Золотая осень не торопилась сдавать свои позиции. В понедельник днем бабушка, вооружившись лопатой и садовыми перчатками, отправилась в сад сажать луковицы. Я вызвалась помочь, но она отказалась, сославшись на то, что, окажись мы в саду вдвоем, за разговорами ничего не успеем сделать, а одна она справится быстрее. Отвергнутая, я пошла гулять с собаками. Все равно садово-огородные работы были не по мне.

Часа два я блуждала по окрестностям и вернулась, только когда начало смеркаться и повеяло холодом. Над горными вершинами повисли первые облака, пригнанные северным ветром, и озеро окутал легкий туман. Из сада, где Уилл развел костер, поднимался длинный шлейф голубоватого дыма, и в воздухе запахло гарью. Засунув руки в карманы и мечтая о горячем чае у камина, я вышла по тропинке на дорогу, обсаженную пожелтевшими березами. Одна из собак залаяла, я подняла голову и увидела у дома знакомый темно-желтый «лотус».

Синклер вернулся. Я посмотрела на часы, они показывали пять. Он приехал рано. Шагая по полю с нескошенной травой, я вышла на покрытую гравием дорогу. Минуя машину Синклера, я провела ладонью по блестящему бамперу, желая убедиться, что она мне не мерещится. Войдя в теплый, пропахший торфом холл, я подождала, пока зайдут собаки, и закрыла дверь.

Из гостиной доносились приглушенные голоса. Собаки бросились к миске с водой и, напившись, растянулись у камина. Я расстегнула пуговицы плаща, стащила его с плеч и сняла грязные ботинки, затем, приведя волосы в порядок, открыла дверь гостиной.

– Привет, Синклер.

Бабушка и Синклер расположились за низким чайным столиком у огня. Синклер вскочил на ноги и поспешил ко мне.

– Дженни, ты где была? – спросил он, целуя меня в щеку.

– Гуляла.

– Уже темно. Мы решили, что ты заблудилась.

Я испытующе посмотрела Синклеру в глаза. Мне казалось, что он заметно изменится, станет спокойнее, будет выглядеть усталым после долгой езды или придавленным свалившимися на него обстоятельствами, но я ошиблась. Как ни странно, но таким веселым, молодым и беспечным я еще его не видела. В этот вечер его глаза сияли, как у ребенка, предвкушающего новогодние подарки.

Синклер взял меня за руку и вздрогнул:

– Холодная как лед. Иди скорее к камину, грейся. Я оставил тебе один гренок, но, если хочешь, попрошу миссис Ламли, и она приготовит еще.

– Спасибо, не надо.

Я взяла обтянутый кожей стул и села между родными. Наливая мне чай, бабушка спросила:

– Куда ты ходила? – Когда я рассказала ей о прогулке, она накинулась на меня с привычными расспросами: – Собак напоила? Они не вымокли? А лапы им вытерла?

Я терпеливо ответила, что животные напоены, высушены и вытерты.

– Мы не ходили по тем местам, где много воды, а все колючки я вынула из их шерсти у дома.

Успокоившись, бабушка пододвинула мне чашку, я обхватила ее озябшими руками, выжидающе посмотрев на Синклера.

– Ну, что Лондон?

– Там душно и жарко, – усмехнулся он, и в его глазах запрыгали чертики. – Полон измочаленными бизнесменами в костюмах-тройках.

– Ты... достиг того, чего хотел?

– Звучит очень помпезно. Достиг! Где тебя научили таким словам?

– Ну так что?

– Да, конечно, достиг, иначе бы меня здесь не было.

– Когда... когда ты выехал из Лондона?

– Рано утром, около шести. Бабушка, чай у нас остался?

Она сняла крышку чайника и заглянула внутрь.

– Совсем мало. Пойду налью полный.

– Лучше попроси миссис Ламли...

– Я сама. У нее ноют ноги. Я заварю, мне все равно надо с ней поговорить насчет обеда. Что-то захотелось фазана в горшочке.

Когда бабушка вышла, Синклер заметил:

– Фазан в горшочке – это восхитительно, – и взял меня за руку, слегка сжав запястье холодными сильными пальцами. – Мне нужно поговорить с тобой.

