Огромные средства и титанические усилия Берлянчика, положен­ные на реанимацию завода, не пропали даром: предприятие стало ожи­вать. Задымила труба, налетели проверяющие, с толчков и рынков вер­нулись специалисты, появились сбыт и прибыль. Через переводчицу синьоров Марчелло и Кармелло Берлянчик получил экспортный заказ.

Теперь настало время «Клуба гениев». Артгалерея уже работа­ла. Небольшой театр тоже. Таким образом, заработали две музы, созда­вая атмосферу элитной притягательности «Виртуозам Хаджибея». Теперь Берлянчик закупил полиграфическое оборудование, подобрал техперсо­нал и пригласил на роль редактора молодого профессионального фило­лога Наташу Гладыш.

— Наташа, — сказал он ей, усадив перед своим письменным сто­лом. — Хочу вас предупредить: я создаю журнал, чтобы печатать в нем не родственников и знакомых, а Лермонтовых, Гоголей, Стендалей и Толстых... Это тяжелый кусок хлеба для редактора! Прежде всего, вам придется поверить, что я в своем уме — это дастся вам трудней все­го... Теперь, как бизнесмен, который не любит тратить деньги попус­ту, я вам объясню идеологию проекта. Я исхожу из того, что генети­чески Толстые и Стендали не перевелись, и потребность в них тоже не уменьшилась. Надо их только разыскать. Что для этого потребуется? Живая атмосфера. Мы должны создать магнитное поле общественного ин­теллекта, способное отлавливать все лучшее, что есть в его безымян­ных недрах. Учтите: как только мы объявим, что издаем поэтов и про­заиков, к вам сразу хлынут потоки графоманов, но каждого из них вы должны встретить так, как вы бы встретили Шекспира. Вы добры, умны, приветливы, и оставайтесь таковой с любым, кто войдет в ваш кабинет. А к вам начнут приходить странные, неопрятные субъекты, со впалыми скулами и горящими глазами, и уверять, что они истинные гении — и не вздумайте в этом усомниться! Иначе мы сразу превратимся в мертво­рожденную чиновничью инстанцию, коими являются сотни других журна­лов, альманахов и газет. Верьте, что каждый из этих ненормальных — гений, и терпеливо с ним работайте. И тогда он обязательно появит­ся! Вам ясна задача?

Загораясь какой-нибудь идеей, Додик не знал меры в своей само­надеянности, и этим приводил собеседника в смущение. Наташа невольно покраснела и опустила веки. Но солидная обстановка кабинета: мебель, сейф, цветы в плетенке, дорогие картины на стенах, секретарь в при­емной и обилие сотрудников, которые сновали в коридорах — все это указывало на то, что фирма процветала, а ее владелец — серьезный и вполне нормальный человек.

— Хорошо, — сказала она, несколько подумав. — Попробуем.

— Э, нет! «Попробуем» мне не подойдет. Вас должно трясти в ознобе. Лихорадить от идеи. Иначе проку от нее не будет.

— Ну, к ознобу мы еще придем. Давайте-ка я начну работать.

Они обговорили кое-какие рабочие моменты, и Берлянчик прово­дил ее на улицу. Выход из кабинета шел через галерею. Когда Берлян­чик возвращался в кабинет, его в галерее ждала монархистка. Берлян­чик сразу увидал у нее под глазом густо запудренный синяк.

— Ира, что случилось?

— Животное! Извините, это я о муже. Опять устроил попойку в ресторане со своим коронным номером «Лотереей любви», а когда я отказалась раздеваться, вот... — она показала на синяк. — Профессор, что мне делать, а? Жить с ним невыносимо, а уйти мне некуда. Я в полном отчаянии, профессор.

— Ну, если в полном, это хорошо!

— Что же тут хорошего, если мне хочется повеситься?

— И прекрасно! Значит, вы достигли предела безысходности, и сейчас волна пойдёт на спад. Ирочка, это обычное желание всех иск­лючительных людей — повеситься. Оно бродит неотступной тенью, как ваше отражение, как второе «я», и спасает в минуты самых страшных потрясений. Как только человек впадает в полное отчаяние, он начи­нает думать о петле, и тут сам собой встаёт вопрос: а стоит ли? И это сразу исцеляет, потому что с точки зрения петли, все наши по­трясения кажутся весёлыми капризами. И только тогда начинаешь пони­мать, что, в общем-то, ты счастливый человек... Да, муж бандит и си­няк под глазом — всё это, конечно, плохо. Но есть молодость, прек­расная фигура, идея, партийные друзья. Есть цель — монархия! В кон­це концов, есть господин Зелепукин и его админресурс.

