Британский военно-морской атташе капитан первого ранга Кроми встретил лейтенанта Басалаго в Петрограде.

– Понимаете, – сказал он, – подобно тому как борьба на Балканах зависит исключительно от Дарданелл, политическая жизнь России целиком во власти «железнодорожной» дипломатии. Потому я хотел бы обратить самое пристальное внимание Главнамура на сохранение за ним Мурманской дороги. И – порта, конечно.

– Каково ваше мнение о мире? – спросил Басалаго.

– Официально мы находим, что Россия в том положении, в каком она находится сейчас, вправе поднять вопрос о всеобщем мире. Ленин – тверд. Но с первой же вестью о мире мы, очевидно, покинем Петроград. Всей колонией дипкорпуса! Куда? Это будет провинция. Я думаю – Вологда, поближе к вам. Вам же следует выждать время. Не раздражайте Совнарком излишне. Это ни к чему. Ну, остальное вы услышите от моего посла.

Дверь из соседней комнаты распахнулась, и на пороге предстал высокий худощавый англичанин лет тридцати пяти, не более; зачесанные назад темные волосы его блестели от бриллиантина, а белый воротничок, не скрепленный запонкой, выделял загорелую шею. Это был Роберт-Гамильон Локкарт, возглавивший недавно британскую миссию в России. Локкарт резко выкинул руку для пожатия и сразу заговорил на чистом русском языке:

– Это очень хорошо, что вы приехали. Я вас ждал. Что на флотилии? Когда вы в последний раз видели адмирала Кэмпена? Пожалуйста, проходите… Мы будем говорить (взгляд на часы) восемь минут, после чего я вынужден уйти: в Смольном меня будет ждать мистер Троцкий…

В кабинете посла, служившем также и спальней, – только двое: худосочная секретарша в костюме хаки военного покроя и бледнолицый господин.

– Массино, – назвал его Локкарт. – Когда-то строитель военного аэродрома под Москвой, а ныне… ныне проживает жизнь по русским ресторанам.

Секретарша не сводила глаз с Басалаго, словно фотографируя его своими зрачками, а господин Массино, абсолютно равнодушный, листал русские газеты. Лейтенанту, честно говоря, было не по себе. Он глянул на часы: через две минуты Локкарт встанет, чтобы уйти…

– Мурманский консул Холл извещен подробно обо всем, что происходит в Архангельске, – говорил Локкарт. – Не буду скрывать от вас, что на Двине, напротив Сборной площади..

– Не Сборной, а Соборной, – поправил его Массино.

– Да, напротив Соборной площади в Архангельске поставлено на якоря наше судно «Эгба», имеющее дальнюю радиостанцию. Мы не придем в Архангельск, пока нас не позовут. Призвать же нас на защиту демократии может только демократическое правительство. Но нужны усилия с вашей – русской – стороны. Например, в Петрограде существует «общество безработных офицеров», которое спекулирует керосином и спичками. А это опытные, боевые кадры. Они должны быть с вами, с вашим движением…

– Генерал Звегинцев… – глухо произнесла секретарша.

– Да, постарайтесь найти генерала Звегинцева, с тем чтобы он поступил на службу в Красную Армию. Звегинцев не успел запятнать себя «контрой», как говорят большевики, которые порою охотно принимают услуги кадровых военных. И в этом случае не откажут… Причин нет! Что еще? – спросил посол.

С улицы гугукнул автомобиль, и господин Массино вдруг протянул руку в сторону Басалаго.

– Ваши документы, – сказал он спокойно.

– Ну, мне пора, – поднялся Локкарт, прощаясь. Разбирая бумаги Басалаго, Массино спросил:

– Оружие при себе?

– Да.

– И, конечно, не заверено. Это нехорошо, – сказал Массино. – Советские порядки установлены прочно, и большевики строго следят за их исполнением. Завтра же зайдите в Военную коллегию Петроградского Совета и, как офицер, служащий Советской власти, зарегистрируйте свое оружие. А документы у вас в порядке. Пожалуйста!

