Ну вот, а теперь мы встречаемся и с Дедом Морозом. Автор двух последующих рассказов, Томаш Пациньский (к сожалению, его уже нет с нами) написал два сборника рассказов про Деда Мороза и Аню-Матильду, в которых те браво расправляются со всякой сказочной «босотой» и даже с самим Сатаной. Еще у Автора имеется трилогия (третья книга не закончена) из мира Робин Гуда и альтернативно-исторический «Сентябрь». Долгое время Пциньский был редактором первого в Польше фантастического сетевого портала «Фаренгейт». Надеюсь, что когда-нибудь русскоязычный читатель познакомится и с другими произведениями этого талантливого (крайне жаль, что так рано ушедшего от нас) писателя.
Они близились, окружая полукругом. Посредине бородатый амбал с жирной, пьяной рожей обломком бильярдного кия стучал себе по левой ладони. По его морде растекалась похотливая усмешка. Он был уверен в превосходстве, даже осматриваться не нужно было, чувствовал присутствие дружков.
У того, что слева не было ничего, никакого кия, кастета, бейсбольной биты. Да ему они и не были нужны, уже на первый взгляд видно, что ему достаточно и голых рук. Голые, блестящие от пота предплечья, покрытые непристойными татуировками. Зато другой, тот, похожий на крысу, прячущий лицо в тени… Уловила отблеск, низко, отблеск света, отраженного от разбитой бутылки, которую тот держал за горлышко. Так называемой розочки.
Но она не испугалась. Только облизала пересохшие губы.
Толсторожий амбал поднял обломок кия, вздымая его для безнадежно сигнализируемого удара. Он рванул вперед…
Девочка неодобрительно выдула губы. Вечно оно так. Быстрый уход, толсторожий с выражением изумления пытается удержать равновесие. Удар по шее, легкий, нанесенный как бы мимоходом, валит его, напряженного, на пол; с грязных досок бухает пыль. Полосы света замечательно танцуют в темном интерьере забегаловки.
Вечно оно так. И сейчас, под замечательные отзвуки, похожие на рубку дерева дюжиной дровосеков, Стивен Сигал быстрыми ударами превращает в котлету лицо второго типа, того, с татуированными лапищами. А тот лишь сплевывает кровью в такт ударов, с регулярностью и обилием огородной поливалки. Так, теперь…
— Нууу, тоже мне… — буркнула, щупая по одеялу в поисках ленивчика. Сейчас тот, с бутылкой, подкрадется сзади, станет так, чтобы получить прямиком в темечко подъемом стопы в ковбойском сапоге. Ищущие пальцы нажали на кнопку. Тот же отзвук, глухие удары в бешеном темпе. На следующем канале Джеки Чан творил то же самое, разве что более грациозно. Еще канал. Фигня, анимированные снежинки, гномики в красных колпачках. Другой канал.
— Прошу тебя…
Рука, держащая пистолет, спрятана за спину, бдительный взгляд в дверной глазок.
— Прошу тебя… — губы дрожат, из заполненных слезами глаз по щеке стекает ручеек, размазывая кровь с разбитой губы.
Девочка широко раскрыла глаза. Ну впусти же ее, впусти… Она ждала щелчка замка, щелчка освобождаемых засовов. Ждала, напрягшись, хоть слышала этот звук столько раз, хоть знала, что через мгновение услышит его.
Длительное ожидание, наконец-то столь желанный звук. Матильда втискивается в дверь.
Жаль, подумала, жаль, что только сейчас. Безошибочно попала по кнопке, на экране появилась зеленая полоска. Будет погромче.
А жаль. Охотно увидела бы еще раз жирную рожу папашки, ползающего в коридоре, прежде чем Гэри Олдмен выстрелит в очередной раз. Папашки или там очередного дядюшки, один черт. Почувствовала, как схватило желудок. Нет, не один черт, этот последний дядюшка исключительно вредный. Особенно, если его разбудить, когда храпит по пьянке.
Храпит по пьянке… Все еще чувствуя судорогу в желудке, нащупывала рукой в поисках пульта, не попала, пластиковая коробочка упала на пол. Метнулась за ним, выскакивая из-под одеяла, нащупала, к счастью, сразу же — под кроватью. Сделала телевизор потише, какое-то время прислушивалась, стоя босиком на холодном полу. Тишина. Только невыразительный храп, доходящий сквозь тонкую перегородку. Может, и нет…
Скрип кровати четко прозвучал сквозь тонкий гипсокартон. Гипсокартон, это она знала точно, с тех пор, как предыдущий дяденька по пьянке выбил дыру кулаком. Хотел ударить маму. Только та всегда была быстрой, почти что как Стивен Сигал. На такой работе, хочешь не хочешь, надо быть быстрой.
Кровать заскрипела еще раз, дошло смутно различимое ругательство. Девочка стояла, не шевелясь, стискивая пульт во внезапно вспотевшей ладони. На экране Леон разливал молоко по стаканам.
Еще раз глухое ворчание. Медленно переходящее в ритмичное похрапывание. Девочка расслабилась, чувствуя, как дрожат ноги. Эти ПХВ плитки такие холодные. Тихо, чтобы не пошевелить скрипучую кровать, она вползла под одеяло. Осторожненько увеличила громкость, на самую чуточку. Все равно, все диалоги она знала на память.
Долбаные праздники. Мама вернется только под утро, бледная под макияжем, долго еще будет разминать опухшие от туфель на шпильках стопы. Дядюшка же будет шастать по квартире, перекидывая старую мебель, и разыскивать бутылку, которую обязательно сунул куда-то вечером. Пока не найдет и не сделает пары глотков, под руки ему лучше не попадаться. Понятное дело, лапать еще не будет, не утром, но вот в глаз дать может. Инстинктивно коснулась до сих пор еще опухшей губы. Это он утром угостил, несмотря на то, что мама пообещала ему за это глаза выцарапать. Все-таки стукнул, утром в канун Рождества.
— Неужто жизнь всегда такая сраная? — спросила Матильда.
— Всегда, — ответила она вместе с Леоном. — Всегда, сестренка… — прибавила она чуть позже.
* * *
Матильда складывала пистолет. Оксидированные детали безошибочно попадали на свои места.
Вот мог бы притащить что-нибудь подобное, этот чертов святой Николай. Оставить есть где, усмехнулась про себя, даже елочка имеется. С лампочками, купленными у русаков за десятку; дядька дернулся, когда увидел, как мама принесла зеленое деревце. Даже пытался быть милым, но уже после того, как засосал свою порцию. Слишком милый. Она задрожала, вспомнив прикосновение слюнявых губ на щеке, как царапала небритая кожа. И лапу, больно сжавшую ягодицу. Теперь синяк останется.
Мама тогда заорала на него, рванула за плечо, блеснула ногтями в зенки. Тот начал по-глупому объясняться, болтливый и добродушный после первой утренней чекушке. Закончилось все скандалом.
Вот мог бы принести пистолет. Мог бы… Только ведь никакого святого Николая и нет. Быть может, под ёлкой она сама найдет банкнот, от мамы, понятное дело, если встанет рано, если дяденька не успеет спионерить на водяру. Потому что мама заскочит только под утро, на минутку. И снова отправится на работу. Очень много пьяненьких папочек и дяденек шляется по забегаловкам, вместо того, чтобы примерно сидеть с семьей. Намного больше, чем в обычные дни. И, как говорила мама, как их не ощипать. Естественно. Ведь могли бы завертывать подарки вместо того, чтобы заливать глаза и искать на жопу приключений. Ведь никакого Николая нет…
Но вот пистолет принести бы мог. Она представила, как стоит над дядькой, представила искривленное страхом лицо, мушка точно между набежавшими кровью буркалами. Вооо… теперь не будешь распускать руки…
Только Николая не бывает. А дядька не торгует дурью, вообще ничем не торгует. Никто не придет его убить, никакой Олдмен со своей командой. Потому что дядька ни у кого дурь не свистнет, ни у какого крупного босса. Самое большее, это снова заявится участковый, а потом дядьку выпустят по причине мелкого вреда для общества. И ладно, хотя бы пару дней.
Нет Николая. Тогда на кой ляд эта долбаная ёлка? На кой ляд все это?
* * *
Никто не запустит корней. Ты обманываешь себя, Матильда. Это всего лишь растение, дурной сорняк. Леон ушел и не вернется. Ты осталась одна, глупая засранка.
Девочка вытерла слезы, нажала на кнопку выключения пульта. Конечные титры превратились в тонкую линию, затем в точку. Точка погасла; экран еще несколько секунд светился, бледный прямоугольник в темноте. Потом стал совершенно темным.
И вот тогда она услышала тот звук. Тихий перезвон колокольчиков.
* * *
Jingle bell, jingle bell… Серебристый звон колокольчиков настырно складывался в мелодию, он доходил откуда-то снаружи, из-за темного, плотно закрытого шторой окна. Звоночки приближались и удалялись. Лежала тихонечко, вновь была маленькой девочкой, а не лишенным иллюзий, жестоким подростком. Широко раскрытыми глазами всматривалась в темноту, но вместо нее видела сияющую ёлку, серебристые нитки дождика, цепочки из цветной бумаги. Круглые шарики, так смешно отражающие детские лица, увеличивающие любопытные носики, пухлые щечки. Белоснежек с гномиками, олененка Бемби — или как там его звали…
Колокольчики зазвенели еще раз, потом затихли. А потом…
Из-за тонкой стенки донесся глухой стук, невнятная ругань. Девочка застыла, куда-то исчезла ёлка, мерцающие огоньки. Дядька сверзился с койки. Сейчас встанет и…
Ругательства, перемешанные с тихим шарканием, а на фоне — постоянный хрип. Дядька вечно так вот хрипит по пьянке, как будто вот-вот задохнется, словно вот-вот вскочит с постели в безнадежном сражении за то, чтобы вздохнуть глоток воздуха. Чем сильнее хрипит и давится, тем крепче дрыхнет. Что-то стукнулось об пол. А дядька храпит.
Снова стук. Но уже не там, за тонюсенькой перегородкой, где стоит скрипучая кровать. Ведь это… Ну да, это из большой комнаты, как правило, пустой и холодной, там, где стоит ёлка. Кто-то включил русскую гирлянду, потому что из-за двери, через матовое стекло сочится разноцветный отсвет.
Jingle bell, jingle bell… Колокольчики вновь звенят, серебристый звук приближается, вновь удаляется. Кажется, что он заполняет ту мрачную нору, неизвестно почему называемую жилищем. Исходящий от двери отсвет добывает из мрака пятна на обоях.
Девочка чувствовала холод в кончиках пальцев, где-то глубоко таящийся страх. Но ведь… Ведь этого же не может быть. Ведь его же нет. Все это лишь сон.
Сейчас проснусь. Будет холодная квартира в грязном блочном доме. Будет этот кабан, что сейчас храпит за стенкой, этот… Пед… Погоди, как же говорила мама? Ты, педик? Нет, ты, педофил, припомнила она. Будет зеленая колючка с русскими лампочками, криво воткнутая в ведро с песком. Дядька кривился, говорил, что котами несет, когда принесла. А чем еще должно вонять, ведь из песочницы притащила…
Сейчас проснусь. Но с этой мыслью отбросила одеяло, встала на холодных плитках, почувствовала дрожь. Блин, какой же этот сон реальный, промелькнуло в голове. Сделала один неуверенный шаг, второй. Схватила дверную ручку. Колокольчики все еще звенели, заполняли всю голову, казалось, окружая со всех сторон. Jingle bell…
Нажала на ручку, дверь жалобно заскрипела, словно кот, которому наступили на хвост. Несмотря на заполняющий все и вся серебристый звон колокольчиков, услышала, как храп дядьки на мгновение прервался. Мгновение тянулось долго, отмеряемое глухими ударами сердца. А когда показалось, что прошла целая вечность, застонали пружины, дядька чего-то пробормотал и снова захрапел с регулярностью кварцевых часов. Девочка почувствовала облегчение, стекающее с волной тепла. Все еще окутанная звоном колокольчиков, она решительно толкнула дверь.
