Многие авторы, приводя различный год смерти Иисуса Христа, связывают это событие с последующим фактором — началом служения апостола Павла. Так, годом смерти Христа считают:
Вил Дюрант — 30 г.
Д. Мережковский — 31 г.
Атлас библейской истории — 34 г.
А. Мень — 36 г.
Э. Ренан — 36 г.
Мережковский делает совершенно фантастическое допущение, что Павел обратился в веру, когда Спаситель еще был жив, что никак не согласуется с Деяниями. Вил Дюрант относит смерть Христа на 30 г., а Ренан говорит о хронологической ошибке Павла в Послании к Галатам.
Любой из перечисленных авторов вынужден отступить от канонических текстов по одной причине — они не согласуются между собой. Кто-то из евангелистов ошибался. Особенно интересны два текста: Евангелие от Луки и Деяния, которые, как полагают, тоже написаны Лукой. В каком из них он допустил ошибку? С точки зрения логики, в первом, поскольку современником, очевидцем и непосредственным участником событий второго текста он был сам.
Путешествия Павла могут быть одним из ключевых моментов в дискуссии о времени смерти Спасителя, поскольку очевидно, что Павел начал свое служение примерно через 6 лет после ухода Христа. Другой не менее важный аргумент — возможность определить этот период с очень большой точностью.
Хронология служения апостола Павла.
Ренан так определил дату смерти Стефана: «Год смерти Стефана не установлен с точностью» (между 36 и 38 г.). Эта датировка Ренана интересна для нас сама по себе, поскольку подтверждает нашу точку зрения, что Стефан погиб не ранее чем через 3 года после ухода Спасителя. По вычислению Ренана, это именно 36 г., поскольку далее он пишет: «Он (Павел) остался в Дамаске, потом жил в Гауране, и в течение трех лет (38–41) учил там, что Иисус — сын Божий».
Соглашаясь с Ренаном во многом, мы отвергаем лишь то, что озарение Павла наступило сразу же после смерти Стефана. Текст Деяний свидетельствует, что это произошло много позже.
Основная проблема настоящей главы — максимально точное описание событий между 40 и 50 гг., ибо этот период не очень подробно освещен в Деяниях. Тому есть причина.
Ренан пишет: «По-видимому, Лука впервые появляется в обществе Павла во время первого путешествия апостола в Македонию около 55 г.». Оставим на совести автора этот год. Мы еще вернемся к этой дате. На наш взгляд, очень важной. Примечательно другое. Много строк посвятил Ренан обоснованию того, что автор Деяний и третьего евангелия — одно и то же лицо.
С определенной долей вероятности следует признать правоту Ренана. Но это только в отношении того, что у третьего евангелия и Деяний — один автор. «Во многих местах, начиная с 10 стиха 16 главы, автор Деяний употребляет в рассказе местоимение „мы“, указывая таким образом, что в ту пору он входил в состав апостольской группы, окружающей Павла». Но ввиду того, что Деяния были написаны, очевидно, после третьего евангелия и что дата составления третьего евангелия с довольно большой точностью отнесена к годам, следовавшим за разрушением Иерусалима (70), невозможно отнести составление Деяний ко временам ранее 71 или 72 г.
На наш взгляд, выводы Ренана абсолютно беспочвенны и представляют собой только дань традиции. Любой историк, ученый-хронист при составлении какого-либо труда в первую очередь фиксирует факты. Они, перенесенные на бумагу, уже живут своей жизнью, они являются канвой для последующих находок, гипотез, версий. Мозг, после того как факты запечатлены, подсознательно отмежевывается от них, приступая к поиску новых ассоциаций, в которых запечатленным фактам отводится роль некоего стержня. Другого пути для творчества просто нет.
