Голубоглазый мужчина выехал из Вроцлава уже после наступления темноты. Вообще-то, без какой-либо цели, только лишь, чтобы проехаться. Кузова едущих напротив машин сияли отблесками — в свете фар он видел их только как искрящиеся тени. Словно пилот в кабине челнока — перед ним меняющиеся схемы на панели радиоприемника, светодиоды, подсвеченные указатели, лампочки на панели управления… и та стрелка на головном циферблате, непрестанно клонящаяся вправо. Мужчину подхватила скорость, он утратил чувство времени. Он мчался в сторону Згоржельца по четырехполосной автостраде, без какого-либо плана, без размышлений, упиваясь скоростью. Все скорее, все дальше. Где-то неподалеку от Легницы заметил большегрузный автомобиль с пробитой шиной, что перекрывал полосу зелени, разделяющую обе полосы движения, и чудно стремился в его направлении…

Автомобильная авария — это мгновения, в которых все происходит невероятно быстро.

И одновременно время удивительным образом растягивается. Голубоглазый мужчина видел массу напротив — грузовая восемнадцатиколесная фура — сорок тонн стали, пластмасс и резины, двигающаяся в неуправляемом заносе, словно супертяжелая борона, перемалывающая газон и выбрасывающая вверх фонтаны почвы… Мужчина знал, что столкновения не избежать. Все происходило так быстро. Но время обрело новое измерение. На нескольких последних метрах он даже успел иррационально обдумать несколько дел. Я трезвый? Точно. Ничего мне не сделают. Есть у машины талон об обязательном техосмотре? Имеется. ОК. Тогда все в порядке. Интересно, выживет ли он сам…

Похоже, что водитель фуры был шофером с деда-прадеда. Увидав, что обязан размозжить небольшой автомобиль своей чудовищной массой, он совершил чудо. При практически неработающем, разбитом в лепешку рулевом управлении он заставил невозможное сделаться возможным. Он отпустил тормоз, хотя все в его охваченном паникой организме кричало, чтобы ни в коем случае его не отпускать, и сдвинулся вправо. Парень оказался чертовым гением! Да что там, почти что Богом. Это он стал причиной того, что произошло чудо. Легковая машинка, вместо того, чтобы врезаться под корпус, срезая пассажиру голову, стукнулась аккурат в громадное переднее колесо грузовика.

Голубоглазый мужчина услышал взрыв пиропатрона, натягивающего ремни безопасности. Нос разбила воздушная подушка. Зоны смятия приходили в «компактное» состояние. Компьютер попускал ремни, не желая повреждений печени, металлические колебательные контуры втиснули двигатель под ноги пассажира, чтобы не превратить берцовых костей в костную муку; рулевая колонка взорвала собственные заряды и встала торчком, чтобы не раздавить ему череп. Подушка постепенно спускала воздух.

Водитель легкового автомобиля очнулся в салоне, освещенном призрачным отсветом. Господи! Живой? Сколько там было на спидометре? — идиотская мысль. — Сто шестьдесят? Сто восемьдесят? Блин, могут ли за это выдвинуть ему обвинения? Блиииин… Ну что за аберрации. Он жив. Жив… Это самое главное.

Откуда здесь отсвет? Он глянул в бок. Пластиковая трубка химического осветителя выпала из ящичка и об что-то стукнулась… Во, номер. Эту светящуюся трубочку он получил во время наводнения во Вроцлаве. Достаточно было раздавить размещенную в пластиковой изоляции стеклянную капсулу и потрясти — оранжевое свечение, вызванное химической реакцией, исходит из трубки целых шесть часов. Сотрясение, вызванное аварией, запустило это дешевенькое чудо современной техники. Теперь рваный металл отблескивал апельсиновым светом.

Господи… Какие у нас потери? Мужчина закрыл один глаз, потом другой. ОК. Оба в порядке. Печень, ребра, шея. Что-то тепловато… Колени, ступни, локти… Живот, промежность, бедра, руки… Во рту он чувствовал соленую жидкость… Спокойно, это только воздушная подушка сломала ему нос. ОК. Все в порядке. Паралич? Он пошевелил пальцами рук и ног. Парализован он не был, но… это ведь может наступить позднее. Не помнил. Все его знания по данной теме были родом из фильмов. Не шевелиться. Ему нельзя двигаться. Переломы? В данный момент нельзя ничего сказать. Погоди… Он ведь может сгореть! Блииииин!!! Сопя от усилий, мужчина пытался нащупать блестящий в оранжевом химическом свете хромированный пусковой клапан огнетушителя. Нет, нет, спокуха. Прерыватель перекрыл подачу топлива. Интересно, а у того грузовика тоже имелось подобное устройство? Нет, это не имеет значения — пытался преодолеть он страх — грузовик приводится в движение дизелем, а дизельное топливо просто так не загорается. Спокойно. Впрочем, что мог он сделать гигантской фуре, врезаясь ей в колесо на своем автомобиле весом не более пары тонн. Но… черт! Ведь те, что ехали сзади, тоже должны были влепиться в бронированное препятствие.

Водитель был накачан адреналином по ноздри окровавленного носа. Организм пытался помочь, подкачивая кровь к жизненно важным органам, к мозгу и печени. Мужчина испытывал тепло в животе и голове, холод в пальцах рук и ступней. Мозг тоже старался. В мыслях крутилась откуда-то запомнившаяся инструкция: «Если на шоссе с тобой произошла авария, не выходи из разбитой машины. Движущиеся сзади машины будут бить сзади. И большие шансы у тебя тогда, когда сидишь пускай и разбитой, но металлической коробке, чем в непосредственном столкновении с чьим-то бампером. Сиди на сраке, мать твою так, и не отстегивай ремней!!!»…

Высаживаться. Ничего себе.

Вообще-то, он даже не мог двигаться. Водитель слегка наклонил голову. Кровь из носа потекла на рубашку. Даже если бы и захотел, покинуть автомобиль он не мог. Он и сам толком не знал, какая часть искареженных металлических листов — это двери… Стылым, как бы принадлежащим кому-то другому пальцем, он выдернул предохранитель спуска огнетушителя. Тот повис на большом пальце. Ничего больше сделать он не мог. Радио уже не играло. По-видимому, из разбитого аккумулятора вытек электролит.

— Здесь! Здесь! — услышал мужчина крики снаружи. — Ой, мама родная… курва!..

Как долго был он без сознания. Снова крики:

— Давай ножницы! Сюда, сюда!

Ножницы? Дорожные спасатели. Он был без сознания, как минимум, полчаса. Двадцать минут? Пятнадцать? Быстрее добраться на место не могли. А может… Кхр-трах! Он услышал громкий треск.

— Вы живы?

Что за идиотский вопрос.

— Вытащите меня, — ответил он, точно так же по-идиотски.

— Пожалуйста, не надо дышать глубоко! И выполняйте указания. — Тр-ррах! — Расслабьте мышцы, пожалуйста. Ничего не бойтесь. Сейчас мы вас вытащим.

Тр-ра-рах! Металлические листы поддавались нажиму стальных плеч пневматического раздвижного устройства.

— Все в порядке. Все уже в полном порядке, — мужчина уже видел шлем спасателя, который цитировал абзацы из инструкции. — Расслабьтесь, пожалуйста, ничего не бойтесь, мы уже на месте. Сейчас мы вас отсюда вытащим. Только действуйте совместно с нами! Прошу вас, не засыпайте.

Да кто, курва, им пишет тексты? Какой-нибудь старый пердун — спец по технике безопасности?

Ба-бах! Ножницы куда-то скрылись. Мужчина почувствовал, как несколько рук пытаются его охватить. Сила света оранжевого химического фонаря в салоне несколько уменьшилась. Кто-то надел ему на шею ортопедический воротник. Другой ножом перерезал ремни. Начали вытаскивать. Мужчина опасался боли. Но вообще-то, не почувствовал ничего, кроме нажима ладоней.

— Гооосподи, похоже, целый.

— Ну ладно, все в порядке, все в полном порядке. — Водителя положили на обочине. Мужик в белом халате сделал укол в бедро. — Попрошу не двигаться.

Ослепительный свет отоларингологического фонарика величиной с карандаш. Потом еще укол, на сей раз — в ладонь.

— Есть его документы, вот…

— Мы надели на вас венфлон, пан… Василевский. Попрошу не двигаться, попрошу сотрудничать.

Кто-то разрезал окровавленную рубашку. Два умелых разреза, и клубок окровавленной ткани полетел куда-то в сторону. Василевский приподнялся на локтях. Он чувствовал себя хорошо. Чувствовал себя, словно молодой бог. Господи Иисусе, что адреналин делает с человеком.

— Лежите, лежите спокойно. Прошу вас сотрудничать с нами, — сказал врач из скорой помощи.

— Да со мной все в порядке.

— Хорошо, хорошо… Видел я как-то раз одного типа, который бежал через поле так быстро, что мы не могли догнать. Вроде бы все и ничего, — врач слегка усмехнулся, — но перед тем ему оторвало правую ступню.

Василевский тоже усмехнулся.

— Да ничего со мной не случилось…

— В принципе оно так, — согласился врач. — Вот только… В шоковом состоянии можно даже летать без крыльев.

Два санитара принесли носилки. Голубоглазого закрепили ремнями и упаковали в карету скорой. К счастью, стояла средина ночи. Так что сирену включать не потребовалось. Тут до Василевского дошло, что он не осмотрел места аварии. Он глянул на сидящего рядом санитара.

— И сколько столкновений?

Тот с пониманием покачал головой.

— Семнадцать! — улыбнулся он. — Пана точно по ящику покажут!

— И круто?

— Ууууу, — махнул рукой санитар. — пан хоть в ту фуру впилялся, так в переднее колесо. В рубашке родился, блин. А двое следующих всандалилось под нее. Ну им кабины посрезало, и хана. Потом мерс в вашу машину, он и заслонил…

— Перед чем?

— Потом ехал грузовик, — санитар перекрестился. — Семеро, — провел он себе пальцем по шее и заговорщически подмигнул, — про этих я точно знаю. Остальные ранены, более или менее. А что потом, поглядим, — сунул он палец в рот и начал колупаться в зубе. — А пан, честное слово, в сорочке родился. Спасатели вытаскивали, словно сардину из банки.

Василевский попытался сунуть руку в карман, но ремни никак не позволяли.

— Там, в брюках у меня телефон, — он даже не мог указать подбородком. — Не могли бы вы позвонить к этим, из страховой помощи. Номер приклеен под дисплеем.

— Легко. — Санитар осторожно вынул телефон из кармана и ввел номер. Оператор тут же ответил. Пару минут он описывал ситуацию, затем глянул на Василевского. — Он говорит, — указал он на дисплей, — что с машиной все нормально. Стащат с шоссе и заполнят все нужные бумаги. Спрашивает, приехать ли за вами.

— Приехать.

— Хорошо, так я ему и передам.

* * *

Василевского завезли в больницу в Легнице. Он лежал на носилках в приемном покое, среди менее или более раненых. Как мало пострадавшего, в очередь на осмотр его поместили последним. Ну, может, предпоследним. За ним была только маленькая девочка, прижимавшая к себе плюшевого мишку. Она выпала из автомобиля, на спине были небольшие ссадины. Девчушка хлюпала носом, потому что не знала, что с родителями. Судя по виду остальных лежавших на носилках людей, с ними могло быть паршиво.

Василевский с ума сходил от скуки. Кроме сестры, которая взяла у него кровь на анализ, больше никто не появился. Врачи были заняты более тяжелыми случаями. Привязанный ремнями, обездвиженный ортопедическим воротником, он чуть не выл, ожидая дня страшного суда. И ужасно хотелось курить. К счастью, появился представитель его страховой компании, хотя в первый момент он повел себя не слишком профессионально.

— Я еб… воскликнул он, видя тела на носилках, занявшие всю площадь. — Эй, пан, вы тут не умирайте. — Но потом заставил себя говорить профессиональным, вежливым тоном. — Сейчас я устрою машину скорой помощи, отвезем вас во Вроцлав. А тут не умирайте! Умоляю пана!

* * *

Медицинскую машину удалось устроить в пять минут. Ехали они по боковой дороге, через Конты Вроцлавские. Ужасно трясло. Зато до Больницы Сорокалетия на улице Каминьского добрались быстро. Здесь уже было более профессионально. Молниеносно взяли кровь. Потом рентген: грудная клетка, шея, позвоночник. Томограф. Мозг. Вроде бы все в порядке. Молодой врач в сопровождении негра-стажера провел тщательный осмотр Василевского. После этого, наконец, с него сняли этот долбаный пластиковый воротник, уложили на столе, сестра в снежно-белом халате облила ему правое предплечье спиртом, при чем, в таком количестве, что от запаха пострадавший чуть не подавился. Новый укол. После чего хирург, без всякой боли, буквально за пару секунд, извлек из запястья осколок металла размерами миллиметра два.

— Да вы, видно, в сорочке родились, — сказал врач, поглядывая на металлический кусочек, который держал пинцетом. — Операция закончена, а пациент все еще жив… Это уже второй раз за год мне так удается.

Василевский расхохотался. Боже! Любимая его цивилизация вновь вспомнила о нем. Вновь он был в месте с хорошей организацией, хорошо снабженном соответствующими техническими средствами, обладающем нормальной и качественной информацией. Он находился в месте, где на работу брали только специалистов.

— Спускайтесь со стола, — приказал врач. — А то еще пролежни случатся.

— Могу ли я… — пострадавший облегченно поставил ноги на полу. — Мог бы я, как бы это сказать, «не оставаться до утра под наблюдением»?

— Как скажете. Только могу предложить совет. Вызовите такси, попросите водителя купить пол-литра и езжайте домой, чтобы нажраться до последнего. Вообще-то, врач не имеет права давать подобные указания, но…

— Понял. — Василевский только сейчас глянул на свой обнаженный торс. — Можно получить какое-нибудь одеяло?

