Похищена из Национального музея Швеции в декабре 2000 года.
Текущий статус: картина найдена и возвращена в музей.
– А какие из этих историй я могу использовать в книге? – спросила я у Дженнаро, поймав себя на мысли, что вот уже часа полтора сижу у него на коленях, держа в руках одинокий помидор черри.
– В какой книге? – настороженно поинтересовался он.
– «Начала писать» – это громко сказано, конечно, но титульный лист с названием уже готов! – с гордостью выпалила я, наконец-то проглотив сочный черри.
– С этого момента, пожалуйста, поподробнее, мадемуазель… – Дженнаро сделал акцент на каждом слове, как будто разговаривал с маленьким, плохо соображающим ребенком.
– Мне казалось, вы не любитель подробностей. – Я специально тянула время.
– Мадемуазель…
– Все-все! Повторять дважды не надо. Когда вы обращаетесь ко мне с такой интонацией, мне хочется провалиться сквозь землю. В общем, так… Книга будет называться «Голубь с зеленым горошком», а вы будете главным героем.
– Не понял… – протянул он, глядя на меня, как на умалишенную. – Вы хотите меня прославить?
– Ну, прославить – это не совсем верное слово в данной ситуации. Я бы сказала, популяризировать.
– Популяризировать насколько? – Дженнаро посмотрел на меня исподлобья, еще больше меня раззадорив.
– Это уж как получится… – Я пыталась сохранить на лице маску серьезности.
– Мадемуазель, вы хотите, чтобы моей тенью стали сотрудники Интерпола?
– Конечно, не хочу! Знаете, я ведь могу убить всю правду одной-единственной фразой в конце. Звучит она примерно так: «Все имена и совпадения с реальными событиями являются случайными». И вообще… я – писатель. Если что, сошлюсь на художественный вымысел в щепетильных моментах.
– Вы меня успокоили…
– Вы не хотите, чтобы я писала книгу? Вы же утверждали обратное.
– После такого взгляда… Мадемуазель, когда я это говорил, я не имел в виду, что книга должна быть обо мне.
– Понимаете, это сделает меня счастливой! Ведь я смогу пережить все заново. Каждый день с вами, каждый момент, каждую ночь. Я смогу быть с вами тогда, когда вы не рядом со мной. – Мне вдруг стало катастрофически грустно.
– Пишите. Пишите все, о чем хотите. Только не смотрите на меня так.
Он на секунду отвел глаза, чтобы не видеть мои.
– Вот… Вы снова так сделали. Уже второй раз за сегодня… Вы не можете на меня смотреть. Или не хотите.
– Что за глупости? Ладно, – он резко сменил тему, зная, чем можно меня отвлечь, – раз уж хотите писать книгу, давайте обсудим условия.
– Какие такие условия? Хотите часть гонорара? – Я лукаво улыбнулась.
– Я не отбираю деньги у детей.
– Вот уж спасибо… Это один из ваших воровских принципов?
– Это что, интервью для книги? – Дженнаро заулыбался в ответ.
– Отличная мысль! – Забыв о двух свежих швах, я радостно подскочила на ноги, взяла ближайшую статуэтку, по форме напоминающую диктофон, и вернулась на любимые колени.
– Итак… синьор Инганнаморте, – я нажала пальцем на воображаемую кнопку «Play», – во-первых, спасибо, что согласились на интервью.
– Во-первых, я не согласился, а меня заставили, – рассмеялся Дженнаро.
– Это вдвойне увлекательно! Вы сказали, что не отбираете деньги у детей. Почему?
– Потому что это дети. Мадемуазель, прекратите нести чушь и меня смешить…
– Ну уж нет… Не отвлекайтесь! А есть ли у вас другие личные законы, которые вы не нарушаете?
– Я не планирую операции в Италии и в Португалии.
– Почему?
– Потому что Италия – моя родина, а Португалия слишком бедная.
– А моя родина? Мою родину смогли бы ограбить, зная, что она моя?
– Запросто. Только там уже давно все разграбили до меня.
– Это уж точно, – задумчиво произнесла я. – Не будем о грустном. Поговорим о веселом: вас когда-нибудь арестовывали?
– Нашли веселую тему… Интервьюер из вас так себе, если честно.
– Простите. Это мой первый опыт. Так арестовывали?
– Нет.
– Нет? Серьезно? Даже меня арестовывали. Переходим к следующему вопросу…
– Не понял… – Дженнаро резко вышел из игры. – Когда это тебя арестовывали?
– Ну, я же у вас интервью беру…
Я сделала вид, что вот-вот обижусь.
– Джулия, прекрати на минуту валять дурака. Когда и за что тебя арестовывали?
– Ну, как… это даже не совсем арестовывали. Так, вытащили из машины, бережно уложили на капот, руки за спину, все дела.
Он с недоумением на меня посмотрел, пытаясь понять, шучу я или не очень.