– О чем? – с замиранием сердца пробормотала я.

– Не здесь. Я хочу пообщаться с тобой наедине. Давай после чая прокатимся в машине. Доедем до Бенгерна и полюбуемся восходом луны. Согласна?

Если он хотел с глазу на глаз рассказать мне о Тессе, то салон «лотуса» – самое подходящее место.

– Хорошо, – кивнула я.

Поездка в «лотусе» обогатила меня жизненным опытом. Хотя я пристегнула ремень безопасности, у меня возникло ощущение, что сейчас я улечу на Луну, а скорость, с которой Синклер вел машину, только усугубляла это чувство. Когда мы свернули с проселочной дороги на магистраль, я с ужасом увидела, что стрелка спидометра за несколько секунд подскочила до отметки 70 миль в час, а поля, изгороди и дома мелькают за окном с головокружительной быстротой.

– Ты всегда ездишь так быстро?

– Дорогая, разве это быстро?

Не зная, что сказать, я промолчала. Через минуту мы уже стояли на горбатом мосту. Здесь Синклер чуть притормозил, чтобы в следующую секунду еще быстрее устремиться вперед. У меня душа ушла в пятки. Не снижая скорости, мы проскочили участок, где велись ремонтные работы, и я поблагодарила Бога за то, что в это время горел зеленый свет.

В Кепл-Бридж действовало тридцатимильное ограничение скорости. Из уважения к местному полицейскому и к моему огромному облегчению, Синклер сбавил скорость. «Лотус» медленно тащился по улицам города, но едва мы миновали последний дом, как кузен снова решил отвести душу. На открытом, убегающем в необозримую даль шоссе машин не просматривалось, и наш «лотус» рванул с места в карьер, словно застоявшийся конь.

Наконец мы проскочили поворот и выскочили на узкую боковую дорогу, которая, круто петляя, вела к вершине Бенгерна. За окном с калейдоскопической быстротой мелькали поля, фермы и огороженные луга. Потом все чаще стали попадаться заболоченные участки с бурой травой и зарослями вереска, где паслись стада черных овец, равнодушно поворачивающих головы в нашу сторону. Холодный воздух, врывавшийся в открытое окно, приносил с собой запах торфа. До окутанной туманом горной вершины оставалось совсем немного, когда Синклер вдруг вырулил на придорожную площадку и заглушил мотор.

Перед нами расстилалась мирно дремавшая равнина. Над ней низко нависало бледно-бирюзовое небо, скорее зеленое, чем голубое, купавшееся в розовом свете заходящего солнца. Далеко под нами лежало элвинское озеро, неподвижное и яркое, как драгоценный камень, а справа от него серебристой лентой извивался Кепл. Везде царила первозданная тишина, нарушаемая лишь криками кроншнепов да порывами ветра, бившими по корпусу машины.

Синклер отстегнул свой ремень и, видя, что я не следую его примеру, нагнулся ко мне. Я повернулась к нему, и он, не говоря ни слова, взял мое лицо в руки и поцеловал. Я мягко оттолкнула его и напомнила:

– Ты о чем-то хотел поговорить?

Кузен улыбнулся и, ничуть не смущаясь, немного приподнялся. Зачем он полез в карман?

– Я приготовил подарок. – Синклер вытащил футляр и раскрыл его. Мне показалось, что я вижу кусочек неба, расцвеченный сверкающими звездами.

На миг у меня закружилась голова, я словно стала куда-то проваливаться. Сделав над собой усилие, я с трудом произнесла:

– Но, Синклер, оно предназначается не мне!

– Конечно тебе. Смотри! – С этими словами кузен вынул кольцо, небрежно бросив футляр на приборную доску, и, прежде чем я смогла остановить его, взял мою левую руку и уверенно надел кольцо на безымянный палец. Я попыталась было снять его, но Синклер сжал мои пальцы, так что камни больно врезались в кожу.

– Оно не может быть моим...

– Оно твое, и только твое.

– Синклер, нам надо поговорить.

– Поэтому я привез тебя сюда.