Глупо было бы шататься по городу в одних брюках. Его разрезанная, окровавленная рубашка валялась в кустах где-то неподалеку от Легницы. Вместо одеяла он получил старенький, застиранный до крайности халат. Еще получил тампон, хотя кровь из носа уже и не текла. Кто-то сунул ему в карман заполненный формуляр приема на срочном дежурстве, его попросили подписать какую-то бумагу. Наконец-то он мог выйти в теплую ночь и закурить сигарету. Василевский вызвал такси по телефону, не забывая про заказ на бутылку зубровки. Его всего трясло. А иногда даже все плыло…

* * *

Постоянное высиживание по ночам перестало быть проблемой в тот момент, когда он махнул на нее рукой. Просыпался в три, в четыре и не мог заснуть. Черт его знает, то ли невроз, то ли возраст… В конце концов, не такой он и старый, сорок лет — не приговор. Не будем об этом. Поначалу мешало, потом уже нет. В каком-то смысле, это сделалось эссенцией его жизни. Летом бывало даже приятно, зимой — похуже. Летом мог наблюдать ранний восход солнца, мог выпить в сносной температуре, мог выйти из дома и знакомиться с людьми с той же самой проблемой. Странные персонажи из сна, кружащие в самых невозможных местах, в темноте, в предрассветной серости, в первых лучах летнего солнца, появляющихся в четыре часа на совершенно опустевших улицах. И речь здесь идет никак про полицейских, городских стражей или мусорщиков, которые лишь в такое время могли эффективно опорожнять контейнеры, поскольку потом пробки отбирали у них всяческую возможность действовать. Он познакомился с несколькими поставщиками, например, с паном Метком, которому пару раз помог выгрузить подносы с хлебом, и который, в благодарность угостил его целой серией анекдотов, касающихся «жизни после жизни» — именно так называют профессионалы предрассветные часы. Он наблюдал таинственных типов, снующих в странной, онирической атмосфере, в по-настоящему пустом городе. Тогда люди каким-то подозрительным образом делались вежливыми, сочувствующими, готовыми помочь и поболтать; когда можно было их узнать, можно было им помочь, можно было сделать массу странных вещей. Пару раз ему случилось проснуться в три. Тогда он выставлял будильник и отправлялся в город. Этот одинокий мир интриговал его все больше и больше. Встретил мужичка, выгружавшего контейнеры с пивом у заднего хода в магазин, разговорились. Выпили пару бутылочек, сидя на загородке у магазина. Странное время перед рассветом… Если бы он попробовал сделать то же самое часов в семь — его бы обматюкали, в лучшем случае. В другой раз забрел в ресторан, где персонал слонялся, ругаясь, что приходится торчать всю ночь на посту, потому что пара пьяных шишек не желает уходить, несмотря на такое время. Он подошел к официанту с опухшими глазами, потому что парню страшно хотелось спать, и сказал:

— Старик, мне нужно поесть (без каких-либо объяснений: «жена уехала, а я голодный», «не могу спать, потому что всего колотит»).

И свою еду он получил. Его похлопали по спине, отказались от оплаты. Официант даже присел, и они поговорили.

Вот интересно, а было бы все так же мило часов в семь, если бы, естественно, в семь часов он нашел еще открытый ресторан. Наверняка получил бы в морду за те слова, которые в четыре утра вызвали столь положительную реакцию.

Он частенько размышлял, что было такого в этом странном, опустевшем, ночном городе, вызывавшие, что люди, которых встречал, неожиданно признавали его за своего, за члена особой общности, чем-то отмеченного представителя тайного клана. Почему продавец, следящий за загрузкой новых товаров в собственный магазин в пять утра, в сонном, рассеянном свете посвятил ему полчаса, а уже в восемь мог предложить, самое большее, профессиональную, безразличную улыбку. Почему перед рассветом все становятся людьми для людей, а потом — всего лишь безликой толпой. Слишком много народу? Или это остатки атавизмов пещерных времен: «Ночью все мы должны держаться вместе, чтобы пережить, ну а днем… тут, ежели чего, можно и по морде, а потом и маленький доносик». К какой теории он склонялся сильнее? Возможно, к теории слишком большого количества. Мораль осажденного муравейника? Уже Гомбрович писал, что невозможно охватить разумом слишком многого. Человек, идущий по пляжу, увидав одного, перевернутого на спину жучка, поможет ему встать на ноги; видя же сотни страдающих жучков, пройдет безразлично; видя тысячи жучков… начнет их топтать. Не так ли и в городе? Потому-то, перед тем как толпа высыплет на улицы, к человеку отнесутся как к своему, как к члену семьи, ну а потом — словно к врагу, агрессору, солдату чужой армии.

Что-то странное происходило с его психикой. Магический мир «Книги Идолопоклонства» Шульца. Таинственные явления, словно за гранью реального мира, странные люди, какие-то жуткие мысли в голове…

А потом вставало солнце, и он вновь превращался в закончено логичное существо: что необходимо приготовить к сегодняшней встрече, хватит ли бензина в баке, чтобы справиться со всеми запланированными делами, или о чем-то забыл, наверняка ли записан номер телефона и время, когда следовало позвонить по делу, и… и… еще… и… (какая-то частичка волшебства все же оставалась) Будет ли завтра снова ночь?

Будет, будет — успокаивал он сам себя. Злобствующие люди снова превратятся в своих, в членов его клана, в братьев, готовых встать за спиной, чтобы защитить в нужде, и, если только не заснут, будут ему способствовать.

* * *

Воспоминания об аварии затирались. Он сменил жилище, приказав секретарше воспользоваться предложением первого попавшегося бюро по сдаче жилья в найм, и переехал, даже не зная толком, где находятся Карловице, которые с этих пор станут его домом. Мебель ему хотелось приобрести через Интернет, только ничего интересного не нашлось. Тогда он нанял архитектора и декоратора интерьеров. Через пару дней все было готово. Все рано, он и так практически не будет там жить. Паршиво он чувствовал внутри любых помещений.

Сейчас он стоял в очереди к кассе на бензозаправке «Esso» с банкой пива в руке. Зевал, потому что неожиданно захотелось спать. Он позвонил секретарше. Та взяла трубку, не слишком понимая, кто и что — наверное, он сорвал ее с постели.

— Слушай, купи мне какую-нибудь машину.

— А какую, шеф? — зевнула та еще более раздирающе, чем он сам.

— Какую угодно. Зайди в первый попавшийся салон и купи, что у них есть на складе. Лишь бы мы могли себе позволить.

Отключился, потому что сотрудник как раз нацелил в него в банку лазером, желая прочесть штрих-код. А у Василевского не было даже несчастных трех злотых в кармане, так что расплатился кредиткой, правда, в два часа ночи никаких комментариев на этот счет не последовало. Он вышел на валы, насыпанные для защиты от наводнений. Секретарша отзвонилась через двадцать минут, сообщив, что у нее имеется приятель, автомобильный дилер, и что он предлагает «альфу ромео», двухдверную, спортивную, на самых замечательных условиях. Хотя секретарша Василевского уже привыкла к экстравагантным выходкам начальника, на сей раз он ее здорово шокировал, раз ей пришлось будить ночью знакомых.

— Средства на это у нас имеются?

— Уфф, шеф… Мы можем позволить себе и мерс, если хотите.

— Ладно, пускай будет альфа. Только утром она уже должна стоять на паркинге.

— Нет проблем, будет.

Василевский отключился, уселся на лавке и вскрыл банку. Валы от города отделял канал, ведущий к речной верфи. В последнее время им редко пользовались. Так что спереди у него был шикарный вид на море камыша, освещенное натриевыми лампами из гипермаркета Леклерка, сзади — на течение реки с подмигивающими фонарями барок, подплывающих к шлюзу. В правое ухо Василевский вставил наушник радиоприемника. Закурил. Бедные русские моряки как раз умирали в скорлупе подводной лодки, затонувшей в холодных водах далеко отсюда, а вокруг них заводили дурацкие, политические маневры. Василевский затянулся дымом. Было тепло. Приятно. Вот только комары досаждали. Василевский вытащил из кармана баллончик с «OFF»-ом и быстро выиграл противовоздушную баталию. Средство действовало безотказно.

Василевский обожал эти предрассветные часы. Но тут справа заметил нечто необычное. Человек в костюме на валах, в три часа ночи? Да еще и подсвечивающий себе фонариком. У незнакомца был четко определенный маршрут — он подошел прямо к лавке.

— Пан Василевский? — спросил мужчина. Затем показал удостоверение с печатями, голографическими знаками и прочими прибамбасами. — Алек Мержва, Центральное Следственное Бюро.

— Слава Богу, — усмехнулся Василевский. — Я уже думал, что вы стукнете меня бейсбольной битой и заберете телефон.

Тот улыбнулся в ответ. Без приглашения присел рядом и погасил фонарь.

— Прошу прощения за беспокойство в столь необычное время. Тем более, в таком месте.

— Валяйте.

— Вижу, что вы, как обычно, не спите.

Василевский лишь пожал плечами.

— Как обычно? Я что, сделался настолько важной особой, что кто-то за мной следит?

Мержва только махнул рукой. Затем слегка прикусил губу.

— Вы знаете, — глянул он в сторону, по правилам, ведя следствие, подозреваемого вызывают в управление, выпытывают, представляют доказательства и… — он понизил голос.

— Ааа, понимаю, — Василевский почувствовал легкий укол беспокойства. — Там, на шоссе на спидометре было больше ста шестидесяти? И этим занимается Центральное Следственное Бюро?

Мержва усмехнулся.

— Вы разрешите рассказать вам одну историю?

— Пожалуйста.

— Некий человек вел автомобиль с очень большой скоростью, хотя, лично для меня это несущественно, в сторону Згоржельца. Неподалеку от Легницы он врезался в переднее колесо большегрузного авто.

— Хмм, аллюзию я понял. Но где преступление? Самое большее, мне грозит административный штраф…

— Вам? — спросил Мержва.

— Не понял.

Полицейский покачал головой.

— Тем человеком был Роберт Даронь.

Василевский пожал плечами. Ситуация делалась все более нереальной.

— Не понял?..

— Ладно. Скажем иначе. Некий человек столкнулся с магистральным тягачом. Спасатели вытащили его из машины, врач скорой помощи разрезал окровавленную рубашку и выбросил куда-то на обочину. Санитар скорой помощи вызвал представителей страховой компании. Некоего человека перевезли в больницу в Легнице, где у него взяли кровь. Приехал представитель страховой компании, после чего пострадавшего перевезли во Вроцлав. В Больнице Сорокалетия в первую очередь у него взяли кровь на анализ. В подобных обстоятельствах, как правило, делают две экспертизы. Первая должна установить, был ли водитель трезвым, вторая — чтобы определить группу крови. Ведь, вполне возможно, для возможной операции могло понадобиться переливание.

— К чему вы все это ведете?

— Так вот, копия результатов любого исследования попадает на стол офицера дорожной полиции, который занимается выяснением причин аварии. И… — Мержва понизил голос. — Офицер из Легницы получил следующие данные: у пациента из легницкой больницы была кровь с группой АВ, резус-фактор положительный, а у вроцлавского пациента — группа крови 0, резус-фактор отрицательный…

— Чушь. Кто-то просто спутал пробирки.

— Естественно, так он сначала и подумал. Он проверил карточки в обеих больницах и… поехал на место происшествия. Там он нашел окровавленную рубашку и отдал на дополнительные исследования. Результат: группа крови АВ, резус-фактор положительный.

— И что вы хотите этим сказать?

Мержва вновь усмехнулся.

— В данной ситуации первое же подозрение — самое простое. Пан Даронь, упившийся в стельку, вел автомобиль. После аварии поддался панике и вызвал помощь, чтобы избежать исследований в Легнице. По пьянке он мог и не заметить, что кровь на анализ у него брали уже в первой больнице. По дороге он позвонил своему приятелю Василевскому и попросил, чтобы тот вместо него прошел исследования во Вроцлаве. И все можно было бы устроить при самых минимальных суммах взяток.

— Что вы тут мне пытаетесь внушить? О чем вы вообще говорите?

Мержва пожал плечами.

— Я говорю о том, что гипотеза эта — абсолютная чушь, — он снова внимательно глянул на собеседника. — Оба анализа крови, как из Легницы, так и из Вроцлава, ясно свидетельствуют о том, что и пан Даронь, и пан Василевский были трезвы как… уж извините, свиньи.

— Боооже!.. А мне так кажется, что всякий может подойти, сесть на лавочке и рассказывать всякую байду…

— Всякий может. Действительно. — Мержва пригладил волосы. — Вся проблема в том, что офицер из дорожной службы — это мой коллега. Мы говорили о том случае и… А знаете, — сменил он тему. — Автомобиль, принимавший участие в аварии, был зарегистрирован на пана Дароня. Я проверил отпечатки пальцев на руле и ключах. А не знаю, чьи они, поскольку таких отпечатков в нашей картотеке нет, но наверняка и не ваши.

— А откуда вы взяли мои? — Василевский был изумлен.

— С банки, такой вот, как эта. — Мержва указал на брошенную в траву жестянку от пива. — Подняли подобную несколько дней назад.

— За мной ведется слежка?

— Велась. Следующая гипотеза, появившаяся на сей раз у меня в голове, была такова, что вы хитро убили пана Дароня и…

— Господи Иисусе, — Василевский закрыл лицо ладонями. — Подобной чуши я давно уже не слышал, — неожиданно он прервался и поднял голову. — Означает ли это для меня какие-то неприятности?

— Это означало бы для вас огромные неприятности, — поглядел на него Мержва с самой легкой усмешкой, — если бы мы нашли тело пана Дароня. Но… Что-то мне кажется, что мы никогда его не обнаружим.

Василевский молчал, выкручивая себе пальцы. Ему казалось, будто он кружит высоко-высоко над океаном бессмыслицы, но сидящий с ним рядом офицер не выглядел таким, кто верит в океан бессмыслицы. Нет, он выглядел совершенно деловым.

— Видите ли, Роберт Даронь вел себя крайне странно. Приблизительно за месяц перед аварией он ликвидировал свою процветающую фирму, и об этом факте скрупулезно информировал налоговую службу. Он уволил весь персонал, снялся с учета в Управлении социального страхования, сообщил в статистическое управление, аннулировал с двухмесячным продлением свой договор на аренду жилища. Образец идеального гражданина, воистину. Оформил паспорт. — Мержва прикурил сигарету и глубоко затянулся. — Ну и…

— Ну и? — повторил Василевский.

— Уселся в свой «пежо» и направился в сторону германской границы, по направлению к Згоржельцу. Только на пути у него оказалось громадное колесо грузовика.

— То был мой автомобиль!

— Документы говорятнеччто совершенно иное, но не будем о том. Пана Дароня неоднократно видели после аварии, как он выходил из своей квартиры. Несколько соседей подтвердили это однозначно.

