– Разьезд сорок три на проводе… Разговаривайте!

Небольсин подышал в кожаный раструб:

– Сорок третий? У аппарата начальник дистанции. Как у вас с заносами после метели? Отвечайте.

Ответ был неожиданным – длинная немецкая фраза.

– Я вас не понял, – сказал Небольсин, растерявшись.

Тогда ему ответили, на финском языке.

– Алло! Алло! – закричал Небольсин. – Это сорок третий? Барышня, с кем вы меня соединили?

Тоненький голосок девушки:

– Как и просили: сорок третий разъезд…

Небольсин был человеком крепким, но тут ему стало худо. Нащупал под столом старую галошу и долго совал в нее ногу.

«Бежать! До мурштаба! Скорее!»

И путеец ворвался в штаб с криком:

– Финны! На сорок третьем уже финны!

– Ошибаешься, – поправил его Басалаго.

– Это не финны, это пошли на нас немцы…

С этого дня на Мурмане только и говорили, что о немецкой угрозе. Об этой же угрозе Юрьев и Басалаго телеграфировали в Центр. «Рука Людендорфа тянется к Мурману», – утверждали англичане.

* * *

На забитых составами путях Басалаго отыскал штабной вагончик, в котором поселился недавно прибывший генерал Звегинцев.

– Николай Иванович, – сказал лейтенант с приятной улыбкой, – наступил момент нацепить старые шпоры. Над Мурманом, кажется, встает солнце Аустерлица… Вы, надеюсь, уже вошли если не в курс, то хотя бы во вкус нашего дела?

Звегинцев с трудом оторвался от казенных бумаг.

– Вхожу, – растерянно произнес он. – Но здесь все так запутанно, такое обилие течений, ситуаций, каналов, и по каждому из каналов что-то несет… Разную дрянь!

– Наша задача, – помог ему Басалаго советом, – поймать только нужное. А остальное пусть уплывает дальше… в небытие. Николай Иванович, нам предстоит прогулка в Совет!

– Мне? – оскорбился Звегинцев. – Под красное знамя?

– Именно так, ваше превосходительство. Под красным знаменем мы сотворим великое белое дело.

– Но там же этот… демагог! С такими, знаете, неприятными, шокирующими приличного человека замашками.

– Не беспокойтесь о Юрьеве, – утешил его Басалаго. – Этот боксер сейчас бьет свои последние раунды. Скоро ему на ринг вообще не выходить.

– Вы такого мнения, Мишель?

– Я знаю точно.

– И кто же его собьет, этого Юрьева?

– Даже не мы с вами. Юрьева сковырнут в канаву сами же большевики. А пока пусть эта мускулистая тля в демократической кепочке наслаждается жизнью и своим показным величием. Ему ведь, дураку, наверное, кажется, что он на Мурмане главный…

…Юрьев болтал по телефону с какой-то очередной своей поклонницей и, заметив гостей на пороге своего убежища, показал карандашом на стулья:

– Садитесь, товарищи, я сейчас… Итак, договорились! – закончил он разговор. – В восемь не могу. Ну ладно, не зачахнешь, если приду и в десять.

Бросив трубку, он энергично выскочил из-за стола.

– Я все уже знаю, – заговорил Юрьев. – Эти финно-германские банды, что двигаются на Кемь и Кандалакшу, как раз кстати! Совнарком должен понять, что грозит сейчас Советской власти на Мурмане. Или – или! Мы не имеем сил противостоять натиску. Честное сотрудничество с союзниками – вот единственное, что спасет нас. Да! Нам осталось последнее: повернуться к рейду, и пусть «некто третий» сойдет на берег со своей палубы…

Пока Юрьева несло, Звегинцев рассматривал его во все глаза – как редкого зверя. Генерал был повержен во прах этой неуемной бравадой рыночного зазывалы. «До чего же невоспитанный человек!» – думал о нем Звегинцев.

– Ну хватит болтать.. Дело! – решительно заявил Басалаго. Юрьев порылся в столе, извлек бумагу:

– Вот дело… Мною составлен, в простоте ума моего, первый эскиз в Наркоминдел о санкции на вмешательство союзников. Я еще раз предупреждаю Центр, что германская опасность грозит нам кулаком! И вот я спрашиваю здесь (далее Юрьев прочитал): «…в каких формах может быть приемлема помощь живой и материальной силой от дружественных нам держав?..» Ну и конечно же, я здесь заверяю Центр в «самом доброжелательном отношении союзных миссий». Так вот, – закончил Юрьев, иссякая словами, – если фраза товарища Троцкого о честном сотрудничестве чего-нибудь да стоит, так ее пора перелить в деловые формы. Теперь, прошу, ознакомьтесь с моим запросом внимательно!

