дыхание. Осталась лишь истина, и она заключалась в том, что где-то наверху лопата вонзилась в сухое тело такыра, намереваясь проложить путь к его сердцу. Нехебкай встрепенулся и исчез, оставив после себя запах новой надежды.

Арлинг не знал, что случится, когда крышка гроба будет открыта, но был уверен, что мысль, которая спасла его, не должна остаться в могиле. Второй Исход, начатый Подобным, не будет завершен. Ему непременно нужно выжить. Выжить, чтобы начать третью септорию. Исход, который станет последним.

 

Глава 4. С чистого листа

На Регарди кто-то упал, и, прокатившись по нему, исчез в небытие. Победа тишины была недолгой. Второй раз мир вторгся в голову Арлинга громкой бранью на керхар-нараге и свежим ветром, который подобрал с земли пригоршню пыли и бросил ему в лицо, насыпав на нем маленькие барханы. Регарди наклонил голову и коснулся ухом земли — земли, а не дна ящика! Кожу царапнула сухая корка такыра, но ее прикосновение было приятно.

Арлинг втянул свежий воздух, наслаждаясь забытым вкусом и запахом. Они были бесподобны. На земле ветра почти не чувствовалось, но ему хватило и легких касаний, чтобы разогнать сумрак и кошмары последних дней. Образы Нехебкая, змей-септоров, тесного гроба, зарытого глубоко в землю, еще долго будут терзать его, но сейчас они превратились в тонкие струйки ночного тумана, исчезающие с первыми лучами солнца.

Вспомнив о светиле, Регарди решил, что день уже отгорел. Земля еще сохраняла жар, но в воздухе чувствовалась суровая поступь ночного холода. И ветер пах так, как всегда пах на закате. Он словно впитывал в себя теплые частицы золотого марева, тонущего в горизонте. После ящика с септорами воздух такыра казался кладом, наполненным всем, что нужно для счастья. Неважно, как Арлинг выбрался из гроба, и кто сейчас дрался рядом с его телом. Главное — он дышал.

Хотелось смеяться. «Это истерика, — подумал он, но тут же себя поправил: — Нет, это приветствие жизни». У него была хорошая память на людей и те, кто хоть раз встречались ему в жизни, запоминались навсегда. Он знал кочевников, которые катались рядом по песку, стараясь задушить друг друга, но затуманенная Испытания Смертью голова не могла вспомнить ничьи имена.

— Эй, — крикнул он на керхар-нараге, — у вас есть вода?

Вместо громких слов получился невнятный хрип, но его услышали. В другой ситуации он предпочел бы незаметно исчезнуть, чтобы не привлекать к себе внимания керхов, но сейчас ему нужна была помощь, пусть даже и от врагов. Он не пил больше шести дней, и хотя тяга к жизни продолжала удерживать его в сознании, Арлинг чувствовал, что ее хватит ненадолго.

— Ты очнулся, Сих-Гаран! — прозвучал знакомый голос. Теперь Регарди вспомнил его имя. Молодого керха звали Аршак, и если Арлинг оказался на поверхности благодаря ему, то трудно было не поверить в судьбу. Аршак, сын вождя из племени «Идущие под Солнцем», спасал его уже дважды. Много месяцев назад он подобрал Арлинга раненым на могильнике керхов, посчитав его навьялом. Кочевники верили, что навьялов посылала на помощь Великая Мать Рарлапут в тяжелые времена. Аршака не смущало то, что Арлинг был драганом. «Навьял может быть слепым, безруким, безногим или даже нарзидом — каким угодно, — заявил он ему тогда. — Главное, что ты творишь чудеса». Чудесами керх называл непонятные совпадения, когда самумы, несколько раз настигавшие их в пути, вдруг поворачивали обратно. Аршак верил, что их спасал Арлинг, на спине которого была нанесена татуировка с загадочными символами, оставленная в подарок колдуном Маргаджана. Керх был убежден, что в Арлинге переродился не простой навьял, а знаменитый герой керхских мифов — Сих-Гаран. И хотя кроме Аршака никто из керхов не верил в божественное происхождение Регарди, именно вера молодого кочевника помогла Арлингу отыскать ниточки к Сейфуллаху.

Лязг вынимаемого кинжала заставил Арлинга напрячься. Тело еще не слушалось, и перспектива быть заколотым после чудесного возвращения к жизни не радовала.

— Зачем нам этот драган? — возмутился Белый Ящер, брат Аршака. — Он нас только задержит. Убьем его во имя мести за наших братьев и во славу Великого Судьи! Пока не закончится Пятнадцатая Клятва ни один драган не пройдет мимо меня живым.

— Разве ты не помнишь его?! — закричал Аршак. — Великий Судья сказал, что Рарлапут забрала его к себе, потому что мы усомнились в том, что он ее сын. Хочешь оскорбить богиню второй раз?

— Он сбежал и украл моих пленников! — упрямо повторил Белый Ящер.

— Твоим пленникам помогли бежать предатели из керхов, Сих-Гаран здесь не причем, — заявил Аршак, загораживая Регарди своим телом. — Он лежал под землей на глубине пяти салей! Кто из людей стал бы закапывать себя живьем, да еще в таком месте? В этих землях даже мы не охотимся. Это навьял! Посмотри, разве он похож на человека?

Еще минуту назад Арлингу было наплевать, как он выглядел, но сейчас собственная внешность внезапно обрела большое значение. Во что бы то ни стало нужно убедить спасителей в его божественном происхождении. Регарди попытался придать лицу как можно более торжественное выражение. Получилась гримаса, но, к счастью, керхи были заняты друг другом и на него не смотрели.

— Я не говорил, что он закопал себя сам, — пробурчал Белый Ящер, — его туда закопали. Может, кто-то из наших.

— Все керхи мстят за погибших братьев в Фардосе и убивают драганов немедленно, а не закапывают их в землю, — веско заметил Аршак. — К тому же наши в эти места не ходят, здесь давно ничего и никого нет. Ни торговых караванов, ни дичи. Даже ахары не водятся. Рарлапут испытывает нас, разве не ясно? Иначе она не отправила бы нам в помощь навьяла в образе драгана. На моей карте указано, что здесь должен быть колодец. Мы его не нашли. Зато, когда стали копать, наткнулись на ящик с живым человеком. Разве это не чудо? Ведь мы могли искать колодец в двух или десяти салях от того места, где закопан ящик, или просто его пропустить. Но нет! Мы стали копать именно над ним, и не остановились, даже когда не нашли следов колодца. Рарлапут вела нас. Нехорошо оскорблять ее неверием.

Ситуация прояснялась, но легче не стало. Арлингу непременно нужно было глотнуть воды, чтобы ее образ перестал стоять у него в голове. Мысли отвлекали и мешали сосредоточиться. Керхи искали колодец, а нашли его. Оставалось выяснить, что кочевники делали в этих заброшенных местах, и удалось ли им, наконец, отыскать колодец. Последнее интересовало его особенно.

— Мы копали там, потому что глина в том месте уже была разрыта, — угрюмо произнес Белый Ящер. — Если этот драган и навьял, на живого он не похож. Прошу тебя, дай мне убить его. Нам нужно торопиться, мы и так сильно задержались.

— Без него я не пойду, — заявил Аршак, радуя сердце Арлинга. Если бы керх еще дал ему воды, Регарди мог бы назвать себя счастливым.

— Ты делаешь ошибку, брат. И ставишь нашу миссию под угрозу.

— Не хочу напоминать тебе, но придется, — сурово отрезал Аршак. — Не тебя выбрал Великий Судья, а меня. Это мне поручили найти святыню, это моя миссия и моя ответственность. Ты согласился помогать мне в пути, и я ценю твою помощь. Без тебя я не дошел бы до этого места. Но прошу тебя, не мешай сейчас.

На какой-то момент Арлингу показалось, что Белый Ящер все-таки перережет ему горло, но керх с лязгом вложил кинжал в ножны.

— Пить, — прохрипел Регарди, но по замешательству Аршака понял, что сложности не закончились.

— Всего пара глотков осталось, — прошептал керх, поднося к его губам бурдюк. Арлинг показалось, что жидкость испарилась, едва коснувшись его воспаленного языка. Во всяком случае, ее вкуса он не заметил. А может, керх обманул его, и в бурдюке вообще ничего не было.

— Наша последняя вода, — едко произнес Белый Ящер. — Этому… навьялу, она все равно не поможет, у него истощение, а мы могли бы протянуть до следующего колодца. На карте есть и другие источники. Твой навьял умрет до следующего утра.

«Ты меня плохо знаешь, керх», — подумал Регарди, чувствуя, как рассеивается туман в голове. Тех капель воды, что дал ему Аршак, было недостаточно, чтобы вернуть прежние силы, но они могли помочь ему встать на ноги. И это было хорошее начало после конца.

— Мы не можем отклониться в сторону, — вздохнул Аршак. — Я не хочу потерять след. Но ты не отчаивайся. Ведь с нами Сих-Гаран.

— Пусть ты окажешься прав, брат, — мстительно произнес Белый Ящер. — Но, если твой навьял не поможет нам, я постараюсь отрезать ему голову до того, как он умрет сам.

Арлинг улыбнулся, и на этот раз улыбка получилась почти настоящей.

— Лучше возьми свои слова обратно прямо сейчас, керх, — произнес он, радуясь, что губы снова слушаются его. — Иначе гнев Рарлапут будет ужасным. Ведь ты оскорбляешь ее сына. Конечно, я помогу вам. Расскажи мне о своей миссии, Аршак. Но прежде, помоги мне сесть.

Обхватив запястье керха, Регарди сел, чувствуя себя деревом. Белый Ящер окинул его взглядом с плохо скрываемым отвращением. Арлинг его не осуждал. Керхи всегда считали драганов безобразными из-за белого цвета кожи и светлых, тонких волос. И хотя волосы Арлинга давно утратили белизну, посерев под сикелийским солнцем, а кожа, за которой он тщательно ухаживал в юности, обветрилась и загрубела, покрывшись сетью мелких рубцов и шрамов, он все равно оставался драганом, отличаясь от керхов высоким ростом, прямым носом и синими глазами, которые не поблекли среди дюн и барханов лишь потому, что всегда были закрыты полоской ткани. Он казался страшным не только кочевникам, но и самому себе. Худоба, вызванная голоданием и обезвоживанием, многодневная щетина, слабость тела и духа симпатии не добавляли. После Испытания Смертью Арлинг чувствовал себя пустой оболочкой, которая избавилась от прежнего содержимого, но еще не успела обзавестись новым.

— Я знал, что ты появился здесь ради меня, — уверенно произнес Аршак. — На, пожуй это, а я пока расскажу. Времени у нас немного. Ты должен встать на ноги через час, иначе нам придется тащить тебя на себе.

Белый Ящер фыркнул от возмущения, но вниманием Арлинга уже завладел стебель, протянутый Аршаком. И хотя Регарди хотелось немедленно засунуть растение в рот, он заставил себя его обнюхать. Запах был знакомый, и он узнал чингиль — сорняк, росший во всех пустынях Сикелии. Арлинг не помнил, чтобы кучеяры употребляли его в пищу, но он был с керхами, а кочевники ели все, что можно было разжевать. Среди ядовитых трав чингиль не числился, и Регарди откусил кусок, чувствуя, как растение лопается на языке крошечными брызгами счастья. Он давно не ел ничего вкуснее. Иман, который всегда учил его контролировать желания, был бы им недоволен. «Используй солукрай», — сказал бы он ему, но сейчас Арлинг ненавидел солукрай как никогда раньше. Возможно, он оставил в том ящике под землей, куда больше, чем приобрел.

— Там, на Ладони Мира, началась моя новая жизнь, — сказал Аршак, присаживаясь рядом с Арлингом. — Утром после обряда ты исчез, а Великий Судья объявил, что Рарлапут позвала своего сына обратно, потому что люди оскорбили ее неверием. Я не знал, куда деваться от стыда, ведь это была моя идея привести тебя на суд керхов. Больше такой ошибки я не допущу. Мы вернулись домой, и все стало по-прежнему. Не помню, сколько времени прошло, может, месяц или два. Отец собирался уходить на восток, ближе к Карах-Антару, но мы ждали воинов, которые отправились в Фардосские степи исполнять Пятнадцатую Клятву. Как-то раз я вернулся с охоты и увидел, что у нас гости. Вокруг стоянки толпились сотни всадников, а у отца в палатке сидел сам Великий Судья. Отец выглядел растерянным, старейшины тоже. Раньше, если Судье было что-то нужно, он звал к себе, а не приходил сам. С ним прибыли два кучеяра, один в годах, но крепкий, словно холустайский дуб, другой молодой, все хмурился и молчал. «Я покинул Ладонь Мира, чтобы в эти трудные времена присоединиться к вам, моим братьям и сестрам, — сказал Великий Судья, когда все собрались. — Идет война, но нас втянули в нее обманом, и мой долг — вернуть керхам свободу. Мы знаем легенду о том, что когда-то давно человек по имени Подобный помог нашим предкам выжить в Карах-Антаре, за что они обещали отдать ему свои сабли, когда потребуется помощь. Вместе с Подобным они выковали кинжал, который назвали «Смотрящий Вперед». Подобный забрал его с собой за Гургаранские горы. По условиям сделки, керхи должны были поддержать того, кто бросит этот кинжал в Родовое Ущелье. Шли столетия, легенда передавалась от отцов к детям, и мало кто верил, что это случится. Но в этом году кинжал был брошен. Человек Подобного, который назвал себя Маргаджаном, Карателем, потребовал, чтобы все керхские племена встали на его сторону в войне против кучеяров. И керхи, верные слову, отдали ему своих сыновей. Мы ненавидим кучеяров, потому что они уничтожают нашу родину — пустыню, своими городами и дорогами, но в этой войне мы оказались костьми, из которых Каратель каждый день строит мост к своей победе. Мы больше не свободные кочевники пустыни, а должники, несущие кровавое бремя долга. Каратель уничтожает кучеярские города нашими руками, перешагивает через трупы наших детей и требует, чтобы керхи посылали ему больше людей. Но мир меняется, и мы меняемся вместе с ним. Керхи обещали помочь Подобному, но не соглашались уничтожать себя в войне, которая им не нужна. Я, Великий Судья, объявляю о том, что обещание, данное нашими предками, выполнено сполна. Мы больше не обязаны отдавать воинов Подобному. Мы возвращаем себе свободу. Великий Судья не приказывает, он советует. Многие керхские племени еще остаются на службе Подобного. Мой долг — помочь им. Племя «Идущих под Солнцем» было выбранном мной неслучайно. Вы первые откликнулись на мой призыв отказать Карателю, вы первые исполнили Пятнадцатую Клятву. Именно ваше племя породит новых керхов, свободных от долгов прошлого. Я прибыл к вам лично, чтобы объявить о миссии. Мне нужен доброволец, который отправится к Карателю и украдет у него «Смотрящего Вперед». Мы вернем кинжал в Родовое Ущелье и разорвем договор с Подобным, пока он не выпил всю наши кровь». Так говорил Великий Судья. Ты, наверное, уже понял, что было дальше. Не понимая, что делаю, я выбежал вперед и стал умолять, чтобы эту миссию поручили мне. Я не самый лучший охотник и даже не убил ни одного драгана при исполнении Пятнадцатой Клятвы, но тогда чувствовал, что Великий Судья приехал на стоянку отца именно из-за меня. Это мои уши должны были услышать его слова. Теперь я знаю, что сама Рарлапут бросила меня к ногам Великого Судьи и добилась его благословения на этот поход. Она же уговорила моего брата стать моим спутником. Без него я не нашел бы драганов, за которыми мы сейчас идем. То, что мы откопали тебя, когда искали колодец, — еще один знак того, что Великая Мать ведет меня.

Аршак еще произносил последние слова, но Регарди уже знал, чем закончится его рассказ. Так же как знал, чем могла закончиться история с кинжалом Подобного вообще. «Когда-нибудь ты научишься сначала спрашивать, а потом давать обещания о помощи», — упрекнул он себя. Арлинг и не мог предположить, что дорога так подло повернет туда, где он уже был.

С тех пор, как много месяцев назад он пытался помочь Беркуту украсть кинжал керхов у Маргаджана изменились разве что декорации и фигуры. Вместо стен дворца в Балидете — сухие холмы Восточного Такыра, вместо молодого серкета по имени Шолох — молодой керх Аршак, который так же как и Беркут, верил в особую миссию, порученную лично ему. Сюжет остался прежним. Конец, наверное, тоже. Беркут превратился в прах, убитый неизвестным оружием Карателя. Что станет с Аршаком, Арлинг не знал, но подозревал, что последние часы сына вождя, по сценарию этой игры, должны быть мучительны. Впрочем, пусть он ошибается. Ведь в последнее время, это случалось часто.

Ничего загадочного в том, что Великий Судья выбрал Аршака, не было. Скорее всего, Сахар пришел в племя вождя Мосанны, потому что это была самая крупная стоянка керхов в Восточном Такыре. Добровольцы уже не имели значения. Наверное, Великий Судья согласился бы отправить на миссию даже ребенка. Время утекало, и роскошь выбора была недоступной ни для него, ни для имана. Арлинг был уверен, что после стоянки Мосанны Сахар отправился по другим племенам, где объявлял о той же миссии и выбирал таких же «избранных», как Аршак. Во всем этом узнавался учитель. Чем больше керхов отправятся на поиски ритуального кинжала, тем лучше. Главное — цель. В условиях, когда войска Карателя уверенно продвигались к Самрии, а Белая Мельница почти прекратила существование, средства для имана не имели значения.

Протянув руку, Регарди нащупал повязку, которая валялась рядом на песке. Наверное, она упала с его головы, когда керхи вытаскивали его из гроба. Отряхнув ткань, Арлинг привычно прижал ее к глазам, тщательно завязав концы. Так было надежней. Порой повязка давно защищала его от мира лучше, чем солукрай.

— Расскажи мне о кучеярах, которые приехали с Судьей, — попросил он, стараясь оставаться спокойным. Регарди нисколько не сомневался в том, кто сопровождал Великого Судью. Оставалось порадоваться, что иману и Сейфуллаху удалось убежать от серкетов и достичь Ладони Мира. И хотя все точки были расставлены — Аджухам освободил его от клятвы халруджи, а учителя ждала Белая Мельница, Арлинг чувствовал какую-то незавершенность, которая тянула его к этим людям. Их расставание в Пустоши Кербала было вынужденным, но вернуться прямо сейчас он не мог. Что-то удерживало его, и Арлинг мог только догадываться, что Испытание Смертью закончилось для него не только физическим истощением и сомнениями в собственном здравом рассудке. Ему еще предстояло узнать его последствия, а пока он будет довольствоваться надеждой, что люди, ближе которых у него никого не было, находятся в безопасности. Пусть и временной.

— Я почти их не запомнил, — ответил Аршак. — Они были странные, не похожие на тех, что водят караваны по нашим землям. Один, как я уже говорил, рослый и крепкий, весь в черном, все время держался за плечами Великого Судьи, хотя такой чести не каждый керх достоин. Наверное, он кто-то из уцелевших кучеярских правителей. Второй был молод, почти как я. Вид у него был злой и надменный, а еще какой-то болезненный. Все молчал. Возможно, он был сыном первого кучеяра. Я их только один раз видел. А почему ты спросил?

— Тоже удивился, почему Великого Судью сопровождали кучеяры, — солгал Арлинг, чувствуя приятное покалывание в пальцах. С иманом и Сейфуллахом все будет хорошо. По-другому и быть не могло.

Аршак кивнул, довольный ответом Арлинга, но вопросы не закончились.

— В твоем племени была знахарка по имени Цибелла, — сказал Регарди, вспомнив о той, которая однажды спасла ему жизнь, вылечив раненую ногу. Он так и не расплатился со старой кучеяркой, да и вряд ли когда-нибудь смог. Кровь ее сына, убитого им на Боях Салаграна, жгла пальцы, но уничтожить этот след было не в его силах. Впрочем, сейчас Арлинга интересовало другое.

Великий Судья рассказал ему, что Цибелла была возлюбленной Тигра Санагора, которая отвергла его, когда учитель отказался обучать ее солукраю. Когда иман пришел в племя «Идущих под Солнцем» вместе с Великим Судьей, они могли встретиться. Регарди помнил, как сильно любил сына учитель. Было трудно представить, как он должен был любить Цибеллу. Сейчас в Арлинге говорило не любопытство, но надежда, что Цибелла простила имана в эти тяжелые для всех времена. Однако ответ Аршака был подобен горсти колючего песка, брошенной в лицо.

— Не знаю, на какую змею наступила эта старуха, — пожал плечами керх. — После Ладони Мира ее словно подменили. Ворчала, бранилась, круглые дни валялась на шкурах в своей палатке. Мне приходилось делать за нее всю работу. В тот день, когда к нам приехал Великий Судья, я ее видел в последний раз — утром, еще до охоты. А когда вернулся, Цибеллы уже не было. Потом узнал, что накануне приезда гостей она собрала палатку и вещи, погрузила все на осла и сказала, что отправляется в степь за травами. Она часто так уезжала, поэтому искать ее стали только через два дня. Не нашли и следа, хотя отец отправил за ней лучших охотников. Говорят, такое бывает, когда человек уходит на встречу со смертью. Это ее право, она уже совсем старая была. Мне жаль, что мы не попрощались. Я привязался к ней, и даже, наверное, по-своему любил, хоть она и была невыносимой.

Арлинг понял, что больше задавать вопросов о прошлом не стоит. Ответы были опасными и могли пошатнуть хрупкий мост равновесия, который он построил с миром живых после Испытания Смертью. Пришло время держать обещание.

— Кого вы преследуете?

— Отряд Карателя, — Аршак махнул рукой к горизонту, — Великий Судья подсказал мне, что в этой части такыра видели драганов. Сюда не заезжают даже купцы, поэтому то могли быть только люди Подобного. Белый Ящер — лучший охотник нашего племени, и мы очень скоро напали на их след. Мы догнали их у башни и теперь идем за ними на отдалении. Я не знаю, где искать кинжал, но думаю, что Каратель держит его при себе. Его люди должны вывести нас к нему. А дальше будь, что будет. Подкрадемся ночью к палатке Карателя и украдем у него кинжал. С тобой у нас все получится.

План был самоуверенный, если не наивный, но керх говорил горячо и убежденно. Он не сомневался в успехе, потому что верил, что его избрала для миссии Рарлапут. И прислала ему навьяла в помощь.

В словах Аршака настораживало абсолютно все, но одно слово резануло слух сильнее других.

— Вы нашли отряд у башни? Здесь, в такыре?

— Да, у башни отшельников, — кивнул Аршак. — Там жили какие-то монахи. Отец их не трогал, потому что они платили нам каждый месяц золотом. Не знаю, чем они не угодили Подобному, но когда мы подошли, башня уже догорала. Драганы спалили ее дотла. Монахов мы не нашли. Либо их всех убили, либо они сбежали, а значит, все равно погибли. В этих местах умеют выживать только керхи.

Последние слова Аршак произнес с гордостью, хотя и несколько озадаченно.

— По крайней мере, так было раньше, — добавил он. — С приходом Подобного пустыня изменилась. Там, где мы нашли тебя, должен был быть колодец. Но то ли он пересох, то ли его засыпало. Это уже третий источник, который мы с братом не смогли отыскать. Такого никогда не было. Есть еще один колодец, но он находится в стороне. Если мы свернем к нему, можем потерять драганов. Люди Карателя идут на север, в Фардосские степи. Там есть вода, но до них еще неделя пути. На траве будет трудно долго продержаться. Возможно, придется убить одного из верблюдов, но это может нас задержать. Один верблюд троих не повезет. Что думаешь, Сих-Гаран? Сворачивать нам к колодцу или следовать за драганами?

Керх замолчал, ожидая ответа Регарди, но Арлингу нужно было собраться с мыслями. По крайней мере, теперь было ясно, почему серкеты за ним не вернулись. Они просто не успели. Подобный опередил Бертрана, напав раньше. Возможно, Скользящим и удалось уйти по подземному ходу, но остаться в стороне, как хотел настоятель, у них не получилось. Впрочем, Регарди это уже не касалось. Теперь месть серкетам за имана и Испытание Смертью казалась бессмысленной. Нехебкай сам разобрался со своими слугами, хотя что-то подсказывало — ставить точку на жрецах было еще рано.

— А драганы? Вы не пробовали украсть воду у них? — спросил Регарди у Аршака, который уже начинал седлать верблюдов. Солнце клонилось к закату, а значит, приближалось время, когда человек мог хоть немного почувствовать себя хозяином дороги. Днем было слишком жарко, а ночью слишком холодно, поэтому лучшим временем суток для переходов по такыру было утро и вечер.

— Ты, наверное, за глупцов нас держишь, навьял, — произнес Белый Ящер, напомнив Арлингу причину, по которой его не убили. — Это же люди Подобного. Их ведет его магия, им не нужна вода.

— Мы как-то подкрались к ним ночью, — пояснил Аршак. — У них нет ни лошадей, ни верблюдов, но они идут очень быстро, налегке. Ни телег с провиантом, ни запасов воды. Воины иногда жуют полоски чего-то сушеного, но мы не видели, чтобы они пили воду. Наверное, это и не люди уже, а демоны. Они могут исчезнуть также неожиданно, как появились. Поэтому нам нельзя оставлять их.

— Но без воды мы умрем, — отрезал Белый Ящер и хмуро глянул на Арлинга. — Если этот человек и правда навьял, пусть докажет. Яви нам воду, Сих-Гаран, иначе я утолю жажду твоей кровью.

— Мы не тронем его, брат! — возразил Аршак, но Белый Ящер его не слушал.

— Зачем убивать верблюдов, когда у нас есть он? — керх указал кончиком ножа на Регарди, который пытался встать на ноги. Понемногу ему это удалось, и он замер, гадая, как будет выглядеть его поединок с Белым Ящером. Когда подул ветер, и Арлинга пошатнуло, он понял, что доказывать свое божественное происхождение все-таки придется. Из двух братьев Белый Ящер был сильнее, и как бы крепко не верил Аршак в предназначение навьяла Арлинга, исход драки был предсказуем. Регарди тоже с удовольствием утолил бы жажду кровью Белого Ящера, но придется быть терпеливым. Ветер принес прохладу и несколько сумасшедших мыслей, одна из которых показалась удачной.

— Да, я навьял, — гордо произнес он, расставив ноги, чтобы не качаться. — Я добуду вам воду, дети пустыни. А потом мы вместе найдем Карателя и заберем у него кинжал. Все будет так, как ты веришь, Аршак.

Аршак победно улыбнулся брату, Белый Ящер заскрипел зубами от злости, а Арлинг Регарди подумал, что у навьяла определено есть свои преимущества. По крайней мере, его не убивают на месте, а дают шанс на чудо. И пусть шанс был только один, Арлинг собирался его не упустить.

* * *

Наемник, которого Арлинг и Белый Ящер похитили из отряда Карателя, был высоким и тяжелым. За время, прожитое в Сикелии, Регарди успел забыть, какими рослыми могли быть его сородичи, драганы. И хотя сам Арлинг был на голову выше любого кучеяра, он редко задумывался об этой разнице. Она была такой же естественной, как то, что у кучеяров были темные волосы, а у него светлые.

Испытание Смертью забрало у него больше сил, чем он думал. Ему было трудно угадывать препятствия под ногами, отчаянно хотелось пить и забыться сном — настоящим, не таким, как в гробу с септорами. Но Белый Ящер не сводил с него глаз, и Регарди прилагал все усилия, чтобы не показаться слабым. Аршак поступил неразумно, оставшись сторожить верблюдов и отправив Арлинга наедине с братом. Молодой керх рисковал остаться без навьяла и божественной помощи Рарлапут. Регарди пообещать найти им воду, но Белому Ящеру не нужны были причины, чтобы перерезать ему горло. Арлинг сомневался, что у керха получилось бы это легко, но крови ему сейчас хотелось меньше всего.

— Как я сам раньше не догадался, — пробурчал Белый Ящер, опуская похищенного драгана на землю. Арлинг, который нес ноги наемника, насторожился. До места, где их ждал Аршак, было еще далеко.

— У нас нет колодцев, зато есть целое стадо этих баранов, — пояснил керх, указывая на драгана. Тот все еще не пришел в себя, после того как Белый Ящер выстрелил дротиком ему в шею. — Мы можем пить их кровь вместо воды. Она слаще и питательнее. Но если ты думаешь, что это поможет тебе, навьял, то ошибаешься. Сначала я выпью его кровь, а потом твою.

— Тебе не придется пить ничью кровь, керх, — сурово сказал Регарди, стараясь оставаться спокойным. — И этот драган уже нам не нужен. Я получил все, что хотел, и покажу тебе воду, когда мы вернемся к Аршаку.

— Здесь я решаю, кто мне нужен, а кто нет, — прошипел Белый Ящер, приблизив к Арлингу лицо. Регарди почувствовал брызги слюны на щеке, но не стал их вытирать. Не хотелось тратить силы на мелочи, когда поединок мог случиться в любую секунду.

— Подожди меня здесь, — уже более мирно произнес керх. — Хочу кое-что подстроить. — Белый Ящер наклонился к пленнику и быстро порезал ему руку. — Измажу его кровью камни и тряпки и разбросаю в округе. Хороших охотников этим не проведешь, но воинам Карателя до них далеко. «Пустынный лев сожрал нашего брата», — вот, что они скажут. Нам нужно, чтобы отряд Карателя шел туда, куда шел, не останавливаясь на поиски пропавших.

Сняв с пленника шейный платок и оторвав часть рукава, керх скрылся в зарослях саксаула.

План Арлинга был хорош, но Белый Ящер его испортил. Регарди не умел находить колодцы и источники в пустынях так, как это умели керхи, и с самого начала не собирался соперничать с ними в этом деле. Его замысел был проще. Керхи считали, что отряд Карателя сумел пройти по такыру без воды с помощью магии Подобного. И были недалеки от правды. Когда-то давно Арлингу довелось обыскать солдата из войска Маргаджана. Во рту у наемника он нашел странный камень, который все время сочился влагой. Регарди забрал вещицу себе, но потерял во время поисков Сейфуллаха по Восточному Такыру. Объяснение того, как драганы Карателя шли по пустыне без запасов воды, могло быть только одним. У каждого их них имелся такой «мокрый камень». И он мог стать хорошим чудом для керхов.

Они нагнали отряд к утру следующего дня. Солнце начинало палить, и драганы собирались переждать зной в палатках. Даже магия Подобного не могла защитить их от раскаленного светила. Казалось, что твердая плоть такыра не выдерживает гигантских температур и превращается в горячую патоку, в которой застревало все вокруг. Керхи остановились в нескольких салях от стоянки драганов, чтобы ветер, который менял направление раз по десять на день, не выдал их. Арлинг не знал, почему Аршак решил остаться с верблюдами, но спорить не стал. Возможно, керх каким-то образом испытывал брата, но Регарди от этого не выигрывал.

Он был удивлен, что его телу потребовалось столько много времени, чтобы восстановиться после Испытания Смертью. Мышцы дрожали, словно после тяжелого боя, в голове стоял туман, слух и обоняние порождали ложные звуки и запахи. В дороге Белый Ящер не сводил с него глаз, и Арлингу приходилось следить, чтобы керх не заколол его в спину и не сбросил в один из обвалов, которыми изобиловал этот участок такыра.

Особенно мешали галлюцинации. Ему то казалось, что сзади ревел самум, норовя догнать их за секунды и разметать в клочья, то представлялось, что небо покрылось тучей раскаленных стрел, которые вот-вот пригвоздят их к земле, то мерещилось, что среди веток саксаула за ними пристально следят глаза тех, кто давно ушел из этого мира. Хуже всего становилось тогда, когда его начинали преследовать змеи-септоры, которые оставались невидимыми для керхов. На вопрос Арлинга, что Аршак сделал со змеями из гроба, тот лишь недоуменно пожал плечами.

— Ты был в том ящике один, Сих-Гаран, — ответил ему керх. — Один, словно луна в небе. Худой, как скелет, белый, как смерть. Ты даже не дышал. Я подумал, что ты мертв, протянул к тебе руку, и тут ты меня схватил.

Регарди не знал, куда делись септоры из ящика, но был уверен, что они не были плодом его воображения. На запястье левой руки появился новый шрам — вспухшая полоска толщиной в палец. Она еще не зажила полностью и саднила, когда солнце случайно попадало на новую кожу. Похожие следы много месяцев назад оставили на его груди септоры Маргаджана.

Ему всегда нравились змеи и, похоже, сейчас он расплачивался за любовь к ним навязчивыми галлюцинациями. Змеи обвивались вокруг шеи Белого Ящера, свисали гроздьями из седельных сумок Аршака, извивались под лапами верблюдов. Их чешуйчатые тела терлись о сухой такыр, издавая странный, похожий на старческий шепот, звук. Не замечать их было трудно, потому что септоры заглушали шаги керхов и животных, мешая ему определять направление. Он давно уже не чувствовал себя таким слепым. Ему и раньше приходилось воздерживаться от еды и питья долгое время, но тогда справляться с желаниями организма удавалось куда легче. «Наверное, так выглядит старость», — подумал Регарди, откидывая ногой клубок змей, преграждавший путь. Пусть они и были его выдумкой, наступать на них было неприятно.

Подкравшись к драганам, Арлинг и Белый Ящер какое-то время наблюдали. Наемники остановились в овраге возле осыпавшейся стенки узбоя, пересекавшего такыр с востока на запад. Расставив палатки вдоль высохшего русла реки, они спасли их от перегревания, спрятав под откосом глиняного берега. Место было выбрано удачно еще и потому, что хорошо просматривалось со всех сторон. Арлингу и Белому Ящеру пришлось долго ползти по раскаленной глине, чтобы добраться до скопления больших комьев и валунов, где они устроили засаду.

Регарди почувствовал драганов еще до того, как они подкрались к лагерю. Запах прошлого нельзя было ни с чем перепутать. Драганы пахли домом, Согдарией. Несмотря на то что солнце было в зените и нещадно палило, Арлингу казалось, что с неба вот-вот посыплется снег, а следующий порыв ветра принесет с собой запахи свежескошенной травы и спелой черники. Ему и раньше приходилось встречаться с сородичами в разных городах Сикелии, но до появления войск Карателя они были единицами, случайно затерявшимися на просторах южного континента.

Отряд, за которым шли керхи, насчитывал чуть больше ста человек. Регарди не сомневался в их боевых способностях, но ему было странно, что Маргаджан отправил так мало людей против знаменитых серкетов. Впрочем, если бы Скользящие дали воинам Карателя бой, Аршаку пришлось бы искать путь к штабу захватчиков самостоятельно.

Арлинг надеялся, что драганы вызовут в нем ненависть, которая победит равнодушие к миру, охватившее его после Испытания, но ничего подобного не случилось. Драганы пахли родиной, которая отвернулась от него много лет назад, драганы уничтожили его новый дом, прекрасный город Балидет, драганы вторглись в места, где не имели права быть, но, несмотря на все это, его сердце оставалось спокойным, а разум привычно принимал информацию, которую подсказывали слух и обоняние — без эмоций, тревог или страхов. Арлинг поймал себя на том, что наблюдал за ними так, как он наблюдал за обычными людьми. Собирал факты, размышлял о намерениях, складывал в сокровищницу воспоминаний полезное и забывал ненужное.

К тому времени, когда план Арлинга сработал, прошло три часа. Нехебкай послал им одного отупевшего от жары драгана, который вылез из палатки и, не думая, направился к валунам по причине, которую и ждали Арлинг с Белым Ящером. И хотя Регарди претило нападать на людей, когда они справляют нужду, более удобного шанса было не придумать. Очевидно, что драганам раньше не приходилось переходить земли кочевников. Когда Арлинг путешествовал с Сейфуллахом, караванщики всегда отводили специальное место в центре лагеря для таких дел. Никаких уединений в кустах — все знали, что керхи обожают подобные засады. Но драганы уже почувствовали вкус победы. Успех первых сражений сделал их хозяевами, толкая к ошибке, о цене которой они не догадывались.

Часовой смотрел в другую сторону, мечтая о подмене, солдат, справляющий нужду, думал о том, как бы скорее вернуться в палату, а Белый Ящер стрелял бесшумно и метко. Подхватив падающего драгана, Арлинг с керхом нырнули за валуны.

Когда им удалось оттащить его к зарослям саксаула, Регарди принялся за обыск. Змеи насмешливо шептали о неудаче, скользя по пальцам юркими телами, но Арлинг нашел то, что искал. Солдат хранил мокрый камень в кожаном, непромокаемом мешочке на шее, там, где кучеяры обычно носили родовой кинжал — джамбию.

— Можно возвращаться, — прошептал Арлинг Белому Ящеру, предварительно спрятав от него находку. — Когда мы все соберемся, я покажу чудо, которое обещал. Оставим этого наемника здесь. Когда он придет в себя, то решит, что солнце сыграло с ним злую шутку.

— Не торопись, — ответил керх, подозрительно глядя на Регарди. — Мы возьмем его с собой. Зря мы с Аршаком не догадались захватить одного из них раньше. Нужно допросить его, куда они идут. Может, тебе и привычно ходить вслепую, но я так не хочу. Вдруг они идут совсем не туда, куда нам нужно. Бери его за ноги, я буду тащить спереди. И поторопись. Время не на нашей стороне.

Арлинг был против пленных, но спорить с Белым Ящером не стал. Ему хватало змей и Нехебкая, которые не только шептались сзади, но порой касались его спины — там, где горела на коже татуировка, вызывая неприятную дрожь в теле. Уже по дороге к стоянке он вспомнил, кем был Белый Ящер. Керх был палачем. Тем самым, кто изуродовал Евгениуса и Джавада, товарищей Сейфуллаха в их последнем путешествии к Балидету. Участь драгана показалась Арлингу незавидной.

— Молодец, что помог ему, — довольно прошептал Нехебкай. — Теперь керх точно завершит Пятнадцатую Клятву. На одного убитого драгана больше.

Когда они подошли к стоянке Аршака, Арлинг не мог избавиться от устойчивого привкуса крови, который вдруг появился во рту.

— Вот то, что помогает людям Подобного проходить пустыни, — сказал он Аршаку, протянув ему мокрый камень. — Не думаю, что это магия. Скорее всего, какой-то минерал или незнакомое растение из-за Гургарана. Положи его в рот, только не глотай. Из него постоянно сочится вода. Теперь понятно, почему драганы идут пешком, животных такой водой не напоишь. Этот камень поможет нам дойти до Фардоса и его колодцев. Не думаю, что нам нужно красть еще один камень. — Арлинг неприязненно покосился в ту сторону, где Белый Ящер привязывал драгана к воткнутым в глину колышкам. — Будем использовать этот по очереди, нам много не надо.

Аршак осторожно взял камень двумя пальцами, но колебался недолго. Засунув его за щеку, он какое-то время стоял молча, ожидая, что магия Подобного разорвет его на части. Однако вскоре керх разразился радостными воплями.

— Эй, Белый Ящер, топай сюда! Смотри, что раздобыл для нас Сих-Гаран. Это чудо! Теперь можно не резать верблюдов и не беспокоиться о том, что мы отстанем от людей Карателя. Держи, возьми этот камень в рот и соси. Только не глотай, а то Подобный устроит в твоем пузе бурю.

— Проклятье, — пробормотал Белый Ящер, когда все же решился попробовать мокрый камень. — Откуда в нем вода? Молись, брат, чтобы милость Рарлапут не превратилась в гнев. Все-таки это игрушки Подобного.

— Не думаю, что нам нужен этот драган, — сказал Арлинг, когда настал его черед пить воду из камня. — И так понятно, что они двигаются в Фардосские степи, значит, там и стоит основное войско. Отпустим его.

— Этот наемник мог участвовать во взятии Муссаварата и Хорасона, — навязчиво прошептал септор, ползающий между керхами. — Ты ведь помнишь, что рассказывал Великий Судья? Их резали, как свиней — детей, мужчин, их жен и матерей. А младенцев сложили на дороге, после чего по ней проскакали лучшие воины Маргаджана. И ты хочешь отпустить этого детоубийцу? Или ты потерял нюх, слепой? Разве ты не чувствуешь, что его руки пахнут кровью?

Арлинг не помнил, чтобы Сахар рассказывал ему подобное, но заговаривать с галлюцинацией не собирался. Руки Регарди тоже пахли не розами, но сейчас его больше заботило то, что ответит Аршак. Однако керх взял сторону Нехебкая.

— Вы молодцы, что взяли пленного, — ответил Аршак, присаживаясь на пятки рядом с драганом, который начинал приходить в себя. — Нужно его допросить, пока солнце не село. Нельзя, чтобы драганы отправились в путь без нас.

Арлинг молча отошел в сторону и сел на камень. Это была миссия Аршака, а он лишь помогал ему — платил за спасение жизни. Все происходящее его не касалось. Не имело значение то, что драгану едва исполнилось шестнадцать. Гладкие щеки без намека на щетину, молодое, горячее дыхание, еще не успевшая загрубеть кожа. За время пока Белый Ящер разбрасывал одежду наемника и размазывал кровь по камням, Регарди успел хорошо изучить его. Солдат был моложе Арлинга, когда тот впервые приехал в Сикелию. Возможно, наемник обладал незаурядными боевыми навыками, раз Даррен послал его уничтожать серкетов, но все же был глупым. Опытный солдат не стал бы уединяться по нужде, находясь на территории врага. И сейчас молодой воин должен был заплатить за беспечность, потому что Арлинг собирался просидеть на своем месте до тех пор, пока Аршак не позовет его в дорогу.

Регарди сосредоточился на сосании камня, чувствуя, как вода по каплям наполняет его жизнью, и пытаясь убедить себя, что ему все равно, что сделают керхи с этим драганом. Но отсидеться в стороне не получилось.

— Нам нужна твоя помощь, Сих-Гаран, — крикнул ему Аршак. — Дикари с севера не знают наш язык, тебе придется переводить.

Арлингу стало жарко. Вернее, зной и раньше терзал его, но сейчас горячий воздух такыра превратился в обжигающий. Он задержал дыхание, боясь спалить горло, и медленно поднялся.

— Из меня плохой переводчик, — пробормотал он, но керхи его не услышали. Их вниманием завладел пленник, который начинал приходить в себя.

Приблизившись, Регарди понял, чем занимался Белый Ящер. Он завязывал пленному воину глаза. Теперь наемник из отряда Маргаджана почти ничем не отличался от Арлинга, только был связан. Два драгана с повязками на глазах против двух керхов. Им обоим не повезло с той разницей, что один из них точно знал, куда шел и за что сражался, а второй все еще находился на перепутье.

Послышалась крепкая брань на давно забытом драганском. Пленный наемник очнулся. Арлинг давно не разговаривал на родном языке, и сейчас он звучал для него не страннее керхар-нарага, на котором общались керхи. Регарди так привык к кучеярскому, что ему приходилось вслушиваться в драганские слова, чтобы понять их смысл. Странное чувство, однако все происходящее с ним в последнее время нельзя было назвать обычным.

Белый Ящер успокоил пленника тумаками.

— Можешь кричать, сколько хочешь, — процедил он. — Ветер на нашей стороне, и твои крики услышит только лев, которому мы скормим твои останки. Будешь отвечать на мои вопросы, получишь шанс умереть быстро и не больно. Станешь играть с нами, и я стану играть с тобой. Поверь, моя игра тебе не понравится. Начнем с твоего поганого имени. Как тебя зовут?

— Переведи ему, Сих-Гаран, — попросил Аршак, подталкивая Арлинга ближе к распростертому на земле драгану. Регарди только сейчас заметил, что держался от него на расстоянии. Ему не хотелось опускаться на горячую глину, по которой ползали септоры. К тому же у Арлинга давно кружилась голова, и он был уверен, что потеряет равновесие, если наклонится.

Поверхность такыра дышала зноем. Регарди опустился рядом с пленником на колени, но тут же поднялся и сел на пятки, так как глина обжигала. Думать о том, что тело наемника было прижато к раскаленной глине, не хотелось. Если бы Арлинг был на его месте, то он ответил бы на вопросы керхов только ради того, чтобы его сняли с этой сковородки.

— У них к тебе несколько вопросов, — произнес Арлинг, выбрав защитную фразу «у них» вместо «у нас». Говорить на драганском оказалось еще тяжелее, чем слушать. Ему даже показалось, что пленник его не понял, так как наемник перестал ругаться и замолчал, повернув голову в его сторону.

— Ты драган? Перебежчик? — спросил он.

— Ты не в том положении, чтобы спрашивать, — ответил Арлинг, чувствуя себя странно. Если бы воин умел хоть немного понимать окружающие запахи, то сообразил бы, что его похитили керхи. Даже от Регарди теперь пахло кочевниками.

— Мои… знакомые очень нервные люди, — добавил он. — Они хотят узнать твое имя. Один из них сейчас держит нож. Ответишь на вопросы, и тебя отпустят. Без повреждений.

— Так я тебе и поверил, — заскрежетал зубами драган. — Знаю, кто ты. Ты один из выживших серкетов. Истан догадывался, что вы станете преследовать нас. Трусы поганые, попрятались в свое подземелье, как мыши. А у трусов участь одна — они все плохо кончают. Можете идти за нами хоть до Фардоса. Мы все равно перебьем вас, как клопов.

Если предположить, что Арлинг прошел Испытание, то драган был недалек от истины. Он разговаривал с новым Скользящим, который действительно преследовал их. Разговор начинался не так уж плохо. По крайней мере, наемник проговорился, что они следовали к Фардосу, подтвердив догадку Арлинга.

— О чем ты разговариваешь с ним, Сих-Гаран? — недовольно спросил Аршак. — Переведи, мы не понимаем.

— Их отряд направляется в Фардос, как я и говорил, — произнес Регарди, мечтая, чтобы ускорилось время.

Реакция Белого Ящера была неожиданной.

— Я спросил, как его зовут, а не о том, куда идет их отряд, — прорычал он.

В следующий миг керх накинулся на пленного драгана, со всей силы впечатывая в него кулаки. Неведомая сила заставила Арлинга дернуться с места, но Нехебкай остановил его, крепко вцепившись в плечо.

— Не твои игры, — прошипел он ему на ухо, обдавая запахом пыльцы и солнца.

— Это научит его хотя бы слушать, — сказал Белый Ящер, вытирая руки о тряпку, поданную Аршаком. Теперь пленный драган уже не пах родиной. Он вонял кровью. Меньше чем за минуту керх уничтожил его лицо, превратив в одну большую рану. Губы, нос и даже уши были разбиты и разодраны в клочья могучими кулаками Ящера.

И хотя драган ожидал, что его будут бить, к такому резкому началу он готов не был. Пленник хрипел и пытался выплюнуть осколки зубов, но лишь давился ими, так как Белый Ящер прижал его голову к земле.

— Итак, — произнес керх, нарочно растягивая слова. — Начнем заново. Как тебя зовут? Навьял, переведи.

— Как твое имя? — механически повторил Арлинг, стараясь не слушать шепот Нехебкая в свой голове.

— Убей их всех, забери верблюдов и скачи туда, где будешь свободен, — навязчиво шептал Индиговый Бог. — Ты ничего никому не должен. Они, как животные. Тебе нечего с ними делать.

Между тем, драгану все таки удалось выплюнуть сгустки крови, которые попали на лицо Арлинга, сидящего рядом.

— Мое имя слишком сложно для вас, проклятые серкеты, — произнес пленник с хрипом. — Вы ничего от меня не узнаете, ничего!

— Что ты сказал? — прошипел Белый Ящер, словно поняв смысл его слов. Лезвие джамбии прижалось к груди драгана, и Арлинг догадался, что керх собирается вырезать из него лоскут кожи.

— Ламабригаль, — быстро ответил он. — У драганов бывают очень сложные имена. Этого парня зовут Ламабригаль. Задавай свои вопросы. Кажется, ты сломал его. Он согласен рассказать все, что знает.

Это была странная игра.

Керхи спрашивали, драган хрипел и ругался, Арлинг придумывал и отвечал. Догадаться о том, куда шли наемники, было не сложно. Хорасон пал, следующей крепостью на пути к столице был Фардос. Разгромив Скользящих, отряд наемников спешил к своим, чтобы присоединиться к осаде степного города.

— Только не молчи, идиот, — шептал Арлинг, когда драган замолкал, уставая поливать их бранью.

— Мне не нравится этот язык, — произнес Аршак, вслушиваясь в ругань пленного.

«Наверное, брань скверно звучит на любом языке», — подумал Регарди, но вслух сказал.

— Вряд ли этот парень знает больше. Обычный рядовой. Что с него взять? Он сказал все, что знает.

— Пожалуй, ты прав, — неожиданно согласился с ним Белый Ящер и перерезал драгану горло.

Арлингу показалось, что его ударили.

— Зачем? — прошептал он, понимая, что спрашивает больше себя, чем керха.

— Не отпускать же его, — просто объяснил Аршак, направляясь к верблюдам. — Он бы нас выдал.

Регарди заставил себя отойти в сторону, чувствуя, как жжется кровь драгана, попавшая на лицо. Захватив пригоршню песка, он принялся тереть кожу, но кровь уже засохла, став еще одним узором смерти на его теле.

Его тошнило. Наверное, от того, что он давно не ел и мало пил.

С каких пор, ему становилось плохо от смерти?

«А дальше будет только хуже», — прошептал Нехебкай.

Арлингу захотелось найти кинжал для имана как можно скорее. Теперь он был в этом действительно заинтересован.

 

Глава 5. Старый друг

Арлинг хорошо помнил Восточный Такыр. Не так давно он проходил его вместе с Сейфуллахом и группой разведчиков, отправленных властями Самрии проверить слухи о падении Балидета. Для каравана, идущего по пескам Холустая, три месяца — ничто, пылинка в бархане. Но для кого-то за это время изменилась жизнь. Армия Карателя уничтожила Балидет и продвинулась далеко на север, подойдя вплотную к столице Сикелии. Белая Мельница, еще недавно могучий союз сикелийских городов, пряталась в песках, стараясь сохранить то немногое, что осталось, ради сопротивления, которое пока казалось бессмысленным. Арлинг внезапно обрел свободу, к которой готов не был.

Много лет назад иман назвал его индиговым учеником — васс`ханом, но Регарди пробыл им недолго, предав учителя на Боях Салаграна. Чтобы вернуть доверие имана, он принял обет халруджи, став слугой мальчишки, которого сначала возненавидел, но сейчас назвал бы братом. Теперь все исчезло, словно пыль, развеянная ветром. Васс`хан и халруджи остались в прошлом, а серкет умер, не успев родиться. Регарди путешествовал по такыру с чувством легкости, которая грозила оторвать его от земли и унести в небо.

С Аршаком они общались мало, а все разговоры с Белым Ящером сводились к взаимному обещанию убить друг друга. Силы постепенно возвращались к Арлингу, но змеи и незнакомые звуки, преследующие его после Испытания, никуда не исчезли. Наоборот, чем крепче становилось его тело, тем отчетливее слышалось шипение змей, и тем острее воспринимался шепот Нехебкая. И хотя они не причиняли ему вреда, их присутствие в мире настоящего раздражало и приводило к ошибкам, которых можно было бы избежать.

Малый Исфахан остался далеко на севере, но Регарди ощущал гряду так отчетливо, словно они шли у ее подножья. Стоило подумать о хаосе резко изрезанных гребней, как ветер сразу приносил сухой, пыльный запах хребтов. Горы маячили за его спиной даже после того, как Аршак заявил ему, что они идут по долине, плоской, как масляная лепешка, посыпанная солью.

Драганы держались старой караванной дороги, которая была хорошо заметна из-за белеющих повсюду останков людей и животных. «Караваны ходят по костям», — частенько говорил Сейфуллах и был прав. Исцарапанные песком черепа, раздробленные и разгрызенные временем кости, целые скелеты провожали их вечным молчанием. Однажды они нашли три тюка, набитых отрезами шелка отличного качества. Судя по количеству грязи и пыли, которые покрывали мешки, их хозяин расстался с ними не меньше месяца назад. Арлинг вспомнил, как Аджухам рассказывал, что если караван терял в пути много верблюдов, и перевозка товара становилась невозможной, купцы оставляли груз на тропе, зная, что его не тронут. Такова была этика кучеярской торговли, воздвигнутая на вековых традициях. Когда купец проходил этой дорогой в следующий раз, он находил товар там, где его оставил. К своей чести драганы, идущие впереди, не тронули мешки, однако хозяину груза уже было все равно. Аршак нашел его тело в двух арах от брошенного товара. Убила ли купцы жажда или солнце не имело значения.

Керхи держались от отряда драганов на расстоянии, поэтому не сразу заметили, что в лагере наемников что-то произошло. Обычно солдаты заканчивали дневной привал, как только солнце начинало клониться к горизонту. Арлинг уже чувствовал, как остывала корка глины под ногами, однако драганы оставались на прежнем месте. Они свернули палатки и разбились на привычные группы для похода, но не покидали стоянку, словно ожидая чего-то.

Не выдержав, Аршак отправил брата, выяснить, что происходит, однако разведка Белого Ящера много не прояснила.

— У них был гонец, — рассказал керх, вернувшись через час. — Он передал им какой-то пакет, и тут же уехал на Запад, в сторону Фардоса. Узнать бы, что в том письме. Драганы точно кого-то ждут. И они недовольны. Еще бы, такое время пропадает. Если они будут ждать до ночи, предлагаю похитить одного из них и допросить. Если ничего интересного, пойдем дальше сами. Но вдруг к ним едет кто-то важный? Вдруг сам Каратель?

К облегчению Арлинга на этот раз Аршак не поддержал брата. После пропажи товарища драганы потратили сутки, чтобы найти похищенного, и кочевникам с Регарди пришлось проявить чудеса изворотливости, чтобы не попасться. Идея о том, что на встречу с отрядом едет лично Каратель, была слишком смелой даже для такого керха, как Белый Ящер.

Они решили подождать до утра. Кочевники всегда были любопытным народом, а Регарди было все равно. Он хотел найти кинжал, но это была не его миссия. Днем раньше, днем позже — время уже ничего не меняло.

Ночь пришла вместе с сильным ветром, который поднял в воздух тучи песка, смешав звуки и запахи мира. Керхи подкрались к драганам совсем близко, но ничего интересного в лагере наемников не происходило. С наступлением темноты воины разожгли костры, но палаток не ставили, оставаясь в полной готовности.

Кочевники постоянно вглядывались в темноту, Арлинг же растянулся на земле, приложив ухо к остывающему такыру. Ему было хорошо слышно, как драганы нервно топчутся вокруг костров, стараясь согреться и убить время.

Когда поверхность земли задрожала, покрывшись мелкой рябью от шагов людей и верблюдов, Регарди понял, что ждать осталось недолго. Со стороны Фардоса приближался караван — вереница людей, окруженная всадниками на верблюдах. Никаких тюков, навьюченных животных или груженых повозок, характерных для купеческих караванов. Люди шли налегке, хотя и с трудом переставляли ноги. Сначала Арлинг решил, что это рабы из северных городов, но потом различил стук сандалий по такыру. Сикелийские рабы всегда ходили босыми. Когда порыв ветра принес запах пыльцы и жженого сахара, Регарди решил, что ему показалось. Змеи-септоры по-прежнему преследовали его повсюду, хотя настоящими не были. Но когда он услышал знакомое гортанное наречие, которое успел позабыть с тех пор, как покинул Балидет, то понял, что к ним приближалось человек двести нарзидов. Тех самых, странных людей, которые в Сикелии занимали среднее положение между рабами и чернорабочими. Не кучеяры и не керхи, нарзиды всегда были изгоями, проживая, в основном, в южных городах Сикелии, хотя их было много и на севере. Они были ленивы, грязны и вечно пьяны. Обычно им поручали тяжелые общественные работы, как, например, чистка каналов или городской канализации, за которые платили гроши. Как раз хватало на дешевую водку. Пьянство было проклятием нарзидов, перед которым кучеярские власти были бессильны.

Арлинг перевел внимание на сопровождающих, которые ехали на боевых верблюдах махари. Их было немного. Если пеших нарзидов было человек двести, то всадников было около тридцати. В запахе их пота тоже слышались нотки цветочной пыльцы, но они отличались от пеших путников. Восточные нарзиды, догадался он. Странный народ, который прибыл вместе с Карателем из-за Гургарана. Еще одна тайна, которую принес с собой Маргаджан.

Через полчаса караван заметили в лагере. Когда нарзиды подошли к ним, драганы были уже готовы к встрече. Как только люди остановились, одни без сил опустились на землю, другие стали требовать пить. К удивлению Арлинга, драганы обошлись с ними вежливо и даже заботливо. Он слышал, как кто-то приказал раздать прибывшим «мокрые камни». Сами наемники называли их «каплями», но суть чужеземных минералов от этого не менялась. После чего драганы расставили вокруг нарзидов вооруженных часовых, словно они были ценным товаром, который хотела украсть вся пустыня.

— Откуда они? — наконец, произнес Белый Ящер, задав вопрос, который волновал всех.

— Из южных городов, — ответил Арлинг, подползая ближе к керхам. — Это нарзиды из Балидета, Муссавората и, наверное, Хорасона. Они зачем-то нужны драганам. Теперь понятно, что их ведут в царство Негуса, за Гургаран. Неясно только, к чему все это. Скорее всего, отряд наших драганов будет сопровождать их. Надо бы узнать, о чем они там совещаются. Вы подождите меня, а я попытаюсь подкрасться к палатке, где собрались командиры. Вдруг они скажут что-нибудь о Маргаджане. Мы думаем, что он у Фардоса, но Каратель может быть где угодно.

Белый Ящер, конечно, возражал, но аргументы Арлинга были неоспоримы. Во-первых, он был навьялом, и ему помогала богиня Рарлапут, во-вторых, он был драганом и мог легко замаскироваться под солдата, в-третьих, он был слепым, который ориентировался в темноте, куда лучше зрячих керхов. Другие свои достоинства Регарди решил не называть. Аршаку хватило первого довода, Белому Ящеру — остальных двух.

Совещание могло закончиться в любую минуту, поэтому Арлинг торопился. Подкрасться к наемникам по залитому лунным светом такыру, похитить часового, спрятать его среди камней, переодеться в его одежду, снять повязку с глаз, войти в освещенное светом костра пространство, кивнуть незнакомым людям, словно ты свой… Регарди отсчитывал секунды, тщательно переступая через тела септоров, которые не могли смириться с тем, что он в них не верил. Когда делаешь что-то, делай это уверенно, шептал иман. И Арлинг шел, с каждым шагом убеждая себя, что солдаты его не замечают. Ведь он ничем не отличался от них — драган, наемник, человек войны от макушки до пальцев ног.

Теперь драганы окружали его со всех сторон. Он ожидал, что его охватит привычная ненависть, которую он чувствовал ко всему, связанному с бывшей родиной, но она не приходила. Кто-то из драганов небрежно задел его, проходя мимо, другой окликнул, спросив, не видел ли он какого-то Спорга, третий, очевидно, из офицеров, велел поправить перевязь меча и почистить плащ — солдат Карателя не должен ходить обсыпанным песком, даже в пустыне. Арлинг торопливо пробормотал извинения, вспомнив, что не отряхнул накидку, когда снимал ее с поваленного на землю часового.

Приближаясь к палатке с командирами, Арлинг думал о противоречии, которое однажды вошло в его жизнь и поселилось в ней навсегда. Драганам не было места в этой глубинке такыра, как не было места в ней слепому, который потерялся где-то между миром света и тьмы. Эти люди воевали не потому, что защищали родину или покоряли новый мир ради славы царя. Они шли на войну, потому что им платили за это деньги. И они ничем не отличались от тех людей, среди которых вырос новый Арлинг. Почти все ученики боевых школ Сикелии становились наемниками, продавая жизни за искусство убивать не своих врагов. Регарди не мог их осуждать или ненавидеть. Драганы Карателя покорили много городов, став победителями со славой демонов, но желания у них были человеческие — выспаться, помыться, получить деньги, набить живот, прикупить новые сапоги и снова отправиться на войну. Чем еще заниматься в жизни, они не знали.

Ему не нужно было подходить к палатке вплотную, чтобы услышать тех, кто в ней собрался. Остановившись у ближайшего костра, он натянул на голову капюшон и опустился на землю, повторив позу лежащего рядом наемника. Многие, свободные от дежурства драганы спали или просто лежали на земле, пользуясь неожиданным отдыхом. Преследуя их вместе с керхами, Арлинг помнил, что длительных привалов у наемников случалось не часто.

В палатке было всего двое — драган и один из прибывших нарзидов. Похоже, командиры уже успели обменяться приветствиями, так как разговор носил очень вольный характер. Драган, которого звали Истаном, говорил резко, не скрывая недовольства по отношению к новоприбывшим. У него был громкий голос, от которого исходили мощные волны уверенности и силы. Именно таким голосом кричат «На смерть!», посылая людей на полчища врага. Голос его собеседника, наоборот, был вкрадчивым и тихим, но именно поэтому казался более опасным. И он был знакомым.

— Не понимаю, зачем нужно пять сотен пехотинцев, чтобы проводить этих несчастных до Гургарана, — раздраженно произнес драган, и Арлинг понял, что попал на самую интересную часть разговора.

— Это не просто солдаты, а лучшие воины, которые блестяще справились с возложенной на них задачей. Они заслуживают более почетного задания, чем роль провожатых.

— Ты не представляешь, Истан, какая это честь сопровождать моих людей к Источнику, — мягко ответил ему нарзид. — Каратель очень точно дал понять, какое внимание уделяет Подобный их безопасности. Они не доставят тебе хлопот. Представь, что это верблюды, которых нужно перегнать на другую часть Карах-Антара. Там вас встретят. Не скрываю, это тяжело, но разве было легко уничтожить серкетов?

Арлингу показалось, что голос нарзида дрогнул, хотя возможно, порыв ветра исказил звуки.

— Ага, верблюды, — усмехнулся Истан. — Святые твари, с которых не должна упасть ни шерстинка. Я ведь тебя правильно понял, Ларан? Мои люди возвращаются из Восточного Такыра, а это не самые лучшие земли Сикелии. Мы едва держимся на тех «каплях», что дал нам Каратель. А ты хочешь отправить нас в Карах-Антар, да еще вместе с этими отбросами человечества? Мы не станем подтирать им зады, когда их свалит Бледная Спирохета, и делиться припасами, когда у них кончится еда. У нас у самих провианта в обрез.

Истан продолжал ругаться, Арлинга же словно пригвоздило к земле. Момент узнавания был неприятным. Теперь он вспомнил, где встречал этого нарзида раньше. Ларан — человек Карателя, был во дворце Балидета, когда Арлинг исполнял Септорию Первого Исхода, а позже встретился ему на стоянке керхов. Тогда нарзид сразу узнал Регарди, передав, что Маргаджан ищет его. Арлинг предпочел бы, чтобы мир был не таким тесным. Он натянул капюшон глубже на глаза. Случайная встреча с тем, кто его знал, была ему не нужна.

— Не волнуйся за нарзидов, — ответил Ларан, когда поток брани Истана иссяк. — Они крепче, чем ты думаешь. Мы прогнали их от самого Хорасона. У нас есть два обоза с зерном, а «капли» не дадут умереть им от жажды. Если тебе так нравится, представь, что это — святые верблюды, с той разницей, что иногда они разговаривают. И не думай, что осада Фардоса была бы лучшим вариантом. Вряд ли твои солдаты смоли бы передохнуть там хоть денек. Фардос оказался крепче, чем мы думали. Наши отряды перекрыли все линии снабжения, но город хорошо подготовился. У них полно еды и воды. Глубокие рвы, высокие стены, боевой дух — там есть все, чтобы заставить нас просидеть до зимы. Если у врагов хорошие позиции, победа достанется тому, у кого больше еды. Это написал один кучеярский мудрец по имени Махди. Между прочим, верно подметил. В Фардосе еды полно, а вот наши обозы с продовольствием постоянно захватывают партизаны. Мы думали, что с Белой Мельницей покончено, но она оказалась на удивление живучей. Это ее люди помешали нам захватить нарзидов Фардоса. Они избегают открытых сражений, предпочитая кусать нас за ноги. И эти укусы, порой, бывают чертовски болезненными.

В палатке замолчали, а Регарди еще раз задумался над тем, почему нарзиды были так важны Подобному? Было ли это как-то связано с Септорией Второго Исхода, которую тот задумал, или у гургаранского царя были свои причины?

— А разве нарзидов не должно быть больше? — наконец, спросил Истан, и в его голосе звучало смирение. Где-то глубоко в нем еще кипела ярость, но солдат, привыкший повиноваться приказам командира, оказался сильнее. Истан, конечно же, поведет этих нарзидов в Карах-Антар, потому что он не мог сказать «нет» Карателю.

— Здесь и ответ на твой вопрос, — вздохнул Ларан. — Мы должны были собрать всех нарзидов из южных городов на границе Холустая и Фардоса. Но кто-то проболтался, и об этом узнала Белая Мельница. Мы шли из Хорасона и смогли отбиться, но те отряды, которые вели нарзидов из Балидета и Белого Города, попали в партизанские засады. Их всех перебили. Двести человек — совсем не то, что ожидает увидеть Подобный, но мы надеемся, что с Фардосом и северными городами нам повезет больше. Поэтому ты должен понять всю важность вашей новой задачи, Истан. С болезнями и голодом вы справитесь, но если вас найдут партизаны Белой Мельницы, они постараются вырезать всех нарзидов поголовно. С отрядами из Балидета и Муссавората так и случилось.

— Почему тогда эти нарзиды так плохо охраняются? — спросил Истан. — Я не обсуждаю приказы Карателя, но разумнее было бы послать сто, а не тридцать воинов. Вы могли нас вообще не встретить. Начинается сезон самумов, и мы собирались пройти южнее намеченного пути.

— Путь из Хорасона не близок, — сухо ответил Ларан. — Из города вышло шестьсот нарзидов и сто сорок лучших солдат. У Фардоса нас сильно трепали партизаны, дальше — керхи. Многие из них нарушают клятву и переходят на сторону Белой Мельницы. Восточный Такыр — их земли, а Карах-Антар их дом родной. Я не завидую тебе, Истан, но помочь ничем не могу.

— Я не обсуждаю приказы Карателя, — резко произнес Истан. — Если нужно отвести этих людей до Гургарана, я сделаю все, что в моих силах. Все не так плохо, как ты говоришь, Ларан.

— Я слышал об успехе быстрых военных походов, но не слышал об успехе затяжных, — вздохнул нарзид.

— Играйте в шахматы, — неожиданно улыбнулся командир драганов. — Удивительно, но эта игра отлично поднимает боевой дух, даже если вы проигрываете.

— Не спорю, — криво усмехнулся Ларан, — но в отличие от шахмат наше поражение здесь может стоить нам жизни, Ходят слухи, что главный мельник жив. Его видели среди керхов. Скорее всего, те несколько тысяч кочевников, что еще верны нам, оставят нас в ближайшие месяцы. И у Самрии нам придется рассчитывать на собственные силы. Подкрепления из-за Гургарана не будет. Я верен Карателю, но если бы я был на вашем месте, командир, то дойдя до Царских Врат, не задумываясь, перешел бы гряду вместе с нарзидами. Долина большая. Подобный не станет искать каплю в море.

— Я сделаю вид, что не слышал ваших последних слов, Ларан, — сухо ответил Истан, поднимаясь. — Мы тронемся в путь за час до рассвета. Вы едете с нами?

— Увы, нет, — нарзид тоже поднялся. — У меня еще есть несколько поручений от Карателя. Мы задержались в пути, поэтому мне придется выехать немедленно. Удачи вам, командир Истан. Вы мне нравитесь. Я искренне желаю вам выжить.

Прощальные слова драгана прозвучали более чем скупо, но Арлинг уже не слушал. Он узнал больше, чем хотел, но вопросов не стало меньше. Ему нужно было возвращаться к керхам. Регарди поднялся и, сделав вид, что направился по нужде к камням, исчез в ночных тенях. Прошло больше времени, чем он планировал, и Аршак, должно быть, уже заждался его. Нехебкай противно шипел на ухо малознакомые слова о чести и доблести. Регарди обещал керхам найти ритуальный кинжал и должен был Аршаку за свою никчемную спасенную жизнь. Не следовало заставлять кочевников нервничать.

И все же Арлинг не спешил покидать лагерь драганов.

Когда Ларан вышел из палатки, Регарди уже не сомневался. Подкравшись к боевым верблюдам нарзидов, он отвязал одного из них и нырнул с ним в темноту. Керхи подождут, и миссия Аршака тоже. Когда с ним говорило сердце, он не мог идти путем разума. А сердце подсказывало, что нужно отправиться за Лараном — прямо сейчас. Как и тогда на стоянке керхов, Ларан говорил сильно и убедительно, но Арлинг чувствовал: нарзид передал драганам далеко не все, что должен был сказать.

* * *

Преследуя Ларана, Арлинг был готов к сюрпризам, но нарзид сумел его удивить. Он уехал один, оставив своих спутников с драганами. В землях мятежных керхов это был смелый поступок даже для хорошего воина, каким, несомненно, был Ларан. Однако в Восточном Такыре нарзид задержался недолго. Порода махари была знаменита своей резвостью, и боевой верблюд донес Ларана до северных границ холустайской пустыни меньше чем за четыре часа. Арлингу пришлось нелегко. Он не так умело обращался с верблюдами, а с породой махари встречался лишь один раз — когда бежал из Балидета в поисках Сейфуллаха. Угнанное из отряда драганов животное оказалось слишком предано предыдущему хозяину и норовило сбросить Регарди, отказываясь повиноваться. Арлинга выручил сильный ветер, который поднялся после полуночи со стороны Ларана, заглушив рев недовольного верблюда.

Регарди пожалел о задуманном уже через час преследования. Первые эмоции исчезли, и холодный голос разума мог только издеваться над необдуманным поступком. Арлингу постоянно казалось, что нарзид оглядывается и смотрит на него. Конечно, этого не могло быть. Если он верно помнил кучеярские приметы, ночь была темной и безлунной, потому что все пустынные блохи, которые обычно густо покрывали такыр во время яркой луны, попрятались. Свет звезд был слишком тусклым, чтобы различить что-либо на расстоянии двух салей, но, рискуя потерять нарзида, Регарди отстал еще на один ар. Ему приходилось часто слезать с верблюда и проверять отпечатки следов на глине, так как проклятое животное норовило свернуть не в ту сторону. Пронизывающий ночной ветер, дующий в лицо, хоть и помогал скрыть его запах от Ларана, настроения не улучшал. Арлинг оставил теплую керхскую накидку, когда переодевался в одежду драганского наемника, и теперь глубоко жалел об этом. Обмен был неравноценным. Неудивительно, что ночами драганы прятались по палаткам, да жались к кострам. Их плащи хорошо защищали от дневного зноя, но совершенно не годились для ночных температур такыра. В довершение всего ему мерещился Нехебкай, который скакал за ним следом, оседлав четырехглазого пса-смерти Бхудке. В отличие от Арлинга Индиговый Бог никуда не спешил и терпеливо дожидался на расстоянии, когда Регарди спрыгивал с верблюда на землю и обшаривал такыр руками в поисках следа.

Сначала Арлинг подумал, что Ларан направился к Фардосу, но нарзид не доехал до степей и резко свернул на юг, в холустайские пески. Ларан спешил. Его верблюд бежал так быстро, что оставлял за собой гигантские клубы пыли, значительно облегчая преследование. Когда сухая глина на земле сменилась наносами песка, а потом крутыми барханами, махари Арлинга перестал сопротивляться судьбе и больше не пытался сбросить наездника.

Регарди едва успел затормозить, когда понял, что знакомый топот верблюжьих лап впереди прекратился. В воздухе еще пахло поднятым вверх песком, но по ночному Холустаю внезапно разлилась тишина. Или нарзид заметил преследование, или прибыл туда, куда направлялся. В любом случае ехать дальше на верблюде было опасно.

С облегчением оставив строптивое животное в саксауловых зарослях, Арлинг тщательно обыскал его сумки и привязи. Он не успел сделать это раньше из-за спешки и сейчас искренне порадовался сумке с пятью ножами и небольшому топору, привязанному сзади к мешкам. Они стали хорошим дополнением к керхской сабле и джамбии, которые одолжил ему Аршак. Жаль, что нарзид, который владел этим верблюдом раньше, забрал с собой лук. Стрелы лишними бы не оказались.

Не зная, сможет ли вернуться, Регарди не стал крепко привязывать верблюда к кустам. Хоть тот и заслужил пожизненное заключение среди саксаула, шанс на свободу имели все.

Прикрепив топор к спинной перевязи с саблей и спрятав кинжалы в голенище сапога, Арлинг опустился в песок и пополз туда, где последний раз слышал Ларана. Поймав себя на мысли, что волнуется, он заставил себя расслабиться. Подкрадываться к лагерю драганов было легче. Керхи преследовали наемников давно, выучив их голоса, поведение и повадки. Для Арлинга драганы казались большим многоголосым организмом с тысячей рук, ног и глаз, который при всей своей зоркости, не мог видеть то, что происходило у него под носом. Солдаты Карателя были стадом ахаров, а керхи — охотниками.

Сейчас все было по-другому. Если Ларан его заметил, то охотником был он. Арлингу же приходилось надеяться на темноту и ветер, которые должны были скрыть его движения и шорох песка.

Верблюд не захотел оставаться в одиночестве и стал реветь, едва Регарди скрылся за барханом. Когда Арлинг подумал, что его план окончательно испорчен, он внезапно услышал голоса, и один из них, несомненно, принадлежал Ларану. Люди говорили нервно и возбужденно, но слов было не различить. Их верблюды тоже ревели, и Регарди перевел дух. Возможно, керхская богиня Рарлапут действительно считала его своим сыном, помогая везением.

Стараясь не поднимать голову, он быстро пополз по направлению к голосам и едва не врезался в камень, внезапно выросший на пути. В Холустае встречалось не так много камней, и Арлинг озадаченно ощупал его, удивленный, откуда он мог взяться посреди барханов. Валун был большой и прохладный. На нем сидел Нехебкай и поигрывал кончиком хвоста у него перед носом. Регарди решил взять левее и уткнулся пальцами в еще один камень. Сосредоточившись, он приложил ухо к песку. Камней оказалось много — один больше другого. В паре салей от него начинались целые россыпи валунов, которые простирались до самого горизонта. Теперь он понял, почему голос Ларана появлялся и исчезал без очевидной причины. Нарзид шел между камней, которые мешали звукам распространяться. Арлинг хорошо знал Холустай, но был уверен, что Холустайское плато осталось позади, а до Шибанского нагорья было еще далеко.

Решив, что происхождение валунов среди песков не так важно, как причина, по которой Ларан приехал в это место, Арлинг взобрался на один из камней. И хотя было темно, ему казалось, что все спутники Ларана разом повернулись и посмотрели на него. Однако теперь их стало слышнее. В небольшом, защищенном от ветра распадке собралось человек двадцать — взрослых мужчин с кошачьими повадками людей, променявших жизнь на войну. И эти люди пришли сюда не для того, чтобы отдохнуть и погреться у костра. От них пахло дорогой, оружием и нетерпением. И они говорили на чистом кучеярском языке. Теперь Регарди понял, что ему показалось странным в их запахе. Он так долго пробыл среди керхов, а потом в окружении драганов и нарзидов, что успел забыть специфическую смесь ароматов, характерных для кучеяров. Но что общего было у Ларана, человека Карателя, с кучеярами — представителями побежденной стороны? Если они были разбойниками, то зачем нарзиду было встречаться с ними тогда, когда у него в распоряжении имелась целая армия?

Рискнув подобраться ближе, Арлинг понял, в чем ошибался. Кучеяры не были бандитами с большой дороги. Осторожные движения, грамотная речь, манера держаться, но главное — легкий, едва заметный диалект, выдавали в них представителей боевых школ Самрии. Арлинг встречался с самрийскими воинами в Балидете, когда был еще учеником, и позже — на Боях Салаграна. Знакомые Ларана произносили букву «с» с легким шипением, двигались обманчиво лениво и Регарди подумал, что воины могли принадлежать к знаменитым столичным «кобрам». Выпускники их школы носили на запястье браслет из змеиной кожи.

— Это плохое место, — недовольно произнес кучеяр, стоявший ближе всех к Арлингу. — Зачем было собирать нас именно здесь? В Холустае полно оазисов, но тебе нужно было выбрать обязательно Рамсдут. Мы люди не суеверные, но злить богов не хотелось бы.

Услышав знакомое название, Арлинг досадливо поморщился. Где еще в Холустае могли встретиться такие россыпи гигантских валунов, как не в мертвом городе. Как и тот кучеяр, Арлинг не был суеверным, но развалины Рамсдута были, действительно, плохим местом. Только чужестранец, каким был Ларан, мог назначить встречу на руинах проклятого города великанов.

— Таких развалин в Холустае больше нет, — продолжал говорить кучеяр, собираясь, наверное, если не напугать, то испортить настроение товарищам. — Это Рамсдут, великаний город. Даже самые смелые из купцов обходят его стороной. Говорят, раньше здесь жили жестокие цари, которые грабили и убивали путников. Но они не чтили Нехебкая, повелителя пустыни и самумов, поэтому их правление было недолгим. Однажды с востока налетели черные ветры, которые дули семь дней и семь ночей, превратив город в руины, а его жителей — в песок, который был развеян по всему Холустаю. Старики рассказывают, что в руинах Рамсдута осталось много сокровищ, но уносить их нельзя. Если кто-то подбирает золото, сразу поднимается черный вихрь, и человек погибает в песках мучительной смертью.

— Хорошая байка, — усмехнулся Ларан. — Но мы ведь не собираемся искать здесь золото, парни? Если справитесь, вам заплатят столько же, сколько сокровищ в этих руинах. Соберитесь, времени осталось немного, а второго шанса не будет. Мне сказали, что лучше вас нет во всех сикелийских землях, так что не портите мое первое впечатление. Мы сейчас творим историю, а это дорогого стоит.

— Не беспокойся, Ларан, — проворчал один из кучеяров. — Ты прекрасно знаешь, что мы здесь не из-за денег. Наш учитель погиб, сражаясь за Хорасон, а в Лаэзии жила моя сестра. У всех нас достаточно причин, чтобы считать твое задание честью.

— Прекрасно, — кивнул нарзид. — Сделаем все быстро. Джархан, ты с братом, спрячешься в камнях на востоке. Я знаю, что вы не промахнетесь, но Гасан на всякий случай будет прикрывать вас с запада. Стрелять будете вместе по моему сигналу. Я сниму капюшон, вот так. Это знак. Вы стреляете первыми, только в него, мы с парнями разбираемся с остальными. Их не должно быть много, человек шесть-восемь, не больше. Все понятно?

Кучеяры не ответили, и Арлинг понял, что разговоров больше не будет. Что-то интересное затевалось в Рамсдуте. Джархан, который должен был устроить засаду в камнях, шел прямо на него, и Регарди пришлось поспешно отползти назад. Его брат устроился через три валуна слева, а Гасан — в десяти салях напротив. Затаившиеся люди не видели Арлинга, спрятавшегося в камнях сзади, зато он ощущал их прекрасно. Его разбирало любопытство, которое росло по мере того, как усиливалась нервозность воинов Ларана. Внешне они оставались спокойными, но малейшие признаки выдавали то, что они были готовы взорваться в любую секунду. Один скреб ногтем по камню, другой водил носком сапога по песку, третий барабанил пальцами по ножнам. Джархан, залегший в камнях впереди Арлинга, уже несколько раз менял стрелу, пытаясь выбрать лучшую.

Если волновались такие ребята, как «кобры» из Самрии, на кого же затевалась охота?

Всадники появились неожиданно. Едва Арлинг подумал о том, что рассвету уже пора наступать, как с востока брызнуло тепло, коснувшись солнечными пальцами остывших за ночь валунов. А вместе с лучами солнца в долине показалась группа людей, быстро приближающихся к Рамсдуту. Сомневаться не приходилось — засада устраивалась на них.

Все восемь человек были драганами. Их было столько же, сколько ожидал Ларан. «Кобры» собрались и приготовились к прыжку. Джархан прижал тетиву к щеке, готовый выпустить стрелу по знаку Ларана. С нарзидом внизу осталось пять человек, остальные попрятались по камням, забившись в расщелины и выбоины, словно септоры.

Всадники были уже близко, когда до Арлинга донеслись слова Ларана, которые тот прошептал, не рассчитывая, что его услышат:

— Свободен тот, кто ни на что не надеется и ничего не боится.

Слова показались Арлингу знакомыми. Если нарзид и молился, то его боги не дали ему отваги. Регарди отчетливо слышал, как сильно Ларан сжимал челюсти, чтобы зубы не выбивали предательскую дрожь. Нарзиду было страшно, и его страх передавался наемникам, залегшим среди камней. Их тела были напряжены, а дыхание вырывалось тяжело, словно у загнанных лошадей. Своих верблюдов они спрятали далеко в развалинах, влив в них какое-то успокоительное средство, незнакомое Арлингу. Животные вели себя куда тише людей.

В следующий момент Регарди понял, чего боялся нарзид и почему так волновались наемники из самрийской боевой школы «Черные Кобры». Он потер уши, потом нос и подался вперед, рискуя свалиться на сидящего впереди Джархана. Разум отказывался верить в совпадение, а в душе клокотала буря эмоций. С каждым новым вызовом судьбы контролировать чувства становилось сложнее. Но ошибки быть не могло. Первым подъехавшим всадником был Маргаджан, знаменитый Каратель, воин Подобного и бывший друг Арлинга — отголосок прошлого, который должен был утихнуть, как эхо в пустыне, но вместо этого с каждым днем становился все громче, оглушая Регарди своим существованием.

Высокий драган с растрепанными волосами был уставшим, покрытым пылью и мало похожим на командира армии завоевателей, но это, несомненно, был Даррен. Там, во дворце Гильдии Балидета, Арлинг запомнил его новый запах слишком отчетливо, чтобы с кем-нибудь перепутать. Послышался странный звук, и Регарди понял, что сжимает челюсти с такой же силой, как и Ларан минуту назад. Теперь он, действительно, пожалел, что отправился за нарзидом.

Пока Даррен размашисто шел к Ларану, который, словно окаменев, ожидал командира среди валунов, Арлинг вдруг вспомнил, откуда он знал слова, произнесенные нарзидом при появлении Карателя. Так приветствовали друг друга люди, преданные учителю. Арлинг часто слышал их, когда иман брал его с собой на совещания Белой Мельницы. Ларан был человеком имана. Он был своим. Регарди вдруг стало нехорошо, а рядом издевательски засмеялся Нехебкай. Индиговый всегда был поблизости, с нетерпением ожидая каждого его неверного шага.

— Какого дьявола ты отправил мне это послание, Ларан? — резко спросил Даррен, подходя к застывшему нарзиду. — Мне пришлось сделать крюк, чтобы встретиться с тобой в этой глуши. Что такого произошло у Белой Мельницы, что ты не мог подождать до Фардоса?

— Всему свое время, повелитель, — наконец, произнес Ларан и низко поклонился Карателю. — Как прошло совещание с керхами?

Арлингу показалось, что нарзид наклонился ниже, чем требовал этикет. Последнее прощание или запоздалое раскаяние?

Даррен сделал знак своим людям, которые хотели спешиваться, и они остались в седлах. Маргаджан не собирался останавливаться надолго. Пять, семь, восемь — сосчитал их Арлинг. Восемь воинов против двадцати. Нечестный расклад.

— Плохо, — нахмурился Даррен. — Керхи темнят, и ты, похоже, тоже. Я собираюсь покинуть Холустай до полудня. Говори, что узнал.

— Мельник жив, — произнес Ларан, с трудом разлепив губы. — И он назначил награду за твою голову.

— Вот как, — ухмыльнулся Даррен. — А я думал, что Тигр Санагор уже общается с Подобным. Азатхан клялся, что они отправили подарок за Гургаран. Выходит, кто-то врет.

— Иман сбежал из Пустоши задолго до того, как туда пришел Истан, — ответил Ларан, и Арлинг еще ниже свесился с камня, чтобы убедиться, что его не подвел слух — нарзид позволил себе улыбнуться.

— За твоей улыбкой прячется меч, Ларан, — чеканя каждое слово, произнес Даррен, и Арлинг понял, что бывший друг уже догадался о ловушке. — Сколько тебе заплатили?

— Лучше спроси, скольких людей мне пришлось убить, чтобы заманить тебя сюда, — ответил Ларан, отступая назад. От его страха не осталось ни следа. Он был готов ко всему. «Свободен тот, кто ни на что не надеется и ничего не боится», — повторил Арлинг, чувствуя, как у него начинает кружиться голова. Испытание Смертью еще давало о себе знать предательской дрожью в теле в самые неподходящие моменты его жизни.

— У сильного генерала не бывает слабых солдат, — мрачно сказал Даррен. — Ты молодец, хорошо все продумал. Когда-то ты поклялся мне в верности кровью. Теперь эта клятва будет жечь твои вены до конца дней. А их осталось немного.

— Не ошибаются только боги, — кивнул в ответ нарзид, поднимая руки к капюшону. — Мы к ним не относимся.

Арлинг знал, что произойдет дальше. Ларан скинет капюшон, и три лучника изрешетят Даррена стрелами. На Карателе были доспехи, но «кобры» будут целиться по глазам. Темнота им не помешает. А потом наемники из засады разделаются с телохранителями. Вряд ли это займет у них больше десяти минут. После падения командира боевой дух у солдат, как правило, снижается. Новость о гибели Маргаджана разлетится быстро. Ларан сам принесет ее в Фардос, обвинив керхов в убийстве Карателя. Иман все рассчитал верно. За короткое время учитель сделал почти невыполнимое — переманил кочевников на свою сторону, подкупил Ларана, устроил ловушку Даррену. Он был здесь, рядом с Арлингом, дышал ему в затылок и смотрел на него темными, проницательными глазами.

Только Арлинг сомневался в том, что смерть Даррена остановит войну.

Когда Ларан подал знак стрелять, Джархан был уже мертв, а Регарди заканчивал с его братом. Третий лучник, Гасан, успел выпустить стрелу до того, как Арлинг метнул в него один из ножей, однако Даррен уже прыгнул в сторону, уходя с линии обстрела.

— Не пускайте его к лошадям! — крикнул Ларан, но его голос потонул в хаосе битвы. Ожидавшие в засаде «кобры» атаковали людей Карателя, словно пайрики из недр земли. И они сражались не потому, что им заплатили за это деньги. Их вела месть. Учитель хорошо подобрал людей. У каждого из них была причина, чтобы уничтожить Карателя лично. Убив трех лучников, Арлинг хотел лишь немного уравнять шансы, но, когда «кобры» напали, понял, что шанса на победу у людей Маргаджана не было и не будет. Так же, как не было его у самого Даррена. Если не считать того, что нападавших было в два раза больше, каждый из них стоил десятерых. Иман не мог рисковать и отправил на убийство Карателя лучших, кого смог найти в уцелевших городах Сикелии.

Воины из школы «Черные Кобры» отлично знали свое дело. Когда Арлинг спрыгнул с камня, земля уже успела превратиться в болото из крови. Несмотря на то что начало операции было провалено, у Ларана все было под контролем. Сражающиеся разделились на две группы. Люди Даррена отчаянно отбивались на востоке, где-то в полсотни салей от второй кучи сражавшихся, на которой сосредоточились основные силы. Там был Даррен с горсткой телохранителей, которые успели к нему пробиться. Регарди слышал свист его меча, но не мог посчитать, сколько человек билось на его стороне.

«Зачем ты это делаешь, Лин?» — прошептал Нехебкай голосом учителя. Змеи-септоры ловко скользили по земле, оставляя рельефные следы в тесте, замешанном из песка и крови. Когда Арлинг наступал на них, они извивались, словно настоящие. Не верить в происходящее становилось труднее.

Он замер на краю поляны, где происходило побоище, все еще оставаясь невидимым для дерущихся. «Ты не держал меча, с тех пор как освободился из гроба, — ехидно прошептал Индиговый. — Ты слаб, не решителен и не собран. Кобры убьют тебя, а твой учитель узнает, что его васс`хан оказался предателем».

Регарди атаковал сзади, выбрав в жертвы кучеяра, который находился к нему ближе других. Подкравшись в темноте, он схватил его за руку с мечом и нанес удар ногой по животу и коленям. В солукрае это называлось ударом скорпиона — подобно тому, как скорпион хватает жертву клешнями, а затем наносит смертельный удар хвостом. Теперь у него было два клинка. Перешагнув через тело, он обрушился на группу наемников, теснивших Даррена к камням. Арлинг двигался по кругу, сочетая стремительные вращения меча с быстрым перемещением ног, но момент неожиданности был потерян. «Кобры» приняли его появление, как должное, перегруппировавшись в тот же миг и нисколько не замедлив темп атаки на Маргаджана.

Регарди почувствовал себя рукой, которую обмакнули в мед и опустили в муравейник. Наемники облепили его со всех сторон, умело избегая укусов его клинков и заставляя его прилагать все силы, чтобы избежать их жалящих сабель. Теперь Арлинг понял, почему их называли «кобрами». Они были быстрыми настолько, что он едва успевал ловить их движения и отбивать атаки. Первые порезы не заставили себя долго ждать. Рубашка прилипла к спине от пота и крови, и Арлинг пожалел, что не оставил ее на камнях. Ткань натягивалась и стесняла движения, мешая и замедляя скорость. Он потерял один клинок, так же быстро как приобрел, и теперь яростно защищался саблей, подаренной ему Аршаком. Ему нужно было пробиться к Даррену, но «кобры» не позволяли ему перейти к атаке и теснили к камням на другой стороне поляны.

Этот бой отличался от других. Арлинг был готов к ранениям, но он не был готов к тому, что иман, который всегда говорил с ним во время битв, будет молчать. Вместо учителя с ним разговаривал Нехебкай, и его слова были ядом, капающим на открытые раны.

— Предатель! — шипел змей, путаясь между ног.

Услышав свист, Регарди увернулся от лезвия сабли, но пропустил камень, который летел на него одновременно с клинком. Удар пришелся по пальцам правой руки, которые едва не отсек наемник, подскочивший справа. Сомневаясь, что пальцы остались на прежнем месте, Арлинг нырнул на землю, сделав врагу подсечку. По локтю струилась свежая кровь, но, решив, что если бы ему отрубили пальцы, крови было бы куда больше, Регарди поднял с земли саблю левой рукой и сосредоточился на новом противнике.

«Ты предал учителя, и умрешь за это», — снова пробился сквозь хаос голос Индигового бога, но Арлинг не дал ему закончить. Даже у змеи, оставшейся без глаз, имеются двое ядовитых клыков. Его час еще не пробил. Отбив удар меча, он высоко подпрыгнул и, оттолкнувшись от запястья опешившего врага, выполнил двойной кувырок в воздухе, перелетев через группу кучеяров, теснивших Даррена. Теперь Маргаджан был рядом, но, думая о том, как пробиться к бывшему другу, Регарди упустил главное — Даррен его не узнал.

В следующий миг Каратель атаковал его со всей мощью, на которой был способен Монтеро. Арлинг не винил его, потому что сам не смог бы узнать себя в том измазанном кровью и грязью человеке, который пытался встать на ноги и отбить атаки бывшего друга, а также наемника, выскочившего из камней слева. Арлинг метнул в солдата последний нож и нырнул под меч Даррена, который просвистел над его головой.

— Я на твоей стороне! — крикнул он, решив, что его собственное имя не может быть достаточной гарантией того, что Каратель не отрубит ему голову полуторным клинком. Даже в стране сабель Даррен оставался верным мечу.

Однако положение Маргаджана не оставляло ему роскоши выбора. Со стороны, где сражались его люди, уже слышался только ветер, играющий с песком. Едва Арлинг подумал об этом, как кучеяры обрушились на них с новой силой. Теперь их стало больше, потому что к ним присоединились те, кто разделался с телохранителями.

Не говоря ни слова, Арлинг и Даррен придвинулись ближе. Чувствуя спину бывшего друга, Регарди с трудом избавился от мощной волны воспоминаний. Сколько раз они стояли так, защищая один другого — в ученическом зале, на шутливых потасовках с друзьями, в пьяных драках в согдианских кварталах. Прошлое сейчас было не нужно никому.

Арлинг не знал, догадался ли Даррен, кто прикрывал его спину, но прилив сил был неожиданным подарком судьбы. Ему словно разрезали веревки, стягивающие запястья рук. В бездне одиночества, в которую он упал после ухода имана и Сейфуллаха, появление Даррена было подобно капле пресной воды посреди соленого моря. Регарди защищал не завоевателя, уничтожившего его второй дом. Он сражался за друга, который был такой же галлюцинацией, как и змеи-септоры, преследующие Арлинга после Испытания. Пусть будет так. Пусть он умрет здесь вместе с Дарреном, и этот конец пути будет не хуже любого другого. Арлинг был готов.

Ему стоило подумать о смерти с самого начала. Мысль о кончине пробудила в нем то, что дремало где-то глубоко, спрятавшись под толщей страхов, тревог и слабостей. Если это был последний бой, то он заберет с собой всех врагов. Не уйдет никто.

— Нападать нужно внезапно, словно поток воды, летящий в пропасть с высоты в тысячу салей, — прошептал Арлинг и расслабился, чувствуя, как проходит онемение в пальцах правой кисти. Теперь у него снова было две руки, готовые убивать. Сабля стала легче, а его движения — быстрее. Никаких сложных приемов. Никаких сомнений. Никакой пощады. Он плыл по течению, нанизывая врагов, как бусины на одну нить. Сабля — лишь продолжение руки, а между его телом и телом врагов — ни промежутка.

Арлинг не помнил, как завладел вторым клинком. Восприняв его появление как должное, он пустился в кровавый пляс, отсекая конечности и рубя головы. Теперь он был по-настоящему быстрым. Как ветер, гонящий по небу грозовые тучи, как самум, накрывающий мирный город.

«Кобры» кричали. Он чувствовал их страх, но никто не мог им помочь.

— Венкар, справа! — крикнул кто-то, но Арлинга там уже не было. Венкар упал на песок с разрубленной грудью.

— Стреляй, Халиб!

Халиб не мог стрелять, потому что Арлинг отсек ему кисти рук и добил ударом ноги в висок.

Мир остановился, отсчитывая секунды каплями крови, которыми наполнился воздух.

Еще одна голова упала на мокрый песок, покатившись с глухим стуком, словно переспелый арбуз. Регарди смахнул с клинка кровь и повернулся к следующему врагу. Однако новой атаки не последовало. «Кобры» медлили, и Арлинг понял, что у них с Дарреном появился шанс. Сейчас или никогда.

