1

ФИДЕЛЬ:

Я связался из нашего импровизированного штаба с теми из самооборонщиков, кто еще держался. Обстановка была крайне тяжелая, основные очаги сопротивления были блокированы силами федералов, полицией и, что самое неприятное, войсками смакдональдса, похерившими и нейтралитет, и международные нормы. И именно они — частная охранная армия имени биг смака — представляли наибольшую угрозу, потому что были лучше всего вооружены и организованы. Армию в расчет можно было не брать: максимум, что она могла выставить — полк офицеров и генералов Генштаба и министерства обороны для последней психической атаки.

Невольно мне вспомнились кадры из старинного кинофильма, где стройные шеренги офицеров в черной парадной форме попали под кинжальный огонь максима и валились на землю, как снопы. «Каппелевцы», так их называли, а фильм был «Чапаев».

Стоп-стоп. Я задумался: ко мне возвращается прошлое? Воспоминание было ярким и детальным, и, кроме того, я почему-то был уверен, что оно реально, а не просто моя выдумка. Такой фильм точно есть, и я его видел, и очень давно видел, и теперь я знаю, что у меня есть прошлое, кем бы я в нем ни был, и что бы со мной ни происходило. Прошлое у меня есть, и оно реально.

Я отбросил пока что эти мысли. Надо думать о нашей борьбе, надо заниматься делом. Тут не до воспоминаний, пока на улицах гибнут люди.

Ребята деловито обустраиваются на месте. Включили компьютеры, через наружное видеонаблюдение изучают обстановку вокруг и внутри здания лаборатории.

— Жить можно, — говорит Брэд. — Первый уровень безопасности на объекте — это круто.

— Это не помешало нам просто разбить стеклянные двери и перестрелять охрану, — говорю я.

— Это была не охрана, — вдруг сообщает Иван, что-то читая с монитора. — Вернее, охрана, но ненастоящая, типа вахтеров.

— А ты откуда знаешь? — спрашиваю я недоверчиво.

— Вот тут написано, что здесь производились гасты, неспособные к владению оружием, никаким. Это было жестко прописано в техзадании. А кто же охраняет объект первого уровня невооруженной охраной?

— Да ладно, — не поверил я. — В городе полно гастов с холодняком. И я не раз слышал о банд-гастах с огнестрелом. А бомбы у гаст-шахидов разве не оружие?

— Вот и я о том же говорю.

— О чем, Ваня, у меня что-то не складывается…

— Их производили и конструировали не здесь, а в другом месте.

Блин, как я сам до этого не додумался! А Иван молодец, голова работает будь здоров, но разве может быть иначе у парня моей дочки, а? Не в этом ли разгадка?

2

Учреждение, название которого не стоит в здравом уме даже упоминать, погружено в тишину и, едва ли, не в траур, однако дела обстоят не так уж плохо, во всяком случае, смена руководства не предвидится в ближайшей перспективе — главный идет на поправку с пугающей быстротой. Он лежит все еще подключенный к аппаратам жизнеобеспечения, но кожа на его лице уже розовеет, а глаза поблескивают, когда он смотрит вечерние новости по телевизору со встроенным по спецзаказу фильтром двадцать пятого кадра. А глаза его блестят явно от гнева и раздражения. Он нажимает кнопку вызова секретаря-референта, и через пару минут молодой человек уже стоит возле его высокотехнологичной кровати для ускоренной реабилитации высших должностных лиц в полной готовности записать руководящие указания и немедленно их исполнить.

Главный уже может говорить, и он говорит:

— Миша, блядь, что это за хуйня? — он показывает пальцем на экран.

— Не понял, сэр.

— Сейчас ты поймешь, мальчик, я тебе все сейчас объясню, — голос главного переходит на свистящий шепот. — Я спрашиваю, что это за хуйня с преемником? Кто, блядь, санкционировал эти обезьяньи прыжки с голой жопой?

— Сэр, ну, я бы сказал…

— Да ты не мямли и выплюнь хуй изо рта. Говори.

