Первый тип предшественника Христа в мировой культуре носит явно фольклорный характер.

Вишну — второе лицо в божественной тримурти (Брахма, Вишну и Шива) — вочеловечился в образе Кришны, в различных транскрипциях получившего имя Иисну, Джисну. Проводится аналогия с богом-сыном — вторым лицом Троицы. Кришна может звучать, как Хрисна, а Христос — как Кристос. «И тот и другой явились в мир для его спасения. Оба рождены девой, рождение того и другого ознаменовалось чудесами, в обоих случаях первыми пришли поклоняться пастухи. Повторяются: преследование злым царем (Канса и Ирод), избиение младенцев, спасение божественных новорожденных ангелом, основные элементы деятельности Спасителей. Оба собирают вокруг себя группу учеников, творят чудеса исцеления больных и воскрешения мертвых, изгоняют бесов из одержимых, умирают в результате козней и злобы жрецов, причем их смерть сопровождается „траурными знамениями природы“, оба возносятся после исполнения своей миссии на небеса».

Эта схематическая модель ни в коей мере не отражает инвариантность индуистских или индийских воззрений. Например, представление о строении вселенной — «яйца Брахмы». Сотворив вселенную, Брахма утверждает землю среди вод и звезды на небе, определяет течение времени, создает смерть для спасения Земли от перенаселения и т. д. Богам, своим потомкам, он отдает во владение отдельные сферы мироздания, учреждает основные социальные и политические институты, устанавливает на Земле дхарму — священный закон, религиозные обряды и обычаи, сословное деление общества и права и обязанности четырех варн (сословий), институт брака и т. д. Особенно подчеркивается в эпосе роль Брахмы в утверждении царской власти на небесах (где он ставит Индру царем над богами) и на Земле. Но и Брахма, первоначально выступающий как «самосугций» (сваямбху), впоследствии утрачивает свое превосходство и вневременную позицию. В эпосе во главе пантеона наряду с Брахмой становятся Вишну и Шива. Боги же, занимавшие главные места в ведийском пантеоне, переходят на следующую (ниже) ступень иерархии, где составляют группу локапалов, хранителей мира, каждый из которых владеет одной из стран света.

При ближайшем рассмотрении легко убедиться, что дело даже не в многобожии, а в ином, своеобразном построении индийского пантеона. Индийский пантеон принципиально не мог быть прародителем христианства, даже ближайшие ассоциации между этими религиями невозможны.

Огромное количество танцующих, поющих, постоянно меняющихся божеств, решающих неисчислимое количество проблем, вплоть до «течения времени» либо деления общества на сословия, совсем не стыкуются с мрачноватым иудейским монотеизмом, а Кришна, предстающий на алтарях в виде темнокожего (синекожего) прекрасного юноши, играющего на флейте, вряд ли может серьезно рассматриваться в качестве «прародителя» Христа. Совпадение сюжетов — необходимый атрибут развивающейся цивилизации. «Известно явление „бродячих сюжетов“ в мировом фольклоре, известно, как повторяются мифологические мотивы. Д. Фрезер в своей книге „Фольклор в Ветхом Завете“ привел огромное количество примеров того, как ветхозаветные повествования перекликаются с фольклорными и мифологическими сказаниями, распространенными у народов различных концов земного шара. Одних только легенд о потопе он насчитал около полутораста». Итак, фольклор.

Вторая идея — мистическая. Она сродни тем, которые приводят, например, сравнивая биографии Линкольна и Кеннеди. Вероятно, есть какая-то высшая закономерность в том, что жизненный путь основателей двух великих религий имеет общие черты, но нам вряд ли дано постигнуть первопричину этих аналогий. Гаутама Будда, родившийся в 563 г. до н. э., согласно буддийским текстам составивший известное пророчество, что в далеком будущем — через 500 лет у него должен появиться наследник — Майтрейя, которого иногда отождествляют с Христом, прожил очень интересную жизнь.