— Вставай, надо бежать! — крикнул он Даррену, который стоял на коленях, разглядывая собственный живот. Бывший друг сделал странный жест и не двинулся с места. Арлинг разозлился. У него не было времени разгадывать тайные знаки Карателя. Подскочив к нему, Регарди перекинул его руку себе через плечо и, с усилием подняв сопротивляющегося Даррена, заковылял к валуну, откуда слышалось всхрапывание лошадей. Никто из телохранителей Маргаджана не ушел живым, но кони все еще стояли у мертвых тел всадников.

Не понимая, почему «кобры» до сих пор не напали, Арлинг взвалил Даррена на одну из лошадей и, освободив из стремян запутавшуюся ногу убитого драгана, взлетел в седло сам. Конь протестующее заржал, но Регарди стеганул его по крупу и пустил в галоп.

Он мчался так, словно за ними гнались все полчища ада. Солнце уже оторвалось от горизонта, накаляя воздух и землю. Не лучшее время для скачек по пустыням, но выбора не было ни у Арлинга, ни у лошади, которая тяжело всхрапывала под тяжестью двух всадников. Регарди никак не мог разобрать, сколько кучеяров отправилось за ними в погоню. Вокруг его головы свистел навязчивый ветер.

— Куда ты так гонишь? — прохрипел кто-то снизу, и Арлинг понял, что с ним говорил Даррен, болтающийся впереди поперек седла.

— Потерпи, — крикнул ему Регарди, чувствуя, как намокла от крови ткань на правой ноге. Он знал, что это была не его кровь. — Твои друзья все еще скачут за нами. Нужно оторваться.

— Мои друзья мертвы, — проскрипел Даррен, сделав паузу на слове «друзья». — Ты убил их. Заставил есть грязь, всех до одного. Останови коня. Я хочу умереть на земле.

Арлинг натянул поводья так резко, что лошадь встала на дыбы, едва не сбросив Даррена туда, куда он просился. Регарди вцепился в гриву, прижав друга телом, и чудом остался в седле. С трудом успокоив животное, он спешился, а затем стащил Даррена на горячий песок.

Выхватив саблю, Арлинг принялся поджидать врагов. Но мир Холустая оставался немым, успокоился даже ветер. Песчинки лениво скатывались с барханов, воздух трещал от жары, звуков погони не было. Арлинга преследовали мертвецы — как и всю его жизнь.

Даррен застонал, и Регарди вложил саблю в ножны. Мертвые подождут, ведь у него оставался живой. Наклонившись к другу, он перевернул его на спину и внимательно ощупал, изучая раны. Порезы на ногах могли стать серьезной угрозой жизни в жарком климате Холустая, но тревогу вызвало другое. Кто-то из лучников сумел достать Карателя, пробив стрелой знаменитые керхские доспехи из войлока и металлических пластин, которые были на Даррене. А может, то не промахнулся Гасан, послав смертоносную стрелу перед тем, как Арлинг убил его. Если так, то Даррен сражался со стрелой в груди с самого начала и по всем правилам должен был умереть от потери крови. Но бывший друг еще дышал, хотя обратный отсчет его жизни уже шел на минуты.

«Не будь предателем, добей его», — завел знакомую песню Нехебкай, однако на этот раз его голос лишь придал силы. Как там говорил Ларан? «Свободен тот, кто ни на что не надеется и ничего не боится». Арлинг последует мудрому девизу Белой Мельницы. Надежды на то, что Даррен будет жить, не было, но Регарди сделает то, что в его силах — без страха и сомнений.

Подхватив друга, он потащил его к кустам, шуршание которых слышалось справа. Заросли оказались небольшими, всего десять салей в диаметре, но среди высоких стеблей Арлинг наткнулся на небольшую лужу пресной воды. Найти воду в пустыне тогда, когда ее не ищешь — ценный подарок судьбы. Он смочил губы Даррена, напоил коня, надолго припал к источнику сам. Проведя пальцами по толстым листьям растений, густо облепивших крошечный оазис, Регарди усмехнулся. Иммортели, знаменитые растения-бессмертники Холустая, цветы которых сохранялись такими же яркими, какими были при жизни. Кучеяры считали их даром Нехебкая людям и верили, что цветы иммортелей охраняли от смерти. Арлинг не верил в приметы кучеяров, но, сорвав засохший бутон, зачем-то положил его рядом с головой Даррена, который уже был без сознания.

Арлинг не знал, сколько времени оставалось Карателю. Решив не трогать стрелу, он лишь развязал доспехи, чтобы другу легче дышалось. Когда он освобождал пластины, одна из завязок вытащила за собой шнур, который висел у Даррена на груди. Стараясь не задеть рану, Арлинг осторожно просунул пальцы под доспехи и нащупал предмет, похожий на кинжал.

Он еще не извлек его не свет, когда понял, что именно носил с собой Маргаджан. «Смотрящий Вперед», знаменитый кинжал керхов, который искал Аршак, был наградой… или наказанием. Клинок был слишком испачкан смертью, чтобы долго держать его в руках, и Регарди поспешно спрятал его у себя на груди. Миссия керхов была завершена — пусть и ценою предательства.

Вдохнув последний раз запах иммортелей, Арлинг оседлал коня и направил его туда, где их ждали мертвецы — к развалинам Рамсдута. К тому времени солнце уже было высоко, обжигая нестерпимым зноем всадника и его коня. Однако ветра не было, и песок хорошо сохранил на себе следы и запахи убегающего от призраков Арлинга. Регарди пришлось всего несколько раз спускаться на землю, чтобы проверить направление. Конь хорошо запомнил дорогу и бежал сам, не сбиваясь с пути.

То был настоящий боевой конь. Он довез Арлинга почти до самых развалин и свалился в каких-то десяти салях от первых валунов. Регарди осторожно снял с него уздечку и седло. У него не было склонности к ритуалам, но одно он знал точно — мертвец должен был свободен.

Лошади телохранителей Даррена все еще были там, где застала смерть их наездников. Стояли, понурив головы у тел драганов, прижимаясь тугими боками к камням. В полдень тень от валунов была небольшой, но она была хоть каким-то спасением от жара, прожигающим до костей. Арлинг влил в лошадей по глотку воды, захваченной из лужи в оазисе, без усилий завоевав их любовь и преданность.

Мертвецы тоже никуда не делись. Регарди обыскал каждого, безжалостно забирая понравившееся оружие. Однако ни у одного из них не оказалось лекарственных трав и снадобий, которые могли бы помочь Даррену. Закончив обыск, Арлинг попытался заставить себя уйти немедленно, но другой Арлинг, который всегда мешал первому, настоял на том, чтобы похоронить убитых наемников. Ни один из них не был его настоящим врагом. Просто они встретились не в том месте и не в то время.

«Кобры» были кучеярами, которые не жгли и не закапывали в землю своих покойников. Они оставляли их на высоких башнях-дахмах, даря воздуху и солнцу тех, кто был им дорог. Похоронных башен в Холустае не было, и Регарди выбрал самое простое, что было в его силах — затащил мертвецов на валуны Рамсдута, разложив каждого на отдельном камне. Должно быть странное получилось зрелище, но это было большее, что он мог сделать для тех, кого убил собственными руками.

Покидая поляну с мертвецами, Арлинг не мог избавиться от гложущего чувства. Тела Ларана он так и не нашел. Это означало, что нарзид бежал, когда понял, что план сорвался. Возможно, Ларан не признал его в пылу драки, но лелеять надежду на то, что иман не узнает о предательстве, было трудно. Учитель всегда все узнавал.

Верблюд, которого Арлинг прихватил еще из лагеря Истана, по-прежнему ждал его в зарослях саксаула. Животное прекрасно чувствовало себя в тени кустарника и уходить никуда не собиралось. Регарди не без труда заставил его подняться с колен. Коней Даррена он прихватил с собой, решив, что нехорошо оставлять живых там, где собралось слишком много мертвых.

— Где ты был? — тихо спросил Аршак, когда Арлинг нашел керхов после тяжелого дня поисков по пескам и барханам. Если бы не верблюд, который запомнил дорогу, Регарди ни за что не сумел бы отыскать кочевников. К этому времени они успели отойти от того места, где расстались с Арлингом, на порядочное расстояние. Керхи по-прежнему следовали за отрядом Истана.

За показным спокойствием детей пустыни скрывалась буря.

— Предатель! — процедил Белый Ящер. Керх бы очень обрадовался, если бы узнал, что попал точно в цель. Но Арлинг не собирался ему об этом рассказывать. Не говоря ни слова, он достал кинжал, снятый с шеи Даррена, и с поклоном протянул его Аршаку.

— Передай это Великому Судье. Твоя миссия выполнена.

— Может, ты и считаешь нас дикарями, но мы не глупцы! — взорвался Белый Ящер. — С чего ты взял, что это «Смотрящий Вперед»? Почему мы должны тебе верить?

В жилах Арлинга еще не успел остыть огонь драки, поэтому он бросился на кочевника и повалил его на землю, приставив к горлу заветный клинок.

— Говорят, если провести этим лезвием по коже, она почернеет и рассыплется в прах за секунды, — прошептал он, сжимая локтем шею Белого Ящера и не давая ему вздохнуть. — Я могу это проверить. Только тогда ты все равно не узнаешь, что я сказал правду.

— Оставь его, Сих-Гаран, — прошептал Аршак, протянув к нему руку, но не решаясь коснуться. — Пожалуйста. Я верю тебе. Мы все верим. Неважно, как ты это сделал. Ты ведь навьял, пусть это будет твоей тайной. Наша миссия выполнена, мы можем возвращаться.

Арлинг кивнул и отпрянул в сторону, ожидая атаки Белого Ящера. Ее не последовало. Керх метал в него яростные взгляды, тяжело дышал и нервно отряхивался, но оставался на месте. Это было хорошо. В последние дни было слишком много смертей, чтобы добавлять к ней еще одну. Наверное, кочевник это почувствовал. Они оба знали, что если их клинки скрестятся, выживет только один.

— Прощай, Аршак, — кивнул Арлинг, передавая ему кинжал. — Великая Мать зовет меня обратно. Вряд ли мы встретимся в этой жизни, но я запомню тебя.

Повернувшись, Регарди направил верблюда туда, где спрятал лошадей. Следуя внутреннему голосу, он решил не демонстрировать кочевникам, неравнодушным к хорошим скакунам, свое неожиданное четырехногое богатство. Керхи не преследовали его, однако он еще долго чувствовал спиной их взгляды.

Ему было все равно. Его ждали. Живой человек не должен был превратиться в мертвого, а сумка с травами, которую он стащил у Аршака, должна была стать спасением Даррена.

— Прощай, Сих-Гаран! — послышался вдали голос Аршака, когда Арлинг уже почти исчез за крутым барханом. — Помни, керхи твои друзья. Не предавай нас!

Это были хорошие слова, но они прошли по телу Регарди острым клинком, задевая еще свежие раны.

«Я, словно ветка ивы, прогибающаяся под весом налипшего снега», — подумал он, вспомнив слова из песни, которую любила Магда. Гибкая ветвь будет сгибаться до тех пор, пока снег не упадет под своим весом на землю и не освободит ее. Арлингу очень хотелось, чтобы этот момент случился скорее. Тяжесть налипшего на него снега становилась невыносимой.

* * *

Даррена на месте не оказалось, и возможно, «Кобры» умерли не напрасно. Несмотря на старания Арлинга, который до сих пор не понял причин своего поступка, Каратель погиб. Регарди отсутствовал почти десять часов, и за это время могло случиться все, что угодно. На заросли иммортелей могли набрести хищники. В Холустае их было мало, но возле оазисов встречались львы и гиены. Тогда он нашел бы останки — разорванную одежду, ошметки, кости, следы борьбы и другие знаки кровавого пира. Но подстилка из листьев бессмертников, которую Арлинг соорудил для раненого, была не тронута. Местами она пахло кровью, однако запаха зверей Регарди не чувствовал. Даррен либо уполз с подстилки сам, либо его оттуда сняли.

Еще сюда могли прийти керхи, хотя кочевники редко заезжали на север Холустая — война уничтожила многие караванные тропы, а вместе с ними и возможность поживиться. Даже если бы их привела в эти земли Пятнадцатая Клятва, труп Даррена остался бы на месте. А еще мог вернуться Ларан, и это был самый плохой вариант. Однако во всех случаях Арлинг нашел бы тело Карателя неподалеку. Ни Ларан, ни керхи не стали бы возиться с погребением.

Опустившись на землю, Регарди внимательно изучил песок вокруг иммортелей. Из него был плохой охотник, но песчинки лежали слишком ровно, чтобы не задуматься над очевидным. Кто-то специально замел следы, разгладив их веткой бессмертника. Опустившись на колени, Арлинг приложил ухо к земле и едва не угодил в ловушку из веревки и ножа, присыпанную песком неподалеку от лужи. Если бы не выработанная за годы реакция, валяться бы ему в зарослях с проткнутым горлом. Нащупав конец веревки, Арлинг усмехнулся. Зрячего должен был приманить сапог, лежащий неподалеку, слепой же попался на любопытстве. Даррен не терял времени даром и собирался дорого продать свою жизнь, не доверяя даже спасителям. Однако охотник не дождался добычи.

Заметив капли крови на песке справа от ловушки, Арлинг понял, где спрятался Даррен. Свежие холмики песка лишь подтвердили его мысли. Монтеро оказался хитер — песок защищал его от холода и жара, одновременно заглушая запах крови, который мог приманить хищников или насекомых. Поэтому Регарди не почувствовал его сразу. Однако сил Даррена хватило только на то, чтобы устроить ловушку и закопаться в землю.

Арлинг извлек из песка полумертвое тело. Монтеро сумел перевязать порезы на ногах, но стрелу, торчащую из груди у ключицы, трогать не стал. Регарди тоже не хотелось к ней прикасаться, потому что он знал, какие наконечники использовали «кобры».

Перетащив Даррена на подстилку, Арлинг разжег костер из листьев иммортелей. Это было небезопасно, так как приближались сумерки, и свет огня был виден со всех сторон, заливая дюны призрачным мерцанием, но ему нужно было где-то вскипятить воду. Подстреленные воины чаще всего умирали не от самой раны, а от заражения крови или болевого шока.

Арлинг не был силен во врачевании, но надеялся на сумку Аршака, керхского знахаря. В дороге у Регарди не было времени заглянуть в нее, и теперь он опустил руки внутрь в ожидании чуда. Травы были собраны в аккуратные пучки и разложены по мешочкам. К каждому свертку прилагались подписанные клочки бумаги, однако ему они были бесполезны. Арлинг не знал письменного керхар-нарага, а даже если бы и знал, все равно не сумел бы различить буквы: бумага была слишком гладкой, а чернила водянистые. Вероятно, сам Аршак с трудом разбирался в своих каракулях, которые со временем еще и выцвели.

Оставалось полагаться на нюх и память. Те травы, запах которых был ему незнаком, Арлинг отложил в сторону, решив, что на эксперименты у него нет времени. Вторая кучка — из трав, которые Регарди знал, и которые могли помочь с раной, — оказалось больше.

Тянуть было нельзя. Даррен дышал, но его дыхание было тяжелым, а пульс едва угадывался. Прокалив нож, Арлинг приступил, предварительно влив в Монтеро порошок журависа, разведенного в воде.

Он действовал интуитивно, по памяти вспоминая то, что когда-то рассказывал ему иман и учителя из военной школы в Согдарии. На Даррене были хорошие доспехи из войлока и металлических пластин, однако если бы Гасан не смазал выстрел, стрела пробила бы их вместе с Монтеро. Наконечник вошел не глубоко, застряв где-то под ключицей. Обломав древко стрелы, Арлинг осторожно нащупал верхушку металлического стержня, который сидел в Даррене. Повернуть наконечник по ходу стрелы и приблизить его к поверхности кожи не получилось — мешала ключица, и Регарди решил направить кончик в другую сторону. К этому времени, он ничем не отличался от того Арлинга, который сражался с наемниками в Рамсдуте, и снова был весь в крови. Правда, кровь Даррена не была похожа на кровь «кобр». Она была горячее и жгла ему пальцы, которые с трудом сгибались.

Стрела сидела прочнее, чем он думал. Понимая, что рискует, Арлинг снова прокалил нож и принялся срезать часть мышцы вокруг места, где застрял наконечник. Даррен дернулся.

— Терпи, — прошептал он, крепче сжав нож, чтобы вымазанная в крови рукоятка не скользила в ладони. — Это тебе за Балидет.

Он надеялся, что Монтеро останется без сознания еще пару часов. Перед операцией он связал его, но полностью обездвижить не смог. Взявшись за древко, Арлинг двинул стрелу по направлению ее хода, стараясь, чтобы она достигла поверхности раны. Ему пришлось погрузить в растерзанную плоть Даррена пальцы, чтобы убедиться, что наконечник вышел наружу. Зацепить его ногтями, и вытащить из тела было уже нетрудно. Сложнее было справиться с потоком крови, который хлынул следом. Арлинг использовал все, что нашел в сумке Аршака, однако остановить кровь удалось не сразу. Залепив рану смолой паучника и перевязав Даррена полосками ткани, которые он сделал из своего плаща, Регарди оставил его в покое и принялся очищать руки песком. То, что он встретил Даррена в Холустае, было случайностью, то, что Даррен выживет после его операции, будет чудом.

Монтеро не приходил в себя два дня. Его тело полыхало жарче костра, а когда жар отпускал, Даррена бил озноб. Арлинг менял повязки, вливал в него отвары из всех трав, которые имели отношению к лечению ран, и просто сидел рядом, слушая стук его сердца. Ему казалось важным оказаться поблизости, когда биение прекратиться. Останется ли он предателем, если Даррен умрет? Когда он встретился с Аршаком, миссия Великого Судьи на время придала смысл его остановившейся после Испытания жизни. Регарди подхватил чужую цель и попытался сделать ее собственной. Но появление Даррена скомкало, растоптало и выбросило клочки нового смысла на ветер. Арлинг не знал, куда направится после смерти Монтеро. Возможно, пойдет искать Дорогу Молчания. Наверное, когда долго носишь маску, она рано или поздно прирастает к лицу. Только он не знал, какая из масок — халруджи или васс`хана — приросла крепче.

Одно было хорошо. Нехебкай замолчал, а его змеи больше не преследовали Арлинга. Регарди не знал, с чем это было связанно, но надеялся, что галлюцинации оставили его навсегда.

На третью ночь, когда он задремал, привалившись к стволу бессмертника, его разбудил голос Даррена. Регарди не понял, что Монтеро молился Амирону. В молодости Даррен всегда отличался набожностью, но Арлинг не ожидал, что его вера сохранится после стольких лет. В молитве Даррена не было ни слова о войне или смерти, причиной которых он стал. Бывший друг просил бога простить его за слабость и даровать силу. Монтеро не мог смириться с поражением, которое нанес ему Ларан.

Арлинг сел ближе и приложил к его губам плошку с водой. Даррен пил долго и жадно, а потом без сил откинулся на подстилку из иммортелей. Арлингу не нужно было касаться его лица, чтобы понять, как плохо тот выглядел. Впалые щеки, темные круги под глазами и запах смерти изо рта. Даррен едва мог шевелить головой.

— Проклятые пески, — хрипло прошептал он. — Знал бы ты, как я ненавижу этот мир.

— Нетрудно догадаться, — покачал головой Арлинг. — Ведь ты так старательно разрушал его столько месяцев.

— Я не о том, — Монтеро нашел в себе силы усмехнуться. — Здесь все ужасно. Ужасно это безмолвие, этот вечный сон, это солнце. Все здесь скудно и голо. В аду и то лучше.

— Тебе еще предстоит шанс там побывать, — ответил Регарди.

Он любил пески, привык к зною и наслаждался тишиной пустынь, но спорить с раненым не стал. Его бы все равно не поняли.

Прошло еще несколько дней. Арлинг их не считал, время давно потеряло свое значение. Даррену становилось то лучше, то хуже, но Регарди тешил себя надеждой, что раз Монтеро не умер в первые дни, значит, должен выжить. Они не разговаривали. Даррен принимал его помощь молча, пристально разглядывая темными глазами. Он берег силы, Арлинг же был рад тому, что они могли молчать. Любые слова сейчас казались лишними.

Однако избежать разговора не получилось. Однажды утром, когда Регарди пытался бриться с помощью ножа, которым недавно резал Даррена, он почувствовал взгляд. Монтеро очнулся и даже сумел приподняться на локтях, наблюдая за ним.

— Кажется, тебе лучше, — пробормотал Арлинг и сыпанул в бурлящую на костре воду горсть анемонов. Последние дни он давал Даррену их отвар и, похоже, лекарство действовало.

— Удивляюсь я Мельнику, — произнес Монтеро, словно продолжая давно начатый разговор. — Одного он посылает, чтобы убить меня, а второго, чтобы спасти. Где логика? У Тигра ее никогда не было. Он отдал нам Хорасон и Лаэзию почти без боя, зато устраивал тяжелые сражения за деревеньки без имени и значения.

— Учитель не посылал меня, — хмуро ответил Регарди. — Я здесь… случайно.

— Хорошая случайность, — улыбнулся Даррен. — Побольше бы таких.

— Ничего не изменилось кроме того, того, что я расплатился с долгами, — слова получились резче, чем хотелось Арлингу, но сказанного было не вернуть. — Ты спас мне жизнь тогда на септории, а я помешал Ларану убить тебя здесь, в Холустае. Но все осталось по-прежнему. Мы стоим на разных сторонах.

— Я тебе не враг, — вздохнул Даррен. — И никогда им не был. Я потратил много сил, чтобы найти тебя, когда ты сбежал из дворца. Это война не против тебя, Арлинг.

Регарди сжал зубы, чтобы не выплеснуть наружу эмоции, которые он так усиленно сдерживал все это время.

— А Басха молодец, — произнес Монтеро, разглядывая татуировку на плече Арлинга. — Я ведь так и не видел, что у него получилось. Это Габлит, знак воина Подобного. Никто из моих солдат не посмел бы тронуть тебя, если бы увидел знаки у тебя на спине. Жаль, я не успел сказать тебе об их значении. Ты ушел, как всегда, не попрощавшись.

Арлинг поспешно натянул рубашку, которую зашивал после драки с «кобрами» и, схватив лук, направился к верблюду.

— Подстрелю что-нибудь на обед, — буркнул он Даррену, понимая, что бежит от того, что всегда будет рядом. Монтеро проводил его молча, не сказав ни слова.

Охота прошла неудачно, и они ели то же, что и предыдущие дни — сваренные клубни заразихи, которая обильно росла в оазисе.

Ночью поднялся сильный ветер, наполнивший воздух песком, а тишину пустыни звенящими звуками, происхождение которых не всегда угадывалось. Регарди проснулся и долго вслушивался в темноту, пытаясь разделить голоса ночи на отдельные звуки. Он почти не спал в последние дни, и сознание периодически уплывало в безмолвие, однако Арлинг заставил себя проснуться. Керхи любили охотиться в такую погоду, устраивая облавы на путников. Стоило быть готовым ко всему.

Прислушавшись к дыханию Монтеро, он понял, что тот тоже не спал.

— Боишься? — спросил Арлинг, не подумав о том, что вложил в слово совсем другое значение, которое могло показаться Даррену. Он говорил не об урагане, однако друг его понял.

— Никто не знает, что нас ждет за последним вздохом, — сказал он. — Так или иначе — мы живем, так или иначе — умираем. Есть ли смысл бояться неизбежного? Помнишь? Живи разумно и смело. На удар отвечай ударом, на улыбку — улыбкой.

— В любви и дружбе иди до конца, — подхватил Арлинг. Он помнил эти слова. Кодекс чести, который они с Дарреном придумали в далеком детстве для их игрушечной армии. Они выросли, но у кое-кого игрушки не поменялись. Монтеро всегда играл за командиров.

— Гордо живи и бестрепетно умирай, — продолжил Даррен, улыбнувшись.

— И все, что не оскорбляет других людей, позволяй себе в полной мере, — закончил Арлинг и вопросительно наклонил голову в сторону Монтеро. Эта часть кодекса оказалась для Даррена невыполнимой.

— Воевать с Сикелией все равно, что сражаться со змеем Нехебкаем, — задумчиво произнес он, больше обращаясь к себе, чем к Даррену. — Если ударить по голове, отзовется хвост. Если ударить по хвосту, отзовется голова. Если ударить посередине, отзовутся и хвост, и голова. Эта война ни к чему не приведет. А ведь есть еще Канцлер. Не думаю, что он смирится с потерей южных земель.

— Войны начинают, чтобы уничтожить порочных и наказать непокорных, — ответил Монтеро. — Твой отец не сможет мне помешать. Подобный подкупил арваксов и Дваро, и теперь вся армия Канцлера занята тем, что обороняет столицу. Что до местного змея, то хвост мы ему уже отсекли. Голова отвалится сама. Правда, кусается она еще больно. Мельник умудряется ускользать из рук всякий раз, когда я думаю, что самое сложное позади. Он ведь был твоим учителем?

Арлинг промолчал. В горле стало сухо, словно на раскаленном бархане в полдень.

— Можешь не отвечать, — безжалостно продолжил Даррен. — С тех пор как мы расстались в Балидете, я кое-что узнал о тебе. Это оказалось нелегко. Ты, словно дерево, которое всегда на виду, но о породе которого никто не догадывается. Ты обучался в Школе Белого Петуха, достиг мастерства в боевых искусствах, познал тайны древнего культа серкетов… Чтобы не стать изгоем в новом мире, ты заставил себя забыть прошлое, став кучеяром в драганской шкуре. Потом ты совершил ошибку. Здесь мнения расходятся. Кто-то из моих шпионов думал, что ты поссорился с иманом, другие считали, что ты узнал какую-то тайну Мельника, которая не позволила ему продолжать твое обучение в школе. Как бы там ни было, иман заставил тебя принять обет халруджи — еще одно порождение дикости этой умирающей страны. И ты стал слугой мальчика-купца, променяв свободу на чужие ценности. Мне всегда было интересно, знал ли Мельник то, кем ты был на самом деле? О твоих связях с Согдарией? Думаю, нет. Иначе такой интриган, как он, давно воспользовался бы тобой, чтобы надавить на Канцлера. Кстати, тебе будет интересно узнать, что твой отец так и не объявил тебя мертвым. Возможно, он не хочет давать шанс Дваро, но, скорее всего, старик лелеет надежду, что ты жив. Тебе никогда не хотелось вернуться домой, хотя бы на время? Ты бы их там всех поразил.

«У меня нет дома, Даррен, ведь ты засыпал его песком до последней башни», — подумал Арлинг, но вслух ничего не сказал. Да и Монтеро не нужен был его ответ.

— Я знаю о тебе многое, но по-прежнему не понимаю тебя, — продолжил Даррен. — Я встречался с людьми Мельника раньше. Все они были готовы идти ради него на любую, даже самую жестокую смерть — не только свою, но и своих близких, а это о многом говорит. Что заставило тебя предать его?

На этот вопрос не было ответа.

— Я не требую от тебя исповеди, — вкрадчиво прошептал Монтеро. — Но если ты стал на этот путь, не сходи с него. Хватит метаться, помоги мне. Ты прав, змее нужно отрубить голову, и сделать это как можно скорее. Пока жив Мельник, Сикелия будет сопротивляться. Скажи, где найти его? В каких барханах прячется этот змей?

Сильный порыв ветра неожиданно потушил костер, опрокинув котелок и разбросав золу по зарослям бессмертника. Арлинг давно так не радовался появлению воздушного друга. Поднявшись, он принялся старательно восстанавливать костер, повернувшись к Монтеро спиной. Ему не хотелось, чтобы Даррен разглядывал выражение его лица.

— Если не можешь выдать имана, скажи, где его васс`хан?

Регарди вздрогнул и едва не снова не перевернул котелок, который уже успел наполнить водой.

— О да, я знаю тайну, которую в Белой Мельнице все так лелеют, — протянул Даррен, неверно истолковав резкое движение Арлинга. — У имана есть Индиговый Ученик, которого он выбрал против согласия Ордена Скользящих. И мне почему-то кажется, что ты знаешь, где он.

— Зачем тебе васс`хан? — хрипло спросил Арлинг, боясь и одновременно желая услышать ответ Монтеро.

— Хочу вырезать ему сердце, — спокойно произнес Даррен. — Чтобы иману было также больно, как мне сейчас. Ларан был моим другом. Мельник знал, куда бил.

«Ты ничего не узнал обо мне, Даррен», — подумал Регарди, но вслух сказал:

— Васс`хан — легенда, которую учитель изобрел специально для серкетов. Ты попался на нее, как и все другие. Иман хотел, чтобы Скользящие тратили время на поиски Индигового Ученика, которого нет, и не лезли в его дела.

Ложь показалась правдоподобной даже ему самому. Во всяком случае, Даррен не стал настаивать.

— Ларан выжил, — сказал Арлинг. — Я возвращался к тому месту и не нашел его тела.

Он хотел подбодрить друга, но Монтеро нахмурился.

— Он видел, что это ты спас меня?

Арлинг пожал плечами.

— Ларан знает, что ты ранен. Если он ускакал до того, как я вывез тебя, то у него нет уверенности, что ты жив. В пустыне такие ранения смертельны.

— Это точно, — протянул Даррен, коснувшись перевязки на груди. — Думаю, Ларан узнал тебя. А когда понял, кто пришел мне на помощь, то сбежал, не дожидаясь конца схватки. И твоему учителю уже известно, что ты сделал. У тебя нет пути назад, Арлинг. Мельник найдет и убьет тебя, каким бы хорошим его учеником ты не был.

Это были единственные слова Монтеро, с которыми Регарди полностью согласился. Когда Арлинг предал имана в первый раз, то принял обет халруджи, чтобы заслужить его прощение и ответить перед совестью. Но на этот раз совесть молчала. Арлинг знал, что прощения не будет.

— Я вижу, ты украл у меня кинжал, — заметил Даррен, вопросительно глядя на Регарди. — Зачем тебе эта безделушка? Просто красивый ножик, очередной предмет культа, в которые верят местные дикари.

— Тогда зачем ты таскаешь с собой повсюду этот «просто ножик»? — едко спросил Арлинг, радуясь, что появился повод сменить опасную тему.

— Перед тем как прибыть в Рамсдут, я был на совете керхов. Пытался напомнить им о клятве и показывал «Смотрящего». Не очень-то помогло. Мельник опередил нас. Думаю, керхи предадут меня, если не в ближайшие недели, то очень скоро.

— Ты прав, — согласился Арлинг. — Они вернут его в Родовое Ущелье, и все керхи, чьи отряды еще сражаются на твоей стороне, вас покинут. У тебя останется лишь магия Подобного, но я не думаю, что из нее получился хороший помощник.

— Нет никакой магии, — вздохнул Даррен. — И никогда не будет.

— Тогда из тебя вышел неплохой фокусник. Может, раскроешь пару секретов? Я бы не отказался узнать, как умер мой друг, который однажды пытался украсть «Смотрящего». Он рассыпался в прах, став пеплом за несколько минут. Такую же смерть встретили лидеры Белой Мельницы из Фардоса, Хорасона и Лаэзии. А Балидет, который засыпало песком по самые башни? А «мокрый камень»? Эта галька, которую берешь в рот и вдруг получаешь воду? Не магия, говоришь?

— На все воля Амирона, — ответил Даррен в лучших традициях согдианских священников. — Если я скажу правду, ты в нее не поверишь.

— А ты попробуй.

— Хорошо, — кивнул Монтеро. — Тогда слушай. Это наука. Результат тысячелетнего развития Царства Негуса, достижений их ученых и мудрецов, которые я принес в эти дикие земли. Многое из того, что я увидел за Гургараном, сначала показалось мне магией, но все их чудеса имеют разумное объяснение. Твоего друга убил яд из белого журависа, так же как и лидеров Белой Мельницы. Тело человека за секунды теряет всю воду, превращаясь в мумию. Яд может подействовать сразу, а может и через неделю или даже месяц после контакта с ним. «Мокрый камень», как ты его называешь, — паразит, которого выращивают в специальных водоемах во дворце Негуса. За Гургараном его называют «каплей». Его нельзя держать во рту дольше десяти часов, иначе он прирастает к зубам так крепко, что вытащить его можно только с ними. Что касается Балидета, тут все сложно. Это была ошибка. Моя.

— Ошибка? — Арлинг с треском переломил корень заразихи, который собирался кинуть в котел целиком.

— Подобный — ученый, а не колдун, каким его здесь считают. «Повелитель Бурь» — его последнее изобретение, которое еще не было толком опробовано. Если честно, он не хотел мне давать его без испытаний, но я выпросил, сказав, что Сикелия — лучшее место, где можно проверить прибор, управляющей погодой. До Балидета он действовал безупречно. Игрушка для богов. Под прикрытием самумов мы смогли пройти мимо враждебных керхов и незаметно подкрасться к Балидету. Я собирался использовать его до самого Иштувэга, но когда мы подходили к Муссаворату, «Повелитель Бурь» вдруг сломался. Он еще был настроен на долину Мианэ, поэтому вся сила удара пришлась на Балидет. Война — это буря, Арлинг. Она разносит в щепки всю нашу жизнь и в один прекрасный день уносится прочь. С первой возможностью я отослал прибор за Гургаран, чтобы Подобный починил его, но в пути его украли. Подозреваю, тут не обошлось без твоего учителя.

Монтеро замолчал, а Регарди вспомнились песчаные бури, которые возникали в тех местах, где их никогда не было. Рассказ Даррена мог объяснить, почему в этом году Восточный Такыр и Фардосские степи неожиданно оказались засыпаны песком. В него лишь нужно было поверить. Потому что если отвергнуть версию Монтеро, оставалось признать существование магии, богов и всего того, что Регарди ненавидел.

— Если хочешь, я могу рассказать о Царстве Негуса больше, — произнес Даррен, вглядываясь ему в лицо. — Ты только спроси. Это сказка, где хочется остаться навсегда. Мы с тобой идем по жизни разными дорогами, но оба хотим найти дом в конце пути. Когда меня отослали в Сикелию, я понял, что у меня нет родины. Как не стало ее у тебя после смерти Магды. Ты нашел дом здесь, мне пришлось пройти дальше. Я не могу погибнуть в этой войне, хотя бы потому, что знаю, где должен умереть. Эта война — плата за мою счастливую старость в раю.

— Дорого же взял с тебя Подобный, — усмехнулся Регарди. — Мой приют в доме имана стоил только одной жизни, моей собственной, тебе же приходится платить в сто раз больше.

— Не жалей меня, друг, — покачал головой Монтеро. — Лучше побереги жалость для Сикелии. Над ней повсюду парят стервятники, а там, где птицы собираются в стаи, ничего нет. Чтобы обрести новый дом, мне придется разрушить твой. Я благодарен тебе за спасение, но остановиться не смогу. Моя армия — это камни. Когда они неподвижны, то лежат, а когда попадают на крутой склон, начинают катиться. Сикелия — это отвесный склон, по которому мы промчимся на всей скорости и со всей мощью, на которую способны. Если погибну я, мое место займет другой. Ничего не изменится, но у тебя есть выбор. Ты всегда можешь пойти со мной. Я не прошу тебя убивать твоих новых сородичей. Просто отойди в сторону и ничего не делай. Найди тихое местечко в южных землях и жди. Когда я закончу, мы вместе отправимся за Гургаран. Там в тысячу раз лучше, чем здесь. Тебе понравится, поверь мне.

Даррен продолжал уговаривать его покинуть Сикелию вместе, но Арлинг его не слушал. Он не хотел ничего знать о месте, где жил враг имана — Подобный, однако насторожило другое.

«Отойди в сторону и не мешай», — сказал ему Монтеро, но разве не этим Регарди занимался все дни с тех пор, как армия Карателя напала на Балидет?

— Еще не поздно, — вкрадчиво зашептал Нехебкая. — Если ты убьешь его сейчас, то дашь Сикелии время подняться с колен. Армия не сможет отрастить новую голову быстро.

— Я не сделаю этого!

— Тогда просто оставь его здесь, — сказал змей, подползая с другой стороны. — Он потерял много крови и слаб, как ребенок. Он не выживет без твоей помощи. Даррен предложил тебе отойти в сторону. Так уйди. Оставь его мне, а я позабочусь, чтобы его тело осталось в этих песках навсегда.

— Передумал? — на этот раз говорил Даррен, и Регарди понял, что вертел в пальцах нож, который неосознанно достал из-за голенища сапога. Это был обоюдоострый, четырехгранный клинок с круглой рукоятью без крестовин. Такие ножи оставляли глубокие и узкие колотые раны — всегда смертельные.

— Только не режь меня, как свинью. Пусть это будет старый, добрый меч. Если я не умру там, где хочу, то хотя бы от своего меча.

Арлинг подошел к нему и опустился рядом, чувствуя, как заросли бессмертников наполняются септорами. Их цветочный запах раздражал его и вызывал тошноту, заставляя сглатывать слюну. Кучеярские легенды врали. Иммортели цвели только для себя и никого не спасали от смерти.

— Я не осуждаю тебя, Арлинг, — произнес Даррен. Он был слаб, но уже мог побороться за свою жизнь. Однако Монтеро растянулся на подстилке, даже не пытаясь коснуться меча, который лежал рядом.

— Давай, — решительно кивнул он. — Сделай это. Не бойся, мой призрак не станет преследовать тебя. Наверное, я все-таки должен был умереть от руки друга в этих песках. От судьбы не уйдешь. Лучше ты, чем Ларан.

— Убей его, зарежь, разруби на куски! — шипели сотни змеиных голов, извиваясь кольцами вокруг Даррена. — Заставь мучиться, пусть страдает. Капля его крови — за каждого убитого кучеяра. Это будет месть, достойная васс`хана. Вонзи кинжал ему в сердце.

— Отруби мне голову и покончим с этим, — вторил им Монтеро, буравя его темными глазами. Проклятый мерзавец. Со времени их дуэли в Ярле, Даррен не только научился командовать армией, но и стал хорошим знатоком человеческих душ. Он слишком хорошо знал, что Регарди не поднимет на него руку. Прошлое было неприкосновенным.

Арлинг резко встал и бросился из оазиса, давя змеиные тела и сломанные стебли бессмертника. Септоры ничем не отличались от иммортелей. Они тоже были легендой. Отбежав настолько далеко, насколько позволил гнев, он остановился и рухнул в песок, склонив голову к коленям. Хотелось кричать и ломать все, что попадет под руку. Но Арлинг проглотил крик и горячо зашептал, чувствуя, как его дыхание поднимает крошечные самумы, а к губам прилипают колючие песчинки.

То были слова из Золотой Книги великого мудреца серкетов Махди, которые когда-то заставил выучить его иман и которые много раз спасали ему жизнь.

— Я не озабочен силой или слабостью, — прошептал Регарди песку. — Я не делаю ни одного шага вперед и не отступаю ни на один шаг назад. Я не сражаюсь, чтобы приобрести или потерять. Чтобы одержать победу, я стану безупречным воином — тем, кто поднимает меч, чтобы возвращать жизнь. Это случится. Пусть не сейчас, но скоро.

Когда он вернулся, Даррен спал, а следующий день прошел, как и все предыдущие до злополучного разговора. Арлинг менял повязки Монтеро, готовил пищу и охранял оазис от хищников, которых приманивала лужа воды. Они обменивались короткими, ничего не значащими фразами о том, как лучше сварить ящерицу, где бы достать настоящего чая и почему листья иммортелей так воняют. Ни слова о долге, войне или мертвых. Регарди это устраивало, и он окунулся в размеренный темп этой странной жизни, заставив себя забыть обо всем, что творилось за пределами оазиса.

Однако время шло быстрее, чем ему хотелось. Арлинг не заметил, когда Даррен впервые сам поднялся и помог ему готовить еду. Потом они вместе охотились на ящериц, выгуливали застоявшихся лошадей, чинили одежду и слушали ветер.

Арлинг знал, что момент расставания неминуемо наступал. Ничто не могло отсрочить начало конца.

— Сегодня будет много звезд, — сказал однажды Даррен, когда Арлинг уже почти заснул. — В такие ночи нельзя спать. Жаль, что ты не можешь их видеть. Как же сильно они искрятся! Пожалуй, ночи — единственное, что я запомню из Сикелии. Они здесь великолепны. Я уеду завтра на рассвете.

Регарди перевернулся на спину и повернул лицо к небу. Он не видел звезд, которые восхищали Даррена, но слышал, как стонет ветер, провожая догорающее солнце.

— Я возьму у тебя три лошади, остальных заберешь себе.

Это говорил уже не Даррен. Это был Каратель, которого Арлинг отпускал по своей воле — громить города, убивать кучеяров, уничтожать его родину.

Утром, когда Монтеро седлал лошадей и готовился к отъезду, Регарди покинул оазис и забрался на соседний бархан, чтобы Нехебкай или кто-то другой внутри него не заставил его достать нож и убить Даррена. Ему стоило уйти раньше Монтеро, еще до рассвета, но Арлинг этого не сделал. Лежал, слушал ветер и ни о чем не думал.

Лучшим расставанием стало бы прощание без слов, однако Даррен не захотел облегчать ему жизнь. Услышав его шаги, Регарди стиснул зубы и зачерпнул еще холодный после ночи песок. Пусть его руки будут заняты им, а не сталью, которая просила вынуть ее из ножен.

— Думаю, мы не встретимся больше, — сказал Даррен, опускаясь рядом.

Арлинг кивнул, потому что в горле стоял ком, который мешал говорить.

— Но я не могу уехать просто так. Я тебе должен и хочу заплатить тем, что в Сикелии известно не многим. Знаешь, что означает мое нарзидское имя — Маргаджан?

— Каратель, — выдавил из себя Регарди, чувствуя, как это имя скрипит на зубах, словно песок.

— Верно, — кивнул Монтеро. — И я расскажу тебе почему.

— Не нужно.

— Молчи и слушай. В Сикелии не всегда были пески. Много тысяч лет назад здесь был цветущий оазис, в котором существовало могучее и успешное царство. Им правили мудрые цари, которые строили огромные города, возводили храмы, развивали ремесла и торговлю, почитали науку. Хваленая почтовая система кучеяров, которая безупречно работает даже тогда, когда я уничтожил ее южные центры, была тоже придумана ими.

— Я знаю, о ком ты говоришь, — кивнул Арлинг. — Древняя раса. Они населяли Сикелию, до того как сюда пришли кучеяры. Но вряд ли это тайна. О Древних знают даже дети.

— У древних было имя, — не моргнув глазом, продолжил Даррен. — Их звали нарзидами.

— Нет, — возразил Регарди, раздраженный, что на прощание Монтеро решил поговорить с ним об этнической истории Сикелии. — Нарзиды пришли в эти земли куда позже кучеяров. Они были потомками горцев, которые бежали в долину Мианэ с шибанского нагорья из-за проснувшегося вулкана.

— Хорошая легенда, придуманная Самкостом, первым царем кучеяров, — усмехнулся Монтеро. — И не перебивай меня больше. Просто слушай. А верить мне или нет — потом решишь сам. Кучеярские цари хорошо постарались, чтобы скрыть правду. Настоящая история Сикелии была переписана, и то, что рассказывают кучеярским детям в школе — политический вымысел, необходимый для оправдания собственного величия, как правило, неоправданного. Когда кучеяры вышли на политическую арену мира, стали торговать с соседями и завоевывать себе имя, им было важно оправдать свои исторические корни и закрепить претензии на эти земли. То есть, скрыть правду. Потому что правда заключалась в том, что далекие предки кучеяров много тысяч лет назад вторглись в царство нарзидов и завоевали его. Большая часть нарзидов была перебита, а те немногие представители древней расы, которым удалось выжить, были превращены кучеярами в нижние и самые презираемые слои нового общества. Когда я впервые увидел сикелийских нарзидов в Балидете, то с трудом поверил, что эти жалкие человеческие существа, думающие только о выпивке, — представители древнейшей цивилизации. Они живут в грязи, неопрятны, неграмотны и могут продать детей за чашку моханы — все это результат искусственной деградации, которой кучеяры их подвергли. Но вернемся в прошлое. Не все нарзиды были убиты или превращены в рабов. Несколько десятков тысяч нарзидов сумели бежать. Это случилось во время гражданской войны кучеяров, когда могучий орден жрецов, правящий Сикелией, раскололся на два клана — тех серкетов, чью последнюю цитадель недавно уничтожил мой отряд под предводительством Истана, и тех, кого возглавил Подобный. Он проиграл ту войну, но выжил и вместе с восставшими нарзидами бежал на восток. Трудным препятствием на их пути стали Белые Пески, знаменитый Карах-Антар. Ведь в те времена Сикелия не была как сегодня засыпана песком от севера до юга, и люди не умели выживать в пустыне. Однако именно благодаря Карах-Антару Подобному и нарзидам удалось спастись. Кучеяры не стали преследовать их, решив, что пустыня сама убьет беглецов. Великий Переход убил много нарзидов. Голод, жажда, болезни — лишь малая часть того, что им удалось пережить. Через Гургаран сумело перейти еще меньше людей. Но те, кто выжил и попал в горный мир, нашли рай. Они построили новую страну, а своего царя стали называть Негусом, что в переводе значит Подобный, в память о том, кто спас их и помог обрести новую родину. Первый Негус проклял все земли к западу от Гургарана и под страхом смерти запретил пересекать горный хребет. Его проклятие сбылось. Через несколько тысяч лет в Сикелии случилась страшная засуха, после которой она так и оправилась. Сикелия медленно и неотвратимо превращается в пустыню. Пройдет немного времени, и исчезнет даже та узкая плодородная полоска на западе, где лежат кучеярские города. Их гибель — вопрос времени. Я лишь ускорил процесс. Но вернемся к нарзидам. Когда я перешел Гургаран с горсткой воинов, то был готов ко всему. Чего я не ожидал там найти — это новый дом. Нас приняли более чем радушно, но у всего есть своя цена. Негус предложил мне остаться, а в обмен попросил об услуге, цена которой может показаться слишком высокой, если не знать того, чего я увидел за Гургараном. Те месяцы, что я прожил там, были самыми счастливыми в моей жизни. И я хочу вернуться туда. Любой ценой.

— Этой услугой, о которой попросил тебя Негус, стала война? — горько спросил Арлинг. — Тот, кто творит месть чужими руками, жалок и достоен презрения.

— Ты удивишься, но Подобный просил меня не о мести. Меня называют Карателем, однако цель моего похода в другом. Я пришел сюда ради той кучки грязных нарзидов, которые влачат жалкое существование в кучеярских городах. Я должен отвести их за Гургаран, туда, где их ждет другая жизнь. Мечта Подобного — воссоединить свой народ. И это уже происходит. Первую партию нарзидов из южных городов мы уже отправили на Восток. Осталось забрать нарзидов из Фардоса, Самрии и Иштувэга. Всего три города, и меня здесь не будет.

— Я не понимаю, — потряс головой Арлинг, — но зачем разрушать города? У тебя достаточно военной силы, чтобы предъявить ультиматум. Тебе бы отдали нарзидов без боя.

— Как же плохо ты знаешь тех, среди которых прожил столько лет, — усмехнулся Даррен. — Кучеярские власти не допустят, чтобы стало известно о преступлении их предков, а твой учитель, тот самый Мельник, истребляет нарзидов сотнями. В первом отряде нарзидов, которых мы собрали из южных городов, было шестьсот человек. Но к Гургарану отправилось только двести. Остальные были перебиты в пути наемниками Белой Мельницы. Если бы мы сказали, что пришли за нарзидами, то иман убил бы их, хотя бы из мести за Балидет. Нарзиды в других городах тоже оказались бы под угрозой. Да и кто бы поверил в мою освободительную миссию? Ведь и ты мне сейчас не веришь, верно?

Арлинг не верил. Даррен перевернул все с ног на голову. Или он обманывал его или был обманут сам. В рассказе Монтеро Подобный выступал спасителем, а не тем одержимым жрецом, мечтающим изменить мир через Септорию Второго Исхода, о котором рассказывал иман. Кто лгал? Учитель или Даррен? Или это была последняя попытка друга переманить Регарди на свою сторону? Если так, то Монтеро просчитался. Даже узнав историю изгнания нарзидов, Арлинг не испытывал к ним жалости. Новый Арлинг был воспитан кучеяром, и ему не нужен был Гургаранский рай царя Негуса.

— Я отправлюсь в Самрию, — решительно произнес он. — И передам твой рассказ наместнику. Меня или не послушают, и тогда ты сможешь громить город, как и собирался, или наоборот, послушают, и тогда тебе отдадут нарзидов, а ты пройдешь мимо. Я не верю в освободительную миссию Негуса, но признаю ценность человеческой жизни. По крайней мере, пытаюсь.

— Выбор за тобой, — прищурился Монтеро. — Но если кучеяры не поверят тебе и решат убить оставшихся нарзидов, жители всех городов, включая Иштувэга, будут вырезаны до последнего человека. Никто не уцелеет, даже дети. Ты готов взять на себя такую ответственность, друг? Я бы не стал.

Больше они не говорили. Даррен еще сидел с ним какое-то время на бархане, но когда солнце стало выплывать из-за горизонта, поднялся и направился к лошади. Он спешил к своей обезглавленной армии, чтобы спасать нарзидов. Как странно это звучало. Арлингу тоже не следовало медлить, но он просидел на песке до самого заката, впитывая в себя зной раскаленного Холустая и стараясь растопить лед, которым обросло его сердце после встречи с прошлым.

 

Глава 6. Гости Джавада

Когда Арлинг добрался до Самрии, Фардос уже пал. Беженцы из окрестных селений, заполнившие все тракты, не скупились на подробности. За сопротивление и долгую осаду город был разрушен до основания — даже крепостных стен не осталось. Каратель собрал всех детей в храме Омара и заставил горожан ломать дома, дворцы, памятники и другие постройки, угрожая поджечь святыню, если его ослушаются. Когда все было кончено, храм подожгли, а тех, кто поверил обещаниям Маргаджана и сдался в плен в обмен на жизнь, утопили в грязевом канале.

Арлинг старался проезжать рассказчиков быстрее, но они были повсюду. Почти у всех в Фардосе жили близкие, и теперь каждый хотел выплеснуть боль, спрятать в словах страх, найти благодарные уши, которые понесут леденящие кровь истории по северным городам Сикелии, добавляя к ним вымыслы и создавая мифы нового мира — о войне и ее демонах.

Чтобы спастись от голосов выживших, Арлинг свернул с Большого Сикелийского Тракта, но после того как на него напали разбойники, был вынужден вернуться обратно. Убивать оголодавших и обезумевших от войны людей было сложнее, чем в одиночку сражаться с «кобрами» из боевой школы Самрии. Чтобы не привлекать внимания, он продал коней, взятых у мертвецов Рамсдута, купцу из Шибана, который заплатил за породистых животных в пять раз меньше, чем Арлинг мог получить за них в городе. Но торговаться времени не было.

Наблюдая за потоком беженцев, Регарди не мог отделаться от навязчивой мысли. Незаметно и неудержимо мир Сикелии клонился к закату. За Фардосскими степями снова начались пески, богато усыпанные оазисами, но это была уже не та Сикелия, которая когда-то встретила молодого сына Канцлера, став ему домом и надеждой на новую жизнь. Трупы частенько встречались на караванных тропах в пустынях, но на больших трактах их всегда убирали специальные службы уборщиков из крупных городов. Сейчас мертвецов никто не тревожил. Беженцев, погибших от болезней, голода или ран, нанесенных собратьями, было не меньше, чем живых, которые брели по тракту, равнодушно глядя на трупы. Иногда спасающиеся от войны монахи или жрецы собирали их в кучи и сжигали, но чаще всего мертвецов оставляли лежать там, где их настигла смерть.

Ее запах преследовал Арлинга с тех пор, как он вышел из безлюдных мест Холустая на большой тракт. Рискуя сбиться с дороги, Регарди замотал нос платком, но зловоние въедалось не только в одежду, но и кожу. И хотя Арлинг понимал, что в сухом воздухе Сикелии трупы быстро превращались в мумии и не могли смердеть, ему повсюду слышались сладковатые нотки тления.

Керхам стоило чаще нападать на города и караваны кучеяров, горько подумал он. Им следовало штурмовать их крепости, захватывать поселения и убивать больше путников. Тогда бы жители Сикелии были готовы к этой войне. Маргаджан оказался шипом, который вонзился слишком глубоко. Он был ядом без противоядия. Много лет назад у Регарди появилась плохая привычка считать тех, кого он убил, и хотя он давно сбился со счета, сейчас ему казалось, что его мертвецов стало в тысячи раз больше. Жители Фардоса могли погибнуть и без возвращения Карателя к своей армии, но Арлинг знал, что эта попытка оправдаться была обречена на поражение. С тех пор каждый убитый в этой войне будет на его счету. Мертвецы Даррена — это его мертвецы, кровь на его руках.

А ведь мы уже проиграли, подумал он, слушая, как приближается гул большого города. Самрия. Если власти столицы послушают его и отдадут городских нарзидов Карателю, не изменится ничего. После разорения Фардоса Арлинг не верил ни в одно слово Даррена, но даже если случится чудо, и Маргаджан пройдет мимо, к истерзанному эпидемией и переполненному беженцами Северного Города, Сикелия останется обрубком плоти без рук и ног, с разорванными артериями и венами, из которых медленно и неудержимо будет вытекать драгоценная влага жизни. Чтобы подняться, стране кучеяров понадобиться крепкая рука помощи и опоры, но ей вряд ли станет империя драганов, охваченная гражданской войной, которую зажег все тот же Подобный.

Самрия встретила его оглушительным хаосом звуков. После тихих голосов пустыни, ему было трудно привыкнуть к громкому человеческому шуму, но Арлинг надеялся, что путешествие в толпе беженцев вернет ему способность ориентироваться в звуках большого города. Он ошибался. Пришлось долго стоять у городских ворот, привыкая к разноголосице. С запахами было не лучше, но он запретил себе погружаться в них, опасаясь, что они утянут его на дно и заставят торчать под крепостными стенами до утра.

Приближался закат, однако ворота города оставались открытыми и оживленными. И чем дольше Арлинг стоял у стен Самрии, тем сильнее его охватывала иллюзия, что война осталась где-то далеко позади за степями Фардоса. Столичный город жил по собственным законам и правилам. Самрия продолжала быть сердцем, толкающим кровь по истерзанным венам. И этой кровью была торговля. И хотя большая часть обозов выстраивалась в очередь перед теми воротами, где ждал Арлинг, немалая их часть направлялась к другому проходу, северному, который предназначался для купцов. Война должна была сократить объемы торговли, но от телег, фургонов и обозов, тянущихся к северным воротам, пахло привычными товарами Сикелии — хлебом, мясом, сухими плодами, перцем, конскими и бычачьими кожами, верблюжьей шерстью, табаком и сахаром. Задумавшись, кто мог производить все это, если главные поставщики — южные города — покоились в руинах, Арлинг вскоре нашел ответ. Шибанская речь была похожа на кучеярский язык, и он не сразу понял, что большинство людей, сопровождающих караваны, были шибанцами, вечными соперниками кучеярских купцов. Нетронутый войной Шибан, наверное, торжествовал. Чтобы не потерять объемы торговли, Самрия должна была расстелить перед его купцами красные ковры, не говоря уже о снижении пошлин.

С наступлением сумерек похолодало. Удивлял ветер, который стал чуть более влажным, чем обычно. Объяснив странность близостью моря, голос которого раздавался вдали загадочным рокотом, Регарди занял место в очереди, решив, что освоился достаточно, чтобы не врезаться в стены домов на тесных городских улицах.

— Документы, — сипло пробурчал охранник, охрипший после препирательства с группой монахов. Бумаги, подтверждающие их принадлежность к храму Омара, разрушенному в Фардосе, оказались неправильно оформлены, и монахов не хотели пускать в город. Несмотря на войну, Сикелия продолжала оставаться центром бюрократии, царством бумаг и пропусков, в которых можно было утонуть быстрее, чем в зыбучих песках Холустая. В отличие от монахов у Арлинга документов не было вообще. У него имелись деньги, вырученные с продажи лошадей, и возможно, взятка решила бы все вопросы, но в нем вдруг проснулась жадность.

Он решил пойти легким путем — сказать правду.

— Я ищу человека по имени Джавад Ром, — кивнул он стражнику, подняв прикрытую капюшоном голову ровно настолько, чтобы были виды его рот и нос, но не глаза. — Он из девятого отдела, служит при наместнике. У меня для него срочная информация о Карателе. Секретная. Если хотите, задержите меня и сообщите господину Рому, что его ищет Арлинг из Балидета. А можете не усложнять себе работу и отпустить меня, я найду его сам.

Арлинг познакомился с Джавадом много месяцев назад, когда власти Самрии отправили их с Сейфуллахом в разведку к развалинам Балидета — проверить слухи о падении города. Джавад Ром был глазами Канцлера в Сикелии и занимал высокое положение в кучеярском обществе. Именно он должен был определить необходимость высадки Жестоких на Южном Континенте. До Балидета Джавад не дошел. Попав в плен к керхам, он лишился глаза и нескольких пальцев. Арлинг спас его вместе с командиром Евгениусом, когда случайно оказался на Ладони Мира, где керхи пытали пленников. В благодарность за спасение Джавад обещал Регарди любую помощь. Сейчас Арлинг собирался ей воспользоваться, но уверенным в успехе не был. Во-первых, раненый драган мог и не дойти до Самрии, сгинув в пути. Во-вторых, попав в столицу, он мог не вспомнить слугу молодого купца из Балидета. С тех пор как они расстались у подножия Исфахана, утекло немало времени. И, в-третьих, городская охрана могла не знать Джавада Рома из службы Педера Понтуса. Сказав, что он из девятого отдела, Арлинг импровизировал. В-четвертых…

Стражник запустил пятерню под войлочный доспех и лениво почесал грудь. От него остро пахло потом и сомнениями. Очевидно, его смена заканчивалась, и ему не хотелось трудностей. Однако судя по тому, что он еще не отправил Арлинга восвояси, имя Джавада ему о чем-то говорило. Смерив Регарди взглядом, он буркнул:

— У шпионов Джавада желтые ксивы. Твоя где?

— Потерял, — ответил Арлинг, сжимая кулак, чтобы не спугнуть удачу. — В Холустае угодил в зыбучие пески, выбрался, в чем мать родила. Все там оставил.

— Или складно врешь, или тебе повезло, — ухмыльнулся страж порядка. — Из холустайских клещей мало кто выбирается. Ладно, проходи в караулку, я скажу, чтобы о тебе сообщили господину Рому. Эй, женщина! Ты куда направилась, дорогуша? А документы?

И охранник уже занялся стоящей за Арлингом кучеяркой, которая суетилась у обоза с вещами и сворой ребятишек.

В караульной было душно, пыльно и пусто. Какой-то солдат проводил Арлинга внутрь и, привязав его верблюда к столбу у входа, велел ждать. Регарди кивнул и встал у окна, проигнорировав приглашение присесть на лавку. Он собирался наблюдать.

Самрия всегда отличалась от других городов Сикелии. Близость драганской империи, толпы чужестранцев на улицах, обилие построек из кирпича, завезенного из Согдарии, стук колясок и экипажей по каменным мостовым, кричащая мода — все это слишком сильно напоминало родину, чтобы вызывать ностальгию по утерянному Балидету. При этом Самрия оставалась столицей кучеяров, и терпеливый наблюдатель мог очень скоро различить ее истинные черты сквозь чужеземный грим, нанесенный драганами. Мраморные купальни, богатые бани, хрустальные фонтаны, многочисленные беседки и павильоны из мрамора и красного камня, каналы, прорезавшие город, словно узоры татуировки, декоративные водоемы и сады, разбитые на крышах домов и террас, наполняли улицы Самрии упоенным разнообразием звуков и ароматов. Арлинг не видел буйства красок, сияния зеркальных водоемов и яркости линий, которые описывали ему иман и Сейфуллах, но слышал шепот зеленой листвы в садах и журчание воды в фонтанах, ощущал запах солнца, отражающегося от белого мрамора и освежающую прохладу, которую приносили порывы ветра со стороны моря. Он полагал, что война изменит лицо Самрии, но столица Малой Империи оставалась прежней. Она не была похожа на город, готовящийся к осаде. Сердце Самрии билось ровно и безмятежно, словно армия Карателя не готовилась сравнять город с землей.

Регарди прикрыл глаза и глубоко вздохнул. Заканчивалась весна, и в городе отцветали сады. Как резко их ароматы контрастировали с безжизненными запахами пустынь. Арлингу показалось, что он попал в парфюмерную лавку, где разом открыли все склянки. Его так долго учили, что плохих и хороших запахов не существует, что он почти забыл о том, что ароматами можно просто наслаждаться, не пытаясь определить их значение или источник.

В городе было много военных, и их присутствие на улицах было единственным, что напоминало о войне. Мимо караулки прошел патруль с оружием, вооруженные драганы и кучеяры стояли на постах у ворот рынка и слонялись без дела по мостовой. Горожане оставались спокойными, говорили уверенно, без страха, болтали о пустяках. Неужели у Самрии появился могучий защитник, который убедил столичных жителей в близкой победе? Арлинг бы скорее поверил, что все горожане обкурились журависом, но запах знаменитого кучеярского наркотика на улицах города был незначительным.

И еще он не заметил ни одного нарзида. Это было действительно странно. Возможно, раньше Арлинг вообще не вспомнил бы о них, но так как его голова была занята рассказом Даррена об изгнанном народе, то их отсутствие было слишком очевидным и подозрительным. Регарди специально поискал их сладковатый запах и гортанный говор, но нигде не нашел. В Самрии нарзидов всегда было меньше, чем в Балидете, но они вертелись под ногами в любом кучеярском городе, предлагая почистить сапоги или купить краденые безделушки. Нарзиды были, как песок, поднятый ветром и норовящий проникнуть в глаза, рот, под одежду. Даже после откровений Монтеро Арлинг не мог заставить себя проникнуться сочувствием или симпатией к этому народу. В отношении к нарзидом он был слишком кучеяром.

Зато на улицах Самрии стало больше рабов, которых было слышно по звону цепей или металлическому запаху ошейников. Мимо караульной прошел, качаясь, худой раб с тюком шелка на плечах, следуя за паланкином с богатой кучеяркой. Еще один ловко управлял парой мулов, запряженных в повозку. Третий вел верховую лошадь, четвертый мел улицу, поднимая столбом горячую пыль.

Арлинг прислонился головой к нагретой стене, чувствуя, что за месяцы, проведенные в пустыне, разучился терпеть. Казалось, все должно было быть наоборот. Стражник, посланный к Джаваду, задерживался. Регарди вслушивался в каждый новый звук у караульной башни, но вынужден был разочарованно ждать дальше.

К караулке подошел продавец сахарного тростника и, расположив нехитрый товар в паре салей от окна, где стоял Арлинг, стал громко призывать покупателей. Мальчишка с щенком в руках проехал мимо на фуре, запряженной шестью быками. Прошла старуха, до того вонючая, что Регарди легко представил ее сморщенное и безобразное лицо. Другая пожилая кучеярка, от которой смердело еще больше, торговала какой-то дрянью на углу. Третья, самая вонючая, просила милостыню у ворот. С хохотом и криками пробежала толпа мальчишек и девчонок, бросаясь в прохожих комками глины. Важно прошли несколько драганов в согдианских костюмах с кружевами, которых было так много, что шуршание ажурных воротников заглушало шаги. Прокатился экипаж с пьяными матросами, которые махали руками и кричали во все горло, напоминая всем, что Самрия была портом.

Стражника не было.

Арлинг не выдержал и опустился на лавку. Кучеяр, сидящий за низким столиком у входа в караулку, украдкой наблюдал за ним, лениво перебирая бумаги.

— Похож, — протянул он, с хрустом сворачивая свиток и перетягивая его веревкой.

И хотя в комнате кроме них никого не было, Регарди решил, что обращались не к нему. Но охранник повторил, буравя Арлинга взглядом.

— Похож, говорю, — процедил он сквозь зубы.

— Простите? — переспросил Регарди, стараясь потушить разгорающийся в нем огонь ярости и презрения к миру. Теперь идея связываться с городской стражей казалась безумной. Нужно было дождаться темноты и попробовать взять стены крепости штурмом, нырнув в какую-нибудь лазейку. Заодно и проверить, как Самрия готовится к осаде.

— Жаль, что ты глухой, а не слепой, — хмыкнул стражник, складывая руки на груди и еще пристальнее всматриваясь в Арлинга. — А ну-ка, сбрось с лица капюшон.

Какой хороший предлог, подумал Регарди. Послать любопытного кучеяра к умершим предкам и раствориться на улицах Самрии — что могло быть заманчивее. Арлинг уже собирался прыжком достигнуть двери, но в последний момент неожиданно передумал и откинул с головы капюшон. У него не было причин скрываться от властей Самрии, так же как у наместника искать его.

Подавшись вперед, он слегка поднял голову и повернул лицо в сторону стражника. В караулке стоял полумрак, который должен был помешать кучеяру заметить неподвижность зрачков Арлинга. Регарди снял повязку слепого на подъезде к Самрии, решив не привлекать к себе внимания.

— Дьявол, — разочарованно протянул страж. — Не везет мне. Не ты, хотя похож.

— На кого? — решил уточнить Арлинг.

— Да на того парня, что на листке розыска за твоей спиной. Вот если бы ты был слепым, а на глазах у тебя была повязка, так вообще бы не отличить. Волосы у тебя, правда, длиннее, но они могли и отрасти. А так все приметы сходятся: глаза голубые, высокий, чистокровка. Нет, правда, жаль, что ты не слепой. Мне бы премия не помешала.

Охранник разочарованно вздохнул и уткнулся в бумаги.

— А за что его ищут? — осторожно спросил Арлинг, стараясь оставаться спокойным. Отчего-то вспомнилось неприятие самрийских властей к Белой Мельнице. От него было трудно протянуть ниточки к ее главе — Мельнику и его учителю, но за полгода, что он отсутствовал в Самрии, могло произойти многое.

— Это ты у Джавада спроси, — хмыкнул стражник. — Ребята из его отдела ищут. Наверное, узнал что-нибудь секретное. Мы в их дела носы не суем, научены уже. Сказано только — брать живым. Его уже полгода разыскивают. Гиблая эта затея. Идет война, люди пропадают без следа, как шелуха на ветру.

Арлинг решительно отогнал неприятное сходство. Примерно полгода назад они с Сейфуллахом покинули Самрию. Повернувшись к листку бумаги, он провел пальцами по шершавой поверхности. Бумага осталась просто бумагой. Арлинг уже и забыл, когда в последний раз пользовался мазью из ясного корня и носил перчатки. За месяцы, проведенные в пустынях Сикелии, его пальцы успели потерять былую чувствительность. Читать он снова разучился.

В дверях послышался шум. Одолеваемый сомнениями, Регарди уже не был уверен, что хотел встретиться с Джавадом, но было поздно. Стражник вернулся не один. Вместо того чтобы только сообщить начальнику о госте, охранник привел с собой… самого Джавада. Растерялся не только Арлинг, но и стражник в караульной, который еще недавно жалел об упущенной премии. Выронив из рук бумаги, он вытянулся так, словно хотел достать макушкой выбеленного потолка башни. Очевидно, такие люди как Джавад не часто появлялись на сторожевых постах города. Сам факт, что Ром остался в Сикелии, а не вернулся на родину, к Педеру Понтусу, уже был чудом.

— Аллюрда Сарадха! — совсем по-кучеярски воскликнул Джавад. — Слава Омару, сохранившему тебя в пути!

Драган приветствовал его так, как требовали традиции Сикелии, и Арлинг, слегка улыбнувшись, ответил тем же:

— Слава Омару, давшему мне возможность увидеть тебя здоровым и благополучным.

Из всего сказанного правдивым было только последнее, и оба рассмеялись. Арлинг не мог увидеть драгана, а самого Джавада теперь вряд ли можно было назвать здоровым. В плену у керхов он потерял глаз и несколько пальцев.

— Рад, что ты нашел меня, друг, — произнес Ром, крепко обнимая Арлинга. Регарди не был уверен, что те несколько дней, что они провели вместе, спасаясь от керхов, сделали их друзьями, и отнес слово «друг» к кучеярской вежливости Джавада. В любом случае, его радушие обнадеживало.

— Как глаз? — шутливо спросил он. — Мир вокруг засиял новыми красками?

— У победителей раны не болят, — усмехнулся Джавад. — Одним глазом видно даже лучше, чем двумя. Слава Амирону, керхи не успели залить мне в уши горячую смолу, а то бы еще и глухим остался. Знаешь, потеря слуха куда хуже слепоты. Человек с ума сходит. Помнишь Евгениуса? Ему ведь уши отрезали. Выжил, но с разумом попрощался. Он уехал домой, в Грандопакс, к матери. Кстати, в Самрии раньше была такая казнь. Шпионам врага отрезали уши — слух искажался, люди начинали слышать странные голоса и все такое прочее, сходили с ума. Ну что, слепой, стало страшно?

Арлинг поежился. Он слышал странные голоса и со здоровыми ушами, а насчет трезвости своего рассудка сомневался уже давно. Некоторых людей не могли изменить даже пытки кочевников. Джавад остался прежним — болтливым, скользким и опасным. Он говорил много, но лишь для того, чтобы получить от собеседника еще больше. Как рыбак, щедро бросающий приманку, в надежде поймать крупную рыбу. К счастью, их встреча должна была быть короткой.

— Легче терпеливо переносить то, что нам не дано исправить, — ответил Арлинг кучеярской пословицей, которую любил иман. — Я к тебе с новостями, проездом. Найдешь для меня час?

— Какой час?! — воскликнул Джавад, всплеснув руками. — Ты вытащил меня из пасти дьявола и хочешь оставить меня терзаться долгом до конца дней? Ты мой гость, и как бы ты не спешил, я должен расплатиться с тобой хотя бы торжественным ужином в твою честь.

Арлинг похолодел.

— Нет, исключено, — отрезал он. — Я спешу. У меня срочная информация о планах Карателя. Я мог бы все рассказать тебе здесь, и мы бы расстались, но полагаю, тебя это не устроит.

— Конечно, нет, — всплеснул руками Джавад. — Новости о Карателе? Это хорошо, давай за ужином и обсудим. Ты куда-то спешишь?

Вопрос застал Арлинга врасплох. Он достиг цели — добрался до Самрии и нашел Джавада. О том, что он будет делать после, Регарди не думал. Спешить дальше было некуда, да и незачем. Как васс`хан, он должен был найти учителя, но для этого Арлинг еще не был готов. Да и будет ли когда-нибудь? Он сорвал тщательно подготовленную операцию по убийству Карателя, помешал Ларану, спас врага Белой Мельницы и не питал иллюзий, что правда о планах Маргаджана насчет нарзидов хоть как-то искупит его вину. К иману придется вернуться, хотя бы потому, что Регарди безумно скучал по этому человеку, но… позже. Во-первых, он не знал, где сейчас находился учитель, а во-вторых, еще не придумал подходящую ложь, которая могла бы объяснить спасение Карателя и спасти его от немедленной смерти. Зная имана, Арлинг легко мог представить его гнев. Если за предательство на Боях Салаграна, учитель обрек его на унизительное многолетнее служение, то за более серьезный проступок должно было последовать более серьезное наказание.

— Не оскорбляй меня отказом, — Джавад был настойчив. — Если тебе нужно в порт, то сегодня ты опоздал. Порт на ночь закрывается, военное положение, сам понимаешь. Все караван-сараи и гостиницы забиты, а я бы не хотел, чтобы ты ночевал на улице. И не думай, что беспокоишь меня. Праздничный ужин все равно бы состоялся. К наместнику прибыли двое крупных чиновников из Иштувэга, но так как дворец переполнен, их поселили у меня. Поэтому мне их и развлекать придется.

«Из-за войны они закрыли порт, но она не мешает им проводить балы и торжественные приемы в честь высоких гостей», — усмехнулся про себя Арлинг. Джавад Ром умел убеждать, хотя его настойчивость сохраняла неустойчивое равновесие между вежливостью и странностью.

— Дьявол тебя побери, Арлинг! Кто может отказаться от горячей ванны после дороги? Судя по твоему виду, ты прошел не одну пустыню. Извини меня, дружище, но помыться тебе бы не помешало.

От мысли о горячей воде в таком количестве, чтобы можно было погрузиться в нее целиком, у Регарди пересохло во рту. Иман научил его переносить многие трудности и неудобства, но воды в Сикелии Арлингу всегда не хватало. Он давно перестал замечать запах собственного немытого тела, хотя и старался поддерживать чистоту с помощью песка, как это делали керхи. Горячая ванна. Регарди не помнил, когда последний раз позволял себе такую роскошь. Даже представлялось с трудом.

— С благодарностью принимаю твое любезное предложение, господин Ром, — вежливо кивнул Арлинг, признавая победу Джавада.

Драган широко улыбнулся, прищурив единственный глаз, и Регарди понял, что за удовольствие придется платить. Он не доверял Джаваду, но тот был единственным человеком, который мог оправдать его приход в Самрию. Если, конечно, Ром поверит в историю об изгнанном народе. В сказку, в которую с трудом верил сам Арлинг.

* * *

Джавад оказался гостеприимным хозяином. И неожиданно богатым человеком. Арлинг предполагал, что Ром занимал высокое положение при дворе наместника, но не ожидал, что драган жил во дворце, не уступающим по размеру и роскоши дому правителя Самрии. Шестиэтажное здание с двумя башням, уходящими в небо, возможно, было самым высоким в столице. Регарди слышал, как ветер завывал вокруг острых шпилей и скользил вниз по гладким стенам башен. Обилие фонтанов, большой гостиный двор с арочной колоннадой, вечно цветущие сады, балконы с кружевом резных узоров, фрески на стенах и напольные плиты из редкого мрамора — жилище Джавада могло соперничать по богатству с лучшими домами Балидета. Близость моря наполняла внутренний двор прохладой и свежестью, придавая аромату цветущих слив особенное очарование.

За время жизни в Сикелии Арлинг отвык от роскоши и теперь с удивлением прислушивался к тем чувствам, которые вызывали у него покои, куда поселил его Джавад. Как же велика должна была быть благодарность Рома! Регарди не мог избавиться от ощущения, что ему предоставили лучшие комнаты. В богатых кучеярских домах для гостей обычно отводились покои на первых ярусах, тогда как хозяева занимали верхние этажи. Однако Джавад долго поднимался с ним по внутренним лестницам своего огромного дома, пока они не достигли почти самого купола башни, откуда, по словам Рома, открывался изумительный вид на Самрию. Чтобы сгладить неловкость после усмешки Арлинга, Джавад спохватился и извиняющее объяснил, что эти покои занимала его сестра, когда приезжала погостить из Согдарии. Из-за войны она уже давно не навещала его, и ему было приятно, что комнаты не будут пустовать хотя бы какое-то время. Арлинг возразил, что предпочел бы жилище скромнее, но Джавад развел руками — других свободных покоев не было.

Внутреннее убранство напоминало смешанный стиль драганского и кучеярского жилища. В комнатах присутствовали стулья, кресла и высокие столы, которые наверняка приехали сюда из Согдианы. Широкая кровать с балдахином тоже была драганского происхождения, но обилие подушек и ковров на полах и стенах, а также благовонные ароматы, стелящиеся из многочисленных курильниц, напоминали, что за стенами башни дышала совсем другая страна. В одной из комнат Арлинг обнаружил большой книжный шкаф, забитый пахнущими старой бумагой и краской книгами. Коснувшись стертых корешков, Регарди понял, что книги были не просто украшением — их читали и достаточно часто. Жаль, что во время путешествия по пустыням, он не пользовался наставлениями имана — не носил перчатку хотя бы на одной руке и не пользовался мазью из ясного корня. Арлинг не был уверен, что сможет вернуть пальцам былую чувствительность, но пообещал себе попробовать.

Пройдясь по всем комнатам, Регарди, наконец, понял, что именно его насторожило. Причиной беспокойства были не роскошные покои, не обилие мягких подушек и ковров, и даже не расслабляющие, ностальгические ароматы пачули и жасмина из курильниц, расставленных в гостевой. Просто по дому Джавада не разгуливал беспокойный ветер, не царапал кожу и не скреб по одежде всепроникающий песок, не томил душу сухой жар солнца, не слышался мягкий шепот барханов и сухой шелест глиняного такыра. Арлинг слишком долго пробыл в дороге, успев позабыть о том, как выглядит человеческое жилище.

Регарди хотелось скорее рассказать Джаваду о нарзидах, но тот повел себя, как настоящий кучеяр.

— Ты мой гость, а гостю сначала нужно отдохнуть, — поднял руку Ром. — Прием начнется в девять вечера. Я приду за тобой раньше, по дороге и поговорим.

Небрежность и даже равнодушие, с которыми Джавад отнесся к информации о Карателе, насторожили Арлинга, но, подумав, он решил не ломать над этим голову. Если Джавад хотел, чтобы Регарди отдохнул у него, пусть так и будет. Арлинг воспользуется его благодарностью и гостеприимством, разумеется, ни на секунду не забывая о том, кем был Джавад Ром. Однако до сих пор Арлинг не обнаружил ничего подозрительного ни в комнатах, ни в действиях слуг, которые еще прибирали покои. От ламп и курильниц не пахло наркотическими, отравляющими или усыпляющими веществами. Фрукты, сладости и чай, которые принесла служанка, пахли фруктами, сладостями и чаем — без всяких примесей и добавок. На простынях, коврах, гобеленах и полотенцах тоже не обнаружилось ничего опасного. И хотя Арлинг понимал, что арсенал и воображение профессионального шпиона из службы Педера Понтуса куда богаче его собственного, решил, что позволит себе расслабиться. Если он и попадет в ловушку, то будет думать о том, как из нее выбраться, когда все случится.

Только сейчас Регарди понял, как сильно устал, хотя ему и было непривычно признаваться себе в этом. С подозрительным поведением Джавада он разберется позже. Не став задерживать гостеприимного драгана, он распрощался с ним до вечера и направился туда, откуда соблазнительно пахло горячей водой и благовониями.

В ванной его ждал неприятный сюрприз, и Арлинг настороженно замер на пороге. Прямо в центре просторной комнаты находилась большая емкость, наполненная горячей водой. Из нее валил ароматный пар — ванна. Слева веяло ночной прохладой и слышался легкий шелест шелка — там было распахнутое окно со стелящимися по мраморным плитам занавесями. Справа раздавалось дыхание людей, хотя Регарди был уверен, что все слуги покинули комнаты вместе с Джавадом. Три девушки и двое юношей терпеливо сидели на пятках у стены, очевидно, дожидаясь его. От них пахло молодостью и… пороком. Почуяв металлические нотки, Арлинг насторожился, но вскоре понял, что оружие так не пахло. Запах был знаком, он ощущал его совсем недавно — на улицах Самрии. Так могли пахнуть железные браслеты, которые покрылись испариной от горячего воздуха, наполнявшего ванную комнату. Рабы, догадался Арлинг. Навстречу ему поднялась девушка, и Регарди молча обругал Джавада.

— Мы помоем вас, господин, — певуче произнесла она. Одежды на ней не было, также как и на других рабах. Запах обнаженного человеческого тела был слишком явным. Еще в первые годы обучения в школе имана Арлинг научился угадывать, что было одето на человеке, и какие части тела были обнажены. Когда одежда не прикрывала кожу, от человека исходило ровное тепло, и отчетливо ощущались его собственные запахи, без примесей. Кожа рабов была обильно натерта ароматным маслом самрийской розы. От него кружилась голова, и хотелось смеяться.

— Не нужно, — мотнул головой Арлинг, надеясь, что девушка не станет подходить ближе, но она была опытной банщицей.

— Это подарок от господина Джавада, — снова пропела она, уверенно приближаясь к нему. Ее бедра соблазнительно покачивались в такт танцующим шагам, а тонкая цепочка на талии едва слышно подрагивала.

— Если вы не хотите, чтобы вас мыла я, это могут сделать они.

Девушка кивнула в сторону коленопреклоненных юношей, таких же ароматно пахнущих, как и она сама. Не зная его вкусов, Джавад решил исключить любую вероятность ошибки и прислал ему рабов обоих полов.

Регарди сглотнул. В ванной было жарко и влажно, но несмотря на горячий пар и верхнюю одежду, которую он еще не успел снять, его охватил озноб. На висках выступил холодный пот, а в груди стало тесно, словно ее сдавил хвост гигантского пайрика. Ему нужно было скорее прогнать рабов Джавада, но челюсти свело так, что Арлинг услышал скрежет собственных зубов. На родине, в Согдиане, у него никогда не возникало проблем в общении со слугами. Он мог, не задумываясь, накричать на тех, кто служил ему, или поручить им унизительное задание — просто так, чтобы позабавиться. Раньше Арлинг умел приказывать, умел быть хозяином, повелителем, господином. В мире, где он жил прежде, до встречи с иманом, слуги были бесплотными призраками, замечать которых было неприлично. А сейчас он не мог открыть рта, чтобы выпроводить рабов за дверь. Что изменилось? Неужели служение Сейфуллаху в качестве халруджи подействовало на него настолько, что теперь он мог только повиноваться сам? Или дело было в имане? А может, в слепоте? Разве можно приказывать тем, кто потерял свободу, но сохранил краски неба?

— Ерунда, — прошептал насмешливый голос Нехебкая, которого не должно было быть ни в Самрии, ни в слишком гостеприимном дворце Джавада. — Все просто. Признайся, тебе хочется, чтобы эти рабы остались. Хочется теплоты общения или… тепла их тел. Они дадут тебе и то, и другое — все, только скажи. Почувствуй их покорность и желание угодить тебе. Вспомни, что людей можно не только убивать. С ними можно делать и другие вещи, не менее приятные. Особенно с теми, кого заставлять не требуется.

— Замолчи! — крикнул про себя Арлинг, но Индигового понесло.

— Ладно, я пошутил, — хмыкнул он. — Тебе нужна только одна рабыня, та, что с цепочкой на талии. Ах, как тонко она звенит… И как сладко пахнет ее кожа. Жаль, что ты не можешь видеть ее, но я помогу. Слушай. Кожа — лучшее, что в ней есть. Она очень чистая, слегка розовая от пара, без единой родинки или пятнышка. Как лепесток белой лилии в лучах заката. Самые дорогие ткани шелковичных ферм Балидета не могут состязаться с ней в нежности. Тебе уже захотелось ее коснуться? Зачем ты сопротивляешься? Магда здесь не причем. Она бы тебя поняла. Она всегда тебя понимала.

Арлинг глубоко вздохнул и задержал дыхание. Хорошее упражнение, оно всегда помогало.

— Длительное воздержание не идет тебе на пользу, — продолжал шептать змей. — Я же вижу. Ты становишься диким ахаром, теряешь человеческое обличье. Тебе нужна женщина.

— Я им не верю, — прорычал Регарди. Дыхательные упражнения не помогали. — Эти рабы могут быть кем угодно, даже наемными убийцами Белой Мельницы. А почему нет? Ничто не мешает Ларану скрыть от учителя то, что произошло в Рамсдуте и попытаться отомстить мне самому.

— Ты повсюду видишь убийц, — упрекнул его Нехебкай. — Но главного врага не заметишь никогда. Потому что он — в зеркале, а ты в него не смотришь. Да и зачем слепому глядеться в зеркало?

— Прочь! — взорвался вдруг Регарди и с рычанием схватил руки девушки, которые уже успели снять с него верхний кафтан и мягко гладили ему грудь. Он с силой отшвырнул ее от себя и одним прыжком оказался рядом с остальными рабами, понимая, что ему хочется сделать с ними что-нибудь очень нехорошее, но совсем не то, для чего прислал их Джавад.

Рабы были или слишком запуганы, или глупы настолько, что им была безразлична их жизнь. Изменив траекторию движения кулака в последний момент, Арлинг вдребезги разбил розетку из фарфора, которая украшала стену ванной. Его рука прошла совсем рядом с ухом одного из рабов. Завыла отброшенная им девушка, взвизгнула вторая, охнул раб, который едва не лишился головы. Теперь от них пахло правильно — страхом. Это был запах, который был знаком Арлингу. Он ему нравился. Приятнее мог быть только один аромат — запах смерти.

Наконец, до рабов что-то дошло, и они стали один за другим выскальзывать из ванной. Последний юноша задержался, чтобы помочь подняться рабыне, которую отбросил Арлинг. Регарди чувствовал его ненависть, но взгляд юноши был покорно опущен, а движения торопливы и суетливы. Что нужно было сделать с человеком, чтобы превратить его в дрессированное животное? Чем испугать? Чего лишить? Уже не сдерживаясь, Арлинг закричал и стал бросать вслед убегающим рабам все, что попадалось под руку — вазы, незнакомые предметы, полотенца, низкие столики, склянки с благовониями и моющими средствами.

Ванную захлестнула волна новых ароматов, среди которых самой сильной нотой был запах крови, исходивший от того места, где упала отброшенная Регарди девушка. Падая, она ударилась головой об угол каменной ванны, в которой хотела искупать Арлинга. Когда-то давно после такого падения изменилась жизнь одного человека…

Он медленно опустился на колени и коснулся пальцами теплой лужицы. Внутри что-то перевернулось, и ему не сразу удалось вздохнуть.

— Молодец, — прошептал на ухо Нехебкай. — Ты снова всех победил. Ну так как? Вернешь мне солукрай?

Регарди ему не ответил. Неимоверным усилием заставив себя подняться, он подошел на негнущихся ногах к ванной и, быстро сбросив одежду, опустился в воду, которая показалась ему кипящей лавой.

Вода была волшебством. Она пахла новизной, чистотой, свежестью.

— Магда, — прошептал он и погрузился в горячую воду с головой.

Где ты, Магда? Сколько мне ждать? Сколько еще жизней я должен забрать, чтобы ты пустила меня к себе?

Там, в аду, мне будет одиноко, Магда.

Или прав был проклятый бог? Все дело в солукрае? Арлинг получил его в дар от имана, но, по словам Нехебкая, не научился управлять им, позволяя солукраю вмешиваться в его жизнь. Если он откажется от него, появится ли шанс? Шанс обрести Магду?

Только он и вода. В ушах тонко звенело. Какая удивительная жидкость. Арлинг чувствовал, как в ней растворяется его старая кожа, обнажая новую. Вода умела очищать тело, впитывать боль и заживлять раны. Но она не могла смыть корку грязи на его сердце. Здесь чудеса кончались.

Арлинг не знал, сколько пролежал под водой. Сначала щекотало в груди и нестерпимо хотелось вздохнуть. Он ждал. Неприятные ощущения исчезали по мере того, как усиливался звон в ушах. Регарди внимательно слушал его, и порой ему казалось, что он различал в нем голос Магды. Она что-то пела — так нежно и приятно, что щемило в сердце. Давай, Фадуна, покажись мне. Арлинг был уверен, что сможет увидеть ее. Нужно только подождать. Еще минута, тридцать секунд, двадцать… Он широко раскрыл глаза, но почувствовал лишь жжение от мыльной воды. Магда была невидима и недостижима. Как всегда.

Регарди выскочил из воды и долго кашлял, перевесившись через борт ванной. Его вырвало той единственной сливой, которую он взял с блюда, когда зашел в покои. Арлинг не помнил, когда ел в последний раз. В дороге он мало об этом думал. В нос ударил кислый запах рвоты и лужицы крови на полу, которая никуда не исчезла. Был еще один запах, который появился совсем недавно. Вода не смогла справиться с ним, и Регарди вдохнул незнакомый аромат полной грудью — запах собственного страха.

Вода была не в силах помочь ему. Она была для тех, кто жил по другую сторону жизни — там, где светило солнце.

Не понимая, что делает, Арлинг выскочил из ванны и, натянув на ходу штаны, бросился к окну. Ночная Самрия встретила его пронзительным холодным ветром, который хлестко стегал по лицу. Пощечины раздавались снова и снова, появляясь то с одной, то с другой стороны, а Регарди стоял на подоконнике и, как дурак, широко улыбался, чувствуя, что в голове приятно пустеет, а тело наполняют прежняя сила и уверенность.

На миг ему захотелось прыгнуть вниз, в шелестящую ночными звуками бездну. Башня была достаточно высока, чтобы он переломал все кости, но быструю смерть не обещала. Возможно, он сломает спину или расшибет голову, после чего умрет мучительной смертью, которую заслуживал. Однако Арлинг знал, что двери в мир Магды внизу не было.

Нестерпимо захотелось сделать что-нибудь безумное. Такое, от чего кровь вскипит в венах, а в голове взорвется тысяча пузырьков разных чувств и эмоций. Вниз прыгать было нельзя, но впереди было слышно, как воздух неистово кружился вокруг тела соседней башни. Арлинг предположил, что она находилась на расстоянии десяти салей, но ветер мог сыграть с ним злую шутку, исказив его ощущения пространства. Нельзя было так же понять, чем была облицована башня — гладким мрамором, мягким лепным декором, хрупким фарфором или скользкой гранитной плиткой. Без «звездного порошка», не зная поверхности башни и точного расстояния до нее, Арлинг должен был прыгать наугад. Что могло быть безумнее?

Отойдя к ванной, Регарди разбежался и, оттолкнувшись от подоконника, прыгнул. Воздух превратился в плотную массу, облепив лицо и не давая вздохнуть. Арлинг разрывал его телом, пытаясь протолкнуться вперед, но не двигался с места, зависнув в небе, которому он собирался подарить жизнь. Прыжок тянулся вечность. Наконец, он врезался в жесткое препятствие, которое легко оттолкнуло его назад — в небо. Регарди почувствовал, как его неумолимо тянет вниз, и понял, что падает. Такие, как он, небу были не нужны. К тому моменту, когда его тело снова столкнулось с башней, Арлинг был уже готов. Руки крепко вцепились в шершавую стену, расплачиваясь кожей, которая сошла с внутренней стороны локтей, словно кожура с яблока. Регарди вдавил пальцы в стену башни, чувствуя, как крошится кирпич. Несмотря на любовь к кучеярской роскоши, Джавад оказался патриотом и выстроил свой дом по драганским канонам — из кирпича. Это спасло Арлингу жизнь. Он не был уверен, что смог бы удержаться, если бы стена оказалась облицована гранитом или мрамором. Наконец, его пальцы зацепились за рельефные узоры, опоясывающие башню, и он остановился. Ладони саднили, по локтям струилась кровь, в ушах гремело, но Регарди давно не был так счастлив. Ветер распевал победные гимны, а башня приглашала покорить ее, забравшись на самый верх.

Не дожидаясь, когда восстановится дыхание, Арлинг повис на одной руке, упиваясь свободой. Вот, что это такое — жизнь на волоске, подумал он, зная, что давно стал рабом этого чувства. Подтянувшись на пальцах, он оттолкнулся ногой от стены и толкнул себя вверх, туда, куда звал его ветер. Вечерний воздух Самрии был непривычно влажным, и Регарди вспомнил оброненную кем-то фразу о тучах над городом. На побережье Сикелии дожди шли чаще, чем в центральных районах, но для засушливой сикелийской весны они были редкостью. Неожиданно, ему захотелось, чтобы именно в этот момент с неба полил дождь. И не просто полил, а обрушился гигантским водопадом, затопив улицы города до самых крыш. Солукрай делал его ненасытным. Именно он тянул его сейчас вверх, заставляя избегать выступающие рельефы и выбирать гладкую стену без украшений — тот путь, который был труднее. Жизнь сузилась до крошечного пространства под пальцами, превратилась в трещины, выбоины и проемы, в запах остывающего под ночным ветром кирпича и соленый привкус пота и крови на языке. Арлингу было хорошо. Муки совести из-за спасения Карателя, чувство вины перед учителем, его постыдные действия в ванной комнате, когда он разбил голову рабыне, — все исчезло под порывами целительного ветра. Раны затягивались, оставляя после себя новые шрамы, невидимые человеческому глазу. Их будет гордо носить его душа, а сердца навсегда запомнит происхождение каждого.

Когда рука не встретила продолжения стены и уперлась в нависающий сверху камень, Арлинг поморщился от досады. Он уперся в балкон с выступающим навесом. Ветер свистел примерно в пяти салях позади спины, и Арлинг предположил, что навес выступал именно на эту длину. Подтянувшись еще немного, он обнаружил узкие ребра подпорок, которые тянулись снизу вдоль всего балкона и, наверное, заканчивались у перил.

Эйфория от подъема начала исчезать, и Арлинг задумался о том, сколько времени прошло с тех пор, как он прыгнул из окна ванной, и обнаружил ли Джавад его исчезновение. Покои сестры Джавада остались не в лучшем виде. Арлинг вспомнил, что сломал несколько низких столов из ванной и разбил лепные украшения на стенах. Интересно, чем он собирался расплачиваться с гостеприимным хозяином? Его денег, вырученных от продажи лошадей, и одного верблюда было явно недостаточно, чтобы возместить весь ущерб. Неожиданно Арлинг поймал себя на мысли, что думал не о том, чем объяснит погром в ванной комнате, а о том, есть ли узоры на ребрах подпорок, поддерживающих балкон, и сможет ли он на них удержаться. Ему нужно было возвращаться, чтобы выполнить миссию, которая привела его в Самрию, но Арлингу не хотелось покидать мир безумия, в который он всегда так легко погружался.

Последний раз, пообещал он себе и потянулся к кронштейну. Нащупав волнообразный орнамент на ребрах балкона, Арлинг не сдержал улыбки. Джавад подождет. Он доползет до края балкона, повиснет на руках над бездной с гуляющим внизу ветром и еще раз почувствует то, что прогнало его из теплой ванны на шершавую стену башни. Он усмирит солукрай. Ничто не подчинит его волю.

Прислушавшись к пальцам, Регарди решил, что они выдержат предстоящее испытание, и оторвал ноги от стены, повиснув на руках.

Он был на середине пути, когда сверху хлопнули створки дверей, и на балконе раздались шаги. Арлинг ощутил их столь отчетливо, словно люди наверху ступали не по балкону, а по его ладоням. Он поморщился — ему не хотелось, чтобы его единение с бездной разделял кто-то еще. И хотя двое человек, которые подошли к перилам, вряд ли смогли бы разглядеть в сумерках висящего внизу Арлинга, он решил повернуть назад. Момент был упущен, крылья сгорели в огне сомнений, и тело со всей тяжестью обрушилось на пальцы, цепляющиеся за ребра подпорок. Регарди сжал зубы и стал осторожно разворачиваться, не чувствуя в себе прежней уверенности. Ему вдруг захотелось скорее очутиться где-нибудь у основания балкона или на одном из рельефных орнаментов, — там, где можно было встать на ноги и дать отдых пальцам.