Референт с каменным лицом закрыл свой блокнотик с тиснением фамильного герба на обложке из телячьей кожи и безразлично произнес, как бы даже про себя:

— Ты и санкционировал, старый мудак. А что, твое, — он выделил голосом слово «твое». — Решение не согласовано?

Молодой человек поднял глаза к потолку, показывая направление тех сил, с которыми надо согласовывать все важные решения.

— Но как я мог это сделать? Я же был… Я же болен! — главный выглядел растерянным.

— А я ебу, как ты это сделал! Пришел секретный код для начала операции «Преемник» со всеми инструкциями. От тебя пришел, с твоим личным секретным кодом по всем каналам.

— И какие были инструкции?

— Сделать кросс-трансплантацию мозга и органов между «Иван Иванычем» и «Петр Петровичем». Высший Совет только проштамповал твое решение.

— Хуйня какая-то! Я же был без сознания…

— Да кто тебя знает. Может, ты сейчас без сознания.

— Нет! Ты что…

Референт достал из кармана компактный приборчик для инъекций и с некоторой даже ленивцей ввел главному в грудь смертельную дозу полония. Традиции неназываемой секретной службы Ее Величества следовало блюсти неукоснительно.

С этого момента место Главного санитарного врача Роспотребнадзора оказалось вакантным.

3

Геринг сидел в своем кабинете в полной прострации. Как они могли провернуть все это без его хотя бы молчаливого согласия? Руки у него дрожали, когда он набирал номер спикера Высшего Совета. Через пару секунд на экране монитора появилось безмятежно тупое лицо этого друга по пту самого Папы. Как обычно, его вид вызывал у Геринга ассоциации с вышедшем на пенсию токарем средней квалификации.

— Да, Славик. Как дела?

— Хуево, и ты знаешь это лучше меня.

— Откуда? Я ни сном, ни духом. Что случилось?

Геринг едва сдержался, чтобы не объяснить токарю, что случилось, на языке токарей. Вместо этого он сказал:

— Вы там совсем охуели, пидарасы?

Лицо токаря приняло явно искренне охуевший вид. Такое токарям не сыграть.

— Славик, в чем дело?

— Вы, блядь, пересадили мозг моего родного брата и генерала госбезопасности в тело дряхлого старика!

— Не забывайся, Слава, ты говоришь о высшем руководстве…

— На хую я вертел ваше руководство! Почему не спросили меня?

Токарь еще больше удивился:

— Мы спрашивали, и ты согласился.

Геринг не верил своим ушам.

— Кого вы там спрашивали и когда?

— Да тебя спрашивали. Ты еще в вертолете летел. Да у нас и запись есть. С твоим, сука, ебальничком.

Геринг отключился. Почему-то он сразу поверил, что так все и было. Отсутствующим взглядом он обвел свой просторный кабинет и неожиданно заметил нечто большое, стоящее в углу. Было уже темно, и он никак не мог понять, что это такое — темное, громоздкое, как огромный сундук.

Он включил верхний свет. В стеклянном кубе с синей водой плавала мертвая девка, которую он пристрелил сегодня днем. И у нее были открыты глаза.

4

ФИДЕЛЬ:

Меня давно беспокоило одно несоответствие в поведении гастов: одни из них тупо лезли на рожон, но сами никогда оружие не применяли, давили просто массой — так под ногами тупой толпы погибли игровые кланы, что наши союзники, что «Мертвецы»; другие же гасты при первой возможности обзаводились оружием или любым предметом, который мог бы стать оружием — обрезок трубы, арматура, ну, нож прежде всего. Были и другие отличия, но не столь существенные. Так, условно «мирные» гасты всегда держались толпой, и их относительно легко можно было остановить на заранее подготовленных позициях; те же, кто носил оружие, проникали в город по одиночке, просачиваясь под видом местных жителей, дорожных рабочих или дворников, что вовсе не мешало им потом организовываться в шайки. Для себя я тут же назвал первый вид гастов «дехканами», а второй — «горцами», не знаю даже почему, просто эти слова пришли на ум первыми.