Басалаго бегло прочитал телеграмму, сказал:

– Эскиз удобен. – Взял перо и тут же, не мудрствуя лукаво, подписался. – Ваше превосходительство, и вам!

Конечно, человеку старого воспитания было не просто отдать свою подпись с беззаботной легкостью этих молодых изворотливых дьяволов. Звегинцев еще недостаточно в этом поднаторел. К тому же отсутствие знаков препинания выводило его из себя.

– Вы, как автор, не будете обижены, ежели я исправлю и орфографические ошибки? – спросил он у Юрьева.

– Мы Пажеского корпуса не кончали… Исправляйте!

– Так, – сказал Звегинцев, приведя телеграмму в божеский вид. – Но, простите великодушно, при чем же здесь господин Троцкий и при чем здесь я, бывший генерал гвардейской кавалерии? Я не понимаю, чего вы домогаетесь от меня? Не лучше ли просто сказать англичанам по старой дружбе, чтобы они не валяли дурака и поскорее высаживали свои десанты… Послушайте, вы мне объясните: кому нужна моя подпись?

О, святая простота бывших генералов от кавалерии!..

Пришлось Басалаго деликатно пояснить:

– Видите ли, генерал, товарищ Троцкий – это наркоминдел; раньше, в благословенные времена проклятого прошлого, он назывался бы министром иностранных дел. А вы, насколько я понимаю в расстановке сил на Мурмане, прибыли сюда с санкции того же Троцкого, чтобы возглавить войска на Мурмане.

– Это без подвоха, милейший? – спросил Звегинцев.

– Абсолютно так. Подписывайте!

– Ну что ж, – вздохнул Звегинцев, ставя подпись. – Не я один продал душу. Вон адмирал Щастный тоже в генерал-адъютанты метил, а попал в советские флотоводцы…

Три подписи – достаточно весомо: председатель Мурсовдепа, начштамур Басалаго и командующий войсками Звегинцев.

Юрьев помахал бумагой, чтобы поскорее высохли чернила.

– Вполне убедительно, – сказал. – Теперь – на телеграф!..

К вечеру телеграф пустынен. От нечего делать Басалаго и Юрьев слонялись по темному бараку, присаживались у раскаленных печек. Курили. Помалкивали. Поглядывали на часы.

– Уже девять, – заметил Юрьев. – Может, ответ придет только утром? Тогда на кой черт мы торчим здесь?

– Подождем еще полчаса, – сказал ему Басалаго.

Телеграф заработал в двадцать один час пятнадцать минут.

Басалаго увидел, как отхлынула кровь от лица Юрьева.

– Что же там? – спросил он, переживая. – Читай…

Юрьев молча повернул к нему ленту с ответом Троцкого.

ВЫ ОБЯЗАНЫ ПРИНЯТЬ ЛЮБОЕ СОДЕЙСТВИЕ СОЮЗНЫХ МИССИИ…

В конце телеграммы наркоминдел призывал Юрьева проявить образец выдержки и революционной преданности делу рабочего класса.

Басалаго с язвой в голосе заметил Юрьеву:

– Преданность ты проявишь, я не сомневаюсь. Но… где же здесь подпись Ленина?

Юрьев аккуратно сложил телеграмму. Спрятал ее в карман широкого пальто, которое отвисало полами от тяжести оружия.

– Ясно, – ответил он, – что Ленин ничего об этом не знает, и надо как можно скорее закрепить согласие – не на словах, а на деле…

* * *

На телеграмме наркоминдела, посланной на Мурман, стояло указание: «Вне всякой очереди!» И это как бы определило всю подозрительную стремительность дальнейших событий…

Еще не рассвело над заливом, а Басалаго уже заторопился:

– Собирайте коллегию! Будите англичан и французов! Петушок давно пропел, и они могут проспать самое интересное…

Прямо из объятий «баядерки» пришел Юрьев, хлебал воду из графина после похмелья. За ним – Каратыгин, Шверченко, Ляуданский…

– Мишка, – сказал Юрьев, принюхиваясь, – чего ног не моешь? Потом от тебя, как от падлы… Неудобно, ведь Европа с нами!

