Когда я утром спустилась в гостиную, бабушка уже сидела за обеденным столом. Когда я поцеловала ее, она сообщила:

– Синклер уехал в Лондон.

– Откуда ты знаешь?

– Он оставил письмо в холле. – Бабушка вынула из стопки корреспонденции один листок и протянула мне. Письмо было начертано на дорогой бумаге с филигранным знаком «Элви». Почерк Синклера оказался под стать его характеру – такой же четкий и решительный.

«Я ужасно виноват перед тобой, но мне срочно нужно съездить на юг. Буду дома в понедельник вечером или во вторник утром. Береги себя, пока меня не будет, и избегай неприятностей.

С любовью Синклер».

Когда я положила на стол эту короткую записку, бабушка заметила:

– В половине первого ночи зазвонил телефон. Ты слышала?

Чтобы не смотреть в ее проницательные глаза, я отошла и налила себе кофе.

– Да, слышала.

– Я хотела взять трубку, но звонили наверняка Синклеру, и не стала подходить.

– Да... – Я вернулась к столу с полной чашкой. – Он... он часто так поступает?

– О, случается. – Бабушка принялась разбирать счета. Мне показалось, что в душе она переживает не меньше, чем я. – У Синклера очень насыщенная жизнь, и потом, эта его работа... она отнимает у него много времени. Лучше бы сидел в конторе с девяти до пяти.

– Ну конечно. – Кофе оказался горячим и крепким, и мое оцепенение немного спало. Осмелев, я добавила: – Но может, звонила его подруга?

Бабушка вскинула голову, но только пожала плечами:

– Да, не исключено.

Я положила руки на стол и с беспечным видом продолжала:

– Я думаю, у него их полным-полно. Более красивого парня в жизни не встречала. Он часто приводит девушек домой? Ты их не видела?

– Случалось, когда я бывала в Лондоне... например, если мы вместе обедали, ходили в театр или куда-нибудь еще.

– Скажи, он ни на ком не собирается жениться?

– Откуда мне знать? – Ее голос прозвучал холодно, почти отрешенно. – В Лондоне он ведет совершенно другую жизнь... Не то что здесь. «Элви» для Синклера вроде дома отдыха... он просто бездельничает. Мне кажется, он с удовольствием отдыхает от всех этих вечеринок и приемов.

– Значит, он пока ни на кого не положил глаз? Не нашел ту, которая тебе нравится?

Бабушка отложила в сторону бумаги.

– Есть одна. – Она сняла очки и задумчиво поглядела в окно – туда, где за садом искрилось голубое спокойное озеро и сияло солнце, предвещавшее еще один восхитительный осенний день. – Он встретил ее в Швейцарии, где катался на лыжах. Думаю, когда они вернулись в Лондон, то часто встречались.

– Катался на лыжах? – переспросила я. – Это ее фотографию ты мне присылала?

– Фотографию? Ну да... Это было под Новый год, в Зерманне. Кажется, она участвовала в каких-то соревнованиях, чуть ли не международных...

– Она, должно быть, хорошо катается.

– О да. Она очень знаменитая.

– Ты видела ее?

– Да. Синклер пришел с ней в «Коннот» пообедать, а я в то лето жила в Лондоне... Прелестная девушка.

Я взяла тост и принялась намазывать его маслом.

– А как ее зовут?

– Тесса Фарадей... Ты наверняка слышала о ней.

О ней я действительно слышала, только не в том смысле, в каком думала бабушка. Я посмотрела на аппетитный бутерброд и вдруг почувствовала, что меня тошнит.

После завтрака я поднялась к себе, достала папку с фотографиями и вытащила ту, о которой упоминала бабушка. На этом снимке Синклер стоит в обнимку с хорошенькой спутницей, которую я спрятала, прикрыв другими фотографиями.

Но теперь меня интересовала только Тереза. Я увидела смеющуюся стройную девушку с темными глазами и пышными волосами, перехваченными повязкой. В маленьких ушках сверкали массивные золотые кольца. Ей очень шел бархатный брючный костюм, украшенный вышивкой. Тереза доверчиво прижималась к Синклеру. Они буквально утопали в разноцветном конфетти и серпантине. Судя по фотографии, девушка была без ума от Синклера, и, когда я вспоминала несчастный голос в телефонной трубке, мне стало страшно за нее.

Тот факт, что Синклер помчался на юг, вероятнее всего к Терезе, по идее, должен был меня успокоить, но этого не произошло. Кузен уехал так поспешно, не поставив в известность ни бабушку, ни меня... Невольно я вспомнила, как цинично он отозвался о Гибсоне, когда обсуждали с бабушкой судьбу старого егеря, и все же я тогда подсознательно искала предлог для оправдания Синклера.

Но теперь ситуация усложнилась, и я была обязана взглянуть правде в лицо. Сознание сразу подсказало нужное слово – «безжалостный». К простым людям Синклер относится без всякой жалости, но, переживая за бедную незнакомую девушку, я очень надеялась, что он хотя бы сейчас проявит сострадание.

Мои невеселые размышления прервал раздавшийся из холла голос бабушки:

– Джейн!

Я поспешно закрыла папку, положила ее на туалетный столик и выскочила на лестничную площадку.

– Да?

– Какие у тебя на сегодня планы?

