Я вернулся на остров в четверг, после полудня, через три дня после того, как уехал. На двери № 2 уже не было полицейской ленты, и рядом с ней стояла тележка уборщицы.
Универсал со стоянки исчез, а вот мотоцикл сосунка все еще торчал перед дверью его комнаты.
Чайки щедро покрыли парковку своими испражнениями, и я почему-то подумал о священниках.
На стук в дверь комнаты Рокки и Тиффани никто не откликнулся. В животе у меня что-то перевернулось, по спине потек пот, и мысли закрутились с удвоенной быстротой. Я пересек парковку и подошел к двери офиса. Когда я ее открыл, то услышал голос, выводящий музыкальные трели. За углом комнаты, в телевизоре, нарисованные животные пели песенку, строя платье для Золушки; маленькие птички окутывали ленточками его корсаж. Здесь же были Нэнси, Нони и Дехра. Тиффани сидела на полу, уплетая хлопья, и смеялась.
Все женщины разом повернулись ко мне.
– Привет, – сказала Нэнси без всякой теплоты в голосе.
– Здравствуете, – сказала Дехра, а ее сестра просто кивнула.
Они не повернулись назад к телевизору, а продолжали рассматривать меня. Тиффани, увидев меня, помахала ручкой и вернулась к мультику. Она была одета в новый, ярко-белый джемперок.
– Мы смотрим это уже, наверное, по десятому разу, – сказала Дехра. Сестры хихикнули, но смех получился искусственным, и в воздухе повисло чувство неловкости. Думаю, что видок у меня был тот еще – красные глаза и истощенный внешний вид.
– А где Рокки? – спросил я у Нэнси.
Сестры моментально повернулись к экрану. Нэнси взглянула на меня глазами, узкими, как бритвы.
– Она сказала, что работает. Последние два дня мы нечасто ее видим. Я думала, вы об этом знаете.
Я встал перед стойкой и покачал головой.
– Я тут навещал старых друзей… Она что, нашла работу?
– Мне кажется, что было какое-то недопонимание относительно того, вернетесь вы или нет. – Прежде чем ответить, Нэнси долго обдумывала свои слова.
– Конечно, вернусь. Что за глупости – у меня же оплачено. А как малышка?
– Просто куколка, – сказала Дехра.
– Она лапочка и совершенное очарование. Она заслуживает гораздо большего, – заметила Нэнси.
– Согласен, – подтвердил я.
Нэнси не стала больше ничего говорить, и мы молча наблюдали, как Тиффани вытерла рот салфеткой, сонно потянулась и, зевнув, устроилась на коленях у Нони. Нэнси встала, обошла стойку и негромко, но резко сказала:
– Пойдемте со мной.
Я вышел вслед за ней, и мы стали под автомобильным навесом. Я бросил взгляд на окна Трэя – за алюминиевой фольгой было видно, что шторы задернуты.
Челюсти Нэнси напряглись. Она посмотрела на меня так, как будто я ее ограбил.
– Хотела спросить, – начала она. – Что эта девица о себе думает? Мне ничего подобного здесь не надо. Совершенно. И я этого не собираюсь терпеть.
– Я вас не понимаю.
– В тот день, когда вы уехали, у нее ночью был мужчина. Хорошо. Всякое бывает. В конце концов, это ее дело. – Она почесала внутреннюю часть руки. – Но вчера вечером ко мне пришел Лэнс со своими извинениями. Сказал, что она предложила ему скидку. А извиняется потому, что любит меня, но слаб и не смог сдержаться. Ну, всю эту ерунду на постном масле.
Ее губы превратились в белую линию, а глаза сверлили меня.
– Нэнси, я ничего об этом не знаю.
– Да неужели? Если уж вы не знаете, то кто тогда знает? Я хочу сказать, что не знаю, о чем вы там договорились с этой девицей – да и знать этого не хочу, – но я точно знаю, что она не ваша племянница. А здесь же еще эта малышка замешана! Этот совершенно особенный маленький человечек. Она заслуживает лучшей жизни, чем ведет здесь, мистер Робишо. – Женщина кивнула головой в сторону офиса. – И младшая не должна закончить так же, как старшая.
– И что же случилось? После того, как вы поговорили с Лэнсом?
– Как вы понимаете, мы делаем это не ради нее или вас. При обычных обстоятельствах я бы уже вышвырнула ее отсюда. А может быть, даже позвонила шерифу. Но я этого не сделала. И не сделала я этого только из-за малышки.
– Но что же случилось? Потом?
Женщина коснулась одной из своих сережек:
– Что ж, я пошла поговорить с ней. Она разозлилась и с криками скрылась в своей комнате. А потом появилась из нее в крохотном платьице со слегка прибранными волосами, отвела малышку к сестрам и постучалась к ним. Попросила тех посидеть с ребенком, якобы она идет на работу. Якобы она ее нашла. А я за всем этим наблюдала, потому что наблюдала еще и за тем, как Лэнс пакует свои шмотки.
– А где она работает?
– Вроде бы в одном ресторане на Стрэнде. «Пиранделло». Итальянское заведение. Всем рассказывает, что она там хостес. Она ведь и с этим парнем, Джонсом из восьмого, крутила. Видела, как они вдвоем пили. Он подвозил ее до работы. Знаете, она совершенно не может носить шпильки. Кто-то должен сказать ей, что они ей не идут. Когда она уходила, то хотела пригвоздить меня взглядом, но, дудки, ничего не получилось. Так она и ушла, а больше мы ее не видели. Вы же понимаете, что Нони и Дехра счастливы, что девочка с ними. Думаю, что они надеются, что она так с ними и останется. Но после того, что случилось с этим семейством в № 2… Нет уж. Я решила, что буду больше внимания обращать на то, что тут происходит.
– Черт… – Я пытался придумать, как убедить ее, что и я не собираюсь мириться с подобным. Горло у меня пересохло, а в глазах появились какие-то мушки.
– Черт – это хорошее слово, мистер Робишо. Итак, вы понимаете, что я могу вызвать социальных работников? Я могу сообщить им, что малышку бросили родственники. Я могу сказать, что ее сестра, или кем она там ей является, занимается проституцией, и эту девицу упекут за решетку. Я ведь могу также сказать, что вот этот здоровый алкаш устрашающего вида – на самом деле ее сутенер.
– Но это неправда.
– Что именно? Ну что я в реальности знаю? Я говорю вам, что могу сделать. Могу позвонить. А вы знаете, почему я этого до сих пор не сделала?
– Да.
– Вот именно. Из-за этой малышки.
– Клянусь вам, что я ничего об этом не знал.
– А кто вы? – Нэнси вытянулась во весь свой рост, стараясь приблизиться к моему лицу.
Я достал сигареты, но она отказалась. Я закурил и оперся спиной о стену. Голова разламывалась от блеска солнца.
– Я помог этой девушке в трудную минуту. Сказать по правде, мы тогда оба были в трудном положении. Я ее совсем не знал. Она попросила довезти ее и ее маленькую сестренку до Техаса. Ну вот, а потом я как-то к ним привязался. Сам не знаю почему. Наверное, мне просто захотелось позаботиться о них какое-то время. Не знаю.
– Неплохая работенка.
– Но послушайте же. Вы считаете, что малышке сейчас здесь очень плохо… Можете поверить мне на слово: там, где она была до этого, ей было гораздо хуже. Я сам видел халупу, в которой она жила.
– Что ж, в это я готова поверить. – Нэнси посмотрела на мои сапоги и потерла руки. – Малышка вздрагивает, когда рядом кто-то быстро двигается, вы заметили? Она очень нервная.
– Да, заметил, когда мы играли на пляже.
– Посмотрите мне в глаза, мистер Робишо.
Я посмотрел.
– Вы сутенер этой девицы, или что-то в этом роде?
– Нет. Нет, мэм. Я не сутенер, совсем нет. Я просто хотел ей немного помочь, и вот оказался здесь.
– М-м-м…
Она холодно, с осуждением уставилась на меня. Ее усталое лицо сильно изменилось. У меня опять началась головная боль, и я напомнил себе, что никогда и никому не позволял разговаривать с собой в такой манере.
– Что вы хотите, чтобы я сделал, а? Давайте я сейчас залезу в свой пикап и уеду навсегда. Они – не моя проблема. Хоть это вы понимаете? Черт возьми, я даже вызову вместо вас социальные службы. Позвольте, я сделаю это для вас. И они заберут малышку. И найдут ей опекуна. И тогда я смогу выбросить все это дерьмо из головы. Что, если я скажу, что здесь живет сумасшедшая девица, которую я согласился подвезти, а она взяла и бросила на меня свою сестренку?
Нэнси подняла подбородок, сложила руки на груди и не отступила ни на дюйм, когда я стал надвигаться на нее.
– Думаю, что с шерифом вы встречаться точно не захотите. Однажды я слышала, как эта девица назвала вас Роем. Думаю, что ваше имя вымышленное, и я уверена на сто процентов, что вы не захотите, чтобы у вас снимали отпечатки пальцев.
Я выплюнул сигарету изо рта, и чайка спикировала на рассыпавшиеся искры.
– Тогда мне, наверное, лучше сматываться. Рокки вы отправите в тюрьму, а малышке найдут опекуна, но я к этому не буду иметь никакого отношения.
– Думаю, что вы вполне можете это сделать. Хотя подозреваю, что вы это уже делали или, по крайней мере, пытались. И ничего у вас не вышло.
Я посмотрел на мотель.
– Вы тоже не хотите ее оставлять, – заключила женщина. – Вы тоже полюбили малышку.
– Ну хорошо. – Я потер глаза и поднял руки вверх. – Тогда давайте прекратим пудрить друг другу мозги.
Она коротко рассмеялась, но смех был невеселый.
– Давайте. Но я вот что хочу сказать. Что бы ни случилось, надо, чтобы кто-то заботился о малышке.
Я кивнул. Опершись на стену, мы наблюдали за птицами на парковке. Между домами проникал теплый ветер, который гнал полоски песка по бетону. В воздухе стоял такой сильный океанский запах, что во рту у меня появился привкус водорослей.
– Итак… – прервала Нэнси молчание.
– Не могли бы вы посмотреть за девочкой еще немножко? Я попытаюсь разыскать Рокки.
Она задумалась.
– И как долго?
– Совсем недолго.
Я направился к № 8 и у двери обернулся и увидел, что Нэнси все еще смотрит мне вслед. Я подождал, пока она вернется в офис, и постучал в дверь.
Сначала он посмотрел в глазок, а потом, когда открыл дверь, усиленно замигал на солнечном свете. Я прошел внутрь и захлопнул дверь. Рубашки на сосунке не было. У него была провислая спина и длинные руки, которые висели как плети. Внутри было темно, воняло сигаретным дымом и человеческим телом – по́том.
– Привет, ковбой, – промямлил Трэй, прежде чем упасть на постель. Он раскинул руки и уставился в потолок. Лицо его было покрыто пленкой пота, а веки подрагивали. Он уплывал, высоко и далеко. Худ он был, как сам Иисус Христос.
– Ты знаешь, где сейчас Рокки?
– Сказала… что пошла на работу. – Говорил он очень медленно.
– Что между вами произошло?
– Произошло? – Трэй сел и потер лицо. Я видел его ребра и тонкие ниточки мускулов. – Ничего не произошло, приятель. Просто провели время. Попили пивка. И я подвез ее до работы.
– Ты ей заплатил?
– Что? Приятель… – Он покачал головой и кашлянул. – Убийца цыпочками не интересуется. Въезжаешь?
Я подошел и навис над краем кровати.
– И куда ты ее отвез?
Парень продолжал смотреть в пол, свесив руки между ног.
– Да на Стрэнд. И там она слезла.
Вся его одежда из корзины для мусора была разбросана по полу; я заметил, что книги на столе открыты, а рисунки валяются по всей комнате.
Я уже было вышел из комнаты, как вдруг остановился.
– Ну, и где ты это берешь?
– Что?
– Где ты берешь наркоту, я спрашиваю. Ты вроде выглядел совсем сухим.
– А-а-а. Знаешь, она везде, надо только захотеть…
– Ты что, разжился деньгами?
Лениво подняв на меня глаза, Трэй пожал плечами и ухмыльнулся.
– Ты подумал о том, о чем мы с тобой тогда говорили? – спросил он в свою очередь.
– Ответ отрицательный. Меня это не интересует.
– Ага.
Трэй с трудом встал, порылся в корзине для мусора и вытащил оттуда майку. После этого подошел к раковине, плеснул себе на лицо немного воды и провел влажными руками по волосам.
– Видел, как ты уезжал, – заявил он вдруг.
Я подождал, пока он наденет теннисные туфли и займется поисками сигарет среди бумаг. Наконец он закурил, зажег лампу и выпустил дым так, как будто у него было сколько угодно свободного времени. Его голос звучал вполне нормально, а искусственный техасский акцент почти совсем исчез.
– Видел, как ты взвился с той газетой в руках. Я был здесь. Смотрел через глазок. Видел, как ты ее выбросил и сделал ноги.
Мне стало трудно дышать, и все внутри меня, казалось, превратилось в кусок бетона.
– А газетку-то я из мусора достал. Прочитал и понял, что звали-то тех девчонок прямо как наших. Ну, и сложил один плюс один – знаешь, как это бывает. Все очень просто.
Я заскрипел зубами и сжал кулаки. Трэй притворился, что ничего не заметил.
– Что касается меня, приятель, то у меня нет никакого желания поиметь тебя ни классическим, ни извращенным способом. Поэтому я просто рассказал тебе все. Если дело дойдет до этого…
– Дойдет до чего? – спросил я.
Сосунок наклонился вперед, подвинул к себе пепельницу и аккуратно снял пепел с уголька сигареты, покатав ее по нарезному пластиковому краю.
– Знаешь, если я здесь буду работать без партнера, то шансы попасть в переплет у меня будут гораздо выше. Тут ведь если не полиция, то кто-нибудь другой. Понимаешь? Поэтому посмотри на это с такой точки зрения: представь себе, что в какой-то момент на меня надевают браслеты и засовывают в какую-то полицейскую конуру. А у меня ломка, мне плохо, мне нужно на волю. А копам, этим уродам-садистам, оно нравится. И копы хотят укатать меня на как можно больший срок, хотят лишить меня будущего. Я в отчаянии, болен и схожу с ума. Ведь я же могу и сдаться. Я могу сказать им: «Послушайте, если вы дадите мне свободу, немножко взбодрите и забудете ваши дурацкие обвинения, то я дам вам инфу на убийцу. И я могу рассказать вам кое-что о пропавших девочках».
Костяшки моих пальцев заболели от напряжения, глазное давление стало выдавливать глаза изнутри.
А этот придурок стал играть с ножом-бабочкой, который он достал из-под вороха бумаг. Он вертел его в стороны и вверх-вниз, и маленькое лезвие блестело у него в руках. Это должно было показать мне, что за себя постоять он сможет; а потом он стал ковырять этим ножом у себя в зубах, чтобы продемонстрировать мне свое хладнокровие.
– Подумай над этим, приятель. Я уже тебе сказал, что совсем не хочу тебя поиметь. Я просто предлагаю: давай сделаем немного денег. Поможешь мне – поможешь себе. Твоя зарплата в конце составит пятнадцать штук зеленых. Давай сделаем немного денег.
Я слышал, как его голос время от времени срывается. Да и тон его стал несколько выше. Но он продолжал смотреть на вещи, лежавшие на столе, и завязывать шнурки. Моего взгляда Трэй явно избегал.
– Ну а если нет, то что ж, давай каждый попробует рискнуть по-своему.
Я удивленно смотрел на него, даже не обидевшись. Мне было его просто жалко. Он слишком плохо меня знал и не представлял, до чего его может довести подобный разговор. Трэй выпустил колечко дыма, разгладил свои джинсы, почесал руку, подергал себя за волосы и, когда никаких дел больше уже не оставалось, посмотрел, наконец, на меня. Его глаза подергивались.
– Как ты себе это представляешь? – поинтересовался я. – Я проверну с тобой это дело, а потом ты что, возьмешь меня за горло окончательно? Откуда я знаю, что ты не заставишь меня проделать все еще раз? Что ты не будешь водить меня так, как будто посадил на поводок?
– Да ладно, приятель. Ведь именно это я и пытаюсь тебе вдолбить. Всё не так. И я совсем не по этому делу. Смотри на это как на обмен услугами. Услуга за услугу. И все квиты.
Я заметил чуть видную дорожку красных муравьев, ползущих по плинтусу, а потом перевел взгляд на бумаги, загромождавшие стол, на все эти маленькие схемы и круговые диаграммы. Многие из каракулей на этих бумажках представляли собой пентаграммы, наброски козлиных голов и ножей-бабочек.
– Думаю, что тебе придется поверить мне на слово, приятель, – произнес Трэй. – Но я человек прямой. Выслушай меня. Просто посмотри, что я уже успел сделать, и послушай то, что я хочу сказать. Вот, взгляни.
Несколько минут мы сидели молча. Я почувствовал, что алюминиевая фольга остывает, и понял, что на улице потемнело, как будто нас накрыло облачным покрывалом.
– Ну хорошо, – согласился я, – но тебе придется дождаться ночи. А сейчас я должен разыскать Рокки.
– Да. Хорошо. Я все тебе скажу…
Когда он улыбался, то выглядел старше – его лицо сморщивалось, и маленькие зубки блестели, как горсть гальки.
– Будет лучше, если люди в мотеле не будут видеть, как мы что-то вместе обсуждаем. Поэтому вечером встретимся на круге «Кей» ниже по улице. В восемь часов.
– Брат, да ты просто параноик. Никто здесь никогда ничего не узнает.
– Если ты хочешь, чтобы я работал на тебя, начинай учиться осторожности.
– Хорошо, хорошо. Ты мне здорово напомнил Вилсона, приятель.
– Тогда делай, что тебе говорят.
Трэй шутливо отдал мне честь. Я не стал оглядываться, когда выходил из комнаты. На улице я понял, что был прав: на небо нагнало массу низко висящих туч; казалось, что небо, которое на нас давило, было вовсе не небом, а основанием горы.
Ресторан я нашел на Двадцать второй улице, между Шипс-Мекэник-Роу и Маркет-стрит. «Пиранделло» находился в нижнем этаже роскошного особняка. Входная дверь была украшена электрическими лампочками в стеклянных патронах в форме языков пламени. Название ресторана было написано красивым шрифтом на стеклянных входных дверях, верхнюю часть которых закрывали шторы винного цвета. Рядом, на тротуаре, какой-то мужик кричал на свою собаку.
Как только я вошел, ко мне подошла хостес. Обслуживающий персонал был одет в черные юбки или брюки и белые рубашки с черными бабочками. Было пять часов вечера, и девушка, сообщив мне, что кухня только что открылась, спросила меня, не хочу ли я присесть. Зал был заполнен примерно на одну треть – женщины были в блузах и драгоценностях, демонстрируя свои густые техасские прически.
– А Рокки сейчас работает?
– Кто?
– Рокки. Ну, или Рэйчел… Невысокая девушка с короткой стрижкой. Натуральная блондинка.
По ее лицу было видно, что девушка обдумывает услышанное. Она взглянула на схему рассадки и, наконец, сказала:
– Мне кажется, что я ее не знаю.
– Так она что, здесь не работает?
– Я здесь всего несколько недель. Может быть, здесь и работают люди, которых я еще не знаю.
– Но других-то хостес вы должны знать? Вы никогда не видели эту девушку – изящную, с такими легкими разлетающимися волосами, хорошенькую? Невысокого роста.
– Знаете, мне кажется, что такую девушку я пару раз видела сидящей в баре. Но не думаю, что она здесь работает.
Она указала рукой себе за спину, где за холлом и главным залом располагалась длинная барная стойка; за ней хозяйничал мужчина в рубашке и с нарукавниками, которые носили, наверное, в прошлом веке.
Он выглядел как мой ровесник, а цвет его загара напоминал цвет ила в дельте Миссисипи: выгоревшие брови на этом лице были почти не видны. Мужчина кивнул мне, точными, выверенными движениями смешивая коктейли для стоящей рядом официантки. Мне кажется, что профессионализм любого человека легко можно определить по его рукам – расслаблены они или движутся четко и точно. Бармен поздоровался со мной, и я заказал «Миллер», заплатив двойную стоимость и оставив сдачу ему на чай.
– Благодарю, – кивнул он. – Ожидаете кого-нибудь?
– Знаете, я ищу одну девушку. Мне казалось, что она здесь работает.
Я еще раз описал Рокки и еще раз назвал ее Рэйчел.
– Вы такую не знаете? С короткими светлыми волосами лимонного оттенка. Лицо с острыми чертами, но симпатичное. Сказала мне, что работает здесь.
Бармен поднял брови, и складки у него на лбу побелели. Погладив аккуратно подстриженную козлиную бородку, он сказал:
– Мне кажется, я знаю, кого вы имеете в виду, приятель. Хотя она здесь и не работает. Пару раз она заходила в этот бар. Сидела до тех пор, пока к ней кто-то не подсаживался. Сидела и курила, пока ей не предлагали выпить.
– Правда?
Он с улыбкой кивнул.
– Ежели вам нужна компания, то я знаю нескольких девочек. Могу позвонить, если желаете.
– Нет. Мне нужна только она.
– Что ж. Насколько я знаю, она заходила сюда дважды. Руководство велело мне сообщить, если она появится еще раз. Сами понимаете – место у нас приличное.
Я осмотрел выкрашенные кистью стены, на которые были наклеены кусочки золотой бумаги, макеты Колизея и падающей башни из папье-маше.
– Я имею в виду, что здесь каждый занимается своим делом. Поэтому ей лучше перейти в гостиницы или куда-нибудь еще в этом роде. Здесь для таких дел не место.
– Ну, хорошо…
Я встал со стула и протянул ему еще пятерку за приятную беседу. Было легко представить себе Рокки, пришедшую сюда в первый раз: может быть, она даже не стала заполнять заявление на работу, а просто села в одиночестве в баре. Кто-то к ней подошел, или она взглянула на кого-то так, как умеет это делать. А через несколько часов Рокки вернулась в мотель, с деньгами и с якобы найденной работой.
Я медленно проехал Харборсайд, спустился вниз по Розенберг-авеню и двинулся в сторону дамбы. По пути я видел людей, копошащихся на пляже с грязно-серым песком. Солнце уже садилось, и поэтому все было окрашено в ярко-красный свет. Его лучи проникали через ветровое стекло, как волны накатывающегося пожара. Я внимательно высматривал копну светлых волос. Мужчина, с закрытым газетой лицом, лежал, согнув ноги, на скамейке у автобусной остановки. Женщины в бикини появлялись и вновь исчезали в слепящем дневном мареве. Мужчина стоял с большой шарманкой, которая играла техасский рок. Одна полоса движения была захвачена молодежью. Эти загорелые, стройные тела вызывали у меня чувство неприятия – я никак не мог привыкнуть к тому, что они все воспринимали как естественную данность – время, возможности и уверенность в том, что все им что-то должны. Над их головами летали фрисби, и мне казалось, что для некоторых из них жизнь была нескончаемым солнечным праздником; я слушал их голоса и наблюдал за тем, как они смеются и гоняются друг за другом, как молодые щенки. Я не мог представить себе Рокки в такой компании. Масса вещей на свете происходит не так, как должна происходить.
Прежде чем вернуться домой, я остановился около магазина скобяных товаров и купил упаковку мусорных мешков, способных выдержать двойную нагрузку, и тридцать футов полудюймового каната.
Приехав в «Изумрудные берега», я заглянул в офис и увидел там Дехру и Нэнси, которые, сидя за столом, играли с Тиффани в какую-то настольную игру. Девочка выглядела свежей и ухоженной в своем желтом льняном платьице. Когда кубики упали, она захлопала в ладоши, увидела меня и помахала мне ручкой.
Нэнси вопросительно подняла брови, но я смог только отрицательно покачать головой. Женщина подошла ко мне.
– Вы были правы, – сказал я ей. – Она там не работает. И никогда не работала. Я не знаю. Я покрутился по улицам, но никого не увидел.
– Святые угодники. – Нэнси уперлась руками в бока. – И что же теперь делать?
– А до какого числа у них комната? Я не помню, за сколько я заплатил.
– Кажется, у вас у всех заплачено до послезавтрашнего дня.
– Пари, что к этому времени она вернется.
– Да неужели?
– Уверен, что она знает, когда заканчивается оплата. И она вернется за малышкой. Если нет, то я начну объезжать все мотели подряд.
– А вы думаете, что с ней все в порядке? С ней ничего не случилось?
– Прошло слишком мало времени, чтобы начинать беспокоиться. – Я пока не позволял себе никаких мрачных мыслей.
Нэнси оглянулась на окна офиса. Последние лучи солнца скрылись за окрестными домами, и воздух превратился в мрачную багряную дымку. Был слышен счастливый смех Тиффани.
– Но что же с ней тогда случилось? Ведь у нее на руках такая малышка. Что могло произойти?
– Не знаю. Не могу сказать. Вы же знаете, как это бывает с некоторыми людьми. С ними всегда происходит что-то неожиданное. И обычно – в то время, когда они еще молоды. И изменить их совершенно невозможно.
– Но ведь некоторые же меняются.
– Наверное. Хотя чаще в жизни встречаются первые.
Нэнси кивнула в знак согласия. Притоптывая ногой, она смотрела на большой картонный стакан, который кто-то бросил на парковке. Ветром его катало то туда, то сюда. Я наклонил голову.
– Послушайте. За этой малышкой… То есть я хочу сказать, что если что-то случится… Ну, я не знаю. Вы ведь за ней присмотрите, правда?
Она откинула голову, как будто ее обидели.
– Что?
На глаза мне попался мотоцикл Трэя. Я сам не заметил, как наступила ночь, и оказалось, что мы стоим в сгущающихся сумерках.
– А сколько сейчас времени?
– Без четверти восемь. Так о чем вы сейчас говорили?
– Да так, ни о чем. У меня сейчас встреча кое с кем.
– И девочка опять остается с нами…
– Наверное, я мог бы взять ее с собой. Но у меня на нее прав не больше, чем у вас. – Я протянул женщине сорок долларов. – Вот возьмите. На еду. Или на развлечения. Если завтра к вечеру Рокки не вернется, то мы что-нибудь придумаем.
Без всяких колебаний она взяла деньги, аккуратно сложила их и спрятала в передний карман своих джинсов.
– Знаете, а малышка не всегда в хорошем настроении.
– Что вы хотите этим сказать?
– Я про Тиффани. Она не только смеется и улыбается. Иногда она злится. И становится действительно злой. Бросается едой и рыдает. Она злится, когда начинает спрашивать про эту девицу. И она дергается, если кто-то слишком быстро двигается, – но об этом я вам уже говорила.
Я не знал, что я должен на это ответить. Поэтому я просто кивнул.
Убийца Трэй ошивался около телефонной будки на круге «Кей». Плечи его были ссутулены так, как будто он шел против сильного ветра. Он помахал, увидев мой пикап, и подбежал к нему. Я забросил мешки и веревку в кузов.
Сосунок открыл дверь.
– Залезай, – сказал я.
– Ну что, хочешь взглянуть?
– Поехали, – вздохнул я. Он сказал, что ехать надо в сторону Бродвея и что у нас есть время.
– Практически все хранится на складе. Там есть еще небольшая гардеробная, где они держат свинцовые фартуки и прочую ерунду. А вот за ней, в глубине, находится что-то вроде колодца, по которому раньше, наверное, выбирались на крышу. Отверстие наглухо забито, но между этажами осталось небольшое пространство. Когда они будут закрываться, уборщица меня впустит. Подождем до часа ночи, а потом я выберусь и отключу сигнализацию. Нам нужен будет закрытый фургон. Я хочу, чтобы это ты взял на себя. Ты подъедешь к задней двери, и максимум за двадцать минут мы перегрузим всё в фургон. Поедем в Хьюстон. Так что всю грязную работу проделаю я сам.
– Адрес?
– 4515, Бродвей.
– А кто твой человек внутри?
– Уборщица, приятель. Когда-то я тусовался с ее братом.
– С другой стороны есть подъезд? Чтобы можно было объехать здание?
– Ну конечно. Обязательно. Поверни вот здесь.
Сидя на сиденье, он слегка подпрыгивал, похлопывал себя по коленям и покусывал свою нижнюю губу. Я продумал все варианты нашей дальнейшей беседы, все возможные сценарии. Но даже если бы все удалось и мы смогли бы набить себе карманы, это просто подтолкнуло бы его к дальнейшим действиям. И не важно, какие обещания он давал. В жизни есть одно правило – никогда не доверяй нарикам. Ведь информация о девочках у него никуда не денется.
Я старался не думать об этом. Он чем-то напомнил мне шлюху в Амарилло – так же, как она, он тоже никогда не остановится. И все будет становиться только хуже и хуже.
– А где была твоя исправительная школа?
– Что? А, в Джаспере.
– А вас заставляли собирать хлопок?
– А? Не-а.
– А нас заставляли. Вывозили всех с августа по октябрь. Это называлось Программа социальной адаптации.
– Угу.
– А в семьях ты когда-нибудь жил?
– Ага, – ответил сосунок. – Однажды, когда мне было восемь. Там было не так уж плохо. А потом им пришлось куда-то переехать. А меня взять с собой не смогли. Что-то связанное с работой отца. – Он показал пальцем через ветровое стекло. – Вот мы и приехали.
– Я припаркуюсь через квартал. А потом вернемся по аллее.
– ОК. Ну конечно.
* * *
Мы прошли по аллее и спрятались в тени. Помойка. Газеты, разбросанные ветром. Над нами никаких окон – глухая стена. Трэй указал на клинику.
– Не знаю, – заметил я. – Что-то место слишком открытое.
– Да нет. Только не с тыла. Вон там проходит еще одна аллея. У клиники своя разгрузочная парковка.
– Не знаю, – повторил я и дал ему пройти вперед. Затем вытащил крепкие рабочие перчатки, которые держал в заднем кармане, и, задержав дыхание, натянул их. Я мог бы сделать это разными способами, но он был тощ, как котенок, поэтому это должно было сработать.
Когда Трэй повернулся, то даже отпрыгнул, потому что я подошел действительно очень близко, но было уже поздно. Я обхватил его горло. В его глазах появился ужас понимания того, что должно было произойти, и они налились кровью. Раньше я часто видел такие физиономии.
– Ш-ш-ш-ш, – успокоил я его. – Тише. Тише.
Он попытался сопротивляться, но руки у меня были длиннее на добрых девять дюймов. Лицо его стало бордового цвета, капилляры выпирали и лопались под его кожей. Он попытался достать этот маленький нож-бабочку, но тот выпал и загремел по тротуару. В этот момент я сжал пальцы и сломал его подъязычную кость. Его глаза задергались и закатились назад. Воздух с последним всхлипом вырвался из его тела, и я почувствовал вонь его испражнений. Язык вывалился наружу, как толстый, измученный слизняк. Когда я положил тело на землю, то почему-то подумал, что надо было сначала все объяснить ему, объяснить, что все это только ради девочек. Хотя, наверное, это не сделало бы его последние минуты легче.
Я проверил оба выхода из аллеи, там, где ночь разгонялась уличными фонарями, а потом подогнал пикап так, чтобы дверь была скрыта в тени деревьев. Посадил труп на пассажирское место и облокотил его голову на боковое окно. Я планировал выехать из города по второстепенной дороге, которая плохо освещалась, предварительно запаковав его в мешки и засунув в кузов. Но он так естественно выглядел на переднем сиденье, опираясь головой о стекло, как будто только что заснул. И хотя в кабине воняло его посмертным дерьмом, между нами даже появилась какая-то близость.
Удивительно, но я даже почувствовал к нему что-то вроде взаимного уважения. Как будто он тоже знал что-то об этих необъятных пустых полях, о гостиничных номерах на одного, о кофе, который готовят на разогретом подносе, о криках «выключить свет!» по вечерам. Со своей стороны, я был единственным, кто понял весь ужас того положения, в котором он оказался в конце своего пути в той аллее вместе со мной.
Вот так я и вывез его из города, прислоненным к стеклу. Моего пьяного друга. Моего последнего закадычного кореша. Слабого и безрассудного в молодости.
Ла Порте находился милях в тридцати от Галвестона, и его болото выходило прямо в Галвестонский залив. Когда я раньше работал на Сэма Джино, я бывал здесь пару раз. Как давно это было. Но место совсем не изменилось. Заводь, которая называлась Мараис ду Чиен: большой, черный, запутанный лабиринт омутов и водоворотов, похожих как близнецы, путаница из кипарисов, сосен и ив, кишащая аллигаторами, змеями и древними морскими щуками размером с каноэ. Заброшенная дорога вела к полоске леса, которая обрывалась прямо в болото. Все это было на месте, только еще более разросшееся: гигантские сосны и обвивающие все лианы, и высокие деревья, полностью покрытые кудзу, поэтому все это выглядело как единое целое, как какое-то доисторическое чудовище, чей силуэт выделялся на фоне светлеющего неба.
Я выключил фары и припарковался между соснами на самом краю обрыва. Проделав дыру в одном из мусорных мешков, надел его через голову, наподобие халата брадобрея, а потом уже вытащил тело из грузовика. Вынул у него из карманов ключи и бумажник, снял с него рубашку и штаны, а затем сделал надрезы ножом у него в подмышках, там, где уже успела скопиться загустевшая кровь. Сначала я хотел завернуть его в мешки и привязать к ногам какой-нибудь груз, но услышал, как захлюпала и забурлила вода в болоте. В темноте я почти увидел, как аллигатор поднялся из глубины тины и как его хвост опустился на поверхность воды с характерным шлепком «плоп». Где-то вверху раздались хлопки крыльев. И я уложил труп прямо на краю обрыва. Даже мертвый, он почти ничего не весил. Когда я слегка подтолкнул его, он с громким всплеском свалился в темноту. Я прислушался и услышал влажные звуки – население болот собиралось на пир. Потом я положил его вещи в другой мешок, сделал из него тугой узел и забросил далеко в болото. Вода внизу заколыхалась.
По пути назад я выбросил бумажник Трэя в мусорный контейнер, стоявший перед «Макдоналдсом». Затем притормозил у первого же магазина и купил себе пинту «Джим Бима» – настоящей гадости, но ничего другого у них не было.
Рокки так и не появилась, а свет в комнате сестер был погашен. Я вошел в комнату Убийцы Трэя. Там было не так уж много вещей, но я забрал его одежду и книги, засунув все в мусорный мешок, а потом, тщательно проверившись, выбросил его в контейнер для мусора в другом квартале.
Покончив со всем этим, я вернулся к себе, принял душ, засунул одежду в мешок для грязного белья и уселся в темноте лицом к окну. Я отпивал виски из только что открытой бутылки, курил и наблюдал за улицей. Колени мои дрожали, а руки были сжаты в кулаки.
Около часа ночи на стоянку въехал длинный «Кадиллак» темного цвета. Фары на его квадратной передней решетке разогнали темноту. Трудно ожидать подобный аппарат на такой парковке. Стекла были затемнены, а звук двигателя – очень тих, хотя его мощное урчание было хорошо различимо в тишине.
Рокки вышла с пассажирской стороны. Она слегка покачивалась на высоких каблуках, и мне показалось, что на ней надето новое платье, похожее по раскраске на шкуру зебры, которое плотно облегало ее фигурку. Она захлопнула дверь и, как пьяная, сделала несколько шагов назад. Когда машина отъезжала, то девушка на минуту появилась в свете ее фар, и я увидел, как она замерла и поднесла руку ко рту, заметив на стоянке мой пикап.
Я открыл дверь в ее номер. На лице у нее было самоуверенное и ошеломленное выражение, но когда я подошел ближе, оно исчезло, и было видно, что она испугана.
– Рой, – произнесла она высоким, ломающимся голосом.
Ни на секунду не остановившись, я схватил ее за руку и потащил в свой номер.
Втолкнув ее внутрь, я захлопнул дверь. Она упала на колени и ударилась головой о матрас кровати – выглядело это несколько наигранно. Я задернул шторы.
– Рой, подожди… – Она отползла от меня по полу. – Подожди. – Платье задралась на ее бедрах, а одна из бретелек свалилась с плеча. На верхней части ее бедра я увидел пятно пожелтевшего синяка.
– Тебе нельзя красить глаза, – произнес я. – Ты не знаешь, как это делается, и выглядишь совершенно по-идиотски.
Рокки пыталась что-то сказать, пока я вытаскивал из штанов свой ремень, но, взглянув на выражение моего лица, потеряла голос – ее глаза расширились, когда она увидела пряжку. Она ведь думала, что все будет идти, как хочет она, – она сможет оскорблять меня, ругаться, и все будет сходить ей с рук.
– Я думала, что ты уехал! – воскликнула она.
Я поднял ее за волосы так, что ей пришлось стоять на цыпочках, чтобы сохранить свои волосы, и по ее щекам потекли слезы.
Я просто смотрел на нее. Ее нос покраснел и распух; в глазах был шок, их покрывала влажная пленка, а в белках ясно были видны красные лопнувшие сосудики. Наверное, Рокки все еще была под кайфом. Грудь ее вздымалась.
Я дал ей пощечину, и она свалилась на кровать.
– Этот парень, Трэй, сказал мне, что ты все знаешь, – взвизгнула она. – Он показал мне газету.
– Моя жизнь и жизнь этой малышки… – сказал я. – Что ты ему о нас рассказала?
– Что?.. Нет…
Я сложил ремень и хлопнул им по ладони.
– Рой. Рой. – Она заикалась, рыдая и подняв вверх руки. – Этот Трэй все выспрашивал о тебе. Он начал выспрашивать с самого первого раза, как мы встретились, помнишь, тогда утром. Я сказала ему, что ты крутой парень, что ты наш дядя и что ты, ну, опасен. Вот и всё. Я думала, что ты уехал. Он угостил меня пивом. Больше я ему ничего не рассказывала. А он показал мне, показал… газету…
– Ну а как насчет всех наших разговоров о честности? Тебе не пришло в голову рассказать мне, что ты убийца?
Рокки просто покачала головой и уставилась в пол.
– Ты не… Он, он…
– Ты сделала меня своим сообщником. И малышку тоже.
Она отрицательно помотала головой.
– И ты вышла на панель, как только я исчез.
– Исчез? Да я подумала, что ты смотал удочки. Ты же ничего не сказал. Просто взял и умчался. А потом этот Трэй предложил мне выпить пивка и рассказал, что ты собрал все свои манатки… Приятель, мне надо было где-то раздобыть денег. Как ты думаешь, что я должна была сделать? Сильно это тебя волновало?
Казалось, она была слишком обдолбана, чтобы стоять. Ее голова качалась на шее, а слова были еле понятны.
– Откуда у тебя синяки?
Рокки задрала юбку и в недоумении пожала плечами. Ее верхняя губа изогнулась.
– Заработала их там же, где и платье?
Она издала длинный прерывистый стон, как будто никак не могла восстановить дыхание, и зарылась лицом в колени. Ее дыхание стало прерывистым.
– Боже мой, какой же я идиот… – Я уселся рядом с ней и держал ремень перед ее глазами таким образом, чтобы она видела качающуюся пряжку. – Все бы было не важно, если бы ты только не взяла с собой малышку. Ты забрала ее из дома и вместо этого притащила вот сюда. А я? Ты вроде бы торчишь от того, что торгуешь своей маленькой задницей. И что ты об этом думаешь? Я хочу сказать, ты хоть понимаешь, что это незаконно, а? Давай на минуточку забудем о чувстве собственного достоинства, о безопасности и прочем дерьме – но что же ты, мать твою, делаешь?!
Я жестко схватил ее за подбородок и поднял ее лицо вверх. Ее ноздри дрожали, а парализованный взгляд, в котором светилось настоящее бешенство, был как у сумасшедшей.
– Та женщина… Голову не опускай. Смотри на меня. Та женщина собирается сообщить о тебе копам. И собирается сдать Тиффани социальным работникам. Собирается рассказать им, что шлюха бросила свою дочь. А ты знаешь, куда попадет Тиффани? Ты хоть представляешь себе, что такое приемная семья? Ты слышишь меня? Посмотри мне в глаза. У тебя нет времени оплакивать себя, дерьмо ты собачье.
Рокки опять отвернулась и покачала головой. Снова и снова она повторяла «нет».
– Мне очень жаль… мне очень жаль… мне очень жаль…
– Прекрати. Меня это не интересует. Ты вот-вот разрушишь всю свою жизнь и еще прикидываешься дурой, которая этого не понимает.
Я смотрел на нее с ненавистью до тех пор, пока она не прекратила задыхаться. Тогда я поднял ее за руки.
– А теперь давай поговорим. Скажи мне, что же ты все-таки творишь?
– Я не это имела в виду. Я имела в виду… Я хочу сказать, что потеряла чувство реальности.
– С Лэнсом? Что с ним-то произошло? А в Новом Орлеане? Как насчет твоей подружки в спальне?
Девушка зашипела на меня.
– А она-то здесь при чем? И что я… Как, по твоему мнению, я должна была ухаживать за Тиффани? А? Нам нужны были деньги, Рой, а ты нас бросил! – Рокки вытерла нос и поправила платье. – Ты ведь не собираешься оставаться здесь. И я это знаю. И что мне оставалось делать? Тебя это когда-нибудь волновало? Что мне оставалось делать?
– Могу предложить несколько сот вариантов, которые стоит попробовать, прежде чем идти на панель. А кто это был? Я имею в виду в «Кадиллаке»?
– Мужчина. Просто мужчина. Я его встретила пару дней назад. Он приехал на несколько дней, и ему захотелось общества. Хорошо заплатил. Теперь я смогу оплатить еще одну неделю здесь, и еще на еду останется. Ну, и на одежду.
– Ты только посмотри на себя.
– А ты думаешь, меня это волнует?
– Нет. Я просто не знаю, что тебя может волновать. Просто не представляю. Ты посмотри на себя. Ты же уже пропиталась коксом.
– Нет. Я… я не… – Рокки опять разрыдалась и притворилась, будто не может говорить. Свернувшись на кровати, она положила голову на руки.
– Черт побери. А ведь все могло быть хорошо, Рокки.
– Куда ты уехал? Куда ты исчез?
– Как будто я в этом виноват… У меня ведь не было никаких причин оставаться с тобою и дальше. Это ты понимаешь?
– Наплевать.
Я обернул ремень вокруг руки и стал над ней. Единственная лампа в комнате отбрасывала длинные и острые тени. В ее свете лицо Рокки выглядело просто омерзительно. Соленый воздух смешивался с ее запахом, резким, мускусным, влажным. Кожа ремня заскрипела у меня в руке.
Я совсем этого не хотел, но это как проучить собаку, которую любишь. Важно научить ее, и очень плохо, что это единственный способ научить животное.
Но на меня вдруг напал один из этих приступов кашля. Как будто тяжелый груз ударил меня в грудь. Я согнулся и отхаркался густой слизью со следами крови.
Из глаз у меня посыпались искры, и голова пошла кругом. Я никак не мог вздохнуть и упал на колени. Боль душила меня, и каждый кашель был как удар ледорубом в грудь. Мои ребра болели изнутри, перед глазами плясали яркие пятна, и я уже представлял себе старуху Смерть, шагающую по моему телу, – каждый шаг – еще один удушающий приступ кашля.
– Рой? – Девушка подползла ближе. – Рой? Ну же, приятель. Тебе что… мне что, вызвать?..
Я протянул руку, чтобы остановить ее, схватил ее за руку и сжал слишком сильно, как будто ухватился за якорь, при этом беспрерывно кашляя. Раздавался рев, харканье, хрипы, но Рокки не убирала руки. Наоборот, она схватилась за мою двумя своими и сжимала ее до тех пор, пока приступ не прекратился, но и после этого она продолжала держать меня.
После того как приступ закончился, мне понадобилось какое-то время, чтобы прийти в себя. Все лицо у меня было мокрым от слез и соплей. Я взглянул на девушку и понял, что она увидела, как я испугался.
Тыльной стороной руки я вытер рот, но крови не заметил.
– К чему все это? – прохрипел я. Мой голос звучал, как голос старика, который прополоскал горло жидкостью для прочистки труб. – Я спрашиваю, к чему все это? А?
– Прекрати. Просто не оставляй нас, приятель. Я не могу… – Рокки вытерла лицо и еще сильнее сжала мою руку. А потом отпустила ее.
– О Господи!
– А ты не хочешь сходить к доктору? – нервно спросила девушка, поглаживая пальцами одной руки ладонь второй.
– А тебе что, нужен синоптик, чтобы понять, что идет дождь?
– Но ведь ты же болен. Согласен? Я знаю, что ты не хочешь, чтобы я напоминала тебе об этом. Но ведь ты ничего не делаешь со своим здоровьем. Просто пьешь. И куришь.
– То, чем я болею… От этого не излечиваются.
– Рой… – Выражение ее лица стало медленно меняться, как у ребенка, до которого, наконец, дошел весь смысл плохих новостей. – Тогда, в Оранже. Я, я… – Теперь она действительно очень сильно заикалась, и зажала рот двумя руками.
– Успокойся. С тобой все в порядке. Никому не придет в голову связать это с тобой. А от пистолета я давно избавился.
Рокки посмотрела на свои колени и опять расплакалась. Правда, сейчас ее рыдания звучали более жалостливо.
– Послушай. Плюнь, разотри и забудь. Это уже не вернется. Единственный человек, с которым ты должна все это утрясти, это ты сама.
– Я так… – Рокки покачала головой. – Он все время говорил мне, что это моя собственная вина… – На ее лице появилось выражение безграничного горя, и она стала похожа на маленькую девочку, а я почувствовал, насколько она сама себя ненавидит.
– Я уверен, что он заслужил это. Ты меня понимаешь. Не сомневаюсь. Если бы ты рассказала мне, что там происходило, то я, может быть, сделал бы это сам. Но сейчас это не важно. Все кончено. Тебе надо об этом просто забыть.
Я встал и помог ей подняться. И когда я обнял ее за плечо, она положила мне голову на грудь и расплакалась.
– Так всегда бывает. Не принимай это близко к сердцу. Просто попытайся выговориться. Но не говори того, чего не хочешь. Если чего-то не складывается, то и бог с ним.
Рокки изо всех сил обняла меня. В ее руках ощущалась гибкая сила.
– Рой, а ты веришь в ад?
– Нет, – ответил я. – Хотя на земле он вполне возможен.
– Я должна забрать Тиффани. Мне надо?..
– Я разберусь с Нэнси. Единственное, почему они еще никого не вызвали, это потому, что они очень любят Тиф…
– Я знаю. Действительно. Именно об этом я и думала, Рой, когда я… Я хочу сказать, что видела их всех и поняла, что они никогда не допустят, чтобы с Тиффани что-то случилось, или…
– Этого делать нельзя.
– Да, я знаю.
Колени Рокки задрожали, и я усадил ее на стул. Ей все еще надо было выговориться.
– Расскажи мне о нем.
– Нет, я не хочу, – покачала она головой.
Несколько минут я размышлял.
– Она ведь не твоя сестра, правда?
Она бросила на меня сумасшедший взгляд, а потом наклонила голову и разрыдалась.
– Успокойся, – сказал я. – Все в порядке.
– И я бросила ее. Оставила.
На это мне сказать было нечего, поэтому я сидел и ждал, пока она успокоится. Я ждал, потирая грудь.
Когда Рокки заговорила, голос звучал тихо, и в нем появилась какая-то сдержанность:
– Случилось так, что я заболела. А ее не было, то есть матери. Иногда она уезжала на пару дней, чтобы обслужить какую-нибудь конференцию, конвенцию или еще какое-нибудь сборище. Ну вот. Так что ее не было. А у меня начался грипп из-за того, что я провела почти всю ночь у этого гребаного перехода. Но это другая история. Когда я добралась домой, у меня поднялась температура, и мне пришлось лечь в постель. В доме были только я и Гэри, поэтому он перетащил телик ко мне в комнату. Помню, я еще подумала, как это здорово с его стороны. Лекарств у нас никаких не было, а он все время отхлебывал из бутылки. Он сказал, что это помогает, если болеешь. Сказал, что его мать давала ему и его братьям немножко виски, когда у них была температура. Так вот, он сидел со мной, смотрел телевизор, и время от времени потихоньку подливал мне в одноразовый стаканчик. И через какое-то время мне стало лучше, то есть я стала чувствовать себя счастливее, и меня уже не волновало то, что я больна. А он рассказывал всякие шутки, и мы смеялись над тем, что показывали по телику. В комнате было почти темно – только экран телевизора и пара свечей, а он сидел в кровати рядом со мной, и мне было все равно, потому что счастье переполняло меня. Он был очень толстый, поэтому кровать вроде как провалилась, и я скатилась прямо к нему. А потом, не знаю, было уже поздно, и я вроде бы проснулась, хотя вроде бы и не спала. Я не знаю, как это все произошло. Но я проснулась, когда все это уже происходило. Он уже был сверху меня. – Она смущенно покачала головой, как будто это была чужая история. – Он был такой толстый. Мне просто нечем было дышать. А на плечах у него было что-то вроде сыпи, такие большие красные пятна, и вонял он, как крабовое мясо, – тиной.
Я подумал о тех вещах, которые невозможно пережить, даже если они тебя и не убивают физически.
– Короче, – продолжала Рокки, – когда мать вернулась… я не знаю, но мне кажется, что он что-то ей рассказал. Сказал, что во всем виновата я, или что-то в этом роде. Ее отношение ко мне изменилось. А мне хотелось визжать каждый раз, когда я его видела. Я не понимала, что случилось. И не знала, что происходит. У меня стал расти живот, а потом мать пропала. А потом Гэри говорил, что в этом нет ничего плохого. Что он получит алименты от штата. – Рокки оперлась подбородком на руку. – И, наконец, живот стал у меня таким большим, что я больше не могла выходить из дома. В конце концов он соизволил отвезти меня в больницу.
– Отправляйся к себе, – наклонился я к ней, – прими ванну или что-то в этом роде. Расслабься, отключись от всего и приди, наконец, в себя. Приведи мысли в порядок. То, что было, закончилось навсегда.
– А что ты…
– Я останусь у себя. У меня тоже была непростая ночь. Утром я переговорю с Нэнси. К тому времени я что-нибудь придумаю. Но здесь нам оставаться больше нельзя. Придется уезжать.
– Хорошо, хорошо. Мне очень жаль.
– Брось.
– Мне очень жаль, что я заставила тебя выслушать все эти мерзости.
Я открыл дверь, и Рокки собралась идти, но замерла на пороге, увидев мотоцикл Трэя на парковке. Она через плечо посмотрела на меня, но ничего не сказала. Я с порога смотрел, как она вошла в свою комнату – и остановилась еще раз. Посмотрела на меня, как будто я мог куда-то исчезнуть, а затем закрыла за собой дверь.
Остаток ночи я провел, размышляя над тем, что должен сделать дальше. Мне хотелось, чтобы у девочек были какие-то деньги. Основной проблемой Рокки была постоянная боязнь остаться совсем без средств к существованию. Однако была вероятность, что она вернется к своему ремеслу и независимо от этого. Хотя меня это мало интересовало.
Я почесал грудь – она все еще болела внутри от приступа этого чертова кашля.
Моя болезнь заставляла меня действовать быстро. Если бы я знал, что впереди у меня целая жизнь, я бы мог остаться с девочками подольше и попытаться устроить их судьбу. Но так много времени у меня просто не было. Я наблюдал, как дым от моей сигареты цепляется за завиток отклеившихся обоев. По мере того как уровень жидкости в бутылке понижался, моя интуиция обострялась, мозг возбужденно работал. Наконец у меня появился план.
Я достал бумаги, которые захватил в доме Зинкевича.
С Нэнси я обо всем договорился; казалось, она временно удовлетворена тем, как Тиффани живет и как за ней ухаживают. Я сказал ей, что мы собираемся уезжать. Когда я стал уходить, женщина спросила:
– А вы случайно нигде не видели мистера Джонса?
Остановившись, я отрицательно покачал головой.
– Я видел его вчера, ближе к вечеру. Спрашивал его о Рокки. – И добавил, повернувшись к его комнате: – Мотоцикл его все еще на месте.
Нэнси ничего не сказала.
– А за комнату он вам ничего не должен?
– Да нет. Более того, у него в запасе еще пара дней.
Больше я ничего не сказал и отправился в комнату девочек.
Рокки сидела на кровати позади Тиффани и расчесывала малышке волосы, пока они смотрели ток-шоу по телевизору.
– Сегодня тебе придется побыть с твоей сестрой, – сказал я Рокки. – Веди себя хорошо. Я скоро вернусь.
Девушка выглядела трезвой и тщательно вымытой. Голос ее звучал тихо, когда она спросила, не поворачивая головы:
– А что ты собираешься делать?
– У меня появился небольшой план. Я скоро вернусь. Это ради вас.
– Хорошо. – Рокки с безразличным и беззаботным лицом внимательно изучала волосы девочки. Ее пальцы, сейчас напоминающие когти, двигались совершенно автоматически.
Я убедился, что у них есть кое-какие деньги, и отправился в Сан-Маркос, чтобы открыть счет в Первом национальном.
Мне пришлось еще раз изучить все бумаги в конверте. Манифесты, время прихода и отхода кораблей, с заметками красным цветом, в которых говорилось об исчезновении некоторых контейнеров; результаты двойных проверок бухгалтерских книг, в которых описывались проплаты и потери при транспортировке, причем все это было написано открытым текстом, безо всяких шифров или кодов, или секретных цифр на полях. Имя Птитко появлялось довольно часто. Думаю, Франк Зинкевич считал, что эти записи будут его гарантией на долгую и безбедную жизнь.
В действительности считать так было довольно глупо. А может быть, он пытался договориться со своими палачами, и эти бумаги были его отступным? А может быть, он пытался угрожать Стэну? Ничего этого я не знал.
У Первого национального отделения разбросаны по всей стране, включая и Новый Орлеан. Я мог позвонить по телефону из любой точки мира и узнать свой баланс, просто нажав несколько кнопок.
В то время, для того чтобы открыть счет, нужны были только права и копия удостоверения личности. Я прикрепил номер счета к почтовому адресу где-то в Александрии, который был записан в моих правах.
Все это заняло у меня почти весь день, и когда вечером я вернулся домой, то заглянул к девочкам. Рокки лежала в постели. Она смотрела в потолок под бормотание телевизора, а Тиффани развлекалась с плющевым набивным медвежонком, которого купили ей сестры.
– Привет. У тебя все в порядке?
Рокки моргнула, не отводя глаз от влажных разводов на потолке.
– Тебе плохо?
– Нет.
– Хорошо. А что тогда происходит?
Говорила она сухо, едва разжимая губы, но при этом глаза ее поблескивали, и казалось, что она внимательно смотрит какой-то фильм, который показывают на потолке.
– Я просто отдыхаю. Я просто устала, Рой.
Девочка повернула голову и наблюдала за нами, держа медвежонка в руках и обхватив его за шею так, будто она только что его задушила.
– Ты точно не больна?
– Нет. Не больна. Правда.
Тиффани внимательно следила за нами, пытаясь догадаться, что происходит, и в сотый раз я почувствовал, как по спине у меня пробежала волна страха. И, наверное, в сотый раз я задумался, какое будущее ждет эту малышку, и опять вспомнил шлюху со стоянки грузовиков в Амарилло.
– Я просто отдыхаю, Рой, – заговорила Рокки. – Прихожу в себя и собираюсь с мыслями. Не волнуйся, со мной все будет в порядке. – Ее зрачки двигались, как будто она действительно следила за действием фильма. – Мне просто надо выспаться, и все будет в порядке.
– Я опять ненадолго отъеду. На пару часов, не больше. Это немного неожиданно, но ты не беспокойся. Следи за сестрой, а я вернусь попозже ночью. Вот вам тридцать баксов. Закажите пиццу или что-нибудь еще.
– Хорошо.
Тиффани вертела игрушку в руках, и лапы медвежонка смешно дергались.
– Я подумал, что нам надо будет завтра куда-нибудь выйти. – Мне самому показалось, что это глупо звучит, но я хотел оставить ей какую-нибудь надежду, дать ей какое-то обещание, которое поможет пережить сегодняшнюю ночь. – Только ты и я. Пообедаем где-нибудь.
– Конечно. Звучит очень заманчиво.
– Ну, тогда до скорого, девочки.
– А что ты все-таки собираешься сделать?
– Позвонить.
На улице было темно и беззвездно. Атмосфера была очень тяжелой, и все говорило о том, что скоро начнется дождь. Одна из фар пикапа медленно издыхала, поэтому левый луч мигал и слабел, а мелкий дождь то прекращался, то начинал моросить с новой силой. Чтобы они не смогли определить код региона, я решил позвонить из другого городишки, подальше от Галвестона. Пару часов я ехал в глубь Луизианы, пока не добрался до Лиисвилла. На всякий случай.
Будка телефона стояла около стены заброшенной бензозаправки. Земля под ней слегка осела на правую сторону. Табло с ценами на горючее было погашено, а окна самой станции были плотно завешаны разрезанными мешками для мусора. Я вспомнил о мешках, которые купил для Трэя, и руки мои затряслись. В будке я сделал пару глотков из пинтовой бутылки «Джей энд Би», а потом постоял и выкурил сигарету. Густой лес, который рос прямо рядом со старым шоссе, кишел насекомыми, а бетон заправки был разрушен проросшими сорняками, которые по виду напоминали прямые жесткие волосы. Все они были светло-желтого цвета в свете электрического фонаря, который нависал над будкой, как заботливая мать над ребенком. За границей пятна, отбрасываемого на землю фонарем, шумели на ветру деревья.
Когда сигарета закончилась, я выкурил еще одну. А потом снял трубку, зарядил автомат монетами и набрал номер. Сначала я попал на бармена, Джорджа, и чуть не спросил его, как его ухо.
– Скажи ему, что звонит Рой, – сказал я.
Прошло несколько долгих минут, пока он подошел к телефону. Я слушал писк насекомых и следил за тем, как мошкара и москиты пытались взлететь повыше в желтушном воздухе. Прежде чем Стэн заговорил, я услышал щелчок и шум статического электричества – у него была такая штука, которую он использовал, чтобы никто не мог подслушать его телефонные разговоры.
– Наверное, меня кто-то пытается развести, – раздался голос на другом конце линии. Голос был глубокий и хриплый, как у большой жабы, напыщенный, с сильным новоорлеанским акцентом и тщательно выговаривающий все слова. – Это действительно ты?
– Действительно. – Ответив, я услышал, как он затянулся сигаретой – в трубке раздался шорох сгорающей бумаги. Я подумал о Кармен, улыбающейся через плечо Стэну, и почувствовал свою незащищенность в этом круге света, свое одиночество на этой пустой дороге, посреди звенящей темноты.
– Совсем не плохо, – произнес Стэн. – Я хочу сказать, что я впечатлен.
– У меня не было другого выхода.
– Не было. Это мне понятно. Мы все зачистили. Но все равно, чтоб ты сдох. Знаешь, я все думал, появишься ты снова или нет.
– Ну что же, я тебя удивил.
Я услышал потрескивание его сигареты и представил себе его лицо, круглое и нахмуренное, презрение в этих его расчетливых крохотных глазках и дым, клубами выходящий из его ноздрей.
– Ты собираешься вернуться? – поинтересовался он.
– Ни за что.
– Понятно. Я так и подумал.
– Но почему все-таки? Я не понимаю.
– Почему что?
– Почему ты так с нами обошелся, Стэн? То есть, я хочу понять, за что?
– Ты все не так понял, Техасец. Это были совсем не мы – армяне. У них были свои терки с этим парнем. Он вел с ними какие-то дела. Просто вы все оказались в одном месте в одно и то же время. Вам не повезло. Хотя против вас лично они ничего не имели – они пришли к нему.
– Да неужели?
– Абсолютно точно. Просто не повезло. Но ведь им тоже не повезло, правда?
– А ты не врешь?
– Слово чести.
Я посмотрел на свое отражение в грязном, расколотом стекле будки. Я не был похож сам на себя. За последнюю неделю я потерял около девяти фунтов, да и волосы еще не успели отрасти.
– Все правильно, – заметил я. – Правда, ты приказал нам оставить оружие дома, помнишь?
На это он ничего не ответил. Мне показалось, что он загасил сигарету.
– Стэн?
– Ну. Давай, говори, я слушаю.
– Понимаешь, Стэн, если ты хочешь разобраться со всеми, с кем трахалась эта шлюха, то тебе придется прикончить несколько сот человек.
– Думай о чем говоришь, Техасец.
– Так подставить нас… И из-за кого? Из-за нее? Извращение какое-то.
– Ах, вот ты о чем. Понимаешь, всё не совсем так. Ты. Анджело. Вы совсем не главные фигуры во всем этом раскладе, понимаешь? Вопрос стоял так: а почему бы это не сделать? Это все равно что раздавить паука. Одним камнем прикончить трех пташек. Вы двое отправляетесь на тот свет вместе с Зинкевичем. Понимаешь? Так почему же этого не сделать? И я, черт возьми, приказал это сделать. Потому что здесь все решаю я.
– У тебя в башке какое-то змеиное гнездо.
– Вот видишь, ты все правильно понял.
Я с трудом сглотнул и глубоко вздохнул. Мой взгляд остановился на шелестящих листьях, отмечающих границу темноты.
– Послушай, – сказал я. – У меня кое-что есть.
– Слушаю.
– Корабельные манифесты. Записи. Подробное описание всех банковских проводок. И везде там твое имя. Это действительно очень длинное и подробное письмо, описывающее и объясняющее все операции. И все написано рукой того парня. Думаю, что именно за этим приходили твои суперсолдаты.
Я услышал, как что-то разбилось на том конце провода.
– Твою мать, – произнес Стэн. – Прямо у меня на глазах…
– Именно у тебя на глазах. Ты ведь сам все это устроил, гнусный польский сукин сын. Они ведь именно за этими бумагами приходили, правильно? За этим письмом, которое написал Зинкевич?
Шорох электричества в трубке. Жучки кружились в конусе света, как снежинки в снегопад. Малейший ветерок – и тени вытягивались в сторону юга. Вдруг дорога осветилась светом фар. Раздался рев двигателя, и мое сердце ушло в пятки – мимо пронесся фургон. Его фары ослепили меня, в их свете моя тень вытянулась через всю парковку, и меня окутали пары бензина.
– А ты откуда звонишь?
– Неважно.
– Чего ты хочешь?
– Семьдесят пять штук. На банковский депозит.
– Ого.
– Это моя цифра.
– Мне кажется, она немного высоковата.
– Что ж, тогда копии документов появятся в «Пикаюнских новостях», в «Батон Руж», в каком-нибудь национальном издании, а оригиналы отправятся в ФБР. «Птитко». Это имя там на каждой странице. «Птитко».
– И все-таки…
– Бери ручку, а то я повешу трубку.
– Но послушай… Какие у меня гарантии?
– Я тебе гарантирую, что если со мной что-нибудь случится, то информация дойдет до адресатов в любом случае.
– Но я не хочу слышать об этом до конца своих дней. Я не хочу, чтобы ты позвонил еще раз и опять требовал деньги.
– Думаю, тебе придется поверить в то, что я держу свое слово лучше тебя. До тех пор пока я жив, с тобой все в порядке. Я читал про адвоката, который занимается этим делом, про Уиткомба. Он взбешен тем, что Зинкевич исчез.
Стэн опять ничего не ответил.
– Вот таким вот образом. Я выхожу из игры. Ты уже взял ручку?
– Подожди…
– Не получится, – и я зачитал ему номер счета в Первом национальном. И велел ему внести деньги до четырех часов следующего дня, а то мне придется сходить на почту. А потом повесил трубку.
Руки мои стали дрожать, а колени затряслись и предательски ослабли. Я сделал добрый глоток вискаря, потом вышел из будки, и меня вырвало. Муравьи и москиты набросились на желчь и окружили мою голову, как короной. Затухающий свет единственной фары вывел меня назад на дорогу. Я периодически прикладывался к бутылке и не стал включать радио. Нога моя все время соскальзывала с акселератора.
По берегу острова были разбросаны костры. Ближе к воде звук ветра стал громче. Мотель был темным, за исключением вывески и единственной лампы на столе в офисе. Гриль Лэнса опять стоял перед дверью его комнаты. Через щель между шторами я заглянул в комнату девочек. Она освещалась голубым светом экрана работающего телевизора. Рокки спала, свернувшись клубком среди сбитых простыней. Рядом с ней, в большой майке, спала Тиффани, широко и свободно разбросав руки и ноги в разные стороны. Я опять ощутил тот страх, который испытывал будучи мальчишкой; от него болел живот и деревенела спина, и хотелось убежать и спрятаться в хлопковых полях, как больной собаке.
На следующий день я сказал сестрам, что мы уезжаем. Это был еще один душный яркий день, просоленный и мокрый. Мы хотели в последний раз сводить Тиффани на пляж, и сестры спросили, не могут ли они пойти с нами. Двигались мы в их компании медленно – я тащил два алюминиевых садовых стула, а у Рокки в руках была сумка с полотенцами и другими пляжными принадлежностями. Сегодня Рокки была более оживленная и спросила меня, куда мы пойдем на наше Большое свидание. А я уже и забыть успел о своем обещании. Однако ее не покидала какая-то скрытая печаль, на лице у нее было то выражение проигрыша, которое я так часто видел на лицах других людей в своей жизни. Оно обычно появлялось, когда люди сдавались и отказывались от борьбы. Я хотел изменить это.
Сестры-монашки даже на пляж надели свои темные платья из синтетики. Они вместе с Тиффани с трудом передвигались по песку в своих толстых коричневых чулках, сквозь которые проступали их варикозные вены. Ветер трепал мою свободную гавайскую рубаху, пока я устанавливал их стулья. Они осторожно уселись на них, закрывшись от солнца широкополыми шляпами и противосолнечными стеклами, которые они надели на свои обычные очки. Казалось, что Рокки их стесняется, когда она разделась до своего бикини и сестры оглядели ее. Я какое-то время посидел рядом с ними, и мы вместе понаблюдали, как Рокки повела Тиффани в воду.
Даже отсюда я мог различить синяк на ее бедре, но все равно она здорово выглядела – стройное тело и бледно-розовая кожа, крепкие мускулы и первоклассная попка. В Рокки была эта скрытая красота, которая пока еще не вышла наружу, так как девушка еще не превратилась в настоящую женщину. Я был в этом убежден.
Она довела Тиффани до прибоя – малышка все еще боялась накатывающихся волн, но быстро привыкла и весело рассмеялась, когда они разбились у ее ножек. Рокки тоже рассмеялась, подняла девочку на руки и обмакнула ее ножки в воду. Мы слышали их смех, смешивавшийся с рокотом и шипением волн.
Кругом было много народа: семьи с детьми, тинейджеры, парни с коричневыми телами и выгоревшими на солнце волосами, которые внимательно рассматривали Рокки, проходя мимо.
Старушки смеялись и кудахтали всякий раз, когда над пляжем раздавались визги Тиффани. Лица их были покрыты потом, который они вытирали платком, – одним на двоих.
– У нее такой хороший характер. Она вся такая открытая, – заметила Дехра.
– Да, – подхватила ее сестра, – такая доброжелательная.
– Я, так сказать, очень благодарен вам за все, что вы сделали для малышки, – произнес я.
– Она особенный ребенок.
– Вот именно.
– Я тоже так думаю. – Я немного подождал и продолжил: – Может быть, они еще поживут здесь немного после того, как я уеду.
Под широкими полями шляп на их лицах появилось некоторое замешательство.
– Им необходимо, чтобы рядом с ними находились надежные люди. Ведь надо, чтобы за малышкой кто-то присматривал, если они останутся здесь.
– Что вы имеете в виду? – спросила Дехра.
– Я имею в виду, что если меня не будет рядом, а малышке что-то понадобится…
– Ах вот как… – Сестры посмотрели друг на друга.
– Я знаю, что вы за ней присмотрите.
– Понимаете, в действительности мы никогда не…
– Да все в порядке, – произнес я, взмахнув рукой, встал и направился к полосе прибоя.
Мои ноги вязли в песке, и я ощущал их тяжесть. Девочки стояли в прибое и улыбались мне, а Тиффани протянула мне свои ручонки, требуя, чтобы я поднял ее. Войдя в теплую воду, я схватил ее под мышки и подбросил высоко в воздух, а она завизжала и задрыгала ногами, стараясь растянуть мгновения полета. Брызги воды, укусы соли.
На какую-то секунду на лице Рокки появились рябинки, и она рукой убрала со лба влажные волосы. Солнечный свет, отражавшийся от воды, блестел в ее глазах, отражался от ее кожи и сверкал на ее зубах, но я все никак не мог отвести глаз от темных пятен на ее бедрах.
– Ну, уже решил, где ты меня сегодня гуляешь? – спросила она.
Я повернулся и посмотрел на пляж. Одна из двух сестер как раз опускала небольшой фотоаппарат, который они захватили с собой. А потом они обе замерли в своих одеждах, напоминавших монашеские, и с ничего не выражающими лицами. Что-то таинственное было в похожести этих двух фигур. Я подумал о своем банковском счете.
Офис был загроможден тремя новыми букетами, которые, скорее всего, подарил Лэнс. Я хотел заплатить Нэнси, чтобы она вечером посидела с Тиффани, но две старушки попросили отдать девочку им, что меня, честно сказать, удивило после того, что они говорили мне на пляже. В супермаркете я взял для них напрокат несколько мультфильмов.
Около половины пятого я позвонил в Первый национальный, но деньги на мой счет все еще не пришли. На нем лежали только те пятьдесят баксов, которые я сам туда положил, чтобы можно было открыть счет. Пришлось остановиться у телефонной будки рядом с винным погребком, около которого пили свое пиво из бумажных стаканов мексиканцы, поглаживая себя по голым животам. Сейчас уже не имело значения, откуда я звоню, – все равно завтра утром меня здесь не будет.
– Какого черта? – произнес я в телефонную трубку.
– Я сделал несколько переводов, но деньги на счет упадут только завтра. Я хотел тебя предупредить, но ты забыл оставить свой номер телефона.
– Имей в виду – конверты заклеены и надписаны.
– Слушай, кончай давить на меня этой дешевкой. Тебе нужны деньги – они будут завтра. Больше ничего сказать не могу.
Я повесил трубку. Мексиканцы следили, как я купил пинту в подвальчике и отпил прямо здесь же, на обочине. Они не отвели глаз, когда я посмотрел на них – это было необычно. Казалось, что их холодные, без малейшего признака симпатии глаза оценивают меня. Это напомнило мне взгляд той шлюхи в Амарилло. Они продолжали смотреть на меня, пока я не уселся в машину. Можно сказать, что под этими взглядами я к ней просто подбежал.
Как я понял, Рокки ходила за покупками. На ней был красивый наряд, состоявший из длинной юбки, разукрашенной подсолнухами, и топа без рукавов, но с высоким воротником под шею. Скромность этого наряда должна была порадовать меня, но было противно думать о том, как она на него заработала.
Девушка выглядела возбужденной, как будто этого наряда было достаточно для того, чтобы привести ее в состояние, в котором она готова была вести себя искренне и говорить только правду, несмотря на все усилия, которые ей для этого приходилось прилагать. Даже тушь она наложила правильно – тонким слоем, который превратил ее ресницы в настоящие опахала. Я еще подумал, что это глаза той женщины, в которую Рокки когда-нибудь превратится.
Лэнс поставил видик в комнате сестер, и я увидел, как они увели Тиффани, которая шла вприпрыжку, прижимая к себе кассеты, которые я для нее принес.
Когда мы выезжали с парковки, то в офисе увидели Лэнса, стоявшего перед стойкой. Он мельком взглянул на нас, а потом с молящим видом повернулся к Нэнси, которая стояла со скрещенными на груди руками и тоже смотрела в нашу сторону.
– Куда теперь? – спросил я. – Поедем в центр, в один из этих милых ресторанчиков?
Рокки подумала и покачала головой.
– Давай поедем в такое место, которое будет похоже на то, где мы с тобой выпивали в первый раз. Когда мы только встретились, помнишь? В Лэйк-Чарльзе. Вот там было классно. Поедем в какой-нибудь загородный бар или что-то в этом роде.
– Уверен, что мы легко найдем здесь что-нибудь похожее.
Последние лучи заходящего солнца освещали дорогу, и Рокки без умолку говорила о том, как ей понравился океан. По радио играла какая-то музыка. Хорошее настроение девушки передалось и мне, и от этого мне было немного не по себе – морской воздух, шум прибоя и костры на берегу создавали иллюзию абсолютной свободы. Я попытался поговорить с ней о ее будущем, о том, чем она сможет заняться в дальнейшем, но Рокки упорно переводила разговор на погоду и океан за окном.
Я ехал на запад, по направлению к Энглтону, где не было недостатка в придорожных тавернах. Мы решили остановиться в довольно большой, которая называлась «Лонгхорн». Здание было построено из кипарисовых бревен и было, пожалуй, слишком изысканным для людей в поисках приключений. Несколько грузовиков были в беспорядке припаркованы около входа в ресторан, на стоянке, засыпанной устричными раковинами. Полированные столы были расположены вокруг танцпола и небольшого возвышения для диджея и оркестра. Несколько тусклых ламп окрашивали в цвет сепии кадры из старых вестернов, свисавшие в рамках со стропил. Вдоль одной из стен располагался бар, и я купил нам кувшин с пивом.
Рокки ждала меня, аккуратно сложив руки перед собой на столе и выпрямив спину. Я разлил пиво, и она поблагодарила меня – было видно, что девушка старается выглядеть и вести себя как можно привлекательнее, как будто хотела расположить меня к себе.
Официантка, чей нос шевелился, когда она говорила, протянула нам два меню и сказала, что теперь приносить нам пиво будет она сама. Рокки раскрыла меню – в нем были одни бургеры и стейки, поэтому мы попросили официантку дать нам время подумать. Мы пили пиво и разговаривали.
– Эти официантки, они совсем неплохо зарабатывают. Даже детей на это умудряются воспитывать.
Девушка кивнула.
– Или, например, можно улыбаться, отвечая по телефону в какой-нибудь конторе.
– Да поняла я уже, поняла.
Рокки наполнила мой бокал. Я дал ей прикурить, и мы сидели, изредка перекидываясь словами, пока кувшин практически не опустел. Стал подходить народ, в основном пожилые пары – женщины в джинсах и мужчины в стетсонах, – настоящие ковбойские парочки.
– Послушай, – сказал я. – Эта прошлая ночь… Мне бы не хотелось еще раз пережить что-нибудь подобное. Да и ты просто больше не выдержишь такого.
– Не выдержу, – согласилась Рокки, и глаза ее мгновенно наполнились слезами. – Но ты не волнуйся. Я… – Она покачала головой и взяла кружку с пивом двумя руками. – Я просто не знаю, что со мной происходит. Иногда мне в голову приходят абсолютно идиотские идеи. Понимаешь – просто идеи. И в эти идеи я начинаю верить. И начинаю вести себя так, как будто это и не идеи вовсе, а реальная жизнь. И я… понимаешь, это меня пугает. Пугает то, как я себя веду. Потому что в нормальном состоянии я бы сказала себе: «Девочка, да ты что делаешь?», а в этом состоянии я уверена, что права. Ну, то есть, понимаешь, я начинаю верить в реальность пришедшей мне в голову идеи, думаю, что я права, и делаю дурацкие вещи.
Губы ее дрожали, а глаза смотрели в кружку, по краю которой она водила пальцем.
– Например, мне иногда хочется куда-нибудь убежать.
– Со мной такое тоже иногда случается, – кивнул я.
Рокки продолжала хмуриться, сжимая кружку с такой силой, что костяшки ее пальцев побелели. И тут я сделал неожиданную вещь – накрыл ее кисть, лежавшую на столе, своей лапищей. В ней вполне могла уместиться вся ее рука, и она в отчаянии вцепилась в нее.
– Я думала, что ты нас бросишь, – сказала Рокки.
– Ты же видишь – не бросил.
– Теперь вижу.
Официантка наполнила наш кувшин и отошла, так и не спросив про заказ. Над танцполом зажгли свет, и раздалась песня в исполнении Джорджа Стрэйта. Пел он глубоким голосом, нарочито растягивая слова, и люди стали выходить на танцпол – первыми шли пожилые пары; на ковбойских ремнях мужчин были пряжки величиною с кулак.
– Но так больше продолжаться не может, Рокки. И не важно, здесь я или меня нет.
– Я знаю. Знаю.
– У тебя же теперь маленькая. И все это должно навсегда закончиться.
– Я просто запуталась.
Мы продолжали пить уже из нового кувшина и наблюдать, как пары на танцполе медленно кружатся в танце. После четвертой или пятой песни бледно-зеленые и пурпурные лучи, падавшие на сцену, стали плавно двигаться по кругу – по танцующим стали проплывать силуэты каких-то призрачных рыб. Следующая негромкая песня была исполнена с тем, что я бы назвал «гордой грустью». Женщины со взбитыми прическами, большими задницами в узких джинсах и лицами, залитыми любовью. Над нами клубился табачный дым, который затемнял свет.
– Я боюсь, – сказала Рокки. – Боюсь за Тиффани. Боюсь того, что сделала. Я имею в виду, что взяла Тиф с собой. Что же я наделала, приятель… Боже! Что же я наделала…
Я наклонился вперед и заставил ее посмотреть на себя.
– Прошлое уже не вернуть.
– Что ты сказал?
– А ты повторяй это себе. Прошлое уже не вернуть. Это просто одна из тех твоих идей, в реальность которых ты поверила. Но его уже не вернуть, детка.
Ее брови нахмурились, а маленький рот слегка приоткрылся.
– Важно то, что все начинается прямо сейчас. Вот как. И запомни это.
Рокки вытерла глаза и повернулась к танцующим.
– Не хочу тебя слишком обнадеживать, – сказал я, – но я тут кое-что придумал. Если дельце выгорит, то это позволит вам продержаться какое-то время.
– Что ты хочешь сказать?
– Давай предположим, что у тебя есть деньги. Что бы ты стала делать?
– А сколько?
– Достаточно. Достаточно, чтобы долгое время не беспокоиться ни об аренде, ни о счетах, ни о еде.
Глаза Рокки стали задумчивыми, и она бессознательно водила пальцем по влажному следу, оставшемуся на столе от кружки.
– Ладно, я сам скажу тебе, что надо сделать. В первую очередь тебе надо подготовиться и сдать экзамены за среднюю школу.
Рокки фыркнула, но я продолжал:
– Я серьезно. Правда. Тебе надо найти кого-то, кто мог бы присмотреть за малышкой, а самой заняться своим образованием.
– Образованием?
– Вот именно.
– Но как я…
– Я же сказал, давай представим, что ты можешь себе это позволить. И ты должна сделать именно это. И не важно, чем именно ты займешься. Но тебе надо получить профессию. Ведь у тебя неплохая голова. – Я взял обе ее руки в свои. – Тебе надо сделать это или для себя, или для нее, но сделать это надо обязательно.
Рокки пристально смотрела на меня, и страх, прятавшийся в ее глазах, постепенно исчезал.
– У тебя хватило сил жить, как ты жила. Так найди в себе силы начать новую жизнь, – произнес я. – Все начинается сейчас.
– Хорошо, Рой. Хорошо.
Мы дослушали песню и посмотрели, как пары возвращаются на свои места. Я заметил, что все еще держу ее руки в своих, и отпустил их, сжав пальцы в кулаки.
– И когда ты об этом узнаешь?
– О чем?
– Да о деньгах – ты же сам сказал.
– Завтра.
– А что, если у тебя ничего не получится?
– Придумаю еще что-нибудь. – Я пожал плечами и допил пиво.
Казалось, что Рокки слегка осовела от пива. Допив свой стакан, она вытерла рот.
– Ты?.. – Она не закончила свой вопрос.
– Что?
– Ты что-то сделал с этим парнем, с Трэем? – Рокки с трудом сглотнула и сжала пальцы.
– Нет, – улыбнулся я. – Наверное, он просто немного испугался. Я сказал ему, чтобы он держался от тебя подальше и вообще чтобы он уматывал из мотеля подобру-поздорову. Он сейчас, наверное, шерстит аптеки в Корпусе, пытаясь найти дозу.
– Ах вот как…
С минуту Рокки смотрела мне в лицо, но так ничего и не смогла на нем прочесть, и мы оба перевели глаза на лучи прожекторов, двигавшиеся по танцполу. Теперь пел Глен Кэмпбелл.
– Ну что ж. – Она моргнула своими осовелыми глазами, и улыбка осветила ее лицо, как будто на него упал луч солнца. – Ты собираешься со мной сегодня танцевать, или как?
Я хмыкнул, согласно кивнул головой, и на лице Рокки появилось выражение шутливого ужаса. Она повела меня на сцену с той же мягкой настойчивостью, с которой вела Тиффани в океан. Я был достаточно пьян, чтобы не обращать внимания на весь комизм ситуации.
Несколько человек следили за нами из-за столиков, но их взгляды на нас долго не задержались. Я был настолько выше ее, что мне пришлось согнуться и тщательно следить за тем, чтобы не наступить ей на ногу.
Она прижалась ко мне, прислонившись головой к моему животу где-то в районе диафрагмы, и мы стали медленно раскачиваться под звуки музыки. Несколько ковбоев со своими дамами кружились вокруг нас в прохладном мраке, и все мы были похожи на призрачных рыб, и волосы Рокки пахли солнцем и соленой водой.
Не знаю, как долго мы танцевали, но закончилось все тем, что мы так и не поели. Мы выпили еще пива, и она рассказала мне парочку хороших шуток – помню, что я очень смеялся. А потом она стала рассказывать мне о себе. О том, как ехала на заднем сиденье, когда ее мать отправилась на то странное свидание с водителями грузовиков в лесу. О своей танцевальной группе в школе и о том, как ей пришлось уйти из нее, когда она забеременела. Рассказала мне о том, как ушла из школы и проводила день за днем в той маленькой халупе посреди поля.
Потом мы еще потанцевали.
Было уже поздно, когда мы вышли из таверны. Рокки шла, слегка пританцовывая, и все время благодарила меня. Когда мы подходили к машине, мне показалось, что с пикапом что-то не так. Я уже достал ключи и тут увидел, что его левое заднее колесо абсолютно спущено и напоминает блин.
Я посмотрел на Рокки через капот и сказал:
– Послушай…
Около Рокки стояли мужчины. Они появились внезапно. Я услышал звук ломающихся раковин.
По глазам мне ударил кусок трубы.
Кто-то держал меня за руки. Я стал брыкаться, и мой мозг взорвался от тошнотворной, разламывающей голову боли.
Я понял, что что-то в голове у меня сломалось.
А потом я почувствовал грязь в заполненном кровью рту, когда меня волокли лицом по устричным раковинам. На эти раковины из меня вылилась масса крови. Мои руки тянулись за мной по земле. Мое зрение расфокусировалось, и каждый глаз смотрел по-своему. Я услышал сдавленные крики.
Потом раздался звук открываемой двери фургона, и меня ударили еще раз. Я почувствовал острую боль в плечах. Теперь меня волокли за руки, и мои ноги тянулись по земле. Они сняли с меня сапоги. Треск ломающихся раковин, тяжелое дыхание. Я попытался пошевелить руками, но у меня ничего не получилось. Я смог рассмотреть их ноги и башмаки. На горизонте виднелись звезды. Когда мне удалось, наконец, поднять лицо, то я увидел неровные коричневые кирпичи и надпись «Логово Стэна». Я закричал. Рокки нигде не было ни видно, ни слышно. Но я продолжал кричать. Они бросили меня на землю и стали избивать, пока я опять не отключился.
Пришел я в себя, лежа лицом на холодном бетоне в маленькой, темной комнатке. Я чувствовал, что вокруг меня, в густой тени, стоят мужики. Я подумал, кто это может быть и нет ли среди них Лу или Джея. Видел я только одним глазом, да и в том все двоилось. Я узнал складское помещение. В конце комнаты я рассмотрел стальную дверь морозильника; сбоку от нее находилась дверь, через которую продукты подавались на кухню. Я знал, что за ней, с правой стороны, находится холл с несколькими выходящими в него дверями.
Мне показалось, что на какую-то секунду я услышал Рокки – со стороны холла донесся короткий неразборчивый звук.
Кто-то рядом со мной засмеялся. Кто-то бросил на пол, рядом с моей головой, пакет с бумагами. Я сплюнул на него сгустки крови.
– Подожди немного, Техасец, – сказал один из них. – Мы ждем Стэна. Ему ведь тоже захочется поразвлечься.
Я попытался двинуться, но смог только изогнуться. Руки мои меня не слушались. Боль была многослойной, и с каждой минутой мне открывались все новые и все более глубокие ее слои. Из тьмы проступили мужские ноги, одетые в спортивные шаровары и слаксы. У моей головы толпились кожаные туфли и кроссовки.
– Ты, наверное, болен на всю голову, Техасец, – сказал один из моих мучителей. – Ну и напугал же ты этого доктора.
– Так напугал, что он запил. Провел несколько дней в Сент-Луис-Бэй в компании с бутылками. А когда протрезвел, пришел к Стэну и попросил дать тебе укорот. Ну, Стэн и позвонил своей знакомой в телефонную компанию. А она нашла ему твой номер телефона.
Только тогда я в первый раз ясно вспомнил, что действительно звонил врачу.
– Глупо, приятель. Ты просто полный идиот, Техасец. Неотесанный дерьмовый болван.
Мне показалось, что я опять услышал приглушенный звук голоса Рокки за дверью, отчаянный, становящийся все выше и выше, а затем внезапно оборвавшийся. Ботинки приблизились ко мне. Около них болтались отрезок трубы и бейсбольная бита. Я обмочился. Попытался подняться и уже не заметил, что именно раздробило мне челюсть.
Я выплюнул осколки зубов. Мой язык был весь изрезан. Они стали опять избивать меня.
Когда я пришел в себя на следующий раз, то оказался привязанным к стулу так крепко, что с трудом мог дышать. В груди у меня все горело, а в разбитом носу что-то хлюпало. Меня вырвало прямо на колени, а бетонный пол под моим стулом блестел от крови. Я знал, что все еще нахожусь в кладовой. В углу шумела вентиляция, из трубы которой периодически падали капли, а над ней, высоко вверху, светила единственная тусклая лампочка – ее свет напомнил мне о единственной оранжевой лампочке, освещавшей холл в доме Фрэнка Зинкевича. Мне пришло в голову, что я никогда и не выходил из того холла. А счастливый побег мне просто привиделся. Мой единственный оставшийся глаз еле видел, но все-таки периферическим зрением мне удалось рассмотреть все эти вздутия и непонятные опухоли на своем лице.
Стул был тяжелый, сделанный из цельного куска дерева, и мои руки были так крепко притянуты к нему, что спина разламывалась от боли. Моя грудь была крепко примотана к его спинке, а ноги – к передним ножкам. Я так вонял, что мне показалось, что я обгадился. Эту вонь я чувствовал даже своим изломанным носом.
Я знал, что быстро они со мной не закончат. И вспомнил истории о том, как Стэн использует ацетиленовую горелку.
Слезы потекли у меня из глаз.
Я не думал ни о Рокки, ни о ее сестре. Я просто не хотел, чтобы мне больше делали больно. Плакал я отчаянно, захлебываясь рыданиями, и каждый раз, когда я пытался выровнять дыхание, в мои ребра и плечи впивались сотни злых, безжалостных ножей. Я готов был на все, чтобы только выжить. Готов был умолять. Готов был сделать все, что угодно.
Капли продолжали капать из вентиляционной трубы в углу, и я с трудом мог расслышать приглушенные голоса у себя за спиной, которые доносились из бара и фоном для которых служило какое-то бесконечное бормотание. Я понял, что в баре включен телевизор.
Посиживают себе, потягивают пиво, смотрят ящик и ждут Стэна.
Я стал плакать громче.
Вдруг у меня за спиной раздался звук открывающейся двери. Мягкий, приглушенный скрип, а потом я услышал, как ее закрыли. Я почувствовал, что за моей спиной кто-то стоит, как будто вокруг этого человека внезапно сгустился воздух.
Я никак не мог успокоить дыхание; слезы текли по моему лицу и капали на кровь. По бетону прошелестели тихие шаги. Кажется, я пытался сказать «пожалуйста» или «подожди».
Подожди.
Потом из темноты появился то ли запах, то ли какой-то образ. Пахло ментоловым «Кэмелом», джином, пудрой и духами «Чарли». Думаю, что со своим разбитым носом я не мог чувствовать эти запахи, но я их как-то ощущал, и воздух начал принимать какую-то осязаемую форму. Я уже знал, кто вошел в комнату.
– Ш-ш-ш-ш. Тише. Ни звука, – прошептала она.
Я почувствовал теплое дыхание Кармен у себя на затылке. Мои кисти дернулись, и плечи пронзила боль. Я застонал.
– Заткнись, – прошипела женщина.
Электрические провода, которыми были связаны мои кисти, со шлепком упали на пол. Мои руки повисли вдоль туловища. Веревка, которой к стулу было привязано мое тело, тоже упала.
Она подошла ко мне спереди, и теперь я смог ее увидеть.
Кармен встала передо мной на колени и подняла голову. В ее жестких, коварных глазах промелькнул страх и даже жалость, но она не отвела их, продолжая смотреть мне в лицо. В этом рассеянном сером свете женщина согнулась на окровавленном бетоне – мой подбородок лежал у меня на груди – и маленьким ножом стала перепиливать липкую ленту, которой были скручены мои ноги в коленях.
Кармен выпрямилась. Сейчас она старалась не смотреть на меня, а рот ее скривился в каком-то стыдливом омерзении. Ее тушь потекла, и на щеках были следы, как будто из ее глаз брызгали чернила. Через плечо она взглянула на дверь в другом конце комнаты и вложила нож в мою влажную руку.
Женщина помогла мне плотнее обхватить рукоятку ножа – я застонал, так больно мне было от одного ее прикосновения. Она сжала мои пальцы и прошептала:
– Поднимайся, Рой. Вставай.
Мне кажется, я спросил ее про Рокки, потому что в глазах ее что-то дрогнуло, и она покачала головой. Женщина помогла мне встать, а затем отпустила меня. Я чуть не свалился, хотя с ногами у меня было не так уж и плохо. Гораздо хуже было со всем остальным.
– Убирайся отсюда. Беги, Рой, – произнесла Кармен. – Беги не оглядываясь. Беги отсюда.
В ее хриплом голосе слышались слезы, и иногда он звучал так, как будто она злилась на меня за какую-то провинность.
Я хотел что-то сказать, но челюсть моя не хотела шевелиться, а язык так распух, что еле помещался во рту. Кармен отошла в сторону, и я услышал приглушенный стук ее каблуков по полу, а затем заскрипели дверные петли и наступила тишина.
Стена была холодная, и я прислонился к ней, прилипнув лицом к шлакоблоку. Одна моя дряблая рука сжимала нож, а вторая была совершенно бесполезна – все пальцы на ней были переломаны.
Невыносимая, глубокая боль, где-то на уровне костей, пронизывала мои ступни и голени всякий раз, когда я пытался сделать шаг. Казалось, что дверь в холл находится очень далеко, и с каждым шагом во мне раздавался какой-то хруст. В какой-то момент я мигнул, а потом очнулся на полу. Вдали горела тусклая лампочка, и были слышны капли, падающие из вентиляции.
А потом я увидел высокую нескошенную траву и озеро.
Бетонный пол, весь в пятнах – холодный и влажный.
Ночные хлопковые поля, полные треска сверчков.
Самые лучшие оценки в старших классах средней школы.
– Ты о чем задумался, бедняга? Шевели своей чертовой задницей.
Я выбрался из складского помещения и двигался по темному холлу в ту сторону, где призывно горел красный огонек запасного выхода. Еще одна кладовка, ванная, еще один кабинет. Где-то далеко за моей спиной по телевизору раздался взрыв наложенного смеха; я заставлял себя медленно двигаться подальше от него, – хватаясь за кирпичи в стене и оставляя за собой кровавый след, похожий на след ползущей улитки. Я прополз мимо кабинета. В нем находилась Рокки.
Они сбросили все со стола и уложили ее на него. Ее одежда валялась на карандашах, промокашках и других письменных принадлежностях, разбросанных по полу. Из лампы, стоявшей на шкафу для файлов, на девушку лился поток желтого света.
Ее обмякшее лицо было повернуто в сторону двери, тусклый взгляд встретился с моим – глаза были пустыми, а на лице были написаны шок и осуждение. На шее у нее был завязан галстук. Помню, что он был с узором из огурцов. Там я ее и оставил.
Всем телом я надавил на длинную ручку двери, вцепившись в ее холодный металл, и вдруг оказался на парковке. Я стоял, и меня окружала ночь – темная и светлая одновременно, пурпурная и золотая, и полная грязи и позора. Я споткнулся, и на лезвии ножа, испачканного моей кровью, блеснул свет уличного фонаря. Я сделал нетвердый шаг вперед и наткнулся на человека, который выходил из-за мусорного контейнера, на ходу застегивая ширинку. Физиономия Джея Мейерса скривилась, когда он увидел меня, а потом он зарычал и бросился вперед, пытаясь достать что-то из кармана. Всем своим весом я обрушился на него, воткнул свой большой палец ему в глазницу и давил до тех пор, пока его глаз не лопнул, но даже тогда я продолжал давить. Во второй его глаз я воткнул свой нож. Он почти закричал, но смерть наступила очень быстро. Я сидел у него на шее и продолжал втыкать нож ему в голову. Потом заставил себя встать. В одиночестве я нависал над изуродованным лицом Джея.
Кусты. Припаркованные машины. Мы находились на парковке за баром, а в квартале от нее, если идти прямо через незастроенный участок, проходило оживленное шоссе, по которому потоком неслись машины с зажженными фарами. Так быстро, как только мог, я захромал в сторону этого шоссе. За спиной у меня раздались голоса.
Я двигался по незастроенной пустоши, и высокая трава резала мне кожу на руках, а они кричали мне вслед от двери бара.
У меня опять начались галлюцинации, и в себя я пришел уже на середине шоссе. Свет фар заливал меня, и со всех сторон раздавался визг автомобильных тормозов.
Ослепленный, я стал кричать, размахивая руками. Несколько машин чуть не сбили меня, а одна ударила по локтю боковым зеркалом, заставила развернуться и остановилась.
Искры посыпались у меня из глаз. Люди орали на меня. В свою очередь, я рыдал и визжал. Мне все казалось, что эти парни уже у меня за спиной. Рывком я распахнул переднюю дверь остановившейся машины. Водитель попытался уехать, но я стал тыкать в него ножом. До сих пор помню его лицо с широко открытым ртом и бешеными глазами. Каким-то образом мне удалось вцепиться в его рубашку и вышвырнуть его из машины.
Они нашли меня меньше чем в миле от того места. Я врезался в здание офиса местного самоуправления, и рулевая колонка вошла мне в грудь.
Окончательно я пришел в себя в выцветшем, стерильном свете госпитальной палаты. Мне невыносимо хотелось пить, но когда я попытался открыть рот, то чуть снова не потерял сознание от пронизывающей боли в челюсти. За дверью моей палаты располагались двое полицейских. На моем левом глазу была повязка – позже я узнал, что потерял его. Волосы мои были выстрижены клоками, брови разодраны и покрыты грубыми стежками хирургических ниток. Толстый нос был размазан по физиономии, как кусок маргарина.
Никто ничего не рассказывал мне. Двое копов стояли рядом, пока кто-то из офиса окружного прокурора познакомил меня с обвинениями, выдвинутыми против меня. Ни говорить, ни писать своими изуродованными руками я не мог. Мой язык был толстым и жестким, как наждачная бумага, а швы на нем царапали мне небо. Я мог чувствовать железяки у себя в черепе, даже не прикасаясь к ним.
Мужик, которого я ткнул ножом в машине, выжил. Прокурор не упомянул ни о теле Рокки, ни о теле Джея Мейерса. Имя Стэна Птитко также нигде не упоминалось. Через две недели, в сопровождении двух полицейских, меня перевезли из больницы в тюремную больничную палату. Я рассказал адвокату, предоставленному мне городом, все, что со мной произошло. Все о Стэне Птитко, и об Анджело Медейрасе, и о Фрэнке Зинкевиче, и о Рокки. В подробностях. Адвокат сказал, что с меня надо снять подробные показания, но это можно сделать только после того, как я прекращу принимать лекарства – все эти болеутоляющие и все такое, иначе защита может к этому прикопаться. С федералами тоже не все было понятно – создавалось впечатление, что местные полицейские не позволяли им со мной встречаться. Помощник окружного прокурора сказал, что они прекратят на пару дней прием лекарств и запишут мои полные показания.
Когда мне прекратили давать таблетки, на меня обрушились тошнотворные головные боли. Ко мне пришел еще один человек. Копы, видимо, посчитали, что он тоже мой адвокат. Они привели меня в комнату для свиданий, похожую на вагон, разделенный посередине на две равные части металлической сеткой. Стены, окрашенные в стандартный зеленый цвет, и тяжелый металлический запах отчаяния. Я сел и уставился через сетку на мужчину в костюме.
Его голова была похожа на мягкий розовый ластик с венчиком коротких черных волос над ушами, с толстыми красными губами и очками. Все его черты были пухлые и какие-то закругленные. Круглый нос, круглый двойной подбородок и уши, похожие на округлые бугорки. Костюм и очки в тяжелой оправе заставляли его выглядеть стройнее, чем он был на самом деле. Усевшись, он поставил рядом с собой кейс с бумагами, а потом открыл его, но что было внутри, я так и не разглядел.
Мне показалось, что я его знаю, что это один из людей Стэна.
– Мистер Кэди, – сказал мужчина, – я нахожусь здесь в качестве независимого советника неназываемой группы лиц, которые, в некотором роде, озабочены вашими недавними преступными деяниями. Насколько я понимаю, в настоящее время ваши возможности говорить очень сильно ограничены, поэтому я буду вести себя в соответствии с создавшейся ситуацией, для того чтобы объяснить вам причины, заставившие меня нанести вам этот визит.
В густой шерсти на его запястье поблескивал широкий золотой браслет от часов. Блестящими наманикюренными пальцами он пролистал бумаги, которые лежали у него в портфеле. На меня, с неумолимостью товарного поезда, надвигалась раскалывающая головная боль.
– Целью моего визита является определить, в интересах моих клиентов, собираетесь ли вы в качестве вашей защитной тактики переложить ответственность за ваши последние преступления на третью сторону. С тем, естественно, чтобы облегчить свое наказание.
Я мог только склонить голову набок. Он говорил с неестественным сверхартикулированным произношением – старый южный акцент, такой же округлый, как и он сам.
– Говоря проще – собираетесь ли вы, для облегчения своей собственной судьбы, указать пальцем на кого-то еще?
Кивком я подтвердил, что собираюсь. Винты в голове врезались мне в кости. Заместитель шерифа стоял около двери и смотрел в сторону, но при этом было видно, что он весь напряжен.
Юрист поправил очки.
– Именно в этом я должен здесь убедиться, с тем чтобы мои клиенты имели возможность подготовить надежную защитную стратегию. Вот так. Естественно, что эта стратегия подразумевает допрос целого ряда свидетелей, которые будут опрошены во время прений по вашему делу в суде.
Я наблюдал за ним, а мои глазницы разламывались от боли, поэтому я сосредоточил свой взгляд на сетке, которая нас разделяла, и стал рассматривать те места, где краска на ней отстала и металл превратился в ржавчину.
– Итак, в этот список свидетелей будут включены люди, с которыми, как мы предполагаем, вы наиболее тесно общались в последнее время. Те, с кем вы путешествовали и встречались во время вашего путешествия. Например, Нэнси Ковингтон, владелица и управляющая «Изумрудных берегов», мотеля, расположенного в Галвестоне, штате Техас, правильно? – Он положил листок бумаги на свой кейс и стал его зачитывать: – В него также войдет ребенок, правильно? Четырехлетняя девочка, если память мне не изменяет.
Винты в моей черепушке, казалось, ввинчивались все глубже и глубже, и я почему-то задумался о качестве металла, из которого была сделана сетка. Насколько этому качеству можно доверять? Адвокат этого не знал или, может быть, чувствовал на подсознательном уровне, но сетка в тот момент была самой ценной вещью из всех, которые встречались в его жизни до того момента. Мужчина продолжал читать:
– У меня здесь записано имя Тиффани Бенуа. В настоящий момент она проживает вместе с Нони и Дехрой Эллиот по адресу 540 Бриарвуд-лейн, Раунд-Рок, штат Техас. Правильно? Вы путешествовали вместе с ней, не так ли?
Наконец он замолчал, и мы просто смотрели друг на друга. Так вот для чего он появился. Чтобы сообщить мне, что они знают о малышке. Знают, где она. Очень быстро после этого адвокат закруглился и оставил меня одного, хотя я и не ответил ни на один из его вопросов. Тогда я подумал, что опять могу спокойно вернуться к своим болеутоляющим, потому что вся стратегия моей защиты развалилась к чертовой матери.
Мои показания полностью изменились. Теперь я говорил представителям окружного прокурора, что ничего не помню.
Это был не первый мой арест и не первый приговор, и поэтому мне выдали на полную катушку. Они здорово взбесились из-за того, что я поменял показания.
Тринадцать лет в Анголе.
Я не стал писать апелляцию.
Расследования по деятельности профсоюзов в портах сами собой заглохли.
Я не надеялся, что проживу намного дольше, да, в общем-то, и не хотел этого. Потому что слишком часто, когда я закрывал глаза, перед ними вставало лицо Рокки, дряблое в свете лампы, и ее тело, лежащее на столе, как на алтаре.
Я был рад, что мне не придется жить с этим слишком долго.
После катастрофы я хромал и носил на левом глазу повязку, так же, как носил теперь новое лицо – асимметричное, неподвижное, с бровями одна выше другой и с носом, похожим на гнилой фрукт. Мои пальцы так никогда и не разогнулись до конца – суставы распухли и сильно болят в дождь. Мне бесплатно сделали новые зубы. Так много их было сломано, что дантист просто вырвал оставшиеся и сделал мне вставную челюсть.
Меня вновь осмотрел врач – и так и не смог решить, что же означают белые точки у меня в легких. Он предложил сделать бронхоскопию и компьютерную биопсию. И пришел к тому же выводу, что и первый врач. Был небольшой шанс, что это может оказаться туберкулезом или саркоидозом. В лучшем случае все новообразования были пока доброкачественными, но в любой момент они могли переродиться в злокачественные. Кисты и опухоли находились пока в состоянии статического покоя, как он мне тогда объяснил, но в любой момент они могли стать злокачественными и дать метастазы. Надо было делать операцию. Этот доктор хотел их все иссечь и посмотреть на них вблизи. Он сказал, что существует множество подходов к лечению. И когда тебя лечат, то должны перевести в более приятное место. Но все равно, все это только вопрос времени. Конечно, если ты не какое-нибудь медицинское чудо. Я отказался от операции. А когда он сказал, что все это будет сделано за счет государства, я опять сказал «нет».
Первые пару лет я делил камеру с черным парнем по имени Чарли Бреду. Жили мы с ним мирно, и у меня не осталось на него никаких обид, когда он откинулся. Я все ждал, когда же умру.
Через месяц после посадки я забрел в тюремную библиотеку, чтобы взять себе что-нибудь почитать. Я не знал, с чего начать. Штатная библиотекарша появлялась у нас два раза в месяц, и она могла дать советы по выбору книг. Именно на этой почве я и познакомился с Жанин.
Нельзя сказать, чтобы между нами проскочила какая-то искра – скорее всего, ей понравилось то, что к ней пришел заключенный, которого интересовал не только Уголовный кодекс.
Читая, я погружался в значения слов и в то, о чем они говорили, поэтому не могу сказать, что чтение для меня было просто препровождением времени. Я был удивлен, когда увидел, что существует свобода, созданная только силой слов. А потом мне показалось, что много лет назад на какой-то жизненной развилке я выбрал не ту дорогу.
У меня всегда были хорошие руки: я мог паять, заваривать трубы, чинить автомобильные моторы, стрелять, но некоторые из этих моих умений только ограничивали меня и превращали в робота. До того момента я этого просто не осознавал.
Мои травмы не позволяли мне работать на ферме, из-за которой тюрьма и получила прозвище «Ангола». Жанин помогла мне получить работу в библиотеке в качестве своего помощника. У нее были волосы мышиного цвета, причесанные в стиле, который вышел из моды в 70-х, мягкие руки, которые дрожали, когда она ставила штамп в формуляр, и она очень неуклюже двигалась. Иногда в глазах у нее появлялись слезы, и она скрывалась в задней комнатке, проводя там весь остаток дня. Я расставлял книги по полкам и толкал тележку по проходам между ними. Меня мало что волновало. Чарли Бреду освободился в девяносто втором, а потом мои соседи продолжали появляться и исчезать, а я превратился в неотъемлемую часть этой тюрьмы, ее книгохранилища и столовой, где я теперь появлялся, уткнувшись в книгу. Это чтение заставляло меня больше думать. Теперь я мог смотреть на вещи так, как не мог смотреть на них раньше. Хотя, как я уже говорил, я не превратился в другого человека.
Я прекрасно знал, кто я такой есть.
Я слишком много думал о Рокки. И о Кармен. Я все думал, где она может быть сейчас, если тогда ей все-таки удалось вырваться. Ведь больше я о ней никогда не слышал.
Каждый день я представлял себе, как убью Стэна Птитко. Я размышлял о различных способах убийства, о том, как я подойду к нему совсем близко и буду наблюдать за его глазами, слыша, как он трясется от страха. Как я выведу его куда-нибудь в лес и буду долго-долго мучить…
Каждую ночь я ложился в постель с ожиданием того, когда же мой рак, наконец, начнет цвести, но он все еще сидел во мне притихший, в ожидании удобного момента. Так прошло почти двенадцать лет.
В ожидании.
Выпустили меня как раз накануне Нового года, первого года нового тысячелетия.
Я был совсем один в Новом Орлеане в тот момент, когда часы пробили его наступление. Пятидесятидвухлетний старик без определенного места жительства. Окружающий меня мир изменился – он стал значительно мрачнее. У всех теперь были мобильные телефоны. На улицах появилось много японских автомобилей. Везде были электроника и телевизионные экраны. Только Квартал выглядел все так же: железные кружевные балкончики, дома в линию, перемежающиеся двориками, и улицы, кишащие толпами людей. Моча и остатки рвоты воняли в канавах, орали и визжали автомобильные сигналы, громыхали басовые барабаны. Люди говорили о том, что с наступлением нового года все могло остановиться из-за какой-то проблемы с компьютерами. Но я знал, что этого не произойдет. Именно тогда я понял, что после двенадцати лет вынужденной трезвости не могу больше пить. Алкоголь заставлял мою печень дергаться, как пришпиленное к стенке насекомое. Еще одна радость.
Я стоял в испанской колоннаде и наблюдал, как толпа течет по улицам Дофин, Бурбон и Ройял. В полночь все стали целоваться. Незнакомые люди обнимались и вместе пили шампанское. Когда кто-то из них замечал меня, стоявшего в тени, то сразу же отворачивался.
В Новом Орлеане я оказался потому, что собирался убить Стэна Птитко. С его баром, на котором красовалось все то же название, за эти годы ничего не случилось. Часть своих заработанных в тюрьме денег я потратил на удочку, которую купил у чернокожего паренька в Сан-Бернарде. После этого я стал исследовать улицы, окружавшие «Логово Стэна». Его стены давно надо было вычистить пескоструем. Жестяную крышу прикрыли синим непромокаемым брезентом. Под одним из мостов к северо-востоку от этого места протекала полувысохшая речушка, и там я провел две следующие ночи и три дня. Спал я под мостом, наблюдая за баром. От холода меня защищали старый спальный мешок, заношенная до последней степени куртка-«пилот», рубаха с капюшоном, старые слаксы и теннисные туфли. Весь этот гардероб был выдан мне добросердечными гражданами. Я думал о Рокки и о том переходе, по которому ей приходилось идти по дороге из школы, и о той ночи, которую ей пришлось там провести совсем одной.
На второй день я увидел, как Стэн вылезает из черного «Линкольна». Он здорово растолстел, особенно в талии, и его волосы сильно поредели.
Я осмотрелся, проверил свой девятимиллиметровый и проковылял вдоль следующего блока, сжимая его в кармане куртки. Прежде чем я понял это, я уже стоял через дорогу от бара. Согнувшись за старой телефонной будкой на тротуаре и натянув на голову капюшон рубахи, я наблюдал за железной дверью заведения и за пижонистой черной машиной. На стоянке были припаркованы еще три машины, и я не представлял, сколько людей может оказаться внутри бара. Я видел, как до Стэна туда зашли еще несколько человек, но никого из них я не узнал.
Серебряный день с дождливым, арктическим небом – мое дыхание белыми облачками плыло в воздухе. Несмотря на то что было холодно, я весь вспотел. Соседний с баром участок был все еще свободен: канава на нем затянулась жидкой грязью и заросла дикими красными розами. Всюду валялись пластиковые бутылки и обрывки бумаги. Невысокая стенка из ежевики и кустарника окутывала низкую металлическую загородку, отделявшую пустой участок от парковки. По участку гулял ветер, и я спрятал нос в куртку. Ждать было нелегко. Я то и дело подумывал о том, чтобы бросить всю эту затею и уйти.
Наконец Стэн вышел из двери. Он был один. Теперь я мог хорошо разглядеть его лицо, одутловатое и обрюзгшее, с залысинами на лбу и двойным подбородком. Он поежился в своей белой рубашке и черных брюках, потянулся, выгнул спину и посмотрел в сторону центра города и реки. Посмотрел он и на меня, но в голове у него не появилось никаких мыслей по моему поводу. Старик-нищий у телефонной будки.
Все было просто. Надо было только перейти улицу. Я не мог понять, почему, хотя тело и помнило все то, что они с ним сотворили, меня охватил ужас, который сжал мне сердце, яйца и горло. Я почувствовал холодный металл пистолета в руке, но сама идея использовать его показалась мне невероятной и совершенно парализовала меня. Тело мое окаменело под этой нахлынувшей на меня паникой.
Я даже не представлял себе, что стал таким слабаком.
Я был в ужасе от того, что кто-то снова сможет причинить мне боль.
Так в какой-то момент я превратился в труса. Или всегда им был, а понял это только сейчас. Как и все остальные черты моего характера, это тоже выплыло наружу.
Стэн забрался в салон и включил зажигание. Машину укутал плотный дым выхлопа. Я вышел из тени будки и плотнее закутался в куртку. «Линкольн» выехал со стоянки. Я вышел на дорогу, слегка удивленный, что позволяю ему вот просто так уехать. Думаю, что в заднее стекло он не посмотрел, но даже если и посмотрел, то мог увидеть только согнувшуюся фигуру с пистолетом в руке, стоящую посреди дороги.
Я прохромал через пустующий участок на тротуар с другой стороны бара. Там я выбросил пистолет в мусорный контейнер и направился пешком на автобусную станцию, которая располагалась в десяти кварталах от бара.
Мне нельзя было покидать пределы штата Луизиана, но автобусы довезли меня прямо до Галвестона, штат Техас.
Я задраиваю окна на первом этаже, и большинство жителей домов в округе делают то же самое. А затем жители, на забитых скарбом машинах, отправляются на север. К некоторым машинам прицеплены трейлеры или грузовые прицепы. Президент и губернатор объявляют чрезвычайное положение, поэтому все должны эвакуироваться в обязательном порядке. Все говорят, что шансов, что Айк пройдет мимо, нет. На горизонте облака взбухают, смешиваются друг с другом и постоянно меняют форму. Мелкий моросящий дождь заливает землю, и я отказываюсь от своей утренней прогулки. В пончиковую я тоже не захожу. Я начинаю паковать вещи, но останавливаюсь. Сажусь на край кровати, попиваю горячий чай и размышляю о мужчине в черном «Ягуаре». Я не понимаю, как мне удалось пережить эту ночь.
Я пытаюсь натянуть комбинезон, но левая нога совсем меня не слушается из-за дождя и из-за того, что я просидел всю ночь напролет. Поэтому комбинезон остается лежать на полу, и Сэйдж тут же укладывается на него, уткнувшись носом в полную всяких интересных запахов джинсовую ткань.
Очевидно, что посетителей в гостинице не осталось, и я нахожу Сесила в офисе. Он сидит за компьютером, внимательно изучая виртуальную модель погоды. То, как ураган изображен на экране, заставляет его приподнять одну бровь. Облачная спираль, которая на нем видна, слишком велика, чтобы можно было представить ее себе в реальности. Воображение приходится подстегивать изображением на экране, так же, как течение времени нужно ускорять хорошей историей.
– Может быть, тебе не стоит оставаться, – говорит Сесил. – Боюсь, что мне придется отвечать, если с тобой что-нибудь случится.
– Да ладно. Об этом можешь не волноваться.
– И все-таки мне кажется, что он может пройти мимо. Может быть, заденет нас сильным ветром, но штормовой нагонной воды не будет, – говорит Сесил, однако я знаю, что, как и я, он просто пытается найти причину для того, чтобы остаться.
– Что еще надо сделать? – спрашиваю я.
Сесил качает головой и рукой обводит стоянку перед гостиницей.
– Ураганные каникулы.
Я на секунду останавливаюсь рядом с ним, и мы вместе следим за анимацией на экране компьютера, за вращающейся воронкой теплого воздуха, медленно проглатывающей побережье.
Сесил смотрит на меня так, как будто у меня есть от него секрет.
– А как же девушка? – спрашивает он.
– Какая девушка?
– Хорошенькая. Ну, давай же, колись, старина.
– Ты о чем?
– Она что, не застала тебя? Ты становишься популярным. Сначала этот «костюм», а теперь красотка. Девчонка классно выглядит. Молодая, с каштановыми волосами! Она сказала, что ищет тебя. Была здесь вчера вечером. Не очень поздно.
Сесил открывает ящик и достает оттуда карточку.
– Я ей сказал, что сегодня ты здесь работаешь, но не стал говорить ей, что ты здесь живешь.
Я беру карточку, но фамилия на ней ничего мне не говорит. Она записана почерком Сесила, а под ней написан телефон.
– А что, имя она не назвала, только фамилию?
– Нет. Мне кажется, что нет.
– А что же она еще сказала? – спрашиваю я, еще раз посмотрев на карточку.
– Она тебя разыскивала. Просила передать тебе, чтобы ты ей перезвонил. Видно было, что она сильно волнуется. Ты просто обязан ей перезвонить. Если этого не сделаешь ты, то это сделаю я.
– И что же ты ей скажешь?
– Приглашу ее на обед.
– А сколько ей лет?
– Слегка за двадцать… Слушай, если все-таки ей позвонишь, то замолви словечко и за меня.
– Обязательно, – говорю я и слегка отворачиваюсь, потому что в здоровом глазу у меня появляется предательская влага. Я ощущаю ее даже в пустой глазнице.
– Думаю, – говорит Сесил, кивая на экран, – думаю, что я все-таки поеду. Ты тоже подумай. Можешь поехать вместе со мной.
– Да со мной все будет в порядке.
Я протискиваюсь через дверь. Небо – кипящая смесь черного, синевато-серого и свинцового цветов; ветер гнет пальмы и гонит мусор по пустым улицам. Воздух, гудящий от электричества, накрывает меня, и я начинаю чувствовать себя как в утонувшем городе. Я задергиваю шторы и запираю дверь. Сэйдж поскуливает.
Охотничий нож лежит на стойке, и я задумчиво прикладываю его лезвие к сморщенной и веснушчатой коже своей кисти. Затем убираю его в ящик и чувствую себя полным бараном из-за того, что вообще доставал его.
В своей маленькой кладовке я тянусь до верхней полки и стягиваю с нее плотный конверт, в котором хранятся мои рентгеновские снимки, сделанные в тюрьме. На них видны пятна, которые висят у меня в легких, как звезды на небе или как кусочки шрапнели, летящие назад во времени, и я чувствую, что наконец-то наступает момент, когда эта бомба взорвется.
Мне говорит об этом погода и фамилия женщины на карточке. И все это обойдется без каких-то наемных убийц, посланных, чтобы убрать меня.
Я «подрываю» косяк и вставляю его в рот. С закрытыми занавесками в комнате становится прохладно и полутемно, и Сэйдж устраивается рядом с моими ногами, прижав уши и распластав хвост по полу. По ее виду я понимаю, что она тоже чувствует мой приближающийся конец.
Скорее всего, женщина заплатила мужчине в черном «Ягуаре» за то, что он меня разыскал. Значит, наверняка у нее есть деньги, и это меня радует. Я остаюсь в комнате со своей собакой и посматриваю на небо. Больше я ничего не делаю, если не считать того, что изредка бросаю короткие взгляды на мои рентгеновские снимки и скручиваю очередную самокрутку.
Этой женщине, размышляю я, понадобится какая-то история. Может быть, она хочет, чтобы кто-нибудь объяснил ей, что же происходило в ее жизни. Она захочет узнать, что произошло за те две недели, когда ей было всего три года и когда ее забрали из дома и привезли на берег океана, где она играла в прибое, а потом смотрела мультфильмы. А потом, в один прекрасный день, ее сестра исчезла. Интересно, что в тот момент должен был чувствовать ребенок, размышляю я.
Длинная история, в которой участвуют сплошные сироты.
Я чешу Сэйдж за ухом, и она опять начинает скулить. Моя кожа под повязкой чешется, и мне приходится ее поднять. Из мертвого глаза текут слезы, и я вытираю их со щеки.
Теперь я понимаю, что ошибался, когда говорил Рокки, что чувствами можно управлять. Это неправда. Неправда даже то, что ты можешь выбирать время для чувств по своему усмотрению. Правда состоит в том, что прошлое преследует тебя, как катаракта или чесотка, как корка, которая закрывает твои глаза. И вот, в один прекрасный день, сквозь эту корку пробивается свет.
Я думаю о Кармен и опять мысленно возвращаюсь к вопросу, удалось ли ей благополучно выбраться из той заварухи. Я надеюсь, что ей удалось изменить свою жизнь.
Когда раздается стук в дверь, мое сердце продолжает биться все так же ровно, как будто я всегда знал, что она постучится ко мне. Стук легкий и негромкий – так стучит интеллигентный человек, который не хочет мешать другим.
Я открываю дверь, даже не взглянув в глазок. Дверь распахивается, и на пороге оказывается красивая молодая женщина, с глазами, полными отчаяния. Позади нее видны штормовые облака, плывущие в сторону океана.
У нее густые светло-каштановые волосы, и одета она в джинсы и куртку. Сесил был прав – она очень хорошенькая. Даже больше, чем просто хорошенькая. Женщина стоит на лестничной площадке: в одной руке у нее сумочка из дорогой кожи, а в другой – квадратный кусочек бумаги, возможно фотография, и я сразу же понимаю, что в сердце у женщины пустота. И она хочет, чтобы я эту пустоту заполнил.
– Мистер Кэди? – Она смотрит на меня с чуть заметным косоглазием.
Я отступаю в сторону, чтобы пропустить ее, и про себя думаю, что выглядит она вполне самостоятельной женщиной со средствами и со своей собственной жизнью. Такие люди обычно умеют за себя постоять, и я рад этому. Ее губы слегка приоткрыты, как будто она хочет сказать еще что-то, в то время как глаза продолжают переходить с моего лица на фото, пытаясь найти хоть какое-то сходство. Отчаяние в ее глазах еще больше усиливается.
– Я не узнаю вас, – говорит Тиффани. Конечно, голос ее теперь гораздо глубже, но в нем слышится что-то знакомое. Она еще раз смотрит на фото и поднимает глаза на мое лицо. – Нет, это не вы. – Она протягивает мне фотографию.
Фото старое, измятое и выцветшее. На нем изображен океан и пляж. Три человека стоят в полосе прибоя. Высокий загорелый мужчина с широкими плечами и две грациозные белокурые девочки, чьи лица трудно различить на фоне сверкающего залива.
Мне кажется, что я узнаю черты того ребенка в чертах лица этой женщины: сужающийся книзу подбородок, смелый взгляд и полные губы Купидона. Я приглашаю женщину войти.
– Я не… – Тиффани еще раз внимательно смотрит мне в лицо. На улице раздается раскат грома, эхом отражающийся от поверхности океана. – Мне кажется, что я ошиблась. – Она вздыхает. – Простите за беспокойство. Я ошиблась адресом.
Она забирает у меня фото, засовывает его в сумочку и поворачивается, чтобы уйти.
– Прошло двадцать лет. Я сильно изменился, – произношу, наконец, я.
Она оборачивается, подняв брови, с глазами, полными слез.
– Ты меня не узнаешь, – говорю я, – но я был твоим другом.
По ее щеке течет крохотная слезинка, величиной с булавочную головку. Я отступаю в сторону и еще раз приглашаю ее войти в комнату. Сэйдж подбегает к ней, и Тиффани наклоняется, чтобы почесать ей за ухом.
Я приглашаю ее присесть.
– Что ты будешь – чай или кофе?
– Спасибо, ничего не надо. – Она замолкает и в растерянности касается своей нижней губы. – Мне бы хотелось… если у вас есть время… Я бы хотела просто поговорить. Если вы не против.
– У тебя есть вопросы.
– Да. Пожалуйста. Я… – Женщина осматривает мою берлогу и в сомнении качает головой, как будто не понимает, как оказалась в этой дыре. – Наверное, я бы выпила чаю.
Я подхожу к плите и зажигаю конфорку, потом наполняю чайник водой и ставлю его на голубое пламя. Она оставила фото на стойке, и я стараюсь возиться в кухоньке, чтобы не появляться перед ней в комнате. На фото я выгляжу загорелым и сильным, как конь в лучах солнца. Холодная вода течет мне по рукам, и мои суставы начинают ныть. Я с трудом верю, что эта женщина на кушетке в моей комнате – реальность. Что она смогла выжить, несмотря ни на что.
Она заслуживает большего, чем простая правда.
Я вхожу в комнату и натыкаюсь на напряженное лицо Тиффани. Она почесывает Сэйдж и старается не смотреть на рентгеновские снимки, разложенные на кушетке. Ее взгляд упирается мне в грудь.
– Как ты меня нашла?
– Ах, это… Через эту женщину… в гостинице. Это было очень давно. Она сказала мне, что ваше настоящее имя Рой. То есть это мне рассказали сестры. Я наняла человека, который обнаружил ваши тюремные документы и фотографии. Ему потребовалось какое-то время, чтобы разыскать вас. Искал он довольно долго, но мы не были до конца уверены, что вы тот, кто нам нужен. Вы не похожи на человека с фотографии.
– Нет, не похож.
Я наблюдаю, как она осматривает мою берлогу: единственную комнату, стопы книг в бумажных обложках. По ее глазам я вижу, что она меня жалеет. Это мне не нравится.
– Где ты теперь живешь? – интересуюсь я.
– В Остине.
– А чем ты там занимаешься?
– Графическим дизайном. Это связано с рекламой.
– Этому надо специально учиться?
– Конечно. Я закончила университет штата Техас.
– Ага, – говорю я и прячу улыбку. – А кто твои… с кем ты выросла? В какой семье?
– Мои родители удочерили меня через сестер ордена Святого Иосифа. Я выросла в Тайлере.
Тиффани долго смотрит на меня, слегка наклонив голову. Я замечаю кольцо на ее пальце, но не могу разглядеть, какое.
– Ты замужем?
– Пока нет. Собираюсь. – Она качает головой. – Я уже давно встречаюсь с одним парнем.
– Ты его любишь?
– Да. Люблю.
Тиффани поправляет прическу и отворачивается – этот жест напоминает мне Рокки. Я вижу ее так ясно, что мне приходится отвернуться. Когда я вновь гляжу на девушку, то понимаю, насколько она похожа на свою мать, и мое горло сводит судорога. У них одно и то же лицо, и я не могу этого вынести.
– Хорошо. – Я стараюсь избегать ее взгляда. – Хорошо, что ты любишь.
– Это он уговорил меня на… это. Практически заставил. Чтобы я узнала правду.
– А чем он занимается?
– Он… простите меня. – Я вижу, что Тиффани начинает нервничать от моих вопросов. Она не может понять, как соотнести эту комнату, ее ограниченное пространство и рентгеновские снимки на кушетке. Ее пальцы поднимаются к губам, и она оглядывается, как будто в комнате есть кто-то третий. – Не могли бы вы… Я думаю… понимаете, я действительно должна выяснить для себя кое-что. – Она смотрит на меня глазами Рокки, светящимися, как глаза святой.
– Я все понимаю. Ты права. – Я приближаюсь к кушетке и протягиваю ей руку. – Что же тебе известно?
– Я вроде бы помню свою сестру. Немного. Помню, как мы ходили на пляж. Но… – Слова застревают у нее в горле от волнения. – Но в один прекрасный день она меня бросила. – Ее губы затряслись, как только она это произнесла.
– Нет, нет, – успокаиваю ее я, – все было не так.
– Тогда что же случилось?
– Мы собирались вернуться за тобой в тот же вечер. Просто в тот вечер мы поехали пообедать.
– А потом вы оказались в Новом Орлеане? В тюрьме?
– Да. Все верно. – Я поворачиваю руки ладонями вверх и смотрю на них. – Я разбился. В автокатастрофе. А к тому времени уже был выписан ордер на мой арест.
– Но… я не понимаю. Что произошло после того, как вы уехали от меня?
Я не поднимаю голову и наблюдаю за тем, как пальцы Тиффани чешут за ухом Сэйдж. Девушка на секунду отворачивается, но затем вновь быстро поворачивается ко мне.
– Вы хорошо ее знали? Мою сестру? – Голос ее спотыкается на последних двух словах.
– Думаю, что да. – Я изучаю оттенок волос Тиффани – он напоминает высохшую прерию в летний зной – и ее высокие скулы и широко открытые глаза. – А какой рекламой ты занимаешься?
– Простите?.. Я… я разрабатываю веб-страницы в Интернете, логотипы компаний. Всякое такое.
– Я бывал в Остине. Правда, давно это было. «Бартон Спрингс» все еще на месте?
– Да. Простите, вы что-то говорили об аварии.
– Музыка в Остине тоже ничего себе. Тебе нравится хорошая музыка?
Девушка наклоняет голову набок и смотрит мне прямо в лицо. Мне так больно видеть ее, что я радуюсь, когда слышу свисток закипевшего чайника и возвращаюсь на свою кухоньку. Грудь у меня болит. Руки, которыми я держу чайник, дрожат, и капли кипятка падают на плиту.
– Послушайте, – слышу я ее голос из соседней комнаты, – мне просто необходимо знать… – Тиффани кашляет, пытаясь подавить эмоции.
Я наливаю воду в две кружки с пакетиками «Липтона» и жду, пока они заварятся.
– А у тебя есть еще братья или сестры? – спрашиваю я. – Ну, в той семье, в которой ты выросла?
Она такая молодая и настоящая, что говорю я с большими паузами.
Ее рот приоткрывается от нетерпения.
– У меня есть младший брат, – отвечает она. – Он тоже приемный.
– И как его зовут?
Тиффани поднимает руку ко лбу и рот ее напрягается.
– Простите… но почему вы мне не отвечаете? Пожалуйста. Я ничего не понимаю.
Молчать больше невозможно, и я понимаю, что не смогу утаить от нее ее историю.
Если я расскажу ей всю правду, то, может быть, хоть это освободит меня от моих обязательств. Может быть, если я сообщу правду тому, для кого она предназначена, то эти замерзшие звезды у меня в груди наконец растают?
И тут я понимаю, что не буду врать ей. Я расскажу ей все: про Рокки, про ее отца, про дом Зинкевича, про людей из Нового Орлеана и про то, что они сделали.
И в этот момент я пугаюсь за нее. И думаю: не волнуйся, детка, скоро эта пустота в твоем сердце заполнится, но тебе надо будет собрать все свое мужество, чтобы выслушать правду. Услышать о тех временах, которых ты не помнишь. Но которые, тем не менее, оставили в твоей душе таинственные шрамы.
– Хорошо, – говорю я и вытираю рот. – Хотя это и малоприятно.
– Что именно? – спрашивает Тиффани, и под ее сердитой гримасой становятся заметны слезы, которые она в отчаянии пытается сдержать.
Я сбрасываю снимки на пол и сажусь рядом с девушкой.
– Я все расскажу тебе о ней и о том, что с нами произошло. Хорошо? Но у меня есть условие. – Я похлопываю Сэйдж по голове, чтобы Тиффани не могла догадаться, о чем я думаю. – После того как я закончу рассказ, ты немедленно уедешь. Приближается шторм, и тебе надо убираться из города. Немедленно. Сразу же после того, как я закончу.
– А вы что, уезжаете? Тогда я могу вернуться позже.
– Нет. Я все расскажу тебе прямо сейчас. Но после этого ты немедленно уедешь. И сделаешь мне одно одолжение.
– Какое?
– Ты заберешь с собой эту собаку.
– Ну-у-у… хорошо. Я не…
– Это мои условия, и других я не предложу.
Тиффани смотрит на Сэйдж и, подняв ее морду, чешет ей за ухом.
– Хорошо. Договорились.
– Клянешься?
– Да. Ну конечно.
Тиффани кивает и вытирает глаза. Она выросла высокой, с сильным, рельефным телом – на такую женщину оборачиваются на улице. Сейчас она погрузила пальцы с красными ногтями в светло-коричневую шерсть Сейдж и, наклонив голову, ждет, когда я начну свой рассказ.
– Вторая девушка на фотографии – не твоя сестра. Это твоя мать. Не суди ее слишком строго. Жизнь у нее была очень тяжелая. – Я делаю неожиданное неуклюжее движение и накрываю ее руку своей изуродованной лапой. – Но однажды она совершила смелый поступок.
Моя рука на ее выглядит как настоящая лапа сказочного монстра, но она не убирает своей руки. Ее взгляд впивается в мой здоровый глаз.
– Она не оставила тебя, – продолжаю я. – Все было не так. И никто тебя не бросал.
Тиффани прикрывает рот рукой и вся как будто оседает и рассыпается, как песчаный замок в приливной волне. Я придвигаюсь ближе, и другой рукой обнимаю ее за плечи, так как ничего не могу с собой поделать. Девушка сжимает мои пальцы. Я делаю паузу в своем рассказе, чтобы дать ей привыкнуть к услышанному. Ей ведь придется жить с этим до конца жизни.
Когда она слегка приходит в себя, я приношу ей чай и начинаю вновь.
И рассказываю ей все.
После того как она уходит, я стою на крыльце и смотрю, как она ведет Сэйдж к себе в машину, вполне приличную «Тойоту» золотистого цвета. Оборачивается. Я заставляю себя войти в помещение и закрываю за собой дверь. Вскоре машина отъезжает.
Я представляю себе, как она выгуливает Сэйдж по меловым горам вдоль чистой реки, которая протекает по Остину, и впервые в голову мне не приходит Рокки. Я вспоминаю бриз, ласкающий поверхность озера, и голос моей матери, поющей «Розы бедняка».
Я чувствую себя легко, и мои руки совсем не болят.
Порывы ветра превращают дождевые капли в жалящие дротики, а небо принимает оттенок вдовьего платья на похоронах. Тяжелый воздух полон озона и морской воды. Вдали что-то лопается и трещит. Над океаном блещут молнии, как будто небо проглотило добрую порцию динамита. На горизонте я вижу еще одно темное пятно, гораздо более плотное, поднимающееся на водой в форме чего-то, что никогда не могло бы прийти мне в голову.
Шорох ветвей по закрытым ставнями окнам первого этажа похож на царапанье какого-то животного, которое просится, чтобы его впустили внутрь, и ветер завывает голосом этого существа, низко и протяжно.
Прошло двадцать лет.
А я все боялся, что буду жить вечно.