Обратимся к тексту Деяний. Лука излагает события, вначале записывает все, что знает о Павле, а начиная с Македонии, сообщает о каждом его шаге — канва создана. Но Лука только спутник. Властность Павла не является тайной для любого беспристрастного исследователя. В какой-то мере Павел — диктатор. Но одному принципу в отношениях с людьми он не изменял никогда — это чистота воззрений. Он не шел на компромисс ни с Иаковом, ни с Варнавой, которому, кстати, был всем обязан, ни с Петром. А в отношениях со своими сподвижниками он, как говорится, «соблюдал дистанцию». «Сюртук его всегда был застегнут на все пуговицы», и темой его бесед в многочисленных путешествиях всегда было будущее, не прошлое. Поэтому Луке, во-первых, не хватает информации о служении Павла после отправления его в Дамаск, во-вторых, в отношениях с Иерусалимской общиной он занимает примирительную позицию: она близка ему по духу. Зачем это нужно было бы делать Луке, если б Иерусалимской общины не существовало? А она была уничтожена вместе с Иерусалимом летом 70 г.
В мае 67 г. начались серьезные военные действия между Римом и Иудеей. Надо думать, что в это время свободное перемещение между двумя государствами было ограничено и до гибели Иерусалима не восстанавливалось. Полную информацию о событиях в Иудее, а также о деталях жизни Спасителя Лука мог получить только в этот период, не позднее. Хронологически третье евангелие было создано сразу же после Деяний. И если материал Деяний и третьего евангелия вступает в противоречие, то Деяниям должно быть отдано предпочтение. Возможно, полный текст евангелий был сформирован через несколько лет после разрушения Иерусалима, но то, что основные тезисы Деяний были написаны сразу же, как говорится, по горячим следам, не вызывает у нас сомнения.
Фраза: «Первую книгу написал я к тебе, Феофил, о всем, что Иисус делал и чему учил от начала» (Деян. 1:1) — скорее носит смысловой характер, подчеркивая преемственность евангелия и Деяний. Порядок окончательной формулировки не так уж и важен.
Дважды в своих книгах Ренан указывает на прибытие Варнавы и Павла в Антиохию в 45 г. Таким образом, он отводит пребыванию Павла в Тарсе 4 года и 4 года на становление общины после отъезда Павла. У нас нет существенных разногласий с Павлом о периоде становления общины. По нашим данным, это 6 лет. Однако, направляя Варнаву и Павла в Иерусалим в 45 г., Ренан резко и грубо рвет хронологическую ткань Деяний. В Деяниях ясно сказано, что Варнава и Павел прибыли в Антиохию до гибели Ирода Агриппы.
Далее — мастерская мотивировка Ренана, что во времена Клавдия в римских провинциях время от времени вспыхивал голод. Все это так. Но нас интересует не голод вообще, а голод в Иудее. И это событие происходило не в 44 г., как пишет Ренан, а по крайней мере один раз в период 46–49 гг. во времена Тиберия Александра. Кстати, Александр, с точки зрения Рима, прекрасно справлялся со своей должностью, получив после Иудеи повышение, он стал наместником (этнархом) Египта.
Вся эта небрежная и легкая манипуляция фактами позволяет Ренану достичь трех задач:
1) оставить дату гибели Христа — 33 г.;
2) обосновать фразу из Деяний — «год в Антиохии»;
3) хоть как-то совместить слова Павла из Послания к Галатам со временем посещений им Иерусалима после своего обращения.
С последней задачей Ренан справиться не в состоянии. По Ренану, из Дамаска Павел возвращается в Иерусалим в 41 г., а в следующий раз — в 51 г. Со второй задачей Ренан справляется, произвольно перенеся голод на 44 г.
У нас другая трактовка событий.
Действительно, Варнава и Павел год провели в Антиохии, и далее они покинули ее, направляясь, вероятно, в Селем. Лука об этом не знает, как, впрочем, и о других деталях проповедей Варнавы и Павла до следующего посещения Иерусалима. Но хронику этих событий мы можем восстановить с высокой степенью точности.
