Похищена из Национального музея Швеции в декабре 2000 года.

Текущий статус: картина была обнаружена полицией в одном из наркопритонов в мешке с марихуаной. Возвращена в музей.

Мне снилось, что я не могу дышать. Во сне я мечтала о воздухе, плакала и смеялась. Во сне я боялась, что на меня вновь наденут кислородную маску и вставят в горло какие-то трубки. Мне не хотелось проходить через это снова. Надо мной стоял врач, который приближал к моим глазам прозрачную часть вырезанного человеческого лица, а я пыталась поднять руки вверх и отгородиться от мрака. Если маска коснется кожи, носа и губ, если эта маска дотронется до веснушек – я умру. Я просто умру. Как же вы этого не понимаете? Я не могла пошевелить пальцами, я провоцировала их, мысленно кричала, негодовала, злилась, брыкалась, отчаивалась и погибала. Я знала, что воздух мне просто необходим, что без него мне не выстоять, не выбраться, что небо поглотит меня, сотрет в порошок и превратит в лишнего игрока на бесконечно синем горизонте смерти. В бесформенное облачко и бестелесное создание. Но я была против масок, трубок и дренажей. Сдаваясь и не сдаваясь. Сдаваясь и не сдаваясь. Сдаваясь и не сдаваясь. Во сне я плакала и прощалась. И мне было больно. Я видела любимого мужчину. Так близко… Он целовал мои пальцы. Хаотично. Произвольно. Трепетно. Мизинец. Безымянный. Указательный. Мне хотелось дотянуться до его губ, но это было еще сложнее, чем преодолеть препятствия в игре «Супер-Марио». Мое детство… Оно умерло так же быстро, как и герой Марио. Не успело опомниться, как рухнуло в пропасть. Я не могу дышать. И от этого мне и не хорошо, и не плохо. Его лицо… Ваше лицо… Глаза, которые напоминают ледяную, бьющую в колокола зиму. Глаза, которые изредка оттаивают, превращаясь в невыносимый ноябрь… с его дождями, ветрами, опавшими листьями и личным эшафотом. Его глаза. Моя Женева. Та девушка-официантка с черными-черными волосами… Она рекомендовала мне стейк… Конечно, средней прожарки… А я смотрю на мужчину за соседним столиком и фантазирую. Я смотрю на вас…

Конечно, жизнь будет идти своим чередом, как ни в чем не бывало: я буду зашнуровывать красочные кроссовки, выходить из подъезда на ежедневные пробежки и по вечерам писать веселые посты в фейсбуке. Веселые, а может быть, и не очень. Кто-то будет менять мне зимнюю резину на летнюю, кто-то подложит подушку под мою голову, когда я усну на диване с книгой Джойса, Борхеса или Керуака, кто-то попросит покрестить чужого ребенка и пригласит на чужую свадьбу. Кто-то, а может быть, и никто. Но все это не столь уж важно, потому что однажды, каким-нибудь декабрем, а может быть, январем, заказывая сочный стейк в одном из ресторанов мира, я не смогу ответить молодому или пожилому официанту, когда он задаст элементарный вопрос касательно степени прожарки то ли аргентинской, то ли австралийской говядины. Не смогу, потому что засмотрюсь на падающий за окном снег и высокую мужскую фигуру, промелькнувшую тень, силуэт – и все это напомнит мне вас. И без «может быть». Без «может быть» глаза заблестят от слез, и я вернусь на сказочный остров без имени, где не существует зимы и не летают в воздухе белоснежные хлопья. В нос резко ударит запах свободы с примесью Картье, сердце забудет, что должно перекачивать кровь, а официант повторит свой вопрос по поводу прожарки дурацкого куска мяса. И тогда я пойму, что мне абсолютно плевать, будет мой стейк сырым либо повар вообще сожжет его ко всем чертям. Плевать, потому что в каждом аэропорту, терминале и магазине беспошлинной торговли, одна или с компанией, спеша на рейс или не очень, я ищу вас. Или человека, похожего на вас. А жизнь, да… Она идет своим чередом. Красный, желтый, зеленый. Но в конце всегда красный. И татуировка на левом предплечье.

Во сне я отчетливо различаю линии тату. Наверное, это чей-то рисунок. Книга. Картина. Имя. Книга. Картина. Твое имя. Я чувствую, как печет и жжет горло. Это горечь пожара, дыма и безнадежности. Это горечь моего очередного подвига, интриги и последствий. Горечь выплаканных слез, фонтанов «Белладжио» и проклятий, которые на меня накладывали другие женщины. Это высота небоскребов, которые прошли мимо них, это подушки, которые пропахли запахом их мужчин, это аромат моих духов на не принадлежащих мне кашемирах, это все так несущественно по сравнению с тем, что… Я не могу дышать… Пальцы. Мои пальцы. Они немеют и подрагивают, напоминая о реальности. Его лицо. Я тщетно пытаюсь сделать вдох, касаюсь языком шершавых губ и, кажется, умираю… Пропадают картинки, мысли и вулканические выбросы подсознания. Меня затягивает в дьявольскую бездну, где нет света, тепла и чувств.

– I can’t breath… I can’t breath… – Слова застряют где-то в горле, и я даже не понимаю, слышит он меня или нет. Но я очень хочу, чтобы слышал.

