В начале июня 1885 года в Суздале проходило торжество открытия памятника Дмитрию Пожарскому. Голышев выпустил к этому времени монографию «Место земного упокоения и надгробный памятник боярину и воеводе князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому в городе Суздале с 4 таблицами и родословной» и посвятил ее графу Уварову. Суздаль украсился флагами. Массы народа собрались у «обители преподобного Евфимия». Ректор Владимирской духовной семинарии произнес «прочувственное слово». Хор архиерейских певчих порадовал зрителей «строгим и трогательным пением». Потом архиерей и Иван Александрович Голышев вручали гостям голышевское издание о Пожарском. Вечером была устроена иллюминация, «потешные огни», но вот праздничные огни погасли, «в городе мало-помалу водворилась тишина, и прозрачная летняя ночь спустилась над древним Суздалем», — так писал потом в губернской газете о торжествах в Суздале Иван Александрович.
А в письме к директору археологического института Николаю Васильевичу Покровскому сожалел:
«Суздальское торжество у нас скомкали кое-как, по-казенному». Московские ученые и графиня Уварова обиделись, что их даже не пригласили. Не объявили о празднике в газете и для владимирцев. «Не будь моего письма, — писал Голышев, — ничего бы не осталось с воспоминаниями, все было очень семейно и ограничено, многие официальные лица были не приглашены за трапезу, меня тоже не удостоили этой чести, конечно, как маленького человечка, это, впрочем, мелочи, местного редактора ведомостей и того не пригласили; конечно, я не имел в виду ничего и ехал добровольно, мой долг был… почтить память по чувству патриотизма князя… и… по преданности своей почтить память графа А. С. Уварова, моего незабвенного покровителя, за что меня глубоко благодарили в Москве…» Нижегородский депутат А. С. Гациский, доехав до Владимира, повернул обратно, потому что цены за проезд до Суздаля по случаю празднества достигли баснословной цифры. «Все как-то шло неловко», — отметит Иван Александрович.
Свои издания Голышев раздавал в Суздале бесплатно, «за деньги никто не взял ни одного экземпляра, даже и самый монастырь…», о коем была книжка. «Нижегородцы в 1850 годах учредили две стипендии в память Пожарского и Минина, — писал Иван Александрович, — ныне депутация привезла серебряную лампаду к образу могилы, но владимирцы решительно ничего, только…суздальский голова ограничился очень убогим венком на могилу, так-то мы зачерствели и находимся рядом с Москвой!»
Покровский предлагал учредить во Владимире ученую архивную комиссию, просил Голышева похлопотать об этом. Иван Александрович поговорил с губернатором, архиереем, с другими светскими и духовными лицами и «не встретил должного сочувствия». Отвечали: «Открывайте и действуйте». «Но что же я один могу сделать вдали от Владимира? — писал Голышев. — Везде стремятся… разыскивать и охранять драгоценную старину, а у нас она в каком-то загоне, опустела наша древняя Палестина в любителях дорогой археологии, а статистический комитет после кончины К. Н. Тихонравова и Н. А. Артлебена можно считать номинальным… очень жаль, что и посеянное прежде разрушается…».
Дела с литографией сильно пошатнулись, маленькая сельская печатня не выдерживала конкуренции. В типографии Маркса в Москве завели паровую машину. 75 рабочих днем и ночью печатали один из самых распространенных печатных органов журнал «Нива». А потом владелец типографии приобрел в Германии и скоропечатную машину, которая оттискивала заодно с картинками и текст, кое-где начали применять и электричество.
«Промышленные дела в наших краях как прошлый год, так и нынешний год самые скучные и безобразные, — только и слышатся убытки и безденежье, даже вообще и по кустарному производству», — говорил Голышев.
Иван Александрович болел лихорадкой. Она с детства то и дело трясла его. Настроение было мрачное. Голышев писал своему нижегородскому другу Александру Серафимовичу Гацискому: «…М. И. Семевский сделал мне предложение и вызов написать вторую часть воспоминаний… что мной и составляется; не могу сказать, как я ее окончу, — то немочи, то недосуг бывает помехою».
Несмотря на недуги, Иван Александрович старательно работал над продолжением «Воспоминаний». Анализ прошлого был горестен и сладостен. Он многого достиг, многим нужен, письма идут из разных концов России, чуть не ежедневно почта приносила хорошие отзывы о новом альбоме «Памятники русской старины».
Иван Александрович всю жизнь совершенствовал свое производство, отлаженное уже, казалось, до мелочей. Следил за всеми техническими новинками в Москве и в столице. Однако из-за малых средств мог заимствовать только часть технологических и химических новшеств, и московские литографии становились серьезным конкурентом. Литографические картинки при новом способе печати, с использованием паровых машин, значительно подешевели. Голышеву с его ручным производством пришлось сократить их выпуск. «…Наше скромное литографское заведение, — писал Иван Александрович, — причислялось к заведениям с громким названием: «с машинами»… одного оброка с меня… взималось 143 р. сер. или 500 руб. на асе. в год». Кроме этого, облагали сборами за повинности сторожевые, подворные, дорожные и другие.
Все эти трудности он описал в «Воспоминаниях». В них он снова говорил о жалкой участи офеней, положение которых год от года ухудшалось, писал о земстве, пиявкой высасывающем средства у крестьян. Досталось в рукописи и богачам-раскольникам. Голышев рассказал, как они закабаляют бедняков, как покупают у священников справки о крещении в православном храме. Только напрасно исписал Иван Александрович этими сетованиями несколько страниц, все их редакция «Русской старины» потом выкинет.
Критически относясь к низкому качеству народных картинок, Голышев размышлял в рукописи, отчего они живучи и по-прежнему любимы народом. Почему разные «учреждения» и «комитеты» не сумели вытеснить «эти нелепые издания»? Потому, отвечал он, что издание лубка идет «без проволочек и всяких стеснительных формальностей и канцеляризма», к которым так привержены всякие комитеты грамотности, заботящиеся о просвещении народа, и прочие «филантропические учреждения», ибо ведут те дело «рутинно, казенным способом, с соблюдением разных формальностей». Вот и получалось, что питают «пищею ум народа» издатели «темные, малограмотные».
Голышев еще в 1860 году предлагал петербургскому комитету грамотности программу постепенного вытеснения из народного обихода Бовы Королевича и Ерусланов Лазаревичей. Он советовал, издавая книжки в том же формате и «в той же обертке», сопровождать их предисловиями, чтобы «опровергать нелепых фантастических богатырей и взамен их вводить исторические личности».
Сам Иван Александрович в 1865 году принял на себя комиссионерство по распродаже синодальных изданий, а также изданий петербургского комитета грамотности. Дело это провалилось тоже из-за проволочек, множества формально» тей.
Получалось, что пока в народе у издателей лубка соперников нет. И если дело Голышева все же шло на убыль, то только потому, что из-за притеснений шло на убыль офен-ство. И холуйские ярмарки стали с тех пор хиреть, потому что держались главным образом на контактах с офенями.
Голышев подробно раскрыл технологические секреты производства народных картинок, рассмотрел современные методы печатания картинок в столичных заведениях.
И московские крупные, сильные фирмы терпели уже тогда давление со стороны заграничных издателей. Не могли русские печатные заведения соперничать с зарубежными уже потому, что бумага в России была гораздо дороже. Пытались наши издатели через правительство обложить иностранные издания пошлиной, чтобы поднять их цену до своих, однако «сила и солому ломит» — москвичам пришлось покориться.