Спустившись на несколько ступенек вниз, я ответила:

– Хочу прогуляться по магазинам. Если не куплю свитер, то умру от холода.

– А куда ты собираешься пойти?

– В Кепл-Бридж.

– Дорогая, в Кепл-Бридж ты ничего не купишь.

– Думаю, какой-нибудь свитер там найдется.

– Мне надо ехать в Инвернесс на заседание правления больницы. Могу захватить тебя с собой.

– Не беспокойся, Дэвид Стюарт поможет мне. Я отдала ему отцовские доллары, чтобы он их обменял. Потом, он обещал угостить меня ленчем.

– О, очень мило с его стороны... но как ты доберешься до Кепл-Бридж?

– Сяду на автобус. Миссис Ламли говорит, что он останавливается у нас каждый час.

– Ну, как знаешь, – с сомнением в голосе сдалась бабушка. Опершись одной рукой о перила, она сняла очки и внимательно взглянула на меня из-под нахмуренных тонко изогнутых бровей. – У тебя усталый вид, Джейн. Вчерашний поход да еще перелет явно сказались на тебе.

– Не совсем. Поход мне понравился.

– Я должна была попросить Синклера, чтобы он отложил его на денек-другой.

– Но день выдался такой чудесный!

– Пожалуй, ты права... Постой, за завтраком ты почти ничего не ела!

– Утром я всегда мало ем, честное слово.

– Не отказывайся от угощения Дэвида... – Бабушка повернулась к двери, но внезапно остановилась и спросила: – Джейн, коли ты собралась за покупками, давай я их оплачу? Тебе и в самом деле надо приобрести что-то теплое.

Я не могла удержаться, чтобы не подтрунить над верной себе бабушкой:

– А чем тебе не нравится тот плащ, который на мне?

– Знаешь, в нем ты вылитая сирота.

– За десять лет, что я его ношу, мне никто ничего подобного не говорил.

– Ты все больше и больше походишь на отца, – вздохнула бабушка. Она подошла к письменному столу и выписала чек. Боже, да на эту сумму при желании можно было купить не то что свитер, а меховое манто с собольим воротником!

Стоя на залитой ярким солнцем остановке в ожидании автобуса, идущего до Кепл-Бридж, я не могла припомнить более светлого, свежего и полного сочных красок дня. Ночью прошел дождь, и теперь все вокруг сияло чистотой, даже мокрый асфальт отражал голубое небо. Живые изгороди сверкали ярко-красными ягодами шиповника, отовсюду выглядывал золотистый папоротник, а листья деревьев играли всевозможными тонами и расцветками, от пурпурных до светло-желтых. Северный ветер, пьянящий сильнее охлажденного вина, принес с собой прохладу и сладковатый запах, а также ранние заморозки, предвестники первого снега и скорой зимы.

Вскоре из-за поворота показался автобус, остановился около меня, и я вошла внутрь. Салон был набит сельскими жителями, направлявшимися после трудовой недели в Кепл-Бридж за покупками. Единственное свободное место нашлось рядом с толстухой в голубой фетровой шляпе и с корзиной на коленях. Женщина оказалась такой огромной, что я с трудом примостилась на краешке сиденья, рискуя свалиться при очередном повороте автобуса.

До Кепл-Бридж ехать было пять миль, и эту дорогу я знала как свои пять пальцев. Я исходила и исколесила ее на велосипеде и бабушкиной машине вдоль и поперек и без труда узнавала знакомые места, мгновенно вспоминая тех, кто жил в придорожных домах... миссис Дарджи и мистер Томпсон, миссис Уилли Мак-Кри. Вот в том доме обитала злая собака, а на этом поле всегда паслись белые козы.

Мы добрались до реки, с полмили ехали вдоль нее, затем дорога сделала зигзаг, и мы очутились на горбатом мосту. Мне казалось, что за время моего отсутствия не произошло никаких изменений, но, когда автобус осторожно вполз на мост, я увидела, что впереди ведутся дорожные работы, горят сигнальные огни и опасный участок на повороте изрыт вдоль и поперек.

Повсюду были расставлены предупреждающие знаки. Рычащие бульдозеры удаляли ограждения, оставляя после себя глубокие ямы; рабочие орудовали кирками и лопатами, гигантские грейдеры, похожие на динозавров, медленно ползали взад и вперед, а над строительной площадкой витал ни с чем не сравнимый запах свежего расплавленного гудрона.

Мы надолго застряли у переезда. Но вот вспыхнул зеленый сигнал, и взревевший автобус медленно двинулся с места и, лавируя среди строительной техники и сигнальных огней, выехал на шоссе. Моя тучная соседка принялась вертеться, проверяя содержимое своей корзины и беспокойно поглядывая наверх.

– Вам что-то нужно? – спросила я.

– Там нет моего зонтика?

Я встала, нашла зонтик и вручила его толстухе вместе с большой картонной коробкой яиц и огромным букетом астр, заботливо обернутых газетой. Пока она укладывала пожитки, наш автобус сделал большой круг вокруг мэрии и, выехав на рыночную площадь, замер у тротуара. Мы приехали.

Не обремененная вещами, я выскочила первой. Дэвид подробно объяснил, как найти адвокатскую контуру, и прямо перед собой, на противоположной стороне вымощенной булыжником площади, я увидела нужное здание.

