— Вам повторить? — участливый, звонкий голос вывел Андрея из оцепенения.

Он перевёл взгляд на официантку, которая с уставшей рабочей улыбкой на лице возвышалась над ним. Андрей поспешно кивнул, боясь признаться, что он не понял вопроса. Девушка кивнула и удалилась к барной стойке. В зале негромко играла музыка, пахло кальянным дымом. Из полумрака, исходящего от других столиков, доносились несвязные обрывки разговоров, приглушенный смех, звон бокалов и столовых приборов.

Андрей проводил взглядом удаляющийся женский силуэт. Строгая одежда: чёрный низ, белый вверх. Светлая блузка, под стать золотистым, убранным в строгий хвост локонам, при этом освещении бросалась в глаза, словно призрак на кладбище, мелькающий среди неровных рядов могильных плит.

Андрей вздрогнул от резкого возвращения в реальный мир.

Он снова ушёл в себя, забылся и потерялся в чертогах разума. Судорожно оглядывая полумрак бара, он заметил, что никто не обратил внимание на его отсутствующее выражение лица и взгляд, прикованный к туманной точке. Андрей перевёл взгляд на стол, разглядывая, что расположено перед ним. Тарелка едва распробованной пасты с говядиной и грибами, пустой пивной бокал, пепельница с одиноким окурком.

В голове мелькали последние воспоминания, берущие начало от той минуты, как он вновь вышел из дома навстречу октябрьской прохладе, до того момента, как он занял этот столик. Забытьё собственных грёз медленно, но непреклонно рассеивалось, возвращая его в мир реальности.

Андрей сделал логичный вывод, что официантка принесёт новый бокал пива. Значит, появится повод задержаться здесь ещё на какое-то время, прежде чем он вернётся к своим бесцельным, но умиротворяющим прогулкам по осеннему городу. Наслаждаясь теплом и покоем, Андрей пытался урвать крохи нормальной жизни.

Его нормальная жизнь разрушилась под яростным порывом ветра, который местные СМИ назвали обнаружением новой жертвы, под циничным номером «семь». Андрей в тот злополучный момент прожёвывал кусок яичницы, невнимательно разглядывая меняющиеся кадры на экране телевизора. Сперва услышав знакомое имя, подумал, что ему показалось. Затем увидел лицо на старой фотографии, которую он сделал лично когда-то безвозвратно давно. Женский силуэт, сквозивший чем-то беспримерно знакомым, близким и родным, заполнял собой грани дисплея, заставляя погружаться далеко вглубь картинки, в попытках принять страшную правду. Это было неестественно, жутко и нереалистично, но в то же время, ледяная достоверность сюжета убивала робкие надежды на то, что кадры на экране — жестокие галлюцинации, навеянные странным помрачнением рассудка. Страшно, грязно и беспредельно тяжело было взирать на бездыханное тело человека, которому отдана юношеская влюблённость, и пребывать в полном бессилии хоть что-то исправить.

Андрею оставалось лишь безмолвно выть в подушку, обвиняя в трагедии всех вокруг. Потом представлять Витю с беспомощной и потерянной усмешкой на лице, полном горечи. Эта картина тоскливо скребла сердце. Он не был готов увидеть её в реальности.

Всё происходящее давило на разум и душу Андрея, заставляя его раз за разом терять установленный годами самоконтроль, предаваться безутешному отчаянию, которое невозможно было облегчить.

Андрей чувствовал себя брошенным, одиноким и потерянным. Иногда ему казалось, что это его жестоко убили, и это его труп возлегал под столпами земли в надежде на воцарение справедливости. Но справедливость всё не воцарялась. Молодой, невинный, умиротворённый труп всё покоился в своём последнем деревянном убежище, навсегда утратив последнюю надежду возвратиться. Видеть лик Ольги среди земляных паразитов — бескрайне тяжело. Но Андрей старался прийти к смирению, хоть это и казалось таким непосильным.

Оля! Ольга! Олечка! Та белокурая девочка со двора, которая выходила на улицу без единой игрушки, но очаровывала, как всех девочек, что они бросались предложить ей присоединиться к их играм; так и всех мальчиков, которые, застыв на мгновение, лишь бесстыдно и с интересом провожали любопытными взглядами каждое движение новенькой девочки.

Она светилась голубым светом. Её движения были легки и незамысловаты. Звук её смеха был звонок, раскатист, непринуждён, одухотворён и невинен. Её хотелось слушать. Андрей замирал, удивлялся, что дворовые друзья (которых он едва видел периферическим зрением), один за другим отводили взгляды, возвращаясь назад, в свою игру. В последний миг первого знакомства с тоненькой, смущённой общим вниманием к себе девочкой, не могли отвести от неё взор только он и Витя, всё продолжая следить за малейшими движениями её тела, прислушиваясь к едва уловимому колебанию воздуха, что нёс её голос.

Андрей долго не мог поверить, что её больше нет в живых. Смотрел сюжет по телевизору. Потом нашёл его в Интернете, пересматривал раз за разом. Отбрасывал воображением серое облако цензуры, разглядывал черты её лица, которые замерли в вечной неподвижности, стали мертвы, но даже теперь не растеряли своей красоты.

Андрей жил с родителями. Они вместе обедали за одним столом, когда телевизор показывал роковой сюжет. Отец с матерью обсуждали что-то своё, не замечая сперва, как меняется в лице их сын. Они едва помнили его первую, но такую сильную и искреннюю школьную влюблённость. Удивлялись сильной, нервной и по-настоящему живой реакции. Для них сын давно перестал быть существом, способным на искренность, способным на эмоции. Всё чаще их отношения напоминали не родственную связь, а отношения арендодателей и квартиросъёмщика. Узнав всю ситуацию, следуя родительскому долгу, они постарались оказать максимум сочувствия и поддержки. Но пробиться через многие слои защиты Андрея им так и не удалось. Их, безусловно, огорчала холодность и закрытость сына. Живя в одном доме, они всё сильнее отдалялись друг от друга. Родители обречённо старались смириться с этим, а Андрей уже давно понял, что не может жить под одной крышей с людьми, которые становились ему всё более чужими, день ото дня всё сильнее.

Совсем недавно он жил один на съёмной квартире и был счастлив. Но обстоятельства вынудили вернуться в отчий дом. Около трёх месяцев он снова жил с родителями, а его опрометчивое решение бросить работу на неопределённый срок отодвинуло желанный переезд. Теперь же, со смертью Ольги, его пребывание среди этих сочувствующих, но одновременно укоряющих лиц становилось всё более невыносимым.

Когда-то он любил своих родителей и порой ему хотелось бы полюбить их снова, ощутить детскую радость от родительской заботы. Но это время безвозвратно ушло. Приходилось искать любовь в случайных девичьих лицах и дружеских отношениях.

Андрей всегда любил Виктора, любил Ольгу. В отрочестве, он был уверен, что сможет завоевать себе девушку — такую, как Оля. Но его уверенность быстро сошла на нет. Все его попытки установить настоящие доверительные отношения терпели крах за крахом. Настоящая любовь всё не удосуживалась предстать у него на пороге. Поэтому он постепенно смирился с этим, находя удовлетворение в ничего не значащих, кратковременных романах.

Подозрения в своей неспособности снова полюбить кого-то, как тогда, в юношестве, закрадывались в его сердце. В каждой новой девушке он искал тот образ, который впечатался в его разуме, который он считал идеалом, но так и не мог найти его. Этот образ был соткан из той девочки Оли — его первой влюблённости, при этом улучшенный в его мечтах, пропитанный стремлением к настоящему душевному родству, которого он до сих пор ни с кем и никогда не испытывал. Даже сама — нынешняя, взрослая Оля не дотягивала до того, склеенного рассудком прошлого образа.

Вспоминая день своего пьяного признания и неловкого предложения, он пробуждал в себе старый, давно позабытый стыд. Андрей знал, что уступил бы Ольгу лучшему другу, во что бы это ни стало. Знал, что она предначертана не ему и не хотел пытаться опровергнуть чаяние судьбы. Но всё равно, он сделал ту попытку, обречённую на провал. В последнее время, Андрей задумывался, что было бы, если бы Ольга приняла его чувства? Выбрала его, а не Витю. Как повернулась бы его жизнь? Стал бы он, с роковой неминуемостью, тем, кем он являлся сейчас? И главное, была бы Ольга жива, была бы счастлива с ним так же, как была счастлива с Витей? Но к чему сейчас эти вопросы? Ольги больше нет. Она никогда не вернётся, время не повернёт вспять, предлагая иные варианты событий. Насмешливая цифра «семь», нарисованная губной помадой на её теле, вызывала беспомощную ярость и стремление к разрушению, которые всё труднее было сдерживать.

Официантка принесла новую порцию пива, забрала пустой стакан. Андрей выжал из себя улыбку, забрал выпивку, сделал обильный глоток. Заметил, что излишне сильно сжимает стакан.

Одинокое маленькое пьянство в крошечных тёмных барах входило в привычку. Он один, ему никто не мешал, он никого не обременял. Не нужно было отчитываться ни перед кем. Не было нужды в компании кого-то, кого ему совсем не хотелось видеть. Одиночество пыталось тоскливой, порабощающей сеткой окутать его, но Андрей находил в нём лишь успокоение. Эти две недели с похорон Ольги, эти недели, как он бросил работу, научили Андрея умеренности, выдержке и смирению с собственным одиночеством.

Ледяное пиво просачивалось глубоко внутрь желудка. Андрей пытался сквозь дымный полумрак бара разглядеть других постояльцев, но у него это никак не выходило. Одни сплошные безликие тени, глотающие свои напитки, прожёвывающие свои блюда. Незнакомцы, каждый из которых вызывал невольное подозрение. Что у них, на самом деле, на уме? Что, на самом деле, скрыто в полумраке подобных баров?

Андрей пил пиво, задаваясь вопросом: почему, раз за разом, в своих вечерних прогулках он не может удержаться от того, чтобы не выйти к обществу, отринув умиротворяющее одиночество? Непонятно, почему он позволял себе презрение в стан окружающих его голосов, когда сам стремился их услышать. Наполниться уверенностью, что он — один из них? Такой же полноправный член общества, нормальный человек. Эти заданные ярлыки, которые все с огромной радостью на себя вешали, всегда представлялись ему ограниченными, нелепыми и устаревшими.

Укол совести заставил Андрея взглянуть на себя со стороны. Ведь он сам — лишь жалкий червяк на содержании этого общества: живёт с родителями; не ищет новой работы; не ведёт регулярной половой жизни, с единственным партнёром, которая непременно должна перерасти в жизнь семейную; не стремится к творческому самосовершенствованию, образованию и личностному развитию. Но живёт с непреклонной уверенностью в то, что он избранный, что он особенный, что он непременно сможет добиться того, чего от него все ждут. А главное — того, чего он ждал от самого себя.

Андрей медленно, полностью погрузившись в процесс, принялся за свой поздний ужин. Методичная работа челюстей отвлекала от лишних от мыслей. Вскоре принесли счёт, который оказался более чем демократичным. Андрей оставил купюру, в которую были включены чаевые. Натянул на себя куртку и удалился в промозглые, мокрые, ночные улицы осеннего города.

Всё вокруг серо и безжизненно. Андрей хранил в голове избавляющую, многозначную тишину. Прятал руки в карманах, брёл в неизвестном направлении. Обещанного дождя не было, значит можно ещё немного прогуляться, прежде чем вернуться домой.

Выданный ему при увольнении расчёт стремительно заканчивался. Родители начинали робко, но непреклонно и со всё учащающейся регулярностью заводить разговоры о работе. Андрей и сам понимал, что устроенная им свобода от каких-либо обязательств не может длиться вечно. Напоминания о работе от родителей наводили тоску и скуку. Пережив их, Андрей проникался сущей необходимостью их просьбы. Открывал сайт с вакансиями, непонятно на что злился, выключал компьютер и замыкался в себе.

Андрей не был на похоронах. От этого ему стыдно и тоскливо. Он получил короткое, сухое сообщение от Виктора, сквозь которое просачивалась отчаянная боль друга. В сообщении не было ничего, кроме даты и места. Андрей ответил таким же сухим тоном, выразив свои соболезнования. Отвращение к собственному эгоизму, бесчувственности и трусости пронзало его ежедневно. Он сразу понял, что не сможет перебороть себя и явиться на кладбище, проводить своего друга в последний путь, поддержать другого друга в его горе. Он не смог бы спокойно находиться среди траурных лиц, сдерживать свою боль утраты и ненависть ко всему миру. Это было выше его сил — натянуть на себя очередную маску, произносить пустые слова, подобающие скорбному событию.

Он остался дома, пролежал весь день в кровати, сославшись на болезнь. Разглядывал невидящим взором стены и потолок, пытаясь представить, что в данный момент происходило на кладбище. Эмоции сменяли одну за другой: тоска, обида, злоба, сожаление, вина, и совсем неуместная, но предательски возникшая радость, что он избавил себя от всей этой мрачной церемонии. В голове вспыхивали вопросы, на которые он не мог найти ответа. Казалось, что кто-то невидимый, огромный и всепоглощающий заполнял собой пространство вокруг. Смотрел на него с угрожающим укором. Своим присутствием подчеркивал истинную жалкую низость натуры Андрея.

Тем же вечером, не в силах больше выдержать соседства этого монстра, Андрей положил начало своим ежедневным прогулкам. Шагая по знакомым улочкам родного города, разглядывая лица прохожих, проезжающие машины, дома и деревья, лужи и грязно-жёлтые листья, он проделывал всё большие расстояния, всё дальше уходил от дома. Заходил в самые злачные места: промзоны, гаражи, мрачные, запущенные дворы, безлюдные пустыри, зловонные каналы заводов. Андрей словно искал что-то или кого-то. Убегал от пожирающих мук совести, в надежде наконец найти необходимые для себя ответы.

В первое время, присаживаясь перекурить на влажные лавочки, он доставал телефон, гипнотизируя открытый номер, который успел выучить наизусть. Таил в себе надежду, что сейчас раздастся звонок или он сам наберётся смелости, чтобы сделать одно лёгкое движение пальцем, выждать длинные гудки и услышать ответ.

Годы дружбы подсказывали, что ещё не настал тот момент, чтобы навязываться со своей поддержкой. Андрей старался изо всех сил вообразить, что сейчас переживает Витя, с какой волной лицемерного сожаления он встречается, какое уничтожающее горе потери он испытывает, как тяжело ему приходится. Перекладывая всё это на себя, Андрей не был уверен, что сам хотел бы чего-то иного, кроме исцеляющего одиночества. Сомнения, однако, не отпускали. Прав ли он? Жаждет ли Витя одиночества, как он думал? Или он плохо представлял реакцию друга в столь переломном моменте жизни? Может быть, Виктор хотел, чтобы он пришёл на похороны? Хотел почувствовать поддержку друга, которому совсем недавно открыл то, что его терзало больше всего? А вместо поддержки, Витя видит лишь предательское отсутствие, которое ложится на его теперешнее состояние, трансформируясь в назойливое, гротескное обвинение?

От этих вопросов трудно было избавиться. Неизведанность чужой души, пускай и принадлежащей человеку, которого Андрей считал лучшим другом, приводила в тупик. Время шло, телефон молчал. Нет, конечно, были звонки. Их общие знакомые, приятели, даже те, с которыми много лет не поддерживалось общение, периодически выходили на связь. Хотели поддержать и Андрея, помня, видимо, что хоть Ольга и была девушкой Виктора, но в их глазах — вся троица всегда выглядела неразлучной. Андрей вежливо отвечал, уделял время и слова каждому звонившему, однако твёрдо отказывался от встреч, ссылаясь на несуществующую занятость. Особенно коробили его те, кто был на похоронах, и теперь с недоумением вопрошали об его отсутствии. Андрей ссылался на внезапную болезнь, каждый раз в точности пересказывая одну и ту же легенду.

Особенно тяжёл был разговор с матерью Ольги. Этот звонок очень удивил Андрея. Ни для кого не было секретом, что родители девушки всегда были, по неизвестным причинам, настроены против, как её отношений с Витей, так и дружбе с Андреем. Считали, вероятно, что они совсем не компания для чудесной дочери. Сложили для себя мнение о них, как о хулиганистых неудачниках. Отчасти, это можно было назвать когда-то правдой. Но сейчас их сложившийся стереотип явно не выдерживал критики. Олина мать — высокая, серьёзная женщина, с вечно высокомерным взглядом и резким, низким, хриплым от множества выкуриваемых сигарет голосом, сквозь слёзы просила у Андрея прощения. Ему было стыдно и очень неловко слышать это. По неизвестным причинам, мама Оли с поражающей чуткостью, которую было трудно представить в этой женщине, пыталась поддержать его, решив, что ему так невероятно тяжело, что даже прийти на похороны стало для него непосильной задачей. Андрей лепетал ей что-то в ответ, выражая своё безразмерное сочувствие, ощущая при этом, что вот-вот предательски начнёт щипать в горле. А после короткого, но полного эмоций разговора, он в оцепенении смотрел в потухающий дисплей телефона, коря себя за то, что его глаза так и не повлажнели, как бы он сам не пытался выдавить из себя слезу.

Тем временем, ноги незаметно принесли его к подъезду отчего дома. Андрей закурил, опустился на лавочку, вновь достал телефон, чтобы в последний на сегодня раз попытаться силой мысли заколдовать его на звонок. Время подходило к часу ночи. Подняв голову вверх, он обнаружил, что свет в окне его балкона не горит. Андрея это порадовало. Обычно, по пятницам, родители не ложились допоздна. Ему совсем не хотелось видеть их упрекающие взгляды, отвечать на вопросы, которые успели набить оскомину. Вернувшись к телефону, он зашёл в телефонную книгу, нашёл нужный номер, в который раз поводил большим пальцем в миллиметре от экрана, в который раз не решился и убрал телефон в карман.

Выпуская клубы дыма от сигареты в ночной воздух, Андрей разглядывал сильно изменившийся со времён его детства двор. Парковочных мест стало больше раза в три. Но всё равно, свободных от машин мест, на первый взгляд, не было вовсе. Детская площадка бросалась в глаза своими яркими красками и лоском новизны. Футбольное поле обнесли высоким забором, вместо песка проложили резиновое покрытие. Вместо большого, раскидистого клёна, стройными рядами размещались турники, брусья и другие спортивные снаряды. Появился даже корт, который исправно заливали каждую зиму, регулярно очищая его от выпадавшего снега. Теперь этот двор — идеальное место для следующих поколений.

Чувство щемящей сердце ностальгии, которое Андрей уже давно не ощущал, внезапно обрушилось на него. Силой воображения он придал месту тот вид, который был в годы его детства. Заполнил его фантомами своих друзей, своей компании. Вот, кажется, он услышал их голоса, смех. Октябрьская ночь по воле фантазии превращалась в солнечный летний день. Тогда и Андрей, и Витя с Олей ещё жили в одном дворе. Тогда Оля была жива и даже не задумывалась о том, что может когда-то умереть…

Андрея пробрала дрожь. То ли от октябрьской прохлады, то ли от навалившегося осознания неминуемости судьбы и времени. Окурок улетел в урну, Андрей нырнул в согревающее тепло подъезда.

Знакомая, но давно уже не посещавшая его тяга вдруг резким отголоском памяти проявилась, словно порыв ураганного ветра, утягивающего за собой всё на своём пути. Андрей поднимался в кабине лифта на свой этаж, пытаясь выбросить из головы унизительную потребность. Он ждал, что этот момент рано или поздно наступит. Даже удивился про себя, что тяга так долго выжидала своего момента. Если он сорвётся именно сейчас, когда всё стоит на краю, — обратной дороги не будет. На этот раз глубокая чёрная бездна поглотит его полностью, сметая все запоры самоконтроля.

Ключом отпёр замок, открылась дверь. В квартире темно и тихо. Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить родителей, Андрей пробрался в свою комнату, не включая свет, расстелил постель, разделся и лёг. Сон — лучшее решение.

Он надеялся, что завтра тяга вновь погрузится в спячку. Новый укор горящими буквами встал перед закрытыми глазами.

С самого раннего подросткового возраста, Андрея влекло желание почувствовать состояние изменённого сознания. Теперь он старается убедить себя, что это ещё не перешло в зависимость. Перепробовав все доступные ему виды наркотиков, в один момент он осознал, что регулярно начал принимать героин. Около трёх месяцев назад он смог от него отказаться. Благодаря высшим силам и тому, что он ещё не перешёл в состояние невозможности жить без регулярных инъекций. Никакой гордости он от этого не ощущал, так как перешёл на лёгкие наркотики, теперь попав в зависимость от моментов ухода от реальности. После того, как Андрей узнал о смерти Ольги, его потрясение выступило предохранителем, который сейчас, кажется, норовил вылететь. Ворочаясь в постели, пытаясь погрузиться в сон, Андрей не хотел принимать того, что в эту минуту его тяга была к конкретному веществу, тому самому, упрочнения которого в своей жизни он так боялся.

Дрёма на пограничье с бодрствованием, наконец, наступила, принимая роль предвестника настоящего сонного покоя. Неразборчивые голоса что-то нашёптывали ему. Некоторые были знакомы Андрею, другие нет. Смутные очертание старого двора, излюбленной лавочки их компании. Лицо Оли-девочки оказалось совсем рядом с ним. Андрею хотелось услышать, что она ему говорила. Хотелось, наконец, узнать ответы на терзающие его вопросы. Оля показывала пальчиком куда-то за его спину. Андрей обернулся, рукой заслонил слепящее солнце. Неясный силуэт человека, от которого исходила опасность. И мигом на Андрея обрушилась слепая, сумасшедшая ярость к этой фигуре, похожей на тень…

Громкая мелодия, наряду с характерным дребезжанием вибрирующего на столе телефона, заставила Андрея вскочить с кровати. Сонный туман в голове, уверенность, что это зазвонил будильник и теперь нужно вставать, собираться на работу. Спустя пару мгновений, Андрей понял, что за окном ещё темно, родители не проснулись, а работы у него нет. Яркий дисплей бил в глаза, не давая разглядеть имя звонившего. Андрей поспешно снял трубку, сказал: «Алло».

— Здорово, братан! — пьяный голос Вити перемежался с неуместным, глупым смешком, — не разбудил?

— Почти нет. Что-то случилось? — вопрос вырвался прежде, чем Андрей успел его обдумать. Наказал себя — больно прикусил губу. — То есть… прости. Привет.

— Да ничё, — Виктор похоже ещё пьянее, чем показалось вначале. Андрей пытался сбросить остатки сна, точнее формулировать мысли.

— Ты эт… давай увидимся, что ли?

— Конечно-конечно, — поспешно согласился Андрей, облегчённо выдыхая. По крайней мере, его не крыли матом из-за его исчезновения во все эти дни. — Сейчас?

— Не, ты чё? Я в говно, что из квартиры не выйду! Братан, я рад тебя слышать, знаешь, — так херово!

— Да… знаю. Я могу приехать.

В трубке раздавалось пьяное, задумчивое сопение. В конце концов, Виктор принял решение:

— Не… давай завтра. Часов в восемь. В том баре, где мы сидели… в центре, у набережной. Как там он, сука, назывался?

— Я понял. Давай там, в восемь. Только не забудь. Хотя, я позвоню всё равно, напомню.

— Да… не забуду. На этот-то раз, — придёшь? — последний вопрос заставил Андрея почувствовать неприятный укол вины. Виктор зашёлся в кашле, потом раздался явственный звук плевка, невнятное мычание.

— Вить, алло?

— Ну всё, — забились. Я чёт уже вырубаюсь…

— Ложился бы ты спать лучше. Слушай, Вить… Мне правда, очень-очень жаль. Прости, что я так исчез. Просто… трудно объяснить, но я знаю, что ты меня поймёшь. Я был уверен, — как только ты захочешь поговорить, — ты сам позвонишь. Глупо с моей стороны, наверное. Ведь я твой друг. И Оля… мой друг. А я не позвонил тебе даже ни разу, хотя столько уже времени прошло. Поэтому знай, — мне стыдно. Я очень рад, что ты позвонил, жаль, что не пару часами раньше. И, похоже, пару литрами раньше, в твоём случае. Витя, ты слушаешь?

Из трубки доносился только неровный храп с присвистыванием. Потом какое-то шуршание, треск. Андрею на мгновение показалось, что он слышит ещё чьё-то дыхание в трубке, помимо пьяного Витиного храпа. Он сбросил вызов.