Итак, кошмарный сон кончился, и все, казалось бы, вернулось на свои места. И вдруг Арангрюд на самом деле разбивается на окружном бульваре. Уж не был ли сон от начала и до конца вещим?

Фантасмагории Рене-Виктора Пия порою вызывают в памяти атмосферу готического романа, популярного в пушкинские времена (а ныне на Западе переживающего свое второе рождение), — романа, где неуловимые призраки бродят по мрачным подземельям, отмеченным печатью проклятия и скрывающим зловещие тайны. Парадокс в том, что в данном случае подобная жуть облюбовала не какой-то уединенный полуразвалившийся замок, а ультрасовременное здание из стекла и стали, расположенное, как нам об этом неоднократно напоминают, на углу авеню Республики и улицы Оберкампф в Париже, — штаб-квартиру французского филиала могущественной американской и транснациональной компании «Россериз и Митчелл», «одной из жемчужин» капиталистической цивилизации.

Являются ли необычайные события, приключившиеся в стенах этого учреждения, следствием того, что стоит оно на гиблом месте и отмечено печатью дьявола, или они имеют отношение к природе транснациональных корпораций как таковых?

О ТНК на Западе в последние годы пишут много — и апологетически, и критически. Что такое ТНК? Это новая разновидность капиталистической монополии, представляющая собой промышленный комплекс, который охватывает предприятия, расположенные на территории целого ряда стран. Скажем, в одних странах изготовляются основные элементы каких-либо агрегатов, в других — запчасти к ним, в третьих проходит первичную обработку необходимое сырье и т. д. Масштабы деятельности этих гигантов впечатляющие: три или четыре сотни ТНК (большинство из них — американские) дают львиную долю промышленной продукции всего капиталистического мира, а годовые обороты наиболее крупных корпораций превышают суммы валового национального продукта подавляющего большинства несоциалистических стран.

Название «транснациональная» не следует понимать слишком буквально: у каждой ТНК есть своя базовая страна, а следовательно, и определенная национальная принадлежность. Но для капиталистической монополии национальная принадлежность и вообще-то понятие специфическое, а в данном случае оно сохраняет самый минимальный смысл. ТНК наилучшим образом иллюстрирует истину о безразличии капитала к сферам своего приложения. Не зря их зовут космополитическими самодержцами. Все ТНК похожи друг на друга: круг интересов, методы хозяйствования у них примерно одни и те же. И это неудивительно, так как модель ТНК, собственно, одна, и она «сделана в США».

Апологеты ставят в заслугу ТНК максимально эффективную организацию производства и управления, предельную рационализацию всей промышленно-деловой сферы. Действительно, кое-какие достижения здесь есть. Специалисты, однако, указывают, что даже с чисто технической точки зрения уровень рационализации в системе ТНК не столь уж и высок, что системы эти чересчур громоздки и потому недостаточно гибки и чересчур забюрократизированы, отчего их руководителям все труднее становится ориентироваться в дебрях деловой документации. Так что, наверное, достаточно типичны те руководящие сотрудники «Россериз и Митчелл», которые предпочитали иметь дело с бумагами и «как кролики, бросались наутек, лишь только им предстояло руководить людьми и машинами, выпускающими продукцию».

Но так или иначе, ТНК — это пока что последнее слово капитализма, это воплощение надежд идеологов так называемой технократии. Несколько лет назад кое-кто на Западе предсказывал, что ТНК в будущем либо полностью заменят национальные государства, либо присвоят их основные прерогативы, такие, как юридическая и военная, оставив им второстепенные и третьестепенные, вроде регулировки уличного движения, как это предлагает президент компании «Россериз и Митчелл». Существовали также несколько менее нескромные проекты «индустриальных конкордатов» между национальными государствами и ТНК — по образцу средневековых конкордатов, заключавшихся между феодальными властями и католической церковью. Там церковь осуществляла всю полноту духовной власти — здесь ТНК должны были бы полностью взять на себя контроль над экономикой.

Подобные предсказания и проекты из области реакционной утопии, нашедшие свое критическое осмысление и в «Обличителе», родились на волне последнего, более или менее устойчивого подъема капиталистической экономики, наблюдавшегося в конце 60-х — начале 70-х годов (роман Р.-В. Пия увидел свет в 1974 году). Дальнейший ход событий подтвердил, что ТНК не могут ни заменить буржуазные государства, ни обойтись без их военно-политической мощи, и вместе с тем ни для кого не составляет секрета, что они могут направлять и направляют политику своих государств. При случае они непосредственно вмешиваются в дела других стран, в особенности стран «третьего мира», используя рычаги экономического давления. Хорошо известно, например, какую роль сыграли некоторые американские ТНК в подготовке военно-фашистского путча в Чили.

ТНК не только внесли коррективы в экономику и политику капиталистического мира, они также выступили как рассадники определенной идеологии, представляющей собой некий экстракт идеологии так называемого «американизма». Ее суть составляют утилитаризм и прагматизм в их наиболее откровенной форме. «Производить, упаковывать, продавать» — эта триада становится формулой веры для героев Р.-В. Пия и, вероятно, для представителей руководства любой ТНК. «Нормальное», по выражению К. Маркса, стремление капитализма к «производству ради производства» здесь уже не «осложняется» факторами этического, религиозного или иного порядка. Место любых религий и этик заменяет философия «дела» — узко понятый рационализм, сразу выдающий свое американское происхождение: только у американцев с их традиционным отвращением ко всякой метафизике (в смысле учения о сущности бытия, а не в смысле антидиалектики), ко всяким вопросам, именуемым «вечными» и «проклятыми», мог он зародиться. Вызванный к жизни требованиями промышленно-деловой сферы, рационализм чем дальше, тем больше превращался в универсальную философию, общую жизненную установку.

Как сказано в последнем, четвертом по счету «обличении», те, кто управляет фирмой «Россериз и Митчелл», «знают, что единственно стоящая деятельность — это зарабатывать деньги. Они знают, что это главное, а все остальное, как они говорят, — литература».

Классические примеры того, как власть денег деформирует человеческие души, хорошо известны. Вспомним Гобсека — при том, что он в высшей степени типичен, он, однако, выглядит чудовищем и таким воспринимается окружающими. Руководящие сотрудники французского филиала «Россериз и Митчелл» слывут за людей вполне нормальных и даже способны вызвать у кого-то зависть. А ведь они, эти новейшей формации капиталисты, такие же моральные уроды, как и Гобсек, во всяком случае, в гротескном изображении Р.-В. Пия они именно так выглядят. К примеру, какие чувства и мысли вызывает у них пресловутая смерть Арангрюда? Бриньон замечает, что Арангрюда сбил грузовик марки «Сотанель», а эта фирма занимает четвертое место по производству тяжелых грузовиков — «там у меня приятель… шесть тысяч франков в месяц». Порталь добавляет, что грузовик принадлежал фирме «Амель-Фрер», а это «тоже приличная лавочка… вторая по дорожному транспорту». И все. Никаких других реакций смерть коллеги у них не вызвала.

Удивительная узость кругозора руководящих сотрудников, мелочность их интересов подчеркнуты тем, что, когда Сен-Раме говорит об интересе, который покойный Арангрюд проявлял к романам Толстого и «шедеврам поэзии», всем остальным это кажется неправдоподобным до абсурда. Что может быть общего между «вздохами Анны Карениной и колбасным делом, которым занимался покойный»? Их собственная эрудиция не выходит за рамки чисто профессиональных интересов, а высшим проявлением культуры у них считается приправлять свою речь американизмами вроде cash-flow или staff and line.

Как же случилось, что могущественное учреждение, руководимое такими «трезвомыслящими», похваляющимися своим рационализмом людьми, учреждение, где царит сугубо деловая атмосфера, дух прагматизма, вдруг сделалось жертвой какой-то чертовщины? В один непрекрасный день на всех столах оказываются разложены странного вида пергаментные (!) свитки, на которых «черным средневековым шрифтом» отпечатан текст первого из так называемых «обличений». Ничего угрожающего, никаких «мене, текел, фарес» в нем нет, и тем не менее в сердца руководителей фирмы закрадывается тревога, а в сознание рядовых сотрудников — недоумение.

Конечно, ни одно из четырех обличений не открывает никаких Америк, а лишь на свой лад повторяет хорошо известные вещи. Суть здесь не в логическом содержании текста, а в той тональности, в какой он преподносится. Небольшой интонационный сдвиг — и Довольно банальные истины из области экономических знаний приобретают оттенок пародийности. Создавая атмосферу таинственности вокруг своих посланий, обличитель корчит веселую гримасу, которая одних веселит, других тревожит, ибо таинственным образом напоминает оскал смерти.

Призрак смерти витает над одиннадцатиэтажным зданием из стекла и стали, расположенным на углу авеню Республики и улицы Оберкампф. Костлявая, так сказать, лезет во все щели, и прежде всего в ту в буквальном смысле трещину, которая внезапно обнаружилась в фундаменте здания, — мистическую трещину, которую не удается «срастить» никакими усилиями инженерной мысли и которая с каждым часом расширяется. Вокруг трещины таинственным образом загораются и так же таинственно исчезают свечи — такие же, как и те, что горят у гроба Арангрюда, непонятно как попавшего в здание штаб-квартиры «Россериз и Митчелл».

Как зловещее предзнаменование выступает тот факт, что здание это выстроено на территории, прежде занимаемой кладбищем, которое и сейчас непосредственно с ним соседствует. В обеденный перерыв сотрудники фирмы имеют странное обыкновение прогуливаться среди могил, разглядывая венки, каменные кресты и позеленевшие памятники. Один из мавзолеев, тех же — черного и зеленого — цветов, что и ленты, обвязывающие пергаментные свитки, служит лазейкой, через которую злоумышленник проникает в подземелье здания «Россериз и Митчелл», где на стенах начертаны символы смерти и какие-то магические знаки. Очевидно, здание связывают с кладбищем узы некоего внутреннего свойства.

Кладбище, впрочем, не только царство смерти, в романе оно символизирует, по-видимому, также и память о прошлом. Речь ведь идет не о каком-то заурядном погосте, а о знаменитом Восточном кладбище, именуемом Пер-Лашез: здесь похоронены те, кто составляют гордость и славу Франции, — ее поэты, философы и т. д. Это духовное прошлое, которое формально чтут, но в котором не видят никакого проку — скорее, даже видят вред — и потому испытывают тайное облегчение от мысли, что те, кто создавали его, мертвы. Обратим внимание на следующую фразу из четвертого послания: «Они (те, кто управляет фирмой „Россериз и Митчелл“) любят писателей, художников и музыкантов, которые уже умерли, а не тех, кто живет и работает в одно время с ними».

Если довериться воображению директора по проблемам человеческих взаимоотношений, именно здесь, на Восточном кладбище, притаилась змея с длинным зеленоватым облезлым хвостом — злой дух, князь тьмы, задавшийся целью погубить полнотелую красотку «Россериз и Митчелл», облечь ее соблазнительные прелести в саван. Это его усилиями в фундаменте здания образовалась поначалу небольшая змеевидная трещина, которая имела такие катастрофические последствия.

Так, может быть, злополучное соседство с Восточным кладбищем и есть причина несчастий, постигших здание из стекла и стали на углу авеню Республики и улицы Оберкампф?

Но почему же тогда аналогичные явления можно наблюдать и в других зданиях из стекла и стали, расположенных за тридевять земель от старого Пер-Лашез и ни с какими иными кладбищами не соприкасающихся? Раскроем роман американского писателя Дж. Хеллера «Что-то случилось», не так давно изданный в переводе на русский язык. Это картины из жизни американской ТНК, столь же могущественной, как и «Россериз и Митчелл», именуемой в романе просто фирмой («29 отделений: 12 в Америке, 2 в Канаде, 4 в Латинской Америке и 11 за океаном»). Герой книги Боб Слокум — один из ее руководящих сотрудников, во многом схожий с героями «Обличителя». «…Все менеджеры мира… похожи друг на друга, думают все одинаково», — утверждает Пий, и, вероятно, так оно и есть. Послушаем же исповедь Боба Слокума:

«Несчастья одно за другим проносятся у меня в мозгу, незваные и нежданные, точно всадники жуткой кавалькады прямиком из преисподней или еще из какого-то страшного и мерзкого места. Я просматриваю доклады фирмы, а сам вижу скелеты в развевающихся гниющих саванах, скелеты эти скалят зубы, но не от веселья. Я слышу запах неведомого тлена. Меня бросает в дрожь, мне противно. Я часто презираю себя — какого черта мне вечно чудятся катастрофы». [2]

Видение «призрака на мягких лапах» постоянно преследует этого в общем-то очень делового и весьма преуспевающего менеджера.

Стало быть, есть нечто такое в атмосфере подобных твердынь капитализма, что делает их необычайно чувствительными в отношении мистических кошмаров. «Нервы сотрудников больших компаний слишком перенапряжены», — констатирует в самом начале романа Р.-В. Пия сам генеральный директор французского филиала «Россериз и Митчелл» Сен-Раме, словно предчувствуя «грозные потрясения», ожидающие вверенное ему учреждение. А директор по проблемам человеческих взаимоотношений со своей стороны иронически замечает, что нервы президентов и руководящих сотрудников транснациональных корпораций менее устойчивы, чем их норма прибыли.

Легко понять, отчего капитанов транснациональной индустрии подводят нервы. Причин более чем достаточно: постоянно ужесточающаяся конкуренция, усиливающаяся борьба рабочего класса за свои права, трудности, с которыми сталкивается экспансия западного капитала в странах «третьего мира». Но главная причина нервного срыва — назовем его так, — который имел место в фирме «Россериз и Митчелл-Франс», — явления идеологического и культурного порядка. Она — в изначальной ущербности односторонне утилитарного и плоско-рационалистического образа мыслей сегодняшних деловых людей. Чем меньше жизненных смыслов вбирает в себя то или иное мировоззрение, тем больше их оно оставляет за бортом и тем в большей степени оно обрекает себя на положение утлой ладьи, готовой перевернуться при первом порыве ветра. Организация, культивирующая односторонний утилитаризм и плоский рационализм, может быть высоко эффективной в плане конкретно-экономических задач, но люди, чье мировоззрение строится на этих двух, с позволения сказать, китах, демонстрируют, как это видно из романа «Обличитель», совершенное убожество внутреннего мира и в конечном счете человеческую несостоятельность.

Вот отчего возникает панический страх перед смертью — от отсутствия сколько-нибудь цельного представления о жизни. Как ни парадоксально это звучит, смерть в данном случае напоминает об истинных измерениях жизни, о которых в мире cash flow утрачено всякое представление. Пренебрежение к метафизике оборачивается метафизическим страхом. И в силу этих причин герои Р.-В. Пия оказываются особенно подверженными воздействию страха.

Страх делает из человека все что угодно, писал Гоголь. Мы видим, сколь неузнаваемо преображаются сотрудники администрации «Россериз и Митчелл», обычно великолепно владеющие собой, когда в недрах их учреждения возникает странная, таинственная опасность, угрожающая их благополучию и самому их существованию. Добропорядочные современные мещане на глазах превращаются в озверевших убийц и садистов; даже всегда хладнокровный американец Ронсон приходит в исступление, когда обнаруживает обличителя. Тема озверения человека (в иных произведениях западной литературы и искусства — просто дань определенной моде) здесь имеет конкретные социально-культурные координаты и потому решается достаточно убедительно.

Полную беспомощность вдруг обнаруживает хитроумная, казалось бы, «инженерия человеческих отношений»! Это изобретение американского психосоциолога Дж. Мэйо поставило целью способствовать психологической адаптации работников к деловой атмосфере своих предприятий или учреждений и друг к другу. Капиталистическая корпорация — механизм, где каждый работник является колесиком или шестеренкой, и, чтобы все они исправно вращались и друг друга не царапали, их смазывают, то есть воспитывают в них лояльность в отношении хозяев и пресловутый «дух сотрудничества». О том, какое значение придается сейчас этой стороне дела, свидетельствует тот факт, что почти в каждой крупной корпорации существует должность директора (или помощника директора) по проблемам человеческих взаимоотношений.

И вот мы знакомимся с человеческими взаимоотношениями внутри «Россериз и Митчелл» и обнаруживаем, что «дух сотрудничества» здесь — одна видимость. Ответственные сотрудники фирмы ненавидят друг друга, и не по причинам личного или принципиального характера, а просто потому, что все они «зажаты в одинаковые тиски». В мрачных подземельях, пролегающих под одиннадцатиэтажной громадой здания из стекла и стали, — они вызывают в памяти подземелья Парижа, описанные в «Отверженных» В. Гюго и в «Парижских тайнах» Э. Сю, только у Р.-В. Пия все выглядит более кошмарным — эти деятели сбрасывают маски благопристойности и взаимной доброжелательности, и тогда открываются их настоящие лица, искаженные страхом и ненавистью.

В конечном счете всеобщая ненависть сосредоточивается на генеральном директоре французского филиала «Россериз и Митчелл» Анри Сен-Раме — возмутителе спокойствия, добровольном агенте сатаны, превратившем, по его словам, розыгрыш некоего студента в эксперимент по испытанию нервов предприятия.

«Бунт» Сен-Раме — характерный признак ситуации, когда «верхи не могут» жить по-старому. Генерального директора выделяет среди его сослуживцев гораздо более широкий кругозор — то, что называется общей культурой. Он видит то, чего не видят другие, а именно что в масштабе человеческой истории философия, которую исповедуют его коллеги, поражает своим редкостным убожеством и бесперспективностью. Сен-Раме убежден, что «эра технократии подходит к концу», но не в том смысле, что технократы утрачивают свои позиции в структуре экономики, а в том, что культурный контекст будет иметь значительно большее значение, чем сейчас. Как он полагает, будут восстановлены в своих правах «чувство и слово» — и не любое слово, а «красное». Сейчас технократы стремятся упразднить эти понятия оттого, что «красноречие и чувства не поддаются подсчетам и тормозят экспорт».

Кстати говоря, красноречия в романе Р.-В. Пия более чем достаточно, и оно направлено как раз не против, а в защиту технократии. До поры до времени и генеральный директор, и директор по проблемам человеческих взаимоотношений произносят длинные цветистые речи, восхваляющие фирму «Россериз и Митчелл» и науку современного менеджмента. Но это уже авторская ирония. Менеджеров американских и транснациональных корпораций отличает сугубо деловой язык, говорить красно они не любят и не умеют. Красноречие руководителей «Россериз и Митчелл» — как бы дань вековым традициям Франции, страны, где всегда придавали особое значение искусству речи. Только здесь традиционное галльское красноречие выхолощено и превращено в праздное пустословие; пожалуй, автор даже несколько переходит границы, заставляя своих персонажей предаваться ироническому витийству, — слишком много в романе длинных и многословных разглагольствований.

Чтобы наполнить слово содержанием, чувством, надо призвать на помощь воображение, считает Сен-Раме. Силу воображения он противопоставляет логике, отождествляемой с прикладной логикой современного утилитаризма. Как говорит директор по проблемам человеческих взаимоотношений, во многом единомышленник генерального директора, воображать — значит «отказаться от строгой логики и привыкнуть вглядываться в немыслимое, непостижимое…». Эта апелляция к воображению имеет свою ахиллесову пяту: технократические порядки представляются неоспоримыми с точки зрения строгой логики.

Но Сен-Раме и не намерен ставить их под сомнение. Напротив, — он хотел бы их спасти, чтобы они не выглядели столь одиозными, столь бесчеловечными и античеловечными. Он сам говорит, что все его действия «имеют лишь одну цель: вскрыть наши болезни, прежде чем революционные потрясения пришлют своих врачей на наше место». Коллеги Сен-Раме, однако, не желают вскрывать болезни, опасаясь дискредитировать «ценности», воплощаемые «Россериз и Митчелл» и подобными ей транснациональными гигантами. «Вы говорите как коммунист, Сен-Раме, замолчите!» — обрывает своего подчиненного президент компании Макгэнтер. Никаких уступок! А если сатана будет упорствовать в своих кознях — изловить сатану, схватить за длинный облезлый хвост!

Нет, кошмарный сон, приснившийся директору по проблемам человеческих взаимоотношений в период коматозного состояния, не может быть вещим. Никакие призраки, никакие мистические трещины не смогут нарушить привычного распорядка в зданиях из стекла и стали, подобных зданию «Россериз и Митчелл», ни тем более заставить их рухнуть. Никакой реальной опасности для транснациональных или иных корпораций с этой стороны нет. Но и позабыть сон, отмахнуться от него тоже не удастся. Потому что кошмарные сны и видения, схожие с теми, о которых рассказано в романе Пия, будут повторяться снова и снова — до тех пор, пока существует капиталистическое общество, не только лишающее большинство людей возможностей сколько-нибудь полноценного существования, но и уродующее жизнь тех, кто «наверху», наполняя ее бессмыслицей, каковая, по выражению Салтыкова-Щедрина, «заменяет своим суматошеством реальную и плодотворную жизнь», загоняя жизненную сущность «в такие глубины, из которых ей нелегко будет вынырнуть даже в минуту воссияния».