Переждав поток машин, я пересекла площадь и вошла в холл. Указатель подсказал мне, что мистера Д. Стюарта можно найти в кабинете номер 3 и что адвокат находится на месте. Поднявшись по темной лестнице, изысканно декорированной в грязно-коричневых и болотных тонах, я прошла мимо витражного окна, которое совсем не пропускало свет, и постучала в дверь кабинета.

– Входите, – послышалось изнутри.

Я вошла и с удовлетворением обнаружила, что в уютном офисе горит яркий свет, а на полу лежит красивый палас. Большое окно, выходящее на оживленную площадь, и ваза на каминной полке придавали помещению нарядный вид. Дэвид, видимо по случаю наступившей субботы, надел твидовый костюм с яркой ковбойкой. Когда он оторвался от бумаг и приветливо улыбнулся, я почувствовала, что тяжести, которая все утро давила мне грудь, как не бывало.

Дэвид молча встал из-за стола, а я воскликнула:

– Отличное утро!

– Вот как? Слишком хорошее, чтобы работать.

– Вы всегда трудитесь по субботам?

– Иногда... все зависит от состояния дел. Вы бы удивились, узнав, как много можно успеть, когда телефон не трезвонит каждые три минуты. – Он торопливо выдвинул ящик стола. – Я поменял вам деньги по нынешнему курсу. Вот расписка...

– Зря вы это!

– Нет, не зря, Джейн. Учитывая врожденную принципиальность каждого шотландца, вы должны убедиться, что я ни на пенс не обманул вас.

– Тогда можете взять этот пенс в качестве комиссионных. – Я протянула руку, а он передал мне пачку купюр с мелочью.

– Теперь вы можете смело заделаться большой транжирой, хотя, по правде говоря, я не думаю, что в Кепл-Бридж вам удастся их просадить.

Я сунула деньги в карман старенького плаща и добавила:

– Бабушка в курсе. Она сначала хотела, чтобы я отправилась в Инвернесс, но, узнав, что у нас с вами намечен ленч, с радостью отпустила меня до вечера.

– Вы любите бифштексы?

– Последний раз я ела бифштекс на день своего рождения. В Риф-Пойнте мы сидели на холодной пицце.

– Вы долго будете делать покупки?

– Минут тридцать.

– Всего? – удивился Дэвид.

– Вообще-то я не люблю шататься по магазинам. Вечно мне ничего не подходит, а если вдруг я нахожу нужную вещь, то потом все равно начинаю ее тихо ненавидеть. Я вернусь с кучей ужасной одежды и в расстроенных чувствах.

– В таком случае я скажу, что одежда очаровательна, и это поднимет вам настроение. – Он взглянул на наручные часы. – Тридцать минут... Значит, в двенадцать. Здесь?

– Отлично.

Я вышла из конторы с полным карманом денег и стала искать, где бы их потратить. По пути мне попались торговцы мясом, зеленью и птицей, потом оружейная лавка и гараж. В конце концов между унылым итальянским кафе-мороженым, какое можно увидеть в каждом шотландском городе, и почтовым отделением я наткнулась на вывеску: «Модная одежда Изабель Маккензи». Я вошла через стеклянную дверь, элегантно задрапированную пожелтевшим от времени тюлем, и очутилась в крохотной каморке с полками, доверху набитыми товаром, при виде которого у меня сразу упало настроение. Под стеклом прилавка было разложено нижнее белье пастельных тонов, а на стене висели малопривлекательные полосатые пуловеры.

Я хотела было повернуть обратно, но из-за портьеры выскочила невысокая, похожая на мышку женщина в костюме джерси, который был ей велик размера на два, с огромной кернгормской брошкой у горла.

– Доброе утро, – обрадовалась она. Я почему-то подумала, что эта серая мышь начала трудовую деятельность в Эдинбурге, но потом перебралась в захолустный Кепл-Бридж, где торговля у нее пошла живее.

– О, здравствуйте. Мне... мне нужен свитер.

Едва я произнесла слово «свитер», как поняла, что совершила крупную ошибку.

– У нас есть очень милое джерси. Вы хотите из шерсти или букле?

Я сказала, что хочу из шерсти.

– А какую длину вы предпочитаете?

Я решила, что предпочитаю среднюю длину.

Она принялась опустошать полки, и вскоре я была завалена свитерами цвета увядающей розы, зеленовато-бурого меха и прелых листьев.

– А... а других оттенков у вас нет?

– Какой другой оттенок вы имеете в виду?

– Ну... цвета морской волны.

– О, в этом году никто не носит «морскую волну».

Интересно, откуда у нее такая информация? Уж не общается ли она с Парижем по прямому проводу?

– Вот, могу предложить этот очаровательный оттенок...

То, что она мне подсунула, имело цвет разлитой в море нефти, который не пошел бы никому на свете. Это уродство не сочеталось ни с одним моим предметом одежды.

– Мне хотелось бы что-нибудь попроще... понимаете, что-то теплое и удобное... Возможно, у вас найдется водолазка?

– О нет, водолазок у нас не бывает... Водолазки уже...

– Хорошо, – довольно резко оборвала я ее, чувствуя, что начинаю заводиться. – Этот свитер я не беру. Может быть, вы подберете мне юбку?

Она снова принялась бубнить с устрашающим энтузиазмом:

– Вам из шотландки или твида?

– Лучше твидовую...

– А какой обхват вашей талии?