Ирина Филипповна заметно оживилась.

— Да, действительно... Может быть, вы правы.

— Вот видите, а вы — в петлю.

В это время раздался какой-то шум и движение в зале и Ирина Филипповна увидала своего отца. Он был чем-то сильно напуган.

Филипп Петрович явился в «Виртуозы Хаджибея» в наряде грузчи­ка продуктового магазина на «Привозе»: в стареньком болоньевом пла­ще, поверх которого был наброшен брезентовый передник, в потёртых джинсах и растоптанных кроссовках. Несмотря на миллионы своего зятя, он жил на грошовую зарплату, не желая брать у него ни копейки, чтобы не стеснять свою гордыню великого учёного. Он стеснительно оглядывался по сторонам и делал отчаянные знаки рукой, стараясь привлечь к себе внимание дочери. По его наряду и перепуганному лицу Ирина Фи­липповна поняла, что стряслось нечто необычное. Она подбежала к от­цу и, подхватив его под руку, быстро вывела из зала. Следом за ней поспешил Берлянчик, пригласив всех в свой кабинет.

— В чём дело, папа? — спросила Ирина Филипповна, когда все оказались в кабинете Берлянчика. — Что случилось?

— Нас отселяют на Манежную.

— Кто?

— Сей молодой человек, — Филипп Петрович показал на приземис­того толстяка лет тридцати, которого Ирина Филипповна в суматохе сразу не заметила.

— Фирма «Сириус» — представился молодой человек, сжимая нога­ми дорожный баул.

— Да, я знаю эту фирму.

— Естественно! У нас контракт. Мы обязались закупить баль­ные наряды кутузовской поры в Лондоне, в магазине «Анжелс и Берманс», что мы, собственно, и сделали. Пожалуйста, — молодой человек рас­стегнул застежку-молнию на бауле. — Тут шляпки с перьями, платья, боа, мундиры, кивера... Полный бал, как вы того желали! Теперь, ма­дам, дело за вашей частью обязательств.

— Да, но в чем проблема? У «Престольного набата» есть фирма «Ягуар», которая аккуратно платит по его счетам.

— Увы! Она отказалась это сделать.

— Как так?! — встрепенулась монархистка. — Профессор, вы поз­волите воспользоваться вашим телефоном?

— Пожалуйста, — сказал Берлянчик. — Но я думаю, это бесполез­но. Ваш муж уже позаботился о том, чтобы вам заморозили счета.

— Похоже, так оно и есть, — кивнул молодой человек. — Уж вы не гневайтесь, мадам, но... я захватил с собой нотариуса. Если вы не сможете с нами рассчитаться, вам придется дать нам закладную на квартиру в доме по Греческой, пятнадцать.

— На квартиру?! Но это... Нет, нет. Я не могу ее терять, ина­че мы окажемся с отцом в трущобе на Манежной.

— Мадам, фирма должна иметь твердые гарантии.

— Но у меня есть ценные бумаги...

— Нет, мадам, счет или наличные!

— Но хотя бы дайте мне отсрочку.

— Никаких отсрочек, извините!

— Но «Ягуар» — это не единственная фирма, которая платит по моим счетам. Я совладелец многих предприятий. У меня есть акции авиа­ционного завода. Разве это не гарантии?

— Да, если шейхи эти самолеты будут покупать, — с иронией за­метил Додик.

На миг воцарилась гробовая тишина. Берлянчику казалось, что жилка, которая пульсировала у него за ухом, грохотала, как отбойный молоток.

Однако, за миг до этого Филипп Петрович, который ничего не смыс­лил в ценных акциях и счетах, но видел огромные заиндевелые глаза до­чери, угрожающе выдвинулся вперед.

Берлянчик оказался в незавидном положении.

Просто отмолчаться он уже не мог, поскольку надавал лидеру «Престольного набата» чересчур много моральных векселей. Это была его вечная проблема. Обычно, вступая в отношения, Додик никогда тол­ком не знал, где кончается обычный хозрасчет и где возникает близость, которая всегда требует каких-то жертв. Он заложил руки за спину и приподнял свои ровные плечи со слитно посаженной головой, что сразу придало его облику несколько заносчивый менторский вид.

— Молодой человек, — сказал он, с опаской покосившись на Филип­па Петровича, — по-моему, вы приняли единственно верное решение. Мне кажется, что только нотариус может защитить ваши интересы.

Ирина Филипповна ошеломленно посмотрела на своего кумира, чье неуместное правдолюбие сейчас граничило с предательством.

— Но, профессор, — возразила она. — У меня имеются...

— Ирина Филипповна, — перебил Берлянчик. — Давайте посмотрим правде в глаза: ничего у вас не имеется! Голый Вася, как любит выра­жаться мой друг Гаррик Довидер, что в переводе с одесского сленга означает голый вассер, а еще точнее — голая вода. Из-за нехватки средств вы даже отказались от поездки в Лондон, о чем письменно уведомили леди Четвуд, вы мне сами об этом говорили.

— Это было совершенно по другой причине.

— Допустим! Но вы сократили объем и качество рекламы перед выборами, сменили шикарный офис на двухкомнатную конуру в доме-колодце на Гарибальди, и даже бал «Война и мир» решили провести в «Виртуозах Хаджибея» — опять-таки с целью экономии. Нет, нет, ма­дам… Ваша платежеспособность на нуле. Она целиком и полностью зависит от мужа, который, очевидно, уже снял вас со всех видов денежно-вещевого довольствия.

— Я могу легко исправить эту ситуацию.

— Не думаю, мадам.

— Не думаете? Но я, наверное, лучше знаю. Мне достаточно только позвонить ему, и все пойдет по-прежнему.

— Я не сомневаюсь. Но фокус в том, что вы не сделаете это­го...

— Почему же?

— Нет, нет, мадам... Деньги мужа сыграли с вами злую шутку: они взорвали масштабы ваших интересов. Увы, мадам. Молодая, чес­толюбивая особа, которая переписывается с Лондоном и возглавляет «Престольный набат», уже не снизойдет до «Лотереи любви», а ваш супруг, кстати говоря, не согласится на контакты с леди Четвуд. Таким образом, — продолжал Берлянчик, желая завершить этот коммен­тарий, но тут его сбил с ног сокрушительный удар.

Здесь уместно коснуться еще одной причины, которая привела к столь неожиданной развязке. Филипп Петрович, беспокойная душа, был просвещенным и гуманным человеком и, как всякий просвещенный и гуманный человек, болел бедами других. Он свято верил в человеческие ценности, забыв об их неземном происхождении, и это зачас­тую кончалось для него бедой. Еще в студенческие годы он организо­вал подпольное правительство, которое ставило своей целью захват Кремля и свержение ненавистного тоталитарного режима.

Однажды, вернувшись с вечеринки, его друзья застали угрюмого Филиппа горделиво восседавшим в кальсонной паре посреди комнаты на стуле.

— Я никого из вас не сдал! — сказал он небрежным тоном его любимых хемингуэевских героев и выдернул из боксерской расплющен­ной ноздри упрямый волосок.

— Позволь, кому — не сдал?! — искренне удивились те, не ве­дая о подпольной деятельности своего товарища.

— Комитету! Меня вызывали на допрос.

Сообщив эту ошеломительную новость, Филипп вкратце рассказал о своем «правительстве» и о всех подробностях допроса, на котором он все стойко отрицал. Но в самый напряженный драматический момент допроса в кабинет ввели Марика Штарка, его «министра иностранных дел», и тот подтвердил существование подпольного «правительства». Филипп был потрясен вероломством своего «министра».

— Марик, — произнес он сонливо-гнусоватым голосом, каким обычно убивают в коммунальных спорах. — Ты помнишь, я у тебя одол­жил двадцать рублей?

— Конечно, помню!

— Так вот, ты их теперь получишь! — заявил «премьер-министр» и согнул локоть в характерном жесте.

Будучи человеком чрезвычайно восприимчивым, он страдал от несправедливостей любого рода, — то ли это касалось частных лиц, то ли целых народов. Случалось так, что в его душе клокотала ярость, имевшая сразу десятки причин. В один и тот же миг он мог ненавидеть свое начальство, задержавшее зарплату, мысленно бра­ниться с Александром Невским за его унизительный поход в «Золотую орду», хаять современных ультрапатриотов и своего коллегу-грузчика с «Привоза», который попросил всего лишь на часок его тележку, а вернул после обеда.

По виду дочери он понял, что ее настигло вечное проклятие семьи — низкое предательство, и сердце отставного историка, пере­насыщенное обидами и болью, взорвалось.

— Папа, что ты делаешь?! — испуганно вскричала монархистка, когда Берлянчик рухнул через валик на диван.

Филипп Петрович обескураженно дернул головой и, багровея от стыда и раскаяния, нанес удар по собственной ладони.