Снова появился капитан первого ранга Кроми.

– Я забыл вас предупредить, – напомнил он, понизив голос. – Нужны две тюрьмы…

– Где? – спросил Басалаго.

– Одна запланирована на острове Мудьюг, в устье Северной Двины. Для второй место выбрано подальше – на берегу полярного океана, в дикой бухте Иоканьга.

– Простите, но… для кого?

Господин Массино сказал Басалаго:

– Я сейчас дам вам один адрес и пароль к нему. По этому адресу проживают господа не особенно-то вежливые. Но если вы сумеете им понравиться, они поведут вас и дальше. Здесь, в этом прекрасном городе торгуют не только керосином и спичками,.. Запомните: «В чем дело? Я был приглашен». Потом, в разговоре, добавьте «вик!» и коснитесь мочки левого уха…

Дверь не открывали, и лейтенант Басалаго молотил по филенкам каблуками.

– «В чем дело? – кричал он в щелку – Я был приглашен…»

Щелкнула задвижка, и на черную лестницу хлынул свет из прихожей. Открыла женщина – тощая, в желтом халате, рука ее была на отлет, а в тонких пальцах дымилась папироса.

– Кто там? – раздался мужской голос из глубины квартиры.

– Какой-то тип, – сказала женщина. – Мы его не знаем…

В прихожую вышел старик в пенсне. Постоял, о чем-то размышляя, и… браунинг из кармана Басалаго как-то очень ловко вдруг перешел в руки старика. Лейтенант растерялся.

– «Вик!» – сказал он, берясь за мочку левого уха. Старик подкинул браунинг в сморщенной ладошке:

– Нас на мякине не проведешь… Заходи!

Прошли в комнаты. Софа с атласным шелком. Возле абажура дремлет кошка. На столе разложена газета. Поверх нее – объедки воблы и корки хлеба. Неуютно, тягостно. Женщина погасила папиросу и тут же взялась за другую.

– Ну, ты! – сказала она. – Откуда ты свалился, такой молодой и красивый?

Басалаго решил оставаться вежливым:

– Я приехал из Мурманска. Вот мои документы…

Старик с женщиной переглянулись – и дружно фыркнули.

– Ты бы хоть узнал, куда идешь. Здесь бумагам не верят.

– Но я действительно из Мурманска. И хорошо знаю, куда я шел… Нам нужны вы! Именно вы, способные передать нам опыт, вынесенный вами в борьбе с царизмом. Опыт, которого мы, бывшие слуги этого царизма, никогда не имели.

– Аукнулось! – сказала женщина и вдруг зевнула.

– Кто тебе дал наш адрес? – спросил старик.

– Господин Массино… строитель аэродромов.

В прихожей щелкнул американский замок. Вошел, оттирая замерзшие уши, крепкий человек, одетый в кожанку. Не глянув на Басалаго, он выложил на стол бомбу. Два пистолета. Кусок жареного мяса. Бутылку с водкой. И еще одну бомбу.

– Семь-пять, – произнес загадочно. – На Лиговке с заворотом на Кузнечный переулок. Машина серого цвета. Две досталось шоферу, а всадник откололся в подворотню вместе с портфелем… Кто это? – сказал он вдруг, показывая на Басалаго.

– Ты его знаешь? – спросила женщина.

Незнакомец в кожанке сел за стол, долго присматривался.

– На свалку его! – сказал. – Кто станет искать, тот и определит ценность этого субъекта.

– Однако от Массино, – сказала женщина, твердо гася окурок о крышку стола, среди объедков и оружия.

Эти господа эсеры разговаривали о Басалаго в его же присутствии, словно о вещи, нечаянно доставшейся им в наследство, – о вещи, которую не знают, куда поставить или кому подарить…

– Ты чекист, – неожиданно заявили ему.

