Жанна исполняла свой долг. В то время как другие закрывали свои бутики, например Мадлен Вионне и Поль Пуаре, который пошел простым солдатом воевать в Лизье, она встретила начало мировой войны во главе процветающего предприятия, набиравшего все больший коммерческий оборот, а в конце – считалась уже одной из первых кутюрье Парижа. Точнее, она перешла на новый профессиональный уровень через несколько месяцев после начала военных действий, вступив в марте 1914 года в узкий круг профессионалов, покровительствовавших La Gazette du Bon Ton. В июле в этом журнале появился вкладыш под названием «Да здравствует Сен-Сир!»: на фотографии молодая женщина с ребенком на руках провожает уходящий полк.

Летнее платье на ней – модель Жанны Ланвен. Образ вполне в духе времени: через несколько недель молодые курсанты военных училищ и офицеры отправятся на Восточный фронт.

В течение следующих четырех лет Жанна была свободна от постоянного страха, в котором жили остальные женщины, проводившие на войну мужа или сына. «Консулу» было уже около шестидесяти, так что призыву он не подлежал. Оставался, правда, несчастный Рене. С тех пор как его мобилизовали, Маргерит мучила постоянная тревога. Да и почти у всех сотрудниц ателье кто-то из близких воевал, так что смерть рыскала по улице Фобур Сент-Оноре так же, как и везде, но здесь с ней соперничали шарм и элегантность. Модель 1917 года одновременно немного кокетлива и сдержанна, как и вообще жизнь в тылу в то время. Модель «Для него» – это синее платье с высокой талией, вышитыми спереди цветами и черным воротничком, в нем можно было с радостью встретить вернувшегося домой солдата… или оплакивать погибшего.

Всемирная выставка 1915 года

Признанная в кругу коллег, Жанна, также как и они, испытывала трудности, порожденные мировой войной.

В 1915 году было даже приостановлено издание La Gazette du Bon Ton. Кроме нехватки средств и материалов, необходимых для работы, что влекло за собой упрощение моделей, сама атмосфера, царившая в обществе, требовала от создателей женской моды скромности и сдержанности. Конечно, нельзя сравнивать происходящее тогда с отменой красного цвета для мундира военной школы Сен-Сир, но цель одна – стать незаметным для вражеского стрелка на войне, а в тылу – победить легкомыслие и кокетство, недопустимые в то время, когда соотечественники страдают на передовой. Цвета становятся приглушенными, отделка – скромной.

Жанна Ланвен никоим образом не хотела противиться этим настроениям. Более того, новые цели не ограничивали работу кутюрье, скорее наоборот. Дома моды приносили прибыль своей стране, как показала Всемирная выставка 1915 года, проходившая в Сан-Франциско. В Европе довольно быстро отказались от мысли, что победа будет достигнута за пять удачно проведенных военных операций, а события на фронте постепенно сделали очевидным тот факт, что только экономическое превосходство одного из противников может решить исход сражения.

Деятельность парижского Синдиката Высокой моды в то время ослабла, но организация не распалась, даже продолжались традиционные собрания. Борьба с плагиатом по-прежнему оставалась в то время главной целью. Война только усложняла схемы шпионажа, раздувала подозрения и опасения, в противоположность националистическим настроениям, которые поднимали боевой дух. В архивах Дома Ланвен находятся целые тома подробных описаний моделей с 1915 по 1917 год с указанием, что каждая должна быть защищена от плагиаторов «как целый ансамбль, так и в деталях».

В Сан-Франциско готовились к открытию Всемирной выставки, которая обещала стать грандиозным событием. Франция значилась в списке участников еще с 1912 года. Выставка была приурочена к открытию Панамского канала и стала своеобразной проверкой на прочность стран Старого Света, вовлеченных в войну. Участники выставки с французской стороны распределились по четырем павильонам, главный был построен специально и имитировал резиденцию Великого канцлера ордена Почетного легиона в Париже – отель де Сальм.

Это величественное сооружение, включавшее и садовую территорию, занимало почти восемнадцать тысяч квадратных метров, и именно здесь был представлен Дом моды Ланвен среди множества своих парижских конкурентов: Пакен, Дусе, Шеруи, Сестры Калло, Дуйе и Ворт. Заявляя о том, что находятся под властью французских министерств торговли, промышленности, почты и телеграфа, представительство Синдиката Высокой моды старалось подчеркнуть важность той части промышленности, от которой зависела деятельность, например шелковое производство в Лионе, фабрики лент и тесьмы в Сент-Этьене, завода шерсти в Пикардии, тонкой вышивки Вожа или тюли с севера страны. Промышленное производство было и союзником, и конкурентом синдиката одновременно…

Выставка в Америке доказала еще раз, что старый способ работы модных ателье уже не подходит, частные маленькие салоны в официальном каталоге представлены очень скромно. «Частный портной, который сам полностью занимается выполнением заказа, становясь доверенным лицом клиента, почти его другом, – устаревшая профессия. Дом моды – уже большое промышленное предприятие с большим коммерческим оборотом. Модели представляют молодые девушки, которых называют “манекены”, они прогуливаются перед заказчиками и демонстрируют одежду, которую может купить каждый гость салона. Теперь самым важным в работе ателье становится выбор моделей; стиль и репутация дома моды уже сами по себе говорят о качестве. Но для многих изменения в мире моды – это социальное зло; в результате закрываются маленькие ателье, предприятия средней руки не могут выжить. Это, увы, закономерное явление в мире коммерции; средний класс постепенно исчезает. Это ХХ век».

Успех выставки в Сан-Франциско стал для Жанны настоящим личным достижением, она смогла дольше всех своих парижских собратьев по цеху продержаться на американском рынке.

Архивы Дома моды сестер Анны и Лоры Тирокки, торговавших в розницу в Провиденсе с 1911 года, доказывают, что в большом городе на западном побережье североамериканского континента Дом Ланвен был единственным из французских домов моды, представленных в Сан-Франциско, сохранившим расположение клиентов в 1920-х годах.

Дела и семейные хлопоты

Признание экономической пользы модной индустрии не помешало принятию во Франции новых законов против роскоши и лишних расходов. Например, появился указ заместителя министра изящных искусств, запрещавший появляться в вечерних туалетах на спектаклях в театрах, получавших государственную дотацию. Он вызвал бурный протест председателя Синдиката Высокой моды Эне, его статья была опубликована в Le Monde Illustre 23 декабря 1916 года.

Эне приводит пример самых активных участников синдиката, успешно работавших с начала войны, в их числе упоминается и Жанна Ланвен, «которые сумели привлечь, покорить и удержать парижских покупателей».

Вместе с Дуйе, бывшим президентом синдиката, Жанна была единственной из кутюрье, чей портрет иллюстрировал статью (фотография в кабинете), что касается остальных – Преме, Женни, Пьера Бюлло и Беер, – то в Le Monde Illustre поместили лишь фотографии их салонов. Жанна сидит на фоне своей библиотеки, застекленных книжных полок, за большим неоготическим столом, на нем разложены папки с документами. Портрет словно указывает на уникальность ее работы: управление, контроль, отбор литературы и анализ информации. Ей сорок девять лет, и она не играет в художника, не представляется взбалмошной творческой натурой. Волосы стянуты в узел, как всегда, голова чуть наклонена вправо и слегка откинута назад, она смотрит в объектив фотоаппарата.

Под маской безразличного спокойствия, в холодном вежливом взгляде небольших глаз скрывается горделивое торжество.

Чего же не хватает? Обстановка похожа на кабинет нотариуса 1880-х годов: мрачные виньетки, темно-коричневые деревянные панели. У модного кутюрье кабинет должен быть роскошным, изящным и элегантным. Скоро так и будет.

В ней не было еще того кроткого спокойствия, которое позже делало ее похожей на древних мудрецов, чей ум непостижим и глубок. Она добилась от жизни всего, чего хотела, и перешла границу, за которой успех становится тайной…

Несмотря на то что Жанна управляла своим Домом моды одна, или почти одна, она не забывала помогать братьям и сестрам, на которых по-прежнему очень полагалась. Мари-Аликс все так же исполняла роль первой помощницы и советчицы, как и много лет назад. Младшая сестра была доверенным лицом Жанны и помогала ей во всех делах, обсуждала стоявшие перед предприятием и семьей проблемы и задачи. Но это ни в коем случае не значило, что она имела возможность хоть что-то всерьез решать. Габриель отвечал за управление салонами, где были представлены модели, а Эмиль занимался продажами и доставкой. Приемом и обработкой заказов никто конкретно не занимался, каждый день Жанна сама следила за упаковкой вещей перед тем, как их посылали покупательницам.

Готовые модели висели в ряд на вешалках и ждали отправки. Она тщательно их осматривала и, если считала это необходимым, давала указания о последних мелких поправках или доработках. Ни одна вещь не покидала склад без разрешения на вывоз, подписанного самой хозяйкой.

Предприятие росло: в 1916 году в Париже открылось уже девять новых ателье, где работала не одна сотня сотрудников.

Пять из них были исключительно швейными салонами: два ателье – «Для разного», два – «На заказ» и один салон продавал белье. «Разное» означало, что вещи не составляли комплектов, например, здесь продавались и блузы, и модели свободного стиля, уместные в любой ситуации. В ателье «На заказ» занимались созданием более сложных и вычурных моделей с применением разных технических хитростей: двойных подкладок или жестких внутренних складок и т. д.

Среди четырех оставшихся ателье два занимались вышивками и аппликациями, одно – рисунками и эскизами и последнее – шляпами. Очевидно, что по сравнению со всем остальным сама деятельность по созданию моделей занимала довольно скромное место. Разделение персонала по обязанностям – показ, продажи, доставка – еще не было известно, но, в любом случае, работавшим в салонах на улице Фобур бездельничать не приходилось. В салонах кипела работа, отбоя не было от покупателей, в каждом трудилось по семь манекенщиц.

В шляпном ателье Жанны Ланвен, 1910-е годы. Фонд А. Васильева

Еще на улице, перед входом в ателье, посетители чувствовали, что попали в исключительное место, где царят роскошь и изысканность.

Дома тоже дела шли прекрасно, благополучие росло, и Жанна решила, что теперь сможет заняться своим племянником Ивом, сыном Жюля Франсиса. Этот всегда улыбающийся, прекрасно воспитанный и к тому же очень красивый мальчик уже достиг четырнадцатилетнего возраста.

Его приняли в лицей Кондорсе, расположенный совсем недалеко, сразу за церковью Мадлен и магазином Printemps.

Ив вырос в Коломбе и еще плохо знал живших в Париже родственников, с которыми имел возможность общаться только приезжая на каникулы в Ле Везине. Он достиг больших успехов в школе, и в семье решили, что надо всерьез заняться его образованием. Идея отдать мальчика в такое уважаемое учебное заведение принадлежала, конечно, его тете Жанне, окруженной всеобщим восхищением и уважением. Он обращался к ней на «вы» и немного боялся. Теперь и он стал ее протеже.

По будням, около полудня, Ив покидал своих товарищей по лицею, шел по улице дю Гавр, переходил на улицу Тронше, огибал церковь Мадлен и оказывался на улице Буасси д’Англа.

Обедая в столовой, он был свидетелем всех разговоров собравшихся за столом сотрудниц. Тетя всегда была занята. Его голубые глаза подмечали все характерные особенности этого своеобразного мирка, где царили изящество и дух коммерции.

Сам он прекрасно держался в этом гинекее и надеялся, что закончит Кондорсе, перейдет в Сент-Луис, а потом одним прекрасным днем вернется в этот замечательный Дом.

Мода на войне

Ателье становились все лучше. Новые модели, старые коллекции, ручной труд – Жанне удавалось держаться на самом высоком уровне, ее салоны славились роскошью и изысканностью. В 1916 году экономия во всем, нехватка сырья и рабочей силы не помешала появлению нескольких украшений в виде крыльев самолета на пальто из коричневой кожи «Барбаросса» и трех пар карманов, обшитых серебряным галуном, на платье «Микетта». Модель «Федора» – бобровые воротничок, манжеты и нижняя оторочка. Ансамбль «Русский» – аппликации из черного монгольского каракуля. Казалось, что сложности и нехватка материалов только подхлестывали кутюрье, она находила самые роскошные ткани, придумывала самые невероятные плиссировки, складки и воланы, как у платья «Инфанта»: водопад блекло-розовой тафты, с кружевами и лентами вишневого цвета. Если вы предпочитаете голубой цвет, модель «Нинон де Ланкло» ничем не хуже – шелковый тюль, струящийся по основе из тафты, с рюшами и серебряными лентами…

Кутюрье обращалась ко всем поставщикам, к каким могла.

Она работала с неким Тевенаном, продавцом позументов и галунов, у которого был магазин на улице Шатоден в доме номер 53. Он торговал обшивкой для мебели и коврами, но в его магазине можно было найти красивую вышивку и гобеленовую ткань. Там продавались «разнообразные декоративные шнуры», «бахрома», «ткань и каркасы для матрасов», а также «специальные материалы для отделки вечерних платьев». Вероятно, там и покупались розовые и зеленые галуны, которые Жанна использовала в своих моделях 1916 года, в самое мрачное время.

Но что было делать с тканями, которые еще совсем недавно приобретались за границей? Раньше лионский шелк окрашивался в Германии. Жанне очень мешало то, что границы закрыты, и она старалась найти выход из ситуации. В отличие от сырья, используемого в большинстве производств, где проблема складирования зависит лишь от наличия подходящего места и финансирования, материалы для домов моды нельзя накапливать: мода все время меняется, что было необходимо сегодня, завтра может стать ненужным балластом.

Изменчивость модных тенденций делает точный расчет невозможной задачей, никто не может предугадать, что потребуется завтра. Важно следить за самой последней фазой производства тканей, поэтому Жанна начала обдумывать приобретение собственного завода по окрашиванию и отделке тканей.

На самом деле за годы войны мода менялась не так стремительно, как до или после нее, но зато в таких направлениях, какие сложно было предвидеть. Мировой конфликт сам по себе развивался непредсказуемо, и его влияние на изменение стиля в одежде происходило незаметно, кроме, конечно, очевидной тенденции к упрощению нарядов и уменьшению роскоши, вполне понятной в тяжелое и полное лишений и горя военное время.

Сожаление по старым временам хорошо передают слова Колетт, которая четверть века спустя писала о тех четырех годах развития моды, о свободном росте предприятий, как о времени почти счастливом: «Заводы в конторах, больницы в торговых домах – женское предпринимательство иногда превосходило все ожидания. Война заставила их быть мужественными, нарядила в короткую боевую тунику древнегреческих героев, укоротила волосы, сделав похожими на аргентинских танцоров…»

Жены воинов, считала писательница, заняли место своих мужей в гражданской жизни и оставили привычную дамскую одежду, заменив ее на более простой и удобный костюм.

Действительно, пресса того времени культивировала такие идеи, поскольку огромное количество оставшихся в одиночестве женщин проявляли удивительное мужество, самооотречение и патриотизм, занимались любой работой и умели делать все что угодно, даже обращаться с оружием. Тем не менее сейчас установлено, что число работавших за плату француженок до, во время и сразу после войны оставалось примерно одинаковым, менялась только сама работа. Впрочем, это не касается всей страны, хотя известно, что на большинстве заводов работало множество англичанок и немок из семей среднего класса.

В начале войны Жанна предложила две разные категории моделей: будничную дневную одежду, простую и строгую, и вечерние наряды, более декоративные. В 1915 году появляются сдержанные вечерние туалеты, такие как модель «Карменита» (sic) – черный тюль, шантильи и шелк; сверху надевалось пальто из тафты вишневого цвета. Платье и пальто расширялись внизу и доходили лишь до середины икры, что было очень удобно.

«Пляж» и «Монморанси», появившиеся к лету, выдержаны в том же духе: первая – светло-голубого цвета, а вторая – темно-синего; платья с широкой юбкой, отделанные каймой между коленом и лодыжкой, и жакет, похожий на гимнастерку с поясом. Очень похожая на них модель, только с большими накладными карманами, под названием «Вдали от фронта» зимнего сезона 1916/1917 года. Она будто специально создана для девушки из буржуазной семьи, добровольно работающей медсестрой в госпитале.

Часто вечерние платья доходили до середины икры, как в модели 1916 года без названия – глубокое декольте, с двумя плиссированными юбками, нижняя из которых несимметричного кроя в виде мостика, а верхняя гораздо короче и напоминает пышную пачку. Экономичность, простота, скромность и строгость уже далеко позади.

То, что одежда делилась на будничную и вечернюю, наводит на мысль, что жизнь постепенно обретала привычный ритм. Светская жизнь восстанавливалась, а печатавшиеся списки убитых уже не шокировали, как раньше. Пляжи, пустовавшие в конце лета 1914 года, снова манили парижан. В 1916 году Жанна продавала свои модели в Довиле. Отель «Рояль» был отдан под санаторий для выздоравливавших раненых, зато отель «Нормандия» был готов вполне достойно принять своих бывших постояльцев, вновь приехавших на отдых. Люди, чувствуя смертельную опасность, стремились насладиться всеми удовольствиями жизни. Чтобы товары хорошо продавались, их нужно было расположить рядом с увеселительными заведениями. Жанна оказалась не единственной, кто ждал покупателей на побережье: молодая Габриель Шанель тоже владела магазином в Довиле, на улице Гонто-Бирон. Наплыв модниц был так велик, что рабочих рук не хватало: «Им нужно было не только подобрать шляпки, им требовался целый гардероб. Со мною приехали только модистки. Я срочно переучила их на портних».

Жанна обосновалась также и в Биаррице, где в 1920-х годах открылся очень важный филиал ее Дома моды. Морские купания располагали к мечтательности: в январе и феврале 1917 года она создавала модели под названием «Ривьера», «Довиль» и «Трувиль».

Героическое очарование

Мир моды становился все более патриотичным, даже если брать в расчет только экономический вклад в развитие страны.

В конце весны 1915 года в Париже появилось огромное количество солдат, на некоторое время отпущенных с линии фронта. Женщины снова стали наряжаться и выходить в свет.

Произошла довольно забавная перемена в обществе. Спасение мира моды и красоты было необходимо для поддержания морального духа войск, особенно после битвы при Вердене.

Отпущенные в отпуск бойцы должны были развлекаться и отдыхать, конечно, при условии, что увеселения не оскорбят траур по погибшим. Они должны были знать, что дома их ждут красота, изящество и спокойствие, такую жизнь они защищали.

И вот тогда строгая бедная одежда стала восприниматься как символ поражения, а элегантность превратилась в гражданскую добродетель.

«Лувр да и все музеи были закрыты, – писал Марсель Пруст, – и если заголовок газетной статьи сообщал о “сенсационной выставке”, то можно было не сомневаться: речь шла не о картинах, а о платьях. Впрочем, им уготовано было напомнить “обо всех утонченных радостях искусства, которые парижанки едва не забыли”». Итак, изящество и радость обретались вновь, элегантность нуждалась в оправданиях, как это уже было в 1793-м: тогда художники, выставлявшиеся в революционном Салоне, возглашали, что «напрасно наши аскетичные республиканцы возомнили, будто нельзя заниматься искусством, поскольку вся Европа осадила территорию свободы». Так в 1916-м поступали кутюрье, не без гордости признававшие, что «поиск нового, уход от банальности, утверждение индивидуального стиля, работа на победу, открытие новой формулы красоты для послевоенных поколений – вот их задача. В этом можно убедиться, пройдя по улице… где желание затмить печальные звуки нашей поры светлой веселой нотой (со сдержанностью, конечно, приличной обстоятельствам) кажется прямо-таки лейтмотивом».

Эта эйфория была настоящим освобождением для Жанны. В ответ на стремление соотечественников вернуть изящество и радость жизни, она обращается к образам конца Второй империи, всегда сохранявшей для нее ореол изысканной таинственности. В 1916 году появились вечерние платья в форме колокола, с очень широкими юбками, правда короче, чем во времена балов эпохи Наполеона III. «Военный кринолин», его часто называли еще «полукринолином», пикантно подчеркивал линию бедер, сочетался с глубоко декольтированным корсажем, открытой спиной или прорезными рукавами, обнажавшими руки до плеча.

Военный кринолин, пышная юбка до середины икры – основа будущего «стильного платья», символа романтической женственности, ставшего эмблемой ее Дома моды в послевоенное время. Жанна обыгрывала его во множестве экстравагантных вариантов, фантазия подчинялась только одному правилу: она не знает границ. Постепенно дерзкое воображение толкало ее создавать модели, которые можно было уже даже назвать неприличными. Долой условности: юбки становятся все короче, кружева все пышнее, и уже непонятно, какова цель декольте: немного приоткрыть грудь или чуть-чуть прикрыть ее, а талия сужается так, что фигура приобретает форму колокольчика. Задаешься вопросом, кто же осмеливался покупать и носить такие наряды в последние месяцы войны, а их было в коллекции довольно много – сложные конструкции, подкладки, почти возвращение к турнюрам прошлого… Две розовые раковины ансамбля «Цветок истории» – створка внизу, створка сверху; платье-корзина «Колибри» – непрактичная цветочная сетка, одновременно обнажали и скрывали тело, освобождали и закрепощали, мучили и соблазняли…

Шестьдесят лет спустя творчество Жана Поля Готье воскресит эти пленительные образы.

Жанна не обошла вниманием и военную тему. У нее в библиотеке хранились материалы по истории военной формы всех армий мира – восемь томов «Истории военной формы» Ле Турнера 1880 года издания; два тома «Французского военного костюма с 1439 по 1889 год» Марбо-Нуармона 1889 года; ценнейший сборник Бара, изданный в четырех томах в период с 1778 по 1784 год; страницы из Вильмана «Военная форма и гражданский костюм народов Античности»; альбом из шестидесяти литографий «Военный костюм Турции», напечатанный в Лондоне в 1818 году; Элио 1837 года; Готтенрот, Жакманн… не говоря уже о роскошной коллекции фотографий оружия и доспехов Шарля Кинта, хранящейся в Мадриде в музее Прадо. Как и остальные работавшие во время войны кутюрье, Жанна предлагала покупателям одежду, в которой так или иначе отражался военный стиль времени. Костюм имел сходство с военным мундиром, украшенный нашивками, погонами, орнаментом с разнообразной военной символикой, французской или союзных войск. Здесь встречается немало забавных деталей: модель «Берсальер» 1916 года из зеленой шерсти, со стрелками, двойным воротником, жилетом и манжетами из красного драпа, золотыми пуговицами, очень мало напоминал реальный мундир итальянских королевских пехотинцев. В конце войны некоторые модели шились из темных тканей и украшались вышивкой или позументом, например «Монастир», «Беатрис», «Бражелон» или манто «Гуро» в честь генерала, который командовал войсками на Дарданеллах.

Иногда названия моделям давались в честь славных сражений прошлого, борьбы против врагов, некогда угрожавших Отечеству, или переломных моментов истории: платье «Девяносто третий год» и манто «Вперед» 1916 года. Иногда эпохи перемешивались. В модели «Спорт», представленной 8 декабря 1915 года, кутюрье признала главенствующим стиль военного костюма и некоторых исторических реминисценций: этот ансамбль состоял из зеленой блузы с высоким воротником на пуговицах, напоминающей непромокаемый плащ часового, на которой по-английски отпечатано слово «covercoat», и пышной юбки с глубокими складками, доходящей до середины икры, на манер тех, что носили в середине века «девочки-модели». Сразу вспоминались испуганные парижанки, выбегавшие из дома в пижаме и тапочках, чтобы поспешно спрятаться в убежище от бомбежек, успев только накинуть на плечи пальто. Такие моменты Пруст описывал как эротические.

Жанна придумывала новые формы шляпок. Большинство из тех моделей, которые она отправила в Мадрид на выставку летом 1917 года, – токи и клоши, ставшие сенсацией в 1920-е годы. В Биаррице эти же модели, немного упрощенные, продавались по 160 франков, если были сделаны из фетра, и по 100 – из соломки.

Шляпа от Ланвен, 1914

Маргерит выходит замуж

В 1917 году Жанна переехала из дома на улице Шевер, где поселилась ее мать, и жила с Маргерит в квартире, расположенной в доме номер 9 на авеню Буго в XVI округе.

1 января она праздновала пятидесятилетие. Нельзя сказать, что это событие она считала важным: по-настоящему ход времени Жанна чувствовала, только наблюдая за развитием своего Дома моды. Но через несколько месяцев после юбилея произошло нечто важное, что заставило ее задуматься о времени и возрасте, – дочь выходила замуж.

Этот союз Жанна не одобряла и считала, что Маргерит еще слишком молода, чтобы полностью осознавать все последствия своего решения, кроме одного – теперь она самостоятельна.

Для матери ее ребенок навсегда – дитя, маленькая девочка, которую нужно баловать и наряжать, на чью красоту можно любоваться только издали, восхищаясь изображением на портрете кисти художника Этьена Дриана, она заказала его во время войны.

Женихом был Рене Жакмар. Жанна всегда относилась к нему с недоверием. Судите сами: он был мучительно скромен и стеснителен, скрытен, к тому же не закончил учиться на врача, ему было уже двадцать три года, но перспективы на будущее были весьма туманные. Если бы он повременил с женитьбой, а Маргерит не торопилась, Жанна была бы только рада, говоря себе, что лучшая партия не заставит себя ждать. Она сама выбрала в мужья сначала Эмилио ди Пьетро, а потом Ксавье Меле, хорошо знала, какие неудобства доставляет женщине несостоятельный или несостоявшийся муж. Тем не менее, имея возможность помешать этому браку, сославшись на юный возраст Маргерит, она предпочла решить дело миром. Маргерит колебалась, и было бы очень глупо сейчас навязывать ей свое мнение: Жанна не хотела вступать в конфликт с дочерью, учитывая сложные отношения, граничащие почти с враждебностью.

Но когда Маргерит объявила о своем согласии выйти замуж за Рене, о покорности со стороны матери уже не могло быть и речи. Это означало, что девочка покинет родительский дом.

Конфликт между двумя женщинами казался неизбежным: Маргерит отстаивала свою любовь, упрямилась и ничего не хотела слушать. Очень скоро стало ясно, что принятое ею решение было необдуманным и крайне неудачным. Браки во время войны не были редкостью. Замужество Маргерит походило на многие другие союзы подобного рода, заключенные в ностальгии по прошлым счастливым временам или в надежде на счастливое послевоенное будущее, в то время как настоящее было тревожным и горестным.

Жестокий парадокс: в таких браках супруги страстно жаждали лишь одного – конца того периода, когда они поженились.

К весне 1917 года Европа горела в пожарах и обливалась кровью уже тридцать месяцев. Боевой дух угасал, наступило чувство бессилия и опустошенности. С каждым днем выжившие все острее ощущали бессмысленность принесенных жертв.

Военный коллапс и русская революция очень страшили и беспокоили правительства западных государств. Вступление в войну Соединенных Штатов против Германии 2 апреля 1917 года принесло лишь некоторую иллюзию облегчения, и то лишь на короткое время. Наступление французских войск под командованием генерала Нивеля провалилось, фронт прорвать не удалось, и все закончилось 16-го числа того же месяца полным поражением у Шмен-де-Дам. Четыре недели спустя Нивеля сместили, и командование перешло к Филиппу Петену, но атмосфера была тяжелая: отчаяние толкало солдат на жестокие бунты.

Именно тогда Рене был назначен военным врачом в 22-й взвод в чине сержанта. Его наградили крестом и медалью за военные заслуги. Мысли о важном политическом статусе его деда, Жоржа Клемансо, который вновь занял пост премьер-министра, возможно, несколько смягчали разочарование Жанны и примиряли с замужеством дочери. Она считала ее решение неразумным. Утром 21 мая, в одиннадцать часов, все собрались в мэрии XVI округа. Там царило необычное оживление.

Лично присутствовал мэр, некий Буйе. После традиционного оглашения имен и гражданского положения молодоженов спросили согласия обеих присутствовавших матерей и объявили о согласии отца Маргерит, сержанта артиллерии 1-го кавалерийского полка, данное заранее.

Клемансо пришел поздравить внука, стоявшего перед мэром в простом офицерском мундире, и его молодую жену, у нее в волосах был венок из белых цветов. Среди членов семейства Клемансо на бракосочетании присутствовал Альберт, знаменитый адвокат, младший брат Жоржа. Союз Маргерит и Рене, каким бы хрупким он ни казался, означал и союз двух семей. Жанна не могла предоставить влиятельных и знаменитых родственников со стороны невесты, но была фигура, которую можно было с гордостью предъявить новым родичам: на свадьбе присутствовал знаменитый хирург Жан-Луи Фор.

Кутюрье, хирург и идеальный зять

Этот Жан-Луи Фор – типичный представитель крупной парижской буржуазии, был для Жанны большой поддержкой в создании респектабельного образа ее Дома моды. Несомненно, он был той моделью, которую она все время искала с тех пор, как оставила позади своих конкурентов: Бонни, Феликс и других кордо и лагоданов. Понять, кто же он такой, каковы его вкусы и круг общения, значит проникнуть в жизнь Жанны, понять, какие у нее были друзья, амбиции, убеждения, перед тем как началось время ее триумфа и славы – двадцать лет между двумя войнами.

Он родился в Сент-Фуа-Ла-Гранд в 1863 году в семье клерка нотариальной конторы. Позднее отец занимался продажей вин и земельных участков и стал владельцем виноградника Бельфон-Бельсье в Сент-Эмильоне. Мать происходила из семьи пастора-протестанта Реклю, давшей Франции замечательных ученых и писателей: Поля, Онезима, и, конечно, Элизе Реклю, анархиста и автора монументального труда «Всеобщая география».

Блестяще закончив учебу на врача-гинеколога, Жан-Луи Фор начал свою карьеру, поступив работать в больницу и одновременно занимаясь преподавательской деятельностью и научными изысканиями. Он пользовался большим уважением как специалист и был очень известен еще до начала войны 1914 года. Он принимал пациентов в кабинете, находившемся в очень красивом здании недалеко от Бон Марше, в доме номер 7 на улице Шез. С 1916 года Фор исполнял обязанности генерального секретаря Французской хирургической ассоциации, стал профессором клинической гинекологии на медицинском факультете и, наконец, членом Академии наук. Состояние его было к тому времени уже довольно значительным, и он перевез семью в дом на улице Сены и значительные суммы тратил на свой замок в Меркюе, в долине реки Ло, бывшую резиденцию епископов Каора.

Убеждения Жана-Луи Фора мало совпадали с пацифизмом семейства Реклю, так же как и с идеями младшего брата, знаменитого историка искусств Эли Фора, о воспитании и просвещении народа, которым он восхищался и чью работу поддерживал. Помимо прославления армии и полководцев, занятия, впрочем, довольно банального, он поставил своей целью отмену подоходного налога, введенного во Франции в 1914 году. Несмотря на злобные нападки, среди его окружения нашлись расположенные к нему люди, которые пытались, как и Раймона Пуанкаре в 1925 году, убедить его в том, что законы общества неизбежно требуют таких мер: «То, что вы говорите о завышенном подоходном налоге, верно, но бедным необходимо есть так же, как и богатым, и парламент никогда не согласится, что и те, и другие имеют равные возможности для удовлетворения своих потребностей». Жанна никогда не критиковала уважаемого медика за его взгляды на общественное устройство, более того, есть основания полагать, что она их разделяла. С годами она все больше сближалась с его семьей и стала, в конце концов, их ближайшей подругой, никогда не возражая против его идей, которые становились все реакционнее. Она часто бывала в Меркюе и на улице Сены, участвуя в разговорах убежденных консерваторов, обличавших и Третью республику, и французское государство.

Сама она, заработавшая состояние своим трудом, принадлежала к категории людей, мечтавших о стабильности.

Известный врач, близкий к Пуанкаре, любил принимать у себя разношерстную публику. Он водил знакомство с сенаторами, депутатами, высокопоставленными чиновниками, дипломатами и военными, писателями, светскими львицами и служил Жанне примером того, как нужно добиваться влияния почти на все слои общества. Она успешно использовала его опыт в работе.

Вероятно, ее также восхищал поток в его кабинет известных пациентов, друзей и знакомых, среди них замечали: маршала Жоффра, герцогиню Марльборо-Бленхейм, принцессу Марию Греческую, Поля Дешанеля, маршалов Лиотэ, Франше д’Эспере, Фоша, Петена, Поля Думера, Жоржа Клемансо, префекта Кьяппа, Габриеля Аното, генерала Вейгана, Владимира д’Ормессона и многих других, о ком речь еще пойдет далее. Мы хорошо представляем себе, какое место занимала среди этой публики Жанна – хозяйка эталонного модного салона, к которой обращаются по рекомендации.

Жан-Луи Фор высоко ценил профессионалов мира моды, как и промышленников.

Жанна была счастлива, что может похвалиться хорошими отношениями с таким влиятельным человеком, имевшим вес в той области, в которой ее зять довольно давно пытался достичь успеха. Жан-Луи Фор принимал участие в судьбе Рене, который был его учеником, а муж его дочери – Дениз, Жан Лабюскьер, в будущем станет играть первую роль в управлении Домом Ланвен.

Жан родился в Париже в 1895 году, его отец работал врачом-терапевтом. В юности он увлекался поэзией и как раз в это время полюбил свою будущую жену, Дениз Фор. Затем всерьез занялся искусством и политикой. Как писатель Жан Лабюскьер выпустил в 1914 году брошюру с анализом стихов поэтессы Анны де Ноай «Помрачения». Здесь видны его острый ироничный ум и глубокое восхищение женскими умом и талантом, что относится и к самой Жанне, умевшей уловить настроения и желания людей, создававшей новый мир фантазии: «Даже если бы ни одна женщина не была способна создать истинное поэтическое произведение, полное вдохновения и красоты, то все равно – женщина сама по себе поэтическое создание».

В начале войны Лабюскьер был холост, его мобилизовали, и на время занятия литературой прекратились. Он женился в январе 1917 года, и свадьба Рене стала важным событием и для него, и для его жены Дениз – она была ровесницей Маргерит.

Впоследствии Дениз Лабюскьер станет личным секретарем Жанны, а потом генеральным секретарем всего Дома Ланвен.

Этот мальчик был образцом хорошего зятя для Жанны. Немало благоприятствовало и то, что он не собирался отнимать у нее дочь. Скромное происхождение Жана Лабюскьера, не особенно нравившееся Фору, вызывало симпатию кутюрье, особенно потому, что она смотрела на него со стороны. Лабюскьер потратил немало усилий, чтобы выбраться из той среды, в которой родился, а очаровательный и чувствительный Рене так и не смог выйти из тени великого деда.

Этими мыслями и чувствами Жанна жила в конце войны. Две молодые семейные пары, Жакмер и Лабюскьер, начинали новую жизнь, полную планов и надежд. Со стороны жен семьи могли рассчитывать на хорошую материальную поддержку. Кроме того, молодые люди понимали друг друга и старались вместе пережить те семейные проблемы, с которыми им приходилось справляться с детских лет. Они были во многом похожи и быстро сдружились, поэтому совершенно естественно, что Маргерит стала крестной матерью первого ребенка Лабюскьеров, их дочери Жаклин, она увидела свет уже в конце 1917 года. Жаклин Лабюскьер впоследствии станет заниматься продажами у Ланвен.