Услышав, что чистильщика обвиняют в краже часов, дядюшка Наполеон ужасно разволновался. Он, видно, никак не решался открыть глаза, губы его тряслись. Маш-Касем с беспокойством спросил:
— Кто начал, ага?
Дядюшка, не открывая глаз, слабым голосом проговорил:
— Все они, волки коварные… Англичане эти… Это их затея.
Маш-Касем на минуту задумался, потом сказал:
— Это что же, они, значит, представить хотят, будто мы Хушанга-чистильщика подстрекали украсть часы у индийского сардара?
— Да нет, ты не понимаешь!.. Тут такие дела, в которых тебе не разобраться, Касем. Политические тонкости для тебя слишком сложны.
— Ей—богу, зачем врать? Ведь до могилы-то… Не из тех я, которые понять не могут. Только, право слово…
Доводы Маш-Касема были прерваны появлением в саду Азиз ос-Салтане:
— Этот тип не пришел еще? Боже, пошли мне смерть. Ага, что это вы так побледнели?
— Ничего, ничего… Настоящий военачальник уметь сносить поражения. По словам Наполеона, полководцу в школе войны следует больше изучать уроки поражений, чем уроки побед.
— Да что случилось-то? Кто вас расстроил? Маш-Касем, кто расстроил агу?
— Ей—богу, зачем врать? Этот чистильщик стащил часы у сардара—индийца. Вот его и забрали…
— Ну, что ты порешь, Касем? — взвился дядюшка. — Вот ведь тупая башка! Ты так поверхностно судишь, оттого что англичан не знаешь.
Тут Маш-Касем оскорбился и даже запротестовал:
— Это я-то не знаю?.. Долгих лет вам жизни, ага, ежели я их не знаю, так кому и знать?.. Да они на моих глазах выросли, можно сказать… Они мне лучше, чем отец с матерью, знакомы! А все схватки и стычки с англичанами, в которых я под вашим руководством участвовал, это, выходит, не в счет?.. В бою под Казеруном, когда ихний сержант с белым флагом пришел на переговоры с вами, кто встречал его? Кто ему сразу выложил, заткнись, мол, больно много чести тебе с господином разговаривать? Кто им наперерез выскочил, словно лев? Англичане крови моей жаждут, а я их, оказывается, не знаю?.. Вот у меня один земляк, прости господи, так он завсегда говорил: «Уж ежели англичаны до тебя доберутся, тут извиняюсь…»
— Довольно, Касем, — заорал дядюшка. — Дай мне подумать, как найти выход.
Азиз ос-Салтане взяла дядюшку под руку:
— Такое возбуждение повредит вашему сердцу, пожалуйста, прошу вас — успокойтесь, вам надо отдохнуть. — С этими словами она повела его к дому.
Но дядюшка вдруг опомнился. Он выпрямился, освободился из рук Азиз ос-Салтане:
— Со мной все в порядке, я не нуждаюсь в вашей помощи. Полководец покидает поле боя на своих ногах. — Тут он повернулся к Маш-Касему:
— Касем, посмотри пойди, если Асадолла дома, скажи, чтобы поскорее пришел сюда. По-моему, он сегодня не ходил, в свое министерство…
После этого твердым и уверенным (как он полагал) шагом он направился к дому. Азиз ос-Салтане в удивлении воззрилась на нас с Маш-Касемом:
— Чтоб мне провалиться, какая муха его укусила? Ему-то что за дело до этих часов и до чистильщика?..
— Ей—богу, зачем врать?.. — не задумываясь, ответил Маш-Касем. — Вы этих англичанов не знаете. Да у аги в доме женщина родит, а англичанам забота новая! Был у меня один земляк…
— Так вы не знаете, в чем дело, тетя Азиз? — прервал я разглагольствования Маш-Касема. — Сосед индиец по злобе на дядюшку, который разрешил чистильщику работать на нашей улице, пошел и оклеветал беднягу. Вот дядюшка и разнервничался. — Потом я поглядел на Маш-Касема: — Маш-Касем, дядюшка, кажется, велел тебе сходить за Асадолла-мирзой?
Маш-Касем подошел к дому, позвал мамашу Билкис, дядюшкину служанку, и послал ее за Асадолла-мирзой. Похоже, что сам он не желал ни на минуту покинуть место событий. Потом он вернулся к Азиз ос-Салтане, которая в ожидании прохаживалась по дорожке.
— Ханум, не посчитайте за дерзость, я только вам доложить хотел: когда мой земляк придет, вы уж оставьте это дело на меня. Я с ним договорюсь. Гиясабадцу лучше знать, как к своим подойти.
— Ах ты, балбес, теперь выходит, что этого вонючего плешака еще и уговаривать надо, чтобы он мою деточку взял? Ну, дочка, чтоб тебе счастья не видать, довела ты меня до черного дня!
— А Гамар-ханум предупредили, чтобы она помолчала чуток?
— Да что с ней без толку разговаривать — она знай себе твердит про кудри черные.
— Ну, и с кудрями сообразим кой—чего. Вы еще этих гиясабадцев не знаете, им стоит только поживу учуять, они ярмо на себя готовы надеть, не то что парик… Это еще что, а вот один раз мой земляк…
Стук в калитку заставил его оборвать свой рассказ. Бросившись ко входу, он торопливо повторил:
— На случай, ежели это он, вы, пожалуйста, не говорите ничего, дозвольте мне…
Маш-Касем приоткрыл дверь, в изумлении отступил и воскликнул:
— Ох, господи! Никак, вы?