— В таком случае, в чем здесь проблема? О чем вы вообще говорите?

Мержва вновь усмехнулся, на сей раз — широко. Он вынул что-то из кармана.

— А позволил себе покопаться в портфеле пана Дароня. И обнаружил его фотографию, — офицер зажег фонарь и осветил прямоугольник картона, который держал в руке. — Прошу.

Василевский дрогнул.

— Но ведь это же я!!! Это мое фото!!!

— Именно. Вы бы могли это объяснить?

— Да что объяснить, псякрев? Ведь это моя фотография!

— Выходит… вы убили своего брата-близнеца?

— Вы что, с ума сошли?

Мержва вновь сунул руку в карман. Прикурил сигарету, вынутую из смятой пачки. Глянул на фонари, освещающие паркинг перед Леклерком и на море камыша на канале, что разделял валы и гипермаркет.

— Пан Даронь мог пешком перейти границу с Чехией. Тогда не было бы ни единого следа в документах. Если бы он отправился на Запад, мы, возможно, и могли бы его как-то нацелить, но ведь он мог пересечь границу со Словакией, потом с Украиной или Россией. Тогда он находится за рамками нашей юрисдикции, а… а в бумагах ни малейшего следа. Исчез. Вот просто так исчез. И наверняка он не погиб в той злополучной аварии.

Василевский хотел перебить, но Мержва удержал его движением руки.

— Видите ли, — зевнул он, прикрыв рот ладонью. — Я выдумал уже кучу гипотез. Даронь ехал пьяным в дупель. Чушь. Вы убили Дароня. Слишком глупо. Вы являетесь агентом иностранной разведки, выдающим себя то за Дароня, то за Василевского. Слишком глупо. Чушь! И… — Мержва спрятал снимок, зажег свой фонарик и поднялся с лавки. Он выглядел по-дурацки в своем безукоризненном костюме здесь, на валах, среди деревьев и алкоголиков, среди хихикающих в кустах парочек. — И что мне с вами делать? — спросил он. — Что здесь всем нужно?

— Вы хотите предъявить мне обвинение?

— В чем? — вопросом на вопрос ответил офицер. Он бросил окурок на землю, затоптал. — Есть ли кто-нибудь, кто бы мог вас идентифицировать?

— Есть! Конечно же есть.

— Хорошо. Тогда давайте сделаем так: моя секретарша свяжется с вашей. — Он направился в сторону моста, освещая себе путь фонариком. — Прошу прощения за беспокойство.

Василевский не отвечал. Он сидел на лавке в состоянии полнейшего ступора.

* * *

«Альфа» с утра находилась на паркинге. Классная. Секретарша заслужила повышения зарплаты. Целый день Василевский провел, закупая различные аксессуары, радиоприемник, коврики, средства по уходу, освежители, замшевые салфетки, специальные тряпочки для пыли, систему динамиков, желтые и затемненные очки для различных случаев. Все это было чертовски приятно. День как-то так прошел. Вечером он поехал по шоссе на Кржыжановице (на сей раз шоссе находилось с другого конца города). Вдавил педаль газа до упора, хотя, скорее, просто из желания проверить, а не по какой-либо иной причине. Тачка летела, что твой реактивный истребитель. На поворотах цеплялась дорожного покрытия будто пиявка. Двигатель ревел на максимальных оборотах, ветер за окнами гудел, шины пели, передние фары извлекали из мрака странные силуэты деревьев… Василевский врубил радио на полную катушку. Йеаааах! Травматических остатков после аварии — никаких. Но тут приемник затих, включился телефон.

— Прошу прощения, что мешаю в такое время, — голос секретарши едва пробивался сквозь свист ветра. — Но тут звонила ассистентка офицера из Центрального Следственного Бюро.

Василвский коснулся пальцем кнопки, поднимающей боковые стекла. Теперь было слышно лучше.

— Так?

— Фамилия — Мержва. Он желает встретиться с вами и лицом, которое может вас идентифицировать.

— Нет проблем. Сегодня в полночь на паркинге на улице Казимежа.

— В том, многоуровневом?

— А разве там есть еще какой-нибудь?

— Так и передам. — Привыкшая к его чудачествам, она, все же, решила удостовериться: — А время не странное?

— Для пана Мержвы — нет. Передай ему и позвони моему психоаналитику. Пускай будет там без четверти двенадцать.

Секретарша какое-то время удивленно молчала.

— Господи! Без четверти двенадцать? На паркинге?

— Да. — Василевский коснулся кнопки, прерывающей соединение. Потом снизил скорость. Выбрал первый же съезд с шоссе, окруженный оставшимися еще от немцев бетонными противотанковыми ежами. Похоже, что он очутился на полигоне. Он открыл дверь, повернулся на сидении и опустил ноги наружу. Покусывая губы, он вскрыл банку пива, глядя на темно-синее, быстро темнеющее небо. Потом закурил.

Здзисек Ковальский много лет назад сменил имя на Моисей Хиршбаум. Был он стопроцентным поляком, с широким славянским лицом, но… ну разве видел кто-нибудь настоящего психоаналитика по фамилии Ковальский? Подобная фамилия не обещала успехов в профессии последователей Фрейда.

К тому же Здсисек был безнадежным водителем. Василевский, который в поисках места въехал на самый третий этаж стоянки, чуть ли не врезался в капот «фиата мареа», который приближался с противоположной стороны. Он рванул руль, усиление «альфы» чуть не вмазало его в бетонную стенку. Он притормозил с писком шин, затем подъехал поближе — чтобы оба автомобиля остановились борт в борт. Два боковых стекла с электрическим управлением бесшумно поползли вниз.

— Здзисек, псякрев! Как это тебе удалось ехать с противоположной стороны?

— Разыскивал свободный бокс, — Ковальский/Хиршбаум в панике глянул на свою панель управления. Как минимум три светодиода сигнализировали непорядок.

— Но ведь здесь мало места, чтобы развернуться и ехать по ходу.

Ковальский гордо поднял голову.

— Поляк сможет!

Василевский рассмеялся, но тут же сделался серьезным.

— Здзих, я, похоже, схожу с ума. Помоги мне.

— Вовсе ты не сходишь с ума, старик.

— Слушай, ко мне прицепился какой-то полицейский. Он говорит, что я — это не я. Слушай, Здзисек, помоги мне… или ему.

— ОК, а он заплатит за консультацию?

— Не смейся. Что-то у него на меня есть. Он… Похоже, он псих!

— Я как раз специалист по психам.

С обрамленного бетонными стенами пандуса неожиданно выскочила синяя «лянча». Собеседники услышали писк резины и чью-то ругань, затем щелчок открываемой двери. Алек Мержва подошел к фиату. Бамперы двух автомобилей разделяли считанные сантиметры.

— Господи Иисусе, ведь я мог в вас врезаться!

— Не Иисус, а только Моисей, — парировал Здзисек. — Моисей Хиршбаум. Приветствую от всего сердца, — протянул он руку.

Мержва пожал руку психоаналитику. Покачал головой.

— Как это вы здесь так развернулись, чтобы блокировать проезд?

— Поляк, он может! — рассмеялся Василевский.

— А вы, надеюсь, не из ГАИ? — удостоверился Здзисек.

— Мммм… Алек Мержва, Центральное Следственное Бюро, — офицер глядел на бампер своей машины с неким недоверием.

— Так как! Припарковываемся и идем, или пьем здесь?

— Я не займу у вас много времени, — сказал офицер.

— Тогда пьем здесь, — Василевский вынул из контейнера в двери альфы три банки пива. Две подал через окно.

— А он точно не из дорожной полиции? — указал Хиршбаум на Мержву. — Я могу выпить пиво и вернуться домой на машине?

Полицейский присел на капоте фиата. Он усмехнулся, не очень-то сердечно, затем сделался серьезным.

— В состоянии ли вы идентифицировать этого человека? — спросил он у Хиршбаума.

— Хмм… «Этого человека» я знаю достаточно хорошо. Как и всякий психоаналитик свою жертву.

— И с какого времени вы его знаете?

— Лет уже шесть. Или дольше.

— А вам не знаком Роберт Даронь?

— Нет.

— Как часто вы встречались с Василевским?

— Где-то раз в неделю. Иногда — даже чаще.

— Хорошо. Вы когда-нибудь видели его документы?

— Нет.

— Вы ведете тщательную документацию собственных пациентов?

Здзисек одарил его широкой улыбкой.

— А на этот вот вопрос я стану отвечать, когда меня заставит решение Суда Польской Республики. Я врач и не могу предоставлять какие-либо данные относительно своих пациентов.

— Понимаю, — Мержва слегка пожал плечами. — Но ведь я спрашивал только про документацию, а не о личных данных ваших пациентов.

— Я ничего не скажу.

— Почему пану Василевскому требовались консультации психоаналитика?

— На эту тему я ничего не скажу.

— Нууу, ведь это же не совсем нормально, когда владелец процветающей фирмы ходит к психоаналитику, причем, это единственное лицо, способное его идентифицировать?

— От меня вы ничего не узнаете. Относительно своего пациента я ничего не скажу, разве что меня заставит Суд Польской Республики.

— Ладно, ладно, — прервал его Мержва. — Теперь вы, — глянул он на Василевского. — Я тут покопался немного в ваших документах.

Тот приподнял брови.

— Какой официальный язык действует в Белизе?

Василевский выпучил глаза, удивленный Хиршбаум наклонился над рулем.

— Не понял?

Мержва усмехнулся.

— А где находится Белиз? Приблизительно… в какой стороне света…

Офицер какое-то время глядел на парочку. Он явно не ждал ответа. Прикусил губу.

— Я тут покопался в ваших документах, — повторил он. — Полгода тому назад вы прилетели во Вроцлав рейсовым самолетом из Франкфурта. В аэропорту у вас украли все документы. Среди всего прочего был украден и паспорт, о чем вы, собственно, скрупулезно заявили в полиции. Вы… — офицер понизил голос. — Вы ведь всегда весьма скрупулезны, правда?

— О чем вы вообще говорите?

— Я говорю о том, что легче всего устроить себе новый паспорт в Белизе. Это вопрос исключительно финансовый. Только я не об этом. Их консульство в Германии выдало вам дубликат, а затем вы подали заявление о натурализации в Польше. Что, если учесть ваш внешний вид, язык общения и представленные документы о предках, реализовать было совершенно несложно. И вы стали польским гражданином.

Мержва откинулся на капоте и отпил глоток пива.

— У меня такое странное чувство, что вы никогда не были в Белизе, что вы не знаете, какой там официальный язык, и вы даже понятия не имеете, где эта страна находится, и более того… Что-то мне подсказывает, что вы и в Германии не были.

— В чем вы меня подозреваете? Что это вообще за чушь?

— Я вас ни в чем не подозреваю. Любой преступник поступил бы раз в сто умнее. Не говоря уже об агентах иностранной разведки.

Хиршбаум закури. Он, казалось, вовсе не был удивлен сообщениями полицейского.

— Я мог бы все это пояснить, — буркнул он. — Если, конечно, буду иметь согласие своего пациента, — заявил он официальным тоном.

На сей раз Мержва удивленно вскинул брови. Точно так же, как и Василевский.

— Что-то я не понимаю.

— Я мог бы объяснить все происходящее… Конечно, если мой приятель и одновременно пациент позволит.

Мержва вопросительно глянул на Василевского. Тот кивнул.

— Честно признаюсь, я тоже мало чего понимаю, но… — он пожал плечами. — Если речь идет об открытии врачебной тайны, то ладно…

— Точно? — спросил у него Хиршбаум.

Василевский удивленно глянул на него.

— Ясное дело, — только и ответил он.

— Несмотря на внешний вид, дело довольно простое. Ты страдаешь… Он страдает раздвоением личности.

Василевский уставился на него.

— В настоящее время он находится в регрессивной фазе. Вот сейчас даже не помнит, по какому делу ко мне приходит. Только не спрашивайте у меня про латинские термины или точные научные объяснения, потому что ничего не поймете. Это определенный вид амнезии, связанной с расстройствами личности. В определенный момент Василевский, ну… как бы это сказать… Превращается в другую личность. Он внезапно перестает помнить, что является кем-то совершенно другим. И… ну… начинает новую жизнь.

— Погодите, погодите-ка. Правда, я обладаю весьма туманными понятиями о шизофрении. Но никак не могу себе представить, как больной перед приступом, в течение нескольких недель, с необычной тщательностью закрывает свои служебные дела, включая сюда и соцстрахование, налоговое управление и всю остальную любимую нашу бюрократию…

— Действительно. Это сложно себе представить, — развел Хиршбаум руками. — Что поделаешь. Мы до сих пор мало чего знаем о психических заболеваниях. Со времен Фрейда продвинулись буквально на волосок.

— Момент, — вновь перебил его Мержва. — Вы утверждаете, будто бы ваш клиент, ни с того, ни с сего, начинает новую жизнь, забывая о предыдущей? Он придумал, будто бы является Робертом Даронем?

— Нечто подобное я и хочу сказать.

— А каково же его настоящее имя?

— Не знаю. Лично я знаю его как Василевского, но это еще ни о чем не свидетельствует.

— И, извиняюсь за выражение, психически больной человек открывает фирму за фирмой, и в каждой немедленно достигает ошеломительного финансового успеха?

Хиршбаум расхохотался.

— Шизофреники — очень умные люди, — продолжал он хихикать. — А у этого вдобавок имеется одно специфическое свойство. Он обладает гипнотическим влиянием на людей.

— Вы хотите убедить меня, будто бы кто-то, понятия не имеющий об Интернете, неожиданно учреждает фирму, по объявлению в газете нанимает секретаршу и пару программистов, а уже через неделю способен позволить себе приобрести новенькую «альфа ромео»?

— А что такое вообще бизнес? — вопросом на вопрос ответил Хиршбаум. — Это искусство убедить контрагента, чтобы он заключил сделку именно с вами, а не с Ковальским или Новаком, которые предлагают то же самое. Вот и все. Гипнотического влияния на людей будет вполне достаточно.

— Секундочку. Вы хотите сказать, что через месяц он с равным успехом будет продавать грузовики, а через год — женские трусики?

— А еще он может создать Польскую Космическую Промышленность. Проблема лишь в найме специалистов и нахождении партнеров. А вот это второе ему удается очень даже легко.

Мержва покачал головой.