Еле сдерживаясь, я назвала ей номер. Последовали новые поиски на совершенно безнадежной полке. Она отобрала две юбки и величественным жестом разложила передо мной эти шедевры портняжьего искусства. Одну я с ходу отвергла. Вторая, светло-коричневая в елочку, была более или менее ничего. Я робко согласилась ее примерить, и продавщица втиснула меня в прикрытый шторкой закуток. Не без труда освободившись от своей одежды, я натянула предложенное. Мои чулки оказались проколоты в нескольких местах, словно юбка была не из твида, а из репейника. Застегнув крючки, я перевела взгляд на высокое зеркало и чуть не упала от ужаса. Грубая ткань охватывала мое тело зигзагами, в стиле оп-арт, а пояс впился в слабую плоть почище тернового венца.

Изабель Маккензи деликатно кашлянула и жестом фокусника отдернула занавеску.

– Как она вам идет, – защебетала она. – Вы созданы для твида!

– Вы не считаете, что она... э... длинновата?

– Знаете, в этом сезоне носят только длинное.

– Да, но она ниже колен!

– Ну, если вы очень хотите, я могу ее укоротить... Она прелестно на вас смотрится... Милочка, твид идет всем девушкам.

Чтобы поскорее избавиться от нее, я хотела было купить юбку, но, взглянув еще разок в зеркало, воззвала к здравому смыслу.

– Нет, нет. Боюсь, она мне не подойдет... я хотела что-нибудь другое. – Я расстегнула «молнию» и быстро стянула ужасную юбку, пока мышь не уговорила меня купить ее, и вернула ей. Та с сожалением приняла твид и, оторвав взгляд от моего нижнего белья, безнадежно спросила:

– Не желаете примерить шотландку в традиционных старинных тонах?

– Нет. – Я натянула свою американскую юбку, такую удобную и привычную, и повторила: – Нет, я не буду ее брать... Я зашла просто посмотреть... Спасибо вам большое.

Я натянула плащ, схватила сумку, и мы с мышью направились к украшенной тюлем двери. Продавщица первая взялась за ручку и неохотно, словно выпускала из клетки ценное животное, пропела:

– Заглядывайте, если будете проходить мимо.

– Да... обязательно...

– На следующей неделе я жду новый товар.

И разумеется, «от Диора».

– Большое спасибо... Извините... Всего хорошего.

Я пулей выскочила из двери, свернула за угол и чуть ли не бегом бросилась по улице. Проскочив мимо оружейного магазина, я вдруг остановилась и, сама не зная почему, вернулась, зашла туда и за две минуты выбрала себе большой зеленоватый свитер, явно рассчитанный на мужчину. По-детски радуясь тому, что утро не пропало даром, я вернулась к Дэвиду, прижимая к груди плотный сверток.

Пока он собирал бумаги и запирал ящики, я сидела на его столе и излагала ему свою сагу о неудачном походе по магазинам. Приправленная его остротами (а эдинбургский акцент он имитировал блестяще), моя история предстала в новом свете, и в конце я хохотала до колик. Насмеявшись, Дэвид сунул несколько папок в набитый «дипломат», обвел комнату цепким взглядом и распахнул передо мной дверь офиса. Мы спустились по неприглядной лестнице и вышли на залитую солнцем улицу.

Жил он в ста ярдах от центра городка, куда мы, шагая в ногу, отправились пешком. Старый «дипломат» Дэвида иногда бил его по ногам; раза два нам пришлось разойтись, обходя оставленную кем-то детскую коляску и болтающих женщин.

Его дом ничем не выделялся среди ряда себе подобных – скромный, каменный, в два этажа, с уютным садиком впереди и посыпанной гравием дорожкой, которая вела от калитки к входной двери. Дом Дэвида отличался лишь тем, что к зданию примыкал гараж с бетонным пандусом. Но больше всего меня поразила парадная дверь дома, выкрашенная в ярко-желтый цвет.

Дэвид распахнул калитку, я последовала за ним и остановилась у порога, пока он возился с ключами. Наконец дверь отворилась, и хозяин посторонился, предлагая мне пройти. Я очутилась в узком коридоре с дверьми по обе стороны и ведущей наверх лестницей. В конце коридора располагалась кухня. Кухня как кухня, но он или кто-то еще оживил помещение красивым ковровым покрытием, обоями с лиственным узором и подобранными со вкусом эстампами.

Взяв мои сверток и плащ, Дэвид бросил их вместе со своим кейсом на стоявший в холле стул и провел меня в большую гостиную с двумя окнами. Только теперь я по достоинству оценила уникальное расположение непретенциозного с виду маленького дома, окна которого выходили в сад, спускавшийся к реке.

Гостиная мне тоже понравилась. Она была заставлена книжными стеллажами, а журнальный столик перед камином завален пластинками и журналами. Еще в комнате стояли два мягких кресла, диван и старомодная горка с мейсенским фарфором, а над камином... Я подошла поближе и изумленно воскликнула:

– Неужели Бен Николсон?

Он молча кивнул.

– Но не оригинал? – усомнилась я.

– Нет, оригинал. Подарок мамы на день рождения.

– Мне кажется, будто эта обстановка очень напоминает квартиру вашей мамы в Лондоне.

– Так оно и есть – мебель-то из одного дома. Конечно, мама помогла мне с обоями, занавесками и прочими мелочами.