Проблема Луки и его отношений с Павлом очень важна для трактовки событий. Лука, бывший в числе сподвижников Павла, не принимал безоговорочно ни его прошлого, ни его взглядов на пути развития христианства. Об этом говорит и его достаточно пиетное и в общем-то трепетное отношение к Стефану и всему, что касается первых дней существования христианской общины. А к Петру автор испытывал вполне заслуженное уважение. Попытки Ренана представить Петра — в контрасте Павлу — некой слабохарактерной личностью ничем не подкреплены. Его дуализм, его кажущееся «двурушничество» по отношению к христианам-язычникам — плод долгих раздумий возвышенного ума. Необходимость и двойственность, идущие рука об руку, предопределяли как начало их служения, так и последующие шаги. Петр — один из наиболее преданных учеников Иисуса. Он, как и вся школа Христа, начинал с иудейского монотеизма. Для них Сущий, Предвечный, Незримый является истинным Богом. Образ Иисуса, который был для них не Богом, а Учителем и Соратником, все время стоит у них перед глазами. Они мучительно ищут для него место рядом с Сущим. И, очевидно, каждый находит его то в одной, то в другой области духовности. Мнения их неоднозначны. Коллегиальные решения вырабатываются медленно. Шаг за шагом развивается община, раздвигая границы иудаизма, называя Иисуса Христом. И медленная трансформация иудаизма — это в большей мере борьба с собой, друг с другом. Каждый отход от канонов старой веры — это событие.
Павел находится в ином положении. Его образование незначительно. Стиль его речей говорит о том, что он никогда не посещал греческих школ. Риторика его незамысловата. Его язык — это язык простонародья. Он малообразован. У него нет иерусалимской школы. Конечно, в детстве он изучал Талмуд, но только в той мере, которая позволяет сказать: «Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь». Рабби Гамалиил ставит нравственные начала выше духовных. И именно эта жажда нравственного идеала при недостатке образованности придает Павлу такой нетерпимо фанатичный и привлекательный облик. Павел — юноша экзальтированный и комплексующий, об этом свидетельствуют его послания, где он часто упоминает разные недостатки, — вряд ли может рассчитывать на верхние ступени в иерусалимской иерархии.
Бурный успех Стефана, совсем молодого человека с внешностью патриарха, вызывает у него возмущение, смущение, зависть и ярость. Подсознательно он завидует ему. Его ересь, привлекающая толпы людей, кажется ему непонятной и дикой. Возможно, именно проповеди Стефана впервые познакомили Павла с образом Иисуса. Стефан и Павел — кажущиеся антиподы. Оба ищут высшую духовность, и оба ее находят. Это тем более вероятно, что, согласно преданию, оба они родом из Тарса и даже родственники. Гибель Стефана вызывает в душе Павла страшное опустошение. Враг, вернее, его образ уничтожен. Что же дальше? И Павел, возможно, до конца того не осознавая, бежит от самого себя, он находит для себя не новую цель, а отголоски старой цели — искоренение ереси в Дамаске. Но едва Павел покидает Иерусалим, мираж ереси исчезает. Мнимого врага — Стефан-то имел конкретный образ — теперь нет. Но враг не может быть безлик. В душе Павла вакуум. Но мозг не терпит вакуума. В эти минуты Павел похож на цыпленка, которому завязали глаза. Он яростно и настойчиво требует помощи. И Божий образ является ему. Но не сам по себе, а в сопровождении двух даров — убеждения и исцеления. Собственно, даром убеждения Павел обладал и до дамасской дороги. Он просто не осознавал этого. Дар исцеления — новое качество, дарованное Павлу. Образ Христа, рожденный в его воспаленном мозгу, — это не образ Соратника или Учителя: это образ Истины, это его истинный Бог. И Павел уверовал (подсознательно он, по-видимому, был готов к этому), он занимает место Стефана. И теперь на этой дороге в Дамаск он совершает огромный нравственный и пространственно-временной скачок. У него огромное преимущество в сравнении с любым членом Иерусалимской общины. У него есть свой сформированный Логос — свой Бог, свой Христос, и он ни с кем и никогда не обязан и не будет обсуждать его. Он уже не иудей, он космополит, человек мира. Никогда Павел не согласится на то, что кто-либо из его слушателей по расовым или религиозным соображениям должен быть ограничен в доступе к Богу. Никогда. Его первое возвращение в Иерусалим не было триумфальным. Скорее наоборот: многие его взгляды показались одиозными и неправильными. Варнаве удалось сгладить ситуацию, но ценой компромисса. Молодого проповедника отсылают.
