Берлянчик был неприятно поражён, увидав, что она уже собрана и готова к выходу: в плаще с приподнятым воротником, причёске, туф­лях на высоких каблуках и с сумочкой под мышкой, над которой дело­вито было вздёрнуто плечо. На губах её блуждала одна из тех любезно-вымученных улыбок, коими деликатные люди обычно выпроваживают заси­девшихся знакомых. Додик почувствовал, что терпит поражение. Он сделал шаг в сторону двери и обвёл взглядом гостиную, задержав его на бауле с бальными вещами.

— Фирма «Сириус» больше не тревожит вас? — спросил он как бы на прощание. Наступила мучительная пауза.

— Тревожила, — наконец ответила она, словно колеблясь, гово­рить или нет. Но затем напряжение её позы ослабло. — Был тот самый молодой человек, — неожиданно охотно продолжила она. — Что, помни­те... тогда у вас в кабинете. Он опять привёл нотариуса. Они спро­сили акции моих предприятий, а когда я сказала, что их нет, потре­бовали закладную, — монархистка насмешливо усмехнулась. — Ему, бед­няге, не терпелось получить эту квартиру. Да только ничего не выш­ло...

— Вы погасили долг?

— Да, я заняла у знакомых, — её лицо на миг просиявшее уста­лым торжеством, снова потухло. — Профессор, извините, я сейчас в каком-то дурацком состоянии…

— Да, у вас усталый вид, но вам это идёт. Вы не так бесчело­вечно хороши. Что-нибудь случилось?

— Ничего особенного.

— Мда… Ирина Филипповна, я имел удовольствие пообщаться с вашей гостьей. Занятная особа. Далеко не светская на вид. На голо­ве какая-то самурайская качалка, а в сумке тюльпаны вместе с рыбь­ими хвостами. Да и знакомый у ней — вон под окнами стоит. Похоже, не из Вронских... Я не понимаю, что общего у вас?

— Вы всё прекрасно понимаете, профессор, — спокойно ответила она.

Берлянчик приподнял плечи и отвесил лёгкий поклон. Тем самым он давал понять, что осознаёт всю щекотливость ситуации, но не хо­чет её комментировать более, чем этим жестом. Он видел, что его приход надломил Ирину Филипповну. Что он поколебал её в каком-то решении, к которому она пришла ценой бессонной ночи и напряжения всех сил. Что, утратив твёрдость духа, она нуждается в его присутст­вии и даже в его возражениях, и что, оставив её без них, он разруша­ет остатки её нервного покоя. Некоторое время оба молчали, — каждый ждал, когда заговорит другой. У монархистки шевелились губы, и про­тив её воли мелко подрагивал подбородок. Берлянчика охватило какое-то щемящее чувство. Он подумал, что женская красота есть олицетво­рение радости жизни и в то же время грустный символ её неумолимой скоротечности.

Наконец Ирина Филипповна не выдержала: вынула сумочку из-под мышки, расстегнула плащ и, откинув его полу, села на раскладушку. Внизу её ждал хозяин «Мерседеса», и Додик понимал, что встреча с ним могла иметь для неё непоправимые последствия. Он видел, что её состояние требует разрядки.

— Знаете, профессор, — усмехнулась она, — иногда ум и красо­та — это страшная обуза! Особенно, если на тебе перелицованное платье, а в комнате таз для дождевой воды, которая сочится с потол­ка, и аварийные столбы, и ты, медалистка, не поступила в институт потому, что не хватило денег. Тебя всё время душит один единствен­ный вопрос: состоится ли твое блистательное будущее, или ты погрязнешь в безысходной нищете? В такие вот минуты и находишь чёрте что... Того же Павла, например… Я всю ночь думала об этом, и знаете, к чему пришла? Я решила сложить с себя все полномочия гла­вы «Престольного набата»...

— Я думаю, это минутная слабость, и не больше!