Европу сегодня представляли: от англичан – адмирал Кэмпен и консул Холл в сопровождении неизбежного Уилки; от французов – Лятурнер и капитан Шарпантье; присутствовала и Америка – в лице румяного жизнерадостного лейтенанта Мартина.

Расселись. Тускло светила лампа под абажуром. На рейде лязгали цепи, выла сирена с подводной лодки, от самой Колы натужно орал паровоз, поспешая к Мурманску.

– Юрьев, – шепнул Басалаго, – тебе разжигать…

– Начнем, – отозвался председатель совдепа.

Юрьев зачитал перед собранием телеграмму Троцкого:

– «…принять любое содействие союзных миссий!»

И сел. Залпом выхлебал еще стакан воды.

– Кем подписано? – спросил консул Холл, тщательно скрывая волнение (и это ему отлично удавалось).

– Телеграмма от имени наркоминдела.

– Разумно, – буркнул Лятурнер, не поднимая лица. Союзники еще не освоились с этой новостью; казалось, они еще не верили в то, что невозможное вчера вдруг стало возможным сегодня. Лейтенант Мартин, в узеньком мундире, широком в плечах, с жиденьким галстуком на шее, вырос над собранием и первым нарушил эту вкусную тишину.

– Телеграмму мистера Троцкого, – сказал он, – я, как представитель президента Штатов, расцениваю пока платонически, ибо за мною (вдруг лягнул Мартин своих союзников) еще не стоят крейсера и линкоры моей страны, как они стоят ныне под самыми дверями консульств моих почтенных коллег – англичан и французов…

– Не надо опаздывать, – сказал Кэмпен.

– Их никогда не дождешься, – пожаловался майор Лятурнер.

– Повторите второй пункт, – вдруг попросил Уилки.

– Пожалуйста… – Басалаго глянул на Уилки поверх листа бумаги. – Пункт второй зачитываю снова: «Высшее командование всеми вооруженными силами района принадлежит Мурманскому военному совету из трех лиц – одного по назначению Советской власти и по одному – от англичан и французов».

– Спасибо, – сказал Уилки, и это его «спасибо» можно было понимать двояко: или он благодарил Басалаго за повторение пункта, или за тот перевес, который союзники получали в этом совете; консул Холл, конечно же, остался невозмутим; но зато Шарпантье с Мартином, как люди непосредственные, прыснули смехом. А на лице Басалаго заходили острые скулы.

«Сейчас я вам отомщу за этот дурацкий смех», – думал он.

– Пункт третий, – прочел Басалаго. – «Англичане и французы не вмешиваются во внутреннее управление районом…»

И смех угас. «А вы как думали?» – обрадовался Басалаго. Конечно, независимо от соглашения, союзники все равно вмешиваются – и лейтенант знал об этом, – но сейчас ему просто хотелось потешиться над замешательством союзников.

– Пункт четвертый, – читал он далее. – «Союзники принимают на себя заботу о снабжении края необходимыми запасами».

– Всё? – спросил Уилки.

Взгляды союзников устремились на адмирала Кэмпена как самого старшего. Кэмпен был бойцом по натуре. Смолоду плававший на чайных клиперах, он выпил за свою жизнь не одну бочку виски, не раз бывал на волосок от смерти и всегда знал, что ему надо сейчас и что надобно приготовить на завтра. «Сегодня» ему надобно было заручиться согласием Советской власти на оккупацию Мурмана – и этот опасно раскаленный каштан вытащил ему из пламени Юрьев. «Завтра» морская пехота короля двинется дальше – против той же Советской власти, которая как будто и призвала эту пехоту…

Человек дела, Кэмпен и говорил только дело.

– Простыни постланы, – сказал, он, – осталось поймать блох! Меня уже кусает пункт четвертый вашего любезного соглашения с нами: именно о снабжении королевством вашего края.

– Я тоже, – заметил Холл с осторожностью, – позволю себе усомниться в излишней растяжимости этого пункта.

– Мы же, черт возьми, не дипломаты! – вспылил Басалаго. – Мы говорим, что думаем. И перед вами не Индия, наконец, а Мурманский край, где не растет даже картошка…

– О картошке вообще не следует спорить, – вступился Юрьев и продиктовал новую редакцию пункта: – «Англичане и французы сделают все возможное для снабжения края необходимыми запасами продовольствия…» Так вы согласны? – спросил Юрьев.

– Это уже точнее, – одобрил поправку Уилки.