– Нет, я не об этом. О Тессе Фарадей.

Если я рассчитывала, что шокирую его, то ошибалась.

– Что тебе известно о Тессе Фарадей? – В его словах я услышала скорее снисхождение, чем огорчение.

– Мне известно, что у нее будет ребенок. Твой ребенок.

– И как ты это узнала?

– Когда раздался тот ночной звонок, я решила снять трубку, но ты опередил меня. Я услышала по параллельному аппарату... как она... сказала тебе...

– Так это была ты? – с облегчением выдохнул он, видимо разрешив для себя какую-то дилемму. – Я подумал, что это помехи на линии. Очень тактично с твоей стороны, что ты не стала слушать дальше.

– И как ты собираешься поступить?

– Как? Да никак.

– Но у этой Девушки будет ребенок!

– Дорогая Дженни, мы не знаем, чей это ребенок.

– Но он может быть твоим.

– О да, может. Но это еще ничего не значит. Я не собираюсь расплачиваться за чужие ошибки.

Я вспомнила Тессу Фарадей, веселую симпатичную девушку, доверчиво прижимающуюся к Синклеру. Удачливая спортсменка, покорившая весь горнолыжный мир. Молодая особа, которую восторженно приняла моя бабушка. «Прелестная девушка» – так бабушка отозвалась о Тессе, а она редко ошибается в людях. Это никак не вязалось с тем образом, который Синклер пытался мне навязать.

– Ты говорил с ней? – осторожно спросила я.

– Как не говорить, говорил, конечно.

– И что она ответила?

– Она ответила, – пожал он плечами, – что если я так считаю, то она примет меры.

– Неужели ты так все и оставил?

– Да. Мы так все и оставили. Не будь наивной, Джейн. У нее довольно богатый сексуальный опыт. Она разумная девушка. – Все это время Синклер не отпускал мою ладонь, но вот его хватка ослабла, я принялась сжимать и разжимать затекшие пальцы, а он поглаживал указательным пальцем кольцо, словно желая поплотнее насадить его. – Как бы там ни было, я сообщил ей, что женюсь на тебе.

– Что ты сказал?

– Дорогая, сообщил Тессе, что женюсь на тебе.

– Ты не имел права так поступать... ты даже не спросил меня!

– Конечно, я спросил тебя. О чем, по-твоему, мы говорили на днях? Что, по-твоему, я делал?

– Прикидывался.

– Нет... я не шутил. Ты сама это прекрасно знаешь.

– Ты не любишь меня.

– Нет, я люблю тебя, – заверил он, стараясь придавать голосу убежденность. – Находиться возле тебя, после того как ты вернулась в «Элви», – это самое лучшее чувство, которое я когда-либо испытывал. Ты такая непосредственная, Дженни. Иногда ты наивна, как ребенок, но временами изрекаешь удивительно мудрые вещи. Когда ты рядом, у меня душа поет. И ты очень симпатичная. Еще ты понимаешь меня лучше, чем я сам. Разве все это не важнее любви?

– Но если ты женишься, то это на всю жизнь.

– Что из того?

– Ты, должно быть, любил Тессу Фарадей, а теперь не хочешь иметь с ней ничего общего...

– Дженни, ты не права.

– Почему это? Объясни, в чем я не права?

– Тесса хорошенькая, веселая, с ней всегда легко. Мне было приятно в ее обществе... но на всю жизнь... нет.

– Зато ребенок останется с ней всю жизнь.

– Я уже сказал тебе, что, скорее всего, он не мой.

Было очевидно, что Синклер считал себя неуязвимым. Я решила действовать по-другому:

– Допустим, Синклер, просто допустим, что я не захочу выйти за тебя. Как я недавно говорила, мы же двоюродные брат с сестрой!

– Прецеденты имеются... – упрямо возразил он.

– Мы слишком близкие родственники... Я боюсь рисковать.

– Я люблю тебя! – крикнул Синклер.

Мне еще никто никогда не признавался в любви. Раз сто в самых тайных мечтах я представляла, как это произойдет, но на подобное не рассчитывала.

– Но... но я тебя не люблю.

