ГЛАВА ПЕРВАЯ,

в которой Паржизек-отец и Паржизек-сын приходят в изумление

Утро. Над Браником взошло солнце.

Его лучи облили матовым золотом стеклянные рамы парников с овощами, посеребрили капельки росы на кочанах цветной и савойской капусты, проказливо заглянули в окна трамвая, только что выехавшего из депо, перескочили через дорогу, пробрались сквозь ветви еще не проснувшихся тополей и, наконец, скользнули в открытую дверь маленького домика на берегу Влтавы.

Комната, куда в этот памятный июньский день юркнул первый солнечный зайчик, вовсе не отличалась роскошью убранства. Старый буфет с выстроившимися в ряд расписными мисками, жестяной умывальник, кровать с перинами в синюю и белую полоску, стол, несколько порядком облезлых стульев – вот и вся обстановка. На плите в закопчен ном горшке весело булькало кофе, и пар, поднимавшийся над ним белесым облачком, лизал концы подштанников папаши Паржизека, которые сушились над плитой на веревке. Сам папаша Паржизек сидел у окна на низенькой скамеечке и обувался. Солнечный зайчик вскочил на носок старого башмака Паржизека, поднялся вверх и шаловливо прыгнул на руку, завязывавшую шнурок. Этот легкомысленный прыжок разлучил его с беспечными радостями и познакомил с суровой действительностью.

Рука у папаши Паржизека большая, жесткая, отнюдь, не располагающая к нежностям. Словом, это загрубевшая рука человека, который работает тяжелыми дубовыми веслами не меньше двенадцати часов из двадцати четырех – весь день, пока на дворе не стемнеет. Папаша Паржизек – перевозчик и к тому же страстный рыболов. Руки его стали грубыми и жилистыми от бесчисленных коротких, но сильных ударов веслами; с их помощью он гоняет свою плоскодонку с левого берега на правый и обратно вот уже пятнадцать лет. Один сумасшедший профессор математики, переправлявшийся с ним как-то в Глубочепы, вычислил дорогой, что за годы работы перевозчиком папаша Паржизек взмахнул веслами сорок восемь миллионов раз. Если бы эти сорок восемь миллионов взмахов вдруг превратились в один миллион крон, Паржизек на радостях помчался бы на своей лодке вверх по течению хоть до самого Ческого Крумлова.

Кстати сказать, папашу Паржизека последнее не совсем бы устроило; когда-то в молодости он как раз в Ческом Крумлове отбывал солдатчину и там в трактире «Шесть звездочек» остался должен семнадцать крейцеров. Вот почему он имел все основания считать неразумным посещение этого красивого городка. Но эта старая история почти выветрилась из памяти папаши Паржизека. С тех пор над его головой пронеслись две мировые войны, и тот покой, которым он наслаждался уже целых два года, настраивал его на размышления о вещах куда более приятных и полезных, чем сомнительные проделки времен солдатской службы. Вчера, например, прошел дождь, и вода во Влтаве, и без того поразительно похожая по своему цвету на гороховую похлебку, пожелтела еще больше. Эти два явления природы всецело владели его мыслями в настоящий момент.

Завязав шнурок на втором башмаке, папаша Паржизек поднял голову, покрытую густой шапкой темных с рыжиной волос, облегченно вздохнул и, повернувшись к двери, крикнул: «Эй, Франтик!»

Потом он перевел взгляд на другую дверь, ведущую в соседнюю комнату, и крикнул еще раз, но уже не так громко: «Руженка, поди сюда!»

Нежные нотки, появившиеся в его голосе, кое-что значили.

Руженка – это пани Паржизекова. Пусть она маленькая, словно мышка, однако это жена! А потому мудрый внутренний голос шепнул папаше Паржизеку, что сообщить ей о своем намерении не ходить сегодня утром на перевоз, а отправиться на рыбную ловлю, нужно как можно ласковей и осторожней.

Что касается Франтика, то с этим единственным отпрыском семьи Паржизеков особых дипломатических тонкостей не требовалось. Ему исполнилось четырнадцать лет, он был хорошим, послушным сыном, а так как вырос около воды, то в долгих объяснениях не нуждался. Когда, вбежав в комнату, он увидел на полу засаленную торбу, из которой торчало горлышко термоса, и скользнул взглядом по физиономии отца, светившейся тихим внутренним светом, ему сразу все стало ясно.

– Ты едешь на рыбалку, папа? – спросил он солидно.

Бросив тревожный взгляд на дверь в соседнюю комнату, папаша Паржизек ответил:

– Я вижу, ты понимаешь своего старого отца, Франтик. Ты славный парень. – И добавил с надеждой в голосе: – Поработаешь нынче за меня?

– Известное дело, – согласился Франтик.

На этом разговор кончился. Казалось, все уладилось ко всеобщему удовольствию.

Тем не менее не судьба была папаше Паржизеку поймать хотя бы одну рыбку, а Франтику перевезти через Влтаву хотя бы одного человека в это знаменательное утро. В тот час, когда они, прекрасно поняв друг друга, строили планы на предстоящий день, на правом берегу Влтавы закрутился вихрь непредвиденных происшествий, грозя нарушить мир и покой семейного очага Паржизеков.

* * *

Как это всегда бывает на свете, люди и не подозревают, что готовит им коварная судьба. Они толкуют о пустяках, а в воздухе уже нависли крупные события.

Паржизеки – отец и сын, – дружно шагая к перевозу, вели разговор о котятах, которых принесла накануне трехшерстная кошка Мица. Паржизек-отец считал, что их всех нужно утопить, а Франтик требовал, чтобы одного оста вили.

– Терпеть не могу кошек, – закончил дебаты Паржизек-отец. – Они не умеют плавать. А какой прок от животного, если оно не плавает? Возьми, например, рыбу, Франтик. Вот это действительно тварь, по всем статьям!

Папаша Паржизек – завзятый рыболов, отсюда и некоторая однобокость его суждений. Желая быть объективным, он добавил поспешно:

То, что я сказал о рыбах, само собой, относится и к людям. Люди тоже обязаны плавать. Можешь ты, например, вообразить, что я тону? Попробуй представить себе, что кто-нибудь в нашем роду не умеет держаться на воде?

– Нет, не представляю, – с гордостью подтвердил Франтик. Но вдруг смутился.

Вереница родственников по мужской и по женской линии, дефилирующая перед его мысленным взором, внезапно замедлила свое движение. Виной этому была женщина с румяным лицом, проницательными глазами, пышной грудью и широкими бедрами; что касается ее ног, то подставленные вместо них дорические колонны имели бы вид ножек недоноска. Словом, это была женщина, при взгляде на которую человек невольно восклицал: «Увы, как сильно человеческая фантазия отстает от изобретательности природы!»

Немного поразмыслив, Франтик спросил:

– Тетушка Каролина тоже плавает, папа?

Лицо папаши Паржизека омрачилось: вопрос сына коснулся больного места в истории рода. Хотя тетушка Каролина обладала многими замечательными качествами, но вода не была ее стихией. Как ни любил папаша Паржизек Каролину, ни за что на свете не мог он представить себе, чтобы эта огромная туша, весом сто пятьдесят килограммов, могла покачиваться на волнах Влтавы или любой другой реки мира. Он вздохнул и, недовольно попыхивая трубкой, искоса взглянул на сына.

– Не впутывай сюда тетушку Каролину, Франтик! Она, понятно, плавать не умеет, ведь… нужды в этом у нее нет. Да и вряд ли когда была или будет. Тетушка Каролина – одна из тех женщин, которых жестоко обидела судьба. Когда ты подрастешь и станешь смыслить в этих делах, я тебе расскажу ее историю. Короче говоря, тетушка Каролина терпеть не может воды. И не без основания. Эту женщину ничто в жизни не радует, она так убита горем, что не выходит из своего домика в Глубочепах, одно ей осталось – слезы и воспоминания…

Папаша Паржизек снова запыхтел своей дочерна прокопченной трубкой, и звуки, вылетавшие из нее, были исполнены глубокой меланхолии.

– Никогда не забуду, Франтик, как тетушка Каролина отговаривала меня идти в перевозчики!.. «Вацлав, – убеждала она, – не делай этого! Поступай лучше в трамвайное депо. Старый Паздера уверял, что тебя туда примут…» Нет, ты только подумай, ведь теперь я бы катался на семерке!..

Папаша Паржизек всегда вспоминал о безрассудных советах тетушки Каролины с ужасом. Он, конечно, был согласен с тем, что цивилизация несет с собой благоустройство и удобства, одним из которых является трамвай. Но сидеть в трамвае в качестве пассажира или работать на нем – это разница. Папаша Паржизек всегда жалел водителей этих чертовых таратаек. Ему часто приходилось наблюдать, как, стоя на площадке и вертя туда и сюда медную ручку, они мрачно размышляют, удастся ли им добраться вовремя, без опоздания до конечной станции. Иногда это у них получается. Но заслуга их в этом не велика. Все зависит от таинственного стечения обстоятельств, по воле которых подается или не подается электрический ток. А вот это как раз и не по душе папаше Паржизеку. Он привык надеяться только на себя. Ему доставляет удовольствие воевать с разбушевавшимися стихиями, но он не желает иметь дело с беспорядками в электрической сети. Была причина и поважнее. На протяжении многих десятилетий представители рода Паржизеков так тесно сжились с водой и ее особыми законами, что работа на суше казалась им чем-то противоестественным. Папаша Паржизек любовно посмотрел на свои заскорузлые руки, энергично сплюнул и сказал:

– Ну нет, Франтик, лодку и весла я ни на что на свете не променяю. Это солидное и притом тихое, располагающее к размышлениям занятие. Все время на реке, гребешь веслами, а сам думаешь свое. И знаешь что удивительно? Вода одинаково на всех действует. Стоит человеку очутиться на воде, он преображается. Подойдешь утром к перевозу и смотришь, как люди на том берегу кричат, размахивают руками. Им бы все поскорей да поскорей. Торопятся, спешат… А влезут в лодку – сразу успокаиваются. Сидят себе смирнехонько на скамейке и тихо смотрят на воду, на весла, на волны, становятся такими кроткими, задумчивыми… Может, они чувствуют, что находятся в руках хорошего человека, а может, и еще почему, не знаю. Но только сразу же в душе их водворяется мир и покой… И то скажу тебе, Франтик, люди, что к воде даже близко не подходят, – они слабосильные. Я всегда жалею, что тетушка Каролина не соглашается покататься со мной на лодке. Бывает размечтаюсь, как сидит она в лодке позади меня на скамеечке, боится даже словечко проронить, а все только тихо смот…

В эту минуту спокойствие браницкого утра нарушил громкий гневный окрик. Паржизек-отец осекся на полу слове, поглядел перед собой, и его глаза начали медленно, но неудержимо выкатываться из орбит.

Пересекая реку, к ним приближалось нечто такое, что только человек, наделенный буйной фантазией, мог назвать лодкой. Хотя это «нечто» плыло по воде и по сторонам его шлепали весла, но на этом сходство его с лодкой кончалось. В остальном таинственный предмет скорей походил на средневековый замок, которому вздумалось прокатиться по реке. Над мощным укреплением с острыми зубцами возвышалось что-то вроде башни, вершина ее сверкала всеми цветами радуги. У подножия замка на веслах сидел, съежившись, мужчина маленького роста в приплюснутой кепке и изо всех сил, но без большого успеха старался продвинуть таинственное сооружение вперед.

В тот момент, когда воздух сотрясся от резкого окрика, человечек на носу испуганно оглянулся, и все сооружение угрожающе зашаталось. На это имелись свои причины. Странный предмет на корме, напоминавший издали башню, вдруг переменил положение и оказался человеческой фигурой солидных размеров. Лодка сильно накренилась, в результате чего часть укрепления с грохотом обрушилась. Теперь можно было хорошо рассмотреть груду чемоданов и объемистых баулов. Человек на носу истошно завопил и налег на весла. Лодка закачалась еще сильней. Минута была решающей. Но когда казалось, что катастрофа неизбежна, в дело вмешалась мощная фигура, стоявшая на корме. Перешагнув через груду чемоданов, она наклонилась, схватила мужчину в охапку, словно котенка, и перекинула его на корму, где тот мгновенно исчез за чемоданами. Затем, усевшись на скамейке, она уверенно схватилась за весла. Весла взлетели и энергично врезались в воду. Лодка рванулась вперед и легко, точно перышко, понеслась по реке.

– Видал, Франтик? – подал голос папаша Паржизек, переведя наконец дух. – Что это, по-твоему, такое? Пускай я в жизни не поймаю больше ни одной самой паршивой рыбешки, если эта пигалица не пан Паздера. Но кто же все-таки эта женщина, разубранная, словно новогодняя елка?

– Не знаю, папа, – с невинным видом ответил Франтик. – Меня другое удивляет: ты недавно сказал, что, когда люди садятся в лодку, они становятся смирными и спокойными. А мне почудилось, будто эта женщина…

– Замолчи, – пробурчал папаша Паржизек и укоризненно поглядел на сына. – Кто бы она ни была, все одно, ее к воде и близко нельзя подпускать. Я бы такую особу ни за что не взял в лодку. Женщина с десятком чемоданов! Отродясь не слыхал ничего подобного! Ей впору на телеге ездить, а не в лодке. Если бы эта красотка явилась ко мне, я бы ей прямо сказал: «Вы сами подумайте, сударыня…»

Но тут поток логических рассуждений папаши Паржизека оборвался. Лодка подходила к берегу. Ее нос почти касался причала. Вдруг фигура, сидевшая на веслах, повернулась. Трубка папаши Паржизека отчаянно заплясала, и из уст обоих Паржизеков одновременно вырвался крик изумления:

– Тетушка Каролина!..

Да, это была тетушка Каролина. Ее румяное лицо сияло, как начищенный медный таз, на тетушкиной шляпе среди огромных вишен и полевых цветов восседало чучело птицы. Тетушка Каролина ступила на браницкий берег с таким победоносным видом, какой был, наверное, у капитана Кука, когда он открывал свой восемьдесят пятый остров. Приветливо улыбнувшись папаше Паржизеку, она дружелюбно ткнула Франтика в бок и спокойно, как будто ничего особенного не случилось, произнесла:

– Вот я и приехала, дети!

Затем ее лицо слегка омрачилось.

– Пан Паздера не должен возить людей, – сказала она задумчиво. – Силенок маловато, да и пугается он всего. С мужчинами сущее наказание… Вацлав, принеси из лодки чемоданы!

Папаша Паржизек, таская чемоданы на берег, двигался, как во сне. Трубка его давно погасла. Но он не замечал этого и продолжал пыхтеть ею понапрасну.

– А ты, Франтик, возьми клетку с канарейкой. Да гляди под ноги, не споткнись! Испугаешь Маничка… Пан Паздера может отправляться восвояси.

Сделав эти предельно четкие распоряжения, тетушка Каролина, не оглядываясь ни направо, ни налево, твердым шагом направилась к дому Паржизеков.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ,

ясно доказывающая, что тетушка Каролина сошла с ума

От перевоза до домика Паржизеков около пяти минут ходу. Вы пересекаете лужайку, огибаете пень старого ильма, выходите на тропинку, окаймленную с одной стороны рядом тополей, с другой – грядками савойской капусты, минуете изгородь, из-за которой выглядывают яркие головки подсолнечников, – и вы на месте.

Дойдя до ильмового пня, папаша Паржизек остановился. Пень неодолимо притягивал его к себе. Сбросив с плеч чемодан и баулы, он вытер пот, струившийся по лбу, вздохнул и присел. Некоторое время он смотрел задумавшись на реку, затем, покачав головой, сказал печально, но твердо: «Тетушка Каролина сошла с ума, Франтик».

Разве не ужасно, когда вам приходится говорить подобные вещи о ком-нибудь из родственников? Тем более, если дело касается тех, кого вы любите… Но папаша Паржизек не относился к людям, которые боятся смотреть в глаза горькой правде. А в том, что диагноз его правилен, он ни сколько не сомневался.

Подумать только, ведь тетушка Каролина уже десять лет не вылезала из Глубочеп, где предавалась тихой грусти!.. Она содрогалась от ужаса при одном взгляде на реку!.. По мнению всех родных, тетушка Каролина, пришибленная жестокими ударами судьбы, покорно ожидала конца своей безрадостной жизни!.. И вот эта самая женщина ни с того ни с сего вдруг хватает весла, нагружается десятком чемоданов, канарейкой и берет приступом браницкий берег с таким видом, будто это для нее привычное дело.

Папаша Паржизек почувствовал, как глаза его заволакиваются каким-то туманом. Неожиданно разыгравшиеся события застигли его врасплох. Только он собрался идти на рыбалку, а тут на поди!.. Род Паржизеков издавна гордился тем, что все его представители и мужского и женского пола обладали здравым смыслом. Не было женщины более благоразумной, чем мамаша Паржизекова; ведь это благодаря ее маленьким, но сильным рукам семья Паржизеков жила в счастье и довольстве уже тридцать лет. Не было мужчины более практичного, чем дядя Бонифаций, несколько раз объехавший на своем корабле вокруг земного шара. Короче, не существовало такого Паржизека или родственника этой славной фамилии, который бы вы шел из рамок здравого человеческого смысла, – неважно, работал ли он руками или головой. И казалось, что так всегда и будет. Вот, например, Франтик. Мальчику четырнадцать лет, а он кого угодно за пояс заткнет, – и понятно, ведь это Паржизек! На Франтика родные могут рассчитывать, он будет верен славным традициям рода и не совершит никаких безрассудств. А вот Каролина, которой уже пятьдесят стукнуло…

Печальные размышления папаши Паржизека были прерваны птичьим писком.

Только птичек здесь не доставало!.. Так и есть! Маничек! Канарейка! Бьется в клетке на правом берегу Влтавы, вместо того чтобы сидеть на жердочке в Глубочепах и смотреть, как тетушка Каролина вяжет чулок, удобно устроившись в вольтеровском кресле…

Сознание, что нет на свете ничего, ровнешенько ничего, на что бы человек мог положиться, побудило папашу Паржизека взглянуть критическим оком на возвышающуюся перед ним гору чемоданов и вернуться к действительности.

– Что же с ними делать, Франтик? Не сплавить ли их по воде обратно в Глубочепы, как по-твоему?

– А ты думаешь, папа, что тетушка Каролина взаправду сошла с ума?

– А то как же? Может, ты воображаешь, что тетушка просто собралась прогуляться? Ты это, парень, выкинь из головы. Твоя тетка…

– Папа, ты обещал, – перебил отца Франтик, – когда я вырасту и буду во всем разбираться, что-то про нее рассказать. Жалко, что нельзя этого сделать сейчас!..

– Как это нельзя?.. – Папаша Паржизек на минуту призадумался. – А почему бы и не рассказать? Я говорил: ты не поймешь, потому что тебе только четырнадцать. Мне вот за пятьдесят, а я тоже ничего не понимаю. Я так считаю, что тебе не вредно послушать печальную историю тетушки.

Папаша Паржизек загасил пальцем трубку и дважды продул ее с глубокомысленным видом…

История тетушки Каролины слишком трогательна, что бы заставлять папашу Паржизека заниматься ею. Чересчур много в ней чувствительных мест, и нам хотелось бы изба вить этого сурового мужчину от излишних волнений, неизбежно связанных с воспоминаниями. А поэтому лучше возьмемся за дело сами, позаботившись о том, чтобы наше повествование вышло возможно короче и ничего в нем не было позабыто.

Тетушка Каролина – сестра дяди Бонифация. Брат и сестра – близнецы. Дядюшка весом в сто двадцать килограммов и тетушка, которая вытянет все сто пятьдесят, кажутся сейчас сверхъестественными существами. А ведь когда-то они были обыкновенными новорожденными и ни чем не отличались от остальных младенцев и друг от друга.

В тот день, когда новые Паржизеки увидели свет божий, в деревне Печек, что у железнодорожного полустанка, родился мальчик по имени Арношт. И с той поры судьба тетушки Каролины была решена. Разумеется, тетушка Каролина пока что ничего об этом не подозревала. Сначала она полеживала себе, завернутая в пуховое одеяльце, потом резвилась на берегу реки, играла в куклы, чтобы не сколько позднее стать ученицей первой группы «б» начальной школы в Бранике. Подобным же образом, только со всем независимо от тетушки, вел себя и Арношт Клапште.

Оба ребенка, разделенные почти шестьюдесятью километрами железнодорожного пути, расцветали духом и телом. Тетушка – та больше телом. К десяти годам она уже весила пятьдесят один килограмм. Пытаясь как-нибудь восстановить равновесие, Арноштов дух устремился к миру искусств. Особенно его интересовала музыка. В тот момент, когда тетушка Каролина набрала пятьдесят один килограмм живого веса, Арношт Клапште мог уже без ошибок играть на флейте вариации в духе Паганини на «Корневильские колокола». Конечно, ребятишки до поры до времени ничего не знали друг о друге, но тем не менее их разумное соперничество успешно продолжалось и в дальнейшем. Наверное, в это дело вмешались парки.

Встреча их состоялась, когда тетушке исполнилось девятнадцать лет и весила она ровно сто десять килограммов, а Арношт уже свободно играл на большинстве музыкальных инструментов. Молодые люди полюбили друг друга с первого взгляда, и вскоре эта любовь принесла свои плоды.

Увидев, каких успехов достиг ее милый Арношт в области музыки, тетушка Каролина почувствовала, что не имеет права от него отставать. Прибавление в весе она справедливо считала от себя не зависящим, а потому решила идти в ногу с Арноштом в сфере духа. К сожалению, музыкальных способностей у нее не обнаружилось. И тетушка принялась изучать языки. Теперь вместе с ростом килограммов росло и количество изученных ею иностранных языков. К тому времени, когда Арношт научился виртуозно играть на геликоне, одном из последних инструментов, которые ему оставалось освоить, тетушка Каролина в совершенстве владела большинством европейских языков, не говоря уже о персидском и халдейском.

Как видите, любовь их была чистой, прекрасной и возвышенной; весь Браник, где Арношт стад работать кондуктором двадцать первого номера трамвая, с глубоким участием следил за этим пышно расцветающим чувством.

Арношт был не только знаменитым музыкантом, но и необыкновенно способным работником городского транспорта. Любовь вела его к высокой цели. Изо всех сил старался он добиться должности, которая дала бы ему право просить руки тетушки Каролины. Арношт мечтал стать контролером, носить котелок, короткий пиджак и значок под лацканом.

К сожалению, страсть к музыке разрушила все его планы. Арношт Клапште постоянно возил с собой какой-нибудь музыкальный инструмент, с которым не мог расстаться. Как раз за день перед тем, когда должно было выйти решение о его назначении контролером трамваев города Праги, он вез с собой на задней площадке арфу. Случаю было угодно, чтобы какая-то старушка из Подола, возжаждавшая услышать нежные звуки этого божественного инструмента, попросила Арношта сыграть что-нибудь. И Арношт не смог ей отказать. Отложив сумку с билетами, щипцы и картуз, он провел пальцами по струнам. И надо же было в этот самый момент войти контролеру! Дело, наверно, кончилось бы благополучно, если бы старушка из Подола, не подозревавшая, что перед ней стоит сам контролер, не попросила его сесть на место и не мешать.

После этого происшествия Арношту Клапште пришлось оставить службу в трамвайном депо и поступить машинистом на буксирный пароход, бороздящий волны Влтавы. Тетушке Каролине было все равно. Она по-прежнему горячо любила Арношта. Теперь она издалека могла узнавать о приближении жениха. Попав в руки музыканта, сирена буксирного парохода научилась издавать самые разнообразные и замечательные трели; однажды Арношту удалось даже заставить этот в общем неподатливый инструмент исполнить известную народную песенку: «Колин, Колин…»

Но судьба готовила им новое испытание.

Оказалось, что их возможности совершенствоваться распределены несправедливо. Тетушка Каролина могла изучить новый язык, когда ей угодно. Стоило только купить по дешевке нужный учебник, а остальное было уже пустяком. Арношту же каждый новый музыкальный инструмент обходился в копеечку. Кроме того, жилье его было слишком тесным, чтобы вместить все музыкальные инструменты, которые он постепенно приобретал. Как сжималось сердце Арношта, когда он видел, что его клавицимбал и турецкий барабан мокнут под дождем на дворе!

И все же он не сдавался. Слишком сильна была его любовь к тетушке Каролине.

Катастрофа наступила в тот день, когда тетушка изучила все языки и послала Арношту письмо, в котором сообщала эту радостную весть на санскрите. Арношт понял, что пришел конец его счастью. Ему оставалось овладеть только одним музыкальным инструментом – органом. Он дал бы за него какую угодно сумму. Но органа нельзя было найти во всей Праге.

В грустный осенний вечер, когда угрюмо завывал ветер, а обнаженные вершины тополей раскачивались и скрипели, на берегу Влтавы, неподалеку от перевоза, слышался трепетный шепот влюбленных. Арношт Клапште прощался с тетушкой Каролиной.

– Я не могу жениться на тебе до тех пор, пока не научусь в совершенстве играть на органе, – объяснил Арношт. – Органа нет в магазинах. Я пойду по белу свету, чтобы отыскать этот музыкальный инструмент, выучусь играть на нем и стану достойным тебя, дорогая Каролина.

Напрасно заклинала тетушка Арношта, упрашивала его отказаться от своего намерения.

– Я буду тебе доброй и верной женой и без органа, – причитала она, вытирая платочком полные слез глаза.

Но Арношт считал, что такое супружество не будет счастливым. Вырвавшись из объятий нареченной, он вскочил на палубу буксирного парохода, который стоял у берега. Пароход отчалил, и скоро его поглотила кромешная тьма. В последний раз донесся издали жалобный вой пароходной сирены, в котором тетушка ясно узнала первые такты песни «Разлука». Затем с ней остались лишь тишина и ночь. Арношт Клапште скрылся навсегда…

Папаша Паржизек вытер глаза большим клетчатым платком и сказал:

– Как видишь, в жизни тетушки Каролины было много горя. Какой прок, что она выучила семьдесят языков? Все равно ей не довелось выйти замуж. Намотай себе это на ус, Франтик. Ты ведь тоже чуть не на десяти разговариваешь; как видно, это у нас в крови. Вот и с тобой может случиться, что…

Тут папаша Паржизек прикусил язык, почувствовав, что неправильно адресовал свое назидание. Взглянув исподлобья на сына, он торопливо выпустил струю дыма:

– Короче говоря, тетушку Каролину постигло великое несчастье. Не мешай мне спокойно рассказывать, а то больше от меня ничего не услышишь. Целых двадцать лет ждала тетушка Арношта, тосковала и плакала. За это время у нее сменилось шесть канареек. Маничек уже седьмая. Под их пение мечтала она об Арноште. Они были хоть каким-то утешением в ее горе.

Кроме того, Каролина поклялась, что ни в жизнь не переступит порога своего дома в Глубочепах. Ну, от этого мы кое-как ее отговорили, а то кто бы ей стал ходить за покупками? И тогда тетушка дала зарок никогда и близко к реке не подходить: река напоминала ей тот ужасный вечер, когда Арношт скрылся навсегда с ее глаз, прыгнув на палубу буксирного парохода у браницкой пристани… А вот теперь, видишь, приехала она в лодке, да еще и сама гребла, а пана Паздеру прогнала с весел за то, что он трус, и… Короче, Франтик, сынок мой, ясно, что на старости лет твоя тетушка Каролина лишилась рассудка.

Франтику стало ужасно жалко тетушку Каролину, и он чуть не заплакал. Безмолвные и печальные, Паржизеки продолжали сидеть на пне, в то время как шмели перелетали с цветка на цветок, а Маничек в клетке выводил время от времени беззаботные трели.

Наконец папаша Паржизек поднялся.

– Пойдем, – сказал он с неожиданной твердостью. – Возьми Маничка и не спотыкайся. Еще неизвестно, что может натворить человек, у которого разум помутился, если он увидит, что с его любимым существом обращаются не так, как следует… Кто знает, благополучно ли у нас дома!

И вымолвив эти пророческие слова, папаша Паржизек прибавил шагу. Его рослая фигура, нагруженная большим чемоданом и всевозможными баулами, устремилась вперед, словно корабль с распущенными парусами; Франтик не отставал. Через минуту оба представителя мужской линии рода Паржизеков быстро трусили друг за другом, будто на состязании.

Так они добежали до крыльца. Свалив багаж на землю, вытерли пот и переглянулись в замешательстве. Наступил один из тех моментов, справедливо называемых критическими, которые ясно доказывают нам, что все на свете относительно.

Если двое смелых мужчин стоят перед дверью, за которой скрывается нежное женское существо, надо думать, они наверняка чувствуют страстное желание как можно скорее проникнуть в комнату. Они не состязаются друг с другом в вежливости, и ни одному из них даже в голову не придет уступить другому дорогу. Мысль, что войти может только один, а второй останется за дверью, не вызовет у них ни малейшего упрека совести. Но если эти мужчины находятся перед дверью, за которой скрывается существо хотя и женского пола, но весом в сто пятьдесят килограммов, а кроме того, обнаруживающее признаки невменяемости, тут и самый храбрый мужчина заколеблется. Он сразу почувствует, как врожденная скромность берет в нем верх, и придет к убеждению, что неприлично ломиться в дверь первым.

Нечто подобное происходило и с обоими Паржизеками. Они стояли и обменивались взглядами, которые ясно говорили: ничего не поделаешь, придется заходить… Только кто пойдет первым?..

Но сложная ситуация скоро разрешилась сама собой. Из раскрытого окна вдруг раздался голос тетушки Каролины. Он звучал необыкновенно властно. Если бы окна были закрыты, несомненно, стекла бы зазвенели. Тетушка Каролина произнесла только одно слово: «Франтик!»

Мгновение стояла тишина. Потом Франтик поднял клетку с канарейкой и обернулся. Он поглядел на голубое небо, серебряные волны, весенние тополя – на весь прекрасный мир. Кто знает, не видит ли он все это в последний раз? Однако, взяв себя в руки, он твердо сказал:

– Я иду, папа.

Папаша Паржизек нежно заглянул в глаза сына и заявил не менее твердо:

– Я пойду с тобой, Франтик.

Двери скрипнули, и Паржизеки вошли в дом.

Вошли – и остановились пораженные.

Их взору предстала картина абсолютного мира и спокойствия. На полу у окна лежала кошка и уютно мурлыкала. В печке тихо потрескивали дрова. Разрисованные миски аккуратным рядком стояли на полке буфета. У стола сидела тетушка Каролина. Она вязала чулок с самым серьезным видом, как и подобает даме ее лет, когда та приходит в гости в порядочный дом. В самом деле, казалось, что опасения папаши Паржизека ни на чем не основаны. И все же…

Когда скрипнула дверь, тетушка подняла голову, отложила чулок и уставилась на Франтика. А затем в тишине совершенно ясно и отчетливо прозвучала фраза:

– Где карта Тихого океана, Франтик?

Да, теперь уж действительно не оставалось сомнений в том, что тетушка помешалась.

Франтик безмолвно приблизился к окну, дрожащей рукой взял с этажерки школьный географический атлас Махата. Развернул его на том месте, где была надпись: «Великий, или Тихий океан», и положил перед тетушкой Каролиной.

Тетушка задумчиво вынула из сумочки черный картонный футляр, достала очки и нацепила их на нос. Затем она наклонила голову; взгляд ее долго блуждал по синей глади Тихого океана. Вдруг глаза ее метнули искры.

– Вот! – воскликнула тетушка, очевидно, приятно изумленная. Она сняла очки, протерла их кончиком платка и снова погрузилась в безбрежные водные пространства. – Вот, вот! – повторила она в задумчивости несколько раз. – Кто бы мог подумать…

Было заметно, что она чем-то взволнована. Но когда тетушка подняла голову, голос ее снова стал тверд, резок и не допускал возражений:

– Вацлав, позови Руженку!

По правде сказать, мамашу Паржизекову звать не требовалось. Она уже давно стояла в полуотворенных дверях, за спиной тетушки, и, многозначительно указывая себе на лоб, давала понять папаше Паржизеку, что она думает об удивительном визите тетушки: «Голубчик, угождай ей во всем! Не перечь, делай вид, что всему веришь!»

Тотчас же вся семья Паржизековых выстроилась перед тетушкой в ожидании дальнейших распоряжений. Но тетушка Каролина не отдала больше ни одного приказания. Предложения, которые она затем произнесла, были повествовательными. И если до сих пор кто-нибудь из членов семьи Паржизеков все еще мог втайне надеяться, что тетушкины дела не так плохи, как кажется, то теперь растаяли последние надежды. Она произнесла следующие знаменательные слова:

– Руженка, хорошо бы мне чего-нибудь поесть. Сегодня в половине четвертого я отправлюсь с Главного вокзала вот сюда!..

И, подняв пухлый указательный палец, тетушка Каролина решительно ткнула им в одну точку на лазурно-синей глади Тихого океана.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,

в которой выходят наружу некоторые достойные внимания обстоятельства, касающиеся наследства

Оставим теперь семейство Паржизеков и завернем не надолго на 34-ю авеню города Нью-Йорка. Но вовсе не потому, что мы жаждем на нее полюбоваться. Мы просто испытываем необходимость объяснить загадочное поведение тетушки Каролины, которое тесно связано именно с 34-й авеню. Здесь, на шестнадцатом этаже одного серого и неприветливого дома, прибита на двери скромная медная дощечка с надписью:

Неизвестно, выступали ли когда-нибудь мистеры Хейкок и Дудль в качестве адвокатов. Двери их конторы редко открываются. А если нечто подобное иногда и происходит, то через них проникают люди, внешность которых наводит на мысль, что такие клиенты не нуждаются в защите. Скорей наоборот. Все, что им нужно, – это с помощью мистеров Хейкока и Дудля обойти законы.

Поэтому, когда в одно майское утро двери вышеупомянутой конторы раскрылись и на пороге показался подозрительный рыжий мужчина с растительностью недельной давности на лице и в невероятно грязной матросской тельняшке под заплатанной курткой, мистеры Хейкок и Дудль не выразили ни малейшего удивления.

Вошедший снял кепку, с минуту помешкал и, не дождавшись приглашения присесть, незамедлительно приступил к делу.

– Я нашел бутылку, – сказал он отрывисто.

– О-о! – воскликнул мистер Дудль, а мистер Хейкок счел нужным повторить это междометие с вопросительной интонацией.

– Я нашел ее в море, – вытолкнул из себя после минутного размышления рыжий. – Она там плавала. Это было на четвертом градусе южной широты и сто семьдесят пятом градусе западной долготы…

– Где бутылка? – перебил его мистер Дудль.

– Ее у меня нет. А было в ней вот что.

И, порывшись в кармане, матрос извлек оттуда клочок бумаги, на которой заметны были явственные следы времени, сырости и человеческого любопытства. Оба адвоката кинулись к ней в одно и то же мгновение. Быстро пробежав глазами содержание документа, они переглянулись. Мистер Дудль незаметно подмигнул левым глазом, мистер Хейкок – правым. Затем они молча смерили взглядом рыжего.

– Вы состоите в родстве с мистером Арноштом Клапште? – спросил наконец строго мистер Дудль.

– Нет! Какой там!.. Я сроду его не видал! А бумажка что-нибудь да стоит, не так ли?

– Ничего не стоит, – проговорили мистеры Дудль и Хейкок удивительно дружно.

– Что же мне теперь делать?..

– Убираться к дьяволу, – любезно ответил мистер Дудль и открыл дверь. Мистер Хейкок вытолкнул рыжего моряка и захлопнул створки. Когда через минуту страшная ругань в коридоре стихла, оба мистера склонились над бумагой и принялись внимательно изучать ее текст. Вот он:

Я, Арношт Клапште, придворный капельмейстер его превосходительства президента республики Патагонии, следуя на шхуне «Фуэго» к берегам острова Бимхо, во время бури в открытом океане потерпел крушение; не имея надежды на спасение и находясь пока что в здравом уме и твердой памяти, изъявляю сим свою последнюю волю:

Единственной законной наследницей всего моего имущества назначаю девицу Каролину Паржизекову, проживающую в Глубочепах, в Чехословакии, ей принадлежат и моя последняя мысль в этом мире и мои горячие, преданные чувства, которые я питал к ней; я уношу их с собой в могилу такими же чистыми и непорочными, какими были они двадцать лет назад. Мое имущество, движимое и недвижимое, наследницей которого становится упомянутая девица Каролина Паржизекова, состоит по пунктам в следующем:

1 остров Бимхо,

13 хижин, костел и ясли,

46 людоедов (включая вождя),

4 кола сандалового дерева для пленников,

1 ежегодник «Кроликовод» (т. XVI),

1 королевские носилки,

1 пылесос (почти новый),

267 жемчужин на сумму 60000 фунтов стерлингов,

3 пары бумажных носков.

Единственным и обязательным условием получения наследства вышеупомянутой девицей Каролиной Паржизековой является личное вступление последней во владение перечисленным в моем завещании имуществом и забота ее о том, чтобы мои чернокожие подданные не потерпели ни духовного, ни материального ущерба после моего переселения в иной мир.

Сегодня я съел последний сухарь. Взор мой тщетно блуждает по необъятному горизонту. Вокруг только морская гладь. Прощай, дорогая Каролина! Если море выбросит на берег обломок шхуны, за который я цепляюсь, прошу тебя поставить на могиле…

На этом извлеченное из бутылки послание обрывалось. Остальные слова были размыты водой, и конца они не разобрали.

Взглянув друг на друга, мистеры Дудль и Хейкок воскликнули в один голос: «Шестьдесят тысяч фунтов!»

Затем они принялись рассуждать.

– Не может же она ехать одна, – сказал мистер Дудль.

– Ей нужен провожатый, – заявил мистер Хейкок.

– Человек, который бы о ней заботился…

– Помогал бы ей советами…

– Кто бы…

Обоим мистерам дело представлялось совершенно ясным. Шестьдесят тысяч фунтов – деньги немалые.

На другой день из Америки в Чехию полетела каблограмма, извещавшая тетушку Каролину, что она получила в наследство остров, куда, согласно последнему желанию Арношта Клапште, она должна приехать лично для вступления в права. В Триесте ее будет ждать представитель фирмы «Хейкок и Дудль», который возьмет на себя заботы о ее удобствах и безопасности. Прилагалась копия завещания, отличавшаяся от подлинника сущими пустяками: строчка, где говорилось о жемчужинах стоимостью в шестьдесят тысяч фунтов стерлингов, была опущена.

Неделей позже на отплывающий в Триест пароход поднялся элегантный мужчина, внешность которого внушала полное доверие. Имя этого мужчины было Арчибальд Фогг. Два господина, обладающие столь же респектабельной наружностью, усердно махали ему руками. Мистер Дудль кричал: «Я надеюсь, мистер Фогг, вы избавите мисс Паржизек от трудов, связанных с получением жемчужин!..»

К этим словам мистер Хейкок, который был очень набожным человеком, добавил взволнованным голосом: «Жемчуга толкают женщин на путь безнравственности. Арношт Клапште поручил нам охранять его нареченную. Наша святая обязанность уберечь ее от дьявольских коз ней. Вы поняли, мистер Фогг?»

Арчибальд Фогг все отлично понял; когда пароход отходил, на губах мистера Фогга играла насмешливая улыбка.

* * *

Каждый бы сказал, что на этом дело можно считать законченным. Но не тут-то было.

В то время как каблограмма летела в Глубочепы, Арчибальд Фогг плыл в Триест, а мистеры Дудль и Хейкок мечтали о жемчугах величиной с лесной орех, сердце рыжего матроса в тельняшке и заплатанной куртке, по имени Самуэль, все сильнее и сильнее распирала злость. В ту самую минуту, когда пароход с Арчибальдом Фоггом исчезал в туманной мгле, окутавшей нью-йоркскую пристань, Самуэль сидел на старом ящике на берегу, устремив задумчивый взор на статую Свободы. В его кармане позвякивали последние два цента, и поэтому созерцание величественной статуи не могло внушить ему возвышенных чувств, даже если бы он очень этого хотел.

Самуэль проклинал себя, что по легкомыслию лишился документа, стоящего, по всей очевидности, немалых денег. К счастью, Самуэль не принадлежал к тем людям, которые подолгу плачут над пролитым молоком. Правда, невелик капитал – два цента. Но в истории известны случаи, когда при помощи гораздо меньшей суммы предприимчивый человек находил путь к богатству. Нечто подобное Самуэль читал еще в школьной хрестоматии, только не очень этому верил. Но сейчас наступило время отбросить в сторону все сомнения.

Самуэль встал и направился к широкому мосту, стараясь не привлекать к себе внимание полицейского, подозрительный взгляд которого задержался на его заплатанной куртке. Вскоре Самуэль потерял из виду статую Свободы. Свернув в жилой квартал, где он чувствовал себя как дома, Самуэль купил в ближайшей лавчонке три лис тика бумаги и карандаш. По соседству с доками, под забором, нашелся укромный уголок; послюнив карандаш и приложив листок к забору, он принялся писать:

Я, Арношт Клапште, полковник армии его превосходительства президента республики Патагонии, потерпел во время бури крушение и, так как жить мне остается недолго, пишу свое последнее распоряжение: завещаю дорогой Каролине Паржизековой, живущей в Глубочепах, остров Бимхо со всем относящимся к нему имуществом, как-то:

2 дюжины негров,

1 кокосовая плантация,

1 место, богатое жемчужными раковинами,

1 склад гуано (примерно 40 тонн).

Честному человеку, нашедшему бутылку, будет уплачено из наследства пятьдесят долларов.

Господи, прими душу мою. Аминь.

Арношт Клапште (собственноручная подпись).

Как мы видим, текст завещания в известной степени уже подвергся искажению. Но Самуэль был убежден, что это только принесет пользу делу. Спустившись к воде, он окунул в нее бумажку и, посыпав ее затем землей, положил сушиться на солнышко. И в самом деле, бумажка стала теперь похожа на подлинное завещание.

Довольный результатом своих трудов, Самуэль изготовил еще два документа подобного же содержания и, так как день уже клонился к вечеру, стал искать места, где бы переночевать. Миновав отель «Ампир» с его двадцатью тремя этажами, восьмьюдесятью ванными комнатами и двадцатью четырьмя лифтами и отель «Крисби», где всего этого было только на три единицы меньше, он направил свои стопы на северо-восток, нырнул в лабиринт улочек и скоро остановился перед непривлекательным с виду домом с дверями, выкрашенными в оранжевый цвет. Надпись на дверях гласила, что здесь имеет свое местопребывание мистер Джошуа Кохен, духовный глава общины «Зловещие всадники Апокалипсиса».

Едва мистер Кохен пробежал глазами завещание Арношта Клапште, задержав свой взгляд на жемчужных раковинах, кокосовой плантации и складе гуано, глаза его заискрились. Он поспешно опустил их.

– Верно об этих бедненьких неграх никто не заботится, Самуэль, – проговорил мистер Кохен голосом полным участия. – Должно быть, они лишены духовных утешений. Им необходимо войти в лоно нашей церкви. Дайте сюда эту бумагу.

– Пятьдесят долларов, – отрезал Самуэль.

– Я велю вас арестовать, – сказал мистер Кохен. – Вы явный мошенник.

– Сорок долларов, – спустил цену Самуэль.

– Сорок центов, – сказал мистер Кохен.

– Тридцать долларов, – ответил Самуэль.

– Пятьдесят центов, – набавил мистер Кохен.

– Двадцать долларов, – упирался Самуэль.

Когда через полчаса Самуэль выходил из квартиры главы общины «Зловещие всадники Апокалипсиса», в кармане у него лежал доллар. А мистер Кохен, сидя в кресле, посматривал попеременно то на расписание пароходов, то на карту Тихого океана.

На другой день Самуэль явился с визитом к мистеру Мак-Эрону. С ним он водил знакомство еще в те незапамятные времена, когда куртка мистера Мак-Эрона была вся в заплатах, то есть до того, как ему удалось жениться на богатой вдове, муж которой торговал гуано. Когда спустя два часа Самуэль покидал контору этого делового человека, в кармане у него позвякивало еще шестьдесят центов. А так как Мак-Эрон был порядочной скотиной, то и эту скромную добычу Самуэль не считал проигрышем. Скорей наоборот.

На третий день Самуэлю не повезло. Вообразив себя владельцем заводов Форда, он, размечтавшись, толкнул в живот мужчину в мундире, который регулировал движение на углу 57-й авеню. Человек в мундире попробовал установить причины, побудившие Самуэля к этому по ступку. Самуэль же попытался спастись бегством. Так случилось, что ночь он провел в полицейском участке. Содержимое его карманов подверглось там тщательному осмотру, и завещание Арношта Клапште вскоре начало путешествовать по разным канцеляриям, пока, наконец, не очутилось на столе сенатора Уоррена.

Сенатор Уоррен всю свою жизнь посвятил борьбе за мир. «Атомные бомбы подлежат уничтожению, – провозгласил он, – а потому необходимо их сбросить где-нибудь, чтобы они взорвались…» Имея весьма смутное представление о странах, находящихся за пределами Соединенных Штатов, он решил, что эти в общем малоизвестные земли вполне подходят для осуществления его миротворческих замыслов.

Кипучая миротворческая деятельность сенатора Уоррена, к несчастью, плохо отражалась на его жене. Иногда ее начинала преследовать навязчивая мысль, что подобные же намерения могут возникнуть и у руководителей других государств. Вот почему, когда однажды вечером мистер Уоррен неосторожно показал ей завещание Арношта Клапште, она захлопала в ладоши и воскликнула: «Отдай мне этот остров, дорогой! Купи его для меня! Я уеду туда, он ведь далеко отсюда… А то мне здесь страшно! Элис говорила, что она тоже боится здесь оставаться…»

– Кто такая Элис? – подозрительно спросил мистер Уоррен.

У миссис Уоррен от негодования поднялись брови.

– Кто? Это агент нашего клуба. Клуба «Жрицы Афродиты».

Мистер Уоррен, смерив взглядом свою жену, весившую сто пятьдесят килограммов, осведомился:

– Сколько весит эта Элис?

– К сожалению, только сто сорок. Это самый низкий вес, допустимый для членов нашего клуба. Но во всем остальном она на уровне.

– О-о… – произнес мистер Уоррен.

– Ты купишь мне этот остров?

– Он не продается. Не хочешь ли ожерелье?

– Нет. Мне нужен остров. Чтобы всем нам туда уехать…

Миссис Уоррен не принадлежала к числу тех старомодных подруг жизни, которые, задумав добиться чего-нибудь от своих мужей, даром расточают нежности. Но она была твердо уверена, что, применив их как тактику, можно быстрей достигнуть желаемого результата. Просительно сложив ручки, она попробовала сесть к мужу на колени. Сенатор Уоррен вовремя заметил эту опасность и поторопился воскликнуть:

– Ты получишь остров!

– Но я не желаю видеть там эту женщину из Глубочеп! – решительно заявила миссис Уоррен. – Жрицы не потерпят в своей среде какую-то сухопарую нищенку. Напиши ей, пусть она не приезжает.

Так случилось, что в ту минуту, когда мистеры Арчибальд Фогг, Кохен и Мак-Эрон плыли к острову Бимхо – один из Триеста, другой через Сан-Франциско и Гавайи, третий по Панамскому каналу – и когда одиннадцать членов клуба «Жрицы Афродиты» спорили о том, какие туфли и пляжные пижамы взять с собой на остров, а в Бранике тетушка Каролина, окруженная своими близкими, склонилась над географическим атласом Махата, мистер Уоррен, обратившись к своему секретарю, сказал, слегка вздохнув:

– Пишите, мисс!

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,

повествующая о том, как тетушка Каролина отправилась в путь к антиподам

– Так ты и взаправду собралась ехать в эту Патагонию, Каролина? – спросил папаша Паржизек, когда наконец все объяснилось и в здравом рассудке тетушки уже никто в семье не сомневался.

Тетушка Каролина закрыла школьный атлас Махата, спрятала в сумку завещание Арношта Клапште, вытерла последнюю слезу, скатившуюся во время чтения на ее румяное лицо, и, укоризненно взглянув на своего брата, произнесла с достоинством, подчеркивая каждое слово:

– Я еду на остров Бимхо, Вацлав, а вовсе не в какую-то Патагонию. Мне хочется, чтобы ты наконец это запомнил. Руженка, приготовь кофе! Франтик, налей Маничку свежей воды! А ты, Вацлав, позаботься о транспорте…

Тетушка Каролина повернулась, чтобы отдать следующее распоряжение, но в комнате больше никого не оказалось, и она снова принялась за вязанье носков.

Напоив Маничка, Франтик увидел, что они с тетушкой остались одни. Тишину нарушало лишь частое звяканье металлических вязальных спиц. Тетушка сидела за столом удивительно прямо, с ее пухлых рук свисал на колени длинный полосатый носок. Он был похож на радугу, раскинувшуюся по небесному своду после дождливого, ненастного дня. Франтик переводил изумленный взгляд с тетушки на носок и обратно. Его поражало не столько дикое сочетание красок, сколько тетушкино спокойствие. Подумайте только, сидит себе у стола, звякает спицами, будто ничего не произошло и не должно произойти, будто не ее через несколько часов помчит поезд к Альпам и Триесту, будто ей совсем не интересно, что скоро она поплывет по Суэцкому каналу, увидит накаленные солнцем дома Адена и райский остров Цейлон, укрепления Сингапура и берега Суматры, заросшие девственными лесами, а там наконец широко раскинутся перед ней синие дали Тихого океана. И все это ее ни чуточки не трогает…

Перед глазами Франтика опять встала девятнадцатая страница школьного географического атласа Махата. Великий, или Тихий океан!.. Нет, тут не только клочок печатной бумаги. Это часть необъятного, волшебного мира! Мира, полного волнующих голосов, красок, благоуханий, приключений, загадок – всего, о чем только можно мечтать.

Достаточно закрыть на минутку глаза и…

Франтик уже стоит на носу маленькой шхуны, устремив взгляд в сияющую даль, где словно прямо из океана поднимается группа стройных пальм. Полдень, воздух над водой искрится и вибрирует. Море, свободное и безбрежное, глубоко вздыхает под килем шхуны. Высокие, удивительно синие волны с тяжелым рокотом катятся одна за другой с востока на запад, их белые гребни неустанно и тихо шелестят. Волны подгоняют одна другую без конца, без передышки. А нос шхуны то поднимается, то опускается, стремясь вперед, за ними, туда, где из пучины вод встают стройные пальмы.

Внезапно вдалеке раздается приглушенный рев. Вид моря меняется. Точно набирая силы для наступления, волны ускоряют свой бег. Они рвутся прямо на остров, который уже настолько близко, что видны взлохмаченные кроны пальм, зеленым пламенем развевающиеся по ветру. Остров противится этому страшному напору волн. Он ощетинился двумя рядами черных утесов, напоминающих зубцы крепостной стены; они охраняют берег, такой низкий, что море могло бы затопить его первой грядой волн, если бы не зубцы этих прочных подводных укреплений… Волна за волной мчится к утесам и, обрушиваясь на них, разбивается в пыль. Атака не стихает… Море кипит, пенится, белые брызги взлетают к небесам. Море ведет битву с землей, битва эта длится века, не принося результатов. А за грохочущей полосой воды – атолл, тихий, спокойный, и прекрасный. Он круглый, как кольцо, хрупкий, словно крылышки мотылька. Внутри него под лучами полуденного солнца сверкает неподвижное изумрудное зеркало лагуны.

Шхуна сражается с волнами. Ведь есть только один узенький проход, и лишь через него, прорвавшись сквозь неистовство прибоя, можно попасть внутрь атолла. Стоит чуть-чуть отклониться в сторону – и шхуна превратится в щепки. Проход, что ведет в тихую заводь острова, так же узок, как путь к сердцам людей. Сейчас шхуна в разгаре борьбы со стихией. Несутся громкие приказы с капитанского мостика. Еще секунда – и нос шхуны попадает в струю прозрачной воды, бегущую стремительно, как горный поток. Мимо бортов шхуны проносится берег. Вот под носом шхуны что-то глухо зашумело, и она замерла в ослепительном сиянии дня.

Перегнувшись через борт, Франтик смотрит вниз, на дно лагуны. На глубине тридцати метров изумительно четко видна подводная жизнь. Дно покрывает бархатный ковер топазовых, оранжевых, темно-фиолетовых, розовых водорослей, анемонов, кораллов; там и тут разбросаны причудливые раковины; пурпурные рыбы с веерообразными в сине-желтых полосах плавниками скользят в прозрачной воде, под ними шевелятся удивленные раки-отшельники и взъерошенные тела коричнево-бурых морских звезд. Вот под бортом шхуны тенью промелькнула какая-то большая серебристая рыба; вода взволновалась, словно тысячи ослепительных молний прорезали глубину, и она закипела золотом и пурпуром. И снова спокойна лагуна в первозданной неподвижной прозрачности, подобная зеркалу, в которое смотрятся небо и пальмовые кроны несказанной красоты. А когда посмотришь перед собой, видишь лишь узкую янтарно-желтую полосу песка, правильным кольцом замыкающую со всех сторон этот удивительный мир. Где-то над ним в бездонной глубине небес единственное причудливой формы облако отбрасывает свою розовую тень на синеву безбрежных просторов.

Атолл…

Франтик открыл глаза. Не лагуна была перед ним, а облезлая доска кухонного стола. Не розовое облако, а тетушка Каролина. Судя по выражению тетушкиного лица, мысли ее далеки от пассатов, лагун, атоллов, шхун и тому подобных вещей. Она преспокойно сидит на стуле, ловко перебирает пальцами спицы, из-под которых сползает вниз полосатый носок, похожий на ленивого змея.

* * *

– Тетушка!

– Что тебе, Франтик?

Как мы видели, Франтик грезил наяву. А теперь, решившись убедить тетушку Каролину в том, что мир полон удивительных чудес и неожиданностей и она должна сгорать от нетерпения узнать их, быть готовой мужественно вынести все испытания, а не сидеть равнодушно у стола, он вдруг понял, что начать этот разговор не так-то просто. Будь это, к примеру, соседский десятилетний Пепик Паздера, он в два счета соблазнил бы его романтикой Южных морей. Но дело касалось тетушки Каролины, и Франтик чувствовал, что здесь он столкнется с трудностями. Вопросительный взгляд тетушки был обращен к нему уже продолжительное время, и ничего больше не оставалось, как смущенно выдавить из себя:

– Тетушка, зачем вам столько носков?..

– Зачем? Шерстяные носки – полезная вещь, мальчик, – спокойно и веско ответила тетушка. – Они всегда пригодятся. Я начала их вязать двадцать лет тому назад, когда мой дорогой Арношт отправился бродить по белу свету. Ведь он мог в один прекрасный день вернуться, и тогда носки ему бы понадобились. Как видишь, Франтик, я была права. Если бы я находилась рядом с ним, они бы пришлись ему кстати. Разве ты не помнишь – в завещании написано, что у него, бедняжки, было всего-навсего три пары носков, да и то бумажных!

Тетушка прослезилась и, шмыгнув носом, прибавила:

– Теперь-то они ему больше не нужны. Ну, пускай неграм пойдут.

– Неграм? Ой, тетя, они ведь не носят носков!

– Не носят? Ну ладно. Начнут носить. В завещании сказано, что я должна заботиться о душе и о теле этих добрых людей. Я вот что тебе скажу, Франтик: когда у человека ноги в тепле, он совсем по-другому себя чувствует. У него сразу на сердце веселее становится. Помню, как-то в костеле начали у меня зябнуть ноги. Мне стыдно тебе признаться, но я из-за этого даже молиться не могла. Все время думала о своих ногах. И так что ни возьми, Франтик. Хоть я женщина и необразованная, но скажу, что все мы люди грешные. Нам нужны удобства. Таков уж человек.

Франтик легонько вздохнул. Он видел, что разговор на подобную тему может увести его в сторону от первоначального намерения – рассказать тетушке, какие приключения случаются в жизни.

– Как же так, – продолжал он, – ведь там все время жарко и ноги никогда не зябнут. А когда люди хотят есть, то рвут бананы. И в бога негры не верят.

Это были сильные аргументы, но на тетушку они не произвели впечатления. Прервав вязанье, она снисходительно взглянула на своего племянника и спокойно сказала:

– Так они во что-нибудь другое верят. Это не так важно. Я знала в Глубочепах одну женщину, по фамилии Шпанигелькова, она молилась младенцу Иисусу. Купила его фигурку и все кутала в разные лоскутки, чтобы он не замерз. Рядом с ней жила Юрашкова, так она из зависти тоже купила себе младенца Иисуса, только наряжала его в парчу. Одно время нельзя было достать картошки – это когда война была, – так они обе молились своим младенцам Иисусам и просили их помочь горю. Пани Шпанигельковой и взаправду удалось разыскать картошку. «Ну и дура же я! – сокрушалась пани Юрашкова, когда узнала об этом. – У людей вон младенец Иисус в ситце ходит – и то помогает достать картошки, а я ряжу своего в парчу – и мне ничего!» С тех пор она перестала молиться младенцу Иисусу, продала фигурку и начала молиться деве Марии. Как видишь, Франтик, человек всегда должен во что-нибудь верить. Что до меня, то я, пожалуй, верю в человека. Если человек справедлив, если у него доброе сердце, если он не лжет, не скопидомничает – это великое дело, на такого человека каждый может положиться. Я всего лишь простая женщина, но в людях никогда не ошибаюсь. И в этих неграх тоже не ошибусь. Может, мы с ними лучше поймем друг друга, чем с пани Юрашковой, которая сначала младенца Иисуса наряжала в парчу, а потом взяла да и продала.

Франтик опять вздохнул. Право, трудно было остановить тетушку, если уж она решила высказать все, что думает. Даже его замечание, что негры на острове Бимхо все поголовно людоеды, не вывело ее из равновесия.

– Людоеды!.. – воскликнула она с презрением, а затем, подсчитав петли на изумрудной полоске носка и убедившись, что пора спускать, добавила: – Признаться, Франтик, я еще ни разу в жизни не встречалась с людоедами. Но здравый смысл говорит мне, что людоед сначала убивает врага, а потом уж его съедает. У нас тоже нередко случается, что человек убивает человека, только, правда, не ест его. Хотелось бы знать, чем же это лучше – ведь и в том и в другом случае кто-то кого-то убивает. А разве не это самое главное? Я хоть и не читаю газет, но знаю – у нас за эти войны столько людей поубивали, что просто позор. Бедняги-людоеды наверняка не могут убить так много, если они должны обязательно съесть свою жертву. Кабы на то моя воля, я бы приказала, чтобы на войне обе враждующие стороны поедали всех своих убитых врагов. Будь спокоен, Франтик, они бы живо унялись. Ведь белые люди предпочитают печеного карпа, блинчики и свинину с капустой…

Тетушка опять пересчитала петли и, довольная тем, что дело идет успешно, добавила с удовлетворением:

– И потом надо же чем-нибудь питаться, Франтик. Если бы, например, людоеды отведали кекса, они наверняка перестали бы есть миссионеров. Я везу с собой форму для кекса и рецепт, доставшийся мне от бабушки. Думаю, мое угощение придется им по вкусу. Кусок кекса и стакан хорошего кофе…

– Ой, тетенька, – Франтику наконец удалось прервать поток тетушкиного красноречия, – людоеды понятия не имеют о кофе. Его пьют только цивилизованные люди.

– Да что ты! – воскликнула тетушка Каролина, на сей раз по-настоящему возмущенная. – Как это не пьют кофе? Ну, если так…

Она отложила вязанье, открыла сумку и, вытащив оттуда кошелек, строго приказала:

– Беги к Шрайерам на Браницкую и купи три килограмма самого лучшего кофе, какой только у них найдется. Цивилизация тут ни при чем, это просто вкусно. Понял?

Было ясно, что тетушка закончила интервью о неграх, людоедах, носках, войнах, кексе и боге и что ей нужно повиноваться. Франтик переминался с ноги на ногу, ему горько было расставаться с надеждой, что в тетушке Каролине сохранилась частица авантюристического духа рода Паржизеков, достойно представленного дядей Бонифацием, но все же помчался в лавку.

– Цивилизация… – тихо повторила тетушка Каролина после его ухода и с сокрушением покачала головой. – Цивилизация… Как подумаешь, что пани Кнедльгансова, моя соседка, круглый год ходит с грязной шеей, а за день небось два литра кофе выпивает…

* * *

Было два часа пополудни, и запах свинины начал уже выветриваться из кухни, когда наконец наступил торжественный и волнующий миг прощания.

– Я не хочу, чтобы меня кто-нибудь провожал на вокзал, – заявила сразу же после обеда тетушка Каролина. – Можно подумать, я больше никогда не вернусь. Да и шуму будет много, а я этого не желаю. Никто не должен знать, что я получила в наследство остров и еду туда. Меня отвезет пан Вотруба, у него шестиместный автомобиль; чемоданы, которые там не поместятся, можно положить на крышу. Мы простимся здесь. Не плачь, Руженка! Франтик, не шмыгай носом? А ты, Вацлав, не строй из себя мученика! Где Маничек?

Все было готово. Огромная гора чемоданов возвышалась на дворе, на самом верху в клетке весело щебетал Маничек с туго набитым зобом.

Тетушка должна была уехать в пятнадцать тридцать с Главного вокзала; она решила прежде всего направиться пассажирским поездом – в Будейовице, чтобы проститься со своей единственной подругой, которую она не видела уже целых двадцать лет. Эта подруга вышла замуж за художника-графика и каждый год приносила своему супругу двойню. В Будейовице тетушка сядет в международный вагон, который благополучно доставит ее в Триест, где в отеле «Виктор-Эммануил» ее будет ожидать мистер Фогг.

План был ясен, все понимали, что тетушка от него не отступит, а потому и не думали ей возражать.

По очереди обняли тетушку Каролину и Паржизек-отец, и пани Паржизекова, и, преодолев некоторые трудности, Паржизек-сын.

– Возьмите меня с собой, тетя! – прошептал Франтик, как только высвободился из жарких и могучих тетушкиных объятий.

Тетушка Каролина посмотрела на племянника со снисходительностью опытного путешественника и ответила:

– Брось думать об этом, мальчик! Коли человек так далеко отправляется, он должен хоть немножко разбираться в географии. А для этого ты слишком мал.

У Франтика зачесался язык, и он чуть было не сказал, что во сто раз лучше тетушки знает географию: она и понятия не имеет, как выглядит шхуна, что такое пассаты, и думает, будто в Полинезии живут негры, – но сдержался и не произнес этих кичливых слов. Франтик любил тетушку, и это заставило его промолчать. Грустный стоял он на крыльце и наблюдал, как стремительно развиваются события.

Вот подъезжает пан Вотруба в своей огромной старомодной машине и открывает обе дверцы. Постепенно весь багаж, включая и клетку с Маничком, исчезает внутри; последней погружается в машину тетушка Каролина, при этом кузов машины с угрожающим скрипом оседает на добрых пять футов.

Из выхлопной трубы вырвалась струя синего едкого дыма, несколько раз там трахнуло так сильно, что стекла задрожали, в окошке показалась мощная рука тетушки, машущая платком, машина подпрыгнула и в облаках пыли и дыма понеслась по тополевой аллее в сторону Праги.

Когда последние громовые раскаты, вылетавшие из выхлопной трубы, затихли вдали, семейство Паржизеков гуськом потянулось в кухню. Воцарилась гнетущая тишина. Но вот Паржизек-отец, прочистив несколько раз трубку, шумно запыхтел ею и сказал, покачивая головой:

– Не знаю, не знаю, мать! Но что-то страшно мне за Каролину. Двадцать лет не переступала порога своего дома, а теперь вдруг такое отмочила. В ее возрасте следовало бы быть рассудительней.

Франтик был совершенно согласен с отцом. Но когда он попробовал выразить свое мнение вслух, то получил подзатыльник. Атмосфера в семье Паржизеков накалялась.

Пани Паржизекова металась по кухне, как перепуганная мышка, пан Паржизек часто и зловеще попыхивал трубкой, а Франтик, сидевший на скамеечке у окна, с тоской смотрел на закрытый школьный географический атлас Махата. Его левый нижний угол загнулся вроде ослиного уха, и Франтику казалось, что атлас над ним подсмеивается.

Вдруг из дверцы часов, висящих около буфета, выскочила кукушка, быстро прокуковала три четверти третьего и снова скрылась.

– Пойду к перевозу, – глухо бросил пан Паржизек.

Но уйти ему не удалось.

В эту самую минуту у крыльца зашуршали по песку шаги и в окне показалась голова пана Скочдополе. Пан Скочдополе был почтальоном и доставлял телеграммы. Разъезжал он на велосипеде, который не всегда катился по прямой линии, потому что пан Скочдополе страдал прострелом и считал, что рюмка старой настойки, если пропускать ее время от времени, облегчает его недуг.

Похоже, и сейчас дело не обошлось без рюмки. Лицо пана Скочдополе сияло от удовольствия и даже слегка покраснело, что никак не соответствовало самочувствию человека, который страдает прострелом и к тому же кормит семерых детей на свое жалованье почтальона.

– Из Америки! – торжественно провозгласил пан Скочдополе, вскочил, не дождавшись расписки, на велосипед и покатил дальше, похожий на белую бабочку, порхающую над широким лугом.

Схватив телеграмму, пан Паржизек распечатал ее дрожащими руками. Внимательно прочитал. Затем вынул изо рта трубку и сунул ее в левый карман пиджака. По всей видимости, случилось что-то необыкновенное. Телеграмма была краткой:

каролина паржизекова глубочепы чехословакия не выезжайте тчк на острове восстание людоедов тчк следом посылаю письмо тчк уоррен

– Да-а… – прохрипел пан Паржизек.

Было понятно без слов, что тетушку Каролину необходимо во что бы то ни стало задержать. В ту же минуту из дверцы часов снова выскочила кукушка, быстро прокуковала три раза и спряталась.

Секунду стояла тишина, затем пан Паржизек, на которого в критический момент всегда находило спокойствие – отличительная черта браницких паромщиков, – сунул руку в карман и вытащил оттуда кошелек. Осторожно вынув из него пять крон, он передал их Франтику с кратким, но ясным наставлением:

– Садись на трамвай и поезжай на вокзал. Ты еще успеешь поймать тетушку Каролину. Вот тебе пять крон. Смотри, не растранжирь сдачу на глупости.

– Надень тапочки! – только и успела крикнуть пани Паржизекова.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ,

наглядно доказывающая, что за две кроны и пятьдесят геллеров можно уехать дальше Вршовице

Если бы кто-нибудь спросил, как проще всего объяснить, что такое вокзал, ответ, по всей очевидности, был бы таков: вокзал – это место, куда прибывают и откуда отправляются поезда.

Точно такими же особенностями отличался Главный вокзал, на который примчался Франтик. Поезда приходили и уходили. С этой стороны все было в порядке. Заковыка в другом: поезда курсировали по расписанию, и оно временами соблюдалось. Именно такой случай и произошел теперь. Когда запыхавшийся Франтик вбежал на третью платформу, ему удалось увидеть только, как последний вагон пассажирского поезда, направляющегося в Ческе-Будейовице, исчезал в Виноградском туннеле.

В этом вагоне ехала тетушка Каролина. Катила себе преспокойно, не подозревая о том, что поезд неудержимо мчит ее прямехонько в котел людоедов острова Бимхо.

При таких обстоятельствах каждый на месте Франтика сложил бы оружие. Вышел бы с вокзала, купил себе на оставшиеся две кроны пятьдесят геллеров трамвайный билет, дающий право проехать на седьмом номере до Вацлавской площади, здесь бы пересел на трамвай двадцать первый и доехал до конечной станции – до Браника. Там бы вышел, добрался пешком до своего родного дома и, открыв дверь, объявил отцу с – матерью: «Я приехал на вокзал слишком поздно. Опоздал на одну минуту и не захватил бедной тетушки. Теперь мы ее никогда не увидим».

Да, так поступил бы каждый обыкновенный человек. Но только не Франтик! Ни на одно мгновенье ему не пришло в голову оставить тетушку Каролину на съедение людоедам. Ему было абсолютно ясно – судьба тетушки в его руках и наступило время показать, на что способны Паржизеки, даже если им только четырнадцать лет.

Он еще не отдавал себе отчета, как будет действовать, но твердо решил не отступать ни перед чем.

* * *

Поглядите, как безумен человек, вообразивший, что он хозяин своих поступков. Франтик задумал непременно догнать тетушку Каролину. Но как это сделать, без сомнения, знали только носильщик пан Цабицар да еще стрелочник пан Кубелка. И вот по какой причине: пан Цабицар был человеком вспыльчивым, а пан Кубелка – чересчур спокойным.

Пана Цабицара судьба предназначила для совершенно исключительной роли. Именно он, по велению судьбы, должен был отнести в вагон багаж тетушки Каролины. Шестнадцать мест, – ни больше, ни меньше. Когда пан Цабицар взялся за это дело, он не подозревал, что его ожидает. Человек он был ко всему привычный. А потому безропотно взвалил на свои плечи самый большой чемодан и отнес его в вагон. Вернувшись, он захватил еще шесть чемоданов, – словом, выполнял свои обязанности без малейшего ропота. Но когда он пришел в третий раз и увидел перед собой еще три чемодана и четыре баула, обкрученные веревками, коробку со шляпами и гладстоновский саквояж, у него разлилась желчь. В бешенстве схватил он вещи и, не заботясь о том, хорошо ли они упакованы, прыгнул с платформы в вагон, собираясь безотлагательно свести счеты с бессердечной женщиной, навалившей на него эту сизифову работу. Не удивительно поэтому, что один из чемоданов отвязался и упал на платформу, чего пан Цабицар и не заметил.

Как раз у этого-то чемодана Франтик и остановился, убедившись, что поезд уже ушел. Он тотчас узнал тетушкино имущество, к тому же на чемодане был приклеен ярлык с ее именем. «Вот все, что осталось от дорогой тети!» – подумал он горестно.

Именно этой минутой воспользовалась судьба, чтобы передвинуть другую фигуру на шахматной доске. По ее приказу пан Кубелка, который как раз проходил мимо, обернулся и спросил:

– Ты потерял маму, парнишка?

Франтик, уже давно чувствовавший себя мужчиной, при других обстоятельствах посчитал бы такой вопрос за смертельное оскорбление. Однако здравый смысл подсказал ему, что не время обижаться. Поэтому он со всей возможной вежливостью ответил:

– Нет, пан. У меня пропала тетушка.

– Да ну! – сказал пан Кубелка тоном, свидетельствовавшим, что исчезновение тетушек он считает делом столь же обычным, как потеря пуговицы. – Куда же она подевалась?

– Она уехала на остров Бимхо.

– Это дальше Давли? – спросил пан Кубелка уже с некоторой долей любопытства в голосе, потому что в молодости он собирался построить где-то под Давли летнюю дачку.

– Что вы, пан! Это в Великом, или Тихом океане.

– Вот оно что! – удивился пан Кубелка, как видно, разочарованный. – Значит, тебе нужно ее догонять.

– Да, пан, мне тоже так думается. И это не так уж трудно сделать; тетушка говорила, что по дороге заедет к своей приятельнице в Ческе-Будейовице и там заночует. А у меня в кармане только две кроны и пятьдесят геллеров.

Пан Кубелка задумался. После минутного молчания он произнес:

– Две с половиной кроны на дорогу до Тихого океана – это маловато. Но на трамвай до Вршовице вполне хватит.

– Но мне не надо во Вршовице!

– Ты поедешь во Вршовице, – повторил пан Кубелка внушительно. – Прямо на вокзал. Там ты найдешь пана Швейногу. Моего племянника. Он обучает тормозных кондукторов. Ищи его в буфете. Через два часа пан Швейнога следует скорым товарным поездом в Будейовице. Он спрячет тебя в каком-нибудь вагоне, а в Будейовице разбудит, если ты ненароком заснешь. Ясно?

И в самом деле: как сказал пан Кубелка (направляемый рукой провидения), так оно и вышло.

Франтик покатил на Вршовицкий вокзал.

В буфете ему посчастливилось сразу же найти пана Швейногу.

Пан Швейнога отвел его к товарному вагону, стоявшему на запасном пути, предложил залезть в него и чувствовать себя как дома.

Франтик выполнил все точь-в-точь. Разыскал между ящиками уютный уголок, улегся на старую попону, и пан Швейнога задвинул дверь.

Через час поезд тронулся.

Прошло два часа, и Франтик заснул. Привидевшийся ему сон был необыкновенно реален.

Снилось ему, будто тетушка Каролина уже подъезжает к острову Бимхо. Сидит в маленькой лодке, быстро гребет и не сводит глаз с приближающегося берега. Еще несколько взмахов веслами…

«Вернись, тетя!» – хочет крикнуть Франтик, но не может выдавить из себя ни единого звука.

А тетушку уже подхватили волны прибоя, лодка то взлетает, то падает вниз; о боже, вот лодка стукнулась килем о дно и остановилась! Тетушка встает, берет два самых больших чемодана, прыгает в воду и храбро пробирается вброд. Маничек своим веселым щебетом подбодряет ее. Тетушка кладет чемоданы на раскаленный песок и возвращается за остальными вещами. Солнце палит немилосердно, в дрожащем воздухе замирают кроны пальм, но тетушка ничего не замечает. Вот все вещи из лодки выгружены. Тетушка берет клетку с Маничком и в последний раз спускается в воду. Она идет быстро, точно боится опоздать. Вот она уже на берегу и осторожно ставит на песок клетку с канарейкой. Оглядывается по сторонам. Волна выбрасывает на берег обломок шеста, тетушка поспешно наклоняется, берет его своими пухлыми руками и выводит на девственно гладкой поверхности прибрежного песка большими красивыми буквами:

ОСТРОВ ТЕТУШКИ КАРОЛИНЫ

Вдруг раздается испуганный писк Маничка. Со всех сторон из лесных зарослей, окаймляющих берег, крадутся чернокожие людоеды. Изо рта у них течет слюна, копья направлены прямо в тетушкину грудь. Но тетушка их не замечает. Она любуется своей красивой надписью и шестом ставит в конце ее точку.

«Тетушка!» – снова хочет крикнуть Франтик, но не может – горло его сдавила судорога…

В этот страшный момент Франтик проснулся. Вытер со лба холодный пот и с облегчением вздохнул. Слава богу, это только сон. Скоро он будет в Будейовице…

Франтик вздрогнул. Ему вдруг стало не по себе, словно что-то было не в порядке. Поезд стоял, и в полуоткрытые двери вагона заглядывало солнце. А ведь должна быть ночь…

Он быстро вскочил на ноги и кинулся к двери.

Картина, которая представилась его взору, была необычно живописна. Но, увы, перед ним был не будейовицкий вокзал. Географические познания Франтика подсказал и ему, что сразу же за вокзалом не могут выситься красавцы-великаны Альпы, вершины которых даже летом покрыты снегами. А они высились. И весело сверкали на солнце. А заодно ярко блестела надпись на здании вокзала. На белом фоне черными готическими буквами было написано:

– Вот так штука, – сказал Франтик и тяжело опустился на ближайший ящик.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ,

рассказывающая о том, как Франтик спасается от разъяренной толпы, собравшейся в Санкт-Михаэле на праздничное гулянье

Санкт-Михаэль – это небольшой красивый городок неподалеку от границ Штирии. Вокруг него на крутых склонах гор, покрытых ярко-зеленой муравой, пасутся стада коров; мужчины там носят короткие штаны из оленьей кожи, ноги у них кривые и мускулистые, твердо и размашисто шагают они по земле. А как прекрасно бледно-голубое небо!.. Оно отражается в горных ручьях, быстрых, как стрела, и прозрачных, как кристалл.

Товарный поезд, доставивший сюда Франтика, стоял на запасном пути. Впереди виднелся забор, а за ним луг, опоясанный узкой белой лентой дороги.

Вполне возможно, что Франтик, придя наконец в себя от изумления, поступил опрометчиво, схватив тетушкин чемодан и прыгнув из вагона. Затем перелез через изгородь и, тяжело дыша, остановился на краю луга. Но мало кто на его месте действовал бы иначе. Пассажиром, проснувшимся вместо Будейовице среди альпийских лугов, естественно, овладевает навязчивая идея: как можно скорей покинуть транспорт, сыгравший с ним такую злую шутку. Франтик не был исключением. Правда, его положение от этого не улучшилось, но хорошо и то, что теперь он мог распоряжаться своими действиями.

Пока что в нем не возбуждали сомнений два обстоятельства: во-первых, пан Швейнога по каким-то неизвестным причинам забыл его разбудить, во-вторых, Санкт-Михаэль лежит на дороге в Триест. Осыпать упреками пана Швейногу не имело никакого смысла. Лучше подумать о том, как пробираться дальше. Как попасть в Триест раньше тетушки.

Эта трезвая мысль побудила Франтика торопливо вывернуть карманы своих штанов, хотя ожидать приятных сюрпризов не было оснований. Но ведь бывают же иногда чудеса… К сожалению, никто из святых не взялся сотворить чудо в карманах Франтика. Оттуда выпали только пуговица и трамвайный билет. Франтик загрустил.

Самостоятельность, которой он только что радовался, оборачивалась своей дурной стороной. Ко всему прочему в животе у Франтика раздались звуки, не предвещавшие ничего доброго. Сначала внутри что-то шевельнулось. Потом слабо заурчало. Эти зловещие звуки и толчки усиливались, и через минуту в кишках у Франтика поднялась такая возня, словно там проснулись, собираясь вырваться на свободу, свившиеся в клубок необыкновенно подвижные змеи. Короче, Франтик почувствовал голод. Ему так сильно, срочно и настоятельно захотелось есть, что лишь только в его воображении возникли кружка кофе и два рогалика, рот его наполнился слюной.

Сроду не приходило ему в голову, что такие обыкновенные, прозаические предметы могут быть столь привлекательными. Рогалик, только что принесенный от пекаря!.. Может ли на свете что-нибудь с ним сравниться? Возьмешь его пальцами, сожмешь, и он тотчас слегка хрустнет. Затем начинаешь отламывать по кусочку. Отскочит несколько блестящих чешуек поджаристой корочки, упадут две-три крошки, кристаллик соли – и вот перед тобой вдруг открывается внутренность, белая и мягкая, как голубиная грудка. И все это отдает резким запахом тмина и теплого, хорошо выпеченного теста. Ты надавливаешь зубами…

На этом мечты оборвались. Франтик почувствовал, что больше он так не может. Одним воображением не утихомиришь гадов в животе. Надо действовать.

Он огляделся. К сожалению, вокруг не оказалось ничего похожего на еду. Только на лугу паслось несколько коров, и то слишком далеко; к тому же вид у них был недружелюбный, и Франтик сомневался, позволят ли они себя подоить. И тогда он повесил голову. Одинокий и потерянный, сидел он на обочине незнакомой дороги, в незнакомой стране, прижимая к себе старый чемодан. Чемодан!..

Слабая, сначала очень робкая надежда вдруг затеплилась в глубине сердца Франтика. Затем она стала расти, увеличиваться. Через минуту уже переросла альпийских великанов, высившихся вокруг. Франтик хорошо знал свою тетю. Знал и все ее слабости. Ведь когда тетушка куда-нибудь собиралась, она по крайней мере один чемодан набивала такими предметами, глядя на которые любой колбасник позеленел бы от зависти. Боже сохрани, тетушка Каролина не была обжорой. Но она считала, что голодная смерть вдалеке от родного дома – самое ужасное, что может случиться с человеком. И вот перед ним тетушкин чемодан…

Франтика охватил дух предприимчивости. Наклонившись, он поднял с дороги камень. Камень попался не очень тяжелый, исчерченный красивыми яркими прожилками. Франтик сел на межу, размахнулся и с силой ударил по замку. Что-то щелкнуло, замок отскочил, и крышка приоткрылась.

Содержимое чемодана было завернуто в шелковистую бумагу, сквозь которую просвечивало что-то розовое. «Ветчина!» – подумал Франтик, и у него расширились ноздри.

И в самом деле, почему бы не скрываться здесь ветчине? Вот только ветчина не бывает полосатой, как зебра. И разве могут попадаться в ней, кроме розовых сдоев, еще и синие, зеленые, желтые, оранжевые, фиолетовые, черные?.. Именно этими цветами отливал предмет, спрятанный под бумагой. Да в придачу и многими другими. Тетушка Каролина не пренебрегала разноцветной шерстью, когда речь шла о носках, предназначенных для ее любимого Арношта.

Они-то и лежали сейчас перед Франтиком. Носок к носку, один ряд за другим. Ровно шестьдесят пар. Торопливо раздвигая рукой эти бесконечные ряды, Франтик в глубине души все еще надеялся, что в самом низу найдется что-нибудь съедобное, но вот пальцы его коснулись дна и застыли растерянно и безнадежно.

Есть в жизни человека минуты, когда он ни во что не верит. Когда все вокруг представляется ему мрачным, когда отчаяние его безысходно и одна только мысль о смерти способна вызвать на его устах легкую улыбку.

Настала такая минута и для Франтика. Как это всегда бывает, окружающей природе не было до него никакого дела. Птицы весело щебетали, бабочки присасывались своими хоботками к чашечкам цветов, спокойно паслись коровы. Носки тетушки Каролины с бесстыдным равнодушием переливались на солнце своими яркими красками, а над всем этим синело альпийское небо. Как видно, только капризами судьбы можно объяснить внезапное изменение в делах Франтика.

Неожиданно на тропинку перед ним упала тень. Эта тень принадлежала господину Бреттшнейдеру, хозяину обувной мастерской в Санкт-Михаэле. Тень вынуждена была остановиться около Франтика, потому что этого захотел господин Бреттшнейдер. Вышло так, что господин Бреттшнейдер прямо наткнулся на носки тетушки Каролины.

Это было знаменательное событие, по крайней мере для господина Бреттшнейдера. Уже много лет он думал, где бы купить себе носки. Но, боже упаси, не о простых носках шла речь. Он мечтал приобрести такие носки, в которых тона дозревающего винограда сочетались бы с тонами зрелой пшеницы и альпийских лугов накануне покоса. Никто не умел вязать таких носков. И вдруг подобная пара лежит прямо перед ним, а вместе с ней еще пятьдесят девять пар, причем таких расцветок, какие ему и не снились.

Господин Бреттшнейдер засопел, протер глаза и, протянув к носкам узловатые пальцы, нетерпеливо схватил желанную вещь.

– Сколько тебе за них? – спросил он грубо на горноавстрийском диалекте.

– Ничего мне не надо, носки не продажные, – ответил Франтик еще более резко, сразу ощутив неприязнь к господину Бреттшнейдеру. Он почувствовал, что если бы носки перешли в волосатые жилистые руки этого человека, тетушке Каролине, которая вязала их с большой любовью, было бы нанесено оскорбление.

К сожалению, господин Бреттшнейдер не разделял такого взгляда. Природа наделила этого человека лишь примитивными инстинктами. Годами мечтал он о носках цвета радуги, и вот они перед ним! Не колеблясь ни минуты, без зазрения совести он сунул предмет своих вожделений в карман, бросил, не говоря ни слова, на крышку чемодана мелкую монету и торопливо зашагал по полевой тропинке. Прежде чем Франтик сообразил, что ему предпринять, господин Бреттшнейдер уже был далеко.

Франтик с досадой посмотрел на монету. Взяв ее в руки, он обнаружил, что это шиллинг. Лучшая, благороднейшая часть души Паржизека приказывала ему бросить эту мерзкую монету. Практическая же часть его души, наоборот, советовала заботливо спрятать ее в карман. Как раз когда Франтик решал эту дилемму, он поглядел в сторону Санкт-Михаэля.

Поглядел чисто случайно, но, как мы скоро увидим, взгляд этот немало способствовал тому, что в судьбе Франтика, на которой уже отразилась встреча с господином Бреттшнейдером, произошли непредвиденные изменения.