– Да нет же! – возразил Басалаго. – Еще раз говорю, что пришел, чтобы протянуть вам руку. Вы нужны! Вы не верите мне, и я могу уйти («Черта с два они выпустят», – подумал он). Но, на всякий случай, сообщаю, что ваши явки в Вологде давно уже нам известны…

– Докажи! – подпрыгнул старик.

– Доктор Лебедев, живет возле вокзала. Связь с британским консулом в Кеми Тикстоном вы ведете через Юровского…

– Докажи!

– Юровский, – продолжал Басалаго, успокаиваясь, – ему лет двадцать или чуть побольше. Маленький. На лице веснушки. Волосы вьются. Рыжеватые.

– Вот тебе – и конец! – решительно объявил женщина, вставая.

– Мы не одиноки, – убежденно говорил Басалаго далее. – А вы… Да, отныне вы одиноки. Новая власть не признает вас. Одними бомбами и выстрелами вы ничего не добьетесь. Методы, пригодные при царе, теперь становятся, по определению большевиков, «контрой»… Не так ли?

– А что у вас? – спросил старик уже заинтересованно.

– А что вам, сударь, надо? – ответил ему Басалаго.

– Нам надо… Нам надо много! Почти все!

– Вот «все» вам и будет.

Человек в кожанке передвинул на столе бомбу:

– Врет. Не верить. Это провокатор из ВЧК!

– Постой, – придержал его старик и снова обратился к лейтенанту:

– Ты, мальчик, верткий… Скажи, а известно ли тебе, что чехословаки сейчас колеблются: куда идти – к вам, на Мурманск и Архангельск, или прямо во Владивосток?

– В любом случае, – ответил Басалаго, – Сибирь сомкнется с нами… Вы и мы! Идти нам врозь, но бить вместе.

– Даже афористично, – заметила женщина и вдруг улыбнулась лейтенанту чуть-чуть кокетливо; но тут же раскурила еще одну папиросу и поднялась: – Посиди. Мы переговорим.

Басалаго долго сидел в одиночестве и гладил кошку.

Не тратя времени даром, он обдумывал, как шахматист, дальнейшие перестановки фигур. Ветлинский не мог сейчас помочь ему: все переговоры прослушивались, и надо было быть крайне осторожным, действуя исключительно на свой страх и риск. Ясно одно: люди есть. Если еще и господа эсеры примкнут к ним, тогда победа на севере обеспечена. К тому времени, когда на Мурмане установится краевая власть, Сибирь тоже отпадет от Петрограда. Важно: сомкнуться гигантской дугой с востока и севера России…

Дверь распахнулась – вошли эсеры. Сели.

Басалаго кивнул, и старик сдернул с носа пенсне:

– У тебя, мальчик, хорошее зрение?

– Что мне надо – вижу.

Старик нацепил пенсне на нос начштамура.

– Тогда читай, что тебе надо…

Басалаго приник к лампе. Изнутри к стеклам пенсне были приклеены тончайшие пленки слюды, и на них какие-то знаки..

Через минуту он поднялся, возвращая пенсне старику:

– Благодарю. Я прочел, что мне надо… Относительно же Совета мелиоративных съездов скажу так: вы плохо извещены, господа! Я недавно выступал там с особым докладом. И со мною согласились, что на центральную власть нечего рассчитывать. Если мы желаем сохранить Мурман для лучших времен, то следует создавать полномочное краевое управление…

Басалаго покинул явку эсеров, и промозглая тьма быстро поглотила его. На пустынном Английском проспекте было жутковато.

Где-то вдали мерцал костер. Хрустя валенками по снегу, лейтенант дошел до костра, сунул к огню замерзшие руки. Двое дежуривших были закутаны до глаз.

Басалаго пошагал далее, но… остановился. Что-то знакомое было в глазах одного дежурного.

– Если не ошибаюсь, – сказал Басалаго, вернувшись к костру, – то передо мною… мичман Вальронд?

Мохнатый шарф, закрывавший лицо до самого носа, одним движением руки был опущен и…

– Женька! – сказал Басалаго.

– Что, Мишель?

– Греешься?

– Греюсь.

– Холодно?

