Земля – Зангезея. 2486-й год.

Горечь утрат лишает веры. Судьба не бьет один раз – нанесла удар, жди другого, третьего... последнего. Иногда и первый может стать последним, и счастлив тот, кто не выдерживает его, уходит в миры лучшие – подальше от утрат, горечи, ударов судьбы и ожидания. Но закрыты радужные двери иных миров для стойкого и выносливого. Ему нечего ждать от грядущего и неведомого, ему суждено познать и рай и ад еще в земном пути своем. И идет он сквозь утраты, и каждая новая больнее прежней, и горечь уже невыносима... а он все идет, ибо верит.

Завидуют избранным званные и праздные, люто, тихо и упорно завидуют, растравляя пылающую в черных душах гордыню, видя внешнее и не желая знать сокрытого. Много их, званных! Много ждущих и алчущих, простирающих руки и жаждущих объять ими все зримое. Много ищущих тронов и венцов, славы и почестей, богатств земных и власти. Но нет среди них готовых подставить плечо под тяжкий крест , и пойти в гору в граде насмешек и плевков, пинков и ругани. Много берущих. Но мало дающих... И приходит время бури, приходит день, когда не остается в тленном мире героев и богов, когда все роздано, и все свершено, и остались только берущие, алчущие, жаждущие, готовые пожрать друг друга, растерзать, спихнуть в пропасть, утопить в собственных нечистотах – таковы они есть, таковы были, незримые среди дающих и созидающих, но оставшиеся одни будто в наготе. И приходит сила, питавшая и напоявшая их извечно, и дает алчущим и пожирающим их истинное обличие, достойное их – и ужас спускается на землю. Нет уже ни судьбы, ни ударов ее, ни утрат, ни горечи – есть кишение алчущих и изжирание кишащих кишащими. И лишь лишенный разума и глаз обвинит незримую силу за то, что дала видеть прежде невидимое и тайное сделала явным – ибо слепа та сила, страшна, жестока, но не лжива она, подносящая зеркала к пожирающим друг друга. И не в ней вина, не в ней беда, всесущей и сокрытой до времени, но извечной. А лишь в них, берущих друг от друга и изгрызающих себе подобных, ненавидящих и преисполненных черной зависти, двуногих и разумных до времени бури, но обращающихся в червей и змей с уходом созданных по Образу и Подобию.

Достойны ли спасения губящие себя? Никто не знает ответа... Но истекает все дальше от огонька мерцающей свечи еще один из миров, и приближается, тесня Свет, грозя загасить свечу в Черной Пропасти, ползущая, неотвратимая, извивающаяся бесконечной змеей Черная Черта, пожирающая вселенные, пристанища, преисподнии и океаны смерти, пожирающая свет и тьму и само Мироздание, черта незримая и неосязаемая, проходящая в душах людских и убивающая их, вытесняющая из душ мерцание свечи, погружающая во мрак, губящая. Есть ли души у обретших свой истинный облик? Есть ли они у червей и змей?! Оберегающий Свег не задает себе вопросов, ибо раз поддавшись сомнению и презрев недостойных, начинает уподобляться им сначала в малом, потом в большом, а потом и ползет уже червем среди червей. Избранный вершит труд свой. Несет крест, снося удары, тяготы и утраты, снося все и терпя, превозмогая тернии на пути своем. И если он, познавший на земных дорогах и рай, и ад, прошедший через мытарства и страдания, не теряет веры, крест его тяжкий обращается мечом праведным и разящим.

Олег потихоньку привыкал к своему новому положению, к неизменности тела, к черной земле внизу. Первое время у него было такое ощущение, будто его посадили в каменный мешок без окон, без дверей. И мешком этим был он сам. Человек! Обычный, смертный человек. И нечего дергаться, мало ли чего было, мало ли, что он мог десять раз в минуту поменять обличие и в бесконечной цепи воплощений и перевоплощений властвовать над покорной и жалкой биомассой. Это все в прошлом. Зато он кое-что и обрел. Никогда в голове не было столь ясно, а в груди столь легко. Прежде и днем, и ночью, всегда что-то маленькое, шевелящееся давило в затылке, копошилось, грызло, кусало, не давало покоя и отдыха, изнуряло и влекло куда-то помимо его воли – он почти свыкся с ним, терпел, и только сейчас понял, что такое быть по-настоящему свободным. Олег привыкал быть человеком.

Ивановы друзья встретили их не слишком радостно, встретили буднично, как еще двоих обреченных, пришедших, чтобы умереть вместе с ними – радости было маловато. Гуг Хлодрик похлопал Олега по плечу, предложил выпить рому. Олег покачал головой. Говорить было в общем-то не о чем. И они разошлись по своим кораблям. Алена сразу поняла, кто тут главный, кому следует подчиняться и чьи приказы выполнять, без этого никак нельзя. Она при расставании строго поглядела на сына. И тот не стал перечить, хотя ему и самому хотелось пожить своей головой. Да, видно, короткие дни шальной свободы перехода от Пристанища к Земле миновали и пришли будни... Одно Олега не устраивало: их обреченность, они все как один, все до последнего собирались умереть здесь, на Земле. Олег совсем не хотел умирать. Он только народился на свет после бесконечного блуждания в потемках Пристанища, зачем ему умирать?!

Они с Аленой пролетали на своем шаре над поверженной в прах Россией, когда она вдруг сжала его локоть – сильно, до боли, и прошептала:

– Он там!

– Кто? Где? – не понял Олег.

– Иван!

Огромный шар, будто Луна, нависшая над черными обледенелыми московскими развалинами, замер в мрачном небе. Мертвый город. Мертвая земля. Здесь не было даже нечисти, только тлен и прах.

– Он там! – повторила Алена. – Видишь?! Олег с трудом рассмотрел что-то поблескивающее неярким блеском среди черноты, гор пепла и провалов. Локаторы и щупы ничего особенного не показывали, скорее всего, мать просто устала, ей мерещилось желаемое, мерещилось от перенапряжения, от бесконечной нервотрепки, переживаний, страхов... только сейчас он начинал понимать, что ей пришлось вынести, будучи обычной смертной, в Пристанище... ведь она не была ни оборотнем, ни зургом, она прожила вечность в аду! и осталась двадцатипятилетней! Нет, лучше не вспоминать, лучше не думать о прошлом!

– Живо полезай в бот, и вниз!

– Может, лучше врезать из силовых?! – засомневался он.

– Я тебе врежу!

Алена поднялась из кресла, юная, стройная, прямая. Теперь она точно знала – он там, сердце не обманешь. Он обещал вернуться. И он вернулся!

– Не теряй времени!

Своды были бесконечно высоки. Лишь две свечи горели под ними. Но служба, бесконечная служба во спасение заблудшего люда земного шла в Храме Христа Спасителя.

Под иконами стояло человек двенадцать, не более, стояли высохшими мощами, тенями, колеблющимися в неровном свете свечей. Служка подошел к Ивану. Вытаращил запавшие, горящие болезненным огнем глаза. Он еле держался на ногах, изможденный и бледный. Тонкая желтая кожа обтягивала скулы, губ не было, один провал рта.

– Ты?! – изумленно вопросил служка.

– Как видишь, – ответил Иван.

Еще минуту назад он стоял под синим небом Старого Мира. И вот он здесь... В этом невидимом и неприступном граде Китеже. Служба идет, но как мало их осталось!

– Почитай, все померли, – сказал служка, словно угадав Ивановы мысли. И добавил с недоумением и почти ужасом: – А тебя ничего не берет.

– И не возьмет! – подтвердил Иван.

Отсчет времени прошел, и теперь он не мог медлить. Без суеты, без спешки, без торопливости ему надлежало исполнять свое дело. Пора! Долгие годы он искал, мучился, строил планы, сам разрушал их, шел в потемках и снова искал выхода, искал ответа... Теперь он знал, что ему делать. Совершенно точно знал. И уже никто и ничто на свете не могло его остановить.

– Прощай! – сказал он, направляясь к огромным дверям.

– Стой! Нельзя туда! – забеспокоился служка, кинулся за Иваном. – Погибнешь ведь!

Иван ничего не сказал, только обернулся на ходу и улыбнулся изможденному человеку с горящими глазами.

Он вышел во мрак и темень, в стужу ледяной мертвой пустыни – безоружный, беззащитный, в грубой серой рубахе с расстегнутым воротом, с развевающимися по ветру русыми волосами, прямой, сильный, всемогущий, воплощающий в себе всех живших на этой земле россов.

Он видел огромную луну-шар, висевшую высоко в небе. И он все уже знал. Он ждал.

Какая-то безумная шестиметровая крылатая, восьмила-пая, зубастая и шипастая гадина с истошным ревом бросилась на него из-за развалин черной зубчатой стены. Но не долетела двух метров... Иван даже не коснулся ее, он лишь вскинул руку – и гадина рухнула замертво, только земля вздрогнула под многопудовой тушей.

Бот опустился метрах в двадцати от Ивана. Из него выскочил сын – растерянный и обрадованный. Иван еще раз поразился, как Олег похож на него! невероятно! правда, лет на двадцать моложе, но копия!

– Отец!

Иван обнял сына, прижал к себе. Сердце дрогнуло в предчувствии непонятного и страшного. Но он отогнал тревоги. Он собственным телом ощущал сыновнее тепло. Это они с Аленой спасли своего единственного, изгнали из него бесов. И теперь он поможет им.

– Мать ждет, – сказал Олег.

– Да, я знаю. Пойдем.

Алена встретила его со слезами на глазах, вцепилась в кисти рук.

– Не пущу! Никуда больше не пущу!

Иван не вырывался и не говорил ни слова. Он сам бьи готов разрыдаться. Он сам страстно, неистово желал остаться с ней, с любимой, ничего не видеть вокруг, никого не замечать, наслаждаясь долгожданной близостью и покоем, которого они так и не обрели. Обретут ли когда-нибудь? Может, да, а может, и нет. Во всяком случае, не сейчас.

– Нам пора, Алена! – сказал он ей шепотом, на ухо.

– Нам?!

– Да. Не грусти. Мы скоро вернемся. И не лезь в пекло за этими головорезами – и Дил, и Гуг Хлодрик ищут смерти... а ты должна жить. Ведь мы вернемся!

– Правда? – Алена вытирала слезы. Она уже не держала Ивана. Она верила ему и все понимала.

– Правда! – ответил Иван.

В правительственных катакомбах Сихана Раджикрави не оказалось. Олег облазил все закоулки, но так никого и не нашел. А Иван сидел у экранов и смотрел сквозь смежающиеся веки, как трехглазые добивают последних смельчаков. Он мог выйти туда, наружу, и остановить монстров, оставить от них мокрое место. Но это ничего бы не изменило, это лишь продлило бы затяжную и кровавую агонию – водопад не усмиришь подставленными ладонями, даже если их тысячи, и лесной пожар не забросаешь сухими ветками. Затаптывать надо первый язычок пламени. Затыкать – источник темных вод.

И все же братва не сдавалась, дралась лихо. Тут и там валялись уродливые трупы негуманоидов, воинов Системы. Бесшабашная Зангезея продержалась долго. Дальше самого Синдиката, от которого давно уж и след простыл. Но всему приходит конец... Нет! Так нельзя! Иван собрался, уставился на серебристый шар, из которого перли ордой трехглазые, представил его сгустком мерзости и грязи, сдавленной, сжатой с чудовищной силой, спрессованной в этот сферический объем... надо только высвободить его, лишить оков, обессилить «силу»... вот так! Шар разорвало, будто в его внутренностях было заложено с десяток термоядерных бомб. Океан пламени залил обзорные экраны, выжигая с поверхности Зангезеи всех подряд: и правых и виноватых, и героев и трусов, и монстров и людей.

Иван скривился. Слаб человек. Опять он не выдержал. А что толку?!

А толк был. Голос Первозурга прозвучал из-за спины недовольно и хрипло:

– С чем пожаловали?!

Иван не обернулся. Он все понял: Сихан следил за ними, он был где-то неподалеку, подглядывал, подслушивал, боялся... да, именно боялся, он теперь всего боится – он! полубог! творец! – а этот дурацкий взрыв просто переполнил чашу его терпения. И все равно, прежде следует здороваться.

– С добром, Сихан, – сказал гость, -будь здрав! Первозург не ответил. Он ждал.

– Я выполнил свое обещание, – все так же тихо выговорил Иван.

– Неправда!

– Я убил оборотня!

– Он здесь, в катакомбах!

В это время Олег вынырнул из потайного люка, ведущего в нижние ярусы. Да так и замер с раскрытым ртом, глядя на высокого сухопарого старика с темным, почти черным лицом и светлыми глазами.

– Вот он! – закричал Первозург.

– Да, это мой сын, – спокойно пояснил Иван, – он такой же человек как и я. Ты можешь убедиться в этом. Оборотень мертв!

– Ты сохранил свое детище... – как-то опустошенно и безвольно протянул Сихан Раджикрави, ему не надо было убеждаться в чем-то, он видел все насквозь, знал, что Иван не врет. Но ему было трудно смириться с неизбежным. – Ты сохранил свое детище... но ты хочешь, чтобы я убил свое?!

– Да! – твердо сказал Иван. – Ты дал слово!

– Слова – воздух, дым, они ничего не стоят. Ты был дорог мне, я все помню, ты спас меня тогда... другой не стал бы рисковать жизнью ради дряхлого старца, другой на твоем месте, Иван, даже не стал бы раздумывать, и меня бы давно не было на этом свете... – Сихан Раджикрави говорил очень медленно, будто каждое слово весило по тонне, он говорил с трудом, выдавливая из посиневших губ тусклые и сиплые звуки, – я должен быть благодарен тебе, и я благодарен... Но мне проще убить тебя, Иван. И этого... тоже. Гораздо проще!

Он не встал с кресла-Он лишь поднял голову и уставился на Ивана пронизывающим тяжким взором. От этого взора сердца смертных сразу же переставали биться, наступало удушье, жуткая смерть, это был взор самой костлявой. Но гость смотрел в его глаза... и не думал умирать, он даже не изменился в лице. И тогда Первозург собрал всю свою силу, способную сжечь целый мир, обратить в пепел тысячи восставших против него, он обладал этой сверхъестественной силой, которой никто не мог противостоять. И он должен был смести вставшего на его пути, осмелившегося указывать ему. Потоки испепеляющей, страшной, разрушительной энергии обрушились на незваного гостя.

Но Иван даже не шелохнулся. Ничто его не брало.

– Хватит, – сказал он примиряюще, – ты ведешь себя неучтиво!

Обессиленный, опустошенный, выдохшийся Первозург уронил голову на грудь. В Пристанище, на Полигоне, он еще потягался бы с этим наглым русским, там были неисчерпаемые колодцы свернутой энергии. Но здесь мочи больше не было.

– Ты многому обучился, пока мы не виделись, – прохрипел он еле слышно.

– Да! – Иван не стал спорить. Он больше не хотел ждать: – Мы зря теряем время. Ты сделаешь это, Сихан!

– Нет!

– Сделаешь! – Он ткнул пальцем в сторону сына. – Ты видишь его? Он стал человеком. И ты сейчас станешь! Олег!

– Я все понял, отец!

В руке у сына, стоявшего у серой стены, в пяти метрах за спиной Первозурга блеснуло лезвие сигма-скальпеля. Сын был в десантно-боевом скафе, увешанный с ног до головы оружием и боеприпасами, он основательно подготовился к вылазке, в отличие от своего отца, сидевшего все в той же серой рубахе с расстегнутым воротом, безоружного, открытого... Он подошел ближе, ухватил Первозурга за подбородок, сдавил его левой рукой и уже занес правую, намереваясь распороть затылок.

– Нет!!! – истерически заорал Сихан. – Не смей! Во мне нет червя! Я не оборотень и не вурдалак! Вы с ума посходили... я бог!!!

– Врешь! – выдавил Иван. – Никакой ты не бог! Ты самозванец! Ты ремесленник, возомнивший себя творцом! Ты думал создать новый, более совершенный мир, а создал преисподнюю – ты привел ад в земные миры! Ты и тебе подобные выродки! Я думал, ты все понял, надеялся, что ты исправишь ошибку, раскаешься! Нет! Ты цепляешься за свое поганое детище... Ты не творец! Ты убийца! Убийца всего живого! всего невыродившегося!

– Неправда! – завизжал Сихан Раджикрави. Он извивался в кресле и не мог вырваться из железной руки Олега.

– Правда! Это ты обрек на муки сотни тысяч подобных мне! – закричал тот. – Это ты лишил нас жизни среди людей и бросил в скопище червей и гадин! Ты!! Я убью его!!!

– Нет!

Иван перехватил руку сына. Если бы тот нанес смертный удар, все погибло бы безвозвратно... Первозург не смог бы выжить, он не успел бы переселиться в другое тело – Иван с Олегом заблокированы, никого рядом нет – это было бы концом.

– Поздно! Поздно, – хрипел Сихан, задыхаясь, – я ничего уже не смогу исправить. Пристанище сильнее меня! Понимаешь, оно давно уже вышло из-под контроля, это оно убьет меня! У нас ничего не получится!

– Не получится?!

– Да! Надо было раньше! – взмолился седой, высохший и еще недавно всемогущий старик. – Мы опоздали. И я уже не могу убить свое детище. Это оно убьет всех нас. Надо было раньше!

Иван смотрел прямо в глаза Первозурга. И он видел, что тот говорит правду. Значит, он готов. Значит, он созрел – и уже не откажется от своих слов. Значит, пришло время.

– Встань! – приказал он старику. – И ты иди ближе! Олег подошел вплотную, стоял, обжигая Первозурга глазами, не убирая сигма-скальпеля. Иван схватил за руки – одного, другого, сдавил так, что лица исказились от боли, притянул к себе. Пора!

Серые стены и обзорники правительственных зангезейс-ких катакомб вздрогнули, пропали в налетевшем отовсюду тумане. Пол ушел из-под ног. Закружило, завертело, затрясло, будто разверзся внезапно под ними проснувшийся вулкан. Обдало огненным жаром, а потом бросило в холод... и ударило каменными плитами в ступни.

Полигон. Год 3089-й, июль.

Они стояли посреди сферической белой комнаты поперечником в пять метров, уставленной по стенам светящимися тускло панелями и рядами гибких подрагивающих труб. Слева, на низком сером столе-кубе высилось нечто многослойное, просвечивающееся, похожее на два галовизора, поставленных друг на друга. Дверей и окон вообще не было.

Олег недоуменно смотрел на отца.

Первозург трясся и часто моргал, вид у него был совершенно ошарашенный.

– Все! – выдавил из себя Иван. – Раньше некуда. Как и было заказано! – Он попытался улыбнуться, но улыбка не получилась.

– Этого не может быть, – запричитал Сихан Раджик-рави,– этого просто не может быть! Это наваждение! Пустите меня!

Иван выпустил его кисть. И Первозург тут же бросился к столу, ткнул пальцами в основание уродливоикойструк-ции. И прямо в воздухе перед их глазами высветилось синим приятным светом: ноль-ноль часов одна минута 14 июля 3089 год.

– Проклятый, черный понедельник! – застонал старик и обхватил голову руками.

– Ничего не понимаю, – растерянно произнес Олег. Он держал навскидку лучемет и парализатор, готовый к ОТПОРУ-

Иван его успокоил.

– В этот день Полигон свернулся и превратился в Пристанище. В этот день он вышел из-под контроля земных выродков... и все началось! Мы перенеслись в самое начало этого черного понедельника, сынок. И мы должны успеть! Мы не дадим ему свернуться! Бунта вурдалаков не будет, понял!

– Будет! – выдавил чуть слышно Сихан. – Мы не успеем...

Он плакал, мутные слезы текли по дряблым смуглым щекам. Он столько трудов, сил, надежд, себя самого вложил в свое детище... и теперь он же должен его уничтожить.

Уничтожить?! И тут до него дошла простая, невероятно простая мысль, не доходившая почему-то раньше – ведь он сам, замурованный, закодированный, был свернут вместе с Полигоном и ушел с ним в бесконечное странствие по чуждым вселенным! Он неотделим от Полигона! Убивая свое детище, он убьет себя – непременно убьет, вне всяких сомнений. Все это отразилось на лице Первозурга.

И Иван понял. Ему стало жалко древнего старца, рожденного через много веков после гибели Земли, рожденного в совсем другом земном мире – старец прожил бесконечную жизнь, но ему хотелось пожить еще немного. Слаб человек! И не годится он на роль бога!

– Хватит ныть! – выкрикнул Иван и встряхнул Первозурга за плечо.

Тот быстро пришел в себя. Еще раз взглянул на светящиеся цифры – было уже шесть минут, они теряли время.

– Это моя комната, мой кабинет на Полигоне, – признался Сихан. – Тысячи лет прошли, а я все помню...

– Тысячи или миллионы? – переспросил Иван.

– Или миллионы, – эхом отозвался Первозург. – А мы опять опоздали! Полигон запрограммирован на саморазвитие, его невозможно уничтожить!

– Значит, его надо перепрограммировать на самоуничтожение! – потребовал Иван.

– А защита, а системы контроля – они бесконечно дублируют друг друга. Они вперед уничтожат нас! Иван не сдавался. Не затем он сюда пришел.

– В любой механизм можно запихать гайку меж шестерней, чтоб его разнесло к чертовой матери! – стоял он на своем.

Сихан Раджикрави грустно улыбнулся, ссутулился.

– Это не механизм, уважаемый, это вселенная вселенных...

– Я его сейчас пристрелю! – вмешался Олег.

– Не надо, – старик поднял руку, – не тратьте зарядов, все равно не убьете... через восемь с половиной часов Полигон замкнется и уйдет в иное пространство. Это такая махина, такая силища, что ее не смогут остановить даже все звездные флоты Земли и Федерации... Мы создавали новые, лучшие миры, мы создавали сверхвселенную и позаботились о ее неуничтожаемости. Можно разрушить, взорвать, сломать, перепрограммировать малые, очень малые части Полигона в пределах планет, созвездий... но их тут спрессовано несчетное число. Вы же знаете, это был секретный проект, Полигон создавался сорок лет... в XXXI-ом веке! Вы представляете, что это такое? Сверхпроект! – От волнения Первозург снова перешел на «вы» с Иваном. Сына его он попросту не замечал. – Сверхпроект! Метагалактика Сиреневый Октаподус-IV. Полтора миллиона созвездий и галактик свернули в систему взаимосвязанных пространств, создали цепи гирлянд-лабораторий, связали с многомерными Страшными Полями и Волшебными Мирами, запустили программы выращивания миллиардов сверхразумных существ... Воплощение несуществующего! Богочеловечество высших порядков! Новая всемогущая раса! Полигон невозможно уничтожить, как невозможно уничтожить Мироздание.

Иван все это слышал и прежде, и потому пропустил мимо ушей. Зацепился за одно слово.

– Мы?! – переспросил он.

– Что – «мы»? – не понял Первозург.

– Ты сказал, что вас было много... ты и в прошлый раз говорил об этом, я правильно понял?

Сихан Раджикрави похолодел, глаза его сузились и стали остекленевшими, бессмысленными. Он понял намек. Этот русский собирается вернуться еще на несколько десятков лет... и тогда произойдет страшное, невозможное. От отпихнул ствол, упирающийся ему в грудь. Зло посмотрел на Олега. Вспомнил свое слово. Да, он обещал взорвать изнутри Полигон, он знал коды.

– Ладно, – выдавил старик, – мы попробуем. Пойдем! Он покопался в столе, вытащил какие-то странные штуковины, похожие на вьющиеся трубки, заполненные розовой жидкостью, достал черную коробочку. Патом подошел прямо к стене – ив ней образовалась дыра чуть выше его и чуть шире. Иван с Олегом последовали за ним.

Коридор в этой части Полигона был по меньшей мере странным – вместо пластикона прямо на полу, под ногами росла густая сочная трава, верх был голубой и бездонный, по правую и по левую руку торчала сплошная череда изогнутых стволов, перевитых лианами. Когда Иван попытался дотронуться до одного из них, нащупал лишь холодную шершавую стену. Морок! Мираж! Но трава самая настоящая. Он даже сорвал одну травину, рассмотрел ее.

– Будьте осторожны, – предупредил Сихан, – сейчас выйдем на шлюз. Там охрана. Они уже ведут вас, с самого начала. Они все видят и все слышат...

– Их уже нет там! – оборвал его Иван. После первого же слова он включил сквозное зрение, увидел прозрачный шар и в нем пару двуногих тварей с глазами, но без носов и ртов. Он убил их на расстоянии, волевым усилием, как учили убивать волхвы Старого Мира, когда ничего больше не остается делать.

– У меня не было другого выхода, – пояснил Иван, – они собирались заблокировать нас.

– Плевать! – отрезал Сихан. – Этих тварей здесь пруд пруди. Пошли быстрей!

Они ворвались в прозрачный пузырь, прорвав стены-мембраны, тут же сомкнувшиеся за ними. Олег навел было раструб лучемета на тела гадин, собираясь сжечь их. Но Сихан остановил его.

– Спокойно! – Он вытащил из чего-то аморфного три серых студенистых комочка, один проглотил сам, другие заставил проглотить Ивана и его сына.

– Теперь по периферийным отсекам нам обеспечен проход, никто не остановит. Центр уже заблокирован, прокрываться бесполезно!

Иван попробовал просветить этот бесконечно удаленный отсюда «центр», но ничего кроме туманного, расплывающегося ядра размером со среднюю галактику не увидал. До него начинало доходить, что дело они взвалили на свои плечи неподъемное... Но уж очень не хотелось идти на второй, запасной вариант, от одной мысли о котором Первозург чуть не отдал концы на его глазах. Надо рискнуть! Надо попробовать! Проклятый черный понедельник! Осталось восемь часов. И скоро внутрь Полигона войдет Алена... нет, она уже давно здесь, но не та, с которой он знаком, а совсем другая, еще ничего не подозревающая, не прошедшая через века страданий и мучений, не имеющая сына, чужая... Не это сейчас главное. Хватило бы сил. Здесь не Старый Мир. Здесь он каждую минуту растрачивает драгоценную белую энергию, и ее не соберешь слишком много в обители «богочеловеков» – искусственно выращенной нечисти.

И все-таки их засекли. Олег успел дать три залпа из лучемета и бронебоя в обтекаемый шар, который несся по трубоходу с другой стороны, он бил прямо сквозь мембрану.

А Сихан уже делал первый шаг в тенеты паутины. За ним шагнул в провал Иван. Олег прыгнул в фильтры, когда три изуродованные пламенем, но не убитые твари ворвались в пузырь. Они опоздали совсем немного.

– Мы в узловой точке, – наконец прошептал Перво-зург.

Иван огляделся. Он видел в полном мраке. Старик не лгал. Но это была узловая точка одного из бесчисленного множества ярусов Полигона.

– Не годится! – отрезал Иван. Он не имел права размениваться на мелочи. Нетрудно сокрушить этот ярус, перевернуть его вверх дном. Но для Пристанища это все равно что комариный укус для исполинского хомозавра с Ирги-за. – Будем пробиваться в центр.

– Они уничтожат нас!

– И тебя?

– И меня!