Над крышами красивых домиков Санкт-Михаэля вдруг взвился какой-то непонятный предмет. Он был похож на полумесяц, подвешенный на невидимых нитях рожками вверх, сверкал на солнце ослепительной белизной и переливался пурпуром. У Франтика сердце запрыгало от радости. Ведь каждый мальчишка, даже очень издалека, узнает лодку, на каких катаются в день храмового праздника, когда она стрелой взлетает ввысь, в поднебесье!

В тот же самый миг в воздухе разлился сладкий аромат марципана и турецкого меда и зазвонил колокольчик, возвещающий, что игры на воздухе кончились. Раздались звуки трубы и зычный голос глашатая, и перед глазами Франтика сразу возникли волнующие образы: лодочка с загнутыми концами, раскрашенная по спирали в цвета республики Эквадор, толстопузые силуэты солдат в тире, кувыркающиеся под непрерывную пальбу озорных подростков, кровожадные чудовища и исчадия ада, силач в черной маске со вздутыми бицепсами, человек-змея, умеющий пролезать через замочную скважину, – короче говоря, картина храмового гуляния в день святого Матфея во всей ее чудесной весенней красе.

Франтик быстро захлопнул чемодан. Он был голоден, взволнован, в кармане у него лежал шиллинг. Сразу три основания, чтобы из печального философа превратиться в энергичного мужчину. Не колеблясь ни секунды, он быстро побежал по направлению к Санкт-Михаэлю.

* * *

Казалось бы, путешественник, у которого уже двадцать четыре часа во рту не было ни крошки, ускорит свой шаг при виде колбасной лавки. Он не станет предаваться размышлениям на тему о благотворном влиянии волнений на человеческий организм, а прежде всего возьмется за ручку двери. В лавке он не будет открывать книгу стихов Вергилия, чтобы насладиться пленительными строфами, но зычным голосом потребует: «Три колбаски с луком!»

Именно это и готовился сделать Франтик, придя в местечко и заметив на краю площади, где происходило праздничное гулянье, вывеску: «Франц Варзечка, Колбасная лавка». Разыскивая в кармане шиллинг, Франтик резко стукнул чемоданом о землю. Это была оплошность. Сломанный замок чемодана щелкнул, и пятьдесят девять пар носков вывалились наружу.

Зрелище было поистине великолепное! Санкт-михаэльские граждане отродясь не видали такой пестроты, они так и замерли на месте. Возможно, в эту минуту одни из них спешили домой, к своим ребятишкам. Другие, наоборот, направлялись к торговке, чтобы купить для своих возлюбленных подарок на память о богомолье: пряничное сердечко с сахарной глазурью. А может статься, кто-нибудь торопился к лекарю или каменотесу заказать памятник на могилу скончавшегося дядюшки. Словом, какие бы у кого ни были намерения, все остановились как вкопанные. И Франтик, присевший на ступеньку перед лавкой, чтобы собрать носки, увидел неожиданно, что окружен толпой мужчин и женщин, глаза которых устремлены в одну точку – на рукоделья тетушки Каролины.

Толпа не была настроена угрожающе. Она просто изумилась. Словно люди прожили долгое время в темноте и вдруг перед ними внезапно открылся чудесный, красочный мир. Франтику же показалось, что вокруг него сплошные бреттшнейдеры. Мужчины, которые без церемонии залезут в чемодан своими огромными ручищами и, захватив добычу, кинутся наутек. Правда, господин Бреттшнейдер швырнул на крышку чемодана сверкающую монету. Может быть, так собираются поступить и эти люди?

Напряжение достигло предела. Вдруг сзади кто-то запыхтел и сделал шаг вперед. Очень вероятно, что, если бы Франтик поднял глаза повыше, он увидел бы веселые, улыбающиеся лица, говорившие о том, что их владельцы попросту жаждут вступить с ним в торговую сделку. К сожалению, сидевший на нижней ступеньке Франтик смотрел прямо перед собой. А поэтому видел только лес человеческих ног.

Одни только ноги, которые отнюдь не вселяли в его душу благодатного мира и покоя. Их не закрывали ни полосатая парусина, ни полотно, ни вельвет, ни еще какая-либо недорогая ткань, как это водится у порядочных людей. Все эти ноги, голые выше колен, обросли светлыми волосами, сквозь которые выпирали узлы сухожилий и мышц. Ноги были обуты в добротные башмаки, подбитые гвоздями, и вдоль них, спускаясь откуда-то сверху, висели суковатые палки с железными наконечниками.

Вид множества кривых мускулистых ног так устрашающе подействовал на Франтика, что он на какую-то долю секунды утратил свое паржизековское спокойствие. Но вот среди густого леса волосатых конечностей показалась прогалина. Схватив чемодан и наклонив голову, как бычок, Франтик бросился в нее.

Его быстрые и решительные действия возымели должный результат. В массе человеческих ног поднялась паника. Нестройный хор голосов призывал бога, искусно сочетая его имя с названиями различных зверей, явлений природы и частей человеческого тела. Свирепее всех ругался господин Бреттшнейдер, которому углом чемодана разорвало штанину. Если бы Франтик пожелал изучить некоторые особо тонкие оттенки немецкого языка, служащие для выражения стремительно возникающих мыслей, вряд ли он нашел бы более подходящий случай, чем тот, когда он пробивался сквозь окружавшую его толпу. И все же он совершенно правильно решил, что не стоит пользоваться этой возможностью для углубления своих знаний горноавстрийского диалекта. Наоборот, надо улепетывать, пока не поздно.

– Держите его! Держите вора! – заорала толпа, как только увидела, что полосатые носки уплывают из ее рук. И это было вполне естественно, мы не можем упрекать этих добрых людей за подобное суждение. Ведь солидному торговцу никогда не придет в голову убегать. Он обворовывает клиентов, спокойно стоя за прилавком и приветливо улыбаясь. А раз данный субъект поступает иначе и бросается наутек, это вызывает подозрения, значит, тут дело нечисто.

Франтик мчался без оглядки прямо вперед. Из геометрии известно, что это наиболее короткий путь, каким можно спастись от преследования. Но он вел в самый центр праздничного гулянья в Санкт-Михаэле.

Крик «Держите вора!» смешался с ревом труб, визгом девушек в нарядных костюмах. Дело приняло плохой оборот. Произошло смятение. Вдова местного почтмейстера, решив, что вспыхнула новая мировая война и объявлена воздушная тревога, сгоряча набросилась на торговца турецким медом, сорвала с него феску и закричала: «Азия – азиатам, нечего вам здесь делать!» От этого переполох еще усилился. Человек-змея застрял в замочной скважине, а таинственный силач в черном сбросил маску и принялся топтать ее ногами. Потеряв всякий стыд, он отчаянно вопил: «Я не Нана-сагиб! Я мясник Вошаглик из Нусле и желаю умереть по-христиански!»

В этот напряженный момент, когда казалось, что Франтик вот-вот попадет в руки разъяренной толпы, снова произошло нечто непредвиденное, одна из тех случайностей, которые часто определяют судьбу человека. В эту решительную минуту жизненный путь Франтика пересекла Долорес дель Рио. Не считая человека-змеи, это был самый лучший аттракцион, одно из «чудес света», зрелище, которое за умеренную плату доказывало любознательным гражданам, что далеко еще не все тайны природы нами раскрыты. Долорес дель Рио весила ровно двести килограммов; в жизнь Франтика Долорес вошла, сделав один-единственный шаг влево от балагана!

Таким образом Долорес дель Рио очутилась как раз на дороге, по которой мчался Франтик. Наверное, любой другой человек, получив одновременно толчок Франтика и удар тетушкиным чемоданом, грохнулся бы на землю. Но только не Долорес. Толстый слой жира не позволял ей быстро шевелить мозгами. Прежде всего она поразмыслила с минуту, что это за предмет так неосторожно коснулся ее ноги, и только потом, кокетливо склонив голову, посмотрела вниз. Увы! Франтика и след простыл.

Отброшенный резким толчком в сторону, Франтик мгновенно очутился вне поля зрения человеческих глаз. Влетев головой вперед, он оказался в недрах полотняного шатра. В себя он пришел лишь через некоторое время, когда шум и суматоха на площади уже прекратились. Открыв глаза, он с изумлением убедился, что все тихо и его окружает странный зеленый полумрак.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ,

повествующая о том, как Франтик знакомится с русалкой и ее поклонниками

Место, куда он попал, было с двух сторон огорожено дощатыми стенами, с третьей стороны закрыто туго натянутым брезентом, а четвертой стеной служила порядком-таки грязная занавеска. Потолок был из толстых досок. Франтику показалось, что сверху доносятся какие-то странные звуки, похожие на топот человеческих ног. Если не считать этого, стояла полная тишина, свет не проникал сюда, и углы помещения тонули в глубокой тьме.

Прежде всего Франтик стал ощупью разыскивать тетушкин чемодан. Слава богу, он цел и его содержимое осталось в полной сохранности. Затем он ощупал себя. Все как будто в порядке, и Франтик вздохнул с облегчением во второй раз. Кажется, выбрался из беды.

К сожалению, вместе с сознанием того, что он спасен, вернулось и воспоминание о лавке пана Франца Варзечки, заглянуть в которую помешал Франтику злой рок. Мысль, что, может быть, как раз в этот момент пан Варзечка, стоя за прилавком, нарезает кому-нибудь полкилограмма тирольской колбасы, сильно расстроила Франтика.

Невольно потянув ноздрями воздух, он замер. Смело можно было голову дать на отсечение, что пахнет колбасой. Но множество горьких разочарований, испытанных за последнее время, приучили его к осторожности. Франтик медленно повернул нос в ту сторону, откуда доносился соблазнительный запах. Но он не исчезал. Наоборот, казалось, усиливался. И вот Франтик ее увидел. В углу на старом сломанном стуле лежал маленький белый сверток. Бумага была сильно промаслена, и содержимое свертка не вызывало сомнений. Проглотив слюну, Франтик, не колеблясь, схватил его, с жадностью разорвал бумагу, вытащил один розовый ломтик и поднес ко рту.

Но и на этот раз не суждено было Франтику удовлетворить свое страстное желание. Где-то над его головой вдруг раздались звуки голоса, похожие на раскаты грома. Ужасный гул то становился громче, то затихал, отдаваясь в убежище Франтика глухим, грозным рокотом. Слов разобрать нельзя было, но, несомненно, подобный голос мог принадлежать только существу необыкновенной силы и сверхъестественного могущества.

Франтик задрожал всем телом. В то время как одна его рука судорожно сжимала кусок колбасы, другая, послушная инстинкту самосохранения, схватила чемодан, и Франтик, окончательно потеряв голову, кинулся вон из своего убежища.

Хотя мы и употребили выражение «потеряв голову», но оно не совсем удачно, потому что именно голова Франтика была впереди. Прорвавшись сквозь ветхую ткань зеленой занавески, она попала туда, где должен был лежать широкий, залитый солнцем мир, где она ожидала найти царство свободы, привольно и беззаботно порхающих птичек и тому подобное.

Легко представить себе изумление Франтика, когда вместо всего этого он увидел грязно-желтую большую простыню, посыпанную песком, на которой лежала дама в бледно-зеленом трико. Длинные волосы дамы были распущены, а тело заканчивалось огромным рыбьим хвостом, покрытым блестящей чешуей.

Все это выглядело так странно, что Франтик застыл на месте, точно окаменел. В эту минуту дама сделала несколько плавательных движений руками и повернулась на другой бок. И снова загремел голос, идущий сверху, только звучал он уже не громко, а словно приглушенно. Тем не менее голос этот так напугал Франтика, что у него по спине побежали мурашки. Очевидно, такое же действие оказывал он и на даму: Франтик заметил, как все ее тело покрылось гусиной кожей. Несмотря на это, бежать дама не собиралась. Она лишь слегка хлестнула хвостом, сделала еще несколько плавательных движений руками и мягко оперлась на локоть. И в этот момент глаза ее встретились с глазами Франтика.

Было ясно, что русалка сильно удивлена. Она вздрогнула и, казалось, хотела вскочить. Но тут взор ее обратился куда-то вверх, дама вздохнула и опять начала шлепать хвостом.

Франтик почувствовал необходимость что-то предпринять. Первый раз в своей жизни он очутился лицом к лицу с русалкой, и ему было неясно, как должен вести себя молодой человек, попавший в такое затруднительное положение. С горечью подумал он о несовершенстве школьных программ, которые не предусматривают подобных возможностей и оставляют учеников круглыми невеждами.

Пан учитель Корейс усердно вдалбливал в их головы только историю, естествознание, пропорции и склонение существительных по образцу Jiliji, а правила хорошего тона на случай встречи с русалками совсем опустил. Вот и расплачивайся теперь за его грехи!..

Вдруг русалка зашевелилась. Зеленый свет ярко осветил ее толстую руку, напомнившую Франтику руку тетушки Каролины. Только гусиной кожи он на ней никогда не замечал. Франтиком, помимо воли, овладела жалость, и он вдруг спросил участливо:

– Русалка, вам холодно?

В глазах русалки мелькнуло удивление, она открыла рот, и раздавшаяся вслед затем простонародная речь показалась Франтику небесной музыкой.

– Малость пробирает. Ты, карась, чего сюда заплыл?

– Ох! Никак вы из Подола? – радостно воскликнул Франтик.

– Может статься, – вздохнула русалка. – Ну а ты зачем тут, бездельник?

– Я?.. Я сюда… сюда… нечаянно попал. За мной гнались…

– Небось натворил чего-нибудь, да? – укоризненно сказала русалка, по инерции сопровождая свои слова плавательными движениями.

– Думаете, украл? Паржизеки не воры. Так и знайте!

– Не петушись. А гнались за тобой почему?

– Я… мне… мне есть хотелось…

В этот момент наверху снова раздался угрожающий голос, русалка быстро перевернулась на живот и несколько раз сильно ударила хвостом.

– Ты сказал, что хочешь есть? – спросила она, когда наконец снова повернулась к Франтику.

– Ага! Я почти двое суток ничего не ел.

– Так просунь свою рыжую башку назад, увидишь стул в углу. А на стуле лежит кусок колбасы, завернутый в бумагу. Ну, живо!

Слова эти русалка произнесла веселым голосом, но Франтик заметил в ее глазах подозрительную влагу. Вспомнив только теперь, что рука его уже давно сжимает кусок колбасы, он покраснел от стыда и быстро нырнул обратно за занавеску, сел на стул и принялся с жадностью есть. Поглощенный своим занятием, мальчик не сразу обратил внимание, что занавеска раздвинулась и к нему подошла русалка.

– Ну, ну, не стесняйся, доедай все дочиста, – подбодрила она Франтика, когда он наконец увидел ее и испуганно вскочил. Русалка была уже без зеленого хвоста. Кутаясь в старенький плащ, она лязгала зубами от холода.

– Сыро тут, – сказала она досадливо, плотнее запахивая на себе плащ. – Наелся?

– Спасибо. Я сыт.

– Как тебя зовут?

– Франтик.

– А я Андула. – Помолчав немного, она добавила: – Не велика, скажу тебе, радость играть русалок. Все время мерзну, кожа потрескалась от песка. Ревматизма мне не миновать, а что дальше? Как я буду тогда вертеться с боку на бок, бить хвостом и дурачить простофиль, которые ходят глазеть на меня и воображают, что перед ними женщина-рыба? Знаешь, они ведь смотрят на меня сверху через два стекла. А между стеклами налито немножко воды и оттого кажется, будто я плаваю. Они верят этой чепухе, а денежки текут себе и текут. Да только не в мой карман текут, вот оно что. Как болезнь меня совсем скрутит, я и взаправду нырну. Слышишь, Франтик?.. Русалка когда-нибудь нырнет по-настоящему. Только не на дно, а к черту…

Андула засмеялась своей жестокой шутке и присела на стул. Из-под плаща выглядывали ее посиневшие от холода ноги; скорчившись на стуле, женщина подперла подбородок руками и ничем уже не напоминала русалку. Это была всего-навсего Андула Карасекова из Подола, у которой семеро ребят на руках; только троих может прокормить своим ремеслом сапожника старый папаша Карасек… Она вдруг показалась Франтику очень близкой, мальчик сразу забыл, что находится в чужой стороне и сидит в темном, грязном балагане с незнакомым человеком. Как-то сама собой рука его потянулась к чемодану и вытащила оттуда первую попавшуюся пару носков. Они были связаны из шерсти цвета оперения малайского попугая и сияли в полумраке мерзкой трущобы, точно изумруд.

– Вот вам, барышня, – сказал он, положив подарок Андуле на колени. – Может, они вас немножко согреют.

– Ой! – пронзительно вскрикнула Андула. – В жизни не видала такой красоты! Ах ты, жулик этакий!

Сказав эти слова, Андула прежде всего крепко обняла Франтика, а потом быстро натянула носки на ноги. Затем они сели рядышком на чемодан тетушки Каролины и рассказали друг другу все про свою жизнь. Выслушав с напряженным вниманием историю приключений Франтика во время его погони за тетушкой, Андула сказала:

– Тебе необходимо попасть в этот самый Триест. Мы тоже поедем в ту сторону, к итальянцам, да только через неделю и на лошадях. Ты опоздаешь. Прямо не знаю, Франтик… разве что… Ну, ясно – Фердинанд… или, может, лучше Густи?..

Оказалось, что даже короткого пребывания Андулы Карасековой в Санкт-Михаэле было достаточно, чтобы приобрести двух солидных поклонников. Первый был Фердинанд, пожарник, второй – Густи, обладатель двухтонки, на которой он перевозил грузы. Оба заявили, что готовы ради нее прыгнуть в огонь и в воду. До сих пор Андуле не пришлось воспользоваться этим предложением. Теперь она считала своевременным напомнить им об их обещании. Чем прыгать в огонь, пусть лучше отвезут Франтика на юг.

– Пойду разыщу их, – заключила Андула свои соображения. – А ты побудь здесь, да смотри не шуми, не то старик тебя сцапает.

* * *

Было уже темно, когда Андула прошмыгнула в убежище Франтика. Она положила перед ним гирлянду колбасок, полбуханки хлеба и сказала:

– Все в порядке, мой прекрасный принц. Собирайся и иди к трактиру «У пяти домовых», это тут же за углом. Возможно, часть пути тебя подвезет Фердинанд, а часть – Густи. Я сказала, что отдам свое сердце тому, кто отвезет тебя дальше. Только вот не знаю, как они договорились, перед самым концом разговора они увидели на мне носки тетушки Каролины, и язык у них прилип к гортани. Мне бы, глупой, подождать, пока они опомнятся, а я побежала сюда. Но уж один-то из них обязательно ждет тебя с машиной, будь покоен.

Андула замолчала, пора было расставаться. Франтик и русалка стояли и смотрели друг на друга, сразу растеряв все слова. Резким движением Андула откинула край брезента, и они очутились под открытым небом, на котором уже зажглась первая звезда.

– Большое спасибо вам, барышня, – сказал Франтик чуть слышно.

– Нечего, нечего, – резко ответила русалка.

Опять с минуту помолчали. И тут Андула Карасекова почувствовала, что ей необходимо скорей отвернуться и уйти в свои подводные глубины…

* * *

Придя к трактиру «У пяти домовых», Франтик убедился, что действительно все в порядке. У дверей стояла почти новая двухтонка, а около нее – парень в кожаной фуражке, с папиросой в левом углу рта. Заметив Франтика, он быстро зашагал к нему навстречу.

– Франтишек? – спросил он и, не дожидаясь ответа, схватил его за руку и быстро потащил к машине.

«Не перевелись еще добрые люди на свете, – растроганно подумал Франтик. – До чего же любят своего ближнего, только и ждут, как бы услужить, как бы доброе дело сделать!»

Франтик был не совсем неправ. Однако никогда не надо преувеличивать. Прежде чем нога его коснулась ступеньки двухтонки, он вдруг почувствовал, что кто-то схватил его за другую руку и тянет в противоположную сторону. Законы физики совершенно точно устанавливают, до какого предела может сопротивляться тело двум взаимно противоположным силам, прежде чем разорвется пополам. Франтик чувствовал, что предел этот близок.

– Пустите меня! – закричал он.

Но Фердинанд и Густи считали, что держат в руках ключ к сердцу русалки, и, по всей видимости, не собирались легко выпустить свою добычу.

– Ух ты! – пыхтел Фердинанд.

– Уф, уф! – сопел Густи.

В ту минуту, когда воображение Франтика начало рисовать ужасную картину, как его руки растянулись до такой степени, что могут с легкостью обнять талию тетушки Каролины, у Густи вдруг подвернулась нога, и все трое кучей повалились на землю. Первым вскочил на ноги Фердинанд.

Это был брюнет с сильно развитой мускулатурой, волосы на его круглой голове были подстрижены ежиком и торчали, как щетка. Он сгреб Франтика в охапку, поднял его и в два прыжка очутился в машине. Только теперь Франтик заметил, что на другой стороне дороги стояла еще одна машина – пожарная. Свет из окон трактира отражался на ее ярко-красной поверхности, вид у машины был такой же внушительный, как и у Фердинанда, имеющего над ней власть, вверенную ему местным добровольным обществом пожарников.

В эту машину и был водворен с молниеносной быстротой Франтик. Он уже сидел в кабине, как вдруг его осенила страшная мысль. Чемодан! Где чемодан тетушки Каролины? Куда он исчез? Когда его схватили за руки и тянули в разные стороны, он уронил чемодан!.. Теперь чемодан валяется где-нибудь на дороге, и Франтик уже никогда его не увидит.

– Чемодан! – заорал Франтик благим матом.

– Чемодан? Ага!.. – Обычно Фердинанд соображал очень туго, но на сей раз он на удивление быстро понял, чего от него хотят. В самом деле! Что говорила русалка? Что приказывала она ему и Густи? Чтобы они заботились о Франтике, как о своем родном брате. Кормили его. А главное, следили за его драгоценным чемоданом. Вот что она наказывала…

Фердинанд громко закричал и выскочил из машины. Но было уже поздно. Густи успел залезть в свою двухтонку и перед самым его носом захлопнул дверцы. Гирлянда из колбасок висела у него на шее, на коленях лежал чемодан. Дал газ. Машина рванулась и стремительно помчалась вперед.

В одно мгновенье Фердинанд тоже очутился за рулем. Мотор заурчал, пронзительно завыла сирена. Санкт-Михаэльские жители бросили свои дома и выбежали на улицу, готовясь спасать имущество от губительного пожара. Но на улице было тихо и спокойно.

Обе машины уже скрылись вдали, они мчались на юг сквозь июньскую ночь.

В одной из них находился Франтик Паржизек, в другой – чемодан тетушки Каролины, если не считать колбасной гирлянды. За рулем каждой из них сидело по здоровому, с крепкими кулаками парню, и оба, мечтая о сладкой награде, ожидающей победителя в состязании, ощущали в себе необыкновенную силу и твердую решимость бороться до конца.

* * *

Мура – красивая, быстрая река с шумными запрудами. В ее прозрачной зеленой воде водится множество форелей, чистенькие деревеньки раскинулись по обоим крутым берегам. Но Франтик ничего не замечал. Во-первых, было темно, во-вторых, чтобы не выпасть из машины, он должен был крепко держаться за ручку дверцы. Альпийская дорога стремительно извивается то вправо, то влево, и на скорости сто километров в час пассажир чувствует себя дождевым червяком, в которого вцепились с обоих концов два энергичных дрозда и тянут изо всех сил каждый в свою сторону.

Итак, пожарная машина Фердинанда неслась вперед, несмотря на кромешную тьму и опасную дорогу. Она вела себя, как лихой спортсмен. Когда дорога шла по прямой, машина мчалась на четырех колесах, на поворотах же обходилась двумя. Время от времени она подшибала забор, придорожный столб или указатель пути; пожарная лестница срывала листья черешен и яблонь, но Фердинанд не обращал внимания на эти мелочи и гнал машину вперед.

Автомобиль с такой скоростью проносился мимо городов и деревень, что казалось, по дороге мчится по крайней мере дюжина пожарных команд. Старушка Шинделнагель, жительница селения Оберунтербах, ста трех лет от роду, разбуженная в полночь воем сирены, поднялась с постели, приковыляла к окну и, устремив слезящиеся глаза на юг, заявила, что горит Целовец. Другая стотрехлетняя старуха из селения Унтеробербах назвала это сообщение дьяволовым измышлением. «Только безбожник, – уверяла она, – мог пустить слух о пожаре в Целовце». Каждому христианину понятно, что горит Рим, город святого отца. Его подожгли басурманы. После короткого заседания муниципалитет Унтеробербаха срочно отправил на помощь святому отцу пожарную помпу, разукрашенную полевыми цветами; ее волокли члены муниципалитета и детишки из местного приюта. В половине четвертого утра помпа прибыла в Санкт-Ламбрехт, что в двух с половиной километрах от Унтеробербаха, но оттуда повернула назад; было решено не тушить святой город, а лучше изничтожить всех нечестивцев в Унтеробербахе и принадлежащих к его приходу деревеньках.

А между тем машина Фердинанда давно уже миновала Целовец и катила по широкому шоссе, время от времени обгоняя двухтонку Густи. У Фердинанда не раз мелькала мысль наехать сзади на переднюю машину и избавиться навсегда от ненавистного соперника. Но соображение, что при этом могут пострадать носки тетушки Каролины, каждый раз удерживало его от выполнения этого намерения.

– Давай сюда чемодан и колбасу! – всякий раз орал Фердинанд, проезжая мимо двухтонки; он надеялся, что один звук его голоса заставит соперника сдаться.

– Отдай-ка лучше чешского мальчишку! – дерзко отвечал Густи.

Бежали часы в жестокой схватке, бежали и километры, обе машины неслись у самой обочины, пренебрегая указателями направления, табличками с разноязычными названиями населенных пунктов и шлагбаумами.

Только раз красная машина Фердинанда была вынуждена остановиться: за опущенным шлагбаумом пролетел скорый поезд. Освещенные окна длинных вагонов промелькнули в ночной тьме вереницей призраков и исчезли вдали.

Откуда было Франтику знать, что в одном из них сидит тетушка Каролина и со страстным увлечением читает детективный роман Персиваля Эшера «Тайна кровавой руки»?

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ,

содержащая рассказ о том, как тетушке Каролине грозила опасность быть проданной в Аргентину

Мало кому на свете доводилось получать в наследство остров, да еще в Тихом океане.

Тетушка Каролина силилась вспомнить, с кем из глубочепских знакомых случалась подобная история. Но напрасно ломала голову. Вспомнить все равно не удалось. Правда, она слышала о людях, предпринимавших далекие путешествия. Но в большинстве случаев их гнало желание прославиться. А тетушке это не нравилось. Женщина она была простая и не любила эксцентричности.

Действительно, никто из тех порядочных людей, кого она знала, не уезжал из дому больше чем на неделю, ну, самое большое – на месяц. Ведь за это время могли погибнуть фуксии, а в засушливый год задеревенели бы кольраби в саду. Но это еще полбеды. Дело в том, что ни одно разумное существо не захочет отлучиться из дому по своей воле на долгое время. Если бы от нее зависело, тетушка Каролина никогда бы не покинула Глубочепы. Но ей приходится выполнять волю дорогого покойника. Разве Арношту понравилось бы, если бы она пошла ему наперекор?.. Итак, тетушка ни на минуту не сомневалась, что, направляясь к антиподам, она поступает правильно, хотя длительное путешествие и противоречило ее принципам. По ее мнению, ехать на остров так же естественно, как отправиться смотреть полученный в наследство дом в Виноградах.

Тетушка знала совершенно точно, что она в первую очередь сделает, когда приедет на остров. Проветрит комнату, натрет полы, выбьет ковры, вымоет окна. Затем она смахнет пыль и проверит, хорошо ли работает дымоход. Напоследок поговорит с дворником и даст ему понять в первый же день, что у Каролины Паржизековой из Глубочеп свои взгляды на порядок в доме и она сумеет заставить с ними считаться.

Нет, все эти хлопоты тетушку нисколько не тревожили. Когда человек чувствует твердую почву под ногами, ему бояться нечего. Что тетушку немного беспокоило, так это дорога. Она терпеть не могла пересадок, а у нее было предчувствие, что поездка на остров Бимхо без них не обойдется. Вот тут уж не оберешься неприятностей. Стоит спутать номер поезда – и вместо Триеста окажешься в Царьграде. А сядешь не на тот пароход, так, чего доброго, еще придется участвовать в ловле китов на полюсе. Тетушка Каролина объясняла запутанность многих исторических событий именно тем, что люди по ошибке садились не на тот поезд. Когда она за день до отъезда поделилась по секрету своими опасениями с пани Кнедлгансовой, своей соседкой, та безоговорочно с ней согласилась. Она даже высказала предположение, что Америка и была открыта при подобных обстоятельствах.

– И ничего удивительного тут нету, – сказала в заключение пани Кнедлгансова. – Мой вот тоже, когда был холостым, задумал раз съездить в Нимбурк, а вместо него попал в Ратай. – Пани Кнедлгансова слегка покраснела и смущенно добавила: – А там нашел меня…

Да, с пересадками много неприятностей. Но и багаж может испортить человеку настроение. Хотя тетушка Каролина сократила число вещей елико возможно, все же с ней было семь средних чемоданов, шесть шляпных коробок, один гладстоновский саквояж и один большой чемодан (не считая Маничка), и она опасалась, что с перевозкой вещей могут в некоторых случаях возникнуть непредвиденные трудности.

В-третьих, тетушку волновала мысль о спутниках. Тетушка Каролина привыкла видеть около себя дружеские лица. Поболтать через забор сада с пани Бернашковой или с паном Пантучиком было для нее самым большим удовольствием. Какой прок человеку от ясного и точного взгляда, к примеру сказать, на британскую колониальную политику, если некому его высказать? Что касается пани Бернашковой, много лет проработавшей в магазине колониальных товаров, она в этом толк знала. Пани Бернашкова во всем разбиралась. В частности, некоторые удачно подобранные тона шерсти на носках, предназначенных для покойного Арношта Клапште, были обязаны своим возникновением беседам с нею. Пока дамы обменивались мыслями у изгороди, разделяющей их садики, из открытых окон кухонь доносилось бульканье супов и нежное шипение жарящегося лука.

Нет, человек должен делиться своим опытом; согласно этому правилу тетушка всегда и действовала. Вспомнилось ей, как однажды ездила она в Ржепорей. Хоть это и не дальняя дорога, а все же удалось завязать с пассажирами дружескую, сердечную беседу и подробно обсудить вопрос об устройстве канализации города Праги, потолковать об особых формах родимчика, о пенсии почтовым служащим, землетрясении на Суматре и характере пана Чурды, председателя общества содействия озеленению Глубочеп. Само собой, были затронуты и другие, менее важные темы.

Конечно, с чехом всегда найдется о чем поговорить. А вот как быть в международном вагоне? Тетушка Каролина прямо содрогалась при мысли, что пройдут секунды, минуты, а может, и целые часы – и уста не разомкнутся. Чтобы хоть немного подсластить горечь ожидавшего ее одиночества, она решила взять в поезд книгу.

Приехав в Ческе-Будейовице, она тут же сообщила о своем намерении любимой подруге, пани Чумпеликовой, с которой приехала проститься.

– Ты права, дорогая Каролина, – одобрила ее пани Чумпеликова. – Ты совершенно права. Чтение рассеивает человека и облагораживает его мысли. За время своего замужества я раз шестнадцать ездила в Тргове Свини, где у нас множество родственников. И всякий раз брала из нашего пансиона с собой в поезд «Ирландца», и поверь мне, дорогая Каролина, я всегда приезжала в Тргове Свини бодрая духом и телом. Какая жалость, что у меня уже нет этой замечательной книги! Ну, да я что-нибудь разыщу для тебя в нашей библиотечке. Я знаю, какие книги теперь в моде.

Вот почему, когда тетушка Каролина села в купе скорого поезда, отходящего с будейовицкого вокзала в неприветливые чужие края, на коленях у нее лежал хоть и несколько потрепанный, но все же соблазнительный томик сочинений Персиваля Эшера «Тайна кровавой руки».

Подобных книг тетушке читать никогда не доводилось. Она не имела никакого понятия о современном направлении мировой культуры и предполагала, что в книге рассказывается о том, как лучше ухаживать за руками, если на них после большой стирки появятся кровяные волдыри. Поэтому она удивилась, когда уже на первой странице прочитала, что какой-то мужчина с серыми глазами и упрямым, выдающимся вперед подбородком, по имени Рекс Диксон, не поладил с белокурой девушкой Бесси и по этой причине просверлил пулей из кольта, во-первых, шерифа Джонсона, во-вторых, третейского судью Батлера и его верного чернокожего слугу Боба, кроме того, хватил кулаком официанта в баре, украл лошадь и, скача во весь опор в ближайшее местечко Канзас-Ривер, поджег по дороге четыре цистерны с керосином, принадлежащие свекру супруги скотовода Района, самого богатого и наиболее опасного человека в округе.

В литературной технике тетушка разбиралась плохо. Все эти необычайные поступки Рекса Диксона она объяснила необходимостью подчеркнуть во вступлении энергию молодого человека; что касается стирки и кровяных волдырей, то она считала, до них очередь дойдет в свое время. А то зачем бы упоминать о девушке по имени Бесси?

Но скоро выяснилась полная непричастность девушки Бесси к стирке белья. Вместо стирки Бесси впала в меланхолию. И не удивительно. Она не считала Рекса виновным в убийстве со злым намерением шерифа и третейского судьи и уверяла, что он сделал это в шутку, будучи от природы весельчаком. Поэтому Бесси не понравилось, когда толпа местных горожан во главе с Районом погналась за Рексом и через три дня привезла его скальп, привешенный к седлу рамоновой серой в яблоках лошади.

Казалось, истории конец. Ничего подобного. И недели не прошло, как вновь избранные шериф и третейский судья были найдены мертвыми в своих постелях. На дверях спальни каждого красовалась пронзенная кинжалом трефовая семерка, а над ней виднелся таинственный отпечаток кровавой руки.

– Чья это рука? – спрашивали друг друга с интересом горожане. Затем избрали нового шерифа и третейского судью. И чтобы бы вы думали? Проходит неделя – шерифа и судью находят убитыми. Возле отпечатка кровавой руки на сей раз была прибита кинжалом к двери трефовая восьмерка. Пришлось снова выбирать шерифа и судью, хотя некоторые местные жители высказывали предположение, что таинственный незнакомец будет продолжать действовать в том же роде.

И в самом деле, они не ошиблись. Новых шерифа и судью постигла та же участь, причем двери их спален были отмечены кровавым знаком руки и трефовой девяткой. Когда дело дошло до трефового валета, населением овладело беспокойство. Мнения расходились. Одни считали загадочного преступника способным дотянуть до трефового туза, другие утверждали, что он не выдержит, так как потребуется еще много кинжалов, а кинжалы недешевы. Однако сердце Бесси подсказывало ей: таинственный незнакомец в грязь лицом не ударит.

Наступил день, когда похоронили седьмого шерифа и судью, их места снова стали вакантными. Больше желающих не нашлось. Положение было безвыходным. И в этот момент Бесси доказала, что у нее благородное сердце. «Выберите меня и шерифом и третейским судьей!» – прозвенел ее серебристый голосок на митинге в салуне «Три собачьих хвоста». И ее действительно избрали под бурные аплодисменты.

Наступила ночь.

Бесси легла в постель, но сон бежал от нее. Было тихо, лишь издалека доносился приглушенный вой койотов; над каньоном всходила красная луна. Ровно без десяти минут двенадцать в прихожей раздался еле слышный звук шагов. В прелестной груди Бесси бешено заколотилось сердце.

– Кто там? – храбро крикнула она.

Никто не ответил. Но дверь вдруг начала потихоньку, неслышно отворяться…

И как раз в этот напряженный момент тетушка Каролина бросила книгу и взвизгнула. Но вовсе не потому, что в ту минуту мимо окон ее вагона проносился опущенный шлагбаум, за которым нетерпеливо пыхтела пожарная машина Фердинанда, и не потому, что на одну секунду скрестились дороги ее и племянника Франтика. Нет, об этом тетушка Каролина не знала.

Прервать чтение и завизжать от страха заставил ее взгляд, брошенный на двери купе. Она была одна. А двери вдруг начали медленно и беззвучно раздвигаться. Точно так, как в романе Персиваля Эшера.

Прочитай она еще страницу – и ей стало бы известно, как поступила Бесси, увидев перед собой такую же страшную картину. Но тетушка Каролина не была склонна к подражанию. Она всегда действовала оригинально.

Прежде всего тетушка испуганно вскрикнула.

Затем перекрестилась.

А потом ее осенило – а не дьявольское ли это наваждение?

И тут снова ее охватил страх: а вдруг, подумав так, она совершила большой грех?

В ее воображении возник Арношт Клапште, он ласково кивал ей головой, как будто призывал к себе, в иной мир.

Но при одной мысли о том, что станется без нее с Маничком, она содрогнулась: кто напоит его, если ей придется отправиться вслед за Арноштом?

Затем она бросила взгляд на чемоданы и быстро их пересчитала; даже в такую роковую минуту порядок для тетушки был превыше всего.

И, наконец, она вспомнила, что носит имя Паржизеков, а Паржизеки никогда не склоняют головы перед жестокой судьбой. План действий стал для нее ясен. Она впилась взглядом в дверь, на задернутых занавесках которой показалась какая-то угрожающая тень. Она даже не дрогнула, когда дверь приоткрылась и в щель просунулась мужская рука. Рука, поросшая редкими рыжими волосами, была обращена ладонью вниз. Тетушка хладнокровно выждала еще долю секунды и вдруг, собрав все свое мужество, схватила таинственную руку и повернула ее ладонью вверх.

Да, бывают в жизни человека минуты, когда его постигает разочарование, которое без преувеличения можно назвать горьким. Подобное пришлось пережить и тетушке Каролине. На ладони руки, проникшей сквозь щель, крови не оказалось. А над головой тетушки Каролины раздался встревоженный голос:

– Контроль. Прошу вас предъявить билет, мадам.

Тетушка Каролина до такой степени была во власти вычитанных в книге ужасов, что на любезные слова проводника сначала никак не реагировала. Может быть, форменная одежда проводника – лишь утонченная хитрость, скрывающая преступника? Только когда, проверив билет и вернув его обратно, проводник закрыл за собой дверь, она несколько успокоилась.

Но тетушка оставалась начеку. Мир кишит ловушками, и надо быть ко всему готовой. На память тетушке пришла статья из журнала, в которой описывалось, как неопытных женщин и девушек под разными соблазнительными предлогами увозят в Южную Америку и там продают в позорное рабство. Статья была озаглавлена «Торговля человеческим телом». Тетушка решила, чего бы ей это ни стоило, избежать подобной участи. Бог, конечно, не допустит, чтобы Каролина Паржизекова из Глубочеп была продана в дом терпимости куда-нибудь в Аргентину или Патагонию. Что бы подумал дорогой покойный Арношт? От такой мысли ей стало легче на душе. И когда на ближайшей станции в ее купе вошел солидный пожилой мужчина и вежливо спросил, нет ли свободного места, тетушка не без опаски, но приветливо предложила ему сесть.

Незнакомец держал в руках чемоданчик и зонт. Сквозь роговые очки, сидевшие на слегка припухшем носу, глядели на свет выцветшие, простодушные глаза; усы уныло свисали. Он сел и, открыв чемоданчик, вынул оттуда толстый фолиант. Перелистал страницы, смущенно откашлялся и закрыл книгу.

Потом, неожиданно вскочив, незнакомец сказал:

– Eisenhammerschmiedepfefferbacker, – и вежливо поклонился.

– Что вы говорите? – забеспокоилась тетушка Каролина, решив, что старик пытается перечислить ей железнодорожные станции между Целовцем и Триестом.

– Eisenhammerschmiedepfefferbacker, – повторил мужчина с вежливостью, к которой явно примешивалась тревога. – Профессор эстетики.

– Ах, вот что, – сказала тетушка. – Паржизекова.

Незнакомец снова раскрыл книгу, полистал ее с минуту, опять поднял глаза. Пристальный взгляд тетушки приводил его в замешательство. Профессор Eisenhammerschmiedepfefferbacker был вдовцом, он жил только для науки, и общество женщин всегда нагоняло на него страх. Теперь он очутился с глазу на глаз с женщиной, которая к нему внимательно присматривалась и, очевидно, жаждала вступить с ним в дружеский разговор. Бедный профессор не мог себе представить, о чем с ней можно говорить. Смутившись, он снова принялся перелистывать страницы. И тут взгляд его упал на цветную вкладку на меловой бумаге. Это была репродукция Венеры Милосской. Старик с облегчением вздохнул, и счастливая улыбка осветила его лицо. Он протянул книгу тетушке Каролине, указывая на статую Венеры.

– Вот, мадам, какого художественного совершенства достигли древние греки в изображении человеческого тела, – восторженно начал он. – Взгляните, пожалуйста, на эту статую. В какой безукоризненной гармонии находятся тут материя и дух. Человеческое тело волшебством превращено в мрамор…

Профессор Eisenhammerschmiedepfefferbacker поднял свои бесцветные глазки и застыл в удивлении. Взгляд тетушки Каролины был по-прежнему устремлен на него. Но в выражении его появилось нечто новое, говорившее профессору, что не все в порядке. Очевидно, пышной даме, сидящей напротив, он чем-то не угодил. Вполне возможно, она чувствует себя задетой тем, что он восторгается совершенством форм Венеры, в то время как его соседка… Профессор Eisenhammerschmiedepfefferbacker слегка покраснел и принялся быстро перелистывать страницы. У него сразу отлегло от сердца, когда он напал на картинку, на которой была изображена туземная женщина с архипелага Паумотта. Эта женщина с тучным, дряблым телом напоминала своими формами тетушку Каролину.

– Вот посмотрите сюда, мадам, здесь уже нечто новое! – воскликнул он с энтузиазмом. – Эта женщина – дитя природы. Цивилизация ее не коснулась. И все же, взгляните, какое, огромное эстетическое наслаждение получаешь, любуясь ею…

Профессор Eisenhammerschmiedepfefferbacker случайно посмотрел на тетушку Каролину и почувствовал, как легкий холодок пробежал по его спине. Собравшись с духом, он продолжал:

– Понятия о красоте у разных племен совершенно различны и зависят от исторических условий. Нам, например, известно, что креолок Южной Америки, которых у нас считают чрезвычайно привлекательными, тамошние жители не находят таковыми. Аргентинцы с их темным цветом кожи видят идеал красоты в белокурых европейках скандинавского типа. Я уверен, если бы мне удалось привезти в Аргентину живую Венеру или какую-нибудь…

Профессор Eisenhammerschmiedepfefferbacker вскинул глаза. И напрасно. Ибо они встретились с глазами тетушки Каролины, которые вонзились в него с такой силой, как гвоздь, который вбивают в стену на века. Взгляд этот был такой острый и зловещий, что, по мнению профессора Eisenhammerschmiedepfefferbacker, сам королевский удав мог бы кое-чему научиться у тетушки Каролины, если бы она согласилась давать ему уроки.

– Венеру, какую-нибудь женщину… – продолжал он, заикаясь и вытирая пот со лба. Чем дальше, тем профессору становилось ясней, что его слова по неизвестным причинам вызывают в грузной даме чувство неудовольствия. Необходимо было немедленно переменить тему разговора, придать ему более приятный для нее характер. Но что может интересовать даму весом больше центнера, которая смотрит на своего ближнего взглядом змеи? Теория относительности Эйнштейна? Проблема дружбы народов? Квадратура круга? Вопрос питания динозавров в раннем юрском периоде? Или, может быть, такие обыкновенные вещи, как…

И профессор Eisenhammerschmiedepfefferbacker, осененный внезапной мыслью, радостно воскликнул:

– Через несколько минут мы въедем в туннель, мадам! Это один из самых длинных туннелей в Европе. Он имеет восемь километров, и пройдет не менее двенадцати минут…

Тетушкино лицо сразу оживилось, и бедный профессор словно гору с плеч скинул. Наконец-то он попал в цель. И когда тетушка Каролина спросила, скоро ли поезд будет в туннеле, он ответил с радостной готовностью:

– Еще несколько минут, мадам, точно я не знаю, но как будто…

Тетушка Каролина пренебрежительно махнула рукой.

– Снимите мои чемоданы! – властно приказала она.

– Какой прикажете?

– Все.

Профессор Eisenhammerschmiedepfefferbacker взглянул на верхнюю полку, где плотно втиснутые шестнадцать тетушкиных чемоданов и картонок подпирали потолок, и лицо его вытянулось.

– Вы собираетесь выходить, мадам?

– Вовсе нет, – решительно ответила тетушка Каролина. – Но я должна подумать о самозащите. Не знаю, может, вы и умеете вербовать Венер в публичные дома Аргентины. Но со мной у вас этот номер не пройдет. Снимите чемоданы и перегородите купе. И не вздумайте вылезать из-за них, пока мы не проедем туннель. Покажите-ка, что там у вас в карманах! Кинжалы, пистолеты, наркотики?.. Ничего такого? Хорошо. А теперь ступайте на место и ведите себя тихо и смирно.

* * *

Такова была причина, вынудившая тетушку Каролину сойти с поезда в небольшом городке неподалеку от итальянской границы и задержаться там на двадцать четыре часа.

Как раз столько времени потребовалось, чтобы, с одной стороны, профессор Eisenhammerschmiedepfefferbacker оправился с помощью различных официальных лиц от нервного потрясения и объяснил, что у него не было намерения увезти тетушку Каролину в Аргентину, а с другой, чтобы тетушка Каролина уверилась, что можно без опасения проехать с профессором через туннель. Тем не менее, погрузившись в вагон, тетушка осталась по поводу всей этой истории при своем мнении. Что там ни говорите, а пойти на такое дело может кто угодно – почтальон, чиновник податного управления… Заработать каждый не прочь!

– Эстетика!.. – задумчиво бормотала она. – С ума надо сойти!.. И зачем это называть свою работу таким непонятным словом?..

Из-за этого происшествия тетушка приехала в Триест с опозданием на целые сутки. Случилось так, что тетушка Каролина и Франтик прибыли в этот оживленный портовый город почти одновременно, хотя ни он, ни она не подозревали об этом.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,

сообщающая о том, что Франтик благополучно добрался до Триеста и, побыв на сенсационном футбольном матче, сел на пароход

В то самое время, когда в маленьком городке Горица тетушка Каролина воевала с облаченными в форму блюстителями закона и профессором эстетики, пожарный автомобиль Фердинанда и двухтонка Густи мчались по склонам Юлийских Альп в направлении Адриатического моря. Только что рассвело, воздух был чист и прозрачен, дорога вилась по краю ущелья, на дне которого шумел горный поток, и оба мужчины чувствовали, как новые силы вливаются в их утомленные тела, как снова разгорается в них дух соревнования.

– Эй, пора завтракать! – заорал Фердинанд своему сопернику, стараясь перекричать пронзительный вой сирены, от которого лесные звери разбегались по своим норам. – Где колбаса, парнишка проголодался!

– Давай сюда Франтика, я его накормлю! – кричал в ответ Густи; он только что переехал гусыню и страшно досадовал, что не может остановиться и подобрать ее.

– Дудки! Все равно моя взяла! Чего стоит паршивый чемодан и колбаски по сравнению с живым мальчишкой? Я его домчу до самого моря!

Терпение Густи лопнуло, и он гаркнул во все горло:

– Пускай тогда ни тебе, ни мне! Прежде чем ты сосчитаешь до десяти, чемодан и колбаса будут в пропасти!.. Вот напишет парень барышне Карасековой, что приехал на место голодный и без чемодана. Как ты тогда запоешь? А?

– Ну, ты не очень! – огрызнулся Фердинанд, но подумал, что соперник не шутит и дело лучше решить миром. – Стой! – крикнул он.

Машины остановились, и оба водителя вышли на шоссе.

Это было красивое местечко. Дорога пролегала неширокой долиной, с обеих сторон зеленели луга. На склонах росли дубы и березы, кроны их нежились в свежем ароматном воздухе, словно принимая утреннюю ванну. Позади, высоко поднимаясь над горизонтом, тянулись к небу вершины Юлийских Альп, порозовевшие от солнца.

Еще никогда в жизни Франтик не видел ничего прекраснее. Соскочив с пожарной машины, он жадно втянул в себя воздух. И сразу почувствовал голод. Забравшись в двухтонку, Франтик преспокойно отрезал себе четыре колбаски. Фердинанд и Густи вылетели у него из головы. Казалось, он попал в какой-то сказочный мир, где никто его не обгоняет, никто не преследует, где только радость и вечный праздник!

Поэтому Франтик немножко струхнул, когда из кустов вдруг вынырнули оба мужчины и направились прямо к нему. Вид у них был серьезный, почти торжественный. Они остановились у машины, и Франтик заметил, что руки их дрожат. Фердинанд тряхнул головой и твердо произнес:

– Франтик, так дольше продолжаться не может. Надо решать, кому отдаст свое сердце русалка – мне или ему…

– Нужно бросить жребий, – перебил его Густи.

– Правильно. Мы вот с Густи срезали в лесу два ровных прутика с заостренными концами. Один, который очищен от коры, – это мой, другой – Густи. Так, Густи?

– Так, так, – подтвердил Густи.

– Мы просим тебя. Франтик, чтобы ты взял эти прутики в руку и подбросил их высоко в воздух. Чей прут ляжет острием к дому, тот, значит, проиграл и должен вернуться.

– Здорово! – обрадовался Франтик. – Все равно как у нас на святках девушки деревянный башмак кидают!

– Это нам неизвестно, и до святок еще далеко, – сказал Фердинанд, который в этот решительный момент меньше всего интересовался чешским фольклором. – Вот тебе прутья, бросай!

Франтик положил колбаски на сиденье возле себя, встал и взял прутья в руку. Его тоже захватило величие минуты. Вот он, Франтик Паржизек, держит в руках судьбу двух солидных мужчин! Он медлил…

– Бросай!

– Выше! – закричали Фердинанд и Густи, сгорая от нетерпения: они еще не подозревали, к каким результатам может привести их выдумка. А случилась очень простая вещь. Стараясь как можно выше подкинуть прутики, Франтик потерял равновесие и упал на сиденье. Рука его, пытаясь за что-нибудь уцепиться, попала на ручной тормоз, и стоявшая под уклоном машина пришла в движение.

Машина понеслась. Скорость ее увеличивалась с каждой секундой. Казалось, двухтонке Густи пришлась по вкусу свобода. Знакомая, по всей видимости, с законом движения тел по наклонной плоскости, она воспользовалась представившимся случаем, чтобы показать свои возможности.

Франтик тоже не преминул продемонстрировать исконные паржизековские качества: спокойствие, самообладание и выдержку. Он схватился за баранку. Рассудив совершенно правильно, что при скорости восемьдесят километров в час нецелесообразно заниматься подробным изучением стартера, выхлопной трубы, фар, тормоза и прочих замысловатых частей автомобильного агрегата, он пришел к выводу: хватит и того, что он будет избегать препятствий, в особенности ребятишек-школьников, и следить за указателями пути, а то, пожалуй, не в Триест попадет, а куда-нибудь в другое место.

Как Франтик решил, так и сделал. И чем дальше он ехал, тем больше входил во вкус. Единственное, что его беспокоило, это вой пожарной машины Фердинанда. Оглянуться назад он боялся; рев, несшийся вдогонку, был неопровержимым доказательством того, что Фердинанд и Густи пренебрегли направлением брошенных прутьев и дружно бросились в погоню за ускользающим счастьем.

– Стой! – кричал время от времени громоподобным голосом Фердинанд. «Стой!» – эхом отвечали ему лощины и ущелья. Но Франтик не мог затормозить, даже если бы хотел. А по правде сказать, он предпочел бы мчаться еще быстрее. Тон голоса Фердинанда ему совсем не нравился. В нем слышались какие-то зловещие нотки.

Поэтому можно представить себе ужас Франтика, когда через некоторое время он обнаружил, что машина постепенно замедляет ход. Это было легко объяснимо. Дорога, спускавшаяся с горы под уклон, стала выравниваться.

Вой сирены, раздававшийся за спиной Франтика, явно приближался. Впереди показалась какая-то деревенька; в отличие от жителей других деревень, ее жители не бросились спасаться при виде мчавшейся машины, а, наоборот, выбежали из домов и столпились на дороге. Если бы Франтик не был так увлечен наблюдениями за тем, что делалось позади, он бы заметил мужчин в форменной одежде; взволнованно переговариваясь, они торопились опустить раскрашенный яркими полосами шлагбаум.

Все это выпало из поля зрения Франтика, потому что пожарная машина Фердинанда была уже почти рядом.

– Стой, дрянной мальчишка! – раздалось так близко, что Франтик испуганно вздрогнул. Он хорошо знал, чего хочет Фердинанд.

Франтик растерянно поглядел себе под ноги и заметил две педали. Он не имел понятия, к чему эти железки, но долго размышлять не приходилось. Нащупав ногой одну из педалей, мальчик сильно нажал ее.

Эффект был поразительный. Двухтонка один раз коротко фыркнула, потом взревела и понеслась так быстро, что Франтик еле удерживал руль. С левого бока показался красный насос поравнявшейся было с ним пожарной машины, но скоро он начал отставать.

– Эй! – закричал Фердинанд, видя, что добыча ускользает.

– Ого-го! – ответил Франтик, торжествуя победу.

Обмен этими краткими репликами занял не много времени. Но и его было достаточно, чтобы обе машины успели проскочить через кордон австрийской республики, рассеять толпу таможенных чиновников и солдат югославской, выворотить несколько пограничных столбов, а заодно покончить с предрассудком, что переход через границу требует великого множества всяких утомительных формальностей.

Двухтонка летела стрелой, не обращая внимания на подобные мелочи. По мере того как бежали минуты, редела толпа преследователей и за одним из поворотов дороги исчезла совсем. Франтик перестал жать ногой на волшебную педаль и вытер со лба пот. Внезапно он осознал, что мир прекрасен и не стоит человеку рисковать жизнью, носясь по дорогам со скоростью сто двадцать километров в час.

Машина замедлила ход и теперь шла быстро, но спокойно по дороге, над которой сияло прозрачное синее небо. Мимо бежали каменные домики, тутовые и оливковые рощи, первые стройные кипарисы, лоскутные поля, обнесенные изгородью, темно-зеленые островки виноградников, – и все время нос радиатора стремился прямо на юг.

Было уже половина одиннадцатого, когда машина глухо фукнула и снова снизила скорость. Возможно, в ее пересохшей утробе иссякал бензин, а может, причиной этому был показавшийся невдалеке перед ней осел. Он остановился как раз посередине дороги и не двигался с места. С каждого бока у осла висело по бурдюку, женщина в черной юбке колотила палкой по его облезлому заду.

Машина шла все медленней, вздыхала все слабей, пока не стала как раз позади осла. Осел оглянулся, повел ушами, с чувством явного превосходства сравнил свои возможности с возможностями машины и внезапно припустил рысью.

Франтик остался один.

А когда он поднял голову от руля, то увидел внизу перед собой безграничную синь, обрезанную линией далекого горизонта и исчерченную бесчисленными рядами белых барашков. Ближе к Франтику, на берегу этого необозримого синего великолепия, грелся на солнце прекрасный розовый город.

* * *

Тетушка Каролина и Франтик прибыли в Триест одновременно.

Разница была лишь в том, что тетушка вылезла из международного вагона скорого поезда и ее багаж вез на тележке мужчина, горько проклинавший свою судьбу, тогда как Франтик вошел в город через одну из грязных улочек предместья и нес свой багаж сам.

И оба они направились к отелю «Виктор-Эммануил». Тетушка добралась туда пешком, потратив на это десять минут; шла она, держась тенистой стороны улиц и не выпуская из рук клетки с Маничком, – все попытки водителей такси завладеть почтенной иностранкой и ее птичкой встретили решительный отпор. Франтик вообще не попал в отель.

Советы, которыми снабдили его приветливые триестские граждане, без сомнения, были продиктованы добрыми намерениями, но они тараторили так быстро, что смысл их слов ускользал от него. Франтик перебывал последовательно у дворца губернатора Триеста, у здания городской тюрьмы, в рыбных рядах, у памятника неизвестному солдату и у калитки монастыря бенедиктинцев. Но ни в одном из этих мест тетушки Каролины он не обнаружил.

Вконец измученный, он поставил чемодан на тротуар, в тень развесистого платана. Здесь было спокойно, тихо, и Франтик решил обдумать, что ему делать дальше.

Он сел под деревом; не прошло и пяти минут, как он уже спал крепким сном.

Вот почему Франтик прозевал те интересные приключения, которые в это время происходили с тетушкой Каролиной. Приключения эти были не первостепенной важности, но имели серьезные последствия.

* * *

Первое из них связано с мистером Арчибальдом Фоггом, поверенным адвокатом конторы «Хейкок и Дудль», тем самым Фоггом, который явился участником проекта ограбления девицы Каролины Паржизековой, получившей в наследство жемчуга ценой в шестьдесят тысяч фунтов стерлингов. Их встреча произошла в холле отеля, где мистер Фогг давно уже поджидал тетушку. Зная, что все решает первое впечатление, он позаботился о том, чтобы сразу же очаровать тетушку, ибо, принимая во внимание его дальнейшие планы, это было чрезвычайно важно.

Перед тем как тетушке войти в холл, он стоял у зеркала и разучивал одну из тех неотразимых улыбок, от которых женщины, чувствуя сладостную дрожь во всем теле, делаются беспомощными игрушками в руках мужчин. Он так увлекся своим занятием, что прозевал момент появления тетушки. Какой-то странный звук за спиной, напоминающий щебетанье птички, вернул его к действительности. Он оглянулся и увидел дородную женщину, державшую в руке клетку с канарейкой.

И тут Арчибальд Фогг допустил маленькую оплошность. Решив, что перед ним служанка, и сочтя этот случай вполне подходящим для проверки на практике своих способностей обольстителя, Арчибальд Фогг подошел к тетушке и, ущипнув ее за подбородок, игриво спросил: «Чего тебе, крошка?»

Хотя он и предвкушал успех, но действительность превзошла все его ожидания. Арчибальд Фогг в один момент очутился на полу со вздутой щекой и делал тщетные попытки подняться. От ужаса перед женщиной, чья мощная длань поразила его, мистеру Фоггу захотелось превратиться в жука и замереть, перевернувшись вверх лапками.

Однако тетушка Каролина не принадлежала к числу тех легкомысленных женщин, которым доставляют удовольствие валяющиеся у их ног мужчины. Она схватила Арчибальда Фогга за шиворот и поставила его на ноги.

– Вы кельнер? – спросила она, введенная в заблуждение черным костюмом и запахом брильянтина, которым разило от мистера Фогга.

Арчибальд Фогг все еще не был в состоянии отвечать на вопросы. Он смотрел на женщину с канарейкой остекленевшими глазами и дрожал.

– Ну и хорошо, – сказала тетушка, у которой были все основания принять молчание за знак согласия. – Сбегайте куда-нибудь за кормом, потому что Маничек уже проголодался. Вот вам деньги. И не тряситесь, я вас больше не трону.

Мистер Фогг взял деньги и перестал дрожать, поняв, что невыполнение прихотей этой женщины может повести к нежелательным последствиям. С места он, однако, не двинулся, и это была его вторая ошибка.

Тетушка Каролина подождала немного, а потом сказала:

– Вы слышали меня?

И хотя она произнесла всего лишь три слова, но взгляд, которым они сопровождались, подействовал на мистера Фогга так, что он сразу ожил. Им овладело непреодолимое желание тотчас броситься за птичьим кормом и притащить его столько, чтобы хватило страусу, не то что маленькой птичке. Он должен был сделать это, не откладывая, как можно скорей.

Дело повернулось так, что официальное знакомство тетушки Каролины с мистером Арчибальдом Фоггом в Триесте не состоялось, оно произошло несколько позже и при обстоятельствах еще более драматических. Но мы не станем забегать вперед.

Другое приключение тетушки Каролины имело место вскоре вслед за первым. И хотя оно не заняло много времени, тем не менее этот случай привлек пристальное внимание населения части Триеста, прилегающей к отелю «Виктор-Эммануил», а также той, которая спускается к порту.

Тетушка Каролина, довольная расправой с неудачливым донжуаном, отправилась в свой номер на втором этаже. Между тем персонал отеля собрался в полном составе в холле, чтобы обсудить и оценить событие, свидетелем которого он был. Побуждаемые инстинктом самосохранения, все единодушно пришли к выводу, что клиенту такого сорта следует уделять как можно больше внимания: неотступно наблюдать за каждым его движением, за выражением лица, выполнять малейшее желание прежде, чем оно будет высказано. Договорились, что кто-нибудь отнесет тетушке Каролине в номер стакан с освежающим напитком кока-кола, успокоительное действие которого на нервную систему признано во всем мире.

Стали решать, кто может взять на себя эту миссию. Жребий пал на дворника, потому что, как выяснилось, все кельнеры почувствовали недомогание, которое не позволяло им, особенно в данный момент, подниматься по лестницам.

Дворник был здоров и к тому же холост и бездетен. Одевшись в подобающий случаю кельнерский костюм и получив инструкцию как себя держать и что говорить, он отправился наверх с подносом, на котором стоял стакан кока-колы.

– Не вернусь – скажите матери, чтобы простила меня, если я в чем перед ней грешен, – сказал дворник, занося ногу на первую ступеньку.

Это происходило в ту самую минуту, когда тетушка Каролина решила пересчитать свои чемоданы. Как известно, их было шестнадцать. Но сколько она ни считала, получалось только пятнадцать. Не хватало одного чемодана. И как раз того чемодана, который был тетушке дороже всех: в нем находились носки, связанные когда-то для любимого Арношта, а теперь предназначенные для его подданных на острове Бимхо.

Куда девался чемодан? Кто его похитил? Украли чемодан еще дорогой или здесь, в Триесте? Чьих рук это дело – вора или посыльного, который вез ее багаж с вокзала?

Вопросы были важные и чрезвычайно запутанные, и тетушка допустила ошибку, задавая их себе все сразу. В результате из горла ее вырвался душераздирающий крик.

Обстоятельства сложились так, что как раз в эту секунду дворник взялся за ручку ее двери. Возможно, мужчина с более крепкими нервами действовал бы в подобной ситуации просто. Повернул бы назад и, сойдя поспешно, но с достоинством по ступеням, заперся бы у себя в комнате. Но дворник поддался панике. Он взглянул на стакан с кока-колой, укрепляющей, по слухам, нервную систему, и единым духом опорожнил его. А потом уже постучал в дверь и вошел.

События развернулись с необыкновенной быстротой.

Тетушка Каролина, жадно ловившая ртом воздух, к сожалению, не могла начать разговор. Пришлось это сделать дворнику. Он помнил речь, затверженную в холле, и не замедлил произнести ее:

– Мадам! Прекрасный и свободный город Триест с восторгом встретил известие о вашем приезде. День, когда вы ступили на его территорию, будет записан в истории золотыми буквами. Мы счастливы, что столь уважаемая особа оказала честь нашему отелю, для нас будет величайшей радостью сделать все, чтобы под его скромной крышей вы чувствовали себя как дома. Мадам, верно, утомлена после долгого пути. Персонал нашего заведения позволил себе послать вам лучшее освежающее средство – стакан кока-колы, излюбленного напитка наших дорогих союзников. Пейте на здоровье!

Промолвив эти слова, дворник указал на стакан, совершенно забыв, что минутой раньше сам выпил освежающий напиток.

Тетушка Каролина поглядела на пустой стакан, потом на дворника. От этого взгляда дворник зашатался. Но преисполненный решимости осуществить свою миссию, он протянул тетушке поднос и сказал:

– Прошу вас.

Тетушка Каролина отнюдь не отличалась вспыльчивостью. Этому мешал ее солидный вес. Но если в течение десяти минут вас бесцеремонно ущипнут за подбородок, украдут ваш чемодан и в довершение всего поднесут для успокоения пустой стакан, то самый благодушный человек начнет проявлять признаки неуравновешенности.

Тетушка Каролина часто задышала и схватила клетку с Маничком – первый предмет, попавшийся ей под руку. В то же мгновение дворник вышел из состояния летаргии, поняв сразу три вещи: он подает пустой стакан, жизнь его в опасности, успокаивающее действие кока-колы – миф. Зубы его стучали. В ужасе выскочил он из номера, пулей пролетел мимо персонала отеля, столпившегося в холле, и, не выпуская из рук подноса и пустого стакана, выбежал на улицу.

Оказалось, что бедный дворник лишился рассудка, даже на свежем воздухе он не пришел в себя, а стал метаться по триестским улицам, изрыгая громовые проклятия в адрес освежающего напитка кока-кола. В переулке Риальто, где собралась большая толпа, он наконец остановился, бросил стакан на землю и принялся топтать его ногами, после чего был заключен в тюрьму за неуважение к американскому образу жизни.

* * *

Об этих драматических событиях Франтику ничего не было известно. Все это время он крепко спал; разбудило его какое-то шестое чувство, подсказавшее, что он не один под платаном. И действительно, едва Франтик открыл глаза, как увидел, что тихая улица изменилась до неузнаваемости.

Нескончаемый поток мужчин, женщин, подростков и детей, стариков и старух катился по тротуару и мостовой. Выражение их лиц свидетельствовало об ожидании какого-то значительного события. Мальчишки не шалили: восторженно вытаращив глаза, они стремились вперед. Мужчины сосредоточенно молчали. В выцветших глазах стариков горел огонек любопытства. Женщины шушукались.

«Наверно король умер, на похороны идут», – подумал Франтик, и его доброе сердце прониклось сочувствием к королеве и другим родственникам усопшего.

Вдруг около тротуара остановилась какая-то странная машина. Большой открытый автобус, раскрашенный ярко-желтыми, лазурно-голубыми и изумрудно-зелеными полосами, сразу напомнил Франтику одну из многочисленных пар носков тетушкиной работы. Из автобуса выскочила группа загорелых парней с тяжелыми чемоданами. При виде их толпа восторженно заревела, шапки полетели вверх, со всех сторон усиленно протискивались через толпу молодые девушки, стремясь оказаться как можно ближе к незнакомцам.

Потом все стихло. Парни положили чемоданы на землю и, подойдя к платану, сняли шляпы. С минуту они стояли молча. Потом их предводитель выступил на шаг вперед и, глядя куда-то вверх, на ветки дерева, произнес краткую, но зажигательную речь. Говорил он так быстро, что Франтик ничего не понял, хотя речь была произнесена на пьемонтском наречии, а Франтик его изучению уделял немало внимания. На эту речь толпа ответила троекратным мощным «ура».

Загадочное поведение молодых людей возбудило любопытство Франтика, и он спросил у одной старушки, что все это означает.

– Ты что, с неба свалился, мальчик? – удивилась старушка. – Разве ты не знаешь, о чем напоминает это дерево? Неужто неизвестно тебе, что шестнадцать лет тому назад вон на той ветке преждевременно оборвалась жизнь подающего надежды левого полузащитника знаменитой футбольной команды Триеста? Он не мог пережить, что пропустил мяч, пущенный левым нападающим команды города Удине…

Даже после разъяснения старушки смысл церемонии под платаном остался скрытым для Франтика, но по крайней мере теперь он знал, что толпа собралась не для проводов короля на кладбище, а на футбольный матч. Парни, только что соскочившие с автобуса, были не кто иные, как члены футбольной команды спортивного клуба Триеста.

Франтик колебался, не расспросить ли подробнее добрую старушку, и вдруг в ужасе вздрогнул. Тетушкиного чемодана под платаном не было. Он мелькал в руке какого-то мужчины со встрепанными волосами, который уносил его все дальше и дальше.

Все объяснилось очень просто. Сойдя с автобуса, игроки спортивного клуба Триеста поставили свои чемоданы на тротуар рядом с тетушкиным чемоданом. И сейчас же на чемоданы футболистов набросились «болельщики», жаждущие собственноручно доставить их на стадион. Франтик быстро сообразил, что ему следует делать. Не медля ни секунды, он кинулся вдогонку за чемоданом.

Скоро он затерялся в толпе, которая по мере приближения к стадиону все более походила на бурную полноводную реку.

* * *

Франтик и сам толком не знал, как попал на стадион. Во всяком случае, он ни на шаг не отставал от «болельщиков», тащивших в раздевалку чемоданы своих любимых футболистов. Однако в святая святых Франтику войти не позволили. После упорной, но тщетной борьбы он оказался на торжественно украшенных трибунах, окружавших огромное, покрытое песком поле. На трибунах шумела и волновалась многотысячная толпа.

Несомненно, состязание, до начала которого оставалось, по всей видимости, недолго ждать, имело для истории футбола важное значение. Битком набитые трибуны для почетных гостей, море знамен всех цветов и размеров, возбужденные лица зрителей – все свидетельствовало об этом. От напряженного ожидания стадион бурлил, словно котел с кипятком.

Все это нисколько не удивляло Франтика. Ведь он родился в стране, где издавна любили игру в мяч, где всегда увлекались футболом. Поразила его только одна необычная подробность. Трибуны огромного, похожего на эллипс стадиона были разделены на две части железной решеткой. Хотя Франтик стоял от нее всего в нескольких шагах, назначение этого технического сооружения оставалось для него неясным. Прежде чем ему удалось разрешить загадку, с поля стадиона донеслись разноголосые звуки музыки, заглушаемые громом рукоплесканий.

На арену с двух противоположных сторон вышли два оркестра, следом за ними выбежали обе команды. Музыканты и игроки двух команд выстроились на поле друг против друга. Обе команды дружно и громко приветствовали зрителей. Оркестры сыграли туш. И опять Франтик удивился: каждый оркестр играл сам по себе.

Но не похоже было, чтобы публика осталась этим недовольна. Наоборот. Она в восторге осыпала оба оркестра дождем прекрасных спелых апельсинов и других южных плодов, выражая свою благодарность за доставленное наслаждение. Дыня, попавшая по нечаянности в зев геликона, закупорила трубу, и небесные звуки неожиданно оборвались. Очевидно, другой оркестр не захотел воспользоваться своим преимуществом, музыкальные инструменты обоих оркестров замолкли, и музыканты с важным видом удалились с поля.

В ту же минуту затрубили фанфары, и на трибуне почетных гостей появился мужчина, увешанный множеством медалей. Стадион, над которым раскинулось голубое небо с белыми прозрачными облачками, сразу притих, и из установленных по углам поля репродукторов полилась речь, исполненная благородства и достоинства:

Дорогие друзья, граждане и гражданки!

Наш прекрасный и свободный город Триест переживает незабываемый день. Мы собрались здесь, чтобы полюбоваться игрой двух знаменитых футбольных команд, в которых сосредоточен цвет молодежи двух народов, обитающих в нашем городе и его живописных окрестностях, являя собой пример дружбы.

Отважные потомки древних римлян сразятся сегодня с не менее храбрыми братьями-югославами за гордое звание чемпиона по футболу города Триеста.

Мы с радостью наблюдаем, как непрерывно увеличивается взаимопонимание между представителями двух национальностей. Всем нам известно, что глубокая любовь, связующая два братских народа, воспрепятствовала тому, чтобы вопрос о Триесте был разрешен несправедливо. И даже тому, чтобы он вообще был разрешен. Какой это урок всему миру!..

Сегодня любителей спорта ожидает незабываемое зрелище.

Пусть спорт содействует взаимопониманию между народами!

Слава победителям, честь побежденным!

Громовое «ура» потрясло стадион, команды выстроились друг против друга, состязание началось.

Первым с поля унесли правого крайнего команды югославов. Произошло это в результате маленького недоразумения, имевшего место за границами поля, куда ушел мяч. Левый и правый край обеих команд, решая, кому выбивать мяч, состязались друг с другом в вежливости до тех пор, пока югославскому футболисту не переломали голень левой ноги. Чтобы этот пустяковый случай не вызвал беспокойства у зрителей и не поставил таким образом под угрозу счастливый исход состязания, минутой позже защита югославской команды ринулась к правому крайнему команды потомков древних римлян, когда тот готовился к угловому удару, и свернула ему нижнюю челюсть.

Тем самым было восстановлено равновесие в рядах обеих команд и обрели душевный покой итальянцы, которые прежде сокрушались по поводу того, что у них на одного игрока больше и игра ведется не по правилам.

В следующие пятнадцать минут на футбольном поле не произошло ничего интересного. И только на двадцатой минуте игра снова приковала к себе общее внимание.

Центр нападения югославов неожиданно влепил гол итальянцам. Никто не мог понять, как это произошло. В это время обе команды, собравшись перед воротами итальянцев, мирно беседовали. Соперники расспрашивали друг друга о самочувствии, о здоровье родственников, дружески похлопывали один другого по плечу и, перебрасываясь мячом, отпускали всевозможные шуточки. И тут по несчастной случайности югославский центр нападения, находившийся ближе всех к воротам, споткнулся и задел ногой мяч, который стремительно влетел в ворота итальянцев.

Стадион замер. Никто не сомневался, что забитый ненароком гол не принесет радости и удовлетворения ни тому, кто его забил, ни всей команде в целом. На лицах югославских игроков отразилось неописуемое волнение, у некоторых даже слезы выступили на глазах. Напряженную атмосферу разрядил капитан гордых югославов, который подошел к судье и решительно заявил:

– Этот гол был забит неправильно, мяч находился вне игры. Как вы могли его зачесть? Разве вам не понятно, что своим решением вы оскорбили мою команду и вызвали справедливые нарекания братьев-итальянцев?

Произнеся эти мужественные слова, капитан югославов отвесил судье оплеуху в знак того, что пренебрегает его решением. Притащили носилки, незадачливый судья был убран с поля, и игра возобновилась.

Но счастье не желало улыбаться итальянской стороне и помочь ей загладить позор, нанесенный командой соперников. Нападающие, запасные и защита били со всех сторон, углов и расстояний. Все напрасно. Мяч каким-то чудом пролетал мимо ворот югославов.

Понятно, обе команды начали нервничать, волнение их нарастало и на сорок пятой минуте первого тайма достигло апогея. В этот исторический момент левый защитник югославов сделал «пушечный удар». С расстояния трех шагов он пробил по своим воротам с такой силой, что мяч разорвал сетку.

Наконец счет сравнялся! Первый тайм окончился, футболисты обеих команд отправились в раздевалку, но напряжение не ослабло. Наоборот. Итальянцы догадывались, что гол югославов не случайный. Игрок Чурилович пробил «пушечный удар» таким приемом, который не отвечал общепринятым нормам. Нужно было принимать какие-то меры.

Капитан итальянской команды Антонио Клеопатри выразил эти мысли замечательными словами, которые навсегда останутся вписанными золотыми буквами в летопись футбола. Он сказал:

– Братья-югославы всегда были нашими достойными соперниками. Они не только прекрасно владеют мячом, но и ведут себя, как настоящие джентльмены. Чтобы подбодрить нас, они сами себе забили гол. В сегодняшнем состязании югославы показали свое превосходство. Мы не допустим, чтобы проявленное ими великодушие лишило их заслуженной победы. Что сказал бы тогда святой отец, наисправедливейший из людей? Как посмотрел бы на это совет директоров нашего славного клуба, который превыше всего ставит высокие моральные качества? Разве можем мы пренебрегать мнением триестского Ллойда, почитающего своим долгом заботиться о нравственности членов совета? Да и вам вряд ли понравилось бы, если бы мы вернулись с этого матча со щитом, но запятнанные незаслуженной победой.

В то время когда капитан итальянской команды произносил эти пламенные и благородные слова, в раздевалке югославов заканчивал свою речь югославский капитан, и она была не менее возвышенной и благородной. Он говорил:

– Вполне возможно, что в этом состязании мы могли бы победить своих соперников. Но я спрашиваю вас, разве это справедливо? Наши итальянские братья в прошлом не раз доказывали, что они играют лучше, чем мы. Сегодня первый гол был нами забит, право же, случайно. Если бы этого не произошло, наверняка наши соперники не стали бы нервничать и, возможно, счет в эту минуту составлял бы 3:0 в пользу итальянцев. Поклянемся же, что не воспользуемся их растерянностью, а несколькими хорошо нацеленными в собственные ворота ударами поможем им прийти в себя и показать, на что они способны.

Вот почему, когда обе команды вышли на поле, центр нападения югославов так повел мяч, что ловко обошел югославскую защиту и в первую же минуту игры забил второй гол в собственные ворота.

Итальянская команда опешила. Но быстро овладев собой, итальянцы, нимало не заботясь о защите, вырвали мяч из рук югославского вратаря и стремительно ринулись к своим воротам. Однако их задача оказалась более сложной. Югославы угадали намерения соперника и, развив спринтерскую скорость, бросились к итальянским воротам, опередили итальянцев и попытались отразить их нападение. В эту минуту отличился левый нападения итальянцев Ахилео Ахилеи, который обвел четырех югославских игроков, умудрился проскользнуть между ног пятого югослава и из этого положения головой забил в свои ворота гол, уравновешивающий счет.

Стадион ревел от восторга.

– Вот это игра! Любо-дорого смотреть! Молодцы ребята! – кричал какой-то старик, специально приехавший на этот матч из Калабрии.

Подзадоренные публикой, обе команды наперебой старались показать класс игры. Тщетно напоминал судья обеим сторонам, что атаковать следует ворота противника, а не свои собственные. Публика обеих национальностей забросала бутылками от содовой воды этого гнусного формалиста, и его отправили в больницу святой Клары, после чего игра продолжалась беспрепятственно.

Обе команды, демонстрируя чудеса хитрости, подыгрывали друг другу, так что вскоре счет стал 27:27. На девятнадцатой минуте произошел случай, который мог иметь серьезные последствия. Центр нападения итальянцев позволил себе на штрафной площадке грубость по отношению к итальянскому вратарю, некстати попавшемуся ему под ноги в тот момент, когда он готовился забить сорок первый гол в пользу югославов. Кто должен в этом случае бить штрафной удар? Итальянцы или югославы?

Югославы громко отстаивали свое право, они доказывали, что если грубость допущена на поле итальянской команды итальянцем, то штрафной удар должна бить пострадавшая сторона, то есть югославы. Итальянцы возражали, утверждая, что югославы не понесли никакого ущерба, так как насилие было допущено по отношению к итальянскому вратарю. Тут югославы заявили, что итальянскому вратарю, нечего болтаться у своих ворот, если в них целится итальянский игрок. Возражения капитана итальянцев сводились к следующему: итальянские ворота, собственно, не итальянские, потому что в них стоит итальянский вратарь, который, собственно, даже и не итальянский вратарь, так как он отбивает мячи итальянских атакующих; ворота скорей югославские, потому что их охраняет югославская защита: она выступает в роли защиты итальянской команды, однако быть ею, разумеется, не может, так как стоит у югославских ворот, которые, собственно, не югославские, хотя в них стоит югославский вратарь, но в ворота бьют югославские игроки, а защищает их итальянская команда, которая должна бы на них нападать.

Таким образом, обе стороны оказались правы, из положения можно было выйти только путем созыва конференции на нейтральной территории. Эту запутанную ситуацию неожиданно разрешила какая-то трехлетняя девочка из публики; выслушав доводы обеих сторон, она вдруг захлопала в ладоши и закричала: «Мамочка, почему дяденьки перестали гонять мячик, ведь на футболе всегда мячик гоняют!»

Нежный голосок смышленого ребенка сразу вернул обе команды к действительности. Они устыдились своей мелочности и снова ринулись в бой. А чтобы подобные инциденты не возникали впредь, оба вратаря были выведены с поля; это мероприятие в немалой степени способствовало убыстрению темпа игры. За три минуты до конца матча счет достиг 163:163. Все понимали, что эти три оставшиеся минуты – решающие.

Развязка наступила совершенно неожиданно. В последнюю минуту капитан итальянцев отважился на такой поступок, который в истории футбола не имеет себе равных по благородству и мужеству. Воспользовавшись тем, что югославские игроки увлеклись нападением на собственные ворота, он незаметно подкрался к воротам соперников, кинулся в удобный момент на мяч и, завладев им, побежал к своим воротам.

Югославские игроки оторопели от изумления, у них не оставалось сомнений, что теперь итальянская команда обеспечит победу югославской стороне. Первым опомнился капитан.

– Друзья! – воскликнул он, и голос его дрогнул. – Мы сделали все, что могли, и все же не избежали победы, потому что наш соперник превосходит нас остроумием и отвагой. Так бежим хотя бы приветствовать его!

Вымолвив эти слова, капитан первый ринулся вперед. Он был знаменитым бегуном и сразу же за пограничной чертой нагнал капитана итальянцев. Видя, однако, что герой скромничает и намерен уклониться от заслуженных похвал, он с размаху бросился на землю и схватил его за левый ботинок.

Раздался слабый треск, шнурки лопнули, и ботинок остался в руке югослава, в то время как капитан итальянцев продолжал улепетывать. И тут громкий крик потряс воздух. Он несся из публики, отделенной от Франтика железной решеткой, и был так могуч и грозен, что даже капитан итальянцев остановился пораженный. Затем наступила мертвая тишина. Капитан стоял под ярким полуденным солнцем, еле переводя дух, но торжествуя победу; он походил на святого в сиянии нимба. Но что всего удивительнее: ореол окружал не его голову, а вопреки всем канонам – левую ногу. Все дело было в носке, натянутом на нее: он переливался всеми цветами – желтоватым блеском кадмия, берлинской лазурью, парижской зеленью, алой киноварью…

От вида этого носка и донесшегося в тот же миг с трибун крика, сердце Франтика дрогнуло. Он нисколько не сомневался, что крик исходил из груди тетушки Каролины. Как же иначе! Симпатии тетушки, разумеется, были на стороне югославов. Открытие, что капитан итальянцев в дополнение к своим мерзким деяниям на футбольном поле похитил ее носки, исторгнуло из груди тетушки негодующий вопль:

– Воры! Негодяи! Не стыдно вам? Играть не умеете, а обкрадывать бедных людоедов мастера! Позор! Тьфу на вас! Вот я вам задам!

– Тьфу! Позор! Судью на мыло! – закричал Франтик и, захваченный воинственным пылом тетушки Каролины, бросился к решетке.

Но она не подалась. Не подалась даже и под дружным напором зрителей, жаждавших послушать вблизи редкие образцы ораторского искусства, демонстрируемые тетушкой. И только когда из репродукторов раздался повелительный голос: «Сохраняйте спокойствие!», решетка наконец уступила. Смешавшиеся зрители давили друг друга, и в этот момент тетушка исчезла. Тщетно пытался Франтик найти ее хотя бы глазами.

Последнее, что удалось ему видеть, была ее шляпа, украшенная ягодами черешни и птичками. Она величаво плыла над толпой и медленно, но неуклонно приближалась к выходу со стадиона. Время от времени над ней поднималась ручка тетушкиного зонтика, описывала в воздухе несколько кривых линий и ныряла, куда-то вниз. Затем Франтика оттерли в сторону, и больше он ничего не видел.

Удалось ли тетушке Каролине благополучно выбраться на улицу? Франтик не сомневался в этом ни минуты. Тетушка наверняка сумеет пробить себе дорогу к отелю «Виктор-Эммануил».

Речь шла о том, как бы и ему туда попасть. Но он не хотел явиться туда с пустыми руками.

На какое-то время толпа вокруг Франтика поредела, и он обнаружил, что находится в нескольких шагах от двери в гардеробную.

Прошмыгнуть внутрь Франтику ничего не стоило. Там было почти совсем темно, и ему пришлось с минуту подождать, пока глаза его не отвыкли от яркого солнечного света. Наконец он нашел то, к чему стремилось его сердце. В углу лежала груда чемоданов. Один из них принадлежал тетушке. Франтик сразу его узнал. Ну да, вот тот, с крепкой коричневой ручкой.

Он понимал, что времени терять нельзя. Быстро схватил чемодан и выбежал вон. К счастью, дорога была свободна, так что через несколько минут он очутился у ворот стадиона.

Франтик шагал наугад. Спрашивать дорогу у него не хватало смелости. Рубашка мальчика на спине разорвалась, кепку он давно потерял. Брел он переулками; завидев на горизонте блюстителя закона, прятался в холодные, темные подъезды невысоких домов; когда ноги отказывались служить, присаживался на старые ящики, валявшиеся около заброшенных складов. И с каждым шагом остатки мужества и уверенности покидали его, уступая место безнадежности.

Неожиданно перед ним выросло какое-то большое здание. Франтик остановился в изнеможении, у него не было сил поднять глаза. А когда наконец он поглядел вверх, то увидел перед собой отель «Виктор-Эммануил».

Забыв всякую осторожность, он вошел в вестибюль, объяснил привратнику, кого он ищет. И услышал в ответ, что тетушка Каролина полчаса назад отбыла из отеля со всем своим багажом, чтобы поспеть на океанский пароход «Алькантара», отплывающий в Сингапур.

Через полчаса Франтик был в триестском порту. Солнце только что закатилось, море потемнело, и высокие борта заморских теплоходов, высившиеся над набережной, стали похожи на мрачные крепостные стены.

«Алькантара» стояла в самом конце мола, готовая к отплытию. Пассажиры толпились у перил на левом борту, из толстой приземистой трубы вылетали тяжелые, черные клубы дыма, трап, соединяющий палубу с берегом, уже опустел. Где-то на этом огромном судне, одинокая, окруженная страшными опасностями, затерялась тетушка Каролина…

Франтик, крепко сжимая ручку чемодана, ступил на трап. Никто не остановил его. Ведь это был всего-навсего маленький оборванец, который нес забытый кем-то чемодан.

Трап сняли, и судно отшвартовалось. Казалось, что оно не двигалось с места. Но вот пространство между его бортом и молом начало шириться, судно медленно поворачивалось кормой к городу, а носом в открытое море.

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,

в которой Франтик выслушивает трогательный рассказ о жизни Джона Смита

«Алькантара» – судно водоизмещением тридцать две тысячи тонн, на его трех палубах разместились: дансинг, кинозал, бассейны для взрослых и младенцев, больница, крокетная площадка и зимний сад, не говоря уже о ресторанах, салонах для курения и тому подобных мелочах. Для того чтобы каждый порядочный гражданин Британской империи мог чувствовать себя на теплоходе как дома, не хватало только ипподрома, музея и палаты лордов.

Но Франтику здесь не нравилось. И вовсе не потому, что он не являлся гражданином Британской империи. Просто это стальное чудовище ни капельки не было похоже на настоящий корабль. Куда ему до «Святой Лючии», на которой дядюшка Бонифаций избороздил чуть ли не все моря мира! Вот это корабль! Он имел и мачты, и паруса, и крепкие деревянные перила; на палубе, вкусно пахнущей дегтем, высилась рубка помощника капитана, хорошо видная со всех сторон, а из камбуза пана Иннокентия, чуть поднимется ветерок, распространялся по палубе соблазнительный запах лука и копченой ветчины. Как только ветер усиливался, «Святая Лючия» встряхивалась, кокетливо подставляла свои бока волнам и весело, словно танцуя, летела вперед. «Святая Лючия» никогда не молчала. Правда, в хорошую погоду голос ее был не громок. Зато каким мощным становился он в бурю, когда ей приходилось отражать бешеные атаки моря! Грубые голоса матросов, властная команда дядюшки Бонифация сливались в неумолчном Хорс с какими-то таинственными, тревожными звуками. Паруса вздувались, хлопали, точно орудийные залпы. В снастях что-то угрожающе свистело тонким голоском. О борта с гулким грохотом разбивались волны, нос корабля резал водяную стену, и все уголки на «Святой Лючии» наполнялись страшным, глухим ревом.

Вот это корабль! На нем все было как следует. А на «Алькантаре» – шиворот-навыворот. Все как есть. Вместо четкой и резкой команды капитана сверху доносится шум джазовой музыки. Не суровые, обветренные лица матросов видит, к своей досаде, перед собой Франтик, а бледные лица стюардов и горничных, озабоченно снующих по палубе. А на том месте, где на «Святой Лючии» стоял у котла, широко расставив ноги, с черпаком в руке, пан Иннокентий, заботливо старавшийся влить свежие силы в измученных матросов, на «Алькантаре» сидел жалкий скрюченный человечишко с радионаушниками, которому полагалось вылавливать из эфира вести о том, что цена бушеля пшеницы упала на четыре цента, тогда как пенсильванская нефть поднялась на шесть пунктов. Там, где пираты, скаля желтые зубы и стуча кулаком по волосатой груди, грозились пистолетами дядюшке Бонифацию, на «Алькантаре» помещалась парикмахерская. А вместо мачты, стройной, упругой, с укрепленными на головокружительной высоте легкими марсами, здесь тянется к небесам какая-то уродливая стальная жердь, так же похожая на мачту, как кочерга – на стройный ствол кокосовой пальмы.

Франтик поглядел на небо. И когда увидел, как чайка с испуганным и жалобным криком метнулась прочь от клубов черного дыма, валивших из трубы, пришел к окончательному выводу, что никогда не будет лежать его сердце к «Алькантаре». Если бы можно, он бы тотчас убежал отсюда. Но сделать это никак нельзя. Во-первых, теплоход находился уже далеко в открытом море, во-вторых, где-то в его недрах томилась тетушка Каролина, и каждая миля неудержимо приближала ее к роковому концу в виде котла людоедов. На этом огромном стальном чудовище, называемом «Алькантарой», разыскать тетушку было труднее, чем найти иглу в стоге сена.

Спросить кого-нибудь? Но кого? Правда, палуба кишмя кишела мужчинами и женщинами, но почти все они походили на принцев Уэльских и королев Елизавет: не удивительно, что Франтик сомневался, знают ли они Каролину Паржизекову из Глубочеп. Было еще одно обстоятельство, несколько озадачившее Франтика. В глазах пассажиров, невольно обращавших на него внимание, отражалось изумление и крайнее недовольство. А одна маленькая девочка с прелестно завитыми локонами, увидев его, вскрикнула в страхе и с плачем бросилась в объятия своей мамы. Сначала Франтик не мог сообразить, в чем дело. Но случайно взглянув на рукав своей рубашки, откуда вылезал голый локоть, на рваные тапочки с торчавшими из них грязными пальцами, он сразу все понял.

Только теперь до него дошло, какой необдуманный шаг он совершил, поднявшись на палубу этого проклятого теплохода в столь неподходящем для путешествия виде. Правда, его костюм удобен, легок и прост. Франтик был убежден, что если бы ему вздумалось прокатиться на пароходе, ну, скажем, от Браника до Ярова, то он не услышал бы ни одного замечания со стороны пассажиров. Но взгляды пассажиров «Алькантары» были, очевидно, совершенно иными. Догадка вскоре подтвердилась: в конце палубы неожиданно появился мужчина в морской форме. Увидев Франтика, он сердито фыркнул и, угрожающе сжав губы, решительным шагом направился прямо к нему.

К счастью, Франтик вовремя заметил опасность. Обнаружив неподалеку от себя трап, ведущий куда-то вниз, он метнулся к нему. И опять ему вспомнилась милая «Святая Лючия». Там в трюме всегда царила непроглядная тьма, и человек, ищущий одиночества, мог найти множество 'уголков, словно нарочно предназначенных для этой цели.

Но не приходилось думать, что на «Алькантаре» встретится что-либо подобное. Коридор, по которому он бежал, был застлан красным ворсистым ковром, вдоль его стен тянулись два бесконечных ряда ослепительно белых дверей, через них непрерывно входили и выходили все новые и новые принцы Уэльские и королевы Елизаветы. И ни одна из этих дверей не внушала ему доверия настолько, чтобы он решился постучать в нее с надеждой, что его впустят, вежливо пригласят присесть, дадут чашку чая с пирожным, поболтают с ним, а вечером уложат спать.

Поэтому Франтик продолжал мчаться вперед; минуя бесчисленные лестницы и коридоры, он все глубже и глубже опускался в недра парохода. Теперь «Алькантара» представлялась ему не то высоченным небоскребом, не то бездонной бочкой. Постепенно мягкие ковры стали исчезать, девочки с завитыми локонами больше не встречались. Но людей не убавлялось. Однако они не выглядели такими беззаботными и румяными, как пассажиры верхних палуб. Они скорей были похожи на пана Скочдополе, браницкого почтальона, у которого имелись велосипед и шестеро детей, но отсутствовал текущий счет в банке. Воздух тут был спертый, откуда-то из глубины доносился глухой шум работающих машин.

И вдруг все кончилось. Последний коридор, в который попал Франтик, упирался в тупик. Мальчик оказался в положении загнанного в – угол мышонка, не было никакой надежды скрыться, если бы его заметили.

Коридор выглядел очень странно. Узкий, мрачный, грязный, с голыми стенами, похожий на гроб бедняка; никаких признаков жизни, кроме далекого назойливого стука машин; очевидно, они работали где-то глубоко внизу. В этом неприветливом коридоре была всего лишь одна дверь. Как раз перед ней Франтик и остановился.

Подобно коридору, дверь тоже была странная. Она вовсе не соответствовала облику «Алькантары». Даже в этом коридоре она выглядела необычно. Впрочем, она всюду казалась бы инородным телом. Это была тяжелая дубовая потемневшая дверь, обшарпанная, изъеденная жучком, шероховатая, вся в трещинах, со старомодной изогнутой ручкой, такой стертой, точно она служила уже сто лет. Дверь украшала наверху грубая резьба, изображавшая плывущую по бурному морю колыбель. Изрядно стершуюся от времени резьбу сплошь оплела паутина.

Прошло немало времени, пока Франтик все это рассмотрел. Первой его мыслью было выбраться как можно скорее из ловушки, в которой он очутился. Но пришедшая в голову догадка удержала его на месте. Ведь дверь затянута густой сеткой паутины, значит, она давно не открывалась. А раз так, она ведет в помещение, где можно спокойно укрыться.

Довод этот звучал настолько убедительно, что Франтик поднял чемодан тетушки Каролины и, подойдя к двери, взялся за ручку. И тут произошло сразу несколько событий.

Во-первых, взор Франтика упал на маленький запыленный клочок бумаги, прибитый над ручкой и не замеченный им до сих пор; на бумажке корявыми буквами было выведено карандашом два слова:

Джон Смит

Во-вторых, где-то па повороте коридора раздались шаги, которые явно приближались.

Одновременно сквозь дверь до Франтика донеслись загадочные звуки, похожие разом на чиханье, икоту и отрыжку; эту редкую комбинацию звуков дополнили грохот падающей мебели и негромкая ругань. Затем звуки стали более удобопонятными: послышался слабый, но явственный крик, точно кто-то звал на помощь.

Все эти три обстоятельства требовали быстрой реакции. В голове Франтика пронеслось: как видно, комната за дверью не пустая, в ней живет какой-то Джон Смит. Этот Джон Смит взывает о помощи и будет благодарен всякому, кто ее окажет. Приближающиеся шаги говорят о несомненной опасности, и ее необходимо избежать. Франтик без колебаний нажал ручку и перешагнул порог.

Просторное помещение, куда он вошел, окутывал полумрак. Три стены были заставлены старой громоздкой резной мебелью, на четвертой, передней стене висели в потускневших рамах портреты, изображавшие Нельсона после Трафальгарского сражения и Гладстона после перепалки в палате лордов. Под ними прибита несколькими ржавыми гвоздиками морская карта мира с четко обозначенными границами владений Британской империи. Пустые места на стене заполняли надписи вроде: «Terra incognita» и «Hic sunt leones».

Наверняка тут могло бы обнаружиться еще много интересного, но Франтик сразу понял, что подробный осмотр придется отложить на другое время. У стола, над перевернутым стулом склонился человек; по всему было видно, что он задыхается. Лицо его побагровело, глаза постепенно приобретали тот особый остекленелый вид, который обычно означает, что душа намерена расстаться со своей бренной оболочкой.

Долго размышлять не приходилось. Франтик, видевший на своем веку не один такой случай, подскочил к пострадавшему и со всей силы ударил его кулаком по спине.

Раздался клокочущий звук, человек жадно глотнул воздух, причем в горле у него что-то свистнуло, выплюнул на ладонь маленькую косточку и с облегчением вздохнул.

– Треска, – произнес он еще хриплым, но негодующим голосом. – Опять треска! А должен быть жареный цыпленок!

Глубокая меланхолия, которой дышали последние слова Джона Смита, тотчас пробудила в сердце Франтика теплое человеческое чувство.

– Рыбу надо есть осторожно, – проговорил он с участием. – В ней много мелких косточек. Помню, раз дядюшка Бонифаций проглотил косточку окуня…

– Не знаю никакого дядюшки Бонифация и не имею понятия, что такое окунь, – сердито ответил обитатель таинственной комнаты. Однако он быстро взял себя в руки и с изысканной вежливостью добавил: – Во всяком случае, сэр, я вам благодарен за помощь, какую вы мне оказали. Без вас я наверняка был бы уже покойником.

Произнеся эти слова, Джон Смит сердечно потряс правую руку Франтика. Лицо его недолго оставалось спокойным, какая-то мысль тенью прошла по нему, и Джон Смит снова помрачнел.

– Я полагаю, сэр, вы пришли по воле герцога Глостерского, Хранителя печати его величества короля? – произнес он голосом, свидетельствующим, что ничего хорошего от такого посла он не ожидает.

– Нет, – ответил Франтик. – Я приехал из Браника по воле моего отца, он послал меня догонять тетушку Каролину Паржизекову из Глубочеп, которая едет где-то на этом теплоходе. Только я никак не могу ее найти.

Человек задумался.

– В таком случае, – сказал он наконец, – позвольте выразить вам мое участие. Помощь я не имею возможности вам оказать. Вот уже десять лет, как я нахожусь в этой комнате, и не выйду из нее до тех пор, пока не дождусь справедливости от его величества короля, храни его бог.

Как дико звучали эти слова! Да и все вокруг выглядело по чудному. И резьба на двери, и эта мрачная, неприветливая комната, скрытая в трюме современного океанского теплохода, и то, что этот человек называет Франтика на «вы» и говорит с ним, как со взрослым мужчиной. Странно выглядел и сам обитатель комнаты.

Хотя лицо у него совсем заурядное и одет он в обычный штатский костюм (только немного старомодного фасона), но казалось, костюм этот очутился на нем по какому-то недоразумению. Этот мужчина принадлежал к тому особому сорту людей, которые нисколько не поразят нас, явившись к ужину в стальных латах; наоборот, нам покажется странным, если они наденут крахмальную манишку. Мы останемся равнодушными, если они в разгар лета вдруг облекутся в теплые брюки, но нас удивит, что у них на боку не прицеплена шпага.

Все эти мысли были слишком отвлеченными, чтобы Франтик мог их выразить словами. Во всяком случае, он пришел к убеждению, что. Джон Смит пострадал от какой-то роковой ошибки, и почел своей святой обязанностью разогнать его грусть.

И это не составляло для него никакого труда, ведь представители рода Паржизеков всегда были великодушны ко всем без исключения, даже к побежденному врагу. Еще жив в памяти Франтика тот день, когда его отец перевозил через реку человека, осмелившегося доказывать свое превосходство в гребле. Сначала этот человек сказал, что веслами следует взмахивать как можно выше. Потом отказался от этой идеи и заявил, что весла нужно держать как можно ниже, а лучше всего поднимать их не слишком высоко и не слишком низко. Изложив эти соображения, он стал развивать теорию, как правильно погружать в воду весла. Он уверял, что по числу капель, которые стекают с весел между двумя погружениями, можно, во-первых, определить скорость движения лодки, а во-вторых, точно установить, какова сила рук гребца. Закончив свою лекцию, пассажир обещал папаше Паржизеку, что если он последует его советам, из него когда-нибудь выйдет неплохой перевозчик.

Папаша Паржизек терпеливо выслушал все эти советы, а затем столкнул советчика веслом в воду. Дождавшись, когда с весла упало установленное число капель, и, убедившись в силе своих рук, он вытащил пассажира из воды. Пришлось посадить его на дно лодки, прислонив спиной к скамейке. На берегу папаша Паржизек положил любителя поучать на траву, а сам сел на его живот. Когда из пассажира вышла вся вода и он пришел в себя, папаша Паржизек взыскал с него установленную за перевоз сумму, ни геллера больше, и отпустил, пожелав доброго вечера. Да, у Паржизеков благородство было в крови, а что касается Франтика, то яблочко от яблони недалеко падает.

Он готов был на что угодно, лишь бы Джон Смит повеселел. Прежде всего Франтик постарался узнать причину его грусти, ведь ничто так не облегчает сердца, как дружеская беседа. Затем он попробовал уверить Джона Смита, что его величество король Георг, несомненно, в скором времени решит его дело по всей справедливости.

Но Джон Смит не воспрянул духом. Он обратил на Франтика мутный взгляд и спросил:

– Король Георг? При чем тут король Георг?

– Но ведь вы сказали, сэр, что ждете справедливости от его величества короля?

– Ну, разумеется. От короля Ричарда Львиное Сердце.

Франтик даже рот раскрыл от удивления. Мобилизовав все свои знания по истории, он сказал:

– Ричард Львиное Сердце уже умер, сэр! И если я не ошибаюсь, добрых восемьсот пятьдесят лет назад!

– Да, – глухо подтвердил Джон Смит. – Короли умирают. Но не их законы.

– Разве это плохо, сэр? Нет на свете ничего лучше хороших законов.

Джон Смит мгновение раздумывал, а потом пробурчал еще глуше:

– Я тоже так думал. Но оказывается, законы не должны быть слишком хорошими .

– Не могли бы вы мне это объяснить, сэр? – робко пролепетал Франтик.

– Ладно, – ответил Смит. – Я выполню вашу просьбу, несмотря на то, что вы спасли мне жизнь, чего, пожалуй, не следовало делать.

Произнеся эти загадочные слова, Джон Смит подошел к огромному шкафу, вытащил из него пузатую бутылку и приник к ней губами; пока дно ее медленно поднималось вверх, он не сводил глаз с карты Британской империи, прибитой на стене. Когда бутылка приняла такое положение, что жидкость при всем желании не могла уже в ней держаться, Джон Смит отставил ее в сторону, опустился на стул и начал свой рассказ:

– Родился я шестнадцатого марта тысяча восемьсот восемьдесят первого года под тринадцатым градусом южной широты и сто пятьдесят восьмым градусом западной долготы, на палубе «Левиафана», когда этот быстроходный бриг совершал рейс между Соломоновыми островами и Саутгемптоном. Мое рождение произошло при исключительных и, как позже выяснилось, очень важных обстоятельствах. А именно – по всем данным у меня никогда не было ни отца, ни матери, что принято считать необычным явлением.

Джон Смит на минуту замолчал, с сожалением посмотрел на пустую бутылку и затем продолжал:

– Тот факт, что я не имел ни отца, ни матери, не вызывал сомнений, ибо в то памятное мартовское утро меня нашли у порога каюты капитана О'Бриена, тщательно завернутым в старый, восьминедельной давности номер «Пэнча». Никто из команды и офицерского состава не признал себя отцом, а так как на судне не оказалось ни одной женщины, которой можно было бы инкриминировать мое рождение, дело приняло серьезный оборот. Пытаясь решить эту загадку, кое-кто говорил, что тут все же не обошлось без женщины, о существовании которой никто не подозревал; эта женщина, произведя меня на свет и подкинув на порог каюты капитана О'Бриена, тотчас никем не замеченная бросилась в море, где и утонула. Почему ей надо было так поступать, никто объяснить не мог.

Как бы то ни было, я лежал на пороге каюты капитана и требовал внимания. После короткой дискуссии меня напоили молоком с ромом; пеленками мне служили разные газеты; самую большую радость доставлял мне «Тайме», в котором, как вы знаете, содержится много здорового британского юмора. Каждое воскресенье после богослужения мне позволяли хватать палец старшего штурмана, запихивать его в рот и воображать, что это соска.

Мирно и безмятежно протекали дни моей ранней юности. Казалось, всегда будет так продолжаться. Плавание проходило в благоприятных условиях, и мы благополучно обогнули мыс Горн. Здесь, когда дул сильный юго-западный ветер, я был наречен именем Джон. Фамилию Смит получил я на два дня позже, после того как капитан и англиканский пастор отец Браун поспорили о том, хватит ли новорожденному в случае смерти для входа в царствие небесное одного имени или потребуется еще и фамилия.

Капитан полагал, что британский гражданин обязан иметь фамилию, в противном случае он теряет возможность быть избранным в палату лордов, платить налоги, подвергаться казни и лишается других гражданских прав. Следовательно, он неполноценный человек, и вряд ли господь бог станет на другую точку зрения, ибо справедливость его безгранична.

Отец Браун утверждал, что большинство выдающихся британских граждан вообще не имеет фамилии; важно знать происхождение человека. Как пример он привел принца Уэльского. На это капитан ответил ему, что принц Уэльский родился не в Уэльсе, а в Букингэмском дворце, а этот дворец принадлежит не Букингэму, а английскому королю. Тогда, может быть, принц Уэльский Уэльс получил от своего отца? Опять-таки нет: это графство приобрел в тысяча сто семьдесят четвертом году Генрих IV, истребив при этом несколько тысяч мужчин, женщин и детей школьного возраста.

– Итак, вы утверждаете, сэр, – воскликнул отец Браун, – что все великие мужи Англии носят свои фамилии не по праву и заслуги их перед Британской империей – нуль?

– О нет, – ответил так же пылко капитан О'Бриен, – не все. Исключение составляет Вильгельм I, завоевавший Англию.

Спор продолжался еще некоторое время. Только когда южный берег Огненной Земли остался за кормой «Левиафана», стороны пришли к соглашению и всеобщим, равным и тайным голосованием было решено дать мне фамилию Смит, происхождение которой в исторической литературе не дискутировалось.

Джон Смит благополучно прибыл в Саутгемптон в возрасте двух месяцев и семнадцати дней и был там передан в надлежащее учреждение, потому что по существующим законам сироты, если они не умерли с голоду, должны питаться за счет государства.

Хотя я был еще очень молод, все же мне казалось, что будущность моя теперь обеспечена. Но я радовался преждевременно. Саутгемптон – очень бедный город: он живет на доходы от доков, фрахта за хлопок, кофе, чай, сырые кожи, пряности и налоговых поступлений от городских жителей. Содержание сироты грозило внести расстройство в городской бюджет. Пришлось вмешаться в дело юристам.

До этого времени я был невысокого мнения о юристах. Мне казалось, что они звезд с неба не хватают. Однако вскоре я убедился в обратном. Мистер Джемс Грендль, который взялся за мое дело, уже через несколько дней обнаружил одно достойное внимания обстоятельство.

– Несомненно, сироты должны содержаться на средства государства, – сказал мистер Грендль на заседании муниципального совета, назидательно подняв палец. – Я не собираюсь этого отрицать; британские законы священны, необходимо их строго придерживаться. И вот как раз на примере Джона Смита мы можем убедиться, как легко было бы совершить беззаконие, если бы, к счастью, дело не попало в руки опытного юриста. Ничего не стоит объявить Джона Смита сиротой. Но разве Джон Смит – сирота? Что такое сирота, я вас спрашиваю? Сирота – это человек, потерявший отца и мать. А если он их потерял, следовательно, должен был их иметь. Это ясно. Что касается Джона Смита, то совершенно не доказано, имел ли он вообще когда-либо отца и мать. Наоборот, все известные факты говорят за то, что он их не имел. Следовательно, Джон Смит не является сиротой. Несмотря на это, Джон Смит, находясь на палубе судна «Левиафан», принадлежащего британскому адмиралтейству, принимал пищу, не имея на то права, в течение двух месяцев и шестнадцати дней, а следующие шесть дней питался за счет города Саутгемптона. Расходы, связанные с его содержанием, составляют на сегодняшний день три фунта одиннадцать шиллингов семь пенсов. Указанную сумму вышеупомянутый Джон Смит обязан выплатить государственной казне. А так как взыскать эту сумму не представляется возможным, предлагаю Джона Смита препроводить в долговую тюрьму.

Так случилось, что я в возрасте трех месяцев и пяти дней очутился во Флите, где провел восемнадцать лет своей жизни.

Я с удовольствием вспоминаю это время, сэр. Размеренная жизнь, строгий порядок, полная безопасность, общество людей, почти поголовно глубоко раскаивающихся в легкомысленном отношении к деньгам, закалили меня морально.

К сожалению, этому безмятежному существованию неожиданно пришел конец. Мистер Грендль скончался, и его преемник мистер Бембль, заглянув в бумаги, которые остались после покойного, нашел, что его ученый предшественник пренебрег кое-какими мелочами, относящимися к моему особому случаю.

А именно, он совершенно забыл о законе от тысяча семьсот двенадцатого года, который был издан его величеством королем Георгом II, прозванным Справедливым и прославившим себя основанием Британского музея, в законе этом ясно говорится, что res derelicta – объект отложенный, но имеющий какую-либо цену, – подлежит передаче в музей. А Джон Смит, то есть я, бесспорно, находился в положении отложенного. Оставалось только доказать, что я объект. Это в общем было легко сделать на основании параграфа восемнадцатого закона от тысяча триста шестидесятого года, изданного блаженной памяти его величеством королем Эдуардом III, во время правления которого началась Столетняя война с Францией; в этом самом законе совершенно недвусмысленно и многократно повторяется, что каждый британский гражданин является объектом для разных санкций, например смертной казни или четвертования в таких-то и таких-то случаях (которые подробно перечислены на ста девяносто шести страницах специальной Белой книги). Оставалось только доказать, что я объект, имеющий ценность. И это было нетрудно сделать, потому что в учетных книгах долговой Флитской тюрьмы значилось, что администрация тюрьмы израсходовала на меня за восемнадцать лет моего пребывания там девяносто шесть фунтов два шиллинга один пенс.

После разрешения конфликта не в пользу администрации тюрьмы меня переправили в Британский музей. И хотя мне уже было восемнадцать лет, я радовался, как дитя, перемене места, ибо всегда отличался любознательностью. Но моя радость была омрачена новым спором – относительно того, в какой отдел следует меня поместить. Должен ли я находиться среди коллекций минералов или в отделе фольклора? С египетскими мумиями или в отделе тихоокеанской фауны? Спор тянулся несколько лет, и мистер Бембль не дожил до его окончания. Все эти годы я временно проживал среди редких рукописей и печатей. Воспользовавшись этим обстоятельством, я выучился читать и писать по-халдейски, что позже, когда я столкнулся с представителями власти, мне очень пригодилось. Но прежде чем окончательно решили, куда меня определить, произошло событие, которое снова изменило течение моей жизни.

Перелистывая однажды историю Британской империи, я вычитал, что дом каждого британского гражданина неприкосновенен. «Мой дом – моя крепость» – стояло там дословно, и сознание, что в Англии столько крепостей, наполнило меня чувством гордости и глубокого покоя. В то время я жил в большом дубовом шкафу, стоящем в зале с историческими печатями. Вдумываясь внимательно в смысл фразы: «Мой дом – моя крепость», – я постепенно пришел к убеждению, что моей крепостью является шкаф. Продолжая логически свою мысль, я установил, что если печати его величества короля неприкосновенны, это исключительно благодаря моим личным заслугам. А следовательно, я имею полное право претендовать на должность Хранителя печати.

Министерство юстиции, занимавшееся этим делом, опротестовало мою претензию, сообщив, что место уже занято герцогом Глостерским. Началась запутанная распря; при разборе ее выяснилось, что Ричард Львиное Сердце в тысяча сто девяносто первом году издал закон, в котором недвусмысленно говорилось, что если на место Хранителя печати появятся два претендента, один из них должен быть повешен и в назидание оставлен на виселице в течение одной недели. Герцог Глостерский отказался быть повешенным, мотивируя свой отказ тем, что он страдает головокружениями. Выходило: повесить нужно меня, ибо я на головокружение никогда не жаловался.

Мне ничего не оставалось, как, спасая свою жизнь, укрыться в шкафу, который являлся моей крепостью, а следовательно, был неприкосновенен. К сожалению, я забыл о существовании параграфа сто двадцать девятого закона от тысяча четыреста седьмого года, содержащего кое-какие поправки к ранее упомянутому закону от тысяча сто девяносто первого года. В одной из них упоминалось, что закон о неприкосновенности не распространяется на дом того британского гражданина, у которого не имеется хотя бы сотни фунтов стерлингов, могущих свидетельствовать о. его добропорядочности. Этих ста фунтов, разумеется, у меня не было.

Я подвергся осаде, которая длилась несколько дней, причем победа клонилась то в одну, то в другую сторону. Осада шкафа была поручена фирме «Пибоди и сыновья», принадлежащей ныне вдове Пибоди, и Экспедиционной конторе его величества короля; отчаявшись одержать победу в открытом бою, они вынесли шкаф, где я заперся, из музея и кинули его в Темзу.

Но моя крепость устояла даже тогда, когда ей пришлось превратиться в судно. Я поднял на нем британский флаг, проплыл, подгоняемый свежим юго-западным ветерком, мимо Вестминстерского аббатства и взял курс на устье Темзы.

Было раннее утро, когда мое судно вдруг тряхнуло и оно остановилось. Я убедился, что наскочил неподалеку от правого берега на одну из тех небольших песчаных отмелей, какие здесь нередко намывает река. Этот островок имел всего-навсего шесть шагов в длину и четыре в ширину; тем не менее не могло быть ни малейших сомнений, что это вновь открытый остров, не отмеченный до сих пор на морских картах среди территорий, принадлежащих Британской империи.

Я вышел из шкафа и водрузил на острове британский флаг.

Это была торжественная минута. Вскоре на берегу собрались огромные толпы народа, с восторгом приветствовавшие это историческое событие, ибо со времен Кука надежды как-нибудь расширить владения Британской империи свелись к минимуму.

Новость тотчас подхватили газеты. «Дейли мейл» и «Манчестер гардиан» на другой же день напечатали обширные комментарии по поводу этого события, доказывая, что новоприобретенная территория, очевидно, одна в системе британского содружества избежала вмешательства иностранных держав в свои внутренние дела и обязанностью правительства является отнестись к ней как к исторической реликвии. Условия этому вполне благоприятствуют, ибо остров слишком мал, чтобы на нем могла расположиться военная база какого-либо дружественного государства.

Журнал «Экономист», наоборот, склонен был преимущественное внимание обратить на хозяйственные вопросы, возникшие в связи с появлением новой территории. Он рекомендовал правительственным кругам, прежде чем они выскажутся, внимательно обдумать, какое из иностранных государств имеет право на рынки этого острова. С его точки зрения эксплуатацию природных богатств на сей раз следовало бы доверить или Габесу, или Эквадору, но ни в коем случае не Соединенным Штатам, как это обычно принято.

«Кто полагает, – гордо заявлял журнал, – что Британская империя собирается отказаться от права вести самостоятельную экономическую политику, тот глубоко заблуждается. Мы беремся любому доказать, что Англия сохранила в области экономики свой суверенитет и позволит эксплуатировать себя кому угодно, а не только привилегированным державам».

Таковы были отклики печати и общественности. Но событие это имело важные последствия и юридического характера, тесно связанные с моей особой.

Юристы тоже сказали свое слово; разумеется, их заинтересовала исключительность моего положения. Выяснилось, что пример капитана Кука никак нельзя приравнять к моему случаю. Капитан Кук открывал острова, до тех пор никому не принадлежавшие. Он открывал их, захватывал, и дальше все дело принимало естественный оборот и кончалось ко всеобщему благу. Юристы не имели никакого основания в чем-либо сомневаться.

Я же, уважаемый сэр, открыл часть Англии. Я занял ее и, несмотря на то, что судьба отказала мне в возможности убить хотя бы одного туземца, поднял на ней английский флаг.

В связи с этим моим действием возник в высшей степени сложный юридический казус. Надлежит ли открытый мной остров считать британским доминионом, колонией, коронной землей, протекторатом, мандатом, сферой влияния или самостоятельным государством?

Точки зрения юристов по этому поводу сильно расходились. По прошествии семи лет, в течение которых мой остров, непрерывно увеличиваясь, достиг двадцати семи ярдов, восьми башмаков и шести пальцев в длину и восьми ярдов, трех башмаков и девяти пальцев в ширину, ко мне, наконец, явился поверенный в делах его величества сэр Гораций Фицкильмарнок и сообщил:

Министерство юстиции его величества пришло к убеждению, что остров следует считать самостоятельной территорией. А так как британские традиции не терпят, чтобы где-либо на свете существовало самостоятельное государство, имеющее шанс быть присоединенным к Британской империи, вам следует добровольно отказаться от своей самостоятельности. Это очень легко. Вы можете или отречься от власти, или, если этот способ вас не устраивает, устранить себя при помощи дворцового переворота. Будьте уверены, что и в том и в другом случае мы придем вам на помощь.

– Да, – ответил я. – Действительно, нет ничего проще. Но я не могу этого сделать, не нарушив тем самым первого параграфа закона от тысяча восемьдесят четвертого года, в котором Вильгельм Завоеватель определил, что особа, принявшая участие в завоевании Англии, становится ее владельцем на вечные времена. Я могу согласиться с тем, что буду иметь такие же права, как его величество король, да хранит его бог.

– Это невозможно! – воскликнул сэр Гораций в волнении.

– Разумеется, – ответил я. – Это значило бы нарушить параграф тридцать пятый закона от тысяча сто девяносто первого года, в котором Ричард Львиное Сердце ясно говорит, что в случае двух претендентов на одно место один из них должен быть повешен и для острастки оставлен висеть в течение недели на видном месте.

Сэр Гораций задумался.

– Из ваших слов, сэр, я понял, что вы считаете необходимым, чтобы этим повешенным были либо вы, либо его величество, да хранит его бог? – спросил он наконец.

– Боюсь, что если принять во внимание интересы Британской империи и неприкосновенность британских традиций, другого выхода нет, сэр, – ответил я твердо.

Выслушав меня, сэр Гораций ушел, пообещав, что правительство его величества обсудит мои предложения.

Когда Джон Смит довел свой рассказ до этого места, он на минуту замолчал. Подошел к большому дубовому шкафу, вытащил оттуда еще одну пузатую бутылку и стал тянуть из нее. Франтик, глядя на медленно запрокидывающееся вверх дно бутылки, тоже не произнес ни слова: почтение к человеку с таким богатым жизненным опытом связывало ему язык. Только спустя некоторое время он собрался с духом и спросил:

– Его величество повесили?

– Нет еще, – ответил Джон Смит. – После сорока лет усиленных поисков юристы обнаружили дополнительное разъяснение к измененному закону от тысяча сто девяносто первого года. Оно было обнародовано в тысяча четыреста первом году и из него следовало, что вешать его величество допускается лишь в том случае, если этот акт благословит святой отец, пребывающий в Авиньоне. Поэтому правительство его величества решило подождать с окончательным решением, пока святой отец не переберется снова в этот город. А мне до поры до времени предложили по состоянию здоровья покинуть Англию и воспользоваться гостеприимством владельцев этого судна. Я согласился, ибо положение мое было безвыходным. Итак, вот уже десять лет я плаваю на этом судне. Когда вы вошли, я принял вас, сэр, за человека, который сообщит мне окончательное решение по поводу дополнительного разъяснения к закону от тысяча сто девяносто первого года, изданному, как я уже говорил, Ричардом Львиное Сердце. Извините, я был несколько резок. Я не сообразил, что правительство его величества неспособно в столь короткий срок решить такое важное дело.

Произнеся эти слова, Джон Смит сделал последний глоток и швырнул бутылку через голову, точь-в-точь как Генрих VIII на свадебном пиру свою пятую жену, Екатерину Говард.

Текли минуты, и в глубокой тишине слышался только глухой стук дизелей где-то под полом. Наверное, было уже темно, потому что в каюте внезапно зажглась электрическая лампочка. И в ее свете Франтик увидел Джона Смита, который, положив голову на стол, ровно дышал, подкрепляясь живительным сном, охраняемый бесчисленным множеством справедливых и незыблемых законов.

Франтик почувствовал, что у него слипаются глаза. В углу каюты он отыскал несколько одеял. Расстелил их на полу и свернулся клубком, крепко прижимая к себе тетушкин чемодан.

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,

повествующая о том, как тетушку Каролину посвящают в тайны колониальной политики

В то время как Франтик крепко спал в трюме «Алькантары», тетушка Каролина стояла посреди своей каюты, расположенной на второй палубе, и с недоумением ее разглядывала.

Каюта ей не нравилась. Окошко было круглое, и тетушка с сомнением подумала, что на него даже горшка с фуксией не поставишь, без того чтобы он не свалился. Затем взгляд тетушки остановился на стенах. В Глубочепах на стенах ее комнат цвели розы и порхали птички, намалеванные искусной кистью пана Глиномаза. Здесь же цветов и птичек и следа не было. Панель под красное дерево, покрывавшая стены, выглядела унылой, как кладбищенская ограда. Единственным украшением служил портрет королевы Виктории, но на тетушку Каролину он не произвел никакого впечатления. Она подумала, что дама на этом портрете могла бы купить себе шляпу более нарядную.

Серьезные опасения внушала тетушке кровать. Уж очень она была узкая и непрочная. Тетушка, конечно, не рассчитывала найти здесь такую солидную мебель, какую делал пан Небих из Злихова, но все же на этом огромном пароходе кровати могли бы быть поудобнее. Нет ничего дороже сна, а если у человека половина тела висит в воздухе, тут уж не избежать ночных кошмаров.

Но больше всего волновал тетушку ужин. Стюард сообщил, что ужин подается в девять часов в ресторане на третьей палубе, и выразил надежду, что тетушка останется довольна кухней. В этом-то тетушка нисколько не сомневалась – трудно было не проголодаться после драматических событий на стадионе спортивного клуба Триеста, в ходе которых она сломала свой зонтик о головы нахалов, донимавших ее расспросами, и вынуждена была спасаться в такси.

Короче говоря, у тетушки сосало под ложечкой, и она не прочь была как следует подзакусить. Одно ее беспокоило: в какое общество она попадет? Эта мысль не давала ей покоя еще в поезде по дороге в Триест. Но тогда ей так и не довелось встретить никого, с кем бы можно было побеседовать по душам и обменяться взглядами на те или иные жизненные проблемы. Пожалуй, на пароходе дело обстояло еще хуже. Из пассажиров, которые попадались ей на глаза, пока она стояла на палубе в ожидании отплытия, на нее никто не произвел впечатления. Все они вели себя так, точно дали обет молчания и теперь до конца своей жизни ни слова не скажут своим ближним. Что касается Арчибальда Фогга, который должен был ждать ее в Триесте и принять на себя все хлопоты, то он не только ни разу не появился, но, очевидно, и не собирался появляться.

Тетушка Каролина глубоко вздохнула и, накинув на свои круглые плечи зеленую шаль, расшитую розовыми, цвета лососины, букетами, направилась в ресторан.

Остановившись на пороге, она увидела, что зал уже почти полон. К ней тотчас подскочил метрдотель и начал ее убеждать, что лучше всего она будет чувствовать себя за маленьким столиком в тени олеандра. Но тетушка Каролина не разделяла его мнения. За этим столиком сидела особа неизвестного пола и преклонного возраста, на ее лине, обтянутом кожей неопределенного цвета, торчал длинный-предлинный клювообразный нос. Он был такой тонкий, что тетушка подумала: если случайно откроется дверь и подует сквозной ветер, нос непременно согнется. Нет, у тетушки Каролины эта особа не вызывала симпатии. Тетушка не любила людей, которые ужинают с таким видом, словно собираются богу душу отдать.

Торопливо оглядываясь по сторонам, тетушка стала искать столик, где бы можно было покушать без опасений, что между жарким и десертом придется принять участие в похоронной процессии. Взор ее остановился на свободном стуле, придвинутом к стоявшему в уголке и освещенному лампой под зеленым абажуром маленькому столику. Другой стул занимал мужчина, на которого тетушка сразу обратила внимание.

Мужчина был уже в летах, с брюшком и, очевидно, страдал от одиночества. Упрямый подбородок и густые брови, похожие на спящих гусениц, свидетельствовали о том, что этот мужчина не склонен к легкомыслию. Костюм его был от первоклассного портного, но не бросался в глаза; в искусно завязанном галстуке переливалась тусклым серебром жемчужина. Тетушка Каролина вспомнила: точно такую же жемчужину носил в галстуке пан учитель Кноблох из Глубочеп, только тот держал собаку по кличке Лустиг. У джентльмена за столиком никакого пса не было. Но тетушка не сомневалась, что, несмотря на это, незнакомец достоин доверия не в меньшей степени, чем пан учитель Кноблох.

Одно только смущало тетушку – выражение его глаз. Он смотрел перед собой отсутствующим взглядом, в котором не было ни капли жизнерадостности. Тетушка Каролина почувствовала, что этот человек нуждается в утешении. Несомненно, сердце его тоскует и нет у него никого на свете, кто бы о нем позаботился. Тетушкино же сердце переполняли материнские чувства, которые ждали лишь случая, чтобы излиться. Наконец этот случай представился.

Тетушка Каролина спокойным, но решительным движением руки отстранила с дороги метрдотеля и, посапывая, направилась к облюбованному столику.

* * *

Лорд Бронгхэм был третьим сыном главы старинного и знатного рода, обладателя конюшен, многочисленных векселей, подписанных неизвестными именами, и оптимистического взгляда на британскую колониальную политику. В остальном это был лорд, как и все лорды. В дни, когда подагра его не мучила, он последовательно произвел на свет шестерых сыновей и каждому определил дорогу в жизни.

Так как третий отпрыск этого знатного рода с незапамятных времен избирал политическую карьеру, не было основания делать исключение и для молодого лорда Бронгхэма. Тем более, что уже в ранней юности он обнаруживал склонность к этой области общественной деятельности.

В семейной хронике значится, например, что его милость уже в возрасте семи лет проявил необыкновенный интерес к жизни гусеницы молочайного бражника (Celerio euphorbtae): положив ее в картонную коробку, он долго кормил ее листьями молочая и добился того, что она благополучно окуклилась. Будучи на четвертом семестре Оксфордского университета, он снова отличился. Ему удалось изобрести новый способ завязывания узла на галстуке, принятом для посещения клуба. Узел этот славился тем, что его невозможно было развязать. Ректор колледжа доктор Гагенбек заявил по этому поводу, что с такими способностями успех на дипломатическом поприще молодому лорду обеспечен.

Третье неоспоримое доказательство острого ума молодого лорда было получено в день его совершеннолетия. В этот день он выехал на серой в яблоках кобыле, запряженной в легкий кабриолет, прогуляться по окрестным полям и обдумать речь, которую он должен был произнести через десять лет при занятии подобающего ему места в палате лордов. В то время как кобыла шла коротким галопом, его осенила мысль, что прежде всего необходимо выступить в защиту интересов британского народа, ибо, по слухам, не раз до него доходившим, условия жизни бедных налогоплательщиков оставляли желать лучшего.

После непродолжительного, но зрелого размышления лорд Бронгхэм решил предложить верхней палате проект нового закона, который предписывал бы вместо кожаной обивки на креслах в кабинете президента Английского банка в будущем употреблять исключительно плюшевую. В целях популяризации проекта в широких слоях населения лорд Бронгхэм остановил кабриолет у дверей домика одного из своих арендаторов, Джона Батлера. На вопрос, согласен ли Джон Батлер с предложенной им переменой обивки, тот без колебаний ответил утвердительно.

Довольный его ответом, лорд Бронгхэм немедленно поехал домой и набросал конспект своей речи и текста закона, который через десять лет был действительно с восторгом принят верхней палатой парламента. Речь получилась настолько удачной, что его милость уже до конца дней своих не считал нужным произносить других.

С тех пор жизнь лорда Бронгхэма текла спокойно и ровно. Мир стоял прочно на своих основах, и казалось, что взгляды лорда Бронгхэма на жизнь ничем не могут быть поколеблены. И все же они поколебались.

В один весенний день 1944 года на усадьбу арендатора Джона Батлера упал снаряд «Фау-2». По несчастной случайности, за день перед тем Джон Батлер взял к себе домой собачку его милости, по имени Пегги, чтобы остричь ее (по этой части он был большой мастер). В результате действия «Фау-2» в том месте, где когда-то стояла усадьба Джона Батлера, нашли, помимо всего прочего, несколько косточек, бесспорно принадлежавших несчастной собачке.

Смерть Пегги потрясла лорда Бронгхэма. Теперь он понял: война в самом деле грозит гибелью цивилизации и необходимо что-то предпринять. Он решил пустить в ход все свои способности и не успокаиваться до тех пор, пока не разыщет новую собачку с такой же шелковистой шерсткой и такую же умную, как Пегги. Правительство его величества вполне понимало, в каком трудном положении оказался лорд Бронгхэм, и поэтому назначило его помощником государственного секретаря по делам культуры британских колоний, вменив ему в обязанность лично следить за проведением культурных и иных мероприятий среди туземцев. И хотя лорд Бронгхэм скитался по свету уже почти три года, до сих пор он не отыскал твари, обладающей такими же достоинствами, как Пегги.

Поэтому нет ничего удивительного, что лорд Бронгхэм сидел теперь задумавшись в ресторане «Алькантары»: он несколько растерялся, когда вместо Пегги, о которой он только что вспоминал, у его столика появилась тетушка Каролина.

– Прекрасный денек! – сказала тетушка Каролина, усевшись на стуле и решив, что самое время заговорить.

Начало было удачное. Есть много вещей на свете, которые английский джентльмен оставляет без внимания, но погода не относится к их числу. Наоборот, она всегда вызывает у англичанина желание пуститься в подробности.

– Великолепный! – ответил поэтому лорд Бронгхэм.

– Бьюсь об заклад, – продолжала тетушка непринужденно, – что дождя долго не будет. Только бы не завяли мои фуксии.

Как это ни странно, упоминание о фуксиях заставило лорда Бронгхэма замкнуться в свою скорлупу. Не дождавшись ответа на свое замечание, тетушка Каролина замолчала и принялась спокойно разглядывать своего визави, на сей раз на близком расстоянии и более подробно. С удовольствием и не без удивления она обнаруживала у сидевшего напротив нее мужчины все больше и больше сходства с паном учителем Кноблохом; достаточно сказать, что и у того и у другого в верхней челюсти было по два золотых зуба!.. «Кто знает, – подумала она, – не приходится ли он родственником учителю».

– Вы случайно не знаете пана Кноблоха из Глубочеп? – спросила она с любопытством.

Лорд Бронгхэм опять ничего не ответил. Он застыл на стуле в каком-то оцепенении, напоминая собой змею, раньше времени погрузившуюся в зимнюю спячку.

Тетушка нахмурилась. Она не любила ошибаться, но, пожалуй, этот человек не имел ничего общего с очень общительным паном Кноблохом. Для большей уверенности она задала еще один вопрос:

– А нет ли у вас случайно собачки?

Эти слова оказали поразительное действие. Лорд Бронгхэм немедленно стряхнул с себя оцепенение, вздрогнул всем телом и торопливо спросил:

– Вы имеете в виду Пегги?

– Нет, не Пегги, – ответила тетушка Каролина, слегка задетая. – Я имею в виду собаку, которую звали Лустиг. Конечно, это необычное имя, но у Кноблохов сроду повелось так звать собак. Пан учитель Кноблох любит веселые клички он и сам большой весельчак, не смотрите, что директор школы на пенсии.

– А как эта собака выглядела?

– У нее были длинные уши, шелковистая шерстка, а умнее на всем свете не сыщешь.

– Я покупаю ее! – нетерпеливо воскликнул лорд Бронгхэм.

– Это невозможно. Лустиг околел.

– Надо думать, он умер, как патриот, подобно моей Пегги, – с достоинством произнес лорд Бронгхэм.

– Ну, этого я не знаю. Пан учитель Кноблох говорил, что Лустиг объелся тухлой печенки… Вы военный?

– Я? – Лорд Бронгхэм посмотрел на тетушку с изумлением. Мысль о военной карьере никогда не приходила ему в голову. Правда, он признавал, что армия не лишняя вещь, ибо истории время от времени требуется встряска, которую принято называть войной. Однако он был убежден, что если бы археологи задумали когда-нибудь разыскать колыбель Британской империи, то они нашли бы ее скорее всего в Сити, а не у Трафальгара или Гастингса.

В общем он верил в необходимость иметь хороший зонтик и хороший пулемет. Присущее британцам чувство юмора подсказывало, что пулемет в виде зонтика лучшее из того, что можно было бы придумать для доказательства своей приверженности к пацифизму.

В результате этих размышлений лорд Бронгхэм, вместо того чтобы ответить просто: «Нет, я не военный», – сказал задумчиво: «Я верю в колониальную политику».

– Вот оно что!.. – с некоторым разочарованием протянула тетушка Каролина. Но вскоре она снова воспрянула духом. Здравый смысл, свойственный представителям рода Паржизеков, подсказал ей, что нужно немедленно использовать благоприятный момент и задать еще несколько вопросов.

– Колониальная политика – это что-то по части бедных негров? – спросила она, тыкая вилкой в поджаристое баранье ребрышко, отливавшее золотистым блеском.

– И по части негров тоже, – подтвердил лорд Бронгхэм, приходя к убеждению, что эта невежественная женщина нуждается в том, чтобы ее срочно просветили. – Только ни в коем случае не бедных. Негры и прочие нецивилизованные расы, пока они находятся в лоне Британской империи, не могут быть названы бедными. Вы забываете, сударыня, о британской конституции!

– Простите, – сказала тетушка, сконфуженная своей неосведомленностью. – Я женщина простая, да вот попала в такую историю, что поучиться всему этому не мешало бы. Мне тоже придется проводить колониальную политику.

– Как вы сказали?..

Лорд Бронгхэм бросил на тетушку Каролину взгляд, в котором отражалось сомнение в ее здравом рассудке.

– Не будет нескромностью спросить вас, какое правительство вы представляете?

– А зачем мне представлять какое-то правительство? – откровенно удивилась тетушка Каролина. – Я собираюсь сама править. Мне, правда, заниматься такими делами никогда в жизни не приходилось, но уж если с этим справилась Мария Терезия, то чем я хуже?

– Осмелюсь спросить… – Лорд Бронгхэм осекся на половине фразы. С его языка готовы были сорваться вопросы: где эта страна, которой тетушка намеревается управлять, велика ли она, что там произрастает. Факт существования человека, собравшегося править без ведома правительства его величества, был настолько невероятен, что лорд Бронгхэм сомкнул уста и решил в дальнейшем быть осторожней.

– Я твердо верю, что вы справитесь, мадам, – сказал он вежливо и наклонился над тарелкой с зеленым горошком.

– Ну вот видите! – просияла тетушка. – Лиха беда начало. Вот вы, например, за что бы прежде всего взялись?

Лорд Бронгхэм немного подумал, то набирая на вилку горошины, то с глубокомысленным видом сбрасывая их одну за другой обратно на тарелку. Чем больше размышлял он над тетушкиным вопросом, тем сильнее укреплялся в мысли, что необходимо тщательно избегать субъективных оценок и ограничиться изложением официальной точки зрения британской политики.

– Мне кажется, что прежде всего следовало бы объявить осадное положение, – сказал он, наконец, строго.

– А кого осаждать?

– Никого, сударыня. Осадное положение – это символическое название периода, предшествующего заключению между обеими сторонами нормального договора о том, кто будет хозяином данной территории.

– Вы только подумайте! – воскликнула тетушка Каролина. О символах она имела весьма слабое представление и потому ровным счетом ничего не поняла.

– Потом проводятся выборы, – продолжал лорд Бронгхэм, и голос его окреп. – Избиратели собираются в плотно закрытом помещении и выбирают себе в губернаторы человека, который выдвигается на эту должность правительством его величества короля.

– А что если они выберут кого-нибудь другого?

– Этого не может случиться, сударыня. В выборах участвуют добропорядочные люди. Остальные в это время сидят под арестом. Понятно, что добропорядочные граждане выбирают добропорядочного человека. Этим добропорядочным человеком и является губернатор, назначенный его величеством. Надеюсь, вам все ясно?

– Да, – кивнула тетушка. – Продолжайте.

– Как только будет выбран губернатор, жизнь войдет в свою колею. Осадное положение снимается, и население начинает пользоваться всеми свободами и правами, записанными в конституции. К ним прежде всего относятся: право работать на плантациях его величества, право свободно переписываться с чиновниками его величества и заявлять о том, что налоги слишком низки и их необходимо повысить; кроме того, право свободно выражать на общественных собраниях и в печати свою благодарность за устранение старого деспотического правительства и, наконец, право отправиться когда и куда угодно проливать кровь за вышеупомянутые свободы. Обязанность же у граждан только одна: оказывать сопротивление всем, кто попытается лишить их этих свобод.

Лорд Бронгхэм передохнул. Он видел перед своими глазами Британскую империю, вознесшуюся над миром величественной радугой, и восхищался железной логикой ее порядков. Общеизвестно, что все исторические события, начиная со времен побочного сына нормандского герцога, завоевателя Англии, затем Генриха II, покорившего Уэльс, Ирландию и Шотландию, Ричарда Львиное Сердце, который пытался завоевать Иерусалим, и кончая временами Уильяма Питта-Старшего, захватившего Канаду, происходили по воле этого маленького, окутанного туманом острова; на нем качался когда-то в колыбели и лорд Бронгхэм.

Нужно ли доказывать, что бог, сотворив, к примеру, Индию, одновременно создал в Англии человека, чьи потомки должны были присоединить Индию к Британской империи?.. Сто тысяч островов в Тихом океане существовали для того, чтобы их открывал капитан Кук. Египетские фараоны тысячелетиями покорно ждали того момента, когда родится человек, который пророет через египетскую землю канал и сделает ее достойной снисходительного внимания британцев. Не было ни малейшего сомнения в том, что, провожая взглядом первого голландского фермера, отъезжающего в Родезию, господь бог, приветливо кивнув головой, сказал ему вслед: «Поезжай, дружок, поезжай! Поезжай спокойно: как раз в эту минуту в Эссексском графстве народился герой, который успешно закончит начатое тобой дело!»

Лорд Бронгхэм уронил на тарелку последнюю зеленую горошину, восторженно взглянул на изображение королевского семейства, висевшее в глубине ресторана, и произнес голосом, в котором звучала тысячелетиями ничем не поколебленная гордость британского гражданина:

– Человеческая цивилизация зародилась на берегах Темзы и на белых утесах Дувра и уже отсюда распространилась по всему миру. Благодаря этому люди цветной кожи удостоились чести научиться языку, на котором писал Киплинг и говорит Антони Идеи. Я буду весьма рад, сударыня, если смогу ответить на некоторые ваши уместные вопросы, которые помогли бы вам осуществить задуманную вами цивилизаторскую миссию в духе британских традиций.

– О да, – сказала тетушка Каролина обрадованная. – Вы, конечно, сможете. Знаете ли, самое главное – это носки.

– Что такое?

– Носки. У меня их было шестьдесят пар, и они пропали вместе с чемоданом. Вам не кажется, что негры обидятся, если я им ничего не привезу?

– Я не понимаю вас, сударыня…

– Разве вам никто не делал подарков? Ну вот, скажем, приезжает ваш дядюшка; вам не приходит в голову, что он полезет в карман и протянет вам пять крон?

– Нет, – твердо проговорил лорд Бронгхэм. – Я третий сын своего отца и не помню, чтобы баронеты в нашем роду получали когда-нибудь от своих дядюшек пять крон.

– Ну да, не всем ребятам выпадает счастливое детство, – согласилась тетушка Каролина. – А все-таки каждый ребенок ждет, не привезут ли ему подарочек. Негры – все равно что дети. Вот я для них и связала носки. Мне хотелось, чтобы и ноги у них не зябли и было бы на что посмотреть. Если бы вы видели эти носки, вам бы они тоже понравились. Я выбирала самые яркие цвета. А в пальцах старалась делать пошире, нет хуже, когда чулок не по ноге… Скажите, что с вами такое?..

Лорд Бронгхэм безмолвствовал. Он готовился отвечать на самые сложные вопросы, связанные с британской колониальной политикой. Но того, что суть этих вопросов сведется к шерстяным носкам, он не ожидал. Его прямолинейный британский ум отказывался следовать за такими неожиданными скачками тетушкиной мысли. Поэтому он застыл на стуле в том странном положении, которое характерно для людей, пытающихся неподвижностью тела заменить утраченное душевное равновесие.

– У вас живот пучит от горошка? – заботливо спросила тетушка и опять внимательно посмотрела на лицо лорда Бронгхэма. – Я сразу заметила, что он вам не по вкусу. Эй, официант! Один коньяк для господина!

Отдав это распоряжение, тетушка снова обратилась к своему визави. Он показался ей уже не таким бледным, как за минуту перед тем, и она стала развивать свою мысль дальше.

– Мы еще не кончили о носках, – сказала она задумчиво. – Меня, знаете ли, смущает, как к неграм лучше обратиться. Скажу откровенно, с кем я только в своей жизни не встречалась, а вот с вождем каннибалов еще не приходилось разговаривать. Только я думаю, важно не то, с кем говорит человек, а как он говорит. Мне бы хотелось, чтобы разговор получился душевный, хорошо бы, вождь и его подчиненные поверили, что эти носки я дарю им от всего сердца и желаю им всяческого добра. Мне пришло в голову, что, пожалуй, можно сказать так: «О kai mani hum woa woa mauna kea pomo to».

Тетушка Каролина на мгновение задумалась.

– Нет, – решила она, – это не то. Сразу заметно, что я обращаюсь к королю, а не к человеку. А что если вот как сказать: «Mauna loa aleu ti woa we woa mukuru kai fid zi fidzi?» По-вашему, это плохо? Коли вы думаете, что можно выразиться лучше, говорите без стеснения! Kua phu lama moa moa prau?

Вопрос, заданный тетушкой Каролиной лорду Бронгхэму, был составлен в вежливой и совершенно безобидной форме. Она спросила его, считает ли он, что наречие moa moa, на котором говорят на острове Бимхо и прилегающих к нему островах, способно отразить некоторые особо тонкие нюансы формул вежливости. Казалось бы, для лорда Бронгхэма такой вопрос представлял некоторый интерес. Но по нему этого не было видно. Судорожно уцепившись за стол, он смотрел куда-то через тетушкину голову. Очевидно, ему и в самом деле нездоровилось.

Тетушка Каролина поспешно обернулась. Если молчание лорда Бронгхэма ее встревожило, то картина, представившаяся теперь ее глазам, произвела на нее прямо тяжелое впечатление.

За спиной тетушки стоял стюард. Вместо того чтобы быстро подать на стол заказанную рюмку коньяку, он не двигался с места и вел себя так, как, по мнению тетушки, не должен вести себя порядочный стюард.

Голова этого человека странно склонилась на одну сторону, плечи поднялись. Руками, обращенными ладонями вверх, он пытался объяснить лорду Бронгхэму, что его, стюарда, крайне возмущает присутствие этой ужасной женщины за одним столиком с его милостью, но он не знает, как ему поступить; он, мол, пытался ей помешать, но из этого ничего не вышло; сначала он надеялся, что эта женщина будет по крайней мере держать себя прилично и не дойдет до того, чтобы заказывать для его милости коньяк голосом, который разносится по всему ресторану; теперь же он в замешательстве – подавать коньяк или нет.

Хотя тетушка Каролина не поняла мимики стюарда, но его поведение возбудило в ней крайнее неудовольствие. Она любила, чтобы приказы ее выполнялись быстро и без всяких колебаний.

Тетушка нахмурилась.

– Что с ним? – спросила она. – Уж не пляска ли у него святого Витта? Почему он не подает коньяк? Эй, стюард!

Казалось бы, заданные ею вопросы были совершенно ясные и понятные, но, видимо, лорд Бронгхэм не собирался отвечать ни на один из них. Он озирался по сторонам с растерянным видом, и от внимания тетушки Каролины не ускользнуло, что у него на лбу выступили капельки пота. Доброе сердце тетушки растопилось. Боже ты мой, а если?.. Симптомы удара, с которыми тетушка познакомилась, переговариваясь через плетень с пани Шпанигельковой, были налицо, и тетушка рассудила: пора действовать.

Она встала из-за стола и бросилась к стойке.

Зал выжидательно затих. Если бы тетушка оглянулась, она увидела бы, как ложки и вилки застыли в воздухе, как следившие за ней сто пар глаз молчаливо перебегают от стойки к столу и обратно.

Но тетушка Каролина была слишком поглощена своим делом, чтобы обращать на что-либо внимание. Она быстро схватила рюмку коньяку, которую подал ей стюард, и поспешила обратно к своему столику.

Стул, на котором минуту тому назад сидел лорд Бронгхэм, был пуст.

Брови тетушки Каролины поднялись. Мысль, что, возможно, лорду Бронгхэму стало легче и он сумел без посторонней помощи добраться до постели, порадовала ее доброе сердце. Однако ей все же подумалось, что ему следовало бы дождаться ее возвращения. Да, все-таки он поступил нехорошо, скрывшись в середине интересного разговора, оставил ее в дураках в тот момент, когда она повела речь о самом для нее важном – о носках.

Тетушка села, отпила глоточек и задумалась. Остров Бимхо впервые возник перед ее глазами как наяву, и представьте себе, он вдруг показался ей ближе и роднее, чем когда-либо до этого.

– Вполне вероятно, – рассуждала она, – что вождь каннибалов не безгрешен. Пожалуй, даже в галстуке у него нет жемчужин и в его познаниях о колониальной политике можно обнаружить кое-какие пробелы. Но я ручаюсь, что он не убежит от меня, если я предложу ему кружку хорошего кофе и кусок кекса.

И, несколько успокоенная этой мыслью, тетушка Каролина допила рюмку и встала из-за стола.

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,

описывает некоторых пассажиров «Алькантары», проснувшихся в одно время, но в разном расположении духа

На свете есть много причин, по которым человек просыпается.

Крестьянина будят трели жаворонка, бланицких рыцарей – чтение страстей господних, нерадивого чиновника – статья в «Дикобразе». Чешский романист просыпается при мысли о гонораре, и то не всегда. И, наконец, в особых случаях человек открывает глаза от звона будильника. Только поэт пробуждается сам по себе. Сон у него тревожный. Даже во сне он продолжает решать мучительную задачу: слишком много или слишком мало места уделил он любви в своих лирических стихах; и то и другое будет иметь плохие последствия, если дело дойдет до выдвижения на премию имени города Тргове Свини.

Франтика разбудила крыса, пробежавшая у него под самым носом в тот момент, когда ему снилось, что он лежит, завернутый в «Правительственную газету», на пороге кабинета начальника отдела министерства социального обеспечения в ожидании, как с ним поступят соответствующие официальные органы.

Сон был такой страшный, что Франтик вскочил со своего ложа и, широко раскрыв глаза, огляделся вокруг.

Каюта тонула в странном сине-зеленом полумраке. По предметам бегали мерцающие блики и тени, и от этого казалось, что они таинственно колышутся. Франтик почувствовал себя рыбой, плавающей в аквариуме. Только через некоторое время, когда за его спиной раздался громкий храп, он вспомнил, где находится.

Ну конечно, вон там в углу стоит старый дубовый шкаф, на котором Джон Смит плавал по Темзе! А вон на стене висит карта Англии. На столе все еще валяется пустая бутылка из-под виски, а за столом, положив голову на руки, крепко спит сам Джон Смит – подкидыш, хорошо знакомый с Флитом и законами тысячелетней давности, соперник его величества английского короля, добровольно заточивший себя в эту каюту, где им могут любоваться морские окуни, когда им только заблагорассудится, потому что иллюминатор каюты расположен ниже ватерлинии.

Доброе сердце Франтика наполнилось состраданием. Но ненадолго. Практическая жилка, присущая Паржизекам, скоро взяла верх, и он задал себе вопрос: «Разве судьба, сыгравшая злую штуку с Джоном Смитом, лучше, обошлась с Франтиком Паржизеком?» Ответ был один: нисколько!

Правда, ему наконец удалось догнать тетушку Каролину. Возможно, в эту минуту он находится от нее на расстоянии каких-нибудь ста метров. Но что толку от этого, если тетушка все равно недосягаема, как звезда в небе?

А что если выйти сейчас на палубу, постучать в каюту капитана и вежливо сказать: «Сэр, мне необходимо видеть пани Каролину Паржизекову, которая доводится мне теткой, и сообщить ей одну важную новость. Но я не знаю, где ее искать. Очень прошу вас приказать старшему коридорному сообщить мне номер ее каюты или проводить меня к ней лично».

Может Франтик так сделать? Конечно, да. Путь это прямой, честный и наиболее простой. Но не менее просто догадаться, что из этого выйдет. Франтика, без сомнения, схватит мускулистая рука первого попавшегося матроса и бросит в какую-нибудь темную дыру, где ему придется коротать остаток своей жизни на манер Джона Смита.

Почему? Потому что у Франтика Паржизека нет билета ни первого, ни второго, ни третьего класса, даже входного билета, дающего право свободно располагаться на палубе пассажирских пароходов его величества. У него нет белых фланелевых брюк, твидового пиджака, легкой фетровой шляпы, нейлоновой рубашки и нейлоновых полосатых носков, свидетельствующих, что их обладатель пользуется многочисленными привилегиями, исправно платит налоги и придерживается попеременно то консервативных, то либеральных взглядов.

Франтик погрузился в размышления. Но чем больше он думал, тем безнадежней представлялась ему действительность. Пожалуй, и в самом деле не остается ничего другого, как разбудить Джона Смита и попросить его совета. Франтик решил так и сделать: разбудить не откладывая, как можно деликатнее.

Подойдя к спящему Джону Смиту, он постоял немного, затем пальцем легонько коснулся его плеча.

Реакция была удивительной. Джон Смит мгновенно вскочил, бросился куда-то за шкаф, сдернул со стены старинную шпагу и стал в оборонительную позицию. Глаза его пылали, острая бородка задорно выпятилась, седые бакенбарды, окаймляющие лицо, ощетинились. Физиономия у него была в эту минуту воистину устрашающая. Так ощериться мог только ирландский терьер, вцепившись в икры английскому джентльмену.

Но это продолжалось недолго. Постепенно свирепое выражение исчезло с его лица, шпага опустилась, и Джон Смит, слегка откашлявшись, сказал с учтивостью, свойственной людям, у которых играть роль в истории вошло в привычку.

– Я надеюсь, вы извините мое поведение, сэр. Вероятно, оно вам показалось несколько необычным. Но мне приснился отвратительный сон…

– И мне тоже! – радостно выпалил Франтик; люди всегда бывают довольны, когда узнают, что они не одиноки в беде. – Мне приснилось, будто я лежу завернутый в «Правительственную газету».

– О, это, конечно, ужасный сон, – вздохнул Джон Смит и горячо пожал Франтику руку в знак глубокого сочувствия. – Но бывают сны и похуже. Сон, привидевшийся мне, убедит вас в этом, если только у вас хватит терпения меня выслушать. Снилось мне, будто я – Генрих VIII и женат на своей четвертой жене, Анне Клеве, которая, как вам известно, была очень худая, а потому презлющая. Я не люблю тощих женщин. В тощем теле духу негде приютиться, вот он и рвется наружу и творит всевозможные пакости. Так вот, моя жена вознамерилась отправить меня на тот свет, ссылаясь на равноправие женщин. Она утверждала, что если в старые, допотопные времена в Англии мужья обладали правом казнить своих жен, то в современную эпоху должно быть как раз наоборот. «Я не сомневаюсь в том, что вы меня очень любите, ваше величество, – сказала моя жена, когда объявила мне о своем решении. – Но я боюсь, что ваша любовь исчезнет, если вы будете продолжать видеть во мне существо низшего порядка, наделенное заурядными способностями, в чьи обязанности входит только стирать белье, рожать принцев и принцесс, покупать коронационные драгоценности и тому подобное. Сознание того, что я – равная вам во всех областях, наверняка подогреет вашу любовь ко мне. За портьерой уже стоят наготове шесть палачей. Поцелуйте меня в последний раз, ваше величество!» Хотя слова эти звучали вполне разумно, я не пожелал с ними согласиться. Моя жена, как я уже сказал, была очень худа и безобразна. Мысль, что я должен поцеловать ее, прощаясь с этим светом, и во сне возбудила во мне сильное негодование. Теперь вам понятно, сэр, почему я был вынужден обнажить шпагу. К счастью, в эту минуту я проснулся.

У Франтика, выслушавшего с неподдельным интересом эту поучительную историю, чуть не сорвались с языка вопросы, касающиеся тех подробностей, которые остались для него неясными, но он вовремя спохватился. Мальчик сообразил, что время идет, а ему еще ни на шаг не удалось приблизиться к своей цели. И если раньше он сомневался, согласится ли Джон Смит помочь ему в розысках тетушки, то теперь он готов был совсем отказаться от этой мысли. Франтик горько сожалел, что в учебную программу городских школ не была включена как обязательный предмет дипломатия – наука, позволяющая без больших затруднений убеждать противника делать совершенно обратное тому, что он намеревался. Но взялся за гуж – не говори, что не дюж. И Франтик выпалил с грубой откровенностью:

– Я хотел бы вас попросить кое о чем, сэр!

– Гм, – пробормотал невнятно Джон Смит; очевидно, он еще был во власти сновидений.

– Речь идет о пани Каролине Паржизековой из Глубочеп, – выдавил из себя с трудом Франтик.

Джон Смит нахмурил брови.

– Я не знаю никакой пани Паржизековой из Глубочеп и не интересуюсь ею, сэр, – ответил он резко. – Меня занимает спор, который я веду с наследником Вильгельма Завоевателя касательно открытого мною острова. Кроме того, я остался должен администрации Флитской тюрьмы шестнадцать фунтов семь шиллингов пять пенсов. Я – британский подданный, сэр!..

В другое время это сообщение возбудило бы во Франтике горячее сочувствие. Но в данный момент он думал только о том, что Джон Смит не попался на удочку и придется идти к цели, используя свои скудные познания в дипломатическом искусстве. По счастливой случайности ему был известен один из основных законов дипломатии, гласящий: строго придерживаться правды не следует.

– Я надеюсь, сэр, – сказал он очень спокойно, – что судьба барышни Паржизековой не будет для вас совершенно безразлична. Она тоже собирается вступить во владение островом.

– Что?..

– Да. Островом, который находится во власти людоедов. Она об этом не знает. Я должен предупредить ее об опасности.

– У-гу, – сказал Джон Смит и задумался.

– Барышня Паржизекова – моя тетя, сэр. Это необыкновенно благородное существо, и я не прощу себе, если она попадет в беду.

– Э-э… – произнес Джон Смит и невольно потянулся к бутылке, которая оказалась пустой.

– Мне кажется, – продолжал Франтик, и на лбу его выступил пот, – что с вашей помощью я мог бы ей подать о себе весточку. Она где-то на этом пароходе, но мой костюм в таком печальном состоянии, что мне нельзя показаться на палубе.

– Э-э, э-э!.. – кивнул Джон Смит. Лоб его морщился все больше и больше.

Некоторое время стояла тишина, слышно было лишь, как где-то в глубине парохода стучали машины. «Все кончено, – подумал Франтик и чуть не заплакал, – не увижу я больше тетушки Каролины. Разве только на колу. Но это будет поздно…»

Во Франтике вдруг проснулась паржизековская гордость. Он сжал кулаки и без всяких околичностей и дипломатических уверток рявкнул:

– Будете вы мне помогать, черт вас возьми, или нет?

Если Франтик надеялся, что его резкие, необдуманные слова подействуют на Джона Смита, то он ошибся. Джон Смит, ничего не видя и не слыша, стоял у стола в глубокой задумчивости и приглаживал свою бороду; очевидно, он разрешал какую-то очень важную проблему. Наконец он очнулся и, помедлив немного, спросил:

– Она тощая?

Сердце Франтика запрыгало от радости. Ведь если Джона Смита смущал только этот пункт, его так легко успокоить!

– Она весит сто шестьдесят килограммов, – твердо и независимо ответил Франтик, рассудив, что набросить десять килограммов в данном случае не повредит. И он не ошибся. Лицо Джона Смита мгновенно прояснилось. Так бывает, когда закрывшие небо зловещие тучи рассеются и сквозь них проглянет яркое солнышко.

– Триста двадцать фунтов… – повторил Джон, задыхаясь от восторга. В глубине души он был не прочь стать обладателем такого сокровища. – Я буду счастлив помочь вам в ваших затруднениях, сэр, – сказал он и учтиво поклонился.

– Вы дадите мне какое-нибудь платье? – нетерпеливо спросил Франтик.

– Ни в коем случае. Я считаю нецелесообразным, сэр, чтобы вы подвергали себя опасности, расхаживая переодетым. Мне будет очень приятно познакомиться с вашей уважаемой тетушкой Каролиной Паржизековой лично. Я надеюсь, что встречу ее на палубе.

Сделав это категорическое заявление, Джон Смит открыл дубовый шкаф и вынул оттуда длиннополый сюртук коричневого цвета, брюки в желтую и зеленую клетку, широкий галстук цвета бургундского и высокий серый цилиндр. Разложив вышеперечисленные предметы туалета на постели, он принялся их любовно осматривать.

* * *

Утверждение, что женщина – вечный источник неприятностей в жизни мужчины, не является преувеличением. Пусть каждый, кто в этом сомневается, посмотрит, что делается в каюте № 67 в ту минуту, когда Джон Смит с восторгом раскладывает на постели свои клетчатые брюки. Он увидит там сухопарого мужчину по имени Арчибальд Фогг, который сидит на постели и мрачно смотрит в пространство. А все потому, что в жизнь этого человека вошла женщина.

Да, в это утро Арчибальд Фогг проснулся в отвратительном настроении. Ему приснилось, будто над его ложем склонились мистеры Хейкок и Дудль и по очереди задают ему вопросы, на которые, к сожалению, он не находит ответа.

– Что сделали вы за это время, мистер Фогг, чтобы снискать расположение мисс Паржизек? – задал ему вопрос мистер Хейкок, сверля его взглядом василиска.

– Хорошо ли вы заботились о нашей клиентке в Триесте? – спросил мистер Дудль, и его водянистые рыбьи глаза заблестели не менее страшно. – Сумели вы проникнуть в ее намерения?

– Мы рассчитываем, мистер Фогг, – заявили мистеры Хейкок и Дудль разом, – получить от вас в ближайшее время каблограмму с сообщением, что мисс Паржизек от вас без ума и уладить дело с жемчугами вам ничего не стоит.

Правда, оба мистера скоро растаяли в воздухе, но вопросы остались.

Мистер Фогг проснулся в холодном поту. Он проклинал то злосчастное легкомыслие, которое толкнуло его в отеле «Виктор-Эммануил» ущипнуть тетушку Каролину за подбородок, вместо того чтобы поклониться и с изысканной вежливостью сказать ей: «Я – Арчибальд Фогг, сударыня, и жду ваших приказаний».

Но как мог он догадаться, что ужасная женщина с канарейкой в клетке и ботаническим садом на шляпе и есть мисс Паржизек? Он почему-то представлял себе ее сухой старой девой, а эта особа, покажись она на противоположном углу ринга, навела бы панику и на самого Джо Луиса.

Арчибальд Фогг пытался отмахнуться от этих воспоминаний, унизительных для его достоинства, но это ему не удавалось. Снова и снова представлялось ему, как бежит он через холл отеля, сжимая в кулаке пять лир (и сейчас при мысли об этом он содрогается от ужаса), как пытается разыскать лавку, где можно купить корм для проклятой птицы, именуемой Маничком. А потом возвращается ни с чем и, не найдя в себе смелости постучаться в дверь к тетушке Каролине и сообщить ей эту неприятную весть, запирается в своем номере. И сидит там до тех пор, пока не становится известно, что эта грубиянка в сопровождении каравана носильщиков отправилась на пристань.

Только тогда отважился он выйти из комнаты. На палубу «Алькантары» он пробрался в последнюю минуту, когда уже были отданы концы.

Все эти воспоминания не из приятных. Но куда печальней думать, что, несмотря ни на что, он должен познакомиться с мисс Паржизек и выполнить обязанности, возложенные на него конторой «Хейкок и Дудль».

Арчибальда Фогга мороз по коже продирал от одной мысли об этом. Приказав принести себе завтрак в каюту, он мрачно спросил стюарда, какой напиток тот мог бы рекомендовать человеку, которому долгое время предстоит заниматься решением серьезных вопросов. Стюард без колебаний ответил, что в подобных случаях незаменим «Наполеон» тридцатидевятилетней выдержки. Арчибальд Фогг согласился с его советом, уселся в кресло и погрузился в свои мысли…

* * *

Нечто подобное происходило и в каюте № 23. Там тоже проснулся человек, преследуемый жестокими ударами судьбы, причем сначала ему показалось, что он продолжает грезить. Это был молодой мужчина атлетического телосложения, одетый в полосатую, синюю с желтым, пижаму и лакированные ботинки; он лежал на постели, сознание его все еще окутывал туман блаженного забвения.

Если бы в эту минуту кто-нибудь его окликнул: «Алло, Перси!» – он, по всей вероятности, отозвался бы. Может быть, он вспомнил бы даже, что фамилия его, унаследованная от отца, – Грезль, что он корреспондент газеты «Нью-Джерси кроникл» или по крайней мере был им до недавнего времени. Но ни за что на свете не мог бы он сейчас припомнить, как очутился в этой странной комнатушке с круглым окном, за которым вместо рекламы патентованных подтяжек фирмы «Бронкс» виднеется нечто необъятное, синее, неприятно колышущееся.

И только когда нал этой отвратительной массой, бултыханье которой напомнило ему по странной ассоциации спазмы в желудке, пролетела чайка, он понял: перед ним море. Затем память его заработала быстрей.

Перед его глазами проплыли две бутылки «Хайленд Квин» и лицо Тедди Адамсона, друга детства, которого он не видел уже пять лет и встретил неожиданно накануне вечером, когда тот шагал навстречу ему по палубе этого паршивого теплохода. Бутылки и Тедди скоро слились в одно, причем таким оригинальным образом, что Перси пришел в изумление.

У Тедди, имевшего в начале дружеской беседы у стойки бара одну голову, через некоторое время появилась вторая, а когда Перси прощался с ним, их оказалось уже три. Перси сильно заинтересовался этим необыкновенным явлением природы. Он пытался уговорить своего друга повременить с уходом, надеясь, что у него вырастет четвертая голова, – Перси не хотел лишиться такого интересного зрелища. Но Тедди наотрез отказался. Он заявил, что с него хватит одной головы, но он ничего не возражал бы против того, чтобы у него выросли четыре ноги. С его точки зрения, человеческое племя недостаточно вооружено на случай столкновения с «Хайленд Квин» и другими подобными напитками. У некоторых бессловесных тварей, например у сороконожек, куда лучше обстоит с этим дело. Перси возразил, что, конечно, по части устойчивости сороконожки вне конкуренции, однако он не представляет себе, как бы он управлялся с сорока ногами, если сейчас не может справиться с теми двумя, которые у него есть. На это Тедди уже ничего не ответил: он свалился под стол и захрапел.

Больше Перси Грезль ничего припомнить не мог. Эти приятные воспоминания маячили живописным островом в океане времени, и Перси был просто не в состоянии от них оторваться. Но чем больше думал он о минувших наслаждениях, тем ясней становилось, что им предшествовали какие-то события и после них тоже что-то должно было происходить. В этом Перси не сомневался. Он мужественно сжал губы и приготовился к самому худшему. И в эту минуту сон окончательно слетел с его вежд, и перед ним предстала действительность.

Ее никак нельзя было назвать розовой. Скорей всего цвет ее напоминал серое небо побережья Лабрадора. До сознания Перси наконец дошло, что его путешествие на борту «Алькантары» не имеет ничего общего с увеселительным турне вокруг света, как он еще за минуту перед тем предполагал, что он едет в Аден, – одно из самых отвратительных мест на земном шаре, где американские цивилизаторы собираются рекламировать преимущества швейных машин «Ураган», детских погремушек «Торнадо» и авторучек «Тайфун». Для достижения этой цели там должны изжариться живьем на солнце один редактор и три его помощника. Эту печальную участь готовился разделить с ними и Перси. Почему? Всего лишь из-за маленькой оплошности, допущенной им при описании торжеств, которые устраивал в Центральном парке по случаю своего шестидесятилетия сенатор Уоррен; цитируем короткий, но по своему содержанию примечательный отрывок из статьи Перси, посвященной этому событию:

Прием, устроенный гостям, был блестящим, он превзошел все виденное нами в этом сезоне в Нью-Йорке. На нем присутствовали также иностранные делегаты, чья экзотическая непосредственность и сердечное отношение к сенатору Уоррену возбуждали всеобщее внимание и глубокую симпатию. Особенно трогательна была минута, когда одна из делегаток, принадлежащая к какому-то чернокожему племени, подошла во время произнесения торжественного спича к сенатору и поцеловала его со слезами на глазах в щеку. Сенатор Уоррен очень сердечно ответил на поцелуй. Пусть это еще раз покажет иностранным державам, относящимся к нам с предубеждением, что Америка питает одинаково дружеские и горячие чувства ко всем народам мира, в том числе и к представителям низших рас…

Надо сказать, статья вызвала необыкновенную сенсацию. Однако в ней обнаружилась неточность: особа, поцеловавшая сенатора Уоррена, оказалась не представительницей чернокожего племени, а самой миссис Уоррен, которая только что возвратилась из Майами; загорелое лицо и руки, пестрые побрякушки на ее шее ввели в заблуждение рассеянного Перси.

И вот теперь Перси плыл в Аден, самое жаркое место на свете; там в захолустном филиале редакции американской газеты он должен был, обугливаясь на солнце, коротать свою до сих пор подававшую надежды молодость.

Когда Перси все это вспомнил, он послал отборные проклятия в адрес судьбы, спустил ноги с постели и, сразу протрезвев, задумался. Да, все говорило о том, что единственный способ отвертеться от ссылки в Аден и снискать снова расположение начальства – это найти хорошенькую сенсацию для «Нью-Джерси кроникл», причем как можно скорее. И уж во всяком случае сенсацию не рядовую, а такую, которая взбудоражит Штаты, облетит всю страну с севера на юг, с запада на восток. Как это сделать, ему пока не было известно. Но он знал наверняка, что задача будет им решена.

Перси глубоко вздохнул. Он занимался своей работой уже десять лет и понимал: стоящая сенсация – это редкая птица. На свете происходит множество невероятных вещей, и люди уже почти ничему не удивляются. Сообщение о том, что судья Барнс вступит в свою должность только через полгода, после того как отсидит шесть месяцев в тюрьме за контрабандный провоз виски, оставляет их равнодушными. Известие, что мистер Стилмен из треста «Стандард моторс» подвергнут наказанию министерством просвещения за ликвидацию перед самым началом учебного года республики Гондурас, в результате чего пришлось наскоро исправлять географические атласы, вызывает у них только снисходительную усмешку. Даже сообщение, что город Миннеаполис обязан небывалым наплывом туристов исключительно особой премии, которая выдается здесь каждому тысячному приезжему, погибающему под колесами омнибуса, не вызывает в пресыщенном читателе другой реакции, кроме легкого пожатия плеч.

Чтобы написать нечто такое, что всерьез взволнует людей, журналист должен обладать в нынешние тяжелые времена действительно сверхъестественными способностями. Перси снова тяжело вздохнул. Его фантазия заработала вовсю. Она рисовала ему самые соблазнительные картины. А что, например, если он разоблачит большевистского шпиона, который украл статую адмирала Нельсона с Трафальгарской площади и сам пытался продать сообщение об этом происшествии в «Нью-Джерси кроникл»? Или вот хорошо бы уличить Ференцвароша в том, что он обеспечил победу венгерской команде футболистов, поставив тайком в нападение несколько чехословацких игроков. Или…

Перси горько усмехнулся и безнадежно махнул рукой. Он хорошо знал, что подобными трюками не расшевелишь презренную толпу, получившую в дар от американской цивилизации право ежедневно покупать газеты.

На такие штуки он уже пускался. Правда, читатель просматривает эту писанину, но считает себя обманутым, потому что желает получать из газеты еще никому не известные сведения. Нет, так дело не пойдет.

Перси вздохнул в третий раз. Душная редакционная конура в Адене опять всплыла в его воображении, и это так на него подействовало, что он невольно потянулся к бутылке. Но последние капли «Хайленд Квин» уже давно испарились из этой благородной посуды, и окружающее сразу показалось ему еще мрачнее.

Оставалось положиться на судьбу. И Перси так и сделал. Позвонив стюарду, он потребовал бутылку «Болса» и снова присел на край постели. Он решил, что будет ждать, пока судьба не подаст ему знак. Если есть на свете благодетельное существо, которое может его спасти, оно отзовется. И тут Перси овладела шальная идея – одна из тех, что приходят вам в голову в детские годы, когда вы начитаетесь сказок и детективных романов авторов женского пола: первый звук, который нарушит тишину его каюты, будет сигналом того, чтобы Перси встал и пошел туда, откуда он донесся… А там…

Размышления Перси были прерваны. Раздался звук. Он шел из соседней каюты. Перси готов был дать руку на отсечение, что хотя это и невероятно, но рядом поет канарейка.

Перси встал и, возблагодарив добрых парок, быстро влез в штаны.

* * *

Первые трели Маничка пробудили тетушку Каролину от здорового, освежающего сна.

Она потянулась и решила еще немножко понежиться. Мысль, что она впервые в жизни просыпается на теплоходе и ее постель подпирает пласт воды толщиной в несколько сот метров, ее нисколько не испугала. Целых двадцать лет она боялась воды, но когда судьба бросила ее в океан, в это необъятное водное пространство, она отнеслась к этому с мужественным спокойствием, потому что привыкла видеть вещи такими, какие они есть на самом деле. Когда нельзя было достать сала, она сдабривала еду маргарином. Если начинался дождь, раскрывала зонтик. Узнав, что пани Яноушкова болтает о ней всякий вздор, говорила ей: «Пани Яноушкова – вы старая сплетница!» – платила сто крон штрафа и шла из суда домой варить к обеду кольраби.

Каждое утро просыпалась она с легкой душой – никакие сложные проблемы ее не тяготили. Тот факт, что вместе с ней просыпается на свете множество миллионов людей, никогда не давал ей повода к сумасбродным философским умозаключениям. Она знала: все эти люди сварят себе кофе и затем пойдут по своим делам. Какие это дела – ее не интересовало, она смотрела на белый свет такими же невинными глазами, какими смотрит новорожденный младенец на атомную бомбу.

Если бы ей кто-нибудь сказал, что сегодня утром на пароходе «Алькантара» одновременно с ней проснулись 1205 пассажиров, она бы, вероятно, приняла это известие с большим удовольствием. Ведь если рассуждать здраво, приятно сознавать, что ты не один проснулся в этом мире. Что вместе с тобой просыпается множество людей, которые бодро принимаются за дела наступившего нового дня. Такая мысль – источник истинного наслаждения. Только не следует над этим долго задумываться.

Тетушка Каролина и не задумывалась. Она никогда не интересовалась дьявольской наукой, именуемой статистикой. И это было ее счастье. В противном случае она бы установила, что не так все просто на свете, как кажется.

Она узнала бы, что среди упомянутых 1205 пассажиров находится: 530 католиков, 412 протестантов, 56 магометан, 38 православных, 28 буддистов, 16 брахманов, 10 таосистов, 3 почитателя бога Боа-Боа, 13 шинтоистов, 5 иконоборцев, 9 членов «Республиканской секты младенца Иисуса», 6 членов общины «Зловещие всадники Апокалипсиса», 4 почитателя девы Марии Пентагонской, 1 патриарх «Желтых дьяволов» из Юты, 2 члена секты «Объединенные дрогисты-подобои» из Мемфиса и его окрестностей, 3 члена ложи «Бомба над Вифлеемом», 69 иудеев и 2 трехдневных мальчугана, которые еще не решили, какое вероисповедание принять.

Распределив пассажиров по профессиям, статистическая наука сообщила бы тетушке еще некоторые подробности. Выяснилось бы, что на «Алькантаре» проснулось в это утро 10 китайских миссионеров, 18 вдов высших светских и духовных сановников, 19 содержателей публичных домов, 6 кинозвезд, 2 дипломата, 2 колдуна-профессионала, 1 военный министр, 2 владельца похоронных бюро, 5 русских великих князей, 17 сводников, 12депутатов, ^эквилибристов, 1 журналист, 1 человек-змея, 3 сенатора, 3 клептомана, 15 международных авантюристов, 3 директора треста и 436 промышленников всех мастей. Остаток числом в 635 человек обоего пола проснулся на нижней палубе, не имея еще определенных занятий, но с надеждой, что им позволено будет выступить в роли «пассивных компаньонов» на сахарных и хлопковых плантациях.

Да, если бы тетушка Каролина имела возможность ознакомиться с вышеприведенными данными, она, без сомнения, пришла бы в ужас от того, в какое смешанное общество она попала. Тетушка, наверное, возмутилась бы тем, как оно скверно устроено, и тотчас потребовала, чтобы капитан высадил ее в ближайшем порту, где было бы поменьше почитателей разного сорта богов и побольше порядочных людей, которые зарабатывают свой хлеб каким-нибудь разумным способом. Потому что тетушка Каролина, как мы уже сказали, была женщина простая и верила в простые вещи: в утреннюю уборку, в соразмерную смесь кофе в зернах с цикорием, в теплые чулки, в настой ромашки и в пана Гадрболце; последний уже семнадцать лет торговал в Глубочепах разными товарами, а над дверью его лавки, в которой продавались мука, мышеловки, веники, было написано: «Осторожно, не сломай себе голову!»

Тетушка любила порядок и верила, что порядок может существовать только тогда, когда люди понимают друг друга и отдают себе отчет в том, что делается вокруг. Сведения о странном составе человеческого общества, которые имелись в распоряжении статистиков, ей не были известны. Так что, когда она проснулась в этот день на «Алькантаре» вместе с другими тысячью двумястами пятью пассажирами, никакие проблемы не обременяли ее голову. Она посидела с минутку на кровати, спустив ноги на коврик, подумала, что рисунок коврика мог бы быть немного повеселее, и сунула ноги в туфли.

Через иллюминатор в каюту падали яркие лучи солнца, Маничек, сидя в клетке на жердочке, пустил новую трель, и тетушка предалась приятным размышлениям о том, как бы получше провести этот чудесный день. Она решила, что утром пойдет посмотреть, как резвятся дельфины около теплохода, после обеда вынесет Маничка ненадолго на свежий воздух, затем, если удастся раздобыть немного шерсти, сядет вязать носки, а вечером устроится в каком-нибудь тихом местечке и будет думать о родном Бранике, об Арноште, вольтеровском кресле, фуксиях, которые, возможно, уже зацвели, о тополях у реки, о том, что поделывают теперь Паржизеки, и еще о многом другом…

Настроенная на бодрый лад, она живо вскочила с постели. Умылась, одела праздничное марокеновое платье в зеленоватых, красных и ярко-желтых разводах, достала шляпу, украшенную вишнями и пташками, и в прекрасном настроении вышла на палубу.

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,

в которой тетушка Каролина сталкивается с членами клуба «Жрицы Афродиты»

На закате дня одиннадцать женщин с деловым видом входили в желтый салон, расположенный на верхней палубе. Салон помещался на левом борту, и очевидцы утверждают, что, когда дамы, пропуская друг друга, толпились у его дверей, «Алькантара» слегка накренилась на левый бок. Ничего удивительного в этом не было. Члены клуба «Жрицы Афродиты», представлявшие собой единое гармонически уравновешенное целое, подчинялись, как и все в мире, законам физики. Говорят, это необычное зрелище так подействовало на одного пассажира, что он страшно побледнел и даже пробовал покинуть пароход, перемахнув через перила. Позднее он признавался, что его испугала перспектива попасть к одной из этих дам в мужья.

Наверняка найдутся на свете мужчины, которые посчитают этого человека трусом. Они примутся уверять, что обуздают любую женщину и не станут из-за нее прыгать за борт. Но познакомьте этих хвастунов с одной из жриц, и спесь с них живо слетит. Пусть-ка попробует жениться ну хотя бы на Дези Компсон, председательнице знаменитого дамского клуба, весьма кокетливой особе весом сто шестьдесят пять килограммов! От подобного сорта женщин избавиться почти невозможно. Разве только придет на выручку смерть. Генри Компсон, например, призывал ее уже на третий день после брачной ночи. Ему стало невмоготу. Умирая, он выражал искреннее сожаление, что, пропустив однажды урок естественной истории в начальной школе, своевременно не узнал о существовании самки богомола, пожирающей самца сразу после окончания любовной игры.

Клуб «Жрицы Афродиты» состоял из одиннадцати Дези Компсон. Имена их звучали по-разному, но все они были одинаково могучего телосложения. Сейчас они как раз входили в желтый салон, который облюбовали в надежде, что здесь им никто не помешает. Последнего опасаться не было оснований. Когда наконец все одиннадцать жриц заняли свои места, проскользнуть в салон сумел бы разве что уж.

Заседание клуба открыла миссис Компсон; она приветствовала собравшихся и выразила радость, что наконец-то жрицы могут спокойно обсудить крайне важный вопрос, занимающий их всех уже давно.

– В последнее время мы пренебрегали своими обязанностями членов клуба, милые подруги, – сказала миссис Компсон, сразу приступив к самой сути. – Второй пункт нашего устава, как вы знаете, гласит, что каждый член клуба обязан ежедневно совершать доброе дело. Выполняем ли мы этот пункт, дорогие подруги? Нет, не выполняем, с глубоким сожалением отвечаю я и за себя и за всех вас. Мы забыли о своих обязанностях, потому что сердца наши зачерствели.

Тут миссис Компсон сделала драматическую паузу и затем продолжала с дрожью в голосе:

– Давайте же посвятим сегодняшний вечер размышлениям о том, каким образом нам исправиться, как вернуть нашему клубу его былую славу. Думаю, лучше всего начать с того, что каждая из нас изольет свою душу… Исповедь – замечательная вещь. Важно, конечно, кто и при каких обстоятельствах исповедуется. Тут следует проявить максимум светского такта. Условия можно считать наилучшими, если, к примеру, часы бьют десять вечера, исповедующийся сидит в удобном, мягком кресле, ощущает у себя во рту вкус фазаньего филе, в меру охлажденного мозельвейна и сосредоточенно смотрит на портрет какого-нибудь выдающегося государственного деятеля. В такие минуты совесть предпочитает говорить сдержанно, она неспособна на проявление каких-нибудь нежелательных крайностей.

Члены клуба «Жрицы Афродиты» поняли, что час исповеди пробил. Все десять дам с благодарностью взглянули на председательницу, из их пышных грудей вылетел дружный вздох.

– Я знаю, как трудно, мои дорогие подруги, каяться в собственном несовершенстве… – На этот раз миссис Компсон затянула паузу до того крайнего предела, когда человек начинает чувствовать, как у него по спине пробегает холодок. – Но это единственный путь, который нам остается. А поэтому давайте сразу же, с самого начала смело и открыто признаемся, в чем наши основные ошибки. Я думаю, что ответ очень прост. Мы действуем без высокого вдохновения. Да, да, я утверждаю, у нас отсутствует тот творческий подъем, которым должен сопровождаться каждый добрый поступок цивилизованного человека. Если нет творческого горения, доброе дело превращается в низменную прозу и не может принести облагодетельствованному ничего, кроме разочарования. Ведь и несчастные бедняки способны кое-что чувствовать! Последний оборванный нищий ощутит горечь, убедившись, что мы даем ему только материальные ценности, а самое дорогое в жизни – искрометные дары духа – эгоистично оставляем себе. С прискорбием констатирую: за последние два месяца я не совершила ни одного доброго дела, которым могла бы гордиться. Я ограничивалась раздачей милостыни. А веру, надежду и любовь дать бедным людям не сумела. О боже, какая разница в сравнении с тем временем, когда мы основывали клуб! Как чисты и благородны были тогда наши сердца! Я помню незначительный, но характерный случай… Не хотите ли, чтобы я рассказала вам о нем, дорогие подруги?

– Конечно, говорите, милая! – раздался хор голосов, и десять жриц с любопытством пододвинулись ближе.

– Хорошо, я расскажу. Не из желания возвеличить себя, а затем, чтобы показать вам, как нужно творить добрые дела. Это случилось в один холодный ноябрьский вечер. Я как раз возвращалась от ювелира, куда заходила взглянуть на жемчужное ожерелье, которое решила получить от своего супруга ко дню рождения. И вдруг у подъезда нашего дома я увидела исхудалую женщину, всю в лохмотьях; за спиной она несла маленького ребенка.

– Хотя я торопилась, но сразу поняла, что сам бог послал эту нищенку, чтобы дать мне возможность совершить доброе дело. И я подала знак, чтобы она последовала за мной в дом.

«Садитесь», – предложила я любезно, когда мы вошли в музыкальный салон. Женщина послушно села на самый краешек стула и посмотрела на меня кротким, выжидательным взглядом. Вы не можете себе представить, как мне было ее жаль! И обратите внимание, дорогие мои, именно в эту минуту я чуть было не совершила страшную, непростительную ошибку. Не подумав как следует, я потянулась к сумочке, чтобы вытащить оттуда доллар…

– Вы только подумайте, мои милые! Доллар! Что такое доллар? Кусок печатной бумаги – и только. А сердце несчастной женщины, что была передо мной, нуждалось в утешении, понимании, искреннем человеческом сочувствии… Низменность моего движения ужаснула меня, и я решила безотлагательно исправить дело. Но каким образом?..

И опять бог указал мне путь. Мой взор невольно обратился к личику ребенка, к его протянутым ручкам. Я проследила за взглядом этого маленького херувима и заметила, что он устремлен на небольшой портрет в простой деревянной рамке, висевший на стене у окна. Это было изображение президента Авраама Линкольна! И тут на мою душу снизошло великое, святое озарение. Я уже знала, как мне следует поступить! Без колебаний я сняла портрет со стены, вынула его из рамки и вложила в ручки ребенка.

Какая радость засветилась в невинных детских глазенках! Какой чистый патриотический восторг! Я погладила младенца по головке и, обратившись к матери, сказала с нежностью: «Возьмите, добрая женщина, на память о сегодняшнем дне. Пусть этот образ морально поддерживает вас. Глядя на него, вспоминайте, что каждый гражданин нашей страны, даже самый бедный, может стать ее украшением».

Я видела, как губы этой женщины дрогнули, точно пытались что-то выговорить. Но прежде, чем с них сорвалось хотя бы одно слово, женщина встала и быстро выбежала из салона. Но я не осудила ее за внезапный и несколько бестактный уход. Я понимала ее. Она хотела скрыть слезы благодарности, готовые брызнуть из глаз…

Миссис Компсон под наплывом чувств вынула батистовый платочек и поднесла его к глазам. Это был великий, незабываемый момент. Она давно такого не переживала.

Наконец общее волнение кое-как улеглось.

– Поклянемся, милые подруги, – торжественно закончила миссис Компсон, – начиная с сегодняшнего дня делать все, что в наших силах, чтобы поддержать славные традиции клуба «Жрицы Афродиты». У меня уже есть план. Я куплю десять тысяч портретов президента Авраама Линкольна и не успокоюсь до тех пор, пока не раздам их бедным, нуждающимся женщинам с маленькими детками. Как по-вашему, может быть, мне избрать что-нибудь другое?

– Ах, дорогая миссис Компсон, как вы можете сомневаться! – воскликнула миссис Уоррен. – Это прекрасное, благородное начинание, оно прямо-таки вдохновляет всех нас! С вашего разрешения я тоже даю обет, который, надеюсь, будет приятным дополнением к обязательству нашей милой миссис Компсон. Мне все же кажется, что сердечки обездоленных крошек должны питать нежное чувство не только к президенту Линкольну. Возможно, некоторые детки придут в восторг – ну хотя бы от Джефферсона!.. Покупаю десять тысяч портретов Джефферсона!..

– Прекрасно!.. А я Джексона!

– Какая прелесть!

– Я тоже в долгу не останусь!

– Ах, милая, как зовут Вашингтона? Джордж? Очаровательно! Я всегда любила это имя…

– А я куплю Тафта. Моего второго мужа тоже зовут Вильям. Я называю его Вилли…

Потребовалось немного времени, чтобы каждая жрица определила, какую благородную задачу она будет осуществлять в ближайшем будущем. Увлеченные своими планами, жрицы сначала не заметили, что мисс Пимпот сидит в уголке, погруженная в мрачные думы, и одна не принимает участия в благотворительной трескотне.

Мисс Питтипат Пимпот, хоть она вступила в члены клуба совсем недавно, считалась одной из наиболее представительных жриц. В ней было ровно триста пятьдесят шесть фунтов мяса, сала и костей, и, как утверждают, ровно триста пятьдесят шесть миллионов долларов числилось на ее банковском счете. Мисс Пимпот справедливо гордилась этой удивительной цифровой гармонией, но, как с сочувствием констатировали остальные члены клуба, даже она не помогала ей женить на себе какого-нибудь мужчину. Это была здоровенная бабища с явственно обозначавшимися под носом темными усиками. Для этой жрицы супружеское ложе было понятие вожделенное, но абстрактное.

Жрицы жалели свою подругу. Понятно, они ее ни о чем не расспрашивали. Все же некоторые подробности вышли наружу, и сердца жриц прониклись глубоким сочувствием к подруге. Ходили слухи, что однажды у мисс Пимпот завелся настоящий поклонник. Это был некто Гарри Пиль, по профессии человек-змея из цирка Пернамбуко. Воспылав к мисс Пимпот страстной любовью, он был убежден, что, располагая такой партнершей, можно подготовить чудесный цирковой номер. С горячностью умолял он свою возлюбленную выступить в цирке в роли дорической колонны, вокруг которой он, Гарри Пиль, обовьется, как плющ. Мисс Пимпот, говорят, с негодованием отвергла этот проект. Ее не смягчило даже галантное предложение Гарри – посадить у подножия мисс Пимпот купидона с луком и колчаном; купидон должен был пускать стрелы в тех мужчин из публики, которые не выполняют своего долга по отношению к старым девам, отказываясь на них жениться. Одна стрела – один доллар.

Но мисс Питтипат Пимпот, по слухам, отклонила и этот доходный вариант. Позже выяснилось, что она совершила ошибку; как видно, мужчины этой профессии перевелись; по крайней мере с тех пор ни один человек-змея уж больше не появлялся на ее горизонте. Она осталась свободной и всем своим пылким сердцем предалась благотворительной деятельности. Теперь мисс Пимпот сидела в сторонке, печальная и задумчивая: казалось, ничто, даже смелые планы подруг не смогут вернуть ее к действительности.

– Что с вами, милая мисс Пимпот? – воскликнула в испуге миссис Компсон. – У нас еще остался Джемс Монрое! О боже, дорогая, вы плачете?..

Мисс Пимпот вздрогнула всем телом, проворно поправила что-то у себя за лифом и растерянно огляделась вокруг. Заметно было, что ей с трудом удается преодолеть волнение. Взяв себя в руки, она сказала низким глухим голосом:

– Мне не нужен Джемс Монрое. Мне никто не нужен. Я ни от кого не жду помощи. Бог отвернулся от меня.

– От вас? Нет, этому мы никогда не поверим! – воскликнули хором жрицы; окружив несчастную подругу тесным кольцом, они принялись ласково утешать ее, умоляя не таиться и поведать им свое горе. И мисс Пимпот, поколебавшись немного, начала свой рассказ:

– Я с детства стремилась делать людям добро. Помню, например, когда мне было шесть лет, я оклеветала нашу служанку Мару, сказав, что она крадет запонки от манжет, и добилась того, что Мару выгнали. Вы, наверно, спросите, зачем я это сделала? А вот зачем. Я видела, что Мара недовольна и несчастлива. В нашем доме было слишком много работы, а Мара страдала астмой, и служба у нас причиняла ей много мучений. Но она обладала слишком добрым сердцем, чтобы самой отказаться от работы и найти себе более подходящее место, где бы можно было, ничего не делая, получать большое жалованье. Я решила ей помочь; мне стало страшно, что она умрет, если еще поживет у нас некоторое время. Вот я и придумала эту маленькую ложь, которая освободила Мару и открыла ей путь к счастью.

И позже меня тоже все время влекло к благотворительности. Я не могла без волнения смотреть на страдающего человека. Обездоленные дети возбуждали во мне безграничное сострадание и нежность. Однажды – это было в нашей усадьбе в Виргинии – я увидела, как конюх сечет розгой семилетнего мальчика. При виде такой жестокости я разрыдалась. Но скоро поняла, что мои слезы не помогут ребенку, а поэтому, не откладывая, начала действовать.

«Изверг! – крикнула я повелительным тоном. – Немедленно прекратите терзать этого маленького невинного птенчика и дайте сюда розгу!»

Хотя конюх был сильный мужчина, он послушался моего приказания и покорно протянул мне розгу. Я объяснила ему, что, если уж приходится наказать ребенка, ни в коем случае не следует применять розги, этот пережиток средневековья, уродующий душу ребенка. Времена, когда отсталые родители пугали своих отпрысков букой и метлой, благодарение богу, давно миновали. Предохранить младенца от нравственной порчи может только порка ремнем, проведенная по всем правилам и с учетом опыта лучших педагогов. Согласно их указаниям, ремень надо держать так, чтобы удары падали плашмя, штанишки ребенка не должны образовывать складки, наносить удары следует продуманно и размеренно, чтобы ребенок знал, что его бьют за дело, а не тузят по неизвестной причине.

Конюх выслушал мои наставления, но тупое выражение его лица говорило о том, что они до него не дошли. Мне стало ясно: научить это примитивное существо можно только при помощи наглядного метода.

Я схватила маленького шалунишку за руку и положила поперек колена. Затем расправила на нем штанишки и, разъяснив конюху, как надо держать ремень, ударила ребенка по соответствующей части тела. Выражение лица конюха, к сожалению, оставалось тупым и недоумевающим. Тогда я снова показала ему правильные приемы, и так примерно раз десять, а затем предложила негодяю попробовать повторить мои движения.

Мне не понравилось уже то, как этот дикарь положил на колено мальчишку. Я видела, что он не усвоил самого главного в моей системе. И все же я продолжала терпеливо руководить его действиями. Когда же и после двадцатого удара он не обнаружил никакого понимания системы, я была вынуждена вырвать дитя из грубых лап конюха и снова продемонстрировать некоторые технические тонкости, которые он не мог понять.

День клонился к вечеру, когда наконец я убедились, что конюх более или менее усвоил новый метод. Уже почти смеркалось, милые подруги. Но я была щедро вознаграждена за свои усилия, заметив, как у мальчика при одном взгляде на меня глаза наполняются слезами трогательной благодарности.

«Жди меня завтра!» – пообещала я ему, хотя собиралась в этот день со своими молодыми поклонниками на прогулку в горы. Вы, конечно, поймете мое возмущение, когда на другой день я узнала от конюха о бегстве мальчишки. Бесспорно, здесь дело не чисто. И действительно, после допроса слуг открылась страшная истина: мальчик оказался не родным сыном конюха, а приемышем, которого этот грубый человек взял на воспитание.

Теперь мне стало понятно, почему ребенок невзлюбил его и наконец убежал, не в силах вынести ужасной жизни. С той поры, милые подруги, я решила всю свою нежность и любовь отдать несчастным сироткам. Нечего и говорить, с какой радостью вступила я в члены клуба «Жрицы Афродиты», устав которого обязывает каждого члена общества ежедневно совершать хотя бы одно доброе дело. Наконец-то я нашла, куда приложить свои силы! И я дала обет сделать все от меня зависящее для облегчения участи сироток, страдающих от жестокости конюхов.

– Но ведь это прекрасно, милая! – воскликнула миссис Компсон. – Чего же вы грустите?

– Прекрасно? – повторила мисс Пимпот с такой горечью, с какой не мог идти в сравнение даже концентрированный отвар полыни. – Прекрасно?.. Ох, вы еще не знаете, чем дело кончилось. Трудно даже представить себе, в какое тяжелое положение я попала, и все из-за своих высоких побуждений. Но не стану забегать вперед, расскажу все по порядку. Тогда вы убедитесь, что помочь мне ничем нельзя…

После случая с конюхом я поняла, в каком направлении должна развиваться моя благотворительная деятельность. В первый же день моего вступления в клуб я купила сиротский дом. Он был рассчитан на сто восемьдесят шесть сирот. Я с радостью думала, что теперь ста восьмидесяти шести бедным сироткам обеспечены счастливое детство и юность, а кроме того, спокойная старость, и с нетерпением ждала следующего дня. Это был вторник. В этот день я купила еще один сиротский дом. Он оказался даже лучше первого. В нем имелись площадка для игры в бейсбол, кинозал и огромная аудитория, где члены местной организации Ку-клукс-клана по очереди читали лекции на актуальные темы из жизни нашей детворы. На стенах коридоров висели лозунги воспитательного характера, например: «Конюхи хотят лишить вас радостного детства! Вымажьте их дегтем и обваляйте в перьях!» Таким образом, сироткам с младенческого возраста внушались правильные, строго регламентированные взгляды на жизнь.

Приобретение этого второго сиротского дома доставило мне большое удовлетворение, я уже мечтала о новых сиротских ломах, потому что твердо решила каждый день дарить сиротам нашей дорогой родины хотя бы по одному такому дому. Ведь я могу это себе позволить… (Здесь мисс Пимпот слегка покраснела и потупила глаза.) Все шло прекрасно, и мое счастье не имело границ. По крайней мере так мне казалось. Но, увы, это была лишь обманчивая иллюзия! Не прошло и года, как возникли первые трудности. Помню как сейчас, в день святого Руфа я готовилась основать триста семидесятый сиротский лом. Через сутки должно было состояться открытие сиротского дома в местечке Акрополис в штате Массачусетс. Но дело сорвалось, и вот почему. Член муниципального совета этого местечка сообщил мне, что в штате все сироты уже отданы в мои сиротские дома. Я тотчас запросила соседний штат Нью-Гемпшир, но и оттуда мне ответили, что сирот больше нет, они вывелись. Подобные же сведения приходили из других штатов – из Орегона, Юты, Висконсина. Айдахо. Мэриленда и так далее.

Да, мои дорогие полруги, случилось самое худшее из того, что могло произойти. Не хватило сирот. Я немедленно запросила государственного секретаря по социальным вопросам, каково, собственно, его мнение по этому поводу. Он ответил, что сироты в его ведение никогда не входили и мне следует обратиться в военное министерство, которое, мол, занимается этими делами. Но и там меня постигло горькое разочарование. Мне сообщили, что, к сожалению, после войны производство сирот сильно сократилось: хотя государственный департамент по иностранным делам и предпринимает некоторые попытки оживить эту отрасль производства, но пока мне не могут обещать ничего определенного. Я получила совет прекратить на время организацию новых сиротских домов и посмотреть, как пойдут дела.

«Никогда! – воскликнула я с гневом. – Бог не допустит, чтобы я не выполнила свой обет!»

Это убеждение влило в меня новые силы и заставило – проявить максимальную изобретательность. В тот же день я основала акционерное общество ИНОФА («Импорт оф нью орфенс фром эброд») с основным капиталом в два миллиона долларов. Но и этот шаг не приблизил меня к цели. Мы обращались последовательно к правительствам всех государств, и ни одно из них не дало согласия на вывоз сирот, ссылаясь на то, что сироты – это культурное наследие каждой цивилизованной страны и потеря их повлечет за собой подрыв одной из отраслей производства – изящной словесности.

От государственного помощника секретаря по культурным делам Британии я получила очень любезное и красноречивое письмо, которое хотя и многое объяснило, но, к сожалению, ничем мне не помогло. Он писал в нем:

Сударыня!

Ваши стремления, конечно, очень благородны, но правительство его величества, всесторонне рассмотрев связанные с ними культурные и иные мероприятия, не может согласиться с тем, чтобы наша страна лишилась сирот. Это находилось бы в самом резком противоречии с нашими традициями и традициями всех цивилизованных стран мира. Вам, вероятно, известно, что самые выдающиеся деятели мировой-литературы избирали темой своих произведений жизнь несчастных сирот, трогая до слез своих читателей и поддерживая таким образом их гражданские добродетели. Вы, конечно, поймете, сударыня, что а, нынешнее жестокое время, когда человеческие чувства проявляют тенденцию атрофироваться и подвержены скорей влиянию низменных инстинктов, нежели благородного гуманизма, возникает насущная необходимость приложить все силы к тому, чтобы сироты, наследие наших отцов, были сохранены в нашей стране.

С глубоким почтением ваш

Дж. П. Армстронг

(собственноручная подпись).

Это случилось месяц тому назад. С тех пор мне не удалось основать ни одного сиротского дома. По настоятельной просьбе совета директоров общество ИНОФА было преобразовано в коммандитное товарищество, не ограниченное гарантиями, оно получило государственную субсидию и вывозит теперь библии в пострадавшие от войны страны. Наша прибыль велика, но все напрасно, если…

Не в силах продолжать, мисс Пимпот разразилась горькими слезами. Жрицы тщетно старались ее утешить. Казалось, мисс Пимпот вот-вот упадет в обморок, когда в дело вмешалась миссис Уоррен.

– Не терзайте себя, милая, – сказала она твердо. – Еще ничего не потеряно. Разве мы не приближаемся к острову Бимхо, который отстоит на тысячи миль от черствого мира? Я уверена, что там сирот окажется достаточно. Мой муж, вы знаете, купил этот остров у какой-то худышки, он примет свои меры, если туземцы откажутся умирать, и заставит их оставлять столько сирот, сколько потребуется. А пока, мисс Питтипат, наберитесь мужества и не теряйте присутствия духа. Бог наградит вас за долготерпение.

– Святая истина! – воскликнули жрицы.

– Ведь и наши дела не лучше, – добавила с горечью миссис Компсон. – И нам тоже приходится безропотно ждать, пока нас снабдят портретами президентов. Грустно подумать, что мы еще три недели проведем здесь, предаваясь праздности; за это время мы могли бы совершить множество добрых дел. Разве только…

Миссис Компсон на мгновение замерла, похожая на кобру, заслышавшую первые звуки дудочки дервиша, а потом вдруг захлопала в ладоши.

– Боже, дорогие мои, как это нам раньше не пришло в голову! Зачем ждать, пока мы приедем на остров Бимхо? Почему бы нам не совершить доброе дело еще здесь, на палубе «Алькантары»? Всем сообща! Какое-нибудь грандиозное, прекрасное, необыкновенно трудное дело…

– Какое же? – с нетерпением воскликнули жрицы. – Трудностей мы не боимся!

Миссис Компсон для пущего эффекта выждала, пока общее возбуждение достигло высшей точки, и торжественно заявила:

– Как вы знаете, дорогие подруги, следующий по порядку пункт нашего устава гласит, что клуб «Жрицы Афродиты» призван насаждать цивилизацию в отсталых странах. Мы должны подавать людям пример утонченности нравов и благородства чувств, внушать, что не грубая сила и животные инстинкты определяют смысл жизни, но гармоническое сочетание красоты и добра. К сожалению, многие страны мира, а говоря откровенно, все, кроме нашей, не следуют этим принципам. В них расплодились граждане и гражданки, которых отнюдь нельзя считать украшением цивилизованного человечества. Одну подобную особу мы видели вчера за ужином. Она сидела за столиком с лордом Бронгхэмом и вела себя настолько предосудительно, что лорд Бронгхэм слег в постель; он до сих пор не оправился от нервного потрясения. А ведь это примитивное, некультурное, ужасное существо имеет все предпосылки стать гордостью нашего цивилизованного мира. По моему мнению, вес ее – примерно триста фунтов нетто.

– Неужели?! – радостно воскликнули жрицы.

– Давайте, – закончила миссис Компсон, – спасем эту женщину! Отучим ее от дурных манер. Облагородим ее нрав. Пусть она тоже станет овечкой нашего стада. Дадим ей место под солнцем нашей великой цивилизации.

Миссис Компсон умолкла, и на мгновение в желтом салоне воцарилась тишина. Затем жрицы в бурном восторге вскочили с мест и бросились обнимать свою председательницу.

Это были неописуемо прекрасные, волнующие мгновения. Подобное еще не было зафиксировано в летописях клуба. По всей вероятности, никому в целом мире не удавалось видеть ничего похожего, разве только И. Г. Фишеру, кавалеру ордена королевы Виктории. Как известно, этот прославленный путешественник и охотник на диких зверей пытался когда-то в своей книге, названной им «Сто тысяч фунтов стрел», описать битву между двумя стадами диких слонов в пампасах Центральной Африки. Но он оказался не в силах сделать это. И заявил, что такая картина не поддается описанию. Ее нужно видеть своими глазами. Если бы он наблюдал сцену, разыгравшуюся в желтом салоне, он, несомненно, повторил бы то же самое.

Наконец буря восторгов улеглась, и миссис Компсон снова взяла слово.

– А теперь, дорогие подруги, наметим план действий. Мне кажется, прежде всего необходимо изучить анкетные данные этой женщины. Только тогда мы сможем решить, как приобщить это существо к благам нашей культуры. Следует попросить капитана или старшего штурмана нанести визит упомянутой женщине и сообщить ей о нашем желании войти с ней в тесный контакт, Я убеждена, что этот тонкий маневр…

Миссис Компсон оборвала свою речь на полуслове. В эту минуту распахнулась дверь, и на пороге появилась тетушка Каролина.

Она внимательно оглядела салон, нахмурила брови и спросила голосом, который не предвещал ничего хорошего:

– Где канарейка?

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,

в которой тетушка убеждается, что жизнь далеко не так проста, как она думала

Тетушка Каролина начала новый день в точном соответствии с программой, которую наметила себе утром. Приказав Маничку не скучать без нее, она вышла на палубу. Полюбовалась глубокой синевой моря и, подойдя к перилам на носу, стала ждать, когда покажутся дельфины.

Они действительно скоро появились. Две черные торпеды метнулись в воздухе, пронзили его своими острыми спинными плавниками, скрылись под пароходом, затем вынырнули с другой стороны и посмотрели на тетушку, ища ее одобрения. Тетушка не скупилась на похвалы. Бедекер говорил, что дельфины существуют на свете затем, чтобы игрой вокруг парохода развлекать пассажиров. Эти дельфины отлично выполняли свое назначение. Они вели себя так, как им положено, тетушка в этом не сомневалась.

Заглянув снова в «Путеводитель по Адриатическому морю, или Ядрану», тетушка Каролина установила, что с левого борта, если считать, что судно плывет к югу, на горизонте должны показаться горные хребты известкового происхождения, где водятся гадюки; на вершинах гор покоится улыбчивое южное солнце. И верно: вон они, хребты! Гадюк, правда, на таком расстоянии она не рассмотрела, но солнце на скалах и в самом деле покоилось. Когда тетушка еще раз заглянула в путеводитель, она получила представление и о жителях этих гор. «Здесь живут простые люди с очень пылким темпераментом, – прочитала она, – виной тому смешанная славяно-романская кровь, текущая в их жилах; неоспоримо также влияние на них византийской культуры. Люди эти возделывают свои жалкие поля и успешно занимаются рыболовством; они всегда готовы с оружием в руках защищать свою родину от захватчиков».

Сведения о людях, которые обитали на земле, рисующейся на горизонте, порадовали тетушку. Она любила простых людей и вполне одобряла их стремление гнать из отчизны иностранных захватчиков. Нечего к ним лезть!..

Перевернув еще страницу, она прочитала: «Берега Адриатического моря изобилуют туристами. Сюда съезжаются путешественники со всех концов Европы и даже из-за океана, чтобы любоваться прекрасными кипарисами, старинными городами и солнечными закатами, а также укреплять свое здоровье купаньями в прозрачной воде, содержащей йодистые и другие лечебные соли. На палубах яхт и роскошных пароходов можно встретить эрцгерцогов, графов, князей вместе с их благородными супругами, а нередко и членов царствующих фамилий, которые, изящно опершись на перила парохода, услаждают свои взоры видами этих красивых мест, населенных бедным, но мужественным народом».

Тетушка Каролина, стоявшая у перил в той же позе, невольно вздрогнула и оглянулась. Кто его знает, а вдруг рядом с ней стоит какой-нибудь эрцгерцог и тоже наблюдает за дельфинами?

Так оно и было. Не дальше чем в пяти шагах от нее стоял, облокотившись на перила, мужчина. Он был в длиннополом коричневом сюртуке и клетчатых желто-зеленых брюках. Туалет его довершали широкий галстук цвета бургундского и высокий серый цилиндр. Тетушка Каролина насторожилась. С одной стороны, ей понравились тона одежды этого человека, говорившие о его утонченном вкусе (правда, сама тетушка предпочитала более яркие краски), с другой же – ее беспокоила мысль, что сейчас должны произойти какие-то важные события. Она не ошиблась.

Мужчина, очевидно, уже давно следивший за нею, сделал два шага вперед, снял цилиндр и, подержав его перед шафранно-желтым жилетом, вежливо поклонился.

– Джон Смит имеет честь свидетельствовать свое глубокое почтение самой прелестной даме на этом корабле его величества короля, храни его бог! – произнес он смело, но с легким волнением.

Тетушка Каролина опустила глаза. Она понимала, что невежливо любоваться дельфинами в такую минуту. Кроме того, ей была ясна необходимость что-то сказать или сделать, но что именно, она хорошо не знала. Живя в Глубочепах, тетушка неглижировала связями с эрцгерцогами, и вот теперь ей пришлось за это расплачиваться. И тетушка решила: не помешает проявить интерес к собеседнику, задав ему вопрос общего характера.

– Далеко направляетесь? – спросила она. Мужчина в коричневом сюртуке медлил с ответом, и тетушка заметила, что около его рта появились горькие складки. Очевидно, этот, казалось бы, невинный вопрос болезненно отозвался в его сердце. Тетушка очень расстроилась.

– Если не хотите, можете не отвечать, – добавила она поспешно. – Я вот еду на остров Бимхо.

Только теперь Джон Смит заговорил. Он снова учтиво поклонился, проведя при этом цилиндром слева направо, и сказал:

– Мне это известно, сударыня. Я все знаю, и для меня нет большей радости, как быть вам полезным своими скромными советами, которые…

Джон Смит вдруг запнулся и посмотрел куда-то поверх тетушкиной головы странным, застывшим взглядом. Потом он торопливо сделал шаг вперед и, глядя печально, но многозначительно (так по крайней мере тетушке показалось) прямо ей в глаза, произнес тихим и проникновенным голосом:

– Я узник на этом корабле, сударыня. Но человек, проплывший на дубовом шкафу с поднятым флагом мимо Вестминстерского аббатства, чтобы, следуя примеру Вильгельма Завоевателя, приумножить владения британской короны, ничего не боится. Я буду ждать вас сегодня вечером в одиннадцать часов на третьей палубе, у второго вентилятора с левого борта.

Произнеся эти загадочные слова, Джон Смит поклонился и, повернувшись, торопливо, но не теряя достоинства, направился к входу в трюм.

Тетушка Каролина осталась одна. Она была настолько поглощена мыслями об этом странном происшествии, что совсем забыла о дельфинах, которые продолжали нырять и резвиться в волнах почти рядом с нею, пытаясь привлечь ее внимание своей игрой.

Кто этот мужчина? Чего он, собственно, хочет? Почему говорил так чудно и непонятно, вместо того чтобы прямо выложить все, что у него на сердце? Неужто он взаправду узник? А почему тогда ходит по палубе? Отчего так странно глядел на нее?..

Последний из ряда этих важных вопросов заставил тетушку Каролину слегка покраснеть. Безошибочный женский инстинкт подсказывал ей, что она имела успех у эрцгерцога. Подобные вещи всегда льстят женщине, и, конечно, смешно было бы считать тетушку Каролину исключением из общего правила. Но это было лишь мимолетное чувство, оно блеснуло, как яркий светлячок, и улетело паутинкой бабьего лета. Тетушка Каролина двадцать лет своей жизни имела дело только с кухонной плитой, вольтеровским креслом и фуксиями; постоянная борьба с пани Шпанигельковой, налоговым управлением, мясником и другими жизненными трудностями вооружила ее против романтических ловушек молодости. Потеряв Арношта Клапште, тетушка стала считать себя вдовой, которой не к лицу заводить флирт или любовные интрижки, пусть даже с самим эрцгерцогом.

Она на минутку закрыла глаза. И этого короткого мгновения было достаточно, чтобы Джон Смит растаял в воздухе, а его место занял Арношт. О боже, как пошли бы ему клетчатые брюки! Гораздо больше, чем Джону Смиту; тетушка постаралась бы достать ткань еще более изысканной расцветки. Она заменила бы жухло-зеленый цвет ярким, как зеленый горошек, тусклую желтую окраску – приятно ласкающей взор оранжевой, того оттенка, какого бывает Маничек после линьки. Арношт Клапште стоял бы с ней рядом, опершись на перила, смотрел бы вдаль и вздыхал. В руке он сжимал бы корнет или геликон…

Ах, лучше не думать! Тетушка решительно тряхнула головой, так что вишни и птички на ее шляпе подпрыгнули, и отправилась в круговой рейс по палубе. Нет, идти к вентилятору она не собирается. И вообще будет сторониться людей; оставшееся время лучше провести в приятном одиночестве, ведь ей предстоит скоро вершить государственными делами на острове Бимхо… А где дельфины, играют ли они еще у носа корабля?..

Но дельфины уже уплыли. Тетушка, пожалуй, этому даже обрадовалась. Было утро, время, когда каждая порядочная женщина отправляется за покупками, и тетушка считала, что не следует пренебрегать этим обычаем. Надо купить шерсти для носков, поискать какого-нибудь корма для Маничка. И она направилась в обход «Алькантары».

Лишь после долгих поисков ей удалось обнаружить нечто похожее на лавку. Но это был отнюдь не универсальный магазин, как ей бы хотелось; здесь торговали светскими безделками: нейлоновыми чулками, жемчужными ожерельями, перчатками для вечерних туалетов, клюшками для гольфа, купальными костюмами (при взгляде на них она густо покраснела), туфлями из змеиной кожи, электрическими поездами для маленьких скучающих баронят. Птичьего корму и хорошей, дорогой шерсти на носки она здесь не обнаружила. По всей справедливости ее можно было назвать лавчонкой второго сорта, тетушка так и сказала продавцу. Она посоветовала ему, в случае если он когда-нибудь будет проезжать мимо Глубочеп, посетить лавку пана Гадрбольце и поучиться, как должно выглядеть подобное заведение.

Разочарованная и обескураженная, тетушка спустилась на третью палубу и пошла вдоль перил по направлению к корме. Вскоре она нашла укромное местечко, которое ей очень понравилось. Ни живой души вокруг. Спасательная лодка, укрепленная на блоках, мерно покачивалась, бросая мягкую тень на закоулок между кормой и выступом, образованным пассажирскими каютами. Тетушка почувствовала, что уголок там, за поворотом, и есть тот тихий оазис, где можно приятно отдохнуть, спокойно обдумать свои дела и решить, как действовать дальше. Она уже собиралась повернуть за угол, но вдруг остановилась, пораженная.

В двух шагах от нее на полу лежало то, о чем она только что мечтала, потеряв всякую надежду найти на пароходе. Это была шерстяная нитка. Извиваясь по доскам палубы, она исчезала за углом. Где-то там и был ее исходный пункт. Клубок, от которого она тянулась.

Сердце тетушки затрепетало от радости и вместе с тем сжалось от страха. Затрепетало потому, что шерсть и по качеству и по цвету была точь-в-точь такая, какая ей была нужна: плотная, толстая и мягкая, а цвет ее внушал уверенность, что вещь, связанная из нее, будет распространять вокруг себя оранжево-желтое огненное сияние. Сжалось же от страха сердце тетушки по той причине, что она сомневалась, захочет ли хозяйка клубка продать свою замечательную шерсть. И тут тетушке пришло в голову: а вдруг это только мираж, нечто вроде галлюцинации на почве мечты о носках, вдруг через мгновение все исчезнет и останется перед ней одна чистая половица?

Эта мысль так напугала тетушку, что она быстро нагнулась и схватила конец нитки. Нет, слава богу, перед ней реальность. Тетушкины натренированные пальцы сразу это определили. Они тронули нитку, задрожали от тихой радости и дальше уже без колебания принялись наматывать в клубок правильной формы.

Но тут тетушкой снова овладел испуг. Бог ты мой, ведь тот, кто сидит за углом, конечно, увидит, что шерсть таинственным образом убывает с клубка, и поднимет шум. Тетушкины пальцы на минуту перестали двигаться. Но все было тихо. И пальцы опять заработали. Правда, они чувствовали, как им что-то мешает, скорей всего, клубок за что-то цеплялся. Возможно, он был спрятан в сумочке и поэтому не мог свободно вращаться.

Тетушка Каролина с минуту колебалась. Следует ей заглянуть за угол и поговорить с хозяйкой клубка или продолжать начатое дело? Но так как клубок уже достиг размера теннисного мяча и продолжал расти, тетушка покорно вздохнула и разрешила своим пальцам поступать, как им вздумается.

А клубок все увеличивался. Он рос быстро, непрерывно, казалось, нитка никогда не кончится. Тетушка удивилась. Право же, можно было подумать, что за углом – не одинокая дама, которая вяжет носки для любимого супруга или жениха, а прядильная фабрика, работающая полным ходом в две смены, чтобы успеть выполнить отечественные и иностранные заказы. Скоро на тетушкиной ладони лежал новорожденный клубок, своими размерами превосходящий все клубки, какие доводилось держать тетушкиным рукам за двадцать лет их неустанной деятельности.

«Может быть, это только сон?» – подумала она в страхе, когда клубок достиг средней величины дыни. В ту же минуту нитка ослабла, и тотчас из-за угла выполз ее конец.

Тетушка вздохнула с облегчением. Домотала остаток. Счастливая и растерянная, она стояла с огромным ярко-оранжевым клубком в руках, не зная, что делать дальше.

Первым ее побуждением было покинуть как можно скорей место происшествия. Поспешить в свою каюту, запереть дверь на задвижку, сесть на кровать, вынуть спицы и, отсчитав восемьдесят шесть петель, начать вязать пятку. Ее следует делать двойной, а дойдя до носка, постепенно убавлять петли. Все удовольствие от предвкушения этого занятия было испорчено чувством, которое часто пробуждается в человеке в тот момент, когда он этого меньше всего ожидает. Это чувство называется совестью.

Теперь было уже совершенно очевидно, что особа, которая находится за углом, спит. Легко ли ей будет, очнувшись от приятных, по всей вероятности, сновидений, обнаружить, что кто-то стащил ее клубок? Конечно, тетушка не могла оставить дело в таком положении. Волей-неволей придется подойти к неизвестной даме и объяснить, какими высокими гуманистическими соображениями руководствовалась тетушка, идя на такой поступок.

Приняв это решение, тетушка Каролина энергично шагнула вперед и повернула за угол.

На скамье у стенки каюты действительно сидела дама. Опытный глаз тетушки Каролины определил вес этой особы – около ста шестидесяти килограммов. Судя по ее позе, она, несомненно, спала. Во всем этом не было ничего удивительного. Но вот тетушка заметила во рту у дамы недокуренную сигару, а на коленях бутылку джина и на секунду остолбенела. Бутылка была пустая.

Дальнейшие события развертывались с потрясающей быстротой. В тот момент, когда тетушка появилась на сцене, дама проснулась. Вытаращила глаза. Выплюнула сигару. Покосилась на свой подол и изрыгнула ругательство. Потом вдруг с силой прижала обе руки к тому месту, где обычно помещается сердце, и отвернулась.

Несмотря на то, что дама все это проделала очень быстро, тетушка была готова дать голову на отсечение, что у незнакомки только одна грудь.

Испытывая искреннее сострадание к этой несчастной женщине, так жестоко обиженной судьбой, и желая извиниться перед ней в том, что она невольно проникла в ее сокровенную тайну, тетушка Каролина сделала шаг вперед.

Это было ошибкой. Дама вдруг быстро повернулась, вскочила с места и, бросившись к тетушке Каролине, вырвала у нее из рук клубок с такой силой, что тетушка зашаталась. В следующее мгновение тетушка Каролина оказалась на палубе одна. Перед ней валялись пустая бутылка и окурок, на пальце болтался обрывок оранжевой нитки.

* * *

Нет, плохо начался этот день. В идиллической программе, намеченной тетушкой, уже с самого утра произошли изменения. Вместо того чтобы сладко мечтать в приятном одиночестве, как это было у тетушки запроектировано, она принялась думать о двух подозрительных индивидуумах: мужчине, пригласившем ее прийти ночью на свидание, и женщине с грубыми манерами, которая чуть было ее не изувечила.

Тетушка была взволнована и недовольна. Ее возмущало все, в чем она видела покушение на свою невинность. А воспоминание о том, что она выпустила из рук большущий клубок чудесной шерсти, прямо выводило ее из себя.

К счастью, люди с таким характером, как у тетушки, даже казни египетские не считают за нечто такое, с чем человек не может бороться. Она не помнила случая, чтобы когда-нибудь в жизни почувствовала себя беспомощной. Ну ладно! Пускай судьба обошлась с ней не слишком любезно. Пускай ее планы временно расстроены. Но больше это не повторится. С этой минуты она не потерпит, чтобы какая-нибудь случайность встала ей поперек дороги. И носки для бедных чернокожих все-таки будут связаны!..

Успокоенная принятым решением, тетушка быстро зашагала обратно в лавку. Она вспомнила, что там на полке лежит вещь, которая выручит ее.

Завидев ее в дверях, продавец спрятался за прилавок. Тетушка извлекла его из этого убежища одним взглядом и приказала показать ей все шерстяные мужские свитеры, какие только у него есть. Она отобрала три: желтый, красный и синий. Заплатила и, выйдя из лавки, уселась на ближайшей скамье и принялась распускать свитеры. Она намотала три клубка шерсти; цвет их был такой, что чем дольше она на них смотрела, тем больше они ласкали ее взор. Затем она вынула спицы, набрала восемьдесят шесть петель и принялась вязать.

Приятно пригревало солнышко, спицы мирно позвякивали, носок все прибавлялся, и тетушка унеслась мыслями на далекий остров Бимхо. Она видела его перед собой так ясно, точно это был ее родной Браник. Вон там, у леса, расположена ее королевская резиденция… На балконе, благоухая свежестью, лежат проветренные перины, на окнах цветут фуксии. По ступеням, ведущим к входу в дом, протянулась красная дорожка, на крыше, устремившись в синее небо, высится флагшток, а на нем развевается…

У тетушки екнуло сердце. Флаг! Ах ты господи, какой же флаг должен быть у бимхского народа? И есть ли у них вообще какой-нибудь флаг?

Перед отъездом тетушка внимательно изучила все попавшиеся ей под руку учебники, познакомилась с флагами всех стран мира, но флага острова Бимхо среди них не оказалось. Уже в то время у нее появилось какое-то смутное предчувствие, что у бимхского народа не все в порядке. Может быть даже они не члены ООН. Но хлопоты с багажом не дали ей тогда задуматься хорошенько над этим обстоятельством. Только теперь, когда подходил к концу восемнадцатый ряд носка, ей припомнились странные речи лорда Бронгхэма о конституции, голосовании, осадном положении и других правах туземного населения, и она по-настоящему забеспокоилась. Еще неизвестно, как они там живут, эти бедные чернокожие! И она приняла решение.

Да, прежде всего она свяжет своему народу флаг, а потом уже снова примется за вязанье носков! Она свяжет великолепный флаг, чтобы каждому, кто посмотрит на него, показалось, что перед ним солнце. Красивый, скромный, без единого пятнышка – такой, какой должна быть жизнь человека. Цвет его будет ярко-оранжевый.

Тетушка Каролина была человеком действия. Она тут же распустила начатый носок и набрала двести шестьдесят шесть петель. Пальцы ее так и мелькали, ряды все прибывали. Тетушка ни на что не обращала внимания, ничего не слышала, не замечала любопытных, обступивших ее тесным кольцом; прикрывая ладонью глаза, они дивились на необычайно яркие краски. Тетушка не слышала даже удара гонга, звавшего к обеду. Она вязала. В три часа тетушка сбегала в лавку еще за тремя свитерами оранжевого цвета и продолжила работу. В восемь часов флаг был готов.

Тетушка Каролина чувствовала в сердце какую-то приятную теплоту. Ей было легко и отрадно. Она встала и первому попавшемуся на дороге мужчине в морской форме сунула в руки доллар, вежливо попросив его достать к завтрашнему дню древко. Затем ей вдруг страшно захотелось увидеть Маничка и поделиться с ним радостной новостью. Поэтому она, не обращая внимания на капитана «Алькантары» В. К. Перкинсона, продолжавшего стоять в недоумении с долларом в руке, заторопилась в свою каюту. Открыла дверь и обомлела.

Клетка Маничка была пуста!

* * *

Услыхав в то утро доносившиеся из соседней каюты птичьи трели, Перси Грезль обрадовался. Посланец судьбы обладал приятным голосом, что, несомненно, было счастливым предзнаменованием. Кроме того, Перси влил в себя бутылку джина, а этот напиток заостряет ум и делает человека оптимистом.

После продолжительной борьбы с различными законами физики, выдуманными вредным стариком Ньютоном, Перси наконец просунул ноги в штаны и выпрямился. Хотя птичка уже не пела, но зато из соседней каюты послышались звуки, говорившие о том, что там кто-то ходит.

Это был топот, сверхъестественно тяжелый и грузный. Такой тяжелый, что Перси на мгновение задумался, не помещается ли рядом с его каютой зоологический парк, где одновременно пробудились от сна канарейка и слон. Затем скрипнула дверь и стало слышно, как кто-то вышел в коридор. Перси быстро выглянул из двери и увидел тетушку Каролину. Он не встречался с ней раньше и теперь задрожал от счастливого предчувствия. Ого, нежные птичьи трели и женщина такого могучего телосложения… Просто невозможно, чтобы за этим не скрывалось нечто занятное… Короче, налицо материал, из которого можно кое-что выжать.

Перси опять прикрыл дверь, подождал, пока тетушка исчезнет за углом коридора, и затем выскользнул из каюты. Нажал ручку соседней двери. Ручка повернулась, и дверь открылась. Перси вошел.

Кроме клетки с канарейкой, он не заметил ничего особенного. Перси в нерешительности остановился посреди каюты. Хотя он и не сомневался в правильности своего поведения, но ему все еще не приходило в голову, что следует предпринять дальше. Поэтому он просунул палец в клетку и свистнул:

– Фью, фью!

Маничек, никогда не общавшийся с иностранцами, хранил угрюмое молчание.

Перси вынул палец и открыл дверцу клетки. Он слыхал когда-то, что по полету птиц предсказывают будущее. Но Маничек забился в угол и не обращал внимания на открытую дверцу. Он не верил подозрительному человеку, весившему, на его взгляд, не больше восьмидесяти килограммов.

– Ш-ш-ш! – зашипел Перси.

– Тр-р-р! – ответил недовольно Маничек.

Перси запустил руку в клетку и зажал Маничка в кулак. В эту минуту кто-то постучал в дверь. Перси быстро сунул Маничка в карман пиджака.

– Войдите! – сказал он голосом, которому джин придал твердость и уверенность.

Дверь медленно и очень робко приоткрылась, и в щель просунулась напомаженная голова худощавого мужчины. Увидев перед собой незнакомца, человек попытался незаметно скрыться. Но Перси оказался более расторопным. Он захлопнул дверь, прижав ее ногой, так что голова незнакомца оказалась защемленной между створками.

– Я приглашал вас зайти, – сказал Перси любезно, – ваше нежелание огорчает меня. Может быть, мне повторить свое приглашение?

– О да, – ответил Арчибальд Фогг, чувствуя, что не может больше оставаться зажатым между створками.

Перси высвободил голову мистера Фогга, помог его телу перекачнуться через порог, закрыл дверь и встал около нее. Арчибальд Фогг угрюмо наблюдал за Перси.

– Что вы тут делаете? – спросил он враждебно.

– А вам что здесь понадобилось? – ответил Перси вопросом на вопрос со всей любезностью, какая накопилась в его сердце.

– Я пришел с визитом к мисс Паржизек, – ответил мистер Фогг с наглостью, которую обычно проявляют негодяи, если им вдруг покажется, что совесть их чиста.

– Отлично! А что вам от нее нужно?

Мистер Фогг, решивший этим утром во что бы то ни стало вступить с тетушкой Каролиной в дружеские отношения и тем самым положить конец невезению, которое преследовало его по пятам с Триеста, все же не мог быть откровенен до конца. Поэтому он пристально поглядел на Перси и произнес ледяным тоном:

– Я пришел отдать долг вежливости и предложить свои услуги.

– Это приятно слышать. – Перси вытащил блокнот и карандаш. – Продолжайте!

Арчибальд Фогг не ответил. Его глубоко возмутило поведение незнакомца, вторгнувшегося в каюту мисс Паржизек, и он решил упорно молчать. Перси слегка вздохнул. Сел на стул, положил ногу на ногу, вытащил из кармана револьвер и наставил его на мистера Фогга.

– Даю вам хороший совет: выкладывайте все начистоту и быстро, – сказал он, подчеркивая слово «все».

Мистер Фогг не стал спорить. За пять минут Перси узнал о тетушке действительно все, кроме одной маленькой подробности: что тетушка Каролина является наследницей жемчугов ценой в шестьдесят тысяч фунтов стерлингов.

Выслушав сообщение мистера Фогга, Перси задумался. Того, что он услышал, разумеется, было достаточно для хорошей статьи. Но чертовски мало для статьи, способной тронуть душу главного редактора и заставить его призадуматься над тем, что Перси заслуживает лучшей участи, чем до самой смерти строчить корреспонденции из Адена. Все услышанное сейчас было до смешного заурядным. Подумаешь, какая-то женщина из варварской страны получает в наследство остров и едет туда, чтобы выжать из него все соки. Что тут такого? Подобных происшествий в воскресном номере любой паршивой провинциальной газетенки хоть отбавляй. Перси вздохнул и попробовал немножко приукрасить историю. Если, скажем, пустить ее под такой шапкой:

НАСЛЕДНИЦА ТАИНСТВЕННОГО ОСТРОВА НА ПАЛУБЕ „АЛЬКАНТАРЫ”

На мгновение ему стало стыдно за себя. Это было плохо, удручающе плохо. Он мысленно перечеркнул слова «на палубе «Алькантары» и, поглядев с неподдельным интересом на мистера Арчибальда Фогга, заменил их словами: «в когтях коварного убийцы».

В таком виде заголовок выглядел немного лучше, но все еще был далек от совершенства. Перси решительно отверг и этот вариант, показавшийся ему банальным, и взялся за дело с другого конца.

„Мисс Чехословакия – наследница острова сокровищ”,

– начертил он в уме. Так, возможно, пойдет. Акцентирован международный характер происшествия, только…

Перси понимал: чего-то не хватает. Надо было уточнить подробности. С минуту он колебался, а потом заменил «мисс Чехословакия» «бедной фабричной работницей из Чехословакии».

Внеся это изменение, Перси подпрыгнул от радости. У него появилось предчувствие, что теперь уже недостает самого пустяка и скоро дело будет в шляпе. Он нервно сунул руку в карман. Маничек испуганно пискнул. И в эту минуту Перси осенила блестящая мысль. Все сразу встало на свое место.

Отбросив револьвер, он схватил блокнот и написал фразу, логика которой ошеломила его самого:

ПОЛИТИЧЕСКАЯ АКЦИЯ КАНАРЕЙКИ

БЕДНАЯ ФАБРИЧНАЯ РАБОТНИЦА ТАЙНО ПОКИДАЕТ ЧЕХОСЛОВАКИЮ С ЦЕЛЬЮ ЗАД ВАТА ВАЖНОЙ МОРСКОЙ БАЗЫ

Перси одно мгновение всматривался в пустое пространство, и затем рука его стремительно забегала по бумаге:

Как стало известно от нашего специального корреспондента, на палубе британского парохода «Алькантара» водоизмещением. 40000 тонн, направляющегося в Сингапур, разыгрываются события, которые, очевидно, потрясут мир. И хотя по известным причинам мы не имеем права разглашать некоторые факты, тем не менее уже сегодня со всей ответственностью можно утверждать, что речь идет о преступной деятельности одной иностранной державы, таящей угрозу мировой цивилизации. Загадочные события, на следы которых напал наш корреспондент, развиваются с невероятной стремительностью. Об утонченной хитрости темных сил, руководящих всей этой акцией, свидетельствует то обстоятельство, что для осуществления своих преступных целей они не погнушались использовать несмышленую, невинную птичку по имени Маничек…

Перси глубоко вздохнул. «Для начала этого хватит, – сказал он сам себе. – Я не должен нокаутировать шефа в первом же раунде».

Он снова взял блокнот и после недолгого раздумья сделал приписку:

«Интервью нашего корреспондента с красоткой работницей – в следующей каблограмме».

Покончив с работой, Перси потянулся и оглядел каюту. Арчибальда Фогга как ветром сдуло. Воспользовавшись тем, что его мучитель погрузился в свое занятие, он незаметно исчез. Перси не пожалел об этом. Этот смешной напомаженный чудак больше ему не был нужен: он не имел никакого представления о благородном ремесле журналиста.

Перси закрыл блокнот, встал. И сразу вспомнил о Маничке. Вытащил его из кармана, поднес к открытой дверце.

– Ступай в клетку, – произнес он нежно, почесав Маничку шейку. Но Маничка, пока он сидел в темном кармане, осенила дерзкая мечта о свободе, и он с явным презрением отверг предложение Перси. Пустив веселую трель, он вылетел через открытый иллюминатор каюты на широкий и вольный простор.

* * *

Пережив ряд необычайных приключений и усердно потрудившись в течение дня, тетушка Каролина вернулась к вечеру в каюту, но тут ей пришлось испытать новое потрясение.

Исчез Маничек…

Она издала душераздирающий крик, заглянула под кровать, в шкаф, во все ящики и, убедившись в том, что поиски ее ни к чему не приведут, бросилась, не выпуская из рук флага острова Бимхо, на верхнюю палубу.

«Алькантара» вдруг ожила.

Пассажиры сначала не поняли, в чем дело. Грандиозных размеров женщина размахивала перед ними флагом цвета солнечного заката в тропиках; она носилась по палубам, издавая дикий воинственный клич на языке, которого никто не понимал. Отцы семейств уступали ей дорогу, справедливо опасаясь, что оставшимся после них сиротам придется хлебнуть горя в нынешние тяжелые времена. Какой-то старенький капитан в отставке воспользовался этим случаем, чтобы собрать вокруг себя толпу любознательных ребятишек и рассказать им о тайфуне, налетевшем на его судно в 1894 году в Китайском море.

Появление Маничка было сигналом к общему переполоху. Он сидел на крыше рубки радиотелеграфиста и веселыми трелями выражал радость, которую испытывал при виде горы Ловчен, по выражению Бедекера, величественно возвышающейся на горизонте. Едва заметив Маничка, тетушка Каролина стремительно ринулась вперед. Она совсем не имела намерения сбивать с ног капитана В. К. Перкинсона, а уж если так получилось, она готова была принести свои извинения. Но капитан Перкинсон на них не рассчитывал. Он хорошо, понимал, чего можно ожидать от женщины, которая утром сунула ему в руку доллар и приказала достать древко для флага. Капитан Перкинсон древка не достал, а потому решил, что сейчас не время докладывать этой темпераментной особе о своем неуспехе. Он быстро ретировался к себе в каюту и заперся там.

За ним вся команда и пассажиры ринулись в недра парохода искать убежище. Через несколько секунд на палубе остались только тетушка, Маничек и Перси, выскочивший из кабины радиотелеграфиста. Одного взгляда было достаточно, чтобы оценить ситуацию; его изголодавшееся по сенсациям сердце журналиста забилось от счастья. Он бросился назад, с силой потряс за плечо мистера Тернболла, который посылал в эфир последние слова депеши Перси, и заревел:

– Еще депеша, Тернболл! Диктую: «Политическая акция канарейки развивается в непредвиденном направлении. Красотка работница пыталась оккупировать «Алькантару». Маничек вылетает с неизвестной миссией. Грезль».

Как раз в эту минуту Маничек поднялся в воздух.

Он думал сначала облететь кругом главную мачту, напомнившую ему тополь в Бранике, а потом сесть на плечо тетушке Каролине и поделиться с ней своими впечатлениями. Но, к сожалению, его намерения расстроила мисс Лилиан Вандербильд, уже давно мечтавшая стать основательницей религиозной секты. Теперь, по ее мнению, час пробил. Взбежав на капитанский мостик и сорвав с себя шарф, она громко воскликнула:

– Братья и сестры! В евангелии от святого Матфея, стих 138, сказано: «Бойтесь желтых птичек, летящих на восток!.. Близится конец света… Сбросим же с себя одежды и покаемся, пока есть время!»

Маничек, воспитанный в Глубочепах в строгих правилах нравственности, испугался призыва мисс Вандербильд, изменил направление своего полета и со страху угодил прямо в открытое окно желтого салона, где жрицы Афродиты, ничего не подозревая, как раз обсуждали вопрос о приеме тетушки Каролины в члены клуба.

Тетушка Каролина заметила, куда порхнул Маничек. Не раздумывая ни секунды, она кинулась в желтый салон.

Можно ли удивляться, что первые ее слова были о Маничке?..

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,

целиком посвященная страшному переполоху в клубе «Жрицы Афродиты»

Говорят: помяни волка, а волк за дверью. Само собой разумеется, никогда еще не случалось, чтобы за дверью и взаправду стоял волк. Сочинитель пословицы, конечно, знал, что это вещь невозможная. Просто ему лень было пошевелить мозгами. Сорвался с языка волк – пускай будет волк. Однако ему не пришло в голову, что за дверью разъяренная львица, у которой только что отняли детеныша. И эта львица не желает оставаться за дверью, а вопреки пословице ломится в нее.

Само собой разумеется, что присутствия за дверью тетушки Каролины сочинитель пословицы тоже не предусмотрел. Жрицы и подавно ее не ждали.

А тетушка тут как тут. Стоит и держит в руках оранжевую тряпку. Изумление было обоюдным. Что касается жриц, это вполне понятно. Но и тетушка имела основания удивиться, увидев перед собой одиннадцать особ женского пола, похожих друг на друга, как две капли воды. Она в недоумении остановилась на пороге и протерла глаза. Затем быстро заморгала и на секунду прищурилась. И только после этого снова оглядела салон.

Теперь картина несколько изменилась. Хотя двойников в салоне не убавилось, но теперь тетушка увидела Маничка. Он летел вокруг люстры и, описав красивую дугу, спустился на плечо самой толстой дамы. Ноздри тетушки слегка вздрогнули: вне всяких сомнений, это была та странная женщина, которая вырвала у нее из рук клубок оранжевой шерсти. Это она с раннего утра курит гаванские сигары и тянет прямо из бутылки спиртные напитки.

Подобные нарушения правил благопристойности тетушка еще могла бы ей простить. Но она не терпела двуличия. Тетушка Каролина была человеком прямым, от других она тоже требовала, чтобы слова их не расходились с делом. А эта особа не такова. Утром тетушка Каролина видела у нее всего одну грудь, а теперь их вдруг оказалось две. Так не поступает ни одна порядочная женщина. Тетушка не сочла нужным рассыпаться в любезностях перед таким подозрительным существом. Подойдя к мисс Пимпот (а это была именно она) и не сказав ей ни слова, тетушка сняла с ее плеча Маничка, повернулась на каблуках и направилась к выходу.

Вся эта сцена произошла в полном молчании. По виду жриц можно было понять, что вторжение тетушки их шокирует. Тетушка сразу упала в их глазах. Общему настроению не поддалась только миссис Компсон. Больше того, на ее лице появилось то страстное и восторженное выражение, какое можно наблюдать только у святых, когда, приготовившись принять мученическую кончину, они нетерпеливо поглядывают, как язычники разжигают дрова под котлом.

– Одну минуту, уважаемая мисс Паржизек!

Тетушка, уже взявшаяся за ручку двери, отпустила ее. Миссис Компсон посмотрела на своих подруг и, упрекнув их взглядом за неуместную раздражительность, продолжала медоточиво:

– А мы, дорогая мисс, как раз мечтали о том, как бы с вами познакомиться. Не кажется ли вам, что само провидение с помощью этой милой птички привело вас сюда? Не правда ли, это доброе предзнаменование?

– Вы говорите о Маничке? – уточнила тетушка.

– Да. Об этой прелестной пташке.

– Он улетел от меня, проказник, – ответила тетушка, несколько польщенная вниманием, проявленным со стороны этого страшного сборища к ее любимцу. – Ума не приложу, как это могло получиться. Хотя сегодня я убедилась, что на свете всякое бывает. Не иначе, в мою каюту кто-нибудь залез и его выпустил… Да, есть такие люди, которые на все способны, – прибавила она, выразительно взглянув на мисс Пимпот.

– Может ли быть, – возмутилась миссис Компсон, – чтобы подобный злодей оказался на палубе «Алькантары»! На этом пароходе собралось самое избранное общество…

– Вот-вот, я и то заметила, – скромно проговорила тетушка. – Как раз нынче утром, когда я смотрела на дельфинов, подошел ко мне один эрцгерцог и начал со мной любезничать. Свидание мне назначил вечером у вентилятора. Да только я не пойду. Он какой-то вроде не в себе. Ну точь-в-точь как тот господин, с которым я вчера ужинала за одним столиком.

– Лорд Бронгхэм?.. – выдохнула миссис Уоррен, глубоко оскорбленная тетушкиными словами.

– Может, и так, – охотно подтвердила тетушка. – Он мне не представился. – Тетушка смутилась и добавила примирительным тоном: – Не то чтоб он не знал, как себя вести в приличном обществе. Да на ужин он заказал себе зеленый горошек, и у него начало пучить живот. Я по себе знаю, голубушки, какие неприятности получаются от этого кушанья. Человеку свет не мил бывает. В таких случаях лучше всего помогает отвар собачьей петрушки. Опять же осторожность нужна. Отвар не должен быть слишком густым. Я знала одну женщину в Мотоле, которая, ни с кем не посоветовавшись, хватила отвара крепкого, что твой мышьяк. А к утру у нее по всему телу сыпь пошла…

Тетушка Каролина замолчала. В Глубочепах подобное сообщение взволновало бы слушателей до глубины души. Вопросы так бы и посыпались. Но дамы, окружавшие тетушку, продолжали глядеть на нее с ледяным спокойствием. Как будто их не касалось сообщение о злоключениях женщины из Мотола. Тетушка нахмурилась и снова потянула ручку двери.

Тут опять вмешалась миссис Компсон. Хотя она убедилась, что разговаривать с тетушкой нелегко, но при наличии доброй воли и известного умения можно было надеяться направить разговор по нужному руслу. Миссис Компсон считала, что труднее всего будет втолковать этой невоспитанной женщине, какой чести она удостоится, став членом клуба жриц.

Именно в этом направлении миссис Компсон и решила действовать.

– Все, что вы нам сейчас рассказали, конечно, очень интересно, – начала она осторожно. – Я думаю, что отсюда нужно сделать вывод: мы должны стремиться помогать друг другу. Эта мысль как раз и лежит в основе деятельности членов нашего клуба.

– Да ну! – воскликнула тетушка, как видно, обрадованная этим сообщением. – А я-то думала, что у вас одна забота – толстеть наперегонки.

– Само собой разумеется, физическое развитие играет важную роль, – деликатно пояснила миссис Хорнблоуэр. – Оно даже является непременным условием для поступления в наш клуб. Благотворительная деятельность, обязательная для каждой из нас, требует так много сил и так изматывает человека, что только существо физически совершенное может ею заниматься. Посмотрите, например, на мисс Пимпот, на эту рекордсменку нашего клуба. Она весит триста шестьдесят пять фунтов!..

Тетушка Каролина, несмотря на то, что внутри у нее все кипело, бросила взгляд на мисс Пимпот. Бесспорно, в отношении телосложения эта дама и в самом деле была верхом совершенства. И все же толстуха нравилась ей все меньше и меньше. Тайные пороки мисс Пимпот, выражавшиеся в употреблении спиртных напитков натощак, курении сигар и крайне подозрительных махинациях с грудями, стали тетушке еще отвратительней, когда ей поставили эту эксцентричную особу в пример. Но она поборола свою неприязнь и сказала с холодной вежливостью:

– Ничего не скажешь, мисс Пимпот в вашем почтенном обществе всех толще. Я знаю, за ней и по другим статьям не угонишься.

Жрицы переглянулись. Казалось, наступил долгожданный момент. Рыбка клюнула! Она бы рада схватить приманку, да не хватает смелости. Теперь достаточно подсечь добычу. Но прежде необходимо было выполнить некоторые формальности. Жрицы посмотрели на свою председательницу, так как официальной частью ведала именно она.

– Как это не угонишься? – с жаром воскликнула миссис Компсон. – Напротив, моя милая! В первый же день, когда мы вас увидели на палубе, мы тут же в один голос сказали: в клуб жриц необходимо влить свежие силы. Нам нужна женщина с темпераментом, способная оригинально мыслить…

Миссис Компсон остановилась, чтобы перевести дух. Если бы она знала, что неумолимо приближается минута, когда темперамент и способность тетушки Каролины к оригинальному мышлению, показав себя на практике, перевернут вверх ногами весь клуб жриц, она бы замолчала. Но миссис Компсон не могла предвидеть, как будут развиваться события. Поэтому она продолжала голосом, присущим лишь соловьям, председателям филантропических обществ и членам святой инквизиции:

Клуб «Жрицы Афродиты» принимает с распростертыми объятиями в свое лоно каждую женщину, если она отвечает определенным требованиям этого содружества…

– Во мне сто пятьдесят один с половиной килограмм, – с достоинством сказала тетушка. – К сожалению, два килограмма я потеряла на футбольном матче в Триесте. Ну, скажу вам, голубушки, такого матча я в жизни не видела! Я вперед не лезла – публика должна уметь себя вести. А что было, батюшки светы!.. Гляжу, на ногах у капитана итальянской команды мои носки…

Миссис Компсон заметно встревожилась.

– Постойте! – воскликнула она. – Я надеюсь, вы не хотите сказать, что подарили ему этот интимный предмет дамского туалета?

– Подарила?! Что это вам взбрело в голову, голубушка? Он, бродяга, их у меня украл! Я за своими вещами всегда приглядываю, да ведь и на старуху бывает проруха. Бог его знает, как это случилось. Верно, в отеле…

Тетушка замолчала и погрузилась в невеселые воспоминания. Она не видела перекосившихся лиц дам, не заметила, как миссис Компсон судорожно ухватилась за стул.

– Короче говоря, во мне сто пятьдесят один с половиной килограмм, – повторила она со вздохом. – Но недостачу можно пополнить. Еще что вы хотите знать, сударыня?..

Миссис Компсон снова собрала все свое мужество. На ее побледневшем лице отразилась решимость. Вопросительно взглянув на своих подруг и заручившись их поддержкой, она спросила:

– Каковы ваши политические взгляды, мисс Паржизек?

Брови тетушки Каролины слегка поднялись. Она ждала, что миссис Компсон поинтересуется, как наверстать потерянные два килограмма, и собралась уже сообщить несколько рецептов, оставшихся от бабушки, которые до сих пор хранились ею втайне. Но вопрос, заданный миссис Компсон, поставил ее в тупик.

– Точнее, мисс Паржизек, кому вы доверяете – республиканцам или демократам?

Тетушка Каролина нахмурилась еще больше.

– Не слыхала я о таких партиях, – ответила она наконец. – Прежде чем говорить, кому из них я верю, мне бы хотелось знать, что хорошего они для людей сделали.

– Республиканская партия гарантирует народу высокий жизненный уровень, – с достоинством сказала миссис Компсон. – В порядке информации я могу сообщить вам, что в ней состоят мужья всех членов нашего клуба. И мой покойный муж, Генри Компсон, тоже был примерным республиканцем.

Тетушка призадумалась.

– Какой хотите партии, такой и верьте, – наконец вымолвила она. – Кабы я могла давать вам советы, сказала бы: не очень-то слушайте, что какая-нибудь партия обещает. У нас в Глубочепах жил один судейский чиновник, звали его пан Чумпелик, так ему сулили высокий жизненный уровень восемьдесят три партии. Пан Чумпелик был из тех людей, которые любят справедливость, – недаром в суде служил; вот он и решил, что будет голосовать за все восемьдесят три партии сразу. Семьдесят два года тянул он лямку в суде, на шее у него было семеро непристроенных детей. Он надеялся таким путем обеспечить своим потомкам будущее. А когда ему сказали – так делать нельзя, по закону можно голосовать только за одну партию, он до того расстроился, что пытался руки на себя наложить. Немалого труда стоило отговорить его от этого намерения. Наконец он додумался: чтобы узнать, где правда, надо всякий раз на выборах голосовать за новую партию!.. Выборы проводились через каждые четыре года, а партий было восемьдесят три: выходило, что ему надо прожить на свете еще сто пятьдесят два года, и тогда уж он убедится, какая самая справедливая. Но пан Чумпелик был настойчивым человеком, он от своего не отступал и, вполне возможно, добился бы, чего хотел. Да вот беда, этот ветеран юстиции преждевременно умер в возрасте ста семи лет, как раз в ту минуту, когда готовился отдать свой голос за республиканско-демократическо-прогрессивную партию, выдвинувшую проект выращивания брюквы во Вшетатско-Кралюпском крае. На ее программу он возлагал самые большие надежды. Из этого, мои голубушки, вы можете понять, что и самые лучшие обещания – вещь ненадежная.

Тетушка Каролина с видом победителя огляделась вокруг и добавила:

– Если я могу вам быть полезной еще каким-нибудь советом, пожалуйста, спрашивайте!

Взгляды миссис Компсон и ее подруг снова встретились. В этих взглядах отражалось глубокое смущение. Тем не менее миссис Компсон, в характере которой было что-то от пана Чумпелика, решила продолжить следствие.

– Еще несколько вопросов, мисс. В каких кругах вращались вы у себя на родине? В промышленных или исключительно торговых?

– Скорее в промышленных, – ответила тетушка после краткого раздумья. – К примеру, пани Яноушкова была вдовой железнодорожника и вышла замуж опять же за слесаря. А пан Микулка, с которым я тоже была не прочь перекинуться словечком, работал на «Татре». С другой стороны, я и торговых кругов не чуждалась. Взять хотя бы пана Маулиса, чья лавочка как раз напротив костела, – во время войны я продавала ему лук из своего садика, тогда в нем была большая нужда. И Арношт не возражал…

– Кто это Арношт? – спросила миссис Компсон, и в голосе ее послышалась некоторая напряженность.

– Арношт Клапште был моим нареченным, сударыня. Только его уже нет в живых, – добавила тетушка грустно.

Миссис Компсон нисколько не растрогало это сообщение.

– Какова его специальность? – спросила она резко.

– Сначала Арношт ездил на двадцать первом трамвае, он был кондуктором в прицепном вагоне, да там не оценили его талантов. Тогда он пошел машинистом на буксирный пароход. «Эх, видно, не слезть мне с буксирного транспорта», – говаривал он, бывало. Да это в шутку… Арношт любил и ту и другую работу…

– Благодарю, – отрубила миссис Компсон, будто острое лезвие гильотины упало на плаху. – Значит, вы в основном встречались с лавочниками, рабочими и кондукторами трамваев. Последний вопрос, мисс Паржизек. Где вы храните ваши капиталы?

Миссис Компсон сопроводила свои последние слова ласковой улыбкой. Улыбкой Горгоны. Улыбкой судебного исполнителя, явившегося описывать последнюю кровать. Это была улыбка палача, решившего сократить осужденному муки ожидания. Но тетушка Каролина истолковала эту улыбку по-своему. В доброте своего сердца она подумала, что миссис Компсон беспокоит, не лежат ли ее сбережения в каком-нибудь ненадежном месте. Ей было очень приятно, что она может рассеять опасения миссис Компсон.

– В Кампеличке, – с готовностью ответила она. – Да я, голубушка, этим голову себе не морочу. Если у человека на книжке лежит двенадцать сотен крон, тут как ни крути, а больше чем эти двенадцать он потерять не может. Слава богу, я всегда могу себя обеспечить, попрошайничать не стану. Понимаете, оно ведь не мешает, когда человек знает семьдесят шесть языков. Немало учеников прошло через мои руки за двадцать лет!..

Могло показаться, что тетушка Каролина собралась погрузиться в воспоминания. Но она быстро очнулась.

– Ну, а теперь ближе к делу, сударыни, – сказала она решительно. – Я вижу, у вас ко мне больше вопросов нет, да и мне самой в голову не приходит, что еще вам рассказать. Думается, теперь пришел мой черед спрашивать, должна же я иметь понятие, что это за общество. Оно всегда неплохо, когда человек знает, с кем водится. С финансами у вас вроде все в порядке. Только это еще не самое главное. А вот какие планы у вашего общества? Интересно, здоровые ли у него основы?..

У нас перед войной дочка учителя, девица Винтишкова, основала общество просвещения собак. В нем состояли самые лучшие, интеллигентные дамы; можно было надеяться, что собак ожидает радостное и счастливое будущее. «Наукой установлено, – заявила девица Винтишкова на открытии общества, – что собаки – самые благородные животные. Вполне возможно, они даже понимают наш язык. Представьте себе, сударыня, каково приходится псу, если при нем калечат чешский язык, неправильно произносят окончания причастий прошедшего времени, а иногда даже допускают вульгаризмы. Я предлагаю, чтобы пред лицом этих бессловесных тварей мы обещали очистить от недостатков нашу речь и нравы; своим примером мы должны содействовать поднятию культурного уровня собак. В дополнение к своему проекту я бы предложила ввести в программу собачьего обучения музыку, пение и декламацию стихов наших лучших поэтов, что, разумеется, обогатит духовную жизнь этих благородных созданий».

Какая прекрасная и возвышенная задача, не так ли?! А теперь посмотрите, милые мои, как все плохо кончилось.

Это случилось на первом же собеседовании, организованном дамами для своих любимцев. Во время чтения стихов Кветослава Ранди-Пучицкого «Болтунья луна» болонка жены старшего городского советника Вовсова и пудель жены старшего ревизора Жогоуркова по кличке Муфин сильно повздорили. Болонка посчитала эти стихи за любовную лирику и принялась жалобно скулить, а Муфин нашел в них элемент нездорового натурализма и дико завыл. Катастрофа разразилась во время чтения заключительных строк:

При слове «печенка» в дискуссию вмешался сенбернар жены чиновника Рамбоушкова: он укусил болонку. После этого началась всеобщая потасовка. Напрасно девица Винтишкова пыталась успокоить собачек чтением статьи Болемира Янды-Светнинского «Критика как самое прекрасное из искусств». Было слишком поздно. В свалке погибло больше половины псов… А теперь вам, сударыни, самим видно, – закончила свою тираду тетушка, – что получается, когда основывают какое-нибудь общество, хорошенько не подумав. Если я правильно поняла, ваше почтенное содружество хочет помогать людям. Только правда ли это?..