Но тут опять поднялся несокрушимый адмирал Кэмпен.

– Теперь, – сказал он, – когда пункт четвертый отрегулирован, я позволю себе вернуться к редакции пункта третьего. Я имею в виду вопрос о нашем невмешательстве во внутреннее управление районом. – Кэмпен, словно помолодев, выпрямился. – От имени короля торжественно заявляю: мы, англичане, никогда не вмешивались во внутренние дела русского народа. И пусть консул Холл подтвердит от лица британского парламента, что это принцип, присущий всей английской нации…

Басалаго вскочил с места – в злости.

– Я не понимаю сути этой отповеди сэра Кэмпена Если адмиралу не нравится третий пункт, то пусть он обратит внимание на пункт второй – о создании Союзного военного совета, в который войдут представители Англии и Франции… Вам этого мало? Тут Лятурнер подал голос – практический.

– Как же нам согласовать, – спросил он, – взаимодействие таких в корне антипатичных одна другой организаций, как Союзный военный совет и Мурманский совдеп? – И француз посмотрел в сторону Ляуданского, Каратыгина и Шверченки.

Но эти ребята, закатившись с бухты-барахты в такую высокую политику, даже не чирикали: сидели тихонько.

– На ваш вопрос, Лятурнер, – ответил Басалаго, – пусть дает ответ сам председатель Мурманского совдепа.

Юрьев сказал:

– А что вас беспокоит, майор? В оперативном отношении вы будете абсолютно свободны от влияния моего совдепа.

– Тогда я снимаю свой вопрос. – И Лятурнер замолк. «Скорость – самое главное! Скорость…» Это совещание они спроворили за один час и пять минут. Радиостанции мира уже начали передавать в эфир о проникновении союзных армий Антанты в систему защиты социалистического государства. По Брестскому миру, говорилось в этих сообщениях, прекращение операций в русских водах касается только Балтийского и Черного морей, но не Белого моря и не Мурманского побережья; таким образом, германская опасность здесь по-прежнему существует…

– Быстро, лейтенант, быстро, – говорил Юрьев, застегивая пальто. – Куем железо, пока горячо.

В четыре часа дня «словесное» соглашение уже было разослано по всей линии Мурманской железной дороги: к сведению! Петрозаводский Совжелдор ответил Мурманскому совдепу: НЕ ВЕРИМ ТЧК ПРОВОКАЦИЯ ТЧК

Юрьев сунул в рот трубку, сказал телеграфисту:

– Отстучи им, олухам: «Верить. Юрьев».

Так было сковано первое звено в длинной цепи предательств.

Шверченко, Юрьев, Каратыгин, Ляуданский и прочие были приглашены на линкор «Юпитер»: банкетировали. А потом с удовольствием фотографировались (как можно живописнее) под жерлами британских двенадцатидюймовок. Смотреть было страшно на эти фотографии: стоит человек – малюсенький, как букашка, а над ним – вот такая дыра, как прорва…

Лейтенант Басалаго был достаточно умен, чтобы не фотографироваться в такой компании, да и некогда ему: дела, дела, дела…

– У меня есть одна идея, – натаскивал он Юрьева, как легавую на понюшку. – Чтобы немного утихомирить страсти на «Аскольде», надо бы посадить в Союзный военный совет представителя как раз от этой хлопотной посудины первого ранга…

– Павлухина? – покоробило Юрьева. – Или Зилотти?

– Да ну их к черту!.. Но там есть такой скромный юнец, мичман Носков, который ни прядет, ни вяжет. Матросы его затюкали, и вряд ли он откажется жить на берегу.

Тихоня мичман (трюмный специалист) вошел в мурманский триумвират, где пряли и вязали, конечно, француз и британец.

* * *

Был поздний час. Звонок от Уилки.

– Аркашки, – сказал он Небольсину, – нужен вагон.

– Зачем?

– Мы снимаем сейчас радиостанцию с вашего линкора «Чесма», как самую дальнобойную, она необходима на берегу.

Небольсину стало смешно.

– Послушай, дружище! А наша «Чесма» дала снять радиостанцию так легко, будто это не последние у нее кальсоны?

– Но ты же знаешь, Аркашки, что решения Союзного военного совета отныне закон для Мурмана… Мы будем ставить радио на Горелую Горку… Дашь вагон?

– Бери, – ответил Небольсин, зевая.

Интервенция начиналась словами. Вполне вежливыми. Как бы на правах старой дружбы и взаимопонимания.