Но школа закроется еще спустя несколько лет. А пока день Ивана Александровича забит до отказа. Литография, торговля, занятия рисованием с детьми. По поручению комитета грамотности он ездит по уезду, исследуя народные училища. «Губернские ведомости» печатают одну за другой его статьи и заметки о ярмарках, ловле рыбы и крестьянских секретах ее копчения, отчеты о воскресной школе, и Голышев уже уверовал в свое перо.
Подолгу беседует он с возвращающимися из странствий офенями, изучая их язык. И Тихонравов одобрил уже его статью об офенях для публикации в «Ежегоднике» — новом издании губернского статистического комитета.
Голова Ивана Александровича полна идей. Все предприятия ему удаются. Он — на взлете. К нему, почти как к равному, относятся важные чиновные лица в статистическом комитете, петербургские ученые — в письмах. Казалось бы, жить да радоваться. Но черные мысли, мрачные опасения терзают его. Родившийся еще в детстве страх перед графской конюшней не пропал до сих пор. Мало того, сейчас он нарастает с новой силой. Отец опять во вражде с раскольниками, а это обостряло отношения с обществом и самого Ивана Александровича.
Поздним вечером Иван Александрович с Авдотьей Ивановной обсуждали козни односельчан, грубые выпады против сына и снохи Александра Кузьмича.
— Кабы отделиться от отца, зажить своим домом и делом, — мечтал Иван Александрович.
— Не потерпит он этого, — вздыхала Авдотья Ивановна.
Может, попробовать получить звание неклассного художника? Оно освобождает от общества. Отец станет безвластен надо мной, тогда и отделимся…
— Но звание присуждает Академия художеств, она поди как строга.
— Не без этого, только в Строгановке у нас рассказывали, что кое-кто из наших умудрился получить это звание по чужим рисункам, просто-напросто купив их.
— Не грешить же?
— Да нет, я не собираюсь покупать.
— У тебя и свои хороши. Пошли «Народный праздник», приложи еще работы ребятишек Воскресной школы, должна же академия зачесть твой безвозмездный труд…
Вдохновленный поддержкой жены, Иван Александрович принялся переводить свою акварель «Народный праздник» на камень, отлитографировал, приложил еще двадцать пять лучших рисунков своих учеников и в начале 1863 года отправил в столичную академию художеств.
Вскоре академия уведомила его, что дело будет рассматриваться в августе. Голышев волновался.
Александр Кузьмич, узнав о затее сына, усмехался:
— Ишь, чего захотел! Да разве выгорит дело без хлопот сильных мира сего?!
Иван Александрович и сам подумывал съездить в Петербург, попросить похлопотать своих знатных знакомых, но личных денег у него не было, а отец как отрезал:
— Нечего тратиться понапрасну. Напиши Безобразову, захочет — и так поможет.
Иван Александрович написал, но все лето вестей из Петербурга не было, и Голышев очень обрадовался, когда собрался по комитетским делам в столицу Тихонравов. Иван Александрович надавал ему поручений: в археологическое общество передать найденные им старинные предметы; Павлу Ивановичу Мельникову, занимающемуся по заданию правительства изучением раскола в стране, — заметки о мстёрских раскольниках, и главное, узнать, как там его дело в академии…
Медленно тянулись дни ожидания. И вот однажды Авдотья Ивановна радостная вошла в кабинет мужа с письмом в руках:
— От Тихонравова!
— Значит, вернулся, — обрадовался Иван Александрович, — читай.
Чтобы сберечь зрение мужа, Авдотья Ивановна читала почти все письма ему сама.
Письмо от Тихонравова было длинное. Константин Никитич писал, что пробыл в столице дольше командировки на две недели и что сам граф Строганов давал ему отсрочку.
— А что он там про мои поручения пишет? — нетерпеливо перебил Иван Александрович.
— Находки твои он «исправно» доставил, и они уже поступили в Эрмитаж «на обозрение» императору. Далее Константин Никитич пишет, что был тепло принят графом Строгановым, и Тихонравов был у него четыре раза, раз обедал, а то пил чай. Граф ему показывал свой музей древностей. И вот слушай, Ванечка, что он пишет: «Много я говорил ему о Вас, о Вашей полезной деятельности, и когда Его Сиятельство узнал, что Вы из школы живописи, то поручил мне передать от него желание познакомиться с Вами лично и потому просит Вас: как только будете в Петербурге, то непременно быть у него. Это он мне повторял еще перед отъездом раза три, притом дополнил, что «подобных людей надо поднимать и выдвигать» и что он все готов для Вас сделать и во всяком случае содействовать».
