Стоял ранний вечер. На улице ветер трепал воронов, как выстиранное бельё, но им всегда удавалось вновь встать на крыло и восстановить контроль, пролетая мимо башен Маннфаллы.

Хирка никак не могла уснуть. Ей мешал не только страх перед кошмарами, но и мысли о том, что им предстояло сделать сегодня ночью. Это было настолько неразумно, что кто угодно не смог бы сомкнуть глаза. Кроме Римера. Он спал. На самом деле она испытала облегчение, потому что уже начала задумываться, нуждаются ли вообще Колкагги в отдыхе.

Им выделили узкую комнату на полатях с двумя койками. Одна была прикреплена к стене над другой, как на корабле. Ример занял нижнюю койку, и Хирка заметила, что звук его дыхания стал тише, когда она выходила из комнаты. Даже во сне он отмечал, как кто-то входит и выходит из помещения.

Она спустилась с полатей и пошла на звук голоса Ветле. Хирка отыскала кухню в восточном крыле дома. Там находилась Рамойя. Она согрела ей чай. Хирка попросила ромашкового или любого, чтобы успокоить нервы, но ничего подобного у наставницы воронов не оказалось.

Они уселись на углу длинного стола. Чёрные волосы Рамойи сверкали в отблесках искр под котелком. Ветле сидел за другим концом стола и рисовал кусочком угля на огрызке бумаги. Хирка смотрела, как он изображает ворона. Она и раньше видела его наброски и всегда поражалась, что он рисует лучше, чем она. Так легко забыть, что они ровесники.

– Что с ним случилось?

Хирка знала, что получит ответ. Она никогда не спрашивала об этом просто потому, что считала, что Ветле всегда был таким, что он уродился таким. Но когда она увидела, как его мать корчилась от боли тем вечером, то задумалась. Рамойя пододвинула чашу с двумя горящими фитилями поближе к Ветле, чтобы у него было больше света для рисования.

– Ты сама видела подобное. Поток вытянул из него жизнь. Ему было два лета.

– Но кто? Кто мог хотеть навредить Ветле?

– Его отец.

Хирка никогда особенно не размышляла над тем, что Ветле – безотцовщина. Это было одной из постоянных величин. Некоторые имлинги в Эльверуа перешёптывались на этот счёт: Силья называла Ветле нагульным ребёнком, а Хирка отвечала, что ничего в этом не понимает. Может быть, его отец умер. Она хотела спросить об этом сейчас, но ей не пришлось.

– Урд… его отец, – прошептала Рамойя.

Хирка вытаращила глаза. Это неправда! Парнишка сидел у очага и беззаботно рисовал. Она не находила в нём никакого сходства с узкими и угловатыми чертами Урда. Ветле был тёплым и радостным ребёнком. Его нос был плоским, как у Рамойи, а не жёстким, как у Урда. Единственное, что в нём было от Урда, – волосы такого же пшеничного цвета, как и у члена Совета.

Рамойя произнесла свои слова, не называя имени сына, как будто ей больно упоминать Ветле и Урда в одном предложении. Хирка знала, что худшее ещё впереди. Это она хорошо понимала. Её рука легла на ладонь Рамойи.

– Он взял тебя силой…

В ответ её глаза заблестели, а взгляд упал на стол.

– Сейчас я бы поступила иначе во многих случаях. Я бы не улыбалась ему так, как улыбалась, когда он… Он хотел заполучить меня, это было очевидно. Я купалась в его внимании, как часто бывает с молодыми.

Рамойя посмотрела на Хирку и улыбнулась, когда осознала, что разговаривает с девушкой, которая ещё не видела своей шестнадцатой зимы.

– Ты не понимаешь других, когда молод, Хирка. Не видишь опасности. Сегодня я, возможно, разглядела бы что-то странное в его глазах. В том, как мы обменивались взглядами. Сегодня я смогла бы распознать, на что он способен. Сегодня я бы могла…

– Остановить его? Предвидеть, что случится?