Тетушка Каролина не собиралась обижать жриц. Ее последние слова были отражением горьких сомнений простого человека, который встречается с добрыми делами богатеев разве только на страницах календаря или когда, закрыв глаза, силится вообразить себе нечто подобное.

И если миссис Компсон еще полчаса тому назад имела намерение поскорей отделаться от тетушки, то во время тетушкиного рассказа о собачьем просветительном обществе это намерение сменилось бесповоротным решением. Однако тон последней фразы тетушки, бравшей под сомнение благородные цели клуба, так не понравился ей, что она на некоторое время отложила свое решение.

– Я прощаю вам этот странный вопрос, мисс Паржизек, – сказала она с достоинством, – и объясняю его невежеством человека, живущего, по всей очевидности, в совершенно нецивилизованном обществе. Членами клуба жриц состоят лучшие дочери нашей страны. В нашем уставе сказано, что члены клуба обязаны ежедневно совершать одно доброе дело. А наш устав – святыня для каждой из нас.

Миссис Компсон и не подозревала, куда приведет ее эта речь. Даже немедленно последовавший вопрос тетушки не испортил хорошего настроения этой отважной женщины.

– Могу я поинтересоваться, сударыня, – сказала тетушка, – какое доброе дело вы совершили сегодня?

– Пока никакого, – ответила миссис Компсон. – Но…

– Силы небесные! – испуганно воскликнула тетушка. – Как же вы успеете? Ведь уж вечер на дворе!

Тетушка была права. Эта краткая, но выразительная реплика вернула жриц к действительности, обнаружив всю безвыходность их положения. Доброе дело, которое они думали совершить сегодня, заключалось в приеме тетушки в члены клуба и было уже обречено на провал. Разве могли они в двенадцатом часу ночи придумать что-нибудь другое?

Да, любой человек, оценив сложившуюся ситуацию, поставил бы на клубе жриц крест и сказал, что песенка клуба спета. Но только не тетушка Каролина. В ее добрых озабоченных глазах вдруг затеплилась искорка надежды. Она разгоралась. Становилась все ярче. Теперь самый ненаблюдательный человек мог бы заметить, что клубу жриц есть еще на что надеяться.

– Придумала! – воскликнула радостно тетушка. – Если вы хотите успеть сегодня совершить одно очень важное доброе дело, то я могу вам помочь.

– Пожалуйста, – сказала миссис Компсон суховато. – Если только это в наших возможностях…

– Конечно, – ответила тетушка с уверенностью. – Нужно только, чтобы вы уговорили вон ту особу (при этом тетушка ткнула указательным пальцем в сторону мисс Пимпот) отдать мне клубок.

Произнеся эти загадочные слова, тетушка замолчала и устремила на мисс Пимпот один из уже известных нам взглядов.

Это был взгляд, который действовал на официантов в ресторации «Ручная мельница» таким образом, что с них моментально соскакивала врожденная апатия; даже улитка, ползущая по дороге, и та, застигнутая этим взглядом, сразу осознала бы необходимость пуститься в галоп. Мисс Пимпот только тем и спаслась от обычного действия тетушкиного взгляда, что уставилась своими злющими глазами в пол. Наступила тишина.

– Я не понимаю вас, – сказала наконец миссис Компсон, не догадываясь, о чем идет речь, но совершенно определенно предчувствуя, что близится страшная катастрофа.

– Сейчас я вам все растолкую, – с большой охотой заговорила тетушка. – Как я вам уже сказала, главное тут – клубок. Я, знаете ли, не любительница выдавать чужие секреты. Каждый волен делать, что хочет. Меня не касаются развлечения вон той особы. Только незачем было ей отнимать у меня клубок: мне этот клубок нужен для доброго дела. А короче говоря – для носков. Положим, флаг я им уже связала, а все равно на ноги тоже что-нибудь требуется. Так что, если эта особа захочет совершить доброе дело…

Объяснения тетушки были несколько запутанными, и не удивительно, что миссис Компсон встревожилась.

– Какие носки? Какой клубок? И при чем тут, о милосердный боже, мисс Пимпот?

– Ей это все хорошо известно, – ответила тетушка Каролина задумчиво.

Мисс Пимпот вдруг оживилась.

– Что за вздор вы болтаете, сударыня?! – воскликнула она хриплым голосом и угрожающе шагнула вперед.

И напрасно. Тетушка была миролюбивой женщиной, но ненавидела лицемерие и ложь. Слова мисс Пимпот глубоко задели ее. Темные силы, которые дремлют на дне души каждого человека, пробудились.

– Это я-то болтаю вздор? – произнесла она голосом, который крепчал по мере того, как она говорила. – Может быть, вы станете утверждать, что не набрасывались на меня, чтобы вырвать клубок из моих рук? По-вашему, и никаких штучек там на палубе вы не делали?.. Пойдешь ли ты наконец сюда?!

Последние слова относились к Маничку; устав летать, он опустился на грудь мисс Пимпот, устроился на краю ее декольте и начал ласково чирикать.

– Разумеется! – успела еще сказать мисс Пимпот, но дальнейшие события убедили ее, что она произнесла это слово преждевременно и не подумав. Ее судьбу решила маленькая птичка. Невероятно, чтобы женщина, весом в триста шестьдесят пять фунтов могла быть побеждена крошечным пернатым созданием, но природа иногда позволяет себе такие шутки.

Маничек, сидевший на краю декольте мисс Пимпот, неожиданно склонил головку набок. Очевидно, что-то привлекло его внимание, и он решил поближе рассмотреть, в чем дело. Звучный голос хозяйки испугал его. Он вспорхнул. И в эту минуту взорам всех присутствующих открылась удивительная картина.

Из-за пазухи мисс Пимпот тянулась толстая нитка. Она горела ярко-оранжевым огнем, и уже после первого взгляда на нее тетушка Каролина пришла в такое волнение, что допустила некоторую грубость в выражениях, чего с ней никогда не случалось, и с сокрушением воскликнула:

– Вот она где собака зарыта!

От ее крика Маничек заметался по комнате. Потеряв ориентировку, бедная птичка испуганно бросалась из стороны в сторону, не выпуская из клюва конец шерстяной нитки. Мы не должны удивляться. Это была птичка незнатного происхождения и к тому же из бедной семьи, она действовала по пословице: «Запас пить-есть не просит».

Дамы застыли в изумлении; точно загипнотизированные, переводили они глаза с летающего Маничка на мисс Пимпот и обратно. Одна только тетушка Каролина сохраняла спокойствие. Когда наконец Маничек выпустил из клюва нитку, она схватила ее и принялась наматывать на палец. Тетушка работала проворно, и клубок в ее руках быстро рос. К тому времени, когда дамы пришли в себя, он стал величиной с гранат.

– Остановитесь! – закричала миссис Компсон истошным голосом.

Но было поздно. Некоторые явления природы невозможно задержать. Если уж двум небесным телам суждено столкнуться, это неизбежно произойдет. Мисс Пимпот бросилась на тетушку Каролину. Но тетушка, у которой еще был жив в памяти аналогичный случай нападения, происшедший утром этого дня, предупредила ее. Точно рассчитанным движением она сунула руку за декольте мисс Пимпот. Торжественная и сияющая, она выпрямилась, сжимая в ладонях два клубка, такие огромные и великолепные, какие редко кому удается видеть.

Первой очнулась от изумления миссис Хорнблоуэр.

– Несчастная! – воскликнула она взволнованно. – Что вы наделали?

Тетушка Каролина решила, что упрек брошен в ее адрес, и нашла эти слова не подходящими к случаю. Во-первых, она не чувствовала себя несчастной, во-вторых, ее поступки были совершенно понятны и незачем было задавать такой вопрос. Только раздавшийся затем возглас жрицы убедил ее, что обращались не к ней.

– Да! – кричала истерически миссис Компсон. – Я спрашиваю вас, мисс Пимпот, от своего имени и от имени всех жриц: как вы объясните свой безобразный поступок?

Мисс Пимпот не отвечала. Она продолжала упорно глядеть в пол. Лицо ее то краснело, то бледнело; ставшая теперь плоской грудь ее бурно вздымалась. И тут тетушкино сердце вдруг оттаяло. Она почувствовала сострадание к женщине, которую жестоко обидела природа, не поскупившаяся наделить ее приятельниц такими пышными формами.

– Не обращайте внимания, голубушка, – проговорила она мягко. – У каждого в жизни что-нибудь да не так…

Но тетушке Каролине не суждено было договорить. Вокруг нее поднялся такой оглушительный галдеж, какой тетушка слышала на своем веку лишь один раз – в 1944 году, когда пан Гадрболец необдуманно высыпал на прилавок перед семнадцатью глубочепскими жительницами килограмм чесноку.

– Смошенничала! – взвизгнула миссис Хорнблоуэр, весившая только на восемь фунтов меньше, чем мисс Пимпот. – Держу пари, что эти клубки весят около десяти фунтов. Ты украла у меня первенство!!!

– Хороша рекордсменка!

– Обман! Позор! Фу!..

Тетушка с изумлением смотрела на происходящую перед ее глазами сцену. Тщеславие жриц отталкивало ее. «Боже мой, – подумала она, – как же эти люди хотят помогать другим, как собираются совершать добрые дела, если для них важно только, кто больше весит?..» Мысли ее становились все мрачней; тетушка ясней и ясней понимала, что мир, в котором она очутилась, полон низости и греха. Он населен безумцами. Бестолковыми официантами, коварными эрцгерцогами, лордами Бронгхэмами и вдобавок вот такими взбалмошными женщинами, которые спятили с ума и так напугали Маничка, что он может умереть со страха. Крепко прижав к груди оранжевые клубки, тетушка опять потянулась к ручке двери.

Потянулась и опустила руку. Нет, она не могла просто так взять и уйти! В чем же было бы тогда ее отличие от этих низких женщин? Требует от них добрых дел, а сама…

И тетушкино сердце смягчилось. Она повернулась лицом к жрицам и сказала спокойным и ясным голосом:

– Ну, хватит! Завтра вы начнете вязать носки. Все до одной. Отлынивать не позволю. Я уверена, что мисс Пимпот прилежанием искупит свою вину. А теперь марш по местам.

Это было сказано тоном, не допускающим возражений, и с такой решимостью, что галдеж сразу прекратился. Жрицы сконфуженно посмотрели одна на другую. Подумать только, вот перед ними стоит загадочная женщина-варвар и помахивает флагом цвета еще более дикого, чем она сама; и эта женщина, которая взбудоражила весь клуб, уронила его престиж, теперь вдруг посылает их спать!

Жрицы уставились на миссис Компсон. Миссис Компсон слегка вздрогнула. Веки ее быстро заморгали, казалось, она пробуждается ото сна.

– Смею спросить, мисс Паржизек, – сказала она наконец, в упор глядя на тетушку, – для кого, собственно, мы должны вязать носки?

– Вот тебе на! – удивилась тетушка. – Разве я вам еще не говорила? Для бедных дикарей с острова Бимхо!

– Бимхо?.. Вам известен остров Бимхо?

– Ну, конечно, – скромно, но с достоинством ответила тетушка. – Я там кое-чем владею: колом из сандалового дерева, ну и всем прочим… Словом, это мой остров, и я еду туда наводить порядок.

В салоне послышался грохот.

Это миссис Уоррен упала в обморок.

 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ,

повествующая о том, как тетушка Каролина стала объектом внимания некоторых иностранных держав

Сенатора Уоррена отделяло от его подруги жизни миссис Уоррен по меньшей мере семь тысяч километров, и, разумеется, ему не приходило в голову, что она лежит в обмороке на палубе «Алькантары». Но даже если бы мистер Уоррен узнал об этом, он, поглощенный делами совершенно иного порядка, не придал бы большого значения такому происшествию.

Представитель народа буквально задавлен бесчисленными и необычайно сложными заботами. Ему приходится следить за курсом акций, подкупать судей, получать дивиденды, заказывать ругательные статьи на своих политических противников, присутствовать на заседаниях советов директоров и, не щадя сил, стараться пустить конкурентов по миру, завладев предварительно их основным капиталом и резервными фондами. Все эти занятия и еще многие другие составляют лишь незначительную часть трудов человека, взвалившего на себя бремя забот о процветании родины.

До настоящего времени мистер Уоррен успешно справлялся со своими задачами. Состоя членом правления одиннадцати трестов, он по праву гордился тем, что изобрел особый способ стрижки купонов, не оставляющий на пальцах водяных мозолей.

События минувшей недели подействовали на мистера Уоррена угнетающе. Он пришел к горькому убеждению, что судьба к нему слишком жестока. В течение ряда лет мистер Уоррен неустанно хлопотал о финансовых делах Патагонии, самоотверженно брал на себя все заботы о распределении чистой прибыли, получаемой этим государством от ловли китов и тюленей; Патагония же ответила ему самой черной неблагодарностью. Патагонцы заявили, что намерены сами заниматься всеми финансовыми делами, связанными с китовым промыслом, и будут выплачивать лишь шесть процентов с капитала, вложенного в дело мистером Уорреном.

Когда мистер Уоррен узнал об этом, его чувствительное сердце содрогнулось от справедливого негодования. Он признавал за простыми людьми право время от времени болеть патриотизмом даже в таких формах, как нежелание умирать голодной смертью или сопротивление попыткам содрать с них две шкуры, но тут они хватили через край!

– Что же это такое?! – воскликнул мистер Уоррен. – Хороша благодарность патагонского народа своему благодетелю!.. Мистер Вильямсон!

На пороге кабинета появился мистер Вильямсон, секретарь мистера Уоррена.

– Мистер Вильямсон, – произнес мистер Уоррен, причем в голосе его слышалось сильное волнение, – боюсь, мы будем вынуждены лишить Патагонию тех преимуществ, которые она имела от наших капиталовложений. Придется нам вложить средства в другую страну.

– В какую именно? – спросил мистер Вильямсон.

– Неважно. Пусть там не будет китов. Например… что произрастает в Боливии?

Мистер Вильямсон сухо кашлянул.

– Продукцией Боливии ведает концерн Фостера, сэр.

– Хорошо. Ну, скажем, Гондурас или Перу…

– В Перу дела ведет Д. П. Морган, а в Гондурасе – «Юнайтед фрут компани», сэр.

– Разве? Ага!.. Да, разумеется… А что если взять Эквадор или Коста-Рику? Или лучше Афганистан и Габес?..

– Я очень сожалею, сэр, но Эквадор, Коста-Рика, а также Никарагуа в ведении Ротшильдов. Что касается Афганистана и Габеса…

Мистер Уоррен покраснел от раздражения.

– Дайте мне атлас, мистер Вильямсон! – приказал он.

Когда требуемый предмет был принесен, мистер Уоррен энергичным движением вытащил из папки карту мира. Затем зажмурился. С минуту покружил указательным пальцем над бесконечными равнинами материков и водными пространствами океанов и, ткнув наконец палец в какое-то место, открыл глаза.

– Что это такое, мистер Вильямсон? – спросил он. – Вот здесь, маленькое и розовое?

– Великобритания, сэр.

– Хорошо, – решительно сказал мистер Уоррен. – Сунем эти двести миллионов долларов в Англию. Можете идти.

Но мистер Вильямсон не двигался в места.

– В чем дело? – спросил мистер Уоррен. – Может быть, у вас имеются возражения?

– Лично у меня нет, сэр. Но…

Мистер Вильямсон откашлялся, помогая своим голосовым связкам произнести то, что он вынужден был сообщить:

– Боюсь, сэр, что Великобританией уже занимается Пентагон.

– О… – вырвалось у мистера Уоррена.

Казалось бы, сердце истого патриота, каким был мистер Уоррен, должно было в эту минуту дрогнуть от гордости. Но этого не случилось. Двести миллионов долларов, которые некуда было поместить, легли на сердце тяжелым камнем, не давая ему возможности шевельнуться.

Мистер Уоррен уныло посмотрел на карту. Мир вдруг показался ему невыразимо тесным и мрачным. При всем желании он не мог освободиться от чувства, сходного с переживаниями собаки, которой сначала сунут вкусную кость, а потом уберут ее из-под носа. Или с муками, какие переносит голодный путник, попав в роскошный ресторан и обнаружив на столе, установленном всевозможными яствами, около каждого прибора карточку с надписью: занято мистером Ротшильдом, занято мистером Морганом, занято мистерами…

– Мерзавцы! – злобно выругался мистер Уоррен. Разумеется, он имел в виду не только что упомянутых мистеров или Пентагон, а республику Патагонию, по вине которой он очутился в столь скверном положении.

– Что же мы предпримем, сэр? – спросил мистер Вильямсон.

Именно это интересовало и самого мистера Уоррена. Он снова посмотрел на карту мира, но никакая счастливая мысль не осенила его. Неожиданно мистер Уоррен вспомнил, как однажды, будучи еще ребенком, провалился на экзамене по физике, не сумев объяснить, что такое вакуум. Сейчас он не задумываясь ответил бы на этот вопрос. Просто показал бы на свою голову. Но даже мысль о том, как обрадовался бы старый добряк учитель его успехам, не принесла мистеру Уоррену облегчения.

Момент, когда он должен будет ответить мистеру Вильямсону, приближался с ужасающей неотвратимостью. Ответ мог быть только один: «Не знаю». Мистер Уоррен почувствовал, как у него на лбу выступил холодный пот. Если сейчас не произойдет какое-нибудь чудо…

Мистер Вильямсон напомнил о себе, переступив с ноги на ногу.

Мистер Уоррен беспомощно раскрыл рот. В эту минуту дверь приотворилась и в щели показалась голова мисс Стенфорд.

– Радиограмма от миссис Уоррен, сэр.

Как известно, радиограммы от законных подруг жизни приносят обычно недобрые вести. Мистера Уоррена покоробило. Возможно, это второй удар, приготовленный ему судьбой.

Дрожащей рукой взял он сложенный лист бумаги и развернул его. Буквы прыгали перед глазами, и прошло некоторое время, прежде чем они встали на свое место. Наконец мистер Уоррен прочитал:

дорогой эта ужасная женщина сказала бимхо принадлежит ей тчк лежу обмороке тчк если со мной произойдет несчастье виноват будешь ты тчк мабель

Мистер Уоррен с недоумением вертел в руке радиограмму и никак не мог вспомнить, что такое Бимхо. Сначала ему показалось, что Бимхо – собачья кличка. Наконец его мысли пришли в порядок. Да ведь это тот паршивый остров, который миссис Уоррен втемяшилось купить: она решила уехать туда со своим проклятым клубом «Жрицы Афродиты». Разумеется, он и не подумал покупать его. Просто послал дуре Паржизек телеграмму с вымышленным сообщением, что на острове вспыхнуло восстание людоедов. Возможно, эта баба все же туда поехала… Может быть, она тоже едет на «Алькантаре», и миссис Уоррен, узнав правду, упала в обморок?

Правильный ход мыслей мистера Уоррена на мгновение был нарушен: падающая в обморок миссис Уоррен полностью завладела его вниманием. Насколько он помнил, с его супругой нечто подобное произошло всего раз в жизни. Это было на Гавайских островах. Сидя на террасе отеля, миссис Уоррен щелкала лесные орехи, не подозревая, что в одном из них притаилась уховертка. При виде насекомого миссис Уоррен испустила слабый крик и свалилась со стула. В стране, где каждую секунду ждут землетрясения и люди предусмотрительно оглядываются при малейшем шорохе, это было неосторожно. Мистер Уоррен хорошо помнил, что затем последовало.

Прежде всего из отеля выскочили официанты. За ними ринулись к выходу остальная прислуга, хозяин гостиницы и его клиенты. Все они с необыкновенной быстротой бежали к морскому берегу и прыгали в пироги и во все, что могло держаться на воде. Тотчас начали пустеть и другие здания города, их обитатели искали спасения с помощью всевозможных транспортных средств, только бы поскорей покинуть остров. Вскоре по направлению к берегу катился бурный людской поток. Впереди всех мчались миссионеры, от них не отставали ни на шаг чиновники правительственных и городских учреждений, за ними трусили торговцы и мелкие промышленники, а совсем позади бежали туземцы и прочая голь. Не удивительно, что эти добрые люди поддались панике, ведь истинная причина сотрясения почвы была им неизвестна.

К великому счастью, все хорошо кончилось. Никто, кроме уховертки, не лишился жизни. Бедная тварь не догадалась скрыться из упавшего на пол орешка и была раздавлена телом миссис Уоррен.

Мистер Уоррен вздрогнул и вернулся к действительности. Он принялся рассуждать: радиограмма его жены отправлена с «Алькантары». Это дает основание надеяться, что обморок миссис Уоррен не причинил большого вреда ни людям, ни имуществу.

Но что бы там ни было, а в положении мистера Уоррена улучшений не произошло. Теперь ко всем его заботам прибавилась новая. Мистер Уоррен не питал иллюзий относительно того, что радиограмма его жены может быть оставлена без внимания. Миссис Уоррен радирует: «Виноват будешь ты». Значит, она решила поставить на своем. Мистеру Уоррену придется выполнить желание своей подруги. И, простившись с перспективой пожить спокойно на старости лет, немедленно приниматься за ее дела.

«И почему я не купил тогда этот мерзкий остров? – с горечью подумал мистер Уоррен. – Почему?..»

Задав себе вторично этот вопрос, мистер Уоррен вдруг спохватился. Да ведь он не купил остров Бимхо потому, что инвестировал весь свой капитал в промыслы Патагонии. А теперь…

– Мистер Вильямсон!

Мистер Вильямсон почтительно наклонил голову в ожидании приказаний.

– Вы спрашивали меня, мистер Вильямсон, что нам делать с капиталом? Так слушайте же. Вызовите мисс Стенфорд и прежде всего продиктуйте ей каблограмму правительству Патагонии; сообщите им, что мы закрываем все кредиты, предоставлявшиеся ранее этой проклятой и неблагодарной республике. Затем составьте текст радиограммы-молнии мисс Паржизек на «Алькантару». Предложите ей десять миллионов долларов за остров Бимхо, я хочу его купить. Понятно?

– Да, – ответил мистер Вильямсон.

* * *

Бедекер утверждает, что вид с парохода на берега Африки незабываемо прекрасен. Лорд Бронгхэм этого не находил. Да и могло ли быть иначе?.. Третий день лежал он в постели, не в силах оправиться от потрясения, испытанного при встрече с тетушкой Каролиной. Лорд Бронгхэм чувствовал большую слабость, у него не выходила из головы эта страшная женщина, которая заказала ему коньяк, заподозрив у него расстройство желудка; мысль, что она снова может сесть с ним за один столик, приводила его в ужас.

Да, тетушка Каролина взволновала спокойную гладь его жизни, и в самом дурном смысле этого слова. Разговор с ней пошатнул веру лорда Бронгхэма в высокие идеалы, которыми до сих пор он неизменно руководствовался. Незыблемость светских условностей, святость уединения, превосходство британского образа мышления – все это и много других бастионов британских традиций были потрясены действиями тетушки Каролины до основания.

Лорд Бронгхэм лежал в своей крепко запертой каюте. За ночь его отвращение к женщинам, ранее связанное исключительно с ревматизмом в области бедра, переросло в ненависть.

Уже одно это было плохо. Но случилось и нечто худшее.

До самой последней минуты лорд Бронгхэм стремился отдать все свои силы служению родине. Он чтил память собачки Пегги, дремал в клубе, прикрывшись листами «Тайме», учил своих арендаторов вежливости и раз в неделю делал себе тепловатые ножные ванны из раствора соли святого Роха. Встреча с тетушкой Каролиной нарушила привычный распорядок, которому он следовал уже сорок лет. Короче говоря, лорд Бронгхэм почувствовал неодолимое стремление играть активную роль в истории Британской империи.

Ему еще было не вполне ясно, с чего начинать. Но сознание, что крамольные взгляды какой-то невежественной женщины грозят гибелью мировой цивилизации, заставляло его торопиться.

Насколько он помнил из истории, женщины всегда толкали мужчин на путь, который приводил страну или к невиданному расцвету, или к катастрофе. После долгих размышлений лорд Бронгхэм остановил свое внимание на первом варианте – второй за последнее время вошел в большую моду, а лорд Бронгхэм, как член консервативной партии, чувствовал естественное отвращение к подражательству.

Стоило решить главное, и все остальное оказалось бы пустяками. Подумать только, возможность прославить свою родину давалась прямо в руки! Открытый враг Британской империи номер один находится на палубе «Алькантары». Он принял обличье женщины в сто пятьдесят килограммов весом, с румяным лицом, немыслимыми манерами и агрессивным поведением. Женщины, которая презирает традиционную британскую колониальную политику, конституцию, порядок проведения выборов и, кроме того сомневается в превосходстве белой расы. Женщины, чьи воззрения могут привести к чудовищным последствиям, если ей удастся их претворить в жизнь.

А она намеревается это сделать!.. Притом на острове, который она считает своей собственностью, и способом, заслуживающим быть названным чрезвычайно коварным. К счастью, эта опасная женщина не сумела скрыть методов, какими она решила осуществить свои преступные намерения. Она проговорилась, что замышляет завоевать симпатии туземных властей при помощи подарка в виде шерстяных носков.

– Какая чушь!.. Шерстяные носки…

Лорд Бронгхэм вскочил с постели и в воинственной позе остановился посреди каюты. Средство уничтожить противника, вписав при этом новую славную страницу в историю британской колониальной политики, было им найдено. Он поразит тетушку Каролину ее собственным оружием. Против кустарной продукции отсталой страны он выставит чудеса современной техники…

Лорд Бронгхэм гордо выпрямился. Да, он одарит жителей Бимхо такими вещами, какие им и не снились. Несомненно, этот скромный народ оценит великодушную помощь великой мировой державы и, проникнутый благодарностью, отныне пойдет за ней навстречу счастливому будущему.

Он тщательно оделся и, смахнув с лацкана пиджака пылинку, впервые после трехдневного уединения бодро вышел на палубу «Алькантары».

На южном горизонте нежной, вибрирующей линией рисовался африканский берег. Но лорд Бронгхэм не обратил на него никакого внимания. Твердыми шагами направился он на верхнюю палубу, где в маленькой стальной будке, окруженный сложными аппаратами, сидел радиотелеграфист мистер Тернболл.

* * *

В 8.15 в канцелярии лорда Хэвишема, государственного секретаря по делам колоний, была получена радиограмма-молния. Мисс Колинс, в ведении которой находилась почта, вскрыла ее, а мистер Брьюс, сидевший рядом, ее расшифровал. Вот что в ней значилось:

лорду хэвишему лондон

квебек-стрит 11

немедленно вышлите самолетом в Сингапур на имя мисс паржизек до востребования двадцать гроссов дамских нейлоновых чулок тчк

лорд бронгхэм

Лорд Хэвишем, в сущности, был мужчиной с простыми, но твердыми взглядами на жизнь. Он верил в бога, в паштет королевы Елизаветы, Английский банк и субботний вечер; его безукоризненная нравственность, безусловно, давала ему право решать все вопросы, связанные с материальными и духовными потребностями ста миллионов цветных подданных Британской империи. По части дамских нейлоновых чулок и психологических тонкостей, как правило, неотделимых друг от друга, он был, к сожалению, абсолютным профаном.

Когда лорд Хэвишем прочитал радиограмму, первой его мыслью было, что его коллега сошел с ума. Но он недолго довольствовался этим объяснением. Поразмыслив над тем, как четко и продуманно составлена депеша, он пришел к другому выводу. Лорд Бронгхэм попал в сети дьявола. Будучи добрым христианином, лорд Хэвишем легко представил себе способы, какими увлекают слабых смертных на путь порока. И хотя он уже тридцать лет честно делил супружеское ложе с леди Хэвишем, все же он имел некоторые представления о силе женских чар, ввергающих в грех.

Он даже слыхал не раз, что некоторые мужчины, склонные к фривольным похождениям, дарили своим дамам различные вещи, чаще всего нейлоновые чулки. Лорд Хэвишем был либералом и потому допускал существование подобных вещей. Но двадцать гроссов дамских чулок – это уже слишком!

Его математически точно работавший мозг, воспитанный в традициях Английского банка, тотчас сопоставил число пар чулок с числом дней в году и с изумлением установил, что или лорд Бронгхэм меняет по восемь любовниц в день и каждой дарит по паре чулок, или же у него одна любовница, но требующая за свою любовь две тысячи восемьсот восемьдесят пар чулок ежегодно. Масштабы порока потрясли пуританскую душу лорда Хэвишема.

Все понятно: его уважаемый коллега попал в сети женщины-вампира, задавшейся целью высосать из него, как из мужчины и государственного деятеля, все силы до последней капли. Надо немедленно принять меры. Не потому, что лорд Хэвишем был привязан к лорду Бронгхэму, – просто он считал подобный способ ухода с общественной арены несовместимым с общепринятыми нормами.

Лорд Хэвишем полагал неразумным брать на себя ответственность за исход столь важного дела. Необходимо было посоветоваться с человеком, чей опыт по части грешников не вызывал никаких сомнений. Наиболее подходящим лицом он нашел его преподобие Джемса Брауна, советника по делам церкви из министерства колоний.

Отец Джемс прибыл немедленно. У него были розовые щеки, голубые глаза и круглые бедра. Он до того походил на херувима, что принимавшим его у себя хозяевам неизменно приходила в голову мысль предложить ему вместо стула белое облачко. Лорд Хэвишем не являлся исключением.

Поморгав глазами, лорд Хэвишем произнес скорбным голосом:

– Господь отвратил свое лицо от Британской империи и допустил, чтобы на нее пала тень.

– Мы опять потеряли какую-нибудь колонию? – спросил отец Джемс спокойным тоном, свидетельствующим, что изучение казней египетских пошло ему на пользу.

– На этот раз нет. Но, кажется, мы теряем лорда Бронгхэма.

– Это, разумеется, очень грустно. Что с ним случилось?

Когда лорд Хэвишем выложил все подробности, отец Джемс глубоко задумался.

– Я вижу только два выхода, – сказал он наконец. – Во-первых, вместо нейлоновых чулок можно выслать лорду Бронгхэму кого-нибудь из наших наиболее уважаемых пастырей, чтобы он очистил его от греховных мыслей. Будет ли правильным такое решение? Удастся ли пастырю искоренить зло в душе лорда Бронгхэма? Я не без оснований опасаюсь, что не удастся. Лорд Бронгхэм, как всем известно, человек высокой нравственности, и если уж он не избежал соблазна, то только потому, что чары, перед которыми он не устоял, слишком велики.

– Вы полагаете, эта женщина очень хороша и соблазнительна? – строго спросил лорд Хэвишем.

– О да. Безусловно. Я мыслю ее обладательницей тонкой талии и округлых форм. Опасаюсь также, что любовный пыл такой женщины может превзойти воображение человека.

– Какой ужас! – воскликнул лорд Хэвишем.

– Чудовищно!

Оба с минуту смотрели в одну точку.

– Принимая во внимания эти обстоятельства, – продолжал духовный отец, – понятно, ничего не остается, как избрать второе решение. Если выше сил человеческих заставить лорда Бронгхэма отказаться от этого сосуда дьявола, выход только один: заставить ее отказаться от лорда Бронгхэма. Что вы на это скажете?

– Я думаю, это очень правильная мысль. Вопрос, стало быть, в том, чтобы подыскать подходящую кандидатуру для выполнения столь трудной миссии.

– Мне кажется, нужный нам человек должен отличаться большим опытом и ловкостью. Следовательно, теми качествами, которыми, например, обладаете вы, сэр.

– Я? – изумился лорд Хэвишем. – Но мое положение…

– Желательно также, чтобы это лицо было закалено в борьбе с дьяволом, – осторожно прервал его отец Джемс. – Пожалуй, на такой случай скорей подходит духовная особа, например я…

– Вы? – встрепенулся лорд Хэвишем. – Нет, такой жертвы я не имею права потребовать!

– Святая церковь богата мучениками – ответил достойный отец Джемс смиренно. – Впрочем, задача моя облегчается возможностью влиять на эту женщину, используя не только слово божие, но и безупречные изделия нашей текстильной промышленности. Я полагаю все же…

– Нет, это исключается! – отрезал лорд Хэвишем. – Уже само имя говорит о принадлежности этой женщины к варварской расе, следовательно, она способна на все. Я опасаюсь, ваше преподобие, что с такой чувствительной душой, как ваша, нельзя одержать победу над столь невежественной особой. Нет, я не могу дать свое согласие на такое рискованное дело.

Некоторое время они молчали.

– Так что же делать? – спросил наконец отец Джемс, и в голосе его прозвучала покорность судьбе.

– Если ни один из нас не в силах помочь лорду Бронгхэму, остается третий выход, – твердо заявил лорд Хэвишем. – Для того чтобы избавиться от искушения, надо поддаться ему, как говорит один из ученых столпов нашей святой церкви. Лорд Бронгхэм должен жениться на этой женщине. Сегодня же пошлем ему радиограмму-молнию с таким советом. Нейлоновые чулки лорду Бронгхэму, конечно, ни к чему. Подобный подарок молодоженам мне кажется неуместным. Однако я склоняюсь к мысли, что правительство его величества не будет возражать, если лорду Бронгхэму и его супруге в день свадьбы будет отправлено приличествующее случаю подношение.

– Вы совершенно правы, сэр, – согласился его преподобие отец Джемс и печально вздохнул. – Я лично предложил бы картину с видом на Вестминстерское аббатство с южной стороны в солидной, украшенной богатой резьбой дубовой раме.

Договорившись по этому поводу, оба деятеля торжественно поднялись со своих мест.

* * *

В то время как в кабинете лорда Хэвишема решалась судьба лорда Бронгхэма, в доме номер 13 по Эшендем-стрит собрались на тайное экстренное заседание некоторые члены правительства. Заседание было созвано по поводу срочного донесения Интеллидженс сервис, гласящего, что сенатор Уоррен только что предложил некоей мисс Паржизек из Глубочеп, пассажирке парохода «Алькантара», десять миллионов долларов за остров Бимхо – владение упомянутой дамы.

Заседание проходило в спокойной и торжественной обстановке. Вступительную речь произнес сэр Гораций Тэрт, член консервативной партии.

– Уважаемые джентльмены, – сказал он, в соответствии с серьезностью минуты, глубоко взволнованным голосом. – Британская империя снова неожиданно получила возможность доказать миру, что только она одна является носительницей возвышенных идеалов свободы и подлинной гуманности. Как стало известно, мисс Каролина Паржизек из Глубочеп склонна продать свою наследственную собственность – остров под названием Бимхо, расположенный под нулевым градусом северной широты и сто восьмидесятым градусом восточной долготы. Как установлено, на этом острове произрастают кокосовые пальмы, кофейные деревья и ваниль. Само собой разумеется, упомянутые продукты нас ни с какой стороны не интересуют. Единственное, к чему мы не можем остаться равнодушными, это судьба примерно пятидесяти темнокожих туземцев, обитателей острова. Есть опасения, джентльмены, что мисс Паржизек не сумеет позаботиться об их духовном и материальном благе так, как надлежит. Она не уделит должного внимания их образованию, гигиене и воспитанию их политических взглядов. По ее вине население острова может остаться в полном неведении относительно своих гражданских прав, как например тайны переписки и свободы печати. Заранее можно сказать, что подобная политика мисс Паржизек в глазах всего цивилизованного мира лишает ее права на владение островом. Однако мисс Паржизек не только не отказалась заблаговременно и по доброй воле от претензий на остров Бимхо, но, наоборот, пытается его продать.

Джентльмены! Наша родина и, в частности, наша консервативная партия всегда славились либеральным образом мышления, особенно по отношению к цветным гражданам Британской империи. Этими соображениями мы обязаны руководствоваться и в случае с островом Бимхо. Мы не имеем морального права допустить, чтобы его жители не пользовались всеми благами цивилизации, а подобная опасность как раз им и угрожает. У нас не возникает ни малейших сомнений в том, что, если бы правительство Соединенных Штатов, которые являются родиной всех человеческих свобод, приняло на себя управление островом, оно бы сделало из этой территории подлинный рай земной. К несчастью, на этот остров претендует лишь частное лицо, а именно сенатор Уоррен. А разве мистер Уоррен призван к тому, чтобы одарить благами цивилизации простосердечных, но мужественных обитателей острова Бимхо? При всем нашем глубоком уважении к мистеру Уоррену мы полагаем, что не призван. Мистер Уоррен занимался до последнего времени цивилизаторской деятельностью в суровых областях Антарктиды, южнее мыса Горн. Он постиг стремления и душу детей северных стран, но не может знать желаний и интересов сыновей и дочерей тропиков. Возникает опасение, что он допустит ошибки и тем омрачит счастье бедных островитян. Поэтому, джентльмены, я предлагаю опередить мистера Уоррена и дать мисс Паржизек за остров Бимхо более высокую цену.

– Браво! – воскликнули хором присутствующие.

Сэр Гораций Тэрт наклонил голову и с важным видом опустился в кресло. Следующим встал сэр Самуэль Хорс.

– Из речи моего глубокоуважаемого коллеги, – сказал он и поклонился в сторону, где сидел сэр Гораций Тэрт, – я мог заключить, что на острове Бимхо произрастают кокосовая пальма, кофе и ваниль. Бесспорно, прямая и ясная логика его выводов глубоко трогает. Несмотря на это, полагаю необходимым напомнить вам: – мировые рынки забиты копрой, цены на кофе падают, а ванилью вообще никто не интересуется.

– Внимание!..

– Поэтому я опасаюсь, – продолжал сэр Самуэль Хорс, – что невинным жителям острова будет причинен ущерб и страдания, если мы попытаемся приобщить их к общему мировому кризису.

– Внимание, внимание!..

– Гуманистические принципы мешают мне дать согласие на покупку острова Бимхо, в особенности если приходится переплачивать. Думаю, вы не станете возражать.

– О да! – единодушно воскликнули все собравшиеся.

– Имеются еще какие-либо предложения? – спросил председательствующий член правительства.

В эту минуту с кресла поднялся невзрачный с виду человечек, голова которого напоминала черепашью; никто никогда не видел, как он приходит и уходит; по слухам, это был помощник начальника канцелярии военного министерства.

– Я совершенно согласен с выводами обоих ораторов, – произнес загадочный человек голосом еще более слабым, чем можно было ожидать. – Но для полноты картины мне хочется добавить к речи сэра Горация один пустячок, который он, очевидно, упустил из виду.

– Внимание!..

– Сэр Гораций, вероятно, не подумал о наших храбрых английских моряках. Жизнь этих людей сурова и полна лишений. Случается, их нога месяцами не ступает на твердую землю! Бывает, что они видят перед собой остров, обоняют сладкий запах цветов, но судно проходит мимо, потому что остров этот принадлежит государству, которому нет дела до самочувствия наших замечательных парней.

– Внимание, внимание!

– Представьте себе, как были бы счастливы эти суровые, но умеющие тонко чувствовать люди, встретив среди необъятных просторов Тихого океана место, где они могли бы после утомительного пути бросить якорь и спокойно, не думая об опасности, повеселиться и отдохнуть от одиночества. Таким местом и является остров Бимхо. В его глубоко вдающихся в берега бухтах могут расположиться, не боясь нескромных глаз иностранцев, четыре или пять подводных лодок; водная поверхность бухт идеальна для того, чтобы здесь могли опуститься несколько гидросамолетов в том случае, если бы наши моряки сговорились собраться для дружеской беседы со своими коллегами летчиками. Вполне возможно, что у правительства Соединенных Штатов возникнет такая же благородная идея. Но имеем ли мы право отречься от своих планов в его пользу? Полагаю, ни под каким видом. Я считаю необходимым, чтобы правительство его величества незамедлительно предприняло соответствующие шаги и назначило мисс Паржизек из Глубочеп за остров Бимхо цену более высокую, чем предложил мистер Уоррен. Надеюсь, хватит трех миллионов фунтов стерлингов.

– Да будет так! – дружно воскликнули все присутствующие.

* * *

Вот почему в тот же день поздно вечером на «Алькантару» пришли три радиограммы-молнии. Одна лорду Бронгхэму – с рекомендацией жениться на тетушке Каролине, а две самой тетушке – в них содержались предложения, в случае если она согласна продать остров Бимхо, перечислить на ее текущий счет: в первой радиомолнии – десять миллионов долларов, во второй – три миллиона фунтов стерлингов.

Радиотелеграфист мистер Тернболл принял их и приказал немедленно вручить адресатам.

Лорда Бронгхэма это известие застигло в тот момент, когда он находился на левом берегу судна и, опершись на перила, докуривал гаванскую сигару «Ротшильд медиум». Его унесли в каюту, и врач не отходил от него целую ночь.

Тетушка Каролина приняла вести из эфира совершенно спокойно, как будто их принес браницкий почтальон Скочдополе. Она и не думала о том, что находится в эту минуту от ближайшего берега самое малое на расстоянии двухсот двадцати километров.

Тетушка положила радиограммы на ночной столик, села на кровать и стала гадать, от кого бы они могли быть. Конечно, всякое могло приключиться за то время, пока она путешествует. Пришел трубочист и напачкал в ее кухне сажей. Или брат Вацлав бросил перевоз, как он давно собирался, ездит теперь на семнадцатом номере трамвая и решил ей об этом сообщить. Мог кто-нибудь и умереть. Но эту мысль тетушка тут же прогнала, потому что в семье Паржизеков умирать раньше восьмидесяти лет не было принято. Скорей, пожалуй… Тетушка Каролина вздрогнула и облилась холодным потом. Она вспомнила, что не заплатила перед отъездом по счету за электричество обычные восемьдесят крон.

– Так оно и есть, – ужаснулась она, дрожащими пальцами развертывая радиограммы. Но тут же успокоилась, убедившись, что это не счет пражской электростанции. Всего-навсего какой-то Уоррен и совсем незнакомые англичане предлагают ей за остров десять миллионов долларов и три миллиона фунтов стерлингов. «Тьфу ты, как они меня напугали, – сказала она, поворачиваясь к Маничку. – Мало я натерпелась за день!..»

Затем она надела на голову чепец и улеглась в постель. Последней ее мыслью, прежде чем она погрузилась в крепкий сон, было: «Слава богу, что не трубочист! Ведь я завязала трубу мокрой тряпкой…»

 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,

в ней Франтик переживает из-за тетушки Каролины массу неприятностей

В каюте Джона Смита царили мир и покой. Бледный, зеленоватый отсвет морских глубин, проникающий сюда сквозь круглый иллюминатор, смешивался с тусклым светом электрической лампочки, засиженной мухами, создавая тот таинственный мягкий полумрак, каким окутаны предметы на полотнах старых голландских мастеров. Ничто не нарушало торжественной тишины, шумная жизнь осталась по ту сторону закрытой наглухо двери… Вот к стеклу подплыли две миноги и с любопытством заглянули внутрь. Увидев на стене карту Британской империи, они почтительно ретировались.

И в эту минуту рука Джона Смита перестала двигаться. На столе громоздились толстые фолианты, возле пузырька с чернилами лежал лист пергамента. Джон Смит что-то писал. Да, писал! И теперь, дойдя до места, над которым следовало хорошенько подумать, прервал свою работу.

– Как вы полагаете, сэр, панталоны цвета сливы подойдут к моему возрасту и темпераменту? – спросил после минутного размышления Джон Смит, подкрепившись несколькими глотками из пузатой бутылки, стоявшей на полу у его ног. – Сливовый цвет приятен для глаз, боюсь только, он производит несколько легкомысленное впечатление.

– Думаю, вам нечего беспокоиться, сэр, – ответил Франтик. – Учитель Кноблох, что живет у нас в Бранике, тоже любит такой цвет, а это человек серьезный, у него трое детей.

Ответ, видимо, удовлетворил Джона Смита, и он с удовольствием снова приложился к бутылке.

– Надеюсь, его величество разделяет вкус господина учителя Кноблоха, – с важностью произнес он. – Теперь остается разрешить вопрос о сюртуке и галстуке. По моему убеждению, здесь требуется величайшая осмотрительность. Один мой знакомый потерял любовь своей невесты только потому, что избрал для своего костюма цвет, напоминающий растение, которое эта девушка не терпела. Конечно, я бы охотно назвал мисс Паржизек своей невестой. Но, к сожалению, это не так. Она не пришла в тот вечер к вентиляционной трубе, и я до сих пор не имел возможности выразить ей свою симпатию и расположение. Тем не менее я буду вам очень обязан, сэр, если вы сообщите мне название цветка, который больше всего любит мисс Паржизек. Не резеда ли это?

– Тетушке Каролине всегда нравилась куриная слепота, – ответил Франтик. – Кстати, обратите внимание, сэр, ведь мне трудно дышать.

– О, в самом деле! – воскликнул Джон Смит и поспешно встал. Направился к тяжелому дубовому шкафу, стоящему в углу, и в нерешительности остановился.

– Если вы, сэр, будете так любезны и обещаете мне не совершать больше никаких необдуманных поступков, я выпущу вас на свободу.

– Выпустите меня, сэр, – взмолился Франтик, – ведь я и взаправду задохнулся!

Джон Смит открыл дверцы, и Франтик выскочил из недр исторической реликвии. Это был тот самый шкаф, в котором когда-то Джона Смита вынесли из Британского музея и бросили в Темзу; на нем проплыл он с поднятым флагом мимо Вестминстерского аббатства. Теперь шкаф служил тюрьмой для Франтика. Но чтобы понять эту метаморфозу, мы должны вернуться немного назад.

После неудавшейся попытки Джона Смита установить связи с тетушкой Каролиной Франтик решил действовать на собственный риск. Сознание, что он находится всего в нескольких шагах от тетушки и, несмотря на это, не может сообщить о страшной опасности, которая ей угрожает, наполняло его душу тревогой и горечью. Неужели он проделал трудный путь через Австрию, Горицу, Градиск и Триест только для того, чтобы, преодолев все препятствия, беспомощно застрять у самой цели? Тетушка неуклонно приближается к своей гибели. До сих пор она ничего не знает о бунте людоедов на острове Бимхо, а они, конечно, очень обрадуются, увидев перед собой одинокую и беззащитную женщину. Хотя познания Франтика по части гастрономических вкусов каннибалов были скудны, все же он догадывался, что внешность тетушки, без сомнения, подействует возбуждающим образом на фантазию их главного повара.

Короче говоря. Франтик понимал необходимость как можно скорей что-нибудь предпринять. «Алькантара» уже миновала Суэцкий канал и приблизилась к Индийскому океану. И вот однажды вечером, не обращая внимания на запрет, Франтик тайком покинул спасительную каюту Джона Смита и пустился по лабиринтам коридоров и палуб на поиски тетушки.

Путешествие окончилось печально. На трапе, ведущем к закрытой палубе, которая опоясывала пароход, он столкнулся со странным существом, напоминающим не то херувима, не то мопсика жены ревизора налогового управления пани Гарусаковой из Годковичек. Франтик, конечно, не знал, что это Долли, девятилетняя дочь мистера А. Г. Хукера из Чикаго, крупного оптового торговца скотом, с огромным успехом снимавшаяся в прошлом году в Голливуде в большом полнометражном культурно-просветительном фильме «Мошенники и атомная бомба». С тех пор ее уже два раза похищали гангстеры и возвращали за соответствующее вознаграждение. Франтик хотел пройти мимо, но был остановлен неожиданным вопросом:

– Значит, меня опять украдут, сэр?

– Ты что, спятила? – удивился Франтик; его опыт по части кинозвезд был невелик, и от неожиданности он перешел на жаргон.

– Я не понимаю вас, сэр, – пролепетало ангелоподобное существо, – но, судя по вашему костюму, вы принадлежите к банде Билля Хаммердела или Джека Мильфорда по прозвищу Тихая Сапа. Надеюсь, вы меня немедленно украдете… Меня не крали уже почти полгода, а вот Черри Конней, у которой все лицо в веснушках и курносый нос, за это время похищали уже два раза. А ведь у ее папы на целых три миллиона меньше, чем у моего. Пожалуйста, унесите меня поскорей…

При других обстоятельствах Франтик, возможно, заинтересовался бы, почему мистер Конней беднее миллионами мистера Хукера. Но сейчас ему было не до того. Совершенно упустив из виду, что находится на «Алькантаре», а не у браницкого перевоза, он лаконично ответил:

– Ну-ка, пошевеливайся, не задерживай!

Франтик совершил ошибку: ангелоподобному существу, очевидно, были незнакомы особенности браницкой разговорной речи. Оно в ярости затопало ножками и издало такой пронзительный визг, что даже труба архангела Гавриила не заглушила бы его. Коридоры огромного парохода мгновенно ожили, и Франтику с великим трудом удалось проскользнуть среди ног бегущих по лестницам людей и укрыться в глубинах теплохода.

Джон Смит реагировал на это событие по-своему. Он ни на минуту не выпускал более Франтика из поля зрения, а если по каким-нибудь важным обстоятельствам принужден был ослабить внимание, то для большей безопасности запирал его в шкаф. Подобный случай имел место и сегодня. Джон Смит был целиком поглощен письмом к его величеству английскому королю по крайне серьезному вопросу.

Он просил новый костюм. Такой костюм, в котором можно было бы предстать перед тетушкой Каролиной и надеяться на успех. Джон Смит рисовал себе, как взор ее с наслаждением остановится на его туалете и она скажет: «Вы прекрасны, сэр! Изысканность вашего вкуса доказывает, что сердце ваше способно на глубокие и благородные чувства». Несомненно, король признает справедливость его претензии. Когда-то Джон Смит не стал настаивать на том, чтобы его величество повесили, и этот факт давал ему право рассчитывать на ответное великодушие. Без сомнения, просьба его будет удовлетворена, об этом нечего и беспокоиться. Только бы не ошибиться в выборе цвета панталон, сюртука, жилета и галстука… Сообщение о том, что тетушка Каролина любит куриную слепоту, наполнило сердце Джона Смита счастьем – он и сам любил ярко-желтый цвет, символ радости и веселья. По его убеждению, этот цвет прекрасно гармонировал с зеленым, сливовым и жемчужно-серым, которые он избрал для панталон, галстука и жилета. Новый костюм сделает его привлекательным, и он произведет впечатление даже на такую гордую и своенравную женщину, какой, несомненно, является мисс Паржизек.

От таких приятных мыслей Джон Смит расчувствовался и решил открыть двери тюрьмы Франтика.

– Я очень сожалею, сэр, что причинил вам некоторые неудобства, – сказал Джон Смит, выпуская мальчика. – Но я прежде всего думал о вашей безопасности. Надеюсь, свежий воздух комнаты благотворно подействует на вас. А теперь извините, если я опять отдамся работе, которую вынужден был прервать.

Проговорив эти любезные слова, Джон Смит сделал большой глоток из пузатой бутылки, схватил перо и склонился над пожелтевшим пергаментом.

– Благодарю вас, сэр, – ответил Франтик и, вытерев пот со лба, скромно присел на сундук у двери.

Как и все предметы в этой комнате, сундук был из темного дуба; прочность его свидетельствовала о высоком мастерстве английских ремесленников конца шестнадцатого века. Сундук запирался на огромный висячий замок, ибо Джон Смит хранил в нем вещи, которые были для него особенно дороги. Тут лежал аккуратно свернутый флаг, водруженный им когда-то на острове в устье Темзы, несколько печатей времен Ричарда Львиное Сердце и, кроме того, справка о перенесенной кори, выданная администрацией Флитской тюрьмы; особенно ценил он рукопись справочника «Что должен знать каждый налогоплательщик» с грифом «Для служебного пользования» – в целях большей удобопонятности Джон Смит образцово перевел ее на халдейский язык.

Вот на этот знаменитый сундук и присел Франтик, чтобы предаться своим в общем нерадостным размышлениям, пока Джон Смит царапал пером пергамент, доверительно беседуя с его величеством. Время от времени левая рука Джона Смита, нырнув под стол, извлекала оттуда бутылку, к горлышку которой он торопливо приникал губами. После этого на лбу Джона Смита выступали мелкие капельки пота, а перо его начинало еще быстрее бегать по бумаге.

Часы текли. Вокруг электрической лампочки, как шальная, кружилась муха. Жучок точил стенку шкафа, карта Британской империи еле слышно похрустывала – так хрустят суставы от подагры, которая в наш век является признаком добропорядочности и прогрессивного образа мыслей. Глаза Франтика начали постепенно слипаться.

* * *

Было уже половина десятого, когда Франтик внезапно очнулся от дремоты.

Джон Смит все еще сидел за столом, склонившись над пергаментом. Но спина его была согнута больше, чем требовало почтение к королю. Положив голову на средневековый фолиант, он мирно похрапывал, и это свидетельствовало о том, что Джону Смиту удалось сменить суровую действительность на сладкие сновидения.

Франтик потихоньку слез с сундука. Он перевел взгляд с раскрытого фолианта, на котором покоилась голова Джона Смита, на замочную скважину с торчавшим в ней ключом и решил, что настало время действовать.

* * *

Клуб «Жрицы Афродиты» переживал тяжелые времена. Казалось, добрый старый порядок рухнул, вместо него на свете воцарилась никем невиданная и неслыханная анархия.

Подумать только: клуб, вступление в который почиталось огромной честью, стал предметом злых насмешек со стороны женщины, чей культурный уровень, как остроумно заметила миссис Компсон, вряд ли был выше уровня «каннибалов и прочих обитателей Центральной Европы». Вместо того чтобы благодарить членов клуба за их бескорыстное желание научить ее хорошим манерам, она имела наглость произнести ряд обличительных речей и осквернила все их святыни. Пыталась заставить жриц вязать какие-то мерзкие носки. И в довершение всего подняла на смех самую богатую из них, публично продемонстрировав ее физические недостатки. Это было уж слишком.

Жрицы начали с того, что возмутились поступком мисс Пимпот, которая обманным путем захватила клубное первенство в тяжелом весе. Однако успокоившись и обсудив положение на срочно созванном собрании, они единодушно решили, что мисс Пимпот – невинная жертва коварного врага и поступок ее заслуживает снисхождения.

– Была совершена злодейская попытка опорочить славные традиции нашего клуба! – воскликнула по этому поводу миссис Компсон. – Но нас не запугаешь. Мы не позволим, чтобы особа, которая без стыда признается в знакомстве с людьми, отвергающими республиканскую партию, лучшую партию в мире, втерлась в нашу среду. Сомкнёмся же теснее вокруг своего председателя и объединенными силами расправимся с этой гадиной так, как она того заслуживает. Что касается мисс Пимпот, то, разумеется, мы обязаны принести ей свои извинения.

За эту резолюцию, встреченную бурным одобрением, голосовали единодушно все жрицы. Все ли?..

Нет. Как раз мисс Пимпот и отсутствовала. Целое утро ее никто не видел. Жриц охватило страшное беспокойство, не совершила ли их несчастная подруга в порыве понятного отчаяния какой-нибудь безрассудный поступок.

После долгих поисков мисс Пимпот обнаружили в ее каюте, где она заперлась на ключ. Она долго не откликалась на стук, но наконец все же открыла дверь; вид у нее был совершенно подавленный. Остекленевшие глаза и нетвердый шаг ясно говорили о том, что нервная система мисс Пимпот сильно пострадала от перенесенных волнений.

– Милая, – хором воскликнули жрицы, – не мучьте себя понапрасну! Мы не хотели вас обидеть, все забыто. Обещайте нам, что ничего с собой не сделаете и будете, как всегда, веселы и счастливы!

– Ладно, – невнятно пробормотала мисс Пимпот и попыталась захлопнуть дверь.

Но миссис Компсон помешала ей.

– О, вы на нас еще сердитесь, не так ли? – жалобно простонала она. – Скажите, как помочь вам снова стать радостной и счастливой?

– Никак, – ответила мисс Пимпот и всей тяжестью навалилась на дверь.

– О нет, нет! – воскликнула взволнованно миссис Компсон. – Вы должны нам откровенно сказать! Мы не уйдем отсюда, пока не загладим несправедливость, которую совершили по отношению к вам. Ну же, чего больше всего жаждет ваше сердечко, моя милая?

Мисс Пимпот мгновение тупо глядела на миссис Компсон и на толпу слоноподобных жриц, выглядывавших из-за ее спины. Поморгав глазами, она растерянно улыбнулась и наконец с видимым усилием выдавила из себя одно-единственное слово:

– Сиротку!..

– Сиротку?! – подхватила миссис Компсон с восторгом. – Ну, конечно! Чего же другого может желать ваше сердце, отдавшееся целиком бедным, страдающим существам… Только… – лицо миссис Компсон внезапно омрачилось. – Увы! Где же мы ее найдем? На «Алькантаре» нет сироток. Нельзя ли заменить чем-нибудь другим, моя дорогая?

– Нельзя, – упрямо повторила, мисс Пимпот и отпустила дверь, которая тотчас с треском захлопнулась.

Жрицы растерянно переглянулись. Очевидно, не в их силах было успокоить исстрадавшееся сердце мисс Пимпот. Грустные и подавленные расходились в тот вечер жрицы по своим каютам.

– Я еще побуду на палубе, – сказала на прощание миссис Компсон своим подружкам. – Вдруг бог услышит мою просьбу и поможет нам разогнать печаль мисс Пимпот.

Произнеся эти пророческие слова, миссис Компсон покинула жриц и отправилась на поиски тихого, уединенного местечка, удобного для размышлений. Задумчивая, мрачная, как трагическая тень, удалялась она, не подозревая, что бог уже милостиво внял ее горячей мольбе.

* * *

Франтику удалось в общем довольно благополучно выбраться из запутанных ходов и переходов нижней части корабля. Его ноги в драных тапочках ступали неслышно, точно обутые в мокасины ноги индейского следопыта, к тому же по пути попадалось достаточно всяких темных углов, куда можно нырнуть в случае необходимости.

Не прошло и пяти минут, как Франтик очутился на палубе; черный веер небес, усыпанный звездами, развернулся вдруг над его головой. Пароход шел быстро, но движение его было таким плавным и бесшумным, что казалось, он стоит на одном месте. Словно тридцать тысяч тонн железа и стали недвижно повисли в черном пространстве без конца и края, содрогаясь от легких, тревожных толчков. Беспричинный страх овладевает всяким живым существом в такие минуты. Зверь внезапно останавливается в глуши первобытного леса, испуганный его молчанием. Замирает сердце человека, когда, проснувшись в темной комнате, он ясно осознает вдруг свое полное одиночество. Может ли быть чувство более ужасное, чем то, которое испытываешь, поверив на секунду, что ты один на всем свете?

К счастью, Франтик и не собирался этому верить. Хотя он был одинок и мир вокруг него безмолвствовал, но в голову его не лезли такие романтические бредни. Он знал совершенно точно, чего хочет: нужно разыскать тетушку Каролину и по возможности ни с кем другим не встретиться. Здоровый реализм, присущий Франтику, побудил его предусмотрительно остановиться в чернильной тьме под навесом и внимательно оглядеться по сторонам.

Это было тихое место, сюда, очевидно, редко заглядывали люди. Длинная крытая палуба огибала левый борт и шла по направлению к корме; где-то в другом конце палубы темноту прорезывали тусклые отблески редких огней. Вокруг не было видно ни души, мертвую тишину нарушал только глухой рокот моря под килем корабля.

Франтик хотел двинуться дальше, как вдруг в тиши этого уединенного уголка раздался человеческий голос. Его перебил второй. Голоса шли из окна каюты – оно было задернуто желтой занавеской, но полуоткрыто. Франтик в испуге отскочил назад; окно находилось от него в двух шагах.

Большую часть человеческого характера составляет любопытство. И тапочки Франтика преодолели это расстояние без всяких усилий с его стороны.

* * *

Мистер Перси Грезль, корреспондент «Нью-Джерси кроникл», не был знаком со многими, например с Мильтоном и Шекспиром. Кое о ком он имел лишь смутное представление, ну, скажем, о Цезаре и Клеопатре, которые, по словам одного рыжего остряка ирландского происхождения, использовали тьму египетскую, чтобы обниматься между лапами сфинкса. Но Перси никогда не упускал случая познакомиться с полезными людьми.

Увидев однажды на палубе мисс Пимпот, он тотчас почувствовал желание сказать ей несколько дружеских слов. Это желание сначала не было ясным. Но чем меньше становилось расстояние до Адена, а Перси еще не знал, удалось ли ему смягчить сердце главного редактора «Нью-Джерси кроникл», – тем сильнее делалось его желание поговорить с упомянутой дамой. И как раз сегодня вечером он пришел к убеждению, что медлить по меньшей мере глупо. Поэтому он решительно постучал в дверь каюты, служащей временным убежищем тремстам фунтам мяса, именуемым мисс Пимпот.

Мисс Пимпот сидела на краю кровати, на полу лежало скомканное одеяло, из которого, как из уютного гнездышка, выглядывала бутылка «Мартини». Когда Перси вошел, ее взор был точно нацелен на горлышко этого предмета. Мисс Пимпот с нежностью заглядывала в бутылку и оторвалась от своего занятия с большой неохотой.

Человек, явившийся в чужой дом без приглашения, не должен рассчитывать на прием с распростертыми объятиями. Поэтому Перси нисколько не удивился, что мисс Пимпот и не подумала вскочить с постели и бурно его приветствовать. Заметив Перси, она отвела взгляд от бутылки и сурово бросила одно слово: «Сгинь!»

Но Перси не сгинул. Он закрыл за собой дверь и уселся на стул. Поглядев на мисс Пимпот так, как, очевидно, библейский отец смотрел на блудного сына, он спросил, сгорая от любопытства:

– Как поживаешь, старая тухлая треска?

Мисс Пимпот насторожилась. Мгновение она соображала, что это: комплимент, какое-нибудь новое, до сих пор неизвестное, выдуманное экзистенциалистами приветствие или оскорбление?.. Последнее было наиболее вероятно. А так как оскорбленный человек не должен сидеть безучастно, мисс Пимпот решила вскочить со своего ложа. Попытка не удалась, мисс Пимпот потерпела фиаско. Хотя тело ее переместилось в пространстве, оно не поднялось, а рухнуло на Перси. Бедняга заревел и сбросил мисс Пимпот со своих колен.

Дальнейший разговор велся при таких обстоятельствах: мисс Пимпот сидела на полу, а Перси – на стуле.

Перси. Простите, я вел себя неделикатно. (Пауза. Зажигает папиросу.) Могу вам предложить?.. Пардон, я забыл, вы курите сигары.

Мисс Пимпот. Что… что за вздор!

Перси (спокойно). Или вы все еще жуете табак, как в старое доброе время в Небраске? (Взгляд его падает на бутылку коньяку.) Ого, и тут я вижу прогресс! Раньше это был джин, смешанный с элем.

Мисс Пимпот (делая попытку встать). Вам должно быть стыдно, сэр!

Перси. Сэр?.. К чему такие церемонии, мисс Пимпот? Когда мы виделись в последний раз, вы называли меня просто Перси. Если я не ошибаюсь, это было в Мемфисе, в баре «Буги-вуги». Вы хлопали себя по ляжкам и орали: «Эй, Перси, старый морж, пусть меня повесят, если это не шикарная ночка!..»

Мисс Пимпот. Сэр, еще раз и настоятельно прошу…

Перси (мечтательно). Хорошие то были времена, мисс Пимпот! Помните, однажды вы перевозили виски из Канады в Штаты и по этому случаю обменялись с речной полицией несколькими сердечными приветствиями в виде пулеметных очередей?.. Я тогда тиснул в газеты роскошную статью, она имела шумный успех среди наших ребят. Потом я вас видел столько раз… На ринге, что на 38-й авеню, когда вы оспаривали первенство мира по вольной борьбе у Джона Друммонта по кличке Дьявол из Кентукки. Это был сильный соперник, пришлось открутить ему левое ухо и свернуть челюсть, чтобы заставить его признать ваше превосходство.

Мисс Пимпот (очевидно, начиная трезветь). Сэр!..

Перси. Вы упрямая женщина, мисс Пимпот. Я надеялся, что ваше сердечко затрепещет от радости при виде меня. Думал, конца не будет нежным, дружеским излияниям. А вы вот… (С легким вздохом.) Ну, ничего не поделаешь… будем говорить по-деловому. Не жарко ли тебе в парике. Билль?

Мисс Пимпот (некоторое время размышляет, затем сдается). Ладно, старая бестия. Номер не прошел. У вас чертовски хорошая память. Сколько хотите за то, что не выдадите меня?

Перси. Вообще говоря, ничего… (Уточняет.) Почти ничего… (Уточняет еще раз.) Сущий пустяк.

Билль. Не пропустить ли нам по маленькой?

Перси. Пожалуй.

Билль (стаскивает парик, обнажая багрового цвета лысину). Чертовски жарко, Перси. Никогда не думал, что изображать женщину – такая тяжелая работа. Меня тут чуть было не накрыли. Перси. Кто?

Билль. Все эта негодяйка Паржизек. Сначала она, а потом ее проклятая канарейка. Я ей припомню.

Перси. И правильно. Я как раз за тем и пришел к тебе. А чего, собственно, Интеллидженс сервис надо от этих жриц?

Билль (почесывая затылок). Это государственная тайна.

Перси. Подумаешь! Не слыхал я, что ли, вещей и почище!..

Билль. Ну ладно. Только не пишите о нашем разговоре аршинными буквами на первых страницах газет. Короче, это проделки промышленных кругов. В Англии хотят знать, куда их родные братья за океаном пихают деньги, ясно?

Перси. Ясно. А мисс Паржизек имеет к этому отношение?

Билль. Не слишком большое! Впрочем… на «Алькантару» летят радиограммы со всех концов мира, только искры сыплются. Вчера пришло сразу три. Что вы на это скажете?

Перси (нетерпеливо). Какие радиограммы?

Билль. А что я буду за это иметь?

Перси. Не хлопнуть ли нам еще по одной?

Билль. Я не прочь. (Задумчиво.) Сначала я служил американцам, теперь – англичанам. И скажу вам, мир отвратителен и грязен. Грязен и отвратителен. Мало платят за верную службу…

Перси (покорно). Хорошо. Сколько хотите за радиограммы?

Билль. Двадцать долларов, дружище. Ни больше, ни меньше, ровно двадцать. Выпьем? (Пьют.)

* * *

Хорошо развитая ушная раковина Франтика приблизилась к окну в тот момент, когда настроенный под влиянием «Мартини» весьма оптимистически Перси Грезль говорил:

– На этой Паржизек можно заработать золотые горы, Билль! Глупа, как индюшка в марте, сумасбродна и к тому же владеет островом. Конечно, у нее голова закружилась. Десять миллионов долларов или три миллиона фунтов стерлингов! Не каждый день человек получает такие предложения. Не хватает только одного. Хорошей рекламы в газетах. Вот с этой целью я и пришел сюда, Билль. Такого интервью, какое я с ней устрою, не знали люди с той поры, как Моисей интервьюировал господа бога по поводу своих евреев.

Другой голос отвечал:

– Правильно, валяйте, Перси! Я буду приносить вам все новости. Из дружеских чувств. Двадцать долларов за каждую информацию. Хотел бы я быть журналистом, Перси! Это – благородное занятие. Детективам живется куда хуже: они должны всегда держать язык за зубами. На этом деле себя не покажешь. У меня всегда был независимый характер, Перси, ведь вы меня знаете. За большую работу большие деньги – вот мой принцип, и никаких гвоздей. А тут – извольте любить сироток! Прямо тошно становится.

– Сироток?..

– Ну да, сироток. Потому что я – мисс Пимпот, основавшая триста шестьдесят пять сиротских домов. Перси, меня эти бабы с ума сведут!.. Ах, мое сердце пылает любовью к несчастным покинутым деткам!.. Что вы на это скажете?..

– Каждый сам кузнец своего счастья. Вот я, например, безумно влюбился в мисс Паржизек. Она поможет мне, Билль, достигнуть успеха и довольства, попомните мои слова!

– Возможно, только какая мне от этого польза?

– У вас отсутствует философский взгляд на жизнь. Вы смотрите на богатых людей предвзято. Хорошо, что существуют на свете богачи, Билль! Есть кого общипывать! Само собой, они должны быть немного придурковатыми, это необходимое условие. Богатым людям ум ни к чему. А бедным не годится быть глупыми. Лучше всего, когда человек беден, но умен, как я например. Он выжмет денежки из кого следует, разбогатеет, а ум останется при нем. И тогда ему уже нечего бояться, разве только трамвай задавит. Итак, если ты меня внимательно слушал, тебе должно быть ясно, что речь идет о том, как половчей обчистить мисс Паржизек. Я-то уж придумал. Теперь дело за тобой. Но поторопись, за этим лакомым кусочком на пароходе охотится по крайней мере дюжина людей.

– Я бы рад, Перси, но, дорогой мой наставник, в голову ничего не приходит. С тех пор как я превратился в ходячий сиротский дом…

– Все очень просто, Билль. Деньги вскружили голову мисс Паржизек. А если этого еще нет, то непременно будет, потому что она, во-первых, женщина, во-вторых, человек. Дело только в том, чтобы не упустить подходящий психологический момент. Послушай, Билль, если кто-нибудь имеет в кармане, ну, скажем, пятьдесят центов, он не станет раздумывать, купить ему шестиместный «бьюик» или гасиенду во Флориде. Заботы начинаются с пятидесяти долларов. Когда человек может приобрести швейную машину или холодильник, он начинает прикидывать, что ему нужнее. Ну а уж если у кого заведется пятьдесят миллионов, тут дело дрянь. Потому что холодильник, швейная машина, «бьюик», гасиенда и вообще все на свете у такого типа уже есть и он не знает больше, куда ему деньги девать. А в этот критический момент и появляется человек, который кое-что смыслит во вкусах богатых людей, и говорит: «Уважаемая мисс, как обстоит дело на вашем острове – ну хотя бы с цивилизацией? Есть у вас кому позаботиться о спасении падших девиц, о культурном наследии, великосветских приемах и увековечении знаменитых предков?.. Разве вы не обзавелись такими людьми? У вас еще нет министерства цивилизации? Вы, верно, хотите отстать от других государств? Надеюсь, вы позволите мне исправить это упущение?» И если вам удастся произнести речь с надлежащими интонациями и подчеркиванием при помощи ударений определенных слов, вы станете заправилой министерства. Это общепринятый способ организации подобных богоугодных заведений. Доверься опыту старого друга, Билль, и поспеши, пока есть время.

– Здорово! Значит, я стану министром, Перси! Выпьем?..

С минуту было тихо, затем раздалось приятное журчанье, и наконец голос произнес:

– Ну, я пойду, Билль. Подумай же об этой старой индюшке. Она хорошо откормлена и вполне годится на жаркое.

Дверь слегка скрипнула, и Франтик остался один среди глубокой тишины, которую нарушали только всплески волн; над головой Франтика сверкали звезды.

Он стоял, приложив руку к холодной стене, маленькое существо, затерянное на огромном иностранном теплоходе, набитом страшными людьми, стремящимися погубить тетушку Каролину. Теперь Франтика страшили не только людоеды, к которым тетушка продолжала приближаться. Он думал о людях, алчных до денег, и перед ним вставал трудный вопрос: кто из них хуже?

Франтик еще плохо знал жизнь. Ему было известно, что есть люди добрые, вроде тетушки Каролины или дядюшки Бонифация, и люди злые, как например школьный сторож пан Вондроуш или Гитлер. А теперь оказывается, мир прямо кишит каннибалами и злодеями. Они принимают разное обличье, но самые опасные из них те, которые рассуждают о цивилизации. Невинное сердце Франтика Паржизека забилось. Если до сих пор у него была серьезная причина предостеречь тетушку, то теперь этих причин стало множество.

А он стоит тут и даром теряет время!..

Франтик оторвался от окна каюты, внезапное безмолвие которой таило в себе новую, неизвестную угрозу, и быстро отошел в сторону. Отошел и остановился.

Куда идти? В этом огромном плавучем отеле сотни дверей, похожих одна на другую как две капли воды. Когда он представил себе эти бесконечные ряды дверей, тянущихся вдоль белых коридоров и крытых прогулочных палуб, ему стало жутко. Как найти нужную дверь?

Да, положение выглядело безнадежным. Таким безнадежным, что Франтик чуть было не заплакал. Он чувствовал, как затуманиваются его глаза, как предметы вокруг теряют ясные очертания. Колеблются, расплываются, приобретают странные, фантастические формы. И один из этих призраков принимает обличье тетушки Каролины…

Он протер глаза и попробовал прогнать чарующий призрак, который, очевидно, смеялся над его растерянностью. Но ему это не удалось. Призрак не исчезал. Наоборот. Он двигался по темной палубе и медленно приближался прямо к нему. И чем ближе он подходил, тем отчетливей становилось его сходство с тетушкой. Ее могучая грудь, широкие бедра, пухлые округлости рук и ног.

Призрак остановился у перил. С минуту раздумывал, а затем сел на скамейку, вглядываясь в необъятные манящие дали. Да, так может смотреть только человек, который вспоминает далекую родину, мечтает о своих близких…

– Тетушка! – закричал Франтик и бросился вперед.

* * *

Расставшись со своими подругами, миссис Компсон решила погулять по опустевшей палубе левого борта. На сердце у нее был мир и покой. Она знала, что бог, милосердию которого нет границ, не допустит, чтобы потерпевшая горькую обиду мисс Пимпот не испытала теперь заслуженного счастья. Как и когда оно придет к ней, миссис Компсон, разумеется, не знала. Но была убеждена, что это непременно сбудется.

Усевшись на ближайшей скамье, она смотрела вдаль. Говорят, оттуда чаще всего приходит наитие. Приходит тихо, незаметно, как легкое дуновение ветерка. Долго ждать ей не пришлось.

Представьте себе ее изумление, когда не из таинственной дали, а из какого-то темного угла к ней кинулось с криком живое существо и прижалось к ее подолу. Изумление миссис Компсон было так велико, что она чуть не упала со скамьи. Но тотчас взяла себя в руки. Пути господни неисповедимы! Очевидно, на сей раз господь решил отступить от своих обычаев и послал ей счастливую весть в человеческом образе. Она протянула руку к коленям, в которые уткнулось таинственное существо, и нащупала взъерошенную голову.

– Кто ты? – спросила она настойчиво.

Теперь наступила очередь Франтика удивляться. Ему ли было не знать голоса тетушки Каролины! Он слышал его при самых различных обстоятельствах, изучил все его модуляции. Но голос, прозвучавший сейчас, совсем не походил на тетушкин. Франтик быстро поднял голову; одного взгляда, брошенного на склоненное над ним лицо, было достаточно, чтобы убедиться в своей ошибке. Он вскрикнул и хотел вскочить. Но миссис Компсон оказалась более проворной. Она схватила его за руку и притянула к себе с такой силой, которая ясно доказывала, что на физическое состояние миссис Компсон нисколько не влияет общение с потусторонним миром.

– Откуда ты взялся, кто ты такой? – еще настойчивей повторила она.

Франтик покрылся холодным потом. Мозг его заработал с лихорадочной быстротой; нужно поскорей выдумать такую штуку, чтобы эта страшная тетка отпустила его. И тут в голову ему пришла спасительная мысль. Он вспомнил давным-давно прочитанную книжку «Судьба подкидыша». В ней описывалось, как подброшенный ребенок разжалобил злую, грубую женщину рассказом о своей печальной судьбе. Франтик не имел понятия, с чего начинают подобные истории, но решил, что лучше всего сразу изложить суть дела. Овладев собой, он перестал стучать зубами и выдохнул волшебную фразу: «Я сирота, сударыня…»

Миссис Компсон осмотрела рваную рубашку Франтика, его дырявые тапочки, веснушчатый нос, и глаза ее отразили глубокое волнение.

– Я это предчувствовала, – произнесла она взволнованным голосом. – Пойдем со мной, мой бедный мальчик…

И, крепко вцепившись в руку Франтика, миссис Компсон без колебаний направилась к ярко освещенному входу в апартаменты сильных мира сего.

* * *

Мисс Пимпот, она же Билль Пимпот, уже лежала в постели, собираясь заснуть, когда в коридоре послышался шум и вслед за тем в дверь постучали. Она сразу поняла, кто пожаловал, выругалась потихоньку и решила притвориться спящей. Это было смешно и наивно, потому что, если жрицы задумали куда-нибудь войти, их не остановишь.

– Мисс Пимпот! – послышалось за дверью. Голос, вне всяких сомнений, принадлежал миссис Компсон.

– Мисс Пимпот!! – упорно повторил голос.

– Мисс Пимпот!!! – раздалось в третий раз. – Боже мой, уж не больны ли вы, душечка? Если вы не ответите, я позову врача и слесаря!

Билль Пимпот снова выругался, влез в халат, натянул парик и открыл дверь.

Первой проследовала в каюту миссис Компсон, за ней сомкнутым строем остальные девять жриц. Когда все они вошли в каюту, у окна осталось ровно столько места, чтобы могла поместиться мисс Пимпот.

Мисс Пимпот со страхом окинула взглядом возникшую перед глазами картину. Она плохо знала историю, и ей было невдомек, что такой же страх испытали немецкие полки, когда впервые увидели перед собой укрепления из гуситских повозок. Мисс Пимпот не знала об этом и тем не менее содрогнулась.

– Вот мы и опять вместе!.. – затараторила миссис Компсон. – Не правда ли, дорогая мисс Пимпот, как хорошо, когда все в сборе?

– Да… – ответила мисс Пимпот изменившимся голосом.

– Вас нисколько не удивляет наш визит?..

– Удивляет… – промямлила мисс Пимпот, хотя это слово далеко не выражало всех ее чувств.

– Милая моя, это случилось исключительно по великой благости господней. Не так ли, дорогие подруги?

– О да!.. – хором подтвердили жрицы.

– Около часа тому назад мы разошлись грустные, погруженные в глубокую думу, – продолжала миссис Компсон, сдерживая бурное дыхание, вздымавшее ее грудь. – Мы говорили друг другу: наша лучшая подруга обижена нами и мы не в силах загладить свою вину перед ней, развеселить ее опечаленное сердечко. Говорили мы так, милые подруги?

– Говорили! – дружно подтвердили жрицы.

– А все потому, что мало верили. Только я одна не переставала надеяться. И бог услышал меня. Вы все еще не понимаете, почему мы пришли, моя милая?

– Нет, – проронила мисс Пимпот со слабой надеждой, что прежде, чем жрицы сообщат цель своего визита, «Алькантара» пойдет ко дну.

– Ну же, моя дорогая, догадайтесь, какой сюрприз мы вам приготовили! Это самое приятное из всего, о чем вы только могли мечтать.

Вымолвив эти слова, миссис Компсон с живостью повернулась к своим подругам и скомандовала: «Расступитесь, милые!»

Жрицы повиновались. Стены каюты слегка заскрипели, и в возникшем узком проходе показалась мальчишеская фигурка.

Мальчик был одет в светло-коричневую бархатную курточку, подпоясанную белым шарфом, с кружевами на вороте и рукавах и короткие бархатные светло-коричневые штанишки. Длинные желтые чулки, пара туфель с блестящими пряжками и зеленый берет с пестрым павлиньим пером дополняли его наряд.

Миссис Компсон окинула взором всю сцену, и на глазах ее засверкали слезы. Притянув мальчика к себе, она сказала:

– Это мисс Пимпот, мое дорогое дитя! Сердце ее полно любви и нежных чувств к бедным покинутым сиротам. Она будет заботиться о тебе, как родная мать. – И повернувшись к мисс Пимпот, она добавила: – Ну, что вы на это скажете, душенька?

– О-ох… – прохрипела мисс Пимпот. – Что это такое?..

– Сиротка, – ответила миссис Компсон с нежностью в голосе. – Теперь вы поняли? Дорогая моя, как мы счастливы доставить вам эту радость! Я нашла его на палубе. Он был такой жалкий и оборванный. Нам повезло, у герцогини Хэмпердик, которая путешествует на этом же теплоходе, хранился в ларце этот прелестный костюмчик, его носил покойный лорд Хэмпердик, будучи мальчиком. Она не разлучалась с ним, берегла, как святыню. И все же уступила нашим слезным просьбам. Не правда ли, малютка очарователен? Вам не кажется, что в нем есть что-то аристократическое? Он похож на маленького лорда Фаунтлероя…

– О… – выдавила мисс Пимпот и жадно глотнула свежий воздух, вливавшийся в каюту через полуотворенное окно.

– Нет, нет и нет, не благодарите нас, моя дорогая! Мы только выполнили свой долг. Сознание, что у вас есть ради кого жить, для нас самая лучшая награда. А теперь пойдемте. Будь доволен, малютка, ты нашел вторую мать. Доброй ночи, дорогая мисс Пимпот, доброй ночи!

Укрепление из гуситских повозок заколебалось, «Алькантара» послушно накренилась на левый бок, и дверь захлопнулась. Мисс Пимпот и маленький Фаунтлерой остались одни.

– Черт подери! – выругалась спустя несколько минут мисс Пимпот и, позабыв, что на ней парик, неосторожно вцепилась руками в волосы.

Франтик молчал. Стоя перед зеркалом, занимающим простенок от пола до потолка, он с недоумением разглядывал смешное существо в кружевном воротнике, смотревшее на него из полированной глади. Он вглядывался в свое отражение, и сердце его наполнялось горечью. «Хорошо еще, меня не видят в таком наряде браницкие мальчишки!» – подумал он и уже хотел было отвернуться от неприглядного зрелища, как что-то его остановило.

В глубине зеркала он увидел еще одно странное существо. Как будто это была мисс Пимпот и в то же время словно и не она. Человек, стоящий за спиной Франтика, имел многие видимые признаки мисс Пимпот, например цветастый халат и туфли, обшитые лебяжьим пухом, но на голове его не было больше искусно взбитых локонов, как за минуту перед тем. На голой, багрового цвета лысине лишь кое-где торчали одинокие волоски. И в эту минуту взгляды Франтика и странного существа встретились.

Секунду стояла тишина. Затем Билль сделал энергичный шаг вперед и грубым движением повернул Франтика лицом к себе.

– Отпустите меня, сударь! – закричал в отчаянии Франтик. – Отпустите меня, прошу вас! Я должен выполнить одно очень важное поручение…

– Скажите пожалуйста! Значит, ты задумал убежать? – пробурчал Билль, и губы его сложились в отвратительную гримасу. – Ну нет, этого я, сопляк, не допущу! Ты останешься здесь. А если пикнешь хоть одно слово о том, что видел, раздавлю тебя, как лягушку. Понял?

Высказавшись, Билль Пимпот открыл шкаф, вделанный в стену, бросил в него одеяло и, толкнув туда Франтика, захлопнул дверцы.

Так случилось, что Франтик, покинув один шкаф, оказался в тот же день пленником другого. Он вытянулся на дне и уперся взглядом в темноту. «Алькантара», легонько вздрагивая, резала волны океана. На ней плыла тетушка Каролина, одинокая, слабая женщина, приближавшаяся с каждой милей к гибели, от которой ее уже некому спасти.

 

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ,

описывающая, как мистер Тернболл посылает в эфир радиограмму-молнию

Обнаружив на своем столе сенсационную депешу Перси Грезля, мистер Фергюсон, главный редактор «Нью-Джерси кроникл», нахмурился и произнес одно только слово: «Дурак!»

Мистер Фергюсон работал журналистом уже сорок лет и знал душу человека – в частности журналиста – не просто хорошо, а отлично. Ему сразу вспомнилось, как, попав однажды в немилость, он пытался смягчить сердце своего шефа газетными утками, которым никто бы не поверил, кроме круглых дураков или слабоумных. Перси Грезль находится на пути в Аден, где ему надлежит отбыть наказание, и прибегает к подобному же трюку.

Мистер Фергюсон уже собирался бросить радиограмму в корзину, но в последний момент передумал. Да, Перси пробует его обмануть, это ясно. Но действительно ли Перси такой дурак?

Эта мысль заставила мистера Фергюсона расправить скомканный лист и перечитать снова:

политическая акция канарейки… бедная фабричная работница тайно покидает Чехословакию целью захвата важной морской базы… преступная деятельность одной иностранной державы направленная против цивилизованного мира… невинная птичка…

Да. Несомненно, все нагороженное здесь Перси – сплошная глупость. Несмотря на это, мистер Фергюсон не мог не подумать, что и глупость бывает полезна, если попадает в руки умного человека. А мистер Фергюсон никогда не сомневался в остроте своего ума. Он угадывал совершенно безошибочно момент, когда читатель перестает интересоваться Чудовищем с Бродвея и начинает симпатизировать Джеку Головорезу. В результате этого тонкого знания читательской психологии «Нью-Джерси кроникл» за двадцать шесть лет своего существования переходил тринадцать раз из рук республиканцев в руки демократов и обратно и никто из читателей этого не заметил.

Тем не менее жизнь становилась все более сложной, и мистеру Фергюсону временами приходили в голову неприятные мысли о надвигающейся старости. Его смущали некоторые изменения, происшедшие во взглядах на многие вещи. Взять хотя бы вопрос о патриотизме. Когда-то сознательным патриотом считался человек, который способен перебить сколько угодно врагов, если его родине угрожает опасность. Теперь же сознательным патриотом называют того, кто готов поставить свою родину в какое угодно опасное положение, лишь бы истребить как можно больше своих конкурентов.

Конечно, это тонкости, но пренебрегать ими нельзя. Мистер Фергюсон изо всех сил старался не запутаться в идеологических дебрях. Долголетний опыт подсказывал ему, что истинная мудрость не в правильном решении проблемы, а в ее формулировке. Высказывать открыто чужие взгляды, в особенности непроверенные, не следует. Куда безопасней задавать неизвестно кому адресованные риторические вопросы без опасения получить на них ответы. Вот почему в «Нью-Джерси кроникл» появлялись передовицы, жирные заголовки которых вопрошали:

Почему валяются на наших складах, ржавея и теряя привлекательный вид, такие полезные предметы, как танки и пушки?

Отчего войны ведутся в отдаленных уголках земного шара, где люди не имеют в этом деле достаточного опыта?

По какой причине некоторые государства отвергают предложение такой цивилизованной страны, как США, проводить на соседних территориях военные маневры?

Эти и подобные им вопросы свидетельствовали о том, что «Нью-Джерси кроникл» крайне прогрессивная в пределах закона газета и ее главный редактор не имеет оснований опасаться за свое будущее.

Однако мистер Фергюсон не был спокоен. Он с грустью вспоминал добрые старые времена, когда в газетах печатали все подряд, не задумываясь, кто и что об этом скажет. Времена, когда способный журналист мог сфабриковать любую сенсацию, положившись всецело на свое богатое воображение, не оглядываясь на государственного секретаря и его помощника. Такой сенсации жаждало стареющее сердце мистера Фергюсона.

Мистер Фергюсон немного задумался. В руке он все еще держал скомканную радиограмму, а перед его глазами мелькали тысячи и десятки тысяч листов «Нью-Джерси кроникл», вся история его славного прошлого, богатая сенсациями, способными заставить конкурентов позеленеть от зависти. Неплохо бы тряхнуть стариной! Но можно ли выдумать в пятидесятых годах двадцатого столетия нечто новое, неслыханное, небывалое?..

Мистер Фергюсон оторвался от славного прошлого, и взгляд его упал на маленькую букашку, пытавшуюся выкарабкаться по гладкой стенке из стакана, стоящего на столе. В его голове мелькнула дерзкая мысль. Несколькими минутами позже секретарша писала под его диктовку:

МИСТЕРУ ГРЕЗЛЮ АЛЬКАНТАРА

ПРОДОЛЖАЙТЕ НАБЛЮДАТЬ ДЕЙСТВИЯМИ КАНАРЕЙКИ НАКАЗАНИЕ СНИМУ ТОМ СЛУЧАЕ ЕСЛИ БУДЕТЕ ПИСАТЬ ЧИСТУЮ ПРАВДУ ТЧК ФЕРГЮСОН

* * *

Тетушка Каролина плохо переносила жару. Она обливалась потом, в носу щекотало, кроме того, тетушка беспокоилась за Маничка, который хватал воздух раскрытым клювом и всеми способами выражал свое недовольство плаванием по Индийскому океану. Отвернувшись от иллюминатора, вот уже целый час он смотрел на портрет королевы Виктории, висящий на стене.

Отложив перо и посоветовав Маничку бросить глупые капризы, она начала обмахивать лицо транспарантом, исчерченным жирными линиями; она любила, чтобы строчки ложились ровными рядами.

Письмо еще было далеко не закончено. У тетушки столько накопилось на сердце, что она не знала, с чего начать и на чем остановиться. Взглянув на исписанную страницу, она вслух прочитала:

Дорогой брат Вацлав!

Прежде всего посылаю вам всем горячий привет с парохода под названием «Алькантара»; он плывет в Сингапур, а потом дальше, до самого Тихого океана. Не заглянешь ли ты как-нибудь в Глубочепы полить фуксии и проветрить комнату? А то у меня сердце не на месте. Кстати, заплати, пожалуйста, по счету за электричество, я в спешке позабыла. Деньги сразу вышлю, у меня их, слава богу, достаточно. По правде сказать, я могла бы их иметь сколько захочу, только все сомневаюсь. Какой-то американец предложил мне десять миллионов долларов, если я продам ему мой остров; а англичанин, так тот даже три миллиона фунтов стерлингов. Деньги порядочные, на них можно бы кое-что приобрести. Например, новую лодку, ведь старая течет, сколько раз я тебе говорила, что, если людям в лодке ноги заливает водой, много не заработаешь. А Франтику не мешало бы купить праздничные штаны и майку в голубую полоску, о которой он мечтает. Боюсь только, как бы не пришлось с этих денег платить большие налоги. Спроси у пана Кумбалка, старшего чиновника налогового управления, какую сумму это составит и что он думает по этому поводу.

Вообще-то и я и Маничек здоровы, если бы только не жарища. Люди ко мне здесь очень хорошо относятся, никогда бы не подумала, что можно так интересоваться простой женщиной из Чехии.

Вчера, например, заявился ко мне один господин и предложил свои услуги, сказал, что хочет заботиться на острове о падших девушках из богатых семей. Мне его предложение показалось не очень-то приличным, и я его прогнала. Немного погодя он опять пришел и обещал поставить памятник кому-нибудь из моих знаменитых предков. Я как-то растерялась; сразу никто на ум не пришел. Пожалуй, скорей всего подошла бы тетя Роза из Буштеграда, у нее своих детей было одиннадцать человек, потом она вышла замуж за вдовца с тремя ребятишками и всех вывела в люди. Напиши мне, как ты на это смотришь.

Вообще я все время нахожусь в центре внимания. Пришлось мне устроить так, чтобы принимать гостей ежедневно утром с десяти до двенадцати и вечером с четырех до пяти. А то совсем некогда вязать носки из той красивой оранжевой пряжи, что я отобрала у мисс Пимпот. Эта особа – член клуба каких-то жриц; я тоже могла бы в него вступить, но мы немножко поскандалили, и дело расстроилось. А жаль, это женщины солидные, только, думается, у них в голове не все в порядке. Одна из них упала в обморок, когда узнала, что я получила в наследство остров. Не всякому, конечно, выпадает такое счастье, не понимаю, к чему ей забивать этим голову.

Как я уже писала, двери у меня хлопают не переставая; я постепенно убеждаюсь, что, если человек имеет хоть какую-нибудь недвижимость, его больше уважают. Кто у меня только не перебывал! Кое-что и путное предлагали. Вот, например, один задумал построить на моем острове музей и собрать в нем всевозможные исторические редкости. Я согласилась. По-моему, туда можно будет передать тот номер «Кролиповода», о котором пишет бедный Арношт в своем завещании. Я приняла еще предложение мистера Хупера, который подрядился провести на моем острове газ. Мне нравится газ, Вацлав. В электрочуде никогда не испечешь хорошего пирога, обязательно подгорит. А зимой у газа человек и погреться может, коли лень печку топить. Затем был еще какой-то тип из кино и соблазнил меня построить киностудию на голливудский манер. Я не прочь. Прошу тебя, Вацлав, сходи в Баррандов и посмотри, как там все устроено. Мне бы не хотелось отставать от Голливуда.

4 июля.

Собиралась кончить письмо, да столько всего набралось, и к тому же здесь нет почтового ящика, надо ждать, пока приедем в Сингапур.

Милый Вацлав, у меня прямо голова идет кругом. За эти четыре дня столько произошло, прямо уму непостижимо. Прежде всего должна сообщить тебе, что мне сделали восемь предложений. И все самые лучшие люди. Но я не хочу выходить замуж: что бы подумал обо мне Арношт? Все же один претендент мне понравился. Это некто Смит, я познакомилась с ним на днях. Правда, он не высказался. Подошел, низко поклонился и обещал прийти, когда получит от его величества посылку. Не знаю, какая такая посылка, но я ответила, что, надо думать, с ней ничего не приключится, в особенности если она послана ценной.

Потом приходил лорд Бронгхэм, которого я тоже знаю. Точнее сказать, он не пришел, его принесли на носилках, потому что не так давно с ним случился небольшой удар. Когда я его спросила, зачем он себя затрудняет, он заявил, что любовь к родине велит ему, невзирая на состояние здоровья, просить моей руки. Вообще-то он очень обходительный человек, и я была с ним любезна. Спросила о его самочувствии, не пучит ли опять живот, пообещала приготовить отвар из собачьей петрушки, когда приедем в Сингапур. Лорд Бронгхэм ничего мне не ответил, я слыхала, как он шептал: «Боже, храни короля, боже, храни короля!..» Не знаю, что это должно означать, но у него уж перед этим ум за разум заходил, а после болезни, верно, хуже стало. Дело кончилось тем, что я его поблагодарила и отказала: раз ты сватаешься к женщине и признаешься ей в любви, не к чему припутывать сюда короля и всякие такие штуки.

7 июля.

Мы уже далеко за Сингапуром, и я опять не отправила тебе письмо. Прости меня, Вацлав, если бы ты знал, сколько у меня забот, ты бы не обиделся.

Мне думалось, что владеть островом дело нехитрое. Оказывается, далеко не так. Я убеждаюсь в этом все больше и больше. Уже во время первой встречи с лордом Бронгхэмом я поняла, с какими трудностями придется встретиться. Только не придала этому значения. И вот теперь, после того как меня интервьюировал мистер Грезль, у меня открылись глаза. Вацлав, представь себе, на острове нужно учредить множество всяких министерств, заведений, издавать газеты… Но лучше я опишу тебе по порядку весь разговор с мистером Грезлем.

Это приятный молодой человек, он носит синие носки. Я люблю синий цвет; правда, его всегда надо чем-нибудь оживить, а то кажется, будто чего-то не хватает. Вроде как небо без облаков. Я ему об этом сказала, и он обещал учесть мои слова. Затем я спросила его, чем могу служить. Он ответил:

– Уважаемая мисс, на протяжении всего пути я следил за каждым вашим шагом, я убежден – вы необыкновенно честная, умная и рассудительная женщина. Не сомневаюсь, что остров Бимхо под вашим управлением станет самой счастливой страной в мире.

– Мне тоже так кажется, – ответила я ему. – Вы видели носки, которые я вяжу для своего народа?

– Нет, не имел счастья, – сказал мистер Грезль и проявил большое желание взглянуть на них. Затем долго перебирал их, потому что у меня их уже семьдесят четыре пары и все разные. Когда осмотр был закончен, мистер Грезль заявил:

– Я не видел ничего более прекрасного, милая мисс! Как корреспондент самой распространенной в мире газеты, я с удовольствием напишу заметку об этой необыкновенной коллекции. Ведь мои читатели жаждут знать все подробности о вас и ваших намерениях.

– Спрашивайте, сударь, – сказала я. – Мне скрывать нечего.

– Что вы думаете о мировой цивилизации, уважаемая мисс? – спросил мистер Грезль и открыл блокнот.

Подумав, я сказала:

– Мне кажется, не стоит о ней говорить. Вы, может, обратили внимание, сударь, когда начинают много говорить о цивилизации, значит, жди где-нибудь войны.

Мистер Грезль записал мои слова и снова спросил:

– Каков ваш взгляд на равноправие женщин?

Ну, на этот вопрос я сразу ему ответила!

– Сударь, – сказала я, – чтобы иметь возможность задать такой вопрос, мужчина должен сначала родиться. А его рождение зависит от нас, женщин.

– И от мужчин тоже, – возразил мистер Грезль.

– А от кого больше?..

Мистер Грезль задумался и хотел было еще что-то добавить, но я быстро перевела разговор на другое: эта тема мне казалась немножко неприличной. Воспользовавшись паузой, я попросила его объяснить мне значение слова «инсинуация»; я прочитала недавно в газетах про станции, распространяющие инсинуации, и ничего не поняла. Мистер Грезль поморщился и сказал, что не может ничем помочь; мне было странно слышать это от такого образованного человека.

Потом он закрыл блокнот и сказал, что теперь ему хотелось бы поговорить со мной неофициально, так всегда легче понять друг друга. Мы ходили взад и вперед по палубе, море было изумительно синее, вдалеке виднелась какая-то земля с высокими горами. Мистер Грезль назвал ее Явой и сказал, что пароход там остановится и я смогу опустить в почтовый ящик это письмо, потому-то я и тороплюсь дописать.

Затем мистер Грезль взял меня под руку и спросил, что я буду делать с такой кучей денег. Я ему говорю: пока никаких денег у меня нет, а есть только остров. А мистер Грезль твердит свое: раз за остров предлагают три миллиона фунтов, значит я владею тремя миллионами. Пришлось согласиться, и тут мистер Грезль спросил меня:

– Вам приходило в голову, любезная мисс, какая огромная ответственность лежит на вас? Пожалуй, такая же точно, как на английском короле, хотя ваш остров несколько меньше Англии. Благосостояние народа, экономический расцвет, внешняя политика, культура – все будет зависеть от ваших способностей.

Я испугалась, но не подала виду и объяснила, что уже толковала по этому поводу с лордом Бронгхэмом.

– Лорд Бронгхэм – идиот, – заявил мистер Грезль и презрительно махнул рукой. – О чем он тут разглагольствовал?

– О выборах и конституции…

– О! – сказал мистер Грезль. – Разумеется, эти штуки тоже имеют право на существование. Но чтобы провести выборы, нужно сначала дать конституцию, а если хочешь иметь конституцию, без выборов не обойтись. Из этого вы можете убедиться, что для организации нового государства необходим энергичный человек, способный провернуть колоссальную работу. Таким человеком являетесь вы, уважаемая мисс!

Теперь мне уже и в самом деле стало страшно.

– Да я никогда ничем таким не занималась!

– Это неважно, – весело сказал мистер Грезль. – На этот случай пригожусь вам я. Во Франции был Талейран, в Австрии – Меттерних… Ну, так сколько же министерств хотели бы вы открыть для начала?

Я боялась хватить через край или недобрать и поэтому назвала цифру пять. Мистер Грезль согласился со мной и сказал, что у него уже подобраны люди, за которых он ручается. Он выразил также желание принести себя в жертву и стать премьер-министром, хотя эта работа неблагодарная и изнурительная.

– А теперь самое главное, – сказал он под конец. – Газета! Я организую вам выпуск газеты.

– Это обязательно? – спросила я.

– Обязательно, – подтвердил мистер Грезль тоном, который свидетельствовал, что я сморозила какую-то глупость. – Газета является трибуной народа. Она гарантия гражданских свобод. Выпускать ее будем я и мистер Химельштосс из Бруклина, который тоже знает в этом толк.

Когда мы уже прощались, мне вдруг пришла в голову одна мысль.

– Охотно верю вам, мистер Грезль, – сказала я, – вы устроите все наилучшим образом на благо моего народа. Но имейте в виду вот что…

– Приказывайте, мадам, – проговорил мистер Грезль и почтительно поклонился.

– Я не желаю заводить никакого военного министерства, во-первых, а во-вторых, картошка будет выдаваться всем людям бесплатно.

Мистер Грезль с минуту размышлял; мне казалось, он улыбается. По-моему, это говорит о доброте его сердца. Затем он опять низко поклонился и ушел.

Ну, Вацлав, пора мне кончать. Не забудь про фуксии и обязательно проветри комнату.

Твоя сестра Каролина

* * *

Радиотелеграфист «Алькантары» мистер Тернболл отложил наушники, расправил плечи и откинулся на спинку стула.

Шел двенадцатый час, и южная ночь, опрокинувшаяся пчелиными сотами над спящим миром, с любопытством вглядывалась в его душную темноту сверкающими ячейками Бетельгейзе, Сириуса и Альдебарана. Ночь была прекрасна, как прекрасен куст кораллов в глубине моря, прозрачна, как струя источника, выбегающего из земли. Она благоухала ароматами далеких берегов, заросших диким миртом и огненным мускатом, трепетала от легкого ветерка, который родится в полночь и умирает вместе с последней меркнущей звездой. Ночь, полная мечтаний, нашептывающая волшебные и сладостные слова человеческому сердцу… Она стояла за стеклом окна и пристально глядела на мистера Тернболла.

Но мистер Тернболл не замечал ее. Он был поглощен наблюдениями за мухой, которая сонно ползала по столу. Смотрел на нее и нервничал. Возмутительно, муха окончательно разленилась и никогда не доберется до края стола.

Оставался пустяк, а она ползла все медленней и медленней… Мистеру Тернболлу хотелось посоветовать мухе поторопиться, но, будучи не в состоянии вспомнить случая, чтобы человек разговаривал с мухой, он отказался от своего намерения. Вместо этого мистер Тернболл вытащил из кармана кусок сахару и положил его перед мухой. Тоже не помогло. Тогда он, подгоняя ее, подул ей на лапки. Но муха осталась равнодушной ко всем его ухищрениям и совсем перестала двигаться.

– Ну и глупая же тварь! – рассердился мистер Тернболл. – Перед ней такая сладкая вещь, а она и внимания не обращает!

Произнеся эти слова, он открыл окно, с некоторой брезгливостью взял муху за крылышки и выбросил вон. Ночь и мистер Тернболл на мгновение столкнулись лицом к лицу.

И ночь заблагоухала еще сильней, еще сладостней! Бетельгейзе вспыхнула алмазом чистой воды, и ветерок нежно погладил виски мистера Тернболла. Но он только поежился. Вспомнил покойную тещу, которая, простудившись, целых семь лет страдала радикулитом, и быстро закрыл окно. Ночь исчезла. В зеркале стекла мистер Тернболл увидел себя. Некоторое время он внимательно рассматривал изображение, неожиданно появившееся перед ним. Убедившись, что маленький, но болезненный прыщ на носу, который раздражал его уже несколько дней, начинает рассасываться, мистер Тернболл успокоился. Привычным движением поправив галстук, он сел и опять надел наушники.

Бескрайние просторы мира сразу ожили.

Миссис Розенталь из Чикаго заказывала себе в Париже новый туалет в надежде, что он отвлечет внимание лорда Гуттаве от ее выступающих ключиц. Подводная лодка «УТ-26», натолкнувшаяся у южного побережья Новой Гвинеи на коралловый риф, в отчаянии взывала о помощи. Герцогиня Чеззльвитская сообщила своей подруге, плавающей на яхте «Итака», о своем решении продать собачку Гей, так как она нагадила на коврике в спальне. Государственная сейсмографическая станция в Иокогаме сообщала, что южнее острова Киу-Шиу провалились в море три островка, причем погибло двести шестьдесят человек; к счастью, почти все туземного происхождения. Господин Ридж из Дакара заказывал фирме «Блумберри и сын» в Нью-Йорке одиннадцать художественно выполненных гробов с золотыми ангелочками на крышках; он был убежден, что не позже чем через неделю вспыхнет атомная война, и, как добрый христианин, желал быть похороненным со своим почтенным семейством по-христиански. Мисс Мэй Фест из Голливуда запрашивала зоологический сад в Сиднее, что следует давать обезьянке Лимпопо на второй завтрак в дни, когда дует юго-восточный ветер и небо умеренно затянуто тучами. На шахте «Нельсон» в Пенсильвании произошел взрыв, извлечено триста двадцать семь обугленных трупов…

Движение руки, записывающей все эти новости, вдруг замедлилось. Как ни старался мистер Тернболл, он был не в состоянии подавить внезапно возникшее беспокойство. Нет, на свете не все в порядке, творится нечто такое, что требует безотлагательного вмешательства.

Мгновение он размышлял, в чем, собственно, дело. Затем взгляд его упал на кусок сахару, валявшийся на столе. Он взял его и механически сунул в карман.

Проделав это, мистер Тернболл с удовольствием заметил, что мир опять стал таким, каким должен быть. Приятным, удобным, содержащимся в чистоте местом, где каждый гражданин может без помех выполнять свои обязанности.

Скоро гражданские добродетели мистера Тернболла нашли себе применение. Открылась дверь, и в кабину вошел мистер Грезль. В руках он держал маленькую бумажку; сунув ее мистеру Тернболлу под нос, Грезль сказал:

– Отправьте-ка вот эту радиограмму, приятель. Да пошевеливайтесь!

Мистер Тернболл пробежал по строчкам белесыми близорукими глазами и послал в эфир следующее сообщение:

МИСТЕРУ ФЕРГЮСОНУ НЬЮ-ДЖЕРСИ КРОНИКЛ НЬЮ-ЙОРК

ВОЕННОГО МИНИСТЕРСТВА НЕ БУДЕТ ТЧК КАРТОШКУ РЕШЕНО ВЫДАВАТЬ БЕСПЛАТНО ТЧК ГРЕЗЛЬ

Если бы мистер Тернболл был наделен капелькой воображения, он никогда бы не отослал этой радиограммы. Уж лучше было бы подвергнуть себя опасностям, которыми чреваты звезды и ночь, прекрасная, как коралловый куст, скрытый в глубинах океана.

 

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ,

ярко иллюстрирующая трагические последствия тетушкиных слов

Шестого июня в Дальтонвилле (штат Айова, 2378 жителей, воскресная школа, 4 бензиновые колонки) солнце взошло как обычно, то есть в 5.30 утра. Сначала оно было бледно-оранжевое, потом – красное, а когда набрало достаточную высоту, принялось печь напропалую. Асфальт на тротуарах постепенно размягчился, кукуруза, в море которой затерялось местечко, тихонько потрескивала от жары, а желтое облако пыли, уже неделю неподвижно стоявшее над крышами домов, начало окрашиваться в рыжий цвет. В половине двенадцатого термометр мисс Эллиот, висевший на стенке ее киоска, показывал сорок два градуса в тени, что подтвердил и Том Хоукинс, когда проходил мимо. Заодно мистер Хоукинс выразил недоумение, почему в термометр наливают спирт. По его убеждению, эта жидкость предназначена для другого, более целесообразного употребления.

В 12.14 к Дальтонвиллю подошел почтовый поезд и выбросил на раскаленную платформу связку газет, немного позже газеты забрал помогавший вокзальным носильщикам Джо Кэнди и отнес их по назначению.

В 13.05 местечко Дальтонвилль готовилось ко сну, как это бывало в эти часы уже в течение тридцати лет.

А в 13.42, то есть тридцатью семью минутами позже, в Дальтонвилле произошло событие, поставившее под угрозу все существующие в мире порядки. Последствия его могли бы означать подлинную катастрофу мировой цивилизации. Чтобы познакомиться с фактами, пожалуй, лучше всего сначала процитировать протокол, составленный в полицейском участке Дальтонвилля:

Во вторник, шестого июня, рано утром, кто-то постучал в дверь магазина готового платья на Главной улице, дом 37. Несмотря на то, что магазин открывается в пять, владелец его, мистер Самуэль Брьюстер поднялся с постели и пошел отпирать – очень уж настойчиво стучали. К своему изумлению, он увидел на пороге Джо Кэнди, известного полиции и всем почтенным гражданам нашего города в качестве завзятого лентяя, не имеющего определенных занятий.

– Что тебе надо? – вежливо спросил мистер Самуэль Брьюстер, который славится своей добротой.

– Синие бумажные штаны в полоску, – ответил Джо и попытался войти в магазин.

– Держи карман шире!.. – сказал мистер Брьюстер все так же вежливо и попытался захлопнуть дверь.

Но дверь не закрывалась, потому что Джо Кэнди просунул в щель ногу. Мистер Брьюстер заметил, как глаза его блеснули, и у него возникло подозрение, не пьян ли этот человек.

– Убирайся! – сказал он уже несколько резче.

– Мне нужны бумажные штаны в синюю полоску, – повторил Джо Кэнди. – Скоро у меня будет много денег и я вам заплачу.

– Это у тебя будет много денег?! – воскликнул мистер Брьюстер, которого справедливо возмутила такая наглость. Убедившись, что злоумышленник уходить не собирается, мистер Брьюстер пинком ноги отшвырнул наглеца от двери на противоположную сторону улицы, а потом позвонил в полицию.

В результате допроса мистера Самуэля Брьюстера было установлено, что Джо Кэнди намеревался силой проникнуть в магазин с целью хищения товаров на сумму приблизительно двенадцать тысяч долларов и, кроме того, бумажных брюк в синюю полоску. Однако обвиняемый не переставал твердить, что собирался заплатить за брюки, и потому ему задали вопрос, откуда он возьмет деньги. Вот что ответил Джо Кэнди: «Уже двадцать лет я питаюсь одной картошкой. Теперь картошку станут давать бесплатно. У меня накопится куча денег, и я смогу наконец купить синие полосатые брюки, так как старые превратились в лохмотья».

В ходе следствия выяснилось, что обвиняемый, разносивший иногда по городу газеты, прочитал на первой странице «Нью-Джерси кроникл» набранный крупным шрифтом заголовок: «ВОЕННОГО МИНИСТЕРСТВА НЕ БУДЕТ, КАРТОФЕЛЬ РЕШЕНО ДАВАТЬ БЕСПЛАТНО».

Очевидно, Джо Кэнди ввела в заблуждение статья, в которой говорилось о бредовых идеях какой-то женщины с острова в Тихом океане, и он собрался получать бесплатно картофель в США. Так как это обстоятельство подтверждало психическую неуравновешенность и умственную отсталость этого человека, суд учел смягчающее обстоятельство и ограничился тем, что отправил обвиняемого в тюрьму сроком на десять лет за неудавшуюся попытку кражи со взломом и наглое поведение в присутствии властей.

Всего лишь протокол дальтонвилльской полиции… Казалось бы, на этом месте можно поставить точку. Но нет.

Спустя день в соседнем местечке Паупау (2637 жителей, воскресная школа, 5 бензиновых колонок) ежедневная газета «Паупау гардиан» жирным шрифтом тиснула на своих страницах – статью, снабженную еще более броским заголовком:

QUO USQUE TANDEM?

Так как речь идет о документе, имеющем историческое значение, мы приводим дословно его текст:

В период, когда на горизонте маячит призрак новой мировой войны и само существование американской цивилизации поставлено под угрозу, не мешало бы американцам сознательнее относиться к своим гражданским обязанностям. К сожалению, далеко не все это делают, о чем свидетельствует происшествие, имевшее место вчера в Дальтонвилле.

Не переставая наблюдать за действиями республиканской партии, до поры до времени мы молчали. Но события, разыгравшиеся накануне, вынуждают нас отбросить сомнения и открыть глаза нашей общественности на нижеследующие факты.

Вчера ранним утром в Дальтонвилле произошло вооруженное восстание; толпа безработных негров и подобных им преступных индивидуумов совершила нападение на торговый дом мистера Самуэля Брьюстера, уважаемого руководителя нашей демократической партии, сорвала с диким ревом железные жалюзи и попыталась ограбить магазин. Мистер Самуэль Брьюстер спасся от разъяренной толпы, запершись со своей женой и пятью малолетними детьми в несгораемый шкаф «Самсон» (производство известной фирмы «Бредли и сын», Детройт). Буйству мятежников положила конец полиция, подкрепленная войсками; злодеев разогнали, был задержан главный зачинщик, известный хулиган, безработный Джо Кэнди.

Это голые факты. А теперь, дорогие читатели, мы позволим себе задать несколько неприятных вопросов сенатору Паркеру, имевшему наглость выдвинуть свою кандидатуру от республиканской партии в нашем округе. Мы хорошо знаем, что мистер Паркер не упустит возможности увильнуть от ответа. Но лишим его этой возможности и ответим за него сами, ибо наша газета прежде всего считает своим долгом точно информировать своих читателей.

Итак:

1. Почему Джо Кэнди собирался купить себе бумажные брюки? (Потому что верил в бесплатную выдачу картофеля.)

2. Почему он в это верил? (Потому что прочитал статью, опубликованную в «Нью-Джерси кроникл».)

3. Кому принадлежит «Нью-Джерси кроникл»? (Республиканской партии.)

4. Для чего «Нью-Джерси кроникл» напечатала эту статью? (Для того, чтобы вызвать в Дальтонвилле восстание и подвергнуть опасности жизнь мистера Самуэля Брьюстера.)

5. Как ответят граждане Дальтонвилля на этот злодейский поступок? (Они отдадут свои голоса демократической партии, которую представляет мистер Самуэль Брьюстер, человек с безупречной торговой репутацией, чистыми руками и незапятнанной совестью.)

Мы заверяем наших читателей, что сторонники демократической партии не потерпят, чтобы в Дальтонвилле хозяйничали предатели народа. Итак, мы в последний раз и со всей решительностью задаем мистеру Паркеру вопрос, который мы предлагали ему в начале этой статьи:

КАК ДОЛГО, МИСТЕР ПАРКЕР, ВЫ БУДЕТЕ ЗЛОУПОТРЕБЛЯТЬ НАШИМ ТЕРПЕНИЕМ?

Статья была напечатана в пятницу в утреннем выпуске «Паупау гардиан». К чести республиканцев надо сказать, что они не злоупотребляли терпением своих демократических противников. Уже в субботу утром в «Юнг кристиен стетсмен» появилась статья, принадлежащая перу редактора Теодора Гудвина; документ, о котором идет речь, также имеет историческое значение, и потому мы приводим его текст полностью.

Смешно предполагать, что наша республиканская партия унизится до ответа на поток гнусной лжи, которую в своей беспомощности изрыгает «Паупау гардиан». Вместо того мы позволим себе дополнить сообщение о событиях в Дальтонвилле маленькой подробностью, опущенной демократами из Паупау по весьма понятным причинам. События в действительности развертывались так, как было описано в статье «Паупау гардиан», с той небольшой разницей, что мистер Самуэль Брьюстер отсиживался в несгораемом шкафу марки «Далила» (производство знаменитой фирмы «Фримен энд Бросс», Девенпорт, а не марки «Самсон»). Но не в этом суть дела. Важно вот что.

В тот момент, когда полиция и войска, прилагая сверхчеловеческие усилия, пытались разогнать мятежников, солдат Джошуа Бурриэл, негр, проводивший в Дальтонвилле свой отпуск, был обнаружен несколькими достойными доверия гражданами отдыхающим без гимнастерки в тени ларька мисс Эллиот. С бесстыдным равнодушием он наблюдал за кровавой битвой. На вопрос, где его военная форма, он дерзко ответил, что его жена чинит протершийся локоть гимнастерки. Почтенные граждане немедленно отправились в дом солдата Джошуа Бурриэла и на месте подвергли допросу его жену. Миссис Бурриэл сказала: «Да, я кладу заплату на рукав гимнастерки. Не знаю только, зачем, собственно, это делать, ведь войн больше не будет». Свой ответ миссис Бурриэл мотивировала слухами о скором упразднении военного министерства.

Заслуживающие уважения граждане, разумеется, немедленно же вымазали солдата Джошуа Бурриэла и его жену дегтем и обваляли их в перьях. Но и это не самое главное. Суть в тех нескольких вопросах, которые мы хотим задать «патриотам» из демократической партии.

1. Чем объясняется предположение Джо Кэнди, что картофель будет выдаваться бесплатно? (Его умственной отсталостью; смотри заключение полиции и комментарии к нему в газете «Паупау гардиан».)

2. Можно ли назвать умственно отсталыми солдата Джошуа Бурриэла и его жену? (Нет, нельзя.)

3. Что же натворила эта преступная пара? (Умышленно извратила невинное сообщение «Нью-Джерси кроникл.)

4. Для чего она это сделала? (Для того, чтобы деморализовать нашу армию.)

5. Кому симпатизировали паршивые негры на последних выборах (Демократической партии; смотри показания достойных доверия граждан.)

Полагаем, дальнейшие вопросы излишни. Мы уверены, что настоящие патриоты задумаются, прежде чем отдать свои голоса партии, которая тайным образом пытается подорвать обороноспособность нашей страны.

С той минуты, как появились обе статьи, события следовали одно за другим с невероятной быстротой. Сознание граждан было отравлено слухами о бесплатном картофеле и упразднении военного министерства. В стране создалась напряженная, насыщенная электричеством атмосфера. Мы приводим перечень нескольких особо интересных случаев, дающих ясное представление о тех тревожных днях.

В Александрии (Виннипег) повесился на ветке тамариска фермер Джон Гредль; причина – все свои поля размером в одну четверть акра он засадил картофелем.

В Сократе (Индиана) мисс Черри Оливетти отказалась выйти замуж за капитана Д. В. Купера, мотивировав свое решение тем, что жених обещал ей в будущую войну стать героем, но обещание это теперь не сможет выполнить, так как войны больше не будет.

В Итаке (Техас) линчевали негра Балтазара Пинас, пытавшегося закопать в землю бумажные штаны в синюю полоску, которые достались ему от прадедушки. Его поймали на месте преступления.

В Конкорде (Висконсин) мистер Брьюстер, владелец похоронного бюро, пожелал переменить фамилию на Паркер, а мистер Паркер, приказчик в его заведении, – на Брьюстер. Оба они объяснили свое желание тем, что их политические убеждения не позволяют им носить фамилии людей, о которых идет дурная слава.

В Гринпорте (Виргиния) отдала себя в руки полиции жена профессора социологии Альберта Бензона, признавшая себя виновной в антигосударственной деятельности. На вопрос, в чем состояло ее преступление, эта дама ответила, что дала негру Тому Брауну даром тарелку картошки, оставшейся от ужина. Том Браун был присужден к десяти годам тюремного заключения со строгим режимом; кроме того, ежегодно в день совершения преступления его будут запирать в одиночку.

В Эльсиноре (Арканзас) по решению совета директоров «Арканзас потэйто компани» был выброшен в Миссисипи весь урожай картошки нынешнего года. Перекрытая река грозила наводнением; вызвали полк саперов, который взорвал перегородивший реку картофельный барьер. Несколькими картофелинами ранен стоявший на левом берегу председатель совета директоров мистер Джон Силвер.

Санта Барбара (Калифорния). Мисс Джоан Брумфильд, известная по фильму «Атомный сад», связалась по телефону с Вашингтоном и просила выслать ей пять генералов, двух адмиралов, восемь полковников, семнадцать капитанов, одного государственного секретаря и семьдесят шесть канцелярских чиновников. На вопрос, что она с ними собирается делать, артистка ответила: «Я готовлюсь сформировать в своей вилле в Санта Барбара частное военное министерство на случай, если старое будет упразднено».

Целая лавина событий, а прошло всего три дня. На четвертый день собрался сенат, чтобы обсудить создавшееся положение.

Совещание проходило на высоком уровне. Все сенаторы сошлись на том, что родина в опасности. Единственная тень омрачала это трогательное согласие. Вину за грозившую родине катастрофу республиканцы сваливали на демократов, а, демократы на республиканцев.

На пятый день дело рассматривалось на совещании более узкого состава. Это был совет мужей, закаленных в многочисленных международных схватках, прославленных своим ясновидением, справедливостью и редкой трезвостью политических взглядов. Первым слово взял министр торговли мистер М. А. Тредлесс.

– Господа, – сказал этот почтенный муж, – отечество в опасности, и я вынужден констатировать, что, к сожалению, она застигла нас врасплох. Мы были подготовлены ко всякого сорта войнам: холодной, теплой, горячей, атомной, молекулярной, электронной, водородной, азотной, кислородной, бактериологической, микробной, вирусной и многим другим, которых, между прочим, я не хочу называть, так как они должны явиться приятным подарком нашим гражданам к рождеству этого года. Однако мы не были готовы к войне картофельной. Безусловно, борьба будет жестокой, ибо мисс Паржизек принадлежит к тому разряду врагов, которые не знают пощады. События последних четырех дней со всей ясностью показали нам, в каких коварных формах выражается эта война. Посмотрите, до сего времени население нашей страны, не страшась угрозы применения даже самого страшного оружия, делило свой досуг между мирным трудом и философскими раздумьями, но теперь чуть не поддалось панике. Мы очень хорошо знаем, почему это произошло. Виной всему гордость. Одна мысль, что страна может стать жертвой агрессора, проповедующего бесплатную раздачу продуктов питания, наполнила души огромного большинства наших граждан чувством глубокого возмущения. Наш народ не хочет милостыни. Это самый богатый народ в мире, и он скорей будет голодать, чем питаться бесплатно. Мы явились свидетелями того, как фермеры вешались на ветках тамарисков: они не могли перенести, чтобы враг пользовался плодами их труда и глумился над гордостью граждан Соединенных Штатов. Мы видели, как мелкие торговцы картошкой топили свой товар в Миссисипи, лишь бы защитить наши священные гражданские права и не сбить цены. Что это за права, господа? Их очень много. Но одно из самых важных – право покупать товар по официально установленным ценам. А теперь нас собираются лишить этой привилегии из-за какой-то истерички, вздумавшей раздавать картошку бесплатно! «Нет, бог не допустит этого! – восклицает единодушно наш народ. – Если мисс Паржизек намерена ввести подобную анархию у себя на острове, пускай себе вводит. Нас на эту удочку не поймаешь». Так говорит наш народ устами сенаторов, которые его представляют, и единогласно требует, чтобы цены на картошку не были снижены. Было бы преступлением, господа, не внять голосу наших храбрых соотечественников. Вот почему именем цивилизации я предлагаю не только не давать картошку бесплатно, но, наоборот, повысить цену на нее в сравнении с нынешней.

Когда мистер Тредлесс, усталый, но сияющий, опустился на свое место, в зале раздался гром аплодисментов.

Вслед за ним встал мистер Стинктон, представитель военного министерства. Речь его была по-военному лаконична, но прежде всего поражала своей железной логикой.

– Господа! Отечество в опасности. Тут говорят, войн не будет. Ха-ха-ха! Сказки для детей! Без войны не обойдешься. Как же иначе защищать родину? Ура-а-а!

Бурные овации, последовавшие за этой проникновенной речью, долго не прекращались. Когда же они наконец стихли, слово взял председатель «Добровольного объединения трестов» мистер Гуммидж и резюмировал выступления обоих ораторов. Подчеркнув значение этой исторической минуты, он с удовлетворением констатировал, что перед лицом врага родины обе партии сумели прийти к соглашению и договорились о совместных действиях, а затем предложил немедленно учредить «Союз взаимопомощи для защиты цивилизации», в задачу которого входит:

I. Стабилизация цен.

II. Использование военного министерства в мирных целях.

Для проведения этих решений в жизнь к мисс Паржизек на остров Бимхо должна выехать мирная делегация в составе одного линкора, трех крейсеров, восьми эскадренных миноносцев, одного авианосца и двенадцати подводных лодок; эта мирная делегация незамедлительно начнет дипломатические переговоры и, придя к соглашению на основе взаимных уступок, мы осуществим над упомянутым островом наши суверенные права без какой бы то ни было компенсации.

Когда дело дойдет до реализации договора, мисс Паржизек будет предоставлена возможность поселиться в любой курортной местности – на островах Сокотра, Дьявола или Баффиновой земле, причем мисс Паржизек не станут чинить препятствия в ее решении, ибо наша страна всегда защищала и будет защищать принцип свободного выбора.

Предложение мистера Гуммиджа без всякого нажима извне было единодушно одобрено всеми присутствующими и рекомендовано к безотлагательному исполнению. Сверх того, совет обсудил в общих чертах некоторые дополнительные мероприятия. Было решено пока что не придавать гласности факт направления к мисс Паржизек на остров Бимхо мирной делегации.

– Врожденная скромность велит нам, – сказал по этому поводу представитель министерства иностранных дел мистер А. Дескин, – не хвастаться перед всем миром своим благородством. Добрые дела следует совершать втайне, не выставляя их напоказ. Прекрасный и до сих пор не превзойденный пример дает нам в этом отношении Великобритания, наш дорогой союзник и достойный друг. В течение многих столетий осуществляет она свою великую цивилизаторскую миссию в различных частях земного шара и никогда не кичилась перед другими странами своей предприимчивостью. Бог наградил ее за упорство и трудолюбие, вверив ее заботам и попечению половину земного шара. К счастью, осталась еще вторая половина. Поэтому я полагаю, господа, теперь пришел наш черед, мы тоже должны найти применение своим добродетелям!

– Ура! – дружно воскликнули остальные члены совета. Дух скромности и благородства был слишком силен, чтобы они могли дольше удерживать его в своей груди.

Только лицо помощника государственного секретаря по делам продовольствия мистера В. Хонитендера сохраняло выражение какого-то сомнения.

– А как быть с картофелем? – раздался его голос среди наступившей в зале тишины. – Объявлять о повышении цен?

– Разумеется, – ответил мистер Гуммидж. – Кто нам может помешать это сделать?

– Да, конечно. Говорят, народ требует… Но мне пришло в голову: может, определенные круги потребителей…

– Ха! – воскликнул мистер Гуммидж. – Когда речь идет о благе государства, определенные круги потребителей не идут в счет. Для нас потребители делятся на патриотов и непатриотов. Патриоты разговаривают с нами устами своих сенаторов. Что касается потребителей-непатриотов, мы приготовили для них особого рода учебные заведения, где им будет предоставлена возможность спокойно работать над развитием своих патриотических чувств. Эти заведения расположены в чудеснейших уголках нашей страны, в тихих, обнесенных высокими заборами домах. В них граждане могут на свободе поразмыслить над своими недостатками. Я рад, что коллега Хонитендер затронул этот вопрос. Правда, не все у нас еще продумано. Я имею в виду, в частности, форменный костюм для настроенных недостаточно патриотично. К сожалению, он не везде единообразен. Но дело поправимо – нужно добиться, чтобы все повышающие свой патриотический уровень снабжались за государственный счет форменной одеждой, а именно – бумажными брюками в синюю полоску и такой же курткой.

Это предложение тоже было принято единогласно.

Таким образом, Джо Кэнди все-таки дождался бумажных в синюю полоску штанов. Хотя ему не удалось сразу постичь все сложные вопросы патриотической науки, но девять лет, одиннадцать месяцев и двадцать пять дней – срок достаточный, и он не имел никаких оснований сомневаться в перспективах своего развития.

* * *

Механизм истории человечества – настолько тонкая и сложная вещь, что стоит расшататься одной детали, и вся система приходит в расстройство. Тетушкина программа молнией облетела весь мир, вызвав повсюду ряд чрезвычайно сложных ситуаций.

В дни, когда правительство в узком составе обсуждало в Вашингтоне вопрос о картофеле и посылке мирной делегации к тетушке Каролине, в столицах других государств заседали подобные же узкие комитеты и по тому же самому поводу.

В Париже французское правительство в течение трех дней трижды ставило вопрос о доверии и трижды терпело поражение. Первый раз – из-за своего намерения объявить войну тетушке Каролине, во второй – по причине нежелания объявлять ей войну, в третий – потому что отказалось сообщить о своих намерениях. К правильному решению пришел только четвертый премьер, человек мудрый и опытный; он предложил начать против тетушки Каролины войну, объявив, что тетушка Каролина является агрессором.

Его план всех привел в восторг, дело сразу пошло на лад, и страна наконец увидела перспективу невиданного расцвета. Хотя цены на картофель, хлеб, мясо, сыр, фрукты, бобовые, вина, обувь и текстильные изделия повысились, зато подешевели бляхи для альпенштоков, пресс-папье из слоновой кости и ониксовые запонки для манжет.

Мы хотим, чтобы наш народ больше, чем когда бы то ни было занимался туризмом и таким путем все шире и глубже изучал свою родину, – писала по этому случаю одна из популярных правительственных газет. – Стыдно должно быть людям, называющим себя патриотами, не знать живописных уголков Лазурного берега, нежных изгибов Луары и даже не взобраться на Монблан с французской стороны. Теперь наконец все получат эту возможность. Следует обратить внимание и на то обстоятельство, что до сих пор лишь немногие пользовались в своем домашнем обиходе пресс-папье из слоновой кости. Этому не еле дует удивляться. Слон всегда казался нам экзотикой. А ведь это кроткое животное живет запросто у наших темнокожих сограждан в Индокитае и Африке. Мы надеемся, что с сегодняшнего дня слон станет для всех наших соотечественников таким же привычным домашним животным, как галльский петух.

Удешевление артикула номер три является свидетельством того, как велика забота нашего правительства о поднятии бытовой культуры масс. В прошлое отходят времена, когда рабочий, отправляясь утром на завод, был вынужден надевать фланелевую блузу (иногда даже несвежую!!!) или комбинезон. Сегодня он может воспользоваться белоснежной сорочкой с манжетами, ибо запонки уже не считаются роскошью. Белые манжеты и черные ониксовые запонки – что может быть приятнее для глаз трудового человека?

Так писали правительственные газеты, и им верили. Небольшой группе в несколько сот тысяч пессимистов, смотревшей на реформы с некоторым недоверием и не скрывавшей этого, предоставили места на курортах для нервнобольных на побережье французской Гвианы; правительство учло, что некоторое повышение цен на текстильные изделия может затруднить для больных покупку удобной одежды, и им были выданы за государственный счет бумажные костюмы в синюю полоску.

Подобные события происходили и в других странах. Очень благородно вел себя наместник Христа в Риме, хотя его положение оказалось значительно труднее, чем глав других государств. Ведь в Ватикане не выращивают картофель и не на что было, по требованию народа, повышать цены. Это имело свои неприятные последствия. К счастью, святой отец не успокоился, пока не придумал, как доставить радость добрым христианам. В специальной булле он объявил своей пастве, что отныне вместо обычного чентезимо в пользу святого Петра будет взиматься два. Кроме того, он предал проклятию тетушку Каролину в особой энциклике (Encyklika De solanis tuberosum). Процитируем из этой энциклики хотя бы тот абзац, где, уделив особое внимание вечному проклятию тетушки, он призывает всех благочестивых христиан воспротивиться понижению цен на картофель.

Братья во Христе! Картофель является священной пищей. Уже апостол Петр и святой Фома Аквинский, а за ними. Кардан и иные почтенные мужи сообщали в своих ученых трактатах, что картофель происходит из Перу и Новой Гранады, где он произрастает в диком виде, известен под названием «папа» и служит пищей не только для людей, но и для скота. Судя по названию «папа», картофель – любимое блюдо святых отцов, а потому всякое неуважение к этому продукту, как например преднамеренное снижение цен на него, следует осуждать наравне с семью смертными грехами.

Синьорина Паржизек, заблудшая овца стада Иисусова, совершила этот грех, и да будет проклята она и ее потомки в том случае, если они не проявят раскаяния, а закоснеют во грехе.

На восьмой день после дальтонвилльского мятежа вести о событиях, происходящих в мире, дошли наконец и до слуха британского правительства. Была как раз суббота, затем воскресенье, и потому палата лордов собралась только в понедельник. Исчерпывающее сообщение сделал лорд Честерфильд. Он сказал:

Джентльмены! События последних дней свидетельствуют о том, что цивилизованный мир стоит перед лицом серьезной опасности. Речь идет о владетельнице маленького островка в Тихом океане; провозгласив курс на революционные преобразования, она стремится внести определенный разлад в существующую прочную систему международных отношений. Я далек от того, чтобы предсказывать ход событий на ближайшее будущее. Мы всегда были за невмешательство, но если дело дойдет до мировой войны, Англия, верная своим традициям, разумеется, встанет на защиту справедливости и гуманности, как это было всегда в тех случаях, когда цивилизации и свободе угрожала опасность.

Я убежден, что достопочтенная палата лордов одобрит мое предложение – немедленно снарядить экспедиционный корпус численностью в тридцать восемь человек для занятия прочных позиций на Дуврских скалах; в случае нужды мы поможем остальным странам, борющимся против агрессора, советом сохранять бодрость до печального конца.

Произнеся эти слова, лорд Честерфильд на минуту замолчал, а потом добавил с жаром:

– Одновременно я рекомендую послать мисс Паржизек радиограмму следующего содержания:

Правительство его величества, руководимое стремлением предотвратить возможность возникновения нового военного конфликта, считает своим долгом уведомить мисс Паржизек, что оно приняло решение полностью гарантировать безопасность острова Бимхо, его жителей и имущества. Реализация гарантий вверена линейным кораблям «Миролюбивый» и «Беспушечный», крейсерам «Много шуму из ничего», «Крошка Доррит» и «Венецианский купец», авианосцу «Сон в летнюю ночь» и десяти эскадренным миноносцам общим водоизмещением 240 000 тонн.

Действие гарантий вступает в силу с момента, когда другая договаривающаяся сторона, то есть мисс Паржизек, прибудет на землю острова Бимхо.

За правительство его величества: (подпись неразборчива)

14 июля обе эскадры вышли из своих портов. Американская – из Сан-Франциско, британская – из Сингапура. И той и другой предстояло пройти одинаково большое расстояние до острова Бимхо.

Мир не подозревал о готовящихся событиях. Не подозревали о них и обе эскадры. В интересах исторической правды нужно отметить, что тетушка Каролина тоже не имела о них ни малейшего представления.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ,

содержанием которой являются в основном дела государственные

Великий, или Тихий океан…

Сотни тысяч островов и островков, сотни тысяч пестрых точек, разбросанных по синей глади. Островов огромных, прочно сидящих в океанских глубинах, берега которых тщетно подмывают волны. И островов таких маленьких и зыбких, что они скорей похожи на утлый челн, чем на твердую землю. Островов, ощетинившихся, как грозный боевой корабль, и сладостных и нежных, словно капля росы. Островов формы слезы, рисового зерна и полной луны; островов, напоминающих пальцы утопающего, показавшиеся на минуту из воды, и похожих на ладонь, где птица спокойно вьет себе гнездо, а человек строит свой дом. Островов, носящих имена королей и королев, отважных мореплавателей, пророков и святых и самых простых вещей нашего мира. Островов, прижавшихся друг к другу стайкой цыплят, и одиноких, как звезда на утреннем небе; островов зеленых, желтых и розовых, цвета выбеленной солнцем кости, веселых, словно весенний дождь, и грустных, как угасающая лампада; островов, лежащих на бесчисленных параллелях и меридианах, в тропиках Козерога и Рака, и на той дороге без конца и начала, полной чудес, которая именуется экватором.

Она, эта самая длинная дорога на земле, проходит через знойные девственные леса Борнео, обрубает четвертый палец Целебеса, режет остров Хальмахеру, слегка касается северного берега Новой Гвинеи, а потом уж на ее пути нет препятствий, ничто не мешает ей стремиться на запад – туда, где запад вдруг перестает быть западом.

Сто восемьдесят градусов восточной долготы, сто восемьдесят градусов западной долготы, ноль градусов северной широты, ноль градусов южной широты.

Место, где север и юг, запад и восток смотрят друг на друга в немом изумлении, пораженные тем, что сделай шаг в одну сторону – и север превратится в юг, сделай шаг в другую – запад станет востоком.

И как раз в этой самой удивительной точке на земном шаре, затерянный среди беспредельной водяной равнины, лежит остров Бимхо.

* * *

Желтый салон на «Алькантаре» вмещает сорок шесть человек или двенадцать человек и шесть лошадей. Хотя предупреждение такого рода и не висело на дверях салона, но ему бы не мешало там быть. Тогда не произошел бы в это июльское утро один достойный сожаления случай: в салон вошли одиннадцать жриц Афродиты, а пятерым почтенным гостям, приглашенным членами клуба на совещание, пришлось остаться в коридоре. Этими почтенными гостями были: лорд Бронгхэм, мистер Перси Грезль, поверенный в делах «Союза по охране трестов» мистер Карузо, профессор сравнительной метафизики Эссенского университета доктор Курт Швабе и дон Хосе.

Правда, выход из неудобного положения вскоре был найден: все общество, покинув негостеприимный желтый салон, перекочевало в синий салон, вмешавший вдвое больше людей, чем желтый. Однако атмосфера осталась напряженной.

А жаль, потому что это совещание имело исключительно важные задачи.

«Алькантара» приближалась к экватору. И на сей раз, как всегда, когда корабль подходил к этой хотя и воображаемой, но единственной в своем роде черте на поверхности нашей планеты, возникла необходимость отметить такое событие традиционным праздником. В обычных условиях дело сводится к тому, что кого-нибудь из матросов приносят в жертву богу морей Посейдону, то есть подвергают различным издевательствам; вся эта процедура неизменно вызывала у привилегированной публики взрывы веселого смеха. Этот своеобразный обычай не требует участия в нем никого, кроме одного моряка.

На сей раз условия были исключительными. На «Алькантаре» находилась тетушка Каролина. Женщина, которая ехала основывать новое государство. Абсолютно новую державу. Подобные события случаются не каждый день.

Какую политику будет проводить мисс Паржизек? Либеральную или консервативную? Республиканскую или демократическую? Какую позицию займет она по отношению к Организации Объединенных Наций? Кому в первую очередь объявит войну? Готовится она основать независимое государство или предпочтет положение государства-сателлита, как более скромное? Будет ли она стоять за свободу торговли или наложит эмбарго на товары какой-либо из великих держав? Сколько атомных бомб намеревается производить ежегодно?

Примерно такие или подобные им вопросы занимали умы пассажиров «Алькантары», как только стало известно, что мисс Паржизек отказалась продать остров и решила править сама. Она в буквальном смысле слова стала центром всеобщего внимания.

Но тетушка Каролина интересовала своих спутников и с другой стороны. Ее на первый взгляд грубые манеры, резкость в словах и поступках, аскетический образ жизни и вместе с тем ее добросердечие, скромные привычки и привязанность к маленькой птичке, бесспорно, свидетельствовали о том, что мисс Паржизек одарена всеми особенностями характера, присущими врожденным властителям. Было совершенно очевидно, что она является одним из тех исключительных существ, которые входят в историю так же легко, как простые смертные в трамвай или табачную лавку. По всем признакам, она принадлежала к числу избранников провидения, влияющих на судьбы мира.

Дон Хосе Астуриас де Санта Мариа де Пиллар был первым, кто обратил внимание на эти черты характера тетушки Каролины.

Потомок старинных испанских грандов, человек с благородными манерами, безмерно храбрый, дон Хосе был бы Кортесом, родись он на какие-нибудь пятьсот лет раньше. К сожалению, эпоха, выбранная для него судьбой, просто кишит кондотьерами, и в наше время даже Кортес с большим трудом мог бы найти применение своим способностям. Дон Хосе старел, в теле его поселилась подагра, в сердце – усердная набожность. Он понял, что только в лоне святой церкви принесут плоды его блестящие задатки. Дон Хосе верил, что придет день, когда мечты его станут явью. И этот день пришел. Дон Хосе встретился с тетушкой Каролиной и узнал, что она едет основывать новое государство.

– А помните ли вы, дорогая синьорина, о своем долге вести вверенный вам богом народ по стезе христианских добродетелей? – спросил дон Хосе тетушку Каролину.

– Я еду к неграм, сударь, – ответила тетушка. – Право, не знаю, какие добродетели у них в моде. Во всяком случае, мне нужно выполнить обещание, данное моему любимому Арношту, и постараться, чтобы у моих подданных был здоровый дух в здоровом теле.

– Вы хорошо поступаете, благочестивая дочь моя, – сказал дон Хосе и закатил глаза к небу. – Надеюсь, у вас уже есть на примете достойный духовный пастырь, который позаботится о ваших овечках?

– А это обязательно? – удивилась тетушка.

– Обязательно, – уверенно ответил дон Хосе. – Иначе как же спасут свою душу бедные чернокожие грешники?

Дон Хосе ушел от тетушки очень довольный, он ждал лишь подходящего случая, чтобы объявить всему миру о готовности святой церкви неразрывно связать свои интересы с интересами острова Бимхо. Этот случай представился, когда «Алькантара» приближалась к экватору. Дон Хосе решил отметить этот знаменательный момент достойным праздником, блестящим центром которого будет мисс Паржизек, выступающая под его духовной эгидой. По проекту дона Хосе устроят роскошный маскарад, все пассажиры выступят в ролях исторических персонажей, а мисс Паржизек наденет костюм королевы. Предприимчивый адепт католической церкви уже договорился с капитаном Паркинсоном, что экватор пересекут в ту минуту, когда на горизонте покажется остров Бимхо. Тогда зазвучат все пароходные сирены, дон Хосе возложит на голову мисс Паржизек корону, а участники бала воздадут ей соответствующие почести.

Проект дона Хосе имел шумный успех. Но у некоторых он вызвал решительное сопротивление. Клуб «Жрицы Афродиты» наложил на него вето. Изрекла вето миссис Уоррен, воспринимавшая дифирамбы тетушке Каролине как личное оскорбление. Подумать только – собираются чествовать какую-то полудикую женщину, которая пренебрегает десятью миллионами, а жена сенатора-республиканца и заместитель председателя клуба «Жрицы Афродиты» будет затерта куда-то в угол!

Спор разгорелся, а время не ждало. Наконец пришли к мысли создать узкий комитет, полномочный устранить это разногласие ко всеобщему удовольствию. Вот почему в одно июльское утро желтый, а потом синий салон стали свидетелями горячих дебатов по поводу ничего не подозревавшей тетушки Каролины.

– Уважаемые господа, – сказал, открывая прения, дон Хосе, – мы сошлись для того, чтобы обсудить чрезвычайно важный вопрос. Его можно сформулировать так: надлежит ли воздавать почести мисс Паржизек и признать ее царицей бала на завтрашнем торжестве? Я говорю – да. Ибо что представляет собой мир, в котором мы живем? К сожалению, в нем пустили корни пагубные еретические заблуждения, гордыня, безбожие. И только сочетание гражданской доблести с христианским смирением может спасти мир от гибели. Итак, дорогие братья и сестры во Христе, господь бог помог мне прозреть и убедиться, что мисс Паржизек обладает этими высокими добродетелями. Поэтому я считаю своим долгом настаивать, чтобы во время завтрашних торжеств мисс Паржизек были оказаны королевские почести, ибо они принадлежат ей по праву.

Дон Хосе на мгновение замолк, обратил печальный взор к потолку и закончил:

С прискорбием должен сказать: нашлись люди, которые выступают против моего предложения. Как мне кажется, возражения имеются у присутствующих здесь синьор, членов клуба «Жрицы Афродиты». Не будут ли они так любезны объяснить нам, на чем эти возражения основываются?

– Это сделаю я, – твердо сказала миссис Компсон. – Как председателю клуба мне приходится обратить ваше внимание на то обстоятельство, что мы пытались повлиять на мисс Паржизек, но у нас ничего не вышло…

– Возмутительный случай! – перебила ее миссис Уоррен, глаза которой сверкали, как у разъяренной волчицы. – Я повторяю: поведение мисс Паржизек нетерпимо в приличном обществе!

– Но мисс Паржизек едет к каннибалам, – отважился заметить Перси, чувствовавший, что всякая попытка ослабить позиции тетушки Каролины нанесет ущерб его личным интересам.

– Да, но ведь и мы туда направляемся! – отпарировала миссис Уоррен. – Мы едем туда потому, что так решили, и никому не позволим испортить наш летний отдых. Мой муж собирался подарить мне этот остров ко дню рождения, но мисс Паржизек не пожелала его продать. Прекрасно, пусть себе думает, что десяти миллионов долларов мало за чахлые кусты, ананасы и олово или что там еще…

– Олово?.. – раздался хриплый голос мистера Карузо, производившего до сих пор впечатление человека, погруженного в глубокий сон.

– А может быть, и медь, не знаю. Кто-то мне об этом говорил. Важно, что она отказалась… Только мисс Паржизек глубоко заблуждается, если думает отбить у нас охоту к благотворительной деятельности, будь она даже…

– Успокойтесь, милая миссис Уоррен, – попробовал вмешаться Перси. – Мисс Паржизек, безусловно, понимает…

– …самой королевой Викторией!.. – продолжала миссис Уоррен. – Боже, ведь мы надеялись!.. Не правда ли, дорогие подруги?.. Мы мечтали сеять культуру среди туземцев, пробуждать их лучшие чувства!.. Присутствующие дамы подтвердят, как старательно мы к этому готовились… Подтвердят…

– Позвольте мне, миссис Уоррен…

– …подтвердят, сколько добра мы собирались сделать. Достаточно привести такой маленький факт: мы, например, придумали для туземцев очень красивый и практичный пляжный костюм, состоящий из трусиков набивного крепдешина, розового трикотажного болеро и легкой соломенной шляпки с белыми лентами. Разумеется, этот наряд пригоден только для утренних часов. Во время послеобеденных прогулок или выезда на лодках туземцы смогут одевать другой туалет, а именно – труакар, отороченный брюссельскими кружевами, и плиссированную юбочку кремового цвета; костюм дополняется изящным галстуком цветов Иэльского университета. Все эти наряды мы прежде примерили сами, и, действительно, они прелестны. Я убеждена, что лорд Бронгхэм – а у него безупречный вкус – придет от них в восхищение. Что вы скажете, мой милый лорд?

– Гм… конечно… разумеется, – промычал лорд Бронгхэм, стараясь не глядеть на жриц, что ему явно не удавалось, так как они заполнили собой все помещение.

– К сожалению, у нас есть все основания опасаться, – развивала свою мысль миссис Уоррен, – что мисс Паржизек не имеет ни малейшего понятия о наших цивилизаторских планах. Ей, как видно, хочется ввести на острове моду на шерстяные носки…

– Шерстяные?.. – раздался сонный голос мистера Карузо.

– Ну да. Она навязала их великое множество и даже нас всех понуждала этим заниматься, – сказала миссис Компсон с крайним негодованием.

– Сколько пар вы должны были связать?

– Одному богу известно. Может, тысячу, может, сто или даже сотни тысяч…

– Ага, – пробурчал мистер Карузо и опять погрузился в дремоту.

– Я полагаю, дорогие синьоры, – нарушил тишину дон Хосе, – ваши опасения преувеличены. История учит нас, что как раз великие вожди и проявляли самый глубокий интерес к делу распространения культуры. Святая католическая церковь поддерживает эти стремления и без колебаний пользуется богатыми одеждами к вящей славе божией. Коллегия римских кардиналов, например, уже в тринадцатом столетии решительно отвергла еретическое предложение ходить в грубых монашеских рясах и толстых шерстяных носках…

Миссис Уоррен явно заколебалась.

– Вы думаете, дон Хосе, что мисс Паржизек, несмотря на свои грубые манеры, способна к проявлению тонких чувств?

– Я не сомневаюсь в этом, синьора. Я почти уверен, что мисс Паржизек даже попросит вас занять некоторые высокие посты в государственных учреждениях, призванных привить утонченный вкус туземному населению. Разве я не прав, синьор Грезль?

– То есть… э… конечно, – пробормотал Перси, посылая вопросительный взгляд мисс Пимпот. – Я думаю, мисс Пимпот, например, могла бы с успехом быть назначенной на должность главы министерства изящных туалетов.

– Мисс Пимпот? – воскликнула миссис Уоррен. – А я?!

– А мы? – закричали все жрицы разом.

– На всех хватит, – ответил Перси, чувствуя легкое головокружение.

– Хорошо, мы попробуем, – начала сдаваться после короткого раздумья миссис Уоррен. – Окажем пока любезность мисс Паржизек и не будем портить ей праздник. Мы даже готовы сами надеть какие-нибудь элегантные исторические костюмы, чтобы поучить ее хорошему тону. Вы согласны с этим, милые подруги?

Жрицы не возражали, и на благочестивой физиономии дона Хосе появилась довольная улыбка:

– Благодарю вас, дорогие синьоры, за редкое понимание пользы нашего общего дела. Остается только, чтобы лорд Бронгхэм, профессор Швабе и мистер Карузо высказали свою точку зрения.

– Мне достаточно нескольких слов, – промолвил с достоинством лорд Бронгхэм. – Я убежден, что Великобритания, которую я имею честь представлять на палубе этого корабля, судила бы меня за равнодушное, а тем более за отрицательное отношение к делам мисс Паржизек. Это находилось бы в противоречии с принципами, которыми руководствуется правительство Британской империи; наши принципы – миролюбие, уважение международных договоров, горячая любовь к темнокожим братьям; мы стоим за политику невмешательства и заключение нормальных торговых договоров. Все наши стремления направлены к одной цели: всячески поддерживать каждое государство, позволяющее себя поддерживать. Остров Бимхо – девственная земля. Ему нужна дружеская рука, которая поможет преодолеть первые трудности. Эту руку мы ему охотно протянем. Перед нами стоит нелегкая задача, леди и джентльмены. Потребуется заложить основы цивилизации – создать казармы, арестные дома, долговые тюрьмы, военные арсеналы, базы подводных лодок, пороховые погреба и склады боеприпасов…

– Я прослушал конец фразы, – раздался ленивый голос мистера Карузо. который после продолжительной дремоты снова открыл глаза. – Не будете ли вы так любезны повторить?

– Охотно. Я, кажется, сказал – базы для подводных лодок.

– А перед этим?

– Военные арсеналы, казармы…

– Благодарю! – кивнул мистер Карузо и опять погрузился в дремоту.

Лорд Бронгхэм на мгновение замолчал, словно обеспокоенный чем-то, и сделал большим и указательным пальцами какие-то неопределенные движения в воздухе.

– Я лично убежден – думаю, что такова же неофициальная точка зрения и моего правительства, – в необходимости поддержать в мисс Паржизек творческие, благородные порывы и все другие ее прекрасные стремления. С. их помощью она превратит остров в один из алмазов британской короны… хм… братства народов…

Лорд Бронгхэм слегка поклонился и сел. Затем поднялся профессор Швабе, длинный бледнолицый мужчина с тонким носом, выпуклым лбом и такими бесцветными стекловидными глазами, что люди приходили в изумление, когда обнаруживали их способность моргать. Это казалось неестественным.

– Меня просили, – начал тонким гнусавым голосом профессор Швабе, – высказаться по вопросу, связанному с мисс Паржизек. Я это делаю с чисто научных позиций, применив к данному случаю некоторые наиболее современные методы.

Как известно, теории о стихийном происхождении мира и человеческой жизни недавно были опровергнуты в результате открытия немецкого философа и биолога Вольфганга Херцлосса, неопровержимо доказавшего, что человеческая душа представляет собой соединение двух частей азота, четырех частей калийного фосфата, трех частей аммиачного ферроцианида и семи частей воды. Это эпохальное открытие дает возможность предупреждать неожиданные реакции со стороны социальной единицы, которые так часто нарушали работу механизма человеческого общества; каждое из только что упомянутых соединений имеет свои специфические, точно установленные функции, и их можно по желанию контролировать и регулировать.

Так, например, добавив одну часть азота, мы ограничим склонность человеческой души предаваться романтическим бредням, как-то: писанию любовных стихов, бесплодным мечтаниям, стремлению к одиночеству. От прибавления двух частей калийного фосфата, наоборот, усиливаются некоторые положительные реакции человеческого организма, например повиновение, страх перед наказанием, почтение к начальству. Функция аммиачного ферроцианида в максимальной дозе ослабляет неуместное мудрствование, а в минимальной, напротив, укрепляет способность верить во что угодно. Что касается воды, сама по себе она не имеет специфической функции, но в определенных условиях можно часть ее освободить и с выгодой использовать для производства водородных бомб.

Как видите, мышление и ощущения человека, которые в своем первичном состоянии представляются нам некоординированным, изменчивым и склонным к опасным отклонениям комплексом, теперь при помощи абсолютно простой химической дозировки могут быть целесообразно упорядочены. Сравнительная метафизика как раз занимается исследованиями в этом направлении. Я могу с удовлетворением констатировать, что в своих опытах мы уже достигли достойных внимания результатов, конечная наша цель – упрощение человеческой жизни настолько, чтобы в будущем никто не мучился сомнениями в бессмертии своей души. Пока в аптекарских магазинах будет достаточно нужных химикалий, все могут быть спокойны. А о последнем уж позаботятся наши фирмы, которые специализировались в этой душеисследовательской области. Вы, возможно, спросите, для чего я вам все это рассказываю. Ответить весьма нетрудно. Мисс Паржизек является особой, которая намеревается жить в относительном отдалении от нашей большой человеческой семьи. И хотя она полна возвышенных идеалов, без сомнения, ей одной будет не под силу воспитывать народ в соответствии с требованиями нашей высокой цивилизации. Вопреки стараниям мисс Паржизек ее подданные могут упорно придерживаться пагубного предрассудка, гласящего, что каждый человек – кузнец своего счастья. Они могут отказываться покупать бессмертие в аптекарских магазинах по сходной цене. С этим мы должны бороться. Мисс Паржизек необходимо усвоить истину, что цивилизация – область не индивидуальной компетенции, а общественной, это оборонительный союз, направленный против врагов общества. В целях его укрепления нужно использовать все средства. Я полагаю, с точки зрения педагогической самое лучшее – показать мисс Паржизек, что мы ее настоящие друзья, глубоко ценим ее, уважаем, считаем ее проводником нашей обшей великой идеи. Я сам готов остаться на острове неограниченное время в качестве личного советника мисс Паржизек по душеисследовательским вопросам. В случае возникновения непредвиденных трудностей я без колебаний потребую от правительства своей страны посылки на остров Бимхо дополнительных советников в таком количестве, какое он сможет вместить. Думаю, этого краткого выступления достаточно, чтобы выразить мое желание видеть на завтрашнем торжестве мисс Паржизек в почетной роли.

Профессор Швабе чопорно поклонился, оскалил свои желтые зубы, пытаясь изобразить улыбку, веки его трижды шевельнулись, и он сел.

– Блестяще! – с благоговением произнес дон Хосе. – Какие высокие цели! Как гениально просто решена проблема бессмертия человеческой души!

– Великолепно! – сказал лорд Бронгхэм. – Великобритания не может не приветствовать подобные благородные мысли!

– Роскошно! – закричали наперебой жрицы, хлопая в ладоши. – Удивительно по-республикански! Какой патриотизм!

– О'кей, – процедил мистер Карузо и приподнялся со стула.

В синем салоне воцарилась тишина. Все совершенно забыли о присутствии мистера Карузо, а теперь, когда вдруг раздался его голос, почувствовали некоторое смущение.

– Э-э, – сказал дон Хосе и откашлялся. – Понятно, наше совещание не… э-э… еще не закончено. Наш уважаемый друг мистер Карузо, верно, тоже хочет что-то прибавить…

Мистер Карузо выпрямился во весь рост.

– Да, – проговорил он сухо и вытянул из кармана записную книжку. – Всего несколько слов, потому что дело совершенно ясное. Десять тысяч пар шерстяных носков в год будет поставлять «Вул ассошиэйтед Саус Кэролайна». О добыче оловянной руды позаботится «Кейппер энд тин майнинг уоркс, Монтана». О постройке заводов снарядов, арсеналов и баз для подводных лодок – «Интернейшнл билдинг К°, Питтсбург». Фабрикацией химикалий для бессмертия душ займется «Юниверсл соул мейкинг синдикат, Бостон». Капиталовложения – приблизительно сорок семь миллионов долларов. Чистой прибыли – около восьмидесяти миллионов, оплата содержания оккупационного корпуса в количестве двух моторизованных батальонов составит два миллиона долларов ежегодно. Против оказания почестей мисс Паржизек возражений не имею. That's all.

Мистер Карузо захлопнул записную книжку, слегка поклонился и направился к двери.

Собрание замерло в молчании. Тишина продолжалась вплоть до того момента, когда мистер Карузо взялся за ручку двери. Тут Перси глухо выругался, стремительно прыгнул и схватил мистера Карузо за рукав.

– Опомнитесь, сэр! – крикнул он и потряс его за плечи. – Вы, верно, шутите?..

– Нет, – ответил мистер Карузо любезно. – Все названные мной фирмы являются членами «Добровольного общества помощи трестам», поддерживаемого республиканской и демократической партиями, с резиденцией в Пентагоне.

– Это же грабеж средь бела дня, сэр, – воскликнул с возмущением лорд Бронгхэм. – Позволю себе обратить ваше внимание, что правительство его величества…

– Неслыханно! – возмущенно закричал профессор Швабе и оскалил зубы. – Наша химическая промышленность – самая совершенная в мире, наши четыреста восемьдесят генералов уже десять лет ждут подходящей работы! Если дело дойдет до самого худшего…

– Протестую!.. – взвизгнул дон Хосе. – Я специалист по церковным делам. Если в бюджете это не будет предусмотрено…

– Естественно, мы поддерживаем высокие патриотические стремления мистера Карузо, – перебила его миссис Компсон и заслонила спиной дверь. – Надеюсь все же, эти стремления не будут идти вразрез с возвышенными задачами нашего клуба! Я полагаю, некоторые министерства останутся за…

– Что касается министерств, – неучтиво перебил ее Перси, – они уже в большинстве своем распределены. Лично за мной четыре!

Еще раз в синем салоне повисла зловещая тишина.

Мистер Карузо поглядел задумчиво на то место, где была дверь, пока ее не загородила миссис Компсон, и сказал сухо:

– Договоримся, господа. За определенную мзду я согласен…

– Какой цинизм, сэр! – воскликнул взволнованно лорд Бронгхэм. – По какому праву…

Поднялся дикий галдеж, казалось, счастливое будущее острова Бимхо висит на волоске. Да, это была одна из тех незабываемых минут, когда устои цивилизации потрясаются в самых основах, когда гражданские добродетели подвергаются жестоким испытаниям, когда достаточно пустяка, чтобы в людях вспыхнули дикие страсти и мир вернулся на два столетия назад. К счастью, моральный уровень всех присутствующих был слишком высок, чтобы дело могло дойти до такого печального финала. Через полчаса спор был разрешен ко всеобщему удовлетворению.

Добычу минеральных богатств, импорт носков, постройку арсеналов и арестных домов вверили мистеру Карузо. Базы для подводных лодок и долговые тюрьмы отошли к лорду Бронгхэму. Фабрикация химикалий бессмертия – к профессору Швабе. Обращение душ в лоно католической церкви – к дону Хосе. Отдельные министерства должны были поделить между собой члены клуба «Жрицы Афродиты» и мистер Грезль в пропорции 2:1, с тем, что мистер Грезль в обмен на некоторые ведомства получит верховный надзор за печатью, радио и прочими средствами пропаганды.

Дон Хосе закрыл собрание следующими словами:

– Сегодняшнее совещание является блестящим свидетельством того, что культурные народы всегда могут договориться в духе благочестивого христианского смирения. Дорогие друзья! Человечество возлагает на новое государство свои самые большие надежды. Я предлагаю просить мисс Паржизек, чтобы она объявила нам и всему миру в своей символической тронной речи на завтрашнем празднике, какими, принципами она как правительница острова Бимхо собирается руководствоваться. Я твердо убежден, что они оправдают наши надежды и в результате выступления мисс Паржизек остров Бимхо откроет свои двери богу и всем людям доброй воли. Аминь.

Предложение дона Хосе было единодушно одобрено, и участники собрания, дружески беседуя, разошлись по своим каютам.

* * *

Когда мисс Смоллет, старшая стюардесса на «Алькантаре», вошла на другой день в девять часов в каюту тетушки Каролины и торжественно разложила перед ней на столе богатые, шитые золотом королевские одежды цвета самшита, жемчужную диадему, горностаевый плащ и все прочее, относящееся к данному наряду, и, наконец, с почтительным поклоном подала ей пригласительный билет с золотым обрезом на сегодняшний маскарад, сердце тетушки радостно затрепетало.

Она подозревала, что готовится нечто подобное; еще накануне ей намекнул об этом мистер Перси Грезль, ее советник и добрый друг. Несмотря на это, теперь, когда она стояла на пороге событий, ею овладело беспокойство.

Подождав, пока мисс Смоллет выйдет из каюты, она подошла к столу. Боже ты мой, какая красота!.. И чего только люди не выдумают! А может, это подделка?.. Подвергнув королевское одеяние внимательному осмотру, попробовав, не мнется ли ткань, не пожелтел ли горностай и не побит ли он молью, пересчитав жемчуга в диадеме, она убедилась, что костюм в наилучшем порядке. Положила осторожно диадему на стол и тихонько вздохнула.

Мысли ее опять улетели в прошлое, к последнему маскараду, на котором она танцевала вместе с дорогим Арноштом. Какой это был прекрасный вечер! Арношт нарядился в красивые фиолетовые штаны, желтую куртку, сапоги с загнутыми носками, сбоку у него висел кортик. А она изображала пастушку. Тогда тетушка весила только сто тридцать четыре килограмма, и короткая пестрая юбочка ей необыкновенно шла. Все говорили, что Браник еще не видел такой чудесной пары.

А теперь перед ней лежало королевское одеяние – далеко до него костюму пастушки! Как она будет в нем выглядеть?.. Тетушка не сомневалась, что замечательно. Человек она скромный, но была уверена – любой королеве пришлось бы попотеть, чтобы сравняться с ней в манерах и осанке. В этом нетрудно убедиться… И, не в силах удержаться, тетушка Каролина взяла со стола костюм, подошла к зеркалу и приложила его к себе.

Да, она выглядела истинной королевой. А почему бы и нет? Ведь так оно и есть: у нее уже пять министров, народ ее ждет не дождется. Только…

Руки тетушки медленно опустились, и из груди ее снова вырвался легкий вздох. Да, но тогда она была молода и рядом с ней стоял Арношт. Боже, как быстро бежит время! Ведь с тех пор прошло уже двадцать лет… Двадцать лет провела она в своем домике в Глубочепах, живя одними воспоминаниями, а теперь вдруг…

Что сказал бы бедный Арношт, если бы был жив и видел, как она на старости лет предается грешным, тщеславным мыслям?

Тетушка оторвала взгляд от вороха шелка и горностая, лежавшего у нее на руках, и твердо сказала: «Видно, неплохие это люди, если обо мне подумали. Хорошо, что они уважают человека, который едет заботиться о своем народе. Пойду-ка я все же на этот бал. А рядиться им на потеху не буду!»

Рассудив так, тетушка открыла шкаф и вынула из него свое лучшее изумрудно-зеленое платье с оранжевыми горошинами. Задумалась на минуту и добавила к нему зонтик цвета распустившегося ракитника и соломенную шляпку, украшенную вишнями и птичками. Окинула придирчивым взглядом отобранные вещи и сказала с довольным видом:

– Это будет выглядеть так, словно я пришла прямо с прогулки. Королевы ведь тоже не прочь подышать свежим воздухом…

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ,

в которой, при несколько необычных обстоятельствах, на горизонте показывается остров Бимхо

Когда в одиннадцать часов тетушка Каролина вошла в огромный фешенебельный ресторан, расположенный на верхней палубе, он был набит до отказа.

Сквозь широкие открытые окна виднелось море, белые вспененные волны убегали в жемчужную мглу, заволакивающую горизонт. Горячий воздух не освежал даже на палубе, в ресторане же задыхались от жары. Вентиляторы не помогали. Казалось, воздух дрожит над столиками, а паркет вот-вот растопится. Пол блестел, как зеркало, рощи цветущих олеандров и юкк отражались в нем, словно в глади лагуны. Зал пестрел гирляндами цветов и фонариков, между столиками скользили ослепительно белые официанты; появись вдруг один из них в загородном ресторанчике «Ручная мельница», натворил бы он там переполоху!

Завидев тетушку Каролину, эти белые джентльмены встрепенулись, бросились ей навстречу и молниеносно вытянулись шпалерами от дверей до середины зала. В первый момент тетушка испугалась. Она не видела никогда такого количества слуг. А мигом прикинув про себя, сколько нужно будет выложить чаевых, когда придет время расплачиваться, почувствовала, что бледнеет.

«Не повернуть ли мне обратно? – подумалось ей. – Будто я что-нибудь забыла в каюте…»

Но было уже поздно. Официанты склонились, как по команде, и одновременно раздались шумные звуки фанфар. Прежде чем тетушка успела опомниться, рядом с ней уже стоял мистер Перси Грезль, в великолепном атласном костюме Людовика XV, и с низким поклоном предлагал ей свою руку.

Право же, тетушка не ожидала увидеть такую картину. Ей представлялось, что это будет простая семейная вечеринка, может быть, немного веселей обычного, а тут вдруг такая роскошь!.. Но теперь ничего не поделаешь. И, покосившись со страхом на сверкающий паркет, тетушка с благодарностью приняла руку Людовика XV.

– По правде сказать, я собиралась немножко прогуляться, – сказала она приветливо, опершись на его руку всей своей тяжестью; если бы прославленный король был на месте Перси, он не считал бы больше правление французским государством самым тяжким бременем, возложенным на его плечи.

– Последний раз я танцевала двадцать лет тому назад и с тех пор ни разу не ступала на паркет. Чем это его намазали, что он так блестит?

– Не знаю, мисс, но могу спросить, – с готовностью предложил Перси, чувствуя, как рука его немеет.

– Успеется, сударь. Может, сядем где-нибудь?..

– Охотно, – согласился Перси с видимым облегчением.

– Где-нибудь под вентилятором, – добавила тетушка.

Кресло, к которому Перси ее подвел, к сожалению, стояло не под вентилятором. Оно помещалось на возвышении и смахивало на трон. Тетушка довольно робко присела на него. Но картина, открывшаяся ее взору, была так великолепна, что она сразу оправилась от смущения и даже забыла про жару.

Зал заполняли одетые в яркие костюмы исторические персонажи. Хотя тетушка плохо разбиралась в истории, но все же должна была признать, что тут собралось самое изысканное общество. Романы Александра Дюма, которые она читала в ранней молодости, помогли ей распознать многих знаменитых личностей, это ее очень порадовало. Без сомнения, перед ней были граф д'Артуа, принц Кондэ, графиня де Шарни, несколько Людовиков Четырнадцатых, Пятнадцатых и Шестнадцатых, несчастная Луиза де Лавальер, д'Артаньян, Арамис, Атос и Портос и, кроме того, много других замечательных кавалеров и дам, которых тетушка не очень хорошо знала. Например, вон тот господин в красной кардинальской мантии – кто бы это мог быть? Боже мой, да ведь это дон Хосе, с ним она третьего дня познакомилась! Хоть он и не молод, а костюм ему к лицу. Не спросить ли его, кого он изображает?

Тетушка уже собралась подняться, чтобы осуществить свое намерение, как вдруг взгляд ее упал на большой стол, поставленный справа от нее, немного ниже. То, что она увидела, сразу отвлекло ее мысли от дона Хосе.

За столом сидело одиннадцать женщин. Сидели они прямо, словно аршин проглотили, и смотрели на нее взглядом медуз. По крайней мере так тетушке сначала показалось. Но это, верно, был обман зрения, потому что в ту минуту, когда взоры их встретились, все одиннадцать женщин, одетые в костюмы пажей, как по команде, встали и церемонно ей поклонились.

Тетушка Каролина растаяла. «А все же приятные женщины эти жрицы, – подумала она. – Правда, кой-какие грешки за ними водятся и вязать носки для бедненьких негров им не захотелось, но в конце концов они неплохо ко мне относятся».

Тетушка перестала чувствовать себя стесненно и воспрянула духом; беспредельная любовь к людям затопила все ее существо. Не пройдет и часа, как «Алькантара» причалит к острову Бимхо. К ее острову!.. К земле, на которой она задумала свить уютное гнездо для себя и всех его чернокожих обитателей. А что бы она стала делать без Перси, мисс Пимпот, лорда Бронгхэма и остальных своих друзей, предложивших ей руку помощи? Сумела бы она без них править? Издавать законы, устраивать выборы, писать конституции, строить музеи и ставить памятники знаменитым предкам, издавать газеты, вести дела с Организацией Объединенных Наций, заботиться о падших девушках и вообще насаждать цивилизацию, как это принято?

Что она сделала до сих пор? Ничего. Только связала пару носков и флаг. Как она была глупа! Совсем позабыла, что у нее есть шестьдесят тысяч фунтов в жемчугах, а на них можно купить хоть сто гроссов носков, это ее не разорит. Ей бы ни за что не додуматься, на какие важные вещи она должна тратить деньги. Не будь мистера Грезля, который открыл ей глаза, она бы до сих пор оставалась невеждой, предметом насмешек каждого. К счастью, все ей желают добра, и теперь как будто дело налаживается…

Эти размышления полностью поглотили тетушку Каролину. Она даже не сразу заметила, как посреди зала очистили круг, в него вступил принц Кондэ и начал произносить речь. Он говорил что-то о приближающейся великой минуте, о благородном обществе, которое здесь собралось, и прочее и прочее. Тетушка слушала лишь краем уха. Мысли ее были заняты более серьезными вещами.

Она считала по пальцам: премьер-министр – мистер Грезль, министр цивилизации – мисс Пимпот, министр культуры – мистер Химмельштосс, министр внутренних дел – мистер Грезль, министр финансов – опять-таки мистер Грезль…

Тетушка пришла в замешательство. Боже правый, не многовато ли министерств нагрузил на себя мистер Грезль? Разве ему справиться – он один, а столько обязанностей?.. Правда, есть на свете люди, которые падки на дела, только проку из этого мало бывает. Либо надорвутся и умрут, либо сядут в тюрьму за растрату. Последний вариант к мистеру Грезлю, само собой, не относится, но тем более она обязана спасти его от первого варианта. Да, одно министерство должен взять кто-нибудь другой. Но кто? Кому можно вверить такое ответственное дело? Господи боже мой, ведь она здесь больше никого не знает…

Тетушкин взгляд с минуту рассеянно блуждал по залу и вдруг остановился. Он задержался на мужчине, стоящем в одиночестве у самых дверей. На нем был красивый костюм знатного венецианца, но не одежда привлекла внимание тетушки. Ее привлекли глаза этого загадочного незнакомца и то, что он выделывал своими руками. Глаза смотрели на нее с преданной мольбой, точно хотели сказать: «Располагайте, мной, королева!» – а руки пытались при помощи очень сложных и замысловатых движений дать понять тетушке, что их хозяину нужно с ней поговорить.

«Кто бы это мог быть? – размышляла тетушка. – Я уже видела его, но где?..»

Не удивительно, что тетушка запамятовала: ее знакомство с Арчибальдом Фоггом было столь мимолетно, несмотря на то, что именно ему по приказу адвокатской фирмы «Хейкок и Дудль» надлежало в целости и сохранности доставить ее на остров Бимхо. Она не знала, что это тот самый человек, который в Триесте ущипнул ее за подбородок, приняв за служанку, а потом свалился с ног от ее пощечины. И, конечно, тетушка не могла подозревать, как жизненно необходимо для мистера Фогга завязать с ней самые близкие и сердечные отношения, и притом никак не позже двенадцати.

Да, положение у мистера Фогга было, как говорится, пиковое. За все время плавания он не нашел в себе смелости предстать перед тетушкой Каролиной, а когда все же решился это сделать, судьба в образе Перси Грезля стала на его пути. Дни летели, сегодняшний день был последним. Если счастье ему и на сей раз не улыбнется, всему конец.

Так размышляя, мистер Фогг и тетушка Каролина смотрели друг на друга.

«Спрошу-ка его, кто он такой и чего, собственно, ему надо, – подумала вдруг тетушка. – Вид у него внушающий доверие, может, он годится в какие-нибудь министры?..» Она поманила рукой, и мистер Фогг поспешно подался вперед.

Но не успел он сделать и двух шагов, как снова затрубили фанфары и все собравшиеся в зале хлынули к подмосткам.

– Что случилось? – испуганно спросила тетушка у Перси, увидев у своих ног толпу королей, графинь, рыцарей и тому подобных особ, уставившихся прямо на нее.

– Право, не знаю, – многозначительно ответил Перси. – Кажется, дон Хосе собирается произнести речь.

Так оно и было в действительности. Дон Хосе, преисполненный важности, поднялся на подмостки и стал лицом к тетушке. В то же время с другой стороны просеменили мелкими шажками одиннадцать жриц и образовали позади него полукруг. Узкое, тесно облегающее трико, одна штанина красная, другая – желтая, короткий камзол в обтяжку, присобранный на боках, хорошо подчеркивали их пышные формы. Этот пикантный костюм дополнялся беретом с зеленой кокардой, кокетливо сдвинутым немного набок. Полукруг жриц заключал на левом фланге лорд Бронгхэм в роли лорда Нельсона, на правом – профессор Швабе в простой, но изящной походной форме маршала Геринга.

Бурные рукоплескания приветствовали эту живую картину.

Постепенно зал затих. Дон Хосе возвел глаза к небу и начал свою речь такими словами:

– Уважаемые друзья! Вы все уже знаете, недалек тот миг, когда нос нашего корабля коснется экватора. Мы собрались, чтобы отпраздновать это знаменательное событие. Наша прекрасная «Алькантара» удостоена присутствия мисс Паржизек из Глубочеп. Вот она сидит перед вами. Прежде чем я продолжу свою речь, прошу вас ее приветствовать.

Все присутствующие почтительно склонились, и в тишине было слышно, как перья шляп трех мушкетеров подмели паркет.

– Итак, дорогие друзья, почему, собственно, мы чествуем мисс Паржизек? Потому, что эта благородная женщина приближается к своим владениям, к острову Бимхо, чтобы взять в свои руки кормило правления и проявить на деле свои выдающиеся организаторские способности. Мы с нетерпением ждем этой минуты, а с нами и весь цивилизованный мир. Пусть трепещут в страхе правительства варварских стран, чьи корыстные руки тянутся к нашим культурным и иным сокровищам. Пусть дрожат они, ибо мисс Паржизек с помощью божией и нашей уничтожит их дьявольские козни. Друзья! – в этом месте голос дона Хосе дрогнул от волнения. – Только несколько минут отделяют нас от этого торжественного события. Трижды пропоют пароходные сирены, и мы увидим, что остров Бимхо показался на горизонте. Я спрашиваю вас: не использовать ли оставшиеся краткие минуты на то, чтобы узнать из уст мисс Паржизек, какими богом внушенными принципами она намерена руководствоваться в своих действиях? Не целесообразнее ли всего будет выслушать с глубоким вниманием тронную речь королевы острова Бимхо, Каролины I?..

Взоры всех присутствующих обратились к тетушке, лицо которой побледнело. Волнение, овладевшее ею, было так велико, что вишни и птички на ее шляпе заколыхались.

«Боже мой! – проносилось в ее голове, и она почувствовала, как на глазах выступает предательская влага. – Разве я этого заслуживаю? Ведь я самая обыкновенная женщина! Меня хвалят и чествуют… а я, пожалуй… и управлять то не сумею…»

Так подумала тетушка Каролина и в то же время ощутила в себе прилив новых сил. Сознание, что все эти добрые люди ждут ее слова, что она может решать судьбы, так сказать, мировой цивилизации, наполняло гордостью и отвагой тетушкино сердце.

Она поправила завитки на висках, поспешно утерла платочком нос и, пожалев о том, что не успеет его напудрить, поднялась со своего трона.

* * *

Человек, который большую часть своего времени проводит запертым в шкафу, как правило, не бывает в слишком хорошем расположении духа. Он думает только о печальных вещах, сравнивает свое жилище с жилищем других, более счастливых людей, вспоминает свое беззаботное детство, отца, старушку мать и прекрасные минуты, проведенные с ними в бедном, но любимом родном домике.

Да, так чувствует себя обычно человек, просидевший долгое время в шкафу. Никто поэтому не мог бы поставить Франтику в вину, что он поступает подобным же образом.

Разделявшего с ним одиночество Билля Пимпота, или мисс Пимпот, не назовешь приятным сожителем. Разговор его в большинстве случаев сводился к выбору способа отправить Франтика на тот свет при первой же его попытке улизнуть и выдать тайну своего тюремщика. Настроение мистера Пимпота несколько улучшалось лишь в те минуты, когда содержимое водочных бутылок, которые он время от времени вытаскивал из объемистого чемодана, перекачивалось в его бездонную утробу, а в густо намазанных помадой фирмы Рашель губах появлялась гаванская сигара.

Одна из таких счастливых минут выдалась сегодня утром, в девять часов, когда тетушка Каролина, склонившись над королевским одеянием, раздумывала, следует ли одевать его на бал.

В это время мистер Пимпот рассматривал в своей каюте костюм пажа.

– Вот что приходится напяливать на себя, сынок, – проговорил он и закурил сигару. – Побуду часок-другой пажом мисс Паржизек. Что ты скажешь на это? Х-м-м!

На последнем междометии мистер Пимпот сделал ударение, в голосе его было слышно удовлетворение. Очевидно, он считал свое положение не только смешным, но и сулящим некоторые выгоды. Мистер Пимпот задумался, допил остатки джина и прибавил:

– Жизнь – довольно сложная штука, Франтик, запомни это! Возьми хотя бы 'мою историю. Выступал я тяжеловесом в вольной борьбе, перевозил контрабандой виски, работал детективом на дядюшку Сэма и Джона Буля, а теперь полюбуйся на меня… Как по-твоему, что меня ждет завтра? Не знаешь? Сдаешься? Ну так вот, завтра я стану министром цивилизации, и мисс Паржизек будет отваливать мне тысячу долларов ежемесячно. Что ты на это скажешь?

Франтик, который все это слушал только краем уха и печально смотрел на клочок голубого неба за окном, при последних словах встрепенулся. Он допускал, что тетушка Каролина может иметь своих министров, и это его даже не слишком удивляло. Но, представив себе, как этот обманщик, негодяй, пьяница и, кто знает, может быть, даже бандит и убийца вымогает у тетушки такие огромные деньги, он просто взбесился.

– Вы врете, сэр! – заорал он, выйдя из себя.

Мистер Пимпот побагровел и вскочил со стула, сжимая кулаки. Постояв с минуту и подумав, он снова дел.

– Я мог бы разорвать тебя пополам, сынок, – сказал он со вздохом. – К сожалению, приходится сдерживаться – я будущий министр цивилизации. Но когда мы приедем на остров Бимхо, я засажу тебя в тюрьму, и ты будешь сидеть там, пока не поумнеешь.

Мистер Пимпот замолчал, глубоко затянулся ароматичной сигарой и добавил, придя снова в хорошее расположение духа:

– Я тоже сиживал в тюрьме, дитя мое. И, как видишь, это пошло мне на пользу. Держу пари, и из тебя когда-нибудь выйдет министр… Способные министры – редкая вещь! Мисс Паржизек привалило счастье, что она встретила меня! И как раз вовремя. Сегодня в полдень причаливаем.

– Мы приедем сегодня на остров Бимхо? – выдавил из себя Франтик, и сердце его сжалось.

– Ты угадал, – кивнул мистер Пимпот. Скинув с себя халат, кряхтя и охая, он начал натягивать на свои мускулистые ляжки узкие пажеские штаны. – И уже завтра примемся ощипывать мисс Паржизек; скоро от нее останутся рожки да ножки, ого-го!

Тут мистер Пимпот отвернулся и начал засовывать ногу в другую штанину. Он стоял теперь на одной ноге, тело его с трудом сохраняло равновесие. Франтик мгновенно оценил положение и кинулся к дверям. Казалось, уже ничто на свете не может помешать ему достигнуть цели. И все же его постигла неудача.

Как раз в этот момент мистер Пимпот потерял равновесие. Он зашатался и, стремясь удержаться на месте, дрыгнул ногой. До сих пор Франтик понятия не имел, каково приходится человеку, когда его лягнет лошадь. Теперь этот пробел в его познаниях был наконец заполнен. Франтик отлетел на другой конец каюты и распластался на полу.

Мистер Пимпот с удивлением оглянулся и сказал добродушно:

– Путаешься только под ногами, Франтик! Марш на место, в шкаф! И живо, у меня нет времени с тобой возиться!

Прежде чем Франтик уяснил себе, что с ним происходит, он уже бился в могучих объятиях мистера Пимпота; вскоре глубокая тьма поглотила его – дверцы шкафа с треском захлопнулись.

– Теперь и взаправду конец, – прошептал мальчик убитым голосом.

Франтик лежал, устремив взор в темноту. Снаружи доносились еще некоторое время брань и пыхтенье мистера Пимпота, облекающегося в пажеские доспехи, затем звуки затихли. Скрипнула дверь, настала абсолютная тишина.

Бог знает, как долго пролежал так Франтик. Все его тело ныло, сердце, которое никогда не ведало горя и печали, начинало сдаваться. Франтик вдруг почувствовал себя всеми, покинутым. У него не оставалось ни единой капли надежды вовремя предупредить тетушку об опасности. Еще с минуту он крепился, а затем, резким движением повернувшись на бок, уткнулся лицом в одеяло и заревел. Франтик плакал беспомощно, по-ребячьи, ему так хотелось попасть домой: пусть все пережитое окажется неправдой, пусть опять будет обычное браницкое утро, полное птичьего щебета, шелеста воды, плещущей о берег, чудесного утреннего света…

Он плакал… И вдруг ему стало стыдно. Глаза его открылись.

Представьте себе, было светло!

Двери шкафа стояли распахнутыми настежь. Верно, мистер Пимпот плохо их захлопнул и, когда Франтик повернулся, они раскрылись. Долго заниматься подобными рассуждениями не было времени. Франтик выскочил с быстротой молнии из шкафа, и сердце его опять заработало по-паржизековски – ровно и четко. Правда, радоваться заранее не следовало, но теперь он не сомневался, что вырвется из своей тюрьмы, пусть даже ему придется перевернуть вверх дном всю «Алькантару».

Двери каюты были заперты. Франтик осмотрелся, взгляд его упал на стул. Затем на окно. Долго он не раздумывал. Схватил стул. Один миг – и оконное стекло со звоном разлетелось вдребезги. Минуту Франтик постоял, прислушиваясь.

Тишина.

Может, все на теплоходе вымерли?

Франтик подбежал к разбитому окну и выглянул наружу. Далеко внизу шумело море. Оно ощетинилось невысокими крутыми волнами и уже не синело, как утром. Воздух был неподвижен, небо – перламутрово-серое, линия горизонта скрылась во мгле. Человек, искушенный в коварстве погоды этой части океана, наверняка бы испугался. Но Франтик ничего не заметил. Он поглядел вверх.

Окно каюты находилось в самом верхнем ряду, прямо под выступом палубы. Если бы ему удалось дотянуться до конца цепи, висящей вон там, в сторонке…

Он заколебался, затем быстро вскочил на низкий подоконник. Высунулся наружу всем телом и уцепился обеими руками за верхнюю часть рамы, чтобы не упасть. И начал осторожно наклоняться в сторону. Пядь за пядью, пока… Гоп! Он оторвался от окна и обеими руками ухватился за цепь! Удалось!

Несколько секунд тело Франтика болталось в воздухе, с ужасом он наблюдал, как далеко под ним с шумом катятся седые волны. У него закружилась голова, пришлось зажмуриться. С минуту он отдыхал. А потом, упираясь тапочками в борт парохода, начал карабкаться вверх. В следующую минуту он стоял на палубе.

Палуба была пуста. «Алькантара» будто и вправду вымерла. Море стало теперь темно-пепельным, солнце скрылось. И хотя раскаленный воздух обжигал лицо, Франтик почувствовал, как по спине у него пробежали мурашки.

Он задрожал от необъяснимого ужаса. И вдруг ему показалось, будто вдалеке что-то глухо загудело, точно рушились колонны, поддерживающие своды.

«Нужно немедленно найти тетушку, – подумал Франтик и стиснул зубы. – Бегом…»

Но он не двинулся с места. Где-то высоко над ним раздался оглушительный вой пароходной сирены. Сирена завыла второй, третий раз. И вслед затем громко затрубили фанфары. Прямо над его головой. Он поглядел вверх. И от увиденного у него на минуту перехватило дыхание.

В нише большого окна, над листьями пальм и цветущих олеандров, колыхалась шляпа. Соломенная шляпа, нарядно разукрашенная вишнями и птичками. Такая шляпа была только одна в Бранике, одна во всей Праге, в Европе, в целом мире. Он вздрогнул и потянулся к окну…

* * *

Тетушка Каролина царила над сияющими просторами зала.

Рев пароходных сирен и торжественные звуки фанфар, возвестивших, что остров Бимхо появился на горизонте, замолкли. Зал стих в ожидании. Глаза лорда Бронгхэма, Перси Грезля, дона Хосе, профессора Швабе, мисс Пимпот – сотни глаз напряженно и жадно глядели в рот тетушки Каролины.

«Тронная речь… Ах ты боже мой, как же мне ее начать? – промелькнуло в голове у тетушки. – Никто про это ничего не говорил… А мне и невдомек… И почему я, дура этакая, никого не спросила?»

Она зажмурилась. И сейчас же сверкающий зал, короли, князья, принцы, маршалы, кардиналы и придворные дамы – все исчезло. Перед ней был остров, маленький остров, затерянный посреди океана, райское место, жители которого ждут ее и, может быть, ждут с нетерпением. Что я скажу этим черным людям, чтобы они полюбили меня?..

Уста тетушки Каролины разомкнулись. Она придумает что-нибудь ласковое… И первое слово, произнесенное ею, было простое и великое – другого такого нет в целом свете.

– Люди!.. Вот мы и вместе. Приехала я к вам из дальних стран и всю дорогу думала о вас и вашей земле. Я хочу, чтобы вы меня полюбили, верьте мне, я желаю вам добра. Я еще не знаю, как все устроить, но мне хочется, чтобы никто из вас не голодал, чтобы вы имели возможность учить своих детей и не боялись за будущее. И пусть никогда не будет войны – это самое большое зло. Я-то знаю, что это такое. Нас было семеро у отца, а после этих двух войн осталось только трое. Обещаю вам прежде всего добиться, чтобы никогда ни одна война не пришла на нашу землю. А если не будет войн, то все мы разбогатеем и построим себе школы, музеи, больницы, театры, дома с фуксиями на окнах и вообще все, что захотим. Я привезла с собой хороших людей, они помогут мне и полюбят вас так же, как и я. Что мне нужно еще сказать… ага! Картошка и хлеб всегда будут выдаваться бесплатно, да и как же может быть иначе… Вот вроде пока и все…

Тетушка Каролина открыла глаза.

Великолепный зал застыл в молчании.

Отчего все так странно на нее глядят? Почему лорд Бронгхэм побледнел? Не заболел ли у него опять живот? А дон Хосе, профессор Швабе, жрицы… почему они глаза вытаращили? Разве я что плохого сказала?..

Вдруг тишину разорвал пронзительный, ликующий и вместе с тем отчаянный крик:

– Тетушка!!

Тетушка Каролина поглядела на дверь, откуда он донесся.

«Франтик!..» – хотела она позвать, но не успела.

«Алькантару» вдруг сильно тряхнуло, и она накренилась на бок. Что-то огромное, завывающее ворвалось в зал и сразу перемешало все живое и неживое. Франтик увидел, как тяжелая кадка с олеандром взлетела на воздух, разбила окно и исчезла во мгле. Как встали дыбом бакенбарды лорда Бронгхэма, втиснутого между двумя буфетами. Официант тщетно пытался освободить голову из серебряного ведерка для льда, а одиннадцать ожиревших женщин, которые, судя по непристойным трико, были циркачками, сбившись в кучу, умоляли дать им спасательные пояса. Человеческие тела сплелись в огромный клубок, из него торчали во все стороны мечи, рапиры и маршальские жезлы. На самом верху колыхался пустой кринолин.

Все это промелькнуло перед Франтиком в какую-то долю секунды, и затем он уже ничего не видел, потому что огромная волна перекатилась через палубу и смыла его. Он очутился в чернильной тьме, среди бушующих волн, из его легких вылетали последние пузырьки воздуха. Судорожно вцепившись в обломок какого-то бревна, ослепленный, оглушенный, ждал он своей последней минуты.

Темень и ужас происходящего не дали ему возможности заметить тетушку Каролину, которая прошла в трех шагах от него. Она ступала твердо и решительно, волны и буря бессильно разбивались о ее грудь. Тетушка шла в свою каюту. Шла потому, что там, в клетке на стене, висел узник, беспомощная пташка, дрожавшая, наверное, от страха. О Франтике тетушка не думала. Она приняла его за мираж, обман зрения. Откуда бы он вдруг взялся на «Алькантаре»? Нет, это, конечно, ей померещилось. А вот птичка нуждалась в ее помощи.

Итак, тетушка стремилась к Маничку. Если им обоим суждено погибнуть, они погибнут вместе. Добравшись до своей каюты, она, держась за стену, сняла клетку.

– Маничек, – сказала тетушка нежно. – Не бойся…

Конечно, это были слова успокоительные, но, увы, несвоевременные. Потому что в этот момент новый страшный толчок потряс «Алькантару», пароход сначала поднялся носом вверх, а затем переломился пополам.

* * *

В три часа пополудни солнце выглянуло из-за туч. Море еще кипело пеной, но ураган уже летел по просторам Тихого океана за сто миль отсюда.

Франтик набрал воздуха, протер глаза и убедился, что жив. Руки его держатся за бревно и все члены целы. Вокруг беспредельная водная равнина, над нею распростерлось небо, синее и улыбающееся, как будто ничего не случилось. От «Алькантары» не осталось и следа. Франтик, который сначала страшно обрадовался своему чудесному спасению, вдруг пришел в полное отчаяние. Один. Опять один. Пароход исчез, а с ним тетушка Каролина и последние остатки надежды еще хоть раз в жизни увидеть родной Браник. Он снова закрыл глаза. Ему не хотелось глядеть на свет, который так странно устроен, что солнце весело сияет в то время, когда гибнет человеческая жизнь.

Было тихо и тепло, умиротворением и покоем дышало все вокруг после страшной бури… А Франтик умирал… Волны покачивали бревно и шептали.

– Ты уже умер, ты уже умер, – прожурчала одна.

– Нет еще, нет еще, – говорила другая. – Ты лежишь в колыбели, мама укачивает тебя, баю-бай… баю-бай…

И Франтик вдруг понял, что смерть прекрасна. Он уснет, легко покачиваясь на волнах, как маленький засыпал в колыбели у печки… Поэтому он рассердился, когда какой-то грубый бас прервал его приятное забытье;

– Эге, что это такое? Пан Гопкинс, подайте мне сюда багор, вон на том торчке, кажется, еще кто-то есть!

«Не разожму век! – сказал себе Франтик. – Я умер и хочу покоя». Но все же разжал их. Человек вынужден реагировать, когда чувствует, как что-то твердое и острое хватает его за штаны и поднимает вверх. Франтик открыл глаза как раз в ту минуту, когда проплывал по воздуху мимо чего-то, как две капли воды походившего на нос корабля. И то, что он увидел на потемневших от ветров и непогоды досках, окончательно пробудило его к жизни. Красивыми синими и белыми буквами на досках было выведено: «Святая Лючия».

А затем он очутился наверху, на палубе, и с изумлением увидел мужчину, объемы которого ничем не отличались от объемов тетушки Каролины. Из уст мужчины вылетали странные, по большей части непонятные звуки – такие издавал дядюшка Бонифаций, когда его душевное равновесие было нарушено. Только спустя продолжительное время он несколько успокоился и воскликнул:

– Тысяча моржей, откуда ты взялся, Франтишек?

– А ты откуда, дядюшка? – с таким же жгучим любопытством спросил Франтик.

– Я нахожусь на своем корабле, – ответил дядюшка Бонифаций, несколько задетый. – А тебе следует сидеть дома в Бранике, а не…

Казалось, дядюшка Бонифаций намерен продолжать свою укоризненную речь, как вдруг рука его юркнула в карман пиджака, выхватила оттуда огромную подзорную трубу и приложила к глазу. Дядюшка молчал, Франтик видел, как его брови начинают подниматься, а глаз, прижатый к стеклу, все больше вылезает из орбиты.

– А ведь это Каролина, – произнес он наконец, и руки его бессильно опустились. – Тысяча моржей!..

Франтик вырвал у дядюшки подзорную трубу и навел ее на горизонт. Да, так оно и есть. На чем-то, слабо напоминающем плот, стояла мощная женская фигура; даже на большом расстоянии можно было рассмотреть, что буря не разлучила ее с праздничной шляпой. В руке она держала клетку.

– Мы должны ее немедленно спасти! – крикнул Франтик. – Мне необходимо передать тетушке одну вещь. Я из-за этого еду за ней от самого Браника!

– Передать?.. Что ты болтаешь, Франтишек? Рехнулся, что ли? Ну зачем она тебе понадобилась?

– Тетушке нельзя ехать на остров Бимхо!

– Да ведь она туда и не собирается, – удивился дядюшка. – Остров Бимхо немного дальше, видишь, вон там, налево на горизонте. А это остров Бамхо.

– Дядюшка! – обрадовался Франтик. – Это правда?

– Ну да. А почему, тысяча моржей…

– Потому что на острове Бимхо восстание людоедов. А телеграмма пришла, когда тетушка уже уехала. Вот я за ней и отправился вдогонку, сначала в Триест, потом на теплоход, но меня поймали и… что с вами, дядюшка?

– Ничего, – глухо проговорил дядя Бонифаций. – Только на острове Бимхо нет никаких людоедов. Зато их полно на том проклятом острове, куда направляется бедная Каролина.

Франтик ахнул. И тут же принялся теребить дядю:

– Так догоним ее! Скорей! Чего же ты ждешь, дядюшка?..

Но дядюшка Бонифаций не двигался. Он молча показал рукой вокруг себя. Палуба «Святой Лючии» была пуста: вместо двух мачт торчали на фоне неба лишь жалкие обрубки.

– Вот оно какое дело, – сказал дядюшка, и на лбу его выступили капли пота. – Течение гонит нас в обратную сторону.

* * *

Часом позже вокруг «Святой Лючии» не было ничего, кроме беспредельной глади океана.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ,

в ней говорится о том, что тетушка решила разводить фуксии

Тетушке Каролине до сих пор не доводилось пережить или видеть ураган. Правда, в одно воскресенье, лет двадцать тому назад, когда она с покойным Арноштом каталась на лодке под Злиховом, надвинулась гроза и ветром унесло соломенную шляпу Арношта, а у тетушки вывернуло наизнанку зонтик и даже сломало в нем три спицы. Однако с ураганом, бушевавшим теперь вокруг, все это не шло ни в какое сравнение.

До той минуты, пока «Алькантара» не наскочила на подводную скалу и не переломилась на две части, тетушка смотрела на положение дел оптимистически. Конечно, было не очень приятно глядеть, как волны перекатываются через палубу, смывая в море людей с неустойчивым характером, как в воздухе летают реи и разная мебель; приходилось все время глядеть в оба, чтобы тебя не покалечило, а главное – ее платье с оранжевыми горошинами в один миг промокло и облепило тело. Обнаружив это неприятное обстоятельство, тетушка очень сконфузилась: она была застенчива и не любила хвастать своими прелестями. Даже перед Арноштом. Испугавшись, как бы ее не застал кто-нибудь в таком виде, она попробовала спрятаться под стойкой бара. К сожалению, там уже сидел, скорчившись, официант, и хотя на голову его было нахлобучено серебряное ведерко, она не могла чувствовать себя спокойно. Вдруг он снимет ведерко, как тогда быть?

Пока тетушка Каролина размышляла, что предпринять, стойка бара неожиданно отделилась от пола, покатилась к противоположной стене и провалилась куда-то. Вместе с ней исчезли официант, потолок зала и несколько колонн, которые его подпирали. Тетушка посмотрела вверх. Цвет неба ей не понравился.

«Будет град», – подумала она. И тотчас вспомнила о Маничке.

Никто не назвал бы Маничка избалованной птичкой. Ел он почти все подряд, не испугал его даже судебный исполнитель, приходивший когда-то описывать тетушкин шкаф. Но града он боялся. Надо прямо сказать, это было его слабое место. Что с ним станется, покинутым своей хозяйкой, если и взаправду начнется град?..

Эти соображения принудили тетушку немедленно отправиться в свою каюту. Старательно обходя различные предметы пароходного оборудования, бешено скакавшие по палубе, угрожая целости ног, она счастливо добралась до каюты. Взяла клетку, посоветовала Маничку не трусить – и вдруг пароход раскололся пополам.

Некоторое время тетушка вообще не понимала, что происходит. Рот ее наполнился водой, что-то сильно толкнуло ее в бок, – она могла бы поклясться, что внизу мелькнула труба «Алькантары». Но даже в таких чрезвычайных обстоятельствах тетушка не выпустила клетку из рук. Смерти она не боялась, совесть ее была чиста. Но тетушка не мыслила себе даже загробную жизнь без Маничка.

Как долго продолжалась эта неразбериха, в течение которой она захлебывалась водой, а все предметы, покинувшие свои привычные места, метались вокруг, тетушка не знала. Когда наконец кошмар рассеялся, она обнаружила, что плывет по морю на обломке капитанского мостика; от «Алькантары» не осталось и следа, кроме нескольких одиноких мачт, покачивающихся на волнах. Далеко вокруг – ни живой души. Плот тетушки Каролины гнало к виднеющемуся впереди острову. Что это остров Бимхо, она не сомневалась ни минуты.

Еще издали тетушка заметила желтую полосу прибрежного песка, сверкавшую на солнце, и изумрудную зелень деревьев и кустов, которыми заросли отлогие склоны. Местность постепенно повышалась, переходя в центре острова в невысокие горы. Даже на большом расстоянии было видно, какой это чудесный уголок, и несказанное блаженство затопило тетушкино сердце.

– Скоро мы будем дома, – нежно промолвила она, обращаясь к Маничку.

– Фью, – ответил Маничек и посмотрел с удовольствием в сторону острова.

* * *

Остров Бамхо насчитывает в диаметре неполные четыре мили и имеет форму куриного яйца. Он невелик по размерам, но славится красотой природы и незаурядными достоинствами людей, его населяющих.

Жители Бамхо отличаются трудолюбием, упорством в бою, терпением, скромностью и большим аппетитом. Нравы у них простые, но здоровые. Они почитают колдунов и своих вождей, в праздники едят мясо убитых врагов, а в часы досуга устраиваются в тени пальм и ведут дружеские диспуты общеобразовательного характера. На этих диспутах, в частности, обсуждалось, писать ли в предложении «Бухта у Трех раковин», на берегу которой вбиты в землю колы для пленников, слово «бухта» с прописной буквы, а предлог «у» со строчной, или наоборот. Спор длился уже несколько веков, в ходе его рождались новые теории, концепции и аргументы; понятно, время от времени в повестку дня включались и другие филологические вопросы.

В тот день, когда «Алькантара» потерпела крушение, в мангровой роще на берегу бухты дружески беседовали коптильщики человечьего мяса и члены государственной комиссии по уточнению пунктуации в предложении «Ни Карлуша, ни Леночка не учили сегодня грамматику». У коптильщиков мяса имелись по этому поводу свои соображения.

Они утверждали, что в случае, если Карлуша и Леночка действительно не учили грамматику, пунктуация должна быть нарочито неправильной, чтобы никто не сомневался в неосведомленности Карлуши и Леночки в грамматических правилах. Комиссия усматривала в этой точке зрения здоровое реалистическое начало, но считала, что без запятой тут не обойтись, и предложила ставить запятые вне зависимости от грамотности и неграмотности подлежащих. Коптильщики обсудили этот вариант и пришли к выводу, что комиссия неправа. Нельзя осложнять изучение пунктуации (это всем ясно!), лучше всего в сомнительных случаях вообще избегать двух подлежащих. Например: «Вчера у нас мясо коптилось до самой полуночи».

– Мы говорим: «мясо коптилось», – воскликнули с победным видом коптильщики, – а подразумеваем: «коптилось мясо мужское и мясо женское».

– Хорошо, – ответили члены комиссии, – пусть так, а как вы поступите с пунктуацией в предложении: «Ни мужское, ни женское мясо вчера не коптилось»?

– Мы бы его вообще не писали, – воскликнули коптильщики, – потому что это неправда! Мясо вчера коптилось до самой полуночи.

– В самом деле? – спросил председатель комиссии и облизнулся.

– Да, – ответили коптильщики, – но, к сожалению, это последняя порция. Когда ее прикончим, настанут плохие времена.

Обе дискутирующие стороны склонны были замкнуться в угрюмом молчании, как вдруг председатель государственной филологической комиссии выпрямился и произнес дрожащим голосом следующие, неизвестно к чему относящиеся слова: «Вот так мясцо!»

Всеми овладел страх – без сомнения, у этого ученого мужа помутился разум. А он тем временем изрек новую непонятную фразу, но уже окрепшим, не терпящим возражений голосом:

– Для копчения лучшего не найдешь! Да, друзья, не найдешь! Я утверждаю это с полной ответственностью и знанием дела. Глядите!

Ученое собрание сразу повернулось в ту сторону, куда указывал палец председателя, и увидело перед собой картину, описать которую не смогли бы даже столпы бамхийского языкознания.

Из большой лодки, причалившей к песчаной отмели бухты, вылезли на берег одиннадцать женщин, одетых в игривые костюмы пажей. Вид каждой из этих женщин являлся полной гарантией того, что период кризиса миновал и бамхийским государственным коптильням не грозят больше простои.

* * *

Из пассажиров «Алькантары» спаслось всего восемнадцать человек: одиннадцать жриц, лорд Бронгхэм, дон Хосе, профессор Швабе, мистер Карузо, Перси Грезль, мистер Тернболл и Арчибальд Фогг.

Первыми причалили жрицы; мы только что видели, какой эффект произвело их появление. Они оказались первыми потому, что им удалось завладеть единственной уцелевшей спасательной лодкой. При этом пострадали ноги леди Хумбердик, которая, преградив жрицам дорогу, требовала возврата бархатного костюмчика покойного лорда Хумбердика, одолженного жрицам для Франтика. Ноги у тридцати одного пассажира, попавшихся на пути жриц, тоже были отдавлены. Позже этих пассажиров спасла чилийская шхуна «Сант-Яго». Все они дружно заявили, что согласны пережить еще такой же ураган, но ни в коем случае не встречу с жрицами.

Капитан «Алькантары» мистер Паркинсон, к сожалению, не мог остаться до последнего момента на капитанском мостике, потому что был снесен оттуда ветром и забит в вентиляционную трубу, продолжавшую еще торчать на палубе. К счастью, он попал туда ногами вперед, так что, несмотря на несколько неудобное положение, мог наблюдать за ходом событий. Капитан подтвердил, что в тот момент, когда жрицы погрузились в лодку, корабль стремительно вынырнул из волн и на минуту показал свой киль, облепленный ракушками. Матрос Джемс Бурке, один из свидетелей этого происшествия, к тому же заявил под присягой, будто явственно слышал, как корабль блаженно вздохнул, хотя уже мчался на утесы и был недалек от гибели.

Вслед за жрицами на берег острова Бамхо ступили одновременно лорд Бронгхэм, дон Хосе и профессор Швабе, которые ухватились за огромный чемодан мистера Карузо, плавающий на волнах вместе со своим владельцем. Мистер Карузо великодушно предложил им помощь, понятно, на определенных условиях. В результате лорд Бронгхэм освободился от некоторых своих владений в графстве Йоркшир, а профессор Швабе обязался вооружить на собственные средства двадцать одного члена общества любителей цветоводства «За старую Пруссию» с резиденцией в Бонне. Дон Хосе, представитель обедневшего, но знатного рода, ведущего свое происхождение непосредственно от Изабеллы Кастильской, ничего, кроме индульгенций, не имел и был положен на дно этого чемодана как балласт, для придания судну большей устойчивости.

Мистер Тернболл и Перси Грезль сошли вместе на гостеприимный берег острова с крыши радиобудки; последняя оторвалась от корабля со всем оборудованием и прибилась к уединенной песчаной отмели. Перси воспользовался этим стечением обстоятельств, чтобы еще по дороге на остров с помощью мистера Тернболла послать в эфир сообщение о катастрофе. В нем он особенно подчеркнул патриотическое поведение кинозвезды Барбары Джун, которая, утопая, заявила: «Белье «Буги-вуги» лучшее из всех. Оно прекрасно по фасону, приятно охлаждает тело и не мнется. Сожалею, что не купила несколько гарнитуров про запас».

Арчибальд Фогг спасся при следующих драматических обстоятельствах. Когда началось общее смятение, он встал на пути тетушки Каролины, намереваясь предложить ей помощь и, искупив таким образом свою вину, снискать наконец ее благосклонность. Однако судьба опять сыграла с ним злую шутку. В ту минуту, когда он находился от тетушки на расстоянии двух шагов, ураган подхватил его и бросил прямо в ее объятия.

– Бесстыдник, что вы только себе позволяете! – строго сказала тетушка, отрывая мистера Фогга от своей груди.

Арчибальда Фогга в эту минуту охватил такой ужас, что он кинулся через перила в бушующее море и проплыл без передышки до острова Бамхо.

Все перечисленные нами пассажиры «Алькантары» прибыли на остров в общем без повреждений и были с энтузиазмом встречены населением; вечером туземцы готовили большое народное торжество с веселой лотереей и праздничным пиром. Особое внимание привлекли жрицы – о мясе подобного качества не сохранилось упоминаний даже в самых древних хрониках. Одному только дону Хосе оказали холодный прием. Собрание представителей местного самоуправления решило оставить его как резерв для торжеств будущего года, а тем временем откормить его личинками майского жука куро-куро, известными своей питательностью.

* * *

Плот тетушки Каролины постепенно приближался к берегу. Солнце светило изо всех сил; никто бы не сказал, что два часа тому назад мир был подобен кромешному аду. Тетушкино платье в оранжевых горошинах уже высохло, и это очень радовало ее. Тетушка Каролина не хотела бы произвести на туземцев впечатление легкомысленной женщины. Первое впечатление, как мы знаем, решающее.

Замечательная погода, подаренная природой миру, к сожалению, скоро перестала ее радовать. По мере приближения к берегу тетушку начали одолевать сомнения. На смену веселым мыслям о счастливом спасении пришли тяжелые государственные заботы.

За все время, пока тетушка находилась на плоту, она не видела ни души. Впечатление было такое, что, кроме нее, никого не осталось в живых. За какой-нибудь час она растеряла всех своих министров, и теперь ей приходится являться в свою страну, не имея ни советников, ни помощников, с голыми руками.

Какие чудовищные изменения произошли за такой короткий срок!

На мгновение тетушка мысленно вернулась на «Алькантару». Она снова увидела себя произносящей тронную речь, зал, залитый огнями, и толпу знаменитых мужей и жен, которые ловят каждое ее слово. Все они покоятся на дне океана. Вместе с официантами. Теперь чаевых платить не придется… Тетушка Каролина горько усмехнулась… Одна на свете, беспомощная, всеми забытая…

Она посмотрела в сторону острова. Берег был совсем близко. Широкая, ослепительно желтая песчаная полоса окаймляла его, кроны пальм мерно покачивались на ветру, и одинокое розовое облако смотрелось в синюю гладь бухты. До тетушки" Каролины доносились шумные всплески волн, набегающих на песок. А если бы она хоть немного напрягла зрение, то заметила бы в прибрежных зарослях сверкающие острия копий воинов Бамхо.

Но Каролину Паржизек занимало иное. Она не слышала шелеста волн, не видела, как нежная тень облака, упавшая на воду перед плотом, превратила куст белых кораллов в розовое, причудливое кружево. Не чувствовала она и пряного запаха цветов, случайным дуновением ветерка принесенного с острова, этого протянутого ей навстречу огромного цветущего букета, а тем более не могла заметить блеска острых копий, скрытых в чаще. Взор ее приковал совершенно другой предмет.

На песке, как раз в том месте, куда несло плот, лежал чемодан. Сердце тетушки Каролины забилось от радости. Это был ее чемодан! Чемодан с пятьюдесятью парами носков и огненно-оранжевым флагом, связанным ею для своего народа.

– Хоть что-нибудь им достанется, – с грустью прошептала тетушка. – Авось простят меня, что не довезла премьер-министра. Может, хватит с них пока и гостинцев. Что ты скажешь, Маничек?

– Фью, – ответил Маничек и беззаботно захлопал крылышками.

Плот приблизился к берегу, набежавшая волна вынесла их на прибрежный песок.

Взяв клетку с Маничком, тетушка ступила на твердую землю. Запомним: ступила с левой ноги. Она еще не вполне верила своим глазам. Очень возможно, это опять какое-нибудь наваждение, как на «Алькантаре», когда ей привиделся Франтик. И она быстро направилась в сторону чемодана, не спуская с него глаз, чтобы он вдруг не исчез.

Но чемодан, немного засыпанный песком, лежал неподвижно. Он был приоткрыт, и первый же взгляд убедил ее, что вещи в целости и сохранности. Из щели торчал носок, переливаясь зелеными, красными и желтыми красками, именно та пара, что тетушка Каролина связала последней и что пришлась ей особенно по вкусу.

Значит, это не был сон.

Тетушка Каролина поставила клетку с Маничком на песок и опустилась на колени. Не затем, чтобы молиться и благодарить бога за счастливое избавление от гибели, а чтобы проверить, все ли носки целы.

Ни один не пропал!.. Из груди ее вырвался вздох облегчения. И флаг на месте, невредимый, сияющий в лучах солнца, которое медленно склонялось к западу. Радость тетушки Каролины омрачало только одно обстоятельство. Все эти драгоценные предметы совершенно вымокли в морской воде.

«Нужно их побыстрей высушить», – подумала она и тут же принялась за работу. Оттащила чемодан немного дальше и осторожно, пару за парой, начала раскладывать носки на горячем, сухом песке. Вскоре перед ней красовались все пятьдесят пар, не считая флага. Смотреть на них было так приятно, что тетушка долго простояла среди этой красоты, не в силах глаз отвести.

– Через несколько минут я их переверну, чтобы и другая сторона просохла, – сказала она задумчиво. – Поди ж ты, как хорошо сушить на песке… Буду ходить сюда белить на солнце белье…

Подумав о белении белья, тетушка Каролина на какое-то время перенеслась в Браник. Вот она с пани Кнедлгансовой стоит на берегу Влтавы среди длинных рядов белых простыней, наволочек в синюю и красную полосу, полотенец, рубах, носовых платков и исподних штанов; то и дело они поливают белье из лейки и дружелюбно обсуждают достоинства и недостатки отдельных вещей. Тепло. Из травы весело выглядывают маргаритки и одуванчики, по реке идет пароход, и лопасти его колес шумно шлепают по воде, солнышко припекает, время от времени издалека доносятся трамвайные звонки, и ноздри раздражает аромат кофе, который варят к обеду хозяйки…

Долго так стояла тетушка Каролина над своими носками – одинокая фигура под необъятным сводом тихоокеанского неба; ветерок шевелил вишни и птичек на ее шляпе. Погруженная в воспоминания, она не видела, как из прибрежных зарослей вынырнули чернокожие с длинными копьями в руках, одетые всего-навсего в пестрые переднички. Они неслышно обошли ее широким полукругом, в центре которого находился человек необыкновенно сильного телосложения, с желтыми полосами на щеках и трубкой, воткнутой в мочку уха.

– Я думаю, уже высохли, – сказала тетушка и подняла голову.

Толпа каннибалов издала дикий вопль и, пританцовывая, начала медленно продвигаться вперед. Тетушка испугалась.

«Не затоптали бы мои носки!.. – подумала она. – Могли бы подождать немножко! Давай, Маничек, поговорим с тем господином, что утром позабыл умыться».

И тетушка, взяв клетку, пошла навстречу предводителю, лицо которого было разукрашено желтыми полосами. Но не успела она сделать и двух шагов, как толпа внезапно остановилась. Копья опустились. И вдруг, точно пораженные молнией, каннибалы рухнули на колени и уткнулись лицом в землю.

– Узнали меня, – вздохнула тетушка, с удовлетворением разглядывая круг черных мускулистых спин. – Понимают, что к чему. Сказать, пожалуй, чтобы уж встали?..

Подумав с минутку, она собралась было выполнить свое намерение, но вдруг о чем-то вспомнила. Как называлась та книжка, которую она читала еще в начальной школе? Ага, Робинзон Крузо! Там описывался точь-в-точь такой же случай. Да, Робинзон любезно велел Пятнице встать, но прежде поставил ему ногу на спину в знак того, что считает его своим верным слугой.

Обрадованная тем, что не совершила опрометчивого поступка, тетушка Каролина подошла к предводителю и поставила ногу на его склоненную спину.

Куо-Куо, предводитель бамхийских воинов, крякнул и с шумом повалился брюхом на песок. Священный ужас объял его дух и тело, он сразу почувствовал, что божество, которое удостоило его своим прикосновением, действительно великое и всесильное.

Тетушка сняла ногу и знаками пригласила Куо-Куо подняться.

– Может, вы подождете минуту, – сказала она, – я только сложу носки в чемодан и тогда пойдем.

Она была довольна ходом событий. Все шло гладко, точно так, как она себе это мысленно представляла. Люди вежливые, остров красивый на вид, встреча ей оказана очень почтительная… Тетушка Каролина и понятия не имела, что причалила не к своему острову, что судьба ее сложилась бы совершенно иначе, если бы не Маничек. Понятно, и Маничек не подозревал, какую роль играл в спасении своей хозяйки, подвергавшейся опасности попасть на государственные коптильни.

Он не мог, конечно, знать старинную легенду о могущественном божестве, которое выйдет когда-нибудь на берег; это божество будет держать в руке клетку с желтой птичкой и приведет бамхийскую землю к великой славе и счастью.

гласила буквально легенда, что в переводе означает:

И действительно, все предвещало близость важных событий. Бамхийскому народу в последнее время исключительно не везло. На кокосовые пальмы напал листоед, урожай ананасов был скудный, а ввиду того, что соседи затянули с началом войны, особенно остро ощущался недостаток в мясе.

И вот стоило появиться богу с птичкой, как все обернулось к лучшему, превзойдя самые смелые мечты жителей Бамхо. Одиннадцать крупных и хорошо упитанных женщин, очевидно заранее посланных богиней своим голодающим подданным, вселяли надежду, что кризис миновал и бамхийский народ действительно вступает в эпоху небывалого расцвета.

Откуда тетушке Каролине было знать все это? Она приплыла на остров в полной уверенности, что является владычицей этого клочка земли, затерянного среди океана; приняв почести от бамхийских воинов как должное, сложив высушенные носки в чемодан, она спокойно взяла бразды правления в свои руки. Если бы ей сказал кто-нибудь, что это не остров Бимхо, она бы, разумеется, удивилась. Но вряд ли сочла бы нужным вести себя иначе. Раз эти добрые люди тоже нуждаются в ее заботах – ладно, она будет и о них заботиться.

Да, примерно так и вела бы себя тетушка Каролина, потому что, к счастью, не перевелись еще на свете люди, незапятнанная совесть и чистая душа которых позволяют им проходить по джунглям запутанных государственных и общественных проблем словно по лугу, усеянному цветущими маргаритками. Ее простое сердце помышляло в эту минуту только о самых простых вещах: как выглядит домик, где она будет жить, плотно ли закрываются окна, хорошая ли тяга в печи?.. Какие на острове дамские моды, выгодно ли держать кур и кроликов? Правда, ее немножко тревожила мысль, что, прежде чем попадешь на место, наверно, придется проделать всевозможные официальные церемонии, и, пожалуй, ей не сказать больше такой удачной тронной речи, как на «Алькантаре». Однако она трезво решила не ломать пока над этим голову, а лучше заняться более насущными вопросами.

– Много ли у вас тут кроликов? – спросила она Куо-Куо, воспользовавшись наречием моа-моа, которое, как ей было известно, являлось на этих островах литературным языком.

– Совсем нет, О Сила Сильных, Защита Черных Сынов Моря, Райская Ключница Желтой птички, Славный Источник Доброты, Ты, которая мудрее, чем Священная Черепаха, и могущественней, чем Хвост Акулы, – почтительно ответил Куо-Куо. – Недавно мы съели последнего.

Тетушка Каролина пришла в замешательство. Не столько от известия, что съеден последний кролик, сколько от обращения Куо-Куо. Хоть она и привыкла к звучным и разнообразным эпитетам, которыми пан Гадрболец, торговавший в Бранике всевозможными товарами, осыпал своих покупателей, но до Куо-Куо пану Гадрбольцу было далеко. Ему никогда бы не пришло в голову назвать тетушку Райской Ключницей, Силой Сильных или Защитой Браницких Сынов и Дочерей. В общем тетушке льстило внимание, которое бамхийский народ проявлял к ней в лице Куо-Куо. Но, поразмыслив как следует, она пришла к выводу, что от всего этого один вред. Тетушка любила, когда беседа развивалась стремительно, а такие длинные титулы только мешали делу. Поэтому она попросила:

– А не могли бы вы немножко сократить форму обращения?

– Понятно, О Самая Мудрая, Самая…

– И хватит, – прервала его тетушка. – Так на чем же мы остановились? Ага, на кроликах. Очень неприятно, что они перевелись. Мне бы следовало захватить хоть парочку, да всего предусмотреть нельзя. Ну, ничего не поделаешь. А как обстоят дела с курами?

– Тоже сейчас ни одной не осталось, О Самая Великая! Вот, пожалуй, индюшка еще найдется у Старшего Советника по материальному благосостоянию. Сейчас спрошу.

Куо-Куо издал резкий свист, и сразу один из дикарей отделился от толпы; подойдя к тетушке, он опустился на колени и склонил голову.

– Это – Там-Твам, О Самая Добродетельная, наш Старший Советник по материальному благосостоянию. Цела твоя индюшка?

– Цела. Я берег ее для сегодняшнего пира. Но теперь она нам не понадобится, – ответил Там-Твам. Лицо его расплылось в улыбке, и между толстыми губами показались два ряда белоснежных зубов.

Там-Твам понравился тетушке с первого взгляда. Ей было очень приятно с ним познакомиться: ведь она еще никогда в жизни не видела Старшего Советника по материальному благосостоянию. Правда, он не мог похвастаться изысканностью наряда, но выглядел он крепким и здоровым. Тетушку обрадовало и кое-что другое. Как ни говори, а она беспокоилась, где найдет министров для разных ведомств, если все ее друзья с «Алькантары» утонули. И вот, пожалуйста, один уже есть! Хоть его и называют Старшим Советником, но это, по-видимому, все равно что министр. Даст бог, и другие найдутся.

– А нет ли у вас Старшего Советника по почтовым делам? – спросила она робко.

– Конечно, О Самая Догадливая. Вон он стоит.

Тетушка посмотрела в указанном направлении и увидела высокого мускулистого мужчину, чьи обнаженные плечи прикрывал черный плащ.

«Видно, и здесь почтальоны ходят в пелеринках», – подумала она и почувствовала на сердце приятную теплоту.

– Его зовут Рики-Тики, – сказал Куо-Куо и прибавил с гордостью: – Это очень хороший советник. Он вчера доставил одно срочное письмо за полчаса, адресат живет на другой стороне острова. Обратите внимание на его икры.

Тетушка с удовлетворением выслушала сообщение о талантах своего министра почт. Ей вспомнилось, как однажды она послала двоюродной сестре письмо, которое шло из Глубочеп в Бржевнов ровно пять дней. Приятно, что такие вещи не будут иметь места в ее королевстве!

Да, все шло как по-писаному. В отряде, который ее сопровождал, нашлись еще три министра, и тетушка с удовольствием отметила, что вид у министров вполне деловой, хотя, понятно, они не лишены недостатков.

Так, например, когда тетушка спросила у министра народного просвещения Пе-Ро: Ongtong moala yangasa vatu aiva? (что означает в переводе: по каким учебникам учатся у вас в начальной школе?), – Пе-Ро ответил: Tonga funafidi nauma bumbalau (каждый год по разным), – и она тут же обратила внимание, что Пе-Ро употребил после предлога «по» неправильный падеж, а именно именительный, тогда как в литературном бамхийском языке этот предлог согласуется со звательным падежом. Номинативная форма встречается только в диалекте жителей архипелага Феникс и в виде исключения на острове Арараи из группы островов Гилберта. Когда она указала на этот ляпсус министру, произошла коротенькая, но очень занимательная дискуссия, в ходе которой выяснилось, что министр Пе-Ро имел бабушку, действительно жившую на острове Арараи. Приехав погостить на остров Бамхо, она передала своему внуку некоторые тамошние особенности речи. В заключение министр народного образования признал свою ошибку и обещал никогда больше ее не допускать.

Они дружно и весело беседовали, тетушка и не заметила даже, что морской берег давно скрылся из глаз, тропинка пролегала теперь сквозь густые зеленые заросли и постепенно поднималась вверх. Слабый, но необыкновенно приятный запах коснулся ноздрей тетушки, возвратив ее к действительности и напомнив, что в последний раз она ела в девять часов утра.

– Чем-то пахнет, – сказала тетушка многозначительно и остановилась.

– Лепешками, О Самая Благородная! – ответил услужливо Па-Пу, Старший Советник по кулинарным вопросам. – Они замешаны из муки аренговой пальмы на кокосовом молоке и ананасном соке, с добавлением корней папоротника. Лепешки пекут на раскаленных камнях, затем их поливают, пока они еще не остыли, собачьим салом, а в холодном виде украшают сверху хрустящими поджаренными язычками колибри.

Заметив, что тетушку это сообщение оставило равнодушной, он добавил поспешно:

– Понятно, это только гарнир. Что касается мяса, то мы ждем, какой кусок Самая Добрая выберет себе.

– Я люблю пожирней, – сказала тетушка. Задумалась и добавила: – И чтобы корочка была поджаристая.

– Надеюсь, Мать Черных Сынов Моря останется довольна! – проговорил Па-Пу. – Позволю себе обратить ее внимание на лакомый кусочек, из которого после должной обработки получится настоящий деликатес. Он привязан, помнится, к восьмому столбу слева.

– К какому столбу?!

– Да вон к тому… Вот мы и пришли.

Лес внезапно кончился, и перед тетушкой открылась широкая вырубка с рядом хижин, расположенных полукругом. На середине этой утоптанной, без единой травинки площадки торчало восемнадцать колов. К восьмому слева была привязана веревками миссис Уоррен! Тетушка в первую минуту обомлела от испуга.

– Что… это? – спросила она, когда наконец пришла в себя.

– Нынче вечером мы справляем национальный праздник, – объяснил ей положение вещей Куо-Куо. – Место для пиршества уже подготовлено. Ждем только, чтобы ты, О Самая Прозорливая, приказала, какое кушанье приготовить на праздничный пир.

– Вы хотите их съесть? – пришла в ужас тетушка. А потом рассердилась. – Сейчас же отвяжите! – потребовала она. – Разве так можно? Где это слыхано…

Куо-Куо низко поклонился и, хотя лицо его омрачилось, тут же велел освободить пленников. Едва это было сделано, как все они набросились на тетушку.

– В чем дело, мисс Паржизек?! – визжала миссис Уоррен. – Я немедленно сообщу своему мужу, какой прием мне оказали здесь. Мой муж – сенатор, и республиканская партия так этого не оставит…

– Безобразие! – загомонили хором жрицы, угрожающе наступая на тетушку.

Шум усиливался.

Лорд Бронгхэм, адмиральское одеяние которого сильно пострадало во время урагана и состояло теперь из одной штанины, кортика и остатков мундира, пробился вперед и произнес голосом, дрожащим от гнева и возмущения:

– Правительство его величества сделает из всего случившегося надлежащие выводы, сударыня. Я британский гражданин!

– А я американский журналист, мисс! – заревел Перси. – И если вы не знаете, что это значит…

– Я сообщу об этом святому отцу! – угрожал дон Хосе. – Моя родословная восходит к самой Изабелле Кастильской. В моих жилах течет королевская кровь…

– Как представитель высшей расы, – раздался вдруг ледяной голос профессора Швабе, – заявляю: нанесенное мне оскорбление может быть смыто только кровью!

Тетушка Каролина совсем растерялась.

– Ради Христа, не кричите так, люди добрые! Ведь ничего еще не произошло. Все в порядке…

– В порядке? – истерически выкрикнула миссис Уоррен. – Вон тот грязный негр прикоснулся ко мне! Прикоснулся, мисс Паржизек! Я хочу знать его имя, слышите?

– Да ведь это Пе-Ро, – пролепетала тетушка. – Здешний министр народного просвещения…

– Министр народного просвещения?! Министр народного просвещения здесь я!

Миссис Компсон пробила брешь в заслоне из жриц и встала перед тетушкой в угрожающей позе; даже Джо Луис, и тот понял бы: всякий, кто считает женщин слабыми существами, нуждающимися в защите мужчин, глубоко заблуждается.

– Может быть, вы скажете, мисс Паржизек, что у вас тут еще есть министры?..

– Признаться, есть, – ответила тетушка смущенно. – Эти люди сами их выбрали, и надо сказать, они хорошо справляются со своим делом. Да… – тетушка замахала руками, пытаясь заглушить шум, поднявшийся после ее слов. – Да разве это не их право? Они же на своей земле! А мы все станем им помогать, работать вместе с ними…

Новая волна диких воплей не дала тетушке договорить. Тетушка Каролина невольно отступила на шаг.

– Прикажешь? – спросил Куо-Куо тихо и с вожделением посмотрел на острие своего копья.

– Не надо, Куо-Куо, не надо. Это…

Она хотела сказать: это мои друзья, – но почему-то запнулась. Смятение наполнило ее сердце, она покраснела и договорила:

– Это все же люди, Куо…

* * *

Приближалась полночь, когда тетушка Каролина наконец надела чепец и улеглась на постель в своей королевской хижине.

Она чувствовала себя утомленной, за этот вечер ей немало пришлось перенести. Спасти жриц и остальных уцелевших пассажиров от мученической смерти и вычеркнуть их из меню, по правде сказать, было нетрудно – бамхийский народ относился с глубоким почтением ко всем желаниям своей королевы. Сложнее оказалось рассеять горькое ощущение пустоты, возникшее в желудках бзмхийцев, когда исчезла надежда на обед. Ощущения этого рода опасны. Из пищеварительных органов они постепенно поднимаются в мозг, сердце, и мало-помалу недуг физический превращается в тяжелое общественное бедствие.

Но тетушка нашла способ борьбы с ним. Она сунула руку за корсаж, вытащила оттуда клочок пожелтевшей бумаги, сложенной вчетверо, и в напряженной тишине прочитала своим подданным бабушкин рецепт кекса. Она читала его с чувством, даже с наслаждением, как и полагается женщине, которая уважает классическое наследие великих кулинаров и сама мастер по этой части.

Разотри в миске шесть лотов сливочного масла, раствори примерно в полкружке сливок четыре лота сахара, прибавь два яйца, два желтка, три ложки свежих дрожжей, измельченную лимонную цедру и немного соли. Размешай все хорошенько, добавляя постепенно в растертое масло ложку муки и ложку взбитых сливок, и продолжай так, пока не получится однородная масса. Меси тесто четверть часа, прибавь под конец два лота очищенного и тонко нашинкованного сладкого миндаля и три лота отборного изюма высшего качества. Снова перемеси тесто; смажь форму маслом, посыпь ее сначала рубленым миндалем, затем толчеными сухарями и дай тесту подняться. Кекс следует хорошо пропекать.

Когда она кончила читать, на поляне воцарилась глубокая тишина. Глаза всех ее черных сынов и дочерей были широко раскрыты, в то время как руки невольно поглаживали животы. Тетушка заметила, как у Рики-Тики кадык прыгает вверх и вниз, а верховный советник по кулинарным вопросам украдкой вытирает слюни с бороды.

Потом ей пришла в голову страшная мысль: а вдруг на острове нет нужных продуктов для приготовления кекса по бабушкиному рецепту? Вдруг здесь нельзя достать ни муки, ни яиц, ни масла, ни сливок? Но эти опасения оказались напрасными. Вскоре обнаружилось, что остров в отношении продуктов – сущий рай. Не прошло и десяти минут, как перед тетушкой начала расти гора необычных, но чрезвычайно соблазнительно выглядевших вещей: здесь были черепашьи яйца, кокосовое молоко, пестики цветов лотоса, мука из сушеных банановых плодов самого тонкого помола, изюм, миндальные орехи, сочные лимоны, ваниль и сосуды с ананасовым соком и тонко нарезанными лепестками цветов, от которых шел такой чудесный аромат, что бабочки, учуявшие приближение роскошного празднества, начали слетаться со всех сторон. Да, и эти чудесные вещи уже лежали перед королевской хижиной и ждали только тетушкиного приказания, чтобы превратиться в неслыханно вкусное кушанье. И тетушка начала распоряжаться.

Руки черных сынов и дочерей моря принялись за дело: стали мять, тереть, месить, резать, мешать, взбивать, в то время как руки других сынов и дочерей смазывали жиром, вытопленным из грудок колибри, огромные глиняные формы, остальные хлопотали у костра, накаливая докрасна плоские камни, предназначенные служить очагом.

Вскоре во все концы пальмовой рощи разнесся приятный запах, такой сильный, что привлек внимание даже стовосьмидесятилетнего старца по имени Рарагу, который жил отшельником неподалеку в пещере и уже сто двадцать лет отказывался есть что-либо, кроме коры лакричного дерева. Он появился на поляне как раз в ту минуту, когда первый отливавший золотом кекс вытряхивали из горячей формы и укладывали на блюдо, сплетенное из волокон финиковой пальмы. Старец стоял и смотрел; было очевидно, что в нем происходит сильная внутренняя борьба. Когда же тетушка, желая достойным образом увенчать мастерское изделие своих рук, посыпала его сверху сахарной пудрой, он не выдержал и, приблизившись к ней, сказал:

– Я не хочу больше влачить жалкое существование отшельника. Бог, повелевший мне питаться корой лакричного дерева, – плохой бог. Я даром потратил сто двадцать лет на самоотречение, которое никому не нужно. Теперь я хочу наверстать упущенное!

Произнеся эти слова, ясно доказывающие, что здоровые мысли рано или поздно берут верх над метафизическими бреднями, старик Рарагу бросился к ногам тетушки Каролины и попросил разрешения принять участие в пиршестве. Тетушка Каролина охотно его пригласила.

Потом начался великолепный пир, который длился до полуночи. Успех его был так велик, что не приходилось сомневаться в том, что новый режим имеет под собой здоровую и прочную основу.

Да, так кончился этот удивительный вечер, первый вечер на острове, радостный и неожиданный, вечер среди людей, которыми тетушка Каролина намеревалась управлять добросовестно, честно и мудро. Вспоминая о нем, тетушка счастливо улыбнулась, легонько вздохнула и посмотрела прямо перед собой, в темноту.

В хижине было абсолютно темно, и только в узком проеме, заменяющем вход, виднелся кусок бездонного неба, искрящегося звездами. Слабый ветерок, который всегда поднимается в полночь, шелестел кронами деревьев; откуда-то издалека доносился глухой рокот волн, разбивающихся об утесы.

Все оказалось не так, как она себе представляла. Домика с верандой и садиком перед окнами, цветущих фуксий, пестрых занавесок, пола, натертого до блеска, – ничего этого здесь не было; вольтеровское кресло, полочки с посудой, накрытый кружевной салфеткой столик, куда тетушка привыкла класть вязанье, тоже отсутствовали; одно только огромное королевское ложе среди темноты, отделенное тонкой ротанговой стеной от таинственной тропической ночи.

И все же тетушка Каролина не испытывала ни страха, ни разочарования. Тихо лежала она под мягким одеялом и не чувствовала себя попавшей в чужой мир; дом, в котором она сейчас засыпала, не чужой для нее. Просто-напросто она еще не успела разобраться в новой обстановке.

Мысли ее снова обратились к сегодняшнему вечеру…

Куо-Куо обещал за себя и за весь бамхийский народ никогда не есть мяса себе подобных – кекс вкусней и питательней… Это был простой и понятный довод, тетушка Каролина рассудила, что об этом следовало бы знать каждому человеку. Она тотчас встала и предложила своему народу завтра же послать рецепт сдобного кекса всем соседям бамхийского государства. Тетушка Каролина видела оживленные лица своих черных министров, обсуждающих этот вопрос; они быстро решили, что предложение с государственной точки зрения мудро и дальновидно. Слышала, как ликует народ… Затем перед ее мысленным взором возникла другая картина: мистер Карузо и профессор Швабе порывисто вскакивают со своих мест и кричат: «Но ведь это значит – войн никогда не будет!..» Они стояли и смотрели на нее так странно, что у нее мороз пробежал по спине. Почему они так на нее смотрели?..

Через дверной проем подул ночной ветерок, и тетушка натянула одеяло к подбородку. Ее клонило ко сну. Да, это странный мир, и она еще не узнала его как следует. Может, ей лучше было оставаться дома, в Глубочепах? Пожалуй, все это не ее глупого ума дело…

– Завтра посажу фуксии, – успела она еще пробормотать. И затихла; глаза ее сомкнулись, и тетушка Каролина уснула…

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ,

посвященная рассказу о том, какое важное значение придавали полуденному часу самые различные люди

18 июля в 4.35 утра британский грузовой пароход «Юпитер», следующий из Малаиты в Гонолулу, поймал радиограмму:

ПОТЕРПЕВШИЕ КОРАБЧЕКРУШЕНИЕ ПАССАЖИРЫ АЛЬКАНТАРЫ ЧИСЛОМ ВОСЕМНАДЦАТЬ ВЗЫВАЮТ О ПОМОЩИ С ОСТРОВА БАМXO КО ВСЕМУ ЦИВИЛИЗОВАННОМУ МИРУ ТЧК БЫЛИ НА ВОЛОСОК ОТ МУЧЕНИЧЕСКОЙ СМЕРТИ ТЧК МИСС ПАРЖИЗЕК ЗАХВАТИЛА ВЛАСТЬ НА ОСТРОВЕ ТЧК НЕСЛЫХАННЫЙ ТЕРРОР ТЧК ГРЕЗЛЬ

В тот же день двумя часами позже японская канонерка «Окинава» приняла, находясь на расстоянии двухсот миль южнее острова Вотто в Маршальском архипелаге, такое сообщение:

МИСС ПАРЖИЗЕК ОБНАРОЛОВАЛА КЕКСОВЫЙ ЗАКОН ТЧК ЗА ГОД НАМЕРЕВАЕТСЯ ПОСТАВИТЬ НА КОЛЕНИ ВСЕ ВОЕННЫЕ ТРЕСТЫ МИРА ТЧК ГРЕЗЛЬ

Та же лодка, продолжая путь к острову Понапе, поймала около семи часов утра еще одну радиограмму. По причине неблагоприятных атмосферных условий слышимость была неважная, но сообщение повторялось несколько раз через правильные пятиминутные интервалы, а потому удалось записать его текст полностью. Вот что оно гласило:

МИСС ПАРЖИЗЕК ОБЕЩАЕТ НЕ ПОЗДНЕЕ КАК ЧЕРЕЗ ДВА МЕСЯЦА ПРОИЗВЕСТИ ПЕРВЫЙ АТОМНЫЙ КЕКС ТЧК ВПЕЧАТЛЕНИЕ ОШЕЛОМЛЯЮЩЕЕ ТЧК МИР ПРОБУДИСЬ ТЧК ГРЕЗЛЬ

Все три радиограммы были одновременно приняты британской и американской эскадрами, которые направлялись к острову с противоположных сторон. Британская эскадра находилась в ту минуту в ста двадцати милях восточнее острова Францис, американская – в восьмидесяти милях западнее острова Хайленд. Обе эскадры отделяло от острова Бамхо одинаковое расстояние – приблизительно в триста миль.

– Как?! – воскликнул адмирал лорд Геннинг на британском флагманском корабле «Мирный». – Мисс Паржизек оккупировала остров Бамхо? Тем лучше. Он ей не принадлежит и никогда не принадлежал. Вне всяких сомнений, здесь налицо акт агрессии. Мы обязаны вырвать добычу из рук агрессора. Кто, собственно, владелец этого острова?..

– Патагонская республика, – ответил сэр Антони Сиверт, советник лорда Геннинга по правовым вопросам.

– Well. Сколько нам должна Патагония?

– Девятнадцать миллионов сто восемьдесят тысяч триста фунтов девять шиллингов и семь с половиной пенсов, сэр, – ответил с готовностью Самуэль Фишер, советник лорда Геннинга по финансовой части.

– Благодарю вас, господа!.. Итак, мы оккупируем остров Бамхо и поднимем на нем британский флаг. Республика Патагония останется нам должна только девятнадцать миллионов восемьдесят тысяч триста фунтов, девять шиллингов и семь с половиной пенсов, ибо больше чем сто тысяч этот остров не стоит. Ровно в полдень мы подойдем к острову Бамхо на расстояние орудийного выстрела. Прошу вас, сэр Гамильтон, дать приказ всей эскадре быть в боевой готовности.

На палубе американского флагманского судна «Хижина дяди Тома» адмирал Снэки выслушал сообщение о занятии тетушкой Каролиной острова Бамхо с неменьшим спокойствием.

– Кому, собственно, принадлежит этот остров? – спросил он.

– Патагонии, – ответил мистер Коре, дипломатический советник адмирала Снэки.

– О'кей! В полдень он будет принадлежать Пентагонии. Разница в двух буквах. Ее никто не заметит.

Обе эскадры увеличили скорость на четыре узла и изменили курс на один румб – остров Бамхо лежал в десяти милях к северо-востоку от острова Бимхо. Теперь корабли шли, сохраняя строгий боевой порядок; трудно было не залюбоваться этой прекрасной картиной.

* * *

Радиопередатчик мистера Тернболла стоял на уединенной полянке у бухты Ракушечной. Это было очень удобное место. С трех сторон полянку закрывал густой лес, с четвертой – глубоко внизу, под крутым обрывом – билось о прибрежные скалы море. Мистер Тернболл и мистер Грезль переправили сюда радиопередатчик вскоре после полуночи, выждав момент, когда бамхийский народ, сваленный с ног кексовыми излишествами, погрузился в крепкий сон и опасность быть замеченными не угрожала.

Добираться от берега до поляны по крутому склону с тяжелым грузом оказалось нелегко. Пока перетаскали благополучно всю хрупкую аппаратуру наверх, пришлось проделать этот путь дважды. Во время второго рейса они увидели на песке около линии прибоя какой-то ящик. Взломали его и обнаружили там семь автоматов. Возблагодарив судьбу, по милости которой море принесло им с «Алькантары» этот драгоценный груз, они отнесли оружие наверх и спрятали в чаще.

Затем мистер Тернболл начал передачу. Мистер Грезль тем временем вернулся в деревню, тихо разбудил жриц и остальных спасшихся с «Алькантары» пассажиров, и, никем не замеченные, они прибыли на поляну к мистеру Тернболлу.

Близился рассвет. Звезды тускнели, непроглядная тропическая ночь посветлела и стала похожа на черный шелковый фонарь, в котором вместо свечи кто-то по ошибке зажег луну.

После продолжительных споров беглецы решили, что в полдень, когда бамхийский народ будет занят обедом, мужчины окружат деревню, силой оружия сломят возможное сопротивление и возьмут в плен тетушку Каролину.

Совещание окончилось в шесть часов. Солнце уже весело смеялось на небе, полянка сверкала свежими красками утра, и группа людей, лежавших на траве и занятых чисткой автоматов, выглядела очень живописно.

* * *

В десяти милях к югу от острова Бамхо лежит атолл Эоа-Оэ, он возвышается над линией высокого прибоя всего на несколько сантиметров; ураган, промчавшийся накануне, сдул в море большую часть кокосовых пальм, растущих на острове, стадо тощих коз и двадцать две курицы. Короче говоря, все пищевые ресурсы.

Зато на остров пришла весть о могущественной королеве весом в семь с половиной больших черепах (Chelonia herculea), которая ступила на берег соседей-бамхийцев, держа в руке желтую птичку в клетке, и привела с собой одиннадцать на диво откормленных женщин; каждой из них хватило бы для пропитания средней эоа-оэйской семьи не меньше чем на полгода.

В отличие от бамхийцев эоа-оэйский народ не питал слабости к легендам о божествах с желтыми птичками. Он не верил в них, даже когда был сыт. Тем более в период голодухи. Поэтому эоа-оэйцы скоро пришли к мысли, что не годится бамхийским воинам сидеть у полных котлов, обрастая жиром и теряя свою мужскую силу, в то время как эоа-оэйские воины будут затягивать пояса.

На чрезвычайном заседании государственного комитета по вопросам питания, которое состоялось тут же после гибели последней курицы, было решено высадить на острове Бамхо десант. В результате этой акции эоа-сэйцы надеялись пополнить запасы государственных коптилен одиннадцатью откормленными женщинами, самой королевой, а возможно, и бамхийскими воинами, если они попытаются оказать сопротивление. Скоро выяснилось, что для такого десанта больше всего подойдет полуденный час, когда счастливый бамхийский народ усядется у котлов и его бдительность соответственно ослабеет.

Итак, в десятом часу утра от берегов острова Эоа-Оэ отчалило двадцать пирог, битком набитых чернокожими. Лица их были разрисованы желтыми и белыми полосами. Солнце изливало приятную теплоту, острия копий сверкали в прозрачном воздухе, и пустые котлы на дне пирог весело и нетерпеливо постукивали друг о друга.

Флотилия быстро летела вперед по синему морю и представляла собой очень красивое зрелище.

* * *

В тот же день в пятом часу утра экипажу «Святой Лючии» удалось под энергичную команду дядюшки Бонифация поставить небольшую мачту взамен сломанной ураганом и поднять паруса.

«Святая Лючия», которую до сих пор морское течение уносило от острова Бамхо, слегка встряхнулась, раздула паруса, рванулась вперед и повернула носом в обратную сторону.

В семь часов на горизонте снова показался остров Бамхо, а в половине десятого «Святую Лючию» отделяло от бухты Ракушечной примерно три мили. Франтик, стоя на носу корабля, уже отчетливо различал желтую полосу песка, стройные стволы пальм и темную цепь утесов, охранявших вход в бухту; сердце его сильно билось от нетерпения.

И как раз когда он хотел попросить дядюшку натянуть на рею его рубашку, чтобы ускорить ход корабля, с капитанского мостика вдруг раздалась громкая команда: «Свернуть все паруса, кроме косых!»

Отдав это распоряжение, дядюшка Бонифаций повернулся к Гопкинсу, стоящему у руля, и сказал:

– Держите корабль на расстоянии трех миль от острова, пан Гопкинс. Крейсируйте в любом направлении, но не приближайтесь к острову без моего приказа. Поняли?

– Да, – ответил пан Гопкинс и отвел руль на пять румбов влево. «Святая Лючия» замедлила ход и начала поворачиваться к острову правым боком.

Франтик, с интересом наблюдавший за этим ловким маневром, только через минуту осознал, что, собственно, происходит.

– Почему мы уходим от острова, дядюшка? – спросил он с изумлением.

– Иначе нельзя, Франтик, – ответил дядюшка Бонифаций. – Придется еще с часок обождать. Мы слишком рано явились.

– Рано? Что с вами, дядюшка, ведь каждая минута дорога!

– Может, да, а может, и нет, – сказал дядюшка и почесал в задумчивости свой загорелый затылок. – Одним словом – нельзя.

– Да почему, дядюшка?

– Так и быть, скажу тебе. Франтик. Ты не знаешь тетушку Каролину так хорошо, как я. Раз вернулся я из Австралии к себе в Глубочепы, вот так же перед самым полуднем. Пропадал я из дому пять лет, ну, думаю – вот обрадуется моя бедная Каролина!.. Да не тут-то было. Принялась она меня ругать: и время я выбрал неподходящее и не написал ей заранее; у нее в комнате не прибрано, и к обеду нет ничего вкусного; битый час она ворчала, никак не могла успокоиться и мне не давала рта раскрыть. Короче, Франтик, твоя тетя не любит, когда к ней на обед пожалуют без предупреждения.

Дядюшка Бонифаций вздохнул, посмотрел сначала на остров, потом на штурманскую будку и твердым голосом крикнул:

– Еще два румба влево, пан Гопкинс!

– Есть, – ответил Гопкинс.

Послушная приказу, «Святая Лючия» немного отклонилась вправо и, подгоняемая слабым ветерком, начала удаляться от бухты Ракушечной. Это была уже не прежняя «Святая Лючия»; свирепый ураган оставил на ней заметные следы. Но когда она шла, слегка наклонившись на левый бок, без труда удерживаясь в трех милях от берега, на нее право же было приятно смотреть!

* * *

Еще одно судно приближалось в то памятное утро к берегу острова Бамхо. Оно двигалось медленно, неуклюже покачиваясь на волнах, но проявляемое им упорства с несомненностью свидетельствовало о том, что в жилах его команды течет кровь Вильгельмов Завоевателей и капитанов Куков.

И хотя команда состояла только из одного человека, сразу было видно – он заслуживает внимания. Костюм его выглядел несколько необычно и состоял всего лишь из подштанников в красную полоску, тщательно завязанных у щиколотки, и длиннополого сюртука коричневого цвета. Но не эти странности в манере одеваться отличали его от всех остальных мужчин, бороздивших в этот день волны Тихого океана, а гордое достоинство и спокойствие его неподвижной фигуры. Кто не знал истории этого человека, мог спросить себя, пораженный, уместно ли в данной обстановке это спокойствие. Но тот, кому была известна его биография, никогда не стал бы заниматься такими рассуждениями. Судно, величественно покачивающееся на волнах, – известный нам дубовый шкаф, а человек, направляющий его движение, – сам Джон Смит.

Когда «Алькантара» раскололась на две части, Джон Смит, стоя около знаменитого шкафа, собирался надеть коричневый сюртук и брюки цвета куриной слепоты: он полагал, что пришло время официально сообщить тетушке Каролине о силе своих чувств. Но ему удалось осуществить только первую часть своего намерения, и то не полностью. В следующий момент его подхватил ураган. Он долго оставался в забытьи и, когда наконец пришел в себя, увидел, что сидит в своем дубовом шкафу, а разъяренные волны бросают его из стороны в сторону. Джон Смит пришел в страшное волнение.

Где он? Не смыло ли его волной? Не унесло ли вихрем?

Засунув руку в левый угол шкафа, он нащупал древко, верхняя часть которого была тщательно обвязана веревкой, и глубоко, с облегчением вздохнул. Затем он раскрутил веревку, развернул флаг и укрепил его на своем судне. Потом спокойно лег и сейчас же уснул.

А когда Джон Смит открыл глаза, было утро и примерно в двух милях от него из спокойного синего моря поднимался остров.

Обычно потерпевшие кораблекрушение, увидев землю, падают на колени и начинают благодарить бога за счастливое спасение. Джон Смит был британским гражданином. Завидев остров, он тщательно застегнул коричневый сюртук на все пуговицы и выпрямился. Не оставалось сомнений – близка минута, когда ему предстоит водрузить на острове уцелевший флаг и таким образом присоединить эту территорию к Британской империи.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ,

которая начинается завтраком и кончается канонадой

Последний петух на острове Бамхо был съеден два месяца тому назад, и поэтому тетушку не могло разбудить его кукареканье. Однако она проснулась рано и в хорошем настроении. Сегодня ей предстояло посадить фуксии и заняться рядом государственных дел.

Тетушка Каролина встала, оделась, выглянула в отверстие, заменяющее окно, и, убедившись, что на небе ни облачка и день обещает быть жарким, надела свою шляпу, поболтала с Маничком, который уже пускал веселые трели и радовался поставленной кем-то перед его клеткой миске с лакомствами, застлала свое королевское ложе и вышла на улицу.

Утро было чудесное. Хижина стояла в самом центре высокогорного плато, и вид, открывавшийся отсюда, привел тетушку в восхищение.

Изжелта-коричневую площадку перед хижинами, плотно утрамбованную поколениями танцоров и воинов, окаймляла ярко-зеленая полоса свежей травы, за которой поднималась полоска темно-изумрудного кустарника. Здесь плато круто обрывалось, и перед глазами разворачивался огромный, уходящий к горизонту веер моря. У берега прозрачная вода отливала голубым, сквозь нее светилось янтарное дно отмелей, дальше, там, где голубой цвет переходил в синий, тянулась темная линия коралловых рифов. За рифами краски снова менялись, море светлело, искрилось на солнце, границей его была тоненькая нежно-перламутровая линия горизонта. Здесь кончался мир. А над ним поднималось к зениту небо такой глубокой, такой бездонной синевы, что у человека голова начинала кружиться.

У тетушки от всего этого великолепия захватило дух. Столько разноцветных полос одна красивей другой! «Вот если бы связать такие носки!..» – подумала она и вздохнула. Эта мысль вернула ее к повседневным заботам.

Тетушка зашла в хижину и прежде всего проверила, цел ли чемодан с носками. Потом накормила Маничка, ласково поговорила с ним, как это обычно делала по утрам. И тут ей захотелось есть.

– Как следует поступить королеве, если она проголодалась? – подумала тетушка в замешательстве.

К счастью, долго размышлять не пришлось. Отверстие, служившее дверью, заслонила тень, и вслед за тем в хижину вошла женщина. Толстуха эта понравилась тетушке с первого же взгляда. На твердом зеленом листе, который она держала в руках, были разложены весьма соблазнительные кушанья. Молча положив перед тетушкой на землю все принесенное, женщина низко поклонилась и хотела уйти. Но тетушка остановила ее.

Яства, разложенные на зеленом подносе, произвели на тетушку такое же впечатление, какое произвели бы и на любую другую хорошую хозяйку, воображение ее разыгралось. Вон тот зеленый салат, например, похож на шалфей, только он не такой кудрявый и цветом потемнее. А эти ягоды напоминают терновник, хотя они значительно крупнее и отливают изумрудом… Пышный холмик чего-то белого, поданный на перламутровой раковине, выглядел как сливочный мусс, но боже мой, откуда бы ему тут взяться?..

Тетушка и в самом деле считала, что разрешить эту загадку невозможно. Белый холмик, напоминавший сливочный мусс, заинтриговал ее; догадаться, что этот мусс сделан из цветов лотоса, она, конечно, не могла. Но тетушку интересовала не только рецептура поданных ей кушаний, но и степень их питательности.

– Спору нет, на вид очень красиво, – вздохнула она. – Только будешь ли этим сыт?

Подумав так, тетушка любезно обратилась к чернокожей женщине:

– Прошу вас, сударыня, присядьте на минуточку.

Когда часом позже в хижину тихо вошел Куо-Куо, чтобы спросить, нет ли каких желаний у его повелительницы, вопросы, касающиеся кулинарии, очевидно, уже были разрешены и разговор переключился на другую тему. Разложив на коленях носок, тетушка объясняла, как надо убавлять петли.

Вид спиц, мелькавших в тетушкиных пальцах, загипнотизировал славного воина. В изумлении следил он за процессом спускания петель, а когда носок был закончен, не в силах сдержать своих чувств, издал восторженное восклицание.

– Вам нравится? – спросила тетушка. И, видя, как засверкали глаза Куо-Куо, добавила сердечно: – Возьмите их себе.

– Спасибо, О Самая Добрая, – ответил Куо-Куо и, преклонив колено, принял от тетушки пару носков. – Куо-Куо всегда будет помнить, какой высокой награды он удостоился.

И, сказав эти слова, Куо-Куо продернул носки через дырки в мочках ушей.

Тетушке Каролине никогда не приходило в голову, что носки можно носить в качестве серег. Поэтому она попыталась уговорить Куо-Куо натянуть их на ноги. Куо-Куо покраснел.

– Цветок Высокой Мудрости изволит шутить, – сказал он. – Из ученых книг мне знакомы обычаи некоторых европейских народов, и я знаю, что важнейшие ордена носят, как правило, не на тех местах, от которых они получили свое название. Так, например, орден Подвязки не надевают на ногу, а орден Золотого руна – на спину. Их носят только на груди. А ввиду того, что грудь у нас не прикрывают одеждой, я позволил себе, применяясь к нашим народным обычаям, приспособить этот почетный знак к ушам. Надеюсь, Великий Источник Добродетели не будет возражать.

Поразмыслив над словами Куо-Куо. тетушка признала их вполне здравыми. Однако ей вовсе не хотелось видеть свои прекрасные носки использованными не по назначению. Она ничего не имела против орденов, но ее практическому уму претило, что дело сведется к тому, что носки будут засунуты в такое неподходящее место, как мочки ушей. Уж если люди питают слабость к орденам, сказала она себе, пусть от этого будет какая-нибудь польза. А то человек сплошь да рядом не знает даже, за что награжден. Вот, например, орден Золотого руна. Тетушка готова была поклясться, что, если спросить ну хотя бы эрцгерцога Людвига Альбрехта Зигмаринген-Кобурского, за какие заслуги он его получил, тот придет в крайнее замешательство.

Эта последняя мысль побудила тетушку строго поглядеть на Куо-Куо.

– За что вы получили от меня орден Носка, Куо-Куо? – спросила она.

– Не знаю, – простодушно ответил Куо-Куо.

Как видите, подозрения тетушки оказались не лишенными основания.

Тетушка нахмурилась, подумала минутку, а потом, решив раз и навсегда пресечь подобные нездоровые явления на своем острове, сказала:

– Я дала носки вам, Куо-Куо. Если хотите, продевайте их в уши, я не возражаю, но прежде вы должны знать, за что их получили. Я подарила их вам потому, что они вам понравились, но главное – вы порядочный, рассудительный человек. Вчера вы обещали мне не есть больше мясо своих ближних. Прекрасно! Отныне каждый человек, совершивший какой-нибудь хороший поступок, будет получать от меня красивые носки. Вам все ясно?

– Ясно, – кивнул Куо-Куо и добавил: – Ведь если я натяну награду на ноги, она скоро разорвется!

– В том-то и дело, – серьезно подтвердила тетушка. – А если вы хотите, чтобы люди не забыли, какой вы хороший и умный, скорехонько сделайте еще какое-нибудь доброе, разумное дело. Так нужно поступать всегда, а не один раз в жизни. Тогда постоянно вы будете иметь новые красивые носки. Боже ты мой, что может быть проще!

– Ну да, – сказал Куо-Куо и низко поклонился. – Это очень возвышенная мысль, я познакомлю с ней весь народ.

– Так и сделайте, – одобрила тетушка. – А я как только выберу свободное времечко, навяжу побольше носков: я знаю, мои подданные – хорошие люди и потребность в носках будет увеличиваться… Не осталось ли у нас кусочка вчерашнего кекса? Я бы охотно прогулялась немножко по своей земле, да боюсь – проголодаюсь.

Кекс скоро появился, все вышли, и тетушка Каролина осталась одна. Настроение у нее было бодрое: судя по началу, день обещал быть удачным. Все спорилось, и впереди ничего плохого не предвиделось. Отломив кусок кекса и убедившись, что он не зачерствел, тетушка решила прежде всего навестить хижины, занятые уцелевшими пассажирами «Алькантары».

В хижинах никого не оказалось.

Это нисколько не обеспокоило тетушку. Кто же будет сидеть дома в такую чудесную погоду!

Вокруг все сияло и благоухало. На земле, облитой пламенными лучами солнца, распускались огненно-красные цветы любви, легкий морской ветерок обвевал этот огромный, зачарованный своей собственной красотой, пестрый букет, протянутый к раковине неба.

Тетушка минутку постояла, любуясь окружавшим ее удивительным миром. Поглядела на буйную зелень трав, на тонкие, стройные пальмы, бросавшие на землю нежные веерообразные тени, на светлую струю родника, робкую и чистую, как заблудившийся свет луны, на розовый, затканный синими жилками камень, в углублениях которого еще сверкали капельки росы, на все эти простые и чудесные вещи, и сердце ее наполнилось спокойной и тихой радостью.

Так вот какова земля, где ей предстоит жить и где она наверняка будет счастлива! Тетушка любовалась ею снова и снова, чувствуя, что такие минуты неповторимы.

Мимо пролетела бабочка. Она выпорхнула из тени, попала в солнечный луч и сразу вся засверкала, как огненный фонарик, вдруг зажегшийся в темноте ночи. Цвет крыльев этой прелестной бабочки напомнил тетушке флаг, связанный ею еще на палубе «Алькантары». И тетушка решила, что теперь самое подходящее время водрузить его на острове.

Она вернулась в хижину и вытащила флаг из чемодана. С минуту подумала, а потом достала еще пару носков. Носки не были закончены: на правом не хватало нескольких рядов. Но именно на эту пару тетушка возлагала особые надежды, потому что цвет ее как две капли воды походил на закат солнца в тропиках.

– Подниму флаг, а после сяду где-нибудь в тени и довяжу, – рассудила она. – Заодно доем кекс.

С этой прекрасной мыслью тетушка Каролина вышла из хижины, чтобы подыскать место, пригодное для флага. И сразу взгляд ее упал на самую высокую точку острова – небольшой холм, поднимавшийся невдалеке, над зеленым морем тропического леса. Его голая вершина, похожая на срезанную наискось головку сыра, была хорошо видна со всех сторон. О более подходящем месте тетушка Каролина не могла и мечтать.

Она взяла вязанье, флаг, сверток с кексом и смело углубилась в лес. Если бы на острове имелась башня, а на башне – часы, то они в эту минуту пробили бы ровно десять.

* * *

Сначала тропинка вилась по плоскогорью, потом вдруг изменила свое направление и стала спускаться к морю, но с противоположной стороны острова. Сквозь ветви деревьев тетушка Каролина увидела бухту, казалось, еще более прекрасную, чем бухта Ракушечная.

Отлогое янтарное дно здесь постепенно углублялось, и, по мере того как увеличивалась глубина, море меняло свою окраску, переходя от самых нежных оттенков жемчуга к прозрачной лазури и глубокой, яркой синеве. Было необыкновенно тихо, несколько кокосовых пальм смотрелись в блестящее зеркало бухты. На песке лежал одинокий челн, темный силуэт его мачты упирался своим острием прямо в розово-золотистый шар облака, замершего на затянутой лиловой дымкой линии горизонта.

Красота этой картины так пленила тетушку, что она не заметила, как раздвинулись лесные заросли и на тропинку вышел мужчина. Он был очень стар, черная кожа на его теле собралась в бесчисленные складки и морщины, но глаза его все еще блестели по-молодому. Остановившись в трех шагах от тетушки, он вежливо поклонился и сказал:

– Велика сила буквы «А»!

Это необычное приветствие несколько удивило тетушку. Но она любезно ответила:

– Охотно верю, сударь… Не хотите ли попробовать кекса?

Старик поблагодарил и отказался. Он снова церемонно поклонился и продолжал с важностью, которая произвела на тетушку большое впечатление:

– Ибо буква «А» открывает путь прочим буквам алфавита, а тем самым – человеческой мудрости. Меня зовут Бу-Лу-Бу, что означает «Искусство превыше всего». Я архивариус этой страны.

– Мне известно значение слов Бу-Лу-Бу, сударь, – с достоинством сказала тетушка. И, обрадованная возможностью блеснуть в беседе с этим, по-видимому, ученым старцем своими тонкими познаниями в области местных наречий, добавила: – Иначе и быть не может, потому что в языке здешнего народа используются только те знаки, смысл которых не допускает разночтений. В этом его отличие хотя бы от языка племени Ао-ата, где Бу-Лу-Бу, кроме значения «Искусство превыше всего», имеет и другое – «Дайте скорей аванс в счет гонорара».

– Видно, что Цветок Высокой Мудрости глубоко проник в тайны языкознания, – промолвил Бу-Лу-Бу. – Я почел бы за великую честь поговорить с ним. Выполняя должность местного архивариуса, я сталкивался со многими достойными внимания фактами из истории культуры наших предков. Цветок Высокой Мудрости, без сомнения, найдет в них немало интересного.

Произнеся эти слова, Бу-Лу-Бу слегка поклонился и, очевидно, торопясь выполнить свое обещание, побежал куда-то. Только теперь тетушка заметила, что поодаль в лесу стоит хижина, построенная из бамбука, а над входом в нее висит дощечка с надписью: «Архив острова Бамхо». Бу-Лу-Бу скрылся в хижине, но скоро вышел, неся кипы сухих, пожелтевших банановых листьев, покрытых толстым слоем пыли. Опустив поклажу на землю, он развязал одну кипу, сдул пыль и углубился на некоторое время в чтение.

– Вот хотя бы здесь, – сказал он наконец. – Это документ почти тысячелетней давности, в нем говорится о необыкновенно запутанной дискуссии, затеянной писателями ближнего острова Фта-Тви. В результате этой дискуссии несчастные чуть было не вымерли. Вы позволите прочитать вам эти старинные записи?

Тетушка охотно согласилась – вопросы культуры всегда ее интересовали. И Бу-Лу-Бу, осторожно расправив лист, прочитал:

В годы 848–852 после Большого Тайфуна пристальное внимание пишущих и непишущих авторов нашей страны привлекла проблема Ти-Пу. [14] Не было дня, чтобы не происходили ученые диспуты на эту тему. Жаркий спор разгорелся вокруг следующего вопроса: можно ли назвать типическими обстоятельства, при которых фта-твийскому гражданину падает на голову кокосовый орех? Одни утверждали, что это событие можно назвать типическим только в том случае, если голова остается целой, другие же отстаивали совершенно противоположную точку зрения. Борьба вокруг этого принципиального вопроса длилась ряд лет и была очень жестокой, потому что поборники обоих теоретических направлений, стремясь отстоять свою точку зрения, не переставали сбрасывать друг другу на головы с различной высоты кокосовые орехи. Часть дискутирующих после проведенных опытов попала на кладбище, часть – в заведение для душевнобольных. Ввиду того, что из общего количества голов уцелела ровно половина, спор остался нерешенным. После четырех лет суровых научных битв фта-твийских писателей осталась только горстка, и те лишь случайно избежали печальной судьбы. Дискуссионные статьи, публикуемые в различных журналах, создали впечатление, что на головы их авторов кокосовые орехи были уже сброшены, причем со значительной высоты. Конец братоубийственным дебатам, грозящим гибелью всему писательскому племени, положил сам царь Соломон. Он приказал считать типическими обстоятельствами, при которых орехи на головы фта-твийских граждан вообще не падают и они остаются целыми.

Бу-Лу-Бу дочитал до конца и вопросительно поглядел на тетушку, которая, подумав, сказала:

– Это мудрое решение. Но я надеюсь, подобных споров больше не происходит?

– Конечно. Уже давно. В древности же и на нашем острове часто затевали споры по поводу вещей совершенно очевидных. Если бы вы были так любезны и немного повернули голову влево, вы бы увидели там на поляне несколько колов для пыток. Они отполировались от употребления и сильно расшатаны.

– И правда! – в испуге воскликнула тетушка Каролина. – Но ведь на них не сажали людей?

– Нет, никогда. Средневековое варварство даже в древности было нам чуждо. Колы использовались в качестве позорных столбов. Если позволите, я прочитаю вам другую запись, датированную более поздним временем.

И не дожидаясь тетушкиного согласия, Бу-Лу-Бу с удовольствием вытащил из запыленной кучи другой лист и принялся читать:

РА-ТА-ТА, НОЯБРЯ 28, ГОДА 1252 ПОСЛЕ ВЕЛИКОГО ТАЙФУНА

(От нашего культкорреспондента)

Вчера во второй половине дня открылся наконец много раз откладываемый конгресс прогрессивных деятелей культуры, перед которым стояла задача окончательно разрешить вопрос, какой метод следует применять при критическом анализе литературных произведений. В общем были выдвинуты две противоположные теории. Приверженцы первой утверждали, что критик должен прежде всего изложить содержание книги, затем процитировать места, удавшиеся автору, и под конец уже заключить, что книга является ценным вкладом в современную литературу. Другие, наоборот, считали критика обязанным в первую очередь назвать книгу ценным вкладом в современную литературу, потом процитировать лучшие места, а содержание передать в конце. Во время заключительной дискуссии восторжествовала первая точка зрения. Мы надеемся, что теперь нездоровые явления в нашей литературе будут скоро изжиты.

– Ну, это для меня чересчур мудрено, – сказала тетушка Каролина, когда Бу-Лу-Бу закончил чтение. – А. все-таки кого привязывали к колам?

– К позорным столбам, Цветок Великой Мудрости, привязывали критиков, которые не приняли во внимание решений конгресса и продолжали писать о книгах то, что в самом деле думали. Это была эпоха великих смут, вошедшая в историю под названием «уа-уа-оэ», что означает примерно «шабаш ведьм».

Бу-Лу-Бу замолк и на мгновение устремил взор в пустое пространство. Потом продолжал:

– Я простой человек, и хотя являюсь хранителем такой волшебной вещи, как человеческая мудрость, многие из этих записей остаются для меня непонятными. Мне кажется, Цветок Великой Мудрости мог бы объяснить некоторые загадки, с которыми я столкнулся, приводя в порядок старинные рукописи. Вот этот лист, например, содержит копию какой-то газетной статьи пятидесятых годов позапрошлого столетия; я долго размышлял над ее смыслом, но мне так и не удалось до него докопаться. Могу я прочитать вам эту статью?

– Читайте, – сказала тетушка с любопытством.

– Статья называется: «КУДА МЫ ИДЕМ?» Вот что в ней говорится:

Уже давно мы обращали внимание на безобразные нравы, господствующие в литературной среде. Некоторые писатели позволяют себе поступки, которые возмутят каждого добропорядочного гражданина. Эта гнусная порода писак долгое время оставалось вне поля зрения соответствующих литературных органов и совершенно распоясалась. Только теперь их разоблачили, причем помощь в этом деле была оказана некоторыми бесстрашными критиками, правильно заключившими, что критическая деятельность должна идти вглубь и проникать в самую суть вопроса. Например, один из вышеупомянутых гнусных писак допустил в своей книге выражение: «Не лезь в трактир без денег».

Внимательное изучение этой фразы позволяет сделать следующие выводы:

1) Писатель намеренно завуалировал смысл своего утверждения, обходя молчанием, к кому, собственно, оно относится. К крестьянину, ремесленнику или интеллигенту? А может быть, ко всем вместе взятым? Уж не собирается ли он свалить всех в одну кучу?.. Из приведенного ясно, что писатель, умышленно смещая понятия, стремится внести путаницу в нашу литературу и таким образом подорвать ее здоровые основы.

2) Время и место действия в приведенной фразе не уточнены. Мы спрашиваем, когда происходит действие? Имеет ли в виду писатель эпоху Пршемысловичей, Карла Птицелова или ранний период Ренессанса? Почему он не скажет об этом прямо? Почему стремится исказить историческую действительность? Надо думать, он поступает так не без умысла. Равным образом читателю неизвестно, где происходит действие. Постоялый ли это двор в каком-нибудь старинном английском графстве или наш отечественный кабачок? Создается впечатление, что для писателя важно одно – затемнить исторический фон и тем самым ввести читателя в заблуждение.

3) Наиболее подозрителен конец фразы: «… без денег»!.. Хочет ли писатель намекнуть, что граждане нашей страны не имеют денег? Очевидно, да. Этот мерзкий писателишка пытается подорвать веру в покупательную способность наших граждан, более того, в устойчивость нашего товарооборота. Автор ограничивается намеками, а потому приходится рассматривать его произведение самое меньшее как завуалированный памфлет на экономику нашей страны.

Остальную писанину этого бумагомарателя мы разбирать не будем. Хватит одной фразы, чтобы составить ясное представление о тех настроениях, которые господствуют в современной литературе.

– И чем все дело кончилось? – спросила тетушка, с затаенным дыханием слушавшая эту страшную историю.

– К счастью для этого заблудшего человека, он признал свою ошибку и исправил подвергшуюся критике фразу. После доработки она звучала так:

В селении Риби-Тви, судебный округ Папуа, проживал в хижине № 86 во времена правления Соломона II стотрехлетний профессор в отставке по имени Фунафиди. Каждый вечер он приходил в соседний трактир за пивом, потому что имел, слава богу, достаточно средств. Однажды он забыл взять с собой деньги. Вернулся за ними и, снова войдя в трактир, весело воскликнул: «Не лезь в трактир без денег!» Его слова удивили всех присутствующих, а больше всего хозяина трактира, ибо за последние тридцать лет не было случая, чтобы кто-нибудь из посетителей остался ему должен. Когда разъяснилось, что профессор пошутил, все от души смеялись.

Бу-Лу-Бу закончил чтение и добавил беспомощно:

– Не знаю, право, как все это понимать…

Тетушка подумала, а затем сказала:

– И я тоже не знаю. По-моему, критик просто сошел с ума и, как ни странно, об этом никто не догадался.

– Да, верно, так оно и было, Цветок Великой Мудрости! – воскликнул Бу-Лу-Бу радостно. – К счастью, эти возмутительные случаи стали большой редкостью. В особенности за последний год, когда на нашем острове начался голод и значительную часть писателей и критиков съели. В большинстве своем они оказались очень жирными.

– Слышать не хочу про такие вещи, – возмутилась тетушка. – Мой народ не будет больше поедать врагов.

– Я знаю, – покорно согласился Бу-Лу-Бу. – К сожалению, наши противники еще не отказались от этой дурной привычки.

– Они откажутся, – твердо сказала тетушка и, простившись с почтенным мудрецом, направилась по узкой тропинке прямо к бухте. Она вышла на берег как раз в ту минуту, когда из приплывших пирог выскакивали шестьдесят черных эоа-оэйцев. Лица их были раскрашены в цвета войны, в запавших животах урчало от голода.

Зрелище было чудесное. Худые, но мускулистые тела воинов прикрывали всего лишь красные набедренные повязки, кожа их сверкала на солнце, как начищенный медный таз. Прекрасными показались тетушке даже их движения, когда они размахивали копьями, очевидно, в знак приветствия. В общем пришельцы не слишком отличались от ее собственных подданных. Что привлекло внимание тетушки, так это огромные глиняные горшки. Их выносили на берег и расставляли на песке несколько рослых парней.

Тетушка Каролина загорелась любопытством. Она плотнее надвинула на лоб шляпу с вишнями и птичками – по песчаному берегу гулял сильный ветер – и быстро пошла навстречу мужчине с пучком белых перьев, воткнутых в черные волосы. Очевидно, это был вождь этих симпатичных незнакомцев.

– Добрый день, – сказала она приветливо. – Вы собираетесь варить обед?

– Да, – ответил вождь и многозначительно посмотрел на тетушку.

Тетушке Каролине не понравился взгляд вождя. Он показался ей несколько фривольным. Но решив, что так полагается по этикету племени, она ласково предложила:

– Если хотите, я могу вам немножко помочь. Что вы думаете готовить?

Любезное предложение тетушки Каролины привело вождя в замешательство. Он опустил глаза и сказал сконфуженно:

– Посидите вон там под деревом, сударыня. Когда вы понадобитесь, я вас позову.

– Ладно, – согласилась тетушка и села в тени пальмы.

Тут было прохладно. С минуту она наблюдала, как хлопочут парни на белом песке. Несколько человек сбегали в лес, притащили оттуда широкие листья и разложили их вокруг очага, где между тем под котлом уже пылал огонь. Тетушка пересчитала листья и удовлетворенно улыбнулась. Она уже усвоила некоторые местные обычаи и знала, что листья заменяют тарелки, на них участники пиршества разложат кушанья.

– Им необходимо подкрепиться, – подумала она с состраданием. – Бедняжки. Прямо кожа да кости. Но что же они собираются варить? Я ничего подходящего не вижу…

Тетушка Каролина не любила даром тратить время, а потому, вытащив вязанье, принялась за носки. Оставалось довязать чуть-чуть, она решила закончить работу, прежде чем сварится обед.

Время бежало быстро. Не успела она оглянуться, как носки были готовы. Тетушка Каролина разложила их перед собой на песке и залюбовалась. В носках так чудесно сочетались цвета апельсина и бирюзы, что тетушка решила отдать их только тому, кто совершит какой-нибудь из ряда вон выходящий поступок.

Но тут носки вдруг потемнели – на них упала тень.

Она подняла голову и увидела перед собой вождя чернокожих. Вождь стоял, наклонившись над тетушкой, а за ним полукругом – пятьдесят девять черных воинов.

– Пора, сударыня, – сказал он и показал рукой в сторону котла.

Тетушка Каролина обрадованно вскочила, она чувствовала, что у нее сосет под ложечкой. И вдруг остановилась, пораженная внезапной мыслью.

– Вы очень любезны, – сказала она сдержанно. – Надеюсь, в меню не будет человечьего мяса?

– Но…

– В таком случае я безусловно не могу принять вашего приглашения, – с достоинством продолжала тетушка. Поглядев испытующе на чернокожего, она задумчиво добавила: – Я по лицу вижу, вы человек добрый и честный, сударь, сердце у вас благородное. Вот вы меня совсем не знаете, а пригласили пообедать. У нас в Глубочепах мало кто способен на такой поступок… Не знаю, право, как бы вас получше отблагодарить. Разве вот…

Тетушкино лицо просветлело. Она вспомнила, как Куо-Куо радовался подаренным носкам, которые она тоже тогда довязывала. Аналогия была полная, и тетушка окончательно приняла решение. Живо расправив носки, она подала их вождю с теплой улыбкой.

– Возьмите, – сказала она просто.

Руки вождя потянулись к носкам, в глазах его вспыхнула радость. Затем вдруг погасла.

– Но…

– Никаких но! – тоном, не допускающим возражений, заявила тетушка Каролина. И, поднявшись на цыпочки, собственноручно продела носки в уши огромного черного человека. Затем отступила на шаг и с удовольствием оглядела свое произведение.

– Они еще лучше, чем у Куо-Куо. – Минуту подумала и очень серьезно добавила: – Ну а теперь обещайте мне никогда больше не есть мясо своих врагов. Хорошо?

Вождь переступал с ноги на ногу. В замешательстве он почесал пальцем левой ноги икру правой и оглянулся на своих воинов, стоявших за ним полукругом и очень внимательно разглядывавших тетушку. Казалось, его смущение все возрастает. Наконец он собрался с духом и произнес, глубоко вздохнув:

– Я очень сожалею, сударыня, вы такая добрая, и орден, которым вы меня наградили, мне очень нравится… Но только… мы собираемся вас съесть.

– Меня?! – поразилась тетушка. И пришла в негодование: – Чтоб я этого больше не слышала, сударь! У меня составилось о вас хорошее мнение, а вы можете его совершенно испортить! Вы же неглупый человек!..

Тетушка Каролина не на шутку рассердилась. Вид у этого мужчины был совершенно нормальный, и вдруг она слышит от него такую чушь! Пожалуй, он не вправе носить самые красивые носки, какие она когда-либо вязала! Тетушка сделала шаг вперед и быстрым движением вытащила носки у него из ушей.

– Вот, – сказала она. – Если вы так поступаете…

Лицо вождя стало грустным, и доброе сердце тетушки сразу смягчилось. Она заколебалась и добавила:

– Возможно, вы все же порядочный человек. Если так, обещайте никогда не есть мясо своих ближних. Тогда я опять отдам вам носки.

С минуту стояла тишина. В душе чернокожего вождя, видимо, шла борьба. Затем он покачал головой.

– Нельзя, сударыня. Я бы охотно сделал вам приятное, но ничего не выйдет. Мы должны вас съесть.

– Почему?

– Голод… сударыня. Мы не ели уже два дня…

– Вот оно что! – воскликнула тетушка и вся переполошилась. – И вы не могли мне сразу сказать?!

Дрожащими руками она развернула сверток и вынула остаток кекса.

– Попробуйте-ка! Сразу убедитесь, что ничего более вкусного не ели! – Она поглядела вокруг и добавила: – Я знаю, этого на всех маловато, но дело поправимо. У нас, видите ли, выпечка кексов идет с самого утра. Их напекут целую гору. Всех накормим досыта! Ну как, вкусно?.. Еще бы! Это по рецепту моей бабушки стряпали. А теперь слушайте, сударь: прежде всего погасите огонь, а то еще подожжете что-нибудь, а потом идите наверх, к моим людям, скажите – вы от меня и вас нужно накормить. Я рада, что мы договорились. Я всегда считала: если человек с человеком поговорит, не кривя душой, толк в конце концов будет, пусть даже со стороны сначала покажется, будто они хотели друг друга съесть.

Сказав эти слова, тетушка Каролина сердечно потрясла руку вождя и опять продела ему носки в уши, торчавшие по сторонам черного лица, на котором появилась широкая, немного растерянная, но добродушная улыбка. Она уже собиралась уходить, как вдруг вспомнила:

– И передайте Куо-Куо, что я скоро приду. У меня вон на том холме есть кое-какие дела. Но к обеду я буду дома.

Наконец тетушка двинулась вперед. Она прошла мимо ряда горшков и котлов с булькающей водой, ее представительная фигура, увенчанная вишнями и птичками, постепенно становилась все меньше и меньше и через минуту скрылась в густых зарослях, окаймляющих берег.

Предположим, что у великого вождя на руке часы; взглянув на них, он увидел бы ровно одиннадцать.

* * *

По субботам после полудня тетушка Каролина привыкла ходить в Баррандов к пани Троничковой, она любила с ней немножко поболтать. От Глубочеп дорога круто идет в гору, и эта регулярная тренировка теперь тетушке пригодилась. Не прошло и четверти часа, как она одолела крутой подъем и очутилась на маленькой лужайке. От нее до открытой вершины холма, где она собиралась водрузить флаг, было рукой подать. Тетушка Каролина опустилась на траву, чтобы перевести дух.

Она осталась довольна началом дня. Приключение, только что происшедшее с нею на берегу бухты, искренно радовало ее. Оказывается, совсем не так трудно делать эту самую колониальную политику! А она-то боялась, думала, это сложная штука, с которой обыкновенной женщине никак не справиться, между тем все оказалось очень просто. Бедняги были голодны и поэтому хотели ее съесть. Следовало на них сердиться? Конечно, нет. Прежде всего требовалось их накормить, а то, чего доброго, они бы и взаправду ее съели. И она их накормила. Вот что самое главное! Все дело в том, что люди должны быть сыты и счастливы.

Это выглядело совсем просто, и тетушка удивилась, как долго она забивала себе голову всякой ерундой. Сидя на траве, она, словно зачарованная, смотрела на цветы, бабочек, жучков, на синее небо и игру ветра в кронах деревьев, слушала, как вокруг нее кипит и горячо, неудержимо рвется вперед невидимая глазом жизнь; все стремилось существовать, есть, радоваться, любить, вечером засыпать спокойно – несложная механика, если понимаешь самую суть…

– Надо растолковать это лорду Бронгхэму, – подумала она радостно. – И всем моим знакомым. Сказать им, что я догадалась, как делается политика. Пусть не беспокоятся, теперь я справлюсь сама.

Она улыбнулась, встала и, развернув флаг, загляделась на его изжелта-оранжевый пламень. Словно она держит в руках солнечный луч, что-то теплое, ясное и очень простое, понятное людям всего мира…

Вдруг тетушка почувствовала, как сзади ее грубо обхватили чьи-то цепкие руки. Она вскрикнула и с силой вырвалась, а когда повернулась, увидела перед собой дуло автомата… Его держал в руках профессор Швабе, за ним полукругом стояли семнадцать до зубов вооруженных белых людей.

* * *

– Предупреждаю, мисс Паржизек, самое незначительное движение может стать для вас роковым, – сказал профессор Швабе сухо. – Вы наша пленница.

– Вы меня съедите? – тихо спросила тетушка.

Казалось, профессор не обратил внимание на этот детский вопрос. Его белесые фарфоровые глаза смотрели на тетушку холодно, без улыбки.

– Мы цивилизованные люди, – сказал он наконец. – И в интересах цивилизации должны вас обезвредить. На совещании, которое провели сегодня утром присутствующие здесь господа и дамы, представляющие собой квинтэссенцию мирового интеллекта, решено, что действия, совершаемые вами, угрожают безопасности и мирному существованию стран всего света. Во-первых, вы захватили остров вам не принадлежащий. Остров, на котором мы находимся, не Бимхо, а Бамхо…

– Силы небесные! – воскликнула тетушка и на минуту застыла в изумлении. Потом она опомнилась. – Да не захватывала я его, – сказала она с досадой. – Я попала сюда нечаянно, и вождь Куо-Куо принял меня как королеву. И народ его тоже!

– Тем самым вы вмешались во внутренние дела другого государства, – продолжал профессор Швабе, – совершили агрессию, и, согласно международному праву, с вами надлежит поступить, как с захватчиком.

– Но ведь я ни на кого не нападаю! – воскликнула тетушка в сильном гневе. – Я даже ввела орден Носка, чтобы больше никто ни на кого не нападал!..

– Агрессия не является единственным преступным актом, совершенным вами. Больше того, на территории, временно находящейся под вашей властью, вы словом и делом пропагандировали мысли, подрывающие общественные устои и грозящие безопасности всего мира. Вы заявили, что хлеб будет выдаваться бесплатно…

– Так и должно быть! – сказала тетушка твердо.

– …Таким образом вы морально разлагаете трудовой народ как здесь, так и в других государствах. Далее, вы декларировали, что уничтожите военное министерство. Этим вы понизили обороноспособность острова Бамхо и отдали его народ на милость и немилость врага.

Тетушка побледнела.

– О боже, на нас кто-нибудь хочет напасть? – пролепетала она в испуге.

– Желающие всегда найдутся, – пожал плечами профессор Швабе, посмотрел на тетушку, и глаза его стали совсем ледяными. – Разумеется, список совершенных вами преступлений этим далеко не исчерпывается, мисс Паржизек. Но все они ничто по сравнению с величайшим варварством, на какое вообще может быть способен человек. Вы начали производить атомное оружие. Нами установлено, что, прикрываясь разными невинными лозунгами, вы делаете бомбы в виде кекса…

– Да что вы!.. Это всего только кекс, рецепт которого я получила от бабушки…

– Мы не знаем, кто вам дал рецепт, – грубо оборвал ее профессор Швабе. – Общеизвестно, что это оружие более грозное, чем все, что до сих пор придумано человеком, оружие, способное потрясти самые основы человеческой цивилизации. Ответственность за это несете вы. Уже речь, произнесенная вами на палубе «Алькантары», глубоко возмутила нас. Однако мы надеялись, что вы опомнитесь и станете проводить конструктивную и прогрессивную политику. Скоро наши иллюзии рассеялись. Когда мы все вместе оказались на острове, вы отвергли нашу помощь, наши советы, наших министров и сформировали правительство из чернокожих дикарей, готовое слепо проводить ваши планы. Судебная коллегия, собравшись на заседание сегодня утром и обсудив ситуацию, решила лишить вас власти. Мы создали особый комитет, состоящий из лорда Бронгхэма, мистера Карузо и меня, который обезвредит подрывные элементы, построит тюрьму, проведет выборы и установит на острове надлежащий порядок.

Профессор Швабе вынул часы, посмотрел на циферблат и закончил коротко:

– Теперь без пяти двенадцать, мисс Паржизек. В вашем распоряжении пять минут, чтобы подумать, подчинитесь вы добровольно или мы должны будем применить Насилие.

Перепуганная тетушка Каролина молча смотрела на белых людей, окружавших ее. Большая пестрая бабочка опустилась на блестящее дуло автомата профессора Швабе, расправила крылья и подставила их солнечным лучам. По траве пробежал ветерок, откуда-то издалека доносилась еле слышная дробь барабана.

«Верно, кексы испеклись, – подумала тетушка, – зовут меня… Куо-Куо беспокоится…»

Глаза профессора Швабе остановились на дуле автомата. Бабочка затрепетала, испуганно взвилась ввысь и растворилась в синеве неба. Профессор снова взглянул на часы.

– Остается только две минуты, мисс.

Издалека опять послышался зов барабана. Он звучал все настойчивей. Тетушка Каролина вздрогнула.

– Хоть их пожалейте, – тихо сказала она. – Они так меня любили, это очень добрые люди…

– Варвары, – произнес профессор Швабе холодно и сунул часы в карман. – Именем мировой цивилизации мы занимаем эту территорию…

Профессор Швабе не докончил. Два мощных взрыва сотрясли почву, и два вулкана огня и дыма взметнулись из земли на самой вершине острова. Несколько мелких камешков просвистели в воздухе и упали в середине группки людей.

– Что это? – закричал лорд Бронгхэм и выронил автомат.

С поляны, где они стояли, открывался замечательный вид на море. В прозрачном воздухе четко вырисовывались две мощные эскадры, остановившиеся на расстоянии выстрела, примерно в двух милях от берега, одна на южной, другая на северной стороне острова.

– Ложись! – заревел Перси. – Сейчас опять будут стрелять!

Жрицы завизжали, и грохот от падения их тел почти заглушил взрывы снарядов, падавших слева от леса.

Только два человека остались стоять. Тетушка Каролина и профессор Швабе. Тетушка – потому, что ее невинная душа не могла понять, как это в самый полдень, когда каждый порядочный человек сидит за столом и обедает, смеют убивать людей. Что касается профессора Швабе, он был прусским юнкером и принял случившееся как нечто вполне естественное. Кроме того, его внимание привлекло нечто чрезвычайно важное.

Профессор Швабе держал в руке осколок камня; выброшенный взрывом из земли, он ударил его по голове. На первый взгляд это был самый обыкновенный камень. С точки зрения тетушки Каролины, он ничем не отличался от всех других камней, какие человек может подобрать на дороге. Но профессор Швабе весь ушел в его исследование. Вытирая со лба кровь, он все внимательней вглядывался в камень. Лицо его сначала выражало крайнее нетерпение, затем изумление, наконец на нем появилось что-то похожее на улыбку. Улыбку такую жестокую и бесчеловечную, что у тетушки кровь застыла в жилах. Шагая через тела жриц своими длинными ногами аиста, профессор Швабе разыскал в траве мистера Тернболла и заставил его встать.

– Немедленно пошлите радиограмму, мистер Тернболл, – сказал он.

– Да, сэр, – ответил Тернболл и, убедившись, что аппарат, лежащий в траве, цел и невредим, вопросительно посмотрел на профессора.

Еще два быстро последовавших один за другим взрыва прогремели в лесу с правой стороны. Тетушка Каролина обрела наконец дар речи.

– Не стреляйте! – закричала она в тревоге. – Здесь люди!

– Велите прекратить пальбу, – сухо приказал профессор Швабе. – Здесь уран!

* * *

Стрельба и всеобщее смятение помешали заметить маленький эпизод, разыгравшийся на вершине холма.

Сведения о нем сообщил позже морской унтер-офицер Джон Эванс, командир орудийного расчета № 27 на американском линкоре «Хижина дяди Тома». Снаряд его ровно в двенадцать часов угодил в самую макушку холма, находившегося в центре острова.

Он заявил, что, определяя в подзорную трубу цель, заметил там какого-то человека, одетого в странные, красные с белым, полосатые подштанники и сюртук коричневого цвета, человек этот пытался водрузить на куче камней жердь с флагом. Попадание было точное, и когда дым рассеялся, от человека не осталось и следа.

Показания Джона Эванса были включены в сводку о ходе боевых действий, но позже, как не имеющие никакого значения, преданы забвению.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ,

в ней читатель наконец попадает на остров Бимхо

Когда дядюшка Бонифаций, лавируя на «Святой Лючии» в виду бухты Ракушечной, обнаружил на южном горизонте английскую эскадру и увидел, что нос флагманского линкора повернут прямо к нему, он сказал в раздумье:

– Не нравится мне, когда у корабля вместо мачт – башни, а вместо рей – пушки. Лучше от таких подальше. Как ты считаешь, Франтик?

Потом обернулся к штурману Гопкинсу и распорядился:

– Ведите «Святую Лючию» по южному берегу, пан Гопкинс. Пристанем с другой стороны.

Пан Гопкинс так и сделал. «Святая Лючия» раздула паруса и, осторожно обходя рифы, поплыла вдоль южного берега, держа курс на восток. Миновав несколько бухт, слишком мелких, чтобы бросить в них якорь, она незадолго до полудня вышла из-за скалистого мыса, которым остров Бамхо вдавался далеко в море.

И когда «Святая Лючия» обогнула мыс, все увидели в неполных двух милях перед собой вторую мощную эскадру, по всем признакам не выражавшую никакого желания удалиться.

– Стадо моржей! Что бы это могло значить? – пробормотал дядюшка, и лицо его омрачилось. – Неужто старушка Каролина вздумала созвать гостей? Да еще в обеденный час!

В эту минуту один из крейсеров окутался дымом, прогремел выстрел и на вершине острова взметнулся к небу фонтан черной земли.

– Это они в тетушку стреляют?! – в ужасе закричал Франтик.

– Не могу тебе сказать, Франтик, – вздохнул дядюшка Бонифаций, попеременно то краснея, то бледнея. – Однако, я думаю, не повредит, если мы поскорей пристанем и разыщем ее. Эй, пан Гопкинс, держите курс к берегу!

Но не суждено было «Святой Лючии» бросить якорь. На крейсере затрепетали сигнальные флажки и передали дядюшке следующий ультиматум:

Немедленно удалитесь от острова, иначе пустим ко дну!

В то же время на расстоянии неполных ста ярдов от левого борта «Святой Лючии» взлетел высокий белый фонтан, и всем стало ясно, что этот сигнал не похож на приглашение вступить в приятную, дружескую беседу.

– Ничего не поделаешь, Франтик, придется подчиниться, – сказал дядюшка Бонифаций, и его нос, обычно имеющий оттенок румяной зари, заметно побледнел.

Дядюшка Бонифаций был человеком реалистически мыслящим. И Франтик тоже. Только реализм может принимать различные формы и не всегда проявляться абсолютно одинаково. Это обнаружилось в ближайшую же секунду. Дядюшка отдал пану Гопкинсу приказ изменить курс «Святой Лючии» и идти в открытое море. А Франтик прыгнул вниз головой через борт и поплыл к берегу.

– Нашел время дурачиться, Франтик! – закричал дядюшка Бонифаций и так навалился своим толстым животом на борт, что он затрещал.

– Я плыву спасать тетушку, – ответил Франтик, переходя на кроль – этот стиль ему больше всего удавался.

– Сейчас же вернись! – приказал дядюшка строго и с беспокойством поглядел на крейсер, орудия которого угрожающе поворачивались в сторону острова.

– Никогда того не будет, чтобы…

Историческую фразу, к сожалению, захлестнула волна, она покрыла Франтика до носа и не дала договорить. А когда ему наконец опять удалось глотнуть воздуха, «Святая Лючия» была слишком далеко и повторять ее не имело смысла.

Дядюшка Бонифаций следил некоторое время за удаляющимся племянником со смешанным чувством страха и гордости и затем тяжело вздохнул. «Похоже, дела начинают осложняться…» – подумал он.

И был совершенно прав.

* * *

Известие, что на острове Бамхо, кроме пальм, песка и пестрых бабочек, имеется уран, произвело на командование обеих эскадр впечатление, подобное удару грома.

– Что нам предпринять? – спросил на линкоре «Миролюбивый» адмирал Геннинг своего советника по правовым вопросам сэра Антони Сиверта.

– Немедленно оккупировать остров, – ответил не задумываясь сэр Сиверт.

Точно такой же вопрос задал адмирал Снэки на линкоре «Хижина дяди Тома» своему дипломатическому советнику мистеру Корсу и получил такой же недвусмысленный ответ.

Корабли одновременно радировали на остров:

Через тридцать минут высаживаемся. Вышлите на берег своих представителей.

Радиограммы были перехвачены обоими линкорами, и адмиралы, к своей досаде, имели полную возможность убедиться, что действуют по одному плану. В данном случае такое единомыслие могло привести к самым неприятным последствиям.

Адмиралы выругались в одно и то же время, и каждый пожелал эскадре, стоявшей по другую сторону острова, пойти ко дну. К сожалению, такое пожелание нельзя было сопроводить действием без согласия вышестоящих властей. Обсудив положение со своими советниками, оба адмирала решили запросить высшее командование.

Тотчас заработали обе радиостанции, и эфир вокруг острова Бамхо закипел от летящих в разные стороны радиограмм.

* * *

В 14.15 в Лондоне получили первое сообщение о том, что на острове Бамхо найден уран.

В 16.05 собрался узкий состав правительства его величества, а десятью минутами позже слово взял лорд Честерфильд. Речь, произнесенная им, была коротка, но новизна идей и широта дипломатического кругозора оратора заставляют нас воспроизвести ее полностью:

– Джентльмены, я уже старый человек, но никогда, даже в самые тяжелые мгновения, меня не покидала вера в возможность дружеского согласия между народами. Сегодня господь послал мне радость – мне выпало счастье дождаться минуты, когда вера эта, которую разделяет со мной вся империя, будет подтверждена фактом.

Джентльмены, на острове Бамхо найден уран. Как все вы знаете, этот остров принадлежит республике Патагонии. Никто не сомневается в том, что республика Патагония является государством, достойным самого большого уважения и восхищения. К сожалению, она слишком незначительна и слаба, чтобы взвалить на свои плечи огромную ответственность, связанную с добычей урана и его использованием. Для успешного выполнения этой задачи у нее недостаточно материальных средств и опыта.

Великобритания хорошо понимает, что трудности, с которыми столкнулась республика Патагония, превосходят ее силы, поэтому она решила взять на себя бремя эксплуатации урановой руды, а также ответственность за то, чтобы полученная энергия была использована по назначению. Я не сомневаюсь, что бескорыстные жертвы, на которые идет Британская империя, будут должным образом оценены как правительством Патагонии, так и всем населяющим ее народом.

Джентльмены, открытие урановой руды в самом сердце Великого, или Тихого океана является событием, которое не может оставить равнодушным ни одного демократически мыслящего гражданина нашей страны. Господу богу угодно, чтобы именно наша родина использовала эту благородную руду в своих не менее благородных целях, и нет на свете силы, которая могла бы помешать нам…

Когда лорд Честерфильд дошел до этого места, дверь тихо отворилась и в помещение проскользнул сэр Стэрди, помощник государственного секретаря по иностранным делам. Подойдя к лорду Честерфильду, он что-то шепнул ему. Лицо лорда Честерфильда слегка перекосилось. Но вскоре он овладел собой и продолжал твердым голосом:

– …помешать нам осуществить эти цели, в справедливости которых никто не посмеет сомневаться. Как мне только что стало известно, правительство Соединенных Штатов пытается доказать целесообразность… э-э… совместного с нами управления островом Бамхо, но я верю, что это всего лишь недоразумение, которое вскоре рассеется. Не напрасно в виду острова Бамхо стоят на якоре наши мощные морские корабли общим водоизмещением двести сорок тысяч тонн. Цвет британского флота, потомки участников победоносных сражений с Испанией, Францией, Голландией, бивших врага у Трафальгара и на всех морях мира…

В эту минуту снова открылась дверь и на пороге показался мистер Робинзон, секретарь помощника государственного секретаря по иностранным делам. Он держал в руке бланк, который с почтительным поклоном подал оратору. Лорд Честерфильд взглянул на текст, и его лицо приняло землистый оттенок. С минуту он стоял неподвижно. А когда поднял глаза, в них снова светилась энергия, отличающая этого государственного деятеля.

– Джентльмены, – сказал он голосом, преисполненным чувства достоинства, – правительство Соединенных Штатов уведомляет нас, что оно только что отдало приказ всем своим морским силам в Тихом океане на крейсерской скорости идти к острову Бамхо. Прекрасно. Помешать им никто не может. Но, господа, к счастью, вопрос не стоит в плоскости грубой военной силы. Финансы также играют не последнюю роль. Нельзя забывать, что республика Патагония должна нам девятнадцать миллионов сто восемьдесят тысяч триста фунтов, девять шиллингов и семь с половиной пенсов. Если бы мы захотели, этот долг…

Лорд Честерфильд не докончил, в дверь прошмыгнула мисс Смоллет, ведавшая секретной перепиской. Она подала лорду Честерфильду сложенный лист и быстро удалилась. Лорд пробежал глазами строчки и огласил следующее:

Правительство Соединенных Штатов позволяет себе напомнить правительству его величества, что одни лишь проценты долга правительства его величества за минувший год составляют 328 миллионов долларов. Само собой разумеется, мы не требуем немедленной уплаты процентов, тем более погашения всего долга. Однако в случае возникновения нежелательных трудностей при переговорах с правительством его величества относительно притязаний его на остров Бамхо мы будем вынуждены…

Минуту стояла тишина. Затем лорд Честерфильд сложил бумагу и сказал дрогнувшим голосом:

– Джентльмены, имею честь сообщить: дипломатические переговоры вступили в фазу открытых действий. Я старый человек… Позвольте, однако, заверить вас, что меня никогда не покинет вера в возможность дружеского согласия между народами!..

В тот же день вечером, после обмена дипломатическими нотами, было достигнуто следующее джентльменское соглашение:

Правительства Великобритании и Соединенных Штатов, исходя из принципов равенства и традиционного тесного сотрудничества в вопросах внешней политики, заключили настоящий договор в том, что обе подписавшие его стороны принимают участие во всех акциях, касающихся острова Бамхо, в справедливой пропорции 50:50, а именно:

1) Морские силы Великобритании и США принимают участие в военной акции против острова Бамхо на равных началах.

(Неофициальное добавление: морские силы США оккупируют остров Бамхо, в то время как морские силы Великобритании укрепят свои позиции в Сингапуре.)

2) Военное и гражданское управление островом осуществляется в равной мере соответствующими органами Великобритании и США.

(Неофициальное добавление; правительство Великобритании признает исключительное право США трактовать этот пункт договора по его усмотрению.)

3) Эксплуатация урановой руды будет производиться на равных началах британским обществом «Атомик Нейшнл» и американской компанией «Уран Писмэкинг К°».

(Неофициальное добавление: правительство Великобритании согласно с тем, что решающий голос в данной области принадлежит американской компании «Уран Писмэкинг К°».)

4) Правительство Великобритании и правительство США пользуются в одинаковой мере всеми правами, преимуществами и привилегиями, связанными с использованием атомной энергии.

(Неофициальное добавление: правительство Великобритании оставляет за правительством США право изменить этот пункт в том смысле, что все права без исключения переходят к правительству США.)

5) В виде особого преимущества правительство Великобритании приобретает право содержать на острове на собственный счет:

а) одного тюремщика,

6) одного мороженщика на правах государственной концессии.

(Неофициальных добавлений не имеется.)

Текст этого соглашения был на другой же день опубликован в правительственных газетах и вызвал повсюду благоприятные отклики. Даже самым отъявленным скептикам стало ясно, что дружба с таким могучим и притом бескорыстным союзником приведет страну к небывалому расцвету и благосостоянию.

* * *

Под синим небом прокатились, замирая, последние раскаты орудийного залпа, и тетушка Каролина пришла в себя от испуга.

Она огляделась вокруг и увидела, что осталась одна. Мелькнула спина мистера Тернболла, нагруженного ящиком с радиоаппаратурой, и скрылась в чаще леса. Все бросились вниз, на берег, ближе к страшным железным чудовищам, совсем недавно изрыгавшим огонь и дым.

Никто о ней больше не думал. Теперь она никому не нужна. С одной стороны, тетушку Каролину это обрадовало, но в то же время она почувствовала, что происходит что-то ужасное, непоправимое. Нагнувшись, она подняла с земли камень, который минуту назад держал в руке профессор Швабе. Он был обрызган кровью. Еще недавно этот обыкновенный камень спокойно лежал в земле. А теперь на нем кровь… Тетушка Каролина вздрогнула и отшвырнула его подальше от себя.

Потом огляделась. Казалось, не произошло никаких изменений. Голая вершина острова, вырисовывающаяся косой линией на пылающем небе. Зеленые стебли трав. Цветы, стволы молодых пальм, сгибаемые ветром. Из далекой синевы выпорхнул листок – пестрый мотылек сел на землю и расправил яркие крылышки, подставляя их солнечным лучам. Ничего не изменилось. И вместе с тем все было по-другому… Веселый голос барабана, доносившийся из деревни, давно умолк. Остров притих и насторожился.

Безграничная печаль и одиночество вдруг сжали душу тетушки Каролины. Словно у нее что-то оторвали от сердца. Она уже знала, что и остров и люди, которые здесь живут, ей не принадлежат. Ее остров был в другом месте. И все же она чувствовала себя ограбленной. Как странно… И вдруг она затосковала по Куо-Куо, Пе-Ро, Там-Тваму – по всем своим черным, нагим, ярко раскрашенным друзьям. И по тому огромному черному воину, который там внизу, на берегу бухты, хотел ее съесть. Это были хорошие, умные люди, хотя и не без недостатков. Она дала им кекс, и они перестали есть своих ближних. Объяснила, что не стоит убивать друг друга, можно быть и без того сытыми, и они ее поняли.

Тетушка Каролина пыталась представить себе, как она предлагает кекс мистеру Карузо или профессору Швабе и просит их любить людей всего мира. Нет, это совершенно невозможно!..

Долго стояла тетушка Каролина не шевелясь, в горестном раздумье – простая, сумасбродная женщина, верящая в торжество человеческого разума. Потом вздохнула и посмотрела себе под ноги. На земле лежал оранжевый флаг острова Бамхо; услышав взрыв первого снаряда, она в испуге выпустила его из рук. На его пламенно-желтом полотнище отпечатался грязный след сапога. Нагнувшись, она подняла флаг и машинально отряхнула его. Затем повернулась и, погруженная в свои мысли, пошла по тропинке вниз к деревне.

* * *

Франтик достиг берега целым и невредимым. Огромная, прозрачная, как хрусталь, волна вынесла его на горячий песок: чувство покоя и не изведанного до сих пор наслаждения охватило мальчика. С минуту он лежал, отдыхая, смотрел на волны, которые спешили к берегу, с сильным шумом перекатывались по мелководью и разливались затем тонкой серебряной пеленой у его босых ног. На янтарно-желтом песке пестрели бесчисленные раковины. Он поднял одну. Раковина была темно-коричневая, ее волнистые завитки щетинились снаружи пурпурными шипами, внутренняя сторона походила на полуоткрытые розовые уста. Франтик сунул ее в карман, с усилием оторвал взор от всей этой красоты и тронулся в путь.

В тот момент, когда он прыгнул за борт «Святой Лючии», все казалось просто. Он доберется до берега, найдет тетушку и скажет, что дядюшка Бонифаций заберет ее, как только уплывут эти гнусные корабли, а до того времени Франтик будет о ней заботиться. Но теперь все выглядело иначе.

Едва он отошел от берега, как очутился в непроходимом тропическом лесу. Здесь царил загадочный, угрюмый полумрак, деревья и кусты переплетались в хаотическом беспорядке, лучи солнца, едва проникнув сквозь листву деревьев, тонули в густой бархатистой тьме, от земли поднимались испарения; резкие дурманящие запахи опьяняли. Тут не распознаешь, где север, где юг. Такого леса Франтик никогда в жизни не видел, и ему стало страшно. Тщетно искал он какую-нибудь тропинку, ведущую из леса. Ее не было. И он пошел напрямик в надежде, что первобытный лес когда-нибудь кончится. Наконец он почувствовал, что идет в гору. Франтик обрадовался. Ну, конечно. Он взойдет на холм и оглядится. И, может быть, увидит…

Что увидит?.. В его душу понемногу начало закрадываться сомнение. Разве он знает, где тетушка Каролина? Вдруг она на противоположной стороне острова?.. Или скрывается в таком месте, где ее невозможно найти? А может, он прошел уже мимо этого места? А если ее привязали к колу пыток?..

Ледяной пот прошиб мальчика. Он остановился и прислушался. Кругом была тишина. Лес кипел жизнью, сверкал красками, но безмолвствовал.

Франтик опять устремился вперед. Шел все быстрей и быстрей. Бежал. Карабкался куда-то вверх, спотыкался, падал. Подъем становился все круче и вдруг – идти дальше некуда: путь преграждало глубокое ущелье, на дне которого бушевал поток. Прошло много времени, пока он обогнул это ущелье. Когда Франтик был уже на другой стороне, ему показалось, что он слышит, как где-то совсем близко шумит и бьется о скалы море.

Мальчик перетрусил. «Я хожу по кругу», – подумал он и, напрягая последние силы, начал снова взбираться на холм.

Неизвестно, как долго он блуждал. И вдруг зеленые джунгли расступились, перед Франтиком открылась вырубка, поросшая низкой травой. Это было, без – сомнения, самое высокое место на острове. Вокруг, куда ни кинь взгляд, простиралось широкое, безбрежное море, косые лучи заходящего солнца бросали на него красные и зеленые блики, заливали расплавленным золотом.

– Вот бы тетушка посмотрела, – подумал Франтик. – Что за носки бы у нее получились!

Грустная то была мысль. Увидит ли он вообще когда-нибудь бедную тетушку?.. Франтик чувствовал, как его покидают последние остатки сил, последние надежды. Измученный, одинокий стоял он на вершине незнакомого острова.

– Нужно идти дальше, – со вздохом сказал он тихо и до тех пор повторял эти слова, пока мозг не передал его приказание ногам и они наконец двинулись.

Франтику и невдомек было, что на этом самом месте несколько часов назад на тетушку Каролину были направлены автоматы. Здесь разорвался первый снаряд, выбросив из земли кусок камня, таящего в себе страшную силу, способную изменить всемирную историю. Не знал Франтик и того, что чуть в стороне, за утесом, лежит мертвый Джон Смит, сжимая в руках сломанное древко. Не подозревал он, что с башни американского флагмана в эту минуту смотрит на остров в подзорную трубу человек и ясно видит в окуляре маленькую деревушку на лесной вырубке и черных мужчин, окруживших белую женщину, на голове которой смешно покачивается шляпа с вишнями и птичками. И уж само собой не мог он слышать, как человек кричит в микрофон, что в туземной лесной деревне скапливаются вооруженные силы, а офицер, выслушав донесение, недовольно бурчит: «Кажется, на сон грядущий придется еще выпустить несколько снарядов».

Ничего-то Франтик не знал. Он пересек вырубку и, заметив узкую тропинку, спускающуюся с горы, направился прямо по ней.

Солнце закатилось.

* * *

Тетушка Каролина сидела перед своей королевской хижиной, а около нее на земле, полукругом – весь ее черный народ. Бамхийцы и эоа-оэйцы мирно разместились друг возле друга. На плотных зеленых листьях лежали куски оставшегося от обеда кекса; хотя лоснящиеся животы чернокожих были полны, они горевали, потому что внизу, в бухте Ракушечной, качалась на волнах пирога, которая с наступлением темноты отвезет тетушку Каролину на остров Бимхо.

Жители Бамхо уже знали, что тетушка не их королева, что она попала на остров случайно. Они знали это, и горе их было велико. Ведь единственного дня, проведенного ею на острове, оказалось достаточно, чтобы убедиться в мудрости королевы и искренне полюбить ее. Тщетно пытался Куо-Куо уговорить тетушку остаться. Тетушка отказалась. Она слишком хорошо понимала, какие роковые последствия имела бы для всего острова ее попытка воспротивиться белым людям, приплывшим сюда вместе со своими грозными эскадрами. Сидя в час разлуки в кругу чернокожих, тетушка грустила вместе с ними.

– Не покидай нас, О Самая Благородная, – просил в последний раз Куо-Куо, и тетушка увидела, как на глазах его блеснули слезы. Она попыталась улыбнуться.

– Я не самая благородная, Куо-Куо, – сказала она растроганно, – а обыкновенная женщина из Глубочеп. Но я старалась управлять вами как можно лучше и никогда вас не забуду! Вы меня очень порадовали, когда помирились с эоа-оэйским народом и обещали больше не воевать и не поедать друг друга. Смотрите не потеряйте рецепт кекса!

– Мы будем его бережно хранить! – воскликнули бамхийцы и эоа-оэйцы, как один человек.

– Еще боюсь, чтобы вы не пали духом и не потеряли веру в себя, – немного погодя тихо промолвила тетушка. – Сюда пришли жестокие белые люди, и ваши копья против них бессильны. Держитесь вместе и верьте – наступит день, когда вы снова будете свободными.

– Мы запомним твои мудрые слова, – сказал Куо-Куо и за ним весь народ.

Сумерки сгущались, и чернокожие фигуры, окружавшие тетушку, начали постепенно сливаться с темнотой. Но тетушка знала, что чернокожие люди тут, они стали ей ближе, чем когда-либо. Она верила, что ее связь с ними не прервется, даже когда она будет далеко отсюда. Тетушке Каролине было и радостно и тревожно. О господи, через минуту ехать, а осталось еще столько вещей, о которых надо сказать!

– Готовы ли учебники для будущего учебного года? – спросила она озабоченно.

– Готовы, – ответил Куо-Куо. – Мы изготовим их еще больше, чтобы хватило и для наших друзей с острова Эоа-Оэ, там их маловато.

– Вот это правильно, – похвалила тетушка. – И не спорьте зря, где поставить запятую и что значит «Не лезь в трактир без денег». Это отнимает уйму времени и ровно ничего не дает. Лучше сейте побольше хлебных злаков!

– Уж мы и то думали, – сказал Куо-Куо серьезно. – Как раз после обеда, вас еще не было, мы с главным советником по вопросам земледелия решили как-нибудь устроить, чтобы хлеб все получали задаром. А главный советник по военным вопросам сказал, что теперь, когда мы со своими соседями будем жить в мире, его должность можно и совсем упразднить.

– Вы в самом деле об этом говорили? – и тетушка вздохнула, пристально вглядываясь в темноту.

Она молчала. Ей вспомнились ее тронная речь на палубе «Алькантары», леденящий взгляд странных глаз профессора Швабе, направленные на нее дула автоматов, бабочка, в испуге взвившаяся к небу, след грязного сапога на оранжевом повергнутом флаге. Слова Куо-Куо, донесшиеся до нее из непроглядной тропической тьмы, прозвучали в ее сердце сладкой музыкой. Ее мечты не беспочвенны. Нашлись же на свете люди, которые верят так же, как и она, что жизнь можно сделать простой, мирной и счастливой…

– Благодарю вас, Куо-Куо, – промолвила она тихо. – Я хочу, чтобы вы никогда не забыли сказанных вами слов. Пусть я глупая женщина, но, по-моему, только так и можно спасти мировую цивилизацию.

Минуту стояла тишина. Затем в темноте раздался несколько смущенный голос Куо-Куо:

– Что спасти?..

– Мировую цивилизацию.

Опять помолчали. И затем снова прозвучал голос Куо-Куо, еще более смущенный:

– Цивилизацию? А что такое цивилизация, О Самая Мудрая? Мы ведь простые люди…

Куо-Куо не договорил. Воздух прорезал острый свист, и вслед за ним оглушительный грохот разорвал ночную тишину.

* * *

Франтик добрел впотьмах до деревни, и как раз в это время на ее окраине упал первый снаряд. Столб огня озарил поляну, и в это мгновение он увидел тетушку Каролину. Ее окружали черные люди, лицо тетушки было искажено ужасом. Франтик услыхал ее крик, а потом все они бросились врассыпную. Он тоже хотел бежать, но разрыв нового снаряда приковал его к месту. Снаряды рвались один за другим. Потом наступила тишина.

Еще минуту он простоял, прижавшись к стволу дерева, не смея пошевелиться. Поляну озарил тусклый свет – вспыхнула одна из хижин и теперь догорала, треща и чадя. Канонада прекратилась, и наступившая тишина казалась еще страшнее, чем грохот снарядов.

Франтик сделал несколько нерешительных шагов. Ничто не шелохнулось. Он выбежал на середину поляны. Верно, где-нибудь здесь лежит мертвая тетушка… Но вокруг ни души. Только развалины хижин и стволы сломанных пальм вырисовывались на черном небе. Затем хижина догорела, и все опять погрузилось в темноту.

– Тетушка! – позвал он вполголоса.

Никто не ответил.

Мальчик стоял посреди мертвого мира, потрясенный, беспомощный, не зная, что ему предпринять. И вдруг в этой жуткой, давящей тишине раздались звуки голоса, тоже испуганного, но говорящего, что кто-то тут есть.

– Фью! – тихонько чирикнуло во тьме.

– Маничек! – вскрикнул Франтик и поспешно нагнулся. Среди разметанных жердей и бревен от какой-то хижины на земле стояла клетка. Она была невредима, хотя с одной стороны на нее навалился какой-то тяжелый предмет. Когда Франтик попытался отодвинуть его, щелкнул замок и выпало что-то мягкое, Франтик пощупал и сразу понял, что это носки. Он ни о чем не думал. Машинально запихал их обратно в чемодан и прихлопнул крышку. Левой рукой схватил клетку, правой – чемодан.

Глотая слезы и спотыкаясь о комья разрытой земли, Франтик зашагал в темноту.

* * *

Через час Франтик оказался на берегу бухты Ракушечной. Он до смерти устал. Сел на тетушкин чемодан, обхватил голову руками. На востоке показался тонкий серп луны, лунная дорожка, похожая на золотой шнурок, протянулась по спокойной глади моря, и когда она добралась до ног в рваных тапочках, луна увидела, что мальчик уже спит.

Франтик спал так крепко, что не слышал, как за его спиной раздвинулись заросли и на берег вышла тетушка Каролина в сопровождении Куо-Куо. Не видел он, как в изумлении она склонилась над ним, не веря своим глазам, коснулась его рыжей растрепанной головы, клетки с Маничком, чемодана. А потом отвернулась; ее шляпа с вишнями и птичками начала смешно колыхаться; плечи тетушки тряслись, она плакала от радости.

Его разбудил голос. Сначала слабый, доносившийся откуда-то издалека, затем более громкий, и вдруг он совершенно отчетливо услыхал, как его кто-то окликает:

– Франтишек!

«Это мне показалось», – мелькнуло в его сознании, но все же он открыл глаза. Франтик лежал лицом вниз, и потому увидел только пару туфель. Обыкновенных черных туфель; заслуживало внимания лишь то, что над ними возвышалось: вторых таких громадных ног на свете не было, и у Франтика сразу сон как рукой сняло.

– Тетушка! – закричал он, вскочил и упал прямо в объятия своей тети.

– Франтишек!.. – и тетушка, не соразмерив в волнении свои силы, прижала его к груди так горячо, что жизнь Франтика, уже второй раз за этот день, оказалась в серьезной опасности. Потом тетушка Каролина сконфузилась, быстро вытерла ладонью глаза и произнесла скороговоркой, не останавливаясь, одно за другим несколько предложений в изъявительной, вопросительной и повелительной форме; все они свидетельствовали о том, что тетушка даже в самые трудные моменты своей жизни продолжала трезво воспринимать события.

– Что ты, собственно, тут делаешь, Франтик? Разве можно пропускать уроки?! А вон, кажется, и старик Бонифаций причаливает на своей посудине… Бог ты мой, он опять отремонтировал свою «Святую Лючию»! Вот это Куо-Куо – самый умный человек, какого я знаю. Куо-Куо, это мой племянник. Франтик, возьми клетку, а я возьму чемодан! Иди осторожно, не упади, Маничек заснул!

Как это было похоже на тетушку Каролину! – Франтик очень обрадовался, что она ни капельки не изменилась.

Немного позже «Святая Лючия» стала на якорь в бухте, спустила шлюпку, и через несколько минут на песчаном берегу стоял дядюшка Бонифаций. Тетушка не виделась с ним уже несколько лет, и потому их встреча была особенно сердечной.

Прежде всего тетушка Каролина высказала большое удовлетворение по поводу того, что дядюшка жив и здоров, потом она поблагодарила его за своевременное прибытие; речь свою она закончила такими словами;

– Нужно больше следить за собой, Бонифаций. Посмотри-ка, на что у тебя похожи штаны! Собрались гармошкой. Не можешь ли ты их немножко подтянуть?

– Не могу, – ответил строптиво дядюшка. – У меня оборвались помочи. Если бы ты пережила такой ураган, как я…

– А разве я его не пережила? – перебила тетушка с возмущением.

И вдруг замолкла. Да, она действительно пережила ураган! За неполных два дня она испытала больше, чем за всю свою жизнь. Тетушка оглянулась. Вот на этом самом месте она вчера впервые ступила на остров Бамхо. Здесь опустила на песок клетку с Маничком, сушила на солнце носки, здесь поставила ногу на спину Куо-Куо. И сегодня отсюда уезжает…

Она посмотрела на темнеющие холмы. Они поднимались к звездному небу, как крепостные стены, молчаливые и неприступные. Оттуда сверху был брошен камень – источник страшных бед. Снова слышится треск пальм, она видит разрушенную деревню и черных людей, в ужасе бегущих куда-то в темноту. И свою королевскую хижину, под окнами которой она собиралась посадить фуксии; никогда уже не сажать тетушке здесь цветов.

Никогда?..

– Все мы пережили ураган, – сказала она задумчиво и вздрогнула. – Я боюсь, он еще не кончился. Куо-Куо, вы не забудете своего обещания? Я вернусь когда-нибудь, непременно вернусь. Не смейте же забывать… и я тоже не забуду…

Из-за облаков опять вышла луна, светлая дорожка, протянувшаяся от нее к темному острову, горела, как пламенный меч.

* * *

Приближалась полночь, когда «Святая Лючия» вошла в бухту на острове Бимхо. На берегу стояло несколько живописных хижин, а немного выше, на поросшей травой лужайке, – деревянный домик с верандой и навесом над входной дверью. Ни души, море тихо плескалось о берег, кружевные тени одиноких пальм ложились на бледный песок.

– Как тут красиво, – сказала вполголоса тетушка.

Они высадились на берег и направились к домику на возвышенности. Из одного окна падал на траву слабый свет.

– Там кто-то есть, – сказала тетушка и остановилась. – Пойду постучу. Франтик, поставь Маничка на землю. Бонифаций, подтяни штаны, они опять у тебя спустились!

Отдав эти распоряжения, тетушка двинулась к домику. Не успела она сделать и трех шагов, как из открытого окна вырвались звуки мощного музыкального инструмента. В искусных каденциях они то повышались, то понижались, нежно ворковали и снова ликующе гремели, в тишину ночи неслась трогательная мелодия, созданная сердцем влюбленного и пальцами виртуоза:

– Арношт! – вскрикнула тетушка и побежала в гору.

Песня сразу оборвалась, двери домика распахнулись – тетушка Каролина и Арношт Клапште стояли друг против друга.

– Арношт, ты жив?! – ахнула тетушка. Первый раз в жизни она задала совершенно бессмысленный вопрос.

– Да, дорогая Каролина, я жив, потому что мне все же удалось спастись, – ответил Арношт Клапште серьезно. Он хорошо знал, что ответ менее вразумительный мог бы не понравиться тетушке. И только теперь он заключил тетушку в свои объятия и, наклонившись к ее уху, нежно прошептал:

– Я все-таки достал орган, дорогая. Надеюсь, теперь уж ничто не стоит на пути к нашему счастью.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Самуэль

Десятая годовщина основания свободного Бамхийского государства была отпразднована скромно, но с большим вкусом.

В бухту Ракушечную, давно превращенную в современный порт, пришел линкор «Хижина дяди Тома» и, когда часы пробили двенадцать, дал двадцать один залп из всех своих орудий. Потом губернатор острова генерал Флипс произнес короткую, но проникновенную речь, в которой подчеркнул, что, несмотря на всяческие козни, цивилизация неустанно прогрессирует, лучшее свидетельство тому – выплата обществом «Уран Писмэкинг К°» в нынешнем году тридцатипроцентного дивиденда.

На примере свободного Бамхийского государства, сказал далее генерал Флипс, мы видим, что некогда отсталая страна может, как по мановению волшебной палочки, превратиться в цивилизованное государство. Еще десять лет тому назад на этом острове ничего не было. Сегодня здесь имеется хорошо оборудованный арсенал, живописная база подводных лодок, дом отдыха, рассчитанный на два моторизированных полка, уютный арестный дом и первоклассная долговая тюрьма в викторианском стиле, причем два последних института пользуются особенно большим успехом у местного населения благодаря своему романтическому расположению в глубине первобытного леса.

Мы являемся свидетелями того, продолжал генерал Флипс, как взаимные интересы, крепко связывающие бамхийский народ с его покровительницей и освободительницей – Соединенными Штатами Америки, – ежедневно дают свои богатые и радостные плоды. Так, например, у рабочего пристани Куо-Куо родилась в прошлом году здоровая тройня, а местный архивариус мистер Бу-Лу-Бу, умерший в этом году, достиг благословенного возраста – ста тридцати лет. Я предлагаю по случаю сегодняшнего торжества наградить покойного за его заслуги орденом и почетным званием «Синдик Бу-Лу-Бу».

По окончании этой речи была объявлена всеобщая амнистия, по которой из долговой тюрьмы выпустили двух четырехлетних негритят, не расплатившихся накануне в лавке местного кондитера мистера Снодгреса за несколько мятных конфет.

Торжества продолжались и после полудня; члены клуба «Жрицы Афродиты» посетили местный сиротский дом, над которым они шефствовали. Визит удался сверх ожидания: дамы получили большое удовольствие, видя успехи, проявленные их питомцами в области патриотических дисциплин. На вопрос: какая самая счастливая страна в мире? – дети отвечали хором: Бамхийское свободное государство! Во второй части программы они спели чистыми детскими голосками патриотическую воинственную песню «Анечка, побей Карлушу». А когда жрицы готовились к отбытию, детки громко скандировали хором: «Благослови, господи, республиканскую партию!»

На вопросы, как были достигнуты в столь короткий срок такие блестящие результаты, мисс Пимпот, директор заведения, ответила, что, во-первых, она систематически воспитывала в детях дух патриотизма, во-вторых, применяла специально сконструированный для этой цели ремень.

Торжества завершил прием в губернаторском дворце, где генерал Флипс опять произнес речь, закончив ее такими словами:

– Урановая руда принесла бамхийскому народу невиданное богатство; благосостояние его будет все увеличиваться, потому что мы готовимся приступить к мирному использованию атомной энергии. Бамхийское свободное государство стоит на пороге новой, еще более счастливой эры!

Потом линкор «Хижина дяди Тома» произвел еще двадцать один залп из всех своих орудий, и торжества закончились.

Речь генерала Флипса в тот же вечер была напечатана огромными буквами в специальном выпуске «Нью-Бамхо кроникл», его главный редактор Перси Грезль без труда добился включения этого номера в список обязательной литературы для обитателей местной тюрьмы, отчего тираж газеты увеличился в несколько раз.

Наконец над островом Бамхо спустилась ночь и жизнь вошла в нормальную колею.

В десять часов вечера в административном корпусе «Уран Писмэкинг К°» собралось пленарное заседание акционеров компании. После обычных вступительных формальностей слово взял президент компании мистер Карузо.

– Мы собрались, господа, чтобы обсудить патриотическое предложение генерала Флипса, касающееся использования атомной энергии в мирных целях. Наша компания уже многие годы занимается этим важным и актуальным вопросом, однако до сих пор он остается открытым. Задача настоящего совещания – добиться наконец его разрешения, ибо мир с нетерпением ждет нашего слова.

Как вы знаете, мы уже думали о том, чтобы заменить электрическую энергию энергией атомной. К сожалению, осуществление этого плана повредило бы интересам компании «Электрифик Нейшнл», и потому мы от него отказались. Равным образом исключено, к нашему большому прискорбию, использование атомной энергии вместо угля и нефти: последнее поставило бы в затруднительное положение нашу угольную и нефтяную промышленность. Остаются предметы широкого потребления. Мы подробно изучили отраслевую структуру производства легкой промышленности и с огорчением убедились в невозможности приступить к ее реорганизации без риска потерять свои капиталовложения в этой отрасли промышленности.

Вам, вероятно, известно, что, несмотря на это, некоторые безответственные элементы пытались использовать атомную энергию в мирных целях и начали вырабатывать на нашей родине атомные погремушки для детей с маркой «Бамхо». К счастью, этот злонамеренный замысел был вовремя обнаружен. Как я только что узнал, местные промышленники выступили на днях в Филлипсвилле на митинге с протестом. После его окончания эти почтенные граждане отправились во главе факельного шествия к упомянутой фабрике и подожгли ее. Первая выпущенная погремушка была торжественно утоплена в водах Миссисипи.

Казалось бы, на первый взгляд, положение наше довольно трудное. Несмотря на это, я полагаю, нет оснований отчаиваться. Истинно прогрессивного гражданина не испугают никакие препятствия, когда речь идет о таких священных вещах, как использование атомной энергии в мирных целях. Народ ждет от нас действий, и мы не дадим ему разочароваться в нас!

Совет директоров нашего товарищества заседал вчера до поздней ночи, и я могу вам с удовлетворением сообщить, что найден способ применения атомной энергии в производстве наиболее полезных и практически необходимых предметов. Мы уже договорились с товариществом, которое вырабатывало прежде эти предметы; оно готово за определенное количество наших акций передать производство в наши руки…

Господа, мы предлагаем уже с будущего месяца начать выпуск атомных стульев взамен устаревших и малопроизводительных электрических!

Я убежден, что наша инициатива с восторгом будет встречена не только нашим народом, но и народами всего мира. Кто за? Благодарю. Кто против? Благодарю. Есть воздержавшиеся? Благодарю. Предложение принято, господа!

* * *

Была глубокая ночь, когда к острову Бимхо причалила небольшая лодка. Из нее вышел Куо-Куо с двумя чернокожими товарищами, и целых полчаса они таскали на берег тяжелые мешки. Тетушка Каролина светила им, пока они работали. Когда весь груз был благополучно перенесен на склад, тетушка сказала с удовлетворением:

– Ну и хорошо, а теперь выпьем кофе и съедим по кусочку кекса. Что вы скажете на это, Куо-Куо?

– Мысль замечательная, пани Клапштова, – ответил Куо-Куо и вытер руки о штаны из бумажной материи. Затем все направились наверх к домику, из окон которого, пробиваясь сквозь цветущие заросли фуксий, падал в ночную темноту слабый свет. Керосиновая лампа горела теплым желтым пламенем, временами тихо потрескивая.

– Завтра зажжем первую атомную лампочку, – сказала тетушка, когда все уселись вокруг стола.

Никто ничего не ответил. Все смотрели на трепещущий желтый язычок и думали о великом огне, который завтра загорится над столом. Этот огонь никогда не погаснет и будет гореть так ярко, как горит маяк среди ночи.

– Вы возили мне уран все эти годы, – продолжала тетушка, не переставая смотреть на язычок пламени. – Вас могли схватить и убить, но вы не побоялись. Вы верили мне.

– Мы верили вам, – подтвердил Куо-Куо за всех, и было слышно, как он сжимает под столом свои заскорузлые черные пальцы.

– Вчера я получила вот это, – тетушка полезла за корсаж и вытащила немного замусоленное письмо. Расправила его и прочитала:

Уважаемая миссис!

По слухам нам стало известно, что вы в ближайшее время будете вырабатывать всевозможные полезные вещи, используя атомную энергию. Мы очень нуждаемся в моторах для наших рыболовных катеров, кроме того, нам нужны хотя бы два комнатных холодильника. Я также хотел попросить вас поскорей наладить производство атомных стиральных машин. Моей жене приходится еженедельно стирать по тридцать пять рубах и бумажных штанов, а она в скором времени ждет ребенка, и это ей очень трудно.

С нетерпением жду Вашего ответа и остаюсь с почтением Ваш Каи-Каи. Новая Гвинея.

Тетушка сложила письмо и заботливо спрятала его за пазуху.

– Вы пошлете им эти предметы? – спросил Куо-Куо.

– Обязательно. И очень скоро. Арношт говорит, что в будущем месяце мы сможем начать работу. Мы пошлем им еще много других вещей, какие им и не снились. Пошлем всем людям, которые того заслуживают.

Они помолчали, продолжая зачарованно глядеть на свет лампы.

– Пора ехать, – сказал немного погодя Куо-Куо. – Через час начнет светать.

– Да, – кивнула тетушка.

Все встали и вышли на улицу.

Товарищи Куо-Куо сели в лодку.

Он оставался еще некоторое время на берегу. Глядя вдаль, на черный океан, туда, где был остров Бамхо, Куо-Куо молчал.

– Когда-нибудь Великий Огонь будет светить повсюду? – спросил он наконец тихо.

Тетушка с минуту раздумывала.

– Конечно, – сказала она. – Не знаю точно когда, но это будет. Думаю – тогда, когда люди всего мира возьмутся за ум.

* * *

Близилось утро, когда к молу бамхийского порта медленно подошел человек в выцветшей матросской тельняшке, поношенном пиджаке, с обильной рыжей растительностью на подбородке. Он спал под пальмой неподалеку от берега, но его разбудил холод. Тогда он разыскал старый ящик, сел на него и задумался.

Самуэль постарел на десять лет, с тех пор как посетил адвокатскую контору мистера Хейкока и Дудля в Нью-Йорке, держа в руке бутылку с завещанием Арношта Клапште; но он не заметил, чтобы в мире что-либо изменилось за это время. Как и тогда, он был безработным: правда, вот уже три года он является гражданином Бамхийского свободного государства.

Самуэль чувствовал голод и жажду. Он с досадой поглядел на воду: в нем еще теплилась слабая надежда, не плавает ли там случайно еще одна бутылка с завещанием. Но ничего не обнаружил. Черная неподвижная вода изредка тихо плескалась о камни дамбы.

Самуэль поднялся и медленно побрел по направлению к городу.

Светало, но городок еще не просыпался. Он дошел до угла площади, остановился перед зданием «Нью-Бамхо кроникл» и с минуту глазел на него. Там кипела жизнь, на улицу из заднего флигеля доносился шум ротационных машин. Затем из ворот вышел парень в длинных штанах, жилетке, рукава его рубашки были засучены, он осмотрел с видом знатока матросскую тельняшку Самуэля и сказал:

– Хэлло. Мак, не хочешь ли заработать доллар?

– Хочу, – кивнул Самуэль и вошел во двор. Двое мальчишек и несколько оборванцев вроде него разбирали кипы газет утреннего выпуска, наваленные горой.

– Это специальный выпуск, – сказал человек в жилетке. – Вчерашняя речь Флипса. Ну, пошевеливайся!

– Ладно, – буркнул Самуэль, забрал пачку, перевязанную веревкой, и вышел за ворота.

На улочках было пустынно и тихо. Только в пивном баре раздавались крики и визг гармоники. Там, без сомнения, сидели Дик, Томми, Джо и, может быть, еще кто-нибудь; он остановился на минутку, горя желанием войти.

Но вдали завыла сирена, возвещающая о конце смены в урановых шахтах. Через десять минут по улочкам поплетутся тени людей с перепачканными лицами. Ему не хотелось их видеть. Перекинув газеты на другую руку, он решительно зашагал вперед.

Проходя мимо ворот Центральной лаборатории, он на мгновение задержался. Это было белое квадратное здание, похожее на кусок пиленого сахара; на столбе рядом с проходной будкой висела скромная эмалированная дощечка с надписью: «Централхемикал лаборатори. Проф. Швабе».

Из дверей кто-то вышел. Человек с движениями автомата шагал по самой середине тротуара; казалось, он вот-вот столкнет Самуэля с дороги.

– Эй, Джо! – крикнул Самуэль, потому что это и в самом деле был Джо. – Я думал, ты в пивной.

Джо не ответил и продолжал шагать все так же прямо, не двигая плечами; ноги его потешно дергались, словно это был игрушечный паяц, которого кто-то завел ключиком. Самуэль побежал за Джо и нагнал его.

– Что с тобой?..

– Молчи! – рявкнул Джо, не оборачиваясь.

– Ничего не понимаю! Случилось что-нибудь?

– Отстань! – отмахнулся Джо и двинулся дальше.

Самуэль остался один посреди тротуара. Опять перекинул стопу газет на другую руку и потащился по переулкам на авось. Город проснулся. За стеной сиротского дома залаял пес, потом раскрылось окно, послышались звуки заспанных детских голосков: «Благослови, господи, республиканскую партию!»

Голод давал себя знать, у Самуэля временами темнело в глазах.

– Я свободный бамхийский гражданин, – сказал он себе, но это не помогало.

– Надо продать газеты, – пробормотал он, все двигаясь вперед.

Самуэль опять очутился на пристани. Тут начиналось обычное утреннее оживление. Шхуна «Мыс Доброй Надежды» снималась с якоря и лениво разворачивалась; вскоре она встала носом в открытое море.

– Надо продать газеты, – твердил Самуэль, упорно продолжая путь.

Он дошел до самого конца пристани, где дамбу увенчивала куча мусора. Здесь он остановился. Дальше идти было некуда. Остановившись, он посмотрел на море перед собой.

Оно было серое, гладкое, без единой морщинки. Словно полированный стол. Вдалеке виднелся выступающий из воды темный хохолок острова Бимхо. Из-за острова поднималось солнце. На мгновение Самуэля озарили его ярко пламенеющие лучи.

– Я свободный гражданин, – повторил он и посмотрел на пачку газет. На секунду ему захотелось прочитать крупные буквы на первой странице. Но буквы мелькали у него перед глазами, восходящее солнце ослепляло, и он бросил эту попытку.

– Надо продать газеты, – окончательно решил он.

И тут его снова скрутил голод, с такой силой, что он пошатнулся. Пальцы ослабели, пачка газет упала на землю, перевернулась и с глухим плеском шлепнулась в воду. С минуту она держалась на поверхности, а потом начала погружаться и скоро исчезла в темной глубине.

– Доллар пошел к чертям, – подумал Самуэль, но, как ни странно, это не показалось ему большим несчастьем.

Руки его освободились. Он немного удивился… Помахал ими в воздухе и понял, что они в самом деле свободны. Как-то легче им стало. И как будто они теперь немного сильнее…

 

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

Исключительная добросовестность, составляющая предмет моей гордости, побуждает меня обратить внимание читателей на то обстоятельство, что из действия выпали господа Джошуа Кохен, духовный пастырь общины «Зловещие всадники Апокалипсиса» и Мак Эрон, крупный торговец гуано (смотри главу IV). Желая обобрать тетушку Каролину, они тоже отправились на остров Бимхо. Я допустил эту оплошность по рассеянности. Но так как твердо уверен, что о них забыли и читатели, следовательно, ничего страшного не произошло. Никому это не помешало. Но, несомненно, будет мешать критикам этой книги. Я убежден, они обвинят меня в «потере» двух персонажей, что по общепринятым канонам архитектоники романов является смертным грехом. Против этого упрека мне, конечно, нечего возразить, скажу только, что неплохо было бы, если бы критики проявили к книге не только профессиональный, но и просто человеческий интерес. В последнем случае я охотно дам им соответствующие объяснения.

Запросив муниципальный совет острова Бимхо, я установил, что мистеры Джошуа Кохен и Мак Эрон благополучно прибыли на остров еще прежде, чем причалил к нему на своем плоту спасшийся Арношт Клапште, и, понятно, прежде, чем на остров ступила тетушка Каролина. Однако на острове упомянутые мистеры крайне недостойно вели себя, и местное население было вынуждено загрузить их в котел с кипящей водой, а затем съесть. Случилось это в ночь на восьмое июля, то есть в новолуние – время, являющееся, по народным преданиям, наиболее подходящим для подобных актов.

Ф. П.