Самым простым и логичным объяснением этого различия и было предположение Ивана, что есть два различных производства гастов. И решив проблему с реактором и лабораторией в Печатниках, мы не остановим нашествие самых опасных и агрессивных элементов. Кроме того, в условиях наступления федералов и пиндосов, проблема гастов временно отходила на второй план. Просто приходилось учитывать наличие этой вот третьей силы неизвестной нам природы.

Я тут же ловлю себя на этом выражении — «третья сила неизвестной нам природы». Что это со мной такое? Я никогда не думал в таких выражениях, я ведь простой боец, может быть, чуть поопытнее своих ребят… Тем не менее, эти слова не кажутся мне чужими, что странно.

Я вхожу в небольшую аудиторию, немного опаздываю, поэтому спешу, студенты уже ждут меня, вечные пробки, пока доберешься до метро, по своему студенческому опыту знаю, что студенты не будут делать проблемы с опозданием преподавателя… Куда я тогда спешил, что за семинар был и где? Я не могу сказать, но ощущения присутствия там, в прошлом, были ярки и правдоподобны.

Впрочем, сейчас это и неважно, в данный момент меня волнуют совершенно другие вещи. Нам нужен план действий. Нет, скажи себе прямо: нам нужен план боевых действий, и нам нужны политические решения. Не завтра, не вообще, не после переговоров и согласований, а вот здесь и сейчас. И кто-то должен взять на себя ответственность за все последствия. За трупы на улицах, за разгромленные здания, за, в конце концов, хлеб на прилавках магазинов завтра утром. Кто-то должен взять на себя ответственность, а кто-то — понести вину и принять наказание. Нам нужен лидер, но лидера у нас нет — и это проблема.

Я думаю и думаю, и думаю над общей ситуацией, но головоломка все никак не складывается у меня в голове. Почему-то мне вспоминается та девочка-гаст со взрывчаткой. Откуда они взяли пластид вообще? Кто изготавливает им пояса шахидов, указывает цели, обеспечивает доставку на место? Раньше я почему-то не задумывался над этими вопросами. Мы все воспринимали действительность упрощенно: есть наши люди, и есть чужие, пришлые, гасты, продукты неудачных биологических экспериментов. Какие тут могут быть вопросы вообще? Однако сейчас вопросов у меня гораздо больше, чем ответов.

Я связываюсь по скайпу с профессором:

— Сергей Сергеевич, нам нужны ваши улитки, — говорю я, и мне уже не кажется, будто мои слова звучат нелепо. — Не могли бы вы… Не могли бы вы попросить их быть нашим штабом?

Профессор задумывается на пару секунд:

— Хорошо, я спрошу их, — наконец говорит он. — Но прежде вы, Фидель, ответьте мне на один вопрос. Вы лично.

— Спрашивайте, профессор.

— Как вы определили бы вашу цель одним словом? Я имею в виду общую вашу цель. Ну, вот Французская революция проходила под лозунгом «Свобода, равенство, братство», а к чему стремитесь вы?

Я думаю, что наш профессор все-таки псих, в хорошем смысле этого слова, конечно, но сейчас не время заниматься философией, идет война, размышлять над смыслом жизни будем в более спокойной обстановке, но неожиданно для самого себя говорю:

— Каждый человек достоин быть счастливым, ни один человек не заслужил быть несчастным.

— То есть, ваша цель, если одним словом, — счастье? Не свобода, не равенство, не безопасность, не богатство, не величие империи, а счастье?

— Да, именно так.

Профессор усмехнулся, помолчал, и сказал:

— Они все-таки чертовски умны! Улитки просили передать вам, что они согласны.

5

Фидель кивнул и сказал решительно, глядя в глаза профессору:

— Я прошу ваших малюток принять на себя оперативное планирование всех наших действий, а также разведку, спецоперации в сети, связь и информационное обеспечение.

— Считайте, они уже занимаются этими вопросами, Фидель. А теперь личное, — лицо профессора на экране стало озабоченным. — У Николая проблемы с лечением Ксении. Мозг никак не выходит на нужные параметры.