— О боже, идиот! — воскликнул он, обращая свою ненависть уже к самому себе. Теперь он клял свою невоздержанность, которая нравст­венно опустила его до уровня короля Карла Девятого, автора Варфоломеевской резни, или завмага-тирана на «Привозе». «Ненависть к чу­жим порокам, — подумал он, — это начало морального Освенцима. Я веду себя как фашист!».

Опаленный этой мыслью, он бросился к Берлянчику, готовый мо­лить о прощении, но дочь, уже привыкшая к неистовым перепадам в его настроении, остановила его:

— Оставь его, папа. Потом!

Она вскинула руки к плечам так, словно осаждала толпу, и нервным голосом просила окружающих:

— Воздух! Воздух! Отойдите от дивана. Ему нужен свежий воздух!

Монархистка тут же устроилась возле пострадавшего, расстег­нула ему ворот.

Наконец Берлянчик вздохнул и размежил веки. Наступила тиши­на, которую нарушил продавец бальных нарядов.

— Ирина Филипповна, — вкрадчиво спросил он, сложив концы пальцев крышей и опуская их в сторону баула. — Как же все-таки с расчетом?

— Вы завтра же получите его.

— Из каких, простите, средств?

— Вам оплатит «Смех в раю».

— А что это за фирма?

— Обрядовых услуг.

— Вряд ли, — простонал Берлянчик, с трудом меняя скорбную позу жертвы на импозантную позу отдыхающего. — Я думаю, она тоже получила указание от Пумы не давать вам ни копейки.

«Странный тип, — подумал продавец бальных нарядов. — Почему он так себя ведет?! Очевидно, он имеет какой-то интерес и, наверное, огромный!».

— Мадам, — неожиданно сказал он, подсветив свои усы усмешкой. — Вы говорили про какие-то ценные бумаги...

— Да, да!

— Это, конечно, не решение вопроса, но знаете... я поду­мал, что об этом стоит говорить. Пожалуйста, что это за бумаги?

— Акции различных предприятий.

— А как они попали к вам?

— В свое время муж их оформил на меня.

— Какие же из них вы хотите предложить?

— Коксохима, например, — вмешался Додик, болезненно морщась от прикосновения к подбородку. — Денег там, конечно, нет. Но за ва­ши страусиные боа и кивера вы сможете получить бензол или антрацит. Мне кажется, это неплохая сделка!

— Это проблемы нашей фирмы, — сухо заметил молодой человек, подводя мизинцем ус. — Почему это тревожит вас? Я не понимаю.

— Видите ли, у меня была бабушка Инесса...

— Директор Коксохима? — съязвил молодой человек.

— Нет, тут несколько другое... Молодой человек, мы есть про­изводное от смешения кровей, проявление которых всегда зависит от потребностей эпохи. Так вот, моя бабушка Инесса была очень тяжелым человеком, и в коммунистическое время я жил по законам ее вздорного характера. Теперь поменялись времена, которые требуют другой наследст­венности — чести, слова, благородства! А это уже мой дедушка, лейб-медик императорского двора... Сейчас во мне бурлит его наследст­венность, и я не желаю быть соучастником бесчестия.

— Что же тут бесчестного? — тихо спросила монархистка, стис­нув влажный носовой платок, а Филипп Петрович снова потемнел лицом. Берлянчик чутко уловил суть его душевного смятения и посмотрел на монархистку. Он видел над собой ее порозовевшее лицо и два страдаль­ческих зеленых глаза, в которых плавали останки уважения к нему, по­томку питерских лейб-медиков. Его обдало жалостью и теплотой. Но тут же Додик подумал о том, что снова идет на риск физической расправы над собой ради интересов этой женщины, и его кольнула совесть: ведь он был еврейский муж и, как всякий порядочный еврейский муж, имел право соглашаться на побои только ради Лизы.

Но потом он перевел взгляд на молодого человека из фирмы «Си­риус» и снова испытал сострадание. Он видел, что, несмотря на свой безупречновежливый тон и бальзаковские бакенбарды, молодой человек имел бульдожью хватку.

— Способ погашения долгов! — произнес Берлянчик. — Наш моло­дой друг из фирмы «Сириус», очевидно, не имел дело с ценными бума­гами, и поэтому он так легко соглашается на ваше предложение...

— Поверьте, это далеко не так! — усмехнулся молодой человек.

— Возможно. Но лично я бы вам советовал…

— Спасибо! У меня голова плохая, но своя. Ирина Филипповна, вот моя визитка. Я завтра жду вашего звонка. Мы условимся о встре­че, и вы принесете ваши документы. До свидания, господа!

С этими словами он звонко застегнул баул, подхватил его за ручки, еще раз откланялся и вышел.