– Холодно.

– Ну пойдем, – сказал ему Басалаго.

– Не могу. Дежурство до семи утра. Хоть тресни.

– Надо поговорить… Ты даже не представляешь, Женька, как можешь нам пригодиться. Где ты сейчас?

– Увы, состою при женщине.

– Ты все такой же… треплешься?

– А что делать?

– Сейчас-то как раз и делать… Где ты живешь?

– Вон дом, видишь? – показал Вальронд. – Вход с парадной, второй этаж, квартира мадам Угличаниновой. Зайдешь?

– Завтра. Вечером.

– Жду! – крикнул в ответ Вальронд, и две тени снова застыли возле костра, который быстро таял в глубине улицы.

* * *

Еще в прихожей лейтенанта оглушил разноголосый гам. Куча детей таскала по коридору очумелую кошку. Дрова лежали грудою до потолка, забивая проход. Мокрое белье висело на низко провисших веревках, а из кухни доносился чад: жарили блины из горчицы на пушечном масле. Старинная барская квартира, выражаясь языком революции, была уплотнена…

Басалаго постучал в одну из дверей:

– Мне нужен Николай Иванович Звегинцев… Я не ошибся? Навстречу ему поднялся стареющий красавец с гвардейской выправкой, в узеньких коротких брючках.

– Вы не ошиблись. Но…

– Я тоже так думаю, – сказал Басалаго, затворяя за собой двери. – Передо мною генерал-майор и командир тринадцатой кавалерийской дивизии…

После уплотнения комната генерала напоминала мебельный магазин, и старинные шифоньеры стояли один на другом – лишь бы побольше вместить, от остатков былой роскоши. Звегинцев вдруг разволновался:

– Все так ужасно, лейтенант. Места себе не нахожу…

Генерал вынул откуда-то большую бутыль с мутной жидкостью, весьма подозрительной. Широким жестом выставил ее на стол.

– Благодарю, – заговорил Басалаго опасливо, – но я не пью. Извините. У меня еще дела.

– Что вы, лейтенант! Я вовсе не предлагаю вам выпить. Это же карболка! Специально показываю вам: каждый раз, идя в уборную, я должен тащить туда и карболку, чтобы все вымыть перед употреблением. А когда я наконец выхожу из уборной, мне говорят: «Барин!» Ну скажите, лейтенант, вы человек благородный, где же предел издевательства над человеком?

– Николай Иванович, – заговорил лейтенант напористо, – я прибыл с Мурмана… Главнамур предлагает вам занять место технического инструктора при вооруженных силах.

– Мне? Лейб-гусару? И… техника?

– Ах, ваше превосходительство, – сказал Басалаго, – не все ли вам равно, как вас будут называть! У вас не будет ни техники, ни кавалерии. Вам предоставляется возможность снова обрести положение. Мундир. Чинопочитание. Даже погоны!

– Голубчик! – удивился Звегинцев. – Да уж не с луны ли вы свалились? Откуда все это теперь в России?

– Все это скоро будет на Мурмане.

Звегинцев с тоской осмотрел свои шифоньеры.

– Вагон дадите? – осведомился деловито.

– Никаких вагонов. Добирайтесь до нас сами. Не афишируя. Приедете на место – все будет.

Звегинцев неожиданно рассмеялся.

– А вот, кстати, новенький анекдот о Троцком.

– Извините, – заявил Басалаго, – но я антисоветских анекдотов не слушаю. И вам не советую рассказывать.

– Но почему же? Такой остроумный…

– Вот именно. Ибо существует ВЧК, и нам совсем невыгодно, чтобы вас посадили до того, как вы переберетесь к нам. Приезжайте на Мурман и все анекдоты привезите с собой.

Звегинцев долго молчал.

– А как с восстановлением монархии? Что-нибудь слышно?

– Нет. На Мурмане мы вам царя не обещаем.

– А что же будет?