«Зачатие — тоже непорочное. Рождение происходит тоже в пещере, оно возвещается звездой, приводящей к божественному новорожденному трех волхвов или царей для поклонения. Есть и пастухи, голос с неба, небесное воинство. Правда, рождение Будды обставлено более шикарными и пышными легендами, чем рождение Христа: ликует вся природа, сам новорожденный разражается целой речью, в которой обещает уничтожить дьявола и его воинство, осчастливить все народы и т. д., цари и князья предлагают свои великолепные дворцы для проживания божественного младенца. В роли Симеона-богоприимца, фигурирующего в евангелиях, выступает старец Асита. В отличие, правда, от евангельского и брахманистского рассказов, царь Бимбасара, которому сообщают о рождении Будды, не соглашается подвергнуть его преследованиям, а, наоборот, становится его последователем. В дальнейшем у Будды все идет, как по евангелиям: приношение младенца в храм, история с тем, как мальчик в 12-летнем возрасте задержался в храме и был потерян родителями, пост и искушения в пустыне, крещение, весь образ жизни (безбрачие, бездомность). Доходит до деталей: например, любимый ученик у Будды именовался Анандой, у Иисуса — Иоанном, перекликаются и имена предателей — Иуда и Девада».

Какое странное и мистическое впечатление производит эта жесткая схема, однако детальное ознакомление с буддизмом покрывает ее пеленой тумана и отодвигает дальше и дальше к горизонту. Флора и фауна буддизма надежно стерегут его от чужих взглядов. Дерево бодхи — под ним и только под ним возможно просветление — растет где-то очень далеко, за тридевять земель, наги (мифические змеи и драконы), охраняющие священные тексты и понимающие Будду, живут там же. Прошлое, рождение Шакьямуни (Гаутамы) в образе животных непонятны и, может быть, даже оскорбительны для иудея, а главное — Будда во всех своих проявлениях наделен приличным животиком, он типичный сибарит, совершенно не созданный для страданий. Не все так однозначно в этом сопоставлении…

Платон, находившийся под огромным впечатлением слов Сократа, сказанных на судилище: «Я верю в свой собственный разум, тем более должен я верить в богов, которые являются разумными духами вселенной», и сжегший свои стихи со словами: «Вулкан! Иди сюда, Платон нуждается в тебе», — обладал трезвым и возвышенным умом. Недаром Шюре отнес его к посвященным.

«В одном из самых темных мест второй книги „Государства“ Платон восхваляет образ некоего „распятого праведника“, который оказался объектом всяких нападок, гонений, жертвой мучений вплоть до казни на кресте из-за попыток практиковать возвышенную жизнь, чуждую всякого соглашательства, хотя ему и в самом деле удалось добиться безмятежного и достойного уважения существования. Но это ли, по мысли апологетов, чудесное предвосхищение страстей и смерти Христовой? Климент Александрийский был в этом глубоко убежден на заре III в.» (Строматы, 5:14). Чем-то таинственным, предвосхищающим мистерии Нострадамуса является данная аналогия.

Учитель праведности — великий законоучитель ессеев, основатель их ордена, наиболее таинственная и неизвестная фигура, явился из небытия только в последние годы и сразу же положил начало множеству толкований фантастических гипотез и измышлений. Безусловно, развитие кумранологии во многом расширило наш кругозор, обогатило нас бесценными сведениями о мире двухтысячелетней давности, однако отождествление Учителя праведности с Христом, на наш взгляд, еще менее правомерно, чем Будды.

Ессейство, как и христианство, зиждется на основе воззрений их вероучителей, и эти учения имеют столько же различий, сколько и общих черт, а следовательно, и взгляды вероучителей не всегда совпадают, более того, мы к этому еще вернемся, во многом они — антиподы. Но было бы более чем странно не находить во взглядах ессеев и христиан общих черт. Два католических ордена, две политические партии одной страны неизменно должны иметь нечто общее, стержневое, являющееся отражением национального колорита, географии, вероучений — словом, всего того, на чем зиждется человеческая культура. В нашем случае имеется та же самая аналогия. Но проблемы, наиболее волнующие и спорные, связанные с Учителем праведности, остаются, и мы обсудим их в следующей главе.