Рамойя улыбнулась. Она была благодарна Хирке за то, что та понимала её мысли. Но ярость Хирки от этого не уменьшилась. Она до сих пор помнила прикосновения грубых рук к своей груди.

– Ты не можешь этого знать. Никогда нельзя знать наверняка. Этого нельзя разглядеть в другом, Рамойя!

Ветле на миг поднял глаза, но закончить рисунок было важнее, чем слушать скучную женскую болтовню. Рамойя осторожно засмеялась.

– Я будто слышу мать Римера. Я рассказала о случившемся только Гесе. Это произошло в день свадьбы Ярладина, и она пришла в бешенство! Я хотела остановить её, но Геса со всех ног помчалась к Илюме, чтобы обо всём ей доложить. Я помню жемчужины в её ушах. Как они танцевали, когда она поворачивалась. Серое шёлковое платье пронеслось по коридору. Она должна была позаботиться о том, чтобы Урд получил по заслугам. Возможно, это будет стоить Ванфариннам кресла в Совете. Разразится скандал, с которым они не смогут жить, но для Гесы это не имело значения.

Хирка почувствовала боль в груди от того, что должно было последовать за этим. Голос Рамойи стал хриплым.

– Геса пошла к своей матери, и Илюме обо всём узнала. Узнала, что совершил Урд. Она была возмущена и, разумеется, шокирована, это ясно, но…

– Но ничего не произошло, – Хирка хорошо это понимала. Слишком хорошо. Рамойя кивнула.

– Ванфаринн прочно сидел на своём кресле. Илюме считала, что если разразится скандал, то отцу придётся заплатить за проступки сына. А Спрун был хорошим имлингом. Для Совета. Для народа. Спокойствие государств могло быть поставлено под угрозу.

Хирка понимала. Илюме сочла, что Рамойя должна заплатить за сохранение народной веры в Эйсвальдр и Маннфаллу. И в конечном итоге в самого Всевидящего. Сегодня ночью Хирка встретится с Ним. Они с Римером. Может быть, Он их убьёт или изгонит, но они обязаны попытаться. В её глазах Всевидящий должен ответить за многое.

– Что-то произошло тем вечером, Хирка. Илюме не просто отвергла Гесу, я точно знаю. Подруга не просто так захотела уехать отсюда. Уехать от семьи, от Эйсвальдра. Ото всего. Вот уже почти тринадцать лет я размышляю, была ли я единственной причиной её отъезда, ведь они с Илюме поспорили о том, как поступить с Урдом. Но всё, что она сказала мне той ночью, – они с Аллвардом возьмут с собой Римера и уедут в Равнхов. Через пару дней мы узнали, что Геса и Аллвард Ан-Эльдерин погибли во время обвала у Урмуная. Выжил только мальчик. Маленький шестилетний Ример. Желанный ребёнок. Избранник Всевидящего. Говорили, что волк выкопал его из-под снега.

Хирка вздрогнула. Волчьи глаза.

– И Ример знал это? Всегда?

– О нет. Он не знал ни того, что они бежали, ни того, куда. В его глазах это всегда было обычной трагедией.

– А ты как думаешь? Что это было?

Рамойя поёжилась, но не ответила на вопрос Хирки. Она продолжила рассказ о Римере.

– Я считала, что тайна о Ветле принадлежит нам с Илюме, и никому другому. Но Ример всегда очень тихо ходил по коридорам Эйсвальдра. И Эльверуа. Он многое узнал. Возможно, он знает, что Урд сделал с Ветле. Возможно, он не был в курсе этого раньше, но сегодня понял. Сегодня, когда ты рассказывала, как Урд убивал Потоком.

– Урд хотел его убить?!

– Над этим я тоже думала больше десяти лет. Но я так не считаю. Ему было нечего бояться. Я никому не призналась в том, что он сделал. Минуло два года, и он должен был понять, что я никогда никому ничего не расскажу. Но, вероятно, он просто стремился избежать огласки. Например, во время Ритуала.

Хирка поняла.

– Мальчик, так же тесно связанный с Потоком, как и двенадцать семей. Все бы спрашивали…

Рамойя кивнула.