Втайне радуясь тому, что домом занималась его мать, а не какая-нибудь подруга, я отошла к окну.

– Какой у вас замечательный сад! Кто бы мог подумать... – Моим глазам предстала беседка с деревянным столом и стульями на засыпанной листвой лужайке с отцветающими розами и пурпурными маргаритками. Возле старой раскидистой яблони я заметила кормушку для птиц...

– За садом ухаживаете сами?

– Я бы не назвал это садом... он не такой уж большой.

– Хорошо, что у вас под боком река...

– Она и решила мой выбор при покупке дома. Когда я говорю друзьям, что ужу рыбу в Кепле, они страшно удивляются. Правда, я не уточняю, что это за место.

На одной из полок я приметила фотографии и не удержалась от вопросов:

– Это ваша мать? И ваш отец? И вы? – Мальчуган лет двенадцати с заразительной улыбкой. – Так это вы?

– Да, я.

– Тогда вы не носили очки?

– Я впервые надел их в шестнадцать лет.

– А что произошло?

– Несчастный случай. В школе мы играли в «Зайца и собаку», и одноклассник попал мне веткой в глаз. Парень не виноват, в игре всякое случается. Но я чуть не потерял глаз и с тех пор ношу очки.

– Какой ужас!

– Ничего страшного. Я многое могу делать... разве что не играю в теннис.

– Почему?

– По правде говоря, сам не знаю. Когда я вижу мяч, то не могу по нему ударить, а если попадаю, то не вижу, куда он летит. Так что играть нет никакого смысла.

Мы прошли на кухню, тесную, как камбуз на яхте, где царил такой идеальный порядок, что я со стыдом вспомнила свою. Дэвид заглянул в духовку, где ждала уже запеченная картошка, взял сковородку, вынул из холодильника окровавленный пакет, в котором оказались толстые сочные бифштексы.

– Вы займетесь ими или я? – спросил он.

– Вы... а я накрою на стол. – Я открыла дверь, ведущую на террасу, нагревшуюся в лучах теплого солнца. – Может, устроимся здесь? Тут как на побережье Средиземного моря.

– Если хотите.

– Еще бы! Здесь просто восхитительно... Займем этот стол?

Суетясь, болтая и поминутно спрашивая, где что лежит, я с горем пополам справилась со своей задачей. Дэвид тем временем приготовил салат, вынул из хлебницы хрустящий французский батон и достал из холодильника блюдце с замороженным маслом. Поставив мясо на слабый огонь, он разлил по бокалам херес, и мы вышли на самый солнцепек.

Скинув пиджак, Дэвид лег на траву, вытянул ноги и, подставив лицо солнцу, неожиданно спросил:

– Расскажите, что произошло вчера?

– Вчера?

– Вы добрались до Лайриг-Гру? – уточнил он, покосившись на меня. – Или нет?

– О да, добрались.

– Ну и как вам марш-бросок по горам?

Я наморщила лоб, стараясь припомнить, чем, собственно говоря, он мне понравился, но в память врезался только разговор с Синклером.

– В общем... нормально. Природа замечательная.

– Заметила она без всякого воодушевления, – хмыкнул Дэвид.

– Нет, правда замечательная, – повторила я, не находя другого слова.

– Наверное, вымотались?

– Да, устала ужасно.

– Долго шли?

Я снова задумалась, собираясь с мыслями.

– Ну... добрались засветло. Гибсон нас встретил у Лок-Морлик...

– Хм... – задумчиво протянул он. – А чем сегодня занимается ваш кузен?

Я наклонилась и, подняв в земли камешек, начала подбрасывать его на ладони.

– Вернулся в Лондон.

– В Лондон? Я думал, он в отпуске.

– Так и есть. – Я уронила камень и взяла другой. – Прошлой ночью ему кто-то позвонил... Я не знаю, в чем там дело... Спустившись утром к завтраку, вместо Синклера мы нашли записку.

– Он уехал на машине?

Я вспомнила звериный рев его «лотуса», разорвавший ночную тишину.

– Да, взял машину, – подтвердила я, выпуская из руки второй камень. – Обещал вернуться через дня два. Написал, что, скорее всего, в понедельник вечером. – Мне не хотелось говорить о Синклере. Опасаясь расспросов Дэвида, я неуклюже перевела разговор в другое русло: – Вы на самом деле ловите здесь рыбу? Да тут невозможно закинуть удочку – леска запутается в ветках яблони...

Таким образом мы перешли на рыбалку, и я рассказала о реке Кликуотер в Айдахо, куда мы однажды отправились с отцом.

– Она кишит лососем. Его можно брать хоть голыми руками...

– Признайтесь, вы любите Америку?

– Да. Да, я люблю эту страну.

Дэвид замолчал, разомлев на солнце, а я, воодушевленная его вниманием и стремясь излить душу, продолжала:

– Забавно принадлежать двум странам... Такое чувство, что я не вписываюсь ни в одну из них. Когда я жила в Калифорнии, то страстно хотела вернуться в «Элви», а теперь...

– Вас тянет обратно в Калифорнию.

– Не то чтобы тянет, просто кое-чего недостает.

– Например?

– Ну... это очень личное. В первую очередь, отца. И Рыжика. Шума Атлантики... поздним вечером, когда волны накатываются на песчаный берег.

– А в отношении не очень личного?