— Точно, я самый. Прочь от двери! Молчать!
В грудь Маш-Касема уперлась рука и отшвырнула его в сторону. Мы с Азис ос-Салтане так и приросли к месту: в сад вошел инспектор уголовной полиции Теймур-хан, начальник Практикана Гиясабади, который прошлый раз приходил к нам расследовать дело об исчезновении Дустали-хана. Следом за ним появился Практикан Гиясабади в надвинутой на самые уши старой шляпе. Азиз ос-Салтане невольно проговорила:
— Господин инспектор, вы?!
— Здравствуйте, ханум. Я самый! Вы удивлены — похоже, что вы меня не ждали. Тихо!
— Но почему же… мы не думали… не предполагали, что вас побеспокоят.
— Молчать! Время — деньги! Изложите, что у вас украдено. Отвечайте. Быстро, немедленно, срочно, точно! — выпалил Теймур-хан с такой скоростью, что Азиз ос-Салтане растерялась и даже начала заикаться:
— Я… кое—что… то есть…
— Что вы? Что украли? Говорите. Быстро, немедленно, срочно, точно. Ну? Что?
— Одну вещь… то есть… вещь… часы покойного аги.
— Золотые?
— Ну… конечно… Да, золотые.
— Карманные, с цепочкой? Быстро, немедленно, срочно, точно!
— Да… то есть цепочка… Да, с цепочкой.
— Молчать! Никого не подозреваете? Ну? Тихо!
Маш-Касем был так ошеломлен неожиданным приходом инспектора Теймур-хана, что застыл на месте разинув рот и вытаращив глаза. Инспектор подскочил к нему:
— А тебя как звать? Что?
— Ей—богу, врать… врать…
— А, ты, врать? Признавайся! Быстро, немедленно, точно, срочно!
— Я не врал. Вообще, зачем врать? До могилы-то… А звать меня — ничтожный ваш слуга Маш-Касем.
— Угу, вспомнил. Обвиняемый номер два по преступлению прошлого года. Молчать!
Я хотел ретироваться, но тут же раздался вопль инспектора:
— Стой! Кто разрешил идти? Оставаться здесь!
Маш-Касем обратился было к Практикану Гиясабади с приветствиями и вежливыми расспросами, но инспектор оборвал его:
— Тихо! Хочешь моего помощника задобрить? Зачем? Отвечай! Быстро, точно. Молчать!
Тут он приблизил свою чудовищную физиономию вплотную к Маш-Касему:
— Ладно, господин Маш-Касем, значит, говоришь… Как ваше здоровье?
— Слава господу, благодаренье богу, вашими милостями.
— Ну, посмотрим, посмотрим. Обедали?
Маш-Касем ухмыльнулся:
— Воля ваша, господин, еще и десяти нет…
— Откуда ты знаешь, что десяти нет? — прорычал инспектор. — На часы смотрел? На какие часы? На золотые часы с цепочкой, принадлежавшие покойному аге? Ну? Что? Быстро, немедленно, срочно, точно… Где ты их спрятал? Отвечай живо, срочно! Молчать!
Маш-Касем сначала посмеивался, потом, как бы отвлекая на себя внимание инспектора, проговорил:
— Вы, значит, сказать желаете, что я, прости господи, часы эти…
Тут Азиз ос-Салтане с раздражением прервала его:
— Ну что вздор-то городить? Господин инспектор, это все наши люди, у нас по двадцать — тридцать лет живут. Уж честнее их не бывает. И вообще — кто вас сюда прислал? Мы уговаривались, что придет господин Гиясабади.
В это время дядюшка, видимо, привлеченный шумом, показался в дверях:
— В чем дело, ханум? Что этому господину…
— Да здесь такая неразбериха, понять ни черта невозможно! — завопила Азиз ос-Салтане. — Я просила господина начальника прислать к нам Гиясабади, а является этот гусь и начинает тут каждому злодейство приписывать.
У инспектора Теймур-хана сердце так и взыграло:
— Как? Не понял! Оскорбление должностного лица при исполнении служебных обязанностей?..
— Успокойтесь, — попытался дядюшка урезонить его, — никто не желал вас оскорбить. Ханум просто забыла, она думала…
— Тихо вы! Не такая вещь мужские часы, чтоб ханум положила их в сумочку и забыла. Я убежден, что часы украдены. Похищение, кража, грабеж.
— Откуда такая уверенность? Кто вам сказал?
— Чутье подсказывает. Чутье основоположника международной системы мгновенного ошарашивания!
Дядюшка несколько секунд обалдело смотрел на Азиз ос-Салтане. Они, видно, не условились, что говорить по поводу кражи. Конечно, это было неудивительно: никому и в голову не пришло, что может заявиться инспектор Теймур-хан, зато насчет Практикана Гиясабади решили твердо — как только он придет, Азиз ос-Салтане скажет ему, что пропажа нашлась. Лишь знаменитая «система мгновенного ошарашивания» инспектора Теймур-хана мешала Азиз ос-Салтане без промедления выложить некстати подвернувшемуся основоположнику все, что она о нем думает. А теперь от него не отвяжешься — ведь инспектор не принадлежал к людям, которые легко отступаются от начатого расследования.