– Я и не предполагала, что Поток можно изгнать из кого-то. Это дар, о котором я раньше не слышала. Но Поток – сам по себе редкий дар. Я думала, он есть в тебе, и что в тебе он сильнее, чем в других. Чего стоит умение говорить с воронами! Ты всё время проводила с Римером, как будто вас связывала общая тайна. Вороны поведали, что у тебя иная кровь. И я видела тебя с Колгримом на площади в тот день, когда в его руках раскололся камень. И я подумала…

Хирка застонала. Хлосниан. Рамойя видела, как разлетелся камень Колгрима, но это сделал Хлосниан, а не она. Наставница воронов сложила два и два. Девочка, способная колоть камни при помощи Потока, хотела сбежать с Ритуала… Она была слишком измотана, чтобы пускаться в объяснения, и позволила Рамойе продолжить рассказ.

– Иногда я задумываюсь, хотел ли он убить. А иногда я думаю, что он просто желал… показать, на что способен. Что он может забрать у меня самое дорогое, если захочет. Если бы он убил…

– Ты бы открыла всем правду. Он позаботился о том, чтобы тебе было что терять, – Хирка чувствовала, как у неё сводит скулы от страха. Беспокойство от того, что ей вообще могла прийти в голову такая мысль, смешивалось с ужасом от того, что она могла оказаться права. Что кто-то мог так жить. Как слепой! Так безудержно. Так совершенно без… безо всяких правил.

Рамойя кивнула.

– Я никогда никому не рассказывала об этом. Но я говорила о случившемся с Илюме. Ример мог слышать нас, а у него всегда был острый ум. Он не дремал.

– И всё же ты его ударила?

Рамойя спрятала лицо в руках.

– Он был мне семьёй. Он и Илюме. Когда Совет решил подобраться ближе к Равнхову, она попросила меня поехать с ней. Им был нужен наставник воронов, и она могла выбрать кого угодно, но выбрала меня. Не знаю почему. Может быть, чувствовала вину за то, что случилось с Ветле. Может быть, она сумела бы помешать этому случиться, если бы серьёзно отнеслась к словам Гесы, когда та пришла к ней в первый раз. Может быть, она считала меня связующим звеном с дочерью, которой у неё больше не было.

Или же она просто хотела быть уверенной, что ты ничего не расскажешь в её отсутствие. В голове Хирки возник образ настольной игры, в которую часто играли посетители Линдри. Каждый из игроков начинал ходить на своей стороне разными деревянными кубиками. Целью было разработать стратегию их использования так, чтобы захватить сторону противника. Хирка обычно проигрывала, потому что всегда пользовалась кратчайшим путём, а это всё равно что вслух заявить о своих намерениях. Теперь она лучше разбиралась в интригах. Рамойя продолжала:

– Илюме сказала, что для нас с Ветле лучший выход – уехать, и с этим было трудно не согласиться. И мы жили все вместе в Эльверуа. Не было ни дня, чтобы мы не виделись. Особенно вначале, когда необходимо было построить обитель воронов, первую в Эльверуа. Ример был так молод. Тогда.

– До того, как стал Колкаггой, – сказала Хирка.

Рамойя вновь кивнула. Она долила чай из чугунного котелка в чашки. Он был едва тёплым, но никого из них это не беспокоило.

– Я узнала об этом от Эйрика, когда приехала в Равнхов. У нас есть и другие источники информации в Эйсвальдре помимо меня, и они писали о решениях, которые принимал Ример.

– Он предал тебя, – Хирка совершенно чётко представляла, что чувствует Рамойя. Она помнила наставницу воронов с Эйриком у изображения божества в Равнхове. Они разговаривали о Римере.

Он избрал свой путь. Теперь он убивает за тех, кого, ты думала, он собирается изменить.

– Он был всем, что у меня осталось от Гесы. Я находилась рядом с ним с самого его рождения. Вера Илюме в него была твёрдой, как скала. Он должен был стать одним из самых молодых и сильных членов Внутреннего круга. Это казалось очевидным с первых дней его жизни. Я начала ей верить. И ему. Ример был сильным и всегда критически относился к миру. Я сумела разглядеть желание перемен в его глазах. Возможность того, что игра закончится и справедливость восторжествует. И что он сделал? С полной решимостью заявил о своём уходе. Колкагга. Уже мёртвый на службе Всевидящего. Тень. Убийца. Убивающий ради них!

Хирка пришла в ужас от рассказа Рамойи. Кусочки мозаики неумолимо ложились на свои места. Ример. Совет. Поток. Если Ример прав, то возмущение Маннфаллы по поводу того, что Равнхов стал допускать неучастие подростков в Ритуале, неудивительно. Подумать только, что, если сила Потока окажется у врага? У народа, который не признал власть Всевидящего? Мир разделится надвое. Всё изменится.

Интересно, это её последняя ночь? Всевидящий может убить их обоих, если захочет. Всё, на что она надеялась, – это на Его бесконечную любовь. На Его любовь и на уверенность Римера.

– Ты простила его? – спросила Хирка.

– Римера? Да. Я не могу винить его за то, что он решил уйти, за мою надежду, что он сможет исправить ошибки Совета. Исправлять ошибки – опасное времяпрепровождение. Постепенно их становится всё больше. Ты знала, что раньше наставники воронов имелись только у Равнхова?

Хирка помотала головой.

– Эйсвальдр отправил Колкагг выкрасть мужчин и женщин, чей Поток позволял общаться с воронами. Поэтому сегодня Маннфалла обладает таким же знанием.

– Это невозможно!

– Я тоже так думала. Я думала так много раз. И я размышляла об этом, когда получила письмо, что Урд займёт место своего отца в Совете. Тогда ко мне пришла уверенность. Совет создан исключительно для того, чтобы служить собственным интересам.

И вновь в голове Хирки сложилась мозаика. Письмо пришло в то время, когда девушка находилась у Рамойи. Она помнила, как та сломалась. Из-за того, что получила это известие? Рамойя продолжала говорить, голос её стал холодным.

– Поэтому они должны уступить место. Даже если за это придётся пролить кровь.

Хирка снова положила ладонь на руку Рамойи.

– Этого не потребуется. Сегодня ночью мы получим все ответы, Рамойя.

Мать Ветле одобряюще улыбнулась, будто показывая, что рада вере Хирки, но сама её не испытывает. Они немного посидели молча. Снаружи доносились лишь вой ветра снаружи и шорох угля, которым Ветле водил взад и вперёд по бумаге, закрашивая чёрным крыло.

– Он рискнул ради тебя всем, и ты это знаешь, – сказала Рамойя спустя некоторое время.

– Кто?

Рамойя подняла брови, как будто Хирке не было необходимости об этом спрашивать. Всё верно.

– Я вижу, ты относишься к его решению с таким же презрением, что и я, Хирка. Но он всё отдал ради тебя.

– Он уже отдал всё ради Колкагг, – сухо ответила Хирка.

– Но не жизнь. Не имя. Что бы он ни сделал, он остался бы Римером Ан-Эльдерином. Но не теперь. Он повернулся спиной даже к Колкаггам, а к ним никто спиной не поворачивается. Он выбрал свою судьбу, Хирка. То время, что у него осталось, он проведёт с тобой. И последнее, что ему нужно, – это презрение.

– Я не презираю его! Совсем наоборот! Я… я не презираю его.

– Но ты кривишься всякий раз, когда смотришь на его ножны. Ты отворачиваешься от него, когда речь идёт о жизни и смерти.

– Он убивает! И вы собираетесь убивать! Смерть никогда не была решением проблем. Смерть – это всего лишь смерть. От неё никогда не становилось лучше и не станет. Если не ценишь жизнь, то противоречишь всему, что говорит Всевидящий.

– Вот и спросите Его сегодня ночью, – сказала Рамойя.

Ветле закончил рисовать и поднял бумагу. Он склонил голову набок и недовольно рассматривал своё творение, изображающее Всевидящего.