– С этим разобраться труднее. – Я попыталась определить для себя, чего же мне больше всего не хватает. – Воды со льдом... Телефонной компании «Белл»... Сан-Франциско... Центрального отопления... А еще магазинов-оранжерей, где можно купить любое растение и где всегда пахнет апельсинами. – Я повернулась к Дэвиду и заметила, что он не сводит с меня глаз. Наши взгляды встретились, и он улыбнулся. – Но здесь тоже много хорошего, – добавила я.

– Что именно?

– Взять хотя бы почту. Там можно купить все, что душе угодно, включая марки. Погода здесь постоянно меняется, поэтому ни один день не похож на другой. Потом еще дневные чаепития с ячменными лепешками, бисквитами и имбирными пряниками...

– Вы тонко намекаете, что мне самое время заняться бифштексами?

– Это вырвалось само собой.

– Ну что же... Если ими не заняться сейчас, скоро они станут несъедобными.

Идеальная еда сродни идеальным обстоятельствам. Дэвид ловко откупорил бутылку красного терпкого вина, прекрасно гармонировавшего с мясом и белым хлебом. Пиршество довершили сыр, бисквиты и полная свежих фруктов ваза, увенчанная роскошным белым виноградом. Я страшно проголодалась и накинулась на бифштекс, даже подчистила тарелку кусочком корки. Изысканную трапезу достойно завершили такие сочные апельсины, что мои пальцы вмиг стали липкими и сладкими. Закончив, Дэвид отправился в дом варить кофе.

– Будем пить на природе? – донесся до меня его голос.

– Да. Давайте спустимся к воде. – Я тоже пошла в дом, чтобы вымыть руки.

– Плед в комоде, – подсказал он. – Берите и расстилайте, а я сейчас принесу кофе.

– А как же тарелки?

– Подождут... день слишком хорош, чтобы омрачать его возней с грязной посудой.

Я с удовлетворением отметила про себя, что именно так выразился бы и мой отец. Отыскав большой плед, я спустилась к реке и разложила его на густой траве в нескольких шагах от усеянного галькой миниатюрного пляжа. После жаркого лета Кепл сильно обмелела и лениво несла свои темные воды.

Яблоня была усыпана плодами. Я наклонилась, чтобы поднять с земли одно из яблок, и тут же еще несколько плодов с глухим стуком упали возле моих ног. Под тенистым деревом было прохладно, ощущался сладковато-прелый запах, словно я вдруг попала на сеновал. Прислонившись к стволу, я рассеянно смотрела сквозь кружево веток на залитую солнцем реку. На душе, как и в природе, царило спокойствие.

Умиротворенная красивым пейзажем, обильной едой и приятным обществом, я почувствовала себя гораздо бодрее и решила, что пора взяться за ум и отбросить все страхи в сторону. Придется взрослеть, иначе мне никогда не избавиться от гнетущего ощущения вины, которое причиняет постоянную боль, словно ноющий зуб.

На наши с Синклером отношения я должна взглянуть трезво. Нет никаких сомнений, что он признает себя отцом ребенка, которого ждет Тесса Фарадей. Когда кузен вернется в «Элви», то, конечно, он первым делом сообщит всем, что женится, чем очень обрадует бабушку (разве не она уверяла, что девушка прелестна?). Да и я порадуюсь за него и, разумеется, умолчу о подслушанном разговоре.

Что до Гибсона, то он, конечно, стареет, это неоспоримо. Наверное, все только выиграют, если он отправится на пенсию. Но если Гибсону суждено выйти в отставку, то бабушка и Синклер должны подыскать ему уютный домик, где он будет при деле, копаясь в огороде и разводя кур.

Труднее всего решить свою судьбу. Хотела бы я знать, почему Синклер завел вчера разговор о наших отношениях. Вероятно, это была блажь... желание скоротать время после ленча. В принципе, я была готова к чему угодно, но вот его поцелуй никак нельзя назвать ни братским, ни дружеским... От этой дикой сцены меня трясло до сих пор. Кто знает, может, он действовал обдуманно... из желания посмеяться надо мной. В детстве он не раз поступал подло. Вдруг он просто хотел выяснить, как я прореагирую...

– Джейн...

– Да? – Я обернулась и увидела, что Дэвид Стюарт стоит у яблони и внимательно рассматривает меня. За его спиной я разглядела лежащий на пледе поднос с кофе и сообразила, что Дэвид уже окликал меня, но я не слышала. Он скользнул под низкие ветки и встал рядом со мной, опершись о ствол дерева.

– Ничего не случилось?

– Почему вы спрашиваете?

– У вас встревоженный вид и лицо очень бледное.

– Оно у меня всегда бледное.

– И всегда встревоженное?

– Про тревогу я ничего не говорила.

– Вчера... ничего не произошло?

– Что вы имеете в виду?

– Только то, что вы старательно избегаете этой темы.

– Все в полном порядке... – Мне захотелось встать и уйти, оставив Дэвида одного, но мешала его рука. Кроме того, мой поступок выглядел бы бестактным. Адвокат прищурился, и под этим знакомым проницательным взглядом я почувствовала, что мое лицо заливается краской.

– Как-то вы признались, – улыбнулся Дэвид, – будто краснеете, когда начинаете лгать. По-моему, вас что-то тяготит.

– Ничего не тяготит. В любом случае это не имеет отношения...