Фидель не стал спрашивать, откуда профессор знает об этом, хотя даже он мог только догадываться по глухому молчанию Утенка, что у того что-то не складывается в реанимировании Ведьмочки, но лезть с расспросами не стал.

— Что нам делать, профессор?

— Нужна пересадка части мозга. В хранилище лаборатории есть экспериментальная ткань именно для таких случаев. Клиническая проверка не была завершена, но, боюсь, у нас нет выбора.

— Это опасно?

— Риск есть всегда.

— А что это за ткань, профессор?

— Это клетки головного мозга — нейроны, — облученные напрямую Первовеществом. Они приобрели поразительные свойства, в том числе регенерировать поврежденные клетки. Инструкции я пошлю Николаю на комп.

— Профессор, она не станет гастом от этой пересадки?

— Ну, что вы. Гастам вживляют нервные клетки некоторых животных. Я бы на вашем месте, Фидель, опасался другого.

— Чего же, профессор?

— Ксения станет сверх-человеком. И, возможно, повторяю, это только одна из возможностей, она иначе будет смотреть на обычных людей.

— То есть, разлюбит меня.

— Что такое любовь, как не самопожертвование, Фидель.

— Да, вы правы.

Фидель отключился и вдруг заметил, что в помещении их центра управления было необычно тихо. Он огляделся, ребята сидели молча, даже не шевелясь.

— За работу, господа! — сказал он громко и уверенно. — У нас куча дел.

6

Старик брел по улице. Кажется, что он стал в два раза меньше. Он сгорбился и как будто высох. Погода по-июльски теплая, но старый гаст замерз, руки его дрожат, а глаза слезятся. Он бормочет себе под нос: бу-бу-ду-бу-бу-ду-быть.

Он никогда не был нигде, кроме этого города, но обманчивая память подсовывает ему воспоминания, которые день ото дня и час от часа становятся все более яркими, зримыми и реальными для него.

Солнце закатывается в пустынную степь огромным красным зловещим шаром. Табун лошадей вдали, всхрапывания жеребцов, его любимая лошадка тычется в его ладони. Караван верблюдов на пыльной дороги, как он хотел вот так отправиться с ними в дальние страны на севере…

И он видит горбы верблюда прямо перед собой. Это как мираж, как неоновая вывеска над чистилищем, как детская мечта, нарисованная акварельными красками на бумаге.

Старик перешел дорогу, по которой сегодня уже никто не ездит, дорогу уставленную разбитыми и сожженными машинами, и стал перед зданием из стекла и бетона, увенчанного знаком верблюжьих горбов.

Он с трудом зашел внутрь и, мешкая и шаркая, прошел через весь зал туда, откуда пахло жареной картошкой, мясом, птицей, откуда доносились какие-то сладкие ароматы. Здесь еще холоднее, чем на улице, и старик практически окоченел.

Человек за стойкой смотрит на него, потом, улыбаясь и показывая белоснежные зубы, говорит:

— Сегодня акция! Первый биг смак бесплатно.

И протягивает старику какую-то картонную коробочку. Старик берет ее и выходит на улицу. Он на ходу открывает ее — там лежит хлеб, а внутри его что-то съедобное. Он кусает это, тщательно пережевывает. Потом не торопясь съедает остальное.

Старик-гаст останавливается. Спина его распрямилась, глаза уже не слезятся, а руки не дрожат.

— Я — человек, — говорит он и умирает с улыбкой на губах. Последнее, что он видит тускнеющими глазами, уже лежа на тротуаре, — это черного кота, внимательно наблюдающего за ним.

7

Геринг не верит своим глазам: откуда это взялось в его тщательно охраняемом кабинете? Внезапно ему в голову приходит догадка, он сует руку в карман и достает имитатор реальности — тот почему-то включен, хотя он может поклясться, что не сделал бы этого под страхом смертной казни. Он нажимает кнопку выключения, но гаджет не реагирует. Тогда он изо всех сил бросает его в стену. Аппарат разлетается на части, но куб с мертвой девкой никуда не девается. Более того, девушка поворачивает голову и смотрит на него с улыбкой. А потом протягивает руку, и рука проходит сквозь толстое стекло.