Долгие годы, проведенные в Киликии, Сирии и главным образом в Тарсе, убеждают Павла в своей правоте. Но эта правота — правота одиночного гения — не отточена, не апробирована, не критикуема. Варнава всецело поддерживает Павла в его первом путешествии, но это не удовлетворяет его. Он нуждается в оппонентах. А академическая школа христианства — это Иерусалим, это апостолы. И Павел, уже достаточно умудренный, склоняется к компромиссу: он обрезает Тита, он посещает Иерусалим, но теперь он уже воплощает другое — новое, царственное течение со своими традициями и порядками. Община слушает его, она восхищается, удивляется, негодует. Вряд ли события в Иерусалиме протекают так гладко, как об этом говорит автор Деяний, но ни у Иерусалимской школы, ни у школы Павла нет выхода, и они приходят к компромиссу.
Павел не может без Иерусалимской коллегии. Он не самозванец, он несет слово Христа. Сам факт его земного существования и присутствие людей, знавших и сопровождавших его, вкушавших вместе с ним пищу, придают ему уверенность, особенно в первые годы. Это уже потом, по прошествии многих лет, в период второго пришествия в Иерусалим он выступает как равный апостолам, как независимая новая и мощная сила. Он делится своими успехами, и нельзя, невозможно отвергнуть колоссальный успех его проповедей. Деяния всех остальных апостолов бледнеют перед чудовищной силой его Дара. Варнава свидетельствует: да, успех налицо. Новые Церкви множатся и процветают. Слухи получают зримое воплощение. Вот он стоит перед ними невысокий, горбоносый, слегка сутулый, и говорит, рассказывает о своих чаяниях, деяниях, воплощениях. Они слушают его, удивляясь и восхищаясь, иногда настороженно, недоверчиво. Он разорвал путы традиционной веры, веры отцов. Христос, его Христос стал иным, приобрел новые, незнакомые черты. У Павла есть могущественные аргументы. Христос не гнушался. И апостолам, диаконам, ревнителям новой веры нечего сказать. Они ропщут, они недовольны. Но всем известна ситуация с самаритянкой. Христос сделал это естественно, для него не было различия между страждущим иудеем и иноверцем. Здесь сказать нечего, но партия ревнителей — фарисеев, которую возглавляет Иаков, брат Господа, обладает одним могучим аргументом: всё это так, говорят они, но Иисус был в вере отцов, что из того, что со дня его смерти прошло 22 года, что некоторые из апостолов канули в вечность в своих проповедях и нет детей от них, а другие умерли. Проходят века, тысячелетия. Вера отцов может, должна, обязана трансформироваться. Они согласны, что приход Христа тому порукой, но всему есть свои границы. Трансформация веры не должна затрагивать основных принципов. А это обрезание! Здесь у Павла сторонников практически нет да и быть не может. Иерусалим воплощает в себе оплот веры. И официальная доктрина, которую последовательно отражают до 37 г. Каиафа, а далее Ионаф, Симон Канфера и др., мирно уживается с новой сектой. Времена Стефана прошли. Иерусалимская община ввела в свою доктрину новый элемент. Но, как говорится, чем бы дитя ни тешилось… За многие годы официальный Иерусалим привык к борьбе: ессеи, саддукеи, фарисеи, зелоты — каждая из этих могущественных и влиятельных партий отстаивает свое миропонимание. Понятно, что их воззрения не могут да и не должны быть тождественны. Партий с аналогичными взглядами просто не существует. Но все они чтут Единого Сущего, чтут субботу, веру отцов и обрезание. Все партии блюдут основы веры, отличая еврея от нееврея. Новая секта или партия ровным счетом ничего не меняет в Иерусалиме. Этот либерализм или интеллектуальная терпимость и недалекость официальных властей, религиозных хранителей, Синедриона — всех рано или поздно должны были привести к катастрофе. И они приведут к ней во времена Нерона, когда зелоты приобретут вес, когда их настойчивость и демагогия выльются в бессмысленное и безысходное кровавое восстание, приведшее Иудейское царство к исчезновению на 2000 лет. Внимательный и беспристрастный исследователь должен признать, что та традиционная замкнутая и нетерпимая Иудея уже изжила себя. Могучий дух монотеизма, порожденный ею, призывно возопил в мире. И огромная Римская империя услышала его зов. Она содрогнулась и, словно повитуха, бережно приняла на руки новорожденного младенца — Христианство. И Павлу суждено было во время второго посещения Иерусалима принять на себя роль повитухи. Ему надлежало перерезать нить, связывающую мать и дитя. И, надо сказать, сделал он это умело и профессионально. Его акушерский дар проявился в том, что он обрезал Тита, своего ближайшего сподвижника и ученика, мы не говорим — друга. В нашем понимании, у Павла не было друзей. Все — его новые обращенные. Его спутники были только его любимыми и не очень любимыми учениками. Они находились на определенной дистанции от учителя. И преступить эту дистанцию было невозможно.