– Если бы вы хотели сказать, то сказали бы, правда? Может, я бы чем-то помог.

Я подумала о девушке из Лондона, Гибсоне... себе и снова оказалась во власти неодолимых страхов.

– Никто мне не поможет, – вздохнула я. – Никто и ничто.

Дэвид не стал настаивать. Мы вышли на солнечную лужайку, чему я была очень рада, потому что к тому времени уже вся покрылась мурашками. Я села на теплый плед и пригубила кофе, а Дэвид предложил мне сигарету, чтобы защититься от досаждающих комаров. Согревшись, я легла, закинув руки за голову и подставив лицо солнцу. От внезапно навалившейся усталости и выпитого вина меня потянуло в сон. Я закрыла глаза и мгновенно задремала под слабый шум реки.

Примерно через час я очнулась. Дэвид полулежал рядом, опершись на локоть, и читал газету. Я сладко потянулась, зевнула и заметила, лукаво глядя на него:

– Похоже, у меня выработалась новая привычка.

– Какая именно?

– Просыпаться в вашем присутствии.

– Я все равно собирался вас разбудить и отвести в дом.

– Который час?

– Половина четвертого.

Я сонно поморгала и спросила:

– Вы приедете на чай в «Элви»? Бабушка очень обрадуется.

– Я бы с удовольствием, но надо ехать к одному приятелю, который живет довольно далеко. Время от времени он начинает мучить себя и доставать окружающих по поводу завещания, тогда я приезжаю и успокаиваю его.

– Очень напоминает шотландскую погоду...

– То есть?

– Ваша работа. Сегодня вы занимаетесь неизвестно чем в. Нью-Йорке, завтра летите в какое-то захолустье, чтобы успокоить друга. Вам нравится роль непоседливого адвоката?

– Признаться, да.

– Вы просто созданы для нее. Я хочу сказать... что у вас все очень гармонично. Даже этот дом... сад. Они прекрасно вписываются в вашу жизнь.

– Вы в нее тоже вписываетесь, – заметил Дэвид.

Я с замиранием сердца ждала продолжения темы, и был момент, когда Дэвид явно хотел что-то добавить, но передумал. Он молча встал, собрал чашки и направился в дом. Когда хозяин вернулся, я все еще лежала, наблюдая за рекой. Тогда он быстро нагнулся, подхватил меня и поставил на ноги. Я развернулась к нему лицом и, оставаясь в •ласковых объятиях, усмехнулась:

– Кажется, и это не в первый раз.

– Только тогда ваше лицо было распухшим от слез, а сегодня...

– Что – сегодня?

Дэвид рассмеялся:

– Сегодня у вас еще больше веснушек, а все волосы в листьях и траве.

Через пятнадцать минут мы уже были на шоссе, ведущем в «Элви». В машине с опущенным верхом ветер сразу растрепал мои волосы, и тогда Дэвид вынул из бардачка шелковый шарф и протянул мне, чтобы я повязала им голову.

Когда мы подъехали к месту, где велись дорожные работы, горел красный свет, и нам пришлось ждать, наблюдая за тем, как подъезжающие машины выстраиваются в длинный ряд.

– Я не могу отделаться от ощущения, – нахмурился Дэвид, – что разумнее возвести новый мост, а не ремонтировать этот отрезок дороги... лучше бы они сделали что-нибудь с чертовым углом на той стороне.

– Но мост такой симпатичный...

– Он небезопасен, Джейн.

– Все это знают, поэтому едва ползут.

– Знают, но не все, – сухо поправил он. – Летом здесь полно туристов.

Вспыхнул зеленый свет, и мы двинулись мимо знака, на котором огромными буквами было написано: «Двигаться скатом». Мне в голову пришла мысль позабавиться.

– Дэвид, вы нарушили правила.

– Почему?

– Здесь знак «Двигаться скатом», а вы нажали на газ.

Повисла долгая пауза. Я невольно подумала: «Господи, почему так всегда получается: когда я хочу сострить, никому не смешно».

– Я не знаю, как это делается, – наконец признался он.

– А вас никто не учил?

– Моя мать рано овдовела и осталась почти без средств. Мы не могли позволить себе уроки по вождению.

– Но все должны уметь двигаться скатом. Это одна из добродетелей.

– Ну что же, – вздохнул Дэвид, въезжая на опасный мост, – придется повышать квалификацию. – С этими словами он резко нажал на педаль, и ветер снова засвистел у меня в ушах.

Вернувшись в «Элви», я первым делом продемонстрировала бабушке свитер цвета морской волны, купленный в оружейной лавке.

– Ты слишком разборчива, чтобы что-то покупать в Кепл-Бридж? – рассмеялась она, критически глядя на бесформенную вещь, и по доброте душевной прибавила: – Зато он очень теплый. С чем ты его будешь носить?

– С брюками, наверное. Я хотела купить юбку, но ничего не подобрала.

– А какую тебе хотелось?

– Что-нибудь теплое... может, когда ты в следующий раз поедешь в Инвернесс...

– Как насчет шотландской? – предложила она.

Признаться, о таком варианте я даже не подумала. Предложение мне пришлось по душе. Шотландские юбки самые удобные в мире, и расцветка у них восхитительная.

– А где ее купить?

– О, милая, не надо ничего покупать, в доме полно этого добра. Синклер носит их с тех пор, как начал ходить. Мы ни одной не выбросили.