— Вряд ли это место можно назвать подходящим для разговора, — раздался голос сверху. — Не лучше ли вернуться в кабинет? Мне кажется, я слышал какие-то звуки.

— Это голос ветра, Азатхан, — произнес второй человек. — Он нам не враг.

— Мы в гостях у первого шпиона Канцлера, о Чистый. В его доме даже воздух может быть опасным. Я проверю балкон.

Регарди замер, лихорадочно соображая, как могло случиться, что над его головой оказались два злейших врага имана, а после того, что произошло в Пустоши Кербала — и его собственных. Азатхан, серкет, предавший орден Скользящих и перешедший на сторону Подобного, знал Арлинга со злополучных Боев Салаграна и собирался пытать его в цитадели серкетов. Регарди не знал, догадался ли Бертран о предательстве Азатхана, но, вероятно, после нападения отряда Карателя на Цитадель все карты были раскрыты.

Тот же, кого Азатхан, назвал Чистым, мог быть только одним человеком — таинственным Джаль-Баракатом. Он встречался в жизни Регарди в разных местах и в разное время, и Арлинг не знал о нем ничего, кроме того что тот выступал доверенным лицом Подобного и, кажется, возглавлял миссию царя Негуса в Сикелии. Вспомнился подслушанный разговор в подземельях Туманной Башни. На том собрании Джаль-Баракат уверенно чувствовал себя в роли лидера, и Арлинг еще тогда задумался о том, не являлся ли Маргаджан пешкой в большой игре Подобного.

То, что гостями Джавада, о которых тот упоминал, оказались врагами Сикелии, могло быть либо волшебным совпадением, либо самой странной случайностью. А то, что Арлинг уже второй раз становился тайным свидетелем их встреч, должно было быть чудом. Но ни о том, ни о другом у Регарди не было времени подумать.

Азатхан быстро перемахнул через перила, и уцепившись рукой за их основание, повис вниз головой, внимательно осматривая дно балкона и стену башни, по которой еще недавно с таким воодушевлением карабкался Арлинг. За миг до того как голова серкета показалась с балкона, Регарди подтянул колени к груди, а затем неимоверным усилием выбросил ноги вверх и вперед, прилипнув ко дну балкона и держась за ребра навеса. Чтобы обмануть серкета, нужно было превратиться в камень, и Арлинг замер. В Самрии темнело рано, а тучи на небе превращали начало вечера в разгар ночи. Однако он не питал иллюзий, что темнота сделает его невидимым для Азатхана. Серкеты видели ночью не хуже, чем днем, и Азатхан наверняка мог заметить Регарди, если бы смотрел в его сторону. Но Скользящий вглядывался туда, где балкон примыкал к стене башни, на рельефные каннелюры. Туда, где сидел бы сам, если бы ему нужно было подслушать разговор на балконе. О том, что кто-то станет висеть над бездной, цепляясь за хрупкую лепнину на подпорках балкона, которая могла оторваться или раскрошиться под пальцами в любой момент, Азатхан не подумал. Регарди бы и сам не догадался, если бы гонка с солукраем не заставила его искать места «поопаснее» в попытках доказать себе, что все еще владеет своей душой и телом.

Но если с душой он разобрался, то уговорить пальцы продолжать сжимать подпорку становилось труднее. Азатхан глядел во тьму уже целую вечность. Что он собирался там увидеть? Армию шпионов Джавада, которые облепили башню в надежде подслушать тайные разговоры гостей из Иштувэга? «Нет, Азатхан, сумасшедший здесь только один, — подумал Регарди. — Да и он оказался у вас за спинами, а вернее под ногами, лишь потому, что прыжок вниз обещал проигрыш, а прыжок вперед делал игру честной».

Его выручил Джаль-Баракат, которому надоело ждать подозрительного серкета.

— Я ценю твою преданность нашему делу, Азатхан, но у меня мало времени. Поторопись.

Серкет поднялся не сразу, и Регарди показалось, что тот медлил специально, чтобы показать Джаль-Баракату, что сам принимает решение. Однако у Арлинга не было ни времени, ни желания разбираться в отношениях врагов. Секунды утекали, а пальцы и предплечья начинало жечь изнутри огнем, словно по его венам текла не кровь, а раскаленная лава. Он не сразу изменил положение тела, опасаясь, что Азатхан услышит шорох, и заставил себя подождать еще несколько минут, каждая из которых показалась ему изысканной пыткой. Но разве не этого он хотел, прыгая на башню?

— Подобный приказал закончить с Белой Мельницей до начала лета, а мы оба хорошо знаем, что терпения у него мало, — раздался сверху голос Джаль-Бараката. — Особенно после того как однажды кто-то уже солгал ему, заверив, что отправил Мельника за Гургаран.

— Я бесконечно благодарен Подобному за то, что он простил меня и дал возможность исправить ошибку, — сухо прошелестел Азатхан. — Вмешательство ученика Тигра стало непредвиденным обстоятельством.

— Мне не нужны объяснения, — ответил Джаль-Баракат. — Ошибаются даже боги. К счастью, у тебя появился шанс все исправить.

— Я не подведу.

— Надеюсь. Более удачного момента не найти. Упустим его, и Мельник затеряется в пустыне, как ветер. Сейчас, когда все повстанцы собрались вместе на Птичьих Островах, у нас появился шанс разделаться с ними навсегда. Одним ударом.

— Это будет не трудно. «Бледная Спирохета», которой мы заразили корабль повстанцев в прошлом месяце, уже должна распространиться по острову. Несмотря на то что начался высокий сезон торговли, последняя барка островитян заходила в Самрию неделю назад. Наместник считает, что они боятся войны, но я думаю, это болезнь. Я найду тех главарей повстанцев, кто уцелел, и завершу то, что не сделала спирохета. Без своих голов гидра Мельницы погибнет быстро.

— Ты уверен, что справишься один?

— Да, Чистый, — произнес Азатхан. — Проникнуть на острова одному легче, чем группой. Я возьму с собой «огненный шторм» и подсыплю его в водохранилище. Те, кто уйдут от меня и не заразятся спирохетой, сгорят от неутолимой жажды в течение недели. Жизнь на островах — уже вопрос времени. После меня там не останется никого.

— Хорошо, — кивнул Джаль-Баракат. — Я принес тебе кое-что. Это на случай, если ты найдешь Мельника смертельно больным. И сам не забудь принять.

На перила лег плотный мешочек, а в воздухе разлился ванильный аромат с нотками горечи.

— Я уже принимал противоядие в Иштувэга, — возразил Азатхан.

— Спирохета не простая болезнь. Она сильно меняется от климата, а от тебя зависит слишком многое. Помни, твоя цель — не уничтожить повстанцев, а захватить Мельника. Он нужен нам живым и в сознании. Второй раз Подобный не прощает.

— Все получится, — нервно сглотнул Азатхан. — Мой корабль отплывает завтра утром. Через три дня я привезу вам Тигра Санагора и хорошие новости. Какие будут распоряжения насчет предателя Ларана? Каратель просил доставить его живым, чтобы убить лично.

— Не трать время на этого пса. Но если его не прикончила спирохета, проследи, чтобы его смерть мучительной.

— Все будет лучше, чем вы думаете.

— Все было бы идеально, если бы ты не упустил ученика Санагора, — фыркнул Джаль-Баракат.

— Не понимаю, зачем он нам, когда у нас будет Мельник. Васс`хан не смог бы возглавить сопротивление, даже если был бы жив. Тигр никогда официально не представлял его, к тому же он драган, да еще и слепой. У него не было ни одного шанса повезти за собой кучеяров. Так же как не было шанса пережить «Испытание Смертью». Бертран слишком поторопился.

— Возможно, стоит поискать его еще раз.

— У серкетов было десять мест захоронений, где адепты проходили Испытание, — терпеливо объяснил Азатхан. — Одно из них было известно только настоятелю. Мы проверили те восемь, которые знал я, но Бертран, конечно, закопал васс`хана «в своем» месте. Уверен, его тело до сих пор сохнет где-то в такыре возле Пустоши. У этого парня была необычная жизнь, и смерть должна была стать такой же.

— А ты не думаешь, что Бертран успел откопать его перед побегом? Или вернуться за ним позже?

— Мои люди до сих пор следят за окрестностями. Никто из серкетов там не появлялся. Обычно «Испытание Смертью» длится три дня. Бертран собирался извлекать васс`хана через день, так как торопился и опасался, что тот не выдержит. Но отряд Карателя появился раньше. Бертрану нужно было сохранить остатки ордена. Серкеты бежали через тайный ход в подземелье, который вел куда-то в Карах-Антар. О его существовании давно ходили слухи, но мало кто верил. Оказалось — правда. Даже если бы Бертран и хотел, он все равно не смог бы вернуться за васс`ханом. Люди Карателя засыпали единственный вход в подземелье. Думаю, настоятель и его люди до сих пор блуждают где-то под землей. Если они когда-нибудь и выйдут на поверхность, то только в белые пески Карах-Антара. А там всех живых встречает смерть. Пустошь Кербала стала историей.

— И ты ее последний представитель.

— Меня это устраивает, о Чистый.

С начала разговора Арлинг забыл о том, что умел дышать. И лишь когда послышались удаляющиеся шаги Джаль-Бараката, понял, что до сих пор висел под балконом спиной к бездне, держась за ребра подпорок пальцами и ступнями. А ведь он, кажется, собирался подслушать разговор на сравнительно «безопасных» каннелюрах у основания балкона. Теперь ему точно нельзя было падать. То, что он узнал, было слишком ценной информацией, чтобы дать ей сгинуть вместе с его телом. Однако когда Арлинг попробовал разжать пальцы и передвинуть руку чуть вперед, к стене башни, лепнина, за которую он держался, с хрустом лопнула. Рука судорожно зашарила по подпорке в поисках трещины или зацепки, а вторая рука, на которую пришелся вес тела, предательски задрожала. На миг, совсем крошечную долю секунды, ему показалось, что сейчас он сорвется. Сердце заколотилось в ушах, на лбу выступила испарина страха, дыхание замерло — смерть была слишком близкой. Наконец, окаменевшие пальцы сорвавшейся руки сжались на каком-то выступе, и Арлинг заставил себя вздохнуть. Он не сдастся. Он не упадет.

— Мне. Нельзя. Падать, — прошептал Регарди, медленно опуская вниз ноги и повисая на руках, которые были слишком удивлены тем, что от них еще ждали каких-то подвигов. Тело уже не бунтовало, оно пыталось выжить.

Спасительные каннелюры находились в каких-то трех салях, которые раньше Арлинг, возможно, и не заметил бы, но сейчас они показались ему дистанцией в вечность. Заставляя себя в очередной раз разжать пальцы, чтобы сжать их на другом месте — чуть впереди, Регарди с силой прикусил губу. Вкус крови придавал силы. Вот так. Медленно и спокойно. Без спешки. Ему обязательно нужно спуститься вниз живым и здоровым.

После того, что Арлинг услышал на балконе, перед ним словно распахнулась дверь, которую он так долго пытался выломать руками и ногами. Теперь он мог вернуться к иману. И не просто мог — он был должен. Он был обязан предупредить повстанцев о…

«О чем?» — раздался в голове ехидный голос Индигового Бога. — «Ты расскажешь больным, что они больны? А может, поделишься с ними собственным опытом спасения Сейфуллаха? Падай, Арлинг. Падай. Такой конец будет лучшим, чем встреча с иманом».

Когда дрожащие пальцы Регарди нащупали затейливый орнамент, которым были украшены каннелюры, подпирающие балкон у стены, он не поверил, что его путь в бесконечность закончился.

— Ненавижу балконы, — прошептал он в пустоту. — И тебя ненавижу.

— Тсс, — ответил Нехебкай, и Арлинг вдруг понял, что на балконе по-прежнему кто-то стоял. Азатхан не последовал за Джаль-Баракатом, а остался под открытым небом, предаваясь размышлениям. Возможно, он вспоминал канувший в небытие орден серкетов, а может, думал о Птичьих Островах, которым только предстояло окунуться в забвение. Арлинг не сомневался, что «Бледная Спирохета», которая успешно сокращала население Иштувэга в течение многих столетий, уничтожит островитян, не имеющих опыта борьбы с ней, за несколько месяцев. И хотя Регарди надеялся, что иман знал, чем серкеты вылечили Сейфуллаха, шансов на то, что это лекарство окажется на островах, было мало.

Неожиданно он понял, что ему нужно не вниз. Как часто случалось, Арлинг не стал задумываться над тем, что делало его тело. Уцепившись за подпорки навеса, Регарди подтянулся и достал рукой основание перил, ограждавших балкон. Впереди, в салях четырех, спиной к нему стоял Азатхан и задумчиво глядел в небо. Или после разговора с Джаль-Баракатом подозрительность последнего серкета уснула, или его мысли были настолько тяжелыми, что не позволяли тратить силы на что-либо еще. Арлинг был уже на балконе, всей кожей ощущая запах и близость врага.

В последний момент Азатхан почувствовал опасность и попытался уклониться, но было поздно. «Ловля сверчка при лунном свете» — так назывался удар, который подбрасывал противника в воздух, заставляя его приземляться далеко впереди. Арлинг выполнил прием чисто, с механической точностью, с той разницей от классического удара, что серкету предстояло упасть не скоро. Башня была достаточно высока, чтобы при падении Азатхан мог еще раз подумать о гибели Пустоши Кербала и островитянах, чьей смертью он не станет.

Задерживаться на балконе Регарди не стал. На перилах все еще лежал мешочек с лекарством от спирохеты, который принес Джаль-Баракат. Доза была рассчитана на двух, может, трех человек. Маловато для спасения жителей острова и всей Белой Мельницы, но достаточно для того, чтобы появиться перед иманом не с пустыми руками. Арлингу нужен был малейший повод, чтобы отправиться на встречу с учителем, и этот повод, наконец, появился.

* * *

Джавад, конечно, уже искал его. Арлинг вернулся в свои покои тем же способом, что и покинул — через окно. Обратный прыжок с башни дался легко. Расстояние было ближе, поверхность стены знакома, а кирпич выщерблен ветром, оставившим много удобных трещин и выбоин. Регарди приземлился на десять салей выше окон своих комнат и осторожно сполз вниз, тщательно выбирая путь среди лепного орнамента, который украшал башню рельефными поясами. Он был внимателен и собран. Дорога вниз не должна была закончиться падением на мощенный камнем гостиный двор Джавада.

— Арлинг, куда ты делся? — воскликнул Ром, встречая его в дверях спальной. — И что вообще тут произошло? Господи, я думал, тебя похитили!

— Кому может понадобиться слепой драган? — улыбнулся Арлинг, заходя с балкона, который был в точности такой же, как и на соседней башне, только находился гораздо ниже. Прежде чем войти, Регарди некоторое время слушал, как слуги бегают по комнатам, пытаясь отыскать беспокойного гостя.

— Я был на балконе. Твой сад так хорошо пахнет ночью.

— Лжеца спросили, говорил ли он когда-нибудь правду. И тот ответил: «Если бы я не боялся быть правдивым, я бы сказал нет», — произнес Джавад, качая головой. — Если бы ты видел себя в зеркале, то понял бы, о чем я. Кто тебя так поранил? Не верю, что ты нюхал цветы и, забывшись от восторга, упал вниз.

— Прости меня, — извинился Арлинг, жалея, что не догадался накинуть рубашку, чтобы скрыть царапины на животе и локтях. — Я должен был сразу сказать тебе — ванная твоей сестры испорчена.

— Мои слуги заметили, — усмехнулся Джавад.

— Это все лихорадка, — пробормотал Регарди, изображая смущение. — Давно, путешествуя по Холустаю, я подцепил какую-то болезнь. Она не заразная, но после нее у меня остались приступы бешенства, вроде падучей. Я за все заплачу. Возможно, не сразу, но отдам все до султана.

Арлинг выпалил ложь на одном дыхании и только потом понял, что почти не лгал. Как еще можно было назвать тот припадок ярости? Да, он был болен, только этой болезнью он заразился не в песках Сикелии, а в Школе Белого Петуха, и имя ей было — солукрай.

— Знаю я твою болезнь, Арлинг, — неожиданно кивнул ему Джавад. — Она называется «возвращение к людям». Те, кто пробыли в пустынях долгое время, часто страдают от таких приступов. Тебе не о чем беспокоиться. Ванная — пустяки, и ты ничего мне не должен. Для меня главное, что ты цел и невредим. Ну, относительно невредим. Я сейчас позову врача, он тебя осмотрит.

Хорошо, очень хорошо, подумал про себя Арлинг. Джавад дал неплохую подсказку, и он ей воспользуется. Пусть будет — «возвращение к людям».

— Не нужно врача, — покачал головой Регарди, направляясь в ванную, где слуги уже успели прибрать.

— Как скажешь, — неожиданно быстро согласился Джавад. — Великий Омар, я никак не могу привыкнуть к тому, как ты двигаешься. Порой мне кажется, что ты всех дурачишь, а на самом деле, видишь лучше птицы. Или у тебя есть третий глаз.

— Это просто кровь, — невпопад буркнул Арлинг и, намочив первую попавшуюся тряпку, которой оказалось полотенце, принялся обтирать царапины. Он займется ими позже, а сейчас у него было дело поважнее нескольких порезов на коже.

— Джавад, я прибыл в Самрию не для того, чтобы потребовать с тебя долг за спасенную жизнь. Мне нужно рассказать то, что я узнал о Карателе. Это важно.

Наверное, что-то изменилось в голосе Арлинга, а может, Джавад шестым чувством почувствовал напряжение гостя, потому что быстро произнес:

— Я понял. Выкладывай.

— Прямо здесь? — удивился Регарди, вспомнив, как ему удалось случайно подслушать тайный разговор Азатхана и Джаль-Бараката в соседней башне. Какова вероятность, что какой-нибудь шпион Подобного не подслушает их с Джавадом таким же образом?

— Да, — просто кивнул Ром, присаживаясь на бортик ванной. — Тайные беседы лучше вести в местах неожиданных и непредсказуемых. Я приказал слугам ждать нас за дверью. Итак, о чем ты хотел мне рассказать?

Арлинг вздохнул и пересказал все, что узнал о нарзидах от Даррена.

— Я не утверждаю, что Каратель послушает вас, но стоит попробовать предложить ему не трогать город в обмен на нарзидов, — заключил он. — Правда, совсем не представляю, под каким соусом это можно подать наместнику.

Реакция Джавада могла быть, какой угодно, но драган его удивил.

— Проклятье, — выругался он. — Это же, черт возьми, государственная тайна! И откуда, спрашивается, ты ее узнал?

— Тайна? — переспросил Арлинг, не понимая Джавада. — Государственная?

— Похоже, уже нет, — хмыкнул Ром. — Кто тебе это разболтал?

Регарди сглотнул и коротко мотнул головой:

— Этого я сказать не могу. Извини. Так ты знаешь, зачем Каратель явился в Сикелию?

Джавад встал и, запустив пальцы в волосы, стал мерить ванную шагами. В комнате повисла неприятная тишина. Арлинг чувствовал себя препогано.

— Ладно, — наконец, произнес шпион. — Когда мы забирали нарзидов, то объяснили городу, что они все больны заразой, которой болеют только нарзиды. Людям пришлось поверить нам, но слухи пошли уже тогда. Думаю, скоро о договоре с Карателем станут болтать во всех тавернах, это лишь вопрос времени. Откуда я это знаю? Не только моя служба занимается разведкой. Похожая есть и у Сихарана, секретаря наместника. По бумагам у нас разные функции, но, в целом, мы занимаемся одними делами, и порой это доставляет массу хлопот, — Джавад поморщился. — Сихарану удалось присоединиться к командному составу Подобного. Мы к этому долго готовились, и вот полгода назад свершилось. Теперь мы располагаем более-менее свежими данными о планах врага. В общем, мы уже отправили всех нарзидов Маргаджану. Наместник Самрии заключил с ним договор. Каратель обещал пройти мимо. Не могу сказать, что идея отдать нарзидов была мне по душе. Вместо них пришлось срочно закупать рабов из Иштувэга, а там эта эпидемия… Всех рабов проверяли на перевалочных пунктах, держали в отстойниках, потом доставляли сюда и продавали в три дорого. Ты не представляешь, что сейчас делается в Северном Городе. Там ведь столько нарзидов, как у нас, нет. Может, голов двадцать во всем городе найдется. Многие надеются, что Каратель не пойдет на Север, однако что-то мне подсказывает, двинется непременно.

— И давно это случилось? — ошарашено спросил Арлинг. — Договор с Маргаджаном?

— Где-то месяц назад, — пожал плечами Джавад. — Каратель уже подтвердил, что получил нарзидов. Через неделю он появится в местных краях, пройдет по Самрийскому Тракту и повернет к Иштувэга. Или на восток, обратно за горы. Но не на запад. Я уже почти убедил себя в этом.

Теперь было понятно, отчего власти Самрии так спокойно реагировали на близость врага. Арлинг обхватил себя руками за плечи. Вся его миссия с тайной Даррена не стоила и сливовой косточки. Бывший друг оказался хитрее. Раскрыв Арлингу секрет своего появления в Сикелии, он не стал держать его в тайне и от других. Регарди не понимал, что задумал Даррен, но чувствовал подвох. Что-то не складывалось. Хотя бы потому, что информацию о нарзидах рассказал властям Самрии Сихаран, а он… Арлинг поймал ускользающую мысль и поспешил облечь ее в слова, чтобы она не исчезла:

— Сихаран — предатель, — произнес он, вспомнив подслушанный разговор в подземелье Туманной Башне. На том собрании Сихаран, секретарь наместника Самрии, непрозрачно намекал о своем желании получить власть над новой Сикелией. — У меня нет доказательств, но он служит Подобному. Мне сообщил об этом тот же источник, который рассказал о нарзидах.

Джавад нахмурился.

— Серьезное обвинение, — заметил он. — Мне все же хотелось бы знать, кто тебе обо всем этом рассказывает. Сихаран — наш двойной агент. Мы дорого заплатили, чтобы внедрить его в командующий состав врага. Нельзя, чтобы он засветился. Война еще не окончена.

Арлинг был разбит со всех сторон, но решил не сдаваться:

— Нельзя доверять Карателю. Он не пройдет мимо Самрии. Столица — это же главное блюдо. Не верю, что ты полагаешься только на договор. А как же запасной план?

Ром вздохнул.

— Значит, свои источники ты не раскроешь, — протянул он, проигнорировав вопрос Арлинга.

— Нет, — мотнул головой Регарди, гадая, есть ли у него вероятность угодить в пыточные подвалы девятого отдела, учитывая их необычные отношения с его начальником.

— Ладно, — вздохнул Джавад. — Пытать мы тебя не станем. Но надеюсь на твое благоразумие, если это слово здесь уместно. Что касается запасного плана, то как же без него. Я никогда не полагаюсь на одни бумажки. Имеется еще кое-что, но это государственная тайна. Пока что, — Ром хмыкнул. — Ну, а помимо прочего, есть еще стратегия. Нападение на укрепленные города врага — это ее низшая форма. К этому прибегают, когда нет выхода. У Карателя он есть, поэтому его армия пойдет дальше, на север, а после разгрома Иштувэга, вероятно, двинется обратно на нас, чтобы захватить врасплох. Здесь мы его и обманем. Как говорится в одной драганской поговорке, если в десяти битвах полководец одерживает десять побед, он прекрасный стратег и командующий, но это ведет к несчастью. В одиннадцатой битве Маргаджан проиграет. Нам нужно выиграть время. Через пару недель мы ждем подкрепление из Шибана. Пока войска Карателя будут осаждать Иштувэга, мы с шибанцами подойдем с тыла. Канцлер тоже в стороне не остался. Он уже высадил Жестоких в предгорьях Исфахана. Мы ударим с тыла, а Жестокие с севера. Это будет последняя битва Карателя. Надеюсь, ты понимаешь, что это секретная информация.

Арлинг кивнул. Не понимал он только одного — почему Джавад Ром с такой легкостью сообщал ему это. Обычно тайны легко раскрывали тем, кто скоро умрет.

Шпион словно прочитал его мысли и усмехнулся.

— Ты мой друг, Арлинг и проделал большой путь, чтобы сообщить мне о том, что я и так знал. Мне хочется как-то отблагодарить тебя кроме… гостеприимства. По-моему, это честно — поделиться информацией, о которой все равно скоро узнают. Я вижу, ты не доверяешь мне? — Джавад наклонился к нему, заглядывая в лицо. — Это справедливо, ведь мы, на самом деле, мало знакомы. Если бы я хотел разделаться с тобой, то давно сварил бы тебе султанский кофе, — Ром хохотнул, становясь прежним. — Слыхал о таком? Гостю подают кофе, сваренный с алмазным порошком. Удовольствие дорогое, зато результат проверенный. Через три дня человек умирает от жутких резей в брюхе.

Арлинг не стал спрашивать, скольких гостей Джавад угостил таким напитком и решил сменить тему. Аргумент Рома об их «дружбе» был весьма слабым, а от политики у Регарди сводило зубы.

— Помнишь Вулкана, вора, которого ты посоветовал мне найти в Иштувэга? — спросил Арлинг Джавада. — Он здорово выручил меня тогда. Мы расстались, когда он собирался уходить в Самрию с караваном. Ты не встречал его случайно?

На самом деле, Арлинга интересовал не Вулкан, а Альмас Пир и раб, спасенный им из Подземелья Покорности. Груз прошлого, который он послал в Самрию вместе с Вулканом в надежде спасти от войны.

— Вулкан прибыл пару месяцев назад, — кивнул шпион. — Наверное, тебе хочется узнать о тех людях, которых ты с ним отправил. С ними, — он замялся, — получилось не очень хорошо. Старик-драган умер по дороге от спирохеты, а девушка… Ее звали Альмас, если не ошибаюсь. Я хотел ей помочь, но она выбрала себе другую судьбу.

— Что с ней? — Арлинг сдержался, чтобы не схватить Джавада за ворот камзола.

— Она мне понравилась, эта Альмас, — произнес Ром, и в его голосе прозвучали лиричные нотки. — Такая красавица, сразу видно — южанка. У нее кожа, как персик, а…

— Джавад, — перебил его Арлинг, — где девушка?

— А черт ее знает, — пожал плечами драган. — Она собиралась остановиться у подруги, но когда мы проверили адрес, там никого не оказалось. Что поделаешь — война. Все бегут или в Согдарию, или на север. Я предложил ей переждать лихое время в моем особняке в Ерифрее. Альмас было согласилась, я даже купил ей билет. Но в порту, когда я провожал ее на корабль, она кого-то увидела в толпе. Не успел я глазом моргнуть, как ее и след простыл. Оставила меня, как идиота, с коробами и сумками — я ведь ей вещичек прикупил, думал, будущую жену наряжаю. Искали ее долго. А потом, где-то пару недель назад, в порт зашел знакомый капитан, который и сообщил мне, что видел похожую девицу на корабле повстанцев Белой Мельницы. В общем, предательницей оказалась твоя Альмас, перебежчицей. Ей теперь виселица грозит. Хотя, если она одумается, я, наверное, ее прощу. Только приглядывать лучше стану. Уж очень она красивая, понимаешь?

Джавад вдруг встрепенулся.

— Вот я дурень! Совсем не подумал. Ведь ты не случайно о ней спросил. Неужели Альмас твоя нареченная?

Арлинг быстро мотнул головой и нахмурился.

— Нет, но она мой друг. Ответь мне, Джавад, почему вы воюете с Белой Мельницей? Мне казалось, сейчас у всех один враг. И его зовут Подобным. В этой войне Белая Мельница на вашей стороне.

— Ох, Арлинг, — Джавад покачал головой. — Мельница всегда защищала только свои интересы. Мельник давно мечтал о том, чтобы установить свои порядки в Сикелии — свергнуть драганов, вернуть кучеярским городам свободу… Мнимую, конечно. Вместо наместников Канцлера в новой Сикелии будут править наместники Тигра Санагора. Сейчас очень удобный момент для его планов. Есть враг — это Маргаджан. Есть правительство, которое не способно никого защитить, — это мы. И есть герои, которые освободят города от захватчиков Подобного. Или возродят их. Это Белая Мельница. Ходят слухи, что Мельник задумал строительство нового Балидета. В общем, если бы Мельница воевала с нами на одной стороне, то не переманивала бы к себе воинов из регулярной армии. За последние несколько месяцев мы потеряли лучших. А их партизанские отряды! Они хуже керхов. Взять хотя бы историю с пленными. Каратель вывел из Балидета две тысячи человек вместе с нарзидами. Партизаны Мельницы перебили почти всех. Они больше мешают, чем помогают. Путают наши планы, вмешиваются, когда не надо. После войны с Подобным начнется война с Мельницей. И сдается мне, она будет куда тяжелее.

В голосе Джавада звучала неподдельная ненависть, и Арлинг уже пожалел, что задал вопрос о Белой Мельнице. Ему бы не хотелось, чтобы проницательный Ром протянул ниточки от него к Тигру Санагору. Что-то подсказывало Арлингу, что Джавад пока не догадывался о том, что связывало Арлинга с повстанцами.

— Понятно, — медленно кивнул он, делая вид, что одобряет планы Рома. — Теперь все ясно. У тебя все под контролем, Джавад Ром.

— А как же, — усмехнулся драган, и кажется, немного оттаял. — Слушай, Арлинг, а тебе никогда не хотелось вернуться домой, на родину? Там сейчас весна, хорошо.

— Менять одну войну на другую? — усмехнулся Регарди, надеясь, что вопрос Джавада был навеян праздным любопытством.

— Войска Дваро отброшены к Самонийским Княжествам, — ответил Ром. — В этом году они вряд ли вернуться. К тому же, по донесениям Сихарана, Подобный их больше не финансирует. Даже у сказочных царей деньги когда-то кончаются. Если ты хочешь вернуться в Согдарию, я могу помочь тебе.

— Нет, Джавад, — Арлинг покачал головой. — Мой дом тут. Кстати, ты не встречался с Сейфуллахом Аджухамом? В Иштувэга Аджухам освободил меня от обязанностей халруджи. Мы расстались несколько месяцев назад.

— Прости, — хлопнул себя по лбу Джавад. — Совсем забыл, что тогда ты искал его. Значит, все прошло удачно, и в благодарность за спасение Аджухам подарил тебе свободу? Что ж, это замечательно! Нет, ты знаешь, я не видел его и даже не представляю, где он может быть. Если честно, я считал Сейфуллаха мертвым.

Кажется, Джаваду было наплевать, остался ли Арлинг в статусе халруджи или нет. Регарди осторожно перевел дыхание. Больше всего он опасался услышать то, что Аджухам предатель, которого ожидает виселица. Значит, шпионы Джавада еще не знали о его связях с Мельницей.

«Что ж, это замечательно!» — мысленно передразнил Арлинг Джавада.

— Ты говорил, у тебя есть просьба? — спросил Ром, и Регарди был рад, что они смогли так ловко и безболезненно для каждого уйти от опасных тем.

— Да, — Арлинг поднялся и церемонно поклонился, следуя кучеярскому этикету. Когда кучеяр просил об услуге, за которую не мог заплатить сразу, то обязательно кланялся.

— Мне нужно попасть на Птичьи Острова, — произнес он, внимательно прислушиваясь к реакции Джавада. Если бы тот знал или хотя бы догадывался о том, что Белая Мельница сейчас пряталась там, то должен был выдать себя или стуком сердца, или участившимся дыханием, или нервным жестом. Но Джавад оставался спокойным и вежливо внимательным. Конечно, он мог хорошо притворяться, однако Регарди хотелось верить в удачу.

— У тебя там друзья? — поинтересовался Джавад, и в его голосе не слышалось ничего кроме любопытства. — Птичьи Острова, знаешь ли, не райское местечко. Драганов там шибко не любят. Рискуешь, друг.

— Знаю, — кивнул Арлинг, — но мне туда надо. Обещал передать посмертное послание одному человеку от его друга.

— Ладно, — Джавад облизнул губы и неуверенно покосился на Регарди. — Что ж, надо так надо. Нет, правда, ты не думай, что я отказываюсь, просто… не ожидал, что в наше время выполняют такие обещания.

— Ты можешь найти для меня корабль? — попросил Регарди. — У меня нет денег, чтобы заплатить за билет, но я оставлю в залог верблюда и тридцать золотых султанов. До конца года верну весь долг.

— О чем ты говоришь? — воскликнул Джавад. — Какие деньги? Даже не упоминай их! Это я тебе должен, а не ты мне. Понимаешь, тут другое…

— Надеюсь, война не помешала сообщению с Птичьими Островами? — спросил Арлинг, вспомнив слова Азатахана об эпидемии спирохеты, которую Подобные собирались устроить на островах. Его охватило неприятное предчувствие. Возможно, Джавад уже знал о болезни и сейчас собирался сказать ему, что общение с островитянами под запретом. С другой стороны, если о спирохете никому не известно, должен ли Арлинг предупредить Рома? И достанется ли ему в таком случае место на корабле? Интуиция подсказывала, что в последнем варианте покинуть столицу Сикелии вряд ли удастся.

«Я подожду, — решил он. — Пусть Джавад сначала посадит меня на корабль, а при расставании я ему все расскажу».

Компромисс с совестью был слабым, но все же это был мост к согласию с самим с собой.

— На Птичьих Островах сейчас праздник, — тем временем, ответил Джавад. — Там новый год отмечают, он у них весной. Вся торговля замирает почти на месяц. Первый корабль после праздника отправится к островитянам завтра. Думаю, я смогу достать для тебя билет.

Арлинг ничем не выказал своей радости и остался внешне спокойным. Теперь все стало более-менее ясно. Скорее всего, люди Подобного заразили спирохетой последние корабли, уходящие на острова перед праздником. Потом острова были закрыты, а значит, зараза в Самрию не попала. Однако если за месяц спирохета успешно распространилась по всем Птичьим Островам, то отсутствие кораблей оттуда объяснялось не только праздниками.

— Это будет славно, Джавад, — улыбнулся Арлинг. — Очень славно.

— Но, как я тебе говорил, порт открывается утром. Сначала ты со мной выпьешь. Это мое условие. Согласен?

Регарди молча кивнул.

— Вот и отлично, — потер руки Джавад. — Тогда нам нужно торопиться, потому что пир вот-вот начнется. Кстати, хозяин того корабля тоже будет у меня в гостях, я вас познакомлю. Он мне кое-что должен, так что, думаю, возьмет тебя на борт без возражений. Мои слуги приготовили для тебя костюм. Надеюсь, мы не ошиблись с размером. Я взял на себя смелость и велел принести тебе драганское платье. Скажи, когда ты в последний раз носил нашу одежду? Каждому нравится место, где он родился. Ты, наверное, уже и забыл, каково носить лосины, верно?

Арлинг подошел к низкому столику с ароматно пахнущей тканью, на которую указал Джавад. Его одежду успели забрать в стирку, а от походного костюма у него остались только штаны, которые он натянул перед прыжком. Костюм, разложенный на столике, действительно, был драганский. Вытащив из аккуратно сложенной кипы что-то, напоминающее узкие брюки, Регарди осторожно провел по ним пальцами. Ткань была мягкой и эластичной, а маленький размер вещицы подсказывал, что она облепит его ноги, как вторая кожа. Под лосины нельзя было спрятать ремни с метательными ножами, не было в них и карманов для метательных игл или других полезных вещей. Драганская мода была ему решительно не по душе. Арлинг собирался заупрямиться и надеть старые походные штаны, но, подумав, решил, что одежда была мелочью, которой не стоило забивать голову. Если Ром желал видеть его в драганском костюме, пусть будет так, как хотел хозяин дома.

— Джавад, — окликнул Арлинг шпиона, когда закончил с нарядом. Непривычно тесные рубашка и камзол давили в груди, но он был уверен, что слуги Рома не ошиблись с размером. Всему виной была проклятая согдарийская мода на неудобную одежду. Возможно, когда-то Арлинг и нашел бы выбранный для него костюм роскошным, но сейчас он казался ему обузой.

— По-моему в этом наряде слишком много шелка и золота. Не дороговат ли он для бывшего слуги и простого воина?

— Порой каждый заслуживает лучшего, — туманно ответил Джавад. — Особенно тот, кто спас мне жизнь. Я высоко ценю то, что ты сделал, Арлинг. А в этом костюме ты выглядишь по-королевски. Право, тебе не идет одежда простолюдина. Скажи, среди твоих предках случайно нет благородных лордов? Ведь ты «чистокровка», а значит, в твоих жилах течет кровь не простого человека.

Арлингу не понравились слова Рома, и он отвернулся, делая вид, что поправляет камзол.

«Ты ошибся, Джавад, — подумал он. — Во мне уже давно не течет кровь людей. Ее заменил солукрай. Если бы ты знал меня лучше, то понял, что от человека во мне осталось меньше, чем воды в песках Сикелии».

* * *

В приемной зале дома Джавада собрался весь свет столичного общества Сикелии. Военные, политики, аристократы, купцы, их жены, подруги и любовницы, а также случайные люди, попавшие на прием благодаря связям и знакомствам, кружили в мареве свечей, масляных ламп и курильниц, напоминая мотыльков, слетевшихся к догорающему огню. Обширный павильон наполняли миллионы запахов, которые плавно переплетались друг с другом, порождая странные симбиозы незнакомых ароматов. Утонченные благовония курильниц, горячий пар от дымящихся блюд, изощренные ароматы женских и мужских духов, запах пота, интриг и похоти составляли привычную картину пира, знакомую Арлингу со времен его молодости, проведенной на балах в Согдиане. Хаотичная смесь голосов, то затихающая до интимного шепота, то достигающая крещендо, приглушенный шелест шагов, шуршанье одежды, треск свечей, шипение масла в ароматических лампах, завораживающие голоса певцов, плавные, интригующие движения танцовщиц, неровный ритм барабанов и тоскливый вой ветра за окнами наводили на Регарди неизлечимую тоску по тому времени, когда жизнь казалась легким и безмятежным полетом счастья рядом с Магдой.

Это был странный пир. Джавад старался угодить всем — и драганским гостям, и кучеярским хозяевам. С одной стороны залы вдоль украшенных зеркалами стен расположились низкие диванчики и груды шелковых подушек, наваленных на мягкие ковры, — дань кучеярским традициям. С другой стороны приемного двора громоздились высокие столы с такими же стульями — попытка угодить драганским гостям. На пиру Джавада утонченная изысканность востока и щедрая роскошь запада соотносились друг с другом так же гармонично, как разодетый в пышный камзол и облегающие лосины драган, танцующий со смуглой кучеяркой в шелковых шароварах. Подходила обстановке и музыка, плавно перетекающая от мелодичных звуков вальса к интимным ритмам барабанов и тамбуринов. От блюд, обильно украшавших столы на обеих сторонах помещения, поднимались знакомые запахи привычной кучеярской кухни, но похоже, драганы не возражали. Все происходящее напомнило Арлингу хорошо поставленную театральную комедию, которая превращалась в драму для тех, кто помнил о войсках Карателя, двигающихся к Самрийскому Тракту. Но таких было мало. Гости веселились искренно, ели с удовольствием, танцевали от души и пили, как всегда, больше, чем следовало.

Арлинг собирался простоять весь вечер у двери, там, где его оставил Джавад, отвлеченный гостями, но человеческий поток закружил Регарди в безумном хороводе веселья и втолкнул внутрь себя, заставив судорожно искать опору. Арлинг не бывал в крупных битвах, где участвовало несколько десятков тысяч человек с обеих сторон, но сейчас с легкостью представил такое сражение. Когда рядом возникла анфилада колонн, разделяющих пополам приемную залу, он обрадовался ей, словно друзьям из прошлого.

Но даже прохладный мрамор не мог избавить его от ощущения, что он прикоснулся к чему-то чужому и давно забытому. Давил в плечах камзол, стягивали кожу непривычно узкие лосины, терли пальцы ног лакированные туфли. Ему не нравилось внимание, и он нервничал от того, что на него смотрели. Он привык следить за миром сам и ненавидел, когда мир начинал меняться с ним ролями. За время жизни в Сикелии Арлинг успел забыть, что такое — быть в центре внимания. Возможно, причиной было то, что он появился на приеме вместе с Джавадом, а может, гостей привлекал его богатый костюм из белоснежного шелка, расшитого золотыми нитями с жемчугом. Наверное, Джавад Ром мстил ему, вырядив, как богатого заморского принца, которым Арлинг когда-то был и которого похоронил на покинутой родине.

Он думал, что был готов к тому, что встретит на приеме, но неожиданно почувствовал стойкое отвращение ко всему происходящему. Особенно его раздражала роскошь, которая казалась безумием и отступлением от истины во времена, когда Каратель сжигал города, а по дорогам бродили толпы голодных и бездомных. Гости Джавада вели себя так, словно найти способ развлечься поинтересней было главной целью их жизней. Разговоры были пустыми, словно опорожненные винные бочки, а в их движениях было меньше смысла, чем в полете бабочек-однодневок. Арлинга тошнило от разодетых женщин, тративших на макияж больше времени, чем на разговор с собственной совестью, а самонадеянность мужчин, выбирающих наряженных дам, как булки на базаре, вызывала у него неприязнь. Все здесь стремились к тому, чтобы устроить образ жизни как можно проще, удобнее, комфортабельнее. Арлинг искренне надеялся, что никто и никогда не узнает, что пару десятков лет назад он сам был ярчайшим представителем такого рода.

Несколько драганских дам пристально разглядывали его с того момента, как он появился в зале. Некоторые призывно кивали, другие прятали лица за веера, стараясь вызвать его интерес. Их взгляды и жесты ему были малознакомы, но понятны. На лице Арлинга была украшенная золотым бисером черная маска, которая скрывала его слепоту, и он допускал, что его загадочный облик мог привлекать женщин, ищущих ночных приключений с незнакомцами. Как бы они смотрели на него, если бы знали, что пытались заигрывать с калекой, убившем больше людей, чем они могли себе представить?

Трое мужчин в кучеярских маскарадных костюмах неотрывно следовали за ним по приемной и сейчас, когда он спрятался за колонну, толкались неподалеку, изредка бросая в темноту анфилады настороженные взгляды. Регарди предположил, что они работали на Джавада и должны были позаботиться о его, Арлинга, безопасности, которая по непонятным причинам была важна для хозяина дома. Сам шпион неотрывно следовал за ним повсюду, пока его не отвлекли гости. Регарди был рад избавиться от его компании и пообещал себе выяснить причину, почему Джавада так интересовала его персона. Пока на ум приходило только одно объяснение. Каким-то образом Джавад проследил его связи с Белой Мельницей и надеялся, что Арлинг выведет его к иману. Если это было правдой, то на корабль Регарди отправится в сопровождении целого сонма шпионов и разведчиков.

Арлинг отошел от колонны и медленно направился к ближайшему столу с угощениями. Так было легче проследить еще один взгляд, который он вначале принял за призыв ищущей любви женщины. Этим вечером подобных жестов было слишком много даже для такой большой залы, как приемная Джавада. Стоило ему изменить местоположение, как дама — судя по шуршанию шелковых шаровар, кучеярка — тут же отошла от окна и приблизилась к другому концу стола. Взяв горсть винограда, она принялась изящно отщипывать сладкие ягоды и томно отправлять их в рот, время от времени поглядывая на Регарди. У ее духов был назойливый терпкий аромат, который перебивал запахи ее тела и мешал ему «прочитать» ее внешность. Арлинг отнес ее к первой категории наблюдавших и потерял к ней интерес.

Между тем, ароматы еды все более настойчиво перебивали другие запахи, и Регарди понял, что по-настоящему голоден. Вспомнить, когда он ел в последний раз, у него не получилось. Он улыбнулся. По крайней мере, вечер будет потрачен не зря. Если ему суждено ждать открытия порта в этом светском месте порока, то он позволит себе окунуться в пучину обжорства. К чему выбиваться из толпы и привлекать к себе внимание скучающей фигурой ненавидящего веселье одиночки?

Потерев руки, Арлинг замер, не зная с чего начать. Наверное, поварам Джавада не сказали, сколько будет гостей, и они приготовили на целую армию. Все блюда были поданы в лучших традициях кучеярской кухни — мелко измельченными и на небольших керамических блюдцах, которые было удобно брать в руки. Регарди рассеянно взял чашку с аракосом и медленно двинулся вдоль стола. Большинство блюд он знал по кухне Аджухамов, где часто готовили праздничные угощения. Неповторимый аромат гвоздики в сладких шербетах с легкостью перебивал запахи других кушаний. Острый бараний суп, паста из печеных баклажан, отварной горох с орехами и лимонами, кусочки мясного фарша в виноградных листьях, тонкие блины с овечьим сыром, пряная халва были неизменными элементами любого праздничного стола Сикелии. И, конечно, было подано много хабу — крошечных пирожков с разной начинкой, которые были излюбленным лакомством кучеяров. В Самрии шел сезон гранатов, поэтому их зерна были добавлены в каждое блюдо. Напоминанием о том, что столица была морским портом, служило изобилие рыбных блюд — из тунца, моллюсков, креветок и осьминогов. Арлинг даже нашел каракатицу, которую не постеснялся ощупать руками. Она была зажарена целиком и украшена оливками с миндалем. Отыскал он и популярное кучеярское жаркое из рыбы-султанки, фаршированной орешками с лимоном. Его любил Сейфуллах, и оно часто присутствовало на столе Аджухамов.

Ближе всех к Арлингу стояло огромное блюдо с кусками курицы, плавающими в ароматном соусе. Рядом на маленьких тарелочках был разложен хлеб. Некоторые драганы, не знакомые с кучеярскими традициями, тыкали в курятину серебряными вилочками, игнорируя хрустящие лепешки. Между тем, настоящий вкус блюда раскрывался только тогда, когда курицу с соусом зачерпывали отломанными кусками хлеба. На краю каждого стола стояли большие пиалы с водой, в которые следовало полоскать пальцы, прежде чем приступать к другим блюдам.

Увлекшись изучением угощения, Регарди вдруг понял, что до сих пор не проглотил ни кусочка. Между тем, к нему уверенно направлялся Джавад в сопровождении двух людей в масках, от которых так разило духами и благовониями, что казалось, они отмокали в них неделю, прежде чем явиться на вечер. А может, некоторые гости сговорились, специально выбрав те ароматы, которые мешали Арлингу «читать» их? Регарди усмехнулся. Вряд ли у той дамы, которая уже съела две пригоршни винограда и продолжала вертеться рядом, хватило бы на это ума. Она явно не знала, чем еще привлечь его внимание.

— Налить дорогому гостю чарку горячей моханы или подать бокал холодного пшеничного пива? — раздался рядом голос слуги, который бесцеремонно вклинился между Регарди и приближающимися гостями. Из-за него Арлинг упустил момент, когда Джавад подошел к нему и церемонно произнес:

— Арлинг, друг мой, позволь представить тебе человека, о котором я говорил. Это владелец «Морской Пены», того парусника, что отправится завтра на Птичьи Острова. И он согласен взять тебя на борт. Познакомьтесь. Арлинг, это Джаль-Баракат и его спутник Азатхан. Азатхан, Джаль-Баракат — это Арлинг, мой добрый друг и человек, спасший мне жизнь.

Джаль-Баракат и Азатхан вежливо поклонились и по очереди приложили кулаки к груди, приветствуя Регарди по старой кучеярской традиции. В тот момент она напомнила Арлингу другой похожий обычай кучеяров — так приветствовали друг друга воины, встретившиеся на поле боя для смертельной битвы. О том, каким воином был Азатхан, Регарди имел слабое представление, но что-то подсказывало, что дуэль с ним закончилась бы не в его, Арлинга, пользу. Однако еще больше тайн хранил в себе Джаль-Баракат. Регарди чувствовал исходившую от него угрозу всей кожей и не имел ни малейшего желания вступать с ним в поединок. Особенно, когда его союзником был опытный серкет, жаждущий отомстить за бесславное падение с башни.

Арлинг сглотнул и отчетливо услышал, как с ближайшей канделябры падает воск с догорающих свеч. Капли смачно плюхались и насмерть разбивались, разбрызгиваясь в ничто на полу, отполированном сотней ног.

— Какая неожиданная встреча, — протянул Джаль-Баракат и в вежливом жесте сложил на груди руки, словно опасаясь, что они заживут собственной жизнью. — И, безусловно, очень приятная.

— Вы знакомы? — с удивлением спросил Джавад.

— Едва ли, — быстро ответил Арлинг, стараясь замедлить бешеный поток мыслей и остановиться хотя бы на одной стоящей идее.

— Конечно, мы знаем друг друга, — вмешался Азатхан, делая шаг вперед. Это было плавное и незаметное движение, но Арлингу показалось, что серкет уже прыгнул на него и атаковал смертельным ударом. Думал, что сразил. «Всегда проверяй, мертв ли твой враг или притворяется. Такая беспечность стоила жизни многим славным воинам», — прозвучал в голове голос имана. Арлинг в ответ мог только пожать плечами. Ему ничего не стоило потратить полчаса и поискать тело Азатхана внизу башни, но он этого не сделал — по беспечности или другой причине. Сейчас это было неважно. Значение имело лишь то, что враги застигли его врасплох.

— Мы познакомились в Иштувэга, — тем временем, продолжил Азатхан. — В госпитале для больных. У Арлинга там, кажется, был друг. Мы надеемся, что он поправился и ныне здравствует.

Азатхан лгал. Они познакомились куда раньше — на Боях Салаграна, но, очевидно, в планы серкета не входило рассказывать о них Джаваду.

— Мы с удовольствием предоставим тебе место на нашем корабле, — вторил ему с улыбкой Джаль-Баракат.

Эта парочка хотела игры. Похоже, им нравились представления на публике, иначе они разделались бы с ним тогда, когда он в одиночестве подпирал колонну, наблюдая за залом. Арлинг надеялся, что слуги Подобного появились в приемной только сейчас, хотя умело подобранные духи хорошо скрывали их от его носа. Могло быть и так, что они беспрепятственно следили за ним с начала приема, ожидая интересного момента. Без всяких сомнений, он наступил. Регарди давно не попадал в более неприятные ситуации.

Кто-то должен был сделать первый шаг, и Арлинг не хотел уступать его Джаль-Баракату. Они все еще неподвижно стояли друг против друга, когда музыканты закончили отбивать жаркие ритмы на кучеярских барабанах, и в зал плавно влились звуки согдианского вальса. Джавад, шкурой почувствовавший неладное, открыл рот, собираясь сгладить напряжение, но Регарди его перебил:

— Прошу простить меня, но я обещал вальс этой прекрасной даме.

Церемонно поклонившись, он быстро повернулся к кучеярке с виноградом, которая все еще стояла неподалеку, и притянул ее к себе за талию. Жест был опасный и мог сорвать весь план, но Арлинг сделал ставку на то, что дама давно наблюдала за ним и, очевидно, не должна была возражать против подобных объятий. Ничего лучшего ему не придумалось. Танец не спасал его от слуг Подобного, но давал время, чтобы решить, что делать дальше.

Кучеярка, действительно, не возражала. Наклонив голову, она прильнула к нему, нежно положив правую руку на его плечо. Левую руку дама почему-то отставила в сторону, но Арлинг не придал этому значение, закружив женщину в вальсе и стараясь не вдыхать терпкий аромат ее духов, который оглушал его обоняние. Он не вальсировал целую вечность и думал, что придется вспоминать движения, однако ноги все сделали сами, двигаясь в четком ритме и даже умудряясь не наступать даме на туфли. Ей танец был незнаком, но Арлинг уверенно вел, и они составили вполне приличную пару, скользя по паркету плавно и даже изящно. Согдианский вальс был не привычен самрийцам, и многие танцующие покинули площадку, отведенную для танцев, к радости Арлинга. Так ему было легче наблюдать за незваными гостями Джавада Рома.

Джаль-Баракат и Азатхан не придали значения его танцу и спокойно ожидали окончания вальса, пристально следя за каждым его жестом и рассеянно слушая болтовню Джавада. Им действительно было не о чем беспокоиться. Спасительный выход находился за их спинами — на расстоянии вечности для Регарди.

Пусть музыка звучит бесконечно. Вступить с ними в поединок? Закричать, что это враги Сикелии? Позвать на помощь? Устроить драку-свалку и затеряться среди толпы? Как же терпко пахли духи его дамы. Возможно, она добавила в них журависное масло, иначе от чего у него так кружилась голова? Вальс не будет длиться долго. Скоро все закончится, а он по-прежнему ничего не придумал. Полагаться на интуицию и импровизировать не хотелось. А может, не стоило ничего предпринимать? Позволить Джаль-Баракату и Азатхану продолжить их игру, а самому постараться не проиграть?

Регарди почувствовал, как женщина прильнула теснее. Осознав, что он почти забыл о ней, Арлинг смутился. Ведь он использовал ее в своих целях, а она, вероятно, вообразила, что интересна ему. Аромат ее духов по-прежнему раздражал Арлинга, но это была самая меньшая неприятность вечера. У женщины были удивительно сильные руки — или вернее рука, потому что она по-прежнему держала вторую в стороне, нелепо помахивая ей в такт музыки. Регарди хотел было сказать ей, что в согдианском вальсе нет такого движения, но, подумав, промолчал. Если ей так нравилось, почему бы и нет?

Вальс нарастал в бешеном вихре, пробуждая в нем странные чувства. Неожиданно он понял, что ему нравилось вот так кружиться по залу, отдаваясь звукам музыки и ни о чем не думая. Арлинг уже перестал пытаться отыскать спасительный выход. Сейчас в его мире остался лишь танец. Кучеярка оказалась понятливой и, подхватив незатейливые движения, кружилась с изяществом, которой могла позавидовать любая гранд-дама, с детства танцующая вальсы.

Желая подбодрить партнершу, Арлинг ей улыбнулся. А может, он сделал это потому, что поймал тот момент счастья, который приходит внезапно и кажется бесконечно долгим. И прекрасным.

Магда улыбнулась в ответ и мотнула головой, обдавая его волной длинных, черных волос, пахнущих лесом, дождем и васильками. Это был их первый вальс. Там, в Согдиане они танцевали редко, избегая шумных деревенских веселий. Классические же танцы Магде были не знакомы и не нравились. Она засмеялась, и звук ее голоса был самым божественным звуком, который Арлинг слышал в стране песка и солнца. Чувствуя, как она льнет к нему, он крепче обнял ее и сбавил темп, чтобы иметь возможность прижать ее теснее. Ему стало жарко. Захотелось сбросить дурацкую маску, сорвать маску с нее и взять в ладони ее лицо.

Вопреки его надеждам музыка стала утихать. Очнувшись, он понял, что на танцполе не осталось никого кроме них. У кромки площадки стоял Джаль-Баракат и медленно ударял ладонью о ладонь. Арлинг не понял, аплодировал ли он или почесывал руки от удовольствия. Азатхан сторожил у противоположной стены зала, откуда манило свежестью распахнутое окно. Серкет лениво полуприсел на широкий подоконник, намекая, что этот выход для Арлинга закрыт тоже.

Видя, что Регарди с дамой еще продолжали танцевать, музыканты вяло дотягивали мелодию, но было ясно, что вальс затянулся, а скучающая публика хочет привычных танцев.

Женщина попыталась что-то сказать, но Арлинг приложил палец к ее губам. Никаких слов. Несколько волшебных минут она была его Магдой, и ему не хотелось портить чудо звуком чужого голоса.

И тогда случилось неожиданное. Дама вложила ему в ладонь свою вторую руку и остановилась, желая насладиться выражением его лица. Наверное, оно было глупым, потому что она от души рассмеялась. Сюрприз удался. Арлинг почти простил себе внезапное появление слуг Подобного, но быть застигнутым врасплох второй раз оказалось подлым ударом.

Рука дамы была гладкой, твердой и хорошо отполированной. Несомненно, над ней потрудились лучшие плотники Самрии. Каждый палец, складки на коже и ногти были вырезаны в мельчайших подробностях. Издалека нельзя была догадаться, что рука женщины — искусная поделка, заменяющая ту, которая когда-то была отрублена Арлингом.

— Ты сдержал слово, — прошептала Хамна, даже не думая отодвинуться от него. Со стороны они казались влюбленной парой, которая никак не может насладиться друг другом. Теперь Регарди понял, отчего его партнерша так тесно прижималась к нему. Хамна лишь хотела убедиться, что он безоружный. Что ж, за время танца у нее была прекрасная возможность ощупать его карманы, пояс, всю одежду и то, что под ней.

— Хамна! — выдохнул он в ответ ее имя и крепко обнял кучеярку, согнувшись и положив подбородок ей на макушку. С одной стороны, Арлинг собирался выяснить, что с собой принесла на бал етобар, а с другой не хотел выходить из роли влюбленного, потому что она позволяла ему не покидать танцпол и оттянуть время встречи с другими нежеланными гостями Джавада.

Хамна поняла, что он обыскивает ее, но сопротивляться не стала. Короткий взмах рукой по ее телу, и у него испортилось настроение еще больше. Наемница была во всеоружии. В ее шароварах скрывался чехол с метательными снарядами, пара метательных ножей и шелковая удавка, с которой етобары никогда не расставались. Напрашивались неутешительные выводы о том, что некоторые привычки прошлого, от которых он отказался в более зрелом возрасте, все же были полезными. В молодости Арлинг непременно потрогал бы свою партнершу везде, где ему хотелось, и тогда, возможно, сюрприз обнаружился бы раньше.

— Молодец, что сдержал слово, — довольно произнесла Хамна, отстраняя его от себя. — Ровно три месяца, как и договаривались. Я уже боялась, что Джавад доберется до тебя раньше, но ты, наконец, появился. Итак, время и место? Назначишь сам или предоставишь право выбора даме? Мы можем начать здесь, но боюсь, Джавад помешает. Ты для него сейчас дороже золота.

Хамна, конечно, говорила о дуэли, которую Регарди пообещал ей после ритуала джаган-джаган на склонах Восточного Такыра. Уговор был странный, но тогда казался единственным верным способом сохранить жизнь молодого Аджухама. Хамна, которую нанял дядя Сейфуллаха для убийства племянника, пообещала Арлингу не трогать последнего представителя рода Аджухамов до тех пор, пока жив Регарди. И судя по всему, она свое слово сдержала. В отличие от Арлинга, который беспечно забыл о дуэли и меньше всего думал о драке с етобаром, когда въезжал в Самрию.

— Джавад? — удивленно поднял брови Регарди. — Однажды я спас его от керхов, и он хочет отблагодарить меня. Ничего больше.

Арлинг вцепился в ее слова, как неизлечимо больной в руку лекаря. Пусть она говорит. Пусть болтает, что угодно. Пусть упивается ожидаемой победой. Только не требует от него то, что он ей дать не способен — дуэль с единственным победителем в итоге.

— Разве может наследник великой империи быть таким наивным? — спросила Хамна, и Арлинг понял, что она выбила из него дух, даже не начиная битву. Он облизнул губы, собираясь заявить о ее ошибочных выводах, но Хамна прикрыла ладонью его рот, повторяя жест Регарди пять минут назад. Похоже, она тоже не собиралась быстро выходить из роли влюбленной.

— У нас мало времени, — произнесла етобар. — И я не хочу тратить его на глупости. Помнишь ритуал джаган-джаган? Тогда в пустыне ты сказал мне, что принадлежишь к знатному и богатому согдианскому роду. Для етобара этого достаточно, чтобы найти твой след в прошлом. Однако я никогда не сдавала тебя Джаваду. У него свои источники, мне о них неизвестно. Я знаю лишь то, что он ожидает за тебя большую награду. Иначе, зачем бы он с тебя пылинки сдувал? Джавад давно тебя ищет. Твой портрет уже несколько месяцев украшает все таверны, гостиницы и сторожевые посты от Иштувэга до Самрии. Я даже забеспокоилась, что он перехватит тебя по дороге, но, как видишь, удача оказалась на моей стороне, Арлинг сын Элджерона.

Удача действительно была на стороне Хамны. Наемница с удовольствием разглядывала его лицо, наслаждаясь его растерянностью и удивлением. Она не знала, что Арлинг умел носить несколько масок одновременно, и глухая черная маска, скрывающая его глаза, больше отражала то, что творилось у него на душе, чем выражение его лица.

— Джавад уже сообщил обо мне Канцлеру? — спросил Регарди, внимательно следя за передвижением Азатхана. Серкету не нравилось, что они с Хамной продолжали стоять рядом в центре танцевальной площадки. Музыканты уже заиграли новый танец, и на паркет стали выходить другие пары.

— Нет, — уверенно ответила Хамна. — Я давно слежу за его домом и почтой. Он боится спугнуть удачу. На этом вечере тебя должны напоить до беспамятства, а утром погрузить твое тело на «Морскую Пену», которая немедленно отплывет в Ерифрею. Джавад отправится с тобой, чтобы лично сообщить старому Канцлеру о счастливой находке. Мне всегда нравился Элджерон, и я даже буду жалеть, что его наследник умрет раньше него. Старик бы тебе обрадовался. Я не знаю, что произошло между вами на самом деле, и почему ты выбрал путь слуги, но он до сих пор не отменил твои поиски. Если я не ошибаюсь, с тех пор как ты покинул родину, минуло больше двадцати лет. Его вере можно позавидовать. Если бы я ненавидела драганов и их империю так же сильно, как твой учитель или бывший господин, Сейфуллах, то я отослала бы Канцлеру твой палец или, может, голову. Но я не стану этого делать. Более того, я обещаю похоронить тебя по драганскому обычаю — в знак уважения к твоему роду.

— Ты смеешься надо мной, Хамна, — с наигранной обидой произнес Регарди.

— Разве можно смеяться над тем, кто стоит одной ногой в могиле, — усмехнулась етобар. — Решай скорее. К нам идет Джавад, и он несет два бокала вина. Уверена, что в тот, который предназначен для тебя, добавлено снотворное. Итак, когда начнем?

Джавад неспешно приближался к ним с бокалами в руках, и Арлингу показалось, что он почувствовал нотки красного грибка — сильнодействующего зелья, способного погрузить человека в небытие на несколько дней. С другой стороны к ним направлялся Джаль-Баракат. Одна его рука была опущена вниз, но Арлинг уже почувствовал то, что подтолкнуло его к решительным действиям. Слуга Подобного сжимал в ладони дыхательную трубку, от которой едва заметно пахло белым журависом. Регарди имел несчастье познакомиться с этим наркотиком в Туманной Башне и не имел никакого желания встречаться с ним снова.

— Так когда? — нетерпеливо спросила Хамна.

— Сейчас, — выдохнул Арлинг, который уже все решил и лишь ждал удобного момента.

Его так и не настало.

«Не один я должен удивляться в этот вечер», — подумал Регарди, бросая Хамну на стеклянный стол, который преграждал путь Азатхану. Наемница вдребезги разбила столешницу, но тут же вскочила на ноги и сделала подсечку серкету, который метнулся к Арлингу от окна. «Все правильно, Хамна! — похвалил ее Регарди. — Я должен достаться только тебе и никому больше».

Что произошло в зале дальше, он так и не узнал. Облачко наркотика вылетело из трубки в опасной близости, но Арлинг запрыгнул на плечи стоявшего рядом Джавада, и, оттолкнувшись от его головы, сделал еще один прыжок, не уверенный, что сможет закончить его так же благополучно, как предыдущий. Разбив спиной огромный витраж, Регарди вылетел на улицу со второго этажа дворца. Он успел перевернуться в воздухе, чтобы не упасть на голову или на живот, но приземление все равно получилось жестким и болезненным. Арлинг смягчил падение, зацепившись за ветки хурмы, однако почувствовал каждый булыжник, которыми был вымощен двор перед домом Джавада.

Ему показалось, что от удара все мысли, с трудом собранные в подобие порядка совсем недавно, разбились вдребезги в отличие от тела, которое каким-то образом уцелело и ничего не сломало. В голове вертелось только одно — бежать. Бежать так, как он еще никогда не бегал. В следующий миг он уже рассекал ночной воздух Самрии, стараясь держаться ближе к стенам домов и не попадать в свет уличных фонарей.

Погоня не заставила себя долго ждать. Топот лошадиных копыт, крики людей, грохот открываемых дверей понеслись ему вслед тревожной песней ночного города. Регарди не знал, сколько людей гнались за ним, но был уверен, что он еще никогда не бегал в сопровождении столь почетного эскорта. Десять или двенадцать всадников на лошадях, которые вынеслись из ворот дворца, несомненно, были слугами Джавада и хотели поймать его живым. Их можно было игнорировать. Больше опасения вызывала группа теней, отделившихся от дома с соседней улицы и бесшумно последовавшая за ним на расстоянии, которое быстро сокращалось. Арлинг знал, что не переходил дорогу городским бандитам из трущоб, поэтому предположил, что тенями были слуги Подобного, которых послал Джаль-Баракат. Вероятно, их возглавлял сам Азатхан, но ветер бил Арлингу в лицо и мешал определить, был ли серкет среди этих преследователей или подкрадывался с другой стороны. Почему-то Регарди казалось, что Скользящий во дворце не остался. Его падение с башни хоть и не было смертельным, но, несомненно, требовало отмщения. Однако эти преследователи также не хотели его смерти, по крайней мере, мгновенной, раз не убили в более удобные моменты сегодня вечером. Арлинг не знал, для чего был нужен им живым, но присвоил им вторую степень опасности, отдав первенство хищнице, которая кралась по крышам ночного города.

Хамне не нужны были деньги Канцлера. И связи Арлинга с иманом ее тоже не интересовали. Етобар хотела его смерти. Ее жажда отчетливо ощущалась на расстоянии, не позволяя ни на секунду замедлить бег. Из всех неожиданных встреч и неприятных сюрпризов этого вечера только появление Хамны вызвало в нем настоящее смятение.

Наемница расстреляла в него все свои дротики, каждый из которых попадал ближе и точнее. От последнего снаряда Арлинг защитился туфлей, поймав острие в лакированный носок. Он уже давно бежал босиком, жалея, что у него нет времени стащить с кого-нибудь сапоги. Бег в туфлях, которые подарил ему Джавад, мог стать хорошим тренировочным упражнением, но не средством спасения жизни. Арлинг сбросил туфли уже за воротами дворца и зажал в руках, предвидя, что по нему будут стрелять. Другой защиты он тогда не придумал.

Ноги бежали сами, составляя одно целое с его носом, ушами и всем телом, которое впитывало в себя все признаки окружающего рельефа, предупреждая о канавах, рытвинах и других препятствиях, которыми изобиловали улицы Самрии. В отличие от Балидета, где Регарди хорошо знал расположение домов, мостовых, площадей, в столице Сикелии он чувствовал себя бегущим по натянутому канату над пропастью. Несколько раз он падал, глупым образом спотыкаясь об оставленные на дороге предметы, что еще больше сокращало расстояние между ним и всадниками.

В тот момент, когда стук лошадиных копыт врезался в голову нестерпимым грохотом, а рядом просвистела петля веревки, от которой он успел увернуться, Арлинг, наконец, услышал спасительный шум, и понял, что элитный тихий район города остался позади. Он достиг оживленного центра, запруженного людьми в любое время дня и ночи, а значит, спасительный порт, был недалеко.

Регарди плохо ориентировался в Самрии, но выручила память. В беседе накануне пира Джавад упомянул, что утром им не придется долго добираться до корабля, так как его дворец, как и многие знатные дома, стояли поблизости от порта. По мнению Арлинга, шум и резкие морские запахи, которые всегда сопутствовали портам, мало подходили для окружения знати, но Джавад объяснил тогда, что расположение выбрано из безопасности. В случае если город придеться покидать в спешке, первыми спасутся знатные и богатые — как и положено.

«А что до запахов и звуков моря, то их успешно перебивают вечно цветущие сады и благовония», — добавил Джавад, и сейчас Регарди убедился, что шпион был прав. Элитный район остался позади, но ароматы садовых деревьев поглощали запах моря, не давая определить точное направление. К тому же, мешал ветер. Морем пахло отовсюду и ниоткуда одновременно.

Арлинг нырнул под ярмарочные парусиновые палатки, натянутые между стенами домов и растворился в человеческой массе — гуляющей, пьющей и беспокойной. Низы Самрии соответствовали верхам. Только в отличие от гостей Джавада, которым для веселья были нужны изысканные яства, оркестр с музыкантами и маскарадные костюмы, простым горожанам хватало шатров-обжорок с разнообразной жарехой, бродячего шарманщика и теплых накидок, так как близость моря давала о себе знать стылым ночным ветром, который пронизывал до костей теплолюбивых кучеяров и заставлял кутаться в плащи привыкших к холодам драганов.

Людей было больше, чем обычно собиралось на подобных улицах в Балидете. Возможно, так было в столице всегда, а может, тому была причиной война, которая заставляла некоторых бежать на край света, а других — веселиться и радоваться, как в последний день. Самрийцы сидели на мостовой тесными кружками, толкались у палаток, покупали снедь, выпивку и безделушки, плясали, сплетничали и пели, создавая труднопроходимый лабиринт для всякого, кто хотел бы миновать ярмарочную площадь быстро и незаметно.

Арлинг перешел с бега на шаг, собираясь затеряться в толпе, но вскоре понял, что драганов на этой улице веселья почти не было, и его светлая голова отчетливо виднелась среди освещенных факелами торговых палаток. Сзади донесся шум — преследователи врезались в гуляющих людей плотным клином, собираясь прочистить себе путь с помощью лошадей, но лишь увязли в толпе. Очень скоро они спешатся и рассеются по ночной ярмарке отдельными группами. Их скорости сравняются, но количество останется неравным.

И тогда внимание Арлинга привлек ветер, хлопающий парусиновыми полотнами, туго натянутыми наверху. Они образовывали подобие потолка по всей длине улицы, защищая от ночной стужи. Идея, пришедшая в голову, была не очень разумной, но в последнее время он не отличался здравыми мыслями.

Протолкавшись к обочине улицы, туда, где вдоль стен были навалены пыльные подушки для любителей журависа, и где горело меньше всего факелов, Арлинг нащупал шершавую поверхность стены и, подтянувшись на руках, вполз в щель между туго натянутым полотном и каменной поверхностью дома. Оставалось проверить выдержит ли его вес парусина. Радуясь, что на пиру у Джавада не успел попробовать ни кусочка, Арлинг осторожно переполз на натянутую ткань и, убедившись, что она не трещит по швам, встал на ноги. На короткий миг ему подумалось, что было бы неплохо растянуться на этом большом гамаке и подождать до утра, пока погоня не перейдет в другую часть города, но он помнил о Хамне. Етобар обладала удивительным чутьем, которое приводило ее к нему в самое неподходящее время.

Он не ошибся. Арлинг еще не сделал ни шагу, когда в салях двадцати парусина прогнулась и зазвенела. Кто-то еще спрыгнул на нее с крыши дома. У Хамны больше не осталось дротиков, но имелась пара ножей. Впрочем, Арлинг надеялся, что она не станет бросать их в него, чтобы не порвать парусину. «Тогда я нырну вниз и смешаюсь с толпой», — мысленно произнес Регарди и осторожно потрусил по прогибающемуся полотну, слушая, как он стонет и кряхтит под ее весом. Хамна была легче, но ткань пружинила под ней, норовя подбросить вверх, поэтому они бежали примерно с одинаковой скоростью.

— Трус! — крикнула она на бегу. — Сражайся со мной!

Арлинг не ответил, старательно считая шаги. Это помогало избавиться от эмоций.

— Почему ты бежишь? — раздавалось вслед. — Если передумал умирать, зачем пришел в Самрию?

Для етобара Хамна оказалось очень многословной, но она задавала правильные вопросы. Арлинг не знал ответ ни на один из них.

Понимая, что их передвижения по палаткам скоро привлечет внимание толпы внизу, Арлинг взял чуть в сторону, ближе к стене дома, и почувствовал ряд балконов, нависающих над ярмарочным городом. Оттолкнувшись и прыгнув вперед, Регарди позволил парусине подбросить себя и зацепился за выступающий край одного из балконов. Вскарабкавшись с проворством ящерицы, он побежал по перилам, значительно увеличив дистанцию между собой и Хамной.

К тому времени, когда она достигла балконов, Арлинг уже добрался до конца палаточного города и, спрыгнув на землю, со всех ног помчался туда, где слышался плеск воды и скрип ночующих на причалах кораблей. Идея взобраться на натянутую парусину все-таки оказалась удачной. Внизу, среди шумной толпы, он бы не сразу заметил нужные ориентиры. Его спасет порт. Хамна, чей легкий, неслышный бег, он с трудом различал сзади, должна потерять его след здесь, в царстве гниющих водорослей, скрипящих досок и вечного шума моря. А утром он найдет корабль, отплывающий на Птичьи Острова, и тайком на него проникнет. От Сейфуллаха Арлинг знал, что путь по морю до островов длился около двух дней. Он спрячется на корабле и также незаметно высадится на берег. Не злиться на себя было трудно. Для того чтобы найти такое простое решение, ему понадобилось влезть во все мыслимые ловушки, которые приготовила для него Самрия.

Препятствие выросло неожиданно, заставив его резко остановиться и закачаться на краю какой-то ямы. Арлинг взял левее, но рытвина не кончалась, продолжая тянуться дальше и отрезая его от заветных причалов. Сухой док, канал или просто канава? Арлинг бросил вниз камешек, и тот весело покатился вниз, отстукивая по стенкам рва. Регарди досчитал до двадцати, прежде чем звук падения прекратился. Достаточно глубоко, чтобы сломать обе ноги при попытке спрыгнуть вниз и перейти ров по дну. Больше всего препятствие походило на канал, по которому заводили суда в сухие доки для ремонта. Сейчас воды в нем не было. Арлинг бросил второй камень, на этот раз, чтобы определить ширину канала. Камешек упал на землю на расстоянии около семи или восьми салей. Узковато для судоходного канала, но гадать о природе рва времени не было. Справа в опасной близости слышалось дыхание етобарки.

Нужно найти мост или переправу, подумал Регарди, но понял, что опоздал. Нож Хамны просвистел у его головы, оставив кровоточащую полосу на щеке. Етобарка не промахнулась — Арлинга спас ветер, который изменил траекторию полета кинжала. Регарди знал, что второй нож она метать не станет. Оставит себе, чтобы прирезать его в ближнем бою, время которого приближалось с неумолимой скоростью.

«Семь или семь с половиной салей, но не восемь», — подумал он. Ветер мешал определить точную дистанцию, но Регарди почти убедил себя, что прыгать придется не дальше, чем на семь салей в длину. В школе имана на Огненном Круге его личным рекордом стали семь с половиной салей. Ему никогда было не догнать Беркута, который как-то прыгнул почти на девять салей в длину.

«Останься и сразись с етобаркой, — прошипел в голове внезапно проснувшийся голос Нехебкая. — Ты разделаешь с этой заносчивой девкой, потом найдешь мост и спрячешься на корабле. Зачем усложнять то, что и так сложно? Это я про твою жизнь, если ты не понял. Пять минут. У тебя есть пять минут, чтобы оставить ее мертвое тело на этом берегу. Потом тебя найдет Азатхан».

Слишком короткая дистанция для разбега, успел подумать Арлинг, прежде чем понял, что уже бежит к краю рва, или канала, или простой чертовой канавы, которая могла стать его могилой. У него было мало времени, чтобы продумать технику прыжка. В школе он предпочитал простой прыжок «в шаге», когда после отталкивания толчковая нога через сторону присоединялась к маховой, совершая гигантский шаг в воздухе. И если бы рытвина перед ним была не длиннее восьми метров, он бы перелетел ее, позволив ногам и телу двигаться так, как они привыкли. Но в последнее время Арлинг не доверял своим чувствам. Восемь салей могли оказаться девятью.

Пусть там будет всего пять или шесть жалких салей, подумал Регарди, отталкиваясь от земли, и чувствуя, как пальцы Хамны сжимают воздух в том месте, где секундой назад находилась его шея. Сейчас она бросит второй нож мне в спину, решил он, продолжая бег в воздухе. Это был самый сложный вариант прыжка в длину, который обожал иман и который ненавидел Арлинг. Но он давал больше шансов не разбиться, потому что уже в воздухе Регарди понял, что длина рва была не восемь и даже не девять салей, а куда больше.

Я не хочу умирать, с неожиданным спокойствием подумал он. Ветер хрипло рассмеялся ему в лицо, и Арлинг вцепился в брошенную ему надежду.

Я легкий, как вишневая косточка, подумал он, обращаясь к ветру. У тебя достаточно сил, чтобы перенести меня на другой берег. Ты такой могучий, что передвигаешь барханы, засыпаешь города и возводишь горы. Что тебе стоит взять меня на крыло? Ты даже не заметишь меня. Я невесомый. Я твой брат, ветер.

Арлинг успел сделать в воздухе несколько шагов, когда ему показалось, что ветер его услышал. Он разговаривал с ним просто так, чтобы отвлечь себя, ни секунду не веря, что бездушная и безликая стихия может его услышать. Регарди показалось, что его тело зависло в воздухе, и хотя это чувство продолжалось считанные доли секунды, их хватило, чтобы он сделал еще один гигантский шаг и стремительно полетел вниз, чувствуя под собой не глубокую пропасть рва, а быстро приближающиеся доски настила на другом берегу.

Вскочив на ноги, Арлинг покачнулся, но быстро восстановил равновесие.

— Десять салей, Беркут! — произнес он, обращаясь к умершему другу, который сидел рядом на деревянном помосте и насмешливо качал головой. Он никогда не признавал его победы. Ликование, бурлившее в душе, было неуместным. Нужно бежать дальше, ведь погоня еще не закончилась.

Арлинг прислушался и понял, что етобар еще была на том берегу. Хамна нерешительно топталась на краю обрыва, но ее сомнение было недолгим.

Регарди вдруг подумалось, что ей не стоило прыгать, ведь она не умела разговаривать с ветром так, как он. Наемница оттолкнулась от земли и полетела прямо на него, крепко сжимая в одной руке нож. Она повторила его технику, выполнив «ножницы», но трех шагов, что она прошагала по воздуху, было недостаточно, чтобы достичь той стороны рва, где стоял Арлинг. Хамна рванулась вперед всем телом, но стала стремительно терять высоту.

«Если она сломает только ноги, ей повезет», — подумал Регарди, и в следующую секунду сделал то, что не должен был. Упав на край обрыва, он вытянулся в струну и, вцепившись в доски помоста одной рукой, успел схватить пальцы Хамны, падающий в обрыв.

Когда етобар повисла на нем, он почти не почувствовал ее веса. Она казалась бесплотным призраком, который по какой-то случайности оказался в мире людей и едва не погиб человеческой смертью. Хамна жадно хватала воздух и судорожно сжимала нож в свободной руке, которая болталась над пропастью вместе с ее телом. Ее другая рука, искусственная, была крепко сжата Арлингом. Он не знал, каким образом ненастоящая рука крепилась к телу Хамну, но чувствовал, что причиняет ей боль. Етобар молча пронзала его взглядом, словно хотела заглянуть под маску, которую он так и не успел снять, когда в спешке убегал с карнавала.

Регарди мог вытащить ее наверх в любую секунду, но ему мешал другой Арлинг, всегда осторожный и готовый встретить врага лицом к лицу. Тот Арлинг был уверен, что она вонзит в него нож в тот момент, когда Регарди потянет ее наверх. Вряд ли наемница ценила свою жизнь.

Быстрый бег и ветер развеяли терпкий аромат ее духов, и теперь Арлинг ощутил запах ее пота, волос и кожи. Во время их встречи в Балидете Хамна не пахла ничем, но позже, когда Регарди спас ее из Туманной башни, и какое-то время они вместе ехали по такыру, он сумел определить ее особый, ни с чем несравнимый запах. Хамна не пахла любимыми растениями, или едой, или животными, или известными косметическими ароматами. Он не знал, как определить ее запах, понимая лишь одно — в нем не было страха. И ему это нравилось.

— Брось нож, — прошипел Арлинг, не сомневаясь, что она поступит по-своему: полоснет его по руке или попытается метнуть клинок в горло. Он услышал, как Хамна стиснула зубы и часто заморгала, словно ей в глаз попала соринка. А потом раздался звук, который Регарди не ожидал услышать. Кинжал звякнул, ударившись о камень на дне канала и замолчал навсегда. Ему так и не удалось напиться его крови.

Арлинг больше не думал и с собой не разговаривал. Подтянув Хамну наверх, он дал ей возможность уцепиться за край обрыва и бросился к причалам, решив, что если наемница сорвется вниз, это будет подарком судьбы. Однако женщина не упала и, выбравшись на помост, растянулась на деревянных досках. Арлинг различал свое дыхание, размеренный стук сердца, скрип кораблей, лодок, шхун и рыбачьих баркасов, качающихся у причальной стенки, ленивую возню просыпающихся докеров и портовых рабочих, но он не слышал, чтобы Хамна поднялась и побежала за ним.

В стылом после ночи воздухе чувствовались ленивые и неспешные ароматы пробуждающегося утра. Доски причалов еще хранили в себе ночную прохладу, но ветер стихал, и день обещал быть жарким.

На миг ему захотелось остановиться и проверить, действительно ли етобар осталась на краю канала, но он не стал этого делать. Пусть Хамна поверит в его трусость, потому что правда ей бы не понравилась. Она не нравилась и ему самому. Иман как-то сказал: «Армия одного человека подобна волку и тигру, дождю и ветру, грому и молнии. Потрясающая и таинственная, она внушает страх всему миру. Но стоит всегда помнить о том, что одинокое дерево ветер валит куда легче, чем то, которое опирается о плечо друга. Цени друзей, Арлинг. Даже если они не знают о том, что они твои друзья».

 

Глава 7. Шторм

Магда стояла на палубе гигантского фрегата с раздутыми парусами и смотрела вдаль. Брызги волн оставляли на ее коже крошечные капли воды, но она не замечала их, позволяя им скатываться по лбу и щекам на строгое платье из синего шелка. Тонкий пояс из серебряных полос, переплетающихся, словно змеиные тела, обхватывал ее талию. Арлинг нахмурился. Магда не носила такой одежды. Она любила пестрые юбки и мохнатые платки, которые часто делали ее похожей на птицу.

Регарди заглянул ей в лицо. Это, несомненно, была она — его Фадуна, только Фадуна постаревшая, как если бы она прожила все эти годы вместе с ним, отсчитывая лета морщинками у глаз. Арлинг посмотрел внимательнее и покачал головой. Нет, Магда не постарела, а лишь повзрослела, превратившись из девушки, которую он когда-то знал, в женщину, которую он никогда не узнает. Теперь он понял, что ее волосы казались серебристыми не из-за брызг волн. То были седые нити лет, хоть и редкие, но уже заметные, чтобы разбавить черный цвет волос деревенской красавицы.

— В твоих волосах звезды, Магда, — с улыбкой прошептал Арлинг и протянул руку, чтобы коснуться ее головы. Раньше Фадуна всегда появлялась перед ним такой, какой он запомнил девушку в последний год ее жизни, и сейчас Регарди гадал, зачем ей понадобилось меняться. Однако все перемены в ней были ему по душе. Арлинг любил ее безоговорочно и абсолютно, не позволяя ни одному врагу, будь то старость или смерть, встать между ними.

Его рука осталась в воздухе. Магда сделала шаг назад и спрятала улыбающееся лицо в ворохе волос. От них изумительно пахло — соленым воздухом, волнующимся морем и грозовым небом. Арлинг озадаченно склонил голову к плечу, пытаясь угадать, что она задумала. Он знал эту улыбку. Так Фадуна смотрела, когда он приехал в Мастаршильд уговаривать ее отправиться с ним в Сикелию. То была улыбка не радости и счастья, но, скорее, сострадания и печали.

— Держись крепче, любимый, — наконец, произнесла она. — Качать будет сильно.

Ее голос звучал глухо, словно прорываясь сквозь рев бури. Арлинг потряс головой, стараясь избавиться от морока. Невысказанная тревога ощущалась в воздухе так же явно, как запах грозы перед набегающими из-за горизонта тучами. Он собирался схватить ее за руку, чтобы она больше не смела уходить от него, но Магда вдруг оказалась далеко. Он озадаченно посмотрел на растущее между ними расстояние и вдруг понял, что это не ее, а его относит назад — палуба дала крен, увлекая его за собой. Фадуна вцепилась в перила белыми пальцами, а над ней возвышался пенистый гребень гигантской волны, готовый смыть весь мир.

— Я не смогу помочь тебе! — крикнула она ему, исчезая в водяной толще. — Прости меня!

Ее непонятные слова еще звенели в ушах, но Арлинга уже перевернуло на голову и со всех сил бросило в деревянную перегородку. Он проснулся в тот миг, когда его выкинуло из бухты каната, и попытался смягчить падение, но, перепутав верх и низ, кувыркаясь, полетел в бездну. Удар пришелся на шею, опасно затрещавшую под тяжестью упавших на него веревочных колец. Регарди замер, пытаясь понять, жив он или умер, но тут же перевернулся еще раз, а потом снова и снова. Арлинга кидало из стороны в стороны, пока он не зацепился за какой-то выступ, находящийся в относительной неподвижности. Вокруг со свистом летали похожие на змей пеньковые тросы, и Регарди, наконец, вспомнил, где находился.

После того, как он вытащил Хамну, то решил спрятаться от погони на одном из судов, стоявших на причале в порту. Арлинг знал, что такие ищейки, как Азатхан и Джавад, смогут отыскать его следы в любом месте города, поэтому бросился с пристани в воду и плыл вдоль причальной стенки, не останавливаясь, пока не уперся в бок покачивающегося корабля. Он не знал, почему выбрал именно это судно. Возможно, от него как-то особенно пахло, а может, Арлинг просто устал, чтобы плыть дальше. В Школе Белого Петуха иман научил его плавать заново, но хорошим пловцом Регарди никогда не был. Волны сбивали его, мешали слушать и нарушали привычный ритм мира, который чувствовало его тело. От соленого вкуса воды у него онемел язык, потеряв способность различать запахи, разлитые в воздухе над морем.

Корабль был шибанской постройки с неестественно загнутыми и поднятыми над водой кормой и носом. Он тихо поскрипывал в предрассветном мареве, напоминая большую усталую птицу, приземлившуюся на волны для короткого отдыха. Его бок оброс скользкой водорослью и ракушкой, и Регарди пришлось потрудиться, чтобы вскарабкаться на палубу. Человек, мрачно шагающий по деревянному настилу, его не заметил, и Арлинг поспешил скрыться среди надстроек, громоздившихся на палубе, словно груда ненужных клетей. Возможно, корабельный мастер, строивший судно, и видел какой-то смысл в этом беспорядке, но Регарди успел не один раз помянуть его недобрым словом, пытаясь отыскать люк или дверь, ведущие в трюм. Палубу чем-то натерли, отчего под воздействием утреннего тумана ее поверхность стала такой скользкой, что на ней можно было едва держаться на ногах. Наконец, неподалеку от надстройки, из открытой двери которой разило вонючим, удушливым паром, он нашел незапертую решетку люка.

Проникая в брюхо судна, Арлинг никого не встретил. Команда или спала, или еще не вернулась из отгула с берега. Он долго бродил по внутренним отсекам, натыкаясь на запертые двери и плутая среди лабиринтов перегородок, пока не нашел небольшое помещение, забитое пеньковыми тросами и бухтами канатов. Там было тихо, сухо и спокойно — идеальное место, чтобы переждать бурю, разыгравшуюся на берегу. Регарди полагал, что до вечера люди Подобного и слуги Джавада успеют обыскать порт и уберутся оттуда к темноте. С наступлением сумерек Арлинг покинет шибанский корабль и найдет то единственное судно, которое отправлялось на Птичьи Острова.

В канатном ящике воняло сухой пылью, гнилой пенькой и морской солью, но Регарди устроился даже с комфортом. Собрав тросы в подобие гнезда, он спрятался в нем, накидав на себя сверху веревочные кольца. Решив, что услышит приближение людей задолго до того, как они спустятся к его убежищу, Арлинг позволил себе расслабиться и тут же почувствовал, как непомерная усталость превращает его тело в бесчувственную куклу. Он попытался вспомнить, когда и где спал последний раз. Кажется, это было в другой жизни. Зря он не попробовал ту курицу на пиру у Джавада. Навязчивый аромат блюда мельтешил в голове, бесцеремонно вытесняя другие мысли. Перед тем как сойти на берег, он проберется в тот вонючий отсек, рядом с которым нашел грузовой люк, и который, несомненно, был кухней, и возьмет оттуда столько еды, сколько сможет унести. Взамен он оставит золотой — более чем высокая плата за те скудные кушанья, которые, как он полагал, можно найти на таких кораблях, как этот.

Думая о том, а не отправится ему за едой прямо сейчас, Арлинг заснул. Для него это стало еще большей неожиданностью, чем летающие вокруг тросы, которые пытались его задушить.

Вероятно, пока он спал, на корабль поднялась команда, и судно отплыло из Самрии в неизвестном направлении. Теперь Арлинг отчетливо слышал грохот волн. Сначала он не обратил на него внимания, приняв за шум в ушах. Море гремело так, словно корабль был гигантским барабаном, в который со всей силы били волны-барабанщики. Арлинг не мог видеть молний, но почувствовал гром за секунду до того, как тот прокатился по небесам и обрушился вниз. Качка, гром — все говорило о том, что снаружи бушевал шторм, подобный тому, в который попал корабль его дяди Абира, когда привез Арлинга в Сикелию.

В трюм проникала вода. Когда Регарди очнулся, она лишь хлюпала под ногами, но теперь поднялась почти до колен. Похоже, корабль дал течь, и если Арлинг не собирался затонуть вместе с ним, ему нужно было наверх, туда, откуда доносились крики людей, изредка доносящиеся сквозь грохот волн и свист ветра. Он не понимал птичьего языка матросов, но голоса не внушали уверенности, что с судном все будет хорошо.

Путь на палубу, который раньше занял у него не больше десяти минут, потребовал все тридцать, пока он искал незадраенный люк. За это время Арлинг успел пересчитать телом все перегородки и внутренности судна и чувствовал себя так, словно побывал внутри сараки, национального инструмента кучеяров, похожего на погремушку. Несколько людей, которые встретились ему по пути пробежали мимо, не обратив на него внимания. Где-то кричал ребенок, хотя в царившем хаосе звуков могло померещиться все, что угодно. Воздух был наполнен удушливой вонью мокрой древесины, гниющих водорослей и солью. Она была повсюду, напоминая песок из дюн Холустая с той разницей, что ветер не насыпал ее крутыми барханами, а равномерно распределял по внутренним стенкам корабля, судовой утвари и людям. Вкус соли напоминал Арлингу кровь, и ему казалось, что трюм и нижние палубы судна кровоточили, получив смертельную рану.

Когда он нашел заветный люк и высунул голову, то почти сразу пожалел, что не остался внутри. Его встретила крепкая пощечина ветра, которая сменилась соленой водой, обрушившейся на него, словно водопад. Вода была кругом — в воздухе, под ногами, над головой. Регарди показалось, что корабль лежал на боку, и он выбрался прямо в море, но в следующий миг палуба качнулась в другую сторону, и мир перевернулся. Арлинга вынесло из люка с такой силой, будто он попал в струю воздуха, поднимающуюся из бездны.

— Куда смотришь, салага! — прокричал рядом чей-то голос, и его крепко схватили за пояс. Регарди с благодарностью вцепился в руку незнакомца и почувствовал, как ему на спину обрушивается столько воды, сколько он не встречал за последний год. Если бы человек не держал его, Арлинга наверняка смыло бы за борт.

Палуба поползла в другую сторону, и Регарди смог ухватиться за какой-то выступ. Спасший его человек находился далеко. Он крепко цеплялся за летающие вокруг снасти, уверенно продвигаясь по палубе, словно находился в своей стихии. Возможно, так оно и было. Теперь Арлинг заметил и других людей, которые ползали по взбесившемуся кораблю, а также висели сверху на реях, чудом не падая вниз. Стихия ревела и бушевала, огромные волны с воем толкали друг друга, вставали, падали, опять вставали. Арлингу казалось, что где-то рядом в остервенении дрались выпущенные на волю бешеные звери. По сторонам вздымались водяные стены, а воздух был наполнен брызгами и нечеловеческими стонами. Как никогда остро чувствуя собственную слепоту, Регарди мог только держаться за выступ, который оказался ручкой люка в палубе. Рев шторма, пляшущая под ногами палуба и льющаяся со всех сторон вода сбивали все его ориентиры, делая беспомощным перед стихией.

— Капитан! — голос был слабым и едва пробивался сквозь бурю. — Мы приготовили масло по вашему приказу, но ветер просто дьявольский. Масло вряд ли поможет. Гребни волн слишком высокие.

Арлинг недоуменно потряс головой, решив, что обращались к нему, но потом понял, что спасший его человек снова оказался рядом. Капитаном был он. Несмотря на грохот бури и соленый воздух, наполненный брызгами, словно дымом, Регарди смог различить в нем драгана. С запозданием он понял, что обрывки фраз, летящие сверху, тоже были на драганском. Несмотря на шибанскую постройку корабля, его команда состояла из северян. Арлинг попал к своим.

— Задрайте глотку, Норк, и выполняйте приказ! — прокричал капитан в ответ. — Выливайте в море все масло, какое есть, а потом пришлите кого-нибудь к помповой шахте, в трюмах течь. Вы проверили палубный груз?

Слова человека утонули в порыве ветра, но его услышали.

— Так точно, груз на месте, капитан! Помпы работают на полную силу, но могла забиться шпигатная труба!

— Так проверьте ее, дьявол вас побери! — прорычал капитан. — Работайте, черти, или завтра мы окажемся на дне моря, а не в Ерифрее.

Новый крен палубы, сильнее прежнего, толкнул человека на Регарди, и они вдвоем повисли на ручке грузового люка.

— Ступай к помповой шахте, там нужна помощь! — отдал новую команду капитан, и Арлинг с удивлением понял, что на этот раз приказывали ему. У капитана был такой голос, что ему подчинился бы даже глухой.

Регарди понятия не имел, что такое помповая шахта и где она находилась. Но капитан уже растворился в шторме, и только зычные крики, раздающиеся в грохоте волн и ветра, подсказывали, что он еще не упал за борт.

Какое-то время Арлинг болтался в воздухе, держась за ручку люка, и пытаясь найти палубу под ногами. Корабль взобрался на гребень волны и замер там, дрожа всем телом. Регарди чувствовал, как где-то рядом завывал зверь, который никогда не покорится человеку. Море смеялось над людьми и требовало жертвы. Ирония судьбы заключалось в том, что из всех судов, стоявших у причалов в Самрии, он выбрал именно то, которое направлялось в Ерифрею, крупнейший порт его забытой родины. Арлинга везли обратно в Согдарию.