– Они уже вышли из-под контроля. Тогда я не знал этого... а сейчас знаю! – Первозург горестно вздохнул: – Эх, если можно было повторить жизнь!

– Вот мы ее и повторяем.

– Нет. Это совсем другое. Тогда я был богом, я летал на крыльях вдохновения, я парил в таких высях, какие вам и не снились. Теперь я жалкий червь...

– Просто тогда у тебя были шоры на глазах, вот и все, – парировал Иван, – а теперь повязка спала. Мы обязаны прорваться в центр!

Олег молчал. Он не узнавал когда-то родного и единственного для него мира. Пристанища. Да и в самом деле, Полигон еще не стал Пристанищем, для этого должны были истечь века, тысячелетия. Но Олег на себе испытал зло мира воплощений, его передергивало при одной мысли о гнусном и вертлявом черве в затылке. Он готов был сокрушить этот мир, он жаждал его сокрушить.

– Я попробую провести вас на максимально близкое расстояние, – мрачно согласился Сихан. – Держитесь за меня.

Он вытащил свои трубки с жидкостью, вложил в тут же вобравшие их темные пазы на уровне груди. Иван вцепился ему в предплечье. Олег ухватил за кисть.

– Вперед!

Какая-то мягкая, жидкая местами масса облепила их, лишила зрения, слуха и понесла невесть куда, сквозь пространства и миры. Тела пронизывала мелкая, противная дрожь. И не было конца движению. Иван не отпускал жилистого, твердого предплечья и знал, что все будет в порядке, что Сихан Раджикрави не посмеет их загнать в ловушку. Этот старик уважает силу, и он почувствовал ее в Иване, и не столь уж он плох, они были обязаны друг другу многим... Движение закончилось ударом о упругую, непроницаемую стену.

– Все, – прошипел Первозург.

– Нет, не все! – отозвался Иван.

Теперь пришла пора ему пускать в ход свое умение. За ним стояли не сатанообразные «богочеловеки», а самые настоящие боги и герои, в нем бурлила белая энергия Одина и черная сила Кришны, его взгляд мог становиться всепро-жигающей алмазной молнией Индры, в нем самом жила мощь подлинных богов, его могучих и непобедимых предков. Всего три мгновения ушло у Ивана, чтобы зажечь во мраке пред собою солнце яриев – ослепительная вспышка открыла им путь вперед. Первозург отшатнулся от Ивана, пораженный и потрясенный. Он, гений XXXI-ro века, не мог постичь загадки этого странного русского, далекого от него и полудикого пращура XXV-го века.

Они ворвались в ядро Полигона. И сразу попали в ловушку, в капкан силовых полей защитного слоя. Их вскинуло вверх, сдавило, сжало, лишило возможности шевельнуть рукой и ногой. Полигон защищал себя от непрошенных гостей. Он их не убивал лишь потому, что был бессмертен и всемогущ, ему не было нужды казнить вторгшихся и нарушивших его покой, он обращал их в биомассу – Первозург знал это, и никакие охранные датчики не могли уже помочь.

– Врешь! – прохрипел Иван. Он видел дорогу вперед. Он видел самое сердце свернутого мира. И остановить его было невозможно.

Неимоверным усилием он разорвал путы незримых полей, подчинил их себе и заставил нести вперед, пробивая преграду за преградой. Сын ничего не мог взять в толк. Да и Первозургу начинало казаться, что все происходит помимо их воли. Он твердил коды, молил об избавлении от ужасов заключения в замкнутом мире, ужасов, которые он пережил однажды и не хотел переживать во второй раз. Их несло вихрем. А за спиной рвались, взрывались, падали препоны,1 преграды, затворы и барьеры. Они прожигали слой за слоем. И никто не мог их остановить. Сихан Раджикрави дрожал крупной, рваной дрожью. Он один знал, что у Полигона нет никакого сердца, вернее, у него были тысячи сердец, разбросанных по разным пространствам, уровням и измерениям. Но он теперь уже сам хотел верить, что у русского все получится, он заставлял себя верить, ибо другой поворот сулил непредсказуемое...

– Вперед!

Они ворвались на гребне незримого урагана в огромный округлый зал без пола и потолка. Зависли в тягучем, напоенном зудом воздухе. Первозург понял все сразу. Поздно!

– Что это?! – удивился Олег. Он не был допущен к высшим таинствам Пристанища и он растерялся, вздымая свое оружие.

– Брось эти игрушки, – тихо посоветовал ему Иван. – И смотри все время назад, чуть что, предупредишь.

Посреди зала тоже прямо в воздухе висел свившийся спиралью огромный червь черный, но при этом прозрачный и невероятно гадкии. Сихан точно помнил, что таких они не выращивали в вивариях-лабораториях Полигона. Червь медленно и ритмично извивался, пульсируя и зудя. А вокруг него висели в дрожащем мареве тринадцать студенистых трясущихся тварей с множеством длинных извивающихся щупальцев.

– Господи! – просипел Первозург. – Как они могли проникнуть сюда?!

Иван заглянул ему в глаза. И все стало ясным для обоих. Выходцы из черных миров пробрались на Полигон, прежде, чем он свернулся. И это стало приговором.

Испепеляющее пламя вырвалось из распростертых рук Ивана, из его открытых ладоней. На миг червь пропал из виду. И тут же вновь появился. Он изгибался, извивался кольцами, распрямлялся, бился в судорогах, но не желал издыхать. И тогда Первозург вытащил свою черную коробочку и направил ее матовой гранью на выходца из инфер-но. Лиловый луч пронзил червя. Это стало его концом. И началом чего-то более жуткого и необоримого. Изо всех стен, тысячами, десятками тысяч, будто прорывая тонкие пленки, стали врываться в зал скользкие, бесформенные гадины – воплощающиеся по своим программам вурдалаки. И не было им края, не было числа.

– Сколько осталось?! – выкрикнул Иван сквозь зуд.

– Пять с половиной!

– Все! Не успеем!

Теперь для Ивана было абсолютно ясно, что игра не стоит свеч. Поздно! Надо уходить, пока целы. Пока Пристанище не всосало их навечно. Они пришли поздно. Надо придти раньше. Вот и все!

Но перед этим он должен был сделать еще кое-что. Он не мог уйти просто так. Для этого надо было отвлечься хоть на секунду. Надо было увидеть.

– Прочь отсюда!

Они вырвались наружу через ту самую дыру, в которую проникли в зал. В суете, шуме, гомоне и панике надо было уйти от преследователей хотя бы на время.

– Я даю тебе шанс! – сказал Иван, глядя прямо в глаза дрожащему Сихану Раджикрави. – И четыре часа времени. Ты должен взорвать изнутри, распрограммировать основные «мозговые центры». Ты должен это сделать. Ты знаешь все ходы-выходы, ты пойдешь без нас, никто тебя не остановит, ты владеешь кодами... Понимаешь, это твоя последняя надежда!

– А вы?! – спросил еще не верящий своим ушам Первозург. Они его отпускали. Они дарили ему жизнь – долгую, бесконечную...

– У нас есть свое дело! Не будем болтать попусту. Через четыре часа – на этом месте!

– Я все понял, – Первозург опустил глаза. Олег сбил прыгнувшего сзади андроида, размозжил ему голову прикладом. И почти без задержки саданул вперед из бронебоя, потом еще раз и еще. Он пробил путь. И они успели прошмыгнуть в черную затягивающуюся скважину, они бросились в нее будто изо дня в день торили этот путь. Первозург ушел трубоводом, его не надо было учить перемещаться по Полигону.

– Он обманет тебя! -раздраженно прокричал прямо в ухо отцу Олег.

– Я знаю, – ответил Иван на бегу. – Но обманет он не меня, а себя, запомни это, сынок! И не вспоминай!

Они остановились за седьмым поворотом от проклятого зала-ловушки, замерли возле цилиндрической прозрачной трубы, в которой ползали серые кольчатые личинки. Олег отвернулся от трубы, он знал, что это такое. И он бы без раздумий выпустил все заряды из бронебоя в зародышей зургов, если бы эти заряды могли пробить прозрачный металл.

– Стой! Не дергайся! – попросил Иван. – Мне надо сосредоточиться на минутку.

– Зачем?! – в душу Олегу начинали закрадываться нехорошие подозрения.

– Молчи! Потом узнаешь! )

Иван уже погружался в знаржое и напряженное состояние. Он начинал видеть. (Далеко. Бесконечно далеко! Она была на другом конце Полигона, в смотровых отсеках, куда еще пускали людей, за тысячи световых лет отсюда. Он никогда не видел ее такой – в длинном темно-сером балахоне с черной бахромой, в черной повязке на лбу, удерживающей густые светлые волосы, среди таких же молодых и беспечных... их вели куда-то, что-то показывали. И она улыбалась, она была совсем юной. И ее глаза играли огнем жизни, они не спали, совсем не спали. Иван уже знал, что он разорвет еще одну временную петлю – нет, в нем самом ничего не изменится, все, что с ним было, останется в нем и при нем, но они... Он поглядел на Олега с тоской и болью. Его не будет? Нет! Не надо бояться. Он обязан ее спасти! Она погибнет, там, около Земли, погибнет вместе с Гугом, с Дилом, с Кешей в их нескончаемом сражении. Он не уберег Светлану! Ее смерть на его совести, и ничего уже не изменишь. Он виноват, только он! Второй раз ошибиться нельзя. Алена должна жить, пусть без него, все равно должна. И он сделает это!

– Вот гады! – Олег еле успел срезать лучом подкрадывавшихся нелюдей. Он умел обращаться с обитателями Пристанища.

Но задерживаться на одном месте не стоило.

– Я вижу шлюз, – прошептал Иван. – Надо бежать, только тихо, без шума. Нас не хватит на всех этих тварей!

Три шахты они преодолели одну за другой, перебегая по трубоходам, на четвертую пробивались с боем, прожигали мембраны, крушили переборки. К шлюзу прорвались через груды трупов, выволокли из бронированной ячейки одного из первозургов, хлипкого бородатого типа с кривым, перебитым носом и большими ушами. Тот сразу понял, что шуток с ним шутить не будут и раскодировал агрегат переброски. Где-то за пленкой завыл натужно гиперторроид Д-статора, задрожал плавящийся воздух... Их вышвырнуло прямо на титановые настилы-мостки, по которым четверо андроидов тащили упирающихся и визжащих женщин, тянули, позабыв все правила поведения с людьми, раздавая тумаки направо и налево, заламывая руки. Все было понятно. Полигон закрылся, ему нужна биомасса, через несколько часов он замкнется в себе, в собственном искривленном пространстве и уйдет из Вселенной. Они поспели вовремя!

– Не жалей гадов! – крикнул он Олегу. И сам бросился с кулаками на андроидов. Тут он не мог крушить все подряд, тут требовалась ювелирная работа. В считанные секунды Иван перебил нелюдей, посбрасывал их с головокружительной высоты.

– Иди за мной! – приказал он Алене. Но та вырвала свою руку из его ладони. Она ведь еще не знала его, они еще не познакомились даже.

– Мама! – выдохнул в лицо девушке Олег.

Та поглядела на него как на слабоумного, улыбнулась.

– Хватит! – заорал во всю глотку Иван. – Какого дьявола!

Он вспомнил, как в огромной пещере исполинское чудовище жевало, перемалывая в месиво женские голые тела, как сочилась с мерзких губ густая алая кровь, как оглушительно громко ударилась об пол откушенная голова... Они еще не знали, что все это будет, будет с ними, что уже готовы анабиокамеры, готовы гигантские холодильники, что сборища «исполнителей Предначертанного» жаждут новых жертв, и что жертвами этими будут они... Он не мог полагаться на второй вариант – а вдруг не пройдет! вдруг не получится! что тогда?! Нет, только сейчас! Только наверняка!

– Отец! – захрипел Олег.– А как же... я?! Иван все понял сразу.

– Крепись, сын! – процедил он. – Ты уже есть! С тобой ничего не случится! Ты есть!!!

Он подхватил Алену на руки и бросился по мосткам к приемному люку. Обезумевшие от страха женщины бежали вслед за ним, нерасторопных подгонял Олег. Слезы текли из его глаз – еще никто на всем свете не испытывал того, что испытал в эти мгновения он. Отец никогда не встретится с матерью. Вот сейчас, через считанные минуты их пути разойдутся навсегда – отец вернется в XXV-й век, а она останется в XXXI-ом, а это означает одно – он никогда не родится, он исчезнет, его не будет, и все уже решено!

– Быстрей!

Они выбили еще двоих андроидов из трубохода, затолкали в машину женщин. Рванули по бесконечно длинной трассе. Алена билась, ругалась, ничего не хотела понимать. Никогда Иван не видел ее такой молодой и такой разъяренной... а ведь совсем недавно она прижималась к нему, спрашивала с надеждой в голосе, молила глазами. И он ей ответил: «Правда!» Он обманул ее.

Шестислойные внешние ворота были заблокированы, пришлось применять чрезвычайные меры. Иван еще раз добрым словом помянул волхвот Старого Мира, своих старших братьев, что пришли ему на помощь.

Они вырвались наружу, едва не задевая оплавленных краев дыры.

Космолет, на котором прилетели практикантки, висел во мраке, до ближайшей планеты была пропасть пространства, даже мерцающий свет звезд не доходил сюда. Иван шел на трубоходе с сигналом СОС. Их втянули в приемный отсек без разговоров. Как мало оставалось времени, как хотелось пройтись по этому кораблю будущего, осмотреть его, пощупать своими руками, как страстно желалось не выпускать ее. Прекрасную Елену, из объятий.

– Слаб человек! – прошептал Иван сквозь слезы. И она сразу успокоилась, перестала вырываться.

– Зачем вы это сделали? – спросила она, глядя исподлобья, угрюмо и обиженно.

– Потом узнаешь! – ответил Иван грубо, понимая, что, чем меньше ей доведется узнать, тем легче будет жить, а ведь ей еще предстояла очень долгая жизнь.

На командира космолета он не стал тратить времени. Он говорил не с ним, а с его мозгом, напрямую, не говорил, а приказывал: «Немедленно на Землю! Исполнять приказ!» Олег ждал снаружи, в крохотном шлюпе, ему самому не нужен был и шлюп, но сын мог погибнуть в пространстве. Командир ушел в рубку.

А Иван притянул к себе Алену, которую и звали-то вовсе не Аленой, и даже не Прекрасной Еленой, это в скитаниях по Пристанищу они придумали ей, беспамятной, сбежавшей от палачей из анабиокамеры, новое имя. Но он не стал спрашивать, как ее зовут.

– Прощай, Алена, – прошептал он ей в ухо, прижимаясь мокрой своей щекой к ее щеке, – все это было, правда! И я вернулся! А теперь опять ухожу. Прощай!

Он приник к ее губам в долгом поцелуе. И теперь его слезы мешались с ее слезами. Она ничего, абсолютно ничего не понимала, но плакала навзрыд.

– Прощай! – глухо сказал он в третий раз. Оторвался от нее. Пошел прочь.

– Сумасшедший!

Она смотрела ему вслед. Она понимала, что никогда и ничего не узнает про этого странного человека. И все же он был ей не чужой, вот это она узнала наверняка.

Они успели отчалить, прежде, чем космолет нырнул в подпространство. И Олег напомнил:

– У нас осталось сорок три минуты. Но не стоит возвращаться. Он не придет.

Иван пропустил слова сына мимо ушей. И сказал ни с того ни с сего:

– Когда-то, чтобы пробраться из внешних слоев в Чертоги Избранных Пристанища, мне понадобилась вся жизнь...

– Теперь мы успеем за эти минуты! – осек его Олег. Иван вздохнул и сокрушенно посмотрел на сына, что тот мог понимать в жизни, сосунок! Ему тоже не хотелось возвращаться в чертову ловушку. Но он сам назначил встречу.

С расстояния полутора миллионов верст Полигона вообще не было видно, слишком близко. Полигон чудовищно велик, а большое видится на большом расстоянии. Иван казался сам себе микроскопической букашкой, которая зависла над бескрайней плоскостью. А за плоскостью была бескрайняя вселенная. Что делать букашке в чужой вселенной?! Он давно решил этот вопрос для себя. Нечего! Но чтобы не ошибиться, букашка должна познать и чуждый ей мир... Да, они все называли его амебой, тлей, комаришкой, слизнем. Может, он и был таким... когда-то. Теперь он иной. Теперь он знает, что все вопросы решаются на Земле. Прав был батюшка, прав! Но он обязан дать шанс тому, кого уже спас однажды.

– Смотри!

Иван поднялся из кресла управления, подошел к мембране, застыл перед ней... и серая плоскость начала выгорать, будто ее снаружи прожигали плазмометом. Забрало Олегова скафандра моментально защелкнулось, спасая его от удушья – воздух вырывался из шлюпа со свистом и воем.

– Отец, ты спятил?! – заорал он.

Иван повернул голову и подмигнул. После этого голыми руками разодрал края оплавленной брони – и как был, в растегнутой рубахе, черных кожаных штанах и сапогах, без защиты, без скафа и даже без самой простенькой маски на лице вышел в открытый космос.

Олег бросился за ним следом. Первое, что промелькнуло у него в голове: отец решил покончить с собой, после прощания с его будущей матерью. Допустить этого никак нельзя было.

Но он ошибся.

Иван стоял на обшивке шлюпа, возле жуткой дыры. И пристально смотрел в сторону Полигона. Он ухватил Олега за твердую и холодную перчатку, притянул к себе, обнял за плечи и спросил:

– Ну, сынок, скажи, что ты видишь там?

– Ничего, – машинально выговорил Олег, еще не веря своим глазам, и глядя больше на живого-здорового отца, чем туда, вниз, в тускло чернеющую неестественную бездну Черной Пропасти, – ничего, кроме шлюзовых ворот, вон они! – Он ткнул пальцем в то самое место, откуда они совсем недавно вырвались. Ворота эти торчали неестественными и лишними в пустоте, человек, ничего не знающий, принял бы их за космический мусор, невесть как оказавшийся в этой глухомани. Зато с другой стороны высвечивались десятки кораблей обеспечения, станции слежения и много всего прочего, непонятного, но впечатляющего.

Иван смотрел только в сторону Полигона.

– Когда ты увидишь этот омут, ты станешь таким как я. И мы уйдем в Старый Мир... потому что у нас никого не осталось в новых мирах, понял?

Сын промолчал. Он ничего не понял. Бездна была пуста, в ней нечего было видеть. Но он не сомневался, что отец видит. И он верил ему.

– А теперь пойдем!

Отец с силой оттолкнулся ногами от бронированной обшивки, срываясь с матового бока шлюпа, увлекая Олега вниз, в кошмарную черную пропасть. Тот даже не успел испугаться... Они падали на черную, мутно прозрачную плоскость, которую видели не все, они падали в рукотворный ад, созданный обезумевшими в стремлении к совершенствованию выродками-гениями XXXI-го века. И у них не было ни малейшего шанса на спасение, как нет такого шанса у смертного, падающего в пасть раскаленного светила.

– Ну и пусть! – прохрипел Олег. – Помирать, так помирать! Значит, так суждено!

– Погоди помирать-то, – тихо отозвался Иван. По всем законам естества, его не должно было быть слышно в пустоте космоса. Но Олег отчетливо слышал каждое слово, он даже видел, как трепетали у отца ноздри, словно тот дышал... в вакууме, как поблескивали глаза... хотя их давно должно было вырвать внутренним давлением. Да, видно, прав был говорливый Хук Образина, который за день перед смертью рассказал Олегу о том, что отец его был заговоренный, что он еще давным-давно, в одиночном поиске у гиблого коллапсара продал душу какому-то вселенскому дьяволу и потому смерть его не берет. Но это была обычная десантская байка... или нет?

– Много будешь знать, скоро состаришься! – скороговоркой сказал Иван.

И Олег окончательно убедился – он умеет читать мысли.

– Сколько осталось?

– Двенадцать минут, – ответил сын.

Они падали в незримую бездну все быстрее. Створки гигантских ворот приближались стремительно. Так падать было просто невозможно. Олег пристально поглядел на отца. Тот был спокоен и грустен, длинные волосы развевались, толстая жила на шее подрагивала... нет, он не был похож на самоубийцу.

Когда ворота должны были разбить их в лепешку, не оставив и мокрого места, Иван сдавил руку сына... и их снова закружило, завертело, обдало клубами то ли пара, то ли тумана. И вышвырнуло прямо в трубу с мягкими перистыми стенами, ту самую, что одной из тысяч пульсирующих артерий вела к залу. Олег не удержался на ногах и покатился кубарем вниз, к широкому проходу, где они уславливались встретиться с Первозургом. Иван торопливо побежал за ним, зная, что Сихан Раджикрави уже ждет.

И через несколько шагов, выскочив из-за поворота и придерживая сына, остолбенел.

У полуживой, дышащей стены стояли два Сихана. Один был чуть моложе, полнее, и губы его еще не заимели синюшного оттенка, и глаза были чуть с косинкой... но это были не двойники, и не близнецы – это были два Перво-зурга.

Иван понял все сразу.

– Ты нашел его?! – спросил он у высокого и худого Сихана.

–Да!

– И ты ему все рассказал?!

– Все! – резко выкрикнул полный и косой. – И мы придумали кое-что другое! Мы не будем уничтожать наше детище!

– Что же именно? – поинтересовался Иван. Такого оборота он не ожидал. Беспечность! И доверчивость! Нет, он совсем не изменился, это натура, это характер, недаром ему все долбили постоянно: «простота хуже воровства!» Надо было следить за Сиханом, он мог его видеть везде, повсюду. А он доверился, понадеялся. И вот пришла расплата.

– Мы изменим программу, потом, в странствии! Мы сделаем из них сверхлюдей, и никакого бунта не будет, – с напором говорил косой, – и Мироздание узрит новую Вселенную! Лучшую! А ты... ты немедленно уберешься отсюда со своим отродьем! Мы помним добро... но время пошло!

– Вот как, – равнодушно выдал Иван, – все уже решено? без нас? за миллиарды землян, которые будут погибать в адских муках?! за все человечество, состоящее из обычных людей?!

– Хватит болтать!

– Действительно, болтать хватит, – сказал Иван. И резко выбросил вперед кулак, намереваясь сбить с ног косого.

Ничего не вышло, рука наткнулась на невидимую преграду.

– Еще одно движение, – сказал худой, – и мы не выпустим вас отсюда. Проваливай, Иван! Мы сами разберемся с тем, что создано нами!

Олег вскинул лучемет. Но Иван остановил его взглядом. Иван мучительно искал решения, он совсем не ожидал, что и на его силу найдется сила. А раз так, надо было, как это ни горько, уходить. Если они дадут уйти! Ведь и запасе у него был второй вариант, и Первозург знал о нем, по крайней мере, догадывался. Проклятый XXXI-ый век! И не знаешь, чего от него можно ожидать! Иван всматривался в лица выродков, точнее, в два лица одного и того же выродка. На них невозможно было прочесть ничего, будто окаменели. Но он-то знал, что сейчас это страшное существо, которое нельзя назвать человеком, злорадствует, убеждаясь в своем всемогуществе, презирает дикаря, неандертальца, сунувшегося из своей первобытности учить его, бога, гения далекого будущего, первотворца.

Им, близнецам-двойникам, никто не мешал. Не лезли андроиды, нелюди, киберы, не зудели, распуская щупальца медузообразные гадины... никто. Значит, они были в своем доме, они нашли общий язык и Полигон услышал их. А он тут чужак, больше того, смертный враг.

Иван собрал все свои нетелесные силы, чтобы сокрушить защитное поле. В какой-то миг ему показалось, что оно уже поддалось... но тут же наросли новые слои. И он все понял: Полигон обладал чудовищно огромной энергетикой, в нем таилась мощь тысяч галактик, спрессованная, ждущая своего часа, питающая всю эту вселенскую громадину. И они не пожалеют никаких затрат, никакой энергии, чтобы остановить его...и убить! И-эх, простота хуже воровства!

– Ты все правильно понял, Иван! – медленно, выговаривая каждый слог, процедил худой, тот, который обязан был ему жизнью. – И все же я даю тебе возможность уйти. И не думай о погибающих людишках, они не стоят того. Пусть Земля сгорит в дьявольском пламени, пусть сгорит Вселенная, не жаль. Мы уже создали новую. И теперь мы выправим все ошибки... и ты еще сам захочешь к нам, в обновленное Пристанище, ты будешь проситься. И я тебя пущу. Но сначала ты должен созреть, ты должен будешь увидеть жизнь другими глазами, не смертного слизня, но богочеловека, стремящегося стать самим богом. И ты поймешь нас! А теперь уходи!

Иван опустил глаза. Созреть! Старые разговоры, прежние басни. Он уже слышал это, и не раз. В Системе. В Системе? Точно! Первозург говорил сейчас с ним старческим, дребезжащим голосом Мертвеца-Верховника, Великого Переустроителя Мира! Круг замыкается... а он еще надеялся, он пытался переубедить Сихана Раджикрави. Разве можно переубедить выродка, сознающего, что его жизнь и его путь – вырождение, неизбежное, страшное, ужасное при его же всемогуществе. Это они создали Систему. Это они ушли туда, скрестившись с выродками Иной Вселенной. Может, он сам сейчас не знает этого, скорее всего, не знает – но это его удел, его не видимая сейчас цель. И все уже было! Кольцо времени замыкалось не однажды. И это он, выродок-властитель, бессмертный и многоликий, восседал на троне и издевался над ним, Иваном, называя слизнем, амебой, комаром, случайно залетевшим в форточку и которого просто лень прихлопнуть. Они снова заставили играть его по их правилам! Но они забыли, что он уже не тот, что он совсем другой, что он видит и слышит, что он з н а е т! А значит, у него есть сила сокрушить их!

– Пойдем отсюда! – сказал Иван сыну.

– Он снова обманет тебя! – не выговорил, а почти простонал Олег.

– Не посмеет. Пойдем.

Иван повернулся спиной к Первозургу, раздвоенному временем.

– Пойдем, Олег, – он потянул сына за руку, еще не зная, куда им теперь идти, лишь бы подальше от этих подлых и лживых выродков.

Они сделали не больше пяти шагов по мягкому полуживому nony,SwFsa в спину Ивану ударило что-то острое, прожигающее, приносящее адскую боль. Он резко обернулся. И увидел худого и смуглого Сихана Раджикрави, направляющего на него черную коробочку с плоскими матовыми гранями. Барьеры Вритры и щиты Гефеста включились сразу, заковывая Иванове тело в непробиваемый панцирь. Но совсем рядом, глядя прямо ему в лицо стекленеющими глазами, оседал Олег, его единственный сын, родная крови-ночка. В этих глазах, Алениных глазах, была растерянность и надежда, в них Иван видел ее, оставленную у Земли, на корабле, одну, оставленную с верой, что он, Иван и ее сын, вернутся, и обманутую, растворившуюся в небытии, возвратившуюся к исходу, ничего не понимающую, рыдающую, шепчущую: «сумасшедший» и не узнающую его, своего единственного любимого, избавителя, спасителя и предателя. Да, это были ее глаза. И его!