Я совершенно забыла о том приятном обстоятельстве, что шотландская юбка, в отличие от велосипеда, не имеет пола.

– Вот здорово! Как мы не подумали об этом раньше? Я хочу взглянуть на них прямо сейчас. Где они лежат? На чердаке?

– Да нет. В комнате Синклера. В шкафу над его гардеробом. Я пересыпала их нафталином, и, если ты что-то выберешь, мы повесим ее во дворе. Запах выветрится, и юбка будет как новая.

Не теряя ни секунды, я бросилась на поиски экипировки. В комнате Синклера (к счастью, в данный момент хозяина не было в «Элви») царил идеальный порядок. Чистота всегда была отличительной стороной его характера. Еще в детстве кузен не выносил беспорядка и всегда аккуратно складывал одежду и убирал игрушки.

Я взяла стул и поставила его перед гардеробом Синклера. Шкаф был встроен в альков у камина, и свободное пространство наверху было отведено под чемоданы и старую одежду. Я залезла на стул, раскрыла дверцы и увидела сложенные ровной стопкой книги, какие-то журналы по автоспорту, ракетку для сквоша и пару ласт. Из большой, перевязанной бечевкой картонки сильно несло запахом нафталина. Я потянулась к ней и случайно задела локтем лежавшие рядом книги, которые с грохотом посыпались вниз. Не в силах ничего поделать, я молча стояла на стуле, испуганно созерцая, как они падают на пол.

Чертыхнувшись, я все же стащила коробку, положила на кровать и наклонилась, чтобы собрать книги. В беспорядочной куче я разглядела учебники, энциклопедический словарь, «Пти Ларусс», жизнеописание Микеланджело, а под ними...

Это была толстая тяжелая книга, в ярко-красном сафьяновом переплете, украшенная личным гербом и титулом, тисненным на малиновом корешке. «История живой природы» в двух томах.

Я увидела эту книгу, и сразу нахлынули воспоминания. Мне было шесть лет, когда отец торжественно доставил ее в «Элви» после удачного набега на букинистический магазин мистера Макфри в Кепл-Бридж. Мистер Макфри давно умер, а его магазин превратился в табачную лавку, но в те дни папа мог часами беседовать с букинистом, веселым эксцентричным чудаком, который, не обращая внимания на пыль и грязь, часами самозабвенно копался среди бесчисленных полок, уставленных ветхими томами.

На «Историю живой природы» Голдсмита отец наткнулся случайно и с триумфом принес ее домой, гордый тем, что книга была не только огромной редкостью, но к тому же имела владельческий переплет с обозначением благородного имени прежнего хозяина, что делало ее ценной вдвойне. Желая поделиться радостью, он сразу принес раритет в детскую, чтобы показать нам с Синклером. Моя реакция, вероятно, его разочаровала. Я погладила красивый переплет, взглянула на две-три иллюстрации с изображением азиатских слонов и вернулась к неразгаданной головоломке.

Но Синклер буквально впился глазами в книгу. В ней ему нравилось все: старинный шрифт, желтые страницы, гравюры, детали крошечных чертежей. Он влюбился в запах старого тяжелого фолианта и мраморной бумаги форзацев.

Пополнение библиотеки отца столь ценным экземпляром потребовало церемониального оформления. Вскоре появился собственноручно нарисованный им экслибрис в виде его инициалов, увитых декоративной растительностью, который был осторожно перенесен на мраморный форзац Голдсмита. Мы с Синклером в благоговейном молчании наблюдали за этой операцией. Когда она была благополучно завершена, я облегченно перевела дух, страшно гордая тем неоспоримым фактом, что отныне книга принадлежит моему отцу.

Далее фолиант был торжественно снесен вниз и водружен на стол в гостиной, где обычно лежали свежие газеты и журналы. Там книгой можно было повосторгаться, взять ее в руки и при желании полистать. Об издании снова заговорили дня через три, когда отец обнаружил, что она исчезла.

Вначале пропаже голдсмитовской «Истории живой природы» не предали особого значения. Все решили, будто ее кто-то взял почитать и забыл положить на место. Но книга как в воду канула. Отец начал опрашивать домочадцев, но в ответ получал только недоуменные взгляды. Бабушка подключилась к поискам, но все было напрасно.

Нас с Синклером тоже спросили, не видели ли мы книгу. Конечно, мы ее не видели, и нас оставили в покое. Моя мать заикнулась было: «Может, вор...», но бабушка только усмехнулась. Какой вор предпочтет старую книгу георгианскому серебру? Она уверяла, что раритет просто куда-то засунули и что она скоро отыщется. Как любая кратковременная сенсация, таинственное исчезновение вскоре было забыто, но книгу так и не обнаружили.

До настоящего момента. Она жила в комнате Синклера, надежно спрятанная среди других предметов, которыми он редко пользовался. Книга прекрасно сохранилась: красный сафьян был гладок, как прежде, а золотистые буквы на нем ничуть не потускнели. Взяв увесистый фолиант в руки, я вспомнила про экслибрис. Осторожно отогнув переднюю часть обложки, я увидела, что мраморный форзац вместе с экслибрисом аккуратно отрезан бритвой. И на белом чистом авантитуле, который следовал за отсутствующим форзацем, твердой рукой двенадцатилетнего Синклера было выведено: