Миф об умирающем и воскресающем боге Таммузе, неизменно сохраняющийся в веках и отражающий восприятие человеком природных явлений, часто называют прототипом Воскресения Христа. Подобные мифы и сказания, связанные с теми или иными трансформациями, легко встретить в культуре большинства народов мира. Птица Феникс, оборотни, населяющие сказочный мир, определенным образом повлияли на этику человечества. Человек становится лучше и чище, время от времени посещая волшебный мир сказок.

Обратимся к историческому периоду формирования евангелий. Иудейская религия выступает в качестве прародительницы христианства, но любовь к потомству не может длиться вечно. Саадия, умерший в 942 г., изложил сущность иудаизма в следующем виде. Бог сотворил мир, но его первым деянием было сотворение материи. Творец един. В акте творения он преследовал цель, известную только ему. Человеку не дано вникнуть в помыслы Бога и тем самым узнать свое предназначение. Тем не менее, человек — венец творения. Подобно ахиллесовой пяте, делающей героя уязвимым, именно незнание цели есть уязвимое место мыслящего существа, оставляющее ему поле для творчества и позволившее ему сформулировать извечный вопрос: «Кто мы, откуда мы, куда идем?»

В человека вложена разумная душа, способная отличать добро от зла и познавать истину. Однако процесс познания есть краеугольный камень взаимоотношений человека с Богом. Синайское откровение Творца явилось переломным моментом во взаимоотношениях человека с Богом. Откровение, полученное Моисеем, совокупность заповедей, законов, правил — есть направляющий перст, указывающий человеку путь к высшей цели и саму цель. Человек обладает свободой воли. Путь, который он выбирает, — это только его путь. Он несет перед Богом ответственность за свой выбор. Он выполняет либо нарушает заповеди Божии. Бог ничем не обязан человеку, он не брал, не берет и не собирается брать на себя ни капли его греховности. За всё человек ответственен сам. Он стоит перед дилеммой: совершать добрые и богоугодные дела, благо путь к ним ярко очертан, либо нарушать заповеди и творить поступки, пятнающие душу. И то, и другое — его выбор. И этот выбор определил и наказание. Праведники получат блаженство, грешники — страдания. Однако устройство и реальность мира таковы, что полное воздаяние по заслугам возможно лишь в будущей жизни. Смерть — не конец бытия. Это трансформация, переход в качественно иной вид существования. Справедливость требует, чтобы замок в высший мир открывался только праведникам. Грешные души остаются неприкаянными, они ничем не защищены перед вечностью в своем непрестанном скитании по вселенной.

Несправедливость реального мира есть устоявшийся факт, и только появление Мессии в недосягаемо далеком будущем способно восстановить на Земле Высшую Справедливость. При этом возможно, в свете учения Талмуда, и воскресение из мертвых, т. е. восстановление людей в их телесных оболочках. В тех или иных вариантах иудейское богословие пережило тысячелетия. Никто не отрицает мощь этого классического монотеизма и красоту воззрений.

Греко-римский пантеон, разумеется, не обладал этой строгостью этических правил, скорее наоборот. В качестве краеугольного камня новых воззрений он мог внести только прекрасный, но крайне примитивный миф о Деметре и Персефоне, олицетворяющих вечную смену времен года, а также очаровательную сказку об Орфее и Эвридике, поведанную Овидием в «Метаморфозах». Всевоскрешающая сила любви, выраженная в песне, сама по себе может все, вернее, почти все. Печальный финал этого мифа отражает невозможность перехода через грань, отделяющую жизнь от смерти. Греки — прагматики, поэты и реалисты — не смогли этого сделать. Смертных и богов разделяла слишком большая дистанция. И тогда греки создали героев, о которых можно было петь песни и которые должны были заполнить ту нишу, которая отделяла небо от реальности. Но герои не смогли, не захотели этого сделать. Они прекрасны в мраморе, но в качестве земного воплощения они не получились, не удались ни внешне, ни духовно. Их внутренний, духовный мир был пуст и холоден.

Иудеи даже не пытались заполнить этот вакуум, да и не могли. Их Бог уже сделал все, что мог и посчитал нужным: он снизошел, он встретился с Моисеем на Синайской горе, он дал избранному народу Закон. Теперь дело людей следовать либо не следовать Закону.

Цветок христианства, взметнувшийся из небытия и обильно питаемый иудейской почвой, мог зацвести только здесь, ни в одной другой точке мира. Непрерывное томление в ожидании Мессии в сочетании со сложившимися традициями притч, экзальтированностью и полной противоположностью греко-римскому здравому смыслу вздабривали почву в этом постоянно вулканизирующем ареале. Холерический темперамент иудеев, их моментный переход от здравых рассуждений к эмоциональным решениям непрестанно волновал это человеческое море, раскачивая лодку этических воззрений и накапливая флюиды и энергию некой новой духовной потребности.