Все это промелькнуло в его голове за секунду. Корабль дрогнул и пополз вниз с гребня волны, величественно скользя меж двух гигантских водных бугров. Регарди смутно ощущал их, как нечто сверхъестественное, появившееся из другого мира. Шторм нельзя было объяснить. Он должен был остаться непознанным.

— Также как солукрай, который ты украл у меня, — вдруг зашипел Нехебкай, брызгая слюной ему в ухо.

От неожиданности Арлинг дернулся в другую сторону, где его окатило волной и бросило о палубу с такой силой, что он едва не выпустил ручку люка, которая угрожающе шаталась.

На секунду корабль выпрямился, но лишь затем, чтобы перевалиться на другой бок и вновь поползти на водяной холм, который, словно опухоль, вырос по правому борту.

Даже на пиру у Джавада, в окружении врагов, Арлинг не чувствовал себя в такой ловушке. Но сейчас выхода, действительно, не было. Он не хотел, чтобы корабль доплыл до Согдарии, но и умирать Регарди тоже не был готов. Ему некуда было бежать. Он не мог броситься в воду и вернуться в Самрию вплавь. Чувство неотвратимой беды накрывало с головой. Ему нужно было назад, домой, в Сикелию.

— Отдать носовой якорь! — раздался крик человека, уже знакомого Арлингу. Казалось, капитан побывал в аду и вернулся обратно, чтобы подобрать отставших.

— Ты все еще здесь? — рявкнул на него драган, хватаясь за отворот его рубахи то ли в гневе, то ли чтобы просто удержаться на месте. Качка усилилась, несмотря на то что минуту назад Регарди уже решил, что качаться сильнее корабль уже не может.

— Я не знаю, где помпа! — прокричал Арлинг, удивляясь своей наглости. — Я беженец, но если вы покажете, где эта чертова помпа, я сделаю все, что в моих силах.

— Вздернуть бы вас всех на рее! — рявкнул капитан, но его ответ подсказывал, что драганскому судну было не впервые сталкиваться с беженцами, тайно покидавшими охваченную войной Сикелию.

— Двигайся к грот-мачте, там уже работает мой матрос! — прогремел приказ, но, заметив выражение лица Арлинга, капитан понял, что пока Регарди будет искать грот-мачту, шторм закончится, а корабль успеет пойти ко дну.

— Следуй за мной! — прокричал он и нырнул в водяную стену, выросшую за его спиной. Арлинг не потерял капитана лишь потому, что успел вцепиться в его камзол.

Помповой шахтой оказался узкий ящик, образованный четырьмя перегородками, протянувшимися до нижней палубы. Деревянные стенки загораживали от бьющей волны, но воздух здесь был так густо наполнен брызгами, что Арлингу казалось, будто он дышал водой.

Капитан втолкнул его внутрь к пыхтящему низкому человечку, который с усилием давил на деревянный рычаг, подвешенный на стропе.

— Хватайся за второе плечо! — велел ему капитан. — И если ты не хочешь, чтобы я скормил тебя рыбам, будешь качать помпу до тех пор, пока не кончится буря. Ганс, этот беженец ваш. Если он будет работать хорошо, позволим ему остаться до Ерифреи.

И капитан скрылся в пелене шторма, распиная кого-то, что бизань и апсель еще не убраны.

«Я не хочу в Ерифрею», — подумал Арлинг, но встал к рычагу и, схватившись за свое плечо коромысла, принялся двигать его верх и вниз, подстраиваясь под такт движения Ганса. Он был даже рад работе, потому что она избавляла от необходимости думать. Вниз и наверх, вниз и наверх… Они не разговаривали. Арлингу представилось, что они выкачивали лишнюю кровь из больного тела судна, и его едва не стошнило от возникшего в голове образа. Впрочем, тошнило его уже давно. Качающаяся палуба вызывало неприятное чувство полета над бездной. Хотелось припасть к мокрым доскам и заставить их хоть на некоторое время остановиться. Верх и вниз, верх и вниз…

Над головой скрипело так, словно он оказался среди вековых сосен мастаршильдской тайги, стонущей под ударами зимних ветров. Арлинг вспомнил слова Абира о том, что во время сильных штормов на кораблях рубят мачты. Интересно, думал ли об этом бравый капитан шибанского корыта? И тут Регарди понял, что хотел этого всем сердцем. Пусть шторм разыграется сильнее. Пусть моряки срубят мачту. Тогда судно станет неуправляем и не поплывет в Ерифрею. Тогда он спасется.

— Слышишь его? — неожиданно прокричал матрос, налегающий на второе плечо коромысла.

Арлинг не хотел разговаривать. Он боялся, что если откроет рот, его вырвет — до того сильной стала тошнота. А так как в его животе было пусто уже второй день, он серьезно опасался, что лишится внутренностей.

Поэтому он помотал головой и налег на коромысло, чувствуя, что оно стало тяжелее прежнего. То ли деревяшка разбухла от воды и набрала вес, то ли помпа начинала ломаться, то ли ломаться начинал он.

— Голос в море! — не унимался Ганс. — Неужели не слышишь? Нас отнесло к заливу Видящего, почти к Птичьим островам. Плохие воды. Говорят, здесь погиб последний Видящий, утоп во время шторма.

Если бы Арлинг был зрячим, он уставился бы на моряка немигающим взором.

— Что ты несешь?

Откуда драганский моряк мог знать о Видящих, первых жрецах Нехебкая, на смену которым явились серкеты? Регарди решил, что ослышался, но Ганс настойчиво повторил:

— Разве ты никогда не слышал об истинных слугах бога — Видящих? Тех, кто возвращал Индигового домой, а потом указывал ему путь к людям? Серкеты болтают, что Видящие рождались среди них, но это чушь собачья. Видящие никогда не были серкетами. Проклятые жрецы убили настоящих слуг Нехебкая из зависти. Устроили на них кровавую охоту по всей Сикелии. Говорят, последний Видящий спасся от них на корабле, но они наслали шторм такой силы, что судно затонуло. Это случилось здесь, в этих водах. Нехебкай так любил своего слугу, что не позволил ему умереть. Но и живым Видящий уже не был. Теперь он бродит по дну в поисках смерти, и во время шторма можно различить его голос.

— Кто ты такой? — прокричал Арлинг. Он хотел отпустить рычаг и подойти к незнакомцу, но руки словно приросли к деревяшке. Ему хотелось задушить тщедушного человечка.

— Никто, — рассмеялся Ганс. — Лишь червь, ждущий жала смерти. Не бойся, ждать осталось недолго. Говорят, кто услышит Видящего, умрет очень скоро. Сегодня мы умрем с тобой, дружище! Твоя мечта исполнится!

«Откуда тебе знать, о чем я мечтаю?» — вскипел Арлинг, но в глубине души понимал: человечек был прав. Смерть была его заветной мечтой так давно, что он свыкся с этой мыслью, превратив ее в неотъемную часть себя. Она была, как кровь, которая с шумом прилила к голове, превратив кожу лица в раскаленный металл. Регарди казалось, что брызги волн прилипают к его щекам и тут же с шипением испаряются во мраке бури.

В следующий миг человека на другой стороне рычага помпы не стало. Деревянная перегородка за его спиной треснула, впустив в углубление шахты гигантскую волну, которая заполнила собой каждый выступ и величаво уползла обратно в море, забирая с собой расколотые в щепы доски, брус, снасти и матроса Ганса. Но она не тронула Арлинга. Регарди чувствовал, как мимо него уплывают в морскую пучину останки раненого судна, но его ноги, словно прилипли к палубе.

Он выругался и громко позвал матроса, надеясь, что тот еще держался на воде. Регарди не чувствовал его, но надеялся, что Ганс отзовется. Он мог бы кинуть ему веревку. Арлингу ответила только буря, завывая, словно койот в пустыне.

И тут Регарди услышал. Сквозь грохот волн и стон ветра прорывался тонкий, странный звук. Если бы не рассказ Ганса, Арлинг никогда бы не сравнил его с человеческим голосом, но теперь понял, что ошибиться было нельзя. Человек то ли выл, то ли плакал, удерживая одну высокую ноту, которая врезалась в мозг Регарди хирургическим скальпелем, вызывая стойкое желания зажать уши руками. Только Арлинг знал, что это не поможет.

Значит, я следующий, подумал он и вдруг ощутил такое спокойствие, какое никогда не охватывало его прежде. Регарди всегда был готов к атаке, к врагам, к смерти, но сейчас в нем будто лопнула струна, натянутая слишком давно. В следующий миг небо охнуло и разразилось таким стоном, что у него зазвенело в ушах. Грохот, потрясший судно, утопил в себе все остальные звуки. Палуба задрожала и вдруг остановилась, словно падающее в бездну тело, наконец, достигло дна и разбилось. Арлинг отчетливо представил кровь, осколки костей и ошметки плоти, разлетевшиеся в стороны. О чем он только думал?

— Рифы! — прогремел капитан, а потом соленые брызги, наполнявшие воздух вокруг Арлинга, превратились в воду. Он больше не мог дышать. Тело стало мокрым и тяжелым. Мир затих, словно его накрыли плотным одеялом, которое душило Регарди своим весом.

— Арлинг! — позвал Видящий и тронул холодными пальцами его ногу.

— Плыви наверх, глупец! — раздался голос Нехебкая, и Арлинг забился, пытаясь выпутать руки из окутавших его змей.

— У тебя есть нож, разрежь тросы! — теперь ему приказывал иман, и Регарди понял, что барахтался в тросах, которые обвивались вокруг него, не давая всплыть наверх, к бушующим волнам, к воздуху, к жизни.

— Не слушай их, — прошептал ему на ухо Видящий, крепко удерживая его за лодыжку. — Иди сюда! Я дам тебе то, что ты хочешь.

Одна рука Арлинга оказалась крепко примотанной к телу тросами, другая болталась в стороне, пытаясь найти среди канатного лабиринта путь к поясу, где был спрятан нож. Регарди с удивлением понял, что его по-прежнему тошнило. Это было невозможно, ведь он тонул.

Чье-то грузное тело стукнулось о него и поплыло дальше, увлекаемое водяные вихрями.

— Достать нож, разрезать веревки, всплыть наверх! — скомандовал мертвый капитан, и Арлинг понял, что не может не подчиниться. Видящий неожиданно отпустил Регарди и, вцепившись в капитана, потянул его вниз.

Арлинг не помнил, как вновь оказался на поверхности взбесившейся пучины. Вынырнув, он тут же затонул бы обратно, если бы его не бросило на широкую доску, в которую он вцепился с такой силой, что едва не сломал себе пальцы. Потом он перестал думать, слушать и чувствовать. Регарди превратился в дерево, в кусок обшивки корабля, проигравшего в схватке со стихией. Волны поднимали его высоко к небу, обрушивали вниз, накрывали своими телами и швыряли друг другу, забавляясь, словно с игрушкой.

Арлинг не противился им. Он вспоминал Магду, и старался не замечать зов Видящего, раздающийся из пучины.

* * *

Арлинг Регарди, мокрый, дрожащий и чувствующий себя таким слабым, словно тренировался на Огненном Круге неделю без остановок, бездумно лежал на сырых досках палубы и наслаждался тем, что мог дышать. Он не помнил, сколько времени прошло, прежде чем незнакомое судно подобрало его вместе с другими пятью матросами, выжившими после крушения. Может, день, а может, и три. В голове плескалась вода, внутри него плескалась вода, и Регарди долго кашлял в мучительной попытке втолкнуть в мокрое тело немного воздуха.

Арлинг не знал, кем были их спасители, но вели они себя поистине деликатно, если не странно. Втащив тонущих на палубу, люди сложили их вповалку у мачты и занялись своими делами. Никто не предложил им воды или сухой одежды. Впрочем, море уже было ласковым, как котенок, а палящее солнце обещало высушить их рубашки и штаны за минуты, а затем приступить к обжариванию их тел, как и положено в пустыне. Регарди готов был поклясться, что чувствовал барханы песков и завывание ветра, играющего с прибрежной волной. Они стояли где-то на рейде, а не плыли в открытом море. В Ерифрее не было песков, а значит, судно подобрало их где-то у берегов Сикелии. Моряки говорили на знакомом языке, но Регарди не мог вспомнить, откуда знал его. Они не были ни драганами, ни кучеярами, ни нарзидами, ни шибанцами и даже не керхами, хотя встретить последних в морских водах было бы действительно чудом. Керхи на дух не переносили море, считая его проклятым местом. Арлингу нестерпимо хотелось пить, его руки и ноги превратились в неподъемные бревна, но он все равно был счастлив. Сикелия не отпустила его.

— Это ж надо, чтоб так не повезло, — прокряхтел лежащий рядом матрос, шаря себя по брюкам. — Еще, черт побери, и нож потерял. Теперь только за борт остается прыгать. А у тебя случайно ножика нет?

Регарди повернулся на бок, чтобы оказаться ближе к человеку, и прошептал, так как говорить в полный голос его саднящая от соленой воды глотка отказывалась:

— Нас спасли, что ты несешь?

Ножа у него не было тоже, и это несколько омрачало радость спасения. Арлинг потерял его в море, после того как перерезал канаты, тянущие его в глубь пучины.

— Слепой ты, наверное, — беззлобно пробурчал матрос, откидываясь на спину. — Это ж, арвакские пираты. Их сейчас в сикелийских водах, как сельди развелось. Белая Мельница прикормила. Лучше бы мы с тобой утонули. Ни арваксы, ни люди Мельника драганов не любят.

— Так судно принадлежит Белой Мельнице, повстанцам? — прошептал Арлинг, стараясь скрыть радость в голосе.

— Кому ж еще. Вон стяг Мельника на ветру полощется, а рядом арвакский вымпел. Плохо наше дело. Нас, похоже, флагманский корабль подобрал. Люди болтают, что Мельник всех драганов в жертву песчаному богу приносит, чтобы войну выиграть. Поэтому нас и подобрали. Им смертники нужны.

— А берег далеко? — спросил его Регарди, не вслушиваясь в бред человека. — У меня соль в глаза попала, ничего не вижу.

— Да вон он, рукой падать, — крякнул моряк.

— Это не Птичьи Острова случайно? — Арлинг задал вопрос без надежды, просто, чтобы сориентироваться и понять, как далеко они от Самрии.

— Слава Амирону нас пронесло мимо, — ответил драган, сплевывая на палубу тягучую слюну. Арлинг не смог бы плюнуть, даже если бы сильно захотел. Во рту пересохло так, что язык ворочался с трудом, напоминая какое-то инородное тело, больше мешающее, чем помогающее говорить.

— На дельту Мианэ смахивает, — сказал моряк опытным тоном. — А ты зачем спрашиваешь? Прыгнуть хочешь?

Арлинг неопределенно пожал плечами.

— Брось! — человек приподнялся на локте и покачал головой. — Не проплывешь и два саля. Ты о саргасских рыбках слыхал? Я так думаю, что нет. Здешние воды просто кишат ими. Поверь, лучше встретить акулу, чем эту желторотую тварь.

— А если плыть быстро? — Арлинг сощурил глаза, подражая мимике видяшего человека.

— Это кому как повезет, — хмыкнул драган. — Но обычно от саргассы не уплывают. Она ловкая, как черт, и зубастая, как дьявол. Я бы не рисковал. Да ты не дрейфь, парень. Может, удастся на берегу сбежать, до того как повстанцы нас на мясо пустят.

Наверное, у Арлинга как-то изменилось лицо, потому что моряк фыркнул от смеха и, задохнувшись, долго отфыркивался, прежде чем произнес:

— Ничего у тебя нет, даже юмора. Таких, как мы, чаще всего ставят в пехоту, в первые ряды, а там — привет, Каратель!

Арлинг ничего не сказал. Он отправился на поиски Белой Мельницы добровольно, но надеялся, что ему удастся проникнуть к иману тайно, миновав рядовых повстанцев и их командиров. У него не было иллюзий насчет того, как Белая Мельница расправлялась с предателями, одним из которых он стал после того, как спас Даррена и сорвал тщательно подготовленную операцию по его убийству. Арваксы были новыми игроками на сикелийской сцене. Знал ли Джавад о том, что, проиграв войну в Согдарии, северные варвары встали на сторону мятежников в Сикелии? Драганы оставались их врагами в любой части света, и арваксам было все равно, где воевать с ними — на севере или на юге.

Мысли ворочались тяжело и медленно, но Арлинг все равно за ними не успевал. Иман был где-то поблизости, на Птичьих Островах, которые находились недалеко от дельты Мианэ или даже на одном из арвакских судов — кто знает? Но он еще никогда не казался Арлингу столь недосягаемым. Расстояние между ними измерялось не салями и арками, а чувством вины, которое испытывал Регарди перед учителем, и силой гнева, который иман должен был чувствовать к Арлингу.

Как же хотелось пить. В школе иман учил своих учеников терпеть и жажду, и голод, но его уроки были так давно. Сейчас Регарди позволил себе забыть их. Однако больше всего его удручала слабость. Он не понимал, как еще совсем недавно мог убежать от сильной и ловкой хищницы Хамны. Арлинг пошевелил ногой, но она словно приросла к палубе.

— А вот и палачи, — буркнул моряк, привлекая внимание Арлинга к группе людей, спускающихся с верхней палубы. Их шаги отдавались по телу Регарди крупной дрожью. Так двигались те, кто привык отдавать приказы. Он сосредоточился, прогнав из ушей звон. У него еще будет время посмаковать собственную слабость — потом, когда иман вынесет ему приговор. Трое кучеяров, двое арваксов и один нарзид. Арлинг не знал их. Глупо было надеяться, что кто-то из учеников Школы Белого Петуха уцелел и стал повстанцем. Учитель никогда не представлял его Белой Мельнице, как васс`хана, и если повстанцы и знали Арлинга, то как одного из спасшихся учеников балидетской школы имана. Или как предателя.

— Мы приветствуем вас на борту «Арвакской Звезды», — сухо произнес кучеяр, выступивший вперед. — Море забрало ваших товарищей, но спасло вас, чтобы вы исполнили последний долг перед жизнью. Вам предоставляется великая честь вступить в ряды Белой Мельницы, чтобы принести знамя победы на эти обожженные солнцем земли.

Арлинг ненавидел высокопарные речи. Почему бы этому толстощекому, воняющему вареной треской кучеяру не сказать, что они все — пленники, которые будут сражаться против Карателя? И много ли таких «пленников» в рядах Белой Мельницы? В глубине души Регарди надеялся, что большинство людей пошли за иманом добровольно, но во рту появился горький привкус. Впрочем, он имел вполне физические причины. Арлинга не рвало лишь по той причине, что его желудок больше ничего не мог исторгнуть. В последнее время Регарди мутило постоянно, даже когда он болтался на доске среди бушующих волн, а на палубе корабля тошнота превратилась почти в такое же сильное и гнетущее чувство, как жажда и слабость.

— Поднимите их, — велел кучеяр. Кто-то из матросов погибшего судна смог подняться самостоятельно, но Арлинг с удовольствием повис на руках арваксов. Во-первых, ему нужно было беречь силы, а во-вторых, он вытащил у обоих по кинжалу и незаметно сунул их себе за пояс. Так, на всякий случай.

— Мы сражаемся за свободу, — продолжил кучеяр, воняющий треской, — и всегда даем право выбора. Мы никого не принуждаем. Вы тоже можете выбрать. Итак, решайте, кто идет сюда, — кучеяр махнул рукой, показывая за свою спину, где толпились любопытствующие арвакские матросы, — или туда.

Кучеяр поднял другую руку и указал в сторону борта, где Арлинг почувствовал дрожание доски, уходящей в море. Белая Мельница предлагала выбрать между жизнью и смертью. Регарди едва не рассмеялся. То, что он не сумел сделать за двадцать лет, его просили решить за секунды. Мятежная армия или саргасская рыбка.

Все пять матросов, кто самостоятельно, а кто с помощью поддерживающих их арваксов, шагнули в сторону говорившего кучеяра. Там их ждал матрос, который зачерпывал ковшом воду из бочонка и щедро угощал тех, кто сделал правильный выбор.

У мачты остался только Арлинг, который низко склонил голову и размышлял, как скоро его узнает Ларан, который оказался тем самым нарзидом, который пришел с палачами. Регарди почувствовал его не сразу, но когда понял, что ошибки быть не могло, уже не удивлялся. В последние дни неожиданные встречи стали обычным явлением. Ларан, чудом спасшийся от меча Арлинга в руинах Рамсдута, должен был питать к нему особые чувства.

— Эй ты, — окликнул его кучеяр. — Давай уже, определяйся. Иначе я сделаю выбор за тебя. А так как я не очень люблю драганов, у рыб скоро будет, чем поживиться.

Арлинг хотел пить. А так как в бочонке арвакса, поившего спасенных людей, плескалось еще достаточно воды, вопрос выбора не стоял. Он выбрал бы воду.

— Этого за борт! — неожиданно скомандовал Ларан, указывая на Регарди. — Любой сомневающийся пойдет на корм саргассам. Пусть это станет уроком для всех.

Ну конечно, Ларан. Ты ведь никогда не признаешься публично, что бросил товарищей на поле боя. Никто не узнает, как ты трусливо сбежал от слепого. Кроме имана, разумеется. Какое удачное стечение обстоятельств для тебя и неудачное для меня.

Арлинга уже не держали, и он пошире расставил ноги для устойчивости. Его все равно качало из стороны в стороны, и Регарди сильно сомневался, что пройдет по доске хоть саль. Скорее всего, он свалится за борт, едва ступит на скользкую деревяшку. Арлинг слышал, как арваксы облили ее водой. В другое время Регарди позабавили бы их попытки сделать представление веселее. В другое время он мог не только пройти по доске, не шатаясь, но даже пробежать или сделать на ней сальто. В другое время. Сейчас он сильно сомневался, что сможет вообще всплыть на поверхность воды. От усталости его ноги превратились в каменные болванки, которые сразу же потянут его на дно.

В голове промелькнула мысль, а не метнуть ли в Ларана кинжал, украденный у арваксов, но Регарди быстро отбросил ее прочь. Скорее всего, нож не долетит до нарзида, позорно воткнувшись в палубу у его ног. К тому же Арлинг не имел права убивать человека, которому доверял иман.

Встав на доску и чувствуя, как неустойчив мир вокруг, он обернулся к Ларану, который следовал за ним, вытянув вперед острие сабли, и едва слышно прошептал:

— Передай учителю, что Подобный знает о базе на Птичьих Островах. Его люди заразили спирохетой корабли островитян. В ближайшее время на Птичьи Острова проникнет серкет, который попытается убить всех командиров и похитить Тигра Санагора. Передай это, Ларан. Прошу тебя.

Острие сабли уперлось между лопаток Арлинга, но он продолжал стоять, ожидая, что Ларан все-таки сумеет перебороть жажду мести и спросит, откуда у него эта информация. Однако нарзид промолчал. По спине Регарди заструилась кровь, и он понял, что Ларан с удовольствием насадит его на клинок, а потом сбросит вниз саргасским рыбам на корм.

Арлинг выбрал жизнь и даже сумел пройти до конца доски, увеличив себе шансы не разбиться о борт судна при падении. Вода с радостью приняла его, жадно проглотив целиком. Он долго не мог всплыть на поверхность, барахтаясь в пучине, пока не догадался расслабить тело, которое сумело само найти путь наверх. Чувствуя, что требует от себя невозможного и, захлебываясь водой, Арлинг поплыл туда, где раздавался шум прибоя. Еще при падении он достал один из ножей и теперь крепко сжимал его в зубах. Он знал, что плыл очень медленно, но собирался встретить саргассу достойно. Знал Регарди и то, что обнаружить хищную рыбу, пусть и в спокойной воде, ему будет трудно. Волны постоянно накрывали его с головой, искажая звуки. Арлинг слышал качающийся корабль то в одной, то в другой стороне, его ладони с оглушающим грохотом врезались в воду, разбрызгивая капли воды далеко вокруг. Гремевшая впереди прибрежная волна была единственным ориентиром, который пока оставался на месте. Несколько раз Арлинг нырял, чтобы заметить приближение саргасс, но не слышал ничего кроме движения собственного тела и раскатистый грохот волн.

Чувствуя, что корабль не удаляется, Регарди подумал было, что арваксы последовали за ним, но потом догадался, что это он двигался слишком медленно. Его было хорошо видно с борта судна. Ларан не позволит ему добраться до берега. Если не саргассы, то стрела нарзида пустит его ко дну. Над морем раздались крики. Решив, что с корабля заметили приближение хищниц, Арлинг остановился, позволяя волнам подбрасывать свое тело и крепко сжимая нож. Однако вокруг не было ни ряби, ни незнакомых запахов, которые могли бы выдать опасных рыб.

Когда по волнам пошла дрожь, Регарди нырнул под воду, где он двигался ловчее, и наотмашь резанул вокруг себя, пытаясь угадать, в какой стороне пряталась тварь. Но он все еще был один. Проплыв под водой несколько салей, Арлинг вынырнул на поверхность и тут понял, что напугавшая его дрожь шла от корабля. Он не знал, что пришло в голову Ларану, но был уверен, что с судна спустили шлюпку. Звук шлепающих по воде весел было трудно перепутать. И этот звук приближался к нему.

Регарди не знал ни одной причины, зачем Ларану понадобилось бы его спасать. Возможно, нарзид был разочарован отсутствием хищных саргасс, а может, решил, что смерть от их зубов станет для предателя слишком легкой.

Арлинг снова зажал кинжал зубами и изо всех сил погреб туда, где разбивалась волна о берег. Но у него не было шансов обогнать шлюпку, даже когда он был в лучшей форме.

Рыба напала неожиданно. Арлинг почувствовал острую боль в боку, а холодное юркое тело коснулось живота. Саргасса была небольшой, около саля, но ее скорости могла позавидовать знаменитая песчаная эфа. Регарди нырнул, полагая, что под водой сможет лучше заметить атаку твари, но едва не лишился лица. Саргасса вырвала у него клок волос вместе с кожей головы, и Арлинг почувствовал вкус собственной крови. Он вертелся во все стороны, резал ножом воду, барахтался и лягался, однако саргасса оставалась неуязвимой. Чего нельзя было сказать об Арлинге. У твари был маленький рот, и она не могла вырвать из жертвы большой кусок, однако хищница успешно возмещала природный недостаток ловкостью и частыми укусами, заставляя ее истекать кровью.

— Сюда, плыви сюда!

Регарди понял, что кричали с лодки, и кажется, уже давно. Он слышал крики каждый раз, когда выныривал на поверхность, однако не придавал им значения, сосредоточенный на атаках саргассы. Лодка быстро приближалась, но Арлинг подозревал, что к тому времени, когда Ларан подберет его, рыба успеет проесть в нем дыру.

Времени на раздумья не было, и Регарди сделал то, что делал всегда — он выбрал жизнь. Оставив попытки отбиться от хищницы, Арлинг стремительно поплыл навстречу гребцам. Он не помнил, как преодолел расстояние до лодки и как забрался в нее с помощью арвакских матросов, сидевших на веслах. Упав на дно, Регарди сжал зубы, стараясь сдержать подступающий озноб. Подняв руку, он коснулся лица, рассчитывая обнаружить откушенный нос и выеденные глаза. Вся кожа горела, словно облитая ядом, и ему было трудно понять, где именно ранен. Легче было определить, что осталось целым. К счастью, глаза, пальцы и нос были на месте, однако мелкие укусы покрывали его густой сетью от макушки до пальцев ног. Если бы саргасса была не одна, ему ни за что не удалось бы доплыть до лодки живым.

Решив, что Ларан не станет убивать беспамятного врага, Арлинг позволил себе потерять сознание.

* * *

Он очнулся от резкого запаха журависа, ударившего в нос. Поверхность под ним плавно покачивалась. Арлинг снова был на корабле, но палуба пахла иначе, чем та, куда его вытащили из моря после шторма. Другое судно, другие люди… Он быстро изучил обстановку, прежде чем дал понять собравшимся вокруг людям, что пришел в сознание. Рядом возился сухонький кучеяр, который смазывал его укусы жгучим маслом, сильно отдающим журависом. Трое арваксов наблюдали за лекарем. Еще двое негромко переговаривались на палубаке, где лежал Регарди. Один из них был Лараном, второй — кучеяр — был ему незнаком. Они болтали о минувшем шторме и предстоящем ужине, пустяках, которые не имели отношения ни к Арлингу, ни к восстанию Белой Мельницы. Ларан называл своего собеседника Ремаром, и Регарди решил, что должен запомнить это имя.

Неприязнь к повстанцам, которая охватила его еще до купания в море с саргассами, не стала меньше. Он не знал, зачем Ларан спас его, но не питал иллюзий о неожиданном сострадании нарзида. Нужно было бежать. Делать то, что он делал все последние дни — прятался, скрывался и убегал. Теперь Регарди уже сомневался, что информация, которую он хотел донести до имана, имела какое-либо значение. Ларан услышал ее, а значит, Арлинг свою миссию выполнил. Как бы нарзид не относился к Регарди, он был верен Белой Мельнице и передаст учителю то, что считает нужным.

А еще Арлинг думал о том, что ему совсем не хотелось прыгать в море с саргассами второй раз. Путь на берег был только один — через Ларана.

— Воды! — прохрипел он, отталкивая от себя руки врача. Журависная мазь могла стать для него не только лекарством, но и ядом. Самое популярное растение Сикелии, журавис, оказывало на Арлинга странное действие, не имеющего ничего общего с наркотическим эффектом, за которое ценили растение. От журависа кожа Регарди краснела и начинала зудеть. Иман называл это непонятным словом — аллергией.

— А, очнулся, — оскалился Ларан, приближаясь к нему вместе с кучеяром, которого он называл Ремаром. — Благодари судьбу, предатель. Этот господин спас тебе жизнь, — нарзид кивнул на собеседника, — но запомни — не все мы такие добрые. И у некоторых отличная память. Я помню все.

— А кто тебе сказал, что среди вас вообще есть хорошие? — хмуро ответил Арлинг и поднялся на ноги. Попытка удалась. Вода, влитая в него доктором, творила чудеса. Мышцы перестали дрожать, в голове не гудело, даже тошнота, терзавшая его после шторма, почти исчезла, оставив после себя лишь противную горечь во рту. Арлинг знал, что без необходимого отдыха и подкрепления в виде теплой еды, достигнутые успехи будут временным явлением, которое исчезнет, как только испарится первая эйфория от глотка воды.

— Ах да, — спохватился Регарди. — Мне ведь нужно поблагодарить моего спасителя. Итак, добрый господин, спасибо, что вытащили мою шкуру из моря. Позвольте, я догадаюсь о причине столь великодушного поступка. Вам не хватает людей в пехоте? Или вам стало жаль, что пропадет пара таких великолепных рабочих рук? Посмотрите на них, — Арлинг вытянул руки, растопырив пальцы, — они могут держать лопату с не меньшей ловкостью, чем меч или шпагу. Белая Мельница нашла изумительный способ восполнить недостаток рабочей силы. Подбирает все, что движется. Учитесь у врага? Если я не ошибаюсь, Каратель использует те же методы.

— Кому как не тебе знать методы Карателя, — парировал Ларан. — Тебя ждет суд, предатель. После приговора смерть от зубов саргасс покажется тебе желанной. Ты еще пожалеешь, что тебя вытащили. Я лично прослежу, чтобы твои последние минуты превратились в часы.

— Тот, кто жаждет мести, должен вырыть две могилы, — усмехнулся Арлинг, который слишком хорошо знал правду этих слов, однажды услышанных от имана.

— Хватит, — вмешался молчавший до этого кучеяр и по тому, как осекся Ларан, Регарди догадался, что кучеяр был старшим по званию.

— Меня зовут командир Ремар Сепат, — представился он Арлингу, слегка наклонив голову. — Я старший помощник Мельника. Его правая и левая руки. Меня предупреждали о вашей дерзости, поэтому можете не тратить на меня время и практиковаться в острословии с кем-нибудь другим. Я действительно вытащил вас из воды, но вовсе не для того, чтобы пустить на мясо в войне с Карателем. Мой товарищ погорячился, выкинув вас за борт, но его можно понять. При Рамсдуте погибли наши люди — одни из лучших. И хотя война каждый день приносит нам горькие потери, мы скорбим по ним особенно. Среди них были и мои друзья тоже. Ларан считает, что это вы убили их. Многие в Белой Мельнице разделяют его мнение. Многие, но не все. Лично я сомневаюсь, что даже ученик Тигра Санагора сумел в одиночку справиться с лучшими воинами Белой Мельницы. Вы понимаете, о чем я?

— Кажется, все предельно ясно, командир Сепат, — сухо ответил Арлинг. — Меня будут судить, и я готов к этому. Неясно только одно. Что думает об этом сам Тигр Санагор? Ведь это он приказал вытащить меня из воды, верно? Если иман здесь, прошу передать ему то, что я сообщил Ларану. Эта информация…

— Не представляет для нас важности, — перебил его Ремар. — Мне жаль разочаровывать вас, но это так. У Белой Мельницы никогда не было укреплений на Птичьих Островах. Мы специально распространили эти слухи среди керхов и беженцев, и они попали в нужные уши.

— А заражение? — ошеломленно спросил Регарди. — Как насчет кораблей с грузом, зараженным «Бледной Спирохетой»? Тоже вымысел?

— Это правда, — вздохнул командир. — Но, насколько нам известно, островитяне сумели предотвратить эпидемию.

— Неужели без жертв?

— Жители Птичьих Островов оказались менее восприимчивы к спирохете, однако несколько человек все же умерло. Впрочем, сейчас ситуация на островах не имеет никакого отношения ни к войне с Карателем, ни к Белой Мельнице, в частности.

— Да ну? — не удержался от ехидного тона Арлинг. — Наверное, Птичьи Острова не вписались в карту новой Сикелии после вашей победы над Карателем. Территория небольшая, золота там нет, нрав у местного населения сложный — такой землей можно и рискнуть. Интересно, а что еще может поставить на кон Белая Мельница ради победы?

— В его словах яд Подобного! — воскликнул Ларан. — Он издевается над нами. Этот человек не только предатель, но и чужак. Ему никогда не понять нашей войны.

— Чужак? — вопросительно поднял брови Арлинг. — А когда ты, пришелец из-за Гургарана, успел стать «своим»? Помнится, ты появился в Сикелии вместе с войсками Карателя около года назад и разрушил город, где я прожил двадцать лет. Ну и кто из нас чужак? Кто предатель?

— У тебя нет уважения ни к Сикелии, ни к Белой Мельнице, ни к ее предводителю Тигру Санагору, — сухо ответил ему Ларан. — Было ошибкой вытаскивать тебя из воды.

— Лишь та ошибка, что не исправляется, — парировал Регарди. — Всегда можно выбросить меня за борт.

— Перестаньте оба! — прикрикнул на них Ремар. — Вы, Ларан, отправляйтесь к нашим арвакским друзьям-офицерам и успокойте их, что больше задержек не будет. А вы, Арлинг, соберите свой петушиный хвост, потому что мы вам не враги. Виновны вы в смерти наших людей или нет — решит суд. Я знаю, что вы являетесь учеником Тигра Санагора, но не надейтесь, что это спасет вас от приговора, если Ларан окажется прав. Хоть вы и последний ученик из Школы Белого Петуха, единственное отличие между вами и теми юношами, которые учились вместе с вами, в том, что они погибли, а вы живы. После войны у Тигра Санагора будет много школ и много учеников, поэтому не зазнавайтесь. Чести в том, чтобы быть живым, когда все твои друзья мертвы, мало.

Арлинг прикрыл слепые глаза и глубоко вдохнул. Командир не знал, что в голове Регарди он уже перелетел через борт и упал в соленую воду, кишащую от юрких саргассовых тел.

Ремар Сепат ошибся во всем. Во-первых, Арлинг не был последним учеником из Школы Белого Петуха. Далеко на востоке, на Ладони Мира, сидел на своем судейском троне Сахар в маске Великого Судьи керхов. Во-вторых, Арлинг был не простым учеником имана. Он был васс`ханом, что на керхар-нараге означало «Тот, кто идет по пути смерти». Арлинг был воином Нехебкая, который не верил в своего бога. И последняя ошибка Ремара была в том, что Регарди не выживал после гибели Балидета. Арлинг давно был мертвым человеком, который хорошо помнил дату своей смерти — день, когда погибла Магда.

— Когда будет суд? — спросил он, понимая, что ему больше не о чем разговаривать с повстанцами.

— С этим придется подождать, — ответил Сепат в более добродушном тоне. Очевидно, он был не злым человеком по природе, но Арлинг все равно его ненавидел. Как Ларана, как Белую Мельницу, как Карателя вместе с Подобным и всей этой проклятой войной, которая без спросу вторглась в его жизнь.

— Вы не один, кого обвиняют в предательстве. Однако по распоряжению Тигра Санагора все суды над предателями состоятся после того, как война закончится. Вы были правы. Нам нужны люди, и мы не можем допустить, чтобы пропадали рабочие руки. Насчет вас Мельник распорядился особо. Через день мы будем в устье Мианэ. Вас и пару десятков других людей, большинство из которых добровольцы, — Сепат сделал паузу, подчеркивая последнее слово, — доставят в оазис Мианэ, туда, где уже несколько месяцев ведутся работы по строительству нового Балидета. Вы не ослышались. Война покинула юг, и Мельник решил, что будет правильно начать возрождение Сикелии с того места, куда был нанесен первый удар. Вы будешь работать в строительном отряде вместе с теми, кто по разным причинам, не может держать лук и меч.

— Но я могу держать лук и меч! — подумал Регарди, не осознавая, что произнес эти слова вслух.

— Если бы Белой Мельницей руководил я, — ответил Ремар, — то вы бы немедленно отправились к границам Самрии, куда мы стягиваем войска. И я бы лично проследил, чтобы вас поставили в первые ряды пехоты. Но командир Белой Мельницы — Тигр Санагор, и его приказы не обсуждаются. Так как вы вряд ли что-то смыслите в строительном деле, то будете работать в отряде, который занимается раскопками старого Балидета. Мы хотим откопать северную часть города вместе с главной площадью до того, как война закончится. В будущем мы достанем из песка весь Балидет, хотя, вероятно, жить там уже не будут. Оставим его мертвым и потомкам в назидание. Новый Балидет, который строится рядом под начальством Сейфуллаха Аджухама, будет в сто раз лучше и красивее прежнего.

— Сейфуллаха Аджухама? — переспросил Арлинг, не поверив услышанному. В суматохе войны он совсем забыл, что Сейфуллах отправился вместе с иманом и, непременно, должен был быть где-то среди повстанцев.

— Сейфуллах хоть и молод, но толковый и хороший парень, — кивнул Сепат своим мыслям. — Он не только один из немногих выживших горожан, но и последний из представителей балидетской власти. Рафика Аджухам, наместник Балидета, был его отцом. Совет Белой Мельницы решил, что будет вполне уместно поручить ему строительство нового города. Я слышал, что молодой Аджухам рвался в бой, но Мельник уговорил его остаться в долине Мианэ. Сначала я сомневался, что Сейфуллах справится с этой задачей, но теперь мне стыдно за свои мысли. Из молодого Аджухама получился отличный начальник.

Арлинг не сдержал улыбки. Он лучше многих знал, как умел командовать Аджухам, и мог с уверенностью сказать, что тот делал это превосходно.

— И последнее, Арлинг, — обратился к нему командир Сепат, собираясь уходить. — Я не считаю вас убийцей наших людей в Рамсдуте, поэтому дам вам совет. Постарайтесь не нажить врагов больше, чем у вас есть сейчас в Белой Мельнице.

* * *

Арлингу удалось заснуть, когда его разбудил знакомый голос. На время перехода до Мианэ его разместили в кубрике вместе с арвакскими матросами, которым не пришлось по душе соседство с драганом. Регарди не стал их испытывать. Заняв место в свободном углу, он расстелил выданное ему одеяло и растянулся на нем, решив не шевелиться до тех пор, пока корабль не прибудет к устью Мианэ.

Несмотря на то что Каратель прошел через всю страну, Белая Мельница не проиграла войну и даже имела шансы на победу. Повстанцы стягивали силы со всех сторон Сикелии, строили новый Балидет и откапывали старый. Иман был жив и здоров, а Сейфуллах получил новый смысл жизни. Все это было хорошо.

Однако война Белой Мельницы мало отличалась от войны Карателя. Повстанцы использовали те же методы, подбирая каждого выжившего, чтобы превратить его в военную или рабочую силу. Они строили новый город, но кто сможет жить по соседству с памятником величайшей трагедии Сикелии — старым Балидетом? И зачем вообще откапывать мертвецов? Почему не даровать им вечный покой? По словам Ремара, создавалось впечатление, что иман был доволен тем, как шли его дела. У него было много союзников и большие планы на будущее. Он даже хотел открыть новые боевые школы. И у него появятся новые ученики. Также как у Сейфуллаха Аджухама, наверное, появились новые друзья и новые слуги. У самых близких людей Арлинга все было новое. Старым оставался только сам Регарди. И это было плохо. Он не знал как стать новым. Ведь его дорога всегда вела в обратную сторону.

— Арлинг, — позвало его привидение голосом Альмас Пир. — Проснись, тебя ждут.

Регарди перехватил руку, которая собиралась потрясти его за плечо, и тут же ослабил пальцы, так как послышался болезненный вскрик.

— Ай! — воскликнула девушка, сидящая рядом на коленях. — Разве ты не узнал меня? Это же я, Альмас. Мы расстались в Иштувэга, помнишь?

Он помнил. Регарди погладил ее запястье, словно извиняясь за жесткую хватку, а потом молча поцеловал ей пальцы. Арлинг не знал, как девушка оказалась на арвакском судне, но был рад встрече. Похоже, Джавад не солгал, когда сообщил, что Альмас убежала к повстанцам. Тогда в Иштувэга, отправляя ее в Самрию вместе с Вулканом и последним мастаршильдцем, Регарди надеялся, что она сможет убежать от войны. Но Альмас сделала иной выбор, и никто не мог осуждать ее за это.

Притянув ее к себе, Арлинг тепло обнял ее. Она прижалась к нему, и ему неожиданно не захотелось выпускать ее из объятий. Этот простой жест придавал сил больше, чем миска с кашей и стакан чая, полученные им накануне у корабельного кока.

— Альмас, — прошептал он, уткнувшись носом в ее мягкие волосы, которые были небрежно распущены по плечам. От девушки пахло иначе, чем в Иштувэга. Запах морской соли, въевшийся в ее кожу, сообщил, что она долгое время провела на корабле, но вместе с тем в ароматах ее тела не было и намека на печаль и усталость, которые окружали ее в Северном Городе. На Альмас была короткая туника, подпоясанная изящным ремнем из серебряных колец, и свободные шаровары, которые обычно носили кучеярские женщины в походах. Вернувшиеся на ее шею бусы и цепочки, а также изящные серьги в ушах, которых не было при встрече в Иштувэга, подсказали ему, что у Альмас Пир все хорошо. Но еще больше убеждали в этом ее уверенные движения: Альмас тоже сумела стать новой.

— Ты встретилась с Сейфуллахом? — спросил он первое, что пришло в голову. Возможно, если бы Арлинг немного подумал, то вспомнил бы при каких обстоятельствах расстались Аджухам и юная Пир, которая расторгла помолвку с женихом накануне гибели Балидета. В глубине души Арлинг всегда надеялся, что молодые люди смогут помириться, однако судя по тому, как поморщилась девушка, понял, что поторопился с вопросом.

— Да, мы встретились, — осторожно ответила она. — Месяц назад в Сикта-Иате, так сейчас называют город, который строится рядом со старым Балидетом. Поздоровались, порадовались, что живы, и разошлись по своим делам. У Сейфуллаха сейчас много работы, и у меня тоже.

— Расскажи о себе, — попросил Арлинг, решив, что об Аджухаме они поговорят в другой раз.

— Непременно, — улыбнулась она, — но чуть позже. Моя жизнь связана с Белой Мельницей, и я безумно благодарна твоему учителю, что он взял меня к себе. Раньше я и не догадывалась о том, какой он удивительный человек. Тигр открыл для меня новый смысл жизни, я всем обязана ему. Встретив его в Самрии, я сразу поняла, что должна ехать с ним. Теперь я его помощница.

В голосе девушки звучала неподдельная гордость.

Подавив укол ревности, Регарди спросил:

— Так ты помогаешь ему?

— У меня разные обязанности, — уклончиво ответила Альмас, но тут же спохватилась и пояснила. — Ты только не подумай ничего такого! Нет и не было человека, более честного и порядочного, чем Тигр Санагор. Он обращается со мной, как с любимой дочерью! Я стараюсь платить ему тем же. Приношу ему еду, когда он забывает поесть, выполняю мелкие поручения, передаю почту. За этот месяц иман стал мне настоящим другом. Раньше я и не подозревала, что мужчины могут быть друзьями. Он доверят мне, и я горжусь этим. Мало кто в Белой Мельнице знает, где находится Мельник. На этом корабле только мне, Ларану и Ремару известно, что иман плывет с нами. Он всегда путешествует тайно.

— Это он послал тебя за мной? — догадался Регарди, стараясь успокоить биение сердца.

Альмас кивнула.

— Я проведу тебя к нему, а потом мы вместе вернемся назад. Если тебя спросят, где был, скажешь, что проводил время с девушкой.

Арлинг с сомнением склонил голову, но Альмас, нисколько не смущаясь, произнесла:

— Я уже не наследница рода Пиров и не невеста Сейфуллаха Аджухама. Большая часть прежней меня погибла в Балидете, остальная — в Иштувэга. Теперь я другая, и людям придется принимать меня такой, какой я хочу быть сама. Новая Альмас не ждет, когда ее выдадут замуж за богатого жениха. Она сама выбирает себе мужчин.

Регарди растерялся, не зная, что сказать на такие смелые слова, но Альмас не позволила ему ответить.

— Пошли, — прошептала она, поднимаясь. — Нехорошо заставлять ждать такого человека, как Тигр Санагор.

Пробираясь за Альмас Пир по внутренним отсекам и коридорам корабля, Арлинг старался не допустить ревность в сердце, но она просачивалась в него, подобно медленно действующему яду. Иман знал Альмас, куда меньше Арлинга, однако на корабле под названием «Белая Мельница» сумел найти для нее место рядом с собой. При этом своего васс`хана он отсылал работать в пески Холустая. Регарди сомневался, что Тигр Санагор будет наблюдать за раскопками Балидета. Его ждала война.

— У тебя короткая память, — прошептал на ухо Нехебкай, заставив его вздрогнуть. Голос Индигового всегда вызывал у Арлинга неприятные ощущения, словно кто-то проводил у него над ухом шершавым пальцем по гладкому шелку.

— Как легко ты поверил в свою невиновность, — усмехнулся бог. — Иман мог убить тебя за предательство. Ведь ты уже второй раз мешаешь ему расправиться с Карателем.

Как Арлинг не хотел это признавать, но Нехебкай был прав. Учитель заменил смертную казнь на ссылку, однако Регарди пожалел, что ему не дали права выбора.

Альмас втолкнула его в каюту и плотно закрыла за ним двери. Ее удаляющиеся шаги лишили его остатков мужества. Он так долго ждал встречи с учителем, что когда она, наконец, случилась, растерялся и не знал, что делать дальше.

Регарди нерешительно замер на пороге, пытаясь отыскать имана среди новых запахов и звуков. Свет догорающего дня, льющийся из единственного окна, ощущался слабее, чем огонь свечей, зажженных в массивном канделябре на столе. Кипа писем, открытая склянка чернил, недобитая чашка чая, забытый шейный платок, перстень с печатью — все говорило о том, что хозяин каюты еще недавно сидел за столом, разбирая бумаги. Стол был единственным предметом мебели, относившимся к западному миру. Возможно, иман отдавал дань уважения своим союзникам-арваксам. Груда шелковых подушек у стены с окном, массивный ларь из сандалового дерева, книги в сетке не стене, низкий столик с фруктами и освежающим шербетом и два мягких ковра, настеленных друг на друга, уже были ближе к тому миру, где вырос новый Арлинг. Где-то на стене чадила курильница, заполняя каюту теплым ароматом амбры.

Он глубоко вздохнул, втягивая в себя горько-сладкие нотки, и почувствовал, как тревога отпускает его, наполняя мысли и тело спокойствием. Повернувшись, Арлинг низко поклонился иману, стоящего у двери позади него со сложенными на груди руками.

— Пусть много лун освещают ваш путь, учитель, — традиционно приветствовал его Регарди, опускаясь на колени.

Учитель не изменился. Арлинг всегда подозревал, что время не властно над этим человеком. Те же неспешные движения, которые могли за доли секунды превратиться в молниеносную атаку, тот же спокойный тон, скрывающий бурю, те же слегка прищуренные, черные, как агаты, глаза и плотно сжатые в тонкую линию губы. Ровный, почти не мигающий взгляд Тигра Санагора и едва заметный запах табака подсказывали, что иман был не в духе. Учитель всегда курил, когда сердился.

— Зачем ты убил моих людей, Лин? — спросил иман, и внутри Арлинга что-то оборвалось. Он думал, что был готов к нападению, но ошибся.

— Они погибли в честном бою с оружием в руках, — ответил Регарди, осознавая свою беспомощность.

— Если человек отвечает на вопрос сразу после того, как вопрос прозвучал, его ум называют спонтанным. Я не этому учил тебя.

— Да, учитель, — Арлинг сжал губы, но не сдержался и произнес — Вы учили меня убивать.

— Хороший ход, — произнес иман и, взяв его за плечи, поднял с колен. — Я чертовски рад видеть тебя, Лин, но предпочел бы, чтобы ты оказался далеко отсюда. Зачем ты здесь?

— Я подслушал разговор слуг Подобных и решил, что эта информация важна для Белой Мельницы.

— Это лишь предлог, — безжалостно произнес иман.

Плохо, очень плохо начиналась их встреча.

Иман не спросил его, как он сбежал из плена серкетов и что делал до того, как убил наемников Ларана в Рамсдуте. А жаль. Арлинг мог бы рассказать о том, как провел время в могиле для Испытания Смертью, как путешествовал по такыру с керхами и как помог им достать Смотрящего Вперед. Возможно, это частично смягчило бы отношение учителя к провинившемуся ученику. Хотя иман мог все знать и без его рассказов. Тигру Санагору всегда было известно больше, чем его собеседнику.

— Ученик не может быть выше своего учителя, — туманно ответил Арлинг, злясь, что иман загнал его в тупик. — Я хотел…

— Человек может делать все, что хочет, но не должен забывать о последствиях, — перебил его Тигр Санагор и внезапно обнял.

Арлинг почувствовал, как с его плеч словно свалился гигантский груз, а сердце, сжатое в тиски с первых секунд пребывания в каюте, забилось ровнее. Но учитель был хитрым и опасным противником. Отпустив Регарди, он мягко спросил:

— Скажи мне правду, Лин, почему ты спас Карателя?

Арлинг застыл, ощущая себя каменным столбом, покрытым множеством трещин. Следующий порыв ветра мог стать для него последним. Зная это и чувствуя, как в нем нарастает что-то новое и незнакомое, Регарди сложил руки в вежливом жесте и медленно произнес:

— Зачем Белая Мельница убила две тысячи кучеяров, которых пленили люди Подобного? Ответив мне, учитель, вы узнаете ответ на ваш вопрос.

Это был прием, который в Школе Белого Петуха назывался: атакуйте одновременно с противником. Самый трудный и самый действенный. По всем правилам, иман должен был его ударить. По крайней мере, Арлингу показалось, что так произойдет, потому что учитель вздрогнул и наклонился к нему. Его рука поднялась, и Регарди сцепил пальцы за спиной, чтобы не случилось недопустимого.

Однако ладонь учителя не ударила Арлинга, а почти ласково коснулась его щеки.

— Лин, — прошептал он. — Я знаю, что произошло в Рамсдуте. Просто хотел понять, можем ли мы еще говорить друг другу правду.

Регарди снова проиграл. Учитель опережал его во всем. Стоило ли сомневаться, что иман, которому были известны все тайны мира, не знал о его старой дружбе с Дарреном Монтеро?

Он открыл рот, чтобы произнести бесполезные слова, но иман приложил пальцы к его губам.

— Это моя вина. Ты не был готов, когда началась война, и мне пришлось поторопиться с твоим обучением. Возможно, я допустил ошибку, платить за которую придется тебе. Как давно ты не можешь управлять солукраем?

Если бы Регарди не был слепым, наверное, он уставился бы на учителя, словно жертва, захваченная врасплох хищником. Но так как зрительный контакт был невозможен, Арлингу оставалось промычать что-то невразумительное. Впрочем, иман не ждал ответа и продолжил сам:

— Бои Салаграна стали дверью, через которую ты выпустил солукрай. Я думал, что путь халруджи поможет тебе закрыть ее, но случилась война. Я всегда следил за тобой, Лин, даже тогда, когда был прикован к Ложу Покоя в Пустоши Кербала. И каждый твой «подвиг» — будь то драка с керхами в Фардосе, когда ты убил четырнадцать человек и разжег Пятнадцатую Клятву керхов, или спасение Сейфуллаха в Иштувэга, когда солукрай завладел тобой полностью, был кинжалом, брошенным в мое сердце. Смерть подбирается к тебе все ближе. Что случилось в Рамсдуте на самом деле?

— Их было несправедливо много, и я… — попытался оправдаться Арлинг, но иман снова не дал ему сказать.

— Война не имеет отношения к добродетели, — перебил он его. — Я вижу то, что произошло в Рамсдуте, как если бы сам находился там. А случилось вот что. Ты возвращался с керхами из Восточного Такыра, собираясь искать меня и Сейфуллаха в Самрии. Внезапная засада на путников не оставила тебя равнодушным. А когда ты узнал Карателя и Ларана, то было уже поздно. Ты собирался убить их всех до одного, потому что остановиться было слишком трудно. Я знаю ту жажду, которую ты испытываешь каждый день, каждый час, каждую секунду. Жажда крови — страшный и коварный противник, потому что он носит маску твоего друга. Как давно тебе захотелось убивать ради крови?

Регарди непонимающе потряс головой. Впервые ему не хотелось слушать учителя.

— Ты не спасал Маргаджана, — безжалостно продолжил иман. — Ему удалось сбежать, пока ты разделывался с его телохранителями и наемниками Ларана. Карателю сопутствует удача на протяжении всей его военной кампании в Сикелии, и я не удивляюсь, что ему повезло и тогда. Он бежал, а ты наслаждался смертью. Мне рассказали, как умерли мои люди. Ты зарезал их, как свиней. Убивал снова и снова, резал трупы, отрубал головы мертвым, вспарывал животы, уродовал лица. У пятерых отсутствовали глаза. Их не просто выкололи, а вырвали пальцами из глазниц уже мертвых людей. В деревне при Фардосе, где ты убил керхов, было то же самое. Не просто жестоко убитые, но изуродованные тела, глумление над трупами, насмешка над смертью. И вырванные глаза. Вот почему Сахар был вынужден объявить о Пятнадцатой Клятве. Но все началось с Боев Салаграна. После окончания Лала, последнего круга боев, внезапно случилась давка, где погибло несколько десятков людей. Так утверждали слухи. Но эти слухи усиленно распускал я и мои люди из Белой Мельницы. Серкетам же пришлось молчать, потому что ты к этому времени уже стал халруджи, а значит, умер для мира. На Боях Салаграна ты убил не только всех воинов, выставленных против тебя серкетами, но также почти полсотни зрителей, виновных лишь в том, что они не смогли противостоять искушению поглазеть на знаменитый солукрай, обещанный Скользящими. Для этих простаков и любителей зрелищ встреча с солукраем стала роковой. Тогда я и понял, что солукрай может одолеть тебя, но надеялся, что обет халруджи помешает этому случиться.

Согнувшись, Арлинг схватился за живот, пораженный болью, которая внезапно пронзила его тело и не имела ничего общего с душевными муками. Ему не было себя жаль. Ему хотелось умереть.

— Тише, — прошептал иман, но его голос звучал сейчас далеко. Чья-то рука погладила Регарди по спине и помогла выпрямиться. Внезапный приступ прошел, но желание исчезнуть из мира только усилилось.

— Я знаю, что ты не помнишь ничего из того, что я сказал. Когда солукрай одерживает верх, никто не помнит. Все происходит, как в тумане. Сознание начинает скрывать от тебя часть твоей жизни, окружающие лгут, видя перед собой чудовище, а прошлое превращается в опасного противника.

Если все сказанные иманом слова были правдой — а они ей были, так как учитель никогда ему не лгал — то у Ларана было полное право требовать его смерти. Арлинг решил, что если он будет думать обо всем, что услышал от учителя, то его голова лопнет, взорвется, как спелый арбуз, упавший на камень, поэтому он сосредоточился только на своем последнем преступлении — на убитых в Рамсдуте. Он пытался вспомнить подробности схватки, но в сознании проплывали лишь нечеткие образы. Клинок проносится над его головой, отсекая прядь волос. Она взмывает высоко в воздух, но прежде чем волосы упадут на землю, сабля Арлинга успеет отсечь голову и несколько рук, а потом вонзится в мягкую плоть, выйдя с обратной стороны обреченного на смерть тела. Соленые брызги на лице. Он слизывает их, думая, что с его лба катится пот, но у влаги вкус крови. Такой ненавистный, такой манящий. Это он помнил. Но Арлинг не помнил, чтобы он вырывал у мертвецов глаза. От возникшего образа его затошнило, а к горлу подступил ком, который выдавил слезы на слепых глазах.

Уткнувшись лбом в пол, он представил, что из него вытекала жизнь. Но это была бы слишком легкая смерть.

— Убейте меня, — прошептал Арлинг, обнимая ноги учителя. — Пожалуйста.

— Нет, — голос имана был холоден, как лед, и безжалостен, как лезвие клинка. — Я никогда не смогу этого сделать. А другим не позволю.

Он поднял его обмякшее и безвольное тело на ноги, крепко обхватив за плечи. Регарди чувствовал себя так, словно у него перерезали сухожилия.

— Поэтому я отправляюсь раскапывать Балидет? — прошептал он, с трудом двигая пересохшим языком.

— Да, — кивнул учитель. — Впрочем, война скоро кончится. Канцлер стянул мощные силы на Севере, а власти Самрии сумели договориться с Шибаном, который уже выслал подкрепление. Через месяц или два Каратель будет разгромлен на пути к Иштувэга. А вот потом наступит наш черед. Войска Канцлера повернут на юг, чтобы разделаться с повстанцами в лице Белой Мельницы, но мы уже будем ждать их. Нам помогут не только островитяне, но также арваксы, керхи и шибанцы, которые еще сомневаются, но мои люди в Шибане должны с ними договориться. А когда война закончится, я освобожу тебя от солукрая.

Иман говорил что-то еще, но Арлинг уже не слушал. В голове звучали лишь слова учителя: «освобожу от солукрая».

— Ты не справился, — прошептал ему Нехебкая. — А я ведь предупреждал. Лучше бы ты отдал солукрай тому, кому он принадлежит по праву.

Регарди даже не отмахнулся от него, позволяя змею тисками сжимать его грудь. Он не справился, проиграл. После войны иман откроет новые школы и выберет нового васс`хана — того, кто не подведет. Неужели Арлингу теперь следует мечтать, чтобы война не закончилась никогда?

Ему вдруг вспомнились слова из песни, которую он однажды услышал от Магды.

«Когда-то я был жемчужиной на дне океана. Но ее нашли и заковали в цепи. В ее теле просверлили дыру, чтобы подвесить на нитке. И теперь она жалко повисла между небом и землей…».

Он не знал, почему они всплыли в его памяти. Возможно, потому, что он чувствовал себя между небом и землей. Ему хотелось либо высоко взлететь, чтобы сгореть в лучах солнца, либо приземлиться, чтобы уже никогда не подняться.

— Я, наверное, пойду, — нерешительно произнес Арлинг, понимая, что сказать больше нечего.

— Сначала я посмотрю твои укусы, — иман потянул его рубашку, собираясь снять ее. — Ты плохо выглядишь, а среди саргасс встречаются ядовитые особи.

Арлинг с трудом подавил циничную усмешку. Вряд ли хищные рыбы были виноваты в его дурном виде.

— Не позволяй ему делать это, — зашептал Нехебкай в его голове. — Ты ведь не хочешь, чтобы учитель увидел твою татуировку со знаками Подобного. Он ведь до сих пор не знает о ней.

Проклятый бог был прав, и Регарди сделал шаг назад, плотно запахнув ворот рубахи, словно татуировка могла высунуть свои щупальца и показаться на его шее. До сих пор они с учителем говорили только о солукрае и его неспособности быть васс`ханом. Арлинг не хотел, чтобы иман заподозрил его еще и в предательстве.

— Не нужно, — быстро ответил он и низко поклонился, с трудом удерживая равновесие. — Пара укусов не стоит вашего внимания. Это все из-за качки.

Иман нахмурился, но настаивать не стал. Подойдя к столу, он взял с него трубку и принялся медленно набивать ее табаком, который доставал щепотками из кисейного мешочка на поясе. Странно, но Арлинг не почувствовал запаха табака. Он вообще не чувствовал никаких запахов, словно мир вылинял и выцвел, став пустым и белым холстом, которого никогда не коснется кисть творца.

Регарди переминался с ноги на ногу, понимая, что иман не хотел отпускать его, а он сам не хотел уходить. В каюте происходило что-то странное, и он не мог найти этому объяснение.

— Ступай, — наконец, произнес учитель. — Завтра мы причалим к Сараварге, тайному порту Белой Мельницы в устье реки Мианэ. Оттуда мы отправимся к тому месту, где когда-то стоял Балидет. Там ты поступишь под командование Ремара Сепата и будешь во всем ему подчиняться. Я посоветовал ему отправить тебя на раскопки старого города. Там тяжело. Люди работают посменно и днем и ночью, но такая работа поможет тебе справиться с солукраем. Не жалей себя. Как только ты почувствуешь желание крови, выплескивай его в песок. Его там много. Ты должен забыть все, чему я обучил тебя. Это не приказ. Это моя самая большая просьба. Наши пути на какое-то время разойдутся. Я вернусь в Балидет не раньше, чем закончатся военные действия на Севере. Но я очень надеюсь, что ты будешь ждать меня. Обещай.

Арлинг молчал.

— Обещай, — жестко повторил иман, и Регарди кивнул, проскрипев голосом, который принадлежал не ему:

— Да, я останусь в Балидете и буду копать песок, пока вы не вернетесь.

Учитель тяжело вздохнул и, притянув его к себе, крепко обнял.

— Я люблю тебя, Лин, — прошептал он, но Арлинг не услышал его слова.

Он, наконец, понял, что произошло. Между ними нередко случались ссоры и раньше, но шторм, который неожиданно разыгрался сегодня в каюте на незнакомом арвакском судне, ссорой не был.

Это было начало конца.

 

Глава 8. Город будущего

Ветер взмахнул концами платка Арлинга и, облетев вокруг человека, нетерпеливо сдул песок с его лопаты, швырнув горсть песчинок обратно на землю. Он снова победил. Регарди в сердцах воткнул лопату в груду раскаленного песка и потянулся за бурдюком с водой. Копать в такую ветреную погоду было безумием. Солнце давно поднялось к зениту, безжалостно обжигая ползающих по барханам людей, а они не достигли и подножия купола Алебастровой Башни, которую раскапывала бригада Арлинга. Золоченый шпиль, ослепляющий блеском всех, кто имел счастье видеть мир глазами, был единственным свидетельством того, что недавно на месте бесконечных барханов шумел и будоражил воображение путников самый красивый город Сикелии — Балидет.

Вслед за Регарди остановилось еще несколько рабочих, смуглых, низкорослых кучеяров, которые в отличие от него копали, чтобы прокормить семью. Таких на раскопках старого города было много. Война не позволяла выбирать. Лишенные дома и возможности заниматься прежним ремеслом, выжившие хватались за любую работу. Несмотря на то что мертвый город пугал суеверных южан, Белая Мельница щедро платила за раскопки, и недостатка в рабочих не было. Каждый день на залитые солнцем барханы, к позолоченному шпилю Алебастровой Башни, направлялось примерно полсотни человек. С раннего утра и до позднего вечера они, разделенные на бригады, рыли канавы и траншеи, ссыпали горячий песок в корзины, сгружали их на телеги, запряженные мулами, и отвозили далеко на север, к границам Холустая, создавая рукотворные барханы. Вечером их места занимала ночная смена, где трудилось не меньше людей — кучеяров, керхов и беженцев неопределенного происхождения. Но весь этот труд казался Арлингу мельтешением муравьев на теле мертвой коровы. За тот месяц, что он копал песок над старым городом, бригада Регарди продвинулась лишь на четыре саля вглубь вокруг шпиля Алебастровой башни. Другим бригадам везло еще меньше. Они копали наугад, пытаясь добраться до верхних этажей дворца Торговой Гильдии, который считался вторым по высоте зданием Балидета. Однако крыша дворца показываться не спешила.

— Чего встали? — пропыхтел толстый кучеяр, закутанный с ног до головы в белое покрывало. С трудом поднявшись со своего места под занавесом, где он следил за порядком на раскопках, бригадир подошел к Арлингу и сердито заглянул ему в лицо снизу верх.

— Устал? — ехидно поинтересовался он. От бригадира воняло серной мазью, которой кучеяр безуспешно пытался лечить кожный лишай на теле. Масляные пятна, проступившие на белой ткани халата, смердели, словно озерца зловония, и Регарди невольно сделал шаг назад, щадя обоняние.

— Да, — солгал он и поднял руку к повязке на глазах, делая вид, что собирается ее снять. Суеверный кучеяр испуганно попятился назад, но видя, что Арлинг смеется, набросился на него с бранью.

— Проклятый драган! — выругался он. — Не думай, что твое знакомство с администрацией помешает выкинуть тебя отсюда. Знаешь сколько желающих на твое место в Сикта-Иате?

Название города, который строился рядом с засыпанным песком Балидетом, резануло слух. Арлинг перестал улыбаться. Несмотря на тяжесть условий, работа на раскопках старого города считалась престижной. Белая Мельница платила за нее почти в два раза больше, чем на строительстве Сикта-Иата. Многие из отряда Арлинга, включая бригадира, были уверены, что слепой драган получил престижное место благодаря связям с администрацией — так деликатно называлось будущее правительство города. Пламя слухов, искусно раздуваемое Лараном, наделило Арлинга титулом единственно выжившего ученика имана из Школы Белого Петуха, подарив ему одновременно статус неприкосновенности и народной ненависти. Любить его действительно было не за что. Арлинг был драганом и только за это мог быть воплощением всеобщей неприязни. Школа Белого Петуха, разрушенная вместе с Балидетом, была незнакома простым работягам из Муссавората и разрушенных северных городов, поэтому мало кто знал, чему учился Арлинг у имана в прошлом.

Регарди молча развернулся и, взяв лопату, вернулся к траншее, края которой уже успел обтесать ветер. Он уже давно ни с кем не спорил. Ему нужно было контролировать солукрай. Сейчас это было его единственной целью и смыслом жизни. Последним смыслом.

Ветер скидывал песок с лопаты, высушивал последнюю влагу с кожи, щедро сыпал пыль и песчинки в сапоги. Арлинг больше не обращал на него внимания. Ему нужно было копать, потому что так хотел иман, а Регарди все еще был его васс`ханом. Только это имело значение.

Лопата вонзается в рыхлое тело песчаной гряды, легко отнимает у нее несколько тысяч песчинок и отправляет их в корзину, уже полную. Большая часть песка попадает на дно, но ветру удается подхватить несколько сотен крошечных осколков и бросить их в лицо Арлингу, которое остается непроницаемым, словно скала посреди Холустая. Регарди кажется, что песчинки оставляют на его коже глубокие борозды, которые со временем превратятся в трещины. От лица они поползут по всему телу и скоро — лет через десять, а может раньше — от Арлинг отломится первый кусок, за которым последует второй, а потом третий, пока он весь не рухнет по частям в бездну времени.

Арлинг копал, песок сыпался, а его мысли уносились прочь ветром.

Иман сказал, что в Сикта-Иате отдаст его под командование Ремара Сепата, однако кучеяр явился за Регарди уже на следующее утро после бессонной ночи, которую тот провел в каюте с арвакскими матросами. Корабль прибывал в порт, и требовались рабочие руки для разгрузки судна и формирования каравана. Кем бы Арлинг ни был в прошлом и кем бы ни хотел стать в будущем, сейчас его единственной ценностью было то, что у него имелась пара рук, которые могли работать. Отныне он будет просто рабочей силой.

Арлинг не заставил Ремара ждать и, несмотря на усталость, сделал все, чтобы им остались довольны. Слова учителя врезалось в его память так прочно, что Регарди не смог забыть бы их, даже если бы очень хотел. Но он не хотел. Он собирался хранить все вплоть до интонации и дыхания имана. У него еще было время — время до конца войны. Арлинг дождется учителя в Балидете, а когда тот вернется, докажет ему, что изменился. Он научится контролировать солукрай. Регарди понимал, что ему давали второй шанс, который станет последним. Он не упустит его. Арлинг поклялся себе, что останется васс`ханом, чего бы ему это не стоило. Ведь это было последнее, что соединяло его с миром людей.

Порт повстанцев встретил Регарди запахом глинистого ила, который выносили в море бурные воды Мианэ, апельсиновых деревьев, цветущих в оазисе дельты, и золотых песчаных дюн, которые встречались только в Холустае. А еще Арлингу показалось, что ветер донес до него сладковатый запах шелковичных ферм и гул большого торгового города, но это, конечно, был только мираж. Фермы канули в небытие вместе с Жемчужиной Мианэ, прекрасным Балидетом. Регарди был уверен, что ни один город, построенный на его руинах, не сможет сравниться с ним в величии. Прошлое было неприкосновенным и лично для него всегда оставалось непревзойденным.

Трюмы арвакских кораблей оказались доверху набиты лесом, кожами, бочками с мясом и другими товарами северной Согдарии, которые Арлингу не удалось угадать из-за обилия запахов, наполнивших порт при разгрузке. Он бы никогда не назвал портом пару десятков домов из глиняных кирпичей и открытые склады под навесами из козьих шкур, но окружавшие его люди, включая арваксов, величали Сараваргу именно портом. Глубоководных причалов в бухте не было, вся разгрузка осуществлялась на шлюпках, отчего процесс затянулся на весь день. Только к вечеру стал собираться караван. К этому времени Арлинг чувствовал себя так, словно неделю занимался на Огненном Круге без сна и отдыха. От тяжелой рутинной работы непривычно болели спина и ноги. Притащив последний, сотый мешок к месту, где готовили караван, Регарди сделал вывод, что физический труд грузчика не имел ничего общего с боевыми тренировками. Он успел возненавидеть его и надеялся, что раскопки в Балидете будут разительно отличаться от его сегодняшних занятий.

Когда верблюды и мулы были навьючены, а люди и всадники заняли свои места в караване, к Арлингу, которого приставили вести двух верблюдов с грузом шкур и бытовой утвари, пришла проститься Альмас. Иману было необходимо задержаться в порту на несколько дней, и она оставалась с ним.

— Мы обязательно увидимся в Сикта-Иате, — горячо произнесла она, тряся его руку. От девушки пахло теплыми нотками амбры и жасмина, которые напомнили ему учителя. Арлинг думал, что встретит его при разгрузке корабля, но иман не появился. Разумеется, у него было более важные дела, чем прощание с васс`ханом, которому он уже все сказал.

Арлинг выдавил улыбку и сдержанно поклонился Альмас. Девушка не была виновата в том, что иман доверял ей больше, чем ему. Регарди найдет для своей злости другой выход. Учитель советовал ему вымещать гнев на песке. Сейчас под ногами его было полно.

Арлинг наклонился и зачерпнул горсть песчаной пыли у своих ног.

— Да, — кивнул он. — Там и встретимся.

Песок сушил ладонь и покалывал кожу. Регарди прислушался к ощущениям в руке и подумал, что они ему нравились. Возможно, учитель был прав — песок поможет.

Альмас сопровождали двое арвакских воинов, которых приставил для ее охраны иман. Вероятно, учитель не питал иллюзий относительно порядочности повстанцев. Впрочем, при виде Альмас такие меры отнюдь не казались лишними. Арлингу не нужно было касаться ее, чтобы понять, что к последней из Пиров вернулись ее былая красота и притягательность. Воздух родных мест творил чудеса. Голос Альмас звенел, а каждый жест был танцем. На ней была широкая юбка, которая полоскалась на ветру, словно флаг ее новой жизни, а роскошные серьги, тяжело свисающие до плеч, привлекали внимание к ее загорелому лицу совершенной формы. Огромные горящие глаза, искусно подведенные сурьмой, полные чувственные губы, чуть тронутые помадой, нежная кожа лица, изящный нос и высокие скулы — такой описывал Альмас Сейфуллах, такой представлял ее себе Арлинг.

— Чем ты займешься в Сикта-Иате? — спросила она его так беспечно, словно перед Регарди лежал бесконечный океан выбора. — Иман сказал, что ты собираешься раскапывать старый город. Это правда?

— Да, — кивнул он, слушая, как хрустит песок в его сжимающемся кулаке.

— Ужасно, — воскликнула девушка без тени притворства. — Зачем тебе это?

— А чем еще я могу заниматься там, где прошла вся моя жизнь, прекрасная Альмас?

Она запнулась, и он почувствовал, как теплеют ее щеки. Его невинное обращение заставило ее покраснеть. Очевидно, иман посвящал свою помощницу не во все дела, и Альмас не знала о причине, которая заставила Арлинга отстаивать будущее занятие, которое уже было ему ненавистно.

— Ты же… воин, — робко произнесла она, а Регарди подумал, что его профессию нужно произносить именно так — с запинкой.

— Почему ты не хочешь остаться с учителем? Ведь война еще не кончилась. А с твоим опытом победа далась бы легче.

Альмас действительно ничего о нем не знала, и Арлинг не имел права упрекать ее в этом.

— Альмас, — мягко сказал он, — сколько времени ты помогаешь Белой Мельнице?

— Почти три месяца, — ответила она, слегка хмурясь.

— А я знаю повстанцев больше десяти лет. Поверь мне. У имана есть люди, куда более опытные и знающие, чем я. Ничего не изменится, если я останусь в новом городе, ведь война уже подходит к концу. Я родился не в Балидете, но этот город стал для меня вторым домом. Там прошла моя жизнь, и я не смогу начать новую, пока не закончу с прежней. Мне нужно вернуться на то место и какое-то время побыть там. Раскопки Балидета — это шанс поговорить с собой и прошлым. Это как молитва, как разговор с тем, кого ты любил, и кто умер раньше тебя.

— Понимаю, — хрипло произнесла Альмас, и Регарди вздохнул с облегчением. Эта маленькая победа далась ему с трудом, но слова, которые он произнес вслух, вовсе не были отражением его собственных мыслей.

— Вот, — девушка протянула ему туго набитый сверток, пахнущий травами и кофе. — Там кое-какие вещи. Я подумала, что они тебе понадобятся на новом месте. Это подарок.

Арлинг принял пакет, уверенный, что он не был главной причиной того, почему Альмас пришла с ним повидаться. Девушка оглянулась на своих телохранителей, но те сидели на корточках на песке и бросали камни, играя в древнюю, как мир, игру, которая позволяла убивать время. Убедившись, что их не подслушивают, Альмас схватила Регарди за руку и подвела его почти вплотную к верблюдам, словно животные были гарантией того, что их разговор сохранится в тайне.

— Альмас, что случилось? — спросил Арлинг, чувствуя ее волнение.

— Возможно, я сейчас делаю ошибку, что говорю с тобой об этом, но… — она запнулась, однако тут же продолжила, понизив голос и почти переходя на шепот. — Ты когда-нибудь слышал о Видящих?

Регарди показалось, что в его голове громко захохотал Нехебкай. Истинная религия Индигового Бога, где он был одним из Великих, а не обычным покровителем бурь из многочисленного кучеярского пантеона, была незнакома большинству кучеяр. У Альмас, несомненно, было отличное воспитание, которое получали все кучеярские дети из богатых семей, однако Арлинг сомневался, что ее учителя рассказывали ей о Видящих или серкетах. Из этого следовало, что единственным источником, откуда она узнала о первых последователях Нехебкая, был иман.

Несмотря на то что Арлинг был васс`ханом, посвященным в тайны ордена Скользящих, он всегда настороженно относился к религии учителя, не говоря уже о том, что не допускал и мысли о реальном существовании Нехебкая и всех персонажей, связанных с его появлением в мире людей — Великих Братьев, Неравнодушного и Видящих. Для него они были лишь героями кучеярских мифов.

Он не знал, что именно иман рассказал Альмас, поэтому ответил уклончиво.

— Я ученик Тигра Санагора. Как ты думаешь, могу я знать о Видящих?

— Ох, Арлинг, — вздохнула она. — В общем, если верить тому, что я узнала, то Видящие это как бы первые серкеты, которые стали служить Некрабаю, а он вовсе не песчаный бог и не повелитель пылевых бурь. Так?

Арлинг потер подбородок, задумавшись, зачем иману понадобилось забивать всем этим голову Альмас. Однако зная, что учитель никогда не делал ничего без цели, он решил быть осторожным.

— Допустим, — согласился Регарди, и невольно вспомнил разговор с моряком на погибшей драганской шхуне.

«Видящие, — сказал тот ему, — никогда не были серкетами. Скользящие убили их из зависти, изменив правду так, как им было удобно». Теперь Арлинг уже никогда не узнает, откуда простой драганский моряк знал легенду о Нехебкае и Видящих, и почему решил заговорить об этом с незнакомцем. Его поглотила морская пучина, а для Арлинга лучшим способом избавиться от терзавшей его загадки было представить, что ему все это померещилось во время шторма. Он так и сделал, однако вопросы Альмас показали, что историю моряка легко забыть не удастся.

— Что тебя беспокоит, Альмас? — мягко спросил он, чувствуя, как девушка нерешительно мнет конец расшитого бисером пояса.

— Я не верю, что Некрабай тот, от которого зависит мир на земле, — наконец, произнесла она. — И я не верю, что война будет длиться до тех пор, пока его не прогонят из человеческого мира. И я не верю, что есть люди, которых называют Видящими за то, что они умеют открывать для Некрабая врата в мир богов.

Арлинг вздохнул. Он узнавал слова имана. Однако если Альмас хотела поговорить о вере, то она выбрала неподходящий момент.

— Я тоже не верю в это, — попытался успокоить он нее. — К тому же, Видящих давно нет. Они умерли много веков назад, а их место заняли серкеты.

— Они не умерли, — прошептала она, наклоняясь ближе. — Иман считает, что в мире родился новый Видящий. И он поможет остановить войну, потому что истинная ее причина — сумасшедший бог, который изнывает от тоски по дому, и от этого насылает на людей несчастья. Иман верит, что как только Видящий найдет врата, которые ведут в мир богов, война закончится.

— Победой Белой Мельницы? — улыбнулся Арлинг, но Альмас сердито шлепнула его по руке.

— Каждый человек свободен выбирать, во что он верит, — произнес Регарди. — Кто знает, может, иману удастся найти этого Видящего. Обычно у него все получается.

Теперь Арлинг вспомнил, что учитель, действительно, собирался искать Видящего. Но обстоятельства, при которых он услышал это, не позволили ему придать словам имана большого значения. Тогда Регарди занял место Тигра Санагора на Ложе Покоя и собирался расставаться с жизнью под пытками серкетов. Прощаясь с ним, учитель сказал, что намерен искать Видящего, чтобы остановить войну, но Арлинг, готовясь к смерти, не запомнил его слова.

— У него уже поучилось, — торжественно прошептала Альмас и замолчала, любуясь произведенным эффектом.

Арлинг не сразу нашелся, что ответить. Видящие были частью легенды о Нехебкае. Они были вымыслом. Альмас с таким же успехом могла сказать, что иман встретил Неравнодушного или одного из других Великих Братьев Индигового Бога.

— Вот как, — осторожно произнес он. Регарди не хотелось обижать своим неверием Альмас, а тем более, имана, поэтому решил быть вежливым. Для этого необходимо было проявить хоть немного любопытства.

— Где же вы нашли его? — спросил он, предположив, что если Альмас рассказывала ему это, то, вероятно, сама принимала участие в поисках Видящего.

— Ее, — поправила юная Пир и быстро зашептала. — Это оказалась девушка. По правде сказать, Тигр до конца не уверен, что она — та самая Видящая, но все же намерен забрать ее у арваксов. Не думаю, что с этим будут проблемы. Арваксы ее не любят и с легкостью отдадут ее иману. Вот почему учитель задерживается в порту. Нужно найти достойную замену Видящей. Тигр сказал, что у него есть на примете одна сумасшедшая с Птичьих Островов. Арвакский капитан останется доволен.

Арлинг плохо понимал связь северян с Видящей, поэтому спросил прямо:

— Причем здесь арваксы?

— Видящая оказалась на одном из их кораблей, — Альмас снова перешла на шепот, опасаясь, что их подслушают. — Она была Поводырем. Ты когда-нибудь слышал о них?

Регарди покачал головой.

— У арваксов есть обычай, — стала рассказывать девушка. — На каждый военный корабль перед отплытием помещают Поводыря, который является как бы счастливым талисманом судна, а также предупреждает капитана об опасностях. Мне обо всем этом рассказал иман. Для поддержки Белой Мельницы арваксы прислали десять фрегатов, и на каждом есть Поводырь. Я видела некоторых из них и скажу честно, что все они, как один, похожи на сумасшедших. Речь невнятная, движения бессмысленны, изо рта часто слюна течет. Иногда им даже связывают руки, чтобы они сами себе не навредили. Я сомневаюсь, что такие люди становятся Поводырями по доброй воле. Думаю, они вообще не понимают, что с ними происходит. Но арваксы их ценят и обращаются уважительно — до тех пор, пока им сопутствует удача. Если случается беда, и фортуна отворачивается, во всем винят, в первую очередь, Поводыря. Девушка, которую иман считает Видящей, была Поводырем на том судне, которое тебя подобрало. У берегов Фардоса наш корабль угодил в сильный шторм, мы отстали от других арвакских судов и едва не попались на абордаж драганскому боевому фрегату, который долго гонял нас по Белому Морю, пока сильный туман не позволил нам скрыться. Когда мы вышли в спокойные воды у Птичьих Островов, арвакский капитан выволок ту девушку на палубу и грозился повесить ее на рее. После штормов судно получило сильные повреждения, к тому же корабельный врач опасался, что на борт проникла спирохета, потому что несколько членов команды свалились с похожими симптомами. Матросы поддерживали капитана, полагая, что если избавится от невезучего Поводыря, то удача снова окажется на их стороне. Я не знала о том, что происходило на палубе, и вышла прогуляться как раз в тот момент, когда девушка вырвалась и бросилась ко мне, упав к моим ногам. Она была сумасшедшей, но инстинктивно понимала, что ее хотели повесить. Даже неразумное животное чувствует близость смерти. Она действительно была похожа на животное, или даже, скорей, на птицу. Глаза ничего не выражали, рот открыт в немом крике, руки намертво вцепились в мои лодыжки… Она не просила о помощи, просто замерла у моих ног и прижалась лбом к палубе. Я же перепугалась так сильно, что не могла вымолвить ни слова. К счастью, появился иман. Узнав в чем дело, он посоветовал капитану не тратить время на повешение, а разобраться с неудачливым Поводырем в Сараварге, до которого оставалось два дня пути. У Тигра Санагора потрясающие дипломатические способности. Он может уговорить самого дьявола. В результате, арвакский капитан успокоился и пообещал продать девушку керхам в порту. Все это время она лежала мешком у моих ног, но когда к ней подошли матросы, чтобы отвезти ее в каюту, Поводырь внезапно протянула руку к иману, который уже собирался уходить, и что-то спокойно произнесла. Я знаю драганский язык не очень хорошо, но была уверена, что девушка сказала бессмыслицу. А потом я случайно взглянула в лицо иману. Оно было бледным и покрыто испариной. Я никогда раньше не видела его в таком состоянии. Было очевидно, что учитель не считал слова Поводыря бредом сумасшедшего — они что-то означали для него. А потом он подошел к арвакскому капитану и, сняв с пальца перстень с огромным сапфиром, произнес: «Дружище, почему бы тебе не отдать девицу мне? Поводырь из нее все равно никакой. В Сараварге я знаю одну островитянку, которая подойдет на эту роль куда лучше. Я помогу сделать так, чтобы семья отдала ее тебе на корабль. В качестве залога будущей сделки предлагаю это кольцо. Нам плыть еще двое суток, а мне понравилось, как эта девица кричит». Слышать такие слова из уст Тигра Санагора было ужасно, однако они пришлись по душе арваксу, который с легкостью согласился и принял перстень, отпуская сальные шутки. Я не знала, что и думать, пока мы вдвоем с учителем тащили девушку к нему в каюту. Она потеряла всякий интерес к происходящему и была похожа на большую птицу, подстреленную охотником. А когда мы остались одни, иман попросил меня заботиться о ней, как о родной сестре, и не покидать ее, пока мы не сойдем с арвакского судна. Я хорошо запомнила его слова. «Глубокие реки текут неслышно, — сказал он тогда. — Может оказаться, что от этой девушки будет зависеть наша победа». Я ничего не понимала и попросила объяснить. Тогда он рассказал мне легенду о Некрабае и Видящих. Одна пророчица сказала ему, что в мире родился новый Видящий, и он собирался искать его. «Видящая нашли меня первой», — добавил он.

Арлинг воспользовался тем, что Альмас замолчала, чтобы перевести дыхание, и спросил:

— Ты знаешь, что именно она сказала иману тогда на палубе?

— Нет, — прошептала Альмас, — но он попросил никогда не спрашивать его об этом. Иман еще сомневается. Он сказал, что для того чтобы понять, Видящая она или нет, ему нужно отвезти ее туда, где начинается Дорога Молчания. Это где-то в Восточном Такыре. Если бы я услышала все это не от имана, то подумала бы, что меня разыгрывают.

Регарди поежился, хотя до вечерней прохлады было еще далеко. Дорога Молчания была страшным местом. Именно по ней отправлялись халруджи, когда нарушали обет служения. Обратно не возвращались. Именно туда ушла Атрея, чтобы совершить последний танец жрицы Нехебкая. Он никогда не бывал там, но был уверен — то было место смерти.

— А что думаешь ты, Альмас? — спросил он. — Эта девушка похожа на ту, которую может спасти мир?

Последняя из рода Пир ответила не сразу.

— Я росла в семье одна. У меня никогда не было ни братьев, ни сестер. Если подумать, то и подруг настоящих тоже не было. После того как погибла моя семья, я была уверена, что уже никогда не смогу полюбить людей. Но я ошибалась. Я знакома с Фэйзой всего пару недель. Мы почти не разговариваем. Она принимает от меня помощь, но большую часть времени ведет себя так, словно меня не видит. Однако несмотря на это, я чувствую к ней что-то странное — теплое и приятное. Когда я просыпаюсь, то сразу спешу к ней в комнату. Не для того чтобы посмотреть не обмочила ли она простыни, но просто для того, чтобы посидеть вместе с ней в тишине со своими мыслями. За ней не трудно ухаживать, она очень спокойная и послушная. Я думаю, она гораздо старше своей внешности. Когда я причесываю ее, то нахожу в ее голове много седых волос. Но с виду она, как девчонка. Некоторых сумасшествие старит, а других, наоборот, возвращает в детство. Ее ненормальность какая-то иная, не такая, как у остальных Поводырей с арвакских судов. Она оказывает на меня волшебное действие, наполняет уверенностью и такой верой в себя, какой у меня никогда не было раньше. А когда я поделилась этим чувством с иманом, он сказал, что ощущает то же самое. Отвечая на твой вопрос, скажу — да. Я не верю, что война с Подобным и Согдарией случилась из-за Некрабая, но я верю, что если с нами будет Фэйза, мы победим.

— Фэйза — ее имя?

— Не настоящее. Мы не знаем, как ее зовут и как она попала к арваксам. Капитан сказал, что выменял ее на бочку соленого мяса с другого корабля, после того когда предыдущий Поводырь случайно упал за борт и утонул. Имя Фэйза придумал учитель. Он сказал, что на старом керхар-нараге оно означает «Возвращенная».

Арлинг задумался, но так и не смог понять, почему учитель назвал девушку Возвращенной. Возможно, он вложил в это имя надежду на то, что Видящие вернулись? Это было единственное подходящее объяснение, и Регарди решил остановиться на нем. Оставалось выяснить главный вопрос.

— Альмас, вчера, когда я встретился с иманом, он не сказал мне ни слова о Видящей. Ты должна понимать, что я доверяю ему безгранично. И если он не посвятил меня в эту тайну, значит, у него были на это причины. Ты осознаешь, что, рассказав мне…

Но Альмас перебила его.

— Мне известны эти причины, — быстро произнесла она. — Вернее, она одна. Фэйза часто говорит бессвязно, но иногда ее слова выстраиваются в пугающие образы. Однажды вечером я уложила ее спать и села рядом с учителем, который иногда приходил посмотреть, как она засыпает. Ему почему-то нравилось это. А когда она заснула, по крайней мере, я думала, что она спит, потому что ее дыхание стало ровным и спокойным, рот Фэйзы вдруг открылся, и она отчетливо произнесла: «Арлингу туда нельзя. Его там ждут. Хороших людей сразу убивают. Не понимаю, откуда у него кот». Это была сущая бессмыслица, но в ней прозвучала твое имя. Иман наклонился и спросил ее: «Куда ему нельзя, Видящая?», но только разбудил ее. Она села в кровати и на наши расспросы о тебе только расплакалась. Она не помнила, что говорила во сне.

— В мире очень много Арлингов, — улыбнулся Регарди. — Почему вы подумали, что речь шла обо мне? Может, до того как она стала Поводырем на арвакском судне, у нее был возлюбленный по имени Арлинг? Она потеряла его и теперь вспоминает во снах. Или в кошмарах.

Ему уже надоедал этот разговор о Видящей и религии учителя, которая никогда не вызывала у него симпатии. Уважение к вере любимого человека — одно, но уделять время тому, кто и так постоянно лез в его голову с ненужными комментариями — другое. Однако когда он произнес последнюю фразу о Видящей и ее возможном возлюбленном по имени Арлинг, ему вдруг стало не по себе. Неприятное чувство родилось в затылке, словно невидимая рука прошлась по волосам, поднимая их от затылка к макушке, а потом вдруг резко сжала, собираясь снять скальп острым лезвием. Регарди тряхнул головой и повернулся к одному из верблюдов, чтобы поправить узду. Он знал, что с уздой было все в порядке, но ему хотелось поскорее закончить этот разговор.

Альмас намека не поняла.

— Да, дело в тебе, — произнесла она с непонятной грустью в голосе. — Иман хотел рассказать тебе о Видящей, когда мы приедем в Сикта-Иат, но я решила, что ты должен знать сейчас. Учитель не брал с меня клятвы о молчании, поэтому я ничего не нарушаю.

— Хорошо, спасибо, буду знать, — буркнул Арлинг, уже не стараясь казаться вежливым. Он удивлялся самому себе, но сдерживать злость становилось труднее. По каким-то непонятным причинам разговор о Видящей вызывал у него раздражение.

— Это ревность, мой дорогой, — прошептал в его голове тот, кого он так некстати вспомнил. Нехебкай пошевелил раздвоенным языком и издал неприятный звук, напоминающий урчание в желудке плохо переваренной пищи. — Сначала Альмас, а теперь эта Фэйза. Ты заметил, как она произносит «мы», когда говорит об имане?

Арлинг быстро наклонился и зачерпнул обеими руками песок, не обращая внимания на удивленный взгляд Альмас. Поднеся к лицу сжатые кулаки с песком, он прижал их к пылающим щекам. Наверное, его поведение сейчас мало отличалось от поведения той сумасшедшей, которая так понравилась иману и Альмас, но ему что-то нужно было делать с самумом, засыпающим остатки разума в его голове. Учитель сказал: «Тебе поможет песок», и Регарди собирался следовать его инструкциям буквально.

— Она что-то еще говорила о том Арлинге, да? — спросил он, не допуская и мысли, что слова Видящей могли иметь к нему какое-либо отношение.

— Да, — кивнула Пир, подозрительно косясь на него. — Я еще не все рассказала. Знаешь, почему арваксы оказались в том месте, где шторм разбил корабль, на котором ты плыл? — Альмас робко коснулась его руки, заставив его вздрогнуть. — Потому что накануне того дня Фэйза разбивала себе лоб о палубу, умоляя учителя изменить курс нашей флотилии. Такого приступа истерики с ней не случалось ни до, ни после. Она то причитала и плакала, то угрожала и плевалась в нас, крича, что если мы не отправимся немедленно к Птичьим Островам, а они лежали достаточно далеко от нашего курса, то умрем в страшных муках. Сначала иман не обращал на нее внимания, но когда она перешла от крика к шепоту с закрытыми глазами, всем стало не по себе. «Там в водах, белых, как соль, и острых, как лезвие ножа, вы найдете сокровище, ценность которого не имеет себе равных». Это была очень длинная и относительно понятная для нее фраза, потому что обычно Видящая говорит отрывочно и бессвязно. «Это твое сокровище, черный человек», — добавила она, обращаясь к иману. Не знаю, что подействовало на Тигра Санагора, но он неожиданно согласился. А потом Фэйза удивила нас тем, что без запинки назвала морские координаты, куда именно нужно было плыть. Когда же учитель показал ей карту, она указала пальцем место, где, по ее словам, нас ожидал подарок судьбы. Конечно, все это было похоже на внезапную манию сумасшедшей, и я даже не могла представить, какое именно объяснение нужно было придумать арвакским капитанам, чтобы заставить их изменить курс. Разумеется, иман не сказал им о словах Видящей.

— Так вы нашли сокровище? — перебил ее Арлинг, подозревая, что без его вмешательства рассказ Альмас может продлиться еще час, а караван уже начинал двигаться.

— Мы приплыли в то место, которое указала Фэйза, очень вовремя, — загадочно ответила Альмас.

— Так что же там было? — нетерпеливо спросил он, отнюдь не сгорая от любопытства, как могло показаться со стороны. — Что вы там нашли?

— Мы нашли тебя, Арлинг. Тебя и еще нескольких драганов, барахтающихся в воде на последнем издыхании. Подойди мы на день позже, и вас сожрали бы саргассы, которых временно отпугнула буря. С тех пор как тебя подобрали на борт, Фэйза постоянно просит увидеться с тобой. Но учитель запретил, сказав, что ему нужно подумать. Однако он пообещал, что она сможет встретиться с тобой в Сикта-Иате.