— Все это в башку не помещается, вы мне какую-то чушь пытаетесь сунуть, — разгневанно остановил он Хиршбаума. Теперь вместо одного подозреваемого у него появилось двое.

— Да пожалуйста… Как вы прекрасно знаете, никакой он не агент разведки Гондураса, никакой не преступник. Если так уж желаете, предъявите ему обвинение. Но в чем? В убийстве Роберта Дароня? А где тело? За получение паспорта за взятку? Так можете проверять в Белизе до конца жизни! Это уже мания преследования! Он будет менять шкуру словно змея. Постоянно, каждый сезон, непрестанно. Только вы ни на чем его не выцепите, потому что он чертовски скрупулезен в устройстве дел с налоговиками, что вы и сами отметили.

— И вы называете это шизофренией?

— Если говорить честно, то я не знаю, что такое шизофрения. Только прошу не удивляться, если через год вы станете вести дело Элизы Вуйтчак, гражданки Китая, богатой как тысяча чертей, проживающей в одном из вроцлавских богатых вилл, и станете размышлять над тем: куда девался Василевский.

— Ну… это уже вы пересолили.

— Возможно, но не сильно.

— Но вы же сами говорили, что уже много лет знаете пациента по фамилии Василевский.

Хиршбаум вновь расхохотался.

— Даааа? Говорил? На самом деле? — Он закурил. — А разве я, случаем, не говорил еще, что он на всех оказывает гипнотическое влияние? И вы считаете, будто бы я являюсь каким-то исключением? Уже неоднократно я убеждался в том, что он многое что может. Быть может, пять лет назад я узнал его как Збышка Грабецкого или Стефанию Лацяк или вообще — как Иисуса Христа, но, возможно, я познакомился с ним всего пару дней назад, а он мне только внушил, будто мы знакомы много лет. То ли я толком не могу рассказать, то ли вы — понять?

— И вы являетесь профессиональным психологом?

— Профессиональным… — Хиршбаум пожал плечами. — Слово-отмычка. Вы хоть знаете, что такое психология? Вижу, что не знаете, так что поясню. Психология — это наука, выдуманная врачами, которые боялись крови, — он вновь рассмеялся, но в его смехе были слышны печальные нотки. — Нихрена мы не знаем о человеческой психике. Нихрена не знаем о мозге! Фрейд, фамилия, которую знает каждый, был научным ничтожеством, что ему неоднократно доказывали. Он — научный ноль! Ничто! Но это не мешает, чтобы фрейдизм цвел и пах. Уже в качестве философии? В качестве веры? Честное слово, не знаю. Психоанализ — это не наука, тем не менее, его применяют во всем свете.

Мержва тоже сунул в рот сигарету.

— Еще немного, и вы начнете пояснять, будто бы все это нам только снится.

О! — Хиршбаум нацелил в него палец. — И вы уже находитесь на верном пути.

— На каком пути?

— Чтобы сделаться практикующим фрейдистом. Прошу прощения, профессиональным.

Офицер лишь вздохнул. Он поднялся с капота, выбросил окурок и распрямил кости.

— Вижу, что сегодня мы ни до чего не дойдем, — буркнул он. — Но вернемся к делу. Благодарю вас обоих за встречу.

Он выбросил банку в ближайший мусорный контейнер, слегка прикусывая губу, открыл двери своей лянчии, сделал жест, будто хотел остаться, переборол себя, уселся в машину и завел двигатель.

Василевский не глядел на удаляющийся автомобиль. Вместо этого он глянул на приятеля.

— Здзисек!.. — Он не знал, как толком выразиться. — Я что, и вправду псих?

— Какой еще псих? — пожал плечами Хиршбаум. — Не бери дурного в голову.

— Говори.

Тот отбросил только что прикуренную сигарету.

— У тебя в жизни все в порядке? Какие-то проблемы, помимо этого офицерика? Кто-то тебя преследует? Гонится за тобой? Или ты опасен для окружающих?

Василевский молчал. Он не мог справиться с собственными мыслями.

— Ну, и раз тебе хорошо, нечего и беспокоиться. — Хиршбаум тоже завел двигатель. — Положи на все болт и заскочи в четверг, как обычно.

Он стартовал резко, против направления движения, затем сразу свернул на ведущий вниз пандус.

Василевский даже не успел его поблагодарить. Долгое время он просидел в молчании. Затем объехал бетонный стержень здания и попал на выездной пандус, но уже по нужной стороне. При выезде было немного хлопот с электронным билетом, поскольку никто не предусматривал, что сюда можно въехать и выехать, не высаживаясь из автомобиля и не выходя наружу. Вокруг не было ни единого человека. Какое-то время он размышлял над тем, не позвонить ли в центр обслуживания паркинга, но, зная жизнь, в эту пору там тоже никого не было, так что пришлось бы выкаблучиваться с глупыми компьютерами, которые милым голоском заставляли бы его нажимать на все новые клавиши в телефоне. Пришлось выйти и разыскивать автомат. По крайней мере, на какое-то время это отвело его мысли от всего дела. Но когда шлагбаум наконец поднялся, все вернулось.

Неужто он и вправду сумасшедший? Шизофреник с приступами амнезии? Действительно ли устроил себе левый паспорт в Белизе? Ну, псякрев! Он и вправду понятия не имел, где находится этот долбаный Белиз, какой там у них официальный язык. Не сильно-то он помнил, чтобы что-то устраивал, но… Погоди. Он придавил педаль газа, мчась через засыпающий город. Ведь должен же он что-нибудь помнить. Должен иметь каких-то знакомых. Так, погодь, погодь… Секретарша? Он видел ее несколько раз. На работу принял, и правда, по газетному объявлению. На фирме были какие-то компьютерщики, имелась бухгалтерша. Ее он видел раз в месяц, компьютерщиков — вообще никогда. Все по телефону, впрочем… а разбирался ли он в этом? Устраивал простые, хорошо оплачиваемые заказы, вот и все. Боже! Здзисек мог быть и прав. Но что бы так вообще ничего не помнить? Ни одного личного знакомого? Погоди-ка… Сам Здзисек и… и… еще кто-то! Мглистый силуэт никак не желал материализоваться в мыслях. Какая-то женщина… Какая-то… какая-то… Боже! До сих пор он жил, как во сне. Шастал ночью по пустым улицам, лазил среди деревьев в парках, постоянно сам, все время погруженный в онирическую реальность. Был психом!

Альфа промчалась через Тшебницкий мост. Мост. Его он помнил. Вообще, хоть в Карловице перебрался недавно, район казался вроде бы знакомым. Во всяком случае, какие-то его элементы. Василевский слегка притормозил. Нет, домой он ехать не может, просто не выдержал бы один, в четырех стенах. Он опустил оба стекла, поддаваясь ударам теплого ветра, и разглядывался. Он помнил гигантскую башню по другой стороне Одры и улицу, затененную кованными из железа оградами. Он свернул в улицу Каспровича, помня, что под казармами там была водонапорная башня. Василевский придавил педаль газа. Альфа рванула вперед, словно он хлестнул ее плеткой, моментально проскочив, что ни говори, длинную улицу. Башня, действительно, имелась. Равно как и казармы, сейчас принадлежавшие университету. Он свернул налево. Потом направо. Военный городок. Один из более крупных домов теперь был перестроен в инфекционную больницу. Вновь свернул налево. Он наверняка помнил эту дорогу. Помнил эту брусчатку, высокие тротуары, платформу ждя противовоздушного наблюдения на одной из крыш… Василевский прибавил газу. Альфа раскочегарилась до двух сотен в час по неровной, узкой дороге. К счастью, стояла ночь, и везде было пусто. Дорога вывела его за застройки, в поля. Нет, это не поля. Полигон. Василевский придавил педаль тормоза. Остановился на мощеном подъезде рядом с проржавевшим шлагбаумом и табличкой «Военная территория — проход запрещен». Этот подъезд он помнил… Вытащил фонарик и вышел, разглядываясь по сторонам. Счастье, что это военная территория — последний столь крупный оазис чистой, ничем не загрязненной природы буквально в нескольких минутах от центра.

Василевский заблокировал центральный замок и, освещая дорогу фонарем, направился вдоль оставшейся еще от немцев бетонной дороги для танков. Вновь он почувствовал себя будто во сне. Луна освещала странную округу, поросшую доходящей до локтей травой. Или это была не трава, а камыши? Во всяком случае, серебристое море с немногочисленными островками отдельных деревьев тянулось до самого горизонта. Он ускорил шаг. Деревья появились и возле дороги. Он видел два орудия. Немецкое «acht coma acht» и польскую переделку пятидесятых годов. Оба потрепанные, сейчас представляющие собой исключительно декорацию. Откуда-то ему было известно, что следует свернуть направо. Фонариком осветил небольшую табличку «Территория противохимических учений». В узком столбе света он видел расставленные среди деревьев заржавевшие столики и… то, чего подсознательно разыскивал. Выжженный корпус немецкого транспортера времен войны. Василевский продрался сквозь высокие травы и умело запрыгнул на наклонную броню. Какой-то шутник нарисовал на бортах свастику и знаки Африканского Корпуса. Это правда, Роммель здесь тренировался, только развалины машины не имели пустынного камуфляжа. Василевский сунул фонарик в один из открытых лазов. В средине кто-то должен был разводить костер. Изнутри панцирь был закопченный, серое покрытие стен, в большинстве своем, расплавилось. Места для солдат с разбитыми контейнерами, широко раскрытый задний, штурмовой люк, пустое двигательное отделение… Василевский спустился вниз. С трудом, через два отверстия от чертовски узеньких дверок, протиснулся в командирский отсек. Уселся, а точнее, присел, на месте водителя и глянул сквозь броневое забрало, заслоняющее наблюдательную бойницу. Щели в забрале были сделаны в форме елочки, словно в шлеме средневекового рыцаря.

И в этот момент зазвонил сотовый телефон. Василевский от неожиданности вздрогнул. Фонарь упал на пол.

— Да, слушаю?

— Приветствую, — раздался в трубке низкий голос. — Вы со мной не знакомы. Полковник Вашков.

— Хмммм… чем могу служить?

— Не были бы вы так добры подойти ко мне. Что-то не хочется брести через эту траву.

— Подойти к вам? Перепуганный Василевский выставил голову из люка. — Куда?

Почти что рядом, на боковой дороге между деревьями зажглись фары двух машин. Одна из них была исключительно крупной.

Василевский выпрыгнул из транспортера и начал продираться к деревьям.

— Я не знал, что здесь нельзя ходить. Я…

— Да не беспокойтесь, — ответил полковник и прервал соединение.

Василевский заметил несколько солдат с автоматами «берилл», когда же добрался в круг света — еще и вездеход с камуфляжной окраской, а рядом с ним — бронетранспортер. На сей раз: польский и исправный.

Высокий мужчина в парадном мундире и с фуражкой-рогатывкой на голове подошел, вытянув для приветствия руку.

— Не забивайте себе голову. Количество велосипедистов, грибников и любителей шашлыка, шастающих по этой территории в выходные, настолько велико, что если бы мы хоть раз пальнули боевым снарядом, потери превысили бы Хиросиму.

— Вообще-то, я видел табличку с надписью «Военный полигон», но…

— Успокойтесь, — Вашков пригласил его в польский транспортер. — Полковник Войска Польского не предназначен для того, чтобы ловить нарушителей никому не нужных предписаний.

— В таком случае, чему я должен быть благодарен удовольствию беседы с вами?

— Видите ли, — полковник закрыл бронированную дверь и зажег лампы дневного света. — С вами у меня имеются хлопоты. И даже не хлопоты, а крупная проблема.

— Не понял…

Вашков вынул две запотевшие банки пива из пенополистироловой сумки-холодильника. Одну из них открыл и подал Василевскому.

— Потому что вы прибыли на встречу почти что на сорок лет раньше, — широко усмехнулся он.

— Боже! Да что со мной не так? Со мной что-то не в порядке.

Долгое время полковник разглядывал его. Затем отвел глаза.

— Это все здесь, — указал он на бронированные стенки транспортера, — только лишь для того, чтобы произвести на вас впечатление. Чтобы убедить вас: все то, о чем я скажу позднее, вопреки кажущемуся, это все совершенно серьезно.

— Все то, о чем я скажу позднее, ВОПРЕКИ КАЖУЩЕМУСЯ, это все совершенно серьезно, — как эхо повторил Василевский.

— Ну да, — полковник вскрыл свою банку, тяжело вздохнул и сделал небольшой глоток. — Я сотрудник военной контрразведки. И, знаете… все подобного рода службы взаимно пересекаются. Здесь услышишь какую-нибудь сплетню, там узнаешь клочок какой-то информации, и вот мы уже чего-то там узнаем про деятельность конкурентов.

— Это вы говорите про Алека Мержву?

— Ну да. Меня ужасно заинтересовало, почему это один из лучших офицеров Центрального Следственного Бюро длительное время занимается делом, в котором никого ни в чем нельзя обвинить. Хотелось бы знать, в чем тут речь?

Василевский тоже улыбнулся. Он попробовал превосходно охлажденного пива и закурил.

— Мне и самому хотелось бы это знать.

— Понятно. Я знал, что он встретится с вами на паркинге, покопался в своих бумагах, а вы знаете, сейчас у нас имеется совершенно невероятный американский компьютер, который даже умеет распознавать лица с фотографий в различных документах и… — он резко сменил тему. — Так вот, я задал своим людям вопрос: а что, собственно, нам про вас известно?

— То что я являюсь агентом Гондураса?

Полковник вновь рассмеялся.

— Гондураса, Пуэрто-Рико, княжества Монако и Эстонии. Слишком смешно, чтобы относиться к этому серьезно. Тем не менее… И что-то мне подсказало, что я смогу найти вас здесь. Назовем это шестым чувством, даром предчувствия, гаданием на кофейной гуще. С собой я привел пару человек, но, как уже говоиил, исключительно для того, чтобы произвести впечатление. Мы ждали с сумерек, ждали-ждали, и вы пришли.

Василевский тряхнул головой.

— Вы сказали, будто бы…

— Я сказал, что вы пришли на встречу на сорок лет раньше.

— Боже, опять мне кажется, будто бы я сплю и вижу сон.

— Нет, вы не спите. — Вашков вынул из конверта старую, подгоревшую по краю фотографию величиной с открытку. Вначале показал оборотную сторону. Там по-немецки было написано: «Рита, встретимся здесь через сто лет. Твой Руди». И дата: 19 мая 1943 года. Полковник без спешки повернул бумажный прямоугольник, чтобы можно было увидеть, что же на фотографии изображено. А на ней был изображен тот же самый полигон, тот же самый германский транспортер, только в состоянии пятидесятивосьмилетней давности. На крыше военной машины стоял Василевский в мундире вермахта с винтовкой за спиной. В руке у него был букетик полевых цветов, на лице улыбка.

— Это… но ведь это…

— Сегодня с фотографией можно сделать все, что только пожелаешь, — сухо перебил его Вашков. — Только по причине фотомонтажа я бы вас не беспокоил. Фотография самая настоящая.

— Откуда она у вас?

— О-о, а вот этот вопрос уже весьма интересный. Наш чудный американский компьютер, разыскивая информацию относительно вас, проводил сравнение лиц на фотоснимках. Какой-то не слишком умный программист забыл установить ограничение по времени до года, я знаю… семидесятого или восьмидесятого. А тут, бах, имеется ваш снимок! Из 1943 года.

— Вы же это несерьезно.

— Теперь вы должны понять, почему с самого начала я заявил, что, ВОПРЕКИ КАЖУЩЕМУСЯ, я буду серьезен.

— Не думаете ли вы, будто бы я этил в 1943 году!

Вашков только пожал плечами.

— Я исследовал все перехваченные после войны германские акты. И снова любопытная история. Так вот, в гестапо, а потом в РСХА, Головной Управлении Безопасности Рейха, работала одна женщина. Рита Лауш. Она была настолько хорошим следственным офицером, что поднялась достаточно высоко, будучи единственной женщиной на таком посту. Ей подкидывали наиболее сложные дела и… В сорок третьем ей подбросили очередное. В армии выявил агента иностранной разведки. Ефрейтора Рудольфа Шенка. Но тут сразу же появились сомнения. Иностранная разведка разместила в германской армии… рядового? Зачем? Дело было очень странным. Но тут мы должны немного отступить во времени. Так вот, в тридцать девятом году герра Хайни Губера должны были послать из Бреслау на войну с Польшей. К сожалению, в Тшебнице поезд сошел с рельсов. Один смертный случай: Хайни Губер. Через пару лет командование решило выслать рядового Кристиана Меллера на восточный фронт. К Сожалению, герр Меллер погиб вместе со всем взводом в авиакатастрофе под Оппель. И все было бы в полном порядке, но совершенно случайно было установлено, что Хайни Губер, Кристиан Меллер и Руди Шенк — это один и тот же человек. О чем, хотя бы, свидетельствуют фотографии из соответственных документов.

Вашков выкладывал на небольшой металлический столик пожелтевшие германские документы с прикрепленными к ним фотографиями Василевского в мундирах различных родов войск.

— В обычных условиях никто голову бы себе не ломал, но что-то обратило внимание офицера, ведущего расследование. Одна весьма странная мелочь. Если какая-то разведка тратит столько энергии на то, чтобы «воскрешать» своего агента, то есть, организовывать столь серьезные несчастные случаи, чтобы прикрыть псевдо-смерть, то почему этим человеком является некто, стоящий столь низко в войсковой иерархии. Почему именно в Бреслау? С этого времени дело должна была вести Рита Лауш. Ее первым шагом стала раскопка могил герра Губера и герра Меллера. Тел в гробах не было. И вот тут начинается самое любопытное. Фрау Лауш арестовала Рудольфа Шенка. Они как раз направлялись на автомобиле в Берлин для допроса, — Вашков почесал подбородок. — Хмм… в Берлин? Обычного рядового? Зачем?

— Зачем? — повторил за ним Василевский.

— Вот этого уже никто не знает, — слегка усмехнулся полковник. — Во всяком случае, они не доехали.

— Неужели авария?

— Верно. Мне нравится ход ваших размышлений.

— Где-то неподалеку от Легницы? На шоссе?

Полковник кивнул.

— Неподалеку от Лейгниц, именно. Какие-нибудь ассоциации?

— Только не издевайтесь.

Вашков распрямил спину, слегка скривился.

— Спасательная группа засвидетельствовала смерть Шенка. Рита Лауш выжила. Но вот тело Шенка исчезло. Как будто его и не было. Кто бы там занимался каким-то рядовым, но…

— Но это еще не конец, правда?

— Действительно. Риту Лауш застали за тем, как она уничтожала документы по делу. Причем, к сожалению, очень эффективно. Не осталось ничего, кроме этой вот фотографии, которую в самый последний момент вытащили из печки. И одного фрагмента бумажной страницы. Следствие было передано выше. Первая гипотеза была такая: Рита влюбилась в подозреваемого, наилучшим доказательством чего является именно этот снимок; она инсценировала автомобильную аварию под Лейгниц и помогла любовнику сбежать, а потом начала затирать следы, сжигая акты. В то время, и вправду, не либеральничали. Тем не менее, в знак признания былых заслуг Риту не расстреляли, а всего лишь разжаловали и перевели в никому не нужный отдел обеспечения безопасности на завод в Диренфурте. Это нынешний Бржег Дольны.

— И что дальше?

— Ничего. Рита до Бржега не доехала. Где-то неподалеку Олавы в поезде ее случайно застрелил пьяный солдат. Его присудили к смертной казни. Приговор был исполнен в 1944 году. Ничего больше по тому делу нам не известно.

— Что-то слишком много здесь случайностей, — буркнул Василевский.

— И я так считаю, — согласился с ним полковник.

— И к чему вы ведете?

Вашков вынул из кармана очередной бумажный прямоугольничек. Какое-то время он держал его в ладони, затем положил на металлическом столике.

— Это как раз и есть Рита Лауш.

Василевский взял в руку снимок со служебного удостоверения. Боже! Эту женщину он знал! Но не в гадком фашистском мундире, как здесь. Он знал ее, без каких-либо сомнений. Боже, это та туманная фигура, которую он пытался припомнить. Господи! Вот только припомнить бы, откуда. Откуда он ее знал? Почему ее любил? Необходимо вспомнить.

Полковник Вашков следил за изменениями его лица. Отпил пива. Закурил. Вокруг царила идеальная тишина.

— А вы… вы тоже хотите меня в чем-то обвинить? — после долгого молчания спросил Василевский.

— В чем?

— Ну… не знаю. Ведь этот разговор вы ведете с какой-то целью.

Вашков лишь печально усмехнулся.

— Тааак. Обвинить вас? Что вы были агентом иностранной разведки в Бреслау, в 1943 году? А если и так, при всей фантастичности предположения, тогда вы были нашим союзником. Так что какие-либо обвинения предъявлять сложно.

— Тогда, что вам во всем этом нужно?

— Мне хотелось бы знать, над чем уже много недель ломает голову Алек Мержва. Что здесь разыгрывается?

— Я вам объяснить не могу.

— А эта странная надпись: «Встретимся через сто лет»?

— Простите. Но я — псих. Я ненормальный. Я болен шизофренией. Свяжитесь с моим психоаналитиком.

— Очень выгодное объяснение.

— Да не объяснение это! — выкрикнул Василевский, выйдя из себя. Он не мог справиться с тем, что было внутри него, что буйствовало в голове. — Я не знаю, о чем вы вообще говорите!

— Ну ладно, — полковник немного скривился. Он хотел спросить еще о чем-то, но махнул на это рукой. — Вас не подвезти до оставленной у подъезда машины?

— Был бы весьма обязан.

Вашков открыл бронированную дверь, пропустил Василевского вперед, указал на разрисованный камуфляжными узорами вездеход. Солдат за рулем включил зажигание.

— А знаете, одна вещь меня все же интересует.

— Какая?

Полковник указал ему место в машине. Он снова вынул из кармана подгоревший листок из немецкого дела. На нем четко были видны орел со свастикой.

— Зачем Руди Шенк, ни с того, ни с сего, в 1943 году начал учить польский язык?

* * *

Следующий день был одним сплошным кошмаром. Какие-то встречи, деловые переговоры, всякая бредь, чушь, бла-бла-бла… Тем более, что Василевский не выспался. Он вообще не ложился в кровать. Подпухшие глаза резало. Тем не менее, он не мог вернуться домой. Он не мог бы выдержать даже нескольких минут сам, закрытый в полностью устроенном доме. Какой-то след инстинкта самосохранения удерживал его не делать подобного. Интересно, и как мог он кончить? С кабелем питания от пылесоса, затянутым на шее и… и что? Прыжок с балкона на двухметровом удлинителе? Нет, нет. Он был сумасшедшим, шизофреником, но абсолютно ненормальным он не был. Ха-ха-ха! Он прекрасно понимал, что как только закроется в четырех стенах с телевизором в качестве спутницы жизни, то быстро кончит на двухметровом проводе, шокируя соседей ниже этажом. Он сходил с ума. Явно. Что-то было не так. Он пытался вспомнить Риту Лауш, только та в его воспоминаниях звалась иначе. Господи! Да какая еще Рита??? Ведь он никак не мог жить в сорок третьем! Даже в качестве психа. Это совершенно невозможно! Когда на город упали сумерки, Василевский отправился на Новый Рынок и вошел в немецкий бункер, спрятавшийся под поверхностью площади. «Зона Радио Цвет» — гласила надпись над бетонными ступенями. Сейчас там был клуб с дискотекой. Железобетонные стены гарантировали, что никакой из рвущих уши звуков не потревожит покой обитателей окружающих домов. Банда лабала на таком усилении, что невозможно было услышать даже собственных мыслей. И как раз это, более-менее, и было сейчас нужно. Василевский прошел мимо туалетов; пластиковых, прозрачных дверей. Охранники, измерившие его скучающим взглядом, кафельная плитка на полу… Боже! Откуда-то он знал, что когда-то здесь была мощеная улица в подземельях, гранитные бордюры и армированный бетон. Что когда-то наверху стреляли из пушек, а здесь, внизу, был госпиталь и склад боеприпасов. Фосфорная бомба. Потом, уже в шестидесятые годы пугали детей, заводя их в бункер и неожиданно гася свет, и тогда фосфор, въевшийся в стены, начинал светиться. Дети плакали от страха, рабочие гоготали, насмехаясь над обдувшимися малышами. Нет, нет, нет. Это всего лишь умственные аберрации. По-видимому, он должен был читать об этом в какой-то книжке. Хмм. Все-таки, нет. Он четко помнил замощенную улицу под землей. Ну хорошо. Слышал об этом еще ребенком. Другие рассказывали. Быть может, разок и был в этом месте. Возможно, разок. И, возможно, даже расплакался. Или видел разнывшегося приятеля. Так что оттуда, из шестидесятых, он и помнит мощеную улицу под землей. Нет, он не сумасшедший. Не псих. У него только шизофрения, а ее можно контролировать. Можно! Нужно только захотеть.

Василевский присел у стойки, и вопя во все горло, чтобы бармен смог услышать его в грохоте суперусиленной группы, заказал большуууую текилу. Взамен получил полный стакан, здесь не цацкались с рюмочками, и тарелку с нарезанными лимонами. И он начал заливать текилу в глотку, загрызая парой долек. Он хотел напиться. Упиться, и забыть обо всем. Забыть про бабу по имени Рита… Боже праведный, какая еще Рита? Что эти идиоты с ним наделали? Грохочущая музыка рвала барабанные перепонки. Толпа сходила с ума. Василевский желал упиться в стельку.

Вдруг он обратил внимание на то, что подростки вокруг замолкают и глядят куда-то ему за спину в нарастающем изумлении. Даже бармен выпучил глаза и упустил протираемый стакан, который расколотился на полу.

Василевский повернулся на барном табурете. За ним стоял священник в сутане, а рядом — две монашки с руками, сложенными, словно для молитвы. Окружающие подростки не могли выйти из ступора. Даже банда на сцене сбилась с ритма. Чего-либо подобного здесь не наблюдалось, по крайней мере, с сорок пятого года.

— Я хотел бы попросить пару минут беседы с тобой, сын мой, — заорал ксёндз, как можно громче. — Может, выйдем?

Василевский сглотнул слюну. Шизофрения? Но ведь окружающие тоже его видят. Он допил остаток текилы. Господи Иисусе! Или это сон? Он заплатил за спиртное цену не менее половины фольксвагена. А почему бы и нет? Ведь все это всего лишь психическая болезнь. Священник и две монашки в дискотеке. Нормально! Но почему малолетки вокруг так пялятся?

Он поднялся с высокого табурета, кивнул. Потом они направились вверх по ступеням немецкого бункера.

— А святой отец не боится ходить ночью в сопровождении двух монашек?

— Именно, благодаря их сопровождению, и не боюсь. Это мои охранницы.

— Переодетые спецназовки?

Священник легонько усмехнулся.

— Нет, они настоящие сестры во Христе. — Он направился в сторону Хали Тарговей. — Но это превосходно обученные девушки.

— А… святой отец кого-то представляет?

— Епископскую Восьмерку.

— Не понял?

— Ну… нас еще называют церковной информационной службой, и даже разведкой или христианской службой безопасности. Только все это глупости. Мы не являемся отдельным батальоном ченстоховского спецназа имени Девы Марии.

Василевский улыбнулся. Умел мужик пробудить к себе симпатию.

— Кое-то слышал. Вроде бы, вы используете женщин для сбора информации.

— В какой-то мере, это правда. Хотя, мне не совсем нравится слово «используете». Они сами приносят нам много данных, по собственной воле.

Они прошли мимо Халы, громадного строения, стилизованного под средневековый замок; вошли на территорию парка над Одрой. Ксёндз указал на одну из укрытых под деревьями лавочек. Сестры остановились в паре шагов. Головы обеих были спущены долу, руки сложены, словно для молитвы. Нереальность ситуации заставила Василевского поёжиться.

— У меня желание упиться до положения риз, — буркнул он.

Священник вынул из-под сутаны небольшой термос.

— К сожалению, я не взял даже церковного вина. Зато предлагаю отличный чай. Я не хвалюсь, но в чае разбираюсь.

Он налил в завинчивающуюся крышку немного темной жидкости. Василевский попробовал. Напиток, и вправду, был превосходным. Горьковатый, пряный, ароматный. Содержавшиеся в нем дубильные вещества стягивал слизистую нёба, возвращал ясность мыслям. Гениальное питье. Тяжелое, словно бетон, и в то же время легкое, будто высушенный стебелек восточных приправ. Не крест, а именно чай должен был бы стать символом Церкви.

— Видишь ли, сын мой, — священник вновь наполнил крышку содержимым маленького термоса. — Мне известно, что ты разговаривал с паном Мержвой и паном полковником Вашковым. И даже, представь себе, знаю — о чем.

— Я и не знал, что церковные службы пересекаются с гражданскими.

— Совершенно не пересекаются. Узнал я совершенно случайно, и это дело нас весьма заинтриговала. Весьма!

— Догадываюсь. — Василевский допил чай, отдал крышку, вытащил сигареты.

Священник возмущенно поглядел на него.

— Совершенно ужасная вредная привычка, сын мой. Ты обязан проявить волю и бросить это свинство, — затем беспокойно огляделся по сторонам. — Но если не собираешься покончить с курением немедленно, тогда угости меня сигареткой.

Василевский протянул в его сторону пачку.

— Так вы, святой отец, собираетесь продолжить то дурацкое дело с Даронем, Ритой Лауш и так далее?

— Я удивлю тебя, сын мой. И даже сильно.

Он затянулся сигаретой. Уже собрался продолжить, как вдруг из боковой аллейки появилась пожилая женщина.

— Бог в помощь, — сказала она.

— И в-м т-го же, — священник едва произнес это сквозь стиснутые губы, не желая выпускать дыма в ее присутствии. Сигарету он спрятал под лавку, словно ученик, которого неожиданно «застукал» учитель. Из-под его сутаны дымило, словно из паровоза.

— А-а, так тут собирают деньги на благотворительные цели? — заметила женщин двух монашек. Она вынула портмоне и вручила им монету в один злотый. Сестры одновременно присели в книксене и прошептали слова благодарности.

Как только женщина ушла, ксёндз раскашлялся. Но потом сразу же заново затянулся. Одна из монашенок подбросила полученную монету вверх, умело поймала на лету, переложила из ладони в ладонь и перевернула.

— Орел или решка? — спросила она у напарницы.

— Орел.

Первая открыла сжатую ладонь.

— Решка. Ты продула!

— Девочки! — рассердился священник. — А ну, спокойнее. — Как только обе опустили головы и сложили руки, словно для молитвы, он вернулся к беседе. — О чем это я говорил?

— Что я удивлюсь.

— Ага. Ну да, — ксёндз откашлялся и вновь затянулся дымом. — Так вот, когда-то мы проводили подобное следствие. Ох, — отмахнулся он. — Следствие, слишком громко сказано. Но кое-что подобное.

— По делу Дароня?

— Нет. Нас весьма интересовали некие странные случаи. В сороковые годы, здесь, во Вроцлаве, Церкви очень насолил некий деятель PPR. Фамилию называть нет смысла. Этого пана потом застрелили мародеры в Дзержонёве. Что самое удивительное, его распознали как члена Гражданской Милиции в Валбржихе. Через год. Вроде бы ничего, может, брат, может, двойник, случайное подобие или ошибка кого-то из наших прихожан, либо же излишняя подозрительность какого-нибудь клирика… Вся проблема в том, что Церковь памятлива. Не в смысле мести, Боже упаси, но у нас дела остаются в памяти надолго. По-настоящему надолго.

— Тысячи лет?

— Не будем преувеличивать, — усмехнулся священник. — Но это еще не конец. Тот пан из милиции погиб под осыпавшимся терриконом в Валбжихе во время ливня, это случилось где-то в шестидесятых годах. И опять же, это еще не конец истории. Одна из прихожанок узнала его в 1979 году! В Немче. Тогда он был викарием тамошнего костела.

— Вааааааа! — расхохотался Василевский. — Вначале PPR, потом милиция, а затем и викарий. Он словно бы предугадывал будущее, — загоготал он еще громче. — Ну и выбирал соответствующие местечки.

— И уст моих вынул это, сын мой, — вежливо усмехнулся ксёндз. — Воистину, из уст вынул!

— Но ведь все это — большая куча глупостей!

— Дааа!? — улыбка неожиданно исчезла. — А Руди Шенк. С чего это он вдруг начал изучать современный польский язык в самый разгар войны?

— Что вы хотите этим сказать? — Василевский и сам пришел в себя. — Погодите… СОВРЕМЕННЫЙ язык? Не понял?

— Ха! Потому что Рудольф не был немцем.

— А кем же?

— Этого я не знаю. Он не был немцем. Не был и поляком тридцатых годов, не был и…

— Погодите, погодите. Что это еще за определение «поляк тридцатых годов»? — Василевский закурил вторую сигарету. — Я и так уже знаю, к чему вы все это ведете. Это я был Рудольфом Шенком, тем PPR-овцем, тем милиционером, а вдобавок ко всему — еще и викарием, правда? Это я был Робертом Даронем, которого, впрочем, сам же и убил. Это я соблазнил Риту Лауш, будучи перед тем самыми различными личностями, так?

— Похоже, что фотографии свидетельствуют именно об этом, только это ничего еще не решает. В отличие от иных следственных служб, мы занимаемся так же делами не от мира сего.

— Вы уж простите, не хочу святого отца обижать, но это все бредни!

— Видишь ли, сын мой, у нас нет таких компьютеров, как у пана полковника Вашкова. Но… У нас имеется двенадцать тысяч сестер во Христе и громаднейшие архивы. Каждая из монашек получила ваши фотографии различных периодов и мнооооожество времени на поиски.

— И что-то обнаружили?

— Действительно. Несколько фотографий девятнадцатого века: из Вроцлава, из Белявы, парочки других мест. Несколько жизнеописаний, к сожалению, не полных. Имеется даже одна гравюра шестнадцатого века, хотя, естественно, то могла быть и ошибка, ибо подобие тогдашних изображений по отношению к оригиналу оставляло желать лучшего.

— Вы смеетесь?

— Боже упаси! — поднял тот руки.

Они молча сидели в темноте, на лавке, глядя на извилистые речные каналы перед ними, на освещенные фонарями мосты, наконец, на костельные башни на другом берегу, из которых прожекторы извлекали странные тени.

— Видишь ли, сын мой, — заговорил ксёндз. — У пана полковника Вашкова имеются современные технологии, доступ к немецким документам; у пана Александра Мержвы — сеть связей, в его распоряжении вся полиция, документы, открывающие любые двери, а у меня… за мной стоят лишь два тысячелетия опыта Церкви на планете Земля.

— Ну да, святой отец обратился к Библии. Знаю, знаю, — съязвил Василевский, — какое-то там из ваших Евангелий — это прямая инструкция по ведению следствия. Пилат, и тому подобные дела…

Человек в сутане ответил ему улыбкой.

— Я нарисовал для себя места вашего пребывания и места ваших «смертей» на карте. И у меня вышло нечто, что с большой натяжкой можно было бы назвать окружностью. Рваной, неровной… но почти что окружностью.

— И его центр, как я понимаю, это Вроцлав.

— Нет, — стиснул губы тот. — Гора Шленза.

Василевский снова рассмеялся. Священная гора славян. Вообще-то говоря, аномалия. Вроцлав расположен на равнине, а тут вдруг, ни с того, ни с сего, довольно крупная гора. Одна-единственная.

— Что святой отец желает этим сказать?

Тот ответил вопросом на вопрос.

— Вы слышали что-нибудь о профессоре Каменьском?

— Нет.

— Там такая вот штука. Цыплята, когда рождаются, уже имеют в мозгу запечатленные модели поведения. Импринтинг. Показываешь такому «новорожденному» нарисованный на картонке силуэт ястреба, и цыпленок тут же испытывает панический страх, хотя ведь он никак не может знать, что это ястреб, поскольку не мог узнать этого от мамы. Профессор Каменьский проводил опыты на людях. Понятное дело, у человека импринтинг не существует. С одним малюсеньким исключением. Когда во время экспериментов пациентам показывали Гору Шленжу, снятую с весьма определенного ракурса, на смазанной, темной фотографии, то многие признались, что испытывают сильное беспокойство…

Василевский тяжело вздохнул.

— Мне интересно, как святой отец свяжет теперь Гору Шленжу и все те псевдо-жизни, которыми все вы меня наделяете.

— Ты, сын мой, смеялся над тем, что я пользуюсь Библией в качестве учебника тактики. Так вот — я и вправду ею пользуюсь! И как раз там обнаружил я странное и таинственное предложение: «Человек тоже является телом».

— Не понял?

— «Человек ТОЖЕ является телом». «Тоже»? Означает ли это, что телом на свете существует еще кое-что? Или, возможно, что-то?

— Вы не могли бы пояснить?

— Бог телом не является. То же самое относится к сатане, к ангелам. Демоны — тоже духи. Так кто же… — ксёндз на мгновение понизил голос. — Кто еще является телом?

Василевский откашлялся. Решил съязвить:

— Я?

— Если так, — священник не дал сбить себя с толку, кем тогда являешься ты, сын мой? Чем ты являешься?

К счастью, заблудившийся пьяница перебил этот более чем странный обмен словами. Он чуть ли не упал на двух монашек, бормоча под нос:

— Вы, курва… Суккки… Вы, бля… Съебы…

В руке у него была бутылка. Пьяница разбил ее о ближайший ствол дерева, получив тем самым оружие, известное как «розочка», и он пошел в нападение, сопя:

— Ввы, ккур… щассс… вассс… зае…

— Уйди, брат мой, в мире, — спокойно ответила одна из сестер.

— Еб… куррр… я вассс…

— Уйди, брат мой.

Пьяница поднял разбитую бутылку, чтобы ударить. Монашка закатала рясу и врезала ему ногой прямо в лоб. Мужчина полетел назад и грохнулся спиной в траву. Вторая монашка склонилась над лежащим, держа в руках зажженный фонарик, которым пользуются отоларингологи.

— Эх! Теряешь форму, — обратилась она к своей напарнице. — Надпись с подошвы на лбу не отпечаталась.

— Как это не отпечаталась, — первая тоже склонилась над поверженным выпивохой. — Вот же она!

— Ээээ… В слове «Адидас» не хватает буквы «с».

— Божечки, Иисус мой сладкий! Придется больше тренироваться.

— Тихо, бабы! — перебил их беседу священник. Обе тут же приняли предыдущие позы, сложив руки и опустив головы. — Возвращаясь к нашей беседе, — повернул ксёндз голову. — Ну что же, мы выяснили мало чего. Правда, больших успехов я и не ожидал. Еще не время.

Священник поднялся с лавки. Василевский тоже встал.

— Приятно было познакомиться, сын мой. Но, уходя, я должен тебя предостеречь.

— Перед чем?

— По этому делу с тобой будет говорить еще кое-что. И тогда следи за каждым своим словом. Помни об этом!

— Кто?

Священник развел руками.

— Уже вскоре.

Он выполнил благословляющий жест, обернулся и направился дальше в темный парк. Какое-то время еще было слышно, как он «воспитывает» монашек:

— За этот удар немедленно мне исповедуешься. А злотый от пожилой дамы передадите в «Каритас». Если кто-либо из вас купит за эти деньги пачку жвачки, то в качестве покаяния назначу лежать крестом часов пять!

— Ой-ой… жвачку за злот? Отец-разведчик давно в киоске ничего не покупал.

— Естественно, — тут же добавила вторая. — Ведь сигареты отцу сестра-привратница украдкой на вокзале покупает. Переодевшись…

— Ага! Как один раз ее в джинсовом мини ее увидала, так у меня адидасы с ног свалились.

— Тихо, бабы!!!

Василевский только потряс головой. Он уже ничего не понимал. Так он псих? Ну, псих. Ведь всего этого на самом деле случиться не могло. Хотя, с другой стороны, шизофрения, пускай и такая странная, это тебе не миражи. Опять же, другие ведь тоже видели ксёндза и его спутниц. Хотя бы этот вот пьянчужка, что валялся в траве и громко храпел, с отпечатанной на лбу надписью «Адида…». Нет, нет! Все это невозможно. Все это просто не имело права случиться. Он направился в сторону Песчаного моста, вытащил из кармана телефон и быстро набрал номер.

— Блиииииии… — раздалось из трубки. — Старик, ты знаешь, который час?

— Здзисек! Я уже полностью съезжаю с катушек!

— Нет, старик, с ума ты не сходишь. Опять же, тебе повезло, что сотовый еще был включен. Ни с каким другим психом в такое время я бы не связывался.

— Так ты сам признаешься, что я псих?

— Сваливай! Приходи в четверг или договоримся завтра попить пива.

— Ты понимаешь, я уже совершенно расклеился. Вижу всяких…

— Я тебя знаю. Вскоре все выяснится.

— Здзисек…

— Отключаюсь и иду дрыхнуть. Пока.

Василевский закрыл панель своей «моторолы». Он никак не мог решиться. Войдя на мост, он забросил телефон в реку. «Все выяснится»? Господи! Само? Он уже всего этого выдержать не мог. Зашел в гостиницу на малюсеньком островке между мостами, у мельницы. В баре под названием «Мельничная корчма» бахнул два по пятьдесят джина. Заплатил. Перешел по узенькой кладке, названия которой не помнил. Он вообще ничего не помнил, названий всех тех окружающих рек, каналов, мостов, заливов и шлюзов. Не помнил ничего из собственной пересранной жизни. Все ему осточертело.

Василевский забрел в гостиницу «Плаза». В бездушном, американском баре залил в себя коктейль «Вроцлавская ночь», и его чуть не вывернуло. После этого он покинул гостиницу. В круглосуточном магазине на площади Бема купил себе пиво и сигареты, протискиваясь среди пьяниц и жалея, что с ним сейчас нет монашки в рясе и адидасах. Пиво на свежем воздухе чуточку его отрезвило. Тогда он забрел в «Check Point Charlie» — забегаловку, где посетители сидели на каких-то строительных лесах и орали во все горло. Василевский выпил сотку чистой и еще одно пиво, съел порцию превосходной жареной картошки-фри. Завсегдатаи хлопали его по спине, просили на время зажигалку, в пьяном угаре пытались убедить его, что все нормалёк. Здесь, по крайней мере, он чувствовал себя принятым за своего — окружающие люди ни в чем не были похожи на услужливых, бесполых официантов или вылизанных, политкорректных барменов в предыдущих заведениях. Здесь жизнь пульсировала своим ритмом. Здесь жрали водяру, а не цедили какие-то сраные коктейли. Здесь ели, развлекались, здесь можно было потерять жизнь, но если ты не выпендривался и давал зажигалку — все было в полном порядке. Бармен, словно обезьяна скакал по лесам, обслуживая столики. И он был единственным более-менее трезвым человеком в зале. В меру, потому что ежеминутно присаживался к знакомым и чего-то там потреблял.

Из «Check Point Charlie» Василевский вышел гораздо более лучшем настроении. Он еще успел завернуть в какой-то грязноватый бар на Славянской. Здесь воняло кухней и сортиром, но в остальном было нормально. Затем заправка «ЭССО» на Тшебницкой. Совершенно нереальная. Преувеличено освещенная, пустая, громадная, с несколькими охранниками в черных костюмах, которые устроили здесь себе ночную сходку и рассказывали друг другу о своих подвигах в сражениях с преступным миром.

Василевский купил себе пиво. И каким-то образом ему даже удалось перейти через мост, а точнее — через два соединенных друг с другом Тшебницких моста. Он уже почти что доходил до своего дома. Но тут дорогу ему перегородили двое мужчин в безупречных костюмах.

— Управление по Защите Государства, — сказал тот, что повыше. — Пан Василевский?

Тот попытался трезво кивнуть. Оба предъявили удостоверения. Краем глаза Василевский заметил, что третий «костюм» стоит на автомобильной стоянке, чуть сзади.

— Могу ли я видеть ваше удостоверение личности?

— Ясен перец… — При этом Василевский чуть не упал на спину. На его счастье тот, что пониже, обладал превосходной реакцией; он подскочил вперед и успел его придержать.

— Позвольте проехать с нами.

С огромным трудом его усадили на заднее сидение здоровенного мерседеса. Двое агентов уселось по бокам. Третий вел бесшумную машину. Какое-то мгновение в пьяном бреду Василевскому показалось, что он уже ехал когда-то на подобном мерсе. Не таком огромном, не столь тихом, но все же… Но точно так же двое сидело по бокам, а третий вел машину. Вот только… те, вроде бы, были одеты как-то не так.

— Сон — туман, один Бог не обман! — произнес Василевский вслух, и внезапно ему сделалось стыдно.

Мужчины в блестящих костюмах не обратили на него ни малейшего внимания.

— Кофе? «Алка-Прим»? — только и спросил один из тех, что были по бокам.

— Нет, благодарю.

— Может, немного минералки? Аспирин? Пластиковый пакет?

— Нет. Постараюсь тут вам не насвинячить, парни, — зевнул во весь рот Василевский. — А если даже и… Тогда скажите, в какую сторону повернуться. Влево? Вправо?

Охранники несколько перепуганно глянули на него и отодвинулись. Насколько позволило сидение.

Дорожная полиция остановила их сразу же за железнодорожным переездом на Желеньского. Водитель опустил боковое стекло, а Василевский неожиданно нагнулся в сторону полицейского, заглядывающего вовнутрь.

— Здесь все пьяные в дупель, начальник! — расхохотался он своей же шутке, распространяя запах спиртного. — Вот, возвращаемся с коллегами с гулянки, — пытался он мычать.

Буквально секунда отделяла их от того, что гаишники выведут всех и исследуют на содержание алкоголя в крови в машине, украшенной надписью: «Поддержи свою полицию!» К счастью, служебное удостоверение Управления спасла водителя от необходимости дуть в трубочку, и мерседес тронул с места. Василевский орал в сторону патруля:

— Во, видишь, начальник, кто теперь хватает пьяниц и отвозит в вытрезвиловку? УЗГ!!!

Агенты все так же сидели с невозмутимыми минами. Автомобиль свернул направо. Выбоистая, мощена улочка привела их к «Аспе», старинному заводу, стилизованному под готическое здание на самом берегу Одры. Какие-то башенки, резные стены, подворья. «Костюмы» повели Василевского в не работающий уже много лет заводской кинотеатр — небольшой дом без окон из красного кирпича.

Василевскому захотелось достать их.

— Так вот как выглядит тайная малина УЗГ!!! — заорал он во все горло.

Агенты тут же утратили отработанное спокойствие. Они нервно начали оглядываться по сторонам и тут же потащили Василевского к укрытой в стене двери. Потом был небольшой дворик, узкий и грязный коридор и вдруг — совершенно иной мир. Безупречно чистое фойе, стеклянная, защищенная кодовым замком дверь и громадное помещение, освещенное десятками ламп дневного света. Они находились внутри старого кинотеатра. Но посреди зала стоял всего лишь один письменный стол.

— Мы его привезли, — доложил один из агентов. — Только он немного… не того… — щелкнул он пальцами по шее.

Ослепленный лавиной искусственного освещения Василевский вначале отметил лишь белоснежную сорочку, потом черные подтяжки, и лишь после того — владельца этих элементов гардероба, который как раз поднимался со стула.

— Меня зовут Роберт Крашницкий, — сказал офицер, надевая пиджак, который до сих пор висел на спинке. — Могу я с вами недолго переговорить?

Охрана тут же улетучилась. Василевский с Крашницким остались одни в огромном зале.

— Прошу, — указал офицер на стул, который Василевский занял с громадным облегчением. В голове шумело. Его собеседник наполнил стакан минеральной водой из бутылки, затем налил несколько капель жидкости из пузырька и подтолкнул вперед по скользкой поверхности стола.

— Это скополамин?

— Капли Иноземцева. Мне так кажется, что они вам понадобятся.

Василевский с удовольствием выпил жидкость с легким, мятным запахом и привкусом. Его уже начинало сушить. Офицер присматривался к нему с бесстрастным выражением на лице.

— Так чему я обязан этой встрече?

Крашницкий склонился над столом. Долгое время он всматривался в синие глаза собеседника. Затем произнес:

— Правительство Польской Республики желает связаться с Богом.

Пустой стакан упал на пол. Не разбился.

— Чего?

— Правительство Польской Республики желает связаться с Богом, — повторил офицер УЗГ.

— Ээээ… — потряс Василевский головой. Затем поднял трубку телефонного аппарата, стоявшего на специальной подставке над столешницей. — Нет проблем, сейчас соединю. Вам кого: Иисуса Христа? Аллаха? Яхве? Будду? Хуцлипутли?

— Хуцлипутли? — удивился Крашницкий. — Впервые слышу, — он и вправду был изумлен.

Василевский онемел. Тот говорил совершенно серьезно. Он положил трубку на место.

— Простите. До сих пор мне казалось, что это я сошел с ума.

Офицер внимательно глядел на него.

— Сворачивается ли время в петлю? — спросил он тихим голосом.

Василевский отвел глаза.

— Ммм… эээ… Несомненно — так. Но если начнете меня бить, я тут же от этих слов откажусь.

— Не надо шутить. Я спросил, сворачивается ли время в петлю? Повторяется ли наша история?

Василевский почувствовал, что, несмотря на превосходную установку кондиционирования, он вспотел. Вынул из кармана смятую пачку.

— Простите, могу я закурить?

— Вообще-то, я не разрешаю… Впрочем, пожалуйста.

В качестве пепельницы Крашницкий подвинул блюдце из-под стакана. Он прищурил глаза, когда в его сторону направились первые сизые клубы дыма. Потом Василевский попросил налить ему еще стакан воды. В конце концов спросил:

— Я должен признаться в том, что это я Адольф Гитлер, Нина Риччи и Чарли Чаплин?

— Нет. Я хочу, чтобы вы добровольно, — он акцентировал это слово, — ответили на несколько моих вопросов.

— Тогда не стесняйтесь. Время описывает круг, история повторяется, а с Богом я свяжу вас в пятницу, после визита у моего психоаналитика.

На губах офицера впервые появилось подобие улыбки. Едва лишь тень. Но этого и так было много. Крашницкий откинулся на спинку стула.

— В последнее время с вами беседовало много людей. Правда?

— Согласен.

— Все они заметили какие-то странные вещи. Все связали необычные явления одно с другим. У них имеются какие-то следы, улики; и они теряются в догадках… — снизил он голос. — А вот у меня имеется доказательство.

— Доказательство чего?

Крашницкий вынул из ящика стола толстый, элегантный конверт и положил его рядом со стаканом.

— Видите ли, Археологический институт Вроцлавского Университета совершил невероятное открытие. Они обследовали оставшиеся после немцев штольни, выбитые в Горе Шленже и… — на сей раз он улыбнулся очень четко. — Там они открыли старинные, славянские захоронения.

— Что бы… Снова Шленжа.

— И в одной из могил они нашли фотографию.

Василевский весело фыркнул.

— Знаю, знаю, — успокоил его жестом руки офицер. — Все можно подделать, все можно подбросить в любое место, хотя бы для того, чтобы посмеяться над учеными коллегами и заставить их вести бесплодные размышления. В истории подобное повторялось уже сотни раз.

Крашницкий сделал глоток кофе, который за это время наверняка успел остыть.

— Но здесь имеется одна проблема. Этот снимок обладает столь микроскопическими зернами эмульсии, что мы не способны произвести чего-либо подобного при всех наших современных знаниях. Это истинное чудо техники. Зерна эти можно видеть исключительно под электронным микроскопом.

— И что это за снимок?

— Оригинал безопасно хранится в сейфе. Но я покажу вам наш несовершенный отпечаток.

Крашницкий вынул из конверта картонный прямоугольник величиной с почтовую открытку и бросил его на стол. Василевский склонился. На снимке был он сам. В какой-то странной одежде. Чем-то довольный, жующий стебелек травы. Сзади, в перспективе были видны окруженные изгородью джунгли. Сразу же за оградой была видна вывеска со светящейся надписью: «Ванильные плантации. Собственность общины Вроцлав». В полнейшем недоумении, он поднял взгляд.

— Оригинальный снимок настолько совершенен, — сообщил офицер, — что увеличения можно производить практически бесконечно. Вот мы их и сделали, — бросил он на стол очередной прямоугольник. — Это увеличение зрачка вашего глаза и изображение, отраженное в нем.

На фотографии была женщина в шортах с небольшим аппаратом в руке. Василевский прикусил губу. Это Рита Лауш. Во всяком случае, именно это лицо видел он в актах полковника Вашкова. Но самое замечательное находилось сзади, за ее спиной. Он увидел собор, известные ему костелы на Тумском Острове (ведь не далее как сегодня вечером он наблюдал именно эти виды), все покрыто какой-то стеклянистой массой. Еще он видел какие-то невозможные со строительной точки зрения башни, какие-то диски, воздушные променады.

— И что это означает? — спросил он.

— И что это значит? — словно эхо повторил офицер.

Долгое время они только молча глядели один на другого. Василевский при этом успел полностью протрезветь. Он сам налил себе очередной стакан воды, закурил еще одну сигарету.

— Я вам покажу что-то лучшее, — зашелестела блестящая бумага, которой был оклеен конверт. — Сегодня вы беседовали с неким священником, правда?

— Да.

— Как я уже говорил, вторая фотография, которую я вам показывал, это образ, который отражался в зрачке вашего глаза. А вот эта фотография, — Крашницкий достал очередной картонный прямоугольник, — это увеличение отражения с браслета женщины, которая отражается в вашем зрачке…

Василевский увидел несколько нечетких фигур. Вроде бы, мужчин. Повернувшись спиной, они о чем-то дискутировали; только один из них стоял боком. Отражение в металле браслета и не могло быть четким.

— А это вот — увеличение с компьютерным улучшением резкости.

На следующей фотографии Василевский узнал профиль священника, с которым разговаривал вечером.

— Он говорил, что «человек ТОЖЕ является телом», — Крашницкий положил конверт в ящик стола. — Так кто же вы такой? Или, иначе: чем вы являетесь?

Василевский только глупо пялился на него.

— Так сворачивается ли время в петлю? — настаивал офицер. — Можете ли вы связать нас с Богом?

Василевский вновь упустил стакан. Тот упал на напольное покрытие и вновь не разбился. Его изготовили из стекла превосходного качества.

— Я… Похоже, я сумасшедший.

Крашницкий едва заметно прикусил губу.

— Что же. Не стану я вас больше мучить. Но мы еще вернемся к этой беседе, — откинулся он на спинку стула. — Вас отвезти домой?

— Был бы весьма обязан.

* * *

Он сидел на сбитой постели и глядел в предрассветную серость за окном. Сейчас, в бледном сиянии приближающейся зари вся эта чушь казалась ему уже не такой реальной… Тем не менее, каждую беседу он помнил со всеми подробностями. Ему казалось, что имелись только две возможности. Либо Хиршбаум ошибался, и сам он был никаким не шизофреником, но классическим психом с галлюцинациями, не могущим отличить снов от реальности. Либо… Или те четверо были правы. Он жил уже много раз. Все время в одном и том же теле. Из предыдущих воплощений он абсолютно ничего не помнил. Если не считать пары туманных образов, теней, менее конкретных, чем остаточные изображения на сетчатке. Могли они быть правы? А если так, тогда ради чего он жил? Почему ничего не помнил?

Стоп. Он должен решить одну проблему. Либо он и вправду самый обычный псих, и все это ему только снилось. Либо… Либо те правы. Он усмехнулся. Четверо серьезных мужчин. Могли ли они ошибаться? Нет. Если это не банальная галлюцинация, то они ошибаться не могли. Они обязаны быть правыми. А раз так… Тогда данный факт вызывал некие значительные последствия.

Василевский поглядел в окно. Как раз при появлении первых лучей восходящего солнца. Он усмехнулся. Но ведь это так легко проверить.

Он поднял телефонную трубку и набрал домашний номер своей секретарши. Та ответила где-то через минуту.

— Даааааа?

— Прошу прощения за эту побудку.

— Ой, шеф… вечно, — зевнула та, — в такое странное время…

— В ящике моего письменного стола найдешь конверт. Завтра достанешь его, вскроешь и выполнишь все то, что я там написал.

— Какой еще конверт? — новый зевок. — Что в нем?

— Номера счетов, коды доступа, полномочия и тому подобные дела. Сделаешь все то, что написано на первом листке. Я приготовил на всякий случай.

— Шеф куда-то выезжает?

— Да. Зарезервируй мне пять билетов на авиарейс до Щецина. На последний сегодняшний рейс. И позвони пану Мержве, чтобы он приехал в аэропорт вместе с остальными. Я им объясню некоторые вещи, на старом военном полигоне под Щецином.

— Вай… А он будет знать, в чем дело?

Василевский отложил трубку. И через мгновение заснул. Впервые со свободной от забот головой.