Авдотья Ивановна обняла мужа и поцеловала:
— Ну, дорогой, поздравляю, может, граф и с получением звания художника поспособствует… — Она стала читать письмо дальше, и радостное настроение их сразу пропало. Тихонравову сказали в Академии художеств, что звание вряд ли будет присвоено в нынешнем году. Во всяком случае вопрос будет решаться только после выставки, после осмотра ее государем.
На следующий день пришла весть от Безобразова. Он писал, что был все лето в деревне, потому просьбу Голышева похлопотать о его деле получил уже по возвращении в Петербург, когда было слишком поздно, Голышеву было отказано. Безобразов подбадривал Ивана Александровича, писал, что дело можно будет поправить в будущем году.
— Не захотел помочь — и всё тут, — сердился Александр Кузьмич, — так и поверим, что стоко месяцев он о доме не справлялся. Просто не за-хо-тел. Чего им, господам, о нас печься. А ты уж рот раскрыл: графы, господа — товарищи тебе. Как были мы для них крепостными, так и остались. Вот выкачать что с нас они — тут как тут, а помочь…
Александр Кузьмич уже две недели валялся в постели, а деятельная его натура страдала от такой оказии, потому он на всех злился, гонял домашних и теперь рад был позлословить.
— Обойдешься и без этого диплома, руки, голова на плечах есть, и так сойдет.
Вскоре вернулась и посылка из академии. В ней было уведомлено, что рисунки «признаны неудовлетворительными».
Иван Александрович был потрясен. Он надеялся на благополучный исход и — вдруг…
И так было тошно, а отец не унимался:
— В господа выбраться захотел. Вот тебе наука: не лезь со свиным рылом в калашный ряд, занимайся своим делом. Школу-то Строгановскую бросил, а теперь в художники вознамерился…
И если в Александре Кузьмиче отказ академии вызвал бурю протеста и злобы, то Ивана Александровича — придавил. В смятении он писал Тихонравову: «Позвольте принести Вам мою искреннюю душевную благодарность за Ваше доброе ко мне внимание; перо мое слабо и не может передать тех сердечных чувств, которыми наполнена душа моя…»
Только Тихонравов был к нему по-настоящему добр и — без сословных церемоний. Но и ему Иван Александрович начал было письмо витиевато, уничижительно, как писал обычно знатным особам. Но вовремя спохватился, понял, что такое обращение может и обидеть Константина Никитича, относившегося к нему дружески.
И, отказавшись от высокого стиля, Голышев писал Тихонравову, что, занимаясь исследованием иконописи во Мстёре и Холуе, он собрал коллекцию икон, не заинтересует ли она комитет.
Потом Иван Александрович сообщал, что давно приметил по пути в Холуй из Мстёры любопытную часовню Николая Чудотворца, что даже Безобразов заметил ее, проезжая, и упомянул в своих путевых заметках. Так не надо ли описать ее поподробнее и сделать рисунок?
Но никакие дела и заботы не могли отвлечь Ивана Александровича. Он запил. Раз зимой возвращался из Владимира в таком состоянии, что не помнил, как доехал, лошадь сама нашла дом. Александр Кузьмич неистовствовал, пьяного сына и бивал, усугубляя тем его отчаянье.
Выходила сбившегося с пути мужа Авдотья Ивановна.
— Вино уму не товарищ, — уговаривала она Ивана Александровича, — загубишь свой талант.
Авдотья Ивановна была мужу и другом, и нянькой, и доброй женой. Вместе искали выход и из этого положения.
Весна 1864 года началась рано. В ночь с восемнадцатого на двадцатое апреля тронулся лед на Клязьме. Любуясь разливом, Голышев вез на заседание статистического комитета коллекцию крупных раковин, найденных на берегах Тезы под Холуем. Опять на заседании было определено: «Голышева благодарить, а раковины сдать в музей комитета». На осеннее заседание Иван Александрович привез для музея двадцать икон, целую коллекцию, отражающую большое разнообразие их, писанных во Мстёре и Холуе. Любопытство вызвали иконы огромное, а Иван Александрович пояснял коллегам:
— Вот это — полномерная, а это — маломерок, эта же — десятерик, всего десять вершков в длину. Где одно лицо — называется — одиночка, со многими лицами — людница, а здеся, видите, в три ряда, крестообразно, клетками, мученики и угодники, так эта трелядницей зовется…
— Вам обязательно надо книгу об иконах написать, — говорили и Тихонравов, и председательствующий на заседании губернатор.
— Я уже написал, вот, — стесняясь, сказал Иван Александрович и протянул Тихонравову рукопись. — Это о Мстёре. Есть там и про иконописание наше.
— Ну, молчальник, ну, молодец! — хвалили его, а в протоколе записали: «Рукопись по рассмотрении напечатать в третьем выпуске «Трудов» статистического комитета и согласно желанию Голышева для него 1200 экземпляров, с покрытием материальных расходов, без оплаты за набор».
Несколько лет работал Голышев над книгой о Мстёре. Начал сразу после давней встречи с Борисовым, когда тот подарил ему свое описание Шуи. Иван тогда залпом прочитал ту книжонку и решил, что, пожалуй, и впрямь можно вот так же рассказать о Мстёре. Но, берясь за эту работу, он не представлял, какой она окажется сложной.
А работать Ивану Александровичу становилось все тяжелее. Александр Кузьмич без устали враждовал с раскольниками, волей-неволей втягивал в распри и сына. Искренне, без ханжества, преданный царю, отечеству и православию, жаждущий деятельности во имя своих идеалов, волостной старшина Голышев не только строго и точно исполнял старшинские обязанности, но постоянно проявлял инициативу, вовлекая в свои затеи всех слободчан, особенно старательно раскольников, так что «вовлечения» часто оборачивались просто насилием.
В 1863 году в Варшаве началось польское восстание. Восставшие неожиданно напали на русские казармы и перебили спящих безоружных русских солдат. Восстание захватило Западную Белоруссию, Литву.
Александр Кузьмич, возмущенный действиями бунтовщиков, усадил сына писать «адрес» царю: «Слобода Мстёра, глубоко тронутая бесчеловечными действиями мятежников России, поспешила заявить свою преданность Августейшему монарху…»
Старшина собрал волостной сход, принес в Правление икону св. Александра Невского, объявил, что хочет препроводить ее вместе с «адресом» императору, и предложил подписать «адрес» и собрать деньги в пользу раненных в царстве Польском русских воинов, и сам сделал первый взнос. — '
Слободчане не спешили раскошеливаться, особенно раскольники.
На следующий день по указанию старшины в Богоявленском храме устроили торжественную литургию, присутствовать на которой Александр Кузьмич «нарядил» всем мстерянам.
Три дня он загонял в свой дом слободчан для подписи «адреса» и сдачи денег в пользу раненых, а сыну велел «описать» в газете об «адресе» и торжествах.
Иван Александрович написал об этом статью, а потом еще, по настоянию отца, сделал и отдельный ее оттиск: «Отголосок русских». Это была первая книга Ивана Александровича Голышева.
Дела, творимые старшиной Голышевым, по сути были не плохие. Но, человек самовластный и необузданный, он жестко навязывал свою волю другим, и это вызывало протест у людей.
Однако Александр Кузьмич не унимался. Стоял на Базарной площади Мстёры заброшенный, давно пустовавший дом. Хорошее, двухэтажное каменное здание. Не худо бы его за обществом оставить, размышлял Александр Кузьмич, да так, чтобы и не выплачивать за него помещику. Давно мечталось старшине Голышеву устроить во Мстёре богадельню для престарелых. Вот и здание подходящее. В первом этаже открыть богадельню и харчевню, а во втором приют для призрения сирот и незаконнорожденных младенцев. Вот и богоугодное дело.
Вынес Александр Кузьмич свои задумки на сход. Православные охотно поддержали старшину:
— Дело говоришь, Кузьмич, а то, сказывают, малюток-то подкинутых предают насильственной смерти, — говорили крестьяне.
Раскольники протестовали:
— Призрение бедных и сирот — дело государственное, мы и так бедствуем, еще графу сколь выплачивать надоти.
Александр Кузьмич жестом угомонил сход:
— А теперь слушайте соизволение графа. Я просил у него разрешения именовать богадельню домом-приютом графа Панина. И вот Виктор Никитич благодарит общество за это богоугодное учреждение и дозволяет назвать его именем.
Александр Кузьмич хотел объяснить сходу хитрость задумки, что, мол, теперь здание останется за обществом без выкупа, ибо теперь граф постесняется просить деньги, но разъяренные раскольники уже не дали ему говорить.
— Как ты смел доносить графу об этой богадельне, не посоветовавшись с нами?! — кричали они.
— Не нужно нам никаких богоугодных заведений!
— Сколь денег топерь на это потребуется!
Поднялась суматоха. Однако голосовать против богадельни и приюта было уже нельзя, чтобы не прогневать графа, а с ним мстёрским крестьянам еще расплачиваться и расплачиваться. Александр Кузьмич, в общем-то, на это и рассчитывал, собираясь привести в исполнение свой замысел.
Раскольники же снова объявили Голышеву войну.
В это время, обследуя губернию, завернул во Мстёру владимирский генерал-губернатор Самсонов. Он заехал специально посмотреть воскресную рисовальную школу и библиотеку Ивана Александровича Голышева и остался доволен ими.
Община богатых раскольников, воспользовавшись случаем, прямо в дом Голышевых принесла начальнику губернии жалобу на старшину Голышева, сообщив при этом, что точно такую же жалобу она послала ездившему в то время по губернии с ревизией сенатору А. X. Кап-геру.
Губернатор выслушал обе стороны, стоял за Голышева, однако опасался сенатора, потому на время пребывания того в губернии все же отстранил Александра Кузьмича от должности.
Голышеву-младшему Самсонов поручил устроить в честь приезда сенатора фейерверк, в саду помещика Протась-ева, в имении которого сенатор намеревался остановиться.
Иван Александрович давно уже не занимался «огненными утехами» и хотел было отказаться. Но отец запретил это:
— Утешить сенатора ради отца родного тебе лень?! — кричал он. — Ишь, ученым заделался, некогда ему!
Пришлось заняться фейерверком. «…Более недели я провозился с этими пустяками, — писал потом Иван Александрович, — но все вышло удачно, и сенатор остался очень доволен».
Капгер посетил воскресную школу и библиотеку молодого предпринимателя-ученого, долго беседовал с ним и с Александром Кузьмичом и предписал мировому съезду по поводу жалобы раскольников, что она — необоснованна, подана партией староверов, враждебной Голышеву, а потому постановил оставить ее без внимания.
Александра Кузьмича после этого снова возвели на должность старшины. Домашние, родственники — все советовали ему остепениться и, получив «Достойное удовлетворение», добровольно отказаться от должности. Но Александр Кузьмич ни за что не хотел этого и еще больше принялся мстить своим недоброжелателям. Мировой судья, узнав об этом, написал Александру Кузьмичу частное письмо: «…Вот уж я другой год служу и дожидаюсь, не будет ли в тебе перемены, но к прискорбию моему я не нахожу ничего, окромя твоей мстительности и недоброжелательства во всем… Ты со своим характером постоянно думаешь, что все тебе враги и желают твоей гибели… ты забыл, что мщение есть смертный грех, ни закон, ни служба не терпят его, а потому надо сделать одно: или бросить злобу, или оставить службу…» Старшину Голышева и это письмо не образумило.
Раскольники добились досрочного назначения выборов. Как проходили перевыборы старшины, как раскольники ловчили, нарушая правительственнный указ, Иван Александрович описал потом в статье «Выборы в крестьянском быту» в «Губернских ведомостях», подписавшись: «Православный».
Смещенный с должности старшины, отец вообще ошалел. Неуемная, любившая властвовать его натура оказалась без приложения своих сил. Не давал ему покоя и обман раскольников на выборах. Александр Кузьмич рассылал всюду жалобы, требовал, чтобы и сын бросил свои научные изыскания и занялся его кляузными делами.
Ивану Александровичу отцовы склоки вообще претили, к тому же он страдал от ответных козней раскольников больше отца, и уж совсем не хотел он ввязываться в отцовы дрязги, часто просто стыдился их.
Иван Александрович искал отцу дела, чтобы как-то угомонить старика. В это время императором Александром II были утверждены и опубликованы правила о православных церковных братствах. Общество православного церковного братства имело целью — «служить нуждам и пользам православной церкви», противодействовать посягательствам на ее права со стороны иноверцев и раскольников.
Вот куда бы направить энергию отца, подумалось Ивану Александровичу, и он посоветовал Александру Кузьмичу создать православное братство во Мстёре. И 7 ноября 1864 года «Владимирские губернские ведомости» писали, что первым во Владимирской губернии откликнулся на призыв императора учредить повсюду православные церковные братства крестьянин слободы Мстёры Александр Кузьмич Голышев. Потом он и был избран братчиками председателем братства, а Иван Александрович — делопроизводителем, обязанности которого он будет исполнять двенадцать лет бесплатно.
Братство помогало православным погорельцам, больным, вдовам и детям, а раньше это делали только раскольники, одновременно затягивая православных в свою веру. В церкви братство установило свою кружку для пожертвований в пользу бедных. Братство выписывало газеты и журналы, а после использования передавало их в мстёрскую библиотеку, чтобы все крестьяне могли бесплатно читать их. Братчики следили, чтобы раскольники не злоупотребляли против лиц православных. Однако применять к раскольникам принудительные меры братство не имело права.