Рок, случай, божественное вмешательство — какой из этих факторов либо их сочетание привели к воплощению в такой короткий срок новой идеи, последовавшей после смерти Христа? Многоплановость и сложность этой идеи наряду с чарующей простотой, словно пламя, имеющее строгие очертания, охватили в кратчайшие сроки огромные массы людей. Но у этой новой идеи не было ни аналогов, ни прототипов. Греко-римский пантеон и иудейский монотеизм могли служить только почвой, способной произвести христианство. Ни ранее, ни позже некоего события, сокрытого от нас Провидением, мир не был готов к восприятию христианства.

Невозможно было создание каких-либо объединений при Ироде Великом. Многочисленная и хорошо организованная служба сыска мгновенно донесла бы царю о происходящем, и Ирод пресек бы попытку к структурированию групп людей, независимо от того, какие цели они преследовали. Потребовался специфический интервал времени, с одной стороны, определяемый благодушием зрелого Августа и безразличием Тиберия к событиям в Иудее, а с другой — особенностью управления этой страной Синедрионом и прокуратором, целиком полагавшимися на войска, когда брожением умов готовилось новое вино для человечества. Но ни древние мифы, ни иудейский монотеизм, ни греческий пантеон не имели ничего общего с новыми идеями христианства. Каждая догма, каждый тезис являли собой нечто новое, незаурядное, а их сочетание породило необычный культ, рождение которого очень трудно представить без вмешательства Высшего Разума:

— живой, теплый Бог, вернее, его воплощение, ходил рядом с людьми, преломлял хлеб, пил вино, учил и пророчествовал, исцелял;

— человек после смерти воскрес и перевоплотился в Бога;

— Спаситель принял на себя грехи мира;

— земные страдания открывают путь к небесному блаженству.

Из всех таинств Воскресение было самым чарующим, мистическим и необычным. Мнение Александра Меня и Тристана Ананьеляо том, что после пророчества Даниила иудейские толкователи рассматривали тезис о материальном воскресении, сильно преувеличено.

Беды и нашествия, потрясавшие Израиль и Иудею, прочно на века запали в душу народа, и не было никаких оснований для изменения позиций, изложенных Екклесиастом: «Это-то и худо во всем, что делается под солнцем, что одна участь всем, и сердце сынов человеческих исполнено зла, и безумие в сердце их, в жизни их; а после того они отходят к умершим. Кто находится между живыми, тому есть еще надежда, так как и псу живому лучше, нежели мертвому льву. Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана забвению» (Екк. 9:3–5). Пророчество Даниила: «И восстанет в то время Михаил, князь великий, стоящий за сынов народа твоего; и наступит время тяжкое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди, до сего времени; но спасутся в это время из народа твоего все, которые найдены будут записанными в книге. И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление. И разумные будут сиять, как светила на тверди, и обратившие многих к правде — как звезды, вовеки навсегда…» (Дан. 12:1–3) — носило слишком общий характер, никого не устраивало, не вдохновляло и было одним из очень многих, причем не самых популярных сказаний.

Ессейские воззрения о воскресении праведников, возможно, порожденные симбиозом этих пророчеств и гибелью Учителя праведности, носили паллиативный характер, поскольку предусматривали только воскресение души, т. е. делали ее, эту душу, бессмертной — тезис, присущий очень многим религиям.

Наряду с воскресением изначальные греховность и покаяние были весьма привлекательными факторами. Всеобщий грех уравнивал всех и заставлял почувствовать локоть ближнего правых и неправых, богатых и бедных, людей разного интеллектуального уровня, общественного положения, разных верований. Греховность и покаяние, совместно вошедшие в этот вначале утлый челн, очень быстро прочувствовали, что он вполне успешно противостоит различным коллизиям и для его успешного движения по волнам требуется только одно — общность, собрание, коллегиальность. Ибо вовсе не так страшен грех всеобщий и очень-очень сладостно совместное покаяние. И следующим заключительным звеном этой цепи — «грех — покаяние» было то уникальное свойство, которое коренным образом отличало возникшую христианскую религию от материнской — иудейской: это были «покорность, терпение, смирение». Первые два звена являлись как бы ритуальными предпосылками для этого нового качества, так мало оцененного современниками и совершенно не понятого потомками.