А дальше была темнота, холод и сплошная ночь. Последнее, что я помню, это кусок промелькнувшего перед глазами неба и падающий снег, который заставил меня улыбнуться. Странно ведь, когда в августе идет снег…

– It’s snowing… – пытаюсь выговорить я.

– Это не снег. Это пепел, – раздается незнакомый мужской голос, который меня пугает.

Пепел. И снова ночь.

* * *

Открыв глаза, я сильно растерялась. Пару минут я рассматривала белый потолок, который ну очень уж напоминал больничный. Мой богатый опыт подсказывал, что для того, чтобы убедиться в достоверности собственной жизни, нужно глубоко вдохнуть и пошевелить конечностями. Сжав пальцы в кулак, я с заметным облегчением принялась исследовать нижние части своего тела. Дернув щиколоткой, я произнесла невнятный русский мат, который перерос в хрип и легкий кашель.

– Ты в порядке? – поинтересовался на родном мне языке грубоватый женский голос.

От удивления я приподнялась на локтях и повернулась в сторону задавшего вопрос человека. Сомнений не было: меня занесло в больничную палату. Рядом с моей кроватью располагалась еще одна: на ней лежала симпатичная беременная женщина, которая поприветствовала меня красивой улыбкой. На стуле, уткнувшись в книгу, сидела девочка лет одиннадцати. Она была настолько увлечена своим занятием, что не обращала на нас никакого внимания.

– Думаю, да, – ответила я. – Вы говорите по-русски? Простите, глупый вопрос… Просто это было очень неожиданно. Впрочем, как и то, что я проснулась здесь…

– Тебе повезло. Тебя очень вовремя привезли, – моя соседка по палате говорила с легким акцентом. – Кстати, меня зовут Валентина. Или Валя. Как тебе удобнее.

– Я – Юля… Приятно познакомиться. Я что… в отделении для беременных?

– Нет, – рассмеялась Валя. – В больницах полный хаос из-за пожара. Много пострадавших. К сожалению, есть и погибшие. И все из-за какого-то умственно отсталого парня…

– В каком смысле?

– В новостях час назад передавали. Полиция задержала на совсем здорового двадцатичетырехлетнего мальчишку. Он подпалил остров. Хотел посмотреть на огонь.

– О господи… – почти застонала я. – То есть жара и ветер не были основной причиной?

– Они просто ускорили процесс. Как ты себя чувствуешь? Тебе нужно позвать врача. Рядом с кроватью кнопка.

– Да, кнопка мне знакома… Я в порядке. Только я не помню, как меня сюда привезли. Мне что-то делали?

– То же, что и большинству. Немного проветрили легкие и взбодрили организм кислородом. Все мы сполна надышались этой отравой… Если не ошибаюсь, тебе еще наложили пару швов на ногу.

– Не страшно. – Я нехотя нажала на кнопку. – А вы как? Как себя чувствуете? Вы живете на Мадейре? Немного выдает акцент.

– Да, я сама из Украины, но здесь уже около пятнадцати лет. Мой муж – пилот. Он сейчас в Лиссабоне. Нам с Марией, – Валя с нежностью посмотрела на девочку, – пришлось отстаивать дом.

Услышав свое имя, девочка оторвалась от книжных страниц и по очереди одарила нас взглядом огромных синих глаз.

– Hey! – Я махнула ей рукой. – You are very brave!

Девочка застеснялась и, робко улыбнувшись, помахала мне в ответ.

– Она немного говорит по-английски, – объяснила Валя. – Но португальский стал ей родным.

– Славная девочка. Глаза потрясающие… Вы же месяце на седьмом, если не восьмом… И вы затеяли битву с огнем?

– Выхода другого не было. Я на секунду представила, что могу остаться без ничего. Мы охлаждали стены, поливали их водой, пытались отвести огонь и отвоевать территорию. Мария следила за пожаром в саду и сообщала нам, когда огонь подступал слишком близко.

– Вам кто-то помогал?

– Да, соседи. Хорошая португальская семья. Отец семейства проработал лесником около сорока лет. Он знает, как противостоять этой заразе.

– Да уж…

– А тебя где пожар застал?

– На Choupana hills.

– Бог мой… Оттуда же всех эвакуировали на стадион! Там живого места не осталось.

– Да, знаю. Так сложились обстоятельства. – Меня передернуло из-за воспоминаний о пылающем отеле. – Мы пытались вернуться в город, но не успели. Тоннель завалило. Пришлось ждать, пока нас оттуда вытащат. Воздух заканчивался… Помню, как мне резко захотелось спать и как сильно жгло в горле… А дальше – провал. И я здесь. Я была с другом… Я не знаю, где он. Господи…

– Уверена, что с ним все в порядке. Не волнуйся. Врачи…

Валя не успела договорить, потому что в дверь формально постучали, и в палату вошла женщина лет пятидесяти. На ее лице отражались признаки поднакопившейся усталости: синяки под глазами свидетельствовали о ночи без сна, глаза немного впали и воспалились, но при виде меня она искренне улыбнулась.

– Джулия, я доктор Леонор Альвес. Как ты себя чувствуешь? – заговорила она по-английски.