– Звучит не очень убедительно, – улыбнулся он.

– Тем не менее это так. Можешь не сомневаться.

– Неужели ты не поможешь мне?

– О, Синклер, помощь нужна не тебе.

– Вот здесь ты ошибаешься. Мне она еще как нужна. Если ты не выйдешь за меня, мир рассыплется на тысячу кусочков.

Эти слова гораздо больше походили на выражение любви, но я уже не верила, что они идут от чистого сердца.

– Ты говоришь это в буквальном смысле, так?

– Какая ты проницательная, Джейн. Да, я говорю буквально.

– Почему?

Внезапно Синклер смешался, отпустил мою руку, словно ему наскучило держать ее, и принялся искать сигарету. Наконец он нашарил пачку в кармане пальто и, прикурив, коротко бросил:

– Потому.

Устав ждать разъяснений, я повторила вопрос:

– Почему «потому»?

Синклер глубоко вздохнул:

– Потому что я по уши в долгах. Потому что я обязан найти деньги и рассчитаться с кредиторами или погасить долг ценными бумагами, которых у меня нет. Если эта история всплывет наружу, а она всплывет как пить дать, то шеф вызовет меня на ковер и печально сообщит, что в моих услугах больше не нуждаются. Вот и все.

– Ты даешь понять, что окажешься без работы?

– Ты не только проницательная, но и сообразительная.

– Но... откуда у тебя долги?

– Сама-то как думаешь? Ипподром... карточные игры...

Его слова звучали довольно невинно, но я решила докопаться до истины:

– И сколько ты просадил?

Он назвал цифру, от которой у меня волосы встали дыбом.

– Да ты сошел с ума! Проиграть в карты...

– О, Джейн, умоляю тебя. За один вечер столько проиграть в лондонских казино невозможно. На это ушло почти три года.

Я всегда знала, что мужчины способны на огромные глупости, и даже мой отец был совершенно непрактичен в денежных делах, но чтобы такое...

– А бабушка не могла бы помочь тебе деньгами? Дать взаймы?

– Она уже не раз меня выручала... без особого энтузиазма, я бы сказал.

– То есть это не впервые...

– Да, это не впервые, и не смотри на меня с таким дурацким видом. Кроме того, этих денег у бабушки все равно нет. Она относится к тому поколению, которое предпочитает вкладывать свой капитал в тресты, инвестиции и земли.

«Земли... земли...» – промелькнуло у меня в голове.

– А если продать землю? – вырвалось само собой. – К примеру... охотничье угодье?

Синклер осторожно покосился на меня, и в его взгляде я прочитала невольное уважение.

– Я тоже думал об этом. У меня на примете есть группа американцев, которая горит желанием купить наше угодье или, по крайней мере, арендовать его на год. По правде говоря, Джейн, я и отпуск взял из-за того, чтобы уломать бабушку. Но она даже думать об этом не хочет... хотя какой от него прок, я, хоть убей, не пойму.

– Она же сдала его...

– За гроши. Тех денег, которые выплачивает синдикат, Гибсону едва хватит на пару патронов.

– А как же Гибсон?

– К черту Гибсона. Он ни на что не годится. Пришло время гнать его на пенсию.

Мы опять надолго замолчали. Синклер курил. Сидя рядом с ним, я судорожно пыталась разобраться в нахлынувших эмоциях. Больше всего меня поразило не его бездушие (к этому я была подготовлена) и даже не то, что он попал в тяжелое положение, а его необъяснимая откровенность. Либо кузен все-таки отказался от мысли жениться на мне и ему уже нечего терять, либо его самомнение не знало границ.

Я понемногу начала заводиться. Меня трудно вывести из себя, и мало кому это удавалось, но если уж рассердят, то я становлюсь неуправляемой. Зная в себе этот недостаток и не позволяя чувствам вырваться наружу, я велела себе оставаться расчетливой и практичной.

– Я не понимаю, с какой стати все должна решать бабушка, а не ты сам? В конце концов, «Элви» в один прекрасный день достанется тебе. Тогда, если захочешь, ты сможешь распродать с молотка. Надо только подождать.

