Потерян, в Crown Vic, где-то на пути к церкви Св. Люси
Да блин предисловие уже
Я встречался с Пиккирилли во плоти только раз, и встреча прошла за минуту. Нас познакомил в Интернете Дон Эдуардо Горман, глава Cedar Rapids и добрейший меценат для целой банды начинающих писателей нуара; все мы мечтали о старых добрых деньках, когда Дик Кэрролл выписывал приличный чек за одну главу и синопсис, полный автоматов, банков в маленьких городишках и темноволосых женщин, прячущих гибель под своей легкой ночнушкой.
По первым же имейлам я понял, что мы с Пиком — одной крови. Первый момент, когда я это осознал — его способность к легкому распознанию скрытых отсылок к культуре. Мы росли на одном культурном бульоне — с одними и теми же песнями, фильмами, ТВ-шоу и, конечно, самое главное — книгами. Этого парня так просто с толку не сбить. Я закончил письмо вопросом, где можно найти Зуи Холла. Пик ответил — он в Бомано, зажигает с Тиффани Боллинг (Бомано — сериал, Холл и Боллинг — актеры). Я написал строчку с завуалированной отсылкой к песне Thin Lizzy (ирландская группа); он парировал строчкой из Sweet (британская группа). Я припомнил, как радовался, когда купил свою первую книжку Сильверберга на стойке в Рексолле; он рассказал, как первый раз познакомился с творчество Матесона и Филлипа К. Дика. Ну вы поняли.
В общем пару лет назад мы оба попали в Лос-Анджелес в одно время и решили собраться поужинать. Он там был по поводу возможной экранизации — уже не помню, какой книжки (здесь я оставляю право Пику сделать сноску, дабы восстановить историческую правду). Я там был по гораздо менее романтичным и прибыльным причинам, о которых не буду распространяться, разве что упомяну, что там были замешаны адвокаты, счета и хрень, которая может навсегда испортить кровь и разжижить мозг.
Я жил в отеле Хилтон, честно, Богом клянусь, под вымышленным именем. Но не волнуйтесь — все это дела давно минувших дней и они уже улажены. Мы с Пиком договорились встретиться, он меня подобрал на арендованной синей Crown Victoria, удобной тачке для копов в отставке и старых бандитов, что, кстати, часто одно и то же. Я был впечатлен, и как только я запрыгнул на сиденье и пожал руки — почувствовал, будто мы с ним давно знакомы, еще с тех пор, когда Шэрон Стоун еще была девственницей.
Для двух парней, принадлежащих к Церкви Gold Medal Paperback (первая серия книг с мягкой обложкой из 50-х), и вопроса не стояло, куда направить стопы в тот вечер. Пик свернул на 405, на север, и будто прожил тут сто лет, уверенно повел к 6667 Голливуд Бульвар, к Musso & Frank Grill.
Для обычного туриста Musso & Frank Grill — храм, освященный огнями старого Голливуда. Чеплейн, Богарт, Дуглас Фейрбенкс — все зависали тут. Для начитанного туриста — это место, где Фитцджеральд, Фолкнер и Дороти Паркер надирались, когда посещали город ангелов. Для фаната хард-бойлда — здесь, как гласят легенды, Рэймонд Чандлер набрасывал черновики «Большого Сна». Но для двух балбесов, которые отдали бы год жизни за непотрепанную копию «У моего ангела черные крылья» (Эллиот Чейз) — это было то самое место, где Джим Томпсон провел много хмельных полуденных часов, размышляя о заблудших детях, заблудших отцах, потерянных возможностях.
Мы заняли один из столиков, уселись на красные кожаных кресла, и поговорили, читая меню и думая про себя, за каким стоилком Томпсона — как говорят — жестоко прокинул с фильмом South of Heaven молодой пройдоха, актер и продюсер (имеется в виду провалившаяся сделка с Тони Биллом и молодым еще Робертом Редфордом — первые драфты Томпсона были слишком жестокими, а потом они потеряли интерес к экранизации).
Примечание: Однажды мой знакомый писатель рассказал, как приходил на чтения одного известного романиста. Во время мероприятия тот романист пил воду из стакана, а в конце оставил его на кафедре, и когда толпа поредела, забрал его и вымыл. Приятель сказал мне: «Я понимаю, что ничего такого в воде волшебного не было, но все же…»
Со стыдом признаюсь, что вечером в Musso & Frank по этой же причине заказал цуккини Флорентин. На самом деле я даже не люблю цуккини, но когда-то прочел в прекрасной биографии от Роберта Полито, что Томпсон часто заказывал здесь именно это, так что когда подошел официант — я попросил цуккини. С бурбоном. Что уже не имело особого отношения к Томпсону. Пиккирилли заказал филей и нечто, что звучит как «хорошее Каберне». И только когда официант ушел, Пик мне напомнил: Томпсон также уважал и тушеное мясо.
В общем, в какой-то момент наша беседа о Томпсоне переросла в дискуссию о Дэвиде Гудисе. Гудис, как я узнал тем вечером, — любимый писатель нуара Пика. Я правда не знаю, бывал ли Гудис в Musso & Frank. Я даже не знаю, встречался ли он с Томпсоном. Потому что, к сожалению, не так много известно — ну или как минимум опубликовано — об этом романисте из Филадельфии. Мы с Пиком оба не раз читали неплохую статью Джима Саллиса. Но в итоге то, что мы о нем знали, было в основном перенято из дьявольской, жуткой ауры его книг. Как если бы просто держа в руках Down There или Nightfall можно было на ощупь осознать, как много есть способов уничтожить чью-то жизнь в одно мгновение.
Помню, что Пик тем вечером сказал о Гудисе: «По-моему, он углублялся во тьму чаще и искренней, чем кто-либо еще. Он пожизни был в большей жопе, чем любой другой писатель GM… за что я его и люблю».
Вот этот комментарий и раскрыл мне Пиккирилли и как писателя, и как человека. Стало ясно, что он знает, откуда являются истории, и понимает, что стоит на кону всякий раз, когда он превращает слова в мифы. И стало ясно, что он осознает сущность связи писателя и читателя.
Ближе к концу вечера, но еще до моего последнего бурбона, мы внезапно в одном порыве решили начать Квест. Целью его было раскрыть таинственную и трагическую личность жены Гудиса, известную лишь как «Илэйн» — главный источник вдохновения для его жуткого видения мира, как мы тогда решили. (Спорю, что Гудис знал — и находил в этом извращенную иронию — что имя «Илэйн» переводится с французского как «свет»)
Когда нам принесли чек, Квест уже перерос, слава богу, в желание зажечь свечку в память о бедном старом Дэвиде Гудисе и мире нуара, к которому он нас причастил. Почему-то тогда это не казалось странной идеей: два католика зажигают свечи в честь старого еврейского идола.
Так, следующие события я помню достаточно расплывчато, но там точно был неправильно подсказавший дорогу продавец из 7-Eleven и пара неверных поворотов, что нас привело куда-то в Восточный Л. А. И тут мы заметили церковь Св. Люси (я все надеялся найти Св. Илэйн, но Пик заметил, что это может занять немало времени).
Это была небольшая классического вида церковь на улице, забитой клубами, из которых на тротуары лились музыка и свет. Так как Пик не мог отыскать место для парковки, он меня высадил, а сам начал кружить по району. Я зашел внутрь и увидел обычный альков в нефе, кованый стол, на котором покоились дюжины, а может и сотни мерцающих свечей, каждая в маленьком красном подсвечнике. То, что церковь была открыта и пуста в такой час, меня не сильно удивило и озаботило. И когда я выбрал свечку и зажег ее, чувствовал себя как будто внутри нуарного романа, вроде старой потрепанной книжки с полки Рексолла из моего детства. Будто я продвигался через предпоследнюю главу, начиная понимать все то, что со мной приключилось, перед тем, как дойти до конца романа и исчезнуть из мира.
И, как персонаж какого-то неизвестного писателя, курящий Кэмел и выпивающий из бутылочки «Четырех Роз», я сделал то, что должен был. Зажег свечку в память о Дэвиде Гудисе. И о Джиме Томпсоне и Гиле Брюэре и Питере Рейбе и Гарри Уиттингтоне и Бруно Фишере. И о Эде Гормане и Билле Пронзини, благодаря которым мы с Пиком и попали в племя писателей. И да, я зажег свечу и за нас с Пиком. Зажег в надежде, что мы навсегда запомним, откуда к нам приходят истории и что стоит на кону, когда мы выстраиваем слова в рассказы и отсылаем их читателям.
Затем я вставил светящуюся свечку в небольшой подсвечник с песком и, озаренный, покинул церковь… и тормознул на последней ступеньке, натолкнувшись прямо на банду латиноамериканских подростков, пьяных от тестостерона и мелодии какой-то гангста-сальсы, которая звучала из соседнего клуба.
Я промямлил извинения, которые, как я понял, как только они соскочили с языка, могли сделать только хуже. И сделали. Меня начали толкать, развлекаясь, от одного к другому, и кричали мне прямо в лицо, что они сделали бы с моей мамой. Я попытался бежать, но один схватил меня за куртку. Я выскользнул из рукавов и бросился вперед — и тут прямо за мной мной затормозила чудесная Crown Vic, выставляя огромный кусок детройтской стали между мной и хором мальчиков церкви Св. Люси.
Точно говорю, Пик в тот вечер спас мою задницу. Так же надо отметить — он понял, что мои впечатления от вечера немного, скажем так, смазаны, и более того — что я едва не ударился в сопливую мелодраму. Ну как обычно, истина была где-то рядом.
Что наконец-то и приводит нас к «Да сдохни блин уже». Потому что только человек, способный окунуться с головой в нелепое приключение, дабы почтить память депрессивного писателя, может написать повесть, которую вы сейчас прочтете.
Полагаю, большинство фанатов Пика знают его в основном как писателя ужасов — и это правильно, я уверен, что «Хор больных детей» будет считаться классикой жанра. Но хоть я и обожаю жуткие истории, воспитан на Матесоне и все еще люблю Лавкрафта, иногда я все же уверен, что Пик в глубине души — настоящий писатель нуара.
Для меня «Да сдохни блин уже» начинается как оммаж Гудису, Томпсону, МакКою, Брюэру, Уилфорду и всей плеяде нуарщиков 50-х. Но конец пишет он один, используя свою пугающую и ошеломляющую силу.
С первого взгляда рассказ похож на истории Lion/Gold Medal, смешанные с этими чудесными, жесткими копскими фильмами 70-х: «Друзья Эдди Койла», «Злые улицы», «Команда», «Серпико», «Захват поезда Пелэм Раз-Два-Три» (с солидной порцией жареных южных картин типа «Широко шагая» и «Граница округа Мэйкон»). Словно «Побег» переснимает Кроненберг: дорога, пушки, разгон к неизбежной и кровавой гибели, и что-то течет из живота. Словно римейк «Жажды смерти» от молодой Кэтрин Бигелоу.
Но начинаясь как отсылка к зачинателям жанра, история сворачивает туда, куда те парни только показывали издали. (С парой редких исключений — вспомним концовки Томпсоновских «Дикой ночи» и «Чертовски»).
Пиккирилли не ограничивается лишь намеками. Он не желает копить ужас, чтобы выдать его на последней строчке. Он сразу двигает в ад, захватывает его и начинает копать еще глубже, к самому плавящемуся ядру. Всего три страницы, а мы уже пронеслись сквозь — и оставили позади — границы нуара середины века и вторглись на земли Кафки, де Сада и легендарных снафф-фильмов.
Наш герой, Клей, начинает как Мрачный Жнец, а превращается в голодного ангела, движимого шестеренками, которые работают на бесконечной и ненасытной жажде мести. Своего рода демон бессмысленных сожалений и ярости за рулем Каприче 89-го.
В этой истории есть образы, которые я теперь никогда не забуду. Не буду их цитировать по ряду причин, как минимум потому, что вы сами должны прочувствовать их в свое время и отреагировать по-своему. Но когда я читал в первый раз, где-то на середине, передо мной вдруг внезапно и безжалостно встали воспоминания о 1976 годе: мне 16 лет, и я первый раз смотрю криминальные фильмы 70-х, что перечислял выше. Пятничные, субботние вечера, мы с друзьями едем за три мили в центр (в штанах банки Наррагансетта) в Париж Синема, на двойной показ Пекинпы и Дона Сигела, Сэма Фуллера и Роберта Элдрича. «Соломенные псы», «Исчезающая точка», «На той стороне 110-й улицы», «От семи лет и выше». Ну если вы держите в руках эту книгу — вы в курсе канона.
Однажды ночью мы наугад попали на Карпентеровское «Нападение на 13 участок». Пять минут — и я рад, что меня ожидает два часа стрельбы и крутых диалогов. Но проходит миг — и я вижу самый брутальный, самый бунтарский момент в американских фильмах, который тут же вышибает все это типа всезнание из меня и моих друзей. Вы же смотрели фильм, вы помните этот момент — маленькая девочка и фургончик с мороженым. «Я хочу ванильное».
Теперь, когда мне уже немало лет, я повидал, перечитал и прожил столько всего, что теперь меня непросто так вот ошарашить. Не то чтобы я такой непробиваемый боец, перечитавший всевозможные книжки, что продаются на автобусных остановках, который смиряет дрожь и скрывает чувства. Но факт есть факт — Пиккирилли вернул меня в темный переулок и сделал то, что не смогли сделать те малолетние бандиты из Восточного Л. А.
Я уже где-то писал, что считаю процесс писания, превращения слов в историю проявлением веры и дарением надежды. Но что если писатель решит рассказать о мире, в котором нет веры и надежды? В котором, по сути, нет ни логики, ни удовольствий, ни даже намека на спасение?
Вот почему я люблю читать нуар. Потому что от рациональности и разумности он лезет в самую грязь и борется с самым старым и жестоким ужасом мира — призрачностью смысла.
Пару лет назад к моему шурину попала пачка писем Чарли Мэнсона. Это больные, уродливые и бессмысленные тексты. Такие, которые пробегаешь, поеживаешься и откладываешь подальше. А потом моешь руки с мылом и ходишь, нервно напевая веселенькие шлягеры. В «Да сдохни блин уже» есть что-то общее с письмами Мэнсона. Пик, конечно, разумный и талантливый писатель, а Мэнсон — дикий психопат. Но и в письмах, и в рассказе есть одна и та же мощь. И то, и другое дает понять, что слова опасны, что смысл, который они несут, может изменить сознание. Изменить как угодно.
Будьте осторожны: «Да сдохни блин уже» — мрачное и жестокое путешествие. И вы знаете, что у вас нет иного выбора — лишь отправляться в путь. Так что готовься, читатель, и жми на газ. Обещаю, когда-нибудь ночью я зажгу свечку и за вас.