Павел, сознавая полную бессмысленность содеянного, обрезает Тита. Ничего не происходит, но даже у самых ярых его противников больше нет аргументов. Тит в полной мере привержен новой вере, но в традиционных рамках теперь он — иудей. И готовая разразиться буря в стакане воды — стихает. Недовольные ворчат. Но Павел — держава. С ним необходимо считаться. Его поддерживает огромное количество новых ячеек, новых структур. Начинать борьбу с ним сейчас бессмысленно. Да и всего год или полтора назад, когда Варнава привез финансовую помощь общине, и без того нищей в нищей Иудее, а тогда еще и задыхающейся в тисках голода, разве он не оказал им истинную помощь? Они помнят содеянное. Но даже самые яростные его противники понимают сущность трюка с обрезанием. Ибо это всего лишь трюк. Павел, как это он скажет Петру через несколько лет, — епископ эллинов. У него даже мысли нет о массовом обрезании. К чему, зачем? Новая вера своим успехом обязана именно отсутствию препятствий. И риторика Павла, корявая, необработанная, столь далекая от греческих и римских школ, действенна, удивительно действенна. Она содержит в себе элементы повтора, речь его страстна и завораживающа. Многие диктаторы, приходившие к власти до Павла и после него, также обладают этим могучим даром воздействия на толпу, на массы. Павел — диктатор, духовный диктатор, скромность его быта не камуфлирует его истинной цели духовного диктата.
Нет, Иерусалимская община, сама сконцентрировавшая достаточное количество людей, в той или иной мере обладающих, как мы это теперь называем, экстрасенсорным воздействием, не падает ниц и не обольщается. Она делает еще одну ошибку, а, впрочем, может ли она в данной ситуации не совершить этот просчет? Она закрывает глаза на происходящее. Павел выдержал экзамен. Он равный среди них. Они признали его. Внутренне Павел доволен и горд. И ему есть чем гордиться. Мудрость его сейчас проявила себя в полной мере. Он приобщен к Иерусалимской общине. Он признан теми, кто видел Христа. Миссия его в Иерусалиме завершена.
Практически все члены общины в какой-то мере ошарашены этой хаотичной дискуссией. Они не могут, да и не хотят удерживать в Иерусалиме этого маленького, страстного, темпераментного и яростного еврея. Он хочет нести дальше Слово. Пусть несет. И в помощь ему, вернее для подстраховки либо контроля, направляются Иуда и Сила. Иерусалимская община не берет на веру слова Павла. Ей хочется знать, так ли это? Слишком оптимистичны слова этого странного человека.
Наверное, Павел ухмыльнулся. А может быть, он был и рад. В диспутах в дороге он мог отточить свое слово, свою религию. Он в полной мере ощущает свою силу. Его спутники либо станут его приверженцами, либо исчезнут в небытии. Разумеется, речь не идет о Варнаве. Если у Павла и был друг, то это только Варнава. Они уходят из Иерусалима. Оставшиеся пребывают в каком-то невесомом состоянии. Они озадачены. Они понимают, что Павел не остановится, не станет смиреннее. Он будет нести свою миссию. И она будет для всех: иудеев, прозелитов, греков.