Альфа медленно двигалась по Стржегомской в веренице автомобилей. Потом, после поворота на Граничную, она, наконец, смогла показать, что может. Прямая улица, ведущая к аэропорту, позволила проскочить себя молниеносно, сворачивая на Скаржиньского, на спидометре Василевский имел более двухсот километров в час. Он оставил машину на стоянке, ведомый каким-то импульсом, легонько похлопал теплый капот, затем направился в сторону терминала. Три офицера: Мержва, Вашков и Крашницкий, вместе с ксёндзом ожидали у главного входа. Издали было видно, что друг с другом они не разговаривали. Только когда подошел поближе, Мержва что-то шепнул Вашкову.

— И чему мы обязаны столь необычной встрече? — начал Крашницкий без приветствий.

— Мне бы хотелось все вам объяснить.

— Здесь? В аэропорту?

Василевский отрицательно покачал головой. Ничего не объясняя, он раздал всем билеты на рейс до Щецина. Василевский надеялся, что Мержва передал всем хотя бы то, что услышал от секретарши. Он четко воспринимал трения между представителями различных служб. Но никто ничего не говорил.

Они с трудом прошли металлоискатель, поскольку у троих при себе было огнестрельное оружие. Только Василевский со священником прошли сразу — остальных долго проверяли по документам и через компьютеры. После того они уже могли сесть в пустынном, ярко освещенном зале с громадными окнами, за которыми царила полнейшая тьма. Все уселись в мягких креслах рядом друг с другом, но не слишком близко. Тишина невыносимо затягивалась. Просто непонятно, зачем так долго необходимо ждать самолет, раз уж всех после проверки билетов и багажа собрали в помещении, где нельзя курить и где нечем заняться. Сидели. Каждый размышлял о своем. Перед глазами Василевского вновь появилась Рита Лауш с фотографии, которую ему показали на полигоне. Господи… Могли быть правы эти четверо? Но, если так…

В зал ожидания вошла стюардесса. Скорее всего, она кого-то разыскивала и, скорее всего, не нашла. Вышла злая, как оса, бурча под нос ругань в адрес того, кто составлял график дежурств. Но это событие вызвало легкое оживление среди засыпающих и отупевших от позднего времени пассажиров.

— Послушайте, господа, — ни с того, ни с сего заговорил священник. — Вы не слышали о Всеобщем Госпитале?

— Это про тот, что на улице Каминьского? — спросил полковник Вашков.

— Господи… это только название. Оно никак не связано с нашим здравоохранением.

— В таком случае, не слышали.

— Давным-давно, еще перед войной, при том всеобщем предчувствии угрозы, у кого-то появилась идея…

— Это вы о Второй мировой войне?

— Ну да. Так вот, у кого-то появилась идея, что раз наша цивилизация, скорее всего, рухнет, то необходимо создавать современные ордена.

— Какие еще, черт подери, ордена? — спросил Мержва.

— Места, где можно было бы сохранять наши ценности, нашу культуру, все то, что определяет, что мы… мы влезли… — ксендз слегка откашлялся, в это… в это варварство. Это должна была стать такой организацией, которая обязана была сохранить все то, что определяет нашу суть в кошмарные времена терроризмов, фашизмов, коммунизмов, в эпохи упадка человечсчества, и сохранить все это до того дня, когда эти ценности могли бы возродиться.

— Во… распелся… петушок, — буркнул Вашков. — Что это еще за хрень?

— И знаете, господа, — невозмутимо продолжил священник. — Эти ордена решили назвать «Всеобщим Госпиталем».

— Не тем, что на улице Каминьского? — удостоверился полковник. — Речь не про Больницу Сорокалетия?

Ксёндз лишь вознес глаза к потолку.

— Самое любопытное, это то, что такие ордена даже начали организовывать. Только все это оказалось ненужным. Ибо законы уже имеются. Они уже существуют в укрытии, в изоляции, за закрытыми дверями. Некто создал подобные вещи еще перед разборами, и все те самостоятельные заставы существовали в течение столетий.

— Я еб… И за что мы только платим священникам? — Вашков только пожал плечами.

— Это были места для выживания определенных ценностей. Места, где можно было сохранить то, что определяет нашу суть, несмотря на все исторические вихри.

Теперь пожал плечами Мержва.

— И что? — буркнул он. — Вы считаете, будто бы его, — указал он на Василевского, — призвали древние славяне, в качестве, ну, не знаю, Стража Горы Шленжи? Или как?

— Тогда у них должны были иметься неплохие колдуны, — вмешался Крашницкий. — Тип, который живет тысячами лет, и только время от времени меняет шкуру. Словно змея.

— Все время такой же самый, но и не такой же, — вздохнул ксёндз. — А меня весьма увлекла идея славянского ордена.

— Аааа… — буркнул Мержва. — Мне бы хотелось знать, кто пришил Дароня. И где, мать его за ногу, находится тело.

Всех попросили пройти на выход. Небольшой самолет уже ждал на стартовой полосе. Стюардесса, уже известная им по залу ожидания, до сих пор на что-то злая, приветствовала их у трапа профессиональной, отработанной улыбкой. Вместе с остальными пассажирами они заняли места внутри салона. Разговаривать о чем-либо было невозможно. После того, как двери были закрыты, пилот начал запускать двигатели, и шум сделался невыносимым. Самолет начал выворачивать и остановился в начале взлетно-посадочной полосы. Затем проба тяги, в кабине на носу регуляторы вывели до упора при задействованных тормозах. Затем тормоза были отпущены. Машина двинулась вперед, поначалу медленно, а затем со все усиливающимся, втискивающим в кресла ускорением. Самолет поднялся в воздух, шасси тут же спрятались в гондолах двигателей. Они поднимались все выше. Стюардесса начала раздавать леденцы. Вторая, повернувшись к пассажирам спиной, разговаривала с кабиной через интерком.

— Две стюардессы в таком маленьком самолете? — спросил Мержва.

— Не нужно вам вникать в то, что пил тип, устанавливающий дежурства, — улыбнулась девушка и подсунула поднос.

— А вот знаете, господа, — сказал священник. — Кое-что заставляет меня задуматься.

— Что? — буркнул Вашков.

— Если он и вправду является стражем Горы Шленжи, то почему при очередных «смертях» у него меняются отпечатки пальцев, группа крови, но сам он выглядит точно так же?

— Да что святой отец пиз… — Мержва удержался в самый последний момент. — В жизни не слышал больших глупостей.

— Это не глупости, — вмешался Крашницкий. — Лицо святого отца видно на снимке такого качества, что при всей нашей чертовой современной технологии мы и мечтать не можем произвести что-либо подобное.

— Так что? Время от времени «умирает», потом возрождается, происходят определенные изменения, а он все время точно такой же?

— Быть может, волшебники древних славян не могли предвидеть, что людей на свете станет жить так много? — задумчиво произнес священник. — Он меняет шкуру, словно змея. Но все время он остается той же самой змеей.

— В течение тысяч лет? Господи Иисусе…

— Видите ли, — снова вмешался Крашницкий. — Мы думали об этом. Имеются сообщества, которые справляются с реальностью, а есть такие — которые не могут. Это точно так же, как и с отдельным человеком. Если все в порядке, человек пытается изменить свое окружение. Если же все паршиво, тогда он начинать изменять сам себя.

— Это факт, — буркнул Мержва. — Самые большие придурки, которые не способны справиться с окружением, начинают покрывать себя татуировками, прокалывают брови и суют туда кольца, а потом достают волыну и начинают шмалить в детвору.

— Мы рассматривали другую возможность. Если какое-нибудь общество не способно сформировать меняющееся окружение, не желая при этом поменяться самому, то может существовать и третья возможность.

— Какая же?

— Быть может, они умели изменить время?

— Свернуть в петлю? — спросил ксёндз. — Если чего-то не удалось первым разом, тогда они завернули колесо времени, чтобы попробовать еще раз? И оставили стража, который заботится… — тут он замялся. — О чем?

— Возможно, об их боге, — сказал Крашницкий. — Святой отец не думает же, будто бы это была технология. Время делает петлю, а мы — словно персонажи на пожелтевшей пленке, повторяющие, раз за разом, свои роли.

— Нет, всякий раз — чуточку по-другому, — рассмеялся Мержва, вырисовывая пальцем кружочки на лбу. — И на сей раз на него, — указал он на Василевского, — у нас имеются неуязвимые доказательства. И мы посадим его в тюрягу.

— Погодите, господа, — ксёндз вынул из-под сутаны карту и начал ее раскладывать. — Я тут обозначил все места, где он жил, а так же все места — где умер. Но, похоже, я ошибся.

— Почему?

— Совершенно не важно, где он жил, — человек в сутане прикусил губу. — Важно, где он умирал.

Он вынул из кармшка в кресле салфетку с эмблемой компании «LOT», после чего начал отрывать небольшие кусочки и слюной приклеивать их в тех местах, где красным фломастером были отмечены места очередных «жизней» Василевского. Через пару минут остались только черные — места предполагаемых «смертей».

— Я тут подрисую святому отцу несколько новых, — буркнул Крашницкий, вынимая карандаш. — Это уже из наших документов. Вот тут, и тут, — рисовал он значки на карте. — И вот. И еще здесь…

— Боже!!! Боже!!! Боже!!! — ксендз расстегнул свой пасторский воротник под шеей. — Но ведь это же идеальная окружность!

— И что с того? — произнес Мержва, не понимая.

— Господи! Да вы что, не понимаете???

— Чего?

— Он не может покинуть окрестностей Горы Шленжи. Всегда гибнет. Всегда умирает. А потом возрождается.

— Мать моя женщина! — рявкнул Крашницкий. — С какой скоростью летит этот самолет?

— Не знаю, — пожал плечами Мержва. — Километров триста-четыреста в час.

— О Боже! — священник начал расстегивать верхние пуговицы сутаны. При этом он побагровел, будто бы ему не хватало воздуха. — Так вот, мы приближаемся к границе этой окружности. Вы должны завернуть самолет!

Крашницкий тоже ослабил галстук.

— Мы что, сейчас погибнем?

Вторая стюардесса, та самая, что разговаривала по интеркому, вдруг повернулась к ним с улыбкой.

— Приветствую вас, господа!

— Да это же Рита Лауш! — закричал Вашков, поднимаясь с кресла. — Это же Рита Лауш!!!

Стюардесса изобразила театральный книксен, придерживая пальцами подол своей коротенькой юбочки.

— Меня зовут Гося Маевская, — усмехнулась она заговорщически Василевскому, посылая ему воздушный поцелуй. Такой женственный. Такой теплый. Такой, который способна послать только женщина. Который делает то, что мужчина внезапно понимает, зачем родился мужчиной. Божечки! Он любил эту женщину! Любил ее… Она принадлежала ему. Он попросту ее любил. Был ее пожизненным фаном и обожателем.

— Это же Рита Лауш, Рита Лауш… — только и повторял Вашков.

— Наверняка, раньше она звалась по-другому, — буркнул ксёндз.

— Как до нас не дошло, что их было двое…

— Но ведь я же украдкой обследовал его на детекторе лжи, — вмешался Крашницкий. — Он и вправду ничего не знал…

Гося Маевская присела рядом с ними на корточки, с той же улыбкой на лице.

— Он не мог ничего помнить. После каждой смерти ему необходимо довольно длительное время, чтобы вернулось сознание. Точно так же, как и я. Точно так же, как и вы.

— Мы? — ксёндз казался совершенно ошарашенным.

— Сейчас все умрут. Он обязан выполнить слишком важную миссию. Вы выживете, потому что обязаны закрыть следствия по его делу и уничтожить документы.

— Как Рита Лауш? — спросил Вашков. — История повторяется…

Гося усмехнулась еще шире.

— Это как раз является ответом на ваш вопрос, — глянула она на Крашницкого. — Все так, повторяется, но довольно коварным образом. Впрочем, сами увидите.

— Мы все погибнем?

— Честное слово, это не больно. Вы временно выживете, чтобы довести все дела до конца. А потом: вновь смерть и возрождение. И теперь будете ему помогать. Вы получите бессмертие… А точнее, умение выйти из любой смерти и перемены.

И вновь та самая бабская, тепленькая улыбочка в сторону Василевского. Такой взгляд, который невозможно описать, заговорщический. Сам Василевский чувствовал, как мурашки пошли по спине. Он вновь чувствовал себя принятым в круг своих. Он чувствовал, что был у себя.

— И вы свяжете Польскую Республику с Богом?

— Нет проблем. Уже через пару секунд, — рассмеялась она, на сей раз громко. — Хотя, это вам может и не понравиться, поскольку, видимо, это не тот бог, о котором думаете.

Крашницкий вырвал пистолет из кобуры и перевел затвор. Затем побежал по проходу между сиденьями, держа в одной руке ствол, а в другой — свое служебное удостоверение.

— Управление по Охране Государства!!! — завопил он прямо в лицо второй стюардессе, уже сильно напуганной, поскольку первой выловила из всеобщего бардака меняющийся тон двигателей. — Открывай двери в кабину пилотов!!! Я офицер УОГ!

Та открыла ему среди нараставшей паники.

— Mayday! Mayday! Mayday! — кричал первый пилот. — Мы падаем!

— Ну, сделай же хоть что-нибудь. Вруби… — Второй пилот поднес микрофон губам в тот самый момент, когда замолкли оба двигателя, предыдущий рев которых теперь сменился нарастающим свистом воздуха. — А… Что же, спокойной ночки! Нам хана.

Ксёндз начал молиться. Вашков тоже инстинктивно вырвал пистолет, только не слишком знал, что с ним делать. Мержва укрыл лицо в ладонях. Пассажиры вопили, одна Госька Маевская продолжала улыбаться.

— Все это записывается в черном ящике… — Капитан все еще пытался действовать рычагами. — Девочка моя, когда-нибудь пленку воспроизведут. Крыся, помни, папа тебя очень любил!

— Да я из УОГ!!! — все так же орал Крашницкий, размахивая удостоверением. — Немедленно разверните самолет!

Второй пилот повернулся к нему.

— Отъебись, — сказал он на удивление спокойным тоном. — Мы падаем точнехонько на рынок в Легнице.

И в этот момент ксёндз перестал молиться. Он глянул Василевскому прямо в глаза. Очень глубоко.

— Сын мой… Но ведь дорога из Вроцлава в Щецин никак не ведет над Легницей.