— Раз учитель сказал, что нам лучше не встречаться, значит, так и должно быть, — буркнул Арлинг. — В Сикта-Иате у меня будет много работы и мало времени.

— Разве тебе не любопытно, откуда она тебя знает? Я вот себе всю голову сломала, пытаясь понять. Возможно, конечно, и так: мы случайно нашли тебя в том месте, которое Фэйза указала на карте, а потом она увидела тебя на палубе, и ты ей понравился. С сумасшедшими такое бывает. Если какой-то человек их взволнует, они запоминают его на всю жизнь. К тому же ты ведь красивый, Арлинг. В тебя может влюбиться любая девушка.

Они покраснели одновременно. Регарди почувствовал, как предательский румянец заливает щеки, одновременно ощущая, как от лица Альмас веет таким же теплом.

— Но есть и более простое объяснение, — произнесла Пир, первая справившись со смущением. — Вы могли с ней встречаться раньше. Ты ведь не всегда жил в Сикелии. Сейфуллах рассказывал, что ты родился на северном континенте. Что бы ни заставило тебя приехать в Балидет, там, в Согдарии, остались люди, которые тебя помнят.

— Не думаю, что у меня были знакомые женщины-арваксы, — сухо ответил Арлинг.

— А я и не говорила, что она из арваксов, — лукаво произнесла Альмас. — Она, конечно, не похожа на драганку, но, на мой взгляд, очень даже хорошенькая. Да, кстати, Фэйза просила передать тебе кое-что. Когда я принесла ей сегодня завтрак, она протянула мне это и попросила отдать, когда мы встретимся после полудня. Сейчас как раз полдень миновал. Она даже во времени не ошиблась. Я ведь не говорила ей, что собиралась пойти проститься с тобой. От нее невозможно ничего скрыть.

Альмас протянула ему что-то, но так как Арлинг не спешил брать подарок, сама вложила ему в руку узкий кусок ткани. Он был похож на атласную ленту, изрядно потрепанную и вылинявшую то ли от морской соли, то ли времени. Регарди пропустил ее сквозь пальцы, прислушиваясь, как гладкая ткань цепляется за грубую кожу его рук. Подарок оставил его равнодушным. Если Альмас была права, и сумасшедшая девчонка, случайно увидев его на палубе, вдруг влюбилась в него, то ему было ее жаль. Душа Регарди была такой же жесткой и черствой, как кожа на его пальцах. А ведь когда-то они могли читать. Из тонкого искусства понимания мира, которому обучил его иман, у Арлинга осталось только одна способность — убивать.

— Верни ей, — произнес он, протягивая ленту Альмас. — Если я пришелся ей по душе, то не стоит давать ложных надежд. Если же она хотела мне этим что-то сказать, то передай, что я слеп и не отличаю головное украшение от верблюжьей уздечки. А загадки я никогда не любил.

— Зачем ты ведешь себя так! — возмутилась юная Пир. — Я же знаю, что ты не такой, каким хочешь сейчас казаться. Думаешь, тебе одному плохо? Думаешь, если иман взял меня к себе, то у меня все хорошо, и солнце над головой светит даже ночью? Тебя не просят писать стихи и упражняться в красноречии. Просто возьми эту чертову ленту, положи ее в карман и забудь. Можешь, выкинуть где-нибудь, если тебя от нее разбирают пайрики.

Арлинг не знал, что Альмас умела злиться. Слушая, как бешено колотится ее сердце, он понял, что допустил ошибку. Ему действительно ничего не стоило взять этот кусок ткани и выбросить за соседним барханом. Он так и сделал. В одежде, которую выдали ему на корабле — бумажная рубаха и грубые штаны из сыромятной кожи — карманов не было, поэтому Регарди засунул теплую атласную ленту за пояс. На миг ему показалось, что его живота коснулась кожа змеи — ткань обожгла, словно ощетинившись чешуйками. Он задумчиво положил сверху ладонь. Мысль о том, что лента могла быть отравленной, пришла поздно, однако Арлинг решил, что для такого изощренного убийства потребовался бы хорошо разработанный сценарий. А судя по словам Альмас, все происходило очень быстро.

— Что ты делаешь? — удивленно спросил он, почувствовав, что юная Пир бесцеремонно ощупывает его запястье.

— Ищу амулет или украшение, — деловито пояснила она. — Фэйза просила принести что-нибудь в подарок от тебя. На память.

Альмас точно сошла с ума. Арлинг медленно вздохнул и так же выдохнул.

— Я не ношу ни браслетов, ни амулетов, ни ленточек. Мою прежнюю одежду забрали люди Ларана, чтобы почистить. Обратно не вернули. Все мое богатство — штаны, рубаха, пояс и сандалии. Вряд ли что-нибудь из перечисленного может порадовать твою сумасшедшую.

Но Альмас была не из тех, кто легко сдается. Закусив губу, она вытащила рубаху из-за его пояса и ловко оторвала от низа кусок полотна. Арлинг ошеломленно наблюдал за ее действиями, даже не пытаясь представить, на что их разговор был похож со стороны. Между тем, Пир деловито заправила его рубашку в штаны и похлопала по плечу. Регарди отметил, что на этот раз Альмас даже не покраснела. Возможно, ей уже приходилось проделывать такое раньше. Однако он запретил себе развивать эту мысль.

— Сгодится, — улыбнулась Пир и помахала оторванным кусочком ткани у него перед лицом. — Вот что бывает с теми, кто жадничает. Она же больная, Арлинг, как тебе не стыдно. Ей этой игрушки надолго хватит.

Регарди стыдно не было. Он вообще ничего не чувствовал, кроме навалившейся усталости и равнодушия. Женские игры перестали интересовать его в тот миг, когда он встретил ту, которая изменила мир. Ее тоже считали сумасшедшей, но для него она была светочем разума. Та девушка сейчас была очень далеко, а до всех остальных ему не было никакого дела.

Считая их разговор законченным, Арлинг вежливо поклонился Альмас и, взяв своих верблюдов, направился вслед за караваном.

* * *

Человек привыкает ко всему. Так говорил юному Арлингу его родной отец в далекой Согдарии, так считал Тигр Санагор, когда заставлял Регарди часами висеть на руках на нижней ветке апельсинового дерева в саду школы.

Арлинг копал горячий песок, ставший могильным холмом Балидета уже вторую неделю. Он и не представлял, как многому можно было научиться, выполняя однообразные движения, которые наполнили его жизнь с утра до вечера. Ветер уже не сдувал песок обратно в выкопанную яму, спина Арлинга перестала ныть от незнакомых движений, а руки научились управляться с лопатой не менее ловко, чем с саблей. Он знал, что работал быстрее всех в бригаде, и что это не прибавляло ему симпатии среди рабочих. Регарди привык к косым взглядам, а порой и открытым насмешкам раскопщиков, которые ненавидели его за то, что он был драганом, к тому же слепым. Он научился жить на песках мертвого Балидета, но не мог привыкнуть ни к новой работе, ни к окружению. Арлинг не смирился. Каждый день над ним поднималось горячее сикелийское солнце, но Регарди не чувствовал его жара. В груди горел куда более мощный огонь, который расплавлял и подтачивал его изнутри, не позволяя замечать солнца над головой. Он надеялся, что этот огонь позволит ему укротить солукрай, и полагал, что недалек тот день, когда учитель поверит в него снова.

«Опавшие цветы не возвращаются на ветви деревьев», — шептал в голове противный голос Индигового Бога, но Арлинг предпочитал считать их молитвой по занесенному песком Балидету. Ведь именно этим он и занимался. Пытался оживить то, что давно принадлежало смерти. Чтобы избавиться от голоса Нехебкая, Регарди крепче сжимал лопату и погружался в воспоминания.

Дорогу от порта к Сикта-Иату он не запомнил. Она была недолгой и наполнена колючим песком, безжалостным солнцем, блеяньем скота и тяжелыми мыслями. Арлинг никогда не осуждал веру учителя, но рассказ Альмас о Видящей поразил его. Он не понимал, как безумная драганка могла повлиять на исход войны. Даже если иман отвезет ее в святилище Нехебкая в Восточном Такыре, даже если они совершат таинственный ритуал, зарежут молодого ахара, выпьют его кровь и спляшут нагишом вокруг огромного костра из костей древних — что изменится? Разве Подобный отзовет войска, а Каратель бросит захваченных нарзидов и отправится за обещанным раем в Гургаранские Горам? Разве Канцлер прикажет Жестоким, уже высадившимся в Иштувэга, вновь грузится на корабли и плыть обратно в Согдарию? Разве поможет Видящая остановить гражданскую войну, искры которой уже теплились на южном континенте?

Нет, не верил Арлинг, что рациональный Тигр Санагор вдруг поверил в силу древних ритуалов. Он слишком хорошо знал учителя. Скорее всего, Видящая понадобилась ему, как вдохновитель тех, кто стал сомневаться. Но чем дольше он думал над этим, к тем более странным мыслям приходил. Маловероятно, что лидер Белой Мельницы посвящал повстанцев в тайны своей веры, а значит, Видящая не могла вдохновлять на победу всех восставших. Она была нужна иману, чтобы повлиять на тех, кто мог поверить в чудесное возрождение первых слуг Нехебкая, на тех, кто не только знал легенду об Индиговом Боге, но и глубоко верил в нее.

Арлинг знал только одну силу, которая не участвовала в войне, но которая могла бы изменить ее исход. Ей был орден Скользящих, те самые серкеты, с которыми у имана уже многие годы длился непрекращающийся разлад. Крепость берут изнутри, любил говорить учитель. Если Арлинг был прав, и Видящая была нужна иману только для того, чтобы привлечь серкетов на сторону повстанцев, то Регарди сомневался в успехе его плана. Настоятель Бертран увел Скользящих в пески Карах-Антара, уверенный, что война не нужна серкетам. Чтобы убедить его в обратном, нужен был аргумент более весомый, чем одна сумасшедшая драганка.

От беспокойных мыслей Регарди отвлек крик погонщика. Они подошли к новой надежде Сикелии — Сикта-Иату.

Будущая столица кучеяров была похожа на большую деревню с бездорожьем и хаотичными постройками. Сикта-Иат располагался ближе к Мианэ, чем Балидет, и когда караван миновал последний бархан, Арлинг отчетливо услышал шум бурных речных вод, которые уже давно терзали его слух ностальгическими воспоминаниями.

Город будущего строился в излучине двух потоков, раскинувшись на плодородных почвах речного оазиса. Несмотря на то что с севера, там, где когда-то возвышался Балидет, оазис изрядно засыпало песком, большая территория долины благоухала цветущими апельсиновыми деревьями. В дельте реки Мианэ, берега которой покрывал богатый илом глинистый слой, царила вечная весна. Арлинг глубоко втянул воздух и едва не закашлялся от запаха шелковичных куколок, которым когда-то пахли эти земли. Мираж был неожиданным и сильным. Регарди смог избавиться от него, лишь уткнувшись носом в теплый бок верблюда. Шелковичные фермы Балидета были навсегда погребены под песком, а вместе с ними и все куколки, из тонких нитей которых городские мастера когда-то изготавливали лучший шелк в мире.

Несмотря на полуденный зной, в Сикта-Иате было оживленно. Говорили на кучеярском, керхар-нараге, шибанском, арвакском и незнакомых Арлингу языках. Драганская речь слышалась редко. Белая Мельница собрала рабочих со всех концов света, и можно было только догадываться, откуда она взяла столько денег. Сикта-Иат мало напоминал город — в нем не было ни улиц, ни площадей, ни храмов. Арлинг шел мимо хаотичных построек из кирпича-сырца, которые сменялись палатками, шатрами, скотными дворами и ямами для размешивания глины. Повсюду мельтешили люди, которые несли корзины, тянули телеги и волокли по земле мешки с припасами и строительными материалами. В отличие от Самрии, последнего города, где был Регарди, в Сикта-Иате все были заняты. Никто не прохаживался праздно по улицам, не любовался цветущими деревьями и не прохлаждался в тени, отдыхая от повседневных забот. Местами становилось тесно, и погонщики грозно покрикивали на рабочих, которые обращали на караванщиков не больше внимания, чем на снующих повсюду мух.

Через какое-то время идти стало просторнее. Запахло кожами, отмокающими в ямах с уксусом, горячим металлом и свежей стружкой дерева. Непонятные стуки, лязги и бряканье, которые Арлинг услышал еще с бархана, раздавались отсюда. Недалеко кричали торговцы, и Регарди понял, что они достигли центра поселения. Рынок был сердцем любого кучеярского города вне зависимости от его размеров. В будущем, когда Сикта-Иат станет тем, чем хотел видеть его иман, ремесленные ряды отодвинуться к окраинам, потеснив дома бедняков, однако торговые лавки останутся на прежних местах и будут только расти.

Солнце приближалось к зениту. Что в этих местах осталось неизменным, так это погода. Потянув воздух носом, Арлинг будто глотнул горячего пара. Даже в тени было нестерпимо жарко. Через каждые сто или двести салей приходилось переходить через наспех сооруженные мосты. Рабочие рыли каналы для фонтанов и канализации. В свое время Балидет славился роскошными водоемами, которые значительно смягчали суровые природные условия. Строители собирались повторить то же и в новом поселении. Все говорило о том, что в Сикта-Иате рождался город будущего, и Арлинг не знал, что он, человек, живущий прошлым, будет здесь делать.

Они миновали шумную таверну, которая расположилась в глинобитном строении без окон, почти утонувшем в песке. Здесь рабочие спускали заработанные деньги в пьяном угаре. Наличие питейного места придавало Сикта-Иату статус полноправного города. Проходы между домов снова стали узкими, а среди рабочих все чаще слышалась керхская речь. Еще через некоторое время Арлинг смог определить, в какой стороне стоял лагерь керхов. Несмотря на то что война с Подобным остановила — временно или навсегда — войну с кочевниками, керхи по обыкновению расположились вдали от кучеярского поселения, предпочитая палатки глинобитным стенам.

Достигнув складов и бараков, где жили рабочие, караван стал распадаться. Ремар Сепат, ни разу не вспомнивший об Арлинге в пути, наконец, обратил на него внимание. У сакийи, водоподъемной установки, которые обычно сооружались в деревнях, он остановил Регарди и, махнув рукой в сторону пахнущего людьми низкого строения, велел ему отправляться туда.

— Пока будешь жить там. Старшего зовут Косур Фиждан. Он отвечает за рабочих из восьмого барака. Номер не забывай, в Сикта-Иате таких домов полно, легко заблудиться. Я буду присматривать за тобой, но навещать не обещаю. Сам понимаешь, дел здесь много. Однако если понадобиться помощь, или вдруг что случится, найдешь меня на Первой Улице в Синем Доме.

Это было почти заботой, и Регарди вежливо кивнул. Вместе с ним к бараку направились еще шесть человек, которые хотели заработать денег на раскопках старого Балидета. Их встретили несколько кучеяров, и Арлинг сразу понял, кто из них Старший. Человек гигантского роста чем-то напоминал Вазира с той разницей, что от работяги не пахло мускусом и амброй, да и голос у него был громче. Косур Фиждан прихрамывал на одну ногу, широко размахивал руками при каждом движении и, словно заполнял собой все пространство, стоило оказаться к нему ближе. Голова человека была лысой и гладкой, как яйцо, а под грудью на ноги свисал живот, который при его росте был похож на жирный фартук, лоснящийся на солнце. Других особенностей Арлинг в нем не заметил, однако и подмеченных хватало, чтобы чувствовать Старшего на расстоянии.

Регарди зашел в барак последним. В нос ударило зловоние немытых тел, мочи и старых тростниковых циновок, на которых спали рабочие. Тонкие подстилки теснились вдоль стен, примыкая друг к другу почти вплотную и оставляя один узкий проход посередине. Очевидно, с жильем в новом городе было пока не очень хорошо. Старший указал на семь свободных циновок у двери, где должны были расположиться новички. Люди, которые прибыли с Арлингом, бросились занимать лучшие места, но Регарди не спешил. Он знал, что из всех мест в бараке по правилам, универсальным для человеческих общежитий, им достались самые худшие. Кусок вонючей ткани, прикрывающий вход, свободно пропускал и дневной жар, и ночной холод. Преимущество свежего воздуха, проникающего из двери, уничтожалось ведром для отходов и мочи, которое стояло у входа снаружи.

— Располагайтесь, — великодушно предложил Косур. — Работать начнете завтра, а пока осмотритесь. Сходите в город, прогуляйтесь к «Песочному Королю», пропустите рюмочку моханы. Когда я говорю рюмочку, я имею в виду одну стопку. Не две или три и, тем более, не бутылку. Здесь с этим строго. На работу выходим рано, в семь утра, заканчиваем в восемь. В полдень перерыв на полчаса, кормежка наша. Утром и вечером кормитесь сами. За лопату и кирку отвечаете головой. Раз в неделю вам платят пять султанов. Если есть желающие работать в ночную смену, подойдите ко мне, как раз новая бригада собирается.

Речь Косура не вязалась с его обликом. Он говорил слишком грамотно для рабочего, и Регарди задумался о том, чем кучеяр занимался до того, как война сделала его старшим над работягами восьмого барака. Новички зашевелились. Кто-то проворчал, что платить могли бы и больше, но большинство молчало. Плата за тяжелый труд под солнцем действительно была небольшой, но, когда все города в округе были разорены, а кормить семьи было чем-то нужно, пять султанов в неделю были шансом на выживание.

Предложение Косура пройтись по Сикта-Иату пришлось Регарди по душе. В бараке его ничего не держало, а в городе у него было дело. Арлинг хотел найти Сейфуллаха.

Сакийя шумела достаточно громко, чтобы служить ориентиром, а других водоподъемных установок поблизости не было. Решив, что не заблудится, если будет придерживаться звука льющейся воды, Регарди зашагал туда, где слышался гул толпы.

Чтобы не налететь на какого-нибудь работягу или торговца, приходилось прижиматься к домам и строительным площадкам. Последних в городе было много. Купцов выдавала манера речи — одновременно властная и уступчивая, готовая торговаться и во всем искать выгоду. Они толкались, ведя за собой верблюдов, или требовали уступить дорогу, вальяжно раскинувшись на носилках, которые тащили крепкие слуги. Караван Ремара Сепата был не единственным, прибывшим в тот день в Сикта-Иат. Обилие груженых телег и повозок, скота, навьюченных дромадеров, погонщиков, носильщиков и грузчиков подсказывало, что город провожал или встречал еще несколько караванов, которые лишь усиливали царившую сутолоку. Где-то раздавались крики плакальщиц, и Арлинг понял, что какой-то крупный купец покидал Сикта-Иат. Нанять плакальщиц, чтобы соблюсти старую примету, было не по карману среднему торговцу и в мирные времена, а теперь купец, наверное, должен был выложить целое состояние, чтоб проводить себя и свой караван по традиции. Хотя, что Арлинг знал о труде плакальщиков? Может, как раз война привела к тому, что людей этой профессии стало слишком много?

По дороге Арлингу встретились несколько драганов. Все они были матросами с арвакских судов — ругались на жару, шумно торговались с керхами и много пили. Их терпели, продавали им в три дорога и отпускали презрительные шутки за спинами. За время войны отношение к драганам должно было сильно ухудшиться, и Регарди решил не привлекать к себе внимание.

Перешагивая через канавы и рытвины, вдыхая знакомые запахи песка, прислушиваясь к хриплому голосу города, Он не мог вызвать в себе чувство ностальгии и тоски по родному месту. Ему не нравился Сикта-Иат, хотя Балидет находился не так уж далеко от долины, где возводилась будущая столица свободной Сикелии.

Из слов Ремара Сепата, Арлинг понял, что административная часть города находилась где-то на Первой Улице. Вероятно, там и должен был жить будущий правитель Сикта-Иата Сейфуллах Аджухам. Главную улицу города Регарди нашел легко. Там была самая широкая проезжая часть, по которой громыхали груженые телеги и повозки. Для пешеходов заботливо выложили первый каменный тротуар. И первый фонтан, вернее его подобие, обдавал путников, торговцев и горожан теплыми брызгами. Под палящими лучами сикелийского солнца вода нагревалась с невероятной скоростью.

За монету мальчишка, играющий в пыли, сразу указал ему на дом Сейфуллаха. С трудом протолкавшись сквозь толпу рабочих и поток навьюченных верблюдов, Арлинг приблизился к глинобитному сооружению, который ничем, на его слепой взгляд, не отличался от остальных. Дом был нежилым, и более того — не достроенным. Путь преграждала яма для перемешивания глины, а чуть поодаль копошился рабочий, который издавал странные звуки. По его кряхтению и сиплому дыханию Регарди догадался, что кучеяр был немолодым, однако настораживал другой источник звуков — сочный, ритмичный, шлепающий. Словно, яблоки о твердые камни разбивали. Звуки раздавались от старика.

Арлинг подошел ближе и, наконец, понял. Он вспомнил, что такие же звуки слышались по всему городу, став фоном, на который он перестал обращать внимание. Рабочий зачерпывал ком глины, перемешанной с соломой из тележки, и с силой бросал в деревянные ящики, которые устилали всю площадку перед домом Сейфуллаха. Арлинг едва не споткнулся о такой настил перед своим бараком и теперь знал, что он состоял из пересекающихся деревянных балок, пространство между которыми было заполнено сохнущей глиной.

— Что ты делаешь, почтенный? — не удержался от вопроса Арлинг, и тут же отругал себя за поспешность. Гораздо важнее было спросить, где сейчас жил Аджухам, если его будущий дворец только строился.

Старик распрямился и, обтерев испачканные глиной руки о штаны, уставился на Арлинга. Солнце светило на Регарди, и рабочему было хорошо видно, что к нему обращался драган, да еще и слепой. Однако он оказался не из суеверных и, похоже, не испытывал неприязни к врагам всех кучеяров. Кивнув в ответ на запоздалое приветствие Арлинга, старый рабочий произнес, растягивая слова:

— Кирпичи. Я их уже давно делаю. Как мамка от сиськи отняла, так и делаю. Сначала из песка куличи лепил, а теперь вот из навоза и глины. Я гляжу, ты слепой?

В голосе старика не была и тени насмешки — простое уточнение, в ответ на которое Регарди вежливо поклонился и кивнул.

— Понятно, — протянул дед. — Ну, тогда я тебе расскажу, а ты слушай, раз видеть не можешь. Вот там — яма. Ты ее удачно обошел, и хорошо, что не свалился. Там мы мешаем глину. Так как это дом для важного человека, то кирпичи для него должны быть особенные. Кроме соломы добавляем в глину навозную жижу и немного патоки, чтобы вязкость была лучше. Чуешь, как воняет?

Запахи навоза и патоки Арлинг заметил давно, но решил, что первым разит от лепешки, которую оставил вол, а вторым — от торговца леденцами, который остановился недалеко от ямы и копался в своих торбах. Регарди улыбнулся. Словоохотливый старик ему нравился.

— После того как смесь хорошенько перемешается, — продолжал дед, — я достаю ее рукой по частям и бросаю в ящик. Тут, главное, с силой бросить, чтобы глина плотно легла, и пузырей не было. У меня, конечно, силы уже не те, что в молодости, но я глинку потом вот так сверху ладошкой, и готово.

Старик с кряхтением опустился на колени, и раздался тот самый шлепающий звук, который озадачил Арлинга. Теперь было понятно, что таким образом рабочие разглаживали глину в ящиках для будущих кирпичей. Если бы старик не объяснил, Регарди сам вряд ли бы догадался.

— Когда кирпичи высохнут, а на это дня три обычно уходит, — объяснял старый рабочий, — их на ребро ставят и еще дня три сушат. Лучше, конечно, дольше бы сушить, с неделю или две, но торопят сильно, да и все равно через год или два все дома на камень заменят. А зря. Хороший кирпич, если по уму сделан, прочен, как камень, его не разбить, даже если с крыши дома на мостовую бросить. И в воде он не мокнет до двух суток, а может, и дольше. Да и красивее кирпичный дом выглядит. Кладку делаем на известняковом растворе, а для прочности между кирпичами кладем прокладки из тростника, пропитанного соломой. Такой дом — что крепость. Если снаружи покрыть глазурью, будет, словно райский дворец. Не знаю, как другие дома, а мой именно таким будет.

Старик гордо выпрямился, и Регарди поинтересовался.

— Ты один здесь работаешь?

— Как же, — усмехнулся кучеяр. — Обед сейчас. Все работяги над пловом трудятся. Еда — дело святое, только глина ждать не будет. Замесили с утра много, вот я и остался. В моем возрасте обед не главное. А ты случайно не наниматься пришел? Нам люди нужны. Я здесь старший, Шхоной зовут. Если работу ищешь, я тебя возьму, не посмотрю, что слепой. Для того чтобы глину месить глаза не нужны. Руки у тебя крепкие, справишься. Что скажешь, парень?

Обращение деда резануло слух. Арлинг давно считал себя глубоким стариком и, то, что его назвали «парнем» было необычно. Хотя, возможно, рабочий и сам видел мир одним глазом, в старости слепота — дело привычное.

— Благодарю, почтенный Шхона, — Регарди низко поклонился, — но у меня уже есть работа. Я приехал на раскопки Балидета, старого города.

— А, — усмехнулся старик. — Разбогатеть хочешь?

— Нет. Я жил там.

Арлинг выбрал правильный тон, и дальнейших расспросов о его работе не последовало.

— Новый город не похож на старый, — протянул старик. — Он лучше будет. Ты первый день здесь, верно? Я новичков сразу вижу. У вас такой вид, словно вам обещали показать чудо света, а вместо этого привезли в вонючую керхскую стоянку. В каком-то смысле так и есть, но все впереди, все впереди.

— Я искал дом Сейфуллаха Аджухама, — наконец, прямо сказал Арлинг. — Я служил у него в старом Балидете. Потом наши пути разошлись. Хотел узнать, как он поживает.

Правда всегда лучше лжи, говорил иман, но Регарди следовал этому совету не часто.

— Так ты опоздал, сынок! — всплеснул руками старик, брызгаясь глиной, комки которой слетали с его ладоней в разные стороны. — Сегодня он в Шибан уезжает. За тем самым камнем, который на смену кирпичам придет. На полгода отправился не меньше, потому и решено было дом его достроить до двухэтажного. С утра весь город переполошил. Это его караван сейчас уходит. Слышишь плакальщиц? Не поскупился на них, он вообще все правильно делает. По уму. Хороший человек, и правитель из него тоже хороший будет. А главное — по праву наследования. Он ведь сыном наместника Балидета был. Да ты и сам должен знать, коли служил при нем.

Последние слова старика Арлинг уже не слышал. Его словно хлестнули плеткой по оголенной спине. Круто развернувшись на месте, он бросился туда, где еще слышались женские крики. Начальник каравана выезжал из города первым, а плакальщицы всегда сопровождали именно его верблюдов. Он должен был успеть.

Регарди помчался по городу, как пайрик от священнослужителя Омара. Запахи и звуки Сикта-Иата потеряли разнообразие, разделившись на две категории — те, которые предупреждали об опасности, мешающей движению, и остальные, не имеющие значения. Арлинг не провалился ни в одну яму, не врезался в дом или телегу, не столкнулся с верблюдом и не сбил ни одного прохожего. Его словно пронесло на крыльях ветра, хотя очевидной причиной был грохот крови в ушах, от которого его внимание обострилось настолько, что он замечал каждую муху, встретившуюся по пути.

Полет продолжался недолго. По мере того как Арлинг приближался к плакальщицам, толпа становилась плотнее, и бег пришлось заменить на быстрый шаг. Скоро Регарди с трудом пробирался среди людей, расталкивая локтями разношерстный народ, собравшийся проводить Сейфуллаха в дальний путь. Вблизи плакальщицы завывали особенно громко, с легкостью перекрывая гомон толпы, рев верблюдов и крики носильщиков. Движение вперед затруднилось настолько, что Арлинг был вынужден с силой протискиваться через тела любопытных, которые изо всех сил старались этому препятствовать. Таких, как Регарди, было много. Когда кто-то в толпе выбросил в воздух горсть благовонного порошка, Арлинг проклял все кучеярские традиции. Он уткнулся в стену из человеческих тел, стоявших так плотно, что между ними не поместилось бы и лезвие. Дальнейший путь вперед был возможен только по головам. А ведь Арлинг почти учуял Сейфуллаха.

Где-то впереди, в салях десяти от него, неспешно тек поток из верблюдов, людей, скота и повозок. Регарди глубоко выдохнул, освобождая голову от ненужных запахов, и обратился в слух, игнорируя шум толпы. Сначала голос каравана был невнятным, но его усилия были награждены.

— Мы до ночи из города не выйдем, если будем так тащиться, — отчитывал кого-то Сейфуллах далеко впереди. — Если твои верблюды не появятся к вечеру у третьего устья, я ждать не буду. Сам будешь с керхами разговаривать. Чем вы неделю занимались? Сидели, задницы проветривали… Чего ты на меня уставился? Ты на людей смотри, улыбайся и руками размахивай. Не мне же одному отдуваться. Давай, брось им что-нибудь на память. Толпа это любит.

Собеседник Аджухама робко возразил, что не имеет при себе ничего подходящего, но, очевидно, Сейфуллах помог ему определиться. Кучеяр возмущенно пролепетал что-то про свой платок, а в следующий миг толпа взорвалась от восторга, пытаясь поймать безделушку. Голоса Аджухама Арлинг больше не слышал.

— Сейфуллах! — закричал Регарди в последней попытке привлечь к себе внимание.

— Сейфуллах! — раздался крик стоящего слева кучеяра, и тут же его подхватили ряды впереди и позади Арлинга.

— Сейфуллах! — кричала толпа. — Асса, Сейфуллаху! Асса! Мы любим тебя, Сейфуллах!

В воздух выбросили новую порцию благовоний, и Регарди почувствовал, что ему трудно держаться на ногах. Лишенный опоры из-за временной потери слуха и обоняния, он завертелся по сторонам, пытаясь определить, где двигался караван. Он мог с таким же успехом искать дорогу по звездам. Голова пульсировала от восторженных криков, нос был забит гвоздично-пряным ароматом благовоний, в душе царили хаос и смятение, а в сердце выла пустота. Подступающая паника окрасила вкус мира в солоноватую смесь крови и отчаяния. Раскачиваясь вместе с морем из человеческих тел, Арлинг с трудом поднял к лицу руку, но кровь во рту появилась не от прикушенной губы. Тонкая струйка, уже редеющая, текла из носа, словно невидимый противник пытался атаковать его, но смазал удар, лишь разбив нос врага. Кто-то заехал ему в лицо локтем? Арлинг не помнил. Он был болен? Это было похоже на правду. Ему было нехорошо с того момента, как караван Ремара Сепата привез его в новый город. К тому же в толпе царила жуткая духота, а стиснутое со всех сторон тело с трудом урывало глотки воздуха — далеко не свежего, потому что над городом все еще стоял зной от заходящего солнца. Регарди был уверен, что после проводов каравана на дороге останется не одна пара трупов задавленных людей.

Предательская слабость длилась недолго. Арлинг вытер нос кулаком и зло ткнул локтем рядом стоящего керха, отодвигая его от себя и впечатывая в соседа. Керх терпеть не стал, попытавшись ответить тем же, но Регарди хватило образовавшейся бреши. Ему здесь было нечего делать. А приходить сюда вообще было ошибкой. Что он сказал бы будущему правителю Сикта-Иата? Что его город ужасен, и величия прежнего Балидета ему никогда не достичь? Что в Сикта-Иате смердит бычачьей мочой, а ветер гуляет по рытвинам и канавам? Что его жители грязны, смешны и оборваны? Нет, не стоило им встречаться. Учитель был прав. Песок — вот, с чем он будет разговаривать, чтобы заставить себя поверить в том, что в строительстве нового города был смысл, ради которого стоило прилагать столько усилий. Правда, Арлинг опасался, что его разговор может затянуться на время, равное бесконечности.

Когда он выбрался из толпы на относительно пустое место, его полотняная рубаха была порвана в нескольких местах, и Регарди с досадой подумал, что ему придется ходить оборванцем, по меньшей мере, неделю — до первого заработка. В свертке, который передал ему иман через Альмас, лежал традиционный мешочек с травами, нож и горсть медяков, один из которых он уже подарил мальчишке за указанный путь к дому Сейфуллаха. Арлинг был благодарен учителю и за эти дары, но не представлял, на что будет покупать еду целую неделю, пока не получит пять султанов, которые еще нужно было заработать. Регарди усмехнулся. Если это был очередной урок от имана, то он был своеобразным. Раньше ему не приходилось всерьез задумываться о бытовом выживании в человеческом обществе.

— Хорош, правда?

Арлинг не обратил внимания на голос, решив, что обращались не к нему, но когда сквозь плотное облако благовоний, пробился запах чеснока и сырой глины, перемешанной с патокой и навозом, то узнал старика, которого встретил у дома Сейфуллаха. Тот каким-то образом возник рядом, преодолев на своих дряхлых ногах полгорода, и сейчас, забыв о замешанной с утра глине, с кряхтением усаживался на перевернутую корзину рядом с Арлингом.

— Золотой у нас будет правитель, — продолжал нахваливать Аджухама дед, тыча в сторону уходящего каравана корявым пальцем. — Его любят. Все у него правильно. И род хороший, и голова при нем, и сердце открытое. С женой только не все хорошо, но это дело наживное.

Арлинг, который уже собирался уходить, замер на месте, словно перед ним обвалилась земля, и идти дальше было некуда.

— Жена? — спросил он, не в силах скрыть изумления. Арлинг хорошо помнил слова Альмас о том, что они расстались.

— Ага, — охотно кивнул дед, обрадовавшись завоеванному вниманию. — Она драганка. Сам понимаешь, таких, как ты, здесь не жалуют. А наш Сейфуллах еще и влюбился без памяти. Плохо, что она у него первая. Если бы пятая там или десятая, никто и не подумал бы языки чесать. Нет, слухи, конечно, ходили бы, как же без них, но поспокойнее было бы.

— Представляю, — протянул Арлинг, совершенно не представляя, каким образом Аджухам умудрился жениться за относительно короткий период их разлуки. Тем более, на драганке. Внезапная догадка свела от досады скулы.

— Его жену случайно не Терезой зовут? — спросил он, надеясь на отрицательный ответ старика.

Однако дед радостно закивал.

— Терезой, точно, ага. А фамилия у нее Монрето. Болтают, что Сейфуллах на ней из-за ее знатного происхождения женился. Она при дворе согдарийского императора гранд дамой была, но во время войны к нам переметнулась. Даже выступала перед нами, когда Сикта-Иат открывали. Много чего наобещала, клялась в верности Сейфуллаху и новой родине. Взяла новое имя, кучеярское. Теперь ее Тарджей зовут. Что бы там про нее ни говорили, но мне она нравится. Слово держит. Обещала, что денег даст на строительство города, и дала. Тут куда ни глянь, везде ее золотишко вложено.

От новостей деда кружилась голова. Или Арлинг не знал Терезу Монтеро, или мир действительно менялся. Только он один, похоже, оставался на старой разбитой дороге прошлого, тогда как все его друзья и знакомые, давно шагали по новым тропам.

— Она отправилась с Сейфуллахом? — поинтересовался Арлинг, не задав главного вопроса, который предназначался ему самому. Собирался ли он навестить ее, если она осталась в городе?

— Как же! — усмехнулся старик, иронически щелкнув себя по правому плечу. — Тарджа от мужа ни на шаг не отходит. Везде с ним. Это любовью называется. Помню, все девки плакали, когда они венчались на месте будущего храма Некрабая. А поженил их сам Тигр Санагор. Когда такие люди благословляют, брак крепким будет, что тот шибанский камень, который они привезут. Камень, кстати, на Тарджины деньги покупают. Сейфуллах хоть и прямой наследник Балидета, но беден, как керх. Когда еще только его торговля пойдет. Вот жена и выручает. Нравится она мне, честное слово, нравится.

Либо старик был наивным дураком, либо весь Сикта-Иат знал того, что не знал Регарди. С мотивами Аджухама ему было понятно — как человек здравомыслящий и не очень обремененный моралью, Сейфуллах женился на Терезе из-за денег, которых у дочери казначея Согдарийской империи должно быть достаточно. Однако с мотивами сестры Даррена было затруднительно. Что она искала в этом забытом Амироном месте? Уж точно не новых бабочек для своих коллекций. Единственное, что приходило на ум — ее амбиции. Очевидно, при дворе умирающего Седрика Тереза не смогла найти должного места, отвечающего завышенным требованиям к миру, и решила попробовать себя в качестве жены наместника нового царства. То, что его еще предстояло завоевать и отстроить заново, для таких, как она, не имело значения. И все же, что-то в этой головоломке не складывалось.

— Ты и не представляешь, каким сказочным будет Сикта-Иат, — продолжал вдохновлено рассказывать старик. — Сейчас, в основном, нижний город строят с жилыми домами и ремесленными районами, но вот когда камень привезут, сразу за цитадель возьмутся. Ты не видишь, но все, кто в город первый раз приезжают, сразу спрашивают, что это, мол, за холм позади Первой Улицы. Я тебе объясню. Там дворцовый комплекс будет. Помимо дворца для семьи наместника туда войдут главное зернохранилище, спасательная башня, военная академия и еще храм Некрабаю. Я думаю, начальник не зря именно бога самумов выбрал. Ведь Балидет же песчаной бурей накрыло, значит, надо именно этому богу больше внимания уделять, чтобы Сикта-Иат его судьбы не повторил. За дворцовым комплексом сразу жилой район пойдет. Кто побогаче, тот поближе, кто победнее, подальше. Все по закону. Здесь же разобьем парки, сады, школы, бани, библиотеки, больницы. Все, чтобы жилось хорошо. Затем административный квартал, казармы с армией, стража. Чуть дальше — кахун, поселение рабочих и ремесленные мастерские. Ты знаешь, что у нас будет канализация, как в Самрии? Сейчас как раз траншеи под нее роют. Все нечистоты из домов будут поступать по ним в подземные отстойники, а оттуда будут отводиться за черту города, в пустыню. А слышал, какой ширины главную улицу закладывают? Двадцать салей! Таких даже в Самрии нет.

— В Согдиане на главной улице можно уместить весь ремесленный квартал Самрии, — зачем-то сказал Арлинг. Не то, чтобы он хотел обидеть старика, но от будущих достоинств Сикта-Иата его начинало тошнить.

— Так то северяне, — невозмутимо протянул Шхона. — Им вечно места не хватает. Улицы нужно с умом разбивать. А если на то, чтобы перейти с одного конца на другой, полдня требуется, так, кому это нужно?

— Балидет не повторить, — упрямо ответил Регарди. — Кто построит шелковичные фермы? Ведь все куколки в буре погибли.

Но старик не собирался сдаваться. Пустив слюну и нетерпеливо заерзав на корзине, он возбужденно затараторил.

— А вот и ошибаешься, молодой человек. Есть куколки, и фермы будут! Сейфуллах об этом еще на первом городском собрании объявил. А все из-за его дяди Сокрана. Великий грех совершил тот человек, но Омар превратил преступление во благо. Перед тем как разбойники напали на старый город, Сокран Аджухам тайно вывез из Балидета несколько куколок и продал их ткацкому ордену в Иштувэга. И теперь они согласились продать нам их обратно. И для них выгода, и мы не в проигрыше. Будут у нас шелковичные фермы, вот увидишь, будут!

Регарди мог бы возразить старику, что ему не то что фермы, но и будущей город вряд ли удастся увидеть по простой причине — он был слепым. Но не стал. Даже старик, стоящий одной ногой в могиле, мечтал о будущем. Арлингу следовало у него поучиться.

— Знаешь, на что похож сейчас Сикта-Иат? — задумчиво спросил Шхона и, не дождавшись ответа, произнес. — На дитя. Оно ведь из бабы каким выходит? Грязным, в крови, неприглядным. Так и наш город, что новорожденный. Младенец. А вот как начнет расти, так сразу и расцветет.

Арлингу опять пришлось придержать язык за зубами. Уж очень хотелось возразить старику, что не все цветы хороши, когда расцветают.

— Спасибо тебе, почтенный Шхона, за рассказ, — поклонился он, собираясь уходить. — Мне пора. Уже смеркается, а завтра на работу.

Но старику не хотелось его отпускать.

— Зря они Балидет копают, — мрачно протянул он. — Вот тебе мой совет. Как только деньжат накопишь, сразу уходи оттуда. Плохое то место.

— Все-таки память, — вяло отозвался Арлинг.

— Ерунда, — отмахнулся Шхона. — Из-за денег раскопки затеяли. Балидет ведь был богатейшим городом. Ты только представь, сколько золота под песком укрыто. Недаром ведь копают под охраной, а по вечерам всех рабочих обыскивают. Да и барак их чуть ли не каждый день перерывают. Боятся, чтобы не утащили чего. Да только чего там тащить? Месяц уже копают, а даже до верхнего яруса Алебастровой башни не дошли. Платят, конечно, хорошо, но работа там адская, а бригадиры, по слухам, пуще зверей. Поэтому, как что, сразу бросай. Без работы не останешься. Я помогу. Мы дом Аджухамов еще месяца три строить будем, как раз к его возвращению успеем. Ты меня там всегда найдешь. Помереть вроде еще не должен.

С трудом отвязавшись от болтливого старика, Арлинг поспешил вернуться к бараку. Впечатлений от прогулки по новому городу ему хватит надолго. Впредь он не повторит таких ошибок. Регарди был твердо намерен ограничить свои передвижения дорогой от барака к раскопкам и обратно. За всеми этими разговорами о будущем величии Сикта-Иата не было заметно самого главного. Старик и все остальные горожане вели себя так, словно вопрос об окончании войны победой Белой Мельницы был давно решен. Каратель был с позором изгнан за Гургаран, Канцлер согласился с независимостью нового города, Самрия и другие города поспешили заключить с Сикта-Иатом торговые соглашения. Верить в сказки Арлинг разучился еще в детстве. В конце концов, учитель отправил его сюда общаться с песком. И он собирался последовать этому указу буквально.

Дорога до барака прошла без приключений. С приближением вечера голос Сикта-Иата утих, и на его улицы неспешно вползла пустынная тишина, спустившись с крутых дюн и барханов, окружавших его, словно подушки великанов. Даже воды Мианэ сменили рев на тихий шепот, боясь помешать засыпающему городу.

Однако в новом доме Арлинга ожидал сюрприз. На его циновке возились два тела — женщина и мужчина. Полуголый кучеяр, от которого разило моханой и потом, щупал немолодую кучеярку, которая, не обращая на него внимания, копалась в блюде с жареной рыбой, стоявшем на полу.

— Пять медяков, — хихикнула она и кокетливо запахнула полу халата, под которую кучеяр собирался запустить руку. — А ты дал только три.

— Остальные потом, — пропыхтел мужчина, продолжая попытки проникнуть под одежду женщины.

В бараке было немного людей. Рабочие еще не вернулись с раскопок, а новоприбывшие — с осмотра города. Как и подозревал Косур, единственная таверна стала непреодолимым препятствием для большинства. На парочку, возившуюся на циновке Арлинга, присутствующие в бараке люде не обращали внимания. Многие спали, закутавшись в грязные шерстяные одеяла, кто-то чинил одежду при скудном свете свечного огарка, третьи шуршали, словно крысы, пытаясь свить гнездо из тростниковой циновки и собственных скудных пожиток. Воняло залежалыми тряпками, немытыми человеческими телами и раздавленными клопами — насекомых в бараке было больше, чем людей. Возможно, тяжелый физический труд и способствовал тому, что рабочие засыпали в этом месте мгновенно, однако Регарди с трудом мог представить себя на их месте. Впрочем, для того чтобы думать о сне, необходимо было освободить циновку. При мысли о том, что ему придется лечь на нее после этой парочки, Арлинга начинало мутить.

— Это мое место, — произнес он и ловко отодвинул ногой блюдо с рыбой, к которому в очередной раз потянулась женщина. Его сразу заметили.

— Ты кто такой? — возмутилась кучеярка. Ее друг, ослепленный алкоголем и похотью, воспользовавшись удивлением женщины, повалив ее на тростниковую подстилку.

Регарди не любил, когда его игнорировали. Схватив мужчину за сползшие штаны, он стащил его с дамы и опустил на земляной пол в проходе.

— Я сказал, это мое место, — повторил он, на этот раз громче. — Вам придется поискать себе другую кровать. Дама поднимется сама, или ей помочь?

Кучеяр заревел, обдав Арлинга зловонием, и Регарди непроизвольно сделал шаг назад, спасая обоняние.

— Тебе, урод, жить надоело? — низко прогудел несостоявшийся любовник, по-медвежьи раскидывая руки в стороны. Очевидно, он полагал, что его солидный вес является залогом быстрой победы над зарвавшимся драганом, который хоть и был выше его на голову, носил повязку слепого, а значит, был легким и никудышным противником.

Косур Фиждан появился как раз в тот момент, когда шатающийся кучеяр собирался атаковать Арлинга. Обхватив пьяного мужчину поперек живота, Косур приподнял его над землей и бросил на циновку, словно куль с мукой. Женщина к тому времени предпочла скрыться, но Регарди слышал, как она топчется у входа. Очевидно, ей было любопытно, чем все закончится.

— Иначе его не успокоить, — объяснил Старший, и Арлинг отметил, что после подъема толстяка у него даже не сбилось дыхание. Сам виновник остался лежать там, где его бросили — на циновке Регарди. То ли отключился, то ли притворился, не желая связываться с начальством.

Арлинг, не ожидавший такого заступничества со стороны Старшего, поклонился и открыл рот, чтобы выразить благодарность, однако Косур его перебил.

— Не успел тебя перехватить у входа, — кучеяр скривился, словно проглотил песочного муравья. — Выйдем, поговорить надо.

Больше всего на свете Регарди хотелось где-нибудь уложить свое тело и забыться сном — чем дольше, тем лучше. Однако он последовал за Косуром, понимая, что это — кратчайший путь к отдыху. После затхлости барака ночной воздух бодрил и обжигал легкие ледяным дыханием, но Арлинг знал, что этой бодрости хватит ненадолго. Усталость закутывала его в бархатные одеяла сна, заставляя вспоминать, когда он в последний раз спал хотя бы несколько часов подряд. На утонувшем корабле драганов? Или еще раньше — в доме Джавада?

— Мы не хотим ссориться с человеком имана, — произнес Косур, чем сразу разбудил засыпающего Арлинга. Итак, Ларан, или Ремар Сепат постарались сделать его знаменитым. Оставалось выяснить, сколько еще людей в городе знали о связях Регарди с «главным» и о том, чем он прославился на руинах Рамсдута. Причем, чем раньше, тем лучше.

— Понимаешь, — Старший замялся, но, будучи человеком решительным, сразу перешел к делу. — Люди нервничают, что им придется спать под одной крышей с драганом. Северян в городе не любят. А ты еще и слепой к тому же. Рабочие — народ суеверный. У нас много плохих примет на этот счет. Со слепыми кров делить можно только в особых случаях.

Арлинг, который приготовился выслушать страшную и запутанную историю, сложил руки на груди и тщательно спрятал улыбку. Эти люди думали, что он испортит им жизнь, не зная, что сделать ее хуже невозможно. Коротать дни в тяжелой работе под палящим солнцем и проводить ночи на гниющих подстилках из тростника, мечтая о том, что они будут жить в самом прекрасном городе мира — Арлинг на это был неспособен.

Косур истолковал его гримасу неверно.

— Ты не подумай, что мы тебя отправим спать под открытым небом, — поспешно добавил он. — Там, за бараком, в ста салях есть палаточка, шатер. В ней раньше жил больной, из наших, на раскопках проработал три месяца, а потом его какая-то лихорадка свалила. Неделю назад помер, а палаточка осталась. Ее как раз для таких случаев поставили. Для больных и… прочих. Ты не бойся, к слепым никакая зараза не пристает. Место там хорошее, тихое. Можно сказать, тот шатер — самый край Сикта-Иата. За ним начинается пустырь. Правда, за пустырем керхи лагерем встали, но они мирные, наших не беспокоят.

Арлинга удивляло не то, что ему предлагали место умершего от неизвестной болезни больного. Поражало, что Косур не поленился перечислить преимущества «палаточки», уговаривая Арлинга так, словно у Регарди был выбор.

— О вещах не беспокойся, — поспешно добавил Косур, сочтя молчание Арлинга согласием. — Я их перенес. Ты дорогу сам найдешь или показать?

Арлинг, наконец, определился, чего ему хотелось больше всего. Нет, не спать. Сон был физической потребностью тела. Ее можно было задушить, пусть и временно, а вот зов души не замечать было трудно. Душа требовала расправы. Его личной справедливости, которая могла стать причиной тяжких недугов, по меньшей мере, трех человек. Или четырех, если добавить к ним Ремара Сепата. Всех помощников имана за исключением Альмас Арлинг ненавидел. В первую очередь, он разобрался бы с Лараном. Без убийства и тяжких физических увечий, но так, чтобы запомнил. Во вторую, с тем пьяным кучеяром, который тискал бабу на его циновке. Затем, настала бы очередь Косура. Арлинг не успел придумать, что он сделал бы с начальником барака, потому что порыв души закончился.

— Солукрай, — прошептал сам себе Регарди. Вот чему он должен был научиться в этих песках будущего — умению останавливаться.

— Что ты сказал? — переспросил Косур, нервно поглядывая в сторону барханов. Наверное, оттуда должны были появиться рабочие, возвращающиеся с раскопок, и Старший не хотел, чтобы его застали за разговором с драганом.

— Я согласен, — быстро произнес Арлинг, чувствуя, как в груди тлеет жар солукрая. Он ходил по опасному краю, и сделать ошибку было легко. Если он хотел вернуть расположение имана, ему придется контролировать не только каждый шаг, но все мысли и желания тоже. Никаких обид и ничего личного. Эти люди не имели значения. Только солукрай, который, несмотря на все его старания, не желал засыпать, разжигая в нем пламя гордости и ненависти.

— Вот и отлично, — обрадовался Косур. — В семь утра подходи к бараку. Отправляемся вместе, одним отрядом. Кто опаздывает, тех штрафуем или лишаем обеда. Такие порядки.

На том и расстались.

Арлинг нашел палатку примерно в двух сотнях салей от барака рабочих. Отсюда почти не было слышно голоса Сикта-Иата, зато отчетливо раздавались звуки керхского лагеря, который оказался ближе, чем он полагал. Керхи были известными любителями ночных посиделок у костра с заунывными песнями стариков или ритмичными плясками молодых, но Арлинг не был против их соседства. После знакомства с бараком рабочих оно казалось даже приятным.

Как и догадывался Арлинг, палатка оказалась керхской. Очевидно, Косур или кто-то из начальства выменял ее у кочевников, когда рабочие стали болеть, а местные лекари оказались бессильны. Подобная забота вызывала вопросы. Ведь Косур мог просто выгнать больного рабочего из барака на улицу и поискать себе нового — здорового. Или местные законы запрещали так поступать? Намек на то, что новый мир станет лучше прежнего? Или просто знаки, которые каждый истолковывал по-своему?

Чем бы там ни руководствовался Косур, но палатку он выбрал хорошую. Арлинг прожил с керхами не одну неделю и в жилищах кочевников разбирался. Вопреки его ожиданиям от шатра даже не пахло человеческими испарениями. Или рабочий умирал как-то особенно, или пустынное солнце выжгло все, уничтожив любой намек на запах людей.

Откинув полог, Регарди быстро изучил шатер, который должен был стать ему кровом на время нового испытания. По-другому свое будущее занятие в Сикта-Иате он назвать не мог. Шатер держался на деревянных шестах и кольях, врытых в песок. Сшитые кошмы из немытой козьей шкуры, покрывающие палатку, сохраняли внутри тепло и защищали от дождя и ветра. Как-то Аршак объяснил Арлингу, что именно немытые шкуры животных делали жилище кочевника прочным и непроницаемым — из-за естественного жира, запах которого не могло уничтожить даже солнце. Прямоугольное полотно шатра было растянуто на шестах так, что тыльная сторона, обращенная к ветру, могла опускаться на землю. С этой стороны в песке были закреплены маленькие колышки, способные выдержать напор стихии. Другая сторона шатра была открыта. Вероятно, это и помогло избавить палатку от неприятных запахов после смерти больного человека.

Внутри, в центре, находилось углубление, обложенное камнями — очаг. Рядом были аккуратно сложены чайник, котелок и бурдюк для воды. Их находка была большой удачей. Кучеяры, выносившие тело умершего, оставили их из-за суеверий, Арлингу же брезговать не приходилось. Он с удивлением отметил, что шатер вызывает в нем какие-то незнакомые чувства. В бараке рабочих Регарди улегся бы спать, заставив себя забыть, где он и что будет делать завтра. Однако оказавшись в палатке, Арлинг неожиданно ощутил себя хозяином. Пусть и на время, но шатер должен был стать ему не только кровов, но домом. Пристанищем, где он сможет быть самим собой, местом, где его никто не осудит и не пристыдит за ошибки.

Рядом с очагом Регарди нашел свой сверток, принесенный Косуром. Его вес остался прежним, однако он пообещал себе, что позже непременно проверит содержимое — доверять людям он разучился еще в детстве. Пол шатра был выложен старыми козьими шкурами. Немного поколебавшись, Арлинг решил их сжечь. Как бы Косур не уверял его, что зараза к слепым не пристает, рисковать не хотелось. Для того чтобы победить солукрай, ему нужно было здоровое и послушное тело.

И хотя невыносимо хотелось спать, Арлинг заставил себя выйти из палатки и обойти окрестности. Он владел палаткой не больше часа, но она сумела вызвать в нем инстинкт выживания. Нужно было найти еду и топливо для огня. После полуночи температура упадет еще сильнее, и плащ, в который сейчас кутался Регарди, уже не поможет. Оставив лагерь керхов в стороне, Арлинг отправился туда, где едва слышно шумели воды Мианэ. Через полчаса ему удалось набрести на речной оазис, обильно поросший дырисуном, маскатовыми деревьями и кустарниками заразихи. Плодами маскатовых деревьев кучеяры обычно кормили скот, но Арлинг не побрезговал бы и таким угощением. Однако продолговатые плоды были твердыми и шершавыми на ощупь, и он оставил их дозревать на ветвях. С клубнями заразихи повезло больше. Подкопав несколько кустов, Регарди извлек не меньше двадцати рыхлых шаров размеров с его кулак. Достаточно, чтобы приготовить сытный ужин и еще оставить про запас. Керхи умели готовить из заразихи около десятка блюд, в том числе и знаменитое лакомство «бай-бай» из толстых глянцевых листьев кустарника, но кулинарные знания Арлинга были не столь глубоки. Он собирался запечь клубни в костре и съесть вместе с кожурой — чтобы больше было.

Несмотря на то что в оазисе росло много деревьев и кустарников, ни одно из них не годилось для разведения костра. Упавшие ветки были тщательно собраны побывавшими в оазисе керхами, а сырая древесина маскатовых деревьев и заразихи в огне не горела. Требовалась ее длительная сушка в течение недели, и Арлинг решил, что этой ночью согреется украденным у керхов кизяком. Позже, когда у него появятся деньги, он собирался честно заплатить за него.

Однако красть верблюжьи лепешки не пришлось. По дороге из оазиса ему удалось поймать речную ящерицу, мясо которой обожали керхи. Лучшего повода для знакомства было не найти. Несмотря на то что время приближалось к полуночи, кочевники не спали и охотно согласились на обмен. Старый керх по имени Тар-Тар, выпивший, судя по винным парам, не одну чарку моханы, оказался настолько щедрым, что к корзине кизяка добавил горячую лепешку и головку чеснока.

Было далеко за полночь, когда Арлинг, поужинав клубнями заразихи и угощением керха, собирался заснуть. Оставалось опустить боковые полотна палатки, которые он поднял, пока готовил еду на очаге. Выбравшись, Регарди принялся возиться с повязками, ругая себя за то, что затянул их слишком туго. Сикта-Иат уже давно спал. Лишь изредка раздавались негромкие шаги стражников, патрулирующих ночные улицы. Керхи тоже успокоились — тушили костры и разбредались по шатрам. Только сейчас Арлинг понял, как ему повезло. Вряд ли ночь в бараке на грязной циновке вместе с десятком сопящих и храпящих тел могла хоть как-то сравниться с его почти комфортным жилищем. Как только у него появятся деньги, он выменяет у кочевников пару свежих шкур, которые расстелет на полу, и тогда его шатер можно будет назвать дворцом.

Он почувствовал взгляд задолго до того, как ветер донес до него звук дыхания и мягкий шелест шагов по песку. Из оружия у него имелся только нож, спрятанный за голенище сапога. Ничего хорошего от ночного посетителя Регарди не ждал.

В следующий миг он озадаченно принюхался. Гость дышал сипло и прерывисто, вонял звериной шерстью и вообще не был человеком. Уже не раздумывая, Арлинг вынул нож, злясь на себя, что сразу не сумел отличить собаку от человека. Странно, что она вообще здесь очутилась. У кучеяров было сложное отношение к этим животным. Они и ненавидели их, и почитали одновременно. Псу смерти Бхудке принадлежало не последнее место среди кучеярских богов, в то же время слово «пес» считалось едва ли не самым грязным ругательством. В тяжелые времена суеверные кучеяры обычно убивали собак, чтобы случайно не привлечь внимание могущественного Бхудке к себе и своему дому. В благополучной и богатой Самрии Арлинг встречал собак, но обычно это были карликовые породы, заменяющие богатым кучеяркам меховые игрушки.

Собака, которая стояла на песке в десятке салей от него, не была карликовой. Если обоняние и ветер не обманывали Регарди, в холке она должна была доставать ему до пояса. В старом Балидете некоторые дома держали сторожевых псов, но во время дневной прогулки по Сикта-Иату Арлинг не слышал собачьего лая. Скорее всего, собака пришла от керхов. В отличие от кучеяров кочевники любили собак и охотно заводили четвероногих. Ее мог приманить запах пищи или свет от его очага. Был и третий вариант. Не все жители Балидета погибли, соответственно, могли выжить и животные. Пес одичал и осмелился подойти к шатру Регарди лишь потому, что почувствовал, что человек один. Однако только очень голодный зверь мог проигнорировать чувство безопасности и попытаться напасть на себе подобного.

Впрочем, собака не проявляла враждебности. Наоборот, звук подметаемого песка заставил его с удивлением предположить, что она виляла хвостом.

Решив повременить с ножом, Арлинг попятился назад, в шатер, и, нащупав припасенный на завтрак кусок лепешки, протянул псу. Истолковать движения собаки было трудно, так как поднявшийся ветер сильно шелестел песком вокруг палатки, но Арлинг догадался, что пес припал на передние лапы, а после сделал несколько неуверенных шагов в его сторону. У Регарди не было большого опыта общения с собаками, однако он инстинктивно чувствовал, что зверь не собирался нападать. Он пришел за чем-то другим. Когда Арлинг бросил кусок лепешки, собака аккуратно взяла угощение, но есть не стала. Отложив хлеб в сторону, она выжидающе посмотрела на него, но видя, что Регарди продолжал сидеть в шатре, неожиданно осмелела настолько, что приблизилась к пологу палатки и заглянула внутрь.

Теперь Арлингу стало любопытно. Он отложил нож — так, чтобы в любую секунду схватить его, и потянулся за бурдюком с водой. Пес заметно оживился и втянул в палатку все тело. Когда Арлинг был в ней один, она казалась ему просторной, но собака вдруг заполнила собой все пространство, оказавшись слишком близко. От нее пахло пылью, засохшей глиной и чем-то специфически собачьим. У Регарди не было с собой плошки, куда можно было налить воду, поэтому он просто раскрыл бурдюк и поставил перед собакой.

Оказалось, что пес хотел пить. С жадностью набросившись на воду, он надолго припал к ней и лишь настороженно заворчал, когда Арлинг опустил руку ему на голову. Регарди не стал испытывать терпение четвероного и быстро убрал ладонь, однако ему хватило одного движения, чтобы определить, что за гость пожаловал к нему в эту ночь. Крепкое, мускулистое тело, сухие, высокие ноги, втянутый живот, маленькая голова с небольшими ушами, длинный хвост, метущий песок. Таких собак он часто встречал у керхов. Кочевники охотились с их помощью на ахаров и называли самуками, что в переводе с керхар-нарага означало «слуга дьявола». Арлинг никогда не понимал, почему керхи порой давали такие странные названия окружающему миру.

Налакавшись воды из бурдюка, самука обнюхала голову Арлинга, почти вплотную приблизив морду к его лицу и, вдруг потеряв к нему интерес, свернулась у еще тлеющего костра.

Регарди еще долго сидел без движения, гадая о странном поведении собаки. Почему она появилась у его шатра? Если она пришла от керхов, а это было очевидным, то почему не ушла обратно? И что ему теперь делать? Он не знал о самуках ничего, кроме того, что они были отличными охотниками. Стоило ли прогнать пса из шатра или лучше было не трогать его и отправиться спать наружу самому?

Объяснение пришло неожиданно. Оно было невероятным, но само появление дружелюбно настроенного зверя уже было удивительным. Косур не сказал, сколько времени прожил в этой палатке больной. Возможно, его болезнь длилась достаточно долго, чтобы к нему успела привыкнуть самука из керхского лагеря. Рабочий прикормил ее, и она осталась жить с ним. Собака лежала у костра так, словно всегда ночевала именно в этом месте.

Решив, что если он продолжит думать об этом, его голова взорвется, Арлинг растянулся на плаще, отодвинувшись от зверя настолько, насколько это позволяли размеры шатра. Понимая, что если пес захочет перекусить ему во сне горло, то этому не помешает ни нож, положенный рядом, ни рубашка, накинутая на шею, Регарди стал погружаться в сон.

Он уже был на грани небытия, когда пес вдруг вскинулся и настороженно зарычал. Проснувшись в одно мгновение, Арлинг приподнялся на локтях и прислушался. Похоже, эта ночь никогда не кончится. Снаружи не раздавалось ни звука. Даже ветер уснул, успокоившись между покатых барханов. Но Арлинг знал, что в палатке находился кто-то еще. Существо было легче пса и намного меньше его. Со стороны одного из пологов шатра тянуло сквозняком — животное проползло под натянутой шкурой, легко преодолев преграду из веревок и креплений.

Для змеи оно было слишком мягким. Арлинг слышал, как покрытые шерстью лапы обошли собаку и стали приближаться к нему. Пес повел себя странно. Поднявшись навстречу гостю, он обнюхал его, вызвав приглушенное шипение, похожее на звук испаряющейся воды, попавший на раскаленный камень. «Кот?» — с удивлением подумал Регарди, гадая о странном нашествии бездомных тварей, которых вдруг приманил его шатер. Между тем, кот не обратил никакого внимания на самуку, которая, обнюхав того с головы до хвоста, вернулась к очагу, заняв прежнее место. Кота интересовал Арлинг, неподвижно лежащий на спине.

Подойдя к человеку, зверь осторожно поставил лапу на его ногу и, убедившись, что Регарди не двигается, осмелел настолько, что забрался на него полностью. Если собака еще проявляла какие-то такт и осторожность, то кот вел себя так, словно Арлингу должно было быть стыдно от того, что он не появился в шатре раньше. Кот был тяжелым, и Регарди ощущал каждый его шаг, когда он пробирался по его ногам к животу. Очевидно, животное искало место помягче. Арлинг ему посочувствовал. За годы странствий по пустыням его тело превратилось в подобие доски — жесткой, твердой и грубой. Недовольно потоптавшись, кот, наконец, устроился в районе желудка и принялся вылизываться, роняя на Арлинга клочки шерсти и выкусанных блох.

— Пошел, — осторожно произнес Арлинг, сомневаясь, что, на самом деле, хотел, чтобы зверь уходил. От кота по всему тело разливалось удивительное тепло, которое не способны были дать ни плащ, расстеленный на песке, ни стены палатки, закрывающие от стылого ночного воздуха.

Кот даже не посмотрел на него и, закончив вылизывать хвост, растянулся на нем, положив тяжелую голову на лапы. Теперь Арлинг не сомневался, что раньше эти звери жили в палатке вместе с тем рабочим, который был изгнан из барака и умер неделю назад от неизвестной болезни. Неужели собака и кот все это время бродили где-то поблизости, зная, что шатре, непременно, появится новый хозяин? Слишком много вопросов для такой короткой ночи. Думая о том, каким человеком был больной, Регарди, наконец, заснул, укутанный теплом от большой мягкой подушки, сопящей на его животе.

И снились ему кошачьи сны.

* * *

Двигаясь вперед, человек не обязательно оставляет что-то позади. Арлинг часто слышал эти слова от имана, но думал, что их смысл лежал на поверхности. Он, как всегда, ошибался. С тех пор как за ним закрылись ворота школы, Регарди ни разу не остановился и не оглянулся назад. Его гнали страх жизни и жажда смерти, два брата-близнеца, слитые воедино роком судьбы. Шагая по пескам Сикелии, он оставлял за собой трупы. Книга Махди учила: чтобы стать великим воином, нужно постичь пустоту, быть ею каждый миг, каждый вздох. Арлинг чувствовал себя пустым задолго до того, как встретил учителя. Иман только помог отшлифовать его пустоту до блеска, выбросить все лишнее и стать идеальным вместилищем смерти, имя которому был — солукрай. Регарди превратился в воплощение пустоты, но не в великого воина.

В предрассветные часы, когда Сикта-Иат еще спал, а над пустыней царила ночная стужа, Арлинг занимался тем, что единственно хорошо умел делать в новой жизни — убивал.

Удар на выдохе, задержка дыхания, мускулы собраны в струну, кончик языка прижат к небу. Ребро ладони врезается в висок, проходится по кадыку, впивается в край ребер и мякоть живота. Следующий удар — по руке между локтем и сочленением. Противник перестает двигаться. Выверт руки и захват шеи. Дальше следует смерть. Ему мало. Тело задыхается, но Арлинг не дает себе передышки, наносит удары вытянутой ладонью, носком ноги, локтем, пяткой, вытянутыми пальцами. На костяшках пальцах выступает кровь, он не останавливается и продолжает двигаться вперед, оставляя после себя пустоту.

Песок легко взметается в воздух и оседает затейливо прекрасно. Время утренней звезды — это акробатика. Кувырок назад, уход от оружия прыжком с переворотом, колесо с опорой на руки вперед, назад, переворот на одной руке, приземление в податливую пыль, которая легко принимает его вес.

Я буду сильным и чистым, всегда поступать честно, никогда не стану хвалиться силой и задирать слабых. Я буду верен учителю. Мы все, ученики и учителя, будем любить друг друга и навсегда останемся едины в целях и помыслах. Так писал Махди. Так говорили ученики Школы Белого Петуха, когда выстраивались для разминки на Огненном Круге. Где они теперь? Где его друзья «избранные» — Финеас, сын аптекаря и лучший воин Школы, Сахар, изгнанный из родного племени, Ол, которого за безумие называли «Говорящим с Нехебкаем», Беркут-Шолох, раб, выкупленный иманом, и добрый друг пятого «избранного» — Арлинга, который в те далекие годы мечтал лишь о том, чтобы пройти Испытание Смертью и стать серкетом. Как наивен был тот человек. Регарди знал, что случилось с каждым из тех учеников, и в то же время не знал о них ничего. Осталась лишь пустота.

Арлинг остановился, пытаясь восстановить дыхание. Отерев ладонью льющийся градом пот, он с досадой поморщился. От рощицы молодых маскатовых деревьев, которую он выбрал для сегодняшней тренировки, остались щепки. Если продолжать в том же духе, то можно уничтожить весь речной оазис Мианэ. А ведь он собирался тренироваться только на одном дереве, том, которое показалось ему больным и старым. Недовольный собой, Арлинг прошелся по роще, пиная поваленные стволы. Если Ремар Сепат, исполняющий обязанности градоначальника во время отсутствия Сейфуллаха, узнает, что Регарди губит ценную древесину, статус ученика имана тут не поможет. Сидеть ему в глубокой яме на Третьей Улице, которую использовали для наказания преступников, пока Сикта-Иат еще не обзавелся собственной тюрьмой. Пока что там содержались только пьяницы, но по слухам, уже появился первый вор. Что ж, скоро к нему может присоединиться расхититель природных богатств.

Решив впредь тренироваться в оазисах за старым Балидетом, куда было дальше добираться, но где мог пострадать лишь старый саксаул, Арлинг направился к бурным водам Мианэ, на ходу сбрасывая одежду. Начиналось пятьдесят третье утро его испытаний в Сикта-Иате, а Регарди по-прежнему не мог с уверенностью сказать, владел ли он солукраем, или солукрай владел им.

Утро было временем Огненного Круга. За полчаса до того, как рабочие собирались у барака, Арлинг нырял в воды Мианэ, смывая с себя пот, кровь и боль от неудач и поражений. Еще ни разу он не закончил тренировку довольным. Купание в водах Мианэ было запрещено из-за сильных подводных течений, но в предрассветные часы никто не мог видеть человека, сражающегося с бурунами. Новые власти заботились не о благополучии будущих горожан. Они берегли рабочую силу, и Регарди их понимал. Война истощила человеческие ресурсы, а для того, чтобы Сикта-Иат стал великим, его нужно было заселить. По этой же причине жителям запрещалось охотиться в оазисах, употреблять журавис и мохану больше установленной нормы, посещать лагерь керхов, а также участвовать в играх-состязаниях, в которых соперники могли нанести друг другу увечья. Если не считать охоты с самукой в речных оазисах, дружбы с керхами и плавания в Мианэ, Арлинг был почти законопослушным жителем Сикта-Иата. Впрочем, скрываться он научился еще дома, в Согдиане, а уроки в школе имана отточили его талант до совершенства.

К бараку он подходил уже высохшим. В лучах рано встающего солнца любая влага испарялась за секунды. Захватив с собой воду, пакет с лепешками и сушеным мясом, которые он покупал у керхов, Арлинг отправлялся на раскопки. Несмотря на то что в полдень к месту раскопок подкатывал кухонный фургон со свежим хлебом, мясной кашей и фруктами, Арлинг перестал питаться из общего котла после того, как его попытались отравить. На дно тарелки с кашей, которую подал повар, был нанесен тонкий слой жира, смешанного с кровью водяной ящерицы. Случалось, что Регарди путал запахи или не мог определить их источник, но к крови это не относилось. Стоило рабочему на соседнем участке порезать палец, как он сразу чуял ее запах. Кровь ящерицы не была исключением. Арлинг не вернул тарелку назад и даже не сунул голову повара в котел с кашей, хотя ему очень хотелось сделать это. Он помнил о солукрае. Усевшись на песок спиной ко всем, Регарди сделал вид, что проглотил все до последней крошки, сам же скормил ядовитую кашу бархану, тщательно присыпав ямку песком. Пусть потом Ларан гадает, отчего яд не взял проклятого драгана.

В том, что это было делом рук нарзида, Арлинг не сомневался. За все время Ларан появился в городе всего пару раз, в основном, для того, чтобы передать Ремару личные поручения от имана, но каждый его приезд запоминался Арлингу хорошо. До отравленной каши была ядовитая эфа в палатке и несчастный случай на раскопках, когда на Регарди обрушилась конструкция из переходов и лестниц, сооруженная вокруг раскопанной крыши Алебастровой башни. Арлинг не верил в случайности, зато доверял интуиции и собственному чутью. Во всех случаях на месте случившегося или поблизости пахло Гоской и Сартом, рабочими из второй бригады, которые всегда вертелись рядом с Лараном, когда тот приезжал в город.

Арлингу хватало заработанных султанов, чтобы покупать еду у керхов. Рынок Сикта-Иата, где можно было приобрести любое кушанье, он обходил стороной, справедливо полагая, что Ларан там уже побывал. Керхи не были гарантией полной безопасности, однако Регарди старался приобретать то, что керхи готовили для себя. Если же охота была удачной, он готовил еду сам. Арлинг всегда охотился после раскопок, отправляясь с самукой в те оазисы, где он когда-то бывал с Сейфуллахом. Получив первые заработанные деньги, Арлинг купил у кочевников саблю, лук, колчан стрел и пару ножей. Когда получалось добыть дичи больше, чем можно было съесть за раз, он обменивал ее у керхов на бытовые мелочи, а иногда просто дарил, надеясь, что когда Ларан предложит кочевникам отравить его, те вспомнят его подарки. Запасов Регарди не делал, подозревая, что за его палаткой следят, а иногда обыскивают.

Поздно вечером Арлинг возвращался в шатер, умело обходя двух стражников, которые с некоторых пор стали патрулировать этот край города. Регарди знал, что Ларан хотел уличить его в нарушении городских порядков и привлечь к суду, но он не собирался давать ему повод для радости. Сейчас Арлинг не испытывал к нарзиду ничего кроме раздражения — из-за него приходилось отвлекаться на разные мелочи, которые занимали время. Как раз времени у Регарди не было.

Несмотря на физическую усталость, вызванную утренними тренировками, дневным тяжелым трудом на раскопках и вечерней охотой, Арлинг спал плохо, засыпая лишь тогда, когда к нему приходил кот. Наглый зверюга оказался одноглазым черным разбойником, который с завидным постоянством воровал цыплят у керхов и с кучеярской фермы, расположенной в двух кварталах от барака рабочих. Кот притаскивал цыплят не куда-нибудь, а в шатер Регарди. Одного съедал, второго оставлял на козьей шкуре, где спал Арлинг. Наверное, угощал. Регарди отдавал задушенного куренка собаке и бежал уничтожать следы, ругая кота на всех известных ему языках. Однажды он имел неосторожность угостить одноглазого молоком, который как-то купил у керхов, и с тех пор кот требовал молока каждую неделю. Хорошо, что не каждый день. Однако без кота ему было плохо. Когда Арлинг собирался спать, то, прежде всего, убеждался, что собака уже лежала у очага, а кот сидел рядом, ожидая, когда он примет горизонтальное положение. Регарди знал, что совершает ошибку, привязываясь к животным, но успокаивал себя тем, что его ни разу не видели вместе с ними. И собака, и кот приходили с наступлением темноты, с ловкостью невидимых лазутчиков пробираясь мимо патруля и рабочих, возвращающихся из «Песчаного Короля».

Теперь Арлинг знал, что если ад, о котором рассказывали жрецы Амирона, действительно существовал где-то на земле, то он был здесь — в старом Балидете. Две недели назад они добрались до мертвецов, которые сохранились в песке так же хорошо, как если бы умерли только вчера. Сначала рабочие боялись трупов и отказывались к ним прикасаться, но когда их появилось слишком много, могильщиков из Сикта-Иата стало не хватать, и рабочим пришлось помогать.

Арлинг хорошо запомнил своего первого мертвеца. Когда лопата вонзилась во что-то твердое, он привычно опустился на колени, полагая, что наткнулся на перила или декоративный барельеф Алебастровой Башни. По приказу главного раскопщики не должны были портить архитектуру древнего города, поэтому те стены башни, где имелся декор, очищали вручную. Вытащив из-за пояса толстую кисть, Регарди принялся сметать песок, когда вдруг понял, что слышит совсем не тот звук, который обычно раздавался от прикосновения метелки к камню. Пальцы опустились с нехорошим предчувствием, потому что обоняние уже рассказало ему, что за находку он раскопал.

Человек, поднятый бушующей стихией под крышу Алебастровой Башни, умер мгновенно. Его череп был проломлен острием каменного выступа. Если бы не дыра в голове, можно было бы подумать, что он спит. Песок сохранил тело почти в идеальном состоянии, высушив влагу и не дав тлену коснуться плоти. Арлинг провел рукой по лицу, освобождая от сухой грязи глазницы и рот. Вся его жизнь была усеяна трупами, и Регарди редко испытывал сожаление о том, что кто-то покинул этот мир раньше него. Мертвец был похож на булочника, у которого Арлинг покупал лепешки, однако он так же мог быть и трактирщиком, и стражником, и торговцем — любым из тех, кого знал Регарди. Даже если они никогда не встречались, тот факт, что они жили в одном городе, ходили по одним улицам и дышали одним воздухом, уже делал его близким человеком. Погладив мертвеца по голове, Арлинг испытал странное чувство, которому не сразу нашел объяснение. То была скорбь — глубокая горечь по людям, которые в отличие от него нашли свою смерть. Трудно соперничать с достоинством умерших.

За спиной раздался крик рабочего. У нормальных людей мертвецы обычно вызывали страх. Никто из рабочих, раскапывающих Балидет, раньше не жил в этом городе. В Сикта-Иате насчитывалось не больше десятка коренных балидетцев, но те предпочитали держаться от бывшего дома на расстоянии. И Регарди их понимал.

Пока рабочие бегали за тележкой, Арлинг сидел рядом с мертвецом, погрузившись в мысли. Неожиданно мертвый кучеяр поднял голову и голосом Нехебкая насмешливо произнес:

— Человек, что пузырь на воде. Скажи мне, друг мой, ты еще долго будешь искать мякоть в камнях? Поторопись, я уже заждался.

Арлинг отпрянул и до конца дня чистил декоративную розетку на каменном выступе башни, за что получил выговор от бригадира. Но это было давно. С тех пор мертвецы встречались каждый день. Рабочие уже не боялись их и с шутками складывали мертвые тела в сторону, чтобы вечером отвезти их к похоронной башне — дахме.

У старого Балидета было пять башен, откуда горожане отправляли своих мертвецов в другой мир. Буря не тронула их, и власти Сикта-Иата решили хоронить балидетцев по традиции. Однако к концу первой недели все пять дахм оказались переполнены трупами настолько, что складывать новые тела, которые продолжали появляться из песка, словно цветы после дождя, было некуда. Нужно было строить новую дахму, но рабочих рук и материалов не хватало, и вопрос повис в воздухе. Поэтому мертвых продолжали складывать кучами вокруг старых дахм на радость шакалам и стервятникам.

В тот день Арлинг закончил работу одним из последних. И хотя он собирался вечером отправиться в дальний оазис поохотиться на уток, утренняя находка второй бригады заставила его изменить планы. Рабочие откопали один из зубцов внешней крепостной стены, и Регарди с трудом дождался окончания рабочего дня, мечтая сделать то, что не делал очень давно.

Обычно рабочие уходили с раскопок под присмотром трех-четырех стражников, которые должны были следить, чтобы из старого Балидета ничего не стащили. Но так как других находок кроме мертвецов не было, стража обленилась и выполняла свои обязанности в полсилы, никогда не считая, сколько людей приходило и уходило на работу.

Задержавшись под предлогом того, что потерял кирку, Арлинг спрятался в одной из траншей и, дождавшись, когда уйдет последний рабочий, направился к тому месту, где, словно сломанный зуб, торчал из песка каменный выступ стены. Освобожденной от песка площади было немного — всего пара салей, но Арлингу больше было и не надо. Он наизусть помнил каждый поворот и выступ старой стены, ведь когда-то он каждый день бегал по ней, соревнуясь в скорости с ветром.

Регарди снял повязку с глаз, сбросил рубашку, поправил сапоги. Они мало подходили для бега, но он решил их оставить. В наступающих сумерках можно было легко наступить на скорпиона. Если он не собьется, то прибежит к тому же месту, где оставил верхнюю одежду. Постояв некоторое время и послушав песни ветра, Арлинг медленно побежал, делая первый круг вокруг мертвого города. Он не торопился, внимательно считая шаги, вспоминая движения и повороты. Бежать по песку было труднее, чем по камням, но одна мысль о том, что где-то глубоко под ним вьется лентой старая крепостная стена, придавала силы и вдохновляла на подвиги. Кусок стены, который откопали рабочие, был самым высоким участком крепостного вала, откуда его друг Беркут любил наблюдать закаты. Он был романтиком, этот Беркут. Арлинг не разделял его увлечений, так как ему было все равно, что за вид открывался со стены днем или ночью, однако он всегда ходил туда, когда Беркут звал его. Шолох смотрел на догорающий диск солнца, а Регарди нарезал круги вокруг города — за время заката ему удавалось обежать Балидет три раза.

Сейчас Арлинг бежал куда медленнее, чем в молодости. Когда солнце окончательно скрылось за горизонтом, выпустив мрак на волю, Регарди оставалось еще половина пути. Он достиг каменного выступа, откопанного рабочими, в полной темноте, но не огорчился. Скорость была неважна, ведь тренировки на стене остались в прошлом. Бег должен был помочь ему вспомнить другого Арлинга — того, кто не просто знал наизусть Книгу Махди, но верил в каждое ее слово, кто не вырывал глаз у своих жертв и носил в сердце чистый солукрай, не испачканный кровью сотен мертвецов, устилавших путь халруджи. Регарди остановился слишком быстро, и кровь бешено застучала в висках, требуя продолжения. Но второй круг он не побежал. Не было никакого другого Арлинга. Всегда был только один человек, и этот человек был убежден: хорошее не случается два раза подряд.

К шатру он вернулся в глубоких сумерках. Вокруг Сикта-Иата разливался гул веселящейся толпы, — кучеяры отмечали новый год, и по этому случаю администрация устроила танцы ряженых и угощение для всех горожан на главной площади. Арлинг совсем забыл об этом и только сейчас понял, почему рабочие просили бригадира отпустить их на час раньше. Для него праздники давно перестали иметь значение, вызывая раздражение вместо приятных эмоций. Судя по гремевшим тамбуринам и таблам, маскарад в городе уже начался. Арлинг сердито покосился в сторону гуляющих, раздумывая, где бы найти местечко потише. Он валился с ног от усталости и единственное, что хотелось ему в этот вечер — заснуть с котом на животе и самукой под боком.

Задумавшись о том, как отреагировали на шум его звери, он не сразу определил, что у палатки стояли люди. Четверо всадников на хороших скакунах легкой самрийской породы и один наездник на верблюде. Арлинг уже вышел на бархан, откуда его было хорошо заметно — бежать в кусты было поздно. Он слышал, как скрипели ножны, а у троих за спинами должны были висеть колчаны со стрелами. У него же с собой был только нож, спрятанный в голенище сапога. Брать оружие на раскопки запрещалось.

Его увидели, но лучники не спешили натягивать тетиву. Удобный момент, чтобы сократить расстояние для броска ножа, решил Регарди и медленно двинулся к ним. Если гости ему не понравятся, первым он убьет того, кто сидел на верблюде. От него пахло лимонным маслом, которое кучеяры использовали для отбеливания кожи. Арлинг ненавидел лимон, и судьба наездника была решена.

— А потом ты вырежешь им глаза, — прошептал Нехебкай, обнимая его за плечи золотистым хвостом. — Начни с модника. Зачем ему белая кожа в царстве мертвых?

Регарди почувствовал себя так, словно ему в рот залетела пустынная колючка. Сглотнув горькую слюну, он грубо спросил:

— Что вам нужно?

С таким же успехом можно было спрашивать у камня, какая завтра будет погода. Никто из всадников даже не повернул головы в его сторону, хотя он заметил, как напряглись кисти их рук — движение, выдающее профессионалов.

Когда из палатки вышла женщина, Арлинг уже догадался, что кто-то без приглашения осматривал его жилище.

— Они со мной, — улыбнулась Альмас, окрашивая воздух в теплые тона сладкого апельсина. — Здравствуй, Арлинг. Не ожидал?

Регарди поспешил склонить колени. Хотя он уже давно не был халруджи, а она не была знатной кучеяркой из древнего рода, ему было проще придерживаться старых отношений. Впрочем, он не так уж и ошибался. В Сикта-Иате Альмас носила статус помощницы имана и имела свиту телохранителей, Регарди же был простым рабочим с неизвестным происхождением и невнятным будущим.

Однако Альмас возмутилась.

— Немедленно поднимись, — отчитала она его. — Если кому и стоять здесь на коленях, так это мне. Ты спас меня, а такое не забывается.

Арлинг кивнул, но по-прежнему не знал, что ей сказать. Конечно, он был рад Альмас, однако разница между ними сейчас ощущалась особенно остро. Девушка была, как всегда, безумно красива и величественно прекрасна, он же, как всегда, был грязен и жалок. После тяжелого дня раскопок и бега по крепостной стене вокруг старого города, Арлинг должен был походить на пайрика, выскочившего из бархана. Ветер выдувал с него пыль. С его волос, отросших настолько, что ему приходилось собирать их в хвост, сыпался песок, а вонь от немытого тела должна была оскорблять тонкое обоняние благородной кучеярки.

Но Альмас, похоже, ничуть не смущал его растрепанный вид.

— Скажи мне что-нибудь, — улыбнулась девушка. — Ведь ты же не успел за два месяца стать немым?

Наверное, это была шутка, но она ему не понравилось.

— Что ты здесь делаешь? — произнес он скрипуче. Арлинг откашлялся, но сказанного было не исправить. Вообще-то он хотел приветствовать ее, но долгие дни молчания, проведенные в компании кота и собаки, не прошли бесследно. Наверное, он скоро вообще разучится общаться с людьми.

Юная Пир уперла руки в бока и сердито склонила голову на бок.

— Значит, вот как ты рад меня видеть, — фыркнула она, но тут же спохватилась. — Прости, вечно путаюсь с этими словами. Ты ведь меня не видишь…

— Все в порядке, — успокоил он ее, озадаченно принюхиваясь к запаху моханы, который пробивался сквозь сладкий нектар адраспанов, окутывающий Альмас. Конечно, лучше всего было предположить, что она опрокинула на себя кувшин кучеярской водки, однако правда была почти неприкрыта.

— Я приехала поздравить тебя с новым годом, — заявила, между тем, Альмас. — Жду тебя уже целый час. Где ты был? Все рабочие давно вернулись.

Теперь понятно, почему эти парни на лошадях и верблюде отнеслись к нему с такой неприязнью. Им должно было быть обидно — прождать целый час у какой-то палатки на окраине городе, в то время как все жители праздновали и веселились. Неужели они все это время провели в седлах?

— Я гулял, — неопределенно ответил Арлинг и, не выдержав, задал главный вопрос:

— Иман приехал с тобой?

— Ох, Арлинг, — девушка снова улыбнулась. — Могла бы догадаться, что сначала нужно рассказать о твоем учителе, а потом поздравлять с новым годом.

— Что с ним? — он не мог избавиться от тревоги в голосе, да и не очень старался.

— С ним-то как раз все в порядке, — ответила Альмас и успокаивающе похлопала его по руке. — Я здесь из-за Видящей. Помнишь, я рассказывала тебе о ней? Она подхватила какую-то лихорадку, и Тигр отправил ее в Сикта-Иат, боясь, что она не выдержит условия походной жизни. А меня попросил за ней приглядеть. Мы приехали с целым штатом всяких знахарей и лекарей, которых откуда-то собрал твой учитель. Это человек, у которого есть знакомые и связи даже в самом захолустном постоялом дворе Сикелии. Думаю, Видящая скоро пойдет на поправку. У нее еще сохраняется жар, но прошла та страшная сыпь по телу. А мы ведь сначала решили, что это Бледная Спирохета.

Арлинга меньше всего волновала девушка, которую иман подобрал на арвакском судне и назвал Видящей, но он вежливо дослушал Альмас и вернул разговор в нужное ему русло.

— Ты знаешь, когда приедет учитель?

Ответ Альмас его разочаровал.

— Не скоро. Он сейчас в одной из деревенек под Фардосом. У нас там лагерь. Как только Видящая поправится, мы вернемся к нему. Если ничего не изменится. Ты слышал о Карателе?

Арлинг кивнул. В город просачивалась информация о том, что творилось в большом мире. Он пропускал ее через себя, выкидывая все, что не касалось лично имана. Бывший друг Даррен умел удивлять. Его войско бесследно исчезло в Маленькой Пустыне — в сутках пути от Самрии. Теперь столичные власти ломали головы — отправился ли Каратель на север к Иштувэга какой-нибудь секретной тропкой или решил обмануть всех и вероломно напасть на Самрию, нарушив договор. Между тем, Белая Мельница ожидала появления Маргаджана и подтягивала силы к столице.

— Иман считает, что Каратель все же нападет на Самрию, — заговорщицки прошептала Альмас. — И тогда наступит наше время. Тигр на это рассчитывает. Извини, больше сказать не могу. Сам понимаешь, война.

Арлинг понимал. Теперь никто никому не доверял. Даже ученик имана мог оказаться предателем.

— Я привезла подарки, — радостно сообщила Альмас. — Ты живешь так скромно. Если бы знала, захватила бы какой-нибудь ковер. Ты и спишь на козлиной шкуре?

— Благодарю, — вежливо поклонился Регарди, чувствуя, как каменеет лицо. — Сон на козлиной шкуре полезен для здоровья, а так как я весь день провожу на раскопках, то мне хватает того, что уже есть в палатке. Больше ничего не нужно. К сожалению, я не знал о твоем приезде, и ответного подарка не приготовил.

— Не обижайся, Арлинг, — ответила Альмас. — Если тебе нравятся шкуры, пусть так и будет. Да и какая разница, на чем сидеть, когда ты с…другом. Давай отпразднуем новый год вместе?

Регарди ожидал такого предложения и был готов к нему.

— Альмас, — он хотел было взять ее за руки, но запоздало вспомнил, что не успел помыться. — Я принял обет скорби по погибшим в Балидете и еще год не могу праздновать и веселиться. Ты очень красивая девушка. Уверен, в городе найдется много достойных кавалеров, которые захотят потанцевать с тобой в этот вечер.

Ответ был универсальным, но Альмас не захотела сдаваться.

— Я знаю, что красивая, — сказала она сердито. — И поэтому могу позволить себе выбирать. Я хотела встретить новый год с тобой, но я уважаю твои принципы, хотя они не совсем понятны. Мне кажется, ты пытаешься смешать воду и масло. Мы все скорбим по погибшим, но боги оставили нас в живых, а значит, нужно идти дальше.

Альмас умела заставлять людей чувствовать себя виноватыми. Регарди переступил с ноги на ногу, пытаясь придумать достойный ответ, но она схватила его за руку, не обращая внимания на пыль, которая густым слоем покрывала его кожу.

— Все в порядке, — улыбнулась она. — Я отношусь к тем, кто тебя понимает. Ты целыми днями раскапываешь мертвецов, какой тут может быть праздник… К тому же тебе ведь завтра рано вставать. Знаешь, я, пожалуй, тоже отправлюсь спать. Весь день провела в дороге, устала страшно. Только об одном тебя попрошу. Мои люди просят отпустить их, мы ведь задержались, ожидая тебя. Они не балидетцы, им скорбеть незачем, только и думают, как бы повеселиться. Сегодня все гуляют, а до Первой Улицы идти далеко. Можешь меня проводить?

На этот вопрос нельзя было ответить отказом.

Дождавшись кивка Арлинга, Альмас заметно ободрилась и направилась к ожидавшим ее воинам, чтобы отпустить их. Тех ничуть не смутил тот факт, что девушка оставалась в компании грязного рабочего, еще и драгана. Или они привыкли к такому поведению Альмас, или были безалаберными слугами, которых следовало выпороть.

В Сикта-Иате царило необычное оживление. Еще с окраин чувствовалось облако пьяного угара, а крики веселящихся и гулкие ритмы барабанов должны были раздаваться в глубину пустыни на многие ары. Горожане не ограничились главной площадью, которая пока представляла собой лишь просторную утоптанную площадку между первой и второй улицей, и разбрелись шумной толпой по всему Сикта-Иату, водя пьяные хороводы, маршируя в маскарадных костюмах и пританцовывая под барабанную дробь музыкантов, которые следовали за ними повсюду.

Конечно, Альмас солгала ему в том, что хотела спать. Девушка то и дело посматривала в сторону гуляющих, а когда Регарди свернул в глухие проулки, чтобы обойти веселящуюся толпу, недовольно вздохнула.

— Ночью лучше не ходить по трущобам, — тихо прошептала она. — В нашем городе почти нет преступников, но всякое случается первый раз. Давай свернем на Восьмую? Там должны прыгать через огонь. Мне кажется, это чудесный обычай. Каждый, кто прыгнет, сожжет всю грязь с тела и души, и в новый год войдет чистым. Давай прыгнем?

— Нет, — покачал головой Арлинг. — Сейчас все карманники кормятся в толпе среди гуляющих. Если пройдем быстро, никто нам не помешает. А что до прыжков в огонь, то это небезопасно. Достаточно искры, чтобы спалить твои шелковые штаны. Ты даже скинуть их не успеешь. Ожоги лечить трудно, особенно те, когда в рану забивается ткань.

— Что ты такое говоришь, Арлинг? — воскликнула Альмас. — Какие ожоги? Кучеярки в шелковых шароварах с детства прыгают через новогодние костры, и никто никогда не загорался.

— Ты будешь первой.

— Работа в песках не идет тебе на пользу. Послушай меня. Бросай эти раскопки. Воин должен держать в руках меч, а не лопату. Хочешь, я устрою тебя в городскую стражу?

— Тсс, — Арлинг приложил палец к губам и остановился. Ему послышалось, что в соседнем доме хлопнула дверь, и кто-то вышел во двор. Судя по шагам, не один.

— Что такое? — прошептала Альмас, оглядываясь. — Бандиты?

— Показалось, — буркнул Регарди и, взяв ее за руку, быстрым шагом направился к выходу из переулка. За два месяца жизни в Сикта-Иате он успел выучить все улочки и повороты и теперь ориентировался в них не хуже зрячего.

Они миновали еще квартал и вошли в небольшую рощу, когда Альмас вдруг споткнулась.

— Постой, — потянула она его за руку, останавливаясь. — Я за тобой не успеваю, давай передохнем. Мы почти пришли, ведь это парк за моим домом. Вернее, будущий парк. Я хочу посадить здесь больше акаций и апельсиновых деревьев. Они так чудесно пахнут.

Регарди поежился. В роще шуршала листва, и ему казалось, что за каждым кустом прятался враг. Арлинг нередко охотился по ночам в лесных оазисах, но те места находились далеко за городом, а этот уголок сохранившейся природы был обречен на городское выживание. Регарди не любил парки и другие культурные насаждения, сотворенные человеком для отдыха. В них чувствовалось что-то фальшивое и неестественное. Такие места напоминали ему накрашенное лицо женщины, которая старается спрятать видимые только ей изъяны под густым слоем румян и пудры.

Альмас тоже была напряжена, но ее волнение, кажется, имело другие причины — ему пока неясные. Глубоко вздохнув, она прислонилась спиной к шершавому стволу, пристально разглядывая его. Арлинг неуверенно замер рядом, чувствуя неловкость момента. Он уже собирался рассказать ей о ночных жужелицах, которые прячутся под корой маскатовых деревьев и больно кусаются, когда она взяла его за руку и поцеловала его ладонь.

— Почему ты сторонишься меня? — спросила она, склонив голову набок. Копна черных волос волной упала на ее точеное плечо, взметнув вокруг них облако нежного аромата адраспана.

— Альмас, я… — слова застряли в горле, и Арлинг понял, что настал момент, которого он опасался. Подозревая, что нравился девушке, Регарди надеялся, что его бездействие подскажет ей об отсутствии ответных чувств. Но стратегия оказалась неверной, и сейчас больше всего на свете ему хотелось исчезнуть. Это было не так уж трудно осуществить. Сделать шаг в темноту, и Альмас не сможет отыскать его в этой роще даже с собаками.

— Зачем что-то говорить, — прошептала она, привлекая его к себе. Теперь Арлинг понял, почему ее духи так сильно волновали его. Адраспаны были известным возбуждающим средством в Сикелии. Возможно, Альмас не случайно выбрала их в этот вечер. До чего же хитра, чертовка. Девушка знала, что она — красивая женщина, а он — путь слепой, но мужчина.

— Поцелуй меня, Арлинг, — попросила она, и Регарди почувствовал, как бешено загудела кровь в венах. Руки Альмас коснулись его груди и, нежно скользнув вниз, остановились на поясе, словно спрашивая разрешения.

Сопротивляться такому искушению было трудно. Арлинг наклонился и поцеловал ее, с нежностью прижав губы к гладкому лбу. Кажется, совершать невозможное вошло у него в привычку. Погладив запрокинутое лицо, он мягко отстранил ее руки и опустился перед ней на колени. Как по-другому сгладить неловкость ситуации, Регарди не знал. Он чувствовал себя виноватым.

— Прости меня, — начал Арлинг, но в следующую секунду подскочил и, развернувшись вокруг себя, оказался лицом к лицу с низеньким щуплым кучеяром. Человек на вытянутой руке держал нож, направленный в ее сторону, и постоянно оглядывался на других кучеяров, которые вышли следом за ним из-за деревьев. Их оказалось пятеро. Они двигались шумно и неповоротливо, как беременные ослицы, и Регарди мог только поражаться тому, что не заметил их приближения раньше.

— Простите, милочка, что помешали, — скрипуче произнес кучеяр, вышедший к ним последним, — но нам нужны ваши денежки. Вытаскивай все, что есть в карманах, и можете чирикать дальше.

Альмас, раскрасневшаяся от гнева, еще задолго до того как появились разбойники, с возмущением уставилась на него.

— Ты больной, наверное, — вспылила она. — Убирайся прочь, пока руки-ноги целы. И дружков своих прихвати. Вы даже представить себе не можете, на кого напали.

«Интересно, кого она имела в виду — себя или меня?», — подумал Арлинг, изучая кучеяров. У всех на лицах были намотаны платки, но Регарди читал их, как открытые книги. Из оружия у них были только ножи, причем, не боевые. Тот, который вышел первым, носил вязаную шерстяную жилетку, которая сохранила на себе запах женщины, молочной каши и детской мочи. Арлинг готов был поклясться, что пару часов назад этот горе-бандит укачивал на руках ребенка и ломал голову, как прокормить голодные рты семейства. На его левой руке не хватало пальцев. Ранение было недавним, и от тряпицы, намотанной вокруг культи, пахло гноем. Стоявший за «папашей» кучеяр был худым и таким тощим, что его легко можно было спутать со стволом акации, если бы не дрожь, периодически пробивающая его с головы до ног. Падучая часто встречалась в Сикелии и считалась болезнью проклятых. Таких людей обычно прогоняли из поселений, и они бродили по дорогам, прибиваясь к бандитам или пропадая в пустынях. Третий держал нож, словно писчее перо. Он не смотрел в их сторону, будто надеялся, что его не заметят. Весь его облик говорил: «Я не с ними, я здесь случайно, просто дайте мне денег, и давайте разойдемся мирно». Что заставило этого писаря выйти на тропу войны? Потерялся в городе будущего, не сумев освоить профессию каменщика? Четвертый был пьяницей, с трудом стоящий на ногах. Он пил уже много месяцев, и кончик его ножа рисовал замысловатые узоры в воздухе, повторяя дрожь руки. Его взяли для большинства. Лишь последний кучеяр, тот, который обратился к ним, держал нож более-менее уверенно. Но запах уксуса и моченых шкур настолько сильно въелся в его волосы и тело, что сразу выдавал профессию кучеяра. Он был кожевником и поэтому должен был уметь обращаться с ножом. Однако знал ли он, что его жертвы, в отличие от мертвых туш, могут сопротивляться?

На Арлинга нападали разные враги, но такие еще не встречались. Он незаметно спрятал в пояс нож, который вытащил из-за голенища сапога за секунду до того, как поднялся с колен. Холодное оружие тут не понадобится.

— Почему не представляем? — обиженно протянул кожевник в ответ на выпад Альмас. — Тут и без слов понятно, кто вы такие и что здесь делаете. Мы в отличие от твоего кавалера не слепые. Знаю я таких. Ты богатая, молодая, скучаешь, а он — драган, отщепенец, враг народа и слепой ко всему. Тебе погулять захотелось, а он, дурак, голову потерял. Вон, на колени встал, наверное, замуж думал звать. Ну что, я прав?

— Хватит болтать, — вмешался семьянин. В его голосе слышалось напряжение, вызванное с трудом сдерживаемой болью. Раненая рука, заботливо прижатая к груди, постоянно дергалась, словно, пытаясь найти удобное положение на груди хозяина.

— Давайте сюда деньги, — резко произнес он. — И украшения тоже снимайте.

— Начни с него, Арлинг, — Альмас кивнула на раненого. — Только не убивай. Отдадим его в суд. Пусть посидит годик в яме, гадая, отрубят ему руки или нет.

Арлинг был даже рад появлению разбойников. По крайней мере, гнев Альмас теперь был направлен не на него. То, что будет потом, принадлежало будущему, которому не было место в настоящем.

— Вот, возьмите, — сказал он, вытаскивая заработанные за неделю султаны, которые носил в поясе, предпочитая не оставлять в палатке. Ирония судьбы заключалась в том, что он взял их, побоявшись, что его ограбят рабочие из его же бригады, а теперь с легкостью отдавал монеты тому, кто назвался бандитом, даже не представляя, как правильно держать нож.

— Что ты делаешь? — изумленно спросила Альмас, и Регарди почти физически ощутил, как округлились ее глаза.

Арлинг знал, что правдивый ответ ей не понравится. Вряд ли девушка вообще поняла бы его.

«Контролирую солукрай, ведь не зря же я два месяца копал песок», — произнес он про себя, а вслух сказал:

— У них ножи, и их больше. Не хочу, чтобы они причинили тебе вред. Лучше сделать так, как они говорят.

И с этими словами Арлинг аккуратно вынул из ее ушей серьги, украшенные крупными жемчужинами. Он был уверен, что Альмас ни за что не согласилась бы расстаться с ними добровольно, и тогда не обошлось бы без неприятностей.

— Больше у нас ничего нет, — сказал он, передавая кожевнику деньги и серьги Альмас. — Сами видите, мы не на рынок собирались. Прошу вас не убивайте. Мы даже стражу позвать не сможем, сейчас все до последнего гуляют.

— А то мы не знаем, — хохотнул кожевник. — Ладно, голубки, с новым годом!

Когда кучеяры с шумом исчезли среди листвы, Альмас влепила Арлингу пощечину.

— Эти серьги подарил мне иман! — закричала она. — Ты ведь мог порвать этих разбойников одной рукой на куски. Они ведь даже не воины. Никогда не поверю, что ты испугался каких-то отщепенцев. Что ты молчишь?

Арлинг и сам не знал. Да и что он мог ей сказать? Что отдал ее серьги, потому что испугался себя? Что боялся проучить горстку оголодавших и обезумевших от войны людей, а потом оставить в роще их трупы с вырванными глазами? Так, кажется, он поступил с керхами в той деревне под Фардосом. Нет, он не мог упустить последний шанс, который дал ему учитель. Уж лучше пусть злится Альмас.

Девушка ушла домой одна. Арлинг следил за ней на расстоянии, держась в тени домов и деревьев, а когда она благополучно скрылась в дверях дома, направился не к своему шатру, а к выходу из города.

Регарди знал, как проведет остаток этой новогодней ночи. Он отправится в самый дальний оазис за Балидетом и будет тренироваться там до утра — учиться управлять солукраем и своей жизнью.

Истинный воин живет здесь и сейчас, не волнуясь из-за того, что было в прошлом или случится в будущем. Он мастер не только смерти, но и жизни. Арлинг знал, что учиться этому ему еще долго.

* * *

Рабочие добрались до первого яруса Алебастровой башни и теперь рыли траншеи на улицах, вгрызаясь в барханы, словно песчаные кроты. Ощутить все масштабы трагедии стало возможно только тогда, когда появились мостовые. Балидет никогда не казался таким безгранично огромным. Вырытые в песке тоннели уходили в никуда, заканчиваясь гигантскими барханами, упирающимися в небо. Песчаные стены вздымались по бокам, словно навеки застывшие гигантские волны. Но страшнее всего была тишина — оглушающее молчание в домах, куда рабочие проникали через окна или освобожденные от песка двери. Некоторые здания обвалились, не выдержав тяжести песка, но были и такие, которые уцелели, превратившись в полые каменные гробы для своих жильцов. Многие семьи надеялись укрыться от бури дома, ведь они делали это веками. Никто не ожидал, что на Балидет обрушится король бурь, великий самум по имени Нехебкай. Арлинг старался избегать раскопок в домах. Воздух смерти, которые вырывался оттуда навстречу спасателям, убивал его обоняние, навевая воспоминания о живых мертвецах в Туманной Башне.

По мере того как рабочие углублялись в пески над Балидетом, случаи обвалов стали чаше. Ветер периодически засыпал нижние участки, и тогда начинали копать заново. Вода с крыши всегда льется вниз. Арлинг не верил в то, что Балидет будет освобожден от песка и в глубине души радовался, когда утром они находили обрушенные туннели.

Пока рабочие Сикта-Иата сражались с песчаной стихией, в мире продолжала бушевать война. Иман оказался прав. Каратель нарушил договор, заключенный с самрийскими властями, и осадил столицу, появившись оттуда, откуда его не ждали — с моря. Прекрасно оснащенные боевые корабли за пару дней превратили большую часть города в развалины. Пехота и кавалерия Карателя одновременно атаковали с суши, внезапно явившись со стороны Маленькой Пустыни. Если бы не войско Жестоких, которые, не дождавшись противника в Иштувэга, двинулись к столице, Самрия была бы взята в первую неделю осады — не помогли бы ни мощное двойное кольцо стен, ни регулярная армия, ни запасы воды и пищи. Те корабли драганов, которые Канцлер послал на помощь южным провинциям, не смогли пробиться сквозь оборону Карателя. Остальной же флот согдарийцев застрял в Арвакском море — на его традиционную переброску по суше не было времени. И здесь на сцене весьма удачно появилась Белая Мельница с арвакскими боевыми кораблями. Их нападение на флот Карателя одновременно с атакой пехоты повстанцев могло стать тем чудом, которое помешало бы падению Самрии, в котором уже никто не сомневался. По слухам, ходившим в Сикта-Иате, иман лично отправился в Согдиану, чтобы заключить договор с Канцлером на выгодных для Белой Мельницы условиях. Арлинг им не верил. Возможно, оттого, что не мог представить учителя среди снегов Согдарии, где еще стояла зима. Его прошлое и настоящее не могли касаться друг друга.

Несмотря на то что все жители Сикта-Иата были повстанцами, мечтающими об освобождении Сикелии от драганов, Самрия оставалась столицей южного континента, и угроза ее захвата отразились на настроении всех кучеяров. Из города уехали почти все северяне, и Арлинг как никогда остро ощущал свое национальное одиночество. Однажды кто-то подсмотрел, как он бегал вокруг старого Балидета, и с тех пор за Регарди закрепилось прозвище колдуна. В том, что в долине давно не было дождя, что пала скотина, что рухнула стена нового дома, что заболел чей-то ребенок, что на войне убили брата соседки — во всем был виноват слепой драган. Все слухи о себе он узнавал через керхов, которые с удовольствием собирали их и с еще большим удовольствием пересказывали. Кочевникам льстило, что драганский колдун предпочитал покупать хлеб и молоко у них, а не на рынке.

Регарди знал, что его не забили камнями и не подстроили смертельного несчастного случая только благодаря Альмас, которая была, наверное, единственной в Сикта-Иате, не желавшей ему смерти. Мелких неприятностей вроде поджога его шатра хватало. Палатка не сгорела лишь потому, что Арлинг с утра вымочил в воде верхний полог, чтобы предотвратить накаливание от дневного зноя. Однако латать дыры и подпалины ему пришлось неделю.

С того злосчастного новогоднего вечера, когда они поссорились с Альмас, минуло две недели — девушка с ним не разговаривала. Несколько раз он приходил к ее дому, но она лишь кивала ему и быстро уходила, отгородившись стеной телохранителей. После третий попытки Регарди сдался, решив, что так будет лучше для всех.

Тот день ничем не отличался от остальных. Он заканчивал чистку нижнего зала Алебастровой Башни, когда его позвал бригадир. Арлинг не любил толстого кучеяра и не стал торопиться, подозревая, что тот хотел отправить его грузить мертвецов на телеги. Никто не любил эту работу, и Арлинг, как человек, который не пользовался симпатией бригадира, делал ее чаще других.

Однако когда он выбрался по веревкам на поверхность — неспешно и с остановками, то понял, что ошибся. На бархане в окружении всадников на верблюдах его ждала Альмас. Девушка закрывалась от зноя легким зонтом, но даже на расстоянии ощущалось, что ей было плохо под раскаленным солнцем. Арлингу стало стыдно, что он заставил ее ждать, и он преодолел оставшееся расстояние бегом. Учитывая нежелание Альмас общаться с ним, у него было только одно объяснение — что-то случилось с иманом.

— Нужно пройтись, — заявила девушка, не поприветствовав его и тем самым подтвердив худшие опасения. Он почувствовал, что она взволновала, и ее тревога передалась ему.

— Что с учителем? Он жив? — с его губ была готова сорваться сотня вопросов об имане, его самочувствии и месте пребывания, но Альмас остановила его изящным движением пальцев. Уцепившись за его локоть, она направилась к рощице корявых саксаулов, замерших неподалеку. Вряд ли они могли найти среди них хорошую защиту от солнца, но Регарди догадался, что ее волнует не жар, а чужие уши. Рабочие бросали на них любопытные взгляды, где-то вдали недовольно кряхтел бригадир, но с помощницей Главного никто не стал бы спорить. Должно было случиться что-то выдающееся, чтобы Альмас забыла обиду и приехала к нему посреди дня, не беспокоясь о слухах насчет их отношений. На раскопках многие знали о том, что Арлинга прислал Главный, однако мало кто догадывался о знакомстве драгана с его помощницей.

Ответ Альмас несколько разочаровал Арлинга, который уже приготовился к интриге.

— Это Видящая, — сказала девушка, недовольно стряхивая с зонта залетевший на него песок. — Она очнулась.

Регарди постарался принять внимательное выражение лица, но чувствовал себя глупо.

— Она кричала все утро, отказывалась есть, просила отпустить, — Альмас развела руками. — Словно мы ее в тюрьме держим… Болезнь превратила ее почти в скелет, она даже с кровати встать не может.

— Сочувствую, — произнес Арлинг, но девушка иронично склонила голову.

— Сомневаюсь, — сказала она. — Знаешь, есть такая поговорка: слепое сердце хуже слепых глаз. Так вот это про тебя.

Регарди не ответил. Альмас имела права на месть, хотя он предпочел бы, чтобы его ударили.

— Видящая говорит о тебе постоянно, — уже спокойнее продолжала девушка. Все время просит привезти тебя к ней. Я сообщила иману, но он не сможет приехать быстро, ведь он сейчас в Согдарии. Учитель велел заботиться о Видящей и не допускать, чтобы она снова заснула. Я вижу только один способ ее успокоить — привезти тебя.

Арлинг с жадностью ловил любую информацию об имане и был разочарован, что Альмас не стала вдаваться в подробности о переговорах учителя с Канцлером.

— Ты слушаешь меня?

— Да, Альмас, — со вздохом ответил он. — Ты хочешь, чтобы я посетил Видящую.

— Ты сделаешь это непременно, — произнесла юная Пир. — Не знаю, зачем ты ей нужен, но если твое появление поможет, ты должен это сделать. Когда я сказала, что не держу тебя в соседней комнате, и мне придется искать тебя в городе, она попросила передать тебе это. Ума не приложу, откуда она взяла дерево, но, похоже, Фэйза сделала это сама. Наверное, из ложки.

Альмас вложила ему в ладонь небольшой предмет, который имел очень отдаленное сходство с ложкой. На его руке лежала птица, вырезанная настолько искусно, что он мог ощутить рябь оперения, точеный клюв и расправленные крылья. Фигурка была крохотной, и стоило лишь поразиться тому, как точно Видящей удалось воспроизвести детали. Регарди повертел ее в пальцах, но не смог понять, что она означала. Да он особо и не пытался. Если бы птица была петухом, тогда можно было провести связь со школой имана. Но эта птица была безликой, как бы олицетворяя всех птиц разом. Она не вызывала у него никаких чувств и эмоций.

— Ладно, — вздохнул он, засовывая фигурку в карман. На самом деле, ему очень хотелось вернуть ее Альмас, но Арлинг боялся вызывать гнев девушки. Очередная ссора была ни к чему.

— Я зайду после работы, — пообещал он.

— Я могу попросить, чтобы тебя отпустили прямо сейчас, — заявила юная Пир, но Регарди поспешно замотал головой.

— Мне сейчас нельзя уходить. Зачищаем нижний этаж, каждый человек нужен.

Он врал, и Альмас это знала. Тем не менее, она не стала настаивать, и, взяв с него слово, что он явиться не позднее десяти вечера, удалилась вместе с отрядом вспотевших на солнце телохранителей.

Арлингу не хотелось идти к Видящей. Он не мог признаться в себе, но правда была в том, что ему было страшно. Религия имана и все, что к ней относилось, в том числе, случайные сумасшедшие, которые могли оказаться ожившей легендой, внушали ему опасение. В нем словно просыпался инстинкт самосохранения. Как если бы он был дичью, случайно оказавшейся на тропе хищника. И этот инстинкт настоятельно советовал ему держаться от таких мест подальше. Впрочем, иман мог допустить ошибку, и девчонка могла быть обычной сумасшедшей. Тогда почему при одной мысли о том, чтобы оказаться с ней в одной комнате, у него пробегала холодная дрожь по спине? Чем дольше он думал об этом, тем больше ему казалось, что Видящая могла знать о нем что-то такое, чего не знал он сам. И чего ему знать не следовало.

Когда вечер сполз на барханы Холустая, Арлинг не стал торопиться с визитом к Альмас и сначала решил заглянуть в шатер. Регарди не мог отправиться на встречу с Видящей, покрытый слоем песка и пыли. Дома он подогреет приготовленную с утра воду, помоется и ровно в девять покинет палатку.

Однако подойдя к шатру, Арлинг почувствовал что-то странное. Сикта-Иат шумел не громче и не тише, рабочий барак гудел также обычно. Воздух пах дымом костров, сумерками, благовониями и жареной рыбой. Потом он понял. Собака, которая всегда встречала его на пороге шатра, не сидела на привычном месте. Регарди мог бы предположить, что самука охотилась или загуляла на собачьей свадьбе, если бы не одно обстоятельство. За все время, которое он жил в шатре, собака приходила всегда, не пропуская ни одного вечера.

Заподозрив неладное, Арлинг припал к земле. Не нужно было быть хорошим охотником, чтобы найти следы, которыми был истоптан песок вокруг палатки. Незваные гости не прятались. Регарди зачерпнул песок из отпечатка сапога и поднес к лицу, медленно втягивая воздух. Он узнал запахи сразу. Госка вместе со своим дружком Сартом побывали у его шатра недавно — не больше часа назад. Лоран ждал их на бархане и, наверное, поторапливал. Арлинг нашел истоптанное место на пятачке небольшой возвышенности, откуда хорошо просматривалась дорога с раскопок. Заговорщики не хотели, чтобы Арлинг застал их за копанием в своем шатре.

Однако в отличие от предыдущих случаев все вещи были на месте. Внутри чужаками тоже не пахло. Зачем они приходили? Устроили ловушку, которую он проглядел? Размышляя, Арлинг задумчиво просеивал песок сквозь пальцы, когда вдруг на его ладони оказался клочок собачьей шерсти. Нехорошее предчувствие, дремлющее в нем с того момента, как он обнаружил вторжение, мгновенно выросло в чувство опасности, из-за которого выглядывали ненависть и злоба.

Опустившись на колени и склонив голову почти к самому песку, Регарди уже не обращал внимания на песчинки, залетающие в нос. Негодяи уходили быстро, рассчитывая, что ветер уничтожит их следы без остатка. Но они не знали, что их враг умел говорить не только на языке кучеяров, но и на языке ветра. На обратном пути вес Госки заметно увеличился. Ветер присыпал отпечатки его ног песком, но Арлинг нашел их, аккуратно откопав метелкой, которую использовал для зачистки зданий старого Балидета. Регарди не сомневался, что Госка нес самуку. Он не знал, что его останавливало от того, чтобы немедленно отправиться к «Песчаному Королю», где обычно пили дружки Лорана, и свернуть всем шеи.

Ползти пришлось недолго. Следы вели мимо лагеря керхов к старому оазису, который медленно погибал, уступая натиску пустыни. Сейчас там росли только ядовитые кустарники грубики, и в оазис никто не заглядывал — разве что охотники, желающие набрать смертельных ягод для стрел.

Самука была привязана цепью к крепкому стволу старого кустарника. Люди Лорана затащили ее в самые заросли. Колючки грубики не были смертельны, но оставляли незаживающие царапины, которые часто превращались в язвы. При виде Арлинга самука глухо заскулила и попыталась броситься ему на встречу, еще сильнее завязнув в колючих зарослях. Выхватив саблю, Регарди прорубил широкий коридор, уничтожая кусты, на которые постарался перекинуть давящие его злобу и ненависть. Не помогло. Сняв с головы собаки мешок, он принялся развязывать веревки, которыми была стянута ее пасть. Руки непривычно тряслись. У него никогда не тряслись руки — даже тогда, когда ему приходилось убивать без остановки десятки врагов.

— Тише, девочка, — прошептал он, стараясь придать голосу успокаивающие нотки. Сейчас он не отказался бы, чтобы кто-то успокоил его самого.

Зажав голову самуки между ног, Арлинг принялся вырезать колючки, намертво застрявшие в шерсти и клочках кожи. Пытаясь освободиться, собака порвала себе бока и чудом не выцарапала глаза. Он постарался полностью сосредоточиться на операции, не давая гневу ни шанса. Это было трудно. Труднее, чем сражаться с ивэями в Туманной Башне, труднее, чем лежать в гробу серкетов под толщей песка, труднее, чем согласиться на приговор учителя и отправиться раскапывать мертвый Балидет. В Арлинге бушевала ярость, а перед слепыми глазами стояла смерть врагов. Вот он режет их на мелкие куски плохо заточенным лезвием, вот — ломает им ребра так, чтобы осколки костей пронзили их грязные сердца, вот — вырывает глаза… Арлинг мотнул головой и вытер щеки то ли от пота, то ли от другой непрошенной влаги. Если бы он не знал свой гнев в лицо, то, вероятно, поддался бы ему в тот момент, когда нашел собаку в ядовитых кустах грубики.

Вернувшись в шатер, Регарди уже полностью владел собой и знал, что делать. Самуку он принес на руках, завернув в плащ, который за короткий путь успел пропитаться кровью из глубоких царапин. Собака не понимала его заботы и пыталась вырваться, но Арлинг не мог допустить, чтобы в раны забился песок.

В палатке их встретил недовольный кот. Приближалась ночь, и кот хотел спать. Зверюга был, несомненно, умнее собаки, раз не попался на глаза врагам. Опустив самуку на шкуру, которую использовал вместо подстилки для сна, Регарди велел ей лежать на месте и ловко поймал кота, который, заподозрив неладное, попытался бежать.

— Прости, толстый, — извинился Арлинг и засунул кота в мешок. Если бы не прочная ткань, быть ему разорванным в клочья. Мешок шипел и извивался, самука тихо поскуливала и пыталась вылизать раны, которые Арлинг закрыл от нее кусками порванного плаща, а сам Регарди стоял посреди шалаша и медленно щелкал костяшками пальцев. Оцепенение прошло быстро. Закрепив мешок с котом на поясе, Арлинг осторожно взял самуку на руки и вышел из палатки. Плохо, что он не запомнил урок, который преподнесла ему судьба еще в юности. У него не могло быть друзей, даже тех, кто ходил на четырех лапах.

Керхи еще не спали. Арлинг часто приходил к ним после ночной охоты, и часовые легко пропустили его. Старый керх, у которого Арлинг выменивал молоко для кота и лепешки для себя, в недоумении уставился на Регарди, который свалил к его ногам извивающийся мешок, а потом аккуратно положил на землю раненую самуку. Направляясь к керхам, Арлинг интуитивно предполагал, что кочевник согласится на его необычную просьбу. В отличие от кучеяров, керхи безоговорочно любили собак и высоко ценили охотничьи породы. Собаке требовалось лечение, но кочевники были искусными целителями и могли быстро поставить ее на ноги. Что касалось кота, то Регарди попросил отвезти его в соседнее селение керхов — чем дальше, тем лучше, а до этого — держать под присмотром. Тугой кошель с недельным заработком обеспечил быстрое согласие старика. Правда, керх сомневался насчет кота, но тут из шатра выбежала его младшая дочь, которая огласила засыпающий лагерь восторженными криками. В ходе войны такие твари, как коты, стали редкостью. Многие одичали, других съели. Старик сдался и заверил Арлинга, что будет заботиться о животных, как о своих детях.

Несмотря на уговоры керхов посидеть с ними у костра, Регарди отказался. Ему сейчас нельзя было останавливаться. Ярость по имени солукрай рвалась с поводка. Он потратил столько дней, чтобы засыпать ее песком, и не мог позволить ей вырваться на свободу за один вечер. «Это не враги», — шептал он, направляясь в сторону старого Балидета. — «Они лишь пыль под ногами, я не должен их замечать. Я обещал учителю копать песок и буду это делать, даже если против меня восстанет весь Сикта-Иат». Однако думать было легче, чем заставить себя повернуть на тропу, ведущую к развалинам Балидета, а не в новый город. Эти не-враги выбрали опасный способ избавить Сикта-Иат от его присутствия. Они не должны были трогать самуку. Разве это справедливо, если он просто забудет об этом?

— Ты мыслишь правильно, — поддакнул Нехебкай, шелестя золотыми чешуйками по песку. — Надо отомстить за собаку. Ведь она стала твоим другом, а разве можно допустить, чтобы обижали друзей? Не обязательно убивать Ларана. Проучи его. Заставь есть грязь. Существуют тысячи способов унизить человека, не нанося ему телесных повреждений. Подсказать?

Арлинг давно не слышал голоса Индигового Бога и был крайне раздосадован его появлением в столь неподходящее время. Он собирался очистить мысли перед тренировкой, а не тратить время на препинания с тем, что непрошено жило в его сознании.

— Ты обещал навестить Видящую и Альмас, — напомнил Совершенный. — Нехорошо заставлять девушек ждать. Если ты отправишься к ним после бега, будет уже поздно. И от тебя будет нести, как от керхского верблюда. Сделай так. Сначала сходи к Видящей, потом зайди в питейную и объясни Ларану, как нужно обращаться с животными. Например, отруби ему пару пальцев на ногах. Урок простой, но запоминается на всю жизнь. А после бегай, сколько хочешь. Вся ночь твоя.

Арлинг остановился и досадливо сжал виски, не зная, как прогнать из головы ненавистный голос. В одном Нехебкай был прав. Альмас уже давно ждала его, и он не имел права подводить ее. В конце концов, эту ночь уже ничто не могло испортить — даже встреча с Видящей.

Прямая дорога к дому Альмас вела мимо «Песчаного короля», где сейчас наверняка сидел Ларан со своими дружками. Чтобы не искушать дремлющий солукрай и не доставлять радости Нехебкаю, Арлинг решил добираться через окраины. Дорога займет на полчаса дольше, но у него будет время успокоиться.

Еще не дойдя до города, он понял, что его планам не суждено сбыться.

У старого оазиса, откуда вела тропинка в ремесленный квартал, Арлинга ждали. Регарди почувствовал группу людей еще издали, но сначала решил, что это местные любители дичи, собравшиеся на ночную охоту. Когда он различил среди них Ларана, было поздно. Если бы он был внимательнее, то предпочел бы завернуть к керхам, чтобы избежать нежелательной встречи. Однако он уже вышел на гребень бархана, откуда его было хорошо заметно с соседней насыпи.

Ларан, возможно, не был его врагом, но он, несомненно, был глупым человеком, раз решил, что толпа из бродяг и пьяных горожан, была достаточной силой против Арлинга. Хотя три десятка вооруженных топорами, кирками и ножами человек могли принести неприятные сюрпризы. От многих разило моханой и керхской водкой, а Регарди не любил драться с пьяными.

— Вот он! — заорал кто-то из толпы. — Хватай его! За все ответишь, колдун драганский!

Нарзид выбрал хорошее место для засады. Справа начинались непроходимые заросли грубики, слева круто уходила вниз спина бархана. Единственный путь, ведущий в город, преграждала плотная стена людей, которые хотели отомстить Арлингу за войну, колдовство, разруху, нищету и собственные неудачи. Регарди замер на гребне соседней дюны, подсчитывая, сколько времени потребуется толпе, чтобы преодолеть овраг.

— Эй, Ларан, — окликнул он нарзида, который с удивительной нерешительностью топтался где-то позади. — Пусть твои люди успокоятся. Мы же оба знаем, кто я.

— Все знают, кто ты, — крикнул мужчина из первого ряда, от которого разило чесноком и рыбой. — Ты колдун и предатель! Из-за тебя заболела моя дочь! И воду в источнике ты отравил!

Ветер переменился и принес Арлингу смердящий букет с соседнего бархана. Теперь он узнал многих. Среди желавших с ним поквитаться были и рабочие из восьмого барака и даже те, кто работал в его бригаде. Неужели всем этим людям было настолько скучно, что они забыли об осторожности? Хотя пьяный угар и чувство большинства придавало силы и в более глупых ситуациях. А вот Ларана он, действительно, не понимал.

— Ты слышал, за что тебя обвиняют, — нарзид, наконец, решился выступить вперед, хотя ему было неуютно, и он старался не отходить далеко от тех, кто прикрывал ему спину. — Многие видели, как ты кружил вокруг старого города. Никто не станет бегать в таком месте ночью да еще и с шелковой лентой на шее. Ты нырял в омуты Мианэ и до сих пор не утонул. Никто не видел, чтобы ты покупал еду на рынке. После работы ты уходишь в старые оазисы, а возвращаешься под утро. Спишь всего пару-тройку часов, но днем работаешь, словно до этого отдыхал неделю. На раскопках разговариваешь с мертвыми. Всем ясно, что ты продался пайрикам. Когда мы нашли псину, то сразу все поняли. Ее Бхудке прислал, чтобы тебе было сподручнее честных людей на тот свет отправлять и пакости строить.

Когда Ларан сказал о самуке, Арлинг почувствовал, как в нем радостно всколыхнулся солукрай, и ему пришлось сложить руки на груди, чтобы они не потянулись к ножам, спрятанным в поясе. Расстояние было неблизким, но он бы докинул. Вероятно, нарзид догадывался о чем-то подобном, потому что все время двигался, стараясь не стоять на одном месте, но ему не помогли бы никакие уловки. Арлинг отчетливо слышал, как билось его трусливое сердце.

— Тебе лучше сдаться, — крикнул Ларан, зная, что его слова улетают в пустоту. — Любое сопротивление будет рассматриваться как отягчающее обстоятельство.

— Среди вас нет ни одного стражника или представителя закона, — ответил Арлинг, успокаиваясь. Классический метод — глубокий вдох, глубокий выдох — действовал безотказно.

— У Ремара и так дел по горло, — снова крикнул нарзид. Ветер усилился, а так как каждый из толпы считал своим правом сказать, что он думал о проклятом драгане, Ларану постоянно приходилось повышать голос. — А патрули пусть занимаются своим делом.

— Вздернуть меня собрались? — усмехнулся Регарди. — А как же ваш знаменитый свободный суд?

— Все будет. Только у нас не вешают, а сжигают.

— Устроите суд без Главного?

Вопрос был с подвохом, но нарзид выкрутился ловко:

— Он уведомлен, и если посчитает нужным присутствовать, так и будет. Однако не сильно рассчитывай на его помощь, драган. Он сейчас очень занят. Не думаю, что Главный прервет встречу с Канцлером и вернется в Сикелию ради того, чтобы разобраться с каким-то колдуном. Он доверяет своим людям, а Ремар Сепат человек умный и быстро поймет, что ты за птица.

Птица… Арлинг нащупал в кармане фигурку, которая Видящая вырезала для него, и понял, что ему придется нарушить обещание, данное Альмас. Деревянная птица была теплой и легко помещалась в кулаке, приятно заполняя его. Теперь он знал, что Видящая хотела сказать ему. Теперь он поверил в то, что она не была обычной сумасшедшей. Это было послание о том, что его заточение в песчаной тюрьме закончилось. Настало время покинуть Сикта-Иат.

Регарди развернулся и, не слушая, что кричал ему Ларан, бросился назад — в пески, в темноту.

— Стой, трус! Лови его!

Но Арлинг был уже далеко. Он рассекал ночной воздух и слушал, как песчинки вздымаются вокруг его ног, оседая на едва заметных следах. У погони не было шансов. Регарди мог бежать очень долго, ни на шаг не сбиваясь в сторону от едва заметной тропы, которая вела к речным оазисам. Там он затеряется среди маскатовых деревьев, а утром переберется на другую сторону Мианэ, где переждет бурю, которая снова разбушевалась в долине. На этот раз — лично для него. Люди Ларана должны быть ему благодарны. Они остались без единой царапины — с целыми руками и ногами, с неповрежденными телам. Регарди гордился собой. Что бы ни сказал потом иман, но он их не тронул. Он прошел испытание и победил солукрай.

Арлинг бежал быстро, дышал свободно и чувствовал себя почти счастливым. Утром он тайно проберется в город и встретится с Видящей, как и обещал. Извинится перед Альмас. Заберет вещи из палатки — если их не сожгут — и снова вернется на левый берег Мианэ. Найдет удобный оазис и будет ждать возвращения имана. Омуты, которых так боялись жители Сикта-Иата, станут его надежной защитой. Однажды иман показал ему, где можно переплыть Мианэ, не попав в смертельную ловушку, и Регарди запомнил это на всю жизнь.

— Наша дорога никогда не кончается, — шептал в голове учитель, пока Арлинг преодолевал один бархан за другим. — Исчезая в данном времени и месте, путь продолжается в другом.

Теперь все будет хорошо.

Что-то слабо укололо в грудь, и Арлинг поднял руку, чтобы стряхнуть ночного жука. Пальцы задели мягкое оперение, а ноги вдруг споткнулись на ровном месте. Он еще пытался бежать, когда понял, что падает лицом вниз, не в силах опустить руку, которая сжимала выдернутый из груди дротик. Острие было тонким и гладким — в него стреляли не для того, чтобы убить.

Песок приближался невероятно медленно. Словно весь мир еще продолжал бежать, когда сам Регарди уже не мог сделать ни шага.

Он не помнил, откуда появился Азатхан. Может, прилетел с неба, ведь проклятый полукровка был серкетом, а они могли творить чудеса. Голова Арлинга погрузилась в облако дурмана, и мир исчез.

 

Глава 9. Кто войдет, тот не вернется

Звезды висели так низко, что их можно было потрогать. Они отражались в глазах Магды, наполняя ее взгляд загадочным блеском. Опушка, облитая лунным светом, влажно поблескивала ночной росой, но мокрая трава не беспокоила двоих, тесно прильнувших друг к другу людей. Ветер задумчиво ласкал кучерявые кроны деревьев, а листва тоненько пела, творя мелодии волшебства и покоя. Ночь поглотила весь мир, оставив только любовь.

Арлинг не помнил, сколько раз видел этот сон. В нем всегда были Магда, лес, звезды и ночная роса, но он просыпался быстрее, чем успевал сказать Фадуне хоть слово.

Сознание безжалостно вернуло его в мир солнца и песка, в котором не было места ни прошлому, ни будущему. Суровое и хладнокровное настоящее не обещало ничего хорошего, и Регарди, как мог, оттягивал момент, когда сладкий аромат Магды исчезнет, уступив место горькому запаху дорожной пыли, бестолковой людской суете и вездесущему ветру, завывающему высоко в небе.

Азатхан не убил его. Первая ясная мысль принесла разочарование. Что стоило полукровке смазать дротик ядом каракурта, а не снотворным зельем? Для него — одним врагом меньше, для Арлинга — желанная смерть и встреча с Магдой.

Брошенная на песок подстилка из верблюжьей шерсти колола щеку, вокруг топтались люди, сотрясая землю, словно стадо ахаров, неподалеку сухо трещал костер, источая едкий, густой дым, остро пахнущий рыбой. Так горело маскатовое дерево, а значит, они еще находились в Холустайской Долине. Арлинг мысленно прошел с десяток шагов вперед и почуял аромат мясной похлебки. Особые, едва заметные нотки подсказали, что в котлах варили сорпугу — птицу, обитающую только районе Шибанского Нагорья. Слабое жужжание москитов и характерное завывание ветра, который не гонял песок по земле, а сдувал его сверху, подтвердили догадку. Для Регарди это не означало ничего хорошего. За то время пока он наслаждался снами о Магде, похитители успели перейти Мианэ и достичь северных склонов Шибана. Груженому каравану на такой переход потребовались бы три-четыре дня, но внутренние часы Арлинга указывали меньший срок. В лагере находилось около двадцати и примерно столько же верблюдов керхской боевой породы махари. Животные были налегке, а значит, могли пройти от Сикта-Иата до Шибана в два раза быстрее, чем обычный караван.

На языке еще сохранялся привкус снотворного зелья — вероятно, его поили им во время пути. Принюхавшись к запаху жидкости, булькающей в котле, и узнав характерный мыльный запах, Регарди понял, что напиток готовился для него. Разумные меры, если иметь в пленных васс`хана при столь малом количестве воинов. Под походной одеждой наемники носили кожаные нагрудные панцири, которые, напитавшись потом, источали характерное зловоние. У каждого были широкие наручи, лук с колчаном стрел на спине, топор, джамбия и короткая сабля на поясе. Польстив себе, Арлинг мог предположить, что они нацепили на себя весь арсенал, опасаясь его, но скорее всего, он очнулся, когда привал заканчивался, и отряд собирался выступать. Едва слышное, низкое гудение мошкары подсказывало о приближении вечера. Наемники говорили на керхар-нараге, но керхов среди них было всего двое. Остальные картавили слова и пахли, как восточные нарзиды, которые пришли с Карателем. Однако что-то подсказывало — его везли не к Даррену.

Запястья и лодыжки Арлинга стягивали кандалы, но их надели на него недавно. Если бы он носил такие браслеты все время пути, накаленное на солнце железо оставило бы ему в подарок глубокие ожоги. Это была первая хорошая новость. Железные кольца можно было снять — требовалось лишь время, чтобы сдвинуть суставы и протащить руки через оковы.

Обругав себя за самоуверенность, Регарди пошевелил пальцами. Прошло больше двух лет с тех пор, как он проделывал подобный трюк по приказу Сейфуллаха в Балидете. Тогда ему потребовалось полчаса, чтобы извлечь одну руку из стального обруча. Сейчас такое время было роскошью. Арлинг чувствовал на себе постоянные взгляды — тревожные, ненавидящие, опасливые. Он мог подождать.

Его тронули носком сапога, и Арлинг послушно качнулся, изображая, что только пришел в себя. Получить по ребрам не хотелось. Рядом стояли трое. Двоих он знал. Азатхан и Джаль-Баракат не сильно изменились с их последней встречи. От полукровки по-прежнему пахло мускусом и черным перцем, хотя привычный запах перебивал другой — смесь белого ила с соком чингиля. Арлинг вспомнил, что керхи мазали этим снадобьем тело, чтобы защититься от пустынного жара. Аршак уверял его, что белый ил хорошо охлаждает, а сок чингиля замедляет потливость, но сам Регарди с опаской относился к народным средствам кочевников. Случай, когда у него пропал нюх и онемел язык после того как он попробовал традиционное лакомство керхов, приготовленное Аршаком из песчаной улитки, научил его быть осторожным.

Джаль-Баракат, доверенное лицо Подобного, был, как всегда, сух и безличен. Он не был ни кучеяром, ни керхом, ни нарзидом. Когда они впервые встретились в Самрии много месяцев назад, слуга Подобного представился родом из Шибана, но Арлинг был уверен, что с шибанцами он не имел ничего общего. Плотная накидка, в которую Джаль-Баракат кутался, словно ему было холодно, скрывала запахи его тела, хотя правда, скорее всего, была в том, что слуга Негуса не пах вообще. Регарди чувствовал теплую ноту нагретой на солнце одежды, металлический привкус кинжала на поясе, сладковатый, с легкой горчинкой аромат жемчуга, которым были расшиты сапоги Джаль-Бараката, но от самого человека не пахло ничем.

Третьим был старик, судя по кольцам, вставленным в нос и нижнюю губу, — керх. Он вонял так же, как и другие старики — скорой смертью. Арлинг не встречал его раньше, но обратил на него пристальное внимание, потому что старый кочевник опустился рядом с котелком и принялся помешивать варево палочкой. Похоже, он и был автором снотворного зелья. Регарди уважал керхских шаманов и знал, что их нельзя недооценивать.

— С этими слепыми непонятно, слышат они тебя или нет, — пробормотал Джаль-Баракат, усаживаясь рядом с Арлингом. — Люди уже собрались, лучше бы нам выступить до заката. Когда будет готов отвар, Сол?

— Когда станет сухим, как песок в полдень, — мрачно ответил керх. Арлинг был уверен, что Джаль-Баракат не понял шамана так же, как и он, но слуга Подобного уверенно кивнул — видимо потому, что на него вопросительно смотрел Азатхан. Лидерам, каким, несомненно, считал себя Джаль-Баракат, нельзя демонстрировать сомнение или незнание.

— Поторопись, — сурово бросил он кряхтящему Солу.

— Воды, — попросил Арлинг — больше для того, чтобы проверить степень своего пленения. Если откажут, значит, нужно выбираться до того, как варево Сола будет готово. Однако Джаль-Баракат махнул рукой, и кто-то поднес к губам Регарди горлышко бурдюка. Вода была теплой, с привкусом скисшего молока, которое хранилось в емкости раньше, но Арлинг насладился каждым глотком.

— Спасибо, — кивнул он Джаль-Баракату. — Кажется, мы знакомы.

— Встречались, — уточнил слуга Подобного, — но вряд ли ты что-то обо мне знаешь.

«Достаточно, чтобы желать оказаться, где угодно, лишь бы не рядом», — подумал Арлинг, благоразумно промолчав. С врагом, который оказался сильнее, нужно быть вежливым. Он сам все расскажет.

— Однако о тебе я знаю больше, чем ты думаешь.

«Кто бы сомневался».

— Скажем, я твой давний поклонник, Арлинг, — в голосе Джаль-Бараката послышалась улыбка. — Наследник драганского престола в нашем мире — уже удивительно. Ты хотя бы знаешь, что твой отец до сих пор ищет тебя?

«Это уже не новость. Джавад — паршивый пес и трепло».

— Думаю, деньги Канцлера вас не интересуют, иначе мы двигались бы в другом направлении, — прохрипел Арлинг.

— Здесь ты прав. Мы идем в Землю Чистых. С тобой хочет встретиться властелин царей Негус.

— Уверен, что не из-за моего знатного происхождения, — усмехнулся Регарди.

— Мы уважаем твою кровь, но принц Согдарийской Империи нам не интересен. Скажи, чем нужно было впечатлить Тигра Санагора, чтобы он сделал тебя васс`ханом?

«Значит, дело в солукрае. Проклятые ублюдки, стоило догадаться».

— Странно, что зная столько об ученике, вы не знаете простых истин о его учителе, — ответил Арлинг. — У нас в школе был зоопарк. Иман тащил в него разных диковинных тварей со всего мира. Меня он нашел почти у порога, в Балидете, но по обыкновению привел к себе домой. Я был жалок — слепой, голодный, беспомощный. Его сердце растаяло, и он сделал меня Индиговым Учеником.

Азатхан не понял шутки и замахнулся, чтобы отвесить ему пощечину, но Джаль-Баракат остановил его.

— Не стоит, мы не враги. Ты сам ответил на свой вопрос, Арлинг. Солукрай заставил нас вторгнуться в твою мирную жизнь в Сикта-Иате. Не считая учителя, ты единственный, кто обладает тайным знанием Индигового Бога. Для тебя должно быть честью, что повелитель солнца Негус пригласил тебя.

— Не очень это похоже на «приглашение», — Арлинг кивнул на кандалы.

— Это меры предосторожности. Начиная с того дня, когда я увидел тебя в самрийском цирке и заканчивая приемом у наместника Самрии, я пытался тебя «пригласить». Но ты проявлял удивительную изворотливость и каждый раз исчезал до того, как мы могли поговорить. Учитывая, что терпение Великого Негуса на исходе, нам пришлось действовать радикально. Права на ошибку в четвертый раз у меня нет.

— Могли бы предложить, — буркнул Регарди. — Может, я и отправился бы с вами.

— Не отправился, — уверенно покачал головой Джаль-Баракат. — Твой учитель не подпустил бы тебя к Земле Чистых и на сотню аров. Сам он, как ты понял, от поездки за Гургаран отказался. Мы пытались «пригласить» его таким же способом, как тебя, но с Тигром подобные трюки не проходят.

Арлинг почувствовал себя уязвленным. Выходит, он — легкая добыча?

— Меня будут искать! — слова получились слишком злыми, и он повторил спокойнее, стараясь подавить все эмоции. — Может быть, уже ищут.

— Нет, — Джаль-Баракат вздохнул. — И твой учитель будет первым, кто помешает любым поискам. Мы потратили много лет на то, чтобы поймать тигра и учли горькие уроки, когда стали ловить тигренка. Знаешь, почему иман отправил тебя в Сикта-Иат?

«Потому что из-за проклятого солукрая я стал резать людей, как мясник на скотобойне».

— Учитель всегда опекал тебя чуть больше других учеников. При этом держал на отдалении, чтобы не привлекать наше внимание. Но именно этим себя и выдал. Мы следим за тобой больше года. Если бы мы похитили тебя сразу, Тигр просеял бы всю Сикелию по песчинкам, чтобы найти своего васс`хана. Нам не нужна была война лично с иманом. Конечно, можно было потребовать его приезда в Гургаран в обмен на твою свободу, но я знаю имана слишком давно. Там, где нет дверей, он просачивается сквозь стены, а потом рушит весь дом. Я не стал рисковать и занялся ловушкой для вас обоих. Образ обезумевшего от солукрая ученика было сделать непросто, но мои труды оказались не напрасны — в него поверил не только твой учитель, но и ты сам.

Арлинг понял, что слишком сильно сжал челюсти, и его врагам видно, как играют желваки на скулах. Нужно взять себя в руки. То, что говорил Джаль-Баракат, не обязательно правда. Пусть болтает. Но когда слуга Подобного продолжил, Регарди не слышал ничего кроме его голоса:

— Твой след легко найти — он усеян трупами. Нам повезло, что ты никогда не оглядывался назад. Люди по-разному относятся к смерти, но одно дело, когда твоего друга убили в честном бою, а другое — когда его предательски закололи в спину и еще поиздевались над телом. Глумление над мертвыми не прощает никто. Помнишь керхов, которые напали на тебя под Фардосом? Великий Судья кочевников объявил Пятнадцатую Клятву не потому, что какой-то драган убил его сородичей. Таких случаев по Сикелии много. Тогда под Фардосом мои люди потрудились на славу. К убитым тобой разбойникам они добавили женщин и детей из ближайшей деревни, после чего все тела искалечили. Я решил, что твоим убийствам нужно придать особый почерк, поэтому мы выкалывали у трупов глаза. Ведь ты слепой, и у тебя временами может появляться ненависть к зрячим. Керхи, конечно, не поняли нашего послания, но оно было не для них, а для имана. Правда, оно дошло до него не сразу, так как в то время Тигр Санагор попался в плен к своим бывшим братьям из ордена.

Джаль-Баракат бросил взгляд на хмурого Азатхана и продолжил:

— Я никогда не верил, что серкетам удастся задержать его надолго, а тем более — отправить за Гургаран. Как и ожидалось, иман сбежал и получил наше послание, которое медленно отравило его душу. Скоро к нему добавились и остальные. Впрочем, иногда ты оставлял нам загадки. Например, мы до сих пор гадаем, зачем ты убил наемников твоего учителя в Рамсдуте? Не думаю, что вы поссорились из-за места для ночлега.

Арлинг промолчал. Конечно, Даррен никому не сказал о ловушке и о том, кто спас его. Рамсдут был и остается грузом только его, Регарди.

— Но сейчас это неважно, — произнес слуга Подобного. — Когда мы нашли трупы, то сделали с ними то же, что и с остальными. Поэтому учитель встретил тебя так холодно. Он поверил, что солукрай овладел твоим разумом и телом. Я ожидал, что иман отправит тебя в Сикта-Иат. Должно быть, Тигр сходил с ума от того, что подверг тебя риску, наделив знанием, к которому ты оказался не готов. Он решил, что тяжелый труд на раскопках вдали от войны сможет вылечить тебя, но мы были рядом. В городе мои люди старательно распускали слухи о том, что слепой драган — сумасшедший колдун, который приведет их к гибели, а ты делал все, чтобы подтвердить эти слухи — бегал на развалинах мертвого Балидета, куда не ступил бы ни один кучеяр в здравом рассудке, плавал в Мианэ там, где утонул бы любой смертный, общался с керхскими шаманами, охотился по ночам в дальних оазисах. Убедить сикта-иатцев, что ты крадешь здоровье их детей и насылаешь порчу на скотину, было не трудно. Когда Азатхан подстрелил тебя, мы вернулись к той пьяной толпе, что преследовала тебя из Сикта-Иата, и отправили всех к предкам. Тела живописно разбросали по округе. Жаль, что Ларана среди них не оказалось. Наверное, он решил не тратить время на погоню за тобой, а может, как всегда, струсил. Полагаю, мои люди уже разделались с ним. Теперь ты понимаешь, что у тебя нет будущего на той земле? В каком месте Сикелии ты бы ни появился, тебя найдут те, кто жаждет мести за погибших товарищей. И даже иман не поможет. Сейчас Тигр занят. Перемирие с Согдарией отнимет у него много времени. Он, конечно, отправит людей на твои поиски, но будет уверен, что они тебя не найдут. Когда же иман, наконец, прибудет в Сикелию и отправится лично на твои поиски — а я уверен, он сделает это непременно, — ты будешь за Гургараном.

Джаль-Баракат замолчал и пытливо посмотрел на Арлинга.

— Жаль, я не вижу выражения твоих глаз. Азатхан верит, что если снять с тебя повязку и заглянуть в твои глаза, можно ослепнуть самому. Что ж, проявим уважение к его вере. Хотя мне любопытно, как ты себя чувствуешь.

— Что Великий Негус хочет от Индигового Ученика Тигра Санагора? — спросил Регарди как можно вежливее. Вряд ли враг решит, что он устрашился, но показное смирение всегда было выигрышной тактикой.

— Ты закончишь Септорию Второго Исхода, — ответил слуга Подобного так просто, словно Арлинг интересовался, пойдет ли завтра дождь. — Времени до ее завершения осталось немного. У нас возникли трудности из-за отсутствия носителя истинного солукрая. При встрече Великий Негус объяснит, что от тебя требуется.

Итак, узел затягивался туже. Что Арлинг знал о Септории Второго Исхода? Смехотворно мало, кроме того, что ее изобрел Подобный, чтобы… Тут версии расходились. Если Негус хотел сделать Нехебкая единственным богом и преследовал исключительно религиозную цель, то его методы по уничтожению будущей паствы были странными, если не глупыми. Если же Подобный хотел увеличить собственное могущество, то это была вполне человеческая цель, хотя и отдавала привкусом безумия. Арлинг не собирался участвовать в его затее. Ему хватало и своих мертвецов. А у Негуса их было куда больше, если верить тому, что все жертвы войны и эпидемии «Бледной Спирохеты» предназначались Нехебкаю ради завершения Септории Второго Исхода.

И среди зол есть выбор, вспомнил Арлинг слова учителя:

— Я пойду к Великому Негусу добровольно, — произнес он. — После того что вы рассказали, у меня нет другого пути. Прошу вас, не нужно зелья и кандалов. Я дам слово васс`хана, что не сбегу.

Азатхан фыркнул, а Джаль-Баракат улыбнулся:

— Слово васс`хана для нас ничего не значит. Конечно, ты не сбежишь. Ведь если это случится, у нас не будет другого выбора, как снова открыть охоту на твоего учителя. Ты не единственный выход, Арлинг, а просто более удобный вариант, чем Тигр Санагор. Если ты сбежишь, нам не останется ничего другого, как превратить жизнь имана в бегство и прятки от нас. Чем он и занимался до того, как мы нашли его — и тебя — в Балидете. Одно время я даже думал, что он специально взял тебя в васс`ханы, чтобы мы оставили его в покое и занялись тобой. Но потом понял, что твой учитель слишком тебя любит, чтобы принести в жертву собственной безопасности. В жизни всегда кто-то должен жертвовать. У тебя будет много времени подумать, что для тебя означает свобода имана.

Арлинг кивнул. Пожалуй, Джаль-Баракат мог не говорить так много слов. Ему стоило лишь упомянуть Тигра Санагора. Регарди был Индиговым Учеником, а васс`хану доставался не только солукрай, но и почетное право смерти за учителя. Если слуга Подобного сказал правду, и они не станут преследовать имана, пока у них его Индиговый Ученик, Арлинг был готов отправиться не только за Гургаран, но и в Преисподнюю. Если где-то там его ожидала смерть, она стала бы достойной наградой за его жертву. Впрочем, в свою смерть он не верил. Это было бы слишком просто, а жизнь давно не предлагала ему легких дорог.

* * *

Джаль-Баракат все-таки напоил его сонным зельем.

«Мы пойдем через Карах-Антар, — сказал он. — Дорога сложная, и я не хочу отвлекать людей на постоянную слежку за тобой. Не беспокойся, полностью ты не заснешь, но и сбежать не получится. Согласись, было бы глупо с моей стороны, упустить тебя в пятый раз. Ты не представляешь, чего мне стоило объяснить Великому Негусу первые четыре провала».

Арлинг не стал противиться и выпил полный ковш зелья, задержав во рту последний глоток, чтобы точнее определить ингредиенты. Получилась гримаса, за которую Азатхан влепил ему затрещину, наверное, решив, что Регарди пытался его оскорбить. Арлинг поперхнулся и недовольно выплюнул остаток зелья на песок, но кое-что ему удалось понять. Вкус журависа и почек трествольного дерева был легко узнаваем, однако забвение накрыло его скорее, чем ему удалось выявить другие составляющие напитка. Он не расстроился — его время было впереди.

Дорога прошла, словно в тумане. Арлинг не заснул, но и бодрствованием то состояние между небом и землей назвать было нельзя. Керхский шаман оказался мастером своего дела. Арлинг помнил все: как трясся на верблюде, привязанный между двух подпорок, установленных спереди и сзади, как пил воду из козьего бурдюка, который держала чья-то рука, как откусывал хлеб, поднесенный к его губам, как задыхался от духоты под бурнусом и повязкой для глаз. Он слышал голоса керхов и восточных нарзидов, чувствовал жаркий ветер, раздувающий полы плаща, но контакт с миром заканчивался на ощущениях. Стоило ему захотеть пошевелить пальцем или выпрямить ногу, как тело переставало понимать его и превращалось в засохший саксаул, который куда-то везли на верблюде. Арлинг пробовал погрузиться в медитацию, но либо полностью засыпал, либо не мог сосредоточиться даже на простом счете. Отвлекало все — от шуршания песка по одежде до завывания ветра среди далеких дюн на горизонте. От мысли, что ему придется проехать весь Карах-Антар в таком состоянии, Регарди начинало трясти от злости. К счастью, в его одурманенном сознании ни одна мысль не задерживалась надолго. В начале пути он еще пытался считать время, но потом бросил — мозг постоянно сбивался со счета, и ему приходилось начинать заново.

На этот раз Арлинг пришел в себя не под открытым небом, а в палатке — правда, на той же верблюжьей шкуре. Наверное, ее записали в его личные вещи. Ощущения были не из приятных. В голове ритмично били в колокол, по телу пробегал озноб, желудок пытался скрутиться в узел, во рту горело. Какое-то время Регарди лежал неподвижно, успокаивая бунтующий организм. Ему вспомнился Сейфуллах и его похмелья от наркотического бреда. Молодой Аджухам был неравнодушен к журавису и часто пропадал в курильнях, откуда его потом вытаскивал Арлинг. Интересно, Сейфуллах чувствовал себя так же, или ему, как опытному наркоману, было легче?

Чтобы привести господина в чувства, Регарди давал ему порошок из шибанских ос, настойку ясного корня или раствор из ракушек зинари — в зависимости от того, что было под рукой. Сейчас ничего этого не имелось. Хорошо еще, что в составе шаманского зелья не было белого журависа. Воспоминания о том, как Ол использовал против него дурман в Туманной Башне, вряд ли когда-либо сотрутся из его памяти. Тогда ему помогла Хамна — неожиданно, но очень кстати. Теперь следовало полагаться только на себя.

Палатка была просторной — в ней с комфортом могли разместиться человек шесть. Услышав звук булькающей жидкости, и уловив знакомый запах сонного зелья, Арлинг мысленно застонал. Все оказывалось так, как и говорил Джаль-Баракат. Между стоянками его перевозили полусонным, а на привалах готовили новый напиток, действия которого, вероятно, хватало на несколько дней. Старик тоже был рядом — кряхтел над котлом и бросал в сторону Арлинга опасливые взгляды. Несмотря на то что снаружи имелась охрана, в палатке они находились одни, и Солу было неприятно общество слепого драгана. Его опасение было не напрасно. Арлинг перевел внимание на кандалы. Если старик провозится с похлебкой еще полчаса, и за это время в шатер никто не войдет, у него появится шанс на побег. Он, конечно, собирался отправиться за Гургаран с Джаль-Баракатом, но состояние овоща его не устраивало.

Мысленно окинув взглядом пространство за стенами шатра, Арлинг неприятно удивился тому, как выросло количество людей в караване. Если на предыдущей стоянке их было не больше двадцати, то сейчас снаружи топтались, говорили и шумели человек двести или триста. Регарди мог почти безошибочно сосчитать пятьдесят человек, но большее количество людей сливалось для него в единую массу с множеством ног, рук и ртов. Иногда проскальзывали слова на керхар-нараге, но лучше всего различалась нарзидская речь с самыми разными диалектами. Арлинг узнал наречия из Балидета, Муссавората, Фардоса. Догадка напрашивалась сама собой, однако ее фантастичность заставляла искать другие версии.

Итак, отряд наемников с пленным васс`ханом превратился в обширный караван из нескольких сотен верблюдов, а также лошадей и другого скота. В непривычно тихом воздухе слышалось блеяние коз и овец. Где-то скрипели телеги — вероятно, караван готовился к ночлегу, и повозки размещали вокруг шатров. Наемники, дежурившие у палатки шамана, то и дело вытягивались в струну, когда мимо них проходили патрули стражи. Их тяжелые, уверенные шаги плотно впечатывались в песок, отдаваясь дрожью в спине Арлинга. Люди с оружием не только патрулировали лагерь, но сидели у соседних костров и переговаривались у палаток. Регарди узнал восточных нарзидов — тех самых, которые прибыли с Дарреном из-за Гургарана. В отряде Джаль-Бараката их не было, а значит, они присоединились позже вместе с другими нарзиды. Возможно, теми самыми, которых Каратель вывез из сикелийских городов.

Внимание привлекла погода. Повсюду чувствовался запах остывающего песка. Во многих пустынях Сикелии, а особенно в Холустае, к ночи всегда поднимался ветер, но сейчас песчинки не скребли полог шатра, и ветер не тянул заунывные песни за горизонтом. В том, что наступили сумерки, Арлинг не сомневался — от песка под верблюжьей шкурой тянуло холодом. Отсутствие ветра тревожило, и причина этого беспокойства была непонятна. Вероятно, они уже миновали Холустайскую Пустошь, перешли Шибанское Нагорье и вышли… к Карах-Антару? Неужели его пугала близость легендарной пустыни, которую кучеяры называли Песками Смерти? Даже опытные караванщики, направляясь в Шибан или Песчаные Страны, предпочитали пересекать разбойничьи земли керхов, чем сокращать путь по Карах-Антару.

Арлинг попробовал воздух на вкус, но он не отличался от холустайского — разве что стал чуть суше. Нет, дело было не в пустыне. Молчание ветра — вот, что настораживало сильнее. Из тех знаков, что пустыня посылала человеку, затишье было самым тревожным. Возможно, к ним приближался самум, который и заставил караван Джаль-Бараката сделать остановку.

Арлинг не любил песчаные бури, хотя для побега такая погода стала бы подарком судьбы. Он тревожно принюхался к котелку старика. Если его отправят спать до того, как пылевые вихри накроют лагерь, о побеге придется забыть.

Мысленно обшарив палатку, Регарди сосредоточился на сумке шамана, которая лежала между ним и котлом с напитком. Теперь все зависело от того, как точно он определит, что находилось у Сола в сумке. На любой яд всегда имелось противоядие.

Ему повезло: внутри были травы, порошки и настойки. Арлинг убрал из головы все, что могло отвлечь, оставив только обоняние. Потом отсеял ненужные запахи — стариковский пот, залежалые запахи ковров на полу, горячую пыль, залетавшую с улицы, вонь дыма и нагретого котелка. Он представил сумку с травами. Вот она лежит, небрежно брошенная среди подушек, тесемки развязаны, горловина раскрыта, какие-то свертки выкатились на пол. Он низко наклоняется к ней и глубоко втягивает воздух. Его заполняют вихри бергамота, ясного корня, адамантового масла, мускуса, гвоздики, львиной травы, красных шибанских грибов.

В палатку ворвался поток свежего воздуха, который на миг отогнал запахи из сумки в сторону, вернув Арлинга в реальность.

Удача была капризной женщиной и никогда не любила Регарди так, как, например, Даррена Монтеро. Появление Азатхана окончательно испортило настроение Арлинга, но, похоже, обрадовало старика, который засуетился, освобождая для полукровки лучшее место среди подушек.

— Скоро, уже скоро, потерпи, господин, — закряхтел он. — Только еще раз закипит и…

— Поторопись, — незлобно бросил Азатхан, устало раскидывая ноги в стороны. — Погода портится. Придется заночевать, а я не хочу сидеть рядом с ним всю бурю. — Полукровка небрежно кивнул в сторону Регарди. — Если бы знал, что Джаль сделает из меня сторожевого пса, уехал бы с первым отрядом. Они, наверное, уже добрались до подножья. Ненавижу пустыни, а Карах-Антар особенно.

— Да, противная дорога, — согласился старик. — Скорее бы отправиться в путь. Сколько еще будем здесь торчать?

— Ждем Карателя, — Азатхан потянулся. — Он задерживается уже на три дня, и почтовых птиц от него нет.

— А я говорил, что не надо было эту Видящую трогать, — пробурчал старик. — Раз убежала от нас из Сикта-Иата, то и незачем на нее время тратить. Впрочем, подружка у нее красивая, я бы ее себе забрал.

Арлинг обратился в слух — неужели они говорили об Альмас с ее загадочной девчонкой?

— Не верю я во все это, — лениво протянул Полукровка. — Тигр решил сыграть на легенде о Видящих, а Джаль попался на его сказки. И зачем было отвлекать Карателя? Кстати, ее подружку зовут Альмас Пир, она в Балидете первой красоткой считалась. Вот уж не думал, что она за иманом пойдет, да еще станет за его ясновидящими дурами ухаживать. Если Каратель поймает их в порту, Альмас он себе оставит. Даррен на красивых баб падок. Думаю, насчет почты волноваться не стоит. Под Самрией погибли почти все почтовые птицы Негуса, а новые, которых здесь тренировали, бестолковые, пользы от них никакой.

— Ох уж эта Самрия, — покачал головой старик. — Каратель, наверное, специально время тянет. Знает, что получит за нее по шее. Все у него было — данные разведки, поддержка керхов, а чем все обернулось? Позорным провалом! Не верю, что он не знал о солдатах Согдарии. А я, между прочим, говорил, что нельзя было драгану такое дело поручать. Он со своими не захотел сражаться — вот и вся правда.

— До Самрии Каратель не провалил ни одной операции, — осторожно заметил Азатхан. — У нас нет причин не доверять ему. Как говорится, поражение — брат победы. К тому же Даррен ведь сумел забрать самрийских нарзидов, а значит, мы проиграли только наполовину. В следующем году вернемся и закончим, что не успели.

Арлинг разрывался между тем, чтобы не пропустить ни одного слова Азатхана, и тем, чтобы не запутаться в запахах из сумки Сола. Выходит, Самрию не взяли, а Альмас и Видящая сумели сбежать из Сикта-Иата. Интересно, что стало с городом повстанцев? Однако учитывая, что операция с похищением Арлинга проводилась немногочисленными силами, вряд ли слуги Подобного атаковали Сикта-Иат открыто. Вероятно, они собирались похитить Видящую тайно, но вмешался случай.

Даррен, черт побери, пусть тебе не повезет, и эти девушки останутся на свободе.

— Устье Ясной Реки плохое место для ночлега, гиблое, — проворчал старик. — Если переживем самум без потерь, считай, повезло. Слышишь? Кажется, ветер поднимается. Любой ветер заканчивается бурей. А в таких местах бури слабыми не бывают.

Регарди тоже почувствовал, как полог шатра стал беспокойно раскачиваться под напором ветра, а по стенкам заскрежетал песок. Он любил ветер, хотя тот и смешивал запахи и звуки в неразборчивый клубок. Ветер был его другом, он знал Арлинга лучше, чем Арлинг знал себя.

Сумка, думай о проклятой сумке! Он с трудом отвлекся от звуков улицы и перевел внимание внутрь шатра. У Сола оказалась богатая коллекция трав и настоек. Арлинг с трудом вспоминал названия. Желчь синего ящера, зерна мрокбы, смола паучника, пыльца флокана, порошок из мяса ахара, стручки акации, листья пустынной розы… Поняв, что упустил нечто важное, Арлинг заставил себя вернуться. Ну, конечно — акация! Учитель называл ее «пустотой» за способность устранять действие любого дурмана, снотворного или наркотика. Что будет, если достать эти стручки и съесть их до того, как его напоят зельем? Нужно пробовать. Осталось дождаться, чтобы Азатхан посмотрел в другую сторону, но полукровка, как назло, блуждал взглядом по месту, где валялся Арлинг.

— Потери нам не нужны, — задумчиво сказал Азатхан, обращаясь к старику. — Если потеряем хоть одного нарзида, Подобный разрежет нас на куски и бросит в Ущелье Бога. Нужно было отправлять нарзидов партиями по мере прибытия, а не собирать здесь огромное стадо. Но у Джаля на все свое мнение. Он хочет триумфального появления — со всеми нарзидами, Карателем, Видящей и с этим вот…

Старик с Азатханом уставились на Арлинга как раз в тот момент, когда он попытался перекатиться к сумке. Регарди замер — как ему показалось, в весьма нелепой позе.

— Эй, а драганский принц-то очнулся, — усмехнулся полукровка. — Давай, Сол, заканчивай с зельем. Не хочу делать это, когда начнется самум.

— Пожалуйста, — прошептал Арлинг, стараясь отвлечь внимание слуг Подобного от своих действий. — Не нужно снотворного, я так пойду.

Все правильно — слабый голос, беспомощная поза, игра на жалость или отвращение. Враг не должен знать о его истинных намерениях.

— Заткнись, — велел Азатхан, и Регарди послушно замолчал. — У тебя особая диета до самого Гургарана. Я бы на твоем месте не жаловался. В Карах-Антаре нам всем придется глодать «мокрые камни», а для тебя везут воду отдельно. Спи, ешь, пей, снова спи — больше от тебя ничего не требуется. Считай это отдыхом. На этот раз зелье вырубит тебя надолго. Верно, Сол?

— На три недели, — пробурчал старик. — Не понимаю, почему господин Джаль так с ним возится. Если он васс`хан, то на нем можно поклажу везти, как на верблюде. Он хоть и худой с виду, но крепкий, как тот саксаул. Повынослее нас с тобой будет. Я бы заковал его в кандалы и пустил впереди каравана. В Песках Смерти все равно бежать некуда.

И Сол засмеялся мелким, дребезжащим смехом человека, который уже знал, когда придет его час.

Три недели в дурмане стали бы недопустимой потерей времени. Ну же, Азатхан, хватить таращиться в мою сторону. Почему бы тебе не обсудить с Солом погоду? Буря не за горами.

Арлинг чувствовал, как медленно, но верно нагревался воздух. Самум был рядом, еще немного, и они услышат его дыхание, почувствуют жар, окунутся в агонию стихии.

Между тем, Азатхан развернулся на подушках и сел так, чтобы Арлинга не загораживал котел с зельем. Под его пристальным взглядом нечего было и думать о том, чтобы приблизиться к сумке Сола.

Полог шатра снова колыхнулся и вместе с песком впустил внутрь новые запахи: мыльного корня, лимоновой воды и тыквенного масла, за которыми скрывался иной аромат — человеческий. Девочка, возникшая на пороге палатке, была нарзидкой из Сикелии и пахла, как все сородичи — сахаром. В руках она держала кувшин с водой и тугой сверток.

— Чего тебе? — недовольно бросил Азатхан.

Той секунды, что он отвлекся на нарзидку, хватило, чтобы Арлинг перекатился на сумку Сола и накрыл ее своим телом. Оставалось надеяться, что шаман уже бросил все ингредиенты в котел, и сумка ему не понадобится. Еще секунда, и пальцы Регарди оказались внутри.

— Господин Джаль-Баракат велел побрить слепого господина, — пролепетала девчонка. — Под вашим присмотром. Меня прислали…

— Заткнись, — Азатхан махнул рукой, разрешая ей войти. — Скорее бы уже до Гургарана добраться. Если так на каждой стоянке будет продолжаться, то пусть Джаль сам его сторожит. Чего стоишь, дура? Я всю ночь ждать не собираюсь. Не справишься за десять минут, лично прослежу, чтобы господин Джаль тебе всыпал. И смотри, не перережь слепому горло. Иначе…

— Эй, дайте мне бритву, я сам побреюсь, — вставил Арлинг, не отвлекаясь от своего занятия. Теперь он четко слышал запах стручков акации, но никак не мог нащупать их. Несмотря на то что появление нарзидки отвлекло слуг Подобного, идея о том, что его будет брить малолетняя девчонка, ему не нравилась.

— И ты тоже заткнись! — рявкнул на него Азатхан и приложил ладонь ко лбу, словно у него болела голова. — Нечего смеяться, Сол! О Великий Нехебкай, забери куда-нибудь этого слепого и всех нарзидов вместе с ним.

Регарди думал, что старик закашлялся, но, оказывается, это был смех. Между тем, девчонка робко — почти на цыпочках — прошла мимо Азатхана и осторожно присела рядом с Арлингом.

— Парня можно понять, — не унимался старик, продолжая кряхтеть. — Если бы меня брила такая чумазая, я бы тоже боялся.

— Ты когда-нибудь кого-нибудь брила? — спросил Арлинг нарзидку, почувствовав в ее пальцах лезвие.

В лопатках закололо, язык прижался к небу, кожа на затылке напряглась — выдрессированное за годы чувство опасности вопило и протестовало, когда девчонка аккуратно взяла его за подбородок.

— Я умею брить, шить, готовить… — начала перечислять маленькая нарзидка, но тут Арлинг решительно выдернул голову из ее рук.

— Нет, пусть лучше остается борода, — заявил он.

Ты ведешь себя глупо, упрекнул внутренний голос, так похожий на учителя. Если бы она хотела убить тебя, ты был бы уже мертв. К тому же, если сейчас вмешается Азатхан, прощай сумка Сола, привет три недели сна в седле.

— Я передумал, — быстро сказал Регарди, чувствуя, как полукровка угрожающе наклонился в его сторону. — Можешь побрить меня, девочка.

— Ненавижу фокусы, — протянул Азатхан. — Или ты лежишь смирно, как овца на стрижке, или я побрею тебя сам. Думаю, тебе не понравится.

Арлинг кивнул. В ту же секунду его пальцы наткнулись на сверток, внутри которого лежало что-то похожее на акацию. Осталось аккуратно развязать тесемки и спрятать стручки в рукаве, но девчонка уже приставила нож к его горлу. Регарди замер, поглощенный неприятным чувством. Уж лучше бы его избили…

— Расслабься, или я тебя порежу, — велела нарзидка, но она просила невозможного. Арлинг всегда брился сам — за исключением тех первых дней в школе, когда учитель обучал его бритью вслепую.

Он плотно сжал рот, не желая остаться без губ. Нарзидка вспенила мыльный корень и ловко нанесла смесь ему на лицо. Кожу слегка защипало, но это было приятное ощущение, и Арлинг заставил себя расслабиться. Девчонка держала лезвие правильно — кромкой вниз. Похоже, она действительно, занималась этим раньше. Странно, что Джаль-Баракат расщедрился на подобную процедуру, учитывая, что им предстоял переход по Карах-Антару. Впрочем, все кучеяры брились во время пути — такова была сила традиций. Вероятно, у слуг Подобного кроме мокрых камней имелись и другие источники пополнения воды.

Азатхан лениво наблюдал за ними, но Арлинг чувствовал, что его мысли были где-то далеко. Девчонка не солгала — она умела брить и делала это хорошо. Ее рука была расслаблена, пальцы уверенно оттягивали кожу, бритва скользила плавно, с небольшим наклоном, совершая косой рез — никакого чувства цепляния щетины за лезвие. Пожалуй, лучше бы Регарди не сделал и сам. Нарзидка сняла повязку с его глаз, и старый шаман отвернулся, чтобы случайно не встретиться взглядом со слепыми глазами пленника. Это было Арлингу на руку. Стручки акации плавно перетекли из сумки в ладонь. Осталось улучить момент и засунуть их в рот.

Ветер уже не шептал. Он кричал во весь голос, требуя внимания. Буря неумолимо надвигалась, и вокруг шатра слышалась беспокойная возня людей, готовящихся к встрече со стихией. Арлинг подумал о том, что если самум окажется сильным, палатка не выдержит, и тогда им придется худо.

— Где моя сумка? — неожиданно пробормотал Сол. Сердце Арлинга стукнуло и замерло. Почему удача всегда уходила от него так быстро?

Замерли и пальцы нарзидки, все еще сжимающие лезвие. Регарди почувствовал ее вопросительный взгляд и понял: девчонка заметила сумку, которую он старательно прикрывал телом. А возможно, она догадалась о большем.

— Где же эта проклятая сумка? — бурчал старик, шлепая руками по полу, словно слепым был он, а не Арлинг. Азатхан с любопытством поглядел на старика. Еще немного и полукровка свяжет странные телодвижения Регарди с пропажей шаманского имущества.

— Это ваше? — спросила вдруг нарзидка, резко выдернув из-под Арлинга сумку Сола.

Вот же сучка, устало подумал Регарди. Захотела выслужиться перед начальством. Чтоб тебя пайрики забрали.

Старик выпрямился и сердито забрал мешок из рук девчонки.

— Простите, — пролепетала она. — Я не знала и случайно села сверху. Кажется, ничего не раздавила.

Арлинг сглотнул. Он не любил, когда действия людей были ему непонятны. А поведение нарзидки не поддавалось объяснению. К чему такая симпатия к нему ценой собственного здоровья?

Затрещина Азатхана свалила девчонку на пол. Наверное, Регарди неосознанно дернулся, потому что сабля полукровки уткнулась ему в горло.

— Тебя это не касается, слепой, — произнес он сквозь зубы. — Лежи смирно, иначе я напою тебя кипятком.

Старик схватил девчонку за волосы и принялся наматывать их на кулак.

— Ах ты грязное отродье! — шипел он, разбрызгивая слюну. — Как ты посмела сесть на мою сумку?! Да ты знаешь, что ее содержимое бесценно!

В этом Арлинг уже убедился. Он сглотнул и заставил мышцы шеи расслабиться. Ему не было дела до этой нарзидки, и он не просил помощи. Но разжать зубы с первого раза отчего-то не получилось.

— У нас нет на это время, Сол, — вмешался Азатхан, выдергивая нарзидку из рук разгневанного старца. — Буря вот-вот накроет лагерь. Заканчивай с зельем, а я разберусь с этой. Как тебя зовут?

— Дия, — пропищала девчонка, и Регарди показалось, что она посмотрела в его сторону. — Дия Сарера. Я из Балидета, раньше служила у господина Сейфуллаха Аджухама. Я хорошая служанка, пожалуйста, не бейте меня.

И тут до Арлинга дошло. Нарзидка обращалась не к Азатхану — она говорила ему. Дия из Балидета, та самая девочка, в которую ему когда-то приказал метать ножи Сейфуллах на потеху публике. Она запомнила слепого халруджи, который гасил свечу ножом на ее голове, и теперь узнала его. Неужели все время, с тех пор как ее забрали из Балидета, она прожила здесь, на границе пустынь Холустая и Карах-Антара?

А ведь Балидет был и ее городом тоже.

Чувствуя, что она смотрит на него, Арлинг медленно кивнул. Какая странная ирония — он метал в нее ножи, она брила его опасной бритвой. Итак, Дия из Балидета, зачем мы встретились?

Наверное, Дие грозила бы порка, но Азатхан не успел вынести приговор — на улице раздались крики:

— Тушите костры! Буря! Все в укрытия!

— Проклятье, — пробормотал Сол. — Мне осталось совсем немного.

— Успеешь, — успокоил его Азатхан и, отпустив девчонку, процедил:

— Проваливай, я потом с тобой разберусь. И не надейся, я тебя запомнил.

Дия выскочила из шатра, забыв и кувшин, и сверток с полотенцем, и бритву. Арлинг чувствовал, как на его крошечном лезвии пляшут отблески костра. Нарзидка оставила ему много бесценных подарков. Медленно завалившись на бок, он придвинулся ближе к лезвию.

— Даже не думай, — прошипел Азатхан, и, сделав шаг, отбросил бритву ногой в сторону.

Арлинг уткнулся лицом в ковер, изображая разочарование. Бритва была ему не нужна, но обманный маневр сработал. Той секунды, что полукровка отвлекся на лезвие, хватило, чтобы Регарди успел проглотить с ковра пару стручков акации, которые он положил туда, когда Азатхан разбирался с Дией. Остальную акацию он спрятал за поясом, надеясь, что его не станут обыскивать. Терпкий сок обжег язык и гортань, из глаз брызнули слезы, нестерпимо захотелось пить. Впрочем, все неудобства можно было стерпеть, однако на будущее стоило запомнить, что акация по вкусу напоминала перец.

Самум был уже близок. В лагере суетились, закрепляли и опускали к земле палатки, тушили костры, привязывали животных, но Арлинг чувствовал, что буря обещала быть несильной. Хотелось надеяться, что главные самумы его жизни остались позади. В груди росло странное, необъяснимое чувство — оно требовало ответа, которого у него не было. Они встречались с Дией всего раз, и тот случай ни для кого из них не стал приятным воспоминанием. Однако теперь она помогла ему — просто так. Может, Дия сделала это из чувства ностальгии? Потому что они были из одного города?

Когда старик поднес плошку к его губам, Арлинг безропотно выпил ее содержимое до дна. После стручков красной акации зелье Сола показалось ему вкусным бульоном. Опустившись на подстилку, он медленно расслабил тело — начиная с пальцев ног и заканчивая кожей головы на макушке. Стараться не пришлось. Ему казалось, что его укутали теплым покрывалом, причем не только снаружи, но и изнутри.

Азатхан присел рядом и долго всматривался ему в лицо, словно стараясь прочитать его мысли.

— Он еще не уснул, — заметил полукровка. — Так надо?

— Полного сна не будет, — пробурчал Сол. — «Лунная Крошка» избавляет от всех ощущений, в том числе, болевых. Никаких эмоций, желаний, действий. Скажешь ему, что делать, он это сделает. В том-то и прелесть зелья. Можешь ткнуть в него иглой, укола он не почувствует.

Спасибо тебе, старик, за объяснения, подумал Арлинг, надеясь, что Азатхан не станет проверять действие снотворного. Зелье немного притупило чувства, но тело ощущало себя вполне привычно. Регарди осторожно согнул пальцы на ногах — они послушались. Чувства и желания тоже сохранились: ему хотелось есть и спать, но больше всего — насадить полукровку на его собственный кинжал, который он извлек из ножен.

Перевернув Арлинга на спину, Азатхан задрал его рубашку кончиком джамбии.

Ты мертв, велел себе Регарди, чувствуя, как холодное лезвие ползет по груди. Оно установилось у шеи в районе ключицы и стало медленно вдавливаться в кожу. Арлинг услышал запах собственной крови — теплая струйка скатилась по плечу и впиталась в подстилку из верблюжьей шерсти. Он ощущал боль от прокола, но слуга Подобного был наивен, полагая, что укол саблей может быть для него болезненным.

— Хмм, — неопределенно буркнул Азатхан, убирая клинок. — Кажется, точно заснул. Ладно, старик, отвечаешь за него головой. Думаю, буря закончится к утру, разведчики обещали, что она будет недолгой. Я проверю вас, как только наступит затишье. И не вздумай напиваться, как в прошлый раз. Высеку вместе с той нарзидкой, ты понял?

— Понял-понял, — пробурчал шаман, устраиваясь на одеялах.

Азатхан еще раз проверил кандалы на руках Арлинга и вышел из шатра, впустив внутрь горячий ветер с песком и пылью.

— Глаз с шатра не спускать, — раздался снаружи его голос, — и мне плевать, если вас с головой засыплет.

Охрана — три керха и один восточный нарзид — что-то промямлила. Арлинг чувствовал, как его ненавидят. Он их понимал: кому хотелось стоять на страже в пылевую бурю?

Между тем, шаман выдернул из-под него верблюжью шкуру и утащил в гнездо, которое свернул из всех имеющихся в палатке покрывал и подстилок. С кряхтением устроившись в этом клубке, Сол сделал пару глотков из бутылки с моханой и, натянув на голову плащ, затих. Может, он надышался парами зелья, может, подействовала кучеярская водка, а возможно, старику просто хотел спать, потому что очень скоро с его стороны раздался храп. По громкости он мог состязаться с ревом самума, который, наконец, достиг лагеря. Стены палатки тонко дрожали под напором ветра, но, похоже, были укреплены достаточно прочно, чтобы выдержать натиск непогоды.

Арлинг подождал еще несколько минут, после чего принялся разогревать суставы в запястьях. Тело слушалось хорошо, слабая немота в конечностях исчезла. Кажется, он не ошибся насчет свойств акации. Еще одно спасибо иману, которое он никогда не сможет сказать. Через полчала Регарди освободил руки из кандалов, протащив кисти через железные обручи. Кандалы на лодыжках он трогать не стал, ведь побег не входил в его планы.

Сев, Арлинг сложил руки на колени и глубоко вздохнул. К утру он вернет кандалы на место, но эта ночь пройдет для него на свободе — пусть и частичной. Акация не только устранила действие зелья, но, похоже, лишила его сна на долгие недели вперед. Хотелось вскочить, закричать, зарыться руками в песок по самые плечи, забрать у Сола верблюжью подстилку и ею же удушить его прямо там — в куче подушек. Потом выйти в бурю и отдаться на волю солукрая, который медленно закипал в крови, требуя освобождения. Пусть потом Джаль-Баракат пожинает плоды своего воображения. Как он там говорил? Слепой Арлинг ненавидит зрячих врагов, поэтому вырезает у своих жертв глаза? Пожалуй, он мог это устроить. Самум не помеха слепому васс'хану. Обвязать голову платком и нырнуть в стихию — перерезать охрану, распугать верблюдов, испортить припасы.

Тише, Лин, не волнуйся. Просто дыши. На выдохе ты умираешь, на вдохе рождаешься заново. Ни о чем не думай.

Голос имана прорвался из ниоткуда, став водой, затушившей искру будущего пожара.

Постепенно мысли успокоились, и неожиданно вернулись к девчонке. Ни о чем не думать Арлинг не мог. Была ли встреча с ней случайностью или закономерностью последних событий? Что делали уведенные из Сикелии нарзиды на границ двух пустынь? Ждала ли их за Гургараном та райская жизнь, о которой рассказывал Даррен? Судя по тому, как Азатхан и старик обращались с девчонкой, роль нарзидов не сильно изменилась. У кучеяров они считались низшими в обществе, выполняли самые грязные работы и не имели права пить из общественных фонтанов. Что сделает с ними Подобный? Отчего-то Арлингу не верилось в доброту и бескорыстные мотивы тех людей, которых представлял Джаль-Баракат.

Снаружи гудел и стонал ветер, со всех сторон сыпался песок, атакуя палатку, словно стрелы вражеской армии. Арлинг слышал, как четыре человека, сторожившие вход, скорчились на земле, накрывшись с головой плащами. Ему не было жаль их.

Эта ночь была создана для побега, но он знал, что не станет этого делать. Не потому, что иман был на свободе и мог заниматься заключением мира с его отцом, не думая об угрозе со стороны Подобного. Не потому, что ему хотелось встретиться с легендарным Негусом и лично узнать врага учителя. Не потому что ему некуда было возвращаться.

Арлинг думал о Дие. Пожалуй, он отправится вместе с ней за Гургаран. Потому что ему нужно понять, похожа ли Земля Чистых на тот рай, который Даррен обещал нарзидам, насильно уведенным из Сикелии.

* * *

Джаль-Баракат так и не дождался прибытия Карателя, и решил выступить в путь без него. Неожиданное исчезновение главных войск Негуса и отсутствие вестей от Даррена тревожило, но сильнее слугу Подобного беспокоило приближение сезона самумов в Карах-Антаре. Буря, которая накрыла караван на границе пустыни, была лишь слабым отголоском стихии, бушующей в Белых Песках с наступлением зимы.

Длинная вереница вьючных и верховых верблюдов растянулась между барханами на многие сали. Впереди шли старожилы из керхов, которым, наверное, сами пайрики указывали дорогу среди одинаковых холмов из дюн и барханов. Рядом гнали обширное стадо овец и баранов для еды. В центре каравана двигалось три десятка тяжело груженных верблюдов, которые, как подозревал Арлинг, несли награбленное добро из разоренных городов Сикелии — золото смердило кровью и смертью даже сквозь мешки и тюки. Вероятно, то были остатки сикелийских богатств, а основная часть краденного уже находилась в сокровищницах Негуса. Ведь, по словам Азатхана, их караван был пятым по счету, который отправился в Землю Чистых с начала войны.

Нарзиды двигались в хвосте. Взрослые шли пешком, детей и стариков везли в корзинах, привязанных к двум верблюдам. Шествие замыкали обозы с провиантом и запасами воды в бочках. Арлинг так и не смог определить точное количество нарзидов, но решил, что их не больше двух сотен. Охрану он изучил лучше. Почти все всадники на боевых верблюдах были керхами из племен, обитающих в Карах-Антаре. Их выдавала уверенность и полное отсутствие благоговейного страха, которого испытывали к Белым Пескам все остальные, в том числе, и восточные нарзиды, которые ехали на лошадях незнакомой породы и держались обособленно. Нарзидов из Сикелии они сторонились и называли себя горцами, подчеркивая, что не имели ничего общего с дальними родственниками по крови с запада. Всего Арлинг насчитал чуть больше ста воинов — не слишком много для охраны каравана со столь ценным грузом. А ведь в Карах-Антаре им предстояло пройти мимо земель тех керхов, которые не присягали на верность Подобному. Караван, груженый золотом и потенциальными рабами, мог стать привлекательной добычей. Вероятно, Джаль-Баракат рассчитывал, что их будет сопровождать армия Карателя, поэтому не стал тратиться на наемников. Арлинг догадывался, что ему тяжело дался этот выбор: отправиться в путь без дополнительной охраны или дожидаться войск Карателя, рискуя угодить в разгар сезона самумов и застрять в Холустае с нарзидами и золотом до конца зимы. Регарди тоже выбрал бы первое. Переход через восточную пустыню был опасен в любое время года, но в сезон самумов легче было сразу закопаться в песок и остаться умирать там, не мучая ни себя, ни верблюдов.

В Сикелии большую восточную пустыню называли по-разному: Белые Пески, Море Дьявола, Безводное Озеро, Земля Смерти… Однако лучше всего о ней говорило само название — Карах-Антар, что в переводе с кучеярского означало: «Кто войдет, тот не вернется».

Когда проводник прокричал, что они вступили в великий Карах-Антар, Арлинга охватило странное чувство. Ему показалось, что он действительно отсюда никогда не выйдет.

Ни одна пустыня, в которой раньше приходилось бывать Регарди, не была похожа на эту. Гигантские участки суши, засыпанные белым песком, вдруг сменялись обнаженными низменностями засохшей, покрытой трещинами глиной или раскаленными массами камней. Карах-Антар был худшим воплощением Восточного Такыра и безводного Холустая.

Здесь все было другим, даже песок пел иначе. Он то ревел и лаял, то сменялся звуками натянутой струны, то стонал и жалобно плакал. Странные музыкальные мелодии Карах-Антара заставляли ежиться, словно от холода, даже бывалых путников. Арлинг разгадал секрет пустыни, когда поймал в ладонь песок, брошенный в него ветром. Песчинки были мелкими, тонкими и легкими. Обжигающий ветер постоянно носил их в воздухе, создавая музыку, обворожительную и пугающую одновременно. Из-за того что песчаная пыль постоянно перемещалась, в носу, во рту, в гортани все пересыхало и саднило. Песок забивался в волосы и уши и даже скрипел на зубах, несмотря на то что головы путников была замотаны платками. Воздух в Карах-Антаре был суше, чем в западных пустынях Сикелии, а резкие перепады летнего жара днем и зимней стужи ночью причиняли немало неудобств, как людям, так и животным.

Самым страшным врагом человека в Карах-Антаре был ветер. Местами он сметал песок в гигантские барханы, местами волнообразно рассеивал его, превращая в рябь песчаного моря. Море из песка и пыли было также изменчиво, как бездонный океан из воды и соли. Ветер вздымал песчаные волны с той же легкостью, что и морские, превращая их в горы и обрушивая в бездны. Ветер в Карах-Антаре был непредсказуем. Иногда он поднимал тонкую пыль песка лишь на несколько салей вверх, но порой наполнял воздух жгучей, раскаленной энергией неуправляемой стихии, и тогда пески застилали небосвод, бешено кружась под бурным напором.

В этом году самумы пришли в восточную пустыню рано. В древнем языке керхов самум имел много обозначений, но сами кочевники называли его «ядом пышущий». Пылевые бури часто настигали путников, задерживая их на много суток. Джаль-Баракат злился и ругал капитана каравана, но человек ничего не мог сделать против природы.

Самумы Карах-Антара напоминали Арлингу шторм в Белом Море, который ему как-то удалось пережить. Как там вихрь стаскивал тучи с неба и соединял их с водяными столбами, вызванными им же, так и здесь, пески вздымались, словно по собственной воле, образуя крепкие, мощные столбы, которые то медленно, то со зловещей быстротой двигались по пустыне. Каждую секунду столбы меняли свое положение, звучание и образ. Пытаться бежать от них было бессмысленно.

В такую погоду караван поспешно двигался вперед, насколько мог, но когда густой, сухой и непроницаемый туман накрывал равнину, путники останавливались и принимались спешно готовиться к встрече со стихией. Воздух становился тяжелым, густым и смердящим. Как образно заметил один керх, так пахло изо рта умирающего человека. Никто уже не тратил время на то чтобы спутать ноги верблюдам — при первых звуках ураганного ветра те сами ложились на землю, вытягивали шеи, фыркали и стонали. Повсюду раздавались беспокойные, неправильные вздохи животных и гулкий шепот встревоженных людей, а высоко в небе что-то ревело, трещало и дребезжало. Пыль забивалась в плащи, просачивалась сквозь ткань и оседала на тело, причиняя много мучительных неудобств. К этому добавлялась головная боль и затрудненное дыхание. Пот выступал градом, но одежды не смачивал — палящая атмосфера впитывала в себя любую влагу. Если самум длился долго, то у людей от сухости начинали лопаться губы, из ранок постоянно сочилось кровь. Тело чесалось и зудело, кожа трескалась, а во все трещины набивалась тонкая, въедливая пыль. Дышать было трудно, кровь постоянно стучала в висках, и многие теряли сознание. После первого сильного самума с земли не встало четыре нарзида — люди скончались от теплового удара. Пали и животные. К счастью, таких самумов было немного, но после каждого караван надолго останавливался, чтобы привести в чувство людей и животных.

Однако и без пылевых бурь в Карах-Антаре приходилось несладко. Маленькое багрово-красное солнце безжалостно палило путников, насылая миражи и видения. Зрячих сводили с ума призраки водной глади озер, Арлинга терзали голоса прохладных ручьев, звенящих за каждым барханом.

В редких оазисах деревьев почти не росло. Иногда встречался дикий арбуз — высохшие плети с зелеными шарами и с горьким, как смола, вкусом. Поблизости всегда находились лужи с водой, непригодной для питья. У воды был горько-мыльный вкус, вяжущий язык. В таких лужах путники лишь смачивали одежду и шли дальше, надеясь, что ближайший колодец не пересох. Те немногие источники, у которых останавливался караван, были похожи на шахты, в которых собиралась живительная влага, просачиваясь из стен по каплям. Они были тщательно спрятаны, и неопытный путник, наверняка, прошел бы мимо того, что могло спасти ему жизнь.

Вскоре Арлинг понял, что Карах-Антар называли Землей Смерти не только из-за засушливого климата и пылевых бурь. Ни в одной пустыне Сикелии не встречалось столько пауков, ядовитых ящериц и скорпионов. Кроме обычных черных, которые водились в Балидете, здесь обитали гигантские зеленые скорпионы длиной с человеческий локоть. Как только наступала ночь, из песка выбирались все эти гады, сотворенные, вероятно, Нехебкаем, и идти становилось сложно. Несмотря на меры безопасности и советы проводников, каждые несколько дней от укусов тварей гибли люди.

Нарзиды из Сикелии роптали. Они выросли в жарком климате и были привычны к зною, но мало кто из них путешествовал раньше в караванах с кучеярами. Несмотря на то что проблем с водой и питанием не было — в пути нарзидам давали «мокрые камни» и палочки из миндаля и жира, а во время стоянок кормили горячей сытной кашей, — переход постепенно изматывал людей, сокращая их численность. На каждую смерть нарзида Джаль-Баракат реагировал как на личное оскорбление. Иногда Арлингу казалось, что он заботится о них, как о собственных детях, но порой не мог избавиться от ощущения, что о нарзидах пекутся, как о породистых животных, за которых дорого дадут, если их доставить в целости и сохранности.

Регарди не знал, что именно сказали нарзидам, когда уводили из родных городов, но часто слышал, как Джаль-Баракат повторял о том, что они избраны Нехебкаем, и их ждет рай. Если нарзиды и протестовали, то как-то тихо. Арлинг не помнил, чтобы они когда-нибудь бунтовали в Балидете. В Сикелии нарзиды всегда принимали свою долю со смирением и равнодушием — даже когда им запретили посещать общественные бани и учить детей в школах кучеяров. Наверное, покорность была у них в крови.

Однако после особенно тяжелых переходов даже безропотные нарзиды начинали ворчать. И тогда на первой же остановке Джаль-Баракат проводил общие моления Нехебкаю. У нарзидов не было своих богов. Они верили в духов предков, которые считались у них воплощением добра и света, и в дьявола с пайриками, которые, соответственно, были злом и тьмой. И все же нарзиды слишком долго прожили рядом с кучеярами, так как впитали в себя суеверный страх перед кучеярскими богами. Нехебкай был покровителем пылевых бурь, и в таком месте, как Карах-Антар, было естественно молиться именно ему.

Обычно молились ночью. Молитвы Джаль-Бараката ничем не отличались от молитв Семерице или Амирону, но Арлингу, который обычно испытывал отвращение к любой религии, почему-то не хотелось заткнуть уши. Наверное, ни одно место в мире так не располагало к молитве и общению с богом, как ночь в пустыне. Именно там, среди вечных дюн и барханов, слышался голос самого древнего бога, который звал погрузиться в таинства бытия. В душу проникало чувство бесконечности и величия мира. Бог велик, говорила пустыня, а ты, человек, ничтожен. И человек, несмотря на трудный путь и тяжелую работу по развьючиванию верблюдов, послушно преклонял колени и погружал в песок пустыни свое пылающее лицо.

— Помоги нам, Нехебкай! — взывал Джаль-Баракат, протягивая руки к небу. — Благослови нас твоею милостью. Сжалься над теми, кто лежит пред тобою во прахе! А вы, смертные, преклоните головы, потому что Нехебкай избрал вас служить ему. Когда завершится великая Септория, Нехебкай восстанет и заберет избранных, чтобы воздать им должное за преданную службу. Молитесь, братья и сестры! Молитесь, чтобы Септория Второго Исхода завершилась.

Когда Джаль-Баракат говорил о второй септории — а он повторял о ней почти в каждой молитве, Арлинг часто думал о том, что означало завершение ритуала в представлении Подобного. Прекратится ли эпидемия в Иштувэга, которую, по слухам, разжигали ивэи, тайные слуги Негуса, чтобы напоить кровью Изгнанного? Перестанут ли керхи, служащие Подобному, грабить караваны и убивать путников? Наступит ли мир во всем мире? Если да, то какой ценой? Арлинг помнил тысячу самых разных церемоний и ритуалов серкетов, которых заставил его запомнить иман, но не верил, что Подобный действительно в них нуждался. Ритуалы служили формой, а содержанием была вера, которой у него никогда не было. Что касалось солукрая, который придавал его носителю такую ценность в глазах Негуса и его слуг, то Арлинг не стал бы утверждать, что странное состояние, которое иногда охватывало его, было следствием полученных от имана знаний, а не его личным безумием. Впрочем, Регарди предпочитал слушать нестройный хор голосов молящихся, а не собственные мысли.

Нарзиды, и те, которые были угнаны из Сикелии, и те, которые пришли из-за Гургарана, во время молитв демонстрировали редкое единодушие, хором повторяя за Джаль-Баракатом. Керхи тоже молились, правда, своим богам, но общее обращение к всевышним силам было единым. В такие минуты Арлингу не хотелось оставаться в одиночестве. В богов он не верил, поэтому присоединяясь к молитве, обращенной в небо, думал о пустыне. Ему было трудно представить что-либо более величественное и могущественное.

В пустынях не было ничего живого, что могло отвлечь от созерцания истины, ничто не росло, не водилась ни одна птица, не заходил никакой зверь. Там властвовал абсолютный покой. Это было место смерти. Регарди любил пустыни за то, что они давали возможность прикоснуться к тому, что было ему недоступно.

Азатхан оказался прав. По сравнению с теми же нарзидами, которые шли пешком, Арлинг путешествовал почти с комфортом — его везли, кормили и поили. Оценив заботу о себе, Регарди решил, что по шкале ценностей его жизнь значилась выше, чем нарзидская. И тем сильнее не давал покоя вопрос, какую цену придется за все это заплатить.

Арлинг ехал на верховом верблюде в кольце воинов — его по-прежнему охраняли, несмотря на то что сонное зелье шамана Сола должно было превратить его в бесчувственную куклу, которую он старательно изображал. Как спящему с открытыми глазами, ему не полагался «мокрый камень», поэтому его поили из бурдюков, не особенно заботясь о качестве воды. Как-то им пришлось пересекать длинный засушливый участок без колодцев, и вода в бурдюках сильно застоялась, а в некоторых протухла. Когда керх поднес к губам Регарди горлышка бурдюка, он еще не знал о подвохе. Арлинг не пил с самого утра, а нос был забит пылью, почти лишив обоняния. И хотя первый глоток освежил его, от второго Регарди едва не стошнило. Пришлось приложить немало усилий, чтобы не выдать себя. Бесчувственная кукла не могла различить отвратительного вкуса воды, на что, наверное, и рассчитывали керхи, поленившиеся поменять воду у последнего колодца. В результате всю ночь и следующий день Регарди страдал от страшной рези в животе. К счастью, его недомогание заметил Сол, догадавшийся проверить бурдюки, и вместо керхов за ним поставили присматривать чуть более внимательных нарзидов. Впрочем, их внимательность объяснялась простым испугом — Джаль-Баракат пригрозил отрезать каждому пальцы, если Арлинг вдруг заболеет.

Не считая неприятностей с тухлой водой, Регарди неплохо приспособился к путешествию в качестве ценного пленника. Раз в две-три недели Сол варил новое зелье, Арлинг же выпивал его почти с удовольствием, стараясь скорее потушить огонь в горле от заранее прожеванных стручков акации. На всех стоянках на него надевали кандалы, вне зависимости от того пил ли он новое зелье или еще находился под действием старого.

К большому недовольству старика, Арлинга поселили в его палатку. На взгляд Регарди, из них получились отличные соседи. Когда все разбредались по шатрам, шаман наглухо задергивал полог и, отпив моханы из своих неисчерпаемых запасов, засыпал мертвецким сном. Какое-то время Арлинг выжидал, потом аккуратно снимал кандалы и начинал разминать затекшие конечности. Чтобы каждый раз не устраивать мучительную операцию с выкручиванием суставов, он украл запасные ключи от кандалов, которые нашел у Сола, заменив их ключами от одного из сундуков с золотом. Для надежности Арлинг «усыплял» Сола еще и своим способом — нажатием пальцев на нужную точку за правым ухом. После чего устраивал из подушек, кандалов и одеял подобие спящего пленника и осторожно выползал под стенкой шатра в темноту ночи. Потом начиналась игра со стражей. Его охраняли добросовестно, и обычно никто из воинов на посту не засыпал. Арлинг медленно проползал змеей по песку, останавливаясь при каждом движении наемников. Он рисковал, покидая палатку Сола, но надеялся, что громкий храп Сола отпугнет любопытных. Старик не любил, когда его будили.

Со временем он научился убегать из палатки за полчаса. Выкрав плащ у заснувшего керха, Арлинг отправлялся бродить тенью по лагерю — разминать затекшее в седле тело и наслаждаться временной свободой.

После того как Дия помогла ему, прошло много времени, прежде чем они встретились снова. Вероятно, Азатхан приказал девчонке держаться подальше от палатки шамана. Поэтому Арлинг решил навестить ее сам. Ему не нравилось чувство благодарности, которое она ему навязала.

Нарзиды спали, сбившись в кучу между сдвинутыми в круг обозами. Их охраняли, но в отличие от наемников у палатки шамана, эти воины не считали необходимым бодрствовать всю смену. Арлингу не понадобилось много времени, чтобы незаметно пройти мимо. Гораздо дольше он искал саму Дию. Регарди хорошо запомнил ее запах — слегка терпкий с нотками ванильного сахара и яблок. Дия не ела яблок, когда пришла брить его в палатку Сола. Яблочный аромат находился в голове самого Арлинга, ведь именно яблочное вино пролила Дия больше года назад, когда впервые встретилась с Арлингом на пире у Сейфуллаха. С тех пор запах яблок с сахаром навсегда стал ее образом в голове слепого драгана.

Арлинг нашел Дию под самым дальним обозом. Она спала одна, на песке, завернувшись в рваную попону, какие подстилают под верблюжьи седла. Не обнаружив вокруг девчонки даже веревки от скорпионов и змей, Регарди понял, почему нарзидов так часто кусали ночные твари. Когда иман учил его выживать в пустыне, первым правилом, которое он вдолбил в голову слепого ученика, было никогда не спать на голом песке, каким бы заманчиво мягким он не казался. «Даже твой обостренный нюх не сможет учуять нору красного паука под слоем песка, — говорил учитель, разрушая палочкой дом одного из самого ядовитого пауков Сикелии. — И тогда вместо долгожданного отдыха, ты получишь бег наперегонки со смертью». С этими словами иман безжалостно раздавил красного паука, и в воздухе запахло кислым. Арлинг урок запомнил.

Прижав ладонью ко рту нарзидки, Регарди подхватил ее и перенес к телегам с кормом для скота, которые не охранялись и где их не могли услышать. Забравшись под обоз, он бросил на песок украденный у керхов плащ и опустился на него с Дией. За все время пока он ее нес, нарзидка даже не дернулась. Или у нее отсутствовал инстинкт выживания, или, наоборот, был развит слишком хорошо. Понимая, что ее сил не хватит против взрослого незнакомца, она предпочла тактику выжидания.

— Так и знала, что это ты, — радостно прошептала Дия, когда Арлинг откинул капюшон, давая ей разглядеть себя. Он ей не поверил. Девчонка вспотела, и в запахе ее пота отчетливо читались нотки уже уходящего страха.

— Трусишка, — хмыкнул Регарди. — Ну, рассказывай, чем я заслужил твое внимание.

— Я видела, как тебя привезли, когда мы еще стояли у Ясной Реки, — сообщила Дия. — И сразу поняла, что ты тот самый особый слуга господина Сейфуллаха. Ты халруджи, я помню тебя.

Она смущенно замолчала, и Арлинг решил ее не пытать. Помнит, так помнит.

— Ты знаешь, зачем вас ведут в Гургаран?

— Сказали, что там будем жить лучше, — промямлила девчонка и села, уткнувшись макушкой в дно обоза. Регарди себе такого позволить не мог, поэтому растянулся на животе, опершись локтями в песок.

— Твои родители здесь?

Дия покачала головой. По тому как она напряглась, Арлинг понял, что вопрос задавать не стоило.

— А это правда, что города больше нет? Что его песком до самой Алебастровой Башни засыпало? — наконец, спросила она, нарушив молчание.

Арлинг сглотнул. Внутренний голос ехидно подковырнул: вот, мол, расплачивайся за любопытство. Мало тебе собственных ностальгических воспоминаний?

— Он есть, — не сразу ответил Регарди. — Только… в другом месте, понимаешь?

— Ты заберешь мне туда, правда?

Арлинг досадливо прикусил язык. Как было объяснить Дие, что он уже много лет сам ищет туда дорогу — пока не совсем успешно. Да, Балидет был в другом месте, там же, где находились его погибшие друзья и… Магда.

Оставив вопрос без ответа, он вытащил из кармана небольшой сверток и вложил в ее грязную ладонь.

— Это подарок, мое спасибо за твою помощь, — сказал Арлинг и развязал концы платка.

Он не знал, почему Джаль-Баракат не забрал у него этот предмет, оставив в кармане вместе с повязкой слепого. Фигурка птицы, вырезанная Видящей из ложки, была последним звеном, соединяющим его с прошлым. Он так и не познакомился с той девушкой, которую оберегала Альмас, и не знал, почему она вырезала для него птицу. Птицы всегда тревожили его. Они напоминали ему мастаршильдский холм с одиноким столбом на том месте, где сожгли Магду. Регарди расстался с фигуркой без сожаления.

Дие она, похоже, понравилось. Девочка с любопытством разглядывала подарок, забыв о своем неудобном вопросе.

— У меня никогда ничего подобного не было, — прошептала она с восторгом. — Наверное, она тебе дорога, эта птичка… Где ты ее взял?

— Я не знал ту, которая сделала ее, — честно признался Арлинг. — Но думаю, эту птицу сотворили с любовью.

С тех пор он приходил к Дие всегда, когда удавалось выбраться из палатки. Регарди не знал, зачем делал это, но чувствовал, что в его жизни появляется какой-то новый смысл. Иногда он приносил ей сладости, украденные из палатки повара, которые заставлял съедать в его присутствии, а потом тщательно проверял, чтобы на ней не оставалось крошек. Дия была дочерью своего народа и в отличие от Арлинга не страдала из-за отсутствия гигиенических процедур. От нее пахло немытым телом и коркой грязи, которая образовалась за время ее жизни в пустыне, но если раньше Регарди хотелось зажать нос каждый раз, когда рядом оказывался нарзид, сейчас все было по-другому. Стала ли иначе пахнуть грязь на теле человеке, или изменения произошли в нем самом — он не знал. Но его больше не раздражало то, что к запахам Дии примешивалось зловоние нечистоты. Он принял ее такой, какая она была.

Что касалось самой Дией, то девочка заметно ожила и всегда с нетерпением дожидалась его прихода. Порой они засиживались до утра. И хотя Арлингу было стыдно, что Дие придется весь день идти пешком, а он, пользуясь положением ценного пленника, сможет выспаться на верблюде, ему никогда не хотелось прощаться с ней первым.

В ту ночь караванщики заснули рано. Солнце недавно опустилось в волны песчаного океана, и песок еще хранил в себе полуденный жар. Ветер стих, и в наступившей тишине было слышно, как верблюды пережевывают жвачку, и храпит керх, устроившийся в соседнем обозе. После зноя томительного дня прохлада ночи была чудесным подарком. Арлинг принес Дие мазь, которую позаимствовал у Сола, и теперь тщательно втирал средство в кровоточащие трещины на ее пятках. Ее старые сандалии окончательно развалились, а новые, выданные надсмотрщиком, оказались малы и в пути натерли ей ноги.

— У каждого человека на шее — петля, — увлеченно рассказывала Дия, подставляя ему грязную пятку. — Если мы вели праведную жизнь, то когда мы умираем, петля спадает, а если нечестивую, то бесы тащат нас за эту петлю в ад.

— Да? — рассеянно спросил Арлинг, гадая, стоит ли идти за водой, чтобы промыть ранки, или просто наложить мазь сверху и поверить, что она справится с любой заразой.

— Так говорила моя мама, а ей — моя бабушка, а бабушке — ее бабушка. А еще мама рассказывала, что если встретить в жизни праведного человека, он поможет эту петлю снять. Я знаю, ты добрый человек, Арлинг, и ты снимешь с меня петлю. Поэтому мы встретились.

Арлинг обычно рассеяно пропускал ее болтовню мимо ушей — ему просто нравилось слушать ее голос — но на этот раз замер, не донеся мазь до пятки Дии. Это было что-то новенькое. Его называли по-разному, но добрым — никогда. Эх, Дия, какая прелесть быть ребенком! Что говоришь — в то и веришь.

Регарди промолчал. У него еще будет время развеять ее иллюзии. Между тем, девочка вытащила банку с мазью у него из пальцев и принялась сама размазывать средство по грязной коже. Арлинг махнул рукой — нарзиды рождались на улице, и, похоже, грязь никогда им не вредила.

— Ты часто молчишь, — пробормотала она и неуклюже заползла к нему на колени. Регарди напрягся, но прогонять не стал. Ему внезапно стало интересно, что будет дальше.

— Праведный человек — это ты, — еще раз повторила она и положила теплую щеку ему на грудь. Арлинг знал, что всем детям давали на ужин козье молоко, и теперь от Дии пахло так обольстительно по-домашнему.

— Какая ты еще глупая, — задумчиво протянул он. — Я тебе скажу, кто такой праведный человек. Махди, великий учитель моего учителя, писал так: быть праведным — это значит творить добро, быть смиренным, иметь чистое сердце, говорить правду, стремиться к знаниям, подавлять гнев, быть терпеливым, дружелюбным, стыдливым, почтительным к старому… Хм… Надо же, остальное забыл. А кто-то еще собирается вспоминать древние ритуалы серкетов. Ну да ладно. Я открою тебе секрет, девочка. Махди хоть и был умным, но некоторых вещей все же не понимал. Праведных людей в мире не существует. Мы творим добро, но оно часто оборачивается злом, мы думаем, что смиренны и терпеливы, а на самом деле, прячем гордыню за красивыми словами, мы стремимся к знаниям, но лишь больше запутываемся в собственном невежестве. Праведный человек — это идеальный человек. Таких не бывает.

Арлинг замолчал — Дия его уже не слушала. Она заснула, уткнувшись носом в его подмышку, и, похоже, ее не смущало, что он тоже давно не мылся.

Вздохнув, Регарди прислушался к ночной мошкаре. Она звенела тише, а значит, близился третий час ночи, когда начинался обход лагеря дежурным патрулем. Иногда стражники заглядывали в палатку Сола, и ему следовало быть на месте — на всякий случай. Но Дия так хорошо спала, что ему отчаянно хотелось остаться у обоза на всю ночь.

И тут он почувствовал взгляд. Цепкий, внимательный, колючий. Несмотря на темноту, их тщательно разглядывали. Иман слишком долго тренировал его замечать такие взгляды, и Арлинг знал, что не мог ошибиться. Смотрели со стороны лагеря, возможно, из-под повозки с зерном для скота. И это не была стража, потому что за ними наблюдали уже давно. Регарди понял, что знакомое чувство преследовало его весь вечер, однако он только сейчас обратил на него внимание — непростительная ошибка, которая могла стоить жизни не только ему.

Арлинг осторожно встал и понес Дию к тому месту, где она обычно спала. Он шел рассеянно и даже небрежно, неся девочку на руках и вслушиваясь в каждый звук со стороны телеги с зерном. Но все было тихо, а через какое-то время исчезло и само чувство. Если кто-то и следил за ним, он поспешил скрыться, то ли заподозрив, что его обнаружили, то ли по другой причине.

Вернув Дию на ее привычное место, Арлинг осторожно отправился к подозрительному обозу.

Среди тюков с зерном никого не было. Он тщательно исследовал повозку, обнюхал каждый мешок и уже собирался уходить, когда обнаружил маленький разрез на тюке, стоящем с краю. Кто-то осторожно извлек из мешка пригоршню зерна, просыпав пару зерен на дно телеги. Кто-то без запахов и звуков. Но кому это было нужно? Нарзидов кормили хорошо, а керхи и воины вряд ли бы стали воровать еду для скота. На песке у повозки было много следов, но свежих он не нашел.

Покрутившись вокруг еще какое-то время, Арлинг вернулся в шатер шамана в самом скверном расположении духа.

Предчувствие не обмануло — неприятности начались через три дня на следующем привале.

Он лежал, отвернувшись к стенке палатки, и как обычно, изображал покорность и равнодушие к происходящему. Между тем, в лагере действительно что-то происходило. В палатке шамана собралось все руководство: Джаль-Баракат, Азатхан, капитан каравана Зорган и еще двое горцев, которых Арлинг не знал. Ругали Сола. За последнюю неделю скончалось еще пять нарзидов — двое от укусов змей, трое от странной слабости. Последних Сол лечил много дней, но, несмотря на старания керхского знахаря, люди умирали. Сначала переставали говорить, потом отказывались от еды и воды, какое-то время ехали в обозе для больных, и в один день просто не просыпались.

У Арлинга были кое-какие догадки на счет их недомогания, но он держал их при себе. Отсутствие воли к жизни — вот, что терзало нарзидов. У таких людей заканчивается желание жить, и им все равно живы они или мертвы, говорил иман. Учитель считал это самой страшной болезнью, которая когда-либо поражала человечество. Раньше Арлинг не верил ему, ведь после смерти Магды он тоже не хотел жить, но сейчас, наблюдая за нарзидами, начинал понимать разницу. Если бы его не увез из дома Абир и не подобрал в Балидете иман, с ним случилось бы то же самое. В один день он просто бы не проснулся. Оставалось разобраться, что было бы лучше. Поскорее встретиться с Магдой или растянуть ожидание встречи с любимой на годы, но впустить в свою жизнь школу, учителя, Сейфуллаха, солукрай и все то, что сделало его другим. У нарзидов ничего этого не было. Пустыня, трудности пути, потеря дома и безликое будущее были похожи на его слепоту. Чтобы вернуться к жизни им был нужен иман, который научил бы их видеть в темноте.

— Ты говорил, что лучше него знахаря нет, — процедил Джаль-Баракат, обливая Сола, Азатхана и присутствующих ледяным взглядом. Арлинг тоже почувствовал его и почти пожалел шамана. За время пути он успел к нему привязаться.

— В том, что их кусают змеи, моей вины нет, — пробурчал шаман. — Пусть стража лучше смотрит. Это ее недогляд.

— Ах недогляд, значит? — возмутился Зорган, который отвечал за охрану лагеря. — А как насчет того, что у тебя не оказалось противоядия от обычной гремучки?

— Куда-то пропали стручки акации, — попробовал оправдаться шаман, — а без них снадобья не сваришь. Небось, твои люди их и стащили, чтобы в курево для остроты добавить.

Арлинга прошиб пот. Когда он вытаскивал акацию из знахарской сумки, то даже не подумал, что растение понадобится кому-то для спасения жизни. Его план все равно не удался. У него оставалось всего два стручка, и если переход продлится дольше двух недель, в Гургаран он приедет, как и задумывал Джаль-Баракат, — безвольной куклой. Арлинг замер, ожидая, когда его накроет волна раскаяния, но сочувствия к погибшим от змеиных укусов людей не последовало. То ли его совесть окончательно умерла где-то в Сикта-Иате, то ли снотворное зелье шамана все такие подействовало на него, уничтожив остатки сострадания.

Видя, что к его словам прислушались, старик вдохновился.

— Стручки акации… — начал он, собираясь поведать о пользе похищенного растения, но его перебил Азатхан.

— Между прочим, Сол прав, — сказал полукровка. — Охране следует быть внимательнее. Вчера патруль заметил подозрительные следы вокруг лагеря, а сегодня пропал бочонок с водой.

— Мы знаем об этом, — быстро вставил Зорган. — Это кто-то из наших ворует. Думаю, керхи. Мы с этим разбираемся.

— Почему мне не докладывали? — в голосе Джаль-Бараката звенели стальные кинжалы.

Азатхан с Зорганом переглянулись — никому не хотелось попадать под гнев слуги Подобного. Наконец, капитан каравана нерешительно произнес:

— Я хотел собрать всю информацию, а потом сразу доложить… Следы возле лагеря странные, не очень похожи на человеческие. Наверное, это маскировка. Нарзиды давно болтают, что по ночам кто-то ходит между обозов, но мы сначала не обращали внимания, думали, их ночные патрули пугают. Две недели назад стали замечать мелкие пропажи, в основном, съестного: повар то лепешек не досчитает, то сушеного мяса, то кореньев. Бочонок с водой — самая крупная пропажа. Мы давно не проходили колодцы. Если кто-то идет за нами, логично предположить, что у него кончилась вода, и он взял нашу.

— Неужели Белая Мельница пожаловала? — усмехнулся Джаль-Баракат, и все посмотрели в сторону Арлинга. — Поздновато они спохватились.

Регарди превратился в камень, надеясь, что только он слышит оглушительный стук собственного сердца. Если их действительно кто-то преследовал, то точно не человек имана. Ведь на прошлой стоянке таинственный наблюдатель скрылся, даже не попытавшись заговорить с ним. Белая Мельница осталась в Холустае. На какой-то миг Арлинг позволил себе помечтать. Пусть это иман преследует караван Подобного, чтобы освободить непутевого ученика. А то, что он не сделал это до сих пор… Что ж, возможно, еще не настал подходящий момент. Регарди улыбнулся мыслям. Наверное, он никогда не привыкнет к тому, что с учителем они уже попрощались.

— Ерунда, — фыркнул Азатхан. — На прошлой стоянке мы прочесали всю местность на многие сали вокруг. Все чисто. Белой Мельнице сейчас не до нас, это кто-то другой. А раз он питается зерном и мясом, то невидимым быть не может. Не в песок же он закапывается? За нами остаются следы только наших верблюдов и животных. Мы проверяли. Мои люди специально отстали от каравана и шли за ним несколько дней. Нас никто не преследует. Если вор и завелся, то это кто-то из наших. У меня есть догадки на этот счет, но они вам не понравятся.

— Выкладывай, — нетерпеливо махнул рукой Джаль-Баракат.

— Я не удивлюсь, если скоро пропадет одеяло, седло, попона или что-нибудь в этом роде. Кто-то готовится к побегу. Сами судите. Лепешки, зерно, вода — он делает запасы и умело прячет их где-то в обозах. Кто-то из нарзидов сильно не хочет идти за Гургаран. А может, он даже не один. Это хуже.

— Звучит логично, — протянул полукровка. — Нам только мятежа не хватало. Караван и так сильно задерживается. Мы должны были быть у подножья на этой неделе. Проклятые самумы. Всех нарзидов обыскать. Подозрительных допросить. Охрану усилить.

— А с чего вы решили, что это нарзиды? — вдруг спросил Зорган. — Между прочим, украсть бочонок воды под носом у стражи и спрятать его в наших же обозах не каждый может. Вы сами говорили, что этот, — он кивнул на Арлинга, — может распутать любые узлы, поэтому его нужно держать в кандалах, охранять во все глаза и поить стариковским дурманом в пути. А если зелье шамана не настолько хорошее, как он утверждает? Ведь от укусов змей его варево не помогло.

— Стручки акации, — прошипел Сол, но на него шикнул Джаль-Баракат, и старик заткнулся.

Арлингу показалось, что из него выбили дыхание. Разговор был уже не просто неприятным, он становился опасным. Кто бы там не прятался среди обозов, Арлинг его тихо ненавидел. Из-за этого невидимки мог сорваться весь план.

— В твоих словах может быть правда, — задумчиво протянул Джаль-Баракат, подходя к Регарди. — Я видел, на что способен этот парень. Удивлять он умеет. Дайте сюда больше света.

Сол услужливо поднес чадящую лампу. Она раскачивалась на выгнутой ручке и протяжно скрипела в такт неровным движениям старика.

Свети им ярче, подруга. Пусть видят, что мои руки и ноги в кандалах, тело расслаблено, а дыхание свободно. Наверное, ты не выспался, Зорган, раз предлагаешь такие бредовые идеи.

— С пленником все в порядке, — пришел на выручку Солу Азатхан. — Спит, как сурок. Можете проверить, он ничего не чувствует. Каким бы чудесным трюкам не научил его иман, против шаманских трав все бессильны. Это точно не васс`хан. Ищи вора среди своих людей, Зорган.

Но капитан каравана не унимался.

— А если он притворяется?

К облегчению Арлинга, на этот раз Джаль-Баракат возразил ему сам:

— Ты думаешь, что если он каким-то чудом преодолел бы действие зелья, то ехал бы с нами до самого Гургарана? Наверное, я бы с вами сейчас не разговаривал. И Азатхан тоже. Он сначала убил бы нас обоих, потом взял все, что ему нужно под носом у твоих людей, Зорган, а затем убил всех, кто попытался бы его остановить. Нет, это не васс`хан.

Регарди мысленно похвалил Джаль-Бараката. Рассуждал он здраво и в верном направлении. Так бы и случилось, если бы слуга Подобного не подстраховал свою жизнь тем, что сжег все мосты, соединяющие Арлинга с прошлым. Теперь у него была только одна дорога. И вела она к Подобному.

— Хотя… — Джаль-Баракат уже находился у выхода из шатра, когда вдруг развернулся и снова посмотрел на Регарди, — меня не раз уже охватывало странное чувство, что он с нами играет. И сейчас слышит каждое наше слово.

Сол нерешительно закряхтел, Зорган приосанился, но быстрее всех сообразил Азатхан. Он знал, как угодить начальству. Подойдя к Арлингу, он с размаху всадил носок сапога ему под ребра. Азатхан выбрал место с точностью врача, в совершенстве знающего устройство человеческого тела. Регарди, не ожидающий нападения, согнулся пополам, и в шатре воцарилась тишина. Теперь на него смотрели все.

«Нет, вам показалось! — хотелось крикнуть ему. — Зорган, чертов пес, солгал — у старика отличное зелье. Я ничего не чувствую, я мертв. Попробуйте пнуть спящего, он поведет себя точно так же. Эй, Азатхан, попробуй еще раз. Я буду готов. Я вас не разочарую».

Полукровка действительно попробовал. Встав над Арлингом, он положил руку ему на затылок. Его пальцы еще ползли вниз, но Регарди уже знал, что случится. Если бы они дрались, Арлинг позволил бы разбить себе голову, чем пропустить атаку болевой точки сзади на шее. Удачное попадание в это место решало исход поединка. Противник становился безобидным и еще долго бился в судорогах, пока соперник решал его участь — добить быстро или оставить умирать от болевого шока.

Каждый ученик Школы Белого Петуха умел терпеть боль. Их учили этому. Арлинг подозревал, что лично его иман обучал этому умению несколько дольше остальных. Он хорошо помнил те ночи, когда учитель поднимал его и заставлял повторять пройденные днем уроки, которые еще только предстояло закрепить на следующих занятиях. В его случае время не имело значения. Он должен был запоминать сразу и навсегда. Или терпеть. «Железная Кожа», «Скала Терпения», «Гром Неба» и другие приемы со странными названиями, которые позволяли защищать тело от ранений, когда-то давно были вбиты в него учителем, и Регарди не мог представить ситуацию, в которой мог бы их забыть. Поэтому, что бы ни случилось в следующую секунду, он будет готов.

Вся жизнь это боль. Люди причиняют ее друг другу, не задумываясь об этом. Сейчас тебе будет больно, но ты сам выбрал этот путь. Ты живешь войной, кровью, смертью. Ты привык и давно не видишь разницу между болью душевной и физической. Куда больнее тем, кто не ждал войны, а она пришла и уничтожила их дома, убила близких, обрекла на скитания и одиночество.

Это было не совсем то, что следовало внушать себе перед поражением, но времени на что-то большее не было. Когда Азатхан атаковал, Регарди встретил боль там, где она должна была родиться, и растоптал ее зародыш, превратив в прах. Он чувствовал дыхание серкета и знал, что Азатхан внимательно следил за выражением его лица. Полукровка был разочарован. Арлинг умел носить маски: его лицо было неподвижным, расслабленным и бесчувственным. Это был слепок с трупа, какие снимали его сородичи-драганы, чтобы приготовить маску и увековечить лик умершего.

Боль, конечно, восстала из праха и принялась, словно яд, медленно расползаться по телу, но Регарди контролировал ее, не позволяя выплескиваться наружу.

Между тем, к Азатхану присоединился Зорган, который не был таким знатоком человеческого тела, как бывший серкет, и не обладал фантазией Азатхана. Он просто ударил его кулаком в лицо, разбив губу. Вид крови, наконец, привел в чувства Джаль-Бараката.

— Прекратите, идиоты, — пробурчал он. — Нам нужно было только проверить его, а не калечить. Если бы с нами был иман, возможно, твои подозрения, Зорган, были бы не напрасны. Но это всего лишь ученик, к тому же, слепой.

Азатхан отпустил голову Арлинга, которую держал за волосы, и Регарди с удовольствием уткнулся носом в вонючий ковер. Демоны боли все еще хозяйничали в его теле, а терпение подходило к концу. По крайней мере, лежа лицом вниз, не нужно было заботиться о выражении лица. Во рту пересохло, а мысли превратились в густое желе. Ему казалось, что он летел в пропасть — падал в нее с безумной скоростью, судорожно бил руками по воздуху, кричал и пытался уцепиться за безупречно гладкие стены. Никто не бросит тебе веревку, а протягивать руку уже поздно. Рядом только ветер — ледяной, обжигающий, равнодушный.

Арлинг прикусил разбитую губу и сосредоточился на вкусе собственной крови.

— Всегда хотел узнать, как Поцелуй Змеи действует на спящего, — пробормотал Азатхан. — Расслабьтесь, господа. Раз пленник не дергается, значит, зелье Сола работает как надо. Все в порядке.

Зорган метнул на полукровку сердитый взгляд, но спорить не стал.

— Вам нужно выспаться, господин, — услужливо сказал Азатхан, обращаясь к Джаль-Баракату. — Мы выставим двойную охрану и попробуем накрыть воришку. Уверен, это какой-нибудь нарзид.

— Пожалуй, ты прав, Азатхан, — согласился Джаль-Баракат. — Так и сделаем. Я хочу, чтобы утром мне показали вора, а не сообщали об очередной краже. Пусть Нехебкай пошлет всем добрый сон.

Слуга Подобного вышел, а через какое-то время за ними последовали Зорган и Азатхан.

Арлинг почувствовал, как на кончик носа скатилась подозрительная влага. Как хорошо, что учитель не узнает о его позоре. Воздух еще проникал в легкие, но заставлять себя дышать было нестерпимо трудно. Боль постепенно проникала глубже, скручивая тело в тугой узел.

Клянусь, Азатхан, когда-нибудь я убью тебя. Я появлюсь, когда ты будешь спать, и тогда мы по-настоящему узнаем, действует ли Поцелуй Змеи на спящего или нет.

Сол, как назло, мучительно медленно выполнял свой обычный ритуал перед сном — доставал тщательно спрятанную мохану, долго пил из бутылки, еще дольше прятал ее среди вещей и сумок, с кряхтением сворачивал гнездо из одеял и до бесконечности ворочался в нем, подминая под себя шкуры. Когда из-под вороха одеял послышался храп, Арлинг не слышал и не чувствовал ничего, кроме гулких ударов сердца. Ему показалось, что он целую вечность подтягивал к груди скрученные руки. Попасть в нужные точки под пятым левым ребром удалось не сразу.

Боль отпускала медленно, исчезая по каплям и оставляя горькое послевкусие. Какое-то время Регарди просто катался из стороны в стороны, чтобы восстановить дыхание и оживить затекшие конечности, и только потом принялся за кандалы на руках. Он знал, чем займется этой ночью.

Кем бы ни был таинственный незнакомец, он ставил под угрозу маскировку Арлинга. У Регарди были кое-какие догадки о его происхождении. В Сикелии оставалось много каргалов, которые искали дорогу, ведущую в запретное царство Гургарана. Возможно, к ним привязался один из этих несчастных, который оставался невидимым, пока у него не закончились припасы.

Выбравшись из палатки, Арлинг долго лежал на песке, впитывая спиной уходящее тепло. Где-то за пределами внешнего кольца из телег и обозов бродили патрули, выискивая ночного лазутчика. В палатках ворочались и храпели уставшие за день путники — горцы и керхи, им вторили нарзиды, которых, как всегда, разместили в центре. Чем меньше их становилось, тем тщательнее их охраняли. Слабый ветер просеивал песок, шуршал незакрытыми пологами палаток, нашептывал тревожные мысли. Судя по рассказам керхам, они скоро должны были подойти к горам. Климат, действительно, менялся. Днем воздух по-прежнему обжигал горло и легкие, но ночью становилось холодно, как ранней весной на его бывшей родине.

По привычке Арлинг заглянул к Дие. Им не удалось встретиться во время прошлой стоянки, а ему хотелось с ней поговорить. Их разговоры были бессмысленными и глупыми, часто превращаясь в монологи нарзидки, но Регарди привык к ним и чувствовал себя пустым, когда их не случалось. После Дии он отправится к кухонному обозу и устроит там засаду до утра. Вероятно, вор придет, когда будет меняться патруль — сам Арлинг поступил бы именно так. А значит, у него в запасе была пара часов. Если вор не захочет уходить добровольно — а что-то подсказывало Арлингу, что так и будет, — то их встреча закончится как обычно. Одной смертью больше, одной меньше… Карах-Антар ее даже не заметит. Проглотит еще одного мертвеца в свою песчаную утробу и не оставит даже воспоминаний.

Дии на привычном месте не оказалось. Нарзиды не отлучались по нужде ночью, как это делали более чистоплотные керхи. И к кухонному обозу за водой тоже не ходили — на этот случай у всех имелись мокрые камни. Может, девчонка замерзла и отправилась просить одеяло? Покружив вокруг телег и не обнаружив ее ни под одной из повозок, Арлинг вернулся в основной лагерь, выдумывая новые причины отсутствия нарзидки. Ее укусил скорпион, и сейчас она умирает где-то в обозе для больных. Она случайно наткнулась на ночного «гостя» и тот убил ее, закопав тело в песок. Ее застали за воровством сладостей и наказали. Он не знал, как наказывали в лагере Джаль-Бараката, но предполагал самое худшее.

Погрузившись в беспокойные поиски Дии, Арлинг едва не наткнулся на ночной патруль, который внезапно появился из-за шатра Азатхана. Регарди упал в песок, надеясь, что керхи не заметили его среди ночных теней, метавшихся по лагерю. В палатке бывшего серкета еще теплилась лампа — Азатхан не спал. Один из стражников потоптался у порога, но потом махнул рукой, решив не беспокоить начальника. Патруль обошел шатер серкета, пройдя в сале от Арлинга, и удалился в сторону кухонного обоза — очевидно, делать засаду на вора.

Регарди поднялся из песка, не понимая, отчего его переполняла такая тревога. С девчонкой не могло случиться ничего страшного. Ее охраняли нарзидские боги — ведь добралась же она в здравии почти до самого Гургарана. И все же ему было нехорошо. Неспокойно.

Убедившись, что поблизости нет стражи, он сел, скрестив ноги и наклонив голову к носкам сапог. В такой позе мир слышался тоньше, глубже, отчетливее. Обычно Регарди старался игнорировать полноту внешнего мира, чтобы его разноголосица не сбивала, но сейчас ему нужно было услышать Дию. Как пес вынюхивает след по брошенной тряпке, так он искал ее в ночи по обрывкам фраз, интонациям, дыханию, которые остались в памяти. Арлинг проникал в толщу песка, в гудение ветра, в движение звезд, собираясь достигнуть луны, чтобы холод ее света привел к Дие.

Голос нарзидки, внезапно раздавшийся рядом, едва не оглушил его. Дию не похитил ночной вор и не укусил скорпион. Регарди давно слышал тяжелое дыхание Азатхана, но сперва решил, что тому снились дурные сны. Теперь, когда картину ночных звуков разбавил сдавленный стон девочки, стало понятно, отчего патруль решил не беспокоить начальника. Дыхание полукровки было искажено не тяжестью кошмаров, а возбуждением. Вскрик Дии был коротким и утонул под ладонью, накрывшей ее рот, но этого было достаточно, чтобы Арлинг услышал нарастающий гул барабанов, постепенно затмевающий остальной мир.

Кровь прилила к лицу, а в груди стало невыносимо жарко. Солукрай вспыхнул, как сухая трава от упавшей искры. Планы резко изменились. Азатхан был опытным воином. Если он заметит его, то не станет играть в героя, а закричит. И тогда пять стражников, греющихся у костра в двух салях от палатки, станут свидетелями бесславной кончины серкета. Возможно, Регарди успеет метнуть нож в одного или двух — в зависимости от того, какое оружие держал поблизости Азатхан, но оставшиеся поднимут тревогу, и тогда количество врагов вырастет во много, много раз. Арлинг не хотел кормить кровью ненасытный Карах-Антар — ни своей, ни чужой.

— Шесть секунд, — прошептал он себе, неуверенный, что у него было это время.

Бодрящий воздух ночи сменился духотой палатки и запахом разгоряченных человеческих тел. Дия отчаянно барахталась под Азатханом, серкет навалился на нее сверху, бормоча что-то несвязное. Вероятно, полукровка интуитивно почувствовал опасность, так как вдруг приподнялся на руках, оторвавшись от Дии. Время остановилось. Арлинг ощутил всей кожей, как голова Азатхана стала поворачиваться, чтобы оглянуться назад, а свободная рука потянулась к кинжалу, лежащему рядом. Другой рукой он все еще зажимал рот жертвы.

Скользящий не успел на долю секунды. Кинжал разрезал воздух у левого уха Арлинга, но пальцы Регарди уже атаковали шею врага. Лезвие со звоном воткнулось в песок, а тело серкета выгнулось дугой и всей тяжестью обрушилось бы на Дию, если бы Арлинг не подхватил его поперек живота. Поцелуй Змеи вышел смазанным, но Азатхан отреагировал правильно — пытался не потерять сознание от боли и втолкнуть в себя хоть немного воздуха. Регарди опасался, что нарзидка выдаст их криком, но Дия настороженно молчала. Зная, что полукровка вряд ли сможет выдавить из себя хоть звук, Арлинг все же затолкал ему в рот кусок его же плаща.

— Все хорошо, девочка, теперь хорошо, — прошептал он, теряясь в словах и чувствах, которые вдруг нахлынули на него, словно вода из засохшего колодца. Ему хотелось обнять Дию, чтобы успокоить ее хотя бы таким простым жестом, но он не был уверен, что теперь она позволит к себе прикасаться.

— Я знаю, — ответила Дия, опускаясь напротив. — Не плачь. Я в порядке.

Ее руки обняли его за шею, а теплая щека доверчиво прижалась к плечу. Регарди удивленно поморгал. Похоже, соленый вкус на губах был не потом. Скверно. Кажется, это называлось старостью.

Из него рвались тысячи вопросов о том, как Дия оказалась в палатке Азатхана, и были ли такие случаи раньше, но тут время напомнило о себе. Снаружи раздались голоса — наступала пересменка патрулей, а значит, близился третий час ночи. Азатхан корчился в песке, пытаясь привлечь внимание стражников, но те, вероятно, знали, что он забавлялся с нарзидкой и не обращали внимания на подозрительные звуки из палатки. Однако не стоило искушать судьбу.

— Поступим так, — прошептал Арлинг. — Сейчас ты выйдешь и очень медленно, опустив голову, пойдешь к своим. Пусть охрана тебя увидит. Сделаешь вид, что смущенна, расстроена, ну… не мне тебя учить, ты ведь умная девочка, правда? Если завтра будут задавать вопросы, скажешь, что тебя отпустили к утру, и ты больше ничего не знаешь. Верь мне. С тобой все будет хорошо.

Дия кивнула.

— Я верю. А как же ты?

— Надо закончить тут кое с кем, — уклончиво ответил Арлинг, но больше вопросов не последовало. — Завтра ночью я навещу тебя. Обещаю.

Дия была умной девочкой и все понимала. Возможно немного больше, чем ей стоило. Когда она проходила мимо стражников, один из них хохотнул, второй отпустил сальную шутку, но ее пропустили. Регарди перевел дух и решил, что в следующий раз отрежет себе палец, если когда-нибудь допустит подобные эмоции. Впрочем, Дия была всего лишь маленькой девочкой, Азатхану же сейчас было не до слез врага.

Проследив шаги нарзидки вплоть до обоза, Арлинг вернулся к серкету. Тот еще был в сознании.

— Нравится? — ехидно спросил Регарди, с трудом подавляя желание снять с полукровки кожу. — Потерпи, скоро все закончится.

До этой ночи серкет был лишь одним из тех его врагов, которые не имели лица. Сегодня он получил статус избранного, и Арлинг собирался уделить ему внимание. На всякий случай скрутив руки противнику, парализованному болью, и накрыв его одеялом, Регарди выбрался из палатки и быстро направился к внешнему краю обозов, туда, куда почти не достигал свет от факелов, и где реже появлялись люди. Карах-Антар его не разочаровал, щедро подбросив жирную гадюку, которая, почуяв опасность, попыталась скрыться от Арлинга в зарослях ковыля. Охота была недолгой. Когда Регарди вернулся, Азатхан сумел разрезать руки и пытался подтянуть скрюченные от боли пальцы к груди, чтобы освободить тело от болевого зажима. Он снова не успел.

Арлинг перевернул его на спину и приблизил к лицу полукровки голову змеи, которая судорожно била хвостом, пытаясь освободиться от его захвата. Гадюка напоминала ему Азатхана с той разницей, что эта ночь не станет для нее последней. Хрип серкета прервался, а тело под Регарди напряглось, силясь преодолеть паралич гортани. Возможность что-то сказать — последняя связь с миром живых.

— Нет, Азатхан, — покачал головой Арлинг. — Прощальных слов не будет.

Той ночью он не стал выслеживать вора. Убедившись, что с Дией все в порядке, и она спит, беспокойно ворочаясь под одеялом, Регарди вернулся в свою палатку. Устроив Азатхану настоящий «поцелуй змеи», он рисковал, но надеялся, что у Джаль-Бараката не будет времени на тщательное расследование. В пустыне случалось всякое. Даже опытный путешественник, каким, несомненно, был Азатхан, мог нарваться на гадюку в палатке, забыв проверить перед сном одеяла.

* * *

Арлинг так и не узнал, поверил ли Джаль-Баракат в случайную гибель Азатхана. На рассвете собирались в спешке, так как с юга неожиданно налетел самум. Караванщики не успели — буря накрыла лагерь непроницаемой пеленой, которая не спадала целых три дня. Невольно напрашивалась мысль о том, что это сам Нехебкай явился за телом умершего слуги, ведь Азатхан был серкетом, хоть и переметнувшимся к предателям. Но и когда песчаная пыль, наконец, улеглась, а бешеный рев ветра сменился на обычный тревожный свист, тронулись в пути не сразу. От невыносимого жара погибло семь нарзидов и трое керхов, еще двадцать человек не смогли встать, сраженные слабостью, которая преследовала караванщиков в Карах-Антаре. Пали все оставшиеся овцы и с десяток верблюдов.

Если гибель Азатхана как-то выделялась среди этих смертей, то начальство лагеря этого не показало. Керхского шамана раздирали на части, требуя от него чудес, Джаль-Баракат ревел на подчиненных, словно вернувшийся самум, капитан Зорган сохранял странное спокойствие, но Арлинг подозревал, что поводок, на котором он держал панику, скоро порвется.

По крикам Джаль-Бараката Арлинг понял, что нависшая над ними угроза голода из-за перевернутого ветром обоза с зерном и гибели последних овец была не самой страшной. Хуже голода и болезней было то, что караван опаздывал к назначенному сроку и теперь должен был успеть добраться до Гургаранских гор за три дня. «Нам лучше остаться в этих песках и сгинуть в буре, чем вызвать гнев Великого», — наставлял путников Джаль-Баракат на большой молитве после похорон погибших. По обычаям караванщиков, мертвецов оставили пустыне, сняв с них одежду и закрыв лица платками. Азатхана среди них не было. Возможно, Джаль-Баракат сжег тело, как это было принято у серкетов, а может, его, действительно, унес самум, чтобы Скользящий мог и после смерти служить своему богу.

Арлинг не сумел сдержать слово: с Дией после той ночи он не встретился. Как только началась буря, его без объяснений перевели в шатер к Джаль-Баракату, где всегда присутствовала стража. Но Арлинг знал — время для бунта еще не настало. Сквозь шум ненужного ему мира порой доносился голос и запах Дии. Он слышал, как она передвигалась по лагерю — чаще всего между палатками, где держали больных — и догадался, что ее приставили помогать Солу. Шаман был не лучшей кампанией, но, по крайней мере, в его интересы любовные утехи не входили. После того как Арлинг прошел с ним весь Карах-Антар, он мог с уверенностью сказать — водка была лучшим и последним другом старого шамана.

И все же Регарди было тревожно за Дию. Девочка была сильно истощена, и можно было только гадать, какие силы поддерживали ее тогда, когда почти все нарзидские дети уже ехали в обозах. Следующие два дня караван шел, не останавливаясь на длинные привалы. Арлингу удалось различить Дию среди ковыляющих нарзидов, и с тех пор он неотрывно следил за каждым ее шагом. Она хромала из-за незаживающей мозоли на левой ноге, спотыкалась, падала, упрямо поднималась и догоняла своих. Вслушиваясь в ее дыхание — сбитое, слишком частое, нездоровое — Арлинг с трудом подавлял злость. Что ей стоило отправиться в обоз к больным и детям? Ведь там еще было место. И только когда почувствовал на своей спине ее взгляд, понял. Обоз с больными плелся в хвосте, а нарзиды шли сразу за наемниками и керхами, среди которых ехал Арлинг. Возможно, догадка была слишком эгоистичной, но он не мог отделаться от мысли, что Дия шла со взрослыми нарзидами только потому, что так ей было видно его, Арлинга.

Песок больше не поднимался к небу пыльными столбами, а лежал смирно, словно испугавшись близости самой могучей горной цепи Сикелии. На пути все чаще попадались глубокие длинные трещины, которые невозможно было обойти. Пришлось разобрать одну из телег, чтобы смастерить подобие переносного моста. Порой по глине начинали бежать неровные грубые складки, похожие на стариковскую кожу. Горы смотрели на людей уже давно, но только на второй день гонок, который устроил Джаль-Баракат с Карах-Антаром, Регарди понял, что заставляло караванщиков угрюмо молчать и бормотать молитвы всем богам мира. То, что он почувствовал только сейчас, зрячие наблюдали уже давно. Громада Гургарана подпирала небо, застилая горизонт крутыми вершинами. Арлингу не с чем было сравнить величие горной цепи. Из своей зрячей жизни он помнил только синие скалы Ярлы в родовом имении отца и покрытые тайгой холмы Мастаршильда. Гургаран не напоминал ни то, ни другое. Привыкший к голосам пустыни — свисту ветру, скрипу песка, шороху сухой травы, — Арлинг терялся, когда вслушивался в тревожное молчание впереди. Ему казалось, что на них медленно наползает конец мира, тот самый край, за которым нет ничего — ни смерти, ни жизни. Это было странно. Он думал, что горы напомнят ему гигантскую каменную стену, о которую разбивается ветер, но чем ближе караван подходил к горам, тем сильнее казалось, что он двигались навстречу пропасти — крутому обрыву без дня и края.

По ночам стало холоднее, воздух потерял привычную сухость, наполнившись душной испариной, а на тропе все чаще встречались растения, которых Арлинг не замечал ни в одной части Сикелии. Низкорослые, колючие, с жесткими стеблями и крохотными тугими листьями, они крепко цеплялись за твердую глину, напоминая ожившие камни. Ветер звучал глуше, словно тоже выбился из сил и теперь на последнем издыхании провожал путников к новому рубежу в их жизнях. Зато солнце — обычно тусклое и маленькое — ликовало, раздуваясь с каждым шагом, приближающим путников к Гургарану. Арлинг, привыкший к плоским долинам Сикелии, не сразу догадался, что они уже давно поднимались вверх по длинному склону, который должен был привезти их к подножью.

И хотя Джаль-Баракат кричал, что привал будет только тогда, когда его ладони коснуться святых стен Гургарана, остановиться пришлось раньше. Не только нарзиды падали на песок, не желая подниматься — многих горцев постигла та же участь и даже бывалые керхи замедлили шаг настолько, что казалось, они стояли, поднимая и опуская ноги на одном месте. В караване не осталось ни одной лошади, последних овец съели, верблюдов не хватало. Право ехать верхом сохранилось только у начальства каравана, десятка керхов и Арлинга, который чувствовал себя особенно скверно, когда услышал, как Дия не поднялась после очередного падения. Девочку поместили в переполненный обоз с больными, где он окончательно потерял ее запах.

Когда Джаль-Баракат, наконец, скомандовал о привале с ночевкой, Арлинг мог думать только о том, как бы скорее навестить нарзидку. Непонятная связь с Дией тревожила его, но он знал, что без нее он не дошел бы до Гургарана. У Сола оставалась настойка с ясным корнем, и если старик не прикончил ее сам прошлой ночью, Регарди собирался выкрасть лекарство для Дии. Ясный корень не заживит раны, но придаст иллюзию силы, которая поможет ей продержаться до гор.

Иногда внутренний голос — противный, скрипучий, ненавистный — шептал о том, что ему не стоило искать встречи с Подобным. «Новый Арлинг родился в песках и должен умереть там же, на барханах. Ему нечего делать среди камней». Но бежать было поздно. Даже если бы Арлинг украл верблюда с припасами, забрал Дию и скрылся этой ночью в дюнах Карах-Антара, он не смог бы найти дорогу назад без проводника. Да и куда бежать? К учителю в Сикта-Иат? В лучшем случае, его посадят в тюрьму. В Самрию? Если Джавад Ром не погиб во время осады, он найдет его и продаст отцу в Согдиану. На север, в Иштувэга? Но там хозяйничали ивэи, люди Подобного. Да и после Туманной Башни его могли запомнить. В Шибан или Песчаные Страны? Но беглых драганов там не любили и сразу выдавали Канцлеру. Может, к керхам? Племя Аршака считало его Сих-Гараном, воплощением легендарного воина, который сражался с Нехебкаем. К тому же он помог Аршаку добыть ритуальный кинжал Карателя — «Смотрящего вперед». Кочевники могли бы принять его и девочку. Но Великий Судья керхов — в прошлом его друг и товарищ по учебе — был предан иману, и, скорее всего, уже знал о том, что Арлинг сошел с ума, не выдержав бремени солукрая. Он выдаст его учителю, отправив в Сикта-Иат, где, в лучшем случае, его ждала тюрьма. Круг замкнулся. Арлинг наследил по всей Сикелии, и отпечатки его ног были заполнены кровью. Назад дороги не было, оставалось идти вперед, в обрыв.

Желание помочь Дие, как всегда, не совпало с возможностями. После того как Сол напоил Арлинга отваром — последним, как торжественно сообщил старик, — его закрыли в палатке Джаль-Бараката под присмотром пятерых злых керхов, которым хотелось поиграть в кости с товарищами, а не париться в душном шатре с надоевшим пленником. Многие караванщики не понимали, отчего Регарди была предоставлено столько привилегий, и тихо ненавидели его, не смея открыто перечить начальнику.

Когда послышались шаги Джаль-Бараката, в Арлинге проснулась надежда, что с возвращением хозяина шатра, охрана уберется спать на улицу, и у него появится шанс выбраться. Но все опять пошло не так. Шатер неожиданно наполнился людьми, удивив Регарди своими вместительными размерами.

— Положите его сюда, к очагу, — распорядился Джаль-Баракат, и двое стражников заволокли хрипящего человека, который пах чужаком. Арлинг давно привык к запаху караванщиков и сразу отличил новичка.

«Поймали ночного вора?» — подумал он, но Джаль-Баракат уже опустился на колени возле человека и лично поднес бурдюк с водой к его губам. Подобная забота была бы недопустима к тому, кто воровал припасы у каравана. Человек пах дорогой, пылью и скорой смертью. Сильное обезвоживание, истощение и гнилая, дурно пахнущая рана на ноге были его проводниками в иной мир. Нет, он не мог быть бесшумным и ловким вором, который умудрился остаться невидимым не только для стражников, но и Арлинга.

— Его подобрали разведчики полчаса назад, — сказал Зорган. — Шел по нашим следам. Вряд ли он дотянет до рассвета. Тут и Сол не поможет.

— Сол уже никому не поможет, — недовольно буркнул Джаль-Баракат. После смерти Азатхана, который покровительствовал керхскому шаману, положение старика ухудшилось настолько, что в него плевали едва ли не нарзиды.

— Назови свое имя и звание, — велел Джаль-Баракат человеку и еще раз смочил его губы водой. Пить тот не мог.

— Рафан Марбиз, старший офицер пятого полка Карателя, — выдавил из себя несчастный. Теперь было понятно, почему Джаль-Баракат принял его лично, да еще и уложил на ковры в своем шатре. Это были те самые новости, которых караван не дождался в Холустае. И судя по состоянию воина, хорошими они быть не могли.

Когда воин заговорил — хрипло, с длинными паузами, сглатывая слова, — Регарди определил, что он был восточным нарзидом, одним из горцев, которые сопровождали войско Карателя вместе с драганами и керхами. Новости и в самом деле, оказались дурными, хотя Арлинга, который был вроде как представителем вражеской стороны, они должны были бы порадовать.

Армия Маргаджана не вернется в Царство Негуса. В Белом Море Каратель вместе с захваченными в Самрии нарзидами попал в шторм, который потопил все корабли, разбив остатки флота о рифы Птичьих Островов. Спаслось около ста человек. Большинство были убиты отрядами Белой Мельницы, патрулирующими западное побережье Сикелии. Те немногие, что выжили, смогли добраться до Карах-Антара, где, убежав от человеческих врагов, обрекли себя на поражение от куда более могучих противников. Солнце, песок и ветер убивали изощренно и безжалостно. К счастью для Карателя, он не увидел, как погибло его войско. Флагман Маргаджана затонул первым, расколовшись после падения грот-мачты.

— Значит, Каратель не попал в Сикта-Иат, — задумчиво протянул Джаль-Баракат, и Регарди поразился спокойствию, с которым тот принял новость о гибели армии Подобного.

Арлинг не знал, как отнестись к смерти Даррена. С одной стороны, бывший друг погиб для него уже давно, с другой — их встреча в Рамсдуте так хорошо сохранилась в памяти, что ему было странно, почему сознание не хотело забывать образ врага народа. Как бы там ни было, радости от того, что погиб Даррен, а вместе с ним и угроза мирному будущему Сикелии, он не испытывал.

«Надеюсь, твоя смерть была быстрой, дружище. По крайней мере, кое в чем ты меня опередил. Хотя, возможно, ненадолго».

— Мы получили приказ захватить Видящую в порту повстанцев, но… — фраза оказалась слишком длинной, и нарзид закашлялся. Арлинг почти физически ощущал, как несчастного оставляют последние силы. Что он всегда умел делать хорошо, так это чувствовать чужую смерть.

— Простите… мы не сумели…, - снова захрипел умирающий, но Джаль-Баракат его перебил.

— Да дьявол с ней, с этой Видящей, — усмехнулся он. — Завтра мы уже будем в Гургаране. Жаль, конечно, что придется проводить ритуал без самрийских нарзидов, но, как говорится, прихоть случая управляет миром. Нехебкай видит, я сделал все, что в человеческих силах. А человек, увы, слаб. Прирежь его, Зорган, помолись и отправляйся спать. Завтра будет важный день.

Арлинг решил, что ослышался, но стражники уже подхватили старшего офицера пятого полка Карателя и поволокли его наружу. Человек не сопротивлялся. Кажется, он потерял сознание еще до того, как Джаль-Баракат вынес приговор.

Может, это проявление гуманности и уважения к тому, кто умрет в любом случае? Может, так принято в Карах-Антаре? Может, что-то случилось с ним, Арлингом, раз его стали удивлять такие вроде бы понятные действия, как устранение помехи на пути к цели. Обозы каравана были переполнены больными нарзидами, лекарств не хватало, припасы кончались. С точки зрения выживания, Джаль-Баракат поступил верно, но отчего в душе Регарди завывал и беспокойно метался колючий ветер? Рафан был родом из Гургарана и почти добрался до дома. Кто знает, где бы его подобрала смерть?

Погрузившись в мысли, Арлинг не заметил, как шатер опустел, оставив его наедине с Джаль-Баракатом. Слуга Подобного медленно раскуривал трубку, и палатка наполнялась густым, одуряющим запахом земли, молока и меда — запахом журависа. Регарди с отвращением выдохнул наркотик из легких, но дурман все равно проникал в тело, наполняя голову легкими пузырьками.

— Я знаю, что это ты убил Азатхана, — неожиданно произнес Джаль-Баракат, подсаживаясь к нему. — Трюк со змеей был хорош, но слишком прост. Ты недооцениваешь меня, васс`хан.

Регарди уже понял, что сегодняшняя ночь будет не самой приятной в его жизни. Нужно было срочно менять стратегию, но кто бы ему подсказал как…

— Я давно за тобой наблюдаю, — продолжил слуга Подобного, вытряхивая пепел из трубки рядом с головой Арлинга. — Сегодня я велел Солу приготовить неправильный отвар — пустышку с прежним вкусом. Поэтому можешь больше не притворяться.

Он толкнул Арлинга ногой, перевернув его на спину. Регарди не придумал ничего умного, как оставаться недвижимым трупом. «Когда не знаешь, что говорить, молчи», учил иман, и Арлинг решил потерять дар речи на ближайшее время.

— Если враг желает сдаться, следует выяснить истинно ли его намерение, — протянул Джаль-Баракат и извлек из кармана узкий футляр, который Арлингу не понравился. — Итак, у тебя была тысяча возможностей убежать, но ты пошел со мной добровольно. Почему? Не поверю, что ты обиделся на имана или боишься мести повстанцев из Сикта-Иата.

Внимание Арлинга было приковано к предмету, который слуга Подобного извлек из футляра. В воздухе запахло металлом, но слишком тонко и слабо для широкого лезвия кинжала. Судя по тому, как были сложены пальцы Джаль-Бараката, он держал иглу. Богатое воображение Регарди услужливо подсказало сотню способов, как можно использовать этот инструмент, чтобы покалечить человеческое тело.

— Я хотел попасть в Гургаран, — наконец, сказал Арлинг, решив, что стратегия молчания для этого случая не подходит. — Вы сами сделали все, чтобы в Сикелии мне было некуда возвращаться. Я надеялся найти новую жизнь на службе у Негуса.

Он и сам чувствовал, как лживо прозвучали слова. Васс`хан никогда бы не произнес подобного.

— Ты напоминаешь мне тонко настроенный музыкальный инструмент, который неожиданно издал фальшивую ноту — лениво протянул Джаль-Баракат, разглядывая иглу. — Иман хорошо постарался. Так не хочется портить его работу. Подумай еще раз и постарайся ответить правильно. Почему не убежал? Зачем убил Азатхана? Или ты собирался покончить со всеми нами, когда мы достигнем подножья? В это я могу поверить. А может, иман собирался перехитрить меня? Ты, как медленный яд, должен был проникнуть в тело Гургарана, став отравой для Негуса. Признайся, ведь тебя отправил Тигр, так?

Как бы Арлингу хотелось, чтобы эти фантазии оказались правдой. Если бы учитель поверил в него, если бы… Нестерпимо захотелось врезать Джаль-Баракату по шее — смертельно. Но противник хорошо контролировал ситуацию. Усевшись на Арлинга, он крепко сдавил ему шею пальцами и поднес острие иглы к уху.

— Тсс, — прошептал Джаль-Баракат, когда Регарди дернулся. — Знаю, о чем ты подумал, но я не причиню тебе боль. Боль для тебя — ничто, игрушка, о которой ты, возможно, даже мечтаешь. Куда страшнее оказаться наедине в своем слепом мире, правда, васс`хан? В том самом, с которого ты начинал, когда попал в Балидет. Потеря слуха опасна для любого, но для тебя она — невосполнимая потеря, удар, после которого ты не встанешь. Сначала я притуплю твой слух, потом немного испорчу обоняние и вкусовое восприятие. Думаю, чистый журавис мне в этом поможет.

Арлинг облизнул внезапно пересохшие губы. Он мог сколько угодно дергаться и кричать, но правда была в том, что его руки и ноги были скованы кандалами, ключ от которых лежал в сапоге, а Джаль-Баракат слишком хорошо контролировал ситуацию, чтобы допустить ошибку. Страх — неожиданный, почти забытый, бескомпромиссный — подкрался незаметно и присел рядом, терпеливо ожидая конца битвы, которая разгоралась внутри него. Регарди знал, что проиграет. Он не мог представить мира, в котором не сможет услышать песок, гонимый ветром по гребню бархана.

— Постойте! — вскрикнул он, с трудом заставляя себя говорить спокойнее. — Я скажу правду. Я… хотел убить Подобного, но это было только мое решение. Иман здесь не причем, да он и не знает об этом. Можете отрубить мне руку, но прошу вас, не лишайте слуха.

— Что ж, это звучит правдиво, — усмехнулся Джаль-Баракат, но иглу не отодвинул. Арлинг болезненно ощущал, как ее острие дрожит рядом с его ухом. Он не знал намерений противника, но по привычке предполагал самое худшее.

— Наконец-то я вижу тебя без маски, — продолжил Джаль-Баракат, немного усилив нажим на горло Арлинга. — Страх на лице человека — это то, на что я могу смотреть бесконечно. Итак, ты хотел убить Великого Негуса. Вполне логичное для тебя желание. Однако теперь я просто обязан сделать то, что хотел. Знание солукрая, которое ты хранишь, не потеряет своей ценности. Ведь я не собираюсь отрезать тебе язык.

— Пожалуйста, не надо! — умоляюще прошептал Арлинг, чувствуя, как дрожат губы, а во рту не осталось ни капли влаги. — Я не хочу слепоты, я сойду с ума, не будет никакого солукрая!

— Глупец, — усмехнулся Джаль-Баракат. — Ты и так слепой. Просто я исправлю кое-какую несправедливость. Нехорошо, когда слепой человек видит мир лучше зрячего.

«Тебе просто завидно», — подумал Арлинг, но ничего не сказал вслух, так как разговор был закончен. Пока Джаль-Баракат наслаждался его новой маской — страхом перед увечьем, Регарди наскоро освобождал одну руку из кольца кандалов. Когда игла двинулась с места, он еще не до конца сдвинул суставы, чтобы протянуть запястье через железный обруч. Пришлось действовать наспех. Руку разодрала резкая боль, но он все же успел вытащить ее из тисков и ударить Джаль-Бараката по локтю. Игла оцарапала кожу головы и с легким звоном вошла в песок рядом с ухом, а слуга Подобного скатился с него, прижимая раненную руку к телу.

Игра только началась, а у них уже сравнялся счет. У Джаль-Бараката была обездвижена рука, у Регарди вывихнут большой палец, который торчал под неестественным углом к ладони. Чтобы его вправить, требовалась другая рука, которая намертво застряла в кандалах. Успех победы плавно превращался в поражение. Джаль-Баракат уже схватил саблю, которая лежала на походном сундуке у входа в палатку. Арлинг услышал, как он делает вдох, чтобы позвать охрану. Время замедлилось, став густым и липким, словно старый мед.

Секунда прошла, потянулась вторая, медленно перетекла в третью. Регарди выдохнул и услышал, как тело Джаль-Бараката оседает на песок, а воздух наполняется густым запахом крови — еще теплой. Кто-то перешагнул через его поверженного врага и уверенно направился к нему, вытирая клинок о рукав. Арлинг услышал звук протягиваемого по ткани лезвия и подумал, что ему можно было не страшиться потери слуха. Кажется, он его уже потерял, раз не заметил, что в шатре все это время находился кто-то еще. Снаружи завозилась охрана, и человек замер, превратившись в одну из теней, которые метались по палатке от очага.

За ту минуту, что стражник обходил шатер, Арлинг успел в полной мере оценить несправедливость судьбы. Секунду назад он и не представлял, что могло быть что-то хуже, чем жизнь без слуха и обоняния. Боги решили посмеяться над ним. Потому что это самое «хуже» сейчас стояло в шаге от него с мокрым от крови клинком и спокойно ожидало, когда охрана успокоится достаточно, чтобы беспрепятственно подойти к Арлингу, перерезать ему горло и скрыться в ночи — туда, откуда оно пришло. Если с Джаль-Баракатом Арлинг хотел, а главное, знал, как сражаться, даже имея только одну свободную руку, то с этой тенью у него не было шансов.

Хамна по прозвищу Акация была истиной дочерью выкормившей ее секты. Каким-то чудом етобар выследила его в бескрайнем Карах-Антаре и догнала, чтобы закончить то, что они не успели в Балидете. Условия их сделки всплыли в памяти с необыкновенной четкостью. «После того как я убью тебя, Сейфуллах станет следующим», — однажды сказала она в песках Восточного Такыра. До сих пор Хамна слово держала. Она волоклась за Арлингом из Самрии, где он предпочел трусливо сбежать. Во рту стало кисло и горько одновременно. Как же ты не вовремя, Хамна.

Регарди по наивности полагал, что скрывшись в Карах-Антаре, спас Аджухама от преследования фанатичной етобарки, однако, как всегда, получилось наоборот. Проигнорировав Хамну в Самрии, он подставил Сейфуллаха, который, ничего не подозревая, вернется из Шибана в Сикта-Иат, чтобы встретиться с етобаром. Вряд ли его новые телохранители смогут противостоять той, которую вела сама смерть.

— Я больше не халруджи Сейфуллаха, — прошептал он, питая слабую надежду сбить Хамну со следа. — Мы разошлись. У него новая жизнь, как и у меня. Мальчишка больше не представляет угрозу своему дяде, который тебя нанял. Сокран остался в Иштувэга, а Сейфуллах, насколько я знаю, женился на дочери имперского казначея и уехал с ней в Согдиану. Это другая страна, Хамна. Он оставил здесь все. Я не ошибусь, если скажу, что прежний Сейфуллах уже умер. Тот человек, который сейчас живет в Согдиане, тебе незнаком. Посмотри на меня. Ты никогда не узнала бы Арлинга Регарди, который жил в столице Империи, в том теле, что валяется здесь у твоих ног. Нет того Арлинга, нет и Сейфуллаха. Думаю, у него и имя сейчас другое. Наверное, Сефрон или Сейлур, что-нибудь на драганский манер. Ты можешь убить меня, Хамна, это твое дело, но не преследуй Аджухама. Это будет неправильно. Не по чести.

Арлинг понимал, что несет бред, который не имел для етобара никакого смысла. Он пытался зацепить Хамну хоть чем-нибудь, но она лишь слегка пошатывалась над ним, словно пьяная. Возможно, на них обоих действовал журавис, который продолжал клубиться из оброненной трубки Джаль-Бараката. Когда Хамна, наконец, шагнула к нему, он не был уверен, что она услышала хотя бы слово.

А дальше Акация повела себя странно. Вместо того чтобы отрубить Арлингу голову, она уселась рядом, и прижав его раненую руку ногой к песку, вправила ему вывернутый палец. Регарди был настолько удивлен, что даже не почувствовал боли. Поведение етобара становилось все более непредсказуемым.

— Не убивай Сейфуллаха, — снова начал он, но она положила ладонь ему на рот, по-прежнему прижимая ногой его свободную руку. Было бы жаль упустить такую прекрасную возможность откусить Хамне палец, но к его лицу прикасалась не человеческая плоть, а искусственная кожа. Это была та самая рука — ненастоящая, которой Хамна заменила конечность, отрубленную Арлингом еще в Балидете.

Если в ее жесте был тайный смысл, Регарди его не понял. Зачем вправлять палец, а потом угрожать тому, кто и так был на кончике клинка?

— Я не опоздала, — пробормотала Хамна, словно эти слова должны были объяснить ее странное поведение. — Не опоздала, понимаешь?

Арлинг осторожно кивнул, решив, что етобар не совсем здорова. Похоже, тайна ночного вора была раскрыта. Акация шла за ними, а когда у нее кончились припасы, стала красть их в лагере. Тогда почему она не попыталась убить его раньше? Куда удобнее было сделать это, когда он ночевал в палатке шамана или разминал ноги по ночным барханам вокруг лагеря?

— Ты следила за караваном? — спросил он шепотом сквозь руку Хамны. Спросил просто так — без особой надежды, лишь бы заполнить тягостное молчание. От искусственной ладони пахло металлом, песком и медом. Странное сочетание… Если отвлечь етобара еще хотя бы минуты на две, пожалуй, он сможет освободить вторую руку, и тогда в игру вступят новые правила.

— Нет, — ответила Хамна. — Я двигалась от Гургарана. Сначала ждала у подножья, но потом решила встретить тебя до того, как вы начнете подниматься.

— Почему? — тут же спросил Арлинг, лелея надежду, что удастся завлечь етобара беседой.

— В горах много чужаков, — ответила она, беспокойно оглядываясь на вход. — Нужно торопиться. Я пришла не за твоей смертью. У меня есть просьба, но я не хотела бы говорить о ней здесь. Ты пытаешься освободить руку? Перестань дергаться. Я помогу. Только больше не убегай от меня. Пожалуйста.

Хамна не справилась бы лучше, попытайся она атаковать его во все болевые точки одновременно. А так она обездвижила Арлинга, даже не прилагая усилий. Он замер, лихорадочно ища объяснение ее словам и поступкам. Их не было, не существовало в природе.

Между тем, етобар перевернула его на живот и занялась кандалами. Он не сопротивлялся, лишь отметил, что она пришла уже с ключами. Может, хотела честного поединка? Это многое бы объяснило. Впрочем, раньше он не замечал за ней таких душевных порывов к справедливости.

— Ступай за мной, — прошептала она, ныряя под полог палатки.

Теперь Арлинг пошел бы за ней хоть на край света — из любопытства. И хотя внутренний голос советовал бежать немедленно, как всегда, он предпочел себя не слушать.

— Поверить не могу, что ты не мог освободиться раньше, — ворчливо произнесла Хамна, когда они проползли мимо последнего обоза. — Это же обычные кандалы. Ты что проехал в них весь Карах-Антар? Я думала, иман обучал тебя приему змеиной кожи. Тот горец едва не покалечил тебя. А я ведь могла опоздать.

— Тебя это не касается, — отрезал Арлинг. — Выкладывай, зачем пришла. Если не за моей смертью, то зачем мешаешь мне путешествовать?

— Не ходи в Гургаран. Там плохое место, — серьезно произнесла Хамна и вдруг принялась вытаскивать из карманов разную мелочь, которую обычно носит с собой наемный убийца.

— Ты заставляешь меня нервничать, — сказал Регарди, внимательно наблюдая за ее действиями. — Если тебе не понравилось в горах, необязательно убеждать в этом остальных. По мне, так отличное место. И не думай, что я испытываю чувство благодарности. Ситуация была под контролем.

— Ну конечно, — усмехнулась Акация, отстегивая ножны с саблей. Клинок с тихим лязгом присоединился к груде оружия, которая выросла между Арлингом и наемницей. «Хочет рукопашную?» — теряясь в догадках, подумал Регарди, но Хамна не производила впечатление человека, который готовится к драке. Больше всего она напоминала пловца, который делает глубокий вздох перед прыжком в пучину.

— В Сикта-Иате мы разминулись всего на пару дней, — прошептала Хамна, принимаясь вытаскивать иглы из рукавов. В воздухе запахло ядом, и Регарди невольно сглотнул от зависти. У него давно не было столь богатого арсенала.

— Корабль попал в шторм, а когда я добралась до города, твои портреты украшали каждый переулок. Похоже, кучеяры тебя уже не любят. За твою голову обещана такая сумма, что я подумала, а не стоит ли мне сначала уменьшить конкуренцию. Впрочем, твои следы терялись в песках Холустая, и все желающие разбогатеть до сих пор прочесывают местные барханы. Кто-то пусти слух, что ты подался к керхам. Никому и в голову не пришло искать тебя в Карах-Антаре. Я думала, что опоздала, и твой караван уже давно достиг Гургарана, но, как оказалось, я вас опередила. Пришлось возвращаться вам навстречу. И если бы я задержалась хоть на час, сейчас ты был бы глухим, Арлинг Регарди.

Хамна щелчком отстегнула трубку для метания дротиков от пояса и торжественно уложила ее поверх кучи своего арсенала.

— Хорошо, — кивнул Арлинг. — Пусть будет так. Мне, конечно, очень хочется узнать, как ты нашла мой след в Карах-Антаре, но я спрошу о другом. Что тебе нужно? Кажется, драться ты не собираешься.

— Что нужно? — рассеянно переспросила Хамна, и ее голос неожиданно дрогнул. Уверенность, наполнявшая каждое движение наемницы, вдруг исчезла, а сама Хамна как-то стала меньше и словно прозрачнее.

— Я никогда не думала, что это будет так трудно, — выдавила она. — Возможно, стоит подождать… Еще пару минут. Я лучше расскажу, как тебя нашла.

Арлинг ожидал историю о тайной етобарской почте, но снова не угадал.

— Мне мать показала, — спокойно ответила наемница, блуждая взглядом по горизонту. Етобар была абсолютно расслаблена: ни концентрации внимания, ни внутренней готовности к атаке. Арлинг с трудом преодолел искушение напасть на нее. Не стоило торопиться. Возможно, она притворялась. И только продумав все это, до него дошел смысл ее слов.

— Мать? Но… — он замолчал, сбитый с толку. Атрея жива? Вернулась из Карах-Антара после десятилетнего отсутствия? Это было невозможно. Он давно похоронил сестру имана, поселив ее в своем сердце, и не был готов к ее возвращению.

— Она послала мне сон, — мрачно отрезала Хамна, и все стало на свои места. Переход по Белым Пескам не прошел бесследно для психического здоровья. Етобар даже и представить не мог, каково это — пересечь пустыню в одиночку.

— Ты просил, я ответила. Верить или нет — твое дело, но Атрея вела меня через Карах-Антар, и если бы не ее голос в моих снах, мы бы не встретились. А ты был бы сейчас глухим.

Хамна сделала многозначительную паузу, но Арлинг ее больше не перебивал. Он хотел услышать просьбу.

— Я хочу стать твоим халруджи, — выпалила она. — Я не знаю правильных слов, которые положено говорить, когда просишь о чести служения, поэтому скажу то, что у меня на сердце. Мне двадцать девять лет. Из них двадцать шесть я провела среди етобаров, которые стали моей семьей. Правильно или нет, но они вырастили меня и создали ту Акацию, которую знают в Сикелии. Я думала, что знаю о смерти все. До тех пор, пока не началась война. И пока я не встретила тебя, Арлинг. Я хочу служить тебе, но это не та просьба, о которой я говорила. Я хочу просить о другом. Не спрашивай меня о причине моего решения. Я не знаю ответа. Не смогу объяснить словами. Я хочу умереть и родиться заново. Мое прошлое ненавистно мне, как тебе твое. Прими мою клятву, и я забуду свою жизнь ради твоей.

Хамна приложила левую руку ко лбу и неловко опустилась на одно колено. Поза халруджи, который клянется в верности господину — Арлинг помнил, как тяжело давалось первое коленопреклонение. Когда это случилось с ним, ему казалось, что он ломает себе колени, заставляя их склониться перед Сейфуллахом.

Регарди поднялся и, отвернувшись от Хамны, которая замерла на песке, словно безжизненная кукла, молча зашагал на хребет бархана. Но попытка бегства от самого себя была обречена на провал. Он остановился, не дойдя до гребня. Воздух стал горьким и сухим, как пепел. Он драл горло и выжимал влагу из слепых глаз. Лагерь давно спал, патрули закончили обход и дремали у костров — стояла такая тишина, что было слышно, как ветер врезается в высоту Гургаранских гор на горизонте. Звук получался странным, мертвым. Так гудит воздух в дупле умершего дерева. Арлинг не помнил дня, когда разрушение и смерть стали ему ненавистны, но знал, что он его уже пережил. Оставалось понять, хотел ли он протянуть руку Хамне, чтобы пустить ее на свою дорогу. Ее не испугают кости мертвецов — их было полно и на ее пути. Но в его мире было кое-что помимо обычной смерти. Оно досталось ему от имана и порождало в нем черные бездны безумия, которые он не всегда проходил успешно. Если Хамна сорвется в них по его вине, вместо одного сумасшедшего убийцы появятся двое — ведь халруджи Акация будет верно служить своему господину, сея вокруг смерть в его честь.

Арлинг поправил повязку слепого, бесшумно выдохнул и пошел к Хамне.

— Я принимаю твою клятву, — произнес он, сопротивляясь внутреннему голосу, который настойчиво советовал свернуть ей шею. — Пусть мое посвящение в серкеты состоялось не по правилам, но я прошел Испытание Смертью, а значит, имею право принимать клятву халруджи. Звезды, песок и ветер станут нашими свидетелями. Отныне ты будешь соблюдать заповеди Великой Книги Махди и служить мне, пока не вернешь себе чистоту духа и сердца. Обычно халруджи клянется господину три раза. Первый раз — во время посвящения, второй — после первого предательства, третий — перед тем как отправится по Дороге Молчания. У нас с тобой будет всего одна клятва верности. Если ты обманешь меня, я убью тебя, а точнее, — мы вернемся к тому, с чего начинали. Но я знаю, что этого не случится. Халруджи клянется на клинке господина, пробуя с него воду и соль. Но когда нет ни того, ни другого, Махди предписывает особый ритуал. Тебе он не понравится, но и я не испытываю от этого удовольствия. Это твой выбор, а я принимаю его.

Арлинг взял кинжал из боевого арсенала Хамны и порезал себе запястье. Теплая, дымящаяся кровь наполнила морозный воздух ночи густым непередаваемым запахом жизни. Подойдя к Хамне, Регарди опустился рядом с ней на колени и протянул ей порезанную руку. Она догадалась, что нужно сделать.

Когда губы Акации коснулись раны, Арлинг почувствовал, что в нем что-то перевернулось. Он не ожидал, что Хамна сделает это с такой нежностью. «Тебе так легко, потому что ты пустил себе кровь», попытался убедить себя Арлинг, но знал — Хамна ощущала то же самое. Мир не стал другим, а ветер по-прежнему зловеще завывал в горах Гургарана, но ночной воздух стал немного теплее.

Теперь он был не один.

 

Глава 10. Септория Арлинга

Арлинг расстался с Хамной той же ночью. Новая халруджи была обескуражена и яростно протестовала, но не могла что-либо изменить. Она больше привыкла убеждать силой, а не словом, и Регарди остался глух к ее уговорам.

— Твое первое задание станет главным над всеми остальными, которые я когда-либо тебе поручу, — сказал Арлинг, ведя Хамну к обозам с больными. — Ты всегда должна помнить о том, что пообещаешь мне сегодня.

Отыскать Дию было не сложно. Ее запах — необыкновенный, знакомый, почти родной — отчетливо выделялся среди других человеческих тел. Дия казалась легче одеяла, в которое была закутана с головы до ног. У девочки был жар. Она не очнулась даже тогда, когда Арлинг поднял ее и осторожно вынес за пределы лагеря.

Там, на остывшем за ночь бархане, он вручил Дию Хамне, которая взяла ее на руки, не скрывая недовольства. Регарди не знал, в чем рисковал больше — оставляя Дию в обозе с больными или отдавая ее на попечение бывшей наемной убийце.

— Твой господин, Хамна, не завершил ни одного начатого дела, — сказал он, никак не решаясь отпустить руку нарзидки. — Я должен это исправить. Мне нужно встретиться с Подобным, и на этой встрече я буду один. Скройся в горах. Дия сильная, выживет. Дай ей все, в чем она нуждается. Я знаю, ты сможешь. Когда найдешь безопасное место, оставь вокруг следы для меня. Подойдет любой сильный запах. Если я не вернусь через неделю, Дия останется с тобой, и ты будешь служить ей так, как служила бы мне. Ты можешь отказаться, но тогда наша сделка закончится на этом бархане.

Хамна не отказалась. Она вдруг крепко прижала к себе Дию, словно Арлинг мог передумать и забрать у нее нарзидку.

— Твоя девочка будет в безопасности. Я спрячусь в горах и позабочусь о ней лучше, чем о самой себе. Если ты не вернешься через неделю, я пойду в Царство Негуса, чтобы отыскать твой труп. Я сожгу его и развею по ветру в Карах-Антре. Если предпочитаешь другие похороны, самое время для пожеланий.

Арлинг улыбнулся.

— Это твое право, Хамна. Сделай то, о чем я тебя просил, и, если мне посчастливиться умереть, можешь делать с моим телом все, что угодно.

Расставаясь с наемницей и Дией, Арлинг чувствовал себя так, словно выпил отвар из незнакомых грибов, собранных по дороге. О том, что случится, если Хамна подведет его, он не думал. Время, когда можно было сомневаться, кончилось. Регарди не знал, когда идея последовать за нарзидами в Гургаран, чтобы узнать правду о рае для изгнанных, превратилась в желание убить Подобного. Только произнеся эти слова вслух, Арлинг понял, что сделает это. Его последнее убийство будет последним не потому, что он больше никогда не заберет чью-либо жизнь. Арлинг надеялся, что Подобный станет тем противником, который, наконец, откроет ему врата смерти. Регарди пропусти его первым, но, непременно, отправится за ним следом.

В ту ночь караванщиков ограбили снова. На этот раз исчезли два верблюда, бочонок с водой и недельный запас провианта. Арлинг взял одного верблюда себе и какое-то время следовал за Хамной, которая углубилась в Карах-Антар, чтобы запутать следы. Она ни разу не обернулась. Сначала он потерял ее запах и долго вслушивался в осторожную поступь верблюжьих лап по остывшему за ночь песку. Когда не стало слышно и их, Арлинг повернул в другую сторону и бесцельно побрел навстречу поднимающемуся солнцу. Ему казалось, что Хамна отрезала у него руку, отомстив, наконец, за увечье, причиненное им в Балидете.

Он рассчитывал, что его схватят в первые утренние часы, но погоня задержалась. Наверное, решали, кому быть командиром после смерти Джаль-Бараката. Не очень почетная должность, учитывая, в каком потрепанном состоянии караван возвращался в Гургаран. Арлинг успел выпить всю воду из украденного бурдюка, когда услышал сзади разъяренные крики. Его, наконец, заметили.

Караванщики проглотили его легенду, как ящерица отравленное мясо ахара. Разъяренный Зорган, которому, вероятно, досталась роль командира, был похож на ожившего пайрика. Горец легко поверил, что Сол приготовил неправильное зелье, а пленник, воспользовавшись ошибкой шамана, убил Джаль-Бараката и бежал при первой возможности. О том, что опасного врага удалось поймать так быстро, караванщики не задумались. Зорган был слишком зол, чтобы замечать любые неровности наспех слепленной истории.

Когда Арлинга привели обратно в лагерь, ярость караванщиков не знала границ. Его били все оставшиеся в живых наемники и горцы, и Регарди понял, что со смертью Джаль-Бараката рухнула та стена, которая отгораживала васс`хана Тигра Санагора и преданных слуг Негуса. Вряд ли кто-нибудь поверил, что с Белой Мельницей у него столько же общего, сколько у морской воды с горным озером. Зорган заявил, что если Арлинг скончается от побоев, он не расстроится: потери каравана и так были слишком велики, чтобы переживать из-за смерти какого-то пленника. Регарди постарался избавить себя от болевых ощущений, используя приемы из солукрая, но глотать песок и полировать сапоги наемников собственными боками пришлось долго. К счастью для себя, караванщики спешили. Арлинг не знал глубины своей чаши терпения, и был рад, что враги остановились первыми.

Арлинг ожидал, что оставшийся путь проделает вместе с нарзидами, но когда его обмотали веревкой, конец которой привязали к седлу капитанского верблюда, понял, что поторопился с выводами. Следующие несколько часов Арлинг не думал вообще: когда мог, поднимался и бежал за верблюдом Зоргана, стараясь выдохнуть из легких песок, который, казалось, проник во все поры и теперь наполнял его тело вместо крови. Но большую часть пути он проехал на животе, оставив на прощание Карах-Антару часть одежды и собственной кожи.

Арлинг никогда не подумал бы, что будет встречать подножье Гургарана с такой радостью. Когда песок под ногами сменился каменным крошевом, его подняли и позволили держаться за оглоблю обоза. Очевидно, Зоргана все-таки волновало, чтобы «товарный вид» пленника окончательно не испортился.

«Ты мертвец, Зорган», — мстительно подумал Арлинг, цепляясь за деревянный поручень. Капитану не пришло в голову, что после подобных «поездок» по песку редко поднимаются сразу. То, что Регарди держался на ногах, было связано не с тем, что он чувствовал себя способным на это. Больше всего ему хотелось упасть обратно на землю, но он боялся упустить ту волну, которая подхлестывала его с тех пор, как Хамна забрала Дию. У волны было имя — солукрай. Он неустойчиво держался на ее гребне, надеясь, что она донесет его до Подобного. Все, что произойдет дальше, не имело значения.

Арлинг еще считал собственные шаги, когда понял, что караван остановился. Песок под ногами давно уступил место каменному крошеву, но то, что они достигли Гургарана, стало ясно, когда ветер принес запах чужаков. Их встречали. Восточные нарзиды, догадался Арлинг. По тому, как напряглись керхи, стало понятно, что они не очень ладили с горцами. При их появлении кочевники отделились от каравана, ожидая, когда главный закончит переговоры с Зорганом. Судя по крикам и возмущенным возгласам капитана, керхи повысили плату за сопровождение каравана. Горцы, спустившиеся их встречать, в переговоры не вмешивались, но было понятно, что, случись драка, в стороне не останутся.

После относительной тишины, царившей последние дни перехода, гвалт раздражал и резал слух Арлинга. Ревели верблюды, ржали маленькие лошади горцев, кричали нарзиды, уведенные из Сикелии. Регарди их понимал. Несмотря на все страхи пустыни, ее безжалостный зной, свирепые ветра и опасных насекомых, позади оставался дом. В песках они были своими, в горах ждала неизвестность, отдающая зловонием смерти.

Наконец, горцы добрались до Арлинга. Какое-то время они нерешительно топтались в паре салей от него, пристально разглядывая слепого драгана, у которого, наверное, на лбу было написано, что он тот самый пленник, которого ожидал Подобный. Один чужак, провонявшийся диким луком до волос, все-таки подошел к нему, но то, с какой брезгливостью он толкнул Арлинга к низкой лошади, заставило Регарди задуматься. Ненависть и презрение были близкими и понятными чувствами, но если ненавидеть можно было, не зная врага в лицо, то презрение нужно было заслужить конкретными поступками. Что они знали о нем, чего не знал он сам?

Торг с керхами закончился не в пользу капитана. Было ясно, что останься в живых Джаль-Баракат, кочевники вряд ли стали бы требовать больше оговоренной сумы. Зорган же не был для них авторитетом. Проходя мимо Регарди, капитан прошипел что-то неразборчивое, но по интонации было понятно, что он призывал на голову пленника самые страшные проклятия в мире. Арлинг и сам считал, что Джаль-Баракат умер несколько рано. Впрочем, Хамна всегда появлялась в его жизни не вовремя.

Весь караван пересадили на маленьких лошадей горцев. На них также нагрузили поклажу, снятую с верблюдов. Самих дромадеров отдали кочевникам, что, вероятно, входило в оплату их услуг. Каменное крошево и колючие скалы Гургарана не годились для мягких лап кораблей пустыни.

Начало подъема Арлинг пропустил, занятый изучением собственных повреждений. Они оказались поверхностными. Когда он отвлекся, то не сразу понял, что вызвало его хорошее настроение. Дошло, когда путников накрыл первый сильный порыв ветра. Регарди открыл рот, глубоко вдохнул, вбирая в грудь воздух, и едва не поперхнулся нахлынувшими эмоциями. Он чувствовал себя сильным и способным на все. Похоже, подобные ощущения испытывали и остальные. Горный воздух творил чудеся, исцеляя и придавая силы.

Горы Гургарана дарили неописуемые виды. Оставаясь невидимыми для Арлинга, они разговаривали с ним новыми запахами и звуками, которые разительно отличались от того, что он чувствовал в Сикелии. После скудных даров пустынных оазисов казалось, что они попали в рай. Может, Джаль-Баракат все-таки был прав, когда обещал привезти нарзидов в лучшее место на земле? Когда караван натолкнулся на первый ручей, проводникам с трудом удалось отогнать от него людей. Им было не понять, что испытывал человек, много дней бредущий по сухому песку и утоляющий жажду затхлой водой из бурдюков. Горная вода была бесподобна. Арлинг долго держал ее во рту, восхищаясь тем, как постепенно раскрывался ее букет. Ради таких моментов стоило жить.

Вода слышалась отовсюду. Звенели ручьи, дремали озера, сочились влагой каменные трещины, скрывая подземные родники. Им вторило разноголосье птичьего мира. В отличие от птиц с дивными голосами, живущими в садах Балидета, пернатые обитатели Гургарана петь не умели — они кричали. Их крики пронзали человеческую душу, освобождая ее от накопившейся грязи, и побуждая сорваться с ближайшей вершины, чтобы раствориться в воздушном величии горного царства. Это были голоса абсолютной свободы, и их можно было слушать бесконечно.

Горные вершины сменялись плоскогорьями, покрытыми дикой цветущей травой и низкими кустарниками, которые наполняли воздух изумительным ароматом. Не от них ли кружило голову и хотелось пуститься бегом?

Наверное, в горы пришла весна, подумал Арлинг. Все цвело и хотело жить, а они брели к обрыву своих жизней. Но тревоги не было, и сомнений тоже. Он давно не испытывал такой уверенности в собственных действиях — нынешних, минувших и будущих. Ощущение вне времени и пространства, чувство бесконечности мига и абсолютного покоя несло его вперед, заставляя не замечать голоса тех, кто звал назад.

Горы разговаривали с ним постоянно, с тех пор как ветер унес последние отголоски Карах-Антара. Шептал Сейфуллах, звал Беркут, упрекал иман, бормотала Атрейя. Гургаран проникал в него, меняя изнутри и снаружи. Мир гор был холодным, странным, необычным. Ему хотелось понять его, стать с ним единым целым, навсегда погрузиться в суровое безмолвие. Тишина ветра и песка, которая сопровождала их в пустыне, уступила место тишине родников и рек, крикам горных птиц, далекому грохоту камнепадов, отдаленным раскатам грома в недосягаемых для человека вершинах. Гургаран не таился перед ним, он был открыт — душой и сердцем, и Арлинг хотел ответить ему тем же. Казалось, что сама вечность заглядывала в него, убеждая: твой путь закончился, это конец. Осталось найти ответ на последний вопрос. Зачем он здесь? Только ли для того чтобы убить Негуса, который собирался изменить мир, закончив Септорию Второго Исхода? Или его привела сюда вся жизнь — начиная от встречи Магды в лесах Мастаршильда и заканчивая решением добровольно отправиться с Джаль-Баракатом по Белым Пескам Смерти?

Горы не давали ответа. Они молчаливо тянулись сквозь облака к звездам — из века в век. Ничего не вернуть, ничего не исправить.

С трудом оторвавшись от меланхолии, в которую собиралось погрузиться сознание, Арлинг обратил все внимание на узкую тропу под копытами его лошади. Богатство Гургарана стоило всех трудностей Карах-Антара. Но почему караваны, идущие в Шибан или Песчаные Страны, предпочитали делать крюк по Холустаю, а не идти напрямую? В Холустае обитало не меньше разбойничьих племен керхов, чем в Карах-Антаре. И разве оазисы Гургарана не могли стать достойной наградой после трудного перехода по Белым Пескам? Ему не верилось, что ни один каргал, отправленный Канцлером в Сикелию, не дошел до гор. Карах-Антар был суровым местом, но проходимым. Куда исчезали все разведчики драганов? Почему те, кто возвращался, упрямо твердили о неприступности Гургарана?

Все стало ясно, когда они миновали первый висячий мост. Караван двигался по узкой тропе, которая петляла по отлогим склонам, поросшим кустарником плоскогорьям, остро изрезанным горным гребням. Порой казалось, что можно было никуда не сворачивать и пройти прямо, но в следующий миг ветер доносил свирепое гудение воздуха, вырывающегося из-под земли, и Арлинг догадывался — дорогу впереди преграждала глубокая трещина, уводящая в недра Гургарана. Проводники часто останавливались, словно дожидаясь разрешения гор продолжить путь. Во время одной из таких остановок Регарди уловил движение на утесе, нависавшем впереди над тропой, и понял, что дорога охранялась. Возможно, с самого первого камня. Мастерство тех, кто прятался в горах, впечатляло. Он интуитивно чувствовал, что, когда они переходили узкий каньон, сверху за ними наблюдали люди, но так и не смог определить, сколько их было. Никакого запаха, ни одного лишнего движения — охранники Гургарана были подобны камням. Это они натягивали перед караваном висячие мосты над пропастями и пропускали невредимыми мимо смертельных ловушек. Это они встречали незваных путников, устраивая камнепады и поддерживая легенду о непроходимости Гургарана. Караван Зоргана шел по той самой единственной дороге — безопасной тропе среди трещин и обвалов, бдительно охраняемой горными жителями. Вот почему не возвращались каргалы, отправленные его отцом на поиски горного царства, вот почему караванщики Сикелии предпочитали более длинный путь по Холустаю, вот почему Гургаран считался неприступным. Не природа сделала его таким, а люди, которые пришли в это место первыми.

Арлинг учуял запах смерти еще до того, как шедшие впереди нарзиды стали кричать и молиться Нехебкаю. Вспорхнули стервятники, недовольные вторжением чужаков, захрустели кости под копытами лошадей, с ленивым жужжанием взлетели жирные мухи. К симфонии мертвецов присоединился ветер, заскрипев веревками висельников — некоторых еще не успели обглодать грифы, а значит, аллея смерти, через которую двигался караван, постоянно пополнялось. Мертвецы висели на коренастых горных елях, лежали с раздробленными костями под огромными валунами, просовывали изъеденные конечности сквозь прутья клеток, демонстрируя изувеченными телами богатое разнообразие смерти. Здесь заканчивали свой путь те, кто сумел пройти ловушки горцев и выйти к сердцу Гургарана — Земле Негуса.

По тому, как оживились проводники, Арлинг понял: их путь закончился. Он уже слышал город — непередаваемый гул человеческой жизни посреди горного безмолвия. Удары, которые он принял за раскаты грома, стали ритмичнее, и Регарди догадался, что эти звуки издавала не природа. В городе били барабаны, и их глухие ритмы раздавались эхом по всему Гургарану.

— Началось… — с трепетом прошептал идущий рядом горец.

Арлинг хотел спросить, что именно, когда тропинка неожиданно вывернула из узкой расселины на высокое плато. Он мысленно пробежался взглядом влево, вправо, вперед и не встретил привычных каменных стен. Плато было настолько огромным, что легко умещало раскинувшийся на нем город. Где-то вдалеке слышался рев ветра в горных вершинах, но он был настолько слабым, что казался почти мифическим. Город был очагом жизни, удивительным в этом мире камня и ветра. Он был настоящим. Копыта лошадей больше не стучали по камню, а неслышно топтали низкую, мягкую траву. Звук бегущей воды подсказал о близости горной реки, от которой веяло прохладой и жизнью. Где-то впереди грохотал водопад. Прилетевший ветер загадочно зашуршал листвой в роще тисов. Пахнуло цветущим шиповником. Крикнула птица, и ее голос порвал какую-то струну в душе Арлинга, которая и так была натянута до предела. Плато покрывал слой плодородной земли, и уже было не важно, принес ее ветер или Нехебкай, которому молились горцы. Арлинг вдыхал знакомые запахи и не мог отделаться от ощущения, что это место ему знакомо. Долго гадать не пришлось. Город Негуса напоминал Согдарию, и было понятно, почему Даррен, который не сумел найти вторую родину в Сикелии, называл землю в горах раем.

Арлинг собирался внимательнее изучить стены города, к которым двигался караван, но не успел. Проводники занервничали, горцы, которые шли с ними из Сикта-Иата, столпились, по рядам нарзидов пробежала нервная дрожь. И тут Регарди услышал топот — тысячи ног бежали им навстречу. Если это были встречающие, то он не завидовал тем, кто шел впереди. Впрочем, когда толпа их настигла, все оказались в равном положении. Арлинга внезапно окружили сотни кричащих и смеющихся людей, от которых резко несло журависом. Это был привет от старого мира, но он не радовал. Горцы выкрикивали что-то бессмысленное, но кое-что в их словах он разобрал — имя Нехебкая было на устах у каждого. Индигового Бога славили и восхваляли, приветствуя его именем путников. Арлинг знал, что ехал в землю Нехебкая, но даже представить не мог, что попадет в царство религиозных фанатиков.

Толпа внесла его в город, не оставив ни шанса понять, где он оказался. Еще минуту назад лошадь шла по мягкому травяному покрову, а сейчас ее копыта стучали по отесанным каменным плитам — гладким, ровным, утоптанным за столетия. Горожане, которые продолжали тесно обступать их со всех сторон, стащили с лошади Зоргана и принялись качать его, подбрасывая в воздух. Капитан каравана явно не ожидал подобной встречи и не выказывал особого довольства, но терпел со знанием человека, захваченного врасплох бурей. Несколько других горцев тоже подняли на руки. Более чем теплый прием настораживал и вызывал вопросы.

Между тем, город Нехебкая проплывал мимо, словно черный корабль смерти. Казалось, что жизнь существовала только на его улицах. По обеим сторонам дороги Арлинг чувствовал огромные монолиты, стены которых были слишком ровными для гор. Они казались пустыми и безжизненными, но ветер стучал створками окон на верхних этажах и шуршал листьями деревьев, которые, очевидно, росли на крышах. Если это были дома, то подобных построек он еще не встречал. Их высота с легкостью соперничала со знаменитой Алебастровой Башней Балидета, намного превосходя последнюю. Но если Алебастровая Башня была культовым сооружением, то монолиты, судя по всему, были жилыми домами, так как теснились плотными рядами, изредка прерываясь переулками, уходящими вглубь города. Загадочные постройки тянулись к горизонту, плавно превращаясь в горы. Оценить размер поселения и определить, сколько людей могло в нем жить, представлялось трудной задачей даже для зрячего. Он не знал, кто первый назвал земли Негуса раем, но этот слух был самым преувеличенным из всех, ему известных. И дело было не только в том, что на улицах не встречалось скверов, фонтанов или рынков, к которым он привык в Балидете и других сикелийских городах. Главную ноту задавал странный запах, который изредка пробивался сквозь дурманы журависа, оставаясь почти неуловимым. Он шел, словно из-под земли, и не напоминал ни один знакомый аромат или зловоние. Решив, что запах вызван особой скальной породой, на которой был возведен город, Регарди переключил внимание на его жителей.

Грохот барабанов стал громче, и толпа заколыхалась, подстраиваясь под ритм. Вдыхая запахи разгоряченных наркотиками тел, Арлинг подумал о том, чем эти люди занимались тогда, когда не поклонялись Нехебкаю. Выращивали коз? Добывали ценные породы, продавая их в Песчаные Страны? Занимались науками? Тогда, в Рамсдуте, Даррен удивил его, когда рассказала о научных достижениях горцев. Чего стоил «мокрый камень» или прибор управления погодой с величавым названием «Повелитель Бурь», который уничтожил несколько городов Сикелии, прежде чем сломался. Как-то не верилось, что горожане уделяли науке много внимания. Рядом с Регарди бежал, постоянно подпрыгивая и дергаясь, подросток в длинном балахоне — с выбритым черепом и длинными цепочками, вставленными то ли в брови, то ли в щеки. Украшение било его по лицу и стучало о зубы, когда парень открывал рот. С другой стороны бежала девушка, и ее наряд ничем не отличался от его соседа справа. Мужчины и женщины из Города Нехебкая были одинаковыми — похожая одежда, одни и те же странные украшения на лице, схожие запахи, полное отсутствие волос.

Постепенно из каравана стали исчезать оглушенные встречей нарзиды. К ним подходили лысые женщины в длинных балахонах, ласково бормоча, надевали им на голову венки из ирисов и уводили по двое-трое за пределы беснующейся толпы. Проводники и стража им не мешали. И хотя в действиях женщин не было ничего плохого, Арлинг порадовался, что отдал Дию Хамне.

Плохое предчувствие и напряжение нарастали одновременно. Внезапно он понял, что уже несколько минут пытался глубоко вздохнуть. Горный воздух, который радовал путников всю дорогу по хребтам Гургарана, не изменился. Несмотря на чад факелов и тяжелый наркотический дурман, Арлинг чувствовал его прежний запах и вкус, но отчего-то он перестал насыщать его тело жизнью. Он прислушался к тем нарзидам, которых еще не успели увести, и понял, что те дышали так же, как он — глубоко, широко раздувая грудную клетку, стараясь вместить за один вдох как можно больше воздуха разом. Однако горцы, которые пришли из Сикта-Иата, чувствовали себя нормально. Они были встревожены беснующейся толпой и раздражены, но не испытывали никаких проблем с дыханием.

Ситуация изменилась, когда ряды нарзидов окончательно поредели. Их вели по мосту, — Арлинг слышал под каменными плитами шум бегущей воды, — когда кто-то в толпе закричал:

— Слепой! Васс`хан! Это слепой!

Притворятся, что кричали не о нем, было бессмысленно. Первый камень попал в ногу, следующий метил в голову. Регарди увернулся и прижался к шее лошади, стараясь не свалиться, так как его руки были по-прежнему связаны за спиной.

Настроения толпы резко изменилось, а благодушие и ликование превратились в агрессию и открытую ненависть.

— Вор! Слепой! Будь ты проклят!

Меня с кем-то перепутали, попытался убедить себя Арлинг. Он еще ничего не украл у этих горцев. Здесь было что-то явно не так.

Сначала стража не очень старалась его загораживать, но когда полетели камни крупнее, а некоторые стали попадать в тех, кто ехал рядом, Арлинга стянули с лошади и взяли в кольцо провожатых. Мера не помогла, и у подножья моста началась давка, так как толпа стала наседать.

— Смерть вору! Отдайте его нам!

Когда ряды охраны стали проседать, уступая натиску толпы, проводники во главе с Зорганом забеспокоились всерьез. Они что-то кричали наседавшим людям, но это было все равно, что пытаться остановить бурю руками. Кто-то запоздало накинул на голову Арлинга мешок, однако ярость толпы только усилилась.

Регарди, задыхавшийся и без мешка, понял, что если он не придумает что-нибудь немедленно, тело взбунтуется. К тому же не от всех камней удавалось увернуться. Каменный дождь отвлекал силы и мешал координации. Арлинг медленно погружался в пучину злости, впитывая настроения толпы, словно бархат пролившееся вино.

На миг ощущение реальности происходящего потерялось, превратившись в зыбкую поверхность сновидения. Кто-то из толпы пробился сквозь стражу и, стащив с него мешок, схватил за волосы. Регарди, не задумываясь, ударил лбом, послышался хруст. Стража уже не пыталась успокаивать толпу, она рубилась саблями в ножнах, используя клинки, как дубинки. Ситуация выходила из-под контроля. Понимая, что привлекает внимание, Арлинг опустился на колени, надеясь, что его не затопчут «защитники». Он уже четверть часа пытался вытащить правую руку из кольца кандалов, но то, что получалось легко в Карах-Антаре, внезапно стало непосильной задачей. Его постоянно толкали, и он никак не мог выбрать подходящий момент, чтобы вытащить большой палец из сустава и протянуть ладонь сквозь железный обруч.

Кто-то еще пробился сквозь стражу. Чужак оказался хитер и прополз к нему на четвереньках, рискуя быть затоптанным или получить по голове тупым ударом клинка. Арлинг приготовился к атаке, но человек вдруг остановился и прошептал до боли знакомым голосом имана:

— Ты должен идти до конца! До конца, понял? Не останавливайся!

Осознать сказанное Регарди не успел, так как Зорган вдруг поднял его за шиворот и стал проталкивать за стражей, которая принялась прорубаться в толпе к какой-то цели. Галлюцинация, решил Арлинг, хватая воздух широко открытым ртом. Еще немного такого дыхания и он услышит не только учителя, но и самого Нехебкая.

И хотя толпа по-прежнему бесновалась, голос, раздавшийся откуда-то спереди, перекричал всех.

— Расступитесь! Пропустите Святого Отца! Дорогу Великому Негусу!

К ним пробивались всадники — эскорт из десяти или пятнадцати человек на разгоряченных, храпящих лошадях. Очевидно, им пришлось долго скакать, чтобы успеть спасти гостей города. Их появление не осталось незамеченным, и по мере того как всадники приближались к застрявшим у подножья моста путникам, толпа стала успокаиваться. Одни пытались коснуться человека, скачущего впереди, другие падали на колени, третьи — самые буйные — принимались в экстазе рвать на себе одежды.

Человек что-то говорил им, но звучал все тише, и Регарди не мог разобрать ни слова — только интонацию. Голос всадника обещал и успокаивал, действуя на толпу, словно снотворное зелье, которым опаивали Арлинга в Карах-Антаре. Регарди показалось, что некоторые действительно стали засыпать. Стоя, с открытыми глазами, они принимались раскачиваться из стороны в сторону, а потом ложились на землю, превращаясь в безжизненные куклы. Только когда стражники стали поспешно прижимать к носам платки, он понял, что дело было не в словах и голосе Негуса, а в новом запахе, который сочился из мешков, притороченных к седлам всадников. Наркотик против наркотика… В этом мире Нехебкая дурман контролировал все человеческое.

Арлинг прижал нос к плечу, стараясь вдыхать через ткань рубахи, но скоро стал спотыкаться, врезаясь в спины проводников. Вместо расслабления, которое он ожидал от наркотика, в нем пробудилась паника. Иман учил его задерживать дыхание на длительный срок, но не дышать вообще он не мог. Грудь горела огнем, требуя больше воздуха, голова отказывалась понимать простейшие вещи. Например, почему голос Негуса казался таким знакомым?

Сознание уплыло в черноту, но он продолжал механически шагать, цепляясь за чьи-то руки. Хорош васс`хан, уныло подумал Регарди. Кажется, он хотел кого-то убить.

Над ухом зазвенел голос Зоргана, и слух Арлинга резанули заискивающие нотки, непривычные для капитана.

— О Лучезарное Светило! Перед солнцеподобной дланью твоей не стоят и гроша несметные сокровища всего мира!

Арлинг потряс головой и понял, что стоял на коленях на каменном холодном полу, а рядом — точно в такой же позе — заливался соловьем Зорган. Странно, он совсем не помнил, как оказался здесь. Дышалось по-прежнему с трудом, но стало понятно, что заставило его очнуться. Боль в связанных за спиной руках теперь ощущалась иначе, не позволяя себя игнорировать. Пальцы превратились в тяжелые и неповоротливые куски плоти. Ноги вели себя также. Воздух, догадался Регарди. Тело не может к нему привыкнуть, вызывая путаницу сознания. Что советовал в таких случаях Великий Махди? Нужно было вспомнить, непременно вспомнить…

— Властелин царей, убежище всего мира, справедливейший завоеватель, венценосец, величественный, как Небо, владыка! — продолжал стонать Зорган, мешая Арлингу сделать то, что и так казалось невозможным. Регарди пытался заставить голову думать о чем-либо кроме воздуха — пока безуспешно.

Где я? Какая-то пещера… Нет, большой зал. Влажно, пар, испарения — похоже, где-то рядом большой источник воды. Слышится плеск. Кто-то моется? Девушки смеются… Странно. Впрочем, в городе Нехебкая все не как у людей. Барабаны гремят громче, словно из-под земли. Все-таки это пещера — своды слишком высокие, и пахнет сыростью. Декорации меняются слишком быстро. Где же Подобный? Идиот, а перед кем распинается сейчас Зорган?

— Да увековечит Нехебкай твое царствование и владычество, — пролепетал капитан каравана, и Арлинг понял, что еще немного и страх полностью скует горцу разум.

Стараясь дышать глубже и чаще, Регарди медленно перевел внимание вперед, ощупывая пространство, пока не наткнулся на сапоги того, кто сидел перед ними на возвышении. Крепкие ноги, сильный торс, уверенная поза. Негус был сильным, подобранным, готовым к прыжку врагом. У Арлинга почти онемели конечности, а голова гнулась к земле, словно умоляя своего владельца прилечь отдохнуть. Вокруг Негуса суетилось много людей, путая его запахи и сбивая Регарди с толку. Шуршали ткани, звенели украшения, скользили по волосам гребни, остро пахли незнакомые благовония.

— Достаточно, Зорган, — произнес Негус, и Арлинга передернуло. Он знал этот голос, слышал его, но где и когда — не мог вспомнить.

— Мы довольно твоей работой. Нехебкай видит, что ты сделал все, что мог. Ступай, брат, отдохни, а через час возвращайся. За твою хорошую службу я разрешаю тебе привести двух мертвецов вместо одного.

— О господин! — Зорган стукнулся лбом о каменный пол, и в воздухе запахло свежей кровью. Капитан от усердия рассек лоб, но даже не обратил на это внимания — он весь дрожал от странного возбуждения, охватившего его после слов Негуса.

— Да пребудешь ты владыкой до конца мира, о Великий!

— Ступай, ступай! — Негус махнул рукой, и трясущегося горца увели.

Арлинг был разочарован. Он рассчитывал, что Зоргана убьют без его участия. Похоже, он пропустил весь доклад капитана. Что же хорошего нашел в его службе Негус? По мнению Регарди, Зорган был неудачником — половину нарзидов не довезли, начальника убили, к назначенному сроку едва не опоздали. В Согдарии тех, кто приносил подобные новости, в лучшем случае, отправляли в ссылку. В Сикелии было и того проще — таким посланцам рубили головы и выставляли на центральной площади в назидание остальным: чтобы впредь старались лучше.

— Арлинг, мой мальчик, как же ты изменился! — произнес Негус, и Регарди забыл о Зоргане, боли в руках и воздухе, которого не хватало.

Тем временем, царь встал и, подойдя к нему, неловко обнял. Лучшего момента для атаки было не придумать, но объятия Негуса длились меньше секунды. Даже если бы руки и ноги Арлинга обрели прежнюю силу и подвижность, времени, чтобы избавиться от пут и нанести царю хоть какое-то повреждение, все равно бы не хватило.

— Не узнал, вижу, что не узнал, — улыбнулся Негус. — А ведь мне прямо-таки сказки о твоей слепоте рассказывали. Что же, трудно признать родного дядю, а малыш?

Если раньше Арлингу просто не хватало воздуха, то сейчас он задохнулся по-настоящему. И причина была не в том, что Подобным, мятежным серкетом, Великим Негусом оказался человек, сыгравший в его жизни роковую роль. Причина была в том, что его назвали малышом, словно перечеркнув его жизнь, знания и достижения, приобретенные в Сикелии. Абир отказал ему в праве на изменение. Для него Арлинг остался тем самым несмышленым избалованным юнцом, которого он привез из Согдарии на южный континент, в надежде обменять на него знания о дороге в запретное царство. Похоже, миссия Абира удалась.

— Значит, иман показал вам путь? — не удержался он от вопроса. В свое время Арлинг много думал о том, как ему относиться к Абиру. С одной стороны, если бы дядя не задумал предательство, младший Регарди умер бы в доме для призрения слепых, куда поместил его отец. С другой стороны, Абир бросил его, беспомощного, посреди Балидета после того, как иман отказался заключать с ним сделку. Похоже, учитель все-таки передумал. Мысль о том, что иман взял его в школу, как партутаэ, жертву, которую платят серкетам в обмен на тайное знание, неприятно резанула и без того больную голову.

— Все, что было в прошлом, сейчас не имеет значения, — отрезал Абир, возвращаясь к трону.

Когда-то давно Арлинг думал точно так же, но многое изменилось. Он не знал, когда именно его прошлое перестало быть для него объектом ненависти. Может, когда керхи из Восточного Такыра, стали пытать солдата Даррена? Или после того как он встретил односельчан Магды в рудниках Иштувэга? Или когда кучеяры из Сикта-Иата прогнали его за то, что он был драганом? Или, возможно, когда узнал от Джавада, что отец по-прежнему искал его, несмотря на то что прошло немало лет, с тех пор как он бежал из Согдарии?

Однако не все свое прошлое он был готов простить и принять. Если встретив Даррена в образе Карателя, Арлинг с трудом представлял, что должен убить его, то вообразить смерть Абира удалось легко. Дело оставалось за малым — привести в порядок собственное тело, научив дышать его новым воздухом.

— Да, иман все-таки согласился на мою сделку, — ухмыльнулся Абир. — И где была его чертова проницательность, когда он вручал мне те карты… Не описать словами, что мне пришлось пережить, чтобы добраться до этого рая в небе. Но я его нашел и сделал то, что не удалось моему дорогому братцу. Я стал пятьдесят восьмым Подобным и собираюсь остаться им навсегда. Счет закончится на мне. Сегодня. И ты, мой мальчик, мне в этом поможешь.

Арлинг хотел ответить, но, подумав, решил, что не тратить силы на слова. Они ничего не изменят. Лучше освободиться от проклятых обручей, которые изрядно натерли ему запястья. Или уже не возиться с ними? В солукрае существовало несколько особых приемов на тот случай, когда воин лишался обеих рук. Но почему-то вместо того чтобы сконцентрировать внимание на атаке, Регарди тяжело опустился на колени и свесил голову — держать ее прямо становилось трудно.

— Потерпи, мой друг, — почти ласково произнес Абир. — Скоро все закончится. Пока идут последние приготовления, я тебя немного развлеку. Кстати, ты выглядишь отвратительно, но с этим ничего не поделаешь. Тем, кто пришел снизу, требуются недели, чтобы научиться дышать, как мы. Нет, дело не в высоте. Причина куда интереснее. Это земля Нехебкая, здесь все принадлежит ему — люди, горы, птицы и даже воздух. Трудно дышать воздухом бога, верно? Секрет в том, что нужно принять Нехебкая в сердце, и только тогда он позволит тебе дышать в его мире. Если ты не сделаешь этого, то и через неделю будешь задыхаться. Некоторые умирают. Однако не стоит беспокоиться, потому что ты и так скоро умрешь.

— Я знаю, что это иман послал тебя убить меня, — продолжил Негус-Абир, удобнее устраиваясь на кресле. Похоже, беседа доставляла ему немалое удовольствие. — Мы сочинили для него сказку о твоем безумии, но перехитрили самих себя. Помнишь Ларана? Он хорош, лучший в своем деле. Это он сообщил мне, что Тигр поверил в твое безумие настолько, что решил натравить на меня своего ученика. Иман специально отправил тебя на край света, в Сикта-Иат, где собирался подстроить, чтобы ты сбежал и отправился на мои поиски. Умница Джаль-Баракат оказался быстрее и поймал тебя раньше. Когда иману сообщили о твоем исчезновении, он решил, что его план сработал, и ты отправился меня убивать. Я же хотел, чтобы ты оказался здесь, как можно скорее. Редкий случай, когда наши интересы с Тигром Санагором совпали.

— Ларан предатель?

— Мой ученик, — довольно ухмыльнулся Абир. — Все сделал верно. Двойная игра — это мастерство, доступное не каждому. Когда сломался Повелитель Бурь, мы собирались временно завершить операцию в Сикелии. У нас уже было достаточно нарзидов, и твой старый дружище Даррен был нам не нужен. Его возвращение в Гургаран не планировалось — разумеется, об этом знали единицы. Многие в городе до сих пор оплакивают его трагическую гибель. Мы давно думали, как подослать своего человека в Белую Мельницу, а тут подвернулся такой удобный случай. И вот, Ларан явился к иману и заявил, что хочет быть на стороне правых, а в знак своей лояльности устроит смертельную ловушку для Карателя. Представляешь, как он расстроился, когда ты испортил ему засаду в Рамсдуте. Нам пришлось срочно менять все планы. Даррену приказали атаковать столицу. Мы знали, что армия Канцлера уже высадилась на севере, и полагали, что кампания в Самрии закончится полным разгромом Маргаджана. Однако Даррен оказался не глупым и, сняв осаду, бежал в Белое Море. Тогда мы перешли к третьему плану. Арваксы, которых нанял Ларан, должны были устроить бунт на кораблях Карателя и закончить историю с нашим первым вторжением в Сикелию. Если арваксам и не удалось одолеть Даррена, за них все сделал шторм. Я знаю, что такое Белое Море, особенно в сезон бурь. Когда мне сообщили, что армия Даррена погибла в пучине, я понял, что это был знак Нехебкая. Жаль, конечно, самрийских нарзидов, которых он вез, но, думаю, нам хватит тех людей, что переправили раньше. Ларан должен был явиться неделю назад, однако до сих пор задерживается. Возможно, из-за тех же самумов, что помешали прийти вовремя вашему каравану. Впрочем, его присутствие на ритуале неважно, ведь главный игрок передо мной.

— Я пришел сам, добровольно, — наконец, обрел дар речи Арлинг. — Ты хотел, чтобы хранитель солукрая попал в твой город, и вот я здесь. Ели объяснишь, что тебе нужно, я готов сотрудничать.

— О, это прекрасно! — воскликнул Негус. — Сегодня свершится история: мы закончим Септорию Второго Исхода. Место, куда тебя привели — последние врата Нехебкая, которые открыли Видящие. Здесь все дышит магией, это божественная земля. У нас нет болезней и голода, наши сокровищницы переполнены, а изобретения наших мудрецов — тех самых серкетов, которых изгнали из Сикелии — поразят скудные умы человечества, если станут известны миру. Но мы не готовы ими делиться. Это город избранных, рай, которого ты, Арлинг, увы, не узнаешь. В эту ночь ты станешь свидетелем многих удивительных вещей. Вместе с Нехебкаем воскреснут те мертвые, которые достойно служили ему при жизни. Ты думаешь, что убил моих верных слуг Джаль-Бараката и Азатхана? Их пребывание в царстве смерти временно. Кстати, Джаль-Баракат уже умирал однажды. Четырнадцатый Подобный пробовал завершить Септорию Второго Исхода, но допустил ошибку. Джаль-Баракат был воскрешен, но тот, кто дал свое тело богу, оказался слаб, и Нехебкай не смог задержаться в нем надолго.

Арлинг слушал Абира и не верил ему. Нельзя вернуть к жизни того, кто умер. Но вдруг ему неожиданно вспомнился Калим, старый канатоходец, которого он как-то встретил в балидетской тюрьме. От него он впервые услышал о Джаль-Баракате. Кучеяр рассказал ему историю своей жизни, но важным в ней было лишь то, что Джаль-Бараката действительно уже убивали. Калим отравил его, однако через пару месяцев тот вернулся живым и невредимым и из мести отрезал канатоходцу ноги. Возможно, слова Абира были не такими лживыми.

— Знаешь, кто первый пустил в себя бога?

Арлинг покачал головой. То, что Абир говорил, было ему выгодно. Он надеялся, что, увлеченный монологом, Подобный не заметит его попыток побороть дурман в голове и освободиться.

— Махди. Учитель Тигра Санагора. Тот, кто написал Великую Книгу и был первым хранителем солукрая. Четырнадцатый Негус заманил его в ловушку и привел в город Нехебкая. Но Махди хоть и был великим мудрецом, имел слабое тело. Он не смог удержать в себе бога и быстро погиб. Однако во время ритуала мы воскресили десять слуг Нехебкая, в том числе, Джаль-Бараката. Кстати, Тигр оказался хитрее своего учителя. Он долго и умело скрывался от нас, но, когда я узнал, что иман выбрал тебя васс`ханом, то понял, что это знак судьбы.

Арлинг не верил в религиозную чушь, которую нес Абир. Из его слов следовало одно: великий человек, основатель учения халруджи, провел последние дни в плену у секты фанатиков и погиб мучительной смертью. Только за это стоило уничтожить город Нехебкая с лица земли.

Регарди закашлялся, хватая ртом воздух. У него был сильный, выносливый организм, но почему он до сих пор не привык к местному воздуху? Отчего спина гнулась, словно на плечи давила самая высокая вершина Гургарана, а руки безвольно свисали за спиной, будто сломанные ветки саксаула?

— Зачем я тебе? — с трудом выдавил он. Кашель затих, но горло походило на пересохший колодец в сикелийской пустыне. Оно было засыпано песком бессилия и ненависти ко всему, что окружало его в тот момент.

Нехорошее предчувствие оправдалось.

— Судьба распорядилась так, что тебя сделали вором, мой мальчик, — с показной грустью произнес Абир. — Ты стал хранителем знания, которое было украдено у бога. Солукрай никогда не должен был попасть к человеку — ни ложный, ни истинный. Сегодня ты отдашь его Нехебкаю, тому, кому он принадлежит по праву.

Теперь было понятно, отчего его так встретили горожане. Человек, обокравший бога, не мог рассчитывать на теплые объятия сектантов.

— Ошибок больше не будет, — продолжил Абир. — Этой ночью мы закончим Септорию Второго Исхода, которую пытались завершить пятьдесят семь негусов до меня. Ты отдашь Индиговому свое тело, а кровь нарзидов, его первых слуг, закрепит воплощение Нехебкая в человеческом мире. Имя истинного бога узнает весь мир.

— Какая же выгода лично для тебя? — усмехнулся Арлинг, радуясь, что еще сохранил чувство юмора.

— Я стану тем, кто поведет бога в мир людей, — серьезно ответил Абир. — И мне приятно, что его тело будет иметь внешность моего племянника. Ты так похож на мать, Арлинг. Ну, за дело. Я вижу, мои люди уже все приготовили. Не бойся. Все произойдет быстрее, чем ты думаешь. В конце концов, ты ведь даже не жил по-настоящему все это время. Думаешь, иман сделал тебя сверх-человеком, научил слепого видеть мир лучше зрячих? Сказки… Тигр научил тебя убивать и только. Остальное делал за тебя солукрай. Ты можешь услышать то, что не слышу я, например, как разговаривает стража за дверьми храма. Но это не твой острый слух, как ты мог подумать, это солукрай любезно сообщает тебе то, что не под силу понять человеку. Иман не избавил тебя от слепоты, он лишь подарил тебе солукрай. Если бы не тайное знание бога, ты бы так и остался обычным слепцом, мой мальчик. Когда Нехебкай заберет у тебя то, что принадлежит ему по праву, ты станешь тем калекой, которого я привез из Согдарии. Однако у тебя сохранится сильное и крепкое тело, над которым Тигр, признаюсь, хорошо поработал. Это тело, достойное бога.

Не верить, не слушать… Абир всегда обманывал его. Он не слепой, не калека, не ущербный.

А если так, что менялось? Неужели он гордился собственной силой — божественной ли, человеческой? Регарди никогда не думал об этом. Гордость — плохое чувство, оно предшествует слабости.

В глубине пещеры что-то ухнуло, монотонный хор мужских голосов, доносящийся, словно из-под земли, прервался, но через мгновение снова затянул низкую глухую ноту.

— Начинается, — довольно протянул Абир. — Нехебкай уже готов. Мы будили его весь месяц и, кажется, он нас услышал. Ты войдешь в историю, Арлинг. Когда Индиговый займет твое тело, мы отправимся в Сикелию, где уничтожим всех божков, чтобы сделать Нехебкая единственным богом мира. А потом черед дойдет до нашего с тобой дома. Мы растопчем Согдарию. Слушай дыхание бога, Арлинг, слушай…

Абир исчез, сердце Арлинга глухо стучало, повторяя удары барабанов, эхом раздающиеся по храму. Время утекало в пропасть, и кто-то гулко шептал в его голове: «Я возвращаюсь, а ты отдашь мне то, что должен был сделать давно». Ему ответил не Регарди, а другой голос, до боли знакомый и родной:

— Арлинг, — произнес он. — Иди до конца. До конца, но не до смерти?

* * *

Сначала пришли звуки. Невнятный рокот голосов, бессмысленные смешки, слабый, невнятный шепот, гулкий, нечеткий ритм барабанов — все сливалось в многократное эхо, превращаясь в зловещую симфонию его личного ада. Регарди ощутил под пальцами холод сырого камня и понял, что еще не умер. Сознание уходило и возвращалось по собственным, ему непонятным законам. Дышать легче не стало. Тело пыталось приспособиться к новому воздуху, но одной воли было недостаточно. Какое-то время Арлинг блуждал по закоулкам разума, стараясь уловить смысл происходящего. Мозаика получилось щербатой, с зияющими дырами на месте недостающих элементов. Их было слишком много, и он уцепился за первое всплывшее из недр памяти имя — Абир. Или Подобный, пятьдесят восьмой Негус, которого он пришел убить, чтобы… Смысл опять уплыл, оставив его бездумно слушать глухое бормотание человеческих голосов, окружавших со всех сторон.

— В молчании вещей, в Ночи Сил, за пределами проклятых царств, насладись нашей любовью, о Нехебкай! Приди!

Арлинг потряс головой и поднялся на колени. Его руки и ноги не были связаны, и это удивляло больше, чем резкий запах ясного корня, внезапно ударивший в нос. В следующий миг на него обрушился водопад ледяной воды, которая, казалось, полностью состояла из ясного корня — растения, способного поднять на ноги мертвеца. Кто-то бесцеремонно схватил его за волосы и, запрокинув голову, стал вливать в него живительный настой. Регарди стиснул зубы, но долго сопротивляться не смог. Не зная, зачем горцам понадобилось оживлять его, он выпил все до последней капли. Терять было нечего. В напитке оказался не только ясный корень — щедрые добавки журависа и осадок незнакомой травы оставили во рту едкий привкус.

Чувствуя себя так, словно глотнул кипятка, Регарди подскочил на ноги, жадно глотая ртом воздух. Его по-прежнему не хватало, но тело обещало справиться. Теперь ему не нужно было дышать — по крайней мере, до тех пор пока ясный корень будет течь в его жилах. Он стал марионеткой, к которой вернулся кукловод. А между тем, из груди медленно поднимался огонь — огонь солукрая.

Чувства поспешно собирали информацию об окружающем мире, стараясь пролезть без очереди и впихнуть в голову Арлинга все — без остатка. Каменное небо над головой, каменный пол под ногами, каменные стены вокруг. Если это была клетка, то она была слишком большой для одного человека.

Пещера, догадался он и распахнул двери для звуков и запахов, которые стучались уже давно. Свод пещеры был высок и огромен. Он, словно куполом, накрывал каменное плато, заполненное человеческими телами. Люди были везде, даже на стенах, где, наверное, сидели в нишах. Казалось, что весь город спустился под землю, похоронив себя заживо. Толпа бесновалась, лихорадочно пульсируя и сливаясь в безобразное месиво плоти. Горцы тянули невнятные слова речитатива, повторяя за жрецами, которые во главе с Абиром, раскачивались на возвышении в пяти салях от Арлинга. Так близко и так далеко одновременно.

Внимание привлекли каменные статуи чуть больше человеческого роста, которые окружали Подобного. Регарди не сразу догадался, что гиганты были людьми — ведь даже служителям бога нужна охрана. Их кожа была покрыта странным порошком, заглушающим запахи человеческого тела. Они не двигались и почти не дышали, словно опасались вдохнуть дурман, густо разлитый в воздухе. Неудивительно, что сначала Арлинг принял их за монументы. Он чувствовал запах клинков и колючие, цепкие взгляды, которыми стражи обшаривали толпу — в его сторону никто не смотрел. Похоже, Абир уже исключили из игры.

— Любовь к тебе, Нехебкай, разрывает оковы Пространства и Времени! Приди!

Толпа окружала со всех сторон кроме одной — позади не ощущалось ничего. За его спиной Арлинга, примерно в десяти салях, плато заканчивалось, обрываясь в бездну, заполненную едкими, тяжелыми испарениями, похожими на дым. Они плескался в пропасти, наползая на плато, но не поднимаясь выше каменных выступов, торчавших, словно редкие зубы, по всему краю. Выступы уходили влево и вправо, напоминая доски на пиратских кораблях, по которым пленников отправляют на корм рыбам. На них сидели знакомые ему люди. За долгие дни пути по Карах-Антару он выучил наизусть запах едва ли не каждого нарзида в караване Джаль-Бараката.

Нарзидам не дали ясного корня, но, вероятно, щедро угостили журависом. Одни сидели на коленях, медленно раскачиваясь под ритмы барабанов, другие безвольно лежали на каменном полу, изредка шевеля руками. У пленных забрали одежду, но нагота не смущала несчастных, которые находились где-то далеко от происходящего.

Сознание метнулось вдоль границы пропасти к другому краю — там тоже чувствовались тела, которые, как и нарзиды, почти не двигались. Ему хватило секунды, чтобы понять, чем те люди отличались от остальных. Мертвецы лежали бесформенной кучей, вповалку, едва не сваливаясь в бездну, которая могла бы стать для них отличной могилой. Вспомнились слова Абира о том, что лучшие слуги Нехебкая получат право на вторую жизнь. Значит, и тела Джаль-Бараката и Азатхана сейчас смотрели на него мертвыми глазами. Даже туман из бездны, курильницы и чаны с благовонными жидкостями, расставленные вокруг кучи мертвецов, были бессильны заглушить мерзкий, тошнотворный запах смерти.

Внимание Арлинга перескочило на пропасть. Там не было ничего кроме зловонного дыма, который временами со странным шипением вырывался вверх. Бездна настораживала сильнее толпы безумных фанатиков, хотя он и пытался убедить себя, что шипящие звуки из пропасти имели природное происхождение. Например, на дне мог находиться кратер вулкана. Арлинг ничего не знал о вулканах, но так было спокойнее. Он привык находить объяснения любым звукам. И было бы лучше, если эти объяснения были разумными.

Впрочем, ничто, происходящее в пещере, нельзя было назвать разумным. В трех-четырех салях от него начиналась колыхающаяся граница из живых тел, мало напоминающих человеческие. Длинные, испачканные засохшей глиной и грязью балахоны шелестели на худых горцах, словно опавшие листья. Каждый второй держал в руках предмет, похожий на погремушку. В паузах между словами Абира горцы вскидывали вверх руки и принимались трястись всем телом, энергично извиваясь в такт глухим ритмам барабанов. Тогда пещеру наполнял сухой, сыпучий звук, который напоминал шелест песка по палатке в разгар самума.

От людей пахло такими сильными дозами журависа, что от одного их дыхания чувствовался дурман, проникающий в голову. Впрочем, крупная дрожь, которая била Арлинга с тех пор как он очнулся, была вызвана отнюдь не журависом. Таких безумных доз ясного корня Регарди не принимал никогда в жизни. Хорошо, что о последствиях он уже не узнает. У него было редкое чувство уверенности, что из этой пещеры живым не выйдет никто.

Не став гадать, зачем ему вернули силы, Арлинг сосредоточился на Абире, который, казалось, был целиком поглощен Септорией Второго Исхода. Регарди знал — легкой добычей Подобный не станет. Он давно заприметил у одного сектанта длинную палку, которой тот ритмично стучал о пол. Ее можно использовать, как прыжковый шест, чтобы перелететь к Абиру и убить его до того, как поспеют гиганты-стражи. А уже потом разбираться с остальными — живыми, мертвыми и каменными. У Арлинга было стойкое желание уничтожить всех горцев сразу. Желание было навеяно солукраем, но Регарди не подавлял его, зная, что попытка убить Подобного вряд ли удастся с первого раза. Где-то был подвох.

Долго ждать не пришлось. Толпа взбурлила и выплюнула из себя нечто, что он вначале принял за груду камней, сложенных друг на друга. Журависный дурман и испарения из бездны творили с его воображением странные штуки. Даже когда нечто пошевелилось, Арлинг не сразу поверил, что существо было человеком. Высотой не меньше двух салей, с массивной жилистой шеей и крепкими плечами, горец напоминал оживший каменный монолит, который, впрочем, гармонично вписывался в окружение. В руках он держал керхскую саблю, казавшуюся игрушкой в кулаках гиганта. Лысый череп, по которому обильно текли капли пота, тяжелый взгляд опытного убийцы, размеренное, спокойное дыхание без единой примеси журависа или другого наркотика — все указывало на потенциального победителя в любом сражении.

По крайней мере, Арлинг получил ответ на вопрос, зачем его угостили ясным корнем. Как бы горцы не выделяли себя в другую расу, они были детьми Сикелии, и подобно кучеярам обожали дурманить сознание и развлекаться зрелищными ритуалами, где проливалась кровь.

Итак, Подобный решил, что Септория Второго Исхода должна быть украшена поединком. Арлинг нехорошо усмехнулся и медленно размял сначала одну, потом вторую ногу. Он был готов и чувствовал себя непобедимым. В нем бурлил солукрай.

Сабля в руках гиганта не пугала, однако когда горец метнул оружие ему под ноги, Арлинг растерялся. Похоже, противник собирался биться голыми руками. Если горец рассчитывал, что его враг благородно отбросит клинок в сторону, то он ошибся. Регарди быстро подхватил саблю и провел пальцами по гладкому лезвию, чувствуя остроту, которая дарила уверенность. Клинок был простым и без изысков, но для оружия массового убийства годился.

Гигант подходил спокойно, словно мясник к лежавшей на разделочном столе туше. Голоса жрецов вдруг стали выше, а барабаны заиграли частую дробь. Решив, что их поединок получил специальное музыкальное сопровождение, Арлинг не сразу заметил изменения в толпе нарзидов.

А между тем, с пленниками из Сикелии творилось что-то странное. Многие еще оставались лежать, борясь с недостатком воздуха и дурманом, но некоторые вдруг поднялись и, шатаясь, направились к краям выступов, нависавших над бездной. Миг — и сразу три нарзида бесследно исчезли в густом, клубящемся тумане.

— Любовь к тебе, Нехебкай, разрывает оковы Пространства и Времени! — нараспев читал Абир. — Прими наш дар! Пробудись! Ощути кровь древних в своем дыхании…

Пока Регарди пытался вернуть ясность чувствам, гигант напал. Арлинг взмахнул клинком и услышал четкий хруст ломающегося лезвия. Если бы он не проверил саблю заранее, то решил бы, что ему дали оружие с изъяном. Керхские сабли славились прочностью и легко перерубали закаменелые ветки маскатовых деревьев. Дело было не в клинке, а в гиганте, который даже не остановился, продолжая наступать. На шее человека не осталось ни царапины, хотя удар должен был лишить его головы.

— Я Джар! — крикнул горец и, вероятно, проломил бы Арлингу грудь ударом ноги, если бы тот перекатом не ушел в сторону.

— А я непобедимый, — прошептал Регарди, быстро откатываясь от края пропасти. Смысл слов горца был понятен. На древнем керхар-нараге слово «джар» означало «неубиваемый». Если это был психологический прием, то Джар выбрал не того противника.

Арлинг снова напал первым, но короткая рукопашная привела к неутешительным выводам. Его пальцы попали в болевые точки, которые должны были погрузить обычного человека, по меньшей мере, в болевой шок, однако Джар обратил на его удары не больше внимания, чем на укусы насекомых. Удержать атаку не удалось, так как горец едва не сломал ему ключицу. Регарди успел отклониться, и удар прошел вскользь, но даже этого полуудара хватило, чтобы оценить силу противника. Джар был могуч, как горный поток, бешено ревущий в ущелье. Он не использовал удушающие захваты, заломы конечностей или хитрые болевые приемы — его техника ограничивалась ударами-молотами, каждый из которых должен был разбить противнику все кости разом.

Арлинг снова откатился к пропасти, и хотя в нем бурлил солукрай, внушая мысль о собственной непобедимости, спешить он не стал. Нужно было менять тактику. Пытаться травмировать мышцы или внутренние органы врага было бесполезно — железный корсет, созданный годами тренировок или с помощью неизвестного ему метода, защищал тело Джара от повреждений, атаки на нервные узлы тоже были бесполезны. Горец был бесчувственен, как камень, который его породил.

Однако при всех достоинствах гиганта у него был один недостаток: он был медлителен. Сила давила его к земле, не позволяя развить скорость при атаке. Наверное, поэтому Арлинг был до сих пор жив.

— Нет никого кроме тебя во Вселенной Любви, о Нехебкай! Мы лишь частицы в звездной пыли, а ты Хозяин Тайны Вещей.

Голос Абира нестерпимо раздражал, вызывая ненужные эмоции. Впрочем, требовать от себя душевного спокойствия Арлинг давно отказался: нарзиды один за другим прыгали в пропасть, и каждый напоминал Дию. Он давно не чувствовал себя таким неспособным что-либо изменить. От злости солукрай разгорался в груди все ярче, но сильнее от этого Арлинг себя не чувствовал.

Джар стоял на пути к Абиру и безумным горцам, которые, в свою очередь, загораживали его от нарзидов.

«Даже если бы ты оказался рядом с теми несчастными, что бы ты сделал? Схватил за ноги одного, чтобы почувствовать смерть другого? Не ты начал Септорию Второго Исхода».

«Но я могу ее закончить».

Итак, у него оставался только один вариант, как поступить с Джаром — использовать его же тактику. Техника третьей ступени, которая наносила удары по костям врага, чтобы их сломать и раздробить, была грубым методом, который Арлинг не любил, предпочитая действовать на болевые точки противника. Но, похоже, это был его единственный шанс. Ведь даже в стене можно пробить дыру.

Впрочем, перейти от теории к практике не удалось. Джар неожиданно ускорился, превратившись из неповоротливого каменного гиганта в крупное, но подвижное животное. Арлинг, который уже построил свою стратегию на его медлительности, прозевал атаку и получил удар в грудь такой силы, что отлетел к толпе беснующихся, проложив тоннель среди дергающихся тел. Следующие секунды были не самыми приятными в его жизни. Прежде чем он успел подняться и вырваться из цепких объятий сектантов, ноги фанатиков оставили на его ребрах болезненные отпечатки. Джар встретил его на границе человеческих тел, заставив Арлинга превзойти себя в прыжковой акробатике. Регарди успел спасти голову от пролома, выполнив не самый лучший прыжок в своей жизни, и тяжело приземлился позади гиганта.

Джар обрушился на него с невероятной скоростью, не оставив ни шанса на контратаку. Если бы не странное союзничество солукрая и ясного корня, Арлинг давно свалился бы у ног горца безвольным кулем со сломанными костями и внутренним кровоизлиянием. Каждая атака была похожа на удар кузнечного молота. Он не мог ошибиться в сравнении, потому что на втором году обучения Беркут уронил ему на ногу молот, когда они помогали в школьной кузнице. Регарди до сих пор вспоминал о последствиях с неприятным колющим чувством в поврежденной ступне, которую потом долго лечил иман.

Он уже не считал нарзидов, прыгающих в пропасть, не замечал тошнотворное зловоние от кучи мертвецов, ждущих воскрешения и не гадал о причине шипения, которое все четче слышалось из тумана. Избавиться от песнопения жрецов было труднее:

— Ты тот, кто над всеми, Нехебкай! Посвятитель и разрушитель, держава и тьма! Ты символ океана смерти и сосредоточие тьмы. Ты сокрыт в сиянии своем, но явись слугам своим! Приди, приди!

В движениях Джара не чувствовалось ни усталости, ни ненависти, ни желания скорее убить противника. Он даже не вспотел, тогда как с Арлинга градом катил пот, который смешивался с кровью из ссадин. На горце по-прежнему не было ни царапины. Он не подпускал к себе Регарди, оставаясь на недосягаемом расстоянии.

В который раз отлетев к пропасти, Арлинг вцепился в каменный край, и неосторожно глотнув едкого дыма, почувствовал, как у него зашевелились волосы на затылке. В зловонных испарениях, поднимающихся со дня пропасти, кто-то был. Кто-то знакомый, покрытый золотой чешуей и пахнущей сладким цветочным нектаром, который отдаленно пробивался сквозь тошнотворный запах тумана.

— Не верю, — прошептал Регарди и, стянув с глаз повязку, быстро обмотал ей нос и рот. В воздухе пещеры было намешано столько наркотиков, что в тумане можно было вообразить не только Нехебкая, но и всех кучеярских богов вместе с Амироном.

— Ты дыхание мерцающего и волшебного звездного света. Приди, Нехебкай! Возвысь сердце свое и возликуй с нами!

Регарди ненавидел богов и их слуг. Они сожгли Магду, а его превратили в зверя, чужака, который никогда не найдет место в человеческом мире. Ему было ненавистно все вокруг — каменные стены над головой, которые, казалось, опускались ниже с каждым ударом Джара, и сам поединок, который был таким же бессмысленным, как и его желание убить Абира и освободить место для пятьдесят девятого Негуса. Он же не мог уничтожить весь город.

Или мог?

Ты хранитель солукрая. Тебя считают безумцем, почему бы не оправдать ожидания тех, кто назвал тебя сумасшедшим?

Дождавшись, когда волна ненависти полностью захлестнет разум, Арлинг прыгнул на Джара и ударил ногой по колену горца, которое тот, не ожидая столь внезапной атаки, не успел прикрыть. Дав голени отскочить от ноги Джара и используя силу столкновения, Регарди без промедления нанес новый удар — сбоку. Раздался характерный хруст, но вместо того чтобы рухнуть на пол, горец лишь перенес вес на другую ногу и немного замедлил движения.

«Я сломал тебе конечность в двух местах, а ты даже не почесался», — подумал Арлинг, но на удивление времени не осталось. В нем жил солукрай. Не дожидаясь атаки Джара, Регарди напал снова. Его целью были не ноги. Убей голову, и тело умрет, учил иман, но голова Джара оставалась в недосягаемости. Горец даже не сбился с дыхания — делал глубокие вдохи и выдохи, следил за правильностью ударов и двигался спокойно, четко, без спешки, будто занимался на тренировочной площадке, а не сражался с обезумевшим от ненависти васс`ханом.

Регарди вкладывал в каждый удар все силы. Вот его открытая кисть проломила Джару четыре ребра, но горец продолжал бой в том же темпе, словно получил не перелом грудной клетки, а пару царапин. Удары по горлу и вискам также не привели к желаемому эффекту. Арлинг двигался с бешеной скоростью, но чувствовал, что предел его быстроты где-то рядом. Не сумев подобраться к голове Джара спереди, он зашел со спины и, выполнив Полет Ястреба в Безлунную Ночь, нанес мощный удар по спинному хребту горца. Если не повреждение, то перелом позвоночника Джару был обеспечен. Нормальный противник должен был упасть без движения — такие удары приводили к полному параличу тела ниже места ранения. Но Джар был не нормальным врагом. Вместо того чтобы рухнуть на пол, он неожиданно поймал локоть Арлинга в тиски и, наверное, немедленно раздавил бы его, если бы Регарди кувырком не освободился из захвата. Однако кулак Джара успел догнать его, и Арлинг свалился туда, где должен был лежать горец.

Он приземлился на руки, чувствуя во рту вкус крови. Его ребра, по которым пришлась последняя атака, бессовестно ныли, но Арлинг не успел подумать о боли. Из пропасти на него смотрел Нехебкай. Огромный змей с красивой золотистой шкурой покачивался в тумане, разглядывая людей, сгрудившихся на краю пропасти. Одни бесновались, другие криками срывали до хрипоты горло, третьи молча прыгали вниз, ведомые неизвестными инстинктами.

Куча мертвецов справа от Арлинга заколыхалась, словно оживший мираж, и стала медленно двигаться, расползаясь в стороны.

— Не верю! — яростно повторил Регарди.

Подкатившись к Джару, он схватил его за лодыжку и дернул на себя с такой силой, что, казалось, еще немного и его собственные руки оторвутся от тела. К его удивлению громила свалился. Не дожидаясь пока горец встанет на ноги, Арлинг поднял себя прыжком и рухнул на Джара, направив вниз удар кулаком-молотом, намереваясь раздробить ключицу. Атака удалась — сломанная кость с хрустом вошла внутрь тела. У противника-человека она должна была перерезать ключичные артерии. Через секунду враг потерял бы сознание, а через минуту испустил дух. После всех увечий, которые Регарди нанес Джару, он не рассчитывал, что сломанная ключица убьет гиганта, но надеялся, что она хотя бы задержит его. Трудно подниматься, когда у тебя сломан позвоночник, переломаны ноги и раздроблена грудная клетка.

Навалившись на Джара, Арлинг сжал кулак и со всей силы ударил Неубиваемого в лицо. Отдернув руку так быстро, словно вытаскивал ошпаренную кисть из кипятка, Регарди нанес новый удар, а затем еще и еще. Он не останавливался, бил без передышки, чувствуя, как ворочалось и пыталось освободиться от захвата поломанное тело гиганта. Арлинг вонзал кулак в его лицо на каждом выдохе, стараясь пройти рукой сквозь Джара, сквозь пол, через всю бездну, устремляясь к тому камню, который держал храм Нехебкая, чтобы разрушить и его тоже.

Ты должен быть счастлив, когда помогаешь врагу умереть, звенел в голове голос иман, а Регарди все бил и бил, пока не понял, что его кулак врезался уже не в голову Джара, а в каменный пол, покрытый кровью, слизью и осколками костей. В ушах гремел солукрай, который звал не останавливаться. Ведь бой еще не был закончен. Какое-то время Регарди бездумно наблюдал, как безголовое, изломанное тело Джара поднимается на колени и пытается встать на ноги. Горца шатало, сломанные конечности подгибались, скелет, поддерживаемый только мышцами, неестественно изгибался. Что ж, Джар не солгал — он, действительно, был неубиваемым.

— Прими кровь солукрая, лучшую кровь, о Нехебкай! — голос Абира тонул в реве толпы, но Арлинг слышал его с неестественной четкостью. — Приди и возьми то, что твое! Приди к нам!

Между тем, солукрай заполнял Арлинга без остатка — до кончика волос, до последнего вздоха, который был близок. Он пел военные марши и грохотал в голове раскатами грома. Солукрай хотел собрать кровавую жатву во имя Нехебкая. По телу Регарди волнами пробегал озноб, превращавшийся в эйфорию. Его собственный наркотик был куда мощнее журависа, которым дышала пещера. Время замедлилось настолько, что он чувствовал, как проседал и крошился камень под тяжестью его тела.

Обостренный слух слышал дыхание змея, который ворочался в бездне, куда продолжали прыгать нарзиды — теперь уже не только пленники из Сикелии, но и некоторые горцы, стоявшие ближе к пропасти. Тяжелый запах цветочной пыльцы давно перебил вонь едких испарений и разлился неповторимой, дурманящей смесью по всему храму.

Медленно, очень медленно до Арлинга начинал доходить смысл слов, которые повторял Абир. Жрецы не собирались устраивать зрелищного поединка для своей паствы. Им нужен был солукрай, и Регарди их не подвел. Он сам творил Септорию Второго Исхода, щедро делясь солукраем с тем, что поднималось из бездны.

Арлинг сделал шаг назад и наступил на обломок лезвия, которым пытался срубить гиганту голову. Нет, для этих целей клинок не годился. Зато им можно было убить Абира. Возможно, он даже попал бы в цель, если бы метнул его с того места, где стоял. Подобный был увлечен молитвой, раскачиваясь в трансе вместе с остальными жрецами, которые обступили его плотной стеной. Кто из них станет пятьдесят девятым Негусом? Или верхушка благоразумно скрылась, наблюдая со стороны, удастся ли Абиру осуществить задуманное? И возможно, убив Абира, он только облегчит задачу тем, кто хочет занять его место?

— Если не можешь одолеть врагов, начни побеждать себя, — прошептал в голове иман. Это был мудрый совет. Арлинг не верил в Нехебкая, но доверял своим чувствам. То, что дышало за его спиной в бездне, имело плоть, в которой текла кровь, и казалось более реальным, чем неубиваемый Джар, подползавший к нему на сломанных ногах. Перехватив рукоятку клинка, Арлинг разбежался и, закачавшись на краю выступа, метнул обломок в пропасть, в ненавистного змея.

Он сделал это бесцельно, на волне эмоций и ненависти, не ожидая услышать хруст и последующий за ним вой, который заполнил пещеру, с легкостью заглушив крики сектантов, грохот барабанов и песнопения жрецов. Рев оборвался внезапно, а за ним прекратились все звуки вообще. Регарди даже показалось, что он оглох.

Какой-то нарзид сорвался с края и полетел в бездну. Кажется, он умер еще до того, как его нога оторвалась от камня. Все смотрели на Арлинга, и собственная исключительность никогда еще не ощущалась им столь четко. Солукрай уже успокаивался, занимая привычное место в тайном уголке его сознания. Зато к Регарди вернулся дар речи.

— Я убил вашего бога, люди! — закричал он во всю силу легких, пьянея от звука собственного голоса. — Это моя септория! Мой последний исход! Нет больше Нехебкая! Я убил его навсегда.

Арлинг задохнулся от влетевшего в рот клуба журависного дыма, который принес ветер от соседней курильницы.

— Солукрай — это не то, что ведет мир к краху, он не принадлежит богу, солукрай есть в каждом из нас, в тебе, в тебе и в тебе, — Регарди ткнул в замершую толпу, которая напоминала льва перед прыжком. — Просто вы еще не увидели его, не нашли в своем сердце.

Он хотел сказать что-то еще, что-то важное о солукрае и людях, но возникшая из воздуха стрела едва не впилась ему в лоб. Арлинга спасла выработанная за годы реакция. Он ушел от нее, припав к земле, но и там остался недолго. За первой стрелой летели другие. Регарди услышал их свист задолго до того, как рядом стали падать пронзенные тела горцев. Стрелы летели широкой полосой, осыпая всех нарзидов, кучу мертвецов, Джара, который все еще полз, жрецов…

Развернувшись, Регарди не думая, прыгнул в пропасть. Прыжок был рискованным, но ему повезло. Выполнив сложный переворот в воздухе, он распрямился и успел зацепиться за край выступа. Над головой свистели стрелы, где-то отдаленно кричали горцы, но его волновала только трещина в камне, которая медленно увеличивалась под давлением пальцев. Арлингу не хватило секунды, чтобы закинуть тело на ровную поверхность. Камень не выдержал, и он рухнул в пропасть, даже не успев обидеться на несправедливость судьбы.

Пролетев пару салей в воздухе, Регарди стукнулся о каменное крошево, которое поехало вниз, увлекая его за собой. Стена под выступом оказалась пологой. Время, пока он сползал на животе в бездну, показалось бесконечность, но ему все-таки удалось зацепиться за какой-то камень, сидевший в стене глубже остальных. Арлинг повис на нем обеими руками, которые скользили от крови, сочившейся из разорванных ладоней.

— Это конец, убийца богов, — прошептал ехидный голос из бездны, но Регарди знал, что за спиной был только туман. Ползти вверх не получалось. Каменное крошево было настолько подвижным, что он опасался нарушить хрупкий баланс державшего его камня. Ноги болтались в пустоте. Похоже, насыпь заканчивалась тем самым камнем, который стал порогом между миром людей и Нехебкая. Арлинг еще не придумал, какой путь выбрать, но собирался висеть до тех пор, пока не отнимутся пальцы. Или пока разбитая голова не придумает план лучше.

А наверху разгоралась настоящая битва. Когда мимо пролетел неубиваемый Джар, сомнений, что на Септорию Второго Исхода пожаловали незваные гости, не осталось. Вслед за Джаром посыпались и другие утыканные стрелами тела. Тем временем, нападавшие перешли к ближнему бою — послышался звон клинков, а крики стали как будто ближе. Один из падающих горцев с широкой рубленой раной на груди попытался схватить Арлинга за плечо, но Регарди оттолкнул его ногой, едва не соскользнув с камня. С мертвецами ему было еще не по пути. Пока.

— Хотел убить меня, Слепой? — прошипели сзади, и туман заклубился совсем рядом. — Разве можно убить бога?

— Не говори с ним, его не существует, ты не веришь в богов и восставших мертвецов, — прошептал себе Регарди, но его перебил другой, знакомый голос из прошлого:

— Нельзя будить тех, кто спит.

— Ты вообще ни во что не веришь, — убеждал себя Арлинг, игнорируя учителя.

— Неправда, — прошептала Магда. — Ты веришь в любовь. И в меня.

— Арлинг! — закричали сверху. — Это ты там? Держись, мы тебя сейчас вытащим.

А вот и те, кто тайно следовали за караваном Джаль-Бараката, воруя припасы. Похоже, ловушки горцев их не остановили.

— Слава Нехебкаю, ты жив! — прокричал Бертран, и Арлинг едва не заскрежетал зубами от досады.

Он предполагал, что в Карах-Антаре караван могли заметить серкеты из Пустоши Кербала, которые, по слухам, скрылись в Белых Песках, после того как Каратель уничтожил последнюю обитель Скользящих в Сикелии. Что ж, их появление в Гургаране было закономерно. Лишившись дома, они явились к тем, кто его разрушил. А он, глупый, уже поверил, что за ним пришел иман.

— Мы на одной стороне, держись! — кричали сверху.

Наверное, Бертран, последний настоятель серкетов, думал, что Арлинг предпочтет броситься вниз, чем принять его помощь. Опасения Скользящего были разумны. Последний раз, когда они встречались, Бертран закопал его в гробу глубоко под землей, забыв выкопать обратно.

Голову Регарди задела веревка, которую спустили сверху.

— Сейчас будем тянуть, — распорядился Бетран. — Арлинг, постарайся не дышать. Здесь повсюду ядовитые испарения.

Настоятель был трогателен в своих заботах о нем, но предупреждение о яде было несколько поздновато. Личная галлюцинация Регарди раскачивалась сзади в густом тумане, буравя его спину взглядом индиговых глаз и источая одуряющий, приторный запах цветочной пыльцы.

— Ты не закончил мою септорию, васс`хан. Я помогу тебе.

Голова змея вдруг оказалась совсем рядом, но тут из глубины бездны послышался голос, от которого Арлинга пробрал озноб, и захотелось сразу разжать онемевшие пальцы.

— Иди за мной, Нехебкай! — пела Магда своим неповторимым, прекрасным голосом. — Следуй за своей Видящей, и она приведет тебя к солнцу. Не полагайся на жизнь, за ней наступает смерть. Пойдем со мной, и ты услышишь благоуханный ветер рая.

Змей качнулся и, обдав спину Регарди зловонным дыханием, наклонил гигантскую башку вниз, уставившись в туман. Тем временем, Магда быстро перешла к угрозам.

— Если ты осквернишь себя кровью хранителя, то тридцать тысяч лет будешь блуждать вдали от блаженства, перерождаясь в смертные создания, сменяя одну гибельную личину на другую. Мощь воздуха загонит тебя в море, море извергнет на сушу, земля отбросит под лучи жаркого солнца, а солнце превратит в бесплотные вихри воздуха. Тебя будет принимать одна стихия за другой, но всем ты будешь ненавистен. Иди со мной, Нехебкай, потому что только я, Видящая, знаю твою дорогу.

Арлинг слушал Магду, забыв обо всех — кричащих серкетах наверху, ядовитых парах, проникающих в его голову, Нехебкае, плавающем в клубах тумана за его спиной. Регарди отчаянно кусал губы, пытаясь справиться с досадой, прожигающей сердце. Отчего Магда звала не его? Почему она пришла за Нехебкаем?

Тем временем, змей Фадуну послушал. Обдав Арлинга жарким дыханием, он исчез в тумане, устремившись за Видящей.

Конец веревки давно качался рядом, и, похоже, кто-то собирался по ней спускаться. Почему серкеты не стали стрелять в своего бога? Разве не видели торчавшую из тумана башку змея, не слышали его смрадного дыхания? Может быть, если бы они убили его, Магда тогда позвала бы с собой Арлинга.

— Отпустите меня, учитель, — прошептал Регарди, но в голове царила пустота. Иман молчал, не желая разговаривать с ним.

«Наверное, тебе привиделось. Нет никакого Нехебкая, раз его не увидели даже преданные слуги. Возьми эту чертову веревку и поднимись наверх, пока тебе на голову не свалился какой-нибудь серкет. Хватит на сегодня летающих людей».

Регарди переместил вес на одну руку, освобождая вторую, чтобы схватить веревку, но тут раздался звук, который мог издать человек, случайно сорвавшийся с края обрыва. Этим человеком был Абир. И он упал не случайно, так как в его груди по самую гарду торчал клинок. Арлинг понял это, когда пятьдесят восьмой Негус со всей силы врезался в него, оторвав от скалы вместе с камнем, который соединял Регарди с жизнью.

Полет был недолгим. Арлинг даже не успел подумать о том, что сейчас все кончится.

Они приземлились вместе — дядя, который был мертв еще наверху, и его племянник, который давно не мог разобраться, в каком мире находился. Куча мертвецов, устилавших дно большой ямы, которая оказалась на месте пропасти, смягчила падение, а может, его спас Абир, на тело которого он приземлился. Как бы там ни было, Арлинг вдруг осознал, что еще жив.

Обоняние, сильнее других чувств пострадавшее от ядовитых испарений, пропало, но слух не подвел. Регарди отреагировал на атаку мгновенно, еще не успев осознать, откуда надвигалась опасность. Нехебкай свернулся вокруг него плотными кольцами, то ли собираясь раздавить скелет ненавистного васс`хана, то ли намереваясь откусить ему голову. Змея была огромной, толщиной с тело Джара, покрытая жесткой, золотой чешуей, которая ловила блики факелов, светящих далеко наверху. От нее пахло цветочной пыльцой и жаждой крови. Если это был септор, то, несомненно, самый крупный из всех, какие когда-либо водились в Гургаранских горах. Нечеловеческим усилием воли, Регарди освободил руки из зажима и вскинул их вверх — как раз в тот момент, когда пасть змея приблизились к его лицу. Успев поймать огромные челюсти, Арлинг удивил самого себя. Раздался хруст, и по телу гиганта побежали судороги, от которых Регарди едва не потерял сознание. Боль в зажатых тисками ногах резанула сознание, но он не остановился, пока нижняя челюсть твари не повисла, безвольно болтаясь в воздухе. Септор издох, но его тело еще продолжало дергаться и колыхаться, заставляя Арлинга биться в его мертвых объятиях.

— Просто змея, — прошептал Регарди, повисая на теле Нехебкая и не веря, что септор, наконец, замер.

Септория последнего исхода была закончена. Сверху еще продолжали падать тела мертвецов, от чего вся яма шевелилась, словно один большой организм. Наверное, серкеты решили, что туман скрывал бездонную пропасть, и теперь сбрасывали в нее побежденных. Запахло дымом, но не тем тяжелым дымом, поднимающихся из курильниц с журависом, а привычным запахом костра и начинающегося пожара. Арлинг ему обрадовался, тем более что запах раздавался все ближе, а временами слышался треск пламени. Казалось, горел сам воздух. Это было хорошо. Огонь поможет решить многие вопросы, на которые ему не хотелось искать ответа.

Регарди лежал на теле поверженного септора и понимал, что его Дорога Молчания закончилась на дне этой ямы. Возможно, в другой раз у него получилось бы взобраться по стене наверх, к людям, но, увы, не с переломом обеих ног. Арлинг не помнил, когда это случилось — то ли во время падения, то ли в драке с Нехебкаем, когда змей сжал его тело в предсмертных судорогах. Быстрый осмотр тела убедил, что это был знак, который вряд ли можно было истолковать иначе. На одной ноге в нескольких местах была сломана голень и повреждена лодыжка, вторая нога онемела от бедра, а колено болталось слишком свободно. Начинающийся отек и непрерывная, обжигающая боль не оставляли места сомнениям. Прыгать ему больше не придется.

Оставалось сползти с трупов, чтобы встретить собственную смерть в свободном от чужих смертей месте. Действие ясного корня заканчивалось, снова становилось трудно дышать, а каждое движение отдавалось болью не только в ногах, но и во всем теле. Запретив себе чувствовать что-либо вообще, Арлинг вытащил себя из-под септора и пополз по трупам к тому месту, где, как ему показалось, пахло камнем и сырой глиной.

Все кончилось. Нехебкай оказался всего лишь змеем, последним септором, которому поклонялись фанатичные горцы, прикармливая его человеческими жертвами. Странно, что Абир настолько увлекся религией серкетов, что поверил в возможность изменить мир. Впрочем, в их семьи он всегда был самым религиозным. Теперь у его города появились новые хозяева. У горцев, конечно, имелись «неубиваемые», но и серкеты были опытными бойцами. Они хорошо подобрали время атаки — вряд ли одурманенные горожане сумели организовать сопротивление.

Пожар бушевал уже рядом. Пламя достигло змеиного бога и теперь поглощало его тело, распространяя едкий, удушливый запах мертвой цветочной пыльцы. Скоро наступит и черед Регарди, если он, конечно, не задохнется раньше.

Арлинг натянул на нос повязку слепого и привалился спиной к камню, наслаждаясь его вековым холодом. Он, конечно, предпочел бы встретить смерть где-нибудь в полюбившихся ему песках Холустая, но если речь шла о скорой встрече с Магдой, выбирать не приходилось.

Расслабившись, он позволил рукам безвольно опуститься на сырую глину. Пальцы погладили липкую грязь и вдруг замерли, натолкнувшись на то, что не могло образоваться само по себе. На земле был отпечаток ноги — еще свежий, потому что края глины не успели расползтись в стороны. Не замечая боли в ногах, Арлинг наклонился и глубоко втянул воздух у самого отпечатка. След пах Магдой. Она была здесь, стояла всего минуту назад — такая недосягаемая и желанная. Не обращая внимания на треск огня и удушающий дым, Регарди принялся изучать следы, которые закончились недалеко от того места, где он сидел. В каменной стене зиял узкий лаз толщиной с тело змея.

Может быть, проход, в самом деле, когда-то использовался септором, но сейчас это не имело значения. Магда простила его и указала путь. Теперь все зависело только от него.

На одном из трупов, еще нетронутым огнем, он нашел сапоги, которые оказались достаточно жесткими, чтобы удержать его ноги в относительной неподвижности. Тело сопротивлялось любым движениям, но Арлинг все-таки привязал сапоги мертвеца к поврежденным конечностям и втащил себя в узкий лаз, который пах змеем и Магдой. Фадуна была здесь совсем недавно. Он чувствовал запах любимых волос так отчетливо, словно секунду назад гладил Магду по голове.

Огонь достиг лаза и теперь медленно наполнял проход дымом. Арлинг не знал, что заставляло его ползти вперед: солукрай, любовь к Магде, остатки ясного корня или все вместе. Едкий дым выжимал из слепых глаз слезы, а ноги беспомощно волочились по каменному полу, отзываясь на каждое столкновение с неровностями острой, режущей болью в теле.

Боль кусала, дробила и обжигала, заставляя сердце замирать в предвкушении последнего момента. Арлинг сосредоточился на ней, продолжая механически переставлять локти. Боль помогала ползти. Она то разрывала его острыми щипцами, то подобно собаке вцеплялась во внутренности, то словно тончайшая изогнутая игла касалась обнаженного нерва. В голове плавали ярко-красные, огненные круги.

Арлингу казалось, что его догнал оживший Нехебкай и теперь медленно погружал в его ноги острые клыки, цепляясь зубами за кости и сухожилия. С каждым салем боль поднималась выше, вот она уже пенилась в животе и угрожала разорвать грудную клетку, чтобы выбраться наружу. Регарди боролся с ней, как мог, но она неистовствовала, взрывая его голову пронзительными вспышками света.

Глухие, тяжелые удары барабанов в сердце и звонкие трели барабанчиков в голове чередовались минутами гробовой тишины, когда он не слышал даже собственного дыхания. Арлинг замирал, и боль замирала вместе с ним, он начинал ползти, и она ползла следом, он приподнимался на локтях, и она следовала за ним неразлучной спутницей жизни.

Нехебкаю надоело грызть его кости, и он принялся отрывать ему ноги, заставляя Регарди до крови вдавливать в камень пальцы. В воздухе давно не осталось запаха дыма — пахло первой травой и свежим снегом, но Арлинг остановился, опустив лицо на дрожащие руки.

Давай, Магда, забирай меня скорее. Я не могу больше. Больно повсюду. Страшно больно. Холодно. Непреодолимая боль внутри, снаружи, вокруг.

Он ошибся. Нехебкай повредил ему не только ноги — он сломал его всего.

Магда не приходила. Она ждала его там, снаружи проклятого тоннеля. Фадуна не знала, что он застрял и не мог больше ползти. Лихорадка подступала тошнотворными волнами, а он был совершенно один в узком тесном лазу умершего бога. Каменная мощь Гургарана давила со всех сторон. Лаз сузился настолько, что Арлинг едва мог протиснуть плечи. Грудь беспомощно вздымалась, пытаясь втолкнуть в себя воздух, а каменные тиски становились все уже. Он закричал, но звук собственного голоса только напугал, вызвав панику в охваченном болью теле.

Между тем, конец пути был близко. Арлинг слышал завывание ветра, шорох ледяных крупинок и стоны камня под ударами бури. Запах снега, как боль, стал почти нестерпимым. Изо рта вырывался пар, оседающий инеем на коже, но холода он не чувствовал — его трясло от пожара, бушующего по всему телу. Где-то рядом свирепствовал снежный ураган. Как на родине, в далекой Согдарии… Зимой драганы никогда не убивали. Почему-то вспомнился Канцлер, который до сих пор искал своего ослепшего сына. Наверное, сейчас он уже был совсем старым.

Нужно непременно выбраться из этой каменной кишки, со злостью подумал Регарди и вогнал себе под ноготь острый камешек. Это называлось подавление боли болью. Иман рассказывал им об этом в школе, но у Арлинга еще не было случая попробовать способ на деле.

Помогло. Регарди подтянулся и не нашел под пальцами привычного камня.

— Магда, — позвал он и вывалился в сугроб.

А потом его схватили знакомые руки и потянули из ледяного убежища на острые осколки камней. Магда плюхнулась рядом и, неловко обхватив его поломанное тело, тихонько завыла ему в волосы.

— Отпускаю, — прошептал иман, и его голос утонул в снежном вихре вместе с остальным миром.

* * *

— Эй, тут человек!

— Девчонка?

— Нет, кажется, кто-то из наших. Проклятый снег, ничего не видно!

Топот ног и звук осыпающихся камней едва слышались сквозь рев бури. К нему спускались. Чужаки говорили на родном, давно забытом языке и пахли драганами.

— Что там у вас? — новый голос говорил о прошлом, от которого Регарди так и не смог убежать. Даже здесь, в Гургаране, на краю мира, Даррен сумел отыскать его.

— Взгляните, викор, — кто-то подошел к нему, и Арлингу стало холоднее. — Откуда он вообще взялся? Похож на мертвеца.

— Каргал какой-нибудь, — прошипел Даррен. — Только зря время здесь тратим. Пойдемте, нужно осмотреть еще западное ущелье. О… Великий Амирон!

Монтеро поперхнулся, словно ему в рот залетел ком снега. Может, так оно и было. Буря усиливалась.

— Что там? Труп?

— Нет! — прорычал Даррен и, подбежав к Арлингу, рухнул рядом, повторив движения Магды, которая улетела с ветром, оставив его попрощаться с другом.

Темнота подступила ненадолго. Регарди очнулся от того, что кто-то ласково гладил его по щеке. Было приятно, но, увы, это была не Магда. Альмас наклонилась, обдав его теплым запахом солнечных апельсинов и корицы, столь необычным в заснеженном мире гор и ветра.

— Ты не умер, — сказала Альмас и тут же повторила снова. — Ты не умер. Не умер. Как странно найти тебя тогда, когда мы потеряли Видящую. Это подарок добрых богов!

«Ты ошибаешься, Альмас, все боги умерли, и хорошие, и плохие», — хотел было сказать ей Арлинг, но тут Даррен взял его за руку, и Регарди окончательно запутался. Альмас Пир и Даррен Монтеро не могли быть вместе, как хищник не мог находиться рядом с жертвой, не охотясь на нее. Впрочем, интуиция подсказывала, что Альмас ничто не угрожало.

— Арлинг, — позвал его Даррен, — ты ведь слышишь меня? Кивни, а то мне кажется, что я разговариваю с трупом.

— Он жив! — уверенно заявила Альмас, и Арлинг кивнул, прислушиваясь к ощущениям в теле. Казалось, что ему отрезали голову, а все остальное сожгли за ненадобностью. Руки, ноги, грудь, живот — все чувствовалось, как будто издалека, не из этого мира.

— Мне так много нужно сказать тебе, — прошептал Даррен. — И я боюсь, что не успею.

— Я еще не умер, — ответил Арлинг больше для того, чтобы слышать звук собственного голоса.

— Я не о том, — помотал головой Монтеро. — Хотя мои лекари считают, что до утра ты не протянешь. У тебя сильное отравление, и ноги ты где-то умудрился сломать так, словно их тисками передавило. Черт, Арлинг, почему я встречаю тебя только на пороге смерти?

— Тише, тише, — Альмас ласково коснулась плеча Даррена, и у Регарди возникло нехорошее чувство, словно он подглядывал за влюбленными. Это был бред, так как подсматривать он не мог, а считать Альмас и Даррена влюбленными было все равно, что… Арлинг резко остановил ход мыслей, потому что в тело начала возвращаться боль. Плохие лекари были у Монтеро. Он чувствовал на языке привкус трествольника, но в его случае нужны были наркотики посильнее.

— За нами гонятся люди имана, — продолжил Даррен, накрыв ладонь Альмас своей рукой. — Белая Мельница уже близко, мои люди видели их разведчиков. Они не позволят нам оставаться в горах слишком долго. Да и новые хозяева Чистого Города уже начали чистку.

Арлинг ненадолго уплыл сознанием в бурю, которая бушевала совсем рядом. Все правильно — они в палатке, и это ее натянутые стены так хлопали на ветру. А ему казалось, что все еще гремят барабаны…

— Альмас, он похитил тебя? Почему ты не учителем? Что с ним?

На вопросы ушло слишком много сил, и Регарди замер, прислушиваясь к отзвукам боли в теле. Но не задать их он тоже не мог.

Девушка сглотнула и как-то странно посмотрела на Даррена.

— С иманом все в порядке, — ответил Монтеро, перехватив ее взгляд. Арлинг не мог избавиться от ощущения, что стал свидетелем какого-то сговора. — Его люди гнались за нами весь Карах-Антар, только в горах и удалось оторваться. И то потому, что знаем их лучше. Впрочем, это уже в прошлом. Белая Мельница помирилась с серкетами и теперь чувствует себя в Гургаране, как дома. Альмас я не похищал. Она со мной… — Даррен помолчал, но Альмас не спешила его перебивать, и Монтеро продолжил, — … добровольно. Как-нибудь сама тебе все расскажет. А Видящая… Черт, Арлинг, прости меня. Я не смог уберечь ее. Снова. Прости.

Голос Даррена сорвался, и Регарди отвлекся от изучения ветра снаружи — он все ждал, что услышит в нем Магду.

— Странно все, — пробормотал он. — А разве ты не должен был разбиться в шторме? А ты, Альмас, почему не в Сикта-Иате? Что ты делаешь с этим убийцей? Кажется, это плохая компания.

Слова злости вырвались случайно, но Даррен, похоже, не обиделся. Он открыл рот, собираясь ответить, но Альмас мягко положила руку ему на колено. Арлинг специально напряг слух, чтобы убедиться, что не ошибся. Но нет, все верно — пальцы Альмас лежали на колене Маргаджана и нежно похлопывали по нему. В палатке больше никого не было, а слепого Арлинга стесняться было нечего. Между этими двумя определенно что-то происходило.

— Дай лучше я, — попросила она. — Ты тяжело ранен, Арлинг, и мы не хотим отнимать твои силы своими рассказами. Я с Дарреном, хотя тебе, наверное, трудно понять почему. Вы ведь раньше были друзьями, правда, милый?

Она назвала его милым, отметил про себя Регарди и с тоской прислушался к ветру.

— Мы, действительно, попали в шторм, — продолжил Даррен. — Но я еще в Самрии узнал, что Подобный меня предал. В Чистом Городе вообще многое изменилось, после того как к власти пришел пятьдесят восьмой Негус. Я, сперва, не поверил, но потом, в море на нас напали арваксы, ударив по моим кораблям с тыла. К счастью или несчастью, внезапно разыгрался шторм такой силы, что все корабли разметало далеко друг от друга. Спасся только мой флагман. Мы долго блуждали по водам Белого Моря, пока не наткнулись на галеру Мельницы. Я, не задумываясь, взял ее на абордаж — нам нужен был провиант и вода. Рассчитывать на теплый прием в южных землях, по которым я прошелся с мечом и огнем, не приходилось. Я знал, что нужно убираться из Сикелии, потому что ту войну мы проиграли. Галера должна была стать моим последним трофеем, но он оказался с сюрпризом. То, что я нашел, убило Карателя, но вернуло Даррена. Ты не поверишь, что за сюрприз меня ждал на борту той посудины.

— Это был хороший корабль, а не посудина, — перебила его Альмас. — И там были мы с Видящей. Арлинг, ты, наверное, не помнишь ту ночь в Сикта-Иате, когда я пригласила тебя к себе домой. До того как мы узнали, что ты исчез, Видящая сказала мне, что надо бежать и немедленно. Был вечер, я готовилась тебя встречать, и тут — бежать! Но я ей поверила, и поэтому нас не схватили люди Джаль-Бараката. В порту был только один корабль — как раз тот, который отплывал в Согдарию, чтобы забрать имана. Я подумала, что будет логично, если мы его встретим в море и вернемся уже вместе. А потом на нас напал Даррен.

— Когда я встретил Видящую все изменилось, — хрипло произнес Даррен, продолжив рассказ Альмас. — В прошлом у нее было другое имя. Она жива, понимаешь? Была жива… Мне показалось, что судьба дала мне второй шанс — шанс найти тебя, и все исправить.

— Тише, — Альмас снова погладила его. — Фэйза меняет людей, это правда. Когда Даррен поймал нас, он хотел отпустить меня вместе с остальными повстанцами. Он задержал только Видящую, остальным же дал лодку и разрешил уйти. Но я осталась с ней, потому что она изменила и меня тоже. Тогда я ненавидела Даррена всем сердцем!

— Неправда, я понравился тебе с первого взгляда, красавица, — ответил Даррен, но его тон все равно оставался грустным. — А ты понравилась мне. Хотя нет, не так. Я был сражен вами обоими. Сначала Видящей, потом — тобой.

— Даррен спас меня, — подхватила его слова Альмас. — На корабле с нами был Ларан, который тоже собирался встречать имана. Когда на нас напали, он хотел убить Видящую, а так как я ее защищала, то и меня тоже. Но Даррен оказался быстрее. Мне никогда не нравился этот Ларан, хорошо, что его скормили рыбам. Даррен отпустил всех нарзидов, которых захватил в Самрии. И наемников своих тоже. С ним только драганы остались. Ну и мы с Видящей. И это было моим самым правильным решением в жизни.

— Сказка какая-то, — пробормотал Регарди. Он был рад за них обоих, действительно, рад, но какого черта они забрали его от Магды?

— Когда я встретил Видящую, то понял, что должен найти тебя, — произнес со вздохом Монтеро. — Я полагал, что ты где-то в городе повстанцев, но Ма… Фэйза сказала, что в Сикелии тебя уже нет, потому что ты васс`хан. Я сразу понял, что она имела в виду. Она действительно была Видящей. Я знал об операции Джаль-Бараката, который готовил ловушку для васс`хана в Сикта-Иате. Не знал я только то, что васс`хан — это ты. И почему, дьявол тебя забери, ты не сказал мне об этом тогда в Рамсдуте? Поверь, кое-что бы изменилось. Я не хотел возвращаться в Гургаран, но оставлять тебя в плену не имел права. Со мной отправились те, с кем я когда-то пришел в Сикелию — мои верные остатки Жестоких. Они здесь и сейчас. Альмас не поверила, что я не причиню вреда Видящей и осталась с ней, — Даррен помолчал, но, собравшись с духом, продолжил. — Когда к власти пришел новый Негус, многое изменилось. Ученых и мудрецов, чьими достижениями мы пользовались, чтобы захватить Сикелию, заменили фанатики во главе с безумцем. Я спешил, потому что знал, что с тобой собирались сделать. Негус хотел скормить васс`хана Нехебкаю, его ручному змею, которого вскармливали веками пятьдесят семь подобных до него. Старик помутился разумом, считая, что в змея вселится Нехебкай, если он съест носителя солукрая. Кстати, ты, правда, знаешь этот солукрай? Можешь не отвечать, просто я столько слышал о нем, что представлял хранителя каким-то всесильным чудовищем с рогами во лбу и третьим глазом на затылке. Прости, плохая шутка, но мои люди, действительно, боялись васс`хана, считая его непобедимым. Кто бы знал, что им окажешься всего лишь ты, мой старый дружище, которому я сломал жизнь.

— Даррен… — Арлинг поднял налитую свинцом руку, но Монтеро покачал головой.

— Нет, не перебивай меня. Возможно, для меня важнее произнести это, чем тебе услышать. Когда Подобный рассказал, что готовит войну с Сикелией и ему нужен командир, я знал, на что соглашаюсь. Я поступал на службу к безумцу, но к тому времени я ненавидел Сикелию настолько, что был готов утопить ее в крови. Она была моей тюрьмой без права на возвращение в Согдарию. Я ведь был человеком войны, впрочем, остаюсь им до сих пор. Прости меня, Альмас, что тебе снова приходиться слышать это. Не было никакого рая для нарзидов. Я знал, что веду их на смерть, но для того, кто убил сотни тысяч, смерть еще пары тысяч не имеет значения. Легенду о рае для нарзидов придумали для Белой Мельницы, но, кажется, иман все равно в нее не поверил. Впрочем, все это в прошлом. Я должен был спасти тебя, но времени оставалось мало. Если бы мы отправились за вами в погоню по Карах-Антару, то все равно бы не нагнали. В общем, мы и так не успели. Я выбрал дорогу морем — ту единственную, которая вела в Гургарана через Плохие Воды. Мы высадились на севере, но уже наступил сезон бурь, и многие тропы были закрыты. Я опоздал всего на день! Это было не просто обидно, а несправедливо! Город уже был захвачен серкетами — теми, кого мы прогнали из Пустоши Кербала. И Белая Мельница тоже была там. Как быстро они поладили… Горцев всех перебили, нарзиды не выжили. Подобный был помешан на опытах с человеческим сознанием, все время использовал новые наркотики, дурманы. Мои люди взяли двух пленных, которые рассказали о том, что произошло в храме. Там применили какой-то газ, который нашли в горах уже после того, как я ушел с армией в Сикелию. В общем, отравились все — и свои, и чужие. Ну и тебе, конечно, досталось. Языки сказали, что ты убил Нехебкая, а потом сам упал в пропасть. Если бы говорили о другом человеке, я бы ни за что не поверил, что кто-то мог уничтожить того змея. Я его видел один раз, до сих пор в кошмарах снится. Пленный сказал, что серкеты искали тебя и даже обещали награду тому, кто найдет твое тело. Но в храме случился пожар — вспыхнул тот самый газ, который распыляли люди Негуса. Все мертвецы сильно обгорели, и опознать в них кого-либо было невозможно. То была горькая правда, но нам пришлось в нее поверить.

Даррен замолчал, и Арлинг понял, что он отчаянно пытался найти нужные слова, которых не было. Альмас не вмешивалась, словно чувствовала, что Монтеро должен рассказать ему что-то сам — что-то очень важное для них обоих.

— Оставьте меня, — попросил Регарди, чувствуя, что у него поднимается жар.

Все, что он делал, было бессмысленно. Нарзиды погибли, а Магда улетела в снежном вихре.

— Ты не понимаешь, — вздохнул Даррен. — Видящей больше нет. Поэтому я называю ее Видящей, а не… Зачем терзать ее имя. Сегодня утром она вдруг спрыгнула с лошади и бросилась в какую-то трещину. Такого раньше никогда не случалось. Она всегда вела себя мирно и даже помогала. Мне и в голову не приходило держать ее связанной. Если бы знал, то, конечно, вез бы ее в ящике со ста замками. Мы искали ее весь день, но каким-то чудом нашли тебя. У тебя чертова уйма ранений, но ты каким-то чудом еще жив. А буквально час назад разведчики принесли плащ Ма… Фэйзы. Висел на краю Западного Утеса, куда мы не дошли. Если девчонка и выжила при падении, то снежная буря не оставила ей шансов. И это сводит меня с ума. Проклятье! Я довел ее до самого Гургарана, но вы разминулись на какой-то час! Боги против вас, Арлинг. Всегда так было. За что они тебя так ненавидят?

— Пусти меня, Даррен, — Арлинг отпихнул его руки, которые удерживали его на земле. — Мне нужно к Магде, прямо сейчас. Она здесь, ждет меня.

— Может, и ждет, но твой час еще не настал, — покачал головой Монтеро. — Я понимаю, тебе плохо, но ты должен выслушать меня. Завтра после бури мы отправляемся в Плохие Воды. Поплывем за Арвакские земли, будем искать новый дом там. Если хочешь с нами, я возьму тебя с собой хоть на край света. Если же я тебе ненавистен, мои люди отнесут тебя к Городу. Там серкеты и люди из Белой Мельницы. Они о тебе позаботятся лучше, чем мои знахари.

— Я поеду с Дарреном, — сказала Альмас, потупив взор. — Не спрашивай, почему, но я больше не хочу быть с Тигром. Иман он… такой разный. Война закончилась, южные города во главе с Сикта-Иатом больше не платят дань Согдарии, с Канцлером подписан мирный договор — и это все благодаря Тигру Санагору. Но я не могу ему простить тебя, Арлинг. Мне Ларан обо всем рассказал. Тигр верил, что за тобой охотится Подобный и специально отослал тебя в Сикта-Иат, чтобы тебя схватили. Это была двойная игра. Иман верил, что ты охвачен безумием солукрая, и что в этом безумии ты сможешь уничтожить Негуса. Он отправил тебя ему, как пирог с отравленной начинкой. Так и случилось. Кстати, я не уверена, что иман лично ездил в Согдарию на встречу с Канцлером. Горец, которого захватили в плен люди Даррена, сказал, что Тигра видели в городе вместе с Бертраном, настоятелем Скользящих, который сейчас правит в Гургаране. Я думаю, что это иман рассказал серкетам о караване Джаль-Бараката. Он знал, что в этом караване был ты, но даже не подумал помочь. Он не имел права рисковать тобой, Арлинг. Я больше не верю ему. Поэтому иду с Дарреном. Я видела его тьму и хочу увидеть его свет.

Арлинг повернул голову на бок. Он хотел, чтобы ему вернули повязку слепого, и чтобы никто не видел, как из глаз васс`хана текут слезы. Он не сдерживал их, потому что впервые ему не было за них стыдно.

— Пусть отдохнет, — сказал Даррен, поднимаясь и увлекая за собой Альмас. — Утром мы отправляемся. Белая Мельница наступает на пятки, а у меня нет никакого желания встречаться с твоим учителем. Утром я буду ждать от тебя ответ. Я очень хочу, чтобы ты пошел с нами, Арлинг, но боюсь, что ты не перенесешь дорогу. Мой лекарь считает, что ноги уже не срастутся. Слишком сильно раздроблена кость, к тому же, началось заражение. Возможно, тебе придется их отнять. Если ты пойдешь со мной, и тебе отрежут ноги, я буду лично носить тебя на руках до конца жизни. Я слишком много тебе должен. Но если ты выберешь серкетов, я пойму. Скользящие — хорошие врачи, может, им удастся поднять тебя без хирургии. Иман уж точно не даст тебе умереть. Выбор за тобой.

Они ушли, оставив его слушать свист бури и собственное хриплое дыхание. Снег шуршал о стены палатки, напоминая песок, по которому он скучал. Вместо ног ощущалась тяжесть, словно Нехебкай превратил их в каменные глыбы, оставив о себе подарок на память. Возможно, серкеты, действительно, вылечат его, но разве к жизни он стремился? Можно уйти с Дарреном и умереть по дороге, но горы были таким прекрасным местом для смерти.

— Спасибо, учитель, — сказал Арлинг в темноту, чувствуя, что иман его внимательно слушает. — Спасибо, что отпустили меня.

Тигр Санагор, великий мистик, хранитель истинного солукрая, улыбнулся и кивнул Арлингу. Они прощались без слов, чувствуя все, что каждый из них когда-то побоялся сказать другому.

— Тсс, — сказала Магда, вползая через полог палатки. Вместе с ней ворвался сноп снега, который осел ледяными искрами на лице Арлинга.

— Где я? — прошептал он, с трудом двигая замерзшими губами.

— Дома, — ответила Магда, заботливо укутывая его одеялом. Она положила руку ему на грудь, и Арлингу вдруг стало тепло и спокойно. Страха не было, боли тоже — она исчезла, словно испугавшись грозного взгляда Фадуны.

— Магда, забери меня, — попросил он, но ее уже не было рядом. Фадуна стояла у открытого полога палатки и что-то шептала изумленному стражнику, которого оставил Даррен. Драган выслушал ее до конца, а потом аккуратно расстелил на земле плащ и, завернувшись в него, тут же заснул.

Фадуна вернулась скоро и привела с собой лошадь той самой маленькой, забавной породы, которая перевозила Арлинга и нарзидов через горы. Когда это было, он не помнил. Наверное, очень давно. Взяв Регарди за плечи, Магда потащила его из палатки, уговаривая потерпеть и чуть ли не плача сама, когда его ноги задевали неровности. Смешная, она не знала, что боли для него уже не существовало.

На лошадь Арлинг взобрался сам, на руках, перекинув себя через седло, как мешок с зерном. Простое движение забрало у него слишком много энергии, и он без сил повис поперек мягкой попоны. На его лице застыла глупая улыбка счастья. Магда взяла уздечку и, напевая какую-то новую, незнакомую ему песню, повела лошадь с Арлингом вниз по склону горы.

Буря стихала.

КОНЕЦ

Владивосток, 27 октября 2014 г.