Через несколько месяцев Петр, один из немногих апостолов, которого Павел воспринимает всерьез, встречается с ним и получает гневную отповедь. Петр отнюдь не «робкий ограниченный ум», как это считает Ренан. Он человек другого масштаба, другого темперамента. Он высок, кряжист, силен и в целом добродушен. Он типичный флегматик, Кифа — Скала. Житейские и духовные волны разбиваются о его постоянство и преданность. Один раз он ошибся, смалодушничал. И боль Христа, с которой он воспринял это его малодушие, навсегда отпечаталась в его сердце. С достоинством и волей Петр принял на себя неимоверную тяжесть первых лет организации и становления общины. Теперь каноны новой веры известны и закреплены. Петр, Дар которого происходит от общения с Учителем, постоянно это осознаёт. Он так же, как и Варнава, несет свою миссию далее за пределы Иерусалима и Иудеи. За ним ореол одного из лидеров, он в не меньшей степени, чем Павел, обладает Даром. И он тоже обращает язычников, он делит с ними трапезу. Это его грех в глазах истинно верующих, т. е. в глазах членов Иерусалимской коллегии. Он больше не способен к двурушничеству либо двойственности. И он не знает, как сохранить веру отцов, неся Христа в иной, чуждый и такой разный мир. Компромисса не получается, да его и не может быть. В период 49–50 гг. завершается расхождение иудео-христианства.
Павел, человек странного, подвижного как ртуть холерического темперамента, не признаёт оттенков. Для него раздумья и колебания Петра неприемлемы, сомнения — не его стиль. Вся его миссия проникнута одной мыслью: «Кто не с нами, тот против нас». Но при встрече с Петром он сдерживает свой темперамент. Много лет назад Петр не отторг его, совсем еще мальчишку. Он не сказал ничего против Павла. Он не сказал ничего против Павла и во второй иерусалимской дискуссии. Но Павел понимает состояние и положение Петра и произносит сакраментальную фразу: «Если ты, будучи иудеем, живешь по-язычески, а не по-иудейски, то для чего язычников принуждаешь жить по-иудейски?» (Гал. 2:14). Впрочем, это только фраза. Эти два человека, совершенно непохожие как внешне, так и психологически, испытывают огромное влечение друг к другу. Их объединяют вера, Дар и предназначение.
Фраза Павла, конечно, не ограничивает поле деятельности Петра, как, впрочем, и других миссионеров. Павел отчетливо понимает, что это невозможно. Да он и не ревнив. Наоборот, он обращает Силу в свою веру, находит ему достойное занятие. С Петром иной сказ. Павел формулирует ограничения: Петр несет веру обрезанным, Павел — остальному миру. Глубина этой формулировки либо ограничения поразительна.
Христианство распространяется двуэтапно. Первая стадия — синагога и язык (греческий, арамейский, сирийский либо их смесь). Все проповеди начинаются Павлом в синагогах для иудеев. На языке, доступном и понятном как Павлу, так и слушателям. На второй стадии, если руководители местных общин не принимают превентивных мер и изгоняют Павла либо других приверженцев новой веры, в число слушателей и посвященных попадают прозелиты, эллины, множество других страждущих. Петр испытывает определенный душевный дискомфорт, когда число новообращенных стремительно растет. Понятно, что вновь приобщенные не отвечают всем требованиям новой веры, а главным образом все более отдаляются от религии иудаизма. Что делать с ними? Для Павла изначально все ясно. Непонятно одно: сможет ли Петр ограничить рамки своего великого Дара? Трагическая гибель Петра, предсказанная Христом, свидетельствует об обратном. Проповедуй Петр только в рамках Иерусалимской общины, ничего бы не произошло. Судьба и рок привели его туда, где Нерон положил начало борьбе неверия с верой. И он завершил свое предназначение.
Но вернемся к началу наших рассуждений. Есть ли какие-либо документальные свидетельства, кроме Деяний, о периоде пребывания Павла в Антиохии? Таких событий достаточно много. Во-первых, это все, что связано с Еленой Адиабенской, которой мы посвятим целую главу. С ней соотносятся и другие факты, годы правления Агриппы Великого и голод в Иудее. Последнее событие не может быть зафиксировано с точностью до года, но так ли это важно, поскольку наша хронология и так уже имеет много подтверждений. А время и продолжительность голода — только отдельные кирпичи в здании Хроноса.