От неожиданности у Геринга подкашиваются ноги, и он валится на диван и будто застывает в холодном и вязком желе.

Он слышит голос, словно из-под земли, голос мертвой девки с пулевыми отверстиями в груди:

— Ты меня предал.

Герингу перехватило горло, но он справился со спазмами и прошептал:

— Я выполнял свой долг.

И вдруг, неожиданно для самого себя:

— Прости…

Девка ухмыляется еще шире и говорит ему из своей голубой могилы:

— Возьми телефон.

Он не понимает, что от него требуют, но берет свою трубку. Та, оказывается, подключена, хотя никакого звонка не было. Он подносит ее к уху и слышит женский голос:

— Не надо нас злить.

— Кто вы? — только и находится он, что ответить.

— Не надо нас злить, — повторяет женский голос. — Мы сирены. Мы валькирии. Мы улитки.

А потом уже гораздо жестче:

— Операция «Преемник» отменяется. И это сделаешь ты. Твой брат станет Папой.

Геринг только молча кивнул головой. Почему-то он не сомневался, что обладательница женского голоса прекрасно его видит.

В ту же секунду страшный куб исчез с громким хлопком воздуха.

8

Иван и Даша сидят за пультом управления. На мониторах просматривается вся местность вокруг. Пока что все тихо. Отдельные гасты ведут себя неагрессивно, в основном занимаясь уборкой территории, озеленением газонов, переноской каких-то ящиков. Кажется, будто все они заняты важным делом, знать бы еще, каким.

Иван берет Дашу за руку, стараясь не привлекать внимания, наклоняется к ней и шепчет:

— Я тебя люблю.

Даша хмыкает в ответ:

— Еще бы!

— Жалко старика, — замечает Иван вскользь.

— Это мой папочка-то старик? — Даша вздергивает носик.

— Я в хорошем смысле, — улыбается Иван.

— Ну, тогда ладно, пусть будет старик.

— Надеюсь, что все обойдется с Ксенией, — говорит Иван уже серьезно.

— Да, — Даша тоже посерьезнела. — А вот мне в голову пришло, знаешь, что?

— Что?

— Ну, я в некотором смысле филолог, хоть и лингвист.

— И?

— Вот за кем они сюда пришли, отец и ребята?

— За Офелией, конечно. Это была задача операции.

— Угу. А теперь посмотри на монитор. Что ты видишь?

— Это Ксения. Ведьмочка. Лежит в реанимационном растворе.

— То-то и оно, — она выжидающе посмотрела на него, но он молчал. — Ладно, объясню популярно.

И она продекламировала:

Иван задумался:

— Ты хочешь сказать, что Офелия — на самом деле Ксения? Но ведь это просто ник в игре.

— Ваня, у нас уже столько было всего «простого», что я перестала верить в простоту.

Иван ничего не сказал, вернувшись к работе. Он искал и никак не мог найти своего Ночного Кота.

9

— Позвольте представиться, я — Тинин Андрей Григорьевич, следователь по особо важным делам, — явно довольный жизнью и работой, немного склонный к полноте, но в самую меру, мужчина оторвался от экрана монитора. — А вы…

Девушка, сидящая перед ним на казенном стуле, казалась погруженной в свои мысли. Она, наконец, подняла глаза и сказала:

— Они убили ее!

— Кто? Кто убил кого? — почти искренне удивился следователь.

— Они убили эту девочку — Ведьмочку. Прямо на моих глазах.

— Ведьмочка, вы говорите? А имя у ведьмочки есть?

— Ее зовут Ксения.

— А фамилия? Отчество? Место и год рождения? Вы же понимаете, сколько Ксений в Москве.

— Я не знаю.

— Не знаете. Но видели, как ее убили. А кто ее убил?

— Человек из вертолета. Он выстрелил в нее из автомата.

— Да вы не волнуйтесь так. Следствие разберется. И вам просто нужно будет подать заявление в полицию по месту жительства или совершения преступления.

— Но там, где все это произошло нет полиции.

— Полиция есть везде. Во всяком случае, в нашей стране.