– Это было в Копенгагене, – конкретизировала я.
– Христиания? Наркотики?
– Не мой уровень. Берите выше! – Я деловито вздернула вверх подбородок. – Покушение на главу Китайской Народной Республики.
Случайно выпустив из обнимающей меня руки бокал с остатками вина, Дженнаро на лету его подхватил, не позволив пурпурной жидкости пролиться на ковер Фредерико.
– Вот это реакция! Неловко бы вышло, если бы сотрудники музея обнаружили на ковре следы от вина… Хотя я могла бы сбегать домой за тряпочкой и солью. Недалеко ведь живу, да и опыт в выведении пятен у меня есть.
– Мадемуазель, я до сих пор не привык к вашим резким шуткам.
– Вы сейчас о тряпочке или о покушении? – уточнила я на всякий случай.
– О втором.
– Так я не шучу. Мы с папой были в Копенгагене. Холод стоял собачий, несмотря на летнюю пору. День так на третий мы заскучали, начали играть в сквош, а затем решили поехать на частную экскурсию с гидом по имени Дима. Но сначала я звонила Марине, которая ответила мужским голосом и оказалась Димой…
– Мадемуазель, не испытывайте мое терпение… – он легонько стиснул мои ребра.
– Все-все! Я приближаюсь к финалу… Вам что, даже не интересно, какого цвета глаза были у Димы?
Дженнаро осчастливил меня ничего не выражающим взглядом, медленно отставил в сторону бокал и без предупреждения повалил на ворсистый ковер. По-детски смеясь, я вертелась и извивалась под ним, как могла, заранее радуясь своему поражению.
– Цвет глаз мы пропустим. Что там с Китаем?
Мои тонкие кисти запросто помещались в его сильной руке.
– У них все отлично. Мощнейшая экономика. Какой мягкий ковер!
– Нравится играть с огнем, да?
Он сказал это на автомате, без задней мысли, не желая как-то меня задеть или обидеть. Простое, вошедшее в обиход выражение – оно приобрело для нас двойной смысл из-за событий последних дней.
– Мадемуазель, я не хотел… Простите.
Воспользовавшись секундным замешательством, я постаралась освободить кисти и выскользнуть из-под него, но удача быстро отправила меня в конец очереди. Не добившись ничего, кроме взлетевшего к животу платья, я беспомощно улыбалась, ослабив сопротивление распростертых на ковре рук.
– Вы же понимаете, что это бесполезно? – спросил Дженнаро и получил в ответ мой утвердительный кивок. Вместо того чтобы поправить и вернуть на место платье, его свободная рука заинтересовалась частями тела, которые оно по логике должно было прикрывать. – Так что же все-таки произошло с главой Народной Республики?
– Я не смогу. Не смогу рассказать, если ваша рука… если вы не уберете… не уберете оттуда руку…
– Тише, мадемуазель. Вы сами напросились. Хотите, чтобы убрал? – Дженнаро решил отомстить по полной.
– Нет, конечно…
– Хорошо, – подытожил он, нахально улыбаясь и медленно возвращая на бедра мое платье.
– Так не честно…
– Я поступил так же, как и вы. Вы начали рассказ, но не дошли до сути. Решили поиграть.
– Синьор Инганнаморте, суть, до которой не дошли вы, гораздо лучше моего рассказа. Ладно… была не права. На чем я там остановилась? В общем, Дима отвозил нас в отель после экскурсии и что-то увлеченно рассказывал, как человек, влюбленный в свое дело и готовый говорить о нем ночи напролет. Когда мы подъезжали к парковке отеля, я заметила огромное количество полицейских и какой-то охраны. На въезде сформировалась небольшая пробка: то ли в гостиницу не всех пускали, то ли полиция проверяла машины – не знаю. Дима не обратил на это ни малейшего внимания и решил сделать ход конем: руль влево и полный вперед. Мимо как раз проезжал кортеж, состоящий из одинаковых черных автомобилей с дипломатическими номерами, к которому наш гид и примкнул… То есть разомкнул, неожиданно выскочив перед одной из машин. Как оказалось, в отеле вот-вот должна была состояться встреча королевы Дании с главой Китайской Республики, которого, собственно мы и подрезали. Но Диме-то что? Он ведь описывал прелести и чудеса Кронборга… даже тогда, когда нас любезно встретили автоматчики и триста утративших дар речи полицейских. Ну а дальше стандартная процедура: руки на капот, руки за спину, наручники, а потом уже все разговоры.
– Мадемуазель, у вас действительно криминальный талант…
– Да я-то тут причем? Я сидела на заднем сиденье, вникая в повествование о замке Гамлета. Загребли, как соучастницу. И вообще… Все начиналось с интервью. Продолжим…
– Вы лежите на диктофоне.
– Ничего. Обойдусь без него. Вопросы не для записи… У вас есть кумиры?
– Нет.
– Ладно. Перефразирую. Есть воры, которые вызывают у вас уважение?
– Да.
– Например?
– Берт Спаджари.
– Это кто такой?
– Альбер был интересным человеком. Разносторонним и одаренным. В день взятия Бастилии он и его ребята обчистили банк «Societe Generale» в Ницце.
– Почему именно в день взятия Бастилии? Что-то личное?
– Нет, – улыбнулся Дженнаро. – Праздник, все пьют, отдыхают, внимание привлечено к толпе и потенциальным стычкам. Удобно. Они хорошо подготовились: грамотно сделали подкоп, предварительно убедившись, что сигнализация в хранилище банка не реагирует на вибрацию.
– А как можно в этом убедиться? – Меня распирало от любопытства.
– Просто подумать головой и выбрать любой из десятков вариантов. Один из членов команды снял в банке ячейку и оставил в ней будильник. Ночью будильник завибрировал, а сигнализация не сработала. Другими словами, можно смело копать дальше.
– С ума сойти… И много они взяли?
– Прилично. Если не ошибаюсь, миллионов тридцать евро.
– Это вы называете «прилично»? – Я почувствовала, как от произнесенной вслух суммы зашевелился даже ковер.
– Да, мадемуазель, это прилично, – спокойно подтвердил Дженнаро. – И дело вовсе не в сумме. Кроме хорошего плана и высокой квалификации у ребят было еще и своеобразное чувство юмора. Они устроили в хранилище банкет, отметили праздник, опустошили не одну бутылку алкоголя и перед тем, как уйти, оставили на стене надпись: «Sans armes, ni haine, ni violence».
– Без оружия, без вреда, без ненависти? – переспросила я на английском.
– Да. Без оружия. Без вреда. Без ненависти.
– Представляю себе физиономии полицейских, – расхохоталась я.
– Полицейских поджидало немало сюрпризов. В одной из ячеек находились компрометирующие фото знаменитостей, которые Альбер с напарниками развесили на стене.
– Очень круто! Надеюсь, их не поймали?
– К сожалению, поймали. Со временем полиция взяла одного из членов команды, который сдал всех до единого. Но не переживайте, – Дженнаро заметил, как я расстроилась. – Альбер сбежал прямо во время судебного заседания. У него превосходно работала голова.
– Ну, слава богу… Обидно так первоклассно все сделать, вынести тонну денег…
– Не тонну. Чуть меньше. Порядка шестисот килограммов, – подкорректировал меня Дженнаро.
– Простите… я образно сказала…
– Не хотел вас перебивать, но не люблю ошибок в математических расчетах.
– Теперь я понимаю, почему вы в такой форме. Такие тяжести таскать… – отшутилась я. – В общем, обидно было бы украсть столько денег и оказаться за решеткой. А на чем в основном попадаются?
– На чем угодно. Можно выбросить в мусор неподалеку остаток недоеденного бутерброда, по которому определят ДНК, можно использовать горелку, но не учесть, что в стены встроена фанера, из-за которой пойдет дым и сработает элементарная пожарная сигнализация. Все что угодно.
– А вы мне можете рассказать о… о еще каком-нибудь ограблении, но с вашим участием?
– Нет. Во-первых, это уже лишнее. Во-вторых, где гарантия, что вы об этом не напишете? – Дженнаро наклонился и поцеловал меня. – Давайте заканчивать интервью. Я не могу так много разговаривать, когда подо мной лежит полураздетая рыжеволосая девочка.
– Еще пару вопросов, пожалуйста…
– Нет.
– Ну, пожалуйста. И делайте со мной все что хотите…
– Как-то у вас легко получается меня уговаривать. Достойное встречное предложение.
– Я обещаю, что не напишу ни об одном ограблении! Только о картине!
– Вы хоть дождитесь суда над Вьераном. Пишите о картине, когда его посадят.
Дженнаро ненадолго оторвался от моих плечей, которые только что лишились общества тонких бретелек.
– Вы невыносимы… А Вегас можно ограбить?
– Это еще менее вероятно, чем обыграть казино. Для того чтобы ограбить Вегас нужно быть либо Хосе Вигойей, либо тупыми Тони.
Мое платье медленно-медленно поползло вверх.
– Кем… кем?
– Вигойа брал Вегас нагло и неоднократно. Он был опытным бойцом, выдрессировал свою команду и хорошо ее подготовил. Он начал с казино «MGM Grand» и вошел во вкус: «Mandalay Bay», «New York New York» и даже неприступное «Bellagio», на ограбление которого ему понадобилось две минуты.
– Он настолько идеально разрабатывал планы?
– План не бывает идеальным. Никогда. Всегда что-то может пойти не так. В случае Вигойи это было убийство трех инкассаторов. Ради его поимки ФБР создало специальное подразделение.
– Но почему он не мог остановиться?
– Потому что это невозможно. Потому что, если ты – вор, то ты не можешь быть никем, кроме вора. Это все равно, что вы спросили бы у гея, почему он не может полюбить женщину.
