Беседу ведёт одна из авторов программы «Легенды армии» телеканала «Звезда» Наталья Ким.

Ким Н.: Александр Васильевич, начинаем разговор про генерала Горбатова. Что для Вас значит этот человек? При каких обстоятельствах Вы с ним познакомились и как часто встречались?

Пыльцын А.В.: Прежде всего скажем так: я с генералом Горбатовым лично не знаком. Знаю его только по эпизоду, когда он сам ставил боевую задачу перед строем нашего штрафбата. Я был тогда лейтенантом, командиром взвода этого батальона, а он — генерал, командующий армией. Дистанция-то между нами какая! Случилось моё «знакомство» с ним, когда наш 8-й отдельный офицерский штрафной батальон, переданный в состав 3-й армии, которой командовал генерал Горбатов, получал именно от него боевую задачу. Здесь надо пояснить, что наш батальон передавался на случай выполнения боевых задач то одной, то другой армии, потому что это был батальон не армейский, а фронтовой, кстати, единственный батальон на Белорусском фронте. Под Сталинградом, например, этот батальон воевал в составе 24-й армии генерала Ивана Васильевича Галанина. Кстати, его заместителем в то время был генерал Горбатов. Потом штрафбат передавался в разные армии в зависимости от боевой обстановки, все их перечислять — много времени уйдёт.

Ким Н.: А когда ваш штрафбат был в составе 3-й Армии?

Пыльцын А.В.: На период Рогачёвской операции в феврале 44-го наш батальон был передан в состав 3-й армии. Тогда генерал Горбатов лично приехал в батальон ставить боевую задачу. Вот там я его и увидел и, что называется, «познакомился». То есть я, лейтенант, увидел и услышал Командующего Армией. Вы сами понимаете, какая между нами была разница, лейтенант и генерал-лейтенант! Но совсем другой вопрос: какое он произвёл впечатление на меня.

В Беларуси меня признали почётным гражданином города Рогачёва, и тогда по их просьбе я одну из своих книг адаптировал для Белоруссии, в которой основные вопросы были о белорусском периоде боевых действий. Так вот, её рукопись проверяли в Минске, в институте истории. У них возник вопрос: «Как же так, 15 минут всего-то видел он этого генерала, а пишет о нём так много». А я им ответил: «Есть люди, которых, может быть, и минуту видишь, но они станут для тебя символом, примером». А я этого генерала видел действительно минут 15–20. Но видел, как он по-особенному говорил с нами, я имею в виду с штрафниками, то есть офицерами, которые, хотя и на время, считались преступниками.

Ким Н.: Какое впечатление он произвёл на Вас?

Пыльцын А.В.: Главное было в том, как он с ними говорил, как он нам всем, и командирам и бойцам, ставил задачу, как он обращался ко всем, не разделяя нас, командиров и наших подчинённых. Своим нестандартным обращением, не «товарищи солдаты» или тем более не «штрафники», а «ребята» он настолько приближал нас всех к себе, что сложилось впечатление, что этот генерал с отцовской душой, с отцовским сердцем. Он не просто ставит боевую задачу, а ставит задачу действовать в тылу врага так, чтобы мы, всего только батальон, помогли целой армии, но чтобы мы при этом сохранили свои жизни. Главная задача у него была — это сохранить жизни.

Подчеркну, что наш батальон был в то время полнокровный, по полному штату 800 человек. Всего чуть больше 3-х суток воевали мы в той Рогачевской операции, но по её окончании 600 человек без ранений были освобождены от наказания, то есть восстановлены в офицерских званиях, во всех офицерских правах. А какую идею внедряют в сознание масс наши антиисторики? «А-а, в штрафбате только кровью искупить…» Есть, конечно, разные фразы, которые можно исковеркать.

Вот Сталинский приказ № 227 «Ни шагу назад!» Там тоже было «искупить кровью». Но, во-первых, своей кровью или кровью противника? Во-вторых, в положениях о штрафных батальонах было записано: самым первым условием освобождения от наказания является подвиг, вторым — ранение. Так что первое — это подвиг, а не то, как трактуют некоторые «знатоки»: обязательно до крови, обязательно «пока не убьют или пока не ранят, что живым или целым из штрафбата не выйти». Неправда, я всегда оперирую фактом — только за Рогачевскую операцию, в которой батальон участвовал всего несколько дней, 600 человек ушли из штрафного батальона, полностью восстановив свои права подвигом, без ранений.

А ведь из 600 человек кто-то был наказан одним месяцем пребывания в штрафном батальоне, кто-то двумя, а кто-то и на три месяца был приговорён. Больше трёхмесячного срока в штрафных частях не было установлено. Три дня войны — и 600 человек из них, независимо, какой у каждого был срок пребывания в штрафбате, все были освобождены.

Ким Н.: Таким было распоряжение командарма Горбатова?

Пыльцын А.В.: Это было обещание генерала Горбатова. Когда он нам ставил задачу, то сказал, что если будете воевать хорошо — всех освободим. Сдержал слово генерал, доложил Командующему фронтом, и генерал-полковник Рокоссовский принял такое решение. Надо полагать, они вместе приняли это решение об освобождении. В данном случае дело в том, что батальон не просто воевал, а прорывал линию обороны противника, ушёл в тыл к немцам, и эти дни мы у немцев в тылу громили их тылы, разрушали всякого рода коммуникации, уничтожали подходящие резервы. Таким образом, действуя с тыла немцев, один наш батальон обеспечил возможность армии генерала Горбатова с фронта взять Рогачёв, захватить Рогачевский плацдарм на Днепре.

Ким Н.: Вы видели много командующих армиями, чем отличался от них именно Горбатов?

Пыльцын А.В.: Я Вам честно скажу, что других командующих армиями мне видеть не доводилось, достаточно велика служебная лестница между командиром взвода и командующим армией. Это прежде всего зависело от того, кто командующий армией. Одни отдавали распоряжения через комдивов, через свои штабы, по телефону, радиостанции… И только генерал Горбатов Александр Васильевич ставил задачу всему личному составу батальона. Во многих армиях бывал наш штрафбат, я уже упоминал генерала Галанина, а далее в разных операциях в армиях генералов Попова, Белова, Колпакчи, Романенко, но на моей памяти командарм Горбатов — единственный такой командующий.

Не один раз бывал наш батальон и в армии Батова. Когда речь идёт о командующем 65 Армии генерале Павле Ивановиче Батове, то прежде всего следует сказать, что это генерал с большим практическим опытом ведения боевых действий. Он воевал ещё в 1935–36 годах военным советником 12-й Интернациональной бригады в Испании, дважды Герой Советского Союза. Но характер у него совершенно другой. Боевое применение штрафников у него, вероятно, шло по принципу: «Это штрафники, преступники, их можно не жалеть». Вот Горбатов жалел каждого человека, каждого солдата, не только штрафника-офицера. О нём говорили, что по отношению ко всем своим подчинённым, своим частям и соединениям, которые входили в его армию, он никогда без доскональной разведки противника не посылал в бой. Доскональная разведка — его главное условие. А генерал Батов, например, если ставил задачу, а впереди минное поле, — ну и Бог с ним, война ведь. А Горбатов, пока не разминируют или не сделают проходов, солдат не посылал, об этом есть много свидетельств.

Ким Н.: Это же такой редкий случай, когда из 800 человек 600 остались в живых и без ранения, к тому же ещё их освободили?

Пыльцын А.В.: Ещё и наградили орденами и медалями. Я уж не помню, сколько человек. Сейчас есть такой интернет-ресурс «Подвиг народа». Много данных, но по некоторым позициям о штрафных батальонах сведений нет. Я запрашивал официально, мне ответил один из ответственных работников (не буду называть его фамилию, чтобы ему не попало): поначалу, когда организовали этот ресурс, все документы открыли, в том числе и по СМЕРШ и штрафбатам. А потом кому-то взбрело в голову, кто-то одумался, и часть документов, которые не успели выйти в Интернет, закрыли. И вот по тем документам, которые успели выйти, я имею многие персональные данные, вплоть до наградных листов и справок, дат ранений или смерти. А по многим разделам (штрафные формирования, заградотряды, СМЕРШ, прокуратура и т. п.) закрыли, и добиваться приходится «окольными путями», через добрых людей в архивах. У меня одно время сложились добрые отношения с руководством Центрального архива Министерства обороны, и мне по-доброму иногда помогают. Говорят так: «Если уж там ничего не получается, спросите нас, мы Вам пришлём».

У меня один штрафник был, который в Берлинской операции проявил себя так, что я настаивал, чтобы ему присвоили звание Героя Советского Союза. По нему в «Подвиге» нет документов. Они мне и наградной лист, и даже фотографию этого воина прислали. Так что мне в крайних случаях очень помогает архив Министерства обороны.

Ким Н.: А вот кроме тех дней в армии генерала Горбатова потом Вас как-то ещё использовали других боях?