— Это произошло в Печатниках. Там нет полиции уже… — она решила, что правда в данном случае не слишком важна. — Года три.

— И вы готовы дать показания? По факту убийства.

— Да, конечно.

— И даже показать, где находится труп?

— Ну, я не знаю. Может, ее уже унесли куда-нибудь. Или похоронили, я не знаю.

Андрей Григорьевич нахмурился и снова уткнулся в монитор.

— Так, как вас зовут? — как бы мимоходом снова спросил он Офелию.

Девушка выглядела уставшей и подавленной, но отвечала без всякого страха:

— Я хочу сделать заявление, как вас зовут? Андрей Григорьевич? Андрей Григорьевич, меня похитили, а одну девушку, Ксению под ником Ведьмочка, убили.

— А кто вас похитил, Анастасия Олеговна? И для каких целей? Они вас шантажировали?

Офелия подняла глаза на следователя:

— Вы меня и похитили, Андрей Григорьевич.

— Да бог с вами, Анастасия Олеговна! Я всего лишь работник правоохранительных органов и выполняю свою работу. Вас доставили сюда как свидетельницу, и мне нужно снять с вас показания по поводу аварии на важном государственном объекте. И у меня есть все основания предполагать, что вы каким-то образом замешаны в этом деле.

— Меня в чем-то подозревают?

— Пока нет. Я же говорю, мне нужно составить протокол допроса свидетеля. В данном случае это вы — свидетель.

— Что вы хотите узнать от меня?

— Давайте начнем с вашего имени.

— Вы прекрасно знаете, как меня зовут и кто я такая.

— Это простая формальность, для протокола…

— Убит человек, меня похитили, возможно, еще несколько человек погибли, а вы говорите, что это пустая формальность.

— Не надо передергивать, Анастасия Олеговна! По закону…

— Хорошо, я дам показания, но сейчас у меня раскалывается голова. Мне нужно лекарство.

— Лекарство? Надеюсь, не наркотик? — хохотнул следователь. — С наркотиками у нас туго.

Девушка строго посмотрела на него:

— Обычный аспирин у вас найдется? И еще. Так ли необходимы вот эти наручники? — девушка протянула руки и показала железные браслеты на своих тонких запястьях.

Было видно невооруженным глазом, что следователю, высокому мужчине в теле, стало не по себе от того, что хрупкая девушка сидит, закованная в наручники, но потом он собрался и сказал с оттенком металла в голосе:

— Ну, аспирин я вам и свой дам, а вот наручники — это не моя компетенция. Полиция считает, что вы склонны к агрессии и побегу.

Он достал из ящика стола пузырек и положил таблетку аспирина на узкую ладонь Офелии. Потом налил минеральной воды из пластиковой бутылки в стакан и протянул ей. Офелия закинула таблетку в рот и запила водой:

— Так о чем вы хотели меня спросить, Андрей Григорьевич?

Следователь ничего не ответил. Он уставился на маленький огненный смерч на столе прямо перед собой. Смерч двигался по раскручивающейся спирали, превращая поверхность столешницы в обугленные тлеющие угольки, а бумаги протоколов и постановлений в кучки пепла. От его жара на лбу мужчины выступили капельки пота.

И это было только начало.

10

ФИДЕЛЬ:

Я, наконец, дозвонился до Тек-Мака по скайпу. Он выглядел исхудавшим и бледным. Под глазами у него явственно просматривались синие круги от недосыпания.

— Привет, Фидель, — бросил он.

— Привет, Тек, — сказал я. — Вижу, вам там хуево.

— Хуево — не то слово.

— Сколько у тебя людей осталось?

— Боеспособных не более пары взводов. Раненных примерно столько же. С какой целью интересуешься?

— С целью надрать им задницу. Это эвфемизм, сам понимаешь. На самом деле мы выебем их в жопу.

Он как-то странно посмотрел на меня:

— Они не дают нам носа высунуть наружу. Подогнали бронетехнику и артиллерию.

Тут уже пришлось удивиться мне:

— Откуда у них артиллерия?