До пятнадцати ручных станков довел Голышев свое хозяйство. Тринадцать мастеров-литографов рисовали на камне и писали литографскими чернилами, буквами навыворот, текст к картинкам. Теперь литография сократилась до шести станков, но Голышев гордился тем, что она продержалась двадцать пять лет, и это тогда, когда взгляд на подобные провинциальные заведения был «самый вздорный». Их не вносили даже в статистику, не решались причислять хоть к кустарным производствам. Однако надзора за ними было немало. Следили местные власти — в лице волостного старшины, урядника, десятского и сотского; наезжие — от исправника до станового и чиновника особых поручений при губернаторе; цензурные комитеты; торговая депутация и чиновники казенной палаты, проверяющие, правильно ли берется установленный пошлинный билет на заведение; земство следило, не увеличивается ли производство и не появляются ли какие-то усовершенствования, чтобы обложить тогда производство большим сбором…
Заканчивал Голышев свою «безыскусственную летопись» так: «Мы живем в такое время, когда труду медленному и упорному, не приносящему скорой и легкой наживы, не дают почти никакой цены; теперь господствует умение создавать путем всевозможных операций дутые денежные предприятия с фокусами и изворотами, приводящими капиталы к быстрому вращению и оборотам и к громадному росту. Литографское же заведение приносит самый умеренный прибыток, требует приложения непосредственного, личного труда и прилежания… поэтому существование литографии может показаться новому поколению явлением крайне диким». Однако же, он запальчиво говорил, видимо, его литография «просуществует до тех пор, пока проживет на земной поверхности ее содержатель…». Он закончил «Воспоминания» в том же 1884 году. На биографию эта вторая часть получилась мало похожей. Скорее это было исследование литографического производства по выпуску лубка второй половины XIX века, социальное осмысление лито-графско-печатного дела в России тех лет и, связанного с производством лубка, офенства.
В 1884 году Иван Александрович и отослал рукопись Семевскому: «Все, что признаете неудобным или лишним, вычеркните, я распространился довольно о книжной торговле, — думается мне, что этот предмет в народной производительности небезынтересный и который в достаточной степени не был разработан в литературе; но затем все и вся предоставляю Вашему просвещенному усмотрению».
Семевский скоро ответил: «…Статью Вашу «Двадцатипятилетнее бытие деревенской литографии» я получил и по исправлении ее изложения (согласно данному на то Вами раз и навсегда разрешению) помещу ее в „Русской старине"».
Семевский обещал напечатать ее в ноябрьской или декабрьской книжке журнала, но еще больше года рукопись не была опубликована.
Целый год готовился Голышев к празднованию этого двадцатипятилетия. В середине сентября 1885 года пришло письмо от воспитателя наследника престола цесаревича Николая Александровича. Он сообщал, что цесаревич, «обращая внимание на многолетние труды» Голышева по изданию сочинений, «относящихся к русским древностям», изволил назначить ему «единовременное пособие четыреста рублей из собственной его императорского высочества суммы».
Иван Александрович послал императору «Альбом рисунков рукописных синодиков», «Описание могилы князя Д. М. Пожарского» и «Отчет о XXV-летней деятельности».
И министр императорского двора, генерал-адъютант граф И. Воронцов-Дашков сообщал Голышеву, что император всемилостивейше изволил повелеть объявить Голышеву «за это поднесение высочайшую благодарность и вместе с тем пожаловать перстень с сапфиром и бриллиантами из кабинета его величества». О получении перстня и документа он должен был «уведомить канцелярию министерства».
Подарок пришел накануне Нового года. Иван Александрович ходил будто придавленный «высокою милостью»: тихий, молчаливый, задумчивый.
Авдотья Ивановна примеряла перстень, щурила глаза от играющего в гранях драгоценного камня огня, смотрела на мужа ласковыми, любящими глазами, потом молча прижималась к нему: щека к щеке.
«Высочайший подарок» подхлестнул подготовку юбилея. Весть о нем в мгновение облетела всю Мстёру, Вязники, Владимир.
Из Вязников тут же приехали тесть и теща подивиться на царский подарок.
И с легкой руки государя все полгода до юбилея шли поздравления и подарки. Друзья хлопотали о пенсии, но пришло только «вспоможение», в сумме трехсот рублей.
Петербургское императорское русское археологическое общество присудило ему малую золотую медаль, отмечая его преданность отечественной науке: «многие вещественные и бытовые памятники старины, которые скорее, чем другие, гибнут для науки, сохранены Вами в изображениях и описаниях».
Императорское общество истории и древностей российских под председательством И. Забелина «во уважение юбилея», «полезной и почтенной деятельности по изысканию, описанию и изданию разнородных и любопытных памятников Русской старины» единогласно избрало его в действительные члены.
Императорская публичная библиотека Петербурга избрала в число почетных корреспондентов. Общество любителей древней письменности — в число членов-корреспондентов. Киевское историческое общество «единогласно» — «в действительные члены». Комитет Ростовского музея церковных древностей постановил предложить Голышеву принять звание члена-сотрудника музея. Владимирский и Нижегородский губернские статистические комитеты избрали его своим почетным членом.
В самый канун юбилея пришло сообщение, что «монаршею милостью» по случаю юбилея и «во внимание к долголетним, плодотворным и бескорыстным трудам» Иван Александрович награждается орденом Св. Станислава 2-й степени.
Праздновали юбилей в воскресенье, 8 июля.
Голышевка принарядилась. Дом украсили флагами, а столовая превратилась в музей.
На стене поместили фотографические портреты великих князей, с собственноручными дарственными надписями, и фотографию деятелей и членов Владимирского статистического комитета избрания 8 июня 1861 года и список его, там был и Иван Александрович. Над этой группой висел портрет А. С. Уварова.
Гости осмотрели рабочий кабинет юбиляра, где были выставлены для обозрения коллекции старинных медных досок, с которых печатались лубочные картинки, старинные пряничные формы, кафельные изразцы, шкатулки, подсвечники, кокошники, повязки, полотенца, башмаки…
Много было в тот день сказано юбиляру добрых слов. Духовный отец Ивана Александровича — Руберовский говорил: «Если Холмогоры справедливо гордятся родиной великого ученого Ломоносова, Нижний Новгород гордится родиной патриота Минина и ученого механика Кулибина… то и Мстёре сравнительно свойственно гордиться родиной Ивана Александровича Голышева, как почтенного самоучки и заслуженного археолога!»
Заслуги Ивана Александровича Голышева давно уже были признаны и отмечены, а он, как долго голодавший, никак не мог насытиться наградами и милостями, жаждал новых и новых, теперь уже мечтал войти в дворянское достоинство.
17 декабря 1886 года Безобразов писал ему:
«Министерство внутренних дел… отклоняет… Вашу просьбу, как к нему не относящуюся. Вообще Вы желаете вещи, совсем и никогда не бывалой. Очень трудно, чтобы она удалась. Я, конечно, всеми силами готов Вам помогать и очень понимаю Ваше желание, но мои силы слишком ничтожны, чтобы устроить такую небывалую вещь.
Мне казалось бы, что после всех наград и поощрений, которые Вы имели от Правительства, и от всех ученых учреждений России, Вы наконец должны бы считать Вашу деятельность оцененною и быть довольны…»
Удовлетворенности и тем более самодовольства не было. «Нелегко как-то живется ныне у нас в провинции, — писал Иван Александрович издателю журнала «Древняя и новая Россия» Сергею Николаевичу Шубинскому, — всюду приписки, всюду партии, всюду по русской пословице «объегоривания», всюду злоба, зависть, ненависть, подлость; я не вхожу ни в какие дела и партии, не вожу компаний с начальством и земством, состоящих в кутежах, азартной игре и разврате, например, в маленьком городке Вязниках продается одних карт свыше чем на 3000 рублей… и это все для земских и юстицких людей…». Тужил, что некому тут высказать то, что наболело на душе, «задавят и проглотят» «беззаконные исполнители закона», получающие солидные оклады и расходующие «беспардонно народные деньги и расхищающие их».