Как-то летом Голышевы всем семейством отправились в Серапионову пустынь на богомолье. В этот день, день усекновения главы Иоанна Крестителя, в Серапионову пустынь собирался народ со всей округи. Татьяна Ивановна бывала там не раз, но теперь уж давно не наведывалась и увязалась с молодыми: «А то одна и вовсе до смерти не соберусь». Александр Кузьмич присоединился к компании тоже.

Выехали затемно, чтобы успеть к заутрене, путь предстоял неблизкий. Всю дорогу обгоняли шедших пешком богомольцев из Мстёры, соседнего Татарова, Станков…

Утро было ненастное, небо без просветов, в тучах. Едва отъехали, пошел дождь.

Рассвело, но посветлело мало. А когда уже стали подъезжать к пустыни, хлынул ливень, да еще с градом, и сразу резко похолодало. Татьяна Ивановна раскаивалась, что поехала. Промокшие и продрогшие пошли Голышевы к заутрене. Народу было, несмотря на холод, так много, что невозможно было положить поклон.

Церковь освещалась девятью окнами в два света, да фонарем в куполе. Иконостас был в пять ярусов. Иконы в основном новейшего времени, но многие — хорошей кисти. По малиновому фону иконостаса шли золотые арабески и орнаменты.

Над церковными вратами полукругом была изображена Тайная вечеря, а над нею — господские праздники — Св. Троицы, Успение Преосвященной Богородицы, Сретенье Господне, Вознесение Господне, вход в Иерусалим. Золотился в пляшущих от дыханья десятков людей отблесках свечей и лампад дорогой оклад иконы Корсун-ской Богоматери.

Ивану хотелось рассмотреть эту икону получше, но он стоял далеко, и пробраться вперед не было никакой возможности.

Татьяна Ивановна еще дорогой рассказывала:

— Икона Корсунской Богоматери — чудотворная, явилась на этом месте, на котором основана пустынь.

Прихожане перед молитвой святому угоднику клали на его главу нитки, шнурки, тесьму, а потом несли их домой. Считалось: если обвязать таким шнурком больную голову, то боль отступит.

Благоговейно пели на клиросе девицы. Ради этого хора в основном и стекались в пустынь из окрестных сел и деревень люди. Ради него приходили из дальних мест богомольцы.

После окончания литургии смотрительница пустыни Агафья Степанова, познакомившись с Голышевыми и узнав, с какой целью приехал Иван Александрович, пригласила все семейство к трапезе.

— Что, понравился наш хор? — спрашивала смотрительница.

Те заверили, что хор — отменный.

— Авдотья Прокофьева им управляет. Я ее из своего Нижегородского монастыря переманила. Поют теперь до двадцати девиц, и я — с ними. Отбоя нет от желающих поступить в сестры. Принимаем, но — со строгим усмотрением. Два небольших огорода, пять коров, да лошадь — такое у нас хозяйство. Доход от церкви не имеем: не разрешают нам ни с блюдом по церкви ходить, ни иметь сборную кружку. Потому живут девицы без прислуги и чисто своим трудом.

Девицы еще расшивали полотенца и белье, да их некуда было сбывать. Научились убирать образки фольгой, делать для них цветы, но — опять вышло затруднение: негде доставать бумагу и фольгу.

Отметил Голышев, что на богомолье в Серапионовой пустыни, несмотря на многочисленное стечение народа, нет ни одного хмельного человека, как это зачастую бывает на других богомольях. Питейной продажи тут не было никакой, торговали только разными лакомствами: баранками, орехами, пряниками, конфетами, ягодами, палатки были раскинуты близ самой церкви.

К трапезе пригласили и богомольцев, прибывших аж из самой Сибири.

Сначала клир девиц пропел один из псалмов, потом все уселись на длинные скамьи вдоль стола. Подали четыре блюда, пища была простая, но вкусная, а продрогшим и утомившимся с дороги показалась особенно аппетитной. Девицы во время нее читали вслух Четьи-Минеи.

Дождь к концу трапезы перестал, даже солнце проглянуло. И смотрительница Агафья повела Голышевых показывать пустынь.

/ Расположена она была в живописнейшем уголке Клязь-(минской поймы, на самом берегу большого чистого озера) Калачное, берега которого поросли дубовым кустарником. (Народ любовно называл это местечко «пустынькой«.

Церковь св. Троицы с приделом, небольшая, белокаменная, стояла на холме. Рядом — деревянная, но искусно раскрашенная под каменную, колокольня на пять колоколов в окружении вековых дубов.

Невдалеке от церкви виднелись бревенчатые дома священника и причетчика, их дворовые постройки, а с другой стороны, несколько в отдалении, новый большой, двухэтажный дом и почти примкнувшие к нему три стареньких, мал мала меньше, деревянных домика.

Перехватив взгляд Ивана Александровича, смотрительница сказала:

— Тут девицы из хора жили, только в полную ветхость дома пришли. В большой разлив вода аж в печку заливалась. Так вот, вместо этих келий отдельных, мы большой дом поставили.

— И сколько же лет вашей пустыни? — спросил Иван Александрович.

— По преданиям — более двухсот. Прозвана по имени ее основателя Серапиона, да я синодик потом покажу. Был тут сперва мужской монастырь, и прозывалось место Семибратскою пустынью. Разбойники, бродяги лесные разорили ее и разграбили, церковь деревянную сожгли, и была пустынь упразднена. А эта церковь уж усердием прихожан построена, двухпрестольная. Холодная — с главным престолом св. Троицы — и теплая — Корсунской Богоматери, в честь находящейся тут чудотворной иконы. Тихое было местечко. А потом, в середине прошлого века, спрятались тут от суеты мирской девять служительниц богу. Жили при церкви, кормились собственными трудами, создали свой хор. Да так хорошо пели, что и я прослышала в Нижнем Новгороде о том пении. Захотелось послушать сей девичий хор, пришла как-то на богомолье да так и осталась.

Было это всего лет семь назад. Крепко взялась Агафья за устройство женской обители. Только благодаря этой «божьей радетельнице», при поддержке владимирского епископа Феофана, и было построено в обители двухэтажное общежитие для посвятивших себя богу сестер.

В верхнем этаже разместились большая моленная, гостиная, спальня смотрительницы и две комнаты сестер. В первом этаже — большая трапезная, кухня и пять комнат.

Агафья Степанова разрешила Голышеву осмотреть и комнаты девиц. В них было чисто и опрятно, на стенах висели иконы и духовные картинки. Иван Александрович увидел и первые свои, и только что привезенные в подарок обители сюжеты из Апокалипсиса, которые вручил смотрительнице со своими традиционными длинными пояснениями Александр Кузьмич.

Преосвященный Феофан, назначая смотрительницей обители Агафью Степанову и благословляя обитель, наставлял, чтобы приобретала книги для чтения и чтобы девицы читали эти книги вслух, и даже список книг присоветовал.

На ночь Голышевых разместили в новом доме. Утром следующего дня старики, Катеринка и Авдотья Ивановна уехали, а Иван Александрович остался. Он задумал описать историю пустыни, ее быт и к описанию приложить литографированный рисунок ее. Потому с утра и занялся рисованием.

Обительские девицы, одни стесняясь, другие озоровато пересмеиваясь, толпились вокруг молодого художника, засыпали его вопросами и ахали, глядя, как твердая рука мастера намечает очертания их священного храма и обительских построек.

Пришел взглянуть на работу Ивана Александровича и священник. Разогнав девиц и стоя у Голышева за спиной, рассказывал:

— От пения и чтения девиц храму большая польза выходит. Расстроился было как-то хор — и доход сразу упал. Возродился хор — и доход в месяц сравнялся с годовым.

По вечерам, сидя со свечой в отведенной ему комнате, Голышев вел подробное описание пустыни:

«Церковь одноэтажная, покрыта железом, с овальным куполом, кончающимся небольшим, с четырех сторон храма, скатом, на верху купола четырехугольный фонарь с окнами, пропускающими с четырех сторон свет в церковь; на верху этого фонаря еще меньший, глухой фонарь, ведущий к самой шейке главы; на ней утверждена одна глава в виде луковицы, покрытая белым железом, ананасной гранью, на коей осьмиконечный крест…»

Он занес себе в тетрадь надписи на крестах, перечисление всего царствующего дома, заключительная надпись гласила: «крест хранитель всея вселенныя, крест красота церкви, крест царей держава и верных утверждение, крест ангелов слава и демонов язва».

Кресты были 1816 и 1837 годов. Несколько десятилетий назад сделаны, а Иван Александрович относился к ним уже как к историческим реликвиям.

Всего четыре года назад пало крепостное право. И вот бывший крепостной крестьянин пишет историю своего времени. Это ли не высшая философия — осознание своего времени и себя как личности?!

Иван Александрович тщательнейшим образом измерял аршином квадраты церковных палат, высоту, ширину и длину алтаря, описал все иконы, определял их древность.

Он залезал на колокольню, стоял, пораженный великолепным видом бесконечных лесов, чашей обрамленного кустарником озера, реки и заречных далей. Изучал священные изображения и надписи на колоколах: один — древний, 1779 года, в 25 пудов. Другой большой, в 84 пуда, колокол был отлит в Костроме, на заводе купчихи Ираиды Дмитриевны, вдовы Поляковой, с изображениями святых и словами: «На то установлен благо-вестъ и звонъ, чтобъ церкви сзывалъ въ земной святой С1онъ».

Смотрительница, как драгоценную реликвию, подала Ивану Александровичу для рассмотрения обещанный синодик.

В нем было двадцать пять цветных рисунков, писанных рукою древнего художника. Заглавный лист гласил: «Лета отъ Рождества Христова 1728 года сей синодикъ дому Живоначальныя Троицы Серапионовы пустыни пере-деланъ вновь тоя пустыни тщаниемъ многогрешнаго иеромонаха Герасима Вязниковца. При казначее старце Сергие Лихопожинскомъ».

На первом рисунке был человеческий череп. На втором — «глава человеческая на пьедестале», перед нею сидел царь, с другой стороны человек, «указывающий перстом». На третьем — человек во гробе. На остальных — события из жизни некоего новгородского посадника Шила: «бысть ввеликом Новеграде чудо страшно и удивлению достойно бе некто посадник именем Щил имея у себя сына едина чадо, бе богат вельми и многимъ даяще сребро влихву взимаше на годъ на новгородской рубль деньгу Новгородскую. И отъ того собра имения много и помысливъ на то сребро церковь поставити и монастырь оградити».

С почитанием листал Голышев эту старинную книжицу. В скольких руках она побывала! В нее были внесены имена и тех девяти вязниковских девиц, пожелавших уйти в обитель от суеты мирской: Натальи, трех Анн, двух Александр, Марии, Феодосии и Параскевы.

Сначала Голышев опишет эту поездку в Серапионову пустынь в статье, которую опубликует владимирская губернская газета, потом выпустит небольшую брошюру с литографическим рисунком.

Часто бывая в Холуе, Голышев много раз видывал в версте ^слободы Борковскую пустынь, слыхивал, ''что основ'ашГ она князем Иваном Дмитриевичем Пожарским по завещанию родителя, известного героя, князя Дмитрия Михайловича Пожарского, и якобы именно в память о 1612 годе, что именно «на сем месте имел остановку на несколько времени» со своею дружиною князь Дмитрий Пожарский, идя в 1612 году на избавление Москвы от поляков. Здесь дал князь обет пред богом выстоять в борьбе с врагами, не щадить своей жизни. И «в памяти сихъ св. чувств, въ благодарность Богу, тогда же положил основать на оном месте обитель во имя св. Николая Чудотворца». Опишет Голышев и эту пустынь.

Археолог, историк и старший редактор Центрального статистического комитета Александр Иванович Артемьев сопутствовал великому князю Алексею Александровичу в путешествии по России. Посетили они и Московскую этнографическую выставку. Великий князь заинтересовался лубочными картинками. Голышев узнал об этом и поспешил послать ему через Артемьева свои картинки и книжку о Мстёре. Великий князь картинки нашел «чрезвычайно интересными». Особенно ему понравились, сообщал Артемьев, «Поход на Мамая» и «Взятие Очакова».

Теперь уж каждое свое новое издание Голышев посылал Артемьеву в двух экземплярах: для него самого и для великого князя.

После прочтения брошюр о Серапионовой и Борковской пустынях Артемьев писал Ивану Александровичу: «Все это очень любопытно и полезно. При этом мне пришла такая мысль: почему бы Вам, да еще вкупе с К. Н. Тихонравовым, не предпринять полного описания монастырей и приходов Владимирской губернии». Голышев отвечает, что дело это невыполнимое. «Где печатать такое издание? Если посредством Губернской Типографии, то выходит чрезвычайная медлительность, так как типография завалена казенными работами и мелочными заказами… И притом предпринять подобное издание — надобно иметь средства, а они у меня… очень часто останавливают всякое предприятие; и такие издания не могут окупиться у нас в покрытие собственных издержек, — любителей найдется очень мало… Но за всем тем по моей особенной любви к описаниям родного края, насколько будет возможно, если дозволят силы и средства, я постараюсь воспользоваться Вашим советом… В настоящее время я печатаю «Древности Богоявленской церкви в ел. Мстёре»; к этому изданию приложится 20 литографированных рисунков-снимков с древностей. Разумеется, я знаю наперед, что и это издание не покроет материальных издержек, и я печатаю только единственно из любви к старине русской…»

Сначала материал публиковался в «Губернских ведомостях», а уж потом этот же набор использовался для издания в «Трудах» статистического комитета. И в это время можно было сделать отдельные оттиски для себя, сброшюровав их. Для «Трудов» типография печатала бесплатно, для покрытия расходов она и делала оттиски, пока набранные статьи не потерялись. И Голышеву приходилось подолгу жить во Владимире, ловить момент, когда оттиски можно уже использовать для брошюрования. «Только пока бываешь во Владимире, — жаловался Иван Александрович в письме Артемьеву, — дело и двигается и «у переплетчика», и в другом месте, а уехал — опять остановится на точке замерзания». За набор типография не брала и с автора, брала плату только за бумагу, печатание, переплет.

«Я рисую и снимаю разные виды, — жаловался Голышев Артемьеву, — для «Трудов» статистического комитета, которые прилагаю по 200 экземпляров к каждому выпуску безденежно, и ни за работу, ни за печать, ни за бумагу мне по типографии не имеется снисхождения; Да уж хотя бы не задерживали в отпечатывании…»

Через Артемьева Иван Александрович хлопотал о вступлении в С.-Петербургское археологическое общество. Он уже несколько лет посылал туда свои древние находки, отмечался в «Известиях» этого общества. «Владимир Павлович Безобразов, — сообщал Голышев Артемьеву, — когда я был в Петербурге, обещал, чтобы записали меня в члены общества, но, полагать надобно, запамятовал. Покорнейше прошу Вас, если только возможно и незатруднительно Вашему Превосходительству, не оставьте предложить меня в члены этого Общества, а я со своей стороны по силе и возможности постараюсь быть не номинальным членом и оправдать Ваше обо мне предложение…»