– Здравствуйте… Хорошо, благодаря вам. Спасибо… Скажите, вы не знаете… кто меня привез? Я была с другом до того, как к вам попала.

– Какой-то мужчина постоянно интересуется, как ты. Он сильно переживает. Кажется, он до сих пор здесь. Я видела его минут тридцать назад.

– Как он выглядит? – выпалила я, понимая, что это может быть как Жорж, так и Дженнаро.

– Он очень красивый, – улыбнулась доктор Леонор.

– И с ним все в порядке? – Я готова была ее расцеловать.

– Цел и невредим. Хочешь, чтобы я его позвала?

– Очень. Больше всего на свете. Скажите, а мне еще долго здесь находиться? Я действительно хорошо себя чувствую.

– Все необходимое мы сделали. Никакая опасность тебе больше не грозит.

– А грозила?

– Да. Тридцать-сорок минут, и могло быть слишком поздно.

– Спасибо вам…

– Это всего лишь моя работа. – Леонор скромно пожала плечами. – Через пару недель надо будет снять швы. Но нога была меньшей из твоих проблем.

– Знаете, вы второй врач в моей жизни, который меня спасает и при этом так говорит о своей работе… Первым был немецкий профессор, который меня оперировал.

– Я видела шрам.

– Да. Кстати, спасибо за чистую одежду. Хоть и больничную. – Я заулыбалась, по достоинству оценив новый имидж.

– Пожалуйста. Я позову твоего друга.

– Obrigada, obrigada, muito obrigada! – затараторила я по-португальски.

* * *

Очередной стук раздался минут через пять. Когда дверь распахнулась и Дженнаро появился на пороге палаты, мое сердце неоднократно проделало сальто. Он не произнес ни единого слова. Тактично кивнув Валентине, Дженнаро подошел ко мне и молча уселся на край кровати. Первое время он смотрел на меня так, словно не верил, что я существую. Секунда за секундой. Секунда за секундой. Секунда за секундой. Я ломала голову над тем, как разрядить обстановку и что бы такое сказать, но смогла придумать лишь следующее:

– Как же вам идут рубашки…

И вдруг произошло то, что искренне меня поразило, прожгло изнутри и фактически ввело в состояние шока: в ледяных глазах синьора Инганнаморте выступили слезы. Поддерживая общую тишину, он положил голову на мои подрагивающие колени. Боясь дышать, я робко коснулась пальцами его слегка задетых сединой волос и еле слышно сказала:

– Вы в порядке?

Вместо ответа он приподнялся и обнял меня с такой сумасшедшей нежностью и силой, что я в принципе не поняла, как ему удается это совмещать. Я услышала, как Валентина что-то говорит девочке по-португальски и поднимается с кровати. Дженнаро тоже произнес какую-то португальскую фразу, из которой я не поняла ни слова. Громко расхохотавшись, Валя продолжила обмен репликами.

– Что происходит? – спросила я по-русски.

– Я предложила Марии прогуляться в кафе на первом этаже. Там отличный шоколад. Твой друг попросил прощения, если вдруг нас смутил, но добавил, что очень рад, что нам захотелось шоколада. Если вдруг ты сбежишь до того, как мы вернемся, то я желаю тебе всего самого лучшего… От всего сердца.

– Спасибо огромное… Это очень взаимно. – Меня тронули слова новой знакомой, в которой тоже жил огромный кусочек общей родины.

– Доктор Леонор была права. Он очень красивый. Неприлично красивый. Я рядом с таким мужчиной и против цунами не сильно возражала бы… – улыбнулась Валя на прощание, лукаво мне подмигнув.

Рассмеявшись, я уткнулась губами в плечо Дженнаро. Он продолжал молчать даже тогда, когда Валя, не желая нарушить нашу идиллию, тихо закрыла за собой дверь.

– Представляете… эта женщина тоже из Украины… Они с девочкой спасали свой дом… – Я начала издалека. – Я проснулась, решила проверить, жива ли я, и, дернув ногой, случайно выругалась по-русски. И она со мной заговорила. Это было так неожиданно… именно здесь… в этом месте услышать родную речь… Но я так испугалась, что не помню, как здесь оказалась. Испугалась, что не знаю, что с вами… Я много говорю, да? Хотите, я помолчу?

Он не отвечал. Все крепче и крепче сжимая руки у меня за спиной, Дженнаро целовал каждый миллиметр моих волос:

– Ты хорошо себя чувствуешь? Ты точно в порядке? – наконец-то сказал он.

– Да, все хорошо! Честное слово. Вы заберете меня отсюда? Что там все-таки произошло?

– Заберу. Конечно, заберу.

– Прямо сейчас?

– Когда хочешь.

– Синьор Инганнаморте… Вы меня пугаете. Вы слишком легко со мной соглашаетесь, – пошутила я.

– Ты не дышала. Ты не дышала… – В его голосе было столько решимости вперемешку с отчаянием, что я его не узнавала.

– Простите… Как-то неловко вышло…

– Джулия… Еще раз ты так пошутишь, и я задушу тебя собственными руками. – Ему однозначно было не до смеха.