Русская гирлянда не могла давать такого сияния. Рахитичная сосенка сияла всеми цветами радуги, рефлексы играли на иголках. Даже котами не воняло, ноздри заполнил бальзамический аромат смолы, и что-то вроде запаха недавно зажженных свечек, теплый запах плавящегося воска.
Лицо девочки озарилось. Широко распахнутыми, восхищенными глазами всматривалась она в ёлку. И в того, кто, повернувшись спиной, пригнулся под ней.
А пригнулся под ней некто, одетый в длинную, подбитую беленьким мехом красную куртку. Из-под шапки, тоже красной, с помпоном, выскальзывали длинные, серебристые волосы. Святой Николай бурчал что-то под нос, копаясь в огромном, забитом чем-то мешке. Тоже красном. Пузатом, до краев наполненном всякими сюрпризами.
Она уже не была жестоким подростком. Уже не хотела быть Матильдой, с большим пистолетом. Снова была маленькой девочкой, маленькой Анечкой. Вновь, как много-много лет назад, как едва-едва помнила. Когда еще с ними был папа…
Она широко улыбнулась, радостно, губы сами собрались, чтобы повторить песенку колокольчиков. От восхищения даже хлопнула в ладоши.
Наклоненная над мешком спина бормочущего Николая дрогнула.
— …мать! — закончил он с разгона, громче и четче. Медленно обернулся. Увидав девочку, скривился.
— …мать! — повторил он. — Ну вот, снова…
* * *
Колокольчики замолкли. Она видела лицо Николая, удивленно отметив, что тот вовсе не круглощекий, румяный и добродушный. Глядя на иссохшую, бородатую физиономию, его можно было принять за Осаму бен Ладена. Если бы не шапка со смешным помпончиком. Но… но вот все кроме того совпадало. Куртка… мешок… И подарки.
— Случаем… — робко проговорила она, вытянув руку.
— Стой, где стоишь! — рявкнул Николай. Его глаза блеснули очень жестко. Будто глаза Осамы. Отступила, улыбка застыла на ее лице.
— Ладно, не бойся, — неискренне усмехнулся Николай. — Ну да, я — Святой Николай, Санта Клаус… — быстро прибавил он, видя изгибающиеся в подковку губы. Нельзя так резко, отчитал он себя, еще перепугается…
Улыбка постепенно вернулась на лицо Ани. Это всего лишь сон, подумала она. Ну да ладно, пускай продолжается…
— Ты принес мне подарки?
Николай явно спешился. Он отвел глаза и начал копаться в мешке.
— Дааа… — буркнул он в ответ. — Только все это уже и так никому не…
Вовремя прервал. Лишь бы не перепугать.
— Что ты сказал?
Да ладно. Рука Санты, копающаяся в мешке, нашла разыскиваемый предмет. Он крепко схватил его и медленно повернулся. Пора, чем быстрее, тем лучше. Нужно идти дальше, только-только загорелась первая звезда, работы еще навалом. Быть может, следущую не спартачит.
— Я должен тебя убить.
Поверила сразу же. Должна была поверить. С лица Николая глядели холодные, неподвижные глаза Осамы бен Ладена. Вообще-то, глядели они из-под смешной шапочки с помпончиком, но и над стволом тупоносого револьвера. Как минимум, 45 АСР, невольно отметила она, несмотря на охвативший ее паралич. Слишком много боевиков она видела.
— Я должен тебя убить. Ты меня видела, так что я должен.
Он все еще держал ее на мушке, целясь в самый центр груди. А он в этом разбирается, отметила Аня какой-то частицей разума, той самой, что еще не была до конца заполненной парализующим страхом. Из такого револьвера стреляют в самую широкую часть цели.
— Принципы такие… — прибавил Санта, совершенно ненужно, свободной рукой копаясь в мешке с подарками.
* * *
Колокольчики замолкли. Вместо них был слышен только гадкий звук, скрип нарезки глушителя, навинчиваемого на ствол. Санта в этом разбирался.
Под стволом револьвера болталась привязанная к нитке карточка, украшенная щекастым ангелочком и объемными елочными ветками. Можно было прочитать сделанную от руки надпись: For Michael with love, Merry Christmas — Mamma. По-английски, но с явным сицилийским почерком.
Санта Клаус уловил ее взгляд.
— А, ну да, — сказал он. — Майкл в этом году вел себя хорошо. Для Тесси у меня розга…
Это все сон, облегченно подумала она. Это отразилось на ее лице.
— Не обольщайся, малая, это реальность. Я такой же реальный, как Майкл Корлеоне, и как ты сама. А точнее — такой же нереальный. Это же рождественская ночь, ночь чудес…
Он похотливо хихикнул.
— Звери говорят людскими голосами, Санта Клаус таскает подарки. Только лишь в эту ночь. А вот это…
Он поднял револьвер, рукоятка которого была обклеена специальной пленкой. Отпечатков не останется, беспомощно подумала она… Господи Иисусе, да что я… Ведь… Ведь он сейчас…
— Ну да, — из глаз Николая исчезли веселые огоньки. — Сейчас я тебя прикончу…
Он сплюнул.
— Прикончу, и за работу… Блин, как же я ненавижу ночь на Рождество.
Вновь она глядела в вылет ствола, на сей раз он целился между глаз. Маленькая, черная дырка на конце цилиндра глушителя. Интересно, какая же это сволочь так хорошо вела себя, чтобы заслужить глушитель под ёлочку?
Ствол опустился, теперь он нацелился между грудей, маленьких, едва видимых девичьих грудей. Словно загипнотизированная, Аня всматривалась в исхудавшее лицо Санты, видела, как его язык неспешно облизывает узкие губы.
Короткая, доходящая до средины бедер рубашонка, маленькие, съежившиеся соски, просвечивающие сквозь тонкий материал. Настолько тонкий, что просвечивают трусики. В глазах Николая блеснуло нечто, напомнившее дядьку-педофила. Он еще раз облизал губы. А может сначала…
Она уловила его взгляд. И вместо страха появилась злость.
— Ну, стреляй! Делай свое и сматывайся!
Она не помнила, из какого это фильма.
Ствол вновь был направлен между глаз. Она его разозлила.
— Ладно, малая, не забывай, это только бизнес. Ничего личного.
Левой рукой она нащупала что-то на столике. Угловатые формы пепельницы. Тяжелой, хрустальной — дядька притащил после последнего взлома, никак не мог отучиться оставлять добычи дома. Заболтать, потянуть время…
— А…
Нажим на спуск сделался легче. В глазах Николая появилось нетерпение.
— Слушай, малая, у меня нет времени, работа ждет. Подарки надо развезти… Ладно, знаю, последнее желание… Только скорее.
Он опустил руку с оружием.
— Повязки на глаза у меня нет, — прибавил при том. — А сигареты детям вредны…
Тут он злорадно захихикал.
— Хоте… — засохшее горло не слушалось. Не смогу, отчаянно подумала она, не скажу. Ни звука не издам. Пускай уже все это заканчивается. В пустых глазах Санты блеснули злые огоньки.
— Ты только не уссысь, — добродушно посоветовал Николай.
Издевка подействовала.
— Вот скажи мне… — о чем же его спросить? Про что?
— Вот скажи… скажи, как ты входишь в дом, где нет дымовой трубы? — неожиданно выпалила она. Сама не знала, с чего это ей пришло в голову, такой уж любопытной никогда не была. Пальцы стиснули пепельницу.
О чудо, Санта явно смешался. Он еще больше опустил револьвер, отвел взгляд.
— Следующий вопрос, — буркнул он.
— Э нет! — с триумфом воскликнула Аня, зная, что случайно попала. — Это же последнее желание, ты обязан ответить! Таковы принципы!
Она этого не знала, выстрелила вслепую. И вновь попала.
— Принципы им… — буркнул Николай. — Но ведь это же служебная тайна…
— Погоди, какая еще тайна? — по-кошачьи фыркнула она. — Ты же и так меня убьешь… Говори, или…
Черт, попала же, малая, вредная сучка. Знает же, что ответить обязан. Чтоб ее…
— Какой там был вопрос? — Теперь уже он хотел потянуть время, хотя и не знал, а зачем.
— Как ты входишь в дом, где нет дымохода?
Тот помолчал, отводя глаза от ее настойчивого взгляда.
— Через сральник, — выпалил наконец. Худые щеки побагровели. — Через сортир! Потому так вас, говнюков, и ненавижу! И работу эту ненавижу!
Он поднял взгляд, опоздав на мгновение, уловил лишь блеск летящей пепельницы, радужное сияние ёлочной гирлянды. Он был быстр, успел нажать на курок; револьвер выпалил, тихонько кашлянув, со стенки посыпалась штукатурка и обломки бетона. Револьвер на паре метров сносил на добрые полметра вправо и вверх, мама Корлеоне всегда любила делать покупки на распродажах.
Пепельница трахнула Санту в лоб и рассыпалась на мелкие осколки. Еще до того, как те упали на пол, девочка рванула в сторону. Лишь бы добежать до дверей, выскочить на лестничную клетку… Грохнулась навзничь, попробовала вскочить.
Он стоял над ней, снизу выглядел огромным. По худому лицу стекала кровь из рассеченного лба. Шапочку с помпончиком где-то потерял и теперь выглядел как вылитый Осама.
— Не хотела по-доброму, будет по-плохому, — глухо произнес он. — Теперь будет в пузико, в желудочек или там в печеночку. Сказать ничего не успеешь, умрешь еще до того, как тебя найдут. Но не скоро…
Он поднял револьвер. Аня уже хотела закрыть глаза, как вдруг…
— Э, на это меня не обманешь, — смех прозвучал словно сдавленный хрип. — Только не на эту древнюю штучку, только не на взгляд за мою спину. Нет там нико…
Фонтан крови вырвался из груди Санта Клауса, вместе с обломками кости хлестнул по лежащей девочке. Ее крик утонул в грохоте очереди; комната, вместо запаха расплавленного воска, заполнилась смрадом пороха. В звон колокольчиков ворвались звучные удары падающих на пол гильз.
— И что ж ты, блядюга, знаешь про то, как убивают, — сказал кто-то. Николай еще стоял, но колени под ним уже подломились. Он упал рядом с Аней, рядом с ее лицом. Она могла глянуть прямо в глаз, сейчас уже мертвый и пустой. Узкие губы приоткрылись, струйка крови потекла на серебристую бороду.
Казалось, что это длилось очень, очень долго, прежде чем смогла подняться. Потому же этого не помнила. Первое, что впоследствии могла призвать из памяти — это полноватый мужчина с румяными щеками, в красной шапочке с помпончиком, с серебряной бородой, с прозрачными, синими глазами.
Синими и холодными.
Красная шуба, отороченная белым мехом, была раскрыта. Из-под нее выглядывал ствол с характерной газовой трубкой. Калаш.
— Ты кто такой, холера ясна? — спросила Аня, когда уже могла выдавить из себя эти несколько слов.
Незнакомец усмехнулся.
— Меня зовут Мороз, — ответил он. — Дедушка Мороз.
* * *
Он нежно гладил ее по голове. Сейчас ее трясло, на ногах устоять не могла. Губы, выгнутые подковкой, дрожали, словно у обиженной девочки. Которой, по сути своей, она и была.
Дед гладил ее, и в этом не было ничего от липких прикосновений дядьки — педофила или других дядюшек, что были раньше. Вдруг ей захотелось прижаться к широкой груди, выплакаться. Вдруг он застыл.
— Знаешь, я ведь не Пиноккио. Не деревянный, — пояснил тот, видя брошенный искоса, любопытный взгляд. Поднялся. — Давно уже хотел достать сукина сына. Уж слишком он расходился, особенно, когда у нас настали тяжелые времена. Принесли этого, МакДональда, а теперь еще и этого. Ну, тем не менее, удалось, благодаря тебе.
— Благодаря мне? — спросила, уже начиная успокаиваться.
— Ну да! А ты молоток! Придержала его, так что я смог успеть.
Аня встала. Он не был высоким, могла заглянуть прямо в синие глаза.
— А ты тоже молоток, — заигрывая, сказала она. — Где научился так стрелять?
Тот смешался, непонятно, то ли под ее взглядом, то ли услышав вопрос.