– С чего ты взяла, будто «Элви» перейдет ко мне?

– А кому же еще? Ты – ее внук. Больше некому.

– Ты говоришь так, будто «Элви» является родовым поместьем... будто оно веками переходило от отца к сыну. Это не так. Совсем не так. Оно принадлежит бабушке, и если она вздумает, то может завещать его хоть приюту для кошек.

– А почему не тебе?

– Потому что я сын своего отца, моя дорогая.

– И что это должно означать?

– Это означает то, что я дрянь, перекати-поле, паршивая овца. Настоящий Бейли, если хочешь.

Я недоуменно уставилась на Синклера, а тот внезапно рассмеялся, но это был горький смех.

– Разве тебе никто не рассказывал, маленькая невинная Джейн, о дядюшке Эйлуине? Отец ничего не говорил?

Я покачала головой.

– Когда мне исполнилось восемнадцать, я узнал кое-что... в качестве нежеланного подарка ко дню рождения. Видишь ли, Эйлуин Бейли был не только нечестным, но еще и невезучим человеком. В Канаде он пять лет провел за решеткой. За мошенничество, растрату и еще бог весть за что. Тебе никогда не приходило в голову, что это довольно странно? Никаких визитов за много лет. Почти нет писем. Во всем доме ни единой его фотографии.

Как все, оказывается, просто... А я почему-то не могла сама додуматься, что за этим стоит. Мне сразу припомнился недавний разговор с бабушкой и ее уклончивые фразы в отношении родного сына: «Ну что же, он сам выбрал этот путь... жить в Канаде и умереть на чужбине. Видишь ли, «Элви» для него всегда мало что значил...», «Так, как сейчас выглядит Синклер. Сплошное очарование...».

– Но почему он ни разу не приехал? – задала я довольно глупый вопрос.

– Думаю, он превратился в эмигранта, живущего на деньги, высылаемые с родины... Вероятно, бабушка решила оградить меня от его дурного влияния. – Синклер нажал кнопку, боковое стекло опустилось, и он выбросил недокуренную сигарету. – Как бы там ни было, это ничего не решает. Болезнь просто передалась по наследству. – И, улыбнувшись, прибавил: – Что нельзя вылечить, то следует терпеть.

– Ты намекаешь, что страдать должны все?

– Но пойми, Джейн, мне тоже здорово достается. Знаешь, довольно странно, что ты заговорила о том, что «Элви» рано или поздно перейдет ко мне. Знаешь, прошлой ночью мы с бабушкой как раз говорили об угодье и Гибсоне, и я выложил свой главный козырь: раз «Элви» все равно когда-нибудь станет моим, то почему я сейчас не могу им распорядиться? – Он повернулся ко мне и обезоруживающе улыбнулся. – Угадай, что она ответила?

– Не знаю.

– Она заявила: «Вот здесь, Синклер, ты ошибаешься. Зря ты смотришь на «Элви» как на источник дохода. Ты обосновался в Лондоне, а в «Элви» жить никогда не хотел. Поэтому «Элви» перейдет к Джейн».

Так вот откуда столь пристальный интерес к моей персоне! Последний элемент головоломки встал на свое место.

– Так вот почему ты решил взять меня в жены? Чтобы наложить лапу на «Элви».

– Звучит несколько прямолинейно!

– Прямолинейно?!

– Но в общем и целом ты имеешь право так говорить, особенно в свете того, что я тебе сообщил. Это чистая правда, можешь не сомневаться.

Его последние слова переполнили чашу моего терпения. Не в силах сдержаться, я выдала ему:

– «Чистая правда, можешь не сомневаться»?! Синклер, ты даже представления не имеешь, что значит это слово! Как ты можешь швыряться им... и бросать мне лицо всю эту...

– Ты имеешь в виду моего отца?

– Нет, я не имею в виду твоего отца! Мне в высшей степени наплевать на твоего отца, да и на тебя тоже. И на «Элви» мне тоже наплевать. Я не гонюсь за большими деньгами, а если бабушка оставит поместье мне, я от него откажусь, сожгу или отдам кому-нибудь, но не позволю тебе заграбастать его.

