Телеграмма была распечатана, и ребята могли прочитать ее. Скрывшись за углом заставы, они и сделали это без промедления.
В телеграмме было написано:
«ЧИСТОВУ
БУДУ ДВЕНАДЦАТОГО УТРОМ ПРИВЕТ ПОГРАНИЧНИКАМ НИЗКИЙ ПОКЛОН ЕФРОСИНЬЕ НИКИТИЧНЕ
ГОРНОСТАЕВА».
— Сегодня у нас девятое? — озабоченно спросил Санька. И сам себе ответил довольным голосом:-Точно, девятое. Порядок! За эти три дня мы, пожалуй, подготовимся- Помолчал, что-то прикидывая в уме — Вот только успеем ли заставу покрасить? Должны успеть, раз такое дело.
— А почему это она бабке Ефросинье поклон передает, да еще низкий? Человек ворчит, что пограничники стреляют плохо, и ему же низкий поклон шлют.
— Ну и что из этого, что ворчала? Имеет полное право! — с жаром возразил Санька — Хотел до удобного случая сохранить в тайне, да ладно уж, скажу: она и есть тот самый знаменитый у нас пограничник, с которым я тебя хотел познакомить. Нам из-за нее все до одной заставы завидуют. Понял?
Костя этого не понимал. Он, конечно, всякое мог ожидать, но только уж не это: самая обыкновенная бабка, и вдруг — знаменитость!.. И припомнил, что даже сам начальник заставы, когда давал эту телеграмму, отозвался о Ефросинье Никитичне так, будто она генерал какой… Костя вспомнил сержанта Ваничева, который тоже завидовал горностаевской заставе, что живет на ней Ефросинья Никитична…
Знаменитая пограничница занималась самым неинтересным женским делом — развела на веранде стирку. Позади дома на заборе висело множество носовых платков и штук пять детских штанишек. И в пушистой пене в корыте тоже были носовые платки — кое-где из пены торчали полосатые уголочки.
— Ага, Санек прикатил ко мне! Молодчина! Знаю, знаю, с чем пожаловал! — певучей скороговоркой проговорила бабка.
Она резко стряхнула с рук мыльную пену, торопливо вымыла их, тщательно вытерла полотенцем и попросила ласково:
— Сбегай-ко, родимец, за очками. В передней комнате на тумбочке лежат, в зеленой коробочке.
Санька стрелой полетел выполнять ее поручение.
Ефросинья Никитична без всяких церемоний стала разглядывать Костю добрыми, выцветшими глазами. Кончив разглядывать, спросила:
— А я тебя где-то вроде бы видела, паренек. Не сынок ли Сергея Ивановича?
— Ага.
— Вот оно, какое дело… А правда, что отец твой в войну разведчиком был?
— Правда.
— Это я от одного фронтового знакомого слышала. Самого твоего родителя спросить как-то стеснялась: вдруг ошибусь да обижу ненароком? Мало ли на белом свете Шубиных, которые воевали, да еще в разведке. Да-а, вот видишь ты, соколик мой, какой у тебя родитель…
А какой — не сказала. Но по голосу чувствовалось, что если бы сказала, то обязательно что-то хорошее… И холодок в Костиной душе к бабке стал постепенно таять.
Как и все не очень-то крепко грамотные люди, читая телеграмму, Ефросинья Никитична беззвучно шевелила губами. Так что, если повнимательнее приглядеться, то по движению ее губ можно было угадать, что написано в телеграмме.
Ефросинья Никитична читала долго. Несколько раз возвращалась к началу, как будто старалась заучить телеграмму наизусть. И каждый раз ее глаза все больше и больше влажнели, а вздохи становились глубже и тяжелее.
Вот она прочитала телеграмму в последний раз, осторожно провела ладонью по бумаге, как будто погладила ее, бережно сложила телеграмму в четыре дольки и уставилась туманными глазами куда-то вдаль, поверх макушек сосен. Минуты через две-три как бы очнулась и, словно вспомнив что-то, засуетилась вдруг и мелкими торопливыми шажками удалилась в дом.
— Подождите, ребятенки, я сейчас, — озабоченно сказала она на ходу.
И скоро возвратилась, неся на тарелке четыре румяных пирожка.
— Вот вам по парочке. С морковкой.
— Бабушка Фрося, да мы же только что завтракали, — чисто из приличия возразил Костя, краешком глаза глядя на пирожки — очень уж аппетитно выглядели они.
— Только что завтракали… Эх ты!.. Отказываешься, а у самого слюнки текут, — незлобиво проворчала Ефросинья Никитична. — Бери, бери! Вот Санек — молодец, знает: ни к чему отказываться… Ешьте да бегите по своим ребячьим делам. А мне надо одной побыть. Погорюю да поплачу маленько… А под вечерок забегайте, может, что и припомню да расскажу. — И, легонько нажимая на плечи, проводила ребят за калитку…
Пусть Костя и жил в большом городе, где всегда можно достать что-нибудь вкусное, но сейчас, покончив с последним пирожком, он был уверен, что никакие торты и пирожные не могут сравниться с этими румяными пирожками.