В это время мимо прошел наш слуга с кошелкой в руках. Заметив его, инспектор закричал:
— Стой! А ну-ка… Кто тебе разрешил выходить? Отвечай! Быстро, немедленно, срочно, точно.
Слуга испугался и, разинув рот, уставился на Теймур-хана. Вмешался Маш-Касем:
— Не бойся, сынок, это у господина инспектора нрав такой… Он из полиции пришел, насчет того, кто часы украл…
— Маш-Касем, молчать! — завопил инспектор и нагнулся к слуге. Приближая к нему свою страшную рожу, Теймур-хан рявкнул:
— Ты, ты! Если сразу сознаешься, смягчим тебе наказание. Сознавайся! Ну! Быстро, немедленно, точно, срочно! Говори, куда ты дел часы?
Слуга вдруг задрожал и забормотал бессвязно:
— Нашел я их… возле мечети Мортаза-Али. Я не крал, нашел я.
Мы все так и замерли, будто громом пораженные. Вот уж чего никто из нас не ожидал! В тишине раздался довольный смех инспектора:
— Ха—ха! Практикант Гиясабади! Наручники!
Наш бедный слуга, страшно побледнев, начал умолять:
— Нет, не надо меня в тюрьму! Не крал я их, нашел возле мечети.
— Нашел? Где? Когда? С кем? Каким образом? Отвечай! Быстро, точно! Молчать!
Он заносчиво поглядел на нас и процедил:
— Система мгновенного ошарашивания инспектора Теймур-хана всегда приводит к успеху!
В этот момент дверь сада отворилась, и в сопровождении Шамсали-мирзы вошел Асадолла-мирза. Едва они появились, инспектор, не глядя в их сторону, поднял обе руки и заорал:
— Тихо! Вмешательство в расследование запрещено!
Асадолла-мирза жестами и мимикой пытался спросить, что происходит. Но присутствующие были слишком огорошены, чтобы отвечать ему. Инспектор снова придвинулся к слуге и спросил:
— А сейчас часы где?
— В комнате…
— Практикант Гиясабади! Отвести этого человека под стражей к нему в комнату, чтобы он принес часы!
Практикан Гиясабади взял парня за руку повыше локтя и повел. Дядюшке, Азиз ос-Салтане и другим только и оставалось, что обмениваться вопросительными взглядами. Асадолла-мирза обратился было к дядюшке, но едва успел произнести несколько французских слов, как инспектор заорал:
— А—а—а! Кто здесь говорит по-русски? Молчать!
Наконец Маш-Касем кое-как объяснил вновь прибывшим, в чем дело. Но инспектор никому не давал слова сказать. Вернулся Практикан с нашим слугой.
— Тихо! Где ты их нашел? Быстро, точно, отвечай!
— В арыке. Я пошел к Мортаза-Али…
— Молчать! Когда?
— Вчера.
Большие карманные часы с цепочкой перешли из рук Практикана в руки инспектора. Вдруг раздался вопль Маш-Касема:
— Ой, родимые вы мои! Да ведь это те самые часы индийского сардара, видать, вчера во время драки у него из кармана вывалились… А за них чистильщика забрали…
Инспектор подскочил к Маш-Касему:
— Что? Индиец? Какая драка? Чистильщик? Что это значит? Отвечай! Быстро, немедленно, срочно, точно!
— Ей—богу, ваше благородие, зачем врать?
— Кому сказано, быстро, немедленно!
— А вы, видно, с божьей помощью, срочно, семимесячным на свет родились. Не даете человеку слова сказать.
— Говори! Быстро, немедленно, точно…
— Из головы вылетело, о чем говорить-то?
— Я тебя спрашиваю: индиец, драка, чистильщик! Что все это такое?
— Ей—богу, зачем врать? До могилы-то… Сосед сардар Махарат-хан, вчера подрались со здешним чистильщиком. А сегодня сардар пошел и заявил, что чистильщик его часы спер. Вот какое дело, а часы, значит, во время драки из кармана вылетели и попали в арык. Этот парень их и нашел…
После разъяснений Маш-Касема, все наконец поняли, что к чему. Дядюшкино лицо просветлело. Он поспешно сказал:
— Касем, так беги, отнеси в полицейский участок часы, чтобы они выпустили того беднягу.
Теймур-хан нахмурился:
— Как? Запросто, без всякого расследования отнести похищенные часы в участок? Кто это постановил? Вы? Или вы? Отвечайте! Быстро, немедленно, точно, срочно! Молчать!
Тут впервые вмешался Асадолла-мирза:
— Моменто, моменто, господин инспектор…
Теймур-хан, который до этого не обращал на Асадолла-мирзу внимания, обернулся к нему. Вдруг брови инспектора поползли вверх, и он воскликнул:
— Ну-ка, ну-ка! Уж не прошлогодний ли вы убийца? Отвечайте! Быстро, немедленно, срочно, точно! Молчать!
Асадолла-мирза, напустив на себя таинственный вид, ответил:
— А как же, он самый и есть… Выставив вперед руки и надвигаясь на Теймур-хана, он продолжал:
— Вот теперь я отомщу сыщику, который раскрыл преступление. Убить инспектора полиции это для закоренелого преступника…
Теймур-хан, попятившись, закричал:
— Практикан Гиясабади! Наручники!