– Крепкая власть. Наша. И – союзники. Мы лишь звено в длинной цепочке взрывов, которые потрясут и угробят большевистскую власть. Но это звено очень сильное. Оно сомкнет единый фронт с Сибирью…

Звегинцев выпрямился и вдруг засмущался:

– Один вопрос… нескромный… о командировочных. Мне, поверьте, даже не на что купить билет до Мурманска.

– Деньги? Но сейчас уже не покупают билетов.

– Не ехать же мне… генералу… зайцем!

– Ваше превосходительство, только зайцем и можно сейчас доехать. Бумаги для печатания билетов давно нет. Да и появись эти билеты в кассе – их никто уже не станет покупать.

– Значит, зайцем? – задумался Звегинцев.

– Да. Сядьте в вагон и не выходите, иначе ваше место займут другие. Терпеливо ждите, когда вагон тронется. Будьте осторожны до Званки, в Петрозаводске вас уже будет ждать начальник вокзала Буланов, в Кеми британский консул Тикстон встретит как друга и снабдит всем необходимым. В Мурманске же вас ждет жизнь, отличная от этой. Мы вас не уплотним, а даже расширим…

– И все это оставить? – Звегинцев развел руками.

– Так и оставьте.

– Но… пропадет. Растащат! А на этом вот стульчике, на котором сейчас сидите вы, сиживала когда-то сама княгиня Чарторыжская, урожденная фон Флемминг, мать знаменитого князя Адама Чарторыжского, сподвижника молодых лет Александра Первого.

Басалаго это надоело, и он встал:

– Ах, ваше превосходительство, все в истории относительно. Пройдет еще сотня лет, и люди будут говорить так: осторожнее, вот на этом стульчике сиживал когда-то лейтенант Басалаго…

Звегинцев отвесил изящный поклон:

– Прошу прощения, но я так и не удосужился спросить вас о том, что стоит за вами…

– Управляющий делами Мурманского Совета депутатов рабочих, солдат и матросов! – представился Басалаго.

– Позвольте, позвольте… – вдруг побледнел Звегинцев. – В какую историю вы меня втягиваете, лейтенант?

– В историю, вершащую судьбу России! Мне, видимо, сразу надо было начинать с этого: вам, генерал, предлагается поступить на советскую службу. И впредь вы так и обязаны говорить, ежели спросят… Извините, но я вынужден покинуть вас: меня ожидает прием у зубного врача.

– Я могу предложить вам чудесные капли!

– Благодарю. Но мне надобно сменить пломбы…

* * *

Через некоторое время Басалаго уже сидел в зубном кресле напротив промерзлого окна, под которым лежали мокрые тряпки, собиравшие талую сырость с подоконника. Было холодно в кабинете. Наконец дантист появился и сразу ослепил Басалаго блеском зеркала, укрепленного над креслом так, что лейтенант не мог поначалу разглядеть лицо врача.

– Откройте рот… на что жалуетесь?

– Мне нужно сменить пломбы.

– Вот как! Кто вам это сказал?

– Мне сказали об этом в Вологде.

– Какие?

– Четыре слева.

– А что будет справа?

– Справа – Архангельск…

Яркий свет сразу погас, и доктор сказал:

– Нет ли у вас чего покурить?.. О, какая роскошь! – восхитился дантист при виде раскрытого портсигара. – Откуда?

– Египетские, из Каира. Прошу, забирайте все. У нас на Мурмане этого добра хватает. На союзников пока не обижаемся.

Сидя напротив Басалаго и загораживая заиндевелое окно, дантист долго курил молча. Накурился и сказал:

– Итак… начнем?

– Да. Необходимо пропустить через ваши «комитеты спасения» наших людей.

– Кто эти ваши люди?

– Офицеры… вас это не испугает?

– Отчего же? А цель?

– Они нужны там… на севере.

– Канала три, – ответил дантист.

– Знаю. Все три должны работать. Чтобы офицер, в одиночку Или в группе своих товарищей, знал, куда ехать, где переночевать, Где пересадка, где он будет накормлен. Вооружен.

Дантист спросил:

– Вам известно, что скоро два отряда ВЧК выедут на Мурман?

– Нет. Впервые слышу.

– Оно так. Командирами этих отрядов пошлют двух видных большевиков – Комлева и Спиридонова, причем Комлев едет прямо к вам – в Мурманск. Вам предстоит потесниться.

– Мы их примем, – сказал Басалаго, – хотя это соседство и невеселое. Но раздражать Совнарком мы не станем… примем!

Дантист что-то прикинул в уме.

– Вам надо видеть Томсона, – произнес уверенно.

– Как я могу это сделать?

– Томсон! – позвал врач, и дверь открылась.

Из соседней комнаты (откуда до этого не доносилось ни единого шороха) вышел джентльмен, уже с брюшком, низенького роста, лысый, в хорошо пошитом костюме, при часах и жилетке.

– Томсон, – сказал он с порога, представляясь.

Басалаго пулей вылетел из страшного кресла.

– К чему этот маскарад? Георгий Ермолаевич, я узнал вас!

Это был кавторанг Георгий Ермолаевич Чаплин.

– Видите? – сказал он, доставая паспорт. – Английский… Спасибо королю. А что делать? Лучше уж быть живым англичанином Томсоном, нежели убитым русским Чаплиным… Итак, лейтенант, условимся: до победы над большевизмом я остаюсь Томсоном!

Басалаго поговорил с «Томсоном» минуты две и понял, что с этого человека и надо было начинать все визиты. Здесь уже была организация, ладно скроенная на манер треугольника. Остриями этого треугольника являлись: Петроград – Вологда – Архангельск. В этот же день, в кабинете дантиста, треугольник заговора был преобразован в четырехугольник, и четвертым острием этого заговора сделался далекий Мурманск…

На прощание дантист снова ослепил лейтенанта рефлектором.

– Все-таки откройте рот… я посмотрю, что у вас. На Мурмане, случись больной зуб, и вы наплачетесь. Вот этот зуб, позвольте, я вам починю. Такой красивый молодой человек – и уже успели заиметь гадкие зубы… Где это вы так?

Губы лейтенанта были распялены толстыми холодными пальцами дантиста, в ответ Басалаго прозвучал так:

– а… оте…

– Понимаю, понимаю: на флоте.. Спокойно! – И дантист показал ему окровавленные клещи. – Его надо было вырвать, – сказал он.

* * *

Вальронд встретил его с распростертыми объятиями:

– Мишель, как я рад… Я дохну от тоски! Проходи. Моя неясная половина куксится. Поговорим наедине…

Обстановка была купеческого пошиба Еще не уплотнили! Женька Вальронд катался по паркетам на вытертых валенках, поправлял ? печи дымящиеся сырые поленья, рассказывал:

– Мишель, а я дурак. Сам не пойму; зачем я тогда бежал с «Аскольда»? Правда, в мои двадцать шесть лет погибнуть глупо не хочется. Но что я сейчас? Кому нужен?

Басалаго его утешил:

– Правильно сделал, что бежал. «Аскольд» пришел в Мурманск, почти не имея на борту офицеров. Керенский прислал особую комиссию, но она побоялась подняться на борт крейсера. До сих пор не можем подыскать командира на «Аскольд», все пугаются его, словно холеры. И гнить бы тебе, Женечка, на дне северной Атлантики, где-нибудь возле Норд-капа!

– Может, оно и так, – согласился Вальронд. – Но тошно мне было… будто совершил предательство! Ведь матросы ко мне хорошо относились. Они меня даже в ревком избрали. Правда, я командовал караулом, когда были расстреляны четверо в Тулоне!

«Ах вот как! – быстро сообразил Басалаго. – Это хорошо».

– Погоди, Женька! Как ты выбрался из Англии?