Пыльцын А.В.: К сожалению, только раз, сразу после событий в немецком тылу. Пока мы воевали во вражеском тылу под Рогачёвом, за это время поступало пополнение из тех, кто остался неосвобождённым, и этим пополнением сформировали две роты. Я в роте капитана Сыроватского тоже был командиром взвода. Пока мы оставались в составе армии Горбатова, нам ещё была поставлена задача захватить другой плацдарм на реке Друть — эта белорусская река в самом Рогачёве впадает в более многоводный Днепр. В этой Друти я имел несчастье провалиться под лёд и чуть не утонул. Меня спас штрафник, помог выбраться из этой полыньи.

Брали мы Друть и её крутой берег штурмом. Этот участок берега для нас выбрал сам генерал Горбатов. По разведданным этот участок оказался самым доступным, так как имел слабые проволочные заграждения и там не было минного поля. Крутой берег был полит водой и заледенел, как ледяная горка, и немцы считали его недоступным, поэтому, наверное, и не укрепляли дополнительно. Это было единственное место, где можно было поставить задачу малой части нашего батальона прорвать здесь оборону противника и дать возможность другим войскам армии пойти дальше.

Ким Н.: То есть и в этом случае командарм Горбатов заботился о наименьших ваших потерях?

Пыльцын А.В.: Эта забота проявлялась постоянно — мы все, от штрафника до командира батальона, это чувствовали. Видимо, не только потому, что батальон был офицерский, и все, кто останутся живы, пойдут на пополнение офицерского корпуса и 3-й армии, и частей фронта. Я повторю, что этот участок берега Друти был облит водой, заледенел, но там оказалось очень слабое проволочное заграждение, нет минного поля, и наши роты, правда, нелегко, без штурмовых лестниц, но взяли этот крутой берег, прорвали оборону противника, захватили несколько траншей и дали возможность стрелковым батальонам дивизии продвигаться дальше.

За то время, пока мы месяц были в армии Горбатова, никогда нам не ставили боевую задачу, не проявив величайшую заботу, чтобы, не дай Бог, лишнего человека не погубить. Так что особое человеческое отношение командарма отличалось в корне от некоторых выражений на фронте: «Главное — задачу выполнить, а какие там будут потери, не столь важно, — это же война. Война без потерь не бывает». А вот у Горбатова непреложным правилом было — в войне потерь как можно меньше. Без потерь войны не бывает, но надо делать всё, чтобы потерь было как можно меньше.

Ким Н.: Спасибо, Александр Васильевич, теперь мы перейдём от действий вашего штрафбата в армии генерала Горбатова к Вашей личной истории. После Дальнего Востока Вы попали на фронт?

Пыльцын А.В.: Нет, не сразу. Начал я армейскую службу сразу после начала войны, за 2 дня до неё окончив среднюю школу. Хотели мы, мальчишки, конечно, сразу все на фронт: «На фронт, мы немцев разобьем в неделю!» Такое настроение было. Сразу бросились в военкоматы, а там двое суток пришлось стоять в очереди, потому что туда устремились военнообязанные: «На нас напали, надо защищаться!» Только на вторые сутки дошла наша очередь. А мы ещё раньше писали заявления в военные училища. Я, например, тоже заранее написал, но в Новосибирский военный институт инженеров железнодорожного транспорта. Почему железнодорожного транспорта? Потому что у нас традиция семейная: отец, дед, братья — все железнодорожники. Вот и хотелось стать военным, как оба старших брата, и поддерживать семейную традицию. Когда началась война, ни о каком институте не могло быть и речи. «На фронт и только!» Военком нам сказал, что все военные учебные заведения уже закрыты для поступления, пойдёте рядовыми. Обрадовались, хорошо, что на фронт.

Отпустили нас на три дня, сказали: «Собирайтесь, прощайтесь с родителями, приезжайте в такой-то день, мы вас отправим». В назначенный день нас разбили на команды, погрузили в эшелоны и повезли на запад. Как мы обрадовались, на фронт едем! Даже известную с детства песню пели: «Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов!»

Примерно сутки везли нас, потом вдруг остановились и на станции Бочкарёво или Куйбышевка-Восточная выгрузили. Если хорошо представляете себе Дальний Восток, то от Биробиджана и Биры, от излучины Хингана до места выгрузки километров 300. Мы все опешили: как же так, нас везли на фронт, а не довезли… Как оказалось, везли нас не на фронт, а на пополнение нашей Дальневосточной Особой Краснознамённой Армии. Там нас обучили, мы приняли присягу, и я ещё полгода прослужил рядовым в разведвзводе одой из дивизий этой Армии.

А потом формировались команды добровольцев в военные училища. Поскольку у многих из нас полное среднее образование, то, конечно, мы — добровольцы. Военные училища последние годы перед войной формировались только курсантами с полным средним образованием. А тут выпускники школ, грамотные ребята. Поехали в училище в Комсомольск-на-Амуре. Там полгода учился по сокращённой программе, окончил «по 1-му разряду», то есть «на отлично». Из более ста человек нашей курсантской роты 18 или 17, я уже не помню, закончили именно так. И нам присвоили звание лейтенант. Всем, кто похуже сдавали экзамены, присвоили звание младший лейтенант, а остальные, кто экзамены «провалил», но всё-таки чему-то полгода учились, стали сержантами. Этих младших лейтенантов и сержантов всех отправили на фронт. А нас, лейтенантов-отличников, так сказать «элиту» из этого выпуска, оставили служить на Дальнем Востоке. Известно, что тогда японцы всё время «пробовали на прочность» наши границы и под видом местного населения (китайцев, корейцев) засылали шпионов и диверсантов. Кстати, тогда было принято решение об эвакуации почти всего населения этих народов с Дальнего Востока. Осуждать это или не осуждать — это вопрос другой. Многие страны поступали так же, выселяли народы, под именем которых враг мог действовать.

Ким Н.: А когда же всё-таки Вас, лейтенантов, отправили на фронт?

Пыльцын А.В.: На советско-германский фронт попал я не скоро. Полгода ещё прослужил лейтенантом на Дальневосточном фронте, так он тогда назывался. Там мы границу охраняли, много было провокационных действий со стороны японцев, но всё равно писали рапорта, чтобы отправили на фронт. Сейчас известно, что тогда у нас, в Советском Союзе, формировались польские, чешские, югославские воинские части и соединения. Одному из моих рапортов однажды был дан ход, и в маршевую роту, в которую меня включили командиром взвода, направили, как я потом уже после войны узнал, на формирование югославского то ли полка, то ли бригады. Но довезли нас только до Урала, до Башкирии, и выгрузили. Как оказалось, нас не довезли до пункта формирования потому, что югославский инициатор Иосип Броз Тито и наш Главком Иосиф Виссарионович о чём-то не договорились, и Броз Тито отказался в то время формировать отдельное югославское войско. Таким образом, мы вместо югославского войска пополнили наш Южно-Уральский военный округ.

Там ещё полгода я командовал взводом в запасном полку, где мы готовили маршевые роты на фронт. Приходит новое пополнение, мы его обучаем в течение месяца всем самым главным приёмам ведения боя, умению владеть оружием и отправляем на фронт. А потом сами кое-как выпросились на фронт. И вот так я попал в штрафной батальон.

Ким Н.: Как Вы попали именно туда, почему? Вам сколько было тогда лет? Почему Вас, молодого, на очень трудную должность поставили?

Пыльцын А.В.: По положению о штрафных батальонах в командный состав назначались офицеры с боевым опытом, то есть те, кто уже воевали. И поэтому, когда нас отбирали в батальон (там перед этим потери были большие), отобрали 18 человек. Из них я один оказался не «обстрелянный», все остальные уже имели боевой опыт: кто после ранения, кто после госпиталя находился в резерве — все прошли фронтовую закалку. Прошел только месяц, как мне исполнилось 20 лет, но когда офицер, который отбирал нас, посмотрел моё ещё тоненькое личное дело, он сказал: «Будешь теперь служить у нас в штрафном батальоне», я опешил, говорю: «Извините, а за что меня в штрафной батальон?»

Я вроде за собой вины-то никакой не чувствовал, ничего противозаконного не совершал. Он говорит: «Неправильно, лейтенант вопрос задаёшь. Не за что, а зачем. А затем, что будешь помогать штрафникам искупать их вину перед родиной. Потому что ты дальневосточник, парень здоровый, отлично закончил училище. Командовал и на Дальнем Востоке, и в Южно-Уральском округе, тоже с хорошими показателями, так что вполне годишься на это серьёзное дело». Рост у меня был 1 метр 80, а когда он пожал мне руку, почувствовал, что она у меня крепкая. Вот так я и попал в штрафбат.

Ким Н.: А куда Вас направили? Где это, в какой местности было? Что это был за фронт и что для Вас было неожиданным?

Пыльцын А.В.: Это было уже в Белоруссии, был декабрь 43-го года. Уже были взяты Гомель, Речица, Лоев, и должны были взять Жлобин, как раз там