— Афганистан, — буркнул через пару секунд. — Знаешь, когда ты без работы, так за разные вещи берешься. А моджахедов в тюрбанах я не любил, подарков не дают.
Он закрутился на месте, улыбнулся. И когда так вот прищурил глаза, то выглядел точь в точь как добродушный Дедушка Мороз на новогодней елке для детей членов профсоюза.
— Ну да, подарки… — опечалился он. — Черт подери, я же обязан тебе чего-нибудь дать, только понимаешь, когда идешь на операцию, мешка не берешь… Ладно, пускай будет три желания.
Целых три, подумала Аня. Или всего лишь три…
Ковер-самолет, на котором улечу из этой долбаной малины. От всей этой вони, зассанного подъезда, одних и тех же фильмов. И от дядек… Ладно, это будет первое…
Хотя… Этот еще не из самых противных, бьет редко, да и попадает не всегда, потому что глаза вечно залитые. Не такой, как предыдущий, который все хвалился что у него пенис длиной тридцать сантиметров…
Этот не похваляется. Но тоже больно.
— Сначала дашь мне на минутку…
Храп прервался. Дед Мороз покачал головой.
— Почему? — плачущий, ноющий голос, словно скулеж загнанного в угол пса.
— Во имя принципов…
Даже и будучи готовым к грохоту очереди, Дед Мороз вздрогнул. Когда она затихла — как отметил с признанием: короткая, не больше четырех-пяти выстрелов — что-то еще беспорядочно повозилось на скрипучих пружинах. Но повозилось недолго, затихнув, в конце концов, с булькающим хрипом.
Дед Мороз усмехнулся. Он уже знал, каким будет следующее желание. И замечательно, ему уже давно нужна была помощница. Тем более, что оленей у него не было, лапонцы бесстыдно подняли цены.
Вот третьего желания он не угадал.
— Еще одно, — сказала Аня, когда они уже собирались выходить. Еще раз она обвела взглядом комнату, сверкающую ёлку, отсвет лампочек в мертвом, широко раскрытом глазу.
— Называй меня Матильдой.
* * *
Jingle bell, jingle bell. Колокольчики продолжали звенеть, когда они вышли из вонючего, зассанного подъезда. Холода она не чувствовала, хотя и шла босиком по раскисшему, просоленному городскому снегу. Ночь на Рождество шла к концу, звери, возможно, уже и говорили человеческим голосом, а соседи уже не могли. Из окон неслись пьяные песни, совершенно не колядки.
Сосед с первого этажа, судорожно хватающийся за стойку для выбивания ковров, обвел мутным взглядом выходящих. Никакого понимания в его взгляде не было смысла и искать. Над домом упряжка Санты Клауса делала все более тесные круги, олени были совершенно дезориентированы. Что же, подумала Матильда, попал на горячую посадочную полосу.
Пьяница у стойки икнул точно с приходом полуночи. Он с трудом сконцентрировал взгляд на внимательно приглядывающемся к нему подвальном коте.
— Ки… ся… кися… — залопотал пьяница. — Тиии-ии-хаяаа ночь… А скажи мне, котик, чего-нибудь человеческим голосом…
— Сваливай, — бесстрастно ответил кот и с достоинством удалился.
Матильда не знала, каким образом под шубой Деда Мороза поместилась ракетная установка. Но, самое главное, поместилась.
— Не забывай… — заговорил было Дед.
— Знаю. За тобой не становиться, опасная зона, — улыбнулась она в ответ.
Тот тоже усмехнулся, не отрывая глаз от прицела. Нажал на спуск; стингер с грохотом и вспышкой вылетел из трубы, разложил стабилизаторы и помчался за санями.
Олени были настороже. Отчаянным поворотом они попытались уйти от ракеты, рассыпая за собой гирлянды яркой фольги. Ошибка, термообманки были бы более к месту.
— Ой, бляаааа! — восхищенно заорал пьяница, хлопая в ладоши. Мужик попутал Рождество с Новым Годом.
С неба падали обломки досок, куски шерсти. Медленно опадала мишура. Возле самой Матильды упал маленький, серебряный колокольчик. Она отфутболила его ногой.