— Нет. Я сломлена, профессор. Я больше не могу им руководить.

— Не торопитесь с выводами, это иногда опасно. Я помню, дядя моего школьного товарища запил сразу после фултонской речи Черчилля — он испугался третьей мировой войны. Прошло пятьдесят лет, войны нет, а он стал алкоголиком. В подобных случаях никогда не следует спешить.

Снова раздался автомобильный сигнал. Монархистка поднялась.

— Ну, мне пора.

— Вас ждут?

— Вы сами видите.

Берлянчик молча взглянул на неё, думая о том, что если с вы­сот своего «Престольного набата» она рухнет в роль обычной шлюхи на вызовах, от неё мало что останется. Он покосился на пульт ох­ранной сигнализации у входа и, поднимаясь с качалки, горячо сказал:

— Ирина Филипповна, послушайте меня. Я уверен, что у вас лож­ная депрессия. Иногда наши беды — это всего лишь провозвестницы какого-то успеха. Я это знаю по себе. Поверьте, что ваша победа на подходе. Вот вам небольшой анализ. В начале века тоже бурлила демо­кратия, ну, и результат? Всё вылилось в такую краснознамённую монар­хию, о которой не мечтали и Романовы. А что сейчас? То же самое, уве­ряю вас. Один огромный Сталин раскололся на сотни ничтожных, полу­уголовных сталинят. Вот и всё! Только стреляют не в подвалах, а в подъездах. Поймите, государственное тело снова принимает привычное положение в пространстве, и вы, монархисты, должны не прозевать. И вот в такой судьбоносный исторический момент вы отрекаетесь от «Престольного набата»!

— Он держался на моих средствах, а я сегодня без гроша. Я утром не могла дать отцу на но-шпу.

— Вы? — изумился Додик. — Одна из богатейших женщин в стране?

— Это деньги не мои, а мужа.

— Но ведь акции на ваше имя?

— Да, но я у него ни копейки не возьму. Это будет чересчур ба­нально. Он заслужил большего, профессор. Гораздо большего. Я окуну­лась в эту грязь, надеясь, что мы с Павлом оба вынырнем другими. Он это обещал! Солидный бизнес, дети в Кембридже... Даже хотел в мэры баллотироваться. Он клялся мне в любви, а что теперь? Разве фирма «Сириус» посмела бы ставить мне такие кабальные условия, если бы не получила на это его согласие?

— Думаю, что нет.

— А мадам с рыбьими хвостами привела бы мне этот... «Мерседес»? Тоже нет. Это всё его головка. Он решил мне показать, что я стою без него, — прекрасно! Шлюха — значит шлюха. Только мы потом посмотрим на него...

— Ирина Филипповна, нет, нет. Любовью занимаются не со зла, а в удовольствие. Поверьте мне, потомку питерских лейб-медиков.

— Он будет валяться у меня в ногах!

— Не стоит, уверяю вас. Любовные репрессии — это сомнительное дело. Если вы хотите отомстить, надо вести себя иначе: думать о чём-то прекрасном, благородном. Это вас сразу успокоит, и вот тогда, ми­лости прошу, наносите свой удар. Но с холодной головой. Учтите, что большинство пакостей на свете делают в возвышенном состоянии души. Отмените эту встречу.

Тут запел дверной звонок. Ирина Филипповна вздрогнула, как от удара, и, побелев, вскочила с раскладушки. Берлянчик увидал, что в ней проснулся ужас перед предстоящей встречей.

— Успокойтесь, — сказал он. — Садитесь!

— Нет, нет. Я должна открыть. Он, он…

— Погасил фирме «Сириус» ваш долг?

— Да. Я, я…

— Не волнуйтесь, ему зачтётся. Как только вы придёте к влас­ти, он станет думским казначеем. Сидите, сидите, я открою сам. Ири­на Филипповна, позвольте ваше ожерелье...

— Зачем? Что вы задумали, профессор?

— Делайте то, что я прошу.

Повинуясь его решительному тону, Ирина Филипповна сняла оже­релье и протянула Берлянчику, который тут же порвал тоненькую нить и рассыпал жемчужины по полу. Расправа с любимым украшением возму­тила монархистку. Она порозовела и резко отодвинула качалку, кото­рая скорбно закачала своей плетёной соломенной спиной; затем монар­хистка принялась было собирать нежно-сияющие шарики, но тут силы оставили её. Рука Ирины Филипповны застыла над жемчужиной. Додик подхватил её под руки и усадил на раскладушку, заверив, что в пре­зидентском окружении его именно за то и ценят, за способность при­нимать непопулярные решения.

Снова запел дверной звонок. Берлянчик поправил седую шевелю­ру и вышел в коридор. Ирина Филипповна испуганно прислушивалась к каждому звуку. Она слышала его шаги, щелчок выключателя и даже шур­шание расчёски в волосах, видимо, Берлянчик охорашивался перед зер­калом, прежде чем открыть дверь. Затем наступила какая-то непонят­ная тишина, сменившаяся вежливыми мужскими голосами, и в комнату вошли Додик и коротышка-банкир в брючках, натянутых выше живота, в ярко-малиновом пиджаке с золотой цепью на шее и огромным букетом роз, который он держал, как веник, бутонами вниз. Пальцы монархист­ки дёрнулись к пуговице плаща, как у виноватой школьницы, опаздывающей на уроки, но тут же вяло опустились в карман. У вошедшего был большой неправильной формы лоб и мутные навыкате глаза, напо­ловину уходящие зрачками под верхние веки, что делало его похожим на слепца.

— Ирочка, прошу! — тихо сказал гость, светясь неприятной, на­гловатой застенчивостью. — Это из Голландии.

Ирина Филипповна вымученно улыбнулась и что-то невнятно про­бормотала в ответ. Она приняла букет, не вставая с раскладушки, и тут же зарылась в него лицом, делая вид, что нюхает цветы.

— Спасибо, Артур, — сказала она, не поднимая глаз. Великий шанс, который история давала монархистам, очевидно, ослабил дейст­вие главного наркотика — жажду мести мужу. Ослеплённая ненавистью к нему, она решилась на отчаянный шаг, но теперь в ней снова про­снулся лидер «Престольного набата» и ужас к живому «портрету» этой мести.

Артур, казалось, ничего не замечал. Он покосился на Берлянчика, который неторопливо собирал жемчужные горошины, и лицо его зар­делось всё той же жутковатой застенчивостью, похожей на немую иро­нию слепца. Затем он подтянул брючки, аккуратно взявшись пальцами за отутюженные стрелки, и присел было на корточки рядом с Берлянчиком, чтобы ему помочь, но тут зазвонил сотовый телефон. Артур дос­тал его из заднего кармана брюк и приложил к уху:

— Слушаю? А! Это вас.

— Меня?! — изумился Додик.

— Ваш шофёр, — пояснил Артур, глядя на Берлянчика своими мут­ными, навыкате, глазами. Ничего не понимая, Додик взял телефон и услышал встревоженный голос Алкена, который просил его немедленно спуститься вниз.

— А что случилось?

— Сойди, я всё объясню.

Берлянчик извинился и вышел. Алкен его ждал у парадной.

— Шеф, — сказал он. — У нас, кажется, проблемы. Ты видишь сзади «Мерседес»? Там сидит целая бригада с Бугаевки. Они затащи­ли меня в машину, сунули под рёбра «пушку» и сказали, что если я не вызову тебя, они нас замочат. Шеф, это не слова! Там мороза хватит.

— А что они хотят?

— Чтобы ты попрощался с монархисткой и уехал. Берлянчик посмотрел на часы и усмехнулся: лопнула его затея с ожерельем. Он надеялся, что с помощью этого манёвра задержит мо­нархистку до нужного момента, но Артур его перехитрил. Тут из «Мер­седеса» вышел долговязый вислоплечий парень с маленькими злыми гла­зками и длинным, как у ночного полумесяца, подбородком, и подошёл к Берлянчику.

— Вы забыли сказать даме «до свидания», — сказал он, и прежде, чем Берлянчик успел что-то возразить, стиснул Додика выше локтя с такой силой, что тот скривился от боли, а затем завёл его в парад­ную и потащил по лестнице вверх. «Что делать?!» — думал Додик, чувст­вуя спиной касание острого ножа. Он лихорадочно искал какой-то вы­ход, цепляясь носками лаковых штиблет за выступы мраморных ступеней, но ничего не находил. Тут послышался собачий лай, многократно уси­ленный эхом, и на лестничной площадке появилась девушка с огромным лысым и, видимо, очень дорогим псом. Она держала поводок с гордели­вой миной на лице.

— Извините, — спросил Берлянчик, исхитрившись выглянуть из-за плеча конвоира. — Что это за порода?

— Мастино-неаполитано.

— А я думал, пинчер.

— Сами вы пинчер! — оскорбленно бросила девица.

— Кто — я?! — возмутился Додик. — Да как вы смеете...

— Тише, не затевай скандала! — прошептал верзила и, как обручем, сдавил Берлянчика рукой, но тот вцепился в металлическую стойку и кричал:

— Кто пинчер — я?! Ха-ха… это как сказать! Между прочим, собаки отражают характер их владельцев, это уже замечено давно. А я потомок питерских лейб-медиков. Так что пинчером я никак быть не могу. А вот у вашей суки выражение такое, будто она торгует женски­ми колготками на седьмом километре.

— Кальвина, фас!

Огромная сука грозно зарычала и, натянув поводок, поднялась на задние лапы.

— Эээ! — закричал Берлянчик, попятившись назад. — Уберите ва­шу слюнявую дворнягу. Она что, панк — почему она лысая такая?

Тут он получил такой удар под рёбра, что наплевал на все со­веты кардиолога и запрыгал вверх сразу через несколько ступенек. Он остановился только перед дверью монархистки, шумно отдышался и хо­тел было позвонить, но грозный конвоир перехватил его поднятую руку:

— Куда? Заправь воротник и одёрни куртку. Войдёшь Кобзоном, понял? Чтоб улыбка — Голливуд! Вот так. Звони.

Ирина Филипповна и толстопузик-банкир уже поджидали их в при­хожей. У монархистки был понурый вид арестантки. Артур насмешливо улыбался, держа в руке спичечную коробку с жемчужными горошинами.

— Профессор, — сказал он, светясь своей гнусноватой застенчи­востью. — У вас из кармана торчит нитка. Это не от ожерелья часом?

— Где? Она — да, да. Конечно!

— Вот видите, а мы её искали.

— Виноват, это, очевидно, впопыхах…

— Впопыхах можно и на Таирова попасть, — пошутил второй.

— Все мы смертны, — вздохнул Берлянчик. — Один мой знакомый имел прекрасное место на толчке и квартиру на Ришельевской с двумя туалетами и видом на оперу, и тоже умер. Вот, пожалуйста. Ну-с, не буду вас задерживать.

Берлянчика перебил визг милицейской сигналки, который стих где-то рядом внизу. Артур переглянулся о товарищем, и оба вошли в комнату и направились к окну.

— Что это? — спросила монархистка, затравленно глядя на Берлянчика.

— К вам приехала милиция.

— Ко мне? Зачем?

Лицо бывшего городского фата стало неприступным. Перед тем, как открыть Артуру дверь, он набрал сигнальный код, и теперь шум­ные последствия этого «непопулярного» решения мучили его деликатную натуру. Он поправил седую шевелюру и, глядя в зеркало, сухо произ­нёс.

— По вызову, мадам.