«Размышляя о том, почему древние народы были больше нашего преданы свободе, я прихожу к убеждению, что это зависит от той же причины, по которой нынешние люди менее сильны: это зависит от разницы воспитания, которая, в свою очередь, проистекает от различия религий древней и нашей. Наша религия показывает нам истину и участь справедливой жизни, чем заставляет меньше ценить светские выгоды, которые для язычников были выше всего, в которых они полагали свое высшее благо, и потому в поступках своих они были более жестоки, чем мы. Это видно во всех их обычаях, начиная от великолепных жертвоприношений, между тем как у нас жертвоприношения так скромны, что отличаются более чувством, чем великолепием, и не имеют в себе ничего жестокого и возбуждающего храбрость. Обряды их были пышны и торжественны, но сопровождались кровопролитием и жестокостями; они убивали множество животных, и эта ужасная бойня возбуждала кровожадность людей. Притом древняя религия боготворила только людей, покрытых светской славой, как, например, полководцев и правителей. Наша же религия признаёт святыми большею частью людей смиренных, более созерцательных, чем деятельных. Наша религия полагает высшее благо в смирении, в презрении к мирскому, в отречении от жизни, тогда как языческая религия полагала его в величии души, в силе тела и во всем, что делает человека могущественным. Наша религия если и желает нам силы, то не на подвиги, а на терпение. Это новое учение, как кажется, обессилило мир и предало его в жертву мерзавцам. Когда люди ради рая предпочитают переносить всякие обиды, нежели мстить, мерзавцам открывается обширное и безопасное поприще. Но если свет изнежился, если небесные надежды обессилили людей, то это, без сомнения, вина самих людей, которые истолковывают нашу религию в интересах лености, а не добродетели. Если бы они видели, что она допускает стремление к возвышению и ограждению отечества, то убедились бы вместе с тем, что она позволяет любить и почитать отечество и готовить себя служить ему защитником. Это ложное истолкование извращает таким образом воспитание и служит причиной того, что в наше время число республик так уменьшилось в сравнении с древностью и что, следовательно, народы теперь меньше любят свободу, чем прежде. Но и Римская империя была, по моему мнению, важной причиной этого: оружием и могуществом своим она ниспровергла все республики и уничтожила свободные учреждения. Хотя империя эта рушилась, но покоренные ею государства до сих пор, за немногими исключениями, не могут прийти в порядок и восстановить у себя свободные учреждения. Как бы то ни было, республики всего света единодушно ненавидели римлян и упорно отстаивали свою свободу. Это доказывает, что римскому народу было необходимо редкое и удивительное мужество, чтобы восторжествовать над ними».

Эти незаслуженные слова, сказанные в адрес христианства таким глубоким и тонким мыслителем, как Макиавелли, свидетельствуют не только о недооценке революционизирующей силы этого качества, а о подсознательном единственно возможном пути противопоставления Риму новой индивидуальности. Иудеи, отстаивающие свою монотеистическую идеологию и самобытность силой, потерпели с очень небольшим промежутком времени два сокрушительных поражения, причем поражение Бар-Кохбы явилось для народа катастрофой, уступающей по масштабности гибели культурных ценностей разве что гибели Атлантиды.

Не ясно, сознавали ли апостолы — эти новые пророки значимость этой цепи, этого нового тезиса или действовали на подсознательном уровне. Возможно, некое мистическое чувство объединило их. Иначе чем объяснить такое резкое единодушие у абсолютно разных лиц, проповедующих и излагающих совершенно неоднозначные идеи?

«…Испытание вашей веры производит терпение. Терпение же должно иметь совершенное действие, чтобы вы были совершенны во всей полноте, без всякого недостатка» (Иак. 1:3–4).

«Итак, будьте покорны всякому человеческому начальству для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро, — ибо такова есть воля Божия, чтобы мы, делая добро, заграждали уста невежеству безумных людей» (1 Пет. 2:13–15).

«И потому надобно повиноваться не только из страха наказания, но и по совести» (Рим. 13:5).

«Терпение нужно вам, чтобы, исполнивши волю Божию, получить обещанное» (Евр. 10:36).

«Не бойся ничего, что тебе надобно будет претерпеть» (Откр. 2:10).

Иаков, Петр, Павел, Варнава, Иоанн Богослов — не похожие друг на друга, с разной ментальностью, на достаточно обширном географическом и временном пространстве они сформировали и выпестовали одну идею.

Былинка, стелющаяся на ветру, ветка сакуры, сгибающаяся под тяжестью снега, заложенная в основу принципа дзю-до, — вот один из основных тезисов новой веры. Только таким образом можно было противостоять мощнейшему воздействию греко-римской культуры, подкрепленному великолепной организацией военной и правовой машины. Былинка…