Иван тигром бросился назад, налетел на барьер, упал, разбил в кровь лицо. Поднялся. И поглядел на Сихана. Тот стоял мрачный, трясущийся, с отвисшей губой – он уже видел свое будущее. Зато косой улыбался, он был молод в сравнении с самим собою, явившимся к нему из будущего и прошлого, и он почти ничего не понимал, он улыбался.

Иван промолчал. Теперь слова были не нужны. Он вернулся к сыну, содрал с него скафандр. Поздно. Олег был мертв. И не было с собой ни чудесного яйца-превращателя, ни регенераторов, ни анабиокамеры... да если бы и были, уже поздно, они пропороли ему всю спину и грудь насквозь, через скафандр... Иван разорвал рубаху на груди сына. Крестик висел черным оплавленным комочком железа. Ничего. Значит, и это надо вынести. И это! Он опустился на колени, притянул к себе мертвое тело, прижал голову к груди, еще раз заглянул в глаза и прикрыл их веками.

С обеих сторон на него надвигались дикие, невообразимые твари с пульсирующими шарами в лапах и черными коробочками. Пламя и плазма бушевали вокруг него, смерть и ужас.

Они не могли его убить.

Но и он не мог больше оставаться здесь.

На переход ушло много сил. И Иван потерял сознание. Он очнулся посреди ледяной пустыни, прижимающим к себе тело сына. И все вспомнил. Земля! Он на Земле, в своем времени. А Полигон ушел. И Первозург ушел!

Пошатываясь и оскальзаясь на грудах смерзшегося пепла, с Олегом на руках, он добрел до массивных, почерневших и обледеневших ворот Храма.

Служка открыл не сразу. Пришлось долго стучать, звать.

Бесконечная служба шла. Но теперь под ликами стояло лишь пять почти бестелесных теней.

– Похорони его! – попросил Иван, опуская тело на мрамор плит.

Служка посмотрел с недоверием на покойника, покосился на Ивана, хотел возразить что-то, но не посмел.

– Хорошо, – смирился он. – А ты куда? Ведь твой же, поди...

– Мой! – отрезал Иван.

И пошел к дверям.

Ледяной ветер охладил его, усмирил дрожь. Иван запрокинул голову, уставился в черное страшное небо. И этого было достаточно. Он уже знал, что не ошибся, что шар-звездолет растворился без следа, он теперь там, на Полигоне, где и был в XXXI-ом веке, и никакой Алены нет, и она растворилась, будто и не было... один сын только остался. Остался, чтобы лечь навечно в землю, в погибшую русскую землю.

А еще он увидел, что Гуг Хлодриг с Кешей и Харом не сдаются, бьют нечисть, что Дил Бронкс плюнул на дела земные и ушел на «Святогоре» в Систему – ушел мстить и умирать.

Ничто его не задерживало тут.

Ну что ж, он не хотел второго варианта. Они сами его вынудили.

Земля. Объединенная Европа. Год 3043-й, август.

Зеленая ветвь ударила в лицо. Иван отшатнулся. Упал в траву. Высоко над головой шумели кроны деревьев. Священный лес?! Он протер глаза руками. Нет. Самый обычный лес, просто ухоженный донельзя, чистенький и густой. Они насадили лесов по всей Европе, по всему миру. Они очень любят себя и берегут... Ивану припомнилось, как он впервые попал в шар, еще тогда, в Спящем мире – шар показал ему Землю XXXI-ro века, и он не узнал родной планеты – сплошная зелень, куда ни кинь взгляд, и еще – белые нити, переплетающиеся, разбегающиеся, опутывающие планету. Никаких городов, никаких заводов и фабрик. Да, они хорошо тут устроились, им нет дела, что совсем скоро будет создан Полигон, что он уйдет в чужие пространства и вынырнет из Черной Пропасти на шесть веков раньше, в XXV-ом столетии от Рождества Христова, вынырнет, чтобы не было этого безмятежного будущего у безмятежного люда.

Никто не сможет затворить пред тобою двери!

Хорошо было сказано. Но сначала надо найти эту дверь. Голова у Ивана была чугунной, пылающей. Потерять друзей, потерять жену, сына... и не остановиться, не передохнуть, только вперед. Ну и пусть! Он уже достаточно отдыхал. Теперь пришла пора драться сверх силы. Но с кем?!

Он не мог ошибиться. Где-то здесь таилось жилище Сихана Раджикрави. И он найдет его, какими бы умниками ни были эти выродки будущего. Он медленно прощупывал пространство перед собой, поворачиваясь по солнцу. Лес, лес, лес повсюду... Наконец он ощутил тепло – опушка, крохотная опушка, вздыбленная куполом земля, поросшая густой травой, ни входа, ни выхода.

Иван пошел быстрым шагом к этому зеленому «куполу». Прорвал два слоя полевой защиты. Боятся. И они, всесильные, кого-то и чего-то все время боятся... хотя какой он сейчас всесильный, он еще даже не первозург!

– Ну, держись, друг любезный!

Иван ступил на мембрану, скрытую сочной травкой, преодолел сопротивление, буквально вдавился внутрь. И тут же коротким ударом сломал хребет четырехрукому домашнему андроидуюхраннику. Он не собирался церемониться. Андроид рухнула деревянный пол, будто подкошенный.

Внутри было светло, как и снаружи, хотя Иван не видел ни одного окна, вокруг было только дерево, самое настоящее, натуральное, никаких пластиков, никакого металла и прочей дребедени. Заботливые. О себе заботятся!

Он проломил одну стену, потом другую. И оказался в большой комнате, которую заливал солнечный свет. Иван невольно приподнял глаза и увидел, что потолка нет, прямо над головой синеет небо, то самое, из-под которого он только что-то погрузился в «купол» – и земля, и трава, и все прочее служившее этому логову крышей, были прозрачными, мало того, они пропускали даже легкий, теплый ветерок снаружи. Но Иван был уверен, что они не пропустят сюда дождь и даже снаряд, пущенный с орбиты, поле было непрошибаемым. В таком обиталище можно жить и не дрожать от шорохов.

Наверное, именно поэтому хозяин дома не оторвался от своего занятия и не поглядел на ворвавшегося незнакомца.

Да, Иван, умевший прошибать барьеры, непреступные для снарядов, был для этого человека, для Сихана Раджикрави пока еще незнакомцем. И когда тот наконец поднял глаза, они у него начали расширяться от удивления.

– Спокойно, – сказал Иван, – и не думай дергаться! Он подошел ближе, уселся на настоящий грубосколочен-ный деревянный стул, закинул ногу на ногу.

Сихан Раджикрави и не думал дергаться. Наоборот, он застыл в оцепенении над разложенными по столу светящимися объемными схемами. Изумрудно-серые глаза его немного косили, особенно левый, в коротком и густом бобрике проглядывала седая прядь, Сихан был еще молод. И он ни черта не понимал, это было написано на его припухшем от долгой работы и бессонных ночей лице.

– Вы говорите странно, – прошептал он, видно, от изумления потеряв голос, – с каким-то неземным акцентом. Кто вы?

– Я твой судья и твой палач! – без обиняков выдал

Иван.

– Палач?! – последнее слово перепугало Сихана до полусмерти. До него дошло, что незнакомец пришел не шутки шутить.

– Я сказал, не надо дергаться и вопить на весь мир о помощи! – процедил Иван совсем глухо и зло. – Все мыслеуловители блокированы, системы связей разрушены, ты в своей берлоге как в склепе, выродок!

– Чего же вы хотите? – с трудом выдавил из себя позеленевший Сихан.

– Я хочу, – медленно, с расстановкой сказал Иван, – чтобы таких гадин, как ты, не было на свете!

Он бросил на стол оплавленный нательный крест сына.

– Что это?!

– Не узнаешь?!

Там, на черной и мертвой Земле прошлого, Иван надел на холодную шею Олега свой крест, целый. А этот комочек обожженного железа он с тех самых пор сжимал в кулаке, он еще не мог до конца поверить в случившееся, поверить в чудовищную подлость. Но самое страшное заключалось в том, что он не послушал сына, пропустил его последние слова мимо ушей. «Он снова обманет тебя!» Сейчас это звучало как предупреждение.

– Нет! – Сихан не посмел коснуться креста. Иван горько усмехнулся. Смешно было требовать от этого ублюдка признания в преступлении, которого тот не совершал. Пока не совершал.

– Над чем ты работаешь? – спросил он, переходя к делу.

– Зачем это вам?

Иван посмотрел прямо в косящие глаза собеседника, посмотрел, не оставляя тому надежды.

– Если ты еще раз переспросишь меня, я сверну тебе шею, – процедил он. – Отвечай!

Сихан Раджикрави начал судорожно водить руками по схеме, видимо, не зная, с чего начать, как объяснить профану вещи, не доступные даже узкому кругу специалистов. Потом решился:

– Это... это совершенно безобидные исследования, – зачастил он, будто оправдываясь, – искусственные объемы, искусственные существа, реконструкция фантазий, которыми люди переболели когда-то... как бы вам это объяснить.

– Воплощение несуществующего?! – подсказал Иван. Хозяин жилища вздрогнул и ответил дрожащим голосом:

– Да... откуда вам известно? – и тут же испугался еще больше, запричитал: – Это отвлеченные работы, фундаментальные, теоретические... они не представляют интереса, никакого практического интереса ни для одной из фирм, ни для одного концерна!

– Отвлеченные, – задумчиво повторил Иван.

–Да!

– И у вас есть коллеги, которые занимаются тем же?

– Конечно... этопросто игра ума, тренинг, понимаете ли. Мы иногда собираемся вместе, образно говоря, складываем то, что получается у каждого, в общий котел – и наш мир, нереальный, потусторонний, оживает на экранах, мы начинаем видеть свое творение, это очень интересно, это заряжает нас, заставляет искать дальше, воплощать... – Сихан говорил все больше и больше распаляясь собственной речью, пытаясь убедить незнакомца, что дело идет только об игре... ифе ума и фантазии, и ни о чем больше, – нас двенадцать человек, в основном, молодые еще ребята, по сорок-пятьдесят каждому, это наше развлечение и для нас это лишь забава, мы в шутку стали называть себя зургами, для смеха, понимаете, вот и все... я могу показать вам проекции, пожалуйста, хотите?

– Нет! – оборвал словоизлияния Иван. Он ничего не хотел видеть. Он уже все видел на белом свете и за его пределами. – Что означает это словечко – зург?

– Жаргон, простой жаргон ученой братии, – снова зачастил Сихан, – мы сами иронизируем над собою, называя себя в шутку богами-творцами, так это можно перевести. Я ни в чем не виноват, чтобы меня судить! Ну скажите же, что и вы пошутили, ну какой вы палач... это же шутка?

– Нет, это не шутка, – мрачно изрек Иван, – из-за вас я разучился шутить.

– Из-за нас?!

Иван поморщился, давая понять, что дальше он не собирается развивать тему.

– Где они живут?

– Кто?!

– Ну эти, ваши друзья, зурги?

Сихан занервничал еще больше. Потом вдруг уселся в кресле с откидной спинкой, съежился, набычился, одеревенел и стал больше походить на Первозурга, чем прежде.

– Ладно, мы к этому еще вернемся, – сказал Иван. – А сейчас отвечай, чем ты занимаешься кроме воплощений несуществующего, только коротко и ясно?!

– Я программирую Волшебные Миры, – на выдохе выпалил Сихан.

– Развлекаетесь все?

– Это другие развлекаются в них, я работаю. Я люблю работать! Я одержимый своей работой! – сорвался косоглазый бог-творец. – Что вы хотите от меня?!

Иван забарабанил пальцами по столу, тяжело вздохнул.

– Все верно. Полигон будет проектироваться и создаваться под вывеской Волшебных Миров, в созвездии Сиреневого Октаподуса, тебе это ни о чем не говорит... а потом будет бунт вурдалаков, будет сквозной канал из инферно, выползни и черная Земля.

– Я могу вызвать врача, вам помогут, – довольно-таки нагло предложил Сихан Раджикрави, и обычный смуглый румянец вернулся на его щеки.

– Врач здесь не поможет, – совершенно серьезно ответил Иван. – Я хочу рассказать тебе кое-что...

И он рассказал. Создатель игровых миров, первозург и хозяин этого жилища сидел с отвисшей челюстью, не зная, что ему делать: то ли плакать, то ли смеяться, то ли попробовать еще раз дать мысленно команды, попытаться вызвать службы безопасности. Незнакомец явно знал слишком много об их проектах, но то, что он городил было похоже на невыносимо страшную сказку, рассказываемую на ночь, и эта сказка не могла быть правдой, никогда, ни при каких обстоятельствах.

– Значит, вы заявились из прошлого? – спросил он, когда Иван закончил.

– Да, и ты это сразу определил по акценту, вспомни! Сихан Раджикрави снова позеленел. Внутренний голос внезапно, безо всяких причин на то, сказал ему: все, что поведал незнакомец, правда! неполная, усеченная, обрезанная... но правда! этот тип не умеет шутить и не умеет лгать.

– Ты все сейчас увидишь сам.

Иван придвинулся вплотную, обхватил голову Сихана ладонями, сдавил виски с такой силой, что тот застонал, и в упор уставился в изумрудные разбегающиеся глаза.

Почти сразу мгла объяла первозурга, накатило черное мутное пятно. И он увидел. Зловещий безжизненный шар приближался, наваливался всей исполинской тяжестью:

внизу что-то горело, рассыпаясь искрами, взрываясь, обрастая клубами дыма, уродливые тени рассекали черный воздух, гортанно клокотали, шипели, рвали друг дружку в клочья и падали наземь, в пепельную наледь и кипящую лаву, а в черных котлованах копошилась черная, поблескивающая мириадами злобных осмысленных глаз, безмерная масса, пауки, ползущие, копошащиеся друг в друге, вызывающие ужас, пожирающие уродливых тварей, падающих в них из черных небес...

– Вот оно, воплощение несуществующего, – глухо просипел Иван. – Затем я и пришел, чтобы оно не воплотилось. Я мог бы убить тебя сразу, но я хотел, чтобы ты знал, за что умираешь, Первозург! Мы слишком много с тобой говорили, мы часами вели умные беседы там, в будущем твоем, и нам больше не о чем говорить, я не люблю повторяться!

Иван вытянул руку над столом ладонью вниз. И светящиеся схемы засветились еще ярче, потом полыхнули и начали выгорать – не прошло и минуты, как на почерневшей столешнице осталась лишь горстка пепла.

И вот тогда Сихан испугался по-настоящему. Он затрясся будто в лихорадке, упал на колени и, огибая стол, пополз к Ивану – жалкий, омерзительный, безъязыкий. Он молил о жизни одними лишь своими огромными изумрудно-серыми, выпученными глазищами, от смертного страха они даже перестали косить.

– Встань! – потребовал Иван.

Он не нуждался в унижении этого мерзавца, который еще и не подозревал даже, какой он мерзавец, он просто исполнял свой долг.

Сихан не встал, отчаянно тряся головою и пытаясь проблеять что-то невнятное.

– Значит, говоришь, вы частенько собираетесь вместе? – отрешенно спросил Иван.

–Да... да... – закивал угодливо первозург, еще не ставший Первозургом.

– И ты помнишь день, час, когда это было в последний

раз?

В комнату сквозь пролом вполз изуродованный андроид, он еще был жив, пытался приподнять голову со свисающим на прожилках глазом, и ударял ей о доски пола. Да так и замер у пролома замертво.

И это повергло хозяина в ужас. Он бросился к ногам Ивана, стал тыкаться лицом в сапоги, целовать их, лизать, сипеть с захлебом нечто невразумительное.

Выродок! Иван отпихнул двуногого червя. Сейчас ему самому с трудом верилось, что он чуть не погиб, спасая эту гниду там, в будущем, которое для всех других не будущее, а прошлое, не верилось, что он вынес его из Пристанища в своем мозгу, доставил на Землю, дал возможность воплотиться, обрести тело. Всегда их кто-то спасает, и всегда они жалуются на судьбу, всегда ноют, плачутся, а сами норовят ударить в спину... выродок! Это из-за него и еще дюжины таких же червей должна была погибнуть Земля, превратиться в черный червивый плод?!

–Иван ухватил первозурга за плечи, приподнял, встряхнул, ударил спиной о деревянную переборку, чтобы пришел в себя.

И тот почти пришел. Глаза вновь стали осмысленными, в них появилась надежда.

– Я все... я все сделаю, что прикажите, – залепетал Сихан.

Его гость и не сомневался, что он сделает все.

На этот раз переход был мгновенным, всего-то на две недели назад.

Иван почувствовал, что он уже не стоит, а сидит на широком и мягком диване, сжимая локоть Сихана Раджикрави. Помещение было раза в три больше давешней комнаты. В креслах и на диванах сидело больше десятка людей. Все смотрели на площадку у высокой, уходящей в черное звездное небо стены. В помещении было сумрачно, и на Ивана не обратили внимания.

А на площадке в объемных галалучах, более реальный, чем любое настоящее существо, расхаживал фантом высокого лилового монстра с длинными, до колен ручищами, отвисшей челюстью и мутными глазами. Монстр был гадок, но чем-то непонятным он внушал страх и уважение. Сидящие довольно кивали, переговаривались и временами направляли на монстра черные трубочки – вспыхивали радужные свечения, и в монстре что-то менялось: то он становился шире, массивнее, то вдруг наклонялся к сидящим, приседал и ощеривался, при этом в мутных глазах его зажигался недобрый и настороженный разум.

– Это они? – шепотом спросил Иван у первозурга. Тот склонил голову.

– Все?

– Да, тут собрались все, – просипел, Сихан, – здесь сейчас лучшие умы Вселенной, за ними будущее...

– У них нет будущего, – отрезал Иван. Он уже чувствовал, как идут по лучевым коридорам в помещение андроиды-охранники, заметившие появление чужака. Плевать на них. Иван прощупывал логово, пытаясь нащупать его «мозг», а в таком доме обязательно должна была быть система управления и «мозг». Он обнаружил его двумя этажами ниже, за биотитановой переборкой. И подавил усилием воли. Пришла пора действовать наверняка, без сбоев.

Андроиды ворвались в помещение бесцеремонно, переполошив сидящих. Они увидели Ивана, бросились на него. Шестерых пришлось прикончить сразу, несколькими молниеносными ударами Иван расшвырял нелюдей. Бил он сильно и надежно, чтобы не встали. Других двоих он усыпил, наведя ладонями сильные поля на их искусственные мозги, потом бросил обоих на диван, пригодятся.

Все произошло очень быстро. Он ожидал шума, криков, паники... но сидящие «боги-творцы» будто в каменные изваяния превратились, они просто оцепенели от неожиданности, ни один не встал со своего места. Зато дюжина пар глаз уставилась на Ивана.

– Все входы-выходы блокированы, – сказал он негромко, но твердо. – Поэтому попрошу без суеты.

Он прошел сквозь искрящиеся лучи, дотронулся рукой до монстра – тот был вполне осязаемым, он даже вздрогнул от прикосновения и очень тихо, нутряным рыком зарычал на Ивана.

– Кто вы такой? – очнулся наконец самый смелый. Иван выразительно поглядел на хлипкого кудрявого человечка с белым ободом на лбу. И тот сразу осел, заерзал, принялся оглядываться на других, будто ища поддержки. Но не нашел ее. «Лучшие умы» были трусоваты. Даже не верилось, что такие решатся согнать в холодильники тысячи людей, биомассу. Иван переводил взгляд с одного на другого и поражался пустоте смышленых, подвижных, поблескивающих неистовым огоньком темных и влажных глаз – все они были разными, выпученными, вдавленными, широко и узко поставленными, косящими и близорукими... но все они были одинаковы разумной живостью животного. Двуногие! Им нельзя было отказать в уме, таланте, одержимости в достижении цели и даже жертвенности в погоне за ней, Иван все видел – это не люди из толпы, таких мало, совсем мало, недаром именно они нашли друг друга и замкнулись в своем кругу, не выходя из множества других. Вурдалаки! Это они и есть сверхразумные вурдалаки, ненавидящие всех вокруг и желающие выстроить мир под себя. Новые расы! Новые вселенные! А прежних – в топку, навозом в поля, консервантами в холодильные камеры! Прежние для них только биомасса! Иван все видел. Эта дюжина пар глаз, невероятно пытливых, шустрых, бегающих, пылающих, отражала сейчас напряженную работу дюжины мозгов под черепными коробками. Нет, в их головах еще не елозили, не копошились крохотные вертлявые черви. Это они сами станут червями-зургами, сами размножат себя в миллионах гадин и вопьются в затылки каждому живому существу в их новой вселенной, в этом лучшем из миров. А потом они возжелают большего... и преисподняя им поможет. Она всегда помогает тем, кто является в мир людей ее тенями, она помогает созданным не по Образу и Подобию, потому что она сама есть ад вырождения, и они ее черные демоны. Иван не отрывал глаз от сидящих, теперь он видел их всех вместе, одним многоголовым и многолапым спрутом, страшной и гадкой гидрою. Неужели и у таких могли быть матери, жены, дети?!

– Вы жаждете сверхреальности? – спросил он неожиданно. – Вы ищите совершенства? Что ж, сейчас вы останетесь один на один с этим совершенством!

Он поднял руку, и искрящиеся галалучи вошли в нее быстрым пучком. Монстр на площадке сразу стал блеклым, серым и вонючим. Он вскинул лапы, прикрывая свои мутные глаза. Потом сделал шаг, другой, боязливо обошел Ивана, будто чуя в нем силу большую. И еще медленнее, с опаской подошел к ближнему из сидящих в креслах.

– Не-ет!!! – завизжал тот.

Вскинул свою уже бесполезную трубочку. Вскочил, пытаясь ускользнуть. Но не успел. Не обращая ни малейшего внимания на истошные вопли жертвы, мутноглазый монстр, свернул ей голову, попробовал было укусить, впиться кривыми зубами в плечо, но тут же отбросил обмякшее тело, наступил на него когтистой ногой и завыл, торжествующе, задрав к черному обманному небу разверзтую пасть.

И вот тут началось. Оставшиеся «боги» повскакали с мест, сгрудились за большим диваном, на котором оцепенело сидел Сихан Раджикрави, заголосили, закричали, заорали. Двое пытались поднять охранников, но те спали крепко, не добудишься.

– Вам что, не нравится ваш Адам, боги?! – громко спросил Иван.

Ему не было жаль убитого. Он давно переступил через черту жалости, особенно к таким выродкам. И если поначалу он еще сомневался, с кем имеет дело, то теперь все сомнения пропали. Первозурги, перепуганные, истерически визжащие, но ничего толком не понимающие, отталкивали друг дружку, стремясь спрятаться за чужими спинами, ругались, тряслись, плевались... Сейчас они очень походили на стаю гнусных, омерзительных обезьян. Да, Ивану припомнилось, как его поучали давным-давно, как ему рассказывали про бабуинов, про стаю и ее законы, которые, по мнению, всезнающего серьезного ментора, ничем не отличались от законов человеческих, неписанных. Бабуины! Скоты! Умные, талантливые, одержимые, гнусные и подлые! Они ничего не поймут. Они,и впрямь, невероятно толковые и смышленые. Но они не поймут, почему их надо убивать, немедленно и беспощадно, пока они еще не заложили Полигона, пока тот существует лишь в их гниющих, пузырящихся черной пеной мозгах... Сначала он хотел объяснить им хотя бы перед смертью, в чем их вина. Теперь он передумал. Чумным животным, даже если они двуногие, если они несут смерть всем кроме себя, ничего невозможно объяснить, с ними надо разговаривать иным языком.

Иван ослабил волевые путы, коими он сдерживал монстра. И тот бросился на породивших его. Иван видел насквозь его мутный, самосовершенствующийся, сверхразумный, но еще находящийся на почти нулевой стадии мозг. Там царила ненависть к этим двуногим, издевавшимся над ним, причинявшим жуткие боли своими черными трубочками. Мутноглазый не понимал, что его совершенствовали, что ему желали блага, что из него творили в неистовом экстазе богочеловека новой расы сверхлюдей, он просто люто и беспощадно ненавидел мучителей. И никто его не сдерживал.

Иван выдернул за руку из скопища Сихана Раджикрави. Отвел в сторону, сам уселся в кресло, наблюдая за неистовой и отвратительной бойней, а его бросил рядом, на пол, он не хотел вот так, запросто позволить монстру уничтожить этого пока еще человека.

– Смогут ли восстановить проект по их схемам и наброскам другие? – спросил он мрачно.

– Исключено, – простонал сквозь слезы Сихан Раджикрави. Он сейчас сам хотел бы умереть. На его глазах рушилось все, ради чего он жил последние тридцать лет. Все!

Монстр добивал последних выродков. Те носились по помещению – тихие, осипшие, обезумевшие, растерявшие лоск и смышленность. На какой-то миг Ивану стало жалко их, обреченных и беспомощных. Но перед глазами встало измученное лицо Глеба Сизова, его шея с ошейником, тысячи обреченных, бритых, распятых, беспомощных голых людей в подземельях. И он закрыл глаза.

Когда все было кончено, Иван встал. Подошел к андро-идам, безмятежно спящим в лужах крови, посреди искалеченных трупов. Нелюди-охранники вскочили перед ним навытяжку, будто и не было сна.

– Этого выпустить, – приказал Иван, чуть кивнув головой на усталого и растерянного монстра, забившегося в угол подобно дворняге и скулящего. – И все сжечь, не оставляя следа. Все! Сами сгорите последними.

Через десять минут, уже идя темным ночным лесом, он обернулся. Сихан Раджикрави плелся следом, ссутулившись, хромая на левую ногу и все время оглядываясь на полыхающее позади зарево.

Иван посмотрел в упор на первозурга. И сказал:

– Ты все знаешь. Ты сам решишь свою судьбу!

Он еще долго сидел на траве. И не смотрел в ту сторону, где Сихан Раджикрави, уже не трясущийся, спокойный и даже деловой, мастерил себе петлю из разодранной блузы.

Когда его тело перестало дергаться под низкой, дрожащей ветвью ели, Иван подошел вплотную, убедился, что жизнь ушла навсегда из черного гения, так и не сумевшего создать свой, лучший мир. И коснулся его груди ладонью. Распыленные молекулы канули в черную пропасть, чтобы уже никогда не собраться вместе.

Иван вздохнул горестно. Олег ошибся, этот несостоявшийся бог, больше подходящий на роль новоявленного Иуды, не сумел его обмануть.

С Полигоном было покончено, покончено было с Пристанищем... Иван долго смотрел на оплавленный крест, лежавший на его ладони. Потом расправил грубую стертую местами веревку, повесил крест себе на шею, прижал рукой к груди. Крест не холодил кожу, будто хранил еще сыновнее тепло.

Сын и Алена... было две жены, теперь ни одной. Слишком большая цена за Пристанище.

Земля – Система – Земля. Год 2486-й, апрель, май. Обратное время.

Не знает человек своих сил. И в этом спасение его. Слабый тщится не изжить себя прежде времени, рассчитывая тлеть в слабости своей вечно. Но силы его уходят неизжитыми, нерастраченными, а вечность смеется над ним, скаля желтые зубы и глядя из пустых глазниц. В бессилии рожденный уходит в бессилие и тлен.