– О-о, это было почти невозможно! Но, скажи, кому есть дело за границей до мичмана Женьки Вальронда? Я ведь не Колчак… только мичман! И как можно прожить без России? Как? Решил вернуться. До Бергена сначала. Оттуда махнул в Швецию. Ну, когда увидел Ботнику – тут уже, близко. Через Финляндию, где меня два раза ставили к стенке… Что там творилось – ты не можешь себе представить. Резня шла дикая, без разбору.

– Как же ты выскочил из финского кошмара?

– Как? – хохотнул Вальронд. – С помощью барона Маннергейма. Группа таких бродяг, как я, обратилась к нему с посланием. Вроде слезницы! Мол, сукин ты сын, ведь мы знаем тебя за русского офицера гвардейской кавалерии… А твои – мясники, сволочи, наемники кайзера. Куда ты смотришь? Кого режете?

– Ну и что?

– Маннергейм спас нашу братию – в том числе и генерала Марушевского с женой… Владимира Владимировича! Того, что командовал нашими войсками во Франции. И вот, – закончил Вальронд, – как видишь, я здесь. Безработный офицер! Биржи труда для нас не существует, ибо Ленин торжественно закрывает эту войну. А меня выручила, естественно, женщина. Дежурю. Стою в очередях. Добываю керосин. Таскаю дрова из подвала. За это она меня кормит и даже, кажется, любит!

– А ты, – спросил Басалаго, – еще не предлагал своих услуг большевикам? Хотя бы как морской артиллерист?

– Боюсь, – сознался Вальронд, краснея. – Начнут трясти меня за холку, узнают всю подноготную и – к стенке… Я ведь еще полон сил. Жить хочется! Как будто и не глуп. Еще могу быть полезен. Флоту. Отечеству.

Басалаго еще раз окинул взглядом пышное убранство квартиры:

– Устроился ты неплохо…

– Еще как! – ответил Вальронд. – Мне просто повезло. Сегодня, поджидая тебя, я был на толкучке. И смотри, какое чудо… чистая ханжа!

Он выставил на стол бутылку – через стекло ядовито просвечивал адский денатурат.

– И заплатил недорого, – хвастал Вальронд. – Сущую ерунду. Всего два ордена: английский «За храбрость» и японский орден «Священного Сокровища»… Теперь выпьем!

Басалаго с робостью взялся за стакан с денатуратом.

– Слушай! А нас вперед пятками не вынесут? В могиле, как известно, похмеляться неудобно.

– Все равно… когда-нибудь да вынесут. Пей! Сначала тебя всего перевернет. Потом будет благородная отрыжка с запахом гнилой кожи. Но зато далее ты испытаешь настоящее блаженство, и не надо тебе никаких гурий… Понеслась? – спросил Вальронд.

– Понеслась! – Басалаго испытал все, что наобещал ему Женька, и с трудом отдышался. – Это здорово… – сказал задумчиво. – А вот у нас на Мурмане коньяк, любое вино!

– Ну, – подхватил Вальронд, – вы же проклятые аристократы. Буржуи недобитые. До вас революция еще не добралась.

– Да и добраться-то, – засмеялся Басалаго, – трудно… Закусывая денатурат вонючей хамсой, утисканной в роскошную фарфоровую супницу, Женька спросил:

– Помнишь Дрейера?

– Николашу?

– Да, Николашу, которому за его любовь к марксизму не дали на выпуске из корпуса мичмана.

– Помню, – ответил Басалаго. – По чести сказать, мне его тогда жаль было. Все получают кортики, а ему, словно оплеванному, поручика бац на плечи! Тьфу… Кстати, я знаю, где он сейчас. У нас. На военном ледоколе «Святогор».

– Так вот, – подхватил Женька, – я частенько о нем вспоминаю. Бывало, еще юнцами, сцепимся мы с ним. Мне ведь (ты знаешь) до марксизма этого никакого дела! А он убежден был. Крепко стоял…

– Крепко, говоришь? – спросил Басалаго.

– У-у-у… очень. Он верил. И вот теперь, вспоминая о Николаше, я часто думаю: ведь он оказался прав!

– Кто прав?

– Да Николаша Дрейер.

– С чего ты взял, Женька, что он был прав?

– Ну как же! Революция произошла. Как по писаному. Пролетарская, черт бы ее побрал… Почему хамсу не ешь? Она вкусная.

– Раздавим, – сказал Басалаго, отворачиваясь от хамсы.

– О! Ты, я вижу, тоже индивидуум убежденный.

– Да, – согласился Басалаго. – Почти как твой Николаша. Только в другую сторону…

Выпили снова, и Басалаго заговорил о деле:

– Женька, бросай свою хамсу вместе с бабой и – к нам! Хватит! Постыдись. Ты ведь был плутонговым. В твои-то годы…

– Да. Если бы не революция, быть бы мне уже лейтенантом!

– Вот видишь. Приезжай к нам. И будешь лейтенантом. Верь: нам нужны люди… Сейчас все изменится. Ну что ты волынишься с какой-то купчихой? Брось ее к черту… Мы тебя ждем!

– Тебе легко, – ответил Вальронд. – Ты прикатил с Черного, тебя на Мурмане никто не знает. А появись я на «Аскольде», мне сразу матросы предъявят счет… И – за борт!

– У тебя какие-то кронштадтские настроения. У нас за борт не кидают. Даже в погонах ходим. Не хочешь на «Аскольде» – не надо, всегда найдется работа при Главнамуре… Что тебе тут? За керосином ходить? За дровами в подвал лазать? Глупо ведь.

– Конечно, глупо, – ответил Вальронд. – Давай еще рванем этой голубой декадентской прелести! Я уверен, что Лермонтов, когда писал «Демона», ничего не пил, кроме чистого денатурата. И ты не удивляйся, Мишель, если я потом спою тебе: «И в небесах я вижу бога, и счастие готов постигнуть на земле…»

Отдышавшись после третьего стакана, Вальронд сказал:

– Не могу избавиться от одного ощущения. Весьма странного. Мне кажется, все это временное. Наступит момент, когда в дверь постучат и скажут: «Товарищ Вальронд, во фронт! Советская власть призывает вас на службу». А?

– Все так и будет, как тебе снится, – ответил ему Басалаго. – Раздается звонок, ты бежишь открывать двери, там стоит Чека, и тебе говорят: «Ах это вы, гражданин Вальронд? Вот вы нам и попались. Советская власть призывает вас к ответственности!»

– Да ну тебя… не каркай! – загрустил Вальронд.

– По рукам? – спросил Басалаго. – Нам ждать тебя?

И в этот момент (самый решительный) дверь распахнулась. На пороге стояла толстая женщина с нависшими, на кружевной воротник брылями сизых щек. Крохотные бриллианты сверкали в мочках ее ушей, раскаленных от бабьей ярости. Это была мадам Угличанинова.

– Я все слышала, – заговорила она басом. – Но что это значит? За все мое добро, Эжен, вы… Если вы мужчина, Эжен, то вы не покинете меня, одинокую женщину!

Женька Вальронд встал:

– Мадам! Из чего состоит каждая женщина?

– О?! – И брови «мадам» взлетели в удивлении.

– Женщина, как утверждает профессор Скальковский, всегда и неизменно состоит из тела, из платья, из паспорта.

– О! Эжен… Эжен… как вы можете?

– Из чего состоит мужчина? – продолжал Вальронд. – Мужчина состоит из тела, из подштанников и тоже из паспорта. Но, в отличие от женщины, он еще имеет воинский билет. И вот эта последняя бумажка иногда способна заставить мужчину расстаться с женщиной – даже с такой очаровательной, как ты, моя непревзойденная прелесть!

Мадам Угличанинова добежала до кушетки и хлопнулась в обморок. Женька Вальронд произнес сквозь зубы:

– И вот так каждый день. Жить подло надоело. Ладно. Жди! Я приеду на Мурман. А сейчас я подставлю ножку Леониду Собинову, чтобы не слишком он зазнавался… Слушай:

И в небесах я вижу бога-а-а,

И счастьие-е постигну-у на земле…