— Миротворческие, блядь, силы по охране смакдональдсов располагают, оказывается, собственной артиллерией.

— А авиации у них, случаем, нет?

— И авиация у них, блядь, есть.

Пара фактов в копилку. Чем дальше, тем сильнее я охуеваю.

— Продержись до утра, Тек, — говорю я ему.

Он грустно помолчал:

— А что будет утром, Фидель?

— Утром я возьму командование — общее командование гражданской самообороной — на себя и вытащу вас оттуда.

— Фидель, ты серьезно? У тебя сколько людей-то осталось?

Тут пришлось уже задуматься мне:

— Точно не знаю, но тысяч пять-десять будет. И еще пара сверх-человеков, но тебе пока лучше об этом ничего не знать. Ладно, не будем тянуть до утра, приказываю тебе уже сейчас — держать оборону во что бы то ни стало. В восемь ноль-ноль начинается общая операция «Ночной Кот». Дальнейшие указания получишь по ходу дела.

Я физически ощущал, какие сомнения обуревают сейчас им, но вот он решился:

— Я тебе верю, Фидель, — сказал он. — Мы до сих пор живы благодаря плазменным автоматам твоего зятя. Это нечто! Даже при десятикратном перевесе в силе они пока не смогли нас достать.

— Продолжай мне верить, Тек, — сказал я и отключился.

На самом деле у меня кошки на душе скребли, и если я во что и верил, так это в то, что мужчина должен умереть с оружием в руках. А кто из нас прав, кто виноват, кто трус, а кто герой — пусть разбирается Господь. И это дело десятое.

Я пошел посмотреть, как там дела у Утенка, то есть, Николая. Ксения, моя бедная девочка, все еще была в коме, но хотя бы пулевых отверстий на ее теле больше не было, уже что-то.

Николай был задумчив и даже, как мне показалось, подавлен, что на него совершенно не похоже, как будто его одолевали сомнения.

— Как прошла трансплантация? — спросил я его, стараясь говорить бодро. — Эффект есть?

— Пока рано судить, Фидель, но эффект несомненно есть. И еще какой.

— Что ты имеешь в виду? — у меня сжалось сердце в ожидании роковых вестей, но я старался не подавать вида. — Что-то пошло не так?

— Не знаю, Фидель, в конце концов, я ведь даже не врач.

— Я бы не сказал, судя по тому, что тебе удалось вылечить ее раны и сделать все эти пересадки поврежденных органов.

— Ну, это не моя заслуга. На таком оборудовании с этим справился бы любой пацан, играющий в контру. Все эти диагностики и операции делали программы и кибер-хирург, я только кнопки нажимал и мышкой щелкал на «Вы уверены, что этот орган надо заменить?», — он усмехнулся, что уже было неплохо. — Ты только никому не говори, не лишай меня славы.

— Так что не так-то, Коля?

Он показал на монитор:

— Вот три-ди карта нормальной активности мозга, как образец. Вот карта того, что было до пересадки. Видишь, в чем отличие?

— Ну, да. Раньше было все гладко и ровно, будто пустыня.

— Точно. А нужны вот такие холмы, если упростить.

— Понятно. А сейчас что там?

Николай помялся, но вызвал на монитор еще одну карту:

— А сейчас вот что.

На экране показались горные цепи, сплошь состоящие из Эверестов.

— Что это значит? — спросил я, почувствовав, что у меня руки ходят ходуном.

— Я не знаю, Фидель. И никто не знает, даже улитки. Эту операцию на людях еще никто не проводил.

— Но, по крайней мере, она жива, — сказал я, скорее угадывая, чем понимая хоть что-то.

— Жива — не то слово. Если сравнить жизнь с костром, она сейчас вулкан.

— Что будем делать конкретно?

— Если до утра ничего не изменится, будем выводить из комы по любому.

— Все остальное в порядке? С ранениями, я имею в виду.

— Да. Все сканирования показали полное восстановление. Программа не выдает ни одной ошибки. И еще… — я почувствовал неуверенность в его голосе, словно он не до конца решился. — Я думаю, ты обязан это знать.