– Ты не очень-то щедра.

– Я не собираюсь быть щедрой. Ты не заслуживаешь этого. Ты закоренелый эгоист. Всегда им был. Ты всю жизнь чего-то требовал, а если это «что-то» тебе не давали, то ты брал сам. В детстве электрическую железную дорогу и кораблики, крикетные биты и пистолеты. Теперь спортивные машины, квартиры и деньги, деньги, деньги. Тебе все мало. Сделай я так, как ты требуешь, выйди за тебя замуж и передай дорогому супругу «Элви», тебе и этого скоро покажется мало...

– Ты оторвалась от действительности.

– Я не оторвалась от действительности, это называется иначе. У меня другие ценности, и люди для меня значат больше, чем вещи.

– Люди?

– Да, люди. Человеческие существа, обладающие чувствами, страстями и всеми теми качествами, о которых ты давно забыл, если, конечно, они были тебе знакомы. Обычные люди, вроде нашей бабушки, Гибсона и бедняжки Тессы, которая ждет ребенка... и не говори мне, что он не твой, я не верю тебе, да ты и сам прекрасно знаешь правду. Ты используешь окружающих, а когда они перестают быть полезными, просто отмахиваешься от них.

– Но не от тебя, – возразил Синклер. – От тебя я не отмахнусь. Давай пойдем по жизни вместе!

– О нет, не выйдет. – Я с трудом стянула кольцо, ободрав кожу на пальце, и, поборов искушение швырнуть драгоценность в лицо Синклеру, схватила красивый футляр, положила сверкнувший крошечный обруч на бархат, закрыла крышку и бросила на приборную доску. – Ты был прав, когда сказал, что мы любили друг друга. Что было, то было, и я всегда считала тебя самым замечательным человеком на свете. Теперь ты заслуживаешь даже не презрения, а жалости. Ты, должно быть, свихнулся, если решил, что я соглашусь жить с тобой, будто ничего не произошло. Ты и меня принимаешь за круглую дуру?!

К своему ужасу, я почувствовала, что не могу унять дрожь в голосе. Я отпрянула от Синклера, желая только одного – выскочить из машины и оказаться в месте, где можно в истерике орать и швырять вещи, давая выход эмоциям. Но бежать было некуда. Я съежилась, зажатая в крохотном пространстве машины Синклера. Атмосфера так наэлектризовалась, словно воздух уже не выдерживал накала страстей.

Какое-то время Синклер молчал, потом с вздохом подвел итог:

– Кто бы мог подумать, что из Америки ты привезешь такие высокие принципы.

– К Америке они не имеют никакого отношения. Просто я всегда была такой – такой и останусь. – У меня задрожали губы и слезы навернулись на глаза. – А теперь отвези меня домой.

И тут я не выдержала. Как я ни старалась, слезы хлынули соленым потоком. Я принялась искать салфетку и, конечно, не могла найти ее, так что пришлось взять платок, который молча протянул мне Синклер.

Я вытерла глаза и нос, и это странным образом разрядило обстановку. Синклер вытащил из кармана две сигареты, раскурил их и протянул мне одну. Жизнь продолжалась. Только сейчас я заметила, что, пока мы ссорились, совсем стемнело. На востоке уже блестел тонкий полумесяц, повисший над дымкой, которая надвигалась на нас с гор.

Осушив последние слезы, я тревожно осведомилась:

– Что ты будешь делать?

– Понятия не имею.

– Может быть, поговорим с Дэвидом Стюартом...

– Нет.

– Или с моим отцом. Человек он непрактичный, но очень умный. Можно позвонить ему...

– Нет.

– Но, Синклер...

– Ты права. Пора возвращаться домой, – отрезал он, включая зажигание. Взревел двигатель, своим шумом перекрывший все остальные звуки. – Давай остановимся по дороге в Кепл-Бридж и что-нибудь выпьем. Я думаю, нам обоим это не помешает. Мне-то уж точно, да и тебе перед встречей с бабушкой надо привести лицо в порядок.

– Что с ним?

– Опухло от слез. Оно было точно таким, когда ты болела корью. Ты снова превратилась в маленькую девочку.