Итак, Валлерстайн считает отличительной чертой капитализма стремление к бесконечному накоплению капитала. Вот как он формулирует эту идею:
«На мой взгляд, чтобы историческая система считалась капиталистической, доминирующей или решающей характеристикой должно быть настойчивое стремление к бесконечному накоплению капитала - накоплению капитала ради накопления еще большего капитала». Это очень похоже на позицию Маркса. Но между позицией Валлерстайна и позицией Маркса есть и огромное отличие. Оно состоит в первую очередь в том, что для Валлерстайна бесконечное стремление к накоплению капитала есть то, с помощью чего он - Валлерстайн - отличает капитализм от «некапитализма», а для Маркса - то, чем капитализм сам себя отличает от предшествующих стадий общественного развития, как развитие производительных сил объективно ведет к концентрации капитала, а вошедший таким образом в силу капитал полностью меняет лицо общества (то есть, господствующие в обществе общественные отношения) и стремления его членов. Другими словами, Валлерстайн и Маркс по-разному разрешают вполне законный вопрос о том, кто собственно является субъектом настойчивого стремления к бесконечному накоплению капитала, каков источник этого стремления. По Валлерстайну получается, что это отличительная черта капиталистов, или, как он выражается, «агентов» (очевидно, что имеются в виду агенты капиталистического производства - В.П.). Но вряд ли такой ответ можно признать удовлетворительным. Ведь если бы Валлерстайна попросили дать определение того, что такое капиталист, то у него не было бы никакого другого выхода, как определять его через «настойчивое стремление к бесконечному накоплению капитала». Получится, что настойчивое стремление к бесконечному накоплению капитала - отличительная черта капиталиста, а капиталист, это тот, у кого отличительная черта - настойчивое стремление к бесконечному накоплению капитала. То есть, классический «круг в определении» или тавтология.
В формальной логике такого рода определения считаются ошибочными. Но нельзя забывать и того обстоятельства, что в основании любой частной науки лежат именно такого рода определения. Иногда это аксиомы, иногда постулаты, а чаще всего ученые просто не обращают внимания на тавтологичность фундаментальных определений собственной науки.
К слову сказать, описанная тавтология относительно настойчивого стремления к бесконечному накоплению капитала получается у Валлерстайна в результате очень верного рассуждения. Он пишет:
«Для того, чтобы эта характеристика возобладала, должны быть механизмы, которые наказывают любых агентов, пытающихся действовать на основе других ценностей или с другими целями, в результате чего эти несогласные агенты рано или поздно вынуждены будут отойти от дел или хотя бы столкнуться с серьезными препятствиями на пути накопления значительных объемов капитала. Все многочисленные институты современной мировой системы заняты поддержанием бесконечного накопления капитала...»
Получается отличная иллюзия объективности - дело не в том, что капиталисты стремятся к накоплению капитала, а в том, что существуют независимые от их воли, то есть вполне объективные «механизмы», которые просто «отфильтровывают» тех «агентов», которые пытаются действовать не по этим правилам.
Почему это только иллюзия объективности? В первую очередь потому, что непонятно, откуда взялись как «правила», принуждающие стремиться к накоплению капитала, и как сформировались «механизмы», которые отсевают всех «несогласных». Здесь нужно констатировать, что с помощью миросистемного анализа в принципе невозможно выяснить этот вопрос. Именно потому, что он предлагает рассматривать капитализм как целостную систему. А в рамках никакой системы невозможно исчерпывающе сформулировать правила, по которым строится система. Это напрямую вытекает уже из закона достаточного основания, который требует обоснования всех положений данной теории, в том числе, получается, и тех положений, которые составляют «правила», по которым строится система. Но это невозможно в принципе, поскольку нужно будет сначала вывести правила, по которым составляются правила и так до бесконечности.
Валлерстайн тоже не выводит «стремление к накоплению капитала» из каких-либо оснований, а берет их, в конечном счете, эмпирически, выяснив, что все остальные черты капитализма характерны не только для капитализма, но и для других стадий развития товарного производства. И только настойчивое стремление к бесконечному накоплению капитала как доминирующая черта общественного устройства характерно исключительно для капитализма. Правда, придание этой черте обязательного характера требует, чтобы понятие капитала перестало быть чисто эмпирическим представлением, каковым оно было до Маркса. Маркс также пользовался эмпирическим представлением о капитале как совокупности богатств в натуральной или денежной форме, но он взял его не в готовом виде, а «переоткрыл» путем вскрытия исторического пути становления капитала как общественного отношения из отношений товарного обмена и превращения капиталистического общественного отношения в господствующее отношение, то есть в капитализм.
Другими словами, Валлерстайн заимствует у Маркса идею «настойчивого стремления к бесконечному накоплению капитала», но берет ее в готовом, застывшем виде, и поэтому из особенности становления самого капитала как общественного отношения эпохи развитого товарного производства «настойчивое стремление к накоплению капитала» превращается у него в свойство агентов капиталистического производства или отличительную черту капитализма как «исторической системы». Тем самым вопрос из плоскости того, как капитализм исторически возникает и потом воспроизводится, переносится в плоскость того, какая система может «считаться» капитализмом. Соответственно, и вопрос о том, при каких условиях капитализм исчезает, заменяется вопросом о том, что нужно для того, чтобы он перестал считаться капитализмом.
Согласно Марксу, капитализм не исчезнет раньше, чем будет преодолена товарная форма производства, то есть разделение труда, а, тем самым, и частная собственность, исторической формой которой и выступает капитал как общественное отношение. Тем самым ставится вопрос о преодолении объективных условий для возникновения «настойчивого стремления к бесконечному накоплению капитала», об устранении почвы для существования «механизмов», поощряющих «агентов», которые стремятся к накоплению капитала и устраняющих «несогласных».
По Валлерстайну же, конец капитализма выводится не из внутренней логики его собственного развития, а является выводом из общей теории систем - «капитализм - это система, а все системы имеют свой срок жизни». В общем-то, этот вывод тоже верен. Единственное, что общая теория систем совершенно ничего не говорит о том, как возможен переход от капиталистической системы к иной - некапиталистической, что необходимо предпринимать для того, чтобы этот переход состоялся, а не остался абстрактной возможностью, шансы на реализацию которой, как говорит сам Валлерстайн - «пятьдесят на пятьдесят».
Все это касается не только Валлерстайна, но и его последователей. Например, Г. Дерлугьян заимствует у Маркса идею о всемирности истории, а потом распространяет ее гораздо дальше, чем сам Маркс.
Например, в статье «О мировой войне как макроисторическом явлении» Г. Дерлугьян пишет:
«Мировые войны сложны, в них всегда участвуют сложные изменчивые коалиции. И длятся они не один год. Вернее, порядка тридцати лет - «тридцатилетними войнами» были и собственно прорывный для капитализма конфликт католических сил во главе с имперской Испанией с протестантами, объединявшимися вокруг республиканских тогда Нидерландов; и серия Франко-британских войн, длившихся с перерывами с 1757 по 1815 год, и то, что следует по праву называть «Американо-германской войной за британское наследство» 1914-1945 гг. Такого рода затяжные, многофронтальные войны длятся около трех десятилетий, пока не победит окончательно новая держава-гегемон».
По Марксу, «чем дальше идет уничтожение первоначальной замкнутости отдельных национальностей благодаря более усовершенствованному способу производства, развившемуся общению и стихийно возникшему в силу этого разделению труда между различными нациями, тем во все большей степени история становится всемирной историей». Другими словами, Маркс рассматривает процесс превращения истории во всемирную историю. Основанием этого процесса является развитие производительных сил, развитие на этом основании разделения труда и общения, которое находит свое проявление в формировании мирового рынка. По Дерлугьяну же - всемирность является едва ли не изначальным свойством истории. По крайней мере, она оказывается не продуктом становления капитализма, а предварительным условием этого становления. Впрочем, и рамки капитализма миросистемный анализ очень серьезно раздвигает по сравнению с Марксом. Хотя Валлерстайн и отказывается от характерного для Фернана Броделя понимания капитализма как всякой общественной системы, связанной с денежным оборотом, но «родимые пятна» формального понимания капитализма (деньги и в самом деле являются исторически и логически первой формой проявления капитала, но эта форма полностью скрыла то, «последним продуктом» чего она является - товарное обращение, а соответственно, скрыла «исходный пункт капитала») дают себя знать в миросистемном анализе. Так, например, главным нововведением Валлерстайна, которое так и не принял Бродель, было понятие мир-империи. Причины, почему это понятие не принял Бродель, мы разбирать не будем. Вместо этого укажем на то, что понятие мир-империи на поверку оказалось повторением и даже усугублением методологической ошибки Броделя. Ведь, если вдуматься, понятие мир-империи является производным от понятия империализм, и с докапиталистическими империями имеет общего не больше, чем современный финансовый капитал с денежным хозяйством Карфагена. Там, говорят, уже были ассигнации, но там не было самого главного, что делает капитал капиталом - свободного труда. Деньги когда-то, конечно, превратятся в капитал, но отнюдь не в Карфагене, в смысле, не на том основании, на котором они возникли в Карфагене. Так и с империями. Докапиталистические империи могут быть очень похожи на современные, но основание у них разное. А это значит, что выводить капитализм из империй нельзя так же, как невозможно вывести капитал из карфагенских денег. На самом деле понятие мир-империи отражает исключительно только реальность империализма как высшей стадии капитализма. Главной же особенностью империализма как высшей стадии капитализма, как известно, является господство монополий во всех сферах экономической и политической жизни. «Монополия, раз она сложилась и ворочает миллиардами, с абсолютной неизбежностью пронизывает все стороны общественной жизни, независимо от политического устройства и от каких бы то ни было других «частностей»». Именно в этом господстве монополий суть империализма, а вовсе не в том, что капитализм среди всех прочих «частностей», подчиняет своей власти и бывшие империи, которые тем самым начинают выглядеть как «предпосылки» его возникновения.
Самое интересное, что Маркс еще в той же «Немецкой идеологии» резко возражал против такого подхода, в результате которого «делу придается такой вид, будто последующая история является целью для предшествующей, будто, например, открытие Америки имело своей основной целью помочь разразиться французской революции».
В результате то, что у Маркса выводится как результат развития товарного хозяйства, у мирсистемщиков оказывается общим свойством всяких систем, а отличительной чертой капитализма оказывается только в той мере, в какой капитализм - это тоже система.
Метод Маркса предполагает не просто целостность, но целостность как единство многообразия. Все факты должны быть подчинены логике целостности, и задача ученого исследовать закон подчинения частного целому.
У сторонников миросистемного анализа тоже частное подчиняется целому - законам (правилам) системы, но сами эти правила выводятся эмпирически. Отличный пример находим в статье Г. Дерлугьяна:
«Просчитать циклы гегемонии в начале 90-х годов пытались два американских учёных, Брюс Подобник и Кристофер Чейз-Данн - представители школы мир-системного анализа, пытавшиеся всё время придать некую математическую стройность миросистемному анализу, который, с их точки зрения, слишком «словесен» и слишком конкретно-историчен. По их расчетам выходило, что американская гегемония должна исчерпаться где-то в 2010-х годах. Прогноз этот был сделан в конце 1980-х, в период распада Советского Союза. Четверть века назад уже Подобник и Чейз-Данн предполагали, что следующая мировая война должна наступить в районе 2014-2016 годов и будет продолжаться, если цикл геополитики продолжается, порядка тридцати лет. Тогда бы многие их высмеивали. Дорогие Брюс и Кристофер, с чего вы взяли такую чёткую периодичность? Как вы построили, экстраполировали на основании, в общем-то, двух исторических циклов: нидерландского, британского и половины, ну, двух третях американского. Насколько это вообще циклы? Какой у них механизм?» .
Г. Дерлугьян, конечно, критикует своих коллег. Но только критикует он их, скорее, за то, что они упрощают метод миросистемного анализа (и тем самым, получается, выдают его тайну), а вовсе не за то, что они его извращают.
Но здесь следовало бы сделать несколько замечаний насчет того, что миросистемный анализ «слишком словесен». Разумеется, что в том виде, в каком его предъявили Брюс Подобник и Кристофер Чейз-Данн, это обвинение имеет не так уж много смысла. Ведь нередко математические методы используются в социологии, как, впрочем, и во многих других науках, только для того, чтобы скрыть недостаток мыслей. В условиях, когда математика считается языком науки и даже методом научного мышления, такой номер легко проходит, и поэтому многие научные проходимцы часто им пользуются. На самом же деле, если вы на место бессмысленных сочетаний наукоподобных пустопорожних слов ставите такие же малосодержательные формулы, научности в вашей теории не прибавится. Точно так же, если теория верна, то использование математических методов вовсе не сделает ее менее конкретно-историчной. Потому что дело не в словах и не в формулах, а в понимании сути дела, а как это понимание будет выражаться, в «словах» или в формулах - это уже совершенно другой вопрос.
Например, «Капитал» не словесен, а «понятиен», поэтому использование автором формул отнюдь не мешает его труду быть действительно «конкретно-историчным». Не в том смысле конкретно-историчным, в каком его математические адепты обвиняют миросистемный анализ (что он недостаточно абстрактен, то есть недостаточно оторван от исторической действительности), а в том, что динамическая взаимосвязь абстракций, которыми оперирует Маркс, вскрывает логику самой истории, вырастает из нее и стремится к возвращению в историю в качестве логики действия исторического субъекта.
Нужно признать, что миросистемный анализ даже не ставит перед собой таких задач - вскрыть внутреннюю логику капитализма, а тем более - исследовать логику его преодоления. Миросистемный анализ в общем-то не идет дальше описания капитализма. И в этом смысле миросистемный не выходит за пределы позитивизма.
Но сам подход к описанию капитализма в миросистемном анализе радикально отличается от позитивистского. То, что Брюс Подобник и Кристофер Чейз-Данн приняли за избыточную «словесность» миросистемного анализа, которую они определили в качестве его недостатка, на самом деле является лишь внешним выражением его основного достоинства - восприятия капитализма в частности и мировой истории вообще - как некоей целостности, притом динамической целостности. И то, что эти критики назвали излишней «словесностью», гораздо правильнее было бы назвать публицистичностью. Притом публицистичность здесь нужно воспринимать не просто как жанр изложения, но главным образом как метод исследования истории. Именно за счет публицистичности и получилась во многом у мирсистемщиков целостность рассмотрения истории. Ведь публицистика, если это, конечно, хорошая публицистика, состоит вовсе не в том, что там используется мало формул или стараются избегать применения терминов, понятных только узкому кругу специалистов. Публицистика - это в первую очередь изложение глубоких идей языком, понятным для широкого круга людей. Решение такого рада задач в принципе невозможно без широкого применения образов. А образ отличается от понятия, которое он призван выражать, в первую очередь большей синкретичностью, то есть нерасчлененностью, а это значит - большим богатством связей, хотя еще и нераскрытых до конца. Как публицистичность стала у мирсистемщиков не просто методом изложения, но и методом исследования, это отдельный вопрос (представляется, что в основном потому, что одним из источников миросистемного анализа стало творчество Фернана Броделя, который, создавая свой основополагающий труд «Средиземноморье и средиземноморский мир в эпоху Филиппа», вынужден был работать как публицист, не имея доступа к научным источникам), но мы бы хотели отметить, что это не такой уж и плохой метод, если, конечно, им одним не ограничиваться. Если кроме художественных или полухудожественных образов и исторических аналогий, без которых сложно себе представить хорошую публицистику, у исследователя, пользующегося публицистикой как методом изложения, больше ничего нет, то он только публицист и больше ничего. Если же эти образы и аналогии служат для него только исходным пунктом собственно исследования, которое должно включать, как минимум, добросовестное сравнение различных ( в смысле, противоположных) точек зрения на исследуемый вопрос, то тогда и публицист превращается в ученого, а публицистичность - в более или менее глубокий вариант метода восхождения от абстрактного к конкретному. Притом, глубина применения этого метода нисколько не будет ограничиваться внешней формой публицистичности. К примеру, тот же «Капитал» - от начала до конца публицистичен, что не мешает ему служить подлинным образцом научности вообще и применения метода восхождения от абстрактного к конкретному - в частности.
Но все это не значит, что можно заменить публицистичностью научность или хотя бы метод восхождения от абстрактного к конкретному. Все, что может публицистичность - это несколько ограничить ученых любителей манипулировать абстракциями с целью скрыть собственное непонимание предмета, о котором они рассуждают. Публицистика как жанр очень быстро обнаруживает, понимает ли автор хоть что-нибудь в деле, о котором берется писать. Свою некомпетентность гораздо проще скрыть за сложными терминами или формулами, смысла которых часто не понимают даже специалисты в смежных областях науки. Публицист, будучи вынужден выражаться человеческим языком, даже не разбираясь, или ошибаясь в деталях, в целом обязан все же брать предмет таким, каким он есть на самом деле. А иначе, его дурь сразу видна будет.
Так вот, понимание исторической ограниченности капитализма, его исторической обреченности - это и есть тот пункт, который превращает публицистичность миросистемщиков в научность. Хотелось бы напомнить, что именно признание капитализма исторически преходящей ступенью развития Карл Маркс считал одним из критериев научности в отношении политической экономии:
«Поскольку политическая экономия является буржуазной, т. е. поскольку она рассматривает капиталистический строй не как исторически преходящую ступень развития, а наоборот, как абсолютную, конечную форму общественного производства, она может оставаться научной лишь до тех пор, пока классовая борьба находится в скрытом состоянии или обнаруживается лишь в единичных проявлениях». Что касается второго критерия - какое место теоретик занимает в классовой борьбе, (которая, надо заметить, сегодня находится если не снова в скрытом состоянии, то в состоянии весьма запутанном, что ничем не лучше), то об этом вопросе мы будем писать отдельно.
Сейчас же остановимся на причинах того, что совершенно верно поставив вопрос о будущем капитализма, миросистемщики не могут дать на него хотя бы более или менее адекватного ответа. Ведь даже формально нельзя считать удовлетворительным ответ - «пятьдесят на пятьдесят». Даже если добавить к этому, что «пятьдесят на пятьдесят - это много, а не мало».
Для того, чтобы можно было ответить на поставленный авторами книги вопрос «Есть ли будущее у капитализма?», нужно, как минимум, разобраться, что такое капитализм.
Так вот, согласно Марксу капитализм представляет собой определенную ступень в развитии общества, которая характеризуется таким развитием товарного производства, когда товаром становится рабочая сила.
Но даже Валлерстайн очевидно имеет в виду под капитализмом нечто иное. Он думает, что можно сохранить рынок, отказавшись от капитализма. С точки зрения эмпирической, он прав. Конечно, можно. И даже, скорее всего, напротив, невозможно одновременно отказаться от капитализма и от товарного производства вообще. В любом случае некоторые «следы» товарного производства будут сохраняться определенный период. Хотя бы потому, что останутся люди, сформированные по логике товарного производства, и они вряд ли смогут одномоментно «перековаться». Очевидно, что этот период не может быть ничем иным как периодом борьбы между старым товарным производством и новым, построенным на нетоварной основе. Ростки нового какое-то время будут не просто сосуществовать со старыми формами, а «конкурировать» с ними, пытаться их преодолеть.
Если взять аналогию из «Государства и революции», то можно сказать, что капиталистическое производство уничтожается, а товарное производство отмирает. И это не просто аналогия. Дело в том, что государство в этом процессе отмирания неизбежно будет играть ключевую роль. Относительно этого периода Гегель окажется абсолютно прав в том пункте, когда он утверждал, что только государство делает человека свободным.
Здесь очевидный парадокс - анархисты, которые сами выросли из гегельянства, так и не смогли понять этого центрального тезиса гегелевской философии. Им казалось, что государство можно просто упразднить, этот акт будет означать освобождение человека, в то время как освобождение человека в принципе не может быть актом, а только процессом, который может быть обеспечен только «самоупраздением» или самоотрицанием государства. Последнее же означает устранение государством своих собственных оснований - товарного производства, разделения труда или, другими словами, частной собственности.
Кому-то может показаться, что вопрос, вынесенный в заглавие этой книги является вопросом сугубо теоретическим, не касающимся непосредственно повседневной жизни людей. Как известный вопрос из фильма «Карнавальная ночь» - есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе - какая разница?
Но на самом деле капитализм это не просто название для господствующей миросистемы, которое позволяет ее удобно описать (можно было бы принять и другие концепции, но они хуже описывают существующее положение вещей). Это способ производства, которым производится современная жизнь. Другими словами, капитализм - это мы. И вопрос о том, есть ли у него будущее, это вопрос - не о том «есть ли жизнь на Марсе», а о том, будет ли жизнь на Земле. Потому, что если вы выяснили, что капитализм - мировая система, и что эта система исчерпала свои возможности «нормального функционирования», то это означает, что если не удастся поменять систему, то есть поменять способ производства, то в лучшем случае нас ожидает деградация и распад.
Чинить, реформировать разрушающийся механизм, конечно, можно. Но даже если кому-то нравится называть общество системой, то сравнивать его с механизмом все-таки мало кто решится. Даже сравнение общества с живым организмом - и то будет недостаточным, хотя и более подходящим. А ведь с организмом не так, как с механизмом. Если организму нанесены механические повреждения, то и «ремонтировать» его можно почти так же, как механизм. Если у него что-то с обменными процессами не в порядке, можно химическими средствами их регулировать. Ну а если у него рак или автоимунные заболевания? Тогда все эти средства будут идти только во вред. А если организм просто дряхлеет? Можно конечно, менять «запчасти» (которые, кстати, придется брать у молодых организмов, тем самым обрекая их на неполноценность), вставить искусственные зубы, можно давать «Виагру», но он от всего этого не помолодеет. Ведь капитализм - если это даже и организм (все же лучше, чем система), то не отдельный, а всеобщий организм, которому не от кого брать недостающие «органы». Материал предшествующих формаций он давно уже превратил в свои собственные «органы».
Именно поэтому Маркс начинает не с капитала, а с товара, отслеживая весь исторический путь становления товарного производства - от его зарождения в рамках натурального хозяйства до капитализма. Маркс выводит «настойчивое стремление к бесконечному накоплению капитала», а не полагает его рефлексивным способом. Поэтому конец капитализма для Маркса - это не просто «желательный сценарий», а естественный этап становления самого капитализма.
Это, пожалуй, самое трудное место в понимании марксизма, поскольку он здесь коренным образом отличается не только от миросистемного анализа, но и от любых других теорий общественного развития, включая и подавляющее большинство тех, которые относят себя к числу марксистских. Ведь абсолютно все эти теории рассматривают капитализм как «объект», который нужно преобразовать. Причем субъектом преобразования выступает некто внешний по отношению к капитализму. И не суть важно, кто будет этим субъектом - «герои», «масса», «интеллигенция», государство, партии, профсоюзы, общественные организации или кто-нибудь еще. Согласно Марксу таким субъектом выступают отнюдь не отдельные люди и не группы людей. И даже пролетариат в процессе преодоления капитализма представляет не сам себя, не говоря уж о том, что он не есть нечто коммунистическое по своей природе. Напротив, пролетариат есть чистая абстракция капитала, его абстрактное бытие, если воспользоваться аналогией с «Наукой логики» Гегеля. Пролетариат существует только в той мере, в какой в нем нуждается капитал. То есть, капитал составляет его сущность. Но это же означает, что капитал не просто не может существовать без пролетариата, а что пролетариат и есть то, как капитал существует. В этом и только в этом суть экономической борьбы пролетариата - отказываясь приводить капитал в движение, пролетариат обнаруживает, что без него капитал недействителен. В этом же и секрет политической борьбы пролетариата - научившись приводить капитал в движение самостоятельно, он делает излишним капитализм как власть капитала над каждым отдельным пролетарием и над обществом в целом.
Если будет нам позволено еще немножко попользоваться гегелевским методом, то обратимся к первоисточнику:
«Если кажется, что одно такое акцидентальное выказывает власть над другим, то [на самом деле] оба их объемлет собой власть субстанции, которая как отрицательность полагает неодинаковое значение, определяя одно как преходящее, а другое - с другим содержанием и как возникающее, или первое - как переходящее в свою возможность, а второе - как переходящее при этом в действительность; субстанция вечно раздваивается на эти различия формы и содержания и вечно очищает себя от этой односторонности, но в самом этом очищении вновь определяет и раздваивается. - Одна акциденция вытесняет, следовательно, другую лишь потому, что ее собственное самостоятельное существование (Subsistieren) само есть эта тотальность формы и содержания, в которой равно исчезают и она, и ее иное».
Получается, что неограниченное стремление к прибыли у Валлерстайна и неограниченное стремление к прибыли у Маркса, будучи внешне похожими, на самом деле серьезно отличаются. У Валлерстайна - это субъективное (хотя и объективно обусловленное, конечно) свойство капиталистов или наций. У Маркса - это объективное «стремление» самого капитала, способ его существования. Капиталисты здесь выступают только «олицетворением» этого объективного стремления.
«Фигуры капиталиста и земельного собственника я рисую далеко не в розовом свете. Но здесь дело идет о лицах лишь постольку, поскольку они являются олицетворением экономических категорий, носителями определенных классовых отношений и интересов. Я смотрю на развитие экономической общественной формации как на естественноисторический процесс; поэтому с моей точки зрения, меньше чем с какой бы то ни было другой, отдельное лицо можно считать ответственным за те условия, продуктом которых в социальном смысле оно остается, как бы ни возвышалось оно над ними субъективно».
А, если продолжить эту гегелевскую мысль, то выяснится, что «субстанция обладает действительностью лишь как причина». И дальше: «эта действительность есть действие».
Ленин, выписав предпоследнюю фразу, комментирует ее так:
«С одной стороны, надо углубить познание материи до познания (до понятия) субстанции, чтобы найти причины явлений. С другой стороны, действительное познание причины есть углубление познания от внешности явлений к субстанции».
Именно так и действует Маркс, доводя познание товара как элементарной формы богатства до познания субстанции стоимости. Притом как и у Гегеля, субстанцией у Маркса является действие. Но не действие идеи, а вполне материальное действие общественного человека, которое Маркс в самой общей форме характеризует как абстрактный труд, эмпирическим воплощением которого и является капитал, а господство абстрактного труда над конкретным трудом и, соответственно, над трудящимися, может быть определено как капитализм.
Соответственно, и решения Маркс и Валлерстайн предлагают принципиально разные. Маркс считает, что выход за пределы капитализма возможен только через преодоление разделения труда.
Валлерстайн же предлагает «моральный выбор». Какой именно моральный выбор, на каком основании и кому именно его предлагает Валлерстайн, мы разберем позже.