— Говори же, не тяни.

— Фидель, она беременна. Она беременна от тебя.

У меня внутри все сжалось. А потом, через миллион часов или лет, или веков я выдохнул. И все в мой жизни встало на свои места.

11

Реанимационную кровать поставили прямо в кабинете Папы вместе со всем необходимым оборудованием для лечения. Геринг настоял на своем, а у руководства кремлевской клиникой не нашлось достаточно убедительных формальных оснований ему отказать. В приемную он посадил тех двух офицеров, с которыми летал в Печатники — старый друг лучше новых двух — с приказом стрелять в любого, кто попытается пройти в кабинет без его, Геринга, письменного разрешения:

— И мне похуй, кто это будет — спикер Высшего Совета, министр обороны или маршал госбезопасности. Это понятно?

Офицеры как-то странно покосились на него, но кивнули. Он знал, что они считают его конченной мразью и штопанным гандоном после того инцидента с девкой, которую ему пришлось пристрелить исходя из высших государственных интересов, как они ему виделись на тот момент. Теперь он, конечно, не уверен в этом, и как умный человек не может не согласиться с моральной правотой этой сладкой парочки служак, но именно поэтому он и доверяет им охрану президента. Логика и понимание людей всегда были его сильной стороной — это признавали даже его враги.

Геринг сидел возле кровати своего брата, поглядывая на часы — вот-вот Жора в обличье Папы должен прийти в себя. Пусть они сводные братья, но росли они вместе, и для Геринга он всегда был родным человеком. Если же быть откровенным, единственным родным человеком на свете.

Его официальная биография при внимательном прочтении всегда вызывала если не смех, то недоумение у любого, не просравшего свои мозги при просматривании телевизора под пивко. Начать с того, что по отчеству он был Михайлович, а отца его звали Тимур, да-да, тот самый Тимур. В разных источниках указывали разные года его рождения, но это не самое смешное. Самое смешное, что в различных версиях официальной биографии называли разные фамилии и даже гражданство, которое он получил при рождении. Так, на официальном сайте правительства он, якобы, родился в суверенном Казахстане, а на сайте президента местом его рождения указывалась Москва. Все остальные факты при сопоставлении выглядели не менее фееричными. Это если задуматься и проанализировать.

Прозвучал сигнал, это означало, что Георгий выходит из медикаментозной комы. Наконец, он открыл глаза и увидел Геринга.

— Славик, что со мной? — спросил он брата голосом Папы. — Я не узнаю свой голос. И чувствую себя херово.

Он поднял руки:

— Славик, я себя не узнаю.

Геринг помялся, но решил, что правда, как бы она ни была горька, лучше, чем бессмысленное вранье:

— Жора, соберись, я скажу тебе одну охуительную вещь. Ты теперь президент. И все будут звать тебя Папой.

Георгий явно посчитал его сумасшедшим, судя по его охуевшим глазам. Герингу пришлось объяснить в двух словах ситуацию в целом.

Георгий закрыл глаза, слушая. Потом посмотрел на Геринга:

— Ты говоришь пересадили мозг?

— Да, Жора.

— А сердце тоже пересадили?

— Да, но ты не волнуйся, никаких последствий не будет…

— А я и не волнуюсь. Я беспокоюсь, чтобы мое сердце было со мной.

Геринг продолжил. Он коснулся перспектив, открывающихся перед ними:

— Ну, да, ты выглядишь немного старше, чем был, но девок у тебя будет миллион, а здоровье, как у молодого бычка, гарантирую. И делать тебе ничего особо не надо будет: съемки, поездки, фуршеты, приемы. Ну, ты понимаешь.

— Нет, Славик.

— Что, нет? — не понял брат.

— Я буду президентом своей страны.

— Ну, я об этом и говорю…

— Я буду настоящим президентом. Что у вас там на улицах творится, что за беспредел?

Ошарашенный Геринг спросил, едва не заикаясь:

— Откуда ты знаешь, ты же был в коме?

Георгий ухмыльнулся:

— Мне показывали цветные сны. Мне показывали цветные сны виноградные улитки.