В дверном проеме возникла Элси.

— Мэтью Кендал Рамсей, я жду тебя на кухне.

— Спасибо тебе, Господи, — сказала Трейси, вскакивая на ноги, — вот и дождались. Вставай Мэтт, тебя зовет хозяйка.

— Боже, спаси меня от доморощенной Флоренс Найтингейл, — пробормотал Мэтт.

— Желаю всем спокойной ночи, — сказал Кендал. — Через несколько минут за мной приедет Лестер.

— Спокойной ночи, отец, — сказал Мэтт, медленно вставая на ноги. — Ну почему, скажи, не я отвожу тебя спать, тогда бы…

— Мэтью, — позвала его Элси.

— Спокойной ночи, мистер Рамсей, — сказала Трейси. — Мэтт?

— Я иду.

Элси была готова. Один конец кухонного стола был накрыт полотенцем, на котором в образцовом порядке были разложены бинты, лекарства и разные медицинские инструменты. Мэтт плюхнулся на стул с мрачным выражением лица, поставил локти на стол и от негодования громко вздохнул. Элси принесла таз с теплой водой, расстегнула запонки на рубашке и закатала рукав.

Когда Элси разрезала бинт, Трейси всплеснула руками при виде длинной рваной раны, открывшейся взору. Она быстро взглянула на Мэтта, но он взирал на рану со скучающим выражением лица, как будто и не его рану собирались обрабатывать.

Элси заохала:

— Кто-то хорошо отделал тебя. На руке будет шрам, это точно.

— Вот черт, — сказал Мэтт. — Испортить такое совершенное тело.

— А ты не можешь быть посерьезнее? — закричала Трейси, вызвав крайнее изумление у Мэтта. — Неужели тебе не хватает ума, чтобы определить, когда рана достаточно серьезная, черт бы тебя побрал.

— Трейси, Трейси, — покачал Мэтт головой. — Разве я тебя не предупреждал, чтобы ты не обзывалась? Кодекс ковбоя гласит…

— Меня ни грамма не волнует твой чертов кодекс ковбоя. Я хочу, чтобы рану обработали и забинтовали прямо сейчас! Самое большее, что ты можешь сделать, это немножко постонать или… черт… — из глаз Трейси потекли внезапные слезы.

— Эй, эй, — нежно сказал Мэтт, подхватывая Трейси и сажая ее на колени. — Ты расстроена чем-то. Тебе не следует на все это смотреть.

— Я напишу об этом в статье, — Трейси шмыгнула носом.

— Моя рана попадет на первую полосу детройтского журнала, — Мэтт смеялся.

— Заткнись, — сказала она, вызвав у Мэтта новый приступ веселья.

Тепло его тела, проникающее через ткань брюк на бедрах, распространялось по всему телу подобно стихийному пожару в джунглях. Ей нужно убираться подобру-поздорову, она знала это. Она так и сделает, но позже.

Элси отжала кусочек мягкой ткани в теплой воде и начала очищать рану, а Трейси наблюдала за ней с широко открытыми от ужаса глазами.

— Ай-ай, — закричал Мэтью. От этого жуткого крика Трейси чуть не упала с его колен.

— Мой Бог, что с тобой случилось? — спросила Элси.

— Просто пытаюсь проникнуть в суть вещей, — сказал он. — Трейси тоже ждет подтверждения всего этого, реальности происходящего. Дайте мне пулю, я хочу ощутить ее вкус.

— Отдаю тебя на милость Божию, — сказала Трейси, едва сдерживая смех.

— Жаль, мадам. А я было решил разделить с вами тяжкое бремя заботы обо мне.

Элси работала так проворно, что Трейси сразу догадалась, что Мэтт был не первым и не последним, кому Элси штопала раны. Вскоре рана была обмотана свежим бинтом, поверх которого был надет эластичный, чтобы зафиксировать повязку.

— Спасибо, что спасла мне жизнь, — сказал Мэтт, ставя Трейси на ноги и целуя Элси в щеку.

— Это у тебя не первый и не последний раз, — сказала она. — Давай мне твою рубашку, я постараюсь застирать пятно.

— Это так похоже на женщин, — опять развеселился Мэтт. — Они могут снять с тебя рубашку вместе со шкурой.

Трейси не могла спокойно выдержать вида широкой мускулистой груди Мэтта. Она бессознательно отступила на шаг назад, уставившись в одну точку на стене, как будто это была самая интересная вещь в мире.

— Что ты собираешься делать? — спросил Мэтт.

— Я? — переспросила Трейси.

— Да, ты.

— Я как раз собиралась привести в порядок мои записи. Это нужно сделать раньше, чем я начну расшифровывать их.

— Мне тоже нужно закончить кое-какую писанину в кабинете. Почему бы тебе не присоединиться ко мне? — спросил он.

— Хорошо.

— Я оставлю вам шоколадный торт, если вы захотите перекусить попозже, — сказала Элси.

— Великолепно, — обрадовался Мэтт. — А где мой крем, Элси?

В своей комнате Трейси вынула из чемодана блокнот, собрала разные обрывки бумаги, на которых делала записи, чтобы собрать воедино всю информацию, которой она располагала. Она на минутку остановилась, глубоко и тяжко вздыхая.

В ее голове родилось так много разнообразных мыслей. У нее вдруг появилось желание разобраться в той решимости и напористости, которые делали Мэтта первоклассным фермером. Она всегда думала, что предана своей работе, но ее образ жизни не шел ни в какое сравнение с образом жизни Мэтта. Даже боль и физические страдания принимались им, как должное. Что делало его, его отца и других людей здесь такими отличными от других, готовыми пожертвовать слишком многим?

Трейси хотела, чтобы Мэтт разозлился из-за того, что получил эту травму на работе. Она же оказалась единственной, кто раскрыл свои чувства этими глупыми слезами. Элси, конечно, было жалко его, но она ни намеком не показала, что она в панике. Некоторые мужчины, которых она знала в Детройте, потребовали бы компенсацию за то, что стул отдавил им ногу.

А какое место в жизни фермеров занимала любовь, то место, где любимая женщина, с которой собираешься коротать остаток своих дней? И разве отказ от всех женщин не означал, что у этих мужчин есть только одна любовница — земля? Кендал Рамсей сказал, что их любимые женщины стали понимать привязанность своих мужей и принимать ее, они научились видеть эту страну глазами мужей.

Трейси тоже увидела эту красоту, почувствовала умиротворенность бесконечных полей ранчо Мэтта. Она могла закрыть глаза и представить воочию восход солнца, пастбища, лошадей, пасущихся в тени деревьев. Она наслаждалась тем, что погружала руки в щедрую землю огорода и совершенно не обращала внимания на то, что ей было жарко, она была потная и грязная, когда заканчивала свою работу. Кендал был прав? Неужели это было действительно возможно, что женщина, любая женщина из Детройта или Мичигана, могла это понять и принять?

— Какая разница? — спросила она сама себя со злостью в голосе, направляясь к двери. — Если я даже совершу самую большую ошибку в моей жизни и влюблюсь в Мэтта Рамсея, я все равно вернусь в Детройт, в мой дом.

— Я уже думал, что ты потерялась, — сказал Мэтт, когда она спустя несколько минут входила в его кабинет.

— Я… это… должна была привести в порядок свои записи.

— Представляю, — сказал он, закрывая за ней дверь, — что раз редактор посылает в командировку в другой город тебя, ты должна хорошо знать свою работу.

— Да, это так, — сказала Трейси, моментально охватывая взглядом плечи Мэтта, обтянутые мягким белым свитером. Вырез открывал черные вьющиеся волосы на его груди, и ей с трудом удалось оторвать взгляд от него.

— Я тебя раньше не видела ни в чем, кроме ковбоек.

Он засмеялся:

— У меня есть несколько городских нарядов. Но так как мой отец предпочитает в доме прохладу, мне приходится держать под рукой свитер. Ты много путешествуешь?

— Нет. Боб посылает меня за пределы штата только раза два в год. Мое последнее путешествие было на Гавайи, и оно было прекрасно.

— Гавайи, — Мэтт мечтательно покачал головой. — Я был там однажды.

— Да? — спросила Трейси, усаживаясь на плюшевый диван. — Когда?

— Много лет назад, когда проходил службу во флоте. Хотя я все еще помню то, что произвело на меня огромное впечатление, например, музей Бишопа во Дворце Иолани.

— О да. Я тоже видела это. Замечательное зрелище.

— Гавайи были поворотным пунктом для меня, — тихо добавил он.

— Что ты имеешь в виду?

Он поудобнее устроился в кресле и стал рассеянно катать карандаш пальцами по крышке стола. Глубокая морщина появилась между его бровями, и Трейси внимательно посмотрела на него, чувствуя, какую мучительную борьбу он ведет сам с собой.

«О, пожалуйста, Мэтт, расскажи мне», — думала она. Он готов был поделиться чем-то очень личным, но сейчас, казалось, передумал, вновь закрывая тайники своего сердца.

— Ты что-нибудь знаешь про чаек? — наконец хриплым голосом спросил он.

— На Гавайях? — напряженным голосом переспросила она.

— Да, на Гавайях.

— Думаю, что ничего, точно — ничего.

— Их там совсем нет, — он посмотрел на нее. — Там нет чаек.

— Я тебя не понимаю.

— Трейси, когда я служил на флоте, я первый раз выехал за пределы Техаса. Учился я в колледже в Хьюстоне, но большую часть жизни провел здесь, на ранчо. Я записался в армию, потому что хотел поменять обстановку хоть ненадолго.

— Ты хотел уехать с ранчо? — удивленно спросила Трейси.

— Я был очень молод, мне хотелось перемен. Я не знаю, что со мной случилось, но я вдруг подумал, что есть еще другая жизнь, кроме той, что я вел на ранчо.

— А что сказал твой отец?

— Ничего. Когда я сказал ему это, он ответил, что просто будет ждать моего возвращения домой, но чтобы я не возвращался, пока не созрею для этого.

— О Боже, — прошептала Трейси. — Он так любит тебя.

— Да, ты права. За несколько месяцев до окончания службы нас разместили на Гавайях. Но я еще не разобрался во многих вещах, не знал, чего я хотел, пока в один прекрасный день не узнал о чайках.

— Но ты же сказал, что там не было чаек.

— Правильно. Они не могут жить на Гавайях. Для них нет там пищи. Расстояние во времени между приливом и отливом там слишком короткое, поэтому им приходится искать пищу в другом месте, улетать оттуда. Они всегда держатся вместе в поисках пищи. И я понял, что похож на них, что принадлежу к их стае.

— Ох, Мэтт, — прошептала Трейси, смахивая с глаз слезы.

— Я никогда никому не рассказывал эту историю, кроме тебя. Я вернулся домой, но мой отец никогда ни о чем не расспрашивал меня. Догадываюсь, что это звучит, по крайней мере, глупо, когда я говорю, что нашел душевный покой среди птиц, но…

— Спасибо за то, что ты доверился мне. Я чувствую себя… не могу выразить это словами.

— Не за что, — тихо проговорил Мэтт.

Она любила его.

Как будто яркий свет послал в ее сердце луч, разбудивший сердце, высветивший чувства. Каждой клеточкой своего существа Трейси знала, что любит Мэтта Рамсея. Слезы покатились по ее щекам, и она все еще сидела, очарованная бездонными голубыми глазами Мэтта. Она не могла понять, была ли она безумно счастлива или бесконечно печальна. Она точно знала только одно: она его любит.

— Боже, Трейси, ты плачешь? — спросил Мэтт, направляясь к ней. Он сел рядом и обнял ее. — Что случилось? Малышка, что я наделал!

— Ничего! Ох, Мэтт… Я… То, что ты рассказал, было так трогательно, и я так благодарна тебе, что ты выбрал именно меня, чтобы поделиться своими мыслями.

— Мне вдруг стало очень важно, чтобы ты узнала об этом периоде моей жизни. Множество людей проходят через наше ранчо: старатели, странники, которые не знают своей родины, своего дома. Мне хочется взять их за шиворот и рассказать о тех чайках. Нам всем нужно найти место на этой земле, истинно свое место, а потом, если будет нужно, драться за него до конца. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

— О да, Мэтт, понимаю.

— Тогда я правильно выбрал тебя, чтобы рассказать эту историю. Спасибо, Трейси. — Голос Мэтта прерывался от волнения.

И как будто туман окутал их, пряча все, кроме них двоих. Мэтт опустил голову и нежно поцеловал щеки Трейси, убирая поцелуями слезы, катящиеся по ее щекам, потом задержался чуть дольше на ее губах. Солоноватый привкус ее губ остался на его губах. Его язык начал томительное и соблазнительное одновременно путешествие в самые глубины ее рта, что привело Трейси в состояние экстаза, и волна желания неудержимо прокатилась по ее телу.

Она погрузила руки в его густые волосы, заставляя его придвинуться ближе. Их поцелуй становился все требовательнее и настойчивей. Мэтт поднял голову и взглянул в самые глубины темных зрачков Трейси, и она сразу же прочла желание, отраженное в глубине его покрытых дымчато-серой поволокой глаз. Он опустился ниже и стал нежно целовать стройную шею, приближаясь к пульсирующей вене. Быстрыми нетерпеливыми движениями он расстегнул пуговицы на шелковой блузке Трейси, снял ее и бросил куда-то на пол. За ней последовал кружевной бюстгальтер, и Мэтт даже вздохнул, когда обнял сильными руками ее полные груди.

— Прекрасно, — бормотал он. — Как прекрасно.

Трейси потянула за низ его свитера, и Мэтт тут же стащил его через голову, и мгновенно его свитер оказался на полу вместе с ее разбросанной одеждой. Накрахмаленный белый бинт оттенял бронзовый загар, и Трейси волнующими движениями пробежала по его груди, продираясь через густую черную поросль волос. Ее ладони нашли его соски, и это открытие причинило Мэтту невыносимое наслаждение, и он сделал глубокий вдох, как перед погружением в глубину. Ее руки нащупали мускулы его руки, он наклонился и взял один розовый бутон ее соска в рот. Он ласкал ее грудь языком, и Трейси чувствовала, как под его неуемными ласками он напрягается и становится тверже. Она почувствовала озноб, когда его губы отпустили из плена ее сосок и начали ласкать живот и плечи.

— Ох, Мэтт, — еде слышно проговорила Трейси чужим от возбуждения голосом.

Через долю секунды Мэтт уже поднял Трейси и уложил ее на плюшевые подушки. Его рука на ощупь нашла и расстегнула молнию на ее брюках. В течение нескольких мгновений он смотрел на нее и, когда она улыбнулась, уверенно освободил ее от остальной одежды. Она дрожала, когда он целовал каждый сантиметр ее тела, попадавшийся ему на глаза. Он снял с нее босоножки, и ее тело лежало перед ним во всем великолепии своей наготы. Оно жаждало и ждало того, что должно было неизбежно случиться.

Ботинки Мэтта полетели на ковер, Трейси потянулась к застежке на его ремне, но внезапно отяжелевшие пальцы никак не могли справиться с ней. Резко поднявшись на ноги, Мэтт расстегнул брюки и стащил их вниз вместе с плавками. Когда он повернулся к ней лицом, возвышаясь над ней во всей красоте своей мужественности, Трейси могла увидеть каждую линию его прекрасного тела. Он стоял, не шевелясь, как будто чувствуя ее желание видеть его тело, ставшее не просто великолепным телом мужчины, но оболочкой родного, любимого существа. Она подняла руки, как бы приглашая его к себе, любящая и нежная.

Он вытянулся на диване рядом с ней, его глаза блуждали по бархатистой и мягкой коже ее стройного тела. Руки следовали за глазами, а губы начали томное путешествие, приводившее Трейси в экстаз, и она в горячке желания стала выкрикивать его имя. Она выгибала спину навстречу ласкам Мэтта, доводя себя и его до изнеможения.

Мэтт терзал ее рот в неистовом поцелуе, а рука искала заветную точку наивысшего желания. Трейси почувствовала, как напряглась ее спина, как и он пытается взять себя в руки, а потом уже не чувствовала ничего, кроме огромного удовольствия, которое ей доставляло каждое его прикосновение.

— Трейси, я хочу тебя, — сказал он напряженным и глухим голосом.

— О да. Да! Пожалуйста, Мэтт… сейчас. Пожалуйста!

Он поднялся над ней, придвинул ее к себе, осторожно развел ее ноги коленом. Мощным ударом он вошел в нее, она вздохнула и ухватилась руками за его плечи. Он поглотил ее, наполнил ее, и когда она ощутила его движения, тело Трейси ответило с удивительной радостью. По телу разлился упоительный жар, она прижалась к нему, шепча его имя. Мэтт вторил ей, и Трейси уносилась все дальше и дальше к высотам наслаждения, прочь от действительности, от разумных доводов.

Трейси чувствовала, что это удивительное сокровище, этот человек будет принадлежать только ей одной. Это была греза, недостижимая мечта. Но сейчас, в эти мгновения, она чувствовала, что так и есть, и именно это взрывается в ней мириадами огней и бурей наслаждения.

«Это оно, оно», — прошептал Мэтт, видимо, ощущая то же самое, что и она, и присоединяясь к ее экстазу. Это была их любовь, и они отправились туда вместе, вдвоем.

В изнеможении он свалился рядом с ней. Облокотившись на подушки, Мэтт, не отрываясь, смотрел на ее лицо, озаренное страстью. Он нежно прикоснулся к ее распухшим губам поцелуем, и когда сердца их обрели нормальный ритм, немного отодвинулся и прижал ее к своей груди. Их тела, сверкающие каплями пота, слегка, казалось, охлаждавшего их, томно возлежали на диване.

— Мой Бог, Трейси, — нежно сказал Мэтт, убирая прилипшие волосы с ее лица, — ты была прекрасна. Ты отдала себя полностью, без остатка.

— У меня раньше такого никогда не было. Мэтт, знаешь, я раньше будто находилась в тяжелом сне, ты пробудил меня, и мы отправились туда, где я раньше никогда не была и даже не подозревала, что это есть на земле.

— Мы оба были там, Трейси. Вместе. И это значит для меня гораздо больше, чем я могу выразить словами.

— Я думать не хочу, не хочу шевелиться, не хочу… О, Мэтт, как мне хорошо.

— Ты почти спишь, — заметил Мэтт и засмеялся. — Я не думаю, что мы хотим, чтобы Элси нашла нас здесь завтра утром.

— Гм-гм, — промямлила она, закрывая глаза.

— Ты останешься здесь? — он дернул ее за руку.

— Да.

— А ты не думаешь, что нужно одеться?

— Нет.

— Хорошо, — он снова засмеялся. — Но одному из нас придется позаботиться о том, чтобы у нашей дорогой домоправительницы не случился сердечный приступ. Подъем!

— Ох, черт, — сказала Трейси, пытаясь сесть на диване.

Мэтт нагнулся к полу за свитером и натянул его на Трейси, заталкивая ее руки в рукава. Он тащил ее за рукав до тех пор, пока руки ее не показались из рукавов. Надев брюки, он взял Трейси за плечи, поставил на ноги, за что был награжден страстным долгим поцелуем.

— Эй, — сказал он, — мне не следовало этого делать. Я опять хочу тебя, дорогая. Мне всегда будет не хватать тебя, Трейси.

— Ох, Мэтт, — прошептала она, обнимая его за талию, прижимаясь головой к его груди.

Трейси стояла, не шелохнувшись, только слегка покачиваясь от мыслей о только что пережитом удивительном чувстве. Наконец, Мэтт отступил назад, поднял с пола одежду Трейси и передал ей в руки.

— Иди спать, — сказал он, улыбаясь ей. Ямочка на щеке, казалось, подмигивает ей. — Иди, прежде чем я не забаррикадировал дверь и не оставил тебе здесь на неделю.

— Спокойной ночи, Мэтт, — мягко сказала Трейси. Она медленно вышла из кабинета после того, как Мэтт поцеловал ее еще раз. Он тихо закрыл за ней дверь.

В своей комнате Трейси бросила одежду на пол, достала свою ночную рубашку, но медлила надевать ее, еще раз пробегая пальцами по свитеру Мэтта. Он доходил ей до половины бедра и еще, казалось, хранил тепло его тела. С улыбкой она легла в постель под прохладные простыни, так и не сняв его свитера, завела будильник и выключила свет.

Когда она уткнулась в подушку, то почувствовала, что проваливается в долгий сон, полный грез наяву, мысли ее были полны Мэттом. Никогда еще она не испытывала таких чувств, как к нему. Это было удивительное состояние, она поднималась куда-то и парила над временем и пространством в море радости. И Мэтт путешествовал с ней в этом неизведанном прекрасном мире, вернув ее на грешную землю в целости и сохранности в кольце своих сильных рук.

Как она любила его! Осознание этого наступило, когда он открыл ей тайну своей борьбы с самим собой. Свое место в жизни и относительный покой в душе он обрел, следуя мудрости и смелости прекрасных и грациозных чаек.

Трейси ощутила странное спокойствие, которое вдруг привело ее в смятение. Почему она ничего не записывает? Что это за странная эйфория наполняет ее? Неужели впервые в жизни она любила? А где же головокружение, невинные глупости, удивительная легкость, по которой мы определяем состояние влюбленности?

Теперь она знала, что все это сущая чепуха. Она призналась себе, что любит Мэтта и, призвав всю свою волю, чтобы упорядочить мысли, поняла, что сделать это очень трудно. Она позволила себе испытать счастье этих мгновений, но нужно смотреть правде в лицо. Она так долго ждала, когда Мэтт Рамсей придет в мир ее души, и это случилось. Он ответил на ее чувства, протянул ей руку, и она готова пойти за ним. Сердце ее переполнено любовью, безграничным чувством, которое поглотило ее тело, волю и душу. Каждая минута, проведенная с ним, дарила наслаждение, и это было огромное счастье.

А Мэтт? Будет ли он любить ее? Трейси ни капельки не сомневалась, что нравится Мэтту, что он доверяет ей, иначе он никогда не рассказал бы о морских чайках. Мэтт вернулся домой, на ранчо, и посвятил себя этой земле. Но, если он полюбит ее, променяет ли он эту землю на нее? Предпочтет ли он тепло ее объятий тяжести и беспечности будней на своем сельском ранчо?

Как может женщина состязаться с притягательностью этой реальности? Ладно, черт с ним, она потом подумает об этом. Она покажет Мэтью Кендалу, что существует другая жизнь, помимо его коров и лошадей и изматывающих часов, проводимых на работе. Она постарается заставить его признать, что, если он соединит любовь к земле с любовью к женщине, его любовь станет полнее, а жизнь богаче.

«Берегись, «Рокочущее «Р»», я начинаю борьбу за Мэтта», — прошептала Трейси.

Со вздохом удовлетворения она закрыла глаза и отдалась спокойствию, окутывавшему ее. Звезды на бесконечном техасском небе сияли, заглядывая через окно в комнату Трейси. А она спала и видела во сне морских чаек.

На следующее утро, ровно в половине пятого, ее разбудил звонок будильника. Трейси, полусонная, поплелась в ванну, на ходу снимая свитер Мэтта. Она на мгновение прижала его к щеке, прежде чем повесить его. Когда теплые струи стали ударять по ее телу, она вновь ощутила свою грудь, вновь всплыли чувства, испытанные вчера вечером.

Мэтт, Мэтью Рамсей — сильный и бесконечно нежный. Чарующая улыбка, глубокие проницательные голубые глаза, тайны его души — все это неразрывные части этого удивительного человека. Мэтт, вошедший в ее жизнь, изменил ее навсегда. Только он, Мэтью Кендал Рамсей, мог удовлетворить ее душу и тело, заполнить пустоту ее сердца. Она любила его, не размышляя, за что и почему.

Трейси оделась в джинсы, простенькую блузку, разрисованную цветными узорами, сапоги. Потом она привела в порядок постель и вернулась в ванну, чтобы повесить полотенце.

Свитер Мэтта! Что она будет делать с ним? Она не могла оставить его лежать здесь, чтобы увидела Элси. Спрятав его под подушку, она поспешила на кухню. Мэтт был уже там. Он стоял перед плитой, и она на мгновение замерла в дверях, любуясь им.

— Доброе утро, — тихо сказала она, встав рядом.

Он ничего не ответил, только повернулся и крепко прижал к себе, целуя так крепко и так долго, что ноги у нее подкосились.

— Я вас не побеспокою? — сказала Элси, прошмыгнув мимо них в халате и тапочках.

— Я тебе этого просто не дам сделать, — улыбнулся Мэтт, прикасаясь губами к шее Трейси.

— Мэтт, ради всего святого, — прошипела Трейси, пытаясь выскользнуть из его объятий.

— Ты удивительна на вкус, а пахнешь еще чудеснее, — прошептал Мэтт.

— Мэтт, успокойся, здесь же Элси.

— Я вижу, что это она. Она здесь с тех пор, как мне исполнилось четыре года, — сказал Мэтт, продолжая исследовать губами ее шею.

— Ты не можешь прекратить это? — прошептала Трейси, чувствуя, как румянец заливает ее щеки. Причиной этого несчастья был Мэтт, потому что Трейси не могла скрыть своего возбуждения.

— Прекращу только потому, что яйца горят на сковородке, — он улыбнулся ей и пошел к плите. — Эй, Элси, а ты что здесь делаешь в такую рань?

— Я всегда соображаю чуть раньше, чем ты, Мэтью Кендал. Ты всегда принимаешь душ утром, поэтому твой бинт или намок, или ты его вообще снял. Подойди-ка к моему столу.

— Ты что, собираешься меня опять бинтовать? — негодующе закричал Мэтт.

— Ты разбудишь своими воплями отца. Я тебя сейчас свяжу. Иди сюда. Немедленно. Садись! — рыкнула на него Элси. — А ты, Трейси, посмотри за яйцами.

— Хорошо, мадам, — сказала Трейси, спеша занять позицию у плиты.

Мэтт заковылял через комнату, на ходу терзая застежки запонок на рубашке. Элси ткнула ему пальцем в грудь, тем самым усаживая на стул, и приказала сидеть тихо и не вертеться.

— Ну вот, видели? Я же говорила, никакого бинта нет и в помине. Боже Правый, да у тебя вместо мозгов овсяная каша-размазня!

— Овсянка-размазня. Никогда не употребляла этого выражения. А что, звучит неплохо, — подметила Трейси.

— Смотри-ка лучше за яйцами! — зарычал Мэтт.

Трейси посмотрела на него, скосив глаза и высунув язык, чем страшно развеселила Мэтта.

— Черт бы их всех побрал!

— Элси, пожалуйста, не ругайся на кухне. От твоих ругательств свернется молоко.

— Что случилось, Элси? — спросила Трейси, раскладывая яичницу по тарелкам.

— Рана Мэтта загноилась. Посмотри-ка на это!

— Но ведь кодекс ковбоя гласит, что…

— Мэтт, заткнись, — закричала Трейси. — Элси, этого просто не может быть!

— Я положу еще немного мази, забинтую свежим бинтом, а вечером посмотрю, что из этого получится. Что ты сегодня будешь делать, Мэтт?

— Чинить изгороди на загонах.

— Я и не надеялась, что ты возьмешь выходной.

— Конечно, не возьму.

— Поступай, как знаешь, — сказала Элси. — Прошлым вечером перед обедом рана уже затягивалась потихоньку. А сегодня она опять открылась.

— Я… ну, короче, делал кое-какие упражнения вечером, — сказал Мэтт, подмигивая Трейси, которая залилась краской и уставилась на свои ноги.

Через несколько минут с раной было покончено, и Элси убрала свои медицинские инструменты.

— Можешь заниматься тем, на чем я тебя прервала, — захихикала она. — Эта сцена мне понравилась больше, чем другая, в саду.

— Какого черта она все время вспоминает сад? — спросил Мэтт, закладывая куски хлеба в тостер.

— Не твое дело. Мэтт, я думаю, что просто теряю время даром, упрашивая тебя оставить работу, пока не заживет рука, но все же…

— Трейси, у меня так много дел, что в сутках не хватает часов, чтобы их переделать. Я, конечно, могу что-то отложить, но тем самым я взвалю на плечи других людей двойную ношу. Послушай, в прошлом году один мой рабочий сломал утром коленку. Мы посадили его на лошадь, и он не слезал с нее, пока мы не отработали весь день.

— И ты позволил ему это?

— Я дал ему свободу выбора. Он выбрал это. Я думаю, что это особый склад мужчин, который ты еще не до конца поняла.

— Еще? Я вообще не верю, что когда-нибудь смогу понять твое упрямство. Я стараюсь, Мэтт, но не понимаю, что случится, если ты отремонтируешь забор чуть медленнее, чем планировал? Что за спешка такая?

— Лошади могут ускакать. Скот начнет пастись не на тех пастбищах. Сломанные загоны рождают много проблем, поэтому их нужно ремонтировать немедленно.

Она, не отрываясь, смотрела на Мэтта, на упрямые его губы и лицо, полное решимости.

— Впрочем, я не хочу спорить с тобой, все равно это не принесет никакой пользы. Поешь, пока все не остыло.

— Эй, — нежно произнес он, подойдя к ней ближе и обнимая за плечи. — Я буду беречь свою руку, ладно? Я и раньше протыкал руки колючей проволокой и знаю, чего от этого можно ждать. Я не буду вести себя глупо, обещаю. Если рана не начнет затягиваться, я покажу ее доктору.

— Обещаешь?

— Скрепим договор поцелуем.

Поцелуй был таким крепким, что мог бы скрепить тысячу обещаний, и Трейси с удовольствием прильнула к его телу. Его руки уже скользили по спине, и она еще крепче прижалась к нему. Ощутив его желание, она всем существом откликнулась на него.

— Твой завтрак, — пробормотала она прямо ему на ухо.

— Я хочу тебя за обедом, ленчем, ночью, когда просыпаюсь рано утром.

— У тебя здоровый аппетит.

— Вчера я сказал тебе правду, Трейси. Мне никогда не хватит тебя.

— Ох, Мэтт.

— Но долг хозяина зовет меня на работу.

— И твои тосты ждут тебя. Завтрак — просто прелесть.

На самом деле еда выглядела скверно и на вкус была отвратительной. Они мужественно давились ею, а Мэтт в утешение сказал, что она была еще хуже той, что давали на флоте.

— Покатаемся часок, ладно? — спросил он.

— Мэтт, а мы не можем взять с собой наш ленч и устроить пикник в той красивой роще?

— Никак не могу, Трейси. У меня немного свободного времени.

— Но…

«Черт побери», — подумала она — ведь я не уступлю тебе ни дюйма».

— Ну, ладно, поехали. Наш доктор Элси Хилл выбила меня из графика. Ты становишься настоящим ковбоем, мне даже не нужно напоминать тебе надевать шляпу.

— Бог ты мой, наконец-то я заслужила твою похвалу.

Они засмеялись, и смех разнесся по лужайкам сада, а Мэтт обнял Трейси за плечи, и они направились к конюшне. Он взглянул на утреннее небо и нахмурился при виде собирающихся белых облаков.

— Надеюсь, они не принесут с собой дождя. Завтра пусть идет, а сегодня не нужно, — сказал Мэтт.

— Доброе утро, хозяин, доброе утро, Трейси, — приветствовал их Винди, когда они подошли к конюшне. — Как рука, Мэтт?

— Нормально. Я сам приведу лошадей, — сказал Мэтт, направляясь к дверям.

— Винди, — позвала его Трейси, — Элси говорит, что рана его загрязнилась.

— Меня это нисколько не удивляет. Он не смог сразу же промыть рану, когда порезался. Прошло довольно много времени, прежде чем он пришел сюда. Но не волнуйся, Мэтт сам знает прекрасно, как ему поступить. Он займется своей раной сам, если будет нужно.

— Винди, я сейчас же вернусь. Я хочу прихватить с собой ручку и бумагу, если мне придется сделать какие-нибудь записи.

— Хорошо, дорогая. Я скажу Мэтту, что ты вернулась на минутку в дом.

Трейси стремглав пробежала через холл и влетела в свою комнату. Здесь она остановилась как вкопанная: Элси заправляла простыни на ее кровати.

— Привет… свитер… нет, извините, Элси, — Трейси даже застонала.

— Так как я рано поднялась, то решила заняться домашними делами. Сегодня я меняю постельное белье, — бодро сказала Элси.

— Как здорово.

— Мэтт сам заберет свой свитер отсюда или он захочет, чтобы это сделала я, выстирав его предварительно и затем повесив в его шкаф?

— Элси, почему мы ведем этот разговор так спокойно, как будто обсуждаем погоду?

— Совсем нет. Погода принадлежит всем. А то, что произошло между тобой и Мэтью, принадлежит только вам двоим.

— Ты хочешь сказать, что я набитая дура?

— Потому что влюбилась в моего Мэтью? Боже, конечно же, нет. Я счастлива этим. Он заслужил хорошую женщину за свою жизнь.

— Но это вовсе не значит, что он любит меня. Он, может быть, будет ужасно рад, когда я сяду в самолет, улетающий в Детройт.

— Он, милочка моя?

Теперь она точно знала, почему штат Техас такой большой. Нужно было действительно много места, чтобы собрать вместе всех самых упрямых ослов Америки. Неужели и Элси не видит всех трудностей, которые встретились на пути ее любви к Мэтту? Элси вела себя так, будто уже само чувство любви было достаточным поводом для признания: следуй зову своего сердца и иди на этот зов. Черт возьми, все не так уж просто! Трейси нужно убедиться, что Мэтт тоже любит ее и что она будет играть очень важную роль в его жизни. Бог мой, о чем говорить, если он не может позволить себе даже пикник, потому что нужно срочно чинить загон. Разве это правильно? Конечно, нет, и еще раз — нет.

— Я уже думал, что ты умерла, — сказал Мэтт, когда Трейси подошла к тому месту, где он стоял с лошадьми.

— Извини.

— Ты прощена. Я думал, что мы поедем в рощу и поговорим о тех же делах, о которых говорили предыдущей ночью.

— Мэтт, пожалуйста, только не при Мейбл. Она исключительно чувствительна. Никаких сексуальных разговоров.

— Хорошо, только сексуальные действия. Поехали в рощу.

— Мой дорогой человек, мы не можем жить исключительно сексом.

— Я знаю. Но мы же плотно позавтракали, помнишь? Поехали.

— Мэтт!

— Что еще?

— У меня идея.

— Ну, говори быстрее.

— Поехали в рощу.

— Я рад, что ты обдумала мое предложение, — он поднял ее и усадил в седло. — Я, правда, очень рад.

Сгущающиеся облака принесли с собой легкий бриз. Несмотря на то, что ее зад опять побаливал от ударов о седло, она позволила себе роскошь вспомнить ее прошлую ночь с Мэттом.

— Ты выглядишь счастливой. У тебя с Мейбл есть от меня секреты?

— Нет, я просто думаю о событиях прошлой ночи.

— Шалунья. А ты не думаешь, что мы можем сейчас дать пищу новым, не менее приятным воспоминаниям?

— Не думаю.

Роща была прохладная, зеленая и принадлежала только им. Мэтт прижал Трейси к себе и поцеловал с таким неистовством, что Трейси задохнулась. Их страсть была чиста и раскованна, когда они одновременно сбросили с себя одежду и слились в приступе нескончаемого желания. Мэтт уносил ее в заоблачные высоты, известные только им двоим и все время был с нею, только с нею. Потом они лежали рядом, губы Мэтта легко целовали лоб Трейси.

— Ты прекрасна, Трейси.

— И ты тоже, Мэтью Кендал Рамсей.

— И все же мне нужно ехать на ранчо.

— Ох, Мэтт, пожалуйста, только не сейчас. Неужели ты не можешь задержаться еще? Здесь так хорошо, и здесь мы вдвоем.

— Я не могу, мне нужно идти, — сказал он, садясь и одеваясь.

Трейси хотела что-то сказать, но Мэтт продолжал одеваться, и ей не оставалось ничего другого, как тоже подобрать разбросанную одежду и привести себя в порядок. Ее борьба с этим ранчо абсолютно ни к чему не приводила. Ранчо выигрывало, она проигрывала снова и снова. Земля вытаскивала Мэтта из ее теплых, любящих объятий и требовала его времени и внимания, как капризная любовница. Трейси смогла почувствовать красоту и умиротворение, которое давала эта земля, но она знала и о других чувствах, которые эта ревнивая соперница вызывала у нее. Она опускала голову, как взбесившийся жеребец, и требовала мужчину, которого любила.

— Все в порядке?

— Да, — тихо ответила она.

Мэтт и не обратил внимания, как необычайно тиха была она на обратном пути в конюшню. Он снял ее с Мейбл, бодро поцеловал и вспрыгнул на свою лошадь.

— До встречи, — сказал он.

— Хорошо, Мэтт.

Она смотрела ему вслед, пока он не исчез в облаке пыли, а потом повела Мейбл в конюшню, смахивая по пути с глаз непрошенные слезы. Волна леденящей душу грусти вновь нахлынула на нее. Неужели именно это и называется счастьем любви?