– Его взяли?
– Его взяли.
– А Тони? Что за Тони?
– Два идиота, – рассмеялся Дженнаро. – Тони Бронкато и Тони Тромбино. Дядя Тони Бронкато работал чистильщиком у одного известного мафиози и предположил, что босс может согласиться помочь с вопросом трудоустройства непутевого племянника. Тони прихватил на собеседование своего дружка, но по пути в Лос-Анджелес они решили сделать остановку в Неваде и заодно ограбить казино «Flamingo». Они поселились в мотеле неподалеку под собственными именами, но Бронкато изменил внешность, нацепив на себя огромные пластиковые зубы. Короче, когда они, вооружившись, пошли на дело, хозяин мотеля уже доложил шерифу, что у него живут два дебила Тони, один из которых напугал его своими фейковыми пластиковыми клыками. Мадемуазель, перестаньте так хохотать… Я почти закончил. Тупые Тони успели ограбить «Flamingo», но уже через час владельцы казино знали, кто испортил им настроение. Это было настолько тупо, дерзко и открыто, что тут же последовала команда наказать Тони таким образом, чтобы даже у идиотов не возникало мысли посягнуть на святое.
– С ними расправились, да?
– Да, их жестоко убили.
– Мне почему-то их жаль, несмотря на то, что они тупые…
– Мадемуазель, на этом интервью подошло к концу. Что вы там мне обещали? Что я могу делать с вами все что хочу?
– Да, последний вопрос. Короткий. А что было украсть сложнее всего? За всю вашу, как бы это так правильно сказать, карьеру… Что было украсть сложнее всего? Можно я сниму с вас рубашку?
– Это уже два вопроса. Выбирайте сами, на какой из них мне ответить.
– На первый, – выбрала я, расстегивая верхнюю пуговицу.
Мягким жестом остановив руку, Дженнаро приложил ее к моим губам и, накрыв робкие пальцы своей ладонью, потихоньку повел ее вниз. Подбородок, шея, впадинка между косточками, маленький шрам на груди. Вот руки поддевают ткань платья, сантиметр за сантиметром спускают его вниз, добираются до нижней части живота и снова скользят вверх. Вниз-вверх, вверх-вниз. Вверх. Дженнаро смотрит на меня, наслаждаясь неровным, сбивчивым дыханием, и притормаживает наши ладони на левой груди, в которой заходится одержимое сердце.
– Вот, что было сложно украсть. По-настоящему сложно.
– Мое сердце? Разве это было сложно?
– Да. Потому что я этого не хотел.
– Поздно, – произнесла я с горечью.
– Знаю. – Дженнаро оставил на месте мою ладонь и стянул с меня шелестящее платье.
Простите, синьор Фредерико де Фрейтас. Сэр Бернард Шоу, кажется, уже простил. Кстати, его там напротив ремонтируют.
* * *
Под утро мы вышли на улицу. До рассвета оставалось часа полтора, и мадейрские звезды постепенно передавали эстафетную палочку началу нового, полного сюрпризов дня. Остановившись на тротуаре, Дженнаро достал из кармана пачку сигарет и зажигалку.
– Можно и мне? – попросила я.
– Последняя осталась. – Он выбросил пустую пачку в темно-зеленый пластиковый контейнер. – Я поделюсь.
– У меня дома есть. Господи… как же спать хочется… Может, у меня и покурим?
– К сожалению, я должен ехать.
– Жаль… Я думала, вы со мной поспите. – Я неконтролируемо зевала.
– Хотелось бы. Но в другой раз.
– Ладно… Тогда дайте и мне затянуться.
С аппетитом запустив в небо облако дыма, я застыла с сигаретой в руке, засмотревшись на исчезающее бесформенное кольцо.
– Странно… Раньше мне нравился сигаретный дым, а теперь у меня с ним совершенно другие ассоциации…
– Не хотите бросить курить? – Дженнаро забрал у меня тлеющую папиросную бумагу.
– Пока мне это не мешает. Не мешает теннису, бегу. Но! Если вы будете учить меня овердрафту, я брошу!
– Чему-чему я буду вас учить?
Он так и не успел затянуться из-за прорвавшегося наружу смеха.
– Ну, удар в боксе, который идет снизу вверх… Я же говорила, что если мы выберемся из тоннеля, я займусь боксом!
– Мадемуазель…
Его смех. Особенный смех. Последний раз он звучал так надрывно, когда я предложила Дженнаро половинку картины с голубиной лапкой. Мы стояли рядом, абсолютно голые, смущая вконец растерявшегося сотрудника «Reid’s»…
– Чего вы? Скажите мне… Вы не верите, что у меня получится? У нас бы было общее хобби…
Не оставшись равнодушной, я тоже начала смеяться.
– Получится, Джулия, у тебя все получится… – Он смахивал с глаз проступившие слезы отчаянного веселья. – Джулия, удар, о котором ты говоришь, называется апперкот.
– А я что сказала?
– Овердрафт, – еле выговорил Дженнаро.
– Я так сказала? Это все потому, что мы всю ночь обсуждали банковские дела. Мне точно не помешало бы выспаться. Хотя иногда овердрафт еще больнее, чем апперкот…
– Прекрати немедленно, – Дженнаро погибал от смеха.
– Не могу прекратить… Я напишу об этом в книге, можно? Просто о том, как вы смеетесь… Я ведь могу об этом написать целую книгу… Книгу о вашем смехе… Потому что… потому что это так холодно и жарко одновременно…
– У меня просьба. Вы можете изменить имя?
– Ваше имя в книге?
– Да.
– Нет. Уж больно оно красивое… Разве что фамилию… Я придумаю что-нибудь итальянское. Страстное. Живое. Хотя нет. Какая вам разница? Имя ведь все равно не настоящее. Да?
– Мадемуазель, мне пора ехать…
Дженнаро посмотрел на часы.
– Хорошо. Можно я пройдусь с вами двадцать метров? Вы у церкви машину оставили?
– Да. Но лучше вам идти домой. Джулия…
– Что?
Я бросила взгляд на выглядывающую из-за угла церквушку.
– Посмотри на меня.
– Смотрю, – улыбнулась я.
– Иди домой. Пожалуйста, иди домой и отдохни.
– Ладно, пойду… Невыносимо хочу спать… Вы мне завтра позвоните?
– До встречи, мадемуазель.
На прощание Дженнаро поцеловал мне руку.
* * *
Солнце. Оно било в глаза, щекотало ресницы и нашептывало свое несносное «wake up». Соскочив с кровати, я сделала упор на здоровую ногу и медленно поплелась в сторону кухни. «15:37» на микроволновке подсказали, что день уже почти завершился и я проспала добрых десять с половиной часов. Да будет так. Я этого заслуживала. Запустив кофемашину и обнаружив почти разряженный айфон, я бегло просмотрела список звонков и сообщений. Там не было ничего важного, кроме sms от тех немногих людей, которые знали о том, что я улетала на Мадейру. Они были напуганы, потому что новость о португальских пожарах распространилась по всему миру. Ограничившись ответом «Спасибо, все Ок», я переключилась на эспрессо в ожидании звонка от Дженнаро. Когда кофемашина подала сигнал о том, что утру быть, я обхватила пальцами керамическую чашку и поставила ее рядом с лэп-топом, который мирно спал на пресловутом стеклянном столе. Самый простой способ находиться не рядом с тобой – это писать о тебе. Конечно, мне было это известно. Создав новый документ в «Pages», я выбила на клавиатуре «Глава 1. Короли не моего рок-н-ролла». Я взахлеб писала о фейковом Элвисе, о встрече с уэльским курьером Энди, о том, как шагала по гейтам с надписями городов. Я писала о том, что чувствовала, о том, что заставляет меня писать, о наболевшем, смешном, нестираемом и, надеюсь, вечном. Я писала о боли, которая казалась мне такой реальной, о воспоминаниях, которые еще совсем недавно не позволяли сделать правильный шаг вперед, я писала о расставании с зоной комфорта, о жажде и желании что-нибудь изменить, я писала о жизни. Ожидая звонка.
* * *
Он не позвонил. Он не позвонил и на следующий день, впрочем, как и на следующий после следующего. Мужчины иногда так поступают, поэтому у меня была надежда. Она осела где-то на дне души, но все-таки еще существовала. Какое смешное слово – «надежда». Откуда ты вообще взялась, дура? Надежда… Если ты и есть, то ты должна ответить на вопрос «на что?» На что я должна надеяться? Скажи мне… на что?.. Я же все чувствовала, все понимала… Дурацкая интуиция… Пара отведенных в сторону глаз, каких-то два взгляда, которые были направлены не на меня. Я надеялась, что он занят, надеялась, что он продолжает играть в меценатство и благотворительность, я надеялась на то, что номер временно недоступен, что он может быть в тоннеле, в мэрии, в воздухе, где угодно. Я надеялась на то, что он позвонит… ответит… выйдет на связь… приедет, в конце концов… Надежда… Ты не вызываешь ничего, кроме отвращения. Надежда. Сотрясаясь от каждого звонка и малейшей вибрации айфона, я начинала медленно сходить с ума.
Когда на дисплее высветилось имя «Joana», я схватила телефон, вырвав провод из задрожавшего в розетке адаптера.
– Привет… – быстро проговорила я.
– Привет… Джулия, прошу прощения, если отвлекаю, но мистер Инганнаморте оставил за тобой номер на ближайшие два месяца.
Колени подкосились так резко, что я даже не заметила, как плавно сползаю по зацелованной солнцем стене:
– Он… Он надолго улетел? – Голос прозвучал откуда-то издалека: примерно оттуда, где секундой раньше умерла надежда.
– При всем уважении… Я не могу этого знать.
– Джоана…
Что-то мне подсказывало, что она все прекрасно знает, но не хочет меня добивать.
– Мне действительно это неизвестно, – замялась она. – Он попросил меня с тобой связаться и сказать, что если тебе что-то понадобится, все что угодно…
– Я обязательно воспользуюсь такой возможностью.
Я больше не могла этого слышать.
– Мы ждем тебя в любое время. – Джоана обладала достаточным количеством мудрости и такта, чтобы прочувствовать ситуацию и мое состояние. – Джулия, это же апартаменты Бернарда Шоу… Прекрасный вид для писателя. Подумай об этом.
– Спасибо. Я все поняла.
– И еще. Если тебе понадобится билет на самолет…
– Джоана, спасибо. Я перезвоню тебе…
Слезы душили меня с такой яростью, что разговор пора было завершать.
Автоматически нажав на кнопку отбоя, я положила голову на колени. Я знала, что работа Джоаны заключалась в том, чтобы исполнять любые капризы лучших клиентов «Reid’s», но я даже примерно не догадывалась, с какой скоростью эти капризы могут разрушить чужую Вселенную. В данном случае мою. Какое-то время я молча смотрела на стену напротив не в силах разобраться, чего мне хочется больше: завыть, закричать, заплакать или попросту умереть. Последний вариант был самым надежным и подходящим – по крайней мере, я бы ничего не чувствовала. Или чувствовала. Мне кажется, что боль, которую я испытывала, не оставит в покое даже после остановки сердца. Что я там тебе говорила по поводу аппендицита? «Когда я подумала, что больше вас не увижу, мне показалось, что мне без наркоза вырезали аппендицит». Так я тебе говорила? «Мадемуазель, я очень постараюсь оставить его на месте, когда придет время прощаться». Слезы бесшумно стекали на красную футболку, падали на паркет. Десятки, сотни, тысячи слезинок. Они заливали лежащий в ногах телефон, колени, дырявые джинсы. Аппендицит, сказал, оставишь на месте? Нет, друг мой. Мне его только что вырезал неопытный хирург-самоучка, конченый, нанюхавшийся кокаина маньяк. Он наслаждался каждым надрезом, раздирающим воплем, каждой каплей показавшейся на свет крови. Но ему все было мало, мало, ничтожно мало. Поэтому он принялся за почки, печень, селезенку, легкие, оставив напоследок убитую горем душу… Сначала она молчала, не произносила ни звука… но наконец не выдержала… вздрогнула, пошатнулась, заплакала и умоляющим шепотом попросила: «Ne me quittes pas». Она обращалась к тебе, друг мой. Да-да, к тебе. Потому что только ты мог так филигранно ее воскресить, возвысить и изувечить. Не оставляй меня… Не оставляй наедине с солнцем, океаном и островом, который наполовину жив, а наполовину мертв. Почти, как я. Какая непревзойденная ирония… Какая точная сумма случайностей… Какой невыносимо печальный финал под названием «боль»… Но перед тем, как опустится занавес, на сцене обязательно появится пустота. Она отвесит мне тщательно отрепетированный поклон, и этой немой жестокости зааплодирует сам дьявол. У него на коленях сидит ненависть, в любой момент готовая меня поглотить. Но я ей не позволю, Дженнаро… Не позволю, потому что мне проще тебя простить, чем возненавидеть. Более того, я даже тебя понимаю. Понимаю, почему ты поступил именно так. Ты не хотел видеть того, что сейчас со мной происходит. Проще было ничего не сказать и исчезнуть.
Взяв в руки телефон, я вытерла его о джинсы и, сидя на полу, написала последнее сообщение: «Ne me quittes pas». Отправленный в никуда текст расплылся перед глазами, и я изо всех сил швырнула телефон, не задумываясь о его судьбе. Плач перерос в захлебнувшиеся стоны, один из которых был прерван звуком sms-сообщения. Еле поднявшись на дрожащих ногах, я подошла к дивану, собрав все свое мужество, чтобы посмотреть на экран. Это был Жорж. Он написал, что безумно рад, что аренду моей квартиры продлили еще на два месяца. Как раз до окончания визы. Милый Жорж, если бы ты только знал, насколько я сейчас далека от твоей радости.
* * *
Я осталась на острове. Первое время я занималась мазохизмом, пытаясь привыкнуть и приучить себя к боли. Много курила, периодически ночевала в «Reid’s», часами рассматривала картину с голубиной лапкой. Я представляла, как он меняет ее ранним утром после ночи, проведенной в музее, представляла, где он сейчас, в каком городе, в какой стране, что делает, чем занимается, каким воздухом дышит. Я специально приходила ужинать в «Cipriani», заказывала «детское» вино, сидела за тем же столиком над обрывом, общалась с Паоло и мысленно тонула в океане. Иногда я встречалась с Жоржем, Франгицией и Мигелем и получала наслаждение от жгучей боли, когда кто-нибудь из них произносил имя «Gennaro». Дженнаро. Дженнаро. Дженнаро… Он был во мне, он был повсюду, жил во всем, что я видела, слышала и о чем писала.
Однажды, выходя из ресторана Роналду, я краем глаза заметила книгу на столике. Цветовая гамма обложки показалась мне знакомой, и я попросила Жоржа меня подождать. Он застыл в дверях, а я вернулась в lounge-зону, чтобы поближе рассмотреть книжку. Я не ошиблась: это была «The History of Modern Art», один в один, как у меня, с изображением неподражаемой уорхолловской Мэрилин на обложке. Женева, книга, самолет, глаза. Твои холодные, холодные глаза. Не удержавшись, я посмотрела, на какой странице оставил закладку последний читатель: Realism, p. 327, EDWARD HOPPER, Room in New York, 1932, oil on canvas. Ну что тут скажешь? Достойный выбор. К тому же, Хоппер очень любил тему одиночества. Мощнейший электрический разряд мгновенно пронесся по всему телу. Комната в Нью-Йорке. Мужчина в белой рубашке слегка подался вперед и читает газету. На нем черный галстук и жилетка от костюма-тройки. Круглый деревянный столик отделяет его от девушки, одетой в элегантное красное платье. Она сидит вполоборота, развернувшись спиной к своему спутнику, и с грустью перебирает пальцами одной руки клавиши старинного рояля. В комнате их только двое, но каждый из них существует по отдельности.
Я ушла с головой в свою книгу – набирала страницу за страницей, главу за главой, вознаграждая себя яркими мадейрскими браслетиками. Готовая глава – новый браслет. К моменту моего отъезда на руке уже было семь штук: голубые черепки, оранжевые кресты, переплетенные ниточки с надписью «LOVE». Дженнаро был прав: в какой-то степени я все еще была ребенком. Ребенком, который любил его больше всего на свете.
Я часто плакала. Плакала, когда сидела на террасе Бернарда Шоу, плакала, когда, гуляя по городу, сталкивалась с обгоревшими домами, плакала, когда смотрела на «Choupana Hills». Как-то я даже умудрилась разрыдаться на глазах у изумленного Жоржа. Часто совершая совместные пробежки, мы выбирали один и тот же маршрут, который пролегал мимо цепочки дорогих отелей. Пробегая мимо «Reid’s», я боковым зрением заметила грузовичок, который сильно выбивался среди оставленных на паркинге машин. Из него как раз выгружали отреставрированный секретер сэра Джорджа Бернарда… Я не смогла сделать вдох и приземлилась прямо на ближайший бордюр.
За несколько дней до отъезда у меня оставалось одно незаконченное дело. Татуировка. Я написала лучшему португальскому мастеру тату, но он был занят на ближайшие две недели. Замотивировать деньгами его было невозможно, поэтому все закончилось примерно так:
– Джулия, я готов поработать сверхурочно, проснуться в пять утра, но вы должны заинтересовать меня идеей.
Заинтересовать его оказалось совсем несложно: «Нельсон, татуировка должна включать в себя фрагмент картины знаменитого художника-кубиста, первую букву имени дорогого мне человека и книгу. Я видела рисунок во сне, как раз перед тем, как перестала дышать во время пожара».
Конечно, он согласился.
* * *
В аэропорт меня отвозил Жорж. Джоана заказала мне билет через Женеву, а я не очень-то и возражала. Мне вообще было все равно, когда, куда и через что лететь.
Около шести утра Жорж стоял на пороге квартиры, приготовившись спускать вниз тяжелейший чемодан:
– Ты почему в очках? – спросил он. – На улице еще темно.
– Так еще темнее.
Я вымученно улыбнулась, на секунду опустив очки на нос.
– Вот черт… Ты что… всю ночь проплакала?
«Всю ночь и последние пару месяцев», – подумала я.
– Да, меня окончательно вывел из себя прощальный ужин с вами.
Врать у меня получалось неплохо.
– Джулия, но ты же всегда сможешь сюда вернуться! – Жорж нежно меня обнял.
– Джордж… две минуты, и я спускаюсь, ладно?
– Ладно. Жду тебя внизу.
Подхватив мой багаж и слегка закряхтев, он притворил за собой дверь.
Я вышла на балкончик и, бросив последний взгляд на «Choupana Hills», мысленно с ним попрощалась. «Ты всегда сможешь сюда вернуться». А смогу ли? Конечно, когда ты проводишь на острове почти три месяца, у тебя появляются знакомые, товарищи, друзья, любимые продавцы, официанты, таксисты… Конечно, их хочется увидеть еще раз, просто спросить, как дела, улыбнуться и расцеловать в обе щеки. Но есть одно огромное «НО».
* * *
Очки я не снимала ни в самолетах, ни даже в Женеве, где шел мокрый снег и температура воздуха сильно проигрывала мадейрской. Трехчасовая стыковка подсказала мне, что самый лучший способ убедиться в своих мазохистских наклонностях – это пойти в аргентинский ресторан, где я впервые встретила Дженнаро и, опаздывая на рейс, забыла книгу на деревянной скамье. В ресторанчике было пусто, летнюю террасу закрыли из-за приближения зимы, но я расположилась так, чтобы видеть внутренний дворик и разыгравшуюся за панорамным окном метель.
– Пожалуйста, стейк… и бокал красного вина, – выговорила я по-французски, все-таки освободив подпухшие веки от солнцезащитных очков.
– Какую вы желаете прожарку? – уточнил молодой швейцарец.
– Любую. На ваше усмотрение. И вино на ваше усмотрение.
Официант быстро сообразил, что степень прожарки волнует меня меньше всего на свете, и через несколько минут появился с бокалом красного на подносе.
– Если что, у нас есть напитки покрепче.
Парень робко улыбнулся, ожидая непредсказуемой ответной реакции.
– Спасибо, но все не так плохо, – ответила я грустной улыбкой.
«Все не так плохо… Просто откровенно паршиво», – подумалось мне.
Снег за окном продолжал кутить, резвиться и танцевать. Я периодически переводила взгляд на распластавшийся на тарелке кусок аргентинского мяса, которое издевательски пахло прямо перед носом и призывало взять в руки вилку и нож с заостренными на краях зубчиками. Откинувшись на мягкую спинку, я обхватила пальцами прохладную ножку бокала и наклонила его под углом, засмотревшись на растекающееся по прозрачной сфере вино. Я чувствовала затылком чей-то пронзительный взгляд, пребывая в полной уверенности, что сейчас ко мне подойдет мальчик-официант, чтобы спросить, все ли в порядке с говядиной.
– Mademoiselle, – прозвучал за спиной мужской бас.
Безусловно, для французской части Швейцарии такое обращение не являлось чем-то особенным, но мне показалось, что вернулся садист-линчеватель, который пару месяцев назад поочередно удалил все мои органы. Медленно повернув голову, я увидела невысокого человека в идеально сидевшем классическом черном костюме. Я узнала его сразу, без секундного промедления. Мы встречались с ним раньше, здесь же, в этом самом месте, когда он передавал Дженнаро какой-то конверт, называя его совсем другим именем.
– Oui… – Меня бил такой озноб, что французское «да» показалось немыслимо сложным для произношения.
– Это для вас. – Он положил на стол маленький ключик. – Камера хранения в противоположном конце терминала. Всего доброго.
Не тратя времени на благодарности, я схватила металлический ключ и подорвалась со стула. Забыв о вещах, сумке, паспорте, чемодане и французской грамматике, я пронеслась мимо барной стойки, бросив официанту невнятное «Je serais bientot de retour». Я бежала. Я бежала так быстро, насколько могла. Задыхаясь, пролетая через толпы разношерстных пассажиров, вереницу ресторанов и монобрэндовых магазинов… я бежала. Вся моя жизнь превратилась в крохотный предмет, который я сдавливала во вспотевшей ладони. Волосы растрепались и падали на глаза, бесформенная футболка слетела с плеча, касаясь еще не успевшей зажить татуировки, а все мои мысли, прочитанные книги, люди вокруг, взлетающие и падающие самолеты, все благополучие Швейцарии, все беды земного шара – все, абсолютно все в этом мире свелось к числу «38» и шкафчику, напоминающему по виду банковскую ячейку. Я врезалась в мужчину, который выходил из душевой, расположенной вплотную с металлическими камерами. Он улыбнулся, услышав мое беглое «Pardon», и пошел своей дорогой. А я – своей. Цифры, цифры, цифры, бесчисленное множество цифр. Тридцать восемь. Еле уняв дрожь в руках, я вставила ключ в замок и провернула по часовой стрелке. Дверца распахнулась, открыв мне дорогу к содержимому глубокого ящика. Запустив в темноту руку, я наткнулась на тубус и бумажный конверт. Пожалуйста, возьми себя в руки. Успокойся. Успокойся. Успокойся. Сначала посмотри, что в тубусе. Затем распечатай конверт. Словно открывая термос, я резко крутанула крышку и нащупала приятный на ощупь холст. Это ощущение нельзя было перепутать ни с чем. Ощущение, когда твои пальцы касаются шедевра мирового искусства. Конверт… Дыши. Просто открой конверт. Не плачь. Умоляю, не плачь. Просто открой его.
Внутри лежал свернутый листик плотной бумаги, на которой размашистым почерком было написано: «Я до сих пор не знаю, у кого из нас оригинал. Но знает Вельтракки. До встречи, мадемуазель».
Мы застыли посреди «L’aeroport de Geneve». Я и «Голубь с зеленым горошком».
