Я оказалась права. Под тихий плеск озера за окном я задремала. Было еще слишком рано, поэтому я взяла из шкафа грелку, наполнила ее горячей водой и пролежала целый час в темноте, вслушиваясь в тоскливые крики диких гусей.

Ближе к вечеру занялась собой. Решив, что возвращение в родной дом – это все-таки событие, я соорудила высокую прическу и, как могла, навела красоту. Закончив макияж, достала из шкафа свой единственный вечерний туалет – золотисто-черное кимоно из тяжелого шелка, расшитое золотыми лягушками, на которое отец наткнулся в одном сомнительном китайском магазине на задворках Сан-Франциско и купил, не устояв перед искушением.

В нем я казалась восточной принцессой крови. Нацепив длинные серьги и надушившись, я спустилась в гостиную. Там никого еще не было, и меня это очень устраивало. Час назад, лежа в кровати, я разработала небольшой план и теперь взялась за его осуществление.

Просторная комната, уже готовая к вечернему приему, казалась театральной сценой. Бархатные шторы были тщательно задернуты, подушки взбиты, журналы аккуратно сложены, а камин разожжен. Свет двух ламп и отблески огня в камине отражались на медной решетке, ящике с углем и любовно отполированной поверхности мебели. Повсюду благоухали цветы и стояли пепельницы, а на маленькой буфетной стойке расположились целая батарея бутылок с бокалами, ведерко для льда и блюдце с орехами.

Рядом с камином красовался искусно отделанный резной шкаф. Верхнюю его часть составляли застекленные книжные полки, а нижнюю – три ряда ящиков. Я подошла к шкафу, обогнув стойку с напитками, и села на корточки, чтобы открыть нижний ящик. Но не тут-то было! Одна из ручек оказалась сломанной, и тяжелый ящик никак не хотел выдвигаться. Сражаясь с ящиком, я услышала, как дверь комнаты отворилась и кто-то вошел. Оказавшись в дурацком положении, я тихо выругалась и только хотела вскочить на ноги, как за моей спиной раздалось:

– Добрый вечер.

Это был Дэвид Стюарт. Обернувшись, я с удивлением отметила, что темно-синий сюртук ему очень к лицу.

Я была настолько поражена, что бестактно брякнула:

– А я совсем забыла, что вы придете на ужин.

– Боюсь, я слишком рано. Вокруг не было ни души, вот я и решил зайти в дом. Что вы делаете? Ищите сережку или играете в прятки?

– Ни то ни другое. Я пытаюсь заглянуть в этот ящик.

– Зачем?

– Раньше там хранились альбомы с фотографиями. Судя по всему, они все еще там.

– Разрешите, я помогу.

Я покорно посторонилась. Он присел, потянул на себя обе ручки и легко выдвинул ящик.

– У других всегда ловко получается, – пробурчала я.

– Вы не их ищете?

– Совершенно верно. – Они лежали на месте – три толстых тяжеленных альбома, распухшие от множества фотографий.

– Вы собираетесь надолго погрузиться в ностальгию? На эти талмуды уйдет весь вечер.

– Разумеется, нет. Мне просто хотелось взглянуть на отца Синклера... Наверное, здесь должна храниться его свадебная фотография.

Дэвид немного помолчал, потом сухо поинтересовался:

– Откуда такой внезапный интерес к Эйлуину Бейли?

– Может, это прозвучит смешно, но я не видела ни одной его фотографии. Понимаете, бабушка никогда не выставляла снимки напоказ. Мне кажется, в ее комнате их тоже нет... Впрочем, не помню. Странно, правда?

– Не совсем. Вашу бабушку можно понять.

Я решила быть с ним откровенной до конца.

– Мы с ней сегодня говорили о дяде. Бабушка призналась, что он страшно похож на Синклера. По ее словам, дядя был настолько неотразим, что, когда он входил в комнату, женщины падали к его ногам, как перезревшие груши. В детстве я о нем почти не думала... Просто он был для меня отцом Синклера в далекой Канаде, но... сама не знаю почему, вдруг захотелось взглянуть на его лицо.

Взяв первый альбом, я раскрыла его, там хранились фотографии десятилетней давности, поэтому я положила его обратно и вытащила тот, что лежал на дне. Его украшал изысканный кожаный переплет, а все потемневшие от времени снимки были расположены в строго хронологическом порядке и подписаны белой краской.

Я стала медленно переворачивать страницы. Отряды охотников... люди, отдыхающие на природе... студийные снимки на фоне аляповатых декораций и пальм в кадках... девочка в нарядном платье... а в малышке, нарядившейся цыганкой, я узнала собственную мать.

Наконец нашлась свадебная фотография.

– Вот она! – воскликнула я. На карточке были запечатлены бабушка, очень величественная в бархатном тюрбане и длиннющем платье, моя мать, смеющаяся так искренне, как умеют смеяться люди, решившие повеселиться до упаду; мой отец, молодой и стройный, чисто выбритый, но с выражением муки на лице (наверное, воротничок ему страшно жал); незнакомая девушка, очевидно подружка невесты; Сильвия и Эйлуин, с юными, полными детской непосредственности лицами. Сильвия слегка надула и без того пухлые губы, а Эйлуин заговорщицки улыбался в камеру, в его полуприкрытых глазах читалось, что в более смешную ситуацию он еще не попадал.

– Ну что? – не выдержал наконец Дэвид.

– Бабушка была права... он очень похож на Синклера... только волосы покороче и рост пониже. А Сильвия... Мне не нравится Сильвия, – бросила мужа, не прожив с ним и года. Вы знаете это?

– Да, знаю.

– Вот почему Синклер всегда оставался в «Элви». Что вы делаете?

Дэвид пошарил в глубине ящика и извлек несколько фотографий в тяжелых рамках.

– Вот они!

– Что это? – Я отложила альбом, который все еще держала в руках.

– Еще одна свадьба, – пояснил Дэвид, перебирая фотографии. – По-моему, они принадлежат вашей бабушке.

Эйлуин мгновенно был забыт.

– О, дайте скорее!

Теперь мы перенеслись в годы Первой мировой войны, эпоху узких юбок и огромных шляп. Я увидела группу людей, сидящих на стульях с высокими спинками. Мужчины в визитках с тесными воротниками и подчеркнуто торжественными лицами. Бабушка на фотографии предстала юной невестой с пышной грудью, прикрытой тонкими кружевами. На лице ее мужа, такого же молодого, была написана такая радость, которую не могли скрыть ни строгий костюм, ни гусарские усы.

– Он кажется таким счастливым, – заметила я.

– Думаю, таким он и был.

– А это кто? Пожилой мужчина с усами и в шотландской юбке?

Дэвид заглянул мне через плечо.

– Кажется, отец жениха. Разве он не великолепен?

– Что это был за человек?

– Забавный тип. Он называл себя Бейли из Кернихолла. Их семья жила здесь с незапамятных времен. Рассказывают, он любил изображать из себя важную персону, не имея за душой ни пенса.

– А это отец моей бабушки? – спросила я, взяв в руки очередную фотографию.

– Сейчас солидный джентльмен? Ну, это другого поля ягода. Он стал биржевым маклером в Эдинбурге, сделал кучу денег и умер богатым человеком. – И прибавил тоном делового человека: – Ваша бабушка в то время была совсем ребенком.

– Вы хотите сказать, что она стала наследницей?

– Да, разумеется.

Я перевела взгляд на фотографии, где были запечатлены торжественные лица моих предков, людей, которым я обязана жизнью, всеми своими талантами и недостатками, смешным лицом и веснушками, а также рыжими волосами.

– Я никогда не слышала о Кернихолле.

– Вы и не могли слышать. Он давным-давно пришел в совершенный упадок и был снесен.

– Значит, моя бабушка никогда не жила там?

– Думаю, что года два они с мистером Бейли провели там, находясь в крайнем стеснении. Но когда ее муж умер, она перебралась в эту часть света, купила «Элви» и здесь воспитала детей.

– Значит... – Я осеклась. Я особенно не задумывалась над этим, считая бабушкиного мужа человеком пусть не очень богатым, но вполне состоятельным. Выходит, я ошибалась. «Элви» и все, что с ним связано, досталось бабушке по наследству, принадлежало исключительно ей. Получается, отец Эйлуина здесь совсем ни при чем.

Дэвид, внимательно следивший за моей реакцией, осторожно переспросил:

– Значит?..

– Ничего не значит... – смущенно ответила я. Все разговоры о деньгах вызывали у меня чувство дискомфорта, эту черту характера я унаследовала от отца. – Интересно, откуда вы все это знаете? – перевела я разговор на другую тему.

– Я веду дела семьи.

– Понятно.

Он закрыл альбом и предложил:

– Давайте вернем их на место...

– Да, конечно. О, Дэвид... я бы не хотела, чтобы бабушка узнала о моих расспросах.

– Я не пророню ни слова.

Мы засунули книги и фотографии обратно в ящик и задвинули его. Я выскочила из-за стойки и поспешно отошла к камину, нервно достала сигарету и прикурила от щепки. Выпрямившись, я заметила, что Дэвид как-то странно смотрит на меня. Его слова были как гром среди ясного неба:

– Вы очень красивая. Шотландия пошла вам на пользу.

– Спасибо, – вежливо поблагодарила я, как делают все благовоспитанные американские девушки, когда в их адрес раздаются комплименты. (Англичанки в этом случае зудят: «О, я выгляжу ужасно!», «Как вы так можете говорить, когда на мне такое страшное платье?» Мне кажется, что подобное лицемерие у любого отобьет охоту говорить приятные слова.)

В следующую минуту, от смущения почувствовав, будто почва уходит у меня из-под ног, я вызвалась приготовить ему напиток, но Дэвид заявил, что в Шотландии напитки не готовят, а разливают.

– Только не мартини, – возразила я. – Мартини не разливают, пока не смешают. Скажете, нет?

– Ваша правда. Хотите мартини?

Я засомневалась:

– А вы сможете его приготовить?

– Мне хотелось бы так думать.

– Мой отец уверяет, что в Великобритании только два человека способны сделать настоящий мартини, и он один из них.

– Ну, тогда я второй. – Дэвид отошел к стойке и загремел бутылками, ведерком со льдом и щипчиками для лимона. – Чем вы занимались сегодня? – донеслось до меня.

Я рассказала ему все как было, упустив разве что свои размышления в кровати, и в свою очередь предложила:

– Попробуйте угадать, что мы наметили на завтра?

– Нет, не угадаю. Скажите.

– Мы с Синклером пойдем пешком до Лайриг-Гру!

– Это что, правда? – изумился он.

– Да, конечно. Гибсон довезет нас до Бремера, а вечером встретит у Ротемурчуса.

– А если испортится погода?

– Гибсон уверяет, что погода будет отличная. Он говорит, что ветер разгонит тучи и будет очень жарко. – Я залюбовалась загорелыми руками Дэвида, мелькавшими, как у профессионального фокусника, аккуратно подстриженными волосами и широкими плечами под синим бархатным сюртуком. – Вы могли бы составить нам компанию!

Дэвид пересек комнату, сжимая в ладонях широкие бокалы, в которых плескался темно-золотистый напиток со льдом.

– Я больше всего на свете хотел бы отправиться с вами, но завтра буду занят весь день.

Я со вздохом взяла у него бокал.

– Может, как-нибудь в другой раз?

– Да, возможно.

Мы улыбнулись друг другу, подняли бокалы и выпили. Мартини оказался восхитительным, холодным и вместе с тем обжигающим как огонь.

– М-м-м, я непременно напишу отцу, что встретила второго эксперта по мартини, – посулила я. Затем, внезапно вспомнив, как недавно продрогла, добавила: – Дэвид, мне нужна кое-какая одежда...

Он невозмутимо воспринял то, что я резко перескочила на другую тему, и деловито осведомился:

– Что за одежда?

– Настоящая шотландская теплая одежда. У меня остались деньги, которые дал отец, но они в долларах. Вы не могли бы их обменять?

– Это нетрудно, но куда вы собираетесь отправиться? Кепл-Бридж – это вам не французский бутик.

– Я не хочу ничего модного. Мне бы что-нибудь потеплее.

– В таком случае все очень просто. Когда вы хотите прогуляться по магазинам?

– В субботу.

– Вы справитесь с машиной бабушки?

– Я могу ее взять, но не имею права. У меня нет британского разрешения... да это ерунда, я доберусь автобусом.

– Договорились. Тогда приходите ко мне прямо в офис... я объясню, как его найти. Там я передам вам деньги, и вы купите то, что хотите. А если у вас нет других планов, угощу ленчем.

– Да ну? – радостно воскликнула я, никак не ожидая такого поворота. – Где?

Он задумчиво почесал затылок.

– Выбор невелик. Либо в «Кримонд армс», либо у меня. Но только по субботам домработница не приходит.

– Я умею готовить. Купите продукты, а я что-нибудь соображу. Мне страшно хочется взглянуть, где вы обитаете.

– Ничего выдающегося вы там не увидите, уверяю вас.

Но я с ним не согласилась. У меня давно выработалась такая теория, что узнать человека по-настоящему можно только тогда, когда побываешь в его квартире, посмотришь, что он читает и какие картины висят в комнате. Даже то, как расставлена мебель, может сказать о многом. Во время пребывания в Калифорнии и полета над Атлантикой Дэвид казался мне милым и добрым человеком, но то была принятая норма поведения на людях. Вот и сейчас он помог мне с фотографиями и ответил на все мои вопросы, проявил большую выдержку и даже пригласил к себе на ленч. К своему удивлению, я постоянно открывала в нем новые стороны, и мне очень хотелось думать, что он ко мне относится так же.

К концу ужина я почувствовала себя совершенно разбитой. То ли сказалась усталость, то ли разница во времени или что-то еще, но, сославшись на то, что завтра предстоит трудный день, я попрощалась со всеми и отправилась спать.

Спустя некоторое время я очнулась от глубокого забытья. За окном выл ветер, предсказанный Гибсоном. Он продувал насквозь наш громадный дом и гнал по озеру небольшие волны, разбивающиеся о причал. За шумом ветра и плеском воды в озере я едва расслышала чьи-то голоса.

Протянув руку за часами, я увидела, что еще нет двенадцати, и снова прислушалась. Голоса теперь раздались совсем близко, и я поняла, что это бабушка разговаривает с Синклером. Похоже, обходя дом с собаками, перед тем как запереть дверь на ночь, они остановились на лужайке под моим окном.

– ...здорово состарился, – прозвучал раздраженный голос Синклера.

– Да... ничего не поделаешь.

– Отправь его на пенсию! Найми кого-нибудь другого.

– Но куда они пойдут? Их сыновья не спешат жениться, чтобы взять родителей к себе. В конце концов, он прожил тут почти пятьдесят лет – столько же, сколько и я. Да без работы он умрет через два месяца!

Я с горечью поняла, что они решают судьбу Гибсона.

– Но он больше не способен выполнять свою работу.

– С чего ты взял?

– Слепому ясно. Его время прошло.

– Лично мне кажется, что Гибсон прекрасно с ней справляется. Никто от него не требует, чтобы он как сумасшедший носился с охотниками по полям и лесам. Синдикат...

– Кстати, о синдикате, – оборвал ее Синклер. – Крайне непрактично отдавать отличный участок двум-трем бизнесменам из Кепл-Бридж. Денег, что они тебе платят, не хватает даже на содержание Гибсонов.

– Эти два-три бизнесмена, Синклер, к твоему сведению, мои друзья.

– Это не относится к делу. У меня складывается впечатление, будто мы заведуем каким-то благотворительным учреждением.

Последовала продолжительная пауза, и затем бабушка холодно поправила его:

– Каким-то благотворительным учреждением заведую я.

От ее ледяного тона я бы онемела, но Синклер остался невозмутим, очевидно благодаря напускной смелости и выпитому после ужина коньяку.

– Тогда немедленно прекрати это, – парировал он. – Отправь Гибсона на пенсию и продай угодье или, по крайней мере, сдай тем, кто прилично заплатит!

– Я уже сказала тебе...

Голоса стихли. Они отошли в сторону, о чем-то переговариваясь, повернули за угол, и больше я не могла разобрать ни слова. Я словно окаменела, замерев в кровати, горько сожалея о том, что слышала вещи, явно не предназначенные для моих ушей. Мне было неприятно, что они ссорятся, но хуже всего было то, что они ссорились из-за Гибсона.

Гибсон... Для меня этот смелый, не ведающий усталости человек был источником местного фольклора и житейской мудрости. В моей памяти он остался бесконечно терпеливым человеком, который учил Синклера стрелять и выслеживать дичь, отвечал на все наши бесчисленные детские вопросы, позволял таскаться за собой по пятам. Что до миссис Гибсон, то она всегда баловала и ласкала нас, дарила сладости и кормила горячими лепешками, с которых капало свежее крестьянское масло.

Нет, прошлое с настоящим примирить невозможно – как можно сравнить Гибсона, запечатлевшегося в моей памяти, и виденного сегодня старика?! Страшнее всего было то, что мой двоюродный брат так пренебрежительно отзывался о нем. Подумать только, мой кумир хотел избавиться от пожилого человека, словно это был старый паршивый пес, которого пора усыпить.