– Простите… Знаете, у меня перед глазами постоянно было ваше лицо. И тот столик в Женеве, за которым вы сидели. А еще я видела татуировку с вашим именем. Я теперь себе такую хочу. Жаль, что не рисую. Но я ее запомнила. А потом словно куда-то провалилась. Я пыталась сказать, что я не могу дышать.

– Ты сказала «I can’t breath». И ты уже не дышала.

– И что дальше?

– Дальше я чуть не сломал тебе грудную клетку, пытаясь заставить дышать. Затем мы вытащили тебя на воздух.

– Мы?

– Да. Ты даже не представляешь, какое количество людей разгребало этот еб…й тоннель.

– Черт… Я всегда как-то не вовремя умираю.

Он посмотрел на меня так, что я сразу же пожалела о сказанном. Мне действительно показалось, что он, не задумываясь, меня задушит.

– Простите. Пожалуйста. Это нервное… И спасибо, что спасли меня. Большое спасибо!

– Тебе это смешным кажется, да? Тебе это, бл… дь, кажется смешным? Да я, бл… дь, чуть с ума не сошел! Ты умирала у меня на руках. Умирала из-за меня. Ты умирала по моей вине…

Из него сыпалось такое количество португальского и итальянского мата, что я опешила. Вжавшись в кровать и сдавив руками колени, я ждала пока Дженнаро выговорится и выпустит пар. У меня было только одно секретное оружие, которое чисто теоретически могло вернуть дорогого мне человека в адекватное состояние: оборвав на полуслове эмоциональный монолог, я его поцеловала. Возможно, идея оставляла желать лучшего, но результат превзошел все мои ожидания. Через минуту я в полубессознательном состоянии лежала на больничной кровати, чувствуя, как любимые руки скользят по моему телу, а губы тщательно зацеловывают каждый сантиметр кожи.

– Поехали отсюда… Я так хочу в душ… Хочу много-много-много воды… – На этот раз я задыхалась от удовольствия.

– В душ только со мной. Это строгое предписание вашего врача, мадемуазель.

– Если вы сейчас не прекратите… Боже мой… мы опорочим еще и больницу… Кстати, вы мне должны свидание. Необычное. Последнее оказалось чересчур экстремальным даже для меня.

– Вы обещали пригласить меня на ужин. Это достаточно необычное свидание?

– Вы не забыли, что я паршивый кулинар?

– Не забыл. – Дженнаро бережно водил пальцами по моим покрытым синяками ребрам. – Я подстрахую.

– Вы что, еще и готовить умеете?

– Вполне сносно. Я же наполовину итальянец.

– Господи, да у вас вообще нет недостатков…

Расхохотавшись, он подхватил меня на руки, резко притянув к себе.

– Поехали отсюда. Хватит с тебя больниц.

* * *

Остров горел четыре дня. Португальские власти подключили все свои силы на борьбу с огнем: в небе постоянно раздавался гул самолетов, пожарные машины колесили по Фуншалу и его окрестностям, а вымотанные, изможденные люди отдавали последнее, чтобы поддержать пострадавших жителей и туристов. Пожар унес несколько человеческих жизней… Кто-то не смог выбраться из горящего дома, кто-то задохнулся от дыма, а кто-то умер, так и не успев доехать до больницы и получить необходимую помощь. Огонь дошел до старого города, охватив дома с классическими для Мадейры деревянными ставнями. К огромному сожалению, ему было где разгуляться. Кому-то повезло, а кому-то не очень. Более двухсот домов выгорели дотла, более двухсот семей лишились крыши над головой, но, по крайней мере, остались живы. Можно создать новый кров, заработать на новую квартиру, пережить лишения, потери и неудачи, а вот оживить мертвых – никогда.

Я помню, как вновь оказалась в квартире Жоржа… В своей квартире. Я знала, что будет нелегко, но не подозревала, до какой степени. Все те же стены, те же обои, тот же дубовый паркет. Двойная кровать с мягкими одеялами, смешной декоративный стульчик в помещении кухни, багрово-розовые подушки в бежевых креслах и, наконец, маленькая терраса, где совсем недавно мы молча стояли с Дженнаро, умиротворенно потягивая «Brisa Maracuja» и любуясь мерцающими огоньками на волшебном холме. Боже мой! Каких-то три ночи… Одну из них я провела в «Reid’s» после вечеринки Бонда, вторую в тоннеле, а третью – снова в «Reid’s», но с еще большей страстью, обостренной событиями на грани жизни и смерти. Три ночи. Всего лишь три.

Дрожащими руками я подкуривала сигарету, глядя на уничтоженные деревья манго, погибший сад и сгоревшую церковную школу для мальчиков. Огонь оставил черные отпечатки на той стене, которую я так старательно оттирала от капель злополучного ягодного сока в первое же после приезда утро. Дом соседей тоже сгорел: вместо аккуратненьких окон на меня смотрели пустые черные дыры, обрамленные обуглившимися вертикальными прямоугольниками. Но хуже, сложнее, тяжелее всего было перевести взгляд на «Choupana Hills». Облако дыма немного осело, приоткрывая вымершую верхушку холма. Вместо привычного ярко-зеленого она приобрела коричнево-серый оттенок. Там не осталось ничего. Ни-че-го. Я смотрела на мост и перегороженный въезд в тоннель, в котором выгорел кислород. Я смотрела на стадион, где спасались тысячи потрясенных людей. Я не хотела, но смотрела… и плакала. Потушив сигарету, я вернулась в душевную светлую гостиную и, задумавшись, уставилась на огромный стеклянный стол, на котором мирно лежал мой огненно-рыжий лэп-топ с надкусанным яблоком на обложке. Я открыла крышку, создала текстовый документ в программе «Pages», выставила восемнадцатый размер шрифта «Times New Roman» и, коснувшись пальцами теплой клавиатуры, написала: «ГОЛУБЬ С ЗЕЛЕНЫМ ГОРОШКОМ».

Я еще не знала, как скоро тебя потеряю. Но, наверное, уже чувствовала. Да, я чувствовала.

* * *

– Синьор Инганнаморте, – ответила я на телефонный звонок, глядя на мерцающий курсор.

– Мадемуазель, как поживаете? – он перешел на французский.

– Так себе, – подыграла я на том же языке, выговорив «comme ci comme ca».

– Джулия, что случилось? – любимая игра моментально оборвалась.

– Все в порядке. Просто вы были правы: наверное, мне не следовало торопиться и возвращаться домой. Таблетки Жорж и так передал. Соседний дом сгорел. И церковная школа. Да и вид на холм не радует…

– Да… Он мне говорил.

– Он вам звонил?

– Вы умеете объединять мужские сердца.

– Надо же… Как вы?

– Почти целый день провел в мэрии.

– Благотворительность и все такое?

– И все такое. Хотите, чтобы я приехал?

– Конечно! Больше всего на свете! Я была уверена, что не увижу вас до тех пор, пока не закончится этот огненный ад.

– Увидите. Ужин приготовите?

– Сегодня? – удивилась я. – Я готовлю его сегодня?

– Да. У нас необычное свидание.

– Ладно… Я что-нибудь придумаю…

– Часов в десять вечера устроит?

– Так даже лучше. Успею подкупить Паоло из «Villa Cipriani».

– Даже не думайте об этом.

– Ладно. Дженнаро… Синьор Инганнаморте…

– Да?

– То, что ты… то, что вы делаете для всех этих людей – замечательно. Несмотря ни на что.

– Мадемуазель, я это делаю не для людей. Я делаю это для вас. Приеду в десять. D’accord?

– D’accord! И на всякий случай, раз уж у нас необычное свидание и я готовлю: захватите с собой врача, – произнесла я перед тем, как проститься. – И отмычки. Хочу получить первый урок.

Прежде чем отключиться, я услышала его дерзкий смех.

* * *

Ужин. Я готовлю ужин. Обнять и плакать. Кошмар, нонсенс и откровенная катастрофа. На самом-то деле честное рвение к кулинарии однажды уничтожил мой папа. Мне было совсем мало лет, когда я решила приготовить для него салат. Я с трудом дотянулась до холодильника, достала из него приглянувшиеся продукты и мелко почикала их ножом. Огурцы свежие, огурцы соленые, колбаса копченая, колбаса вареная. Сильнейшей частью блюда конечно же оказался соус – мой личный восьмилетний рецепт. Кетчуп, майонез и небольшая банка черной икры. Вернувшись после очередных разборок, папа прослезился и улыбнулся любимому чаду. Он внимательно изучил плавающий в икре кетчуп, собрал волю в кулак и опробовал гастрономический шедевр прямо на моих детских, приветствующих жизнь глазах. Моральная травма была нанесена навеки. Папа предложил мне шершавую пятидесятидолларовую купюру, чтобы я навсегда забыла о слове «готовить». Я расстроилась, но деньги взяла. Даже в восьмилетнем возрасте моя гордость имела вполне разумные пределы.

Из всех возможных и невозможных рецептов я выбрала единственный беспроигрышный – достала из чемодана черное платье, пару лет назад приобретенное на Avenue Montaigne. На стеклянном столе в гостиной томно возвышались два пустых винных бокала и огромное плато с так называемым ужином: авокадо, португальская ветчина, помидоры черри, моцарелла, базилик, бальзамический соус и свежайшие ломтики лосося. Смахнув со лба проступившие капли кулинарной усталости и наградив себя парой глотков напитка из маракуйи, я закинула на спинку дивана босые ноги, с любопытством рассматривая свою щиколотку. Двумя шрамами больше. Подумаешь… Макбук проигрывал трек за треком: «You know I’m no good», «Simply falling», «Nightcall»… «Nightcall» поразил не столько меня, сколько сердце. Вслушиваясь в слова песни «London Grammar», я поражалась точности музыкального выстрела:

Звонок в дверь ударил молнией по всему телу. Заметно прихрамывая, я спустилась на первый этаж и щелкнула задвижкой добротного замка. Вот, с чего началась одна из самых незабываемых ночей в моей жизни.

* * *

– Мадемуазель… – Дженнаро стоял на пороге с бутылкой вина. Свежий, красивый, желанный, неподражаемый, бесподобный…

– Я пересушила в микроволновке куриные наггетсы и переварила спагетти… Они совсем не напоминали «al dente»… Они…

– Они не имеют никакого значения. – Дженнаро прикрыл за собой тяжелую дверь. – Красивое платье.

– Свет сейчас погаснет… Здесь датчик света. Хотя кому я рассказываю о датчиках…

– Не могли бы вы секунду подержать вино? – спросил он, пропустив мимо ушей тонкую концовку последней фразы.

– Да, без проблем. – Не успев опомниться, я оказалась у него на руках вместе с бутылкой. – Обожаю, когда вы так делаете…

– Побережем вашу ногу… Так что у нас на ужин?

Он медленно поднимался по ступенькам, запустив пальцы под еле видимые бретельки на моем платье.

– Я… Авокадо… Ветчина… Черри…

– Достойное меню.

– Это еще не все…

Я рассмеялась, потому что между первым и вторым этажами все-таки погас свет. Наугад пошарив рукой по прохладной стене, мне удалось дотянуться до выключателя.

– Я уже определился с выбором. Можете дальше не перечислять. Останавливаюсь на первом пункте.

– Шеф-повар счастлив и бьет челом о пол!

Легонько подтолкнув приоткрытую дверь в квартиру Жоржа, Дженнаро небрежно скинул замшевые мокасины и забрал у меня вино, которое составило компанию стоявшим на столе бокалам.

– А меня поставить не хотите? – поинтересовалась я, заведомо зная ответ.

– Не хочу, – отрезал он, глядя на меня сверху вниз.

– Тогда…

Продолжительный поцелуй заглушил словесный поток и перенес меня в сторону просторной спальни, которая пустовала на протяжении трех безумных ночей. Рубашка, простыни, платье, подушки, джинсы – все смешалось на мягкой постели, оказавшейся еще более удобной, чем секретер сэра Бернарда Шоу. Жадность и желание, грубость и трепет, резкость и нежность, стоны и десятки бессвязных фраз…

– Ужин… Ужин ооооо… стынет… – задыхалась я, когда он переворачивал меня на живот, сжимая мертвой хваткой хрупкую шею.

– Больно?

– Плевать… Хорошо… Лучше всего на свете…

Да. Заниматься с ним любовью было лучше всего на свете. Ломать с ним мебель, мять постельное белье, впиваться короткими ногтями в мускулистую спину, слышать мощные удары сердца, улетать на другую планету, произносить его имя, целовать его пальцы, чувствовать его запах, тонуть в его ледяных глазах, желать только его, хотеть только его, быть только с ним… Лучше всего на свете. Лучше полетов и самолетов, лучше тысячи путешествий и любой разновидности счастья, лучше панорамных видов Вегаса и разбивающихся о скалы океанических волн, лучше Сан-Марко в Венеции и сотен взлетающих голубей, лучше звука детского смеха и голоса Андреа Бочелли, лучше зарождающихся на небе звезд, лучше всех гранд-каньонов мира, лучше объятий Франции, лучше Норт-Дам де Пари.

В себя мы пришли часа через полтора, когда Фуншал встретил очередную полночь и приберег до утра яркие краски Мадейры. Уснули церковные колокола, идеально круглая луна следила за поведением океана, а мы лежали поперек кровати, воруя друг у друга колотящиеся сердца. Дженнаро неотрывно на меня смотрел, думая о чем-то закрытом и мне недоступном. Он был совсем близко, но так далеко, что в какой-то момент я содрогнулась от всепоглощающего болезненного чувства. Это было чувство потери. Оно пробрало меня до такой степени, что мне немедленно захотелось от него избавиться.

– Я разгадала ваш коварный замысел, – с натяжкой улыбнулась я.

– Какой замысел? – Он провел ладонью по моим влажным волосам.

– После ночи в тоннеле вы постоянно занимаетесь со мной любовью… Специально. Чтобы меня отвлечь и чтобы я больше не задавала вам надоедливых вопросов.

– Мадемуазель, в ваших словах есть доля правды. Я специально занимаюсь с вами любовью, потому что мне это доставляет удовольствие. Я бы сказал, что дохожу до пика.

Я рассмеялась, потихоньку простившись с нахлынувшими на меня неприятными ощущениями.

– Активный у нас ужин получился. Столько калорий сожгли… Но боюсь, что помидоры черри…

– …завяли? – Прозвучал над ухом любимый смех.

– Все может быть… Ведь я же их мыла… То есть готовила. Хотите попробовать?

– У меня другие планы.

– Вам нужно уезжать? – Я в момент утратила запал энтузиазма.

– Merrrd… – неожиданно сказал Дженнаро, отводя от меня взгляд.

– Что? Что не так?

– Твои глаза. Я не могу их видеть, когда ты… когда тебе… – Он не мог подобрать точное слово.

– Когда мне «что», Дженнаро?

– Забудь. У меня для тебя сюрприз. Я же обещал необычное свидание…

«Когда мне больно. Вот правильное слово. И я не могу забыть. Потому что мне больно каждый раз, когда я с тобой расстаюсь. Каждый раз, когда думаю, что больше тебя не увижу. Каждый раз. И ты это знаешь», – подумала я, но произнесла вслух совсем другое:

– Какой сюрприз? Я думала, что оригинальность свидания заключалась в том, что я буду поражать ваш криминальный талант своим кулинарным.

– Одевайся. Свидание только начинается.

* * *

– Вы что это придумали? – спросила я, когда Дженнаро помогал мне спускаться по лестнице. – Зачем нам с собой тарелка с едой, бокалы и бутылка? Хотите устроить полуночный пикник на пляже?

– Мадемуазель, наберитесь терпения. Через пять минут вы все узнаете.

Шагнув из подъезда на проезжую часть, я повернула в сторону церкви – к ближайшему месту, где можно было припарковать машину. Дженнаро потянул меня за руку, тонко намекая на то, что с маршрутом я прогадала.

– Мы разве не к машине идем? – прошептала я, не желая беспокоить царившую вокруг тишину.

– Нет, она нам не нужна.

– Как же здесь тихо…

Не отпуская мою руку, Дженнаро перевел меня через дорогу и остановился на узком тротуарчике, прилегающем к стенам музея «Frederico de Freitas».

– Мадемуазель… Вы можете пообещать мне одну вещь? – Дженнаро тоже перешел на шепот, подражая шпионам Эшториля.

– Да, могу. Наверное…

– Вы обещаете, что в течение ближайших пяти минут вы не произнесете ни слова?

– Хорошо. Только объясните мне, почему…

– Вы помните, о чем просили меня в тоннеле?

– Чтобы вы меня научили воровским трюкам и всему, что с этим связано.

– Учить я вас не буду, но кое-что покажу.

– Даааа?

От неожиданности я почти вскрикнула и чуть не уронила бесценное ассорти, над которым так долго трудилась.

– Тише…

– Простите… Простите… Так, а что грабить-то будем?

– Музей.

– Вы с ума сошли? Этот музей? «Frederico de Freitas»?

– Тише, я сказал… – Его строгий взгляд выкачал из меня весь кислород. – Будете мне помогать?

– Конечно!

– Мадемуазель, слушайте внимательно: пока я буду разбираться с замком, смотрите по сторонам. Свет фар, машина, люди… Если вас что-то насторожит, подайте мне знак.

– Какой?

Я смотрела на него обезумевшими глазами, вцепившись пальцами в блюдо с нелепым ужином.

– Любой, мадемуазель, любой.

– Ладно. А что дальше?

– Я вскрываю замок, отключаю сигнализацию, а дальше – выбор за нами. Понятно?

– Более чем.

– Тогда вперед. – Он указал пальцем в направлении направо.

– Так вход служебный с левой стороны, – растерянно прошептала я.

– Мадемуазель, не обижайте меня. Через служебный было бы совсем скучно.

– Господи… Вы что, через центральный собрались входить? Там же наверняка камеры…

– Вы мне доверяете?

– Вообще? В принципе?

Мне показалось, что лучше все-таки прояснить нюансы.

– Сейчас, – серьезно сказал Дженнаро.

– Нет! – выпалила я. – То есть да! Конечно, да.

– Тогда вперед.

Проскользнув через высокие кованые ворота, мы прошли метров двадцать по знакомой мне мозаичной дорожке, выходящей на площадь дома-музея Фредерико де Фрейтаса. Вокруг не было ни души, но сердце бомбило левый отдел грудной клетки с таким неистовством, что этот бой вполне мог перебудить всех соседей. Прежде чем приступить к замку на тяжелой двери, Дженнаро вручил мне винные атрибуты и жестом показал смотреть по сторонам. Я повернулась к нему спиной, внимательно всматриваясь в темноту и спуск под крутым углом, где, как на картинке, замирали автомобили в светлое время суток. Надо же… А ведь с этой дороги все и началось… Здесь он впервые меня забирал на своем «Rolls Royce» цвета глубин океана. Здесь у меня впервые подкосились колени, когда он произнес душераздирающее, пропитанное Францией и достоинством «Mademoiselle…». Здесь, совсем рядом, я растворилась в мягкой мандариновой коже и покорившей меня мужской бескомпромиссности. Здесь…

Мои мысли прогнал раздавшийся в настораживающей тишине скрип, на который я мгновенно отреагировала и обернулась. Улыбающийся Дженнаро стоял возле открытой двери, приглашая меня войти.

– Уже??? – говорили мои глаза, которые от удивления занимали половину лица.

– Follow me… Come on… – ответил он одними губами, поманив меня пальцами. – Осторожно, здесь темно. Не ударьтесь. Давайте мне тарелку и держитесь за руку.

Я переступила через порог, оказавшись в полной темноте. Через некоторое время глаза немного адаптировались, и я смогла различать силуэты шкафов, столов и прочих предметов интерьера. Мой знаменитый топографический кретинизм и события последних дней были не лучшими помощниками для того, чтобы хотя бы примерно вспомнить и воссоздать расположение комнат в музее.

– А как же сигнализация? – почти вовремя забеспокоилась я.

– Я ее отключил. Это было проще простого.

Дженнаро двигался с такой непринужденностью, уверенностью и свободой, как будто был хозяином в собственном доме. Досконально зная план помещения, все его входы, коридоры и залы, он заранее предупреждал меня, где нас ждет очередная стена, выступ, порог или ступенька. Наконец-то Дженнаро остановился, попросив меня пару секунд подождать и не двигаться.

– Закройте глаза, – услышала я его голос.

– Зачем? Я и так ничего не вижу. Вообще ничего. Там хоть какой-то свет сквозь ставни пробивался, а здесь – абсолютный мрак.

– Закройте глаза, – спокойно повторил он.

– Ладно…

– Теперь открывайте.

Меня не нужно было уговаривать и умолять. Вмиг распахнув ресницы, я застыла в полном изумлении. Легкий свет настольной лампы подсвечивал старинную библиотеку Фредерико де Фрейтаса: те самые книжные шкафы, в которые я влюбилась, книги, которые мне по секрету разрешила сфотографировать добрейшая португалка, письменный стол, висящие на стенах портреты, изящное кресло, собрание сочинений Черчилля…

– Бо-же мой… – выговорила я по слогам, чувствуя, как от нахлынувших эмоций выступают слезы.

– Я подумал, что будет неплохо поужинать здесь. Вы ведь любите книги…

– Я люблю тебя… Я люблю тебя, слышишь, люблю… Люблю до потери пульса.

По щекам скатилось несколько законных слез, которые меня совершенно не волновали.

– Подойди ко мне, девочка… Подойди, моя дорогая девочка.

Усадив меня к себе на колени, он поцеловал оставленные слезами дорожки на моих щеках и вызвал новую порцию прозрачных солоноватых капель.

– Мадемуазель, откуда столько слез?

– Тогда в «Cipriani», когда я перепутала монетки… Тогда в «Cipriani» вы сказали мне, что не знаете, что вкуснее: мои детские слезы или «Розе» со смешной этикеткой, которое мне порекомендовал Паоло. Вы поцеловали меня дважды… по-португальски… перед тем, как проститься. А сегодня был момент, когда вы не смогли на меня посмотреть. Отвели глаза. Тогда я подумала, что вам надо уехать… И мне показалось, что вы со мной прощаетесь. Не хотите прощаться… Это ведь не так?

– Я не хочу с тобой прощаться. Не думай об этом. Просто не думай.

– Но я почувствовала. Я это почувствовала. А еще… я была в этом музее перед встречей с вами… когда вы за мной заехали… и отвезли в деревушку Черчилля, попросив зачитать текст о Париже… угрожая публичным чтением в мэрии… – захлебываясь от слез, я рассмеялась.

– Я тебя очень прошу… Успокойся. Давай наконец-то попробуем твой замечательный ужин и вино.

– Давайте… А можно я потрогаю ту книжку на столике?

– Тебе можно все. Если хочешь, можешь вообще оставить ее себе. – Дженнаро взял с тарелки кусочек португальской ветчины и парочку черри. – Мадемуазель, так вы прекрасно готовите…

– Да, это блюдо сложно испортить. – Оторвавшись от завораживающих страниц, я с удовольствием наблюдала, как синьор Инганнаморте поглощает результат моего кулинарного мастерства. – Но если я возьму себе эту книгу, получается, что я ее украду?

– Просто переместите из одного места в другое, – хохотнул Дженнаро. – Берите на здоровье.

– Синьор Инганнаморте, знаете, у меня тоже есть воровской кодекс и принципы: я не могу украсть книгу. А вон ту статуэтку, пожалуй, возьму.

– Мадемуазель, вы с ума сошли? Поставьте на место. Я подарил эту статуэтку музею. Не вздумайте меня подставлять, – Дженнаро чуть не подавился ломтиком ветчины. – Выберите другую.

– Вы же не собирались ничего отсюда забирать, да?

– Конечно, нет. Я же помогаю содержать и реставрировать «Frederico de Freitas». Просто хотел сделать вам приятное, немного отвлечь. Вы из-за меня натерпелись.

– Отвлекли… еще как… А как вы отключили сигнализацию и камеры?

– Мадемуазель, я должен вам признаться… – Дженнаро выдержал театральную паузу.

– В любви, надеюсь?

– А чего в ней признаваться? Ее нужно выражать с помощью действий. Я должен вам признаться в том, что… не отключал сигнализацию и камеры.

– То есть? – Моя рука зависла в воздухе, так и не притронувшись к шарику моцареллы. – Нас что, снимали?

– Конечно, нет. Я просто позвонил директору музея и сказал, что хочу попасть сюда ночью с очень важным гостем.

– И что он ответил?

– Он ответил, что получил от меня столько денег на этот музей, что готов открыть двери лично, раз уж мне хочется распить здесь бутылку вина с красивой девушкой.

– Я вас убью… Я вас натурально убью… Я повелась, как ребенок… Переживала, что нас засекут, что сработает сигнализация, а вы мне шоу устроили?

Дженнаро хохотал до слез, отбиваясь от моих рук, которые не на шутку были готовы его задушить.

– Мадемуазель, если вы меня задушите, я не смогу рассказать вам историю…

– Какую?

Он знал, как быстро вернуть меня на путь рационального мышления.

– Очень интересную. Очень увлекательную историю, мадемуазель. Вы же их любите…

– Да!

– Обещаете меня обнять и больше не душить?

– Да! Но при условии, что это будут истории из вашего мира! Из того, другого мира… Deal?

– Deal.

Расположившись у него на коленях, я приготовилась внимательно слушать. В обществе давно написанных книг, пропахших вековой историей страниц и безумной любви. Той самой, о которой многие бредят всю свою жизнь.