Шамсали-мирза схватил брата за локоть:
— Перестань, Асадолла, не до шуток сейчас! Пусть этот господин закончит свои дела и уйдет.
— Тихо вы! Чтоб я ушел? Так вот просто?.. А как насчет часов, похищенных у ханум?
— Знаете что, — решительно заявила Азиз ос-Салтане, — я вовсе не желаю, чтобы вы искали часы покойного аги Дайте-ка мне сюда, я посмотрю.
Она почти вырвала часы у инспектора и передала дядюшке. Тот поспешно вручил их Шамсали-мирзе и сказал:
— Шамсали, прошу тебя, беги в полицейский участок, отдай эти часы индийскому сардару и высвободи беднягу чистильщика.
Шамсали-мирза, взяв часы, направился к калитке, но тут опять раздался вопль инспектора Теймур-хана:
— Стой! Как это он унесет часы? Давайте их сюда! Быстро, срочно! Молчать! Я здесь распоряжаюсь!
— Вот еще! — в сердцах воскликнула Азиз ос-Салтане. — Да какое вам вообще дело до этого?
— Тихо! Вы, ханум, не имеете права говорить.
Азиз ос-Салтане, побагровев, огляделась, подхватила с земли толстый сук и, занеся его над головой Теймур-хана, прошипела:
— А ну-ка поговори еще, поглядим, какие у меня права есть!
— Слышите, господин инспектор, — засмеялся Асадолла-мирза, — ханум желает, чтобы вы еще раз повторили. Ну-ка, покажите вашу учтивость!
— Так—так, отлично!.. Оскорбление должностного лица при исполнении служебных обязанностей… угроза нанесения телесных повреждений представителям закона…
Азиз ос-Салтане принялась колотить инспектора палкой, приговаривая:
— А ну пошел! Иди давай, куда тебе говорят!
— Куда, ханум?..
— Хочу два словечка начальнику твоему сказать. Инспектор Теймур-хан присмирел:
— Я ведь не возражаю… Если вы сами… Если у вас жалоб нет, мы удалимся… Практикант Гиясабади! Двигай!
Асадолла-мирза опять вмешался:
— Что значит «двигай»? Подождите. Надо все-таки разобраться с часами… Должен же кто-то расследовать это дело.
И он знаком пригласил Азиз ос-Салтане действовать. Та, сунув палку Маш-Касему, приказала:
— Маш-Касем, постереги-ка этого, пока я схожу позвоню.
Через несколько минут из дядюшкиного дома выглянула Лейли:
— Тетя Азиз сказала, чтобы господин инспектор подошел к телефону.
Инспектор, а за ним и дядюшка торопливо направились к дверям. Асадолла-мирза начал дружески расспрашивать Практикана Гиясабади, как тот поживает. А я, как всегда при виде Лейли, позабыл обо всех бедах и неприятностях. Однако это блаженное состояние длилось недолго, так как мысль о Пури, сыне дяди Полковника, который должен был появиться этим вечером, отравила мою радость. И опять на ум мне не приходило ни слова, чтобы начать разговор с Лейли.
Немного погодя инспектор Теймур-хан, а за ним Азиз ос-Салтане и дядюшка опять вышли в сад. Инспектор был мрачен. Он резко сказал:
— Практикант Гиясабади! Ты останешься здесь, продолжишь следствие по делу пропавших у ханум часов! Меня вызывает шеф. Молчать! Обвиняемые в настоящий момент свободны.
— Слушаюсь!
Проходя мимо Асадолла-мирзы, инспектор хрипло прошептал:
— Я ухожу, но мы еще увидимся. В настоящий момент я вынужден удалиться… Очень мне хочется собственными руками вас на виселицу вздернуть!
— Возвращайтесь-ка вы лучше в участок — быстро, немедленно, точно, срочно, — там вам найдут работу.
Едва инспектор вышел, Практикан Гиясабади, напустив на себя такой же важный вид, объявил:
— Ладно, начнем расследование… Где были эти часы, ханум? Отвечайте. Быстро, немедленно, точно, срочно!
— Моменто, господин Практикан, — с улыбкой вступил в разговор Асадолла-мирза, — теперь спешка ни к чему, не выпьете ли чаю? Придет время — пропажа найдется. Я уверен, что ханум сама убрала куда-нибудь часы, а потом забыла. А если все-таки произошла кража, то при вашей проницательности, вы ее быстро раскроете. Ведь сразу видно, что вы человек толковый.
— Помилуйте…
— Да нет, наверняка так! Я в людях разбираюсь. Готов поспорить, что всю эту криминалистику только вы и можете распутать, хотя следствие обычно ведет старший по званию. Вообще и ребенку ясно, что по уму и проницательности вы на голову выше этого инспектора. Достойно сожаления, что командует он.
Практикан Гиясабади, весь покраснев от смущения и удовольствия, пробормотал:
— Вы очень любезны… Конечно, большая разница между человеком, у которого есть покровитель, и тем, у кого его нет.
— Ну, это пустяк, стоит вам только захотеть: у нас множество знакомых, друзей. Есть и министр, и депутат — словечко им шепнем, и все в порядке. Вы нам очень полюбились, да и признательны мы вам за прежнее…
— Ваша милость так добры… Мне прямо неудобно.
— Обидно, что вы с таким незаурядным умом и прочими способностями сидите сложа руки и из врожденного достоинства ничего не предпринимаете для продвижения по службе. Я думал, что вы теперь уж начальник участка. И потом, господин Гиясабади, ваша жена и дети ведь ни в чем не виноваты — зачем же им-то страдать из-за вашего самолюбивого характера?
— Я холостой… То есть у меня была жена, но потом мы разошлись. Сын есть. Конечно, он с матерью остался, ну а деньги я посылаю…
— Замечательно. Ну ладно, Маш-Касем, ты не принесешь чаю господину Гиясабади?
— Сейчас будет сделано! Милости просим, земляк… Пожалуйте в мою комнату, чайку откушать, надо же горло-то промочить…
— А как же расследование насчет часов?..
— Братец, на это еще будет время… Давай пойдем ко мне, выпьем чаю.
Маш-Касем и Практикан Гиясабади, который во время разговора так и не снял с головы шляпы, двинулись к дому. Асадолла-мирза сказал дядюшке;
— Похоже, кое—что начинает получаться.
Дядюшка, ожидая возвращения Шамсали-мирзы, посланного в полицейский участок освобождать чистильщика, старался не удаляться от садовой калитки, Азиз ос-Салтане нервно расхаживала взад—вперед. Общего разговора не получалось. Асадолла-мирза подмигнул мне и тихонько направился к дядюшкиному дому., Я пошел за ним.
— Куда вы, дядя Асадолла?
— Хочу душу успокоить, узнать, как продвинулось дело с женишком. Что он говорит — да или нет.
Комната Маш-Касема была в подвале. Асадолла-мирза, а за ним и я бесшумно, на цыпочках подошли к коридорчику, ведущему туда, и прислушались. Мы услышали голос Маш-Касема, с удивлением и беспокойством говорившего:
— Нет, правда, ты не шутишь?.. Отвечай, чтоб ты пропал!
— Сам пропадай… Это меня во время кампании в Луристане пуля достала. Шесть месяцев в госпитале провалялся. Из-за этого и жена-то со мной развелась…
— Что, неужели начисто? Словно и не бывало? Ничегошеньки не осталось?
Асадолла-мирза бросил на меня ошеломленный взгляд и чуть слышно шепнул:
— Проклятое невезенье… Все рушится!
Маш-Касем тем временем говорил:
— Сердешный ты мой, а что же ты лекарства какого, мази не пробовал?
— Да при чем тут лекарства? Мазь-то надо же на что-то мазать!
— Ох, братец, жалость-то какая! А. уж как эта подлая пуля дело испортила… Я ведь тут с три короба нагородил про то, какие в Гиясабаде мужики отличные…
Тут Маш-Касем, видно, решил ненадолго оставить! Практикана Гиясабади одного, чтобы сообщить прочим результаты переговоров, так как он сказал:
— Земляк, обожди минутку, я на кухню загляну, пока чайку попей, я мигом. Да ты орешки кушай, пожалуйста, не стесняйся! Угощайся, милок.
Мы с Асадолла-мирзой вышли из своей засады во двор. Асадолла-мирза задумался, но потом, услышав голоса из комнаты Дустали-хана, встрепенулся и завернул туда. Я опять поплелся за ним.
Азиз ос-Салтане сидела у постели Дустали-хана, а дядюшка ходил по комнате.
— Ну как, Асадолла? Ты не узнал, договорились или нет?
— «Ей—богу, зачем врать», как говорит Маш-Касем… Похоже, что дело упирается в затруднение с Сан-Франциско.
— Асадолла, — приподняв голову, проговорил Дустали-хан, — тебя в могилу класть станут, а ты все будешь чепуху молоть!
— Моменто, моменто, в настоящее время подстреленному богатырю до могилы ближе, чем мне!
Однако они не успели поссориться: с понурым видом появился Маш-Касем.
— Ну что, Маш-Касем, — подступил к нему дядюшка, — поговорил ты с ним?
— Да, ага, хорошо поговорили.
— Ну, а результаты?
— Ей—богу, ага, зачем врать? До могилы-то… Я пока не осмелился рассказать своему земляку про беременность Гамар-ханум. Так что он согласился, но только у него свой грешок имеется.
— Какой еще грешок?
— Ей—богу, спаси вас господь от такого, духу не хватает выговорить, но только этот мой земляк, по-моему, и не земляк мне вовсе!
— Что такое?! Как это не земляк?
— Имя-то у него гиясабадское, да только сам он, видать, не оттуда — раненый он во время Луристанской кампании.
— А что, среди гиясабадцев и раненых не бывает?
— Бывать бывают, да не в то место, куда этот неудачник. Короче говоря, не при вас будь сказано, извиняюсь, сирота этот ключа от сердца лишился…
— Что это значит, Маш-Касем? — с удивлением спросила Азиз ос-Салтане. — При чем тут ключ от сердца?
— Ханум, — вмешался Асадолла-мирза, — Маш-Касем просто сказать стесняется: под ключом от сердца он имеет в виду средство сообщения с Сан-Франциско.
— Ох, чтоб мне умереть! — закатила глаза Азиз ос-Салтане. —Асадолла, ну что ты говоришь!..
— Если у человека ни стыда ни совести нет, то уж лучше… — подхватил было Дустали-хан, но Асадолла-мирза тотчас оборвал его:
— Моменто, моменто, тогда попрошу вас, воплощение стыда и совести, ответить, как вы назовете часть тела, о которой шла речь?
— Приличный человек не станет называть…
— Тем не менее в настоящее время такая необходимость возникла. Приходится или употреблять официальное наименование, или прибегать к намекам и обинякам. Ведь не могу же я вместо этой детали упоминать про нос, ухо или бровь…
— Пожалуйста, господа, не затевайте споров, — остановил их дядюшка. — При нынешних обстоятельствах наличие или . отсутствие упомянутого предмета не имеет значения. Вы, что же, полагаете — они до старости вместе проживут?
— Не приведи бог! — опять закатила глаза Азиз ос-Салтане.
— Этот изъян тем плох, — вступил в разговор Маш-Касем, — что нельзя будет ребенка на земляка моего свалить. Придется сказать ему правду.
— Ну пусть женится хоть на десять — пятнадцать дней, — твердил Дустали-хан, — а потом разведется. Не хватало только, чтобы проходимец Практикан Гиясабади оставался нашим зятем. Надо ему растолковать, что он получит деньги за то, чтобы жениться на девушке, а через несколько дней развестись с нею — и пусть себе катится!
— Иди, Маш-Касем, поговори с ним, — решил Асадолла-мирза. — Теперь мы действительно вынуждены сказать ему о положении дел. Практикан сам, когда узнает, почему мы хотим отдать за него девушку, сообразит, что этот его дефект для нас пустяк, не имеющий никакого значения. «Коли некуда спешить, какая разница, безногий или на своих двоих!»
Маш-Касем покачал головой:
— Ох, господи, сказать по правде, боюсь я своему земляку такие слова говорить. Кабы знали вы, как гиясабадцы свою честь блюдут, навряд решились бы…
— А ты ему потихоньку—полегоньку растолкуй.
— Нет, лучше уж сразу, обухом по голове, да попридержать его за руки, за ноги-то, чтобы без кровопролития обошлось…
Обсудив этот вопрос, все решили принять предложение Маш-Касема и отрядили нас с Асадолла-мирзой ему в помощь. Мы должны были сесть по обе стороны от Практикана и, когда Маш-Касем подаст условный знак, под любым предлогом ухватить предполагаемого зятя за руки, чтобы он ничего не повредил ненароком Маш-Касему или себе самому.
Когда мы направились к подвалу, Дустали-хан, приподнявшись в постели, умоляющим голосом произнес:
— Только вы не проговоритесь ему, что Гамар имеет собственное состояние, а то он сразу больше запросит.
Асадолла-мирза, едва взглянув на него, презрительно пробормотал:
— Не бойся, этот кусок у тебя не отнимут. Спи, герой!
Во дворе Маш-Касем дал нам последние наставления насчет мер предосторожности:
— Ждите сигнала. Как я два раза кашляну, значит собираюсь суть выкладывать. Тут вы его под руки и берите, чтобы мне, значит, говорить. И пока я не скажу, не отпускайте.
Дядюшка Наполеон и Азиз ос-Салтане тоже осторожно прокрались к подвальному окошку, чтобы быть в курсе дела.
Когда мы вошли в подвал, Практикан, который так и сидел в нахлобученной на уши шляпе, вытянулся перед нами во фрунт.
— Помилуйте, господин. Практикан, что за церемонии! Мы свои люди.
Асадолла-мирза предложил Практикану расположиться на ковре в углу. Мы с Асадоллой заняли позиции по обе стороны от него. Маш-Касем тем временем кружил по комнате. Подобрал лежавшие на виду клещи, щипцы, для сахара, спрятал их за занавеску. Асадолла-мирза начал разговор:
— Итак, господин Практикан, наша девушка вас видела, вы ей понравились… Родители ее тоже согласны; вы еще молодой — не годится холостяком жить. Практикан опустил голову:
— Воля ваша… Только я ведь говорил Маш-Касему,.. то есть открыл ему свою тайну.
— Моменто, господин Практикан, это несущественно. Столько людей этим страдали — и вылечились. Тут современная медицина… Практикан, все так же не поднимая головы, прервал его:
— Да ведь у меня лечить-то нечего. К сожалению, ничего не осталось… Если вы согласны на это, я и слова не скажу. Только не получилось бы так, что ханум на утро обижаться будут: «Ты меня не предупредил!» Я ведь из одного уважения к вам…
— Ее родители согласны, господин Практикан.
— Верно, согласились они, — подтвердил Маш-Касем. Теперь, значит, девушка согласие дала, ее родители — тоже, дело за тобой.
— А почему вы желаете за меня-то ее выдать? Неужели в городе нет более подходящего человека?
Маш-Касем уставился на меня и Асадолла-мирзу и несколько раз кашлянул. Мы с двух сторон взяли Практикана под руки. Тут Маш-Касем и выложил:
— Потому что девушка в положении.
С этими словами он впился глазами в Практикана, ожидая, как тот будет реагировать, а мы еще крепче вцепились жениху в руки. Вопреки опасениям на лице Практикана расплылась широкая улыбка. Он со смехом воскликнул:
— Так я и думал! Поспело, значит, яблочко, а иначе я бы и не потребовался.
Лица у нас просветлели. Мы отпустили его руки, и Асадолла-мирза добродушно согласился:
— Да, дело обстоит именно так, господин Практикан. Эту бедную девушку словно ветром надуло — забеременела, к несчастью.
— Да, ветер — штука серьезная, — продолжая смеяться, подтвердил Практикан.
— Прах тебя возьми! — пробормотал Маш-Касем.
— Ты что, Маш-Касем?
— Ничего, милок… Вот оно как получается в конце концов.
— Значит, надо, чтобы я на барышне женился, а через некоторое время развелся. Так вы желаете?
— Да, дней через десять — пятнадцать, — ответил Асадолла-мирза.
— Нет, десять — пятнадцать дней не подойдет… Все вокруг догадаются. Я ведь тоже о чести своей забочусь. По крайней мере, три месяца подождать надо, а потом придумать какой-нибудь предлог.
— Возражений нет, — Сказал Асадолла-мирза и тут же добавил: — Ох, я совсем забыл, мне нужно было позвонить… Вы тут продолжайте, я сейчас вернусь.
Он быстро вышел, и я догадался, что он отправился спросить согласия Азиз ос-Салтане насчет продолжительности брака, так как через несколько минут он возвратился со словами:
— Так о чем мы говорили? Ах да, насчет срока, конечно, никаких возражений — пусть будет три месяца до развода.
— Но я должен вас предупредить, что у меня денег нет, и расходы…
— Помилуйте, господин Практикан! Вы делаете доброе дело, при чем тут расходы?.. Вы обсудите все с Маш-Касемом. Затраты мы полностью берем на себя.
Асадолла-мирза кивнул мне, и мы с ним вышли из подвала. Азиз ос-Салтане и дядюшка слушали, приникнув к оконцу. Асадолла-мирза хотел сказать что-то, но Азиз ос-Салтане знаком велела ему молчать. Внимая разговору Практикана с Маш-Касемом, она ворчала себе под нос:
— Ишь жадина! Бесстыжий, две тысячи туманов хочет…
Асадолла-мирза тихонько сказал:'
— Стоит дать, ханум… Дешевле-то едва ли кого-нибудь найдем.
Азиз ос-Салтане не отрывалась от окна. Вдруг она дернулась и сердито прошипела:
— Чтоб его, подлеца — он еще меня чернит! Пусть только уладится это дело с девочкой — я ему покажу «хитрую заразу»! Чтоб ему сдохнуть, плешаку этому!
Немного позже заседание было продолжено в комнате Дустали-хана. Практикан Гиясабади в почтительной позе, опустив голову, сидел на ковре.
Дядюшка Наполеон начал:
— Господин Практикан, я надеюсь, вам известно, что вы вступаете в родство с почтенным и благородным семейством и что вам надо стараться, чтобы в течение означенного времени ваше поведение и поступки не нанесли ущерба нашей чести.
— Я ваш покорный слуга. Разве я посмею что-нибудь не так сделать.
— А как насчет дома? — спросил Асадолла-мирза. Слова его были обращены к дядюшке, и тот ответил:
— Конечно, надобно подумать о доме, где…
— Как же! — воскликнула Азиз ос-Салтане. — Разве я могу отпустить от себя дочку? Господин Практикан должен переехать к нам… Верхние комнаты свободны, я там все приготовлю.
Практикан, не подымая глаз, проговорил:
— Как перед богом, ага, — у меня ведь мать есть, не могу же я ее одну оставить…
— Хорошо, вы привезете вашу матушку с собой, — сказал Асадолла-мирза.
Дустали-хан так и подскочил:
— Зачем глупости болтать, Асадолла? Как это — в наш дом…
— Другого выхода нет, Дустали! — заявил Асадолла, и в голосе его прозвучали злорадные нотки. — Не может же господин Гиясабади оставить без присмотра старую больную мать.
Тут Практикан сам вступил в разговор:
— Да, ага, я человек одинокий, мать моя уже старая, работать не может… С сестрой вдовой…
— У вас и сестра есть? — блеснул глазами Асадолла-мирза. — Сколько ей лет? Чем она занимается?
— Ох, как перед богом — два года назад замуж выдали, а в прошлом году муж ее под машину попал. Сейчас она в кафе выступает — поет.
— Что?! В кафе?.. — В один голос воскликнули дядюшка, Дустали-хан и Азиз ос-Салтане. Но Асадолла-мирза не дал им вмешаться:
— Ну—ну, молодец! Бог даст… Ну ладно, выясняется, что с вами еще молодая незамужняя женщина, которую в этом городе богу не поручишь… Господин Гиясабади прав.
— Асадолла, можешь ты закрыть свой поганый рот? — завопил Дустали-хан.
— Моменто, моменто, вы, значит, хотели бы, чтобы господин Практикан оставил мать и сестру и перебрался в качестве зятя в ваш дом?.. Ну, если он на это согласен — чего же лучше… Меня это вообще не касается.
Практикан встал:
— Нет, похоже, что я не приглянулся этому господину… Не могу я покинуть двух женщин — одну старую больную, другую молодую — на волю божью… Я ухожу.
Маш-Касем бросился к нему:
— Куда, милок… Садись… Ты его слова в расчет не бери — как ханум скажет, так и будет.
Азиз ос-Салтане, делая вид, что вытирает слезы, выдавила:
— Я в память о покойной матушке на все готова…
— Ханум, ты понимаешь, что говоришь? — взревел Дустали-хан. — Практикан, старуха мать и сестра—певичка в нашем доме!..
Практикан второй раз собрался уходить:
— С вашего разрешения, я пойду… Я не могу слушать, чтобы о моей матери и сестре дурно говорили.
Его опять усадили на место, и Асадолла-мирза закричал:
— А ты, Дустали, потише! Или, может, ты предпочитаешь, чтобы мы снова начали расследование и нашли отца ребенка? А потом привели его и заставили жениться?
Дустали-хан в ярости стиснул зубы и прошипел:
— Как вы считаете нужным.
Бракосочетание решили назначить на вечер под пятницу. Однако Практикан настаивал, чтобы из уважения к его матери, дали ей прийти посвататься.
— Да, — согласился Асадолла-мирза, — но тогда уж пусть она изволит пожаловать прямо сегодня. И сестрицу тоже приводите. Мы теперь свои люди.
Практикан уже было отправился в путь, но, сделав несколько шагов, вернулся:
— Только смею вам доложить, то обстоятельство насчет Луристанской кампании должно остаться между нами. Об этом моем изъяне никому на свете неизвестно. Если когда-нибудь где-нибудь это выйдет наружу — будет урон для чести вашей девушки и моей чести тоже… И про беременность ханум при моей матери не поминайте — если мать узнает, едва ли даст согласие.
Получив твердые обещания и заверения по этому поводу, Практикан наконец удалился. Асадолла-мирза и Маш-Касем проводили его до калитки, потом Асадолла-мирза вернулся и радостно сказал:
— Ну, про парик тоже договорились. Решили, что после обеда он зайдет, и мы с ним поедем на проспект Лалезар, подберем для него красивый парик, чтобы Гамар не разочаровывать. Надо и о костюме подумать. Кстати, Дустали, давай деньги на парик!
— И за парик я должен платить?
— Не хочешь — не плати. Тогда Гамар не согласится выйти за Практикана. Придется нам еще раз пускаться на поиски подходящего папаши для ребеночка, папы, который согласился бы жениться на маме.
Дустали-хан, дрожа от гнева, завопил:
— Асадолла, душой отца клянусь, если ты еще раз про это скажешь, я тебе покажу!..
— Моменто, я не понял, что тебя так задело? Я сказал, пойдём разыщем этого отца—подлеца, негодяя, ублюдка этого! А тебе с чего кровь в голову бросилась? Не дай бог…
Под общие крики протеста Дустали-хан схватил склянку с лекарством, оказавшуюся у него под рукой, и швырнул ее в голову насмешнику. Склянка со звоном разбилась о стену, а Асадолла-мирза, громко хохоча, выбежал из комнаты.
Когда я пришел домой, отец, отсутствовавший с утра, уже вернулся и расхаживал по двору. Он подозвал меня и повел в задние комнаты.
— Что там сегодня приключилось? Говорят, пока меня не было, приходил инспектор Теймур-хан.
Услышав, что Практикой Гиясабади согласился сочетаться браком с Гамар, отец довольно рассмеялся:
— Красиво, ничего не скажешь! Сливки, можно сказать, аристократии — в объятиях Практикана Гиясабади. Хвала аллаху, они нашли жениха еще менее знатного, чем я. Мои поздравления!
Смех отца звучал весьма ядовито. Долгие годы он терпел попреки и вот наконец изведал сладость мести, ростки которой были взлелеяны дядюшкой и его семьей. Он пробормотал:
— Эта свадьба не должна пройти незаметно… Надо пригласить всех почтенных и благородных господ.
Тут он, к моему изумлению, принялся, как мальчишка, скакать по комнате:
— Новости! Новости! Экстренный выпуск!!! Аристократия запятнала себя!!!
Ненадолго он задумался, потом, видимо, приняв какое-то решение, не обращая больше на меня внимания, вышел из дома и направился к калитке.
— Куда вы, папа?
— Я сейчас вернусь.
Я с беспокойством сделал несколько шагов за ним и остановился, проводив его взглядом до поворота улицы.
Вскоре возвратился из полицейского участка Шамсали-мирза вместе с чистильщиком. Чистильщик опять занял свое место. Дядюшка, просветлев, подошел к нему:
— Мы очень рады, что недоразумению положен конец.
— Да умножит господь вашу доброту, этот подлый индиец хотел мне воровство пришить! У, безбожник проклятый!
— Не сомневайтесь, господь воздаст ему за это!
— Я и сам с ним рассчитаюсь, — продолжая раскладывать свое имущество, пробормотал чистильщик. — Подождите, вот придет срок — я уж знаю, какую беду на него напустить.
Сверкнув очами, дядюшка вполголоса повторил:
— Придет срок, придет…
И, помолчав мгновение, произнес как можно значительнее;
— Не обращайте на них внимания, у вас другие дела. Продолжайте свою работу.
Чистильщик, не вникая в скрытый смысл его слов, ответил:
— Конечно, ага, я свое дело делаю.
Дядюшка одобрительно закивал:
— Да, дело прежде всего, а подобные помехи и срывы — их следовало ожидать.
Чистильщик, все так же не поднимая головы, ответил:
— Да ведь если одному индийцу спустить, свалять дурака, эти мерзавцы еще больше обнаглеют.
Дядюшка с довольной улыбкой повторил:
— Да, эти мерзавцы… заважничали они… Эй, Маш-Касем! Принеси-ка стакан шербету Хушанг-хану — освежиться.
Маш-Касем возился недалеко от меня, так что я услышал, как он буркнул себе под нос:
— Хоть бы это его последний стакан был!