Мопед свернул на аллею, ведущую к хижине. Пандора даже не повернула головы, только еще крепче прижалась к спине Бена. Ей было стыдно за свое поведение. И она не до конца еще оправилась от происшедшего. Чувствовалась и усталость.

Женщина думала о том, какой прекрасный был день, чистое море, удивительные рыбы… и все это она умудрилась превратить в сущий кошмар для самой себя.

— Не беспокойся, — успокаивал ее Бен, — такое часто случается: люди вдруг начинают паниковать под водой. К тому же, опасности-то никакой и не было. Жаль только, что все это испортило твою первую попытку понырять с маской. Но мы ведь попробуем еще разок, да? А теперь ложись в свой гамак, а я принесу тебе стаканчик бабушкиного сладкого липового чая.

Пандора устало опустилась на сетку гамака и завернулась в одеяло. Ее мокрое тело быстро согрелось, даже перестала чувствоваться мокрая ткань купальника.

«Ты погубишь свои почки», — ругала Пандору мать, когда заставала в таком виде.

Липовый чай, принесенный Беном чуть позже, уже не понадобился, так как Пандора спала. Он молча смотрел на нее, лежавшую на боку с поджатыми коленями, на ее расстроенное лицо, и у него не хватило смелости разбудить возлюбленную.

Когда Пандора появилась на пороге дома через два дня после того, как сбежала с Норманом, Моника ничего ей не сказала. В одной руке Пандора держала чемодан, другой тщетно пыталась спрятать от всевидящих соседей разбитый нос и огромный синяк под глазом. Что ж, успокоила себя тогда Моника, синяки в нашем городе не редкость.

Дверь Пандора открыла ключом, по городской традиции всегда остававшимся в замке. Этому обстоятельству она была рада, потому что ей почему-то не хотелось стучать в дверь материнского дома. Возможно, в ее глазах этот стук означал бы некий акт капитуляции, подчинения, мол, прости меня, Боже, я согрешила. Хотя, что и говорить, она действительно согрешила. С этим согласился бы даже отец О'Хэнлон. Обеты надо блюсти при любых обстоятельствах. Она же свой обет не соблюла — предала, бросила своего супруга.

Так и стояла Пандора в дверях, смущенная, безмолвная, со страшным темным синяком под глазом. Кровь струйкой текла из носа, и Пандора пыталась не дать красным каплям испачкать белый пиджак и блузку. Тот самый любимый пиджак, который она выбрала много недель назад и в котором решила бежать, чтобы выйти замуж за Нормана. Пандора приоткрыла дверь еще чуть-чуть и тут только в желтом свете прихожей заметила мать.

В кои-то веки волосы матери оказались распущены, покрасневшие глаза влажно блестели, а рот дрожал.

— Так значит, ты решила сбежать от меня так же, как твой отец. Ах ты негодяйка! Не думай, что я ничего не знала. Мне все рассказала мисс Джонс, в мэрии она регистрировала свою собаку и видела вас обоих, видела, как вы хихикали и перешептывались. Ну и что теперь? Что ты теперь обо всем этом скажешь, маленькая тупая сучка? Посмотри только на свое лицо! — Моника подошла к Пандоре, подняла за подбородок ее голову к свету, падавшему от засиженной мухами лампы. Пандора всегда ненавидела эту лампу, висевшую на длинной цепи над лестничным проемом. Время от времени Моника начинала вдруг охоту за длинноногими пауками и мухами, для чего цепляла на лампу длинные рулоны липкой бумаги. В результате уже дня через два с потолка, качаясь и бросая тени, свисали гроздья прилипших к бумаге полуразложившихся насекомых.

Идеально белый абажур этой несчастной лампы со временем пожелтел и стал похож по цвету на старческие ногти. Пока Моника вглядывалась в лицо Пандоры, та заметила на висевших над ней липких бумажных рулонах по меньшей мере еще двух недавно попавшихся в западню длинноногих пауков, которых раньше она не видела. Отец Пандоры тоже казался порой похожим на длинноногого паука. До того дня, когда мать грубо разрушила ее полное взаимопонимание с отцом, Пандора обожала сидеть, качаясь на отцовской длинной ноге, и воображать, что они вместе с ним мчатся по лесам и полям. Она поняла, что сейчас расплачется. Если бы папа был здесь, он, конечно же, отправился бы к Норману, вытащил бы его из кровати и врезал как следует.

Как бы то ни было, Норман ей просто надоел. Завтра же она отправится в бакалейный магазин «Ханидью» и попросит взять ее обратно на работу. В магазине контролером она хорошо зарабатывала и через какое-то время точно смогла бы отложить достаточно денег, чтобы открыть собственное дело. Все это она продумала и решила в те минуты, пока тщетно ожидала хоть немного жалости и сочувствия со стороны матери.

— Ну, нет. Так быстро от него тебе отделаться не удастся, — заявила Моника, как всегда сверхъестественным образом разгадав тайные мысли Пандоры. — Он еще притащится сюда, он еще будет умолять тебя вернуться! Ладно. Мне через час надо быть на работе. Пока можешь поселиться в своей комнате. Мы тут с мисс Силесией решили устроить себе праздник, съесть по тарелке ветчины с сыром и яйцами. Ее «газы» уже прошли. Салата и лука нам не надо. А вот все остальное для нашего праздника ты могла бы и приготовить. И не забудь, что мне яйца надо варить ровно четыре с половиной минуты. Да, и не вздумай срезать жир с ветчины. Тебе, кстати, жир тоже был бы полезен. Попробуй только сделать глупость и выкинуть жир!

— Не выкину, ма. А теперь можно мне подняться к себе в комнату и переодеться?

Моника пошла на кухню, а Пандора, тяжело ступая, двинулась вверх по знакомой до малейших деталей лестнице. Вот три скошенные ступеньки, а вот дырка в зелено-коричневой ковровой дорожке. А здесь, на самом верху лестницы, она когда-то часами просиживала по вечерам, украдкой, через приоткрытую дверь в гостиную, смотря фильмы, которые показывали по их черно-белому телевизору. При этом голоса родителей доносились до нее то громче, то тише, напоминая прокатывающиеся по прериям переливы далекого грома. Голоса эти даже больше походили на звуки пыльной бури, сухие и высокие, несущие в себе обещание сильного дождя. Правда, часто звуки прерывались, рассекались, как блеском молнии, пронзительным криком Моники.

— Слушай, что я тебе говорю, Фрэнк!

При этом в начальный звук имени отца, в «ф», Моника вкладывала всю силу зловещего предзнаменования, которую несет в себе предгромовой рокот, предвещающий неминуемый и ужасный раскат самого грома, каким у Моники выходил последний звук имени отца — «к». От этого «к» звенела посуда в угловом серванте.

Теперь, многие годы спустя, Пандора, ныне несчастная новобрачная, вернулась в комнату своего детства. Она опустила чемодан на пол и заплакала. Плакала не о себе и Нормане, и даже не о неудавшейся свадьбе. Потому что сама к ней стремилась и винить ей, кроме себя, было некого. Оплакивала она, скорее, всю свою жизнь, в которой наделала слишком много ошибок. Почти каждый вечер девушка уходила из детской комнаты, чтобы закатиться в какой-нибудь бар или кафешку с друзьями-подростками. Кончались же эти прогулки чаще всего одним и тем же — задним сиденьем чьей-нибудь машины, где она отдавалась всякому с той же легкостью, с какой можно подарить, например, жевательную резинку. Мало кто из ее подружек был настолько «смел». По правде говоря, Пандора со стыдом сегодня могла признать, что в подростковые годы она была самой, что ни на есть, доступной «подстилкой».

Если кто хотел пригласить девушку на свидание со вполне конкретной плотской целью, выбирали всегда Пандору. Она отдавалась любому, перед любым открывала свой «сосуд Пандоры». Об этом было известно всем в округе.

В монастыре, где Пандора потом оказалась, она везде и всюду опаздывала, а потому ей вечно приходилось то красться, то бежать по монастырским коридорам, задыхаясь и поправляя на ходу платье. Монахини-воспитательницы только обреченно вздыхали по этому поводу.

— Да и что от нее ожидать, — сказала как-то Монике классная воспитательница Пандоры, — ведь бедняжка почти каждые два года меняла школы. Она совсем неграмотная.

Мать Элиза не имела никакого представления о том, что, едва ступая за порог монастырской школы, Пандора с лихвой компенсировала свои школьные неуспехи повышенной активностью в контакте с мальчиками. Ей самой секс не доставлял ни малейшего удовольствия, а был лишь еще одним подтверждением силы, которой, по ее мнению, она таким образом обладала. В общении с мальчиками Пандоре помогало и ее умение предугадать поведение других людей, например ее собственной матери. Это умение, кстати, дало Пандоре гораздо больше знаний о людской психологии, чем специальные занятия по этому предмету в институте. «Уроки» матери позволяли ей безошибочно вести себя с кавалерами: так, Норман, желавший поддержать репутацию ловеласа, хотел как можно быстрее «забраться в трусики Пандоры», но она, в собственных интересах, не позволяла ему этого целую неделю, чем, безусловно, значительно укрепила собственный авторитет в глазах окружающих.

Пандора выпила бесчисленное количество сладких молочных коктейлей, день за днем наблюдая, как напротив, у сгоравшего от нетерпения Нормана, ходил вверх-вниз по горлу огромный острый кадык. Его здоровенные руки, руки механика, были в постоянном движении, пальцы то обхватывали под столиком коленки, то отпускали их. Пандора пила коктейли не торопясь, потягивая сладкий напиток через соломинку, томно причмокивая, чем явно провоцировала Нормана. Под конец одного из рандеву она даже вытянула ногу под столиком и дотронулась кончиком туфельки до его бедра. Он попытался было поймать ее ногу и зажать между своими коленями, но не успел.

— В субботу, Норман, — шепнула ему Пандора, когда он рванулся к ней, чуть было не опрокинув столик, — давай сделаем это в субботу.

Хорошо еще, что у Нормана оказался матрац в задней комнатке мастерской, Сама комнатка была плохо прибранной, но положение спасало то, что Норман догадался все же раздобыть чистую подушку и прикрыть ею и полосатым бело-голубым одеялом давно посеревшую от грязи обивку матраца.

— Ух ты, Норман, какое у тебя чудесное одеяльце! — отметила Пандора, крутя в руках прямоугольную белую сумочку.

Норман довольно улыбнулся. Пандора обожала его улыбку. Нравились ей и его глубоко посаженные грустные глаза, которые разгорались порой неожиданным блеском. Немного вытянутое и тоже грустное лицо Нормана, также казалось ей весьма привлекательным. Пандора верила, что сможет заставить его улыбаться чаще.

— Хочешь чего-нибудь выпить? — спросил Норман, доставая пиво из холодильника, стоявшего у стены мастерской.

— А у тебя нет безалкогольного пива, а, Норман? Мать говорит, что девушкам не пристало пить настоящее пиво.

— Нет, нет у меня безалкогольного пива. Есть зато кока-кола. Будешь? — Его голос дрожал.

Пандоре всегда нравились именно вот эти несколько мгновений, что предшествовали Началу действия. В эти мгновения все происходило, как в кино. И, сидя в убогой комнате на краешке стула рядом с матрацем, она чувствовала себя главной героиней романтического фильма, освещенной сотней прожекторов. В стороне, согнувшись за камерой, человек, отдающий всем какие-то инструкции. По матрацу разбросаны микрофончики, готовые уловить каждый стон, каждый вздох. Потому что снимается не просто обычный фильм, а продукция компании «Пандора Продакшнз» — лента под названием «Пандора — королева порно». Вот тогда бы Пандора действительно «открыла свой сосуд», откуда явились бы все те вещи, что могли свести с ума от вожделения, от страсти любого мужчину. Пока же, правда, в порнографической коллекции Пандоры было лишь три порножурнала — подарок одного благодарного клиента, и черный пояс для чулок с красными подвязками.

В тот день она его как раз и надела. А также купила пару французских шелковых чулок и белые-белые остроносые туфли, державшиеся теперь, правда, только на кончике больших пальцев. И вот пришло время наконец режиссеру призвать всех к тишине — съемка готова была начаться. Пандора допивала кока-колу. К сожалению, под рукой у нее не оказалось кокетливой соломинки. Она знала, что моменты пустого нервозного напряжения сейчас пройдут. Просто они были неизбежны, вписаны в сюжет фильма, в первую сцену первого действия.

Норман, сжимая стакан с пивом, приблизился к ее стулу, склонился над ней, коснувшись ее губ своими толстыми губами. Мгновение он не двигался, наслаждаясь.

— Нет, не так, Норман, — сказала ему Пандора. Она дала незаметный сигнал рабочим сцены, застывшим в ее воображении у осветительных прожекторов. — Смотри, что ты наделал. Ты сбил мне прическу и размазал всю помаду.

Норман застыл от удивления.

— Так мы что, все же не будем этим сегодня заниматься?

— А чем же мы уже занимаемся, как не этим, Норман? Чем? Ты что, ничему в школе так и не научился? Вот, дай мне просто стереть помаду самой моим чистеньким платочком, и тогда уж ты сможешь обнять меня и поцеловать так же аккуратно, как делает это Джеймс Дин в фильмах. Кстати, ты на него немного похож. Он такой красавчик, этот Джеймс Дин.

— Да замолчи ты. Дай лучше я тебя поцелую, — только и смог ответить Норман.

Пандора подняла глаза вверх. Мотор! Камера! Свет! Действие первое. Сцена первая. Дубль два. У Нормана, правда, было явно иное представление о грядущем событии. Он сгреб Пандору в охапку и с такой силой бросил на матрац, что у нее перехватило дыхание. Одной рукой он расстегнул ремень на брюках, другой — задрал ей юбку.

— Ну что ж ты так торопишься, — упрекнула его Пандора. — Ты мне чулки порвешь.

— Ничего, куплю новые, — буркнул Норман.

Скинув наконец-то джинсы и трусы, отбросив их в сторону, Норман с нетерпением стал расстегивать застежки на подвязках чулок Пандоры. Ухватив за одну из таких застежек, пришитых к резиновому поясу, он дернул за нее изо всех сил. Пояс не выдержал и лопнул с сухим, похожим на выстрел духового ружья, треском. Отлетевшая застежка угодила Норману прямо в глаз, но он этого даже не заметил, потому что понял, что все препятствия на его пути теперь устранены и он может в конце концов приступить к главному.

Пандора лежала не шевелясь под его тяжелым, двигающимся взад-вперед телом. «Да, это, пожалуй, займет порядком времени», — думала Пандора. Норман явно не был в этих делах экспрессом, то есть не походил на всяких там прочих мальчишек, которые, едва войдя в нее, издавали пару громких «свистков» и почти сразу же «кончали». Не был он, слава Богу, похож и на других ее знакомцев — нервных типчиков, которые выпускали все, что могли, еще до вхождения внутрь, но зато потом долго и занудно отрабатывали номер всухую. Нет, Норман трахнул на своем веку приличное число женщин и, надо сказать, умел получать от этого дела удовольствие.

Пандора осмотрелась вокруг — гараж был большой и достаточно чистый. Она знала, что Норман бросил школу и жил один в этом доме. Отец его умер, а мать обитала где-то на юге Флориды. Размышляя об этом и осматриваясь по сторонам, Пандора поняла вдруг, что Норман мог бы стать для нее выходом, спасением от этой нудной, тоскливой жизни, какую она вела со своей матерью.

Но ничего, однако, из этого не вышло. И она опять оказалась в своем доме, в той же самой комнате, где уже, правда, теперь не было золотых рыбок.

С помощью нескольких слоев пудры мисс Силесии удалось замаскировать синяк Пандоры. Сама же мисс Силесия просто сгорала от желания оказаться первой, кто оповестит соседок на улице о возвращении Пандоры: дочка Моники вернулась через каких-нибудь пару дней после отъезда в свадебное путешествие, вернулась с разбитым носом и синяком под глазом.

— Пандора, мы тебя так рано домой не ждали. Что случилось? Что, влюбленные поссорились? — Мисс Силесия с придыханием рассмеялась, обнажив гнилые пеньки пожелтевших зубов.

— Да, что-то вроде этого, — ответила Пандора, передавая гостье ветчину. Она ненавидела розовые, вечно мокрые ломти свинины, обрамленные сверкающе белыми полосками жира. Моника всегда требовала, чтобы к столу гостям еще подавался прессованный сыр, вареные яйца, нарезанные так, чтобы в глаза бросались лимонно-желтые купола желтков. Пандора поставила перед соседкой тарелку, а мать принесла чай со льдом. Пандора ждала, когда же наконец раздастся звук подъезжающей машины или зазвонит телефон и объявится Норман. Она понятия не имела, где он был в тот момент.

Моника тяжело опустилась на свой персональный стул. У стула этого была особенная, высокая, спинка, на которую Моника могла откидываться, не нарушая при этом форму прически.

— Так все будут чай со льдом? — спросила она подчеркнуто весело. Глаза ее горели. Да и вся она была явно взволнованна. Именно такого волнения, нервного возбуждения Монике всегда и недоставало в жизни с Фрэнком, ее ужасающе скучным мужем.

Пандора отметила, что мать покрасила ногти обычным ярко-алым цветом. Отметила она и то, что лак лежал, как всегда, идеально, что, как знала Пандора, требовало неимоверного терпения.

Начиналось все с того, что мать долго-долго взбалтывала пузырек с алым лаком. Потом наносила его на ногти первым слоем и принималась ожесточенно трясти пальцами в воздухе, то и дело останавливаясь и проверяя, не трескается и не отваливается ли прошлонедельный слой, прилипший к только что нанесенному. После этого Моника накладывала следующий слой лака, на этот раз прозрачного, который служил как бы фундаментом и вообще, якобы, замедлял кровообращение в пальцах. На этот второй слой мать принималась долго и упорно дуть. И только затем накладывался финальный слой алого лака. Накрашенные руки Моника вздымала над головой и медленно помахивала ими то в одну, то в другую сторону. Через несколько минут готовый маникюр сиял призывно и многообещающе.

Только вот что именно обещали наманикюренные руки Моники? Пандора часто задавала себе этот вопрос. Эти руки точно уж никогда не смогут обласкать горячую, покрытую волосами мужскую мошонку. Вероятнее всего, Моника вообще не знала, где это место у мужчин находится. Бывало, мать даже с гордостью говорила Пандоре, что только лишь ей и Святой Марии удалось забеременеть и родить от Святого Духа. Моника даже хотела сходить в церковь, к отцу Додду, и рассказать про свою причастность к чуду непорочного зачатия. Но Фрэнк отговорил ее от этого. Потом, правда, мать частенько ворчала, что и правильно она тогда никуда не пошла, потому что, глянув на острое личико Пандоры, на ее неровные зубы и глаза цвета зеленого чая, все решили бы, что чудесное зачатие случилось вовсе не по Божьей милости, а по воле сатаны. Пандора посмотрела на собственные руки. Два ногтя были страшно обкусаны, большая часть розового лака слезла. На ней была плиссированная серая юбка и белая блузка с воротничком под Питера Пэна. Пандора очень хотела показать окружающим, что ничего ужасного с ней в эти дни не случилось, что глаз ее вовсе не вздулся и не горел, и, главное, обручальное кольцо на ее правой руке, которое так много для нее значило, так и останется там навсегда. Может быть, ей удастся еще поговорить с Норманом и она выяснит, что именно его вдруг так расстроило на второй день замужества.

Она знала, что Норман, будучи в плохом настроении, может и вспылить. Об этом она знала еще до того, как вышла за него замуж, но он бывал также добрым и ласковым. К тому же он обожал маленьких лохматых котят и щенков. И, наконец, он гордился Пандорой, и об этом она тоже знала. Всякий, кто заглядывался на нее, когда они шли рядом, подвергал себя большой опасности. Единственный человек, который имел на окружающих такое же огромное влияние, был ее отец…

Пандора взглянула на свою тарелку, на запотевший стакан с холодным чаем. Нет, разница между влиянием отца и Нормана была существенная. Нормана люди боялись, а Фрэнка уважали.

Допив чай, Пандора позвонила в гараж и долго ждала ответа. Перед самым сном она позвонила опять. На этот раз в квартиру Нормана, которая находилась над гаражом и куда они успели поставить новую двуспальную кровать. Но и там никто не взял трубку. Пандора лежала в своей знакомой с детства узкой постели и чувствовала себя совсем маленькой и беззащитной. Именно в этот момент она окончательно поняла, что первый ее брак завершится полной неудачей.