Рвет жилы и изнуряет себя сверх сил своих сильный, будто поставил себе целью познать, есть ли предел ему и властен ли он над пределом тем. И падает, изнуряя себя с разорванным сердцем... или бежит за окоем умирающий, изнывающий, все претерпевающий и начинающий постигать, что не ему дано мерить силы свои и не ему определять пределы. Но упокоившись, умирает в покое, сытости и недвижении, порождая недоумение и пересуды – истлел изнутри несгоравший в огне да в пламени.

Слаб человек слабый. Слаб человек сильный. Из праха вышли – в прах уйдут, не оставив памяти о себе. Ибо непамятны слабость и сила, изжитая втуне. Род людской пом-.:

нит выживших, ибо о них слагают предания и им поют славу. Их имена и лики остаются в книгах. Имена не слабых и не сильных, но выживших. И не помнит род людской, кто прокладывал дорогу, кто мостил мосты и торил пути, выжившие проходят по спинам погибающих героев, одолевших врага и вершивших победу... кто помнит о тех, невыживших?! Люди? Нет. Никто кроме Бога!

Возвращение изнурило Ивана. Он сам не знал, сколько времени проспал на каменном полу, уронив лицо на гудящие, большие руки.

Служка в черном растормошил его, запричитал по-бабьи:

– Чего ж ты на холодном-то улегся, мил человек, вставай давай, пойдем, там у меня застлано на лавке, вставай! Иван долго глядел на него спросонья. Потом пробурчал:

– Нет уж, ты сперва меня на могилку своди. Потом греться будем.

– Какую еще могилку? – не понял служка. Иван махнул рукой. До него дошло: все страшное, горькое и радостное, и сын, и его смерть, и могила, все прошло в той жизни, в этой никто о нем с Аленой и знать не знает, и слыхом не слыхивал. Ничего не поделаешь, меняя прошлое, меняешь и будущее с настоящим. А ежели прошлое пришло из будущего, по петле, тем более. Ну и слава тебе, Господи! Алена осталась в своем XXXI-ом веке. Сын просто... просто не родился, он никак не мог умереть, значит, и печалиться не об ком. Иван прижал ладонью к сердцу оплавленный крестик. Тот был холодным, почти ледяным. Ну и пусть, он один будет помнить Олега. Этого достаточно! И хватит рвать жилы! Хватит изводить себя! Покой и соразмерность. Вот главное! Старый Мир живет в нем, как живут все миллионы пращуров, братьев и сестер его Рода! Пора выходить на свет белый. Жертвы не были напрасны. Там теперь все иначе... можно было бы расспросить этого бородатого в черном, но лучше своими глазами увидать. Никакой нечисти на Земле нет, и быть ее не должно, ибо он уничтожил Пристанище, не дав ему народиться, а преисподняя может войти на Землю только из Пристанища. Господи, неужели все?!

Он сомнамбулой поплелся к огромным дверям.

– Куда ты?!– закричал служка и ухватил Ивана за рукав.

– К людям, – ответил тот запросто. Служка вытаращил глаза, побледнел еще больше, затряс подбородком.

– Ты чего? – спросил Иван.

– Нету... нету там никаких людей! Запамятовал ты... Иван попытался улыбнуться. Но не сумел.

– А кто ж там тогда?

– Ты и впрямь беспамятный! Или больной... Демоны там трехглазые да пауки. Позавчера приходил твой безрукий с псом поганым, говорил, еще хуже стало, дохлого урода шестипалого приволок с крыльями как у стрекозы...

Иван поморщился, соображая, что к чему, и вновь обретая способность видеть. Но машинально переспросил:

– Выползня, что ли?

– Какого еще выползня, не слыхал про таких. Уродца он приволок, каких в подземных заводах при прежнем еще Правителе выращивали, много их всяких было, разве всех упомнишь. Да только я обратно выкинул дохлятину, грех во храме эдакую держать-то! – Служка еще долго что-то говорил, размахивал руками, крестился, вздыхал.

А Иван стоял с расширенными и остекленевшими глазами. Ему не надо было выходить наружу, чтобы узнать обо всем. Он видел Землю. Но не черную и мертвую. А серую, уныло-непроницаемую, задавленную толстенным слоем клубящихся, низких, мрачных туч. По этой неприкаянной земле, среди дымящихся развалин опустошенных, разрушенных до основания городов и селений ходили, шныряли, ездили на уродливых решетчатых бронеходах трехглазые, брыластые, завешенные пластинами, чешуйчатые негумано-иды – воины Системы. Они лезли во все щели и дыры, в надежде разыскать уцелевших людей и тут же предать их долгой и мучительной смерти. Но чаще они натыкались на уродцев, что выращивали генетики-экспериментаторы, на самых невероятных и диковинных зверолюдей и монстров. Оголодавшие в подземельях твари набрасывались на трехглазых сами, схватки были то короткими, то затяжными, но почти всегда верх одерживали посланцы Системы. Молодых здоровых женщин убивали и терзали не всех, некоторых запихивали в капсулы звездолетов, вывозили, Иван знал, куда. Других приспосабливали тут же, по заброшенным подвалам и подземкам, развешивая их по стенам, подводя морщинистые хоботы под их животы, накачивая всякой дрянью... А ведь Светлана, бедная, несчастная, погибшая лютой смертью Светка, рассказывала ему, что видела своими глазами Вечную Марту – та была мертва! да. Вечная Марта умерла и успела превратиться в высохшую мумию, а ведь ей было обещано вечное блаженство! Теперь таких март было на самой Земле пруд пруди! Иван скрежетал зубами, стонал. Он уже знал, что то же самое творится по всем планетам, освоенным людьми, на многих было и того хуже. Нет выползней, нет студенистых гадин, нет тварей из Пристанища и их черной мощи, черной силы вырождения, нет... он уже было подумал, что нет и Черного Блага, но вовремя осек себя. Черное Благо было и до прорыва сквозных каналов! Вот в чем разгадка. Пристанища нет. Нет тайной двери из него в мир людской. Но выродки никуда не подевались! Они ушли в Иную Вселенную. Они, скрестившись с тамошними выродками, породили Систему. И они вернулись назад во плоти трехглазых! Только так. А на что он надеялся? Серая, безнадежная Земля! Продолжение Большой Игры! А он... он убрал лишь одного из игроков.

– Очнись! Что с тобой! – служка трепал Ивана за плечо.

– Все в порядке, – наконец выдавил тот.

– Это от голода, так бывает, – успокоил сам себя служка. И перекрестил Ивана.

– Это от слабости, – поправил его очнувшийся, – слаб человек.

– Воистину слаб! Откуда силы-то взять?! Иван кивнул. Он не стал объяснять служке, что смертный может вобрать в себя все силы земные и небесные, может повелевать телами, душами, полями и материями, гасить и зажигать светила, но все равно – все равно! – он остается человеком, слабым человеком! Ибо сила не в силе... она в чем-то ином, чему еще нет названия, и что стоит за той самой Черной Чертой, незримо разделяющей в душе каждого такие же незримые, но сущие миры... Разве можно вообще это объяснить! Нет! Да и не время. И нет повода отчаиваться, просто надо довершать начатое, так всегда и бывает – ни один гвоздь не становится последним, всегда после него сама жизнь заставляет забивать еще один, и еще... Черное Благо? Выродки! Синклит! Эх, если бы он знал расклад раньше!

Гуг Хлодрик встретил Ивана, будто они и не расставались – набычившись и угрюмо глядя из-под седых взлохмаченных бровей.

– Чего пожаловал? – грубо поинтересовался он. Иван подошел к Кеше, обнял его, прижался щекой к щеке. Кешу смерть не брала, будто он был заговоренным, уж на что довзрывники считались мастаками по части «барьеров» и всего прочего, связанного с человеческой тленностью, а и они обмишурились, не на того нарвались. Жив и здоров был рецидивист, беглый каторжник, ветеран тридцатилетней Аранайской войны Иннокентий Булыгин. И даже вся черная и недобрая жизнь не изменила чувствительного Кешу.

– Ты уж прости нас, – прохрипел он еле слышно прямо Ивану в ухо.

– Нечего за всех каяться! – отозвался Гут. Но Иван, будто ничего и не слышал, подошел и к нему, сдавил в объятиях. Гут не выдержал, пустил слезу. Раздражение и угрюмость были явно напускными.

– Погорячились мы, Ваня, – прошептал он, ломая медвежьей хваткой Ивановы ребра. – Да теперь уж какая разница – что с тобой, что без тебя, хана всем!

Иван их с трудом отыскал. Он прощупывал небо, космос. А Гуг с Кешей и облезлым оборотнем Харом, который впал в спячку, прятались в подмосковном бункере, уцелевшем еще с двадцать первого века. Прятались и материли на чем свет стоит сдуревшего Дила Бронкса, который на «Святогоре» ушел в Систему мстить выродкам. Их шары посбивали, поуничтожали – еле сами выжили. Трехглазые были покруче безмозглой нечисти и воевать умели, и травить дичь, гнать ее на выстрел. Короче, остались у Гуга с Кешей сиг-мамет на двоих, пара бронебоев, парализаторы да старенький списанный бронеход, много не навоюешь.

– Лучше б я на каторге сдох! – тужил Гуг. – Зря ты меня, Ваня, вытащил с Гиргеи. Это мне все за Параданг! Так и надо! Собаке – собачья жизнь. Гореть мне в аду синим пламенем за безвинно загубленных!

Иван слушал да кивал. А потом вдруг без тени улыбки сказал:

– Хочешь искупить грех? Гуг скривился.

– Шутить изволишь? Я старый разбойник, Иван, чтобы со мной шутки шутить. Эдакие грехи-то не искупаются, столько душ спровадил я со свету: и Чарли Сая, и Кира с братьями Лосски, и рыжую Еву, и Пера Винсента, и Бахметьева Севку, кореша... всех помню, по ночам они ко мне ходят. Только с Ливой и был просвет, пока жили да спали вместе, она их не допускала в мой сон, да вот померла. Бог прибрал. А ты все шутишь, нехорошо!

– Пускай скажет! – вклинился Кеша. Он почуял, что шутками и не пахнет.

– Возьмем логово зверя, игра сделана! – убежденно сказал Иван. – Мне одному не осилить...

– Ослабел, Ванюша? – Гуг осклабился. Иван встал, подошел к бронетитановой стене бункера, ткнул кулаком, пробил ее насквозь, на все полметра, так, что Кеша глазам своим не поверил, подбежал, заглянул в дыру и застыл возле нее истуканом. Гуг тоже подошел, пригляделся, потом саданул кулачищем в броню и взвыл от боли.

– Верно про тебя говорят, – пробубнил он, потирая ушибленную руку, – черту ты душу продал, Ваня!

– Был бес в душе, теперь нет его, – просто ответил Иван. Рассказывать им обо всем не имело смысла, все равно не поверят, сочтут за чокнутого, и тогда пользы от них не жди. Но чтобы как-то оправдаться сказал: – Люди добрые обучили кой-чему.

– Вот это другое дело, это понятно тогда, – степенно согласился с Ивановыми доводами Кеша. И спросил: – А где логово-то?!

Бронеход пришлось оставить. Поначалу Иван и Хара не хотел брать, какой от него толк, одна обуза. Но Иннокентий Булыгин помрачнел, насупился, и Иван не счел нужным его обижать. Силы уходили, их еще хватало, чтобы перевернуть пол-Вселенной, но они были не те, что в Старом Мире, когда он шутя и играючись переносился из эпохи в эпоху. Слаб человек! Верно было сказано.

Переход получился сумбурным и бестолковым. В последний миг Хар отвлек Ивана жутким, предвещающим недоброе воем, тут же съежился, затих. Но всех четверых вынесло не в отстойники Большого Антарктического Дворца, а на три яруса выше, в отсек подзарядки андроидов караульной службы. Иван это сразу смекнул, когда увидал две сотни застывших в нишах торчком синюшных тел.

Андроид не человек, особенно спящий... андроид выполняет программу всегда. Две сотни пар глаз открылись как по команде. Чужаки! Не было во всем Дворце и окрестностях ни одного живого, полуживого и вообще двигающегося существа, не имеющего своего кода и своего датчика, каждый находился под контролем следящих систем. Все чуждое, проникшее извне, подлежало обезвреживанию или уничтожению.

– Попались, – прохрипел Гуг Хлодрик Буйный радостно, предчувствуя хорошую потасовку.

Иван знал другое, охранники видят только его друзей, сам он для них пустое место. И единственным верным ходом было бы оставить Гуга с Кешей здесь, сколько продержатся, а самому немедленно идти к «серьезным», ради них он прибыл сюда, в 2472-ой год, год тишины и спокойствия. Но одно дело теории да замыслы, другое жизнь. Андроидов слишком много. Он мог бы убить их всех сразу, в считанные секунды, но тогда не получится с «отвлечением внимания», тогда придется менять всю тактику. Нет!

Иван поднял руки – и ближайшие двадцать нелюдей упали, опрокидываясь на спину: все внутри их искусственных мозгов было стерто, они превратились в ничто, в неодушевленную неразумную плоть.

– Стой! Не шали! – взревел вдруг медведем Гуг Хлодрик, у которого отбирали ратную забаву.

Огромный седой викинг неожиданно легко прыгнул вперед, ухватил ближнего к нему охранника за грудки, подбросил, поймал за ноги и принялся дубасить им прочих.

Кеша пока не ввязывался, он стоял с сигмаметом наизготовку, ждал, не появится ли кто снаружи, вооруженный. Хар сидел у его ноги и рычал.

– Ну, держитесь, сколько сможете! – выкрикнул Иван. – Без меня не помирать!

Он уже видел покои выродков. Он знал, куда ему идти. И чем дольше продлится эта драка, тем лучше для него. Подантарктический Дворец! Еще целенький и невредимый. Еще не сокрушенный глубинным зарядом с орбиты. Все верно! Тогда Дворец-то сокрушили, а выродки сбежали, успели... они всегда успевают, во всем и везде. Шустрые!

С первозургами в будущем ему повезло, он сумел застать их всех. С «серьезными», которые были лишь тенями подлинных властелинов Земли, прикрытием Синклита, он оплошал. И опять ему первым подвернулся круглолицый с перебитым носом. Он лежал на огромном мягком ложе в собственной спальне, утопая в гравиматрасе. Иван приблизился вплотную, и ему вспомнилось, как трещали шейные позвонки в его ладонях. Он уже убивал круглолицего. Что ж, придется еще раз осквернить себя.

За полсекунды до того, как ложе ушло в мгновенно образовавшийся провал, в потайные нижние ниши, Иван успел сдернуть спящую тушу на холодный иргизейский гранит пола. Он не повторил прошлой ошибки.

Круглолицый был здорово пьян, а может, накачался наркотиками. И потому он ни черта не соображал, Ивану пришлось хлестнуть его ладонью по щекам слева направо. Он не собирался расправляться со спящим.

– Да я сейчас... – гневно начал было круглолицый на старонемецком.

Но Иван немедленно охладил его, бросив лицом в гранит и ухватив рукой за жирный загривок, пытаясь нащупать что-то в затылке.

Самого выродка придавить и распылить не составляло труда. Но черви были из других миров, их хранили инфер-нополя, их не распылишь, их надо давить – каждого в отдельности, беспощадно... сколько раз они ускользали от Ивана, и в Пристанище, и в иных местах, ведь он тогда, много лет назад, уже убил Авварона, но выскользнул червь, ушел... и все началось сначала.

Изо всех щелей и дыр, сверху, снизу, сбоков убивали самого Ивана. Системы слежения, охрана, автоматика, все уже давным-давно сработало: десятки стволов и раструбов испускали в него смертоносные заряды и лучи. Но убить его было невозможно. Пока.

– Говорите, что вы хотите, я сделаю все, абсолютно все! – сдавленно сипел круглолицый, чувствуя, что пришло время расплаты. – Я озолочу вас, дам власть, женщин, корабли, острова, что хотите...

Иван нащупал наконец крохотную твердую змейку. Он! Еще даже не прогрыз черепную коробку, не просочился, не прополз в мозг. Тем лучше. Он сдавил пальцы и выдрал червя вместе с куском кожи и. жира.

– Ау-грх-ааа! – завопил круглолицый.

И тут же смолк с переломленным хребтом. Иван не стал распылять всевластного ублюдка, ему и так не ожить, надо беречь Белую Силу!

Охрана, сообразившая, что чужака на расстоянии не г возьмешь, бросилась на Ивана со всех сторон, разом. И так ,, же отлетела от него – искалеченная, и предсмертно хрипящая, ни хрена не соображающая. Ничего, поделом и ей!

Иван разглядывал крохотного, совсем малюсенького червяч– ;

ка, извивающегося в его руке. Алые глазенки прожигали 1 бешенным огнем ненависти его серые, широко раскрытые глаза, готовы были испепелить. Но не могли. Иван не спешил, хотя надо было спешить, ведь другие «серьезные» уже оповещены, приняли особые меры, до них будет трудно добраться... кому это трудно? Только не ему! Он рассматривал червя. И думал: как же эти мелкие, ничтожные твари преодолевают незримую Черту, как им удается просачиваться из преисподней в мир людей, закрытый для них наглухо, намертво, закодированный от них и заговоренный всеми Силами Света. И все-таки они проникают. Сквозные каналы? Ретрансы и направленно-лучевые инфернополя?! Потом. Не сейчас! Он раздавил округленькую головку червя, отбросил падаль, брезгливо вытер пальцы о багряную, под стать императорской, тогу круглолицего. Бросил на жертву последний взгляд – ей повезло, она отошла в свет иной без потусторонней гадины в себе, может, Господь ее простит, Господь всепрощающ.

Иван встал. Швырнул к стене уцелевшего охранника, не андроида, живого, накачанного до безумия парня в скафе, вырвал из рук лучемет, отбросил в сторону.

В следующие покои он шел открыто, пробивая себе путь ударами кулаков, морщась, когда его обжигали плазмой и сигмаизлучениями, кривясь от разрывных пуль, отскакивающих от кожи, ломая острейшие клинки, нацеленные в грудь. Он переступил через барьер, и он не хотел таиться. Он шел вершить правосудие...

Но покои – и одни, и другие, и третьи, оказались пусты. Трусы! Они опять сбежали! Не выйдет. Ничего у них не выйдет. Он разыщет их и накажет. По справедливости!

– Да отстаньте вы! – прохрипел он в досаде, когда из-за поворота, сзади на него набросились сразу трое громил с бронебоями. – Хватит!

Он обратил их в пыль, в труху. И шагнул в люк, захлопнул за собой бронированную крышку толщиной в ладонь.

Сосредоточился. И у в и д е л их. Никуда они не сбежали. Они, вероятно, смекнули, что не бежать надо, а давать отпор... вот они! Иван явственно различал огромный сферический зал с гидрополем, большой, слишком большой для людей круглый стол, светящийся изнутри черным пламенем. Черное Солнце! Он вспомнил все сразу. И зудение, и миллионы дрожащих в черных лучах щупалец, и сливающиеся измерения... Да, вокруг стола, будто зачарованные, сидели оставшиеся серьезные и молчаливые: старик с лохматыми бровями и ясным взглядом серых выпученных глаз, щеголь в старинном запашном костюме с большой алмазной заколкой в галстуке из искрящейся парчи, еще один старик, одутловатый и сумрачный, в черной мантии и маленькой черной шапочке на затылке, какой-то обрюзгший тип с совиным лицом. Как быстро они проснулись, оделись, собрались вместе. Странно. Только очень серьезная причина могла заставить их сделать это. Значит, они узнали? От кого? Как? Почему?!

Снаружи били, колотили, пытались ворваться к нему в камеру, уже начали прожигать броню. Но Иван не отвлекался.

Теперь он видел, как из тягучего сгущенного воздуха над круглым столом начинали проступать все четче очертания огромной трясущейся, дрожащей, трепещущей студенистой твари со множеством длинных отростков, вытянутых к сидящим вокруг. Иван видывал и таких, много, они властвовали над черной мертвой Землей и таились в ее покровах, в ее глубинах, управляя выползнями и прочей нежитью. Но откуда такая гадина могла взяться здесь, в 2472-ом году, когда Пристанище было еще в странствиях, когда ему не должно было быть выхода в мир?! А откуда взялись черви?! Все оттуда же! Вот они, подлинные властители Земли! «Серьезные» и Синклит лишь тени, слуги, исполнители. А правили эти! Всем правили – и Объединенной Европой, и Всеамериканскими Штатами с их Особой Исполнительной Комиссией, и Мировым Сообществом, и Федерацией, и даже, косвенно, через своих холуев-властителей Великой Россией, всеми ее землями и планетами, всем ее людом. Вот она – разгадка могущества и всесилия Тайного Мирового Правительства. Власть из преисподней! Черный Мир бился веками, тысячелетиями – и он нашел выход на Землю... а значит, все огромное, непостижимо сложное, чудовищное, и уже сокрушенное Пристанище было лишь частью системы, частью той же Преисподней. Иван сдавил голову ладонями. Земля лишь часть Пристанища. Так ему внушали. А Пристанище лишь видимая, надводная часть огромного айсберга, скрываемого черными водами Океана Смерти! оно лишь маленькая радужная и всевидящая головка дракона, змея многоглавого, следящего за всем сонмом миров Мироздания, но сокрытого в таких мрачных и немыслимых глубинах, что и представить нельзя. Какая трагедия!

Он вспомнил про Гуга и Кешу. Надо идти им на помощь, потом будет поздно. Выродки подождут, и гадина зудящая подождет.

Иван ворвался в ад побоища, когда в нем ничего понять было невозможно – маленькая кучка андроидов зверски избивала, истребляла, раздирала в клочья целую армию других андроидов, людей, биоробов, кибергов. Причем, изничтожаемых было в три раза больше, чем поначалу. Сотни четьфе трупов валялись на полу повсюду и в самых жутких позах. Иван остыл, сообразив, что его вмешательства не требуется. Но Гуга и Кешу он увидал не сразу. Оба лежали среди искалеченных тел возле самой стенки с нишами, Хар зализывал распоротую Кешину грудь. Гуг сипел, хрипел, пучил глаза. Изо рта у него стекала струйка крови. Ни Гуг, ни Кеша не могли вымолвить ни слова, умахались, уработались, Иван это сразу понял.

Зато оборотень Хар провыл в лицо:

– Загида! Он вышел... и он погиб. Я теперь один. И владычица отказалась от нас. Я оглох, ослеп, я не вижу ее!

Иван присел рядышком, отпихнул обрушившееся на него тело вертухая.

– Правду, говорит, – подтвердил, еле ворочая языком Кеша. – Вот они, трогги Загиды, бьют гадов!

Иван вспомнил все сразу: тогда, в момент высшего перенапряжения всех сил, не смея не выполнить порученное, храня «отца троггов» Иннокентия Булыгина, оборотень Загида свернулся в гранулу, затаился в Кешином теле. Теперь он вышел, он увидел своим нутряным взором, что приходит Кешина смерть. И он вышел на погибель. Он вынес с собой оставшиеся капсулки зародышей. И они довершат начатое. И вообще, все вместе, и Кеша, и Гуг, и Хар с Загидой, наделали здесь такого переполоху, что весь Дворец на ушах стоял. Проще его было глубинным зарядом заранее раздолбать, до исхода выродков... Нет, не проще, ведь тогда в руках Ивана не было всей мощи Великой России, да и черви все равно бы ушли, вселились бы в других, может быть, и в него – он был близок к этому, тогда, после переворота, недаром Авварон зубоскалил и ехидничал. «Он внутри тебя!» Лгал бесеныш. Шестое Воплощение Ога Семирожденного! Гнусь! Мерзость! Из-за этой мерзости, чтобы познать ее тайну, погиб в проклятущем Дворце, в его развалинах отважный и дерзкий Сигурд. Да и прочие, в конце концов, погибли из-за того же. Замкнутый круг.

– Ну и подставил ты нас, Ваня, – просипел Гуг, пытаясь приподняться на локтях. Потом выдохнул облегченно:

– Зато душеньку отвели! Спасибо тебе за приглашение на

прогулку!

Иван улыбнулся – впервые за много дней. Трогти-андроиды добивали вертухаев всех мастей. И сами

ложились костьми. Прав был Хар.

– Мне теперь только умереть, – просипел оборотень. Он сейчас больше походил на вытащенную на берег вялую и плавникастую рыбину, чем на «зангезейскую борзую».

– Терпи, Харушка, прорвемся, – начал его успокаивать Кеша и закашлялся. Ему было тяжело без внутреннего защитника, посланного королевой Фриадой. Но Кеша умел выносить тяжести и невзгоды.

– Ну, ладно, продержитесь еще немного! – попросил Иван. – А я скоро вернусь.

Он знал, что, хоть и прозрачен он для всех локаторов и щупов Дворца, но по реакциям окружающих, по его «работе» за ним следят, не спускают пристальных глаз, держат на прицеле. Ну и пусть. Сейчас он сильнее их. И пока силы не покинули его, надо действовать.

Он возник в сферическом зале в тот миг, когда длинные прозрачные щупальца уже касались голов и шей сидящих за светящимся черным огнем столом из иргизейского гранита. Клыкастые и языкастые гиргейские гадины таращили свои кровавые глазища из-под абсолютно прозрачной поверхности гидропола – руки иной вселенной, погибшей от Большого Взрыва. Черви! Да, именно черви, управляемые червями! Не в них сейчас дело. Он успеет раправиться со всеми. Важно не дать уйти студенистой твари.

Иван с ходу перешел в Невидимый Спектр. И невольно замер.

Вместо медузообразного спрута над столом висела тьма, просто сгусток мрака. Он и ожидал этого. Но... но надеялся увидеть иное. Преисподняя! Это она!

– Прочь!!! – испустил он беззвучный крик.

Ему не надо было выбирать из пространства Белую Силу, теперь она жила в нем самом. Но он понимал, что эта тварь, этот сгусток, совсем не то, с чем запросто расправлялись они на черной Земле, там были тени, там были копии настоящих выходцев из преисподней. С этой так легко не обойдешься. Он почувствовал, как дрогнул мрак под напором Белой Силы, как начал истекать... да, он не убивал тварь, он не мог ее убить, он лишь изгонял ее. Изгонял, несмотря на отчаянное сопротивление, борьбу – она уходила в преисподнюю, в миры иных измерений, заряжая силой сидящих вокруг черного стола. Сейчас, в Невидимом Спектре, эти тени еле просматривались, лишь черви в их головах мерцали тусклым, зеленоватым свечением. Прочь!!!

Иван вырвался на свет, под своды зала. И увидел, что зудящая тварь растворяется в воздухе, уходит. Он пересилил, превозмог ее.

Но и сидевшие зачарованными вдруг поднялись. Увидели его.

В отвратительных, преисполненных брезгливостью и гордыней лицах не было страха. Выродки больше не боялись мстителя. Они были сильны. Им не нужна была никакая охрана, никакая служба слежения. С четырех сторон, растопырив руки, они пошли на Ивана. Страшные своей уродливостью и кажущейся немощью, будто восставшие из прогнивших могил мертвецы.

Иван не стал выжидать. Он прыгнул к щеголю с алмазной иглой, ударил кулаком в подбородок, ударил в полсилы, достаточной, чтобы остановить мчащийся на всех парах бронеход. Щеголь отшатнулся назад, осклабился, щеря редкие зубы. И снова пошел на Ивана. Потусторонняя тварь не напрасно накачивала их.

Кольцо сжималось.

– Сейчас ты сдохнешь, слизень! – прошипел с нечеловеческой злобой ясноглазый старик, с которым они вели долгие беседы, когда Иван был распят на плахе, он все помнил, особеннно этот чистый, незамутненный, но потусторонний взор.

Старику и достался второй удар. Иван бил ногой в живот. Потом добавил косым ударом в висок. Рано они его хоронить собрались.

– Получай, гад!

Старик упал на колени, выплюнул кровавый комок. Но тут же встал, кинулся на Ивана. Он не смог сбить его с ног, Иван устоял. Но другой старец, сбросив с себя черную мантию вцепился острыми, невесть откуда появившимися у него когтями в Иванове горло. Сила в старцах была нечеловечья. Они отвлекли его. А обрюзгший, с совиной рожей, ударил в затылок. Щеголь ухватился за волосы, рванул назад, пытаясь сломать шею.

И все вместе рухнули на черный, прозрачный гидропол.

Теперь Иван отбивался изо всех сил. И не мог отбиться. Каждый в отдельности из «серьезных» был слабее его. Но вместе они брали верх. Они валили его снова и снова, начинали терзать – если бы не щиты Гефеста и барьеры Вритры, они давно разорвали бы его в лоскуты. Но острые когти выродков начинали пронзать и защитные покровы. Иван задыхался. Бой стоил ему чудовищного напряжения. Он наносил ответные удары как в глухую стену, не причиняя вреда выродкам. Он был готов уже звать на помощь. Но кого? Кто мог ему помочь?! Иди, и да будь благословен! Никто не закроет пред тобою открытой двери! Память прожгла мозг.

Но в этот момент его снова сбили с ног, навалились не весом четырех старческих тел, а всей тяжестью преисподней. Это было пределом. Это было боем за гранью возможного.

И все же Иван успел ухватить ближнего к нему, ясноглазого старца за затылок, собрал всю силу оставшуюся, послал ее в руку свою, в пальцы и, с хрустом раздавив череп, выдрал из головы ясноглазого здоровенного толстого червя, не выжидая ни мгновения, не разглядывая, сплющил будто в стальных тисках головку с алыми глазищами, и отшвырнул от себя труп. С одним было покончено.

– Уйдет! – прошипел другой старец, в шапочке. И упал отброшенный. Иван уже поднимался на ноги, вставал, пошатываясь и обливаясь кровью. И на силу сила нашлась! Теперь он знал, как их можно бить. На всякий случай демонстративно раздавил тельце уже дохлого червя каблуком. И пристально поглядел на обрюзгшего.

Он уже собирался покончить с ним, когда услышал за спиной, над черным столом зудение: из марева и плавящегося воздуха начинали проступать очертания здоровенной гадины с трясущимися отростками, эта была втрое больше прежней, отвратительней и гаже. И пришла она во Дворец, в этот жуткий зал смерти, не для того, чтобы просто поглазеть.

В отчаянном прыжке Иван успел сбить с ног обрюзгшего, повалил его, сам ощущая, как сзади наваливаются двое оставшихся, как начинают рвать его когтями, бить. И все же он раздавил череп, выдрал еще одного червя, чуть поменьше первого... Воздуху не хватало. Его душили, выдавливали глаза, разрывали. А зудящая тварь медленно приближалась, чтобы накрыть своей черной тенью.

Иван раздавил червя. Отбросил.

И успел прохрипеть:

– До встречи!

Тело еще слушалось его, оно растворилось под когтями и лапами, ушло на другой ярус, где сидели, привалившись к стене Гуг и Кеша.

Они поначалу не узнали истерзанного Ивана. А потом, через секунду, Кеша повел глазами на нечто непонятное и жалкое.

– Хар помер, – сказал он.

Иван вздрогнул. Еще одна смерть. Но плакать не время.

– Надо уходить! – прошептал он.

– Куда?

– Назад, в бункер! Хара сожги!

Кеша встал. Он был готов уйти, но рука не поднималась расправиться с останками оборотня, ставшего за годы скитаний верным ему другом. Гуг Хлодрик сам вскинул луче-мет.

– Мир праху его, – сказал он.

Полыхнуло сиреневым пламенем, и осталась лишь горстка пепла, но и она взметнулась под струёй воздуха, развеялась среди сотен трупов, в месиве и крови.

– Уходим!

Иван крепко ухватил друзей за запястья, притянул к себе. Их облепило серым липким туманом, когда в помещение ворвались старец в черной шапочке на затылке и щеголь с алмазной иглой, вслед за ними плыло в зудящем воздухе студенистое чудовище.

– До встречи! – еще раз прохрипел Иван, уходя из Дворца Синклита, уходя из 2472-го года от Рождества Христова.

Два дня они лежали в бункере, зализывали раны. На третий Иван решился. Иногда, как и сейчас, в и-д е т ь для него было страшнее, чем идти самому на смерть. Он долго оттягивал этот час. Но дольше тянуть было невозможно.

– Как там наш черный Дил сейчас? – вспомнил вслух Кеша, лишившийся сразу двух помощников, Хара и Заги-ды. – Ушел горе мыкать!

Система была далеко. Но Иван сумел настроиться. Сумел уйти из мира земного. То, что ему пришлось увидеть, не прибавило радости. Часа четыре он молча смотрел в серую стену. Потом сказал глухо:

– Нету Дила. Погиб!

– Как это? Откуда ты знаешь?! – не поверил Кеша. Но Гуг Хлодрик поглядел на того сурово. Он знал, что Иван не врет. Он хотел услышать правду.

– Дил пробился в Систему, – поведал Иван. – Уклонился от боя с флотами, проскользнул к обиталищам выродков, этих бессмертных старцев. Он успел выжечь половину гадюшника, половину змеиного гнезда, он совершил невозможное...

– Ну что ты как на панихиде! – перебил его Кеша. – Не тяни!

– Они вышвырнули его в Осевое и взорвали там вместе со «Святогором». От него не осталось даже дыма, как от твоего Хара! Но не это главное, Кеша, не это! Главное, что он переиграл их! Он заставил играть по своим правилам на их поле! Это я был там жалким и беспомощным комаришкой! А он ворвался в Систему ястребом. Он сам пошел на смерть.

– Мы все смертники! – вставил Гуг Хлодрик и как-то особенно тоскливо заглянул Ивану в глаза.

– Сплюнь! – машинально отозвался тот. Он много мог рассказать о последнем часе Дила Бронкса, Неунывающего Дила. Но в этом часе было столько страшного, не описуемого словами, что Иван не стал терзать души друзей. Их осталось трое, всего трое. Но уже в том, что они продержались дольше всех прочих землян, была их победа.

Часа полтора они молчали. Кеша с Гугом пили водку, поминали черного Дила, весельчака и балагура, тысячи раз ходившего по самому краю, остепенившегося было... и сорвавшегося в пропасть. Дил отомстил гадам за свою Таеку. Сторицей воздал им.

Потом Кеша задремал.

А Гуг Хлодрик встал, потянулся, напялил полускаф. И сказал:

– Пойду разомнусь немного.

– Не ходи, – попросил Иван. Ему было тревожно. Он все время прокручивал в мозгу ход последней операции. Он не мог допустить подобного в будущем. Иначе какой он Меч Вседержителя, иначе он – жалкий неудачник! пустое место!

– Нет уж, Ванюша, не отговаривай, – стоял на своем Гуг, пристегивая чехол сигма-скальпеля к бедру, – мы как вернулись из логова, ни разу и носа не высовывали наружу. А там, небось, повеселее стало. Надо поглядеть. Да может, и за Дила покойного кому голову сверну набок, тоже дело!

Иван не нашелся, что сказать. Надо было идти вместе со старым приятелем. Но надо было и подумать кой-над=чем. В Старом Мире все было просто и ясно, там голова работала лучше планетарного «мозга» – четко, быстро, молниеносно оценивая обстановку и принимая единственное решение. Сейчас ему казалось, что снова спешка губит дело. Почему его потянуло именно в этот 2472-ой год? А почему не на десять лет раньше, не на пять позже?! Почему он не решается идти к истокам... и где их искать? может, с начала времен, а может, после Божественного Дыхания и разделения на людей и двуногих? Но тогда еще ничего не было. Слишком рано! А он хотел надежно, наверняка, чтобы свернуть голову уже созревшей гидре, чтобы не дать зарождающейся гадине обмануть его, выскользнуть из рук мстителя, пойти другим путем, поползти другой тропкой. До него начинало доходить, что не было такого дня, когда сразу, настежь раскрылись двери и каналы из мрака на Землю, в белый свет – преисподняя просачивалась постепенно, прокалывая тончайшие, волосяные ходы, проникая поначалу не в мир телесный, но в души. Да, именно по этому Черная Черта и проходит сквозь души людские, рассекая их и пронзая. Но из души не вырвется в дрожащем мареве расплавленного воздуха потустороннее чудовище, ему нужен лаз пошире! Где начало этого лаза? И когда был заложен Дворец? Все делалось в тайне, но теперь для него нет тайн. Для него одно остается загадкой – где именно начинает действовать причинно-следственная связь, какое звено из страшной, бесконечной цепи он должен вырвать, чтобы цепь оборвалась, чтобы выродки, а вместе с ними и созданная ими Система канула в бездну небытия. Вот вопрос вопросов. Чуть раньше во времени, и цепь нарастает новым звеном, не обрывается, а лишь видоизменяется, ведя к тому же, а может, и еще более страшному концу. Чуть позже – и звено уже несокрушимо, об него можно обломать зубы... А силы таят. Сроки исходят. Скоро он станет обычным смертным, не наделенным благодатью Творца и волей излюбленных чад Его, созданных по Образу и Подобию. Он не имеет права метаться туда-обратно. Он может уйти только туда, вниз, вглубь, в века и годы... Вынесет назад, хорошо. Нет, стало быть, такова судьба. Но он не сможет уйти один. Он не сможет бросить здесь, в серой гиблой пустыне, где властвуют трехглазые и пауки, Гуга и Кешу.

– Пойду погляжу, где там Гуг пропал, – просипел, будто уловив ход Ивановых мыслей, заспанный и отекший Иннокентий Булыгин.

Иван кивнул. Он все думал свою думу. Не ползти по следу. Но подняться в выси! Лишь тогда он узрит истину. Ведь он ее уже знал... и вот, растерял в суете, среди смертей, боли и пожарищ.

Кеша вернулся быстро. Сгорбленный, с трясущейся челюстью и безумными глазами. Голос у него дрожал, да и какой это был голос, сиплый шепот:

– Он там... там! – цедил Кеша. Иван вскочил на ноги. Еще не понимая ничего толком, но чувствуя, что случилось непоправимое.

– Пошли!

Наружу он выскочил как был, в серой распахнутой рубахе, штанах и сапогах, безоружный, взвинченный, Кеша плелся за ним, указывая рукой из-за спины.

– Там!

Ивану уже не надо было ничего указывать. Сквозь клубы оседающего тумана, мерзкий грязный воздух, наполненный испарениями и трупными запахами, он увидал обгорелый ствол огромного когда-то дуба, торчащую головню в три обхвата. Гуг-Игунфельд Хлодрик Буйный, космодесантник-смертник, благородный разбойник, бунтарь, беглый каторжник и его лучший друг, висел на этой головне вверх ногами – висел распятый, прибитый здоровенными гвоздями, уже безнадежно мертвый, с выпученными, налитыми кровью глазами, с развороченным животом и свисающими вниз кишками – большой, грозный даже после смерти, непобежденный. Рядом, вокруг обгорелого дуба, валялось около десятка изуродованных трупов с переломленными хребтами, раздробленными черепами, лезвиями скальпеля, вбитыми под пластины. Прежде, чем его распяли, Гуг Хлодрик отвел душу.

Они осторожно сняли тело. Отнесли в заброшенную штольню за бункером, засыпали ее щебнем и обломками стены. Склеп получился неважный. Но где они могли найти могилу лучше!

Когда все было закончено, Кеша ухватил сигмамет, бро-небой. И сказал:

– Все! Пойду крушить сволочей!

Вид у него был свирепый и решительный.

Но Иван преградил путь.

– Эти сволочи, – сказал он почти шепотом, но твердо, непреклонно, – куклы, марионетки, которых дергают за веревочки. Мы пойдем крушить тех, кто дергает. Понял меня?!

Кеша забился в угол, отвернулся к стене. Он думал не о предстоящей вылазке, он думал о судьбе-злодейке, о мертвом Гуге: еще недавно пол-Европы в страхе держал, такими заправлял делами, ходил, дышал, ругался, ром пил, а теперь лежит под щебенкой и прочим мусором.

– Как пса бездомного зарыли, – наконец подытожил он.

Иван покачал головой.

– Ничего, будет ему еще и памятник и надгробие, дай срок!

Ликвидация двух выродков ничего не изменила в мире, пожалуй, стало еще хуже. Мутанты плодились и размножались, как и было задумано, отчаянно боролись за существование, истребляя друг друга, а иногда нападая и на гмыхов, хмагов и гнухов. Времена грандиозных феерических побоищ закончились. И теперь далекие полумертвецы Системы наслаждались охотой за уцелевшими людишками, за беглецами, прятавшимися подобно Ивану с Кешей по норам да дьфам. Трехглазые не хуже натасканных охотничьих псов шныряли по подземельям и лабиринтам, расставляли капканы, обкладывали «дичь». Трехглазые давили сверху. А снизу бедных, полубезумных, потерявших человеческий облих от лихой жизни хомо сапиенсов выдавливали наверх более приспособленные, пучеглазые и клювастые, новая раса. Из бездонных глубин лезли черные пауки, поджидали неосторожных, утягивали вниз, засасывали живым болотом, кто б ты ни был – человечишка, мутант или трехглазый громила. Пауки пожирали всех, множась и зверея от выпитой крови. С Землею было покончено. Но не лучше дела обстояли и на Гиргее. Иван все видел. Наступал полный крах. Две тысячи боевых шаров кружили над свинцовыми водами планеты-каторги. Еще две тысячи покачивались меж крутых черных волн, из них больше половины были разбиты, сожжены, продырявлены, но они не шли ко дну, они нависали страшными надгробными плитами. На восемьдесят миль вниз все уровни и зоны были залиты кровью, завалены трупами бившихся до последнего каторжников. Где-то в немыслимых глубинах еще держались израненные, полуживые Керк Рваное Ухо и Сидор Черный, держались, берегли последнюю пулю в стволах для себя. Трогги с Фриадой ушли в Провал, поближе к довзрывникам – туда ни одна тварь в Мироздании не сунется, там нет ничего живого, а стало быть, разговор короткий. Пропали бедные оборотни! Иван ничего не стал говорить Кеше, с него и смерти Хара хватит. Зангезея безжизненным лиловым шаром висела в Черной Пропасти... Игра была сделана!

– Слушай, Иван, – хрипло выговорил Кеша, вышедший наконец из оцепенения, – я знаю, что надо делать.

– Что?

Кеша разгладил ладонью свою нечесанную бородищу, сощурил глаза для пущей важности и выдал:

– Надо вернуться в тот день, когда ты был Верховным, когда принимали решение о глубинном ударе. И шарахнуть не половинным, а в два или три заряда! Да на недельку раньше, пока выродки еще не смотались в Систему. Я так думаю.

– Хорошо ты думаешь. А пауки? А лупоглазые, новая раса? А Черное Благо?! А все прочие выродки, которые не подо льдами сидят, а в Форуме, в Исполнительной Комиссии, в Совете Федерации, по планетам... С ними как быть?!

Кеша ударил себя кулаком по колену.

– Тьфу ты, мать их! – выругался он и сплюнул на бетонный пол. – Ежели так, то ни хрена мы с ними вообще не сделаем!

– А ты не спеши, мы теперь дергаться не будем, – очень спокойно сказал Иван, – мы теперь по лесенке пойдем, по ступенечкам.

Кеша не понял.

– Какая еще, к дьяволу, лесенка?! – раздраженно спросил он.

– Лесенка, ведущая по времени вниз. А начнем мы с визита в гости к твоему старому и доброму знакомому. Забыл, небось, адмирала?

Кеша округлил глаза.

– Как можно забыть! – удивился он.

Адмиральская каюта была по-прежнему величава и великолепна. Сам седоусый командующий Вторым Межзвездным утопал в огромном кожаном диване под огромными картинами в золоченых рамах. Адмирал был жив, здоров и бодр. Его еще не распяли. И «Ратник» еще не упал в огнедышащее пекло.

Но Ивана с Иннокентием Булыгиным, выявившихся прямо перед ним из воздуха, адмирал не узнал. Он их и не мог узнать, он их еще и в глаза не видывал. Много всяких гостей бывало в этой каюте «Ратника». Не было только незванных, все-таки боевой флагман, не баржа и не «пассажир».

Однако удивиться адмирал не успел.

Иван пристально уставился на седоусого и румяного старика в белоснежном, вызолоченном мундире. И тот, насупившись, надув важно щеки, спросил:

– Ну, что еще там удумал Верховный? Комиссаров все шлет!

– Так точно, – подтвердил Кеша. – Инспектор Булы-гин лично к вам с особо важным заданием!

Иван тихо вышел из каюты. Кеша теперь сам разберется, что да как. А его дело обеспечить снятие блокировки, потому что «комиссары комиссарами» с их «особо важными заданиями», которые надлежит выполнять четко, расторопно и безо всяких там рассуждений, но если коды не будут сняты с Земли, ни один снаряд, ни одна ракета не выйдет из пусковых шахт боевого корабля в сторону планеты-матушки. Да еще к тому же, коды дублируются тройной блокировкой, на всякий случай. Иван не собирался подыскивать ключи, ему надо было взломать блокировку на несколько секунд. И потом успеть туда, вниз.

И он успел.

На этот раз он не оставлял «серьезным» ни малейшего шанса. Он перешел в самого себя, сидящего перед ними за низеньким длинным столиком, светящимся изнутри. Все было как тогда. И черный огонь играл по сферическому залу, разливался лиловыми бликами, и уходил вниз, глубоко-глубоко, океанариум гидропола. И все они были еще живы, даже круглолицый и старик с ясным взором... как давно это было! вечность прошла с тех пор! Атеперь все по-новой!

– Мы предлагаем вам глубокий поиск. Очень серьезное задание! – сказал круглолицый.

– Я слышал про это, – повторил Иван уже сказанное однажды. – Давайте конкретнее!

Чудовищная рыбина под ногами облизнулась пупырчатым зеленым языком, и в ее кровавых глазах проблеснул огонь потустороннего, нетелесного разума. Иван подмигнул ей, мол, следите, записывайте, пусть эта встреча сохранится в веках. Но вмешиваться – не сметь!

– Хорошо! – круглолицый энергично потер свой перебитый широкий нос. – Координаты: Альфа Циклопа макросозвездия Оборотней...

– ...галактика Черный Шар, метагалактика Двойной Ургон, семьсот девяносто семь парсеков плюс переходная разгонная зона, закрытый сектор? – продолжил Иван скороговоркой.

– У вас отличная память.

– У меня, действительно, очень хорошая память, – медленно и четко выговорил Иван, нарушая прежний ход беседы, – и я еще не кончил. Итак, планета Навей, периферийный сегмент Пристанища, Чертоги Избранных...

Глаза круглолицего остекленели. Он подался вперед. Щеголь переглянулся с обрюзгшим, привстал. Оба старика, и тот, что был в мантии и черной шапочке на затылке, и худой с ясным взором, окаменели, уставились на Ивана настороженно и люто. Они пытались понять, откуда этот смертник может знать то, чего ему знать не положено, чего он знать никак не должен.

– ...программа: внедриться в Пристанище, – продолжал Иван, – тайная программа, закладываемая в подсознание, программа, о которой я ничего не должен знать. И еще сверхпрограмма: уничтожить Первозурга, единственное слабое звено в замкнутой системе, и тем самым сделать Пристанище несокрушимым и вечным. Так?!

– Убейте его!!! – истошно завопил круглолицый. Но было поздно. Это тогда барьер был для Ивана преградой. Сейчас он пробил незримую стену, отделявшую его от «серьезных», будто мыльную пленку. Пятью короткими, резкими ударами он отправил выродков на тот свет, не канителясь, не затягивая омерзительного действа, лишь после этого, не обращая внимания на бешенную пальбу, открытую охраной, он склонился над каждым, выдрал из загривков и черепов извивающихся гадин, раздавил их, растоптал, превратил в грязное жидкое месиво под каблуками. Он расправился с негодяями в считанные секунды. И повернулся к охране:

– Проваливайте отсюда! – сказал он прямо в огонь, изрыгаемый в него всеми стволами и раструбами. – Через три минуты от этой берлоги не останется и мокрого места!

И исчез.

Разрыв глубинного заряда обратил Антарктический Дворец Синклита в облако раскаленного газа, не оставляя и следа от циклопических строений, уходящих вглубь и в стороны на десятки миль. Четыре красных шарика с невидимой меж ними сетью вобрали газ в свои полости и вышвырнули его вон из Вселенной.

– Красиво экзот работает, – с восхищением выдохнул адмирал и разгладил пышные усы. – Прежде такого не было. Прежде топорно дела делали. Но большие дела, великие. И люди были подстать, богатыри, не мы!

Кеша тоже был доволен ювелирной работой «пушкарей» флагмана. На этот раз воды мирового океана почти не колыхнулись, сколько объема ушло в газ, в пустоту, столько торчавших поверху льдов и расплавили, ухнули их исполинскими водопадами в дыру.

– Главное, надежно! – поддакнул Кеша величавому старику. И одновременно пожалел его, ведь когда все раскроется, несдобровать адмиралу, не было никакого «особо важного задания», погонят его с должности, еще и за решетку загремит, или в действующую армию рядовым, на Аранайю, скажем.

– Ничего не будет, – прочитав тоскливые мысли, отозвался Иван. Он сам только-только возник возле Иннокентия Булыгина. – Некому его наказывать-то! Пока вы здесь любовались своей работенкой, я всю верхушку передавил, с Форума и Комиссии начиная и кончая кремлевским выродком с его мразью вкупе! А мелочь сама передохнет без паханов, со страху передохнет!

Иван взял с длинного резного стола огромную хрустально-граненую бутылку русской водки и на глазах у недоумевающего адмирала поочередно подставил под стекающую струю руки, так всю и вылил, стряхнул капли с пальцев, вытер о белоснежную кружевную скатерть. Работенку пришлось работать грязную. Но именно такая и делает мир чище.

– Мелочь она живучая, – философски заметил Кеша. И успокоил взглядом румяного, доброго старика, мол, все в порядке.

Сегодня Иннокентий Булыгин, ветеран тридцатилетней Аранайской войны и беглый рецидивист, был доволен собою. Он отомстил. И за Гуга Хлодрика, с которым парились на одной зоне, в одной каторге, и за Хара-бедолагу, что пострадал вообще безвинно, за людей-человеков, без которых он бы прожил счастливо еще тыщу лет, и за искалеченного унылого Дила Бронкса, с которым он то был на ножах, то куролесил на пару, и за грустного карлика Цая, перебунтовавшего всю каторгу, вечного беглеца и страдальца... за всех! Они так врезали в самую сердцевину, в самое гнездовище гадюшника, что вовек выродкам не отстроить там нового дворца! И холуям их, вертухаям, поделом! Кеша вспоминал, как его мордовали в лагере на Дартагоне, гиблой планетенке аранайской системы. Он тогда только что выполз из боя, израненный, с отрубленными кистями, обескровленный... а они его в лагерь. Свои! Это теперь он понимал, что никакие они не свои, что за спинами у них, бойцов, мучеников, пушечного мяса, сидели выродки. Это они развязали саму войну, доведя туповато-вспыльчивых туземцев до белого каления, вооружив их, растравив былые раны – и схлестнули несколько кланов-родов, потом бросили землян на усмирение, специально будто, чтобы истребляли самих брошенных. Тридцать лет лютой бойни! Тридцать лет дичайшего истребления самых здоровых, молодых, красивых, верящих во все, чистых... Они хихикали за их спинами, они глумились над «быдлом», они, пославшие их на убой, умудрились сделать из них же, обреченных, самое настоящее пугало для всего мира, особенно для молодых. Кеша начал понимать всю подноготную еще там, он тихо выл от несусветной подлости. И ничего не мог поделать. Он не мог вырваться из кромешного ада аранайской войны. Но он знал, кто во всем виноват. И он мстил все последнее время. А сегодня он отомстил выродкам сполна! Кеша блаженно улыбался. Теперь огонь в груди его погас. Теперь ему некуда рваться. Свершилось! И плевать на все смертные барьеры и на саму смерть. Ради этой минуты стоило жить на проклятом и диком белом свете. Стоило уйти из дому мальчонкой, уйти в неведомое и страшное. Стоило проливать кровь и пот, драться, умирать, кричать от боли, бежать в атаку, спать в мерзлых окопах, сносить пытки в лагерях, махать гидрокайлом на зоне, бузить, снова попадать в каторгу и снова драться, лить кровь. Стоило! Он смотрел на огромный обзорный экран и видел на нем голубую, красивую планету. Землю-матушку. И не было на этой планете язвы, раковой опухоли, черной метастазы. Он, Иннокентий Булыгин, ветеран и каторжник, вырвал к чертовой матери эту опухоль, и никогда не станет Земля черным, омерзительным червивым плодом, висящим в Черной Пропасти. Никогда!

– Нам пора, – Иван вывел Кешу из пелены забытья. Они пожали могучую ладонь старику-адмиралу. Кеша по-уставному застегнув драный комбинезон распорядился, чтобы «флагман возвращался в место прежней дислокации». И чтобы лишний раз не будоражить заслуженного человека, вышли обычным способом, через двери, растворив высоченные створки, белые и золоченые.

Беспощадное и молниеносное лезвие сигма-скальпеля полосануло чуть выше плечей. Ивану ожгло шею. Он отдернулся. И только после этого увидал бледного и растерянного Креженя с еще не остывшей злорадной ухмылкой на губах. Крежень был сообразительный, за миг он понял, что ничего не вышло... Второго мига Иван ему не дал. Он расплющил голову Седому о бронированную переборку. Но не смог остановиться – ударом ноги сломал ребра, потом переломил хребет, ухватил за короткие волосы, заглянул в мертвое лицо, объятое застывшим ужасом. И отбросил тело Говарда Буковски от себя.

– Иван... – тихо пролепетал лежащий на полу Кеша.

Он умирал. Это было видно. Страшная рана рассекала горло, грудь, пах. И ничего не было под рукой.

Иван бросился на колени, приподнял Кешину голову, прижал к груди. Но Иннокентий Булыгин, его последний друг и товарищ, был мертв.

В распахнутых дверях, привлеченный шумом, стоял седоусый адмирал. Он немо открывал рот, будто рыба, выброшенная на берег.

А Иван все прижимал к себе холодеющую голову. И плакал, не стесняясь своих слез. Он знал, ничего не вернешь. Ему не дано вернуться в прошлое, застать Кешу, угрюмого и доброго Кешу, живым, вернуть сюда, или убить заранее подлеца Креженя, работавшего на Синклит... Мелочь сама передохнет, вспомнились ему собственные слова. Нет, не передохнет! Мелочь займет места паханов, заслужит чести от потусторонних гадин, чтобы ей вживили червей в мозги и будет властвовать, упиваться властью над двуногими! Эх, Кеша, Кеша! Иван поцеловал мертвые, плотно сжатые губы. Бессмертный, сигающий через барьеры Кеша! И так влип. Он и сам бы влип, если бы не Старый Мир, если бы не волхвы – острие скальпеля прошло по кадыку, да ведь подлый Крежень не знал, что он в невидимой броне, что его режь не режь, все бестолку. Но и сам Крежень, Седой, он же Говард-Иегуда бен Буковский, никогда уже не восстанет из мертвых. А жаль, его бы следовало еще раз повесить, как это сделал бедолага Цай. Повесить, а прежде вбить осиновый кол в поганое нутро выродка.

Медленно вставая, Иван поднимал, отрывал от пола тяжелое, жилистое и костистое Кешино тело. Бедный русский мужик, он так и не попал в родимый край, в деревеньку свою, брошенную давным-давно. Ничего, зато теперь он вернется на отчину.

– Мне нужен бот, – прохрипел Иван, глядя на адмирала, – самый маленький!

Три дня, не вставая, он просидел над Кешиной могилой, над невзрачным холмиком у самого края сельского кладбища. Сердобольные старушки приносили Ивану поесть и попить. Но он не брал. Он сам глядел на старушек с жалостью, они не ведали, что может случиться. А он ведал. Но в будущее, которое стало для него прошлым, больше не хотел.

Старушки рассказали, что сама Булыгина, мать Кеши, померла годков с восемь назад, так и не дождавшись сына. А может, они путали ее с другой, ведь в местной деревеньке Булыгино каждый третий носил и прозвище такое – текли столетия, летели века, а деревенька жила как и прежде размеренно и степенно, одна из немногих не погубленных русских деревенек.

Нечего человеку делать во Вселенной. Нечего! Уйдешь молодым и здоровым, вернешься в гробу, и может случиться так, что и не вспомнят, кто таков.

Здесь, на кладбище, среди покосившихся и новых крестов, Иван очищался заново, набирал сил. Нельзя долго жить, не касаясь земли, в отрыве от нее. Старая как мир мудрость. К одним она приходит рано, к другим на склоне лет, когда ничего не поправишь, когда остается только слезы лить. А истины бывают просты, да недоходчивы сразу... теперь-то Иван точно знал, что и Кеша был из их Рода, из созданных по Образу и Подобию, но заплутавших по жизни, сбившихся с круга, шалопутных, неприкаянных, блудных сыновей, кои были во все времена на Руси. Последняя опора и надежа. Теперь он остался один. А дело-то не довершено.

Он вытащил на ладони оплавленный крестик, поглядел на него. Странная штуковина время! Оно само избирает – менять ему что-то в пространстве или не менять. Можно разрушить огнедышащую исполинскую гору, срыть ее до основания – и ничего в будущем не изменится, а можно раздавить какую-нибудь мелкую букашку, а через миллион лет динозавры не вымрут, а напротив, выжрут всех своих соперников в экологической нише под названием Земля, и вся История пойдет другой дорогой. Все так. Надо быть предельно осторожным. Но болезнь – она всегда болезнь, ее нужно лечить, безжалостно выжигая из тела заразу, каленым железом!

Иди, и да будь благословен.

Разве можно благословить на убийство... Иван поднял глаза к синему небу. И ему и впрямь показалось, что зашумят сейчас за спиной дубравы Священного леса, зажурчат прозрачные родники, повеет прохладой и тишиной нездешней, дающей могучую, родовую силу. Можно! Можно благословлять на бой – за саму жизнь, за отчину, за свободу свою и ближних своих, за веру и чистоту светлых душ людских. Ему выпало биться не в рядах бойцов, не плечом к плечу, а в одиночку. Он Меч Вседержителя. Карающий и тихий. Праведный и беспощадный. Ибо не за себя и не для себя. Но чтоб было это синее небо, это полузаброшенное кладбище, эти старушки и деревенька Булыгино, про которую никто на всем белом свете и не слыхал. Что ж делать, не он первый... но он может стать последним. Сотни миллионов россов погибли за тысячелетия в битвах и сражениях. А последний удар нанести ему суждено. Пристанище, логово мерзости и нечисти, сокрушено и обращено в ничто, в пустоту. Дворец выродков, обиталище земных чудовищ Синклита, развеяно и никогда не возродится... Никогда? Снова гордыня пучит душу. Покуда корни не обрублены, побеги будут тянуться вверх – к черным лучам Черного Солнца. И верно было задумано при живом-то еще Кеше – вниз по лесенке, по ступенькам, вниз, покуда силенок хватит.

Иван поднялся. Постоял молча, поклонился, и пошел в поле, навстречу

поднимающемуся нешуточному ветру.

Дорога в Старый Мир была закрыта. Но Иван не чувствовал себя изгоем. Поле дало ему просветление. Встреча же должна была состояться на снежных вершинах. Он услышал Глас. И он шел на него.

Путь к подножию был прост, он перенесся туда в мгновение ока. Но наверх нужно было идти пешком, идти, изгоняя лишние и пустые мысли, идти без отдыха и привала. Семь верст по узким крутым тропам, по ледникам, по склонам и отвесным стенам. Он должен был подняться так же, как поднимались его пращуры, герои и полубоги, перворос-сы. И он шел, сняв сапоги, связав их и повесив на плечо, закатав штанины, полоща пропыленную рубаху в стремительных потоках и высушивая ее на собственном теле. Он видел несколько альпинистских групп в полном снаряжении, карабкающихся к вершинам. Каждый сходит с ума по-своему. Ему не нужны были тросы и ледорубы. Он шел не забавы ради. Он шел к самому себе и к Богу. Ибо именно там, на горных вершинах избранные из его племени общались с Всевышним. Оттуда видели они мир земной во всей его полноте, величии и убогости. Иван шел к Небу. Оскальзываясь, падая, обдирая кожу на руках и ногах, взбираясь по ледяным откосам и перепрыгивая ущелья. Он не смотрел вниз, он смотрел вверх.

И он добрался.

Седой волхв сидел на каменистом пике, посреди снежных вершин, торчащих остриями ножей – весь мир был ниже их двоих. Иван присел рядом, как равный, ведь он больше не был учеником.

Солнце село за гряду гор, черная звездная ночь накрыла мир саваном. Волхв молчал, глядя мимо взошедшего к Небу. И Иван молчал. Он уже знал, что пока не исполнит возложенного на него, Вседержитель не согреет его Своим взглядом. И путь в Свет ему будет закрыт. И путь во тьму. Он вглядывался в морщинистое и выдубленное солнцем и ветрами лицо волхва. И начинал понимать, что тот явился не из Старого Мира, и не еще откуда-то, он всегда сидит здесь, ушедший от суеты и дрязг. Ему тысячи лет, но он не стареет, потому что он пересилил старость и смерть, потому что хоть кто-то же должен сидеть вот здесь в вышине и чистоте, над страстями людскими, алчью, злобой, завистью, болями, страхами. Он может уйти в Старый Мир, и он уходит туда, не поднимаясь с этого серого камня. Ему многое доступно. Ибо он просветленный.

Солнце взошло и поднялось в высшую точку свою над их головами. Скорбные тени пали на недвижное лицо волхва.

– Ты видишь эти вершины? – спросил он у Ивана, не разжимая губ.

– Вижу, – ответил Иван.

– Они выше остального мира. Но они ниже тебя. Ты можешь озирать их все разом и каждую в отдельности. Что ты еще видишь?

– Они отражают Свет! – сказал Иван, сам не зная почему.

– Видят ли их смертные, ползающие внизу?

– Нет. Они редко поднимают головы вверх.

– Видеть можно душой, не поднимая головы. Они боятся видеть Свет. Он их страшит. Скажи, что видишь еще?!

Иван усомнился, надо ли ему сейчас об этом, под прямыми лучами солнца, здесь. Но все же сказал:

– Я вижу глубокие, самые глубокие пропасти. Все сразу.

– Что ты видишь в них?

– Змей! Клубки змей, их становится больше, они ползут наверх.

– Они никогда не достигнут вершин. Они ползут к неподнимающим голов своих и не воспаряющим духом в выси горний. Ты видишь все пропасти?!

– Да! Все сразу. Их много. И змей очень много, тьма! Они рождаются на дне этих пропастей. Но они не остаются в них. А мир людей лежит посредине.

Волхв легким, еле осязаемым прикосновением тронул сухой ладонью Иванове чело.

– Теперь ты узришь пропасти во времени. Ты поднимешься над ними, чтобы спуститься в них. И истребить змей. Не созерцателем пришел ты в мир. Но воздающим справедливое. Сожми длань свою.

Иван послушался. И увидел, как из сжатой в кулак ладони вырвалось огненной ослепительной струёй лезвие сверкающего меча. Оно не было ни стальным, ни алмазным, ни плазменным. Оно было лучом всесокрушающего и все-порождающего света – чистого, страшного для нечисти Света.

Иван разжал кулак. И сияние исчезло.

– Теперь ты можешь спускаться по лестнице, ведущей во тьму веков. Теперь ты постиг главное, И рука твоя не подымется на безвинного. И ход времен не нарушится, как не изменится рост древа, с коего отсекают лишнее и пагубное. Ступай!

Волхв исчез, будто его и не было. Иван поднял склоненную голову. Может, его и впрямь не было? А были лишь пики, снежные вершины и синее небо?

Горы растворялись в дымке вместе с лучами заходящего солнца. Весь мир растворялся. Он один висел над временем и пространством.

И он видел.

Видел исполинского змея мрачных глубин черного океана. Многоглавого чудовищно огромного потустороннего змея, пожирающего хлипкое Мироздание!

Страшный, бессмертный змей вырождения, просунувший свои маленькие, бесчисленные змеиные головки во все пространства, во все времена и эпохи, в сердца и в души рожденных на краткий миг телесной жизни... Сатанинская гидра! Так было. И так есть. Они отчуждают созданных по Образу и Подобию друг от друга. Они заворачивают каждого в свой кокон. Они сажают одинокого в утлую лодчонку и под миражи мороков и наваждений пускают в бескрайний океан. И из волн океана этого, самая реальная из всего существующего и сама несуществующая в плотском мире, поднимается на тонкой змеиной шее змеиная голова. Сколько душ, столько змей. Черный яд изливается в еще не отравленных. И нет спасения... Зачарованные, во власти морока, умирающие в своих лодках и не видящие ничего вокруг себя. Он и прежде знал все это. Но он не мог связать воедино отдельные бессвязные картинки, он путался, сбивался, искал ускользающую нить. А надо было искать иное.

Теперь он нашел. И теперь он понял, что и бесконечных сил его не хватит в борьбе с потусторонним змеем, что он лишь отсечет часть голов, если судьба будет благосклонна к нему, но никогда... никогда он не будет решать за всех живущих, живших прежде и тех, кто будет жить, ибо разобщены они, ибо пред каждым мерцающий и чарующий леденящий взгляд узких змеиных зрачков – и трудно оторваться от него, чтобы увидеть иное. Трудно!

Но впереди черная, мертвая Земля. И черные пауки с ненавидящими глазами. И пресыщенные, ищущие все новых игр и наслаждений выродки-мертвецы Системы.

Иван почувствовал, что не он спускается вниз, в глубь времен, но само время поползло под ним и вокруг него, со скрипом, скрежетом, стонами, ревом и визгом. Не перемещаться в годах и столетиях, но быть над ними – парящим и готовым ринуться вниз.

Да, он готов!

Вот она первая пропасть, кишащая гадами!

XXIV-ый век. Марево кроваво-багровое, истерический вой, грохот, безумные, сводящие с ума ритмы. Вниз! Он не помнил, как пронесся над половиной мира, его словно расплющило от удара – крыша, невероятно большая плоская крыша – безумный шабаш, десятки тысяч голых и полуголых, одурманенных и безумных с рождения, бесполых, беснующихся вокруг черного двурогого столба... Обычная сатанинская месса. Вальпургиева ночь! Было, много раз было. Они уже крушили притоны Черного Блага!

Нет! Ниже. Еще ниже!

Иван пронзал телом своим этажи двухмильного небоскреба словно раскаленный нож масло. Везде, всюду тряслись в нечеловеческом экстазе ищущие наслаждений и уставшие от них, терзающие себя в жажде сладости и боли. Он прошел до первых ярусов, до толстенного слоя бронебе-тона, до подвалов... и лишь тогда увидел – это здесь.

Пятеро сухих и бледных людей в полусферических шлемах сидели в черных высоких креслах по остриям лучей пятиконечной светящейся звезды. В центре пентаграммы зиял округлый черный провал метров десяти поперечником. И из этого провала, из этой огромной трубы исходило вверх, пронизывая все этажи исполинского небоскреба, черное, будоражащее, заставляющее метаться неприкаянно излучение. Генератор. Мощнейший пси-генератор! Сухие и бледные корчились, тряслись, запрокидывали головы с оскаленными ртами. Они были больными! Иван увидел все сразу. Безнадежные душевно больные! Они бились в припадках. Генератор вбирал в себя импульсы, выбрасываемые горячечными мозгами, усиливал до невозможности, преображая их и доводя до истерического навязываемого психоза. Эта адская машина держала в своем черном психоделическом поле сотни тысяч двуногих, которые и не подозревали, что это не они сами веселятся и «самовыражаются», что это проделывают с ними вне их воли. Сатанинская звезда, круг – магический знак для вызова из преисподней дьявола! Все продумано до мелочей! Иван вздохнул. Эти ублюдки наверху думают, что они очень крутые, что это они сами слуги Вельзевула и его тени на грешной, слишком грешной Земле. Но они ошибались, они – жертвы, приносимые подлинными сатанистами своему черному кумиру, они хуже марионеток, они полное дерьмо! И эти, корчащиеся в креслах шизоиды, несчастные жертвы... Видеть! Видеть все!

Иван закрыл глаза. И в полном мраке, сам невидимый и неузнанный, узрел творимое. Он увидел сразу всю Землю – шаром, опутанным сетью. На пересечениях паучьих нитей стояли небоскребы, разные, выше и ниже, шире и уже, их было две с половиной тысячи, разбросанных по всему миру, но в каждом изо дня в день творилось одно и то же: сотни тысяч двуногих, думающих, что они сами распоряжаются своей жизнью, последними наркоманами ждали часа, минуты, когда раскроются двери нижнего этажа, когда их впустят в вздымающееся нутро, где они станут свободными, сильными, дерзкими... Быдло! Они были гаже и зависимей самых подневольных рабов. К ним нисходил из адских пентаграмм сам дьявол – не для того, чтобы наделить своим могуществом и приблизить к себе, но для того, чтобы заполнить их души и бросить под свои копыта. Несчастное, жалкое быдло! Это они станут биомассой, это их будут колоть иглами проникновения на черных мессах такие же как они, чтобы стать потом выползнями... Эх, сколько сил было потрачено на черные притоны! Иван скривился, вспоминая свою наивность. Они громили их, думая, что изводят по всему миру Черное Благо. А изводили жалкую и послушную скотину, которую вели на бойни черные козлы.

Ну хватит! Теперь Иван видел тех, кто создал эту сеть, кто управлял ею, кладя в карманы баснословные деньжищи и верша дело преисподней. Они, все семеро, были на другой стороне планеты, в Австралии, за семью заборами, за спинами немыслимой охраны, семеро хилых и полных, благообразных и улыбчивых стариканов с глубокими залысинами, семеро таких непохожих, но совсем одинаковых. Они собрались на дележку и передележку мира, они потягивали молочко на лужайке посреди чистого и тихого леса, они любили себя и берегли. Но у каждого в мозгу сидел червь – желтый, полупрозрачный, с кроваво-красными глазенками. Сидел и смотрел вглубь контролируемого им мозга.

Иван, почти не прилагая усилия, заглушил генератор, взорвал его изнутри. Истерики и истерички не перестали корчиться. Но небоскреб замер, ослеп и оглох на несколько минут, чтобы потом брызнуть по сторонам будто каплями взбаломученной пены десятками кидающихся с разных этажей. Наркотик перестал поступать, и не все смогли это выдержать. Переступившие через себя летели вниз, вопя и визжа, извиваясь словно черви. Их было много. Но Иван не пожалел ни об одном. Они сами стали.... нет, не выродками, не всесильными дегенератами, ведущими закулисную игру, но мразью, червями под стопами выродков. Что ж, и им было предоставлено право выбора, каждый изначально наделен свободой воли. Но не каждый выдерживает крестную ношу свободы. Многим проще быть рабом, ничтожеством, выползнем.

Живительный кислород влился в легкие Ивана. Он стоял посреди лужайки. И глядел на добрых, милых стариканов. Им было хорошо. Очень хорошо! Но Иван уже не сомневался, он просто знал, что еще лучше им будет на том свете... и не только им. Он превратил их в пепел, прежде, чем самый шустрый успел разинуть рот. Хватит болтать, и так говорено много, слишком много. Выродки, что призраки Осевого, чем больше ты обращаешь на них внимания, чем больше смотришь на них, говоришь с ними, слушаешь их, тем цепче они вцепляются в тебя, тем больше завораживают... и завороженного, бессильного губят. Пауки! Алый на фоне изумрудной травы, искрящий клинок ушел радугой в ладонь. Теперь нет нужды давить червей. Дар волхва, помноженный на мощь его пращуров, пропитанный тысячелетиями Белой Силы, способен обращать нечисть в прах. Меч Вседержителя!

Он обязан выдержать это. До конца! И пусть ему не хватит времени метаться по всем черным притонам, взрывать аде кие врата, пусть на смену испепеленным придут другие, все равно – возмездие свершается. Он начал. И им уже не быть!

XXIII-й, ХХП-ой века промелькнули в мельтешений и визгах, сладострастных стонах и алчном кружении. На месте одной отрубленной головы вырастали три, пять, дюжина голов – новых, змеиных. Но Иван рубил, сек беспощадно и истово, зная, что новые – уже не те, не пришедшие из глубин веков, нет в них и никогда не будет той темной зловещей силы, что передавалась из поколения в поколение, что накапливала гены вырождения, гниения и вековечной тлеющей в телах смерти. Гидра! Новые просто наживаются на оставленном – тупо, слепо, жадно копируя, они не пытаются учить, творить... Творить?

Иван сдавил горло тщедушному пучеглазому уроду. Учитель! В XXI-ом веке его так и называли посвященные. Творец! Его можно было превратить в облачко мерзкого вонючего газа. Без разговоров. Под благими вывесками и призывами этот выродок-гуманист растлил, погубил, обрек на адские муки половину мира. Убить? Но прежде Ивану надо было постичь их образ мыслей. Ведь ни один из всей бесчисленной своры этих «гуманистов», рыскающей во времени и пространстве, никогда сам себя не считал душегубом, палачом и растлителем. Никогда! Ни один! Они величали друг дружку просветителями, обличителями, реформаторами, демократами, учителями, прогрессистами, творцами! Во всех веках и столетиях они, выродки, изъедаемые собственными патологическими комплексами, неполноценные, ущербные, обостренно чувствующие свое уродство, пытались выращивать из других «людей нового типа, более совершенных и гармоничных», люди были для них лишь материалом, биомассой для бесконечных, порою чудовищно жестоких, но всегда прикрываемых истерически-гуманными лозунгами экспериментов. Да, эти твари искренне считали себя богами, которые могут создавать, могут учить, могут подправлять создания и творения Бога Истинного. Да что там подправлять! Полностью переделывать, перестраивать! Зло, непомерно-черное зло, рядящееся в белоснежные тога!

Иван чуть ослабил хватку. Пучеглазый судорожно набрал воздуха в грудь, трепыхнулся, вылупился на мучителя своего преданно и трусливо.

– Все сделаю, что изволите, – проблеял он чуть слышно.

Иван не собирался приказывать. Он проник в это дьявольское гнездовье не приказывать, а наказывать – неотвратимо и по содеянному. Гниды! Они и умереть достойно не могут. Демонократы!

– Из-за тебя, выродок, и из-за твоих реформ в Африке вымерло сорок миллионов. И тебе вручили Нобелевскую премию за мир и гуманизм, – сказал Иван, – три четверти Ирана легло в могилы. А тебя везде и всюду величают выдающимся просветителем. Ты и сам веришь в свои титулы?

– Всю жизнь положил на благо людей, – ответил прочувственно вьфодок, и мутная капля скатилась по дряблой желтой щеке, – себя не щадил. Да разве они оценят... а тех, что не выдержали реформ, жалеть не стоит, это все народец не приспособленный к борьбе за выживание, они б сами вымерли, чего о них говорить, время тратить. Зато оставшиеся стали свободными. И их дети будут свободными и внуки...

Иван горько усмехнулся. Гуманисты, мать их!

– Верно говоришь, у свободных наркоманов да извра-щенцев вырастут такие же свободные ублюдки, ничего иного породить они не смогут. По плодам их узнаете их! Свобода созидать и жить была всегда, и без вас! Вы же даете свободу вырождаться! И при этом возлагаете на головы свои венцы благодетелей. Впрочем, что с тобой время терять. Сейчас ты сам увидишь, что под венцом твоим!

Иван сдавил двумя пальцами затылок пучеглазого урода, проломил кость, вырвал бешенно извивающегося червя с огненно-красными глазищами и показал его еще живому выродку.

– Ты знаешь, откуда он?

– Наза-ад... – прохрипел умирающий, – за-асу-унь его на-аза-ад!

Иван уставился в стекленеющие глазища. Выродок не умрет, пока не услышит правды.

– И ты еще мнишь себя свободным и поучающим, как быть свободными, ты, раб этого мерзкого паразита, этого червя, проползшего в наш мир из преисподней?! А ведь ты не можешь без него! Весь твой гуманизм, все твое просветительство – обман, подлость и ложь для профанов. И сам ты безмозглый попугай, повторяющий чужие фразы, вдалбливающий их в чужие мозги. Падаль!

Иван отбросил от себя дохлятину. Раздавил червя ударом каблука.

Ничтожность и мерзость выродков была очевидна. Для него. Но для многих миллионов и даже миллиардов они оставались кумирами. Ведь все средства массовой пропаганды выродки держали в своих руках... Держали и держат! Они навязали миру не только свою волю, они заставили мыслить, думать, чувствовать и даже видеть окружающее так, как этого хотелось им. Каста вырождающихся нелюдей удерживала в своей паутине не только сатанистов и прочую сволочь, она оплела ею все человечество, она владела им и правила, мало того, эта каста заставляла общемировое стадо профанов обожествлять себя и носить на руках. Подло! Гнусно! Но это есть!

Иван вышел из роскошной виллы, отошел шагов на двести. Обернулся. Столб огня вырвался из самой сердцевины логова «величайшего гуманиста всех эпох и народов», чтобы пламенем пожарища стереть с лица Земли дворец, в котором таилось чудовище. Еще из одной черной пропасти, не видимой глазу человеческому, он выжег ползучую ядовитую гадину.

Конец ХХ-го века поразил его своим убожеством и запу-щением. Загаженная, отравленная земля, мертвые водоемы-свалки, озоновые дыры, смрадный, пропитанный гарями воздух. Города-помойки, набитые больными, серыми, оцепеневшими в безвыходности одуряющей круговерти людьми. Апокалипсический век! Черная дыра в мировой истории. Последнее десятилетие подлого века сокрушило Великую Россию, оставив гнусный, алчный и нечистый мир с самим собой наедине, без Бога, без веры, без надежды.

Иван видел все сразу с высоты надвременья и надпространства. Серые послушные толпы водили туда-сюда шустрые и прыткие двуногие. Порою последние сбивались стаями и начинали выть истошно, на весь свет. И чем больше выли они по-шакальи о правах, свободе и «приоритете личности», тем меньше оставалось этих прав и свобод, тем больше истязали бесправных и забитых, изгоняли, убивали, лишали всего... Выродки бесновались, одержимые дьяволом, их беснования черным полем инферно касались еще здоровых – и те становились тоже одержимыми, начинали громить и ломать все под собою, крушить, рвать, взрывать, перестраивать... Врата ада были распахнуты во всю свою ширину, все силы преисподней и ее отражения на Земле, «мирового сообщества», были брошены против последней обители Христа, против растерзанной, разорванной на кровавые части Великой России. Выползни! Все эти беснующиеся выродки-шакалы были выползнями из ада. И они были отмечены сатанинскими знаками на уродливых лицах, они были отмечены уродством внешним, косноязычием, гадливостью... но они излучали бешеную энергию ада, они лезли везде и всюду, они не сходили со страниц газет и журналов, их говорящие гипнотизирующие головы торчали в каждом телеприемнике – змеиными головами, от которых цепенели толпы, завороженные и лишенные способности мыслить. Вторжение! Это сама Преисподняя вторгалась на Землю. И ей не нужно было сквозных каналов и Пристанища. Выползни-шакалы выжирали и загаживали все вокруг себя, переметываясь затем в земли иные, чтобы набраться сил и снова ринуться терзать слабеющее тело Державы Господа.

Прежде Иван все это знал. Теперь он видел. Видел собственными глазами. И пред ним вставали видения черной, изъеденной червивыми лабиринтами Земли – его Земли, XXV-го века. Земли погибшей, населенной гадами. А ведь она могла стать такой и в ХХ-ом, в начале XXI-ro... но не стала. У России хватило воли сокрушить преисподнюю, передавить выродков-выползней, спасти мир... оттянуть страшную погибель. Но они тогда, в этом далеком ХХ-ом сделали не все, и он, Иван, должен доделывать их дело, подчищать за ними недочищенное. Это его крест!

Сборище выползней заседало в самом сердце России, в огромном и вместе с тем уродливом, выстроенном их же предшественниками-выродками зале. Иван сидел в задних рядах, незримый и усталый. Он не слушал истерических, визгливых речей одержимых бесами, хотя сейчас их слушали сотни миллионов по всей стране и за пределами ее. Ивану все было ясно. Да и говорили не сами бесноватые ораторы... Высоко над их головами, абсолютно прозрачное для смертных, висело студенистое, многолапое чудовище иных миров и измерений, висело, непрестанно испуская омерзительный, но слышимый лишь избранными зуд, касающееся концами длинных трясущихся щупальцев десятков голов избранных, вливающее в них черную силу океана мрака. Если бы это видели и другие, если бы они прозрели хоть на минуту! Иван молчаливо взирал на покорно застывшие затылки оцепенелых двуногих, равнодушных и серых, выжидающих, куда качнет маятник истории – им было все равно, к Свету ли идти, во мрак бездны ли катиться. Стадо. Серое стадо! Даже здесь, в закрытом для простых смертных зале, оцепенелых было большинство. Но это большинство ничего не значило. Верховодили выползни. И потусторонняя зудящая гадина. Иван, не вставая со своего кресла, перешел в Невидимый Спектр. И зал исчез, стены его раздвинулись, уходя многосложными переплетениями в неизвестность. От оцепенелых остались невзрачные серые тени, застывшие серыми невзрачными рядами и колоннами. Зато истинное естество выползней выявилось ярко и жутко: сотни зеленых, мерцающих в полумраке, извивающихся, трепещущих, скользких и сырых червей с пылающими ненавистью кровянистыми глазищами висели в мареве среди серых теней. Черви зудели омерзительно и невыносимо, вбирая в себя и усиливая зуд огромного бледно-желтого кольчатого червя, свившегося во множество колец над ними и тоже трясущегося, извивающегося, дрожащего в назойливо-гадком зудении. Червь этот висел в сгустке мрака, в уплотненном, сверхсжатом объеме инфернополей, исходящих из самой преисподней... Если бы только люди могли видеть!!!

Иван взлетел выше, над планетой. И горечь разлилась по его телу едкой, изжигающей волной. Никто ничего не видел. Мелкие, суетные, озабоченные мнимым люди, созданные когда-то давным-давно по Образу и Подобию, но позабывшие про это, рождались, сновали туда-сюда, сидели, лежали, бесновались, теша беса опустошенных душ, убивали себе подобных, калечили, разоряли, обманывали, изгрызали в непреходящей мелочной грызне, старились, умирали... и ничего не желали видеть. И над каждым скопищем этих оцепенелых двуногих нависали студенистые гадины, мерцали среди толп и над ними зудящие черви... Лишь в России еще оставались просветы, лишь над Землей Богородицы горела свеча....

Хватит! Иван вышел в проход. Воздел руки вверх, и из его ладоней вырвались искрящиеся очищающие клинки. Он уже был в Видимом Спектре.

– Да станет тайное явным!!! – выкрикнул он громоподобно.

И сотни миллионов сидящих у светящихся ящиков зрителей узрели творящееся. Застывшая от ужаса Россия увидела правящих ею, правящих миром – без прикрас, без белоснежных тог, в их подлинном облике. И увидели уже миллиарды прильнувших к водянистым экранам, как святое и праведное пламя Возмездия Небесного, исходящее из рук высокого, широкоплечего человека с просветленным лицом и длинными русыми развевающимися будто на ураганном ветру волосами, выжигает зудящую страшную нечисть, не оставляя ей места в пределах Святой Руси. «Чудо! – шептали, кричали, выговаривали одними глазами просыпающиеся. – Святой Георгий! Небесный Воитель! Архистратиг Михаил! Великое Чудо Господне!» И злобно шипели двуногие нелюди, с ужасом начинавшие осознавать, что час их приходит, что оставленные одними, без «учителей-просветителей», без подпитки из адских глубин, они передохнут подобно жалким червям... Понимали понимающие, слышали слышащие, открывалось сокрытое имеющим глаза – вершилось Чудо! И когда исчезла вся мерзость, зудящая над планетой, дарованной творениям Господним, а не исчадиям ада, на тех же экранах и в светлых небесах над головами зажглось лазурным сиянием:

«Мне возмездие, и Аз воздал!»

Мир ликовал и радовался. Но Иван, усталый и хмурый, лежал ничком в густой траве под синим небом, приникая всем телом к отчей земле. Он знал тайны времени, его выверты и проказы, перехлестывающиеся временные петли и откаты... Ему еще рано было радоваться. Не ликовать, но нести свой крест и дальше. Всего полчаса назад он беседовал с очередным «великим гуманистом», шамкающим, дергающимся, полоумным «гением», который когда-то творил сверхоружие для уничтожения планеты, а потом вдруг впал в юродство. Выродок бессвязно и маниакально пытался убедить Ивана, что всему виной какая-то «империя зла», что Землю надо поделить на две половины: западную, где будут процветать науки, искусства и такие как он «гении», и на восточную – резервацию, промзону, обиталище для профанов. Выродок брызгал слюной, задыхался, хватался за сердце, призывал в свидетели и защитники «мировое сообщество», а попросту говоря, все ту же всемогущую и всевластную свору выползней-шакалов, что подчинила себе дьявольским зудом своим всю планету, «сообщество», которое по достоинству оценило его труды, наградило премиями и провозгласило «отцом демократии» и «величайшим просветителем всех времен и народов»... Но Иван-то знал, что все проще, что в гниющем и уже почти сгнившем мозгу «гения» сидит вертлявый и жирный червь. И этому червю мало власти над самим «гением», ему нужна власть над тысячами, миллионами, власть над толпой. Иван не стал пачкать рук. Он просто остановил сердце дряхлого, но бесноватого «гения» и распылил червя... Теперь он лежал в траве, вдыхал в себя ее терпкий и очищающий дух.

Черта! До него начинало доходить, что Господь сам проложил эту черту в душах созданных Им, черту, отделяющую Свет от мрака. Он знал это раньше, он постиг эту премудрость в странствиях по Пристанищу. Но мало знать! Ведь та самая Черта, что ограждает все миры существующие и несуществующие от Черного Мира, защищающая от вторжения из него Сил Ужаса, пролегающая не в дальних мирах и измерениях, не в глубинных пространствах и запредельных вселенных, а проведенная по бессмертным душам человеческим, слабым, мятущимся, ищущим, готовящимся к вечности, эта Черта не только лишь ограждает созданного по Образу и Подобию от напастей извне, но и не дает ему самому... нанести ответный удар! Вот в чем дело! Многие пытались преодолеть ее в борьбе со Злом. Но много званных, да мало избранных. Черта была ограничителем, не позволяющим смертному вставать в один ряд с силами высшими. Он один преодолел эту Черту! Он обрел силу карать. Он сам! Ибо Вседержитель не вмешивается. Вседержитель только наблюдает за имеющими свободную волю... И все равно он – Меч Вседержителя, ибо мир создавался не для гниения и вырождения, а для созидания и творения. И если бы каждый из созданных по Образу и Подобию был наделен силою преодолевать Черту, карать и воздавать по содеянному, мир созидания был бы обречен. Вот она простая Истина, проще которой нет и не было в Мироздании. Но тот же мир уже обречен, когда никто не может воздать за него. Свобода воли! Господи! Неисповедимы пути Твои! Оберегая, Ты обрекаешь. Давая силу творить и трудиться в поте лица своего, Ты облекаешь бессилием пред надвигающейся Тьмою! Почему?! А потому, что иначе, без Черты, тьма пожрет Свет, и все вопросы разрешатся сами собой. И еще один Большой Взрыв сметет с лица Мироздания еще одну погибшую до своей гибели Вселенную. В этом и есть непостижимость Божественного Предопределения. И в этом – воля выпущенных в мир нагими и свободными. Воля умереть или жить. Жить, не переступая страшной, губительной и спасительной Черты.

Иван сдавил виски ладонями. За что же ему доля такая?! Почему выбор пал именно на него?! Страшная, лютая миссия!

Но пути назад нет. Он должен исполнить предопределенное. Ибо Второго Пришествия не будет. Спаситель не войдет в погибающий мир дважды, как нельзя войти дважды в одну -а ту же воду. Значит, он, последний в роду человеческом, должен стать спасителем, презрев зло и добро, верша лишь справедливое по обе стороны разделяющей души, пространства и времена Черты. Потому что предопределенное имело два исхода. Потому что тысячелетиями назад Божественная Благодать коснулась не каждого, потому что поле было засеяно зернами и плевелами... потому что рая на Земле никогда не было и никогда не будет. Теперь Иван уже не догадывался, а точно знал, почему в трудные для рода людского часы вокруг него, поднявшегося на защиту Земли, встали не баловни судьбы, не гении и вершители судеб, не потрясающие белоснежными рясами своими, но прошедшие горнило войн и каторг, битые и бившие сами, изгои и мученики, страдальцы и борцы, не выродившиеся и в грязи, в тюрьмах и на зонах, среди пыток и лишений, гонений и боли. Не чистенькие, сытенькие и всепонимаю-щие встали с мечом на пути Дьявола, но шедшие по Черте, как по лезвию бритвы и не оступившиеся. Светлые души! И пусть все кругом, во всех пространствах и временах, продажно, черно, суетно, тоскливо и безнадежно, пусть оцепенелые люди сами суют шеи под ярмо червей зудящих, все равно, только ради них одних уже стоит идти за Черту, стоит вздымать и опускать карающий меч, только ради них! Иван встал. Он был силен и свеж как никогда. Тысячи поколений россов, создавших этот мир и принесших в него Свет, стояли за его плечами.

Он ринулся в прошлое как светлый ангел возмездия. Он еще не преодолел этого чудовищного века. Черное столетие! Год за годом., спускаясь по лестнице времен, он иссекал праведным мечом гнусное, бесовское. Он все видел. И он не прощал. Ибо он знал, чем это, истребляемое им, иссекаемое завершится. Адские твари брали Землю в полон, просачиваясь из инферно, напитывая червиголовых, уп-рочая их власть над оцепенелыми. Но Белая Сила уничтожала силу черную – и оставались несокрушенными храмы и дворцы, оставались на своих вольных землях люди, орошающие земли эти потом своим, и не вползали в залы правящих выползни-выродки, ибо некому было вползать уже – карающий меч возвращал их в лоно, откуда изошли они, в преисподнюю.

Иван не ощущал своего тела. Он был светлым всемогущим духом, он одолел оковы материальные. И он больше не останавливался на пути своем, не терзался сомнениями. Его дело было правым. И он побеждал!

Когда годы еще не перевалили за половину столетия, открылось ему, идущему вниз, как тучи гадин, взявших в кольцо осады, незримой и оттого еще более страшной, нагнетали волны ужаса и ненависти на два великих народа, которые были правнуками первороссов, кровными братьями с душами братьев. Их пытались стравить в лютом планетарном сражении, чтобы истребить, чтобы погубить созданных по Образу и Подобию... и в той, прошлой истории, их стравили, заставляя истреблять самих себя. Нет! Иван поразил праведным мечом потусторонних гадин и дал братьям, сотням миллионов братьев увидеть, куда их толкали выползни-выродки. И они увидели, и они сошлись в братском единении и разметали черные тучи нечисти, нависшие над ними. Им нужен был только Свет, исходящий с Небес, Свет, просветляющий души. И Иван дал им этот Свет. И остались неразрушенными и прекрасными десятки тысяч городов и селений, остались неистребленными десятки миллионов потомков героев и полубогов. Свобода воли! Они сами себя спасли, он только раскрыл им глаза.

И снова не было времени ликовать и радоваться. Ведь двумя десятилетиями ранее лилась рекой кровь, выродки истребляли людей и рушились храмы. И снова дьявольские орды терзали Христову землю, обложенную тучами нечисти обессиленную Россию. Выродки! Они червями и змеями проползли, пролезли во все щели и дыры еще годами раньше, они источили, изгрызли, изъели чистое тело Великой Державы, последней надежды рода людского. И вдруг разом, изнутри и снаружи, введя в оцепенение одну часть народа и вселившись бесами в другую, ринулись в адском зуде всесокрушения и всевырождения на Святую Русь. Гниды! Черви гложущие!

Иван все видел: концлагеря, в которых истребляли только за то, что ты русский, вымирающие от голода деревни, сотни тысяч деревень, полчища насильно угнанных русских, которых пулеметной стрельбой в спины иноземцы гнали на таких же русских, но не сдающихся, не желающих жить под ярмом выродков, бойни, в коих палачи-мясники в черных ритуальных кожанках приносили в жертву своему кровавому непроизносимому божеству сотни тысяч православных – это был ад на земле, это были сатаноиды и дьяволоиды, выползни, покинувшие преисподнюю и выползшие наверх, чтобы упиться кровью созданных по Образу и Подобию. Нет! Он не вмешивался. Черви передохнут сами! Ему нужно было найти черное невидимое чудовище, источающее адскую энергию в гниющие черепа дегенератов.

И его вынесло в скопище пауков, в черную пропасть с клубками кишащих змей. Он застыл под сводами полутемного зала, посреди которого заседал комитет вершителей судеб России. Их было семеро – выродков-пауков, кривоплечих, кособоких, хитровато щурящих бесовские глаза, суетливых, уродливых и гадких. Они говорили на своем наречии, как и всегда, когда собирались вместе, без профанов, они язвили, хихикали, ругались и злословили, бесконечно презирая попавших под их власть.

Но Иван все понимал.

– Мы сделаем из этого быдла, из этого дерьма, – частил, картавя и дергаясь подобно паяцу, рыжий бес, – нового человека, сверхчеловека. Против его воли сделаем, хоть для этого и понадобится нам уничтожить две трети, девяносто процентов этих скотов! Убивать, убивать и убивать! Чем больше, тем лучше! Сейчас это архиважно! Россия должна стать навозом в том поле, что мы засеваем! Лучше меньше да лучше! Мы не оставим этого быдла, этих слизней и на развод. В светлом будущем будут жить избранные! И это нам определять, кто будет таковым...

Вертлявый уродец в пенсне и с козлиной бороденкой, дотоле поддакивавший, прытко вздернулся и понес дальше:

– Никакой жалости! Мы должны быть выше жалости и прочих химер! Мы создаем новую породу людей! И потомки будут благодарны нам...

Творцы! Они считают себя творцами нового мира! Пер-возурги! Для них миллионы людей это быдло, навоз, биомасса. Они ни перед чем не остановятся, потому что они исчадия ада, потому что они никогда не приемлют мира, созданного подлинным Творцом, они всегда будут пытаться его переделать, перестроить, вылепить заново в угоду своему хозяину Вельзевулу. Боги, мать их, дегенерацию! Из года в год, из века в век одно и то же! Не желая совершенствовать и излечивать от вырождения самих себя, убогих, ничтожных, подлых, больных, они берутся сразу за весь мир – и кровь заливает земли, мрут оцепенелые, исходит из мира истина и вера. В этом их черный и гнусный секрет. Богоборцы! Они, не способные к созиданию и творению, а умеющие растлевать и разрушать, извечно берутся поучать весь мир и перелицовывать его, ибо того требуют зудящие черви вырождения в их протухших мозгах, того жаждут чудища преисподней и она сама, ибо преисподняя и есть смерть и вырождение живого.

Иван видел семь бешенно вьющихся вокруг своих осей гадин, червеобразных змей. И он видел висящего над ними кольчатого желтого червя со множеством мохнатых, тончайших и длиннющих лапок, семью из которых червь этот обвивал головы комитетчиков. Выродки!

На этот раз он не мог печься о чистоте рук своих. Это было свыше его сил.

Сверкающим лезвием карающего меча он рассек и отправил в ад огромного потустороннего червя. Выждал немного, наблюдая, как ужас проявляется на жалких и уродливых рожах нечисти, собравшейся переделывать мир, созданный Богом. Они должны были издохнуть в ужасе и ничтожестве.

И он явился пред ними во всей мощи и величии своем, во всей простоте, с непокрытой головой, все в той же расстегнутой серой рубахе, открытый и видимый. Меч Вседержителя !

Выродки, вертлявые, быстро соображающие и суетные попадали на колени и поползли по углам, будто пауки, стремящиеся забиться в щели. Но не тут-то было.

Иван вымолвил очень тихо, почти неслышно:

– И пожрут они друг друга не по прошествии времен, а ныне! Ибо пауки есть!

Он видел, как рыжий бес бросился вычерчивать посреди зала магический круг, дьявольские врата ада, чтобы открыть двери инферно и сгинуть в нем, ускользая от возмездия. Но уже шестеро иных гадин набросились на него, вцепляясь изъеденными черными зубами в мерзкую плоть, разрывая ее на части, жадно проглатывая вырванные куски. Один, самый шустрый, козломордый в пенсне исхитрился прокусить рыжему бесу затылок, выдрать оттуда разбухшего еле трепещущего червя и разгрызть его. Да, только так! Они должны пожирать сами себя, как пожирают себя взбесившиеся ядовитые гады. (

Через полчаса все было кончено – лишь ошметки отвратительного гниющего мяса валялись на роскошном паркете. Ничего, крысы доедят!

Иван вышел прочь. Он знал, что остались черви поменьше, потоньше, их много, очень много – но они не смогут сокрушить Великую Державу, не смогут загнать ее люд в концлагеря и на бойни. Это их загонят по щелям и дырам, чтоб и не видно и не слышно было мерзости, что в гордыне своей бесовской пытается тягаться с Создателем. Крысены-ши... Иван вспомнил Авварона Зурр бан-Турга в Седьмом Воплощении Ога Семирожденного. И тот был крысенышем, ничтожеством, мелким бесом, ищущим лазейку, чтобы прокрасться в душу. Но когда он напивался крови, начинал брать верх над доверчивым и завороженным, он становился огромным, непомерным, напыщенным, злобным и жестоким, копией самого Вельзевула, а может, и им самим. Ибо от вырождения до бездны, от крохотного червячка в мозгу до Сатаны, властвующего надо всем адом, один шаг.

Иван не мог выжидать. Теперь время его было сочтено. Он должен был успеть спуститься по лестнице в самый низ ее, к истокам. И он снова ринулся в омут восходящего потока лет и столетий. XIX-ый век – время выжидания выродков, накапливание сил и проба их – в попытках переворотов, взрывов, поджогов... Иван крушил нечисть походя, на лету, не щадя ни бесноватых теоретиков, ни менее бесноватых бомбометателей. Он добирался до берлог выползней, до дна, где клубками свивались змеи, истреблял их огнем и мечом, извергал из мира света зудящих потусторонних чудовищ, и шел дальше, перемещаясь из России в земли, позабытые Богом, в коих вершились выродками переустройства, где катились под топорами и гильотинами головы и терзались тела, где тянулся крысиный след выползней. И везде было одно и то же. Везде выродки рядились в одеяния гуманистов и сулили рай на Земле. Но приносили на Землю ад. Оцепенелые двуногие, завороженные змеиными головами, торчащими из неимоверных глубин Океана Смерти, загипнотизированные, жадные, ленивые, похотливые и алчущие всего сразу, из десятилетия в десятилетие, из века в век попадались на одну и ту же наживку – и опять черные козлы вели стада на бойни. И наливались жиром, богатели выродки-переустроители, уходили под незримые покровы, чтобы тайно владеть миром. А стада все шли и шли. Никто не желал и слышать про бойни. Каждый верил, что уж его-то ведут прямиком в рай!

Иван не стал задерживаться во временной северной столице Российской Империи, менять хода событий. Он знал, что пятеро повешенных – мало, что не всем воздано по делам их, что декабрь этого тихого века породит черный февраль и кровавый октябрь следующего, но там он поработал немало. Да и здесь еще не было утрачено благое начало, еще не все впали в оцепенение от сатанинского зуда. Пятеро! Да будут они навечно прокляты! Пусть лишь их имена останутся предостережением об адском грядущем, напоминанием о будущем – о червивой черной, мертвой Земле, висящей в Черной Пропасти.

Ивана разящим вихрем несло вниз, походя развевал он по ветру масонские сборища века восемнадцатого, изгонял бесов из двухметрового недоросля, которому предстояло стать уже не марионеткой в руках тайных лож, но действительным отцом нации и Императором Российским, одновременно он гнал на вечную каторгу в края ледовые «просветителей», пусть поостынут немного. Мимолетом он облетал весь прочий мир, пребывавший в дрязгах и склоках, вражде и интригах, выметал мразь на освещенные площади, и она сама издыхала от обилия света и не находилось более последователей у глумящихся над Богом и Его Церковью на земле, никто не осмеливался выползать из своих поганых щелей с ересями и поучениями. Иван не считался с регалиями и званиями, титулами и всемирной славой разоблачаемых и истребляемых им. Не всегда надо было применять последнюю меру. Одного большого хитроумна с лицом престарелого Мефистофеля, переписчика с российскими государынями, коего приютила простодушная Галлия и коий потешался над ней и Богом, будучи сам законченным выродком, Иван не стал убивать, он просто выставил его перед галльскими «бессмертными» в омерзительной наготе, он сдавил ему тощий загривок да встряхнул хорошенько, подняв за ноги вверх, – из прогнившего черепа остроумца-хулителя через его беззубый рот выполз дрожащий, трясущийся червь – и отпала необходимость вершить суд иной над ним, суд уже был свершен, выродок канул в безвестность, сам высмеянный. Так вершилась справедливость в землях иных. ~л

Но всегда Иван возвращался в Россию, в Великую и последнюю на Земле Империю Добра и Веры. В Смутное время он превращал в черный дым смутьянов, гнал измену из Кремля и Москвы вместе с выродками, вынашивавшими ее. Он опускался еще ниже по лестнице – и пинками сбрасывал с трона самозванца, окруженного бесопоклонниками. Он вместе с истовым и праведным грозным царем рубил с плеч долой головы червивые, замышлявшие начать «великое переустройство» России на века раньше, растерзать ее, отдать врагу на поругание, извести храмы православные и сам люд доверчивый. Век шестнадцатый в завершении своем был страшен и лют. Черные незримые гадины висели повсюду над землями благословенными прежде, простирали длинные щупальца свои – не только в княжеские, в боярские, но и в царские покои. Иван низвергал выходцев из ада в их обиталище. И не задерживался, несся смерчем очищающим далее.

Сокрушал орды, ведомые не ханами, но алчущими злата выродками, не вздымающими самолично мечей, но желающих быть лишь сборщиками даней в покоренных землях. Место червей было во прахе, и Иван посылал их туда – ищущий злата, рано или поздно найдет тлен. Со Святосла-вовыми ратниками крушил он ненавистный каганат, удавкой сдавливавший горло Руси, и поднимался выше, не давал уцелеть гадинам зудящим, иссекал из черепов вездесущих выродков посланцев преисподней. И процветали земли, где не ползали двуногие черви... В века средние он укреплял духом еще не падшее Христово воинство инквизиции, творившее волю Создателя, выжигавшее заразу сатанизма. Церковь Западная еще не умерла сама, обратившись в орудие выродков, она защищала себя, спасала люд христианский. И Иван помогал ей творить правое и доброе дело, ведь по всей Европе жили его родные братья, потомки тех самых первороссов, что пришли сюда давным-давно, и забывшие, что в их жилах течет росская кровь. Выродки не желали понимать проповедей и мольб смиренных, они понимали только огонь, корчась в котором вместе с червями в головах своих, переходили в огни иные, в пламя адское. Иван настигал трясущихся гадин, незримо собиравших вокруг себя выползней-выродков, которые в свою очередь сбивали с пути истинного оцепенелых, и давил, давил, давил этих гадин, творя жестокое и злое, ради светлого и праведного. Он преодолел Черту! Он имел право наказывать! Ибо он видел плоды безнаказанности. Он видел мертвую Землю с кишащими в подземельях змеями и распятыми людьми. Он карал по праву!

Ни дней, ни ночей, ни зим, ни лет не было для него – вездесущего и всемогущего, отвергающего копящуюся усталь и идущего напролом. Век за веком! Год за годом! И повсюду он находил богоборцев, пытающихся – не из себя и ближних своих, но из других – создать нового, более совершенного человека, построить общество лучше прежнего. Одни верили в эти стремления свои и внутри себя, потаенно, для других они были лишь прикрытием в восхождении над толпою, над быдлом. Они были готовы драться насмерть и меж собою за право вести двуногих оцепенелых на скотобойни. И они жаждали, страстно алкали превозмочь, превзойти Бога, оставаясь жалкими и жуткими нелюдями.

Когда безудержный вихрь бросил его в знойные пески, Иван подумал на миг – все, это предел, это уже не история, а предыстория... И пора обратно. Но пески обернулись оазисами, скрывавшими огромные пирамиды, не те, что сохранились до его времен, но прежние, еще более великие и непомерные.

Как и тогда, в России, когда лежал ничком в густой траве, он вдруг ощутил сомнения. Слаб человек! Пройдя сквозь все земные бури, он не ожесточился сердцем... но он устал. Устал биться с нечистью. Ибо она была тысячеглава.

Горячее молодое солнце! Иван сидел, прислонившись спиной к древу. И ему хотелось просидеть вот так весь остаток своей не такой уж и длинной теперь жизни. Он хотел покоя. Но он знал, что еще не завершен путь его.

Он знал, что надо идти туда. К этим пирамидам.

И он пошел – шаг за шагом, метр за метром, преодолевая раскаленные пески, не прячась от солнца. И такой путь был для него покоем, был отдыхом. Он мог проникнуть внутрь исполинского сооружения мгновенно. Но он хотел войти туда, как входили простые смертные, ведомые на заклание.

И он вошел, обойдя все преграды и избегая ловушки. Он долго шел по вздымающимся ярус за ярусом лабиринтам. И он вышел к сырым и тесным клетям, в которых стонали, ползали, корчились сотни, тысячи людей. Иван вспомнил подземные секретные лаборатории и вольеры под Москвой, мутантов и гибридов... Вот он исток! Он знал это, но не хотел видеть, не желал верить в это! Жрецы! Они еще до начала времен выращивали из людей обычных нечто порожденное их воображением. Вот они самые первые перво-зурги.

– Кто ты? – спросил Иван у странного существа, с человеческим телом и головой шакала.

Существо зарычало, залаяло на Ивана, забилось в угол. Оно совсем не походило на величественного Анубиса с египетских фресок. Но поражало другое, как жрецам удалось срастить несращиваемое?! Изверги! Иван видел искалеченные, измученные, кровоточащие обрубки тел человеческих... и понимал, они не щадили материала, не жалели биомассы. Они творили! Они казались себе богами!

Он шел мимо клетей, чуть прикрытых деревянными решетками и видел уродливых, жалких, немощных и полуумирающих сетов, горов, тотов, сехметов, амонов ихнумов с бараньими головами, аписов, и еще анубисов, он встретил даже лежащего и чуть дышащего Себека – человекокроко-дила. И он убеждался, жрецы выращивали человекобогов, по своим болезненным и неуемным фантазиям, они воплощали... Они воплощали несуществующее! Вот где таились истоки Пристанища! Пирамида не имела ни конца ни края. Не было числа и счета мученикам-гибридам, умиравшим в ней. Но жрецы-боги, видимо, верили, что из неисчислимого множества сочлененных ими тел выживут единицы. И дадут жизнь новой расе. Да! Так оно и было, умирали десятки тысяч. Но некоторые выживали. И их вели в кумирни.

Иван мог одним взмахом руки пресечь чудовищные мучения несчастных. Но он молча шел вперед. Он знал – это еще не все. И это не творения самих жрецов, это набивают себе руку ученики, подмастерья.

– Зачем ты дался им?! – спросил Иван у болезненно-желтого негра, чья голова была пришита к туловищу истощенной, волочащей задние ноги мохнатой свиньи.

Тот поглядел на незнакомца оплывшими блеклыми глазами. Не ответил. А лишь попросил на каком-то странном диалекте семитского наречья:

– Убей меня! Всеми богами молю, убей!

Иван коснулся лба несчастного кончиками пальцев. И тот отдал концы – лишенный жрецами-магами тела, лишенный души.

Троих учеников с бритыми головами, копошившихся в одной из клетей с истошно визжавшей женщиной, почти девочкой, Иван отправил следом за их жертвою, упокоившимся негром.

Он шед дальше. И проходы становились шире. Клети теперь тянулись по обе стороны от каменного желоба. По левую руку сидели только светлокожие рабы-жертвы, по правую – курчавые, темнолицые с расплющенными природой носами, негры. Но они были сходны в одном: и слева, и справа выли, причитали, бросались на деревянные решетки, скалили зубы, мычали, исходя пеной... Безумцы! В клетях сидели больные духом люди двух рас. С ними бесполезно было разговаривать.

Но бритоголовый и высохший как мумия жрец с огромной золотой бляхой на голой груди сам выскочил из-за поворота на Ивана. Он шел с чадящим светильником. Иван выбил лампу из руки выродка. Ухватил его за локоть, так, что затрещала кость. Жрец сразу утратил важность и надменность. Он был готов ответить на любые вопросы.

– Что вы делаете с этими больными? – спросил Иван. И слова его сами облеклись в понимаемую жрецом форму, прозвучали на древнейшем египетском.

– Мы лишь творим волю Осириса...

–Хватит болтать!

Иван не желал выслушивать выспренных фраз. Он сдавил локоть сильнее. Жрец взвыл и сделал попытку упасть на колени. Не получилось.

– Человек смертный, есть слизень, ползающий во прахе, – проговорил он, превозмогая боль, – он гаже последней твари в болотах Нила и мельче самой мелкой песчинки, ибо та будет в веках, а он ляжет в Городе мертвых, жалкий и ждущий милости... мы, великие жрецы страны Нут. Мы одни можем, подобно богам нашим, вывести новую породу людей, более совершенных...

– Из вот этих безумцев?

– Да, – спокойно ответил жрец. – Безумие есть священная болезнь, дарованная богами. Двойное безумие – есть высший разум. Тела двух рас дадут жизнь расе, имеющей достоинства и тех и других. Мы будем править не двуногим скотом, но богочеловеками... мы сами станем богами. – Он прямо посмотрел на Ивана, пытаясь одними глазами подчинить его своей воле, он явно умел это делать. Но у него ничего не получилось. И тогда он изрек: – И ты встанешь наравне с нами. Ты будешь богом!

Иван усмехнулся. И потащил жреца дальше. Ему не нужен был чадящий светильник, он и так все прекрасно видел.

– А эти...

За более тонкими решетками стояли люди со смуглой кожей, кудрявыми волосами и невероятно живыми, выпуклыми, смышлеными, горящими жгучим внутренним огнем глазами.

– Это они и есть! Новая раса! Наши детища. Они принесут в мир новый порядок. Они подчинят всю ойкумену нам, новым богам! – жрец разволновался, затрясся.

И Иван увидел тончайшую черную нить, тянущуюся к его бритой голове из мрака – щупальце незримой потусторонней гадины. Но это было невозможно... в голове у жреца не было червя. Надо было разить гадину. Но Иван не стал этого делать. Он хотел видеть само творение «богочеловеков».

– Они подчинят мир, ты прав. – сказал он. – Но не для вас. Вам они посворачивают шеи. Вы им уже не будете нужны!

Жрец побелел. Лицо его застыло мумией. В этот миг он понимал, что незванный гость, обладающий волей и силой, большими чем его воля и сила, не лжет. Так оно и будет!

– Веди меня туда! – потребовал Иван.

И жрец понял.

Они долго шли меж двумя рядами клетей, меж прожигающими насквозь алчными взглядами тех, кого скоро выпустят в мир для его благоденствия и его погибели. Но не каждый из них нес в себе смерть. Нет, не каждый, иначе они просто извели бы сами себя. Жрецы поступали мудро...

– Здесь! – односложно сказал высохший. Иван прошел чуть дальше, остановился на краю плиты. Внизу, метрах в пяти под ними, четверо бритоголовых удерживали за руки визжащего, истерически орущего и извивающегося ребенка, смуглого, темноволосого. Пятый делал глубокий надрез в затылке. Кровь струями заливала лицо и спину ребенка. Но жрец ни на что не обращал внимания. Он расширил и углубил рану, потом достал золотым пинцетом из нефритовой коробочки крохотную дрожащую личинку, сунул ее в ужасную рану, подержал немного там и вынул пинцет. После этого он наложил ладонь на сырой и горячий затылок, принялся массировать его. И Иван увидал, как кровь перестает течь, как рана затягивается... Подбежавший раб ухватил ребенка за руку, утащил в полумрак, но другой уже нес такого же извивающегося мальца.

– Это наши дети! Хотя и не мы породили их! – процедил из-за спины Ивана жрец. – Они не посмеют поднять на нас руку. Они будут молиться нам и приносить жертвы!

– Жертвы вы любите, я знаю, – согласился Иван. – Но молиться вам они будут недолго. А теперь ты покажешь мне, где этот выродок берет личинок...

Жрец резко выкинул руку вперед, намереваясь спихнуть Ивана. Но тот увернулся. Не дал упасть и высохшему, поймал за раздробленный прежде локоть.

– Ты покажешь мне это место!

– Зачем, все равно мне не жить, – понуро выдавил жрец.

– Верно. Тебе не жить! – подтвердил его слова Иван. – Но место ты все равно покажешь!

– Нет!

Иван резко сдавил локоть, рука переломилась, обвисла плетью. Черная нить, тянущаяся к голове жреца вздрогнула, натянулась и оборвалась.

Из мрака на Ивана выплыло глумливое и уродливое полускрытое капюшоном лицо нечистого. Он не ожидал увидеть здесь очередную ипостась Авварона, ведь он убил подлого крысеныша... Нет, это был не крысеныш. И не Авва-рон. Иван прозрел в долю минуты. Это был сам Ог, чьим воплощением являлся ему бес-искуситель Авварон Зурр бан-Тург в Шестом Воплощении...

Иван похолодел. Это уже не выродки, не студенистые гадины, не вертлявые черви и черные сгустки полей. Это уже сама Преисподняя!

Он слишком далеко зашел за Черту. Ог молчал. Провалами черных глазниц он смотрел на Ивана, и в провалах этих была бездна Океана Смерти.

Клинок вспыхнул ярчайшей молнией в сумерках подземелий пирамиды.

– Умри! – закричал Иван истово и страшно. Он не мог ошибиться, он направил разящее лезвие прямо в чудовищную рожу. Но она не распалась, не исчезла, она лишь отдалилась, кривя тонкие змеиные губы в зловещей усмешке. И грохот содрогнул пирамиду. Огромные глыбищи зашевелились, заскрипели, затрещали, начали медленно падать, заваливая проходы, залы, клети, лабиринты, подземные хранилища. Иван заскрипел зубами. Это он виноват. Это он сокрушил своим мечом раньше времени логово жрецов! Но он не истребил их. Он упустил Ога Семирож-денного, пришедшего из ада, чтобы остановить его.

Он вырвался из-под обломков наверх, под ослепительное и жестокое солнце. Он застыл на дрожащих развалинах, видя, как из десятков других пирамид вырываются наружу и разбегаются по белу свету дети жрецов, новая раса, гибриды белых и черных безумцев, юркие, быстрые существа с живыми, пылающими внутренним огнем выпученными глазами. Он опоздал! Их было слишком много. Но не у каждого в мозгу сидела личинка, еще не ставшая червем. А жрецы мертвы! Жрецы этой пирамиды! Его пророчество сбылось слишком рано. Почему? Потому что вмешался Черный Мир!

Теперь нельзя было терять ни минуты. Иван взвился вверх. Он должен был видеть. Чтобы карать! Но он видел не то, совсем не то – жрецов других пирамид, их подопытных жертв, студенистых гадин, тянущих щупальца-нити к головам «избранных». Не то! И самое страшное, он начинал

ощущать, как истекают из него силы, видно, и они были не беспредельны.

Пирамиды рушились одна за другой. Они осыпались многотонными блоками, будто были полыми внутри... Плен египетский! Тысячи, десятки тысяч созданных для власти разбегались, успев вырваться из страшного плена. Жрецы погибали, даруя жизнь своим созданиям. Они опередили ангела возмездия! Но участь их будет незавидна, созданные не Богом затеряются в песках и обречены будут на вечные блуждания, на растворение среди прочих... а пирамиды выстроят новые, через тысячелетия, на этом же месте – каменные копии настоящих Пирамид возведут, тупо копируя погибших учителей, их далекие ученики-подмастерья. Ну и пусть.

Иван взирал с высот на крушение этого мира, решившего потягаться со Всевышним. Но душа его скорбела. Нечему было радоваться. Великая цивилизация древности, созданная в знойных пустынях по берегам великой реки Ра, созданная его предками-первороссами посреди племен не готовых еще к прыжку в будущее, цивилизация, уклонившаяся от Пути истинного и соскользнувшая на путь дьявольской гордыни, гибла на его глазах. Разве мог он винить этих жалких и юрких людишек, спасающих свои жизни? Нет. Он не желал гоняться за ними, истребляя каждого в отдельности, аки разлетевшуюся по миру capairr Много чести! И не в них дело. Отступники-жрецы, впи: шие мудрость пришедших из сибирских и арктических далей волхвов, погубили начатое и породили зло... И они наказаны! Они сами успели уйти из жизни! Уйти, посчитав дело свое важнее самих себя. И так бывает.

Но это еще не конец.

– Господи, дай сил и терпения! – взмолился Иван.

Он поднялся еще выше. И тогда, из черных и вневременных высот открылся ему черный провал – совсем небольшой, в две сажени поперечником, но не имеющий дна. Адские врата! Снова они! Провал чернел под развалинами самой малой и невзрачной из пирамид. Жрецы-отступники не выдали своей тайны, вот она, крепость первороссов, даже в отступничестве! Неужто могли думать они, что для посланца Высших и Всеблагих Сил тайное не сделается явным? Иван замер. Бог им судья!

Он не ринулся вниз коршуном, он опускался к провалу медленно, осмысливая его предназначение. И для него не существовало нагромождения колоссальных каменных глыбищ, он пронзил их телом, чтобы застыть на краю бездонной дыры. Он смотрел во мрак. И виделось черное лицо с провалами пустых глазниц, змеящаяся ухмылка... Надо ли ему идти туда, в бездну?

– Иди, и да будь благословен! Никого рядом не было. Этот глас исходил не извне. На краю провала лежала крохотная нефритовая коробочка. Иван не стал ее поднимать, открывать. Он видел, что там внутри. Он просто спихнул ее носком сапога в бездну.

И прыгнул следом.

Падения не было. Тенета паутины, плотной и липкой, обволокли его, сжались, не пропуская сквозь себя... Но Иван прорвал шлюзовый фильтр, он еще был всесилен. Его обдало жаром, будто окунуло в расплавленное железо. И тут же вынесло на бескрайний океанский берег. Пологие волны набегали одна на другую, гася свою силу, растекаясь тончайшей пленкой, шурша мелким золотистым песком. С океана дул прохладный, напоенный самой жизнью ветер.

Иван обернулся.

Ступенчатая пирамида уходила вершиной в заоблачные выси. Она была облицована черным гранитом... Иргезейс-ким? – мелькнуло в голове у Ивана. Да, гранит светился черным огнем изнутри, но планета Иргезея-тут была не причем. Жрецы имели связь с этим непонятным миром... да, древнеегипетские жрецы знали и помнили о тех, неведомых и непонятных, не оставивших зримого следа, тех, кого простодушные земляне называли атлантами. Вот она разгадка Атлантиды! Не в Средиземном море, не в Атлантическом океане, не у берегов Америки, и не на острове Крит... а в ином мире, в другом измерении, куда можно попасть через шлюз-провал. А он-то думал, что попадет прямиком в Преисподнюю. Нет! Туда дорога закрыта. Но на пути к ней есть еще вот эта страна.

Огненно-желтый луч пропорол тягучий воздух совсем рядом, чуть не разорвав Ивана на две части. Он успел увернуться. И увидел черную корявую фигуру, застывшую на одной из ступеней черной пирамиды.

Иван взмыл вверх. И ощутил вдруг, что сам воздух здешнего мира враждебен ему, что живительный ветерок был лишь мороком, что его занесло во владения сил недобрых, ищущих выхода на Землю, но не вбирающих в себя посланцев Земли. Во Вселенной мириады миров, он не может пройти все, очистить их от скверны!

Усилием воли, не касаясь черного, он убил его. Опустился рядом. Вгляделся в уродливое, изборожденное морщинами лицо, запавшие застывшие глаза с кошачьими зелеными зрачками. Чуть выше висков из черепа торчали два небольших, но острых рога. Воплощение несуществующего? А может, оно было?! Существовало?! И он понял свою ошибку, он не имел права проникать сюда – здесь не Земля, здесь не действуют законы причинно-следственных связей. Здесь то, что было до Пристанища – здесь мир-пуповина, связующий Землю с Преисподней. Он должен был пройти мимо провала. И вернуться в свое время. Он свершил возложенное на него. И ему не было нужды познавать, что временная петля опять может замкнуться... Пирамиды! Да, именно эти сооружения копировали жрецы, поклоняясь потусторонним тварям, принимаемым ими за богов.

Проклятые выверты Мироздания!

Да, только так и должно быть, поднимаясь все выше и выше над миром, начинаешь видеть самые глубокие пропасти, в которых кишат ядовитые гады. Но уходя от мира в заоблачные высоты, ты оставляешь его. И снова становишься не воздающим за содеянное, но странником. Поздно! Теперь поздно! Он не может уйти отсюда, сбежать, не заглянув внутрь чудовищного, циклопического сооружения. Здесь должна быть дверь!

Иван опрометью бросился наверх, перепрыгивая через ступеньки, не желая растрачивать остатки Белой Силы в подъемах над бытием и падениях. И чем выше он поднимался, тем меньше видел вокруг, окоемы сужались, словно обрекая на заточение. Он добрался до плоской вершины и увидел дыру, ведущую внутрь. Но все перепуталось, перемешалось, ибо сама вершина оказалась не вершиною, а острием огромной, исполинской воронки, уходящей вниз, во мрак черных и мутных вод... Пуповина! Сквозной Канал!

Иван ринулся в дыру. И уже не один, а десятки черных корявых уродов бросились к нему, пытаясь сжечь в желтом пламени, испускаемом из огненных гребнистых раковин. Он разбросал их, ломая хребты и шеи. И поспешил далее, не понимая, где верх, где низ, даже веса своего он не ощущал. Внутри тоже были ступени – большие, плоские, бесконечные и бесчисленные. Они упирались в черные, просвечивающие ячеи, в которых стояли тысячи, миллионных рогатых уродливых тварей. Стояли и ждали своего часа. В длинных цилиндрических сосудах меж ячеями копошились мелкие светленькие личинки, те самые, что жрецы вживляли в головы своих детищ. Иван не видел концов этих сосудов, они терялись белыми, ускользающими нитями в воронке, ведущей вниз, в адские глубины. Да, так все и было. Преисподняя не могла ни при каких обстоятельствах сама выйти во Вселенную людей, но она проложила ход своим тварям – сложный, недоступный пониманию смертного, единственный ход!

Иван шел дальше. И черное пространство ширилось, отдаляя от него и ячеи и прозрачные трубы. И он уже сам догадывался, что не случайно попал сюда, и не по своей воле. Его заманили! Заманили, чтобы убить, чтобы обезвредить! Потому что он мешал им... Кому им? Посланникам Черного Мира на Земле, зудящим и вырождающим все вокруг себя?! Их больше нет, он уничтожил их! И они никогда не вернутся в свои Черные Миры, чтобы поведать о подчинении еще одной провинции Мироздания Океану Мрака. Никогда... Не надо зарекаться!

Иван знал, что с ним больше не будут шутить и играть. Он заковал себя в многослойную незримую броню Вритры, увесил щитами Гефеста, превратил кожные покровы в непробиваемую пленку. И он помнил, что с ним Бог.

– Вот ты и пришел! – прогрохотало вдруг отовсюду сразу.

В черных лучах черного подземного солнца выявился из пустоты уродливый силуэт огромного, сгорбленно сидящего на черном троне бессмертного старца в надвинутом на глаза капюшоне. Старец был поразительно похож на Авварона Зурр бан-Турга... но это был не он, не «лучший друг и брат», не подлый и лживый колдун-крысеныш, вертлявый бес, а сам Ог Семирожденный. Иван сразу понял это.

– Да, я пришел! – выкрикнул он в ответ.

– И ты навсегда останешься здесь! – проскрипел Or. – Это конец твоих странствий!

Иван промолчал. Но он почувствовал, как его тело начинают опутывать черными силовыми нитями потусторонние инфернополя. Он рванулся. Но не смог сойти с места. Он попался. Как комар, как жалкий комаришка попадается в паутину страшного, всесильного, черного паука. Он разрывал одни нити, другие, третьи, но его опутывали все новые и новые. Он рассекал их искрящимися клинками, рассекал в клочья... но вместо десятков рассеченных пут на него налипали сотни новых. Он запутывался все больше. Он уже не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, ни даже пальцем. Он был превращен в кокон.

А старец все скрипел, посмеивался – жутко и злобно. Он и не пытался скрыть своего торжества.

– Все, Иван! – проскрипел он наконец, оборвав свой зловещий смех. – Все! Не надо трепыхаться! До сих пор ты имел дело лишь с тенями моими, с жалкими и тленными ипостасями, разбросанными по эпохам и мирам. Теперь ты попался мне в лапы. И я могу раздавить тебя прямо сейчас...

Иван почувствовал, что чудовищная незримая сила сжимает его, что трещат все щиты и броня, что вот-вот они лопнут и от него останется мокрое место. Но давление вдруг ослабло. И он смог вздохнуть, с хрипом, с болью в сдавленных ребрах.

– Убедился?

– Да, – просипел он.

– Но я тебя сразу не убью. Ты не дождешься такой милости от меня. Я заставлю тебя подняться вверх по той лестнице времени, которой ты спускался ко мне, и выправить свои ошибки. Дарованной тебе силой ты будешь сокрушать противников моих сынов, отмеченных моими посланцами в их головах. Ты приведешь их к власти – абсолютной, полнейшей власти надо всеми Вселенными. А я буду всегда рядом с тобою, я не дам тебе оплошать и проявить слабость. И вот когда ты узришь всемогущество избранных мною и гибель Рода твоего, когда ты познаешь позор поражения и ужас предательства в полной мере, когда ты изопьешь чашу изгоя, я убью тебя люто и страшно!

– Мразь! – процедил Иван.

– Нет, я не мразь, – снова зашелся в скрипучем смехе Ог Семирожденный, – ты ведь даже не знаешь, кто я есть, верно?!

– Ты сатана!

– Ошибаешься! – старец навис над Иваном своим огромным жутким лицом с провалами вместо глаз. – Я тот, с кем ты боролся все это время, кого ты убивал, истреблял, но так и не смог истребить. Ты отсек мне путь в будущее, всем нам отсек пути. Но ведь мы уже были в будущем! Верно? Ведь ты не мог этого не знать! Мы уходили в Систему и Пристанище в XXV-ом веке, в XXXI-ом и XXXIII-ем. Ты все знаешь. Ты перерубил все цепи, ты обрек нас на смерть. Ты разрушил Систему и Пристанище. И ты торжествовал победу! Но ведь мы были! Те, кого ты называл бессмертными выродками, властелинами миров. И мы, все мы в моей плоти и моем духе, ушли из взорванной тобой Системы, за миг до взрыва, понимаешь, ушли в далекое прошлое, сюда. Петля замкнулась, ты был прав! Ведь ты успел подумать про это?!

– Да! – невольно признался Иван.

– И ты не ошибся! Мы здесь! И мы начнем все с начала, с самого начала! Потому что все идет не по восходящей и не по всяким вашим спиралям, это бред для наивных дурачков-профанов, все идет по петле, замкнутой пространственно-временной одноповерхностной как лента Мебиуса петле. И эта петля, Иван, захлестнула твою шею. Ты попался! И вообще, ты должен наконец понять одну простейшую истину – тьма всегда пожирает свет! белое обязательно станет черным! нет ни одной вечной свечи, все они догорают и миры погружаются в потемки! Это закон Мироздания, Иван! Нерушимый и вековечный закон! И постигнув его, ты мог бы достичь многого! Ты стал бы одним из нас и обрек бы себя на могущество и власть в вечности! Но ты пошел иным путем. И ты убил себя. Уже убил! Но хватит... готовься, мы идем обратно. Мы идем воссоздавать то, что ты порушил. И чтоб не было препон и сбоев в пути твоем новом, пути Черного Блага, я сам, Ог Семирожденный, войду в твое тело и в душу твою!

Нависшее черное лицо стало приближаться. Это был один черный сгусток тьмы, от которой не укроешься, не убережешься, которая всевластна и всесильна.

Давящие, смертные сомнения навалились на Ивана. Все напрасно! Все мучения, труды, странствия, битвы... Все зря! Он уже ощущал, как в него начинала просачиваться Тьма.

Но он был еще жив. И он собрал остатки сил, извергая из себя, из души своей непрошенного гостя. Нет! Он не позволит бесам еще раз вселиться в нее! Он умрет здесь – в самых страшных муках умрет, но он не пойдет их путем.

– Изыди, мразь! – прохрипел он, задыхаясь от напряжения. – Прочь!!!

В нем не было прежней силы. Но он еще мог сопротивляться. Только так! Сопротивляться, драться, пока есть силы!

А потом драться сверх силы, не сдаваться! Никогда! Ни за что!

Сатанинский оглушительный вой потряс внутренности черной пирамиды. Все демоны зла обрушились на скованного по рукам и ногам Ивана. Но он уже рвал путы. Слаб человек! Но никто не закроет двери, открытой пред ним!

Чудовищный злобный хохот иссушал плоть, добирался до мозга, обдавая его ледяным дыханием. Старец торжествовал, сопротивление обреченной жертвы лишь подогревало холодную кровь Выродка-Мертвеца.

Ог Семирожденный ликовал... он еще не видел волхвов, ставших плечом к плечу с жертвой.

– Откуда вы?! – изумленно прошептал Иван, озирая сразу все семь освещенных нездешним светом лиц.

Седоволосые, парящие в черном тягучем воздухе, в светящихся одеяниях, непоколебимо спокойные и светлоглазые, они окружали его – от самого юного до самого древнего, покрытого морщинами.

– Ты проложил дорогу нам! – ответил ближний. А тот, что был с ним рядом на вершине, добавил:

– Ты забрался в самую глубокую пропасть. К самым страшным и ядовитым гадам. И мы не могли бросить тебя. Но помочь себе сможешь только ты сам!

Теперь уже не одно черное ужасающее лицо давило на Ивана, к нему тянулись огромные, скрюченные, когтистые черные лапы. Выродок-Мертвец понял, что происходит нечто не предвиденное им. Он спешил. Он давил, оглашая внутренности своего черного храма уже не воем и не хохотом, но разъяренным рыком. Он тянулся к Ивану, и вся Преисподняя тянулась к нему, чтобы войти в душу всеуби-вающим ядом, подчинить ее себе и погубить.

– Мы с тобой! – не разжимая губ, крикнул Ивану старый волхв. – Братья и сестры, отцы и прадеды, все!

Иван рванулся из пут, разодрал в клочья кокон. Прижал ладонью к голой груди оплавленный крест. Теперь он видел не только светящихся Небесным огнем волхвов. Сотни тысяч росских героев и полубогов окружали его со всех сторон, ограждали от сил мрака и зла. Они пришли! И они снова с ним! Звенели латы и кольчуги, бряцали бронями пешие и конные, взвивались вверх черно-бело-золотые свя-торосские стяги, стояли, тянулись к нему, отметая прочь черные вихри, богатыри-витязи, дружинники, воины... совсем рядом высился в львиной шкуре, наброшенной на могучие плечи русоволосый Ярослав, за ним искрились златые кудри Жива, вздевающего вверх копье-молнию, потрясал булатным мечом князь Ахилл... сотни тысяч, тьмы дружин. А над головами искрилось и сияло позлащенными доспехами Небесное Воинство Архистратига, вытесняло, выдавливало мрак в углы и закоулки пирамиды. Они пришли к нему!

И они вошли в него!

Иван ощутил небывалый прилив сил. Он не один! Но он последний! И ему биться за всех, биться один на один! Он взметнул вверх руки – и огненно-голубые лезвия праведных клинков полыхнули такой мощью, что адский стон и хрипение прокатилось под чудовищными сводами.

Черный сгусток, бесформенный и дрожащий, метнулся к нему, грозя засосать в себя, пожрать навсегда. Но Иван опередил Ога Семирожденного, он рассек его мрачную плоть на две части. Отпрыгнул. И тут же миллионы черных рогатых тварей бросились на него со всех сторон, целая армия корявых гадин жаждала его смерти.

Биться! Биться сверх сил! Иван крушил нечисть, не жалея себя, не оставляя ни вздоха на потом, ни капли крови на завтра. Он весь был в каждом взмахе, в каждом ударе. И с ним были все пресветлые рати Святой Великой Руси. С ним был Благословивший его на этот бой...

Истерзанный, измученный стоял он посреди страшного поля, когда некому было уже воздеть на него руку. Груды черных, изгнивающих, съеживающихся на глазах тел лежа ли повсюду, омерзительной зеленой жижей были залиты внутренности поганой пирамиды.

Но полз к нему змей, полз червь кольчатый, мохнатый, ядовитый, грозя убить обессиленного, вымотанного. Издыхающий Ог хотел забрать его с собою, в черные пучины.

– Прочь, нечисть!

Иван, вздымая многопудовые, неподъемные руки, устремил святые клинки в основания пирамиды, в клубки свивающихся прозрачных труб, наполненных копошащимися личинками. И полыхнуло светлым огнем. Рухнули своды, разорвались трубы – потекло, посыпалось, полетело все в дьявольскую воронку, с зудом и шипением, с писком и скрежетом изверглось в преисподнюю содержимое сосудов, черви и личинки, обрушились в бездну мрака тысячи корявых тел и рогатых голов, покатились, засыпая собою провал черные блоки гранитные... Он успел! Он смог! Он сокрушил это новое Пристанище выродков, обрушил его в Океан Смерти. С воем, с сатанинскими визгами, злобным и истошным зудением возвращалось все на круги своя, чтобы уже никогда не подняться из Преисподней.

И только издыхающий червь полз на Ивана.

И Иван умирал от ран, от боли, от невероятного напряжения. Он еле стоял на ногах. Он падал, поднимался, истекал кровью. Но шел на этого червя, на гнусного змея. С яростным криком, превозмогая себя, проваливаясь в темноту, он схватил гадину вырождения за голову и хвост, разорвал на две части и бросил в затягивающуюся черную дыру провала. Успел! Осыпающиеся черные глыбищи закрыли собою все, заткнули Сквозной Канал, сомкнулись, не оставляя и щели.

А Ивана, полуживого, истерзанного, избитого, изможденного швырнуло куда-то вверх, протянуло сквозь тенеты паутин, бросило в раскаленный песок, перевернули, ударило – и снова швырнуло, но теперь уже в обжигающий снег, и снова завертело, закружило, обволокло белесым туманом, повалило в густую зеленую траву под высоким синим небом.

Он ничего не видел, не слышал, он умирал... Но он знал, что сумел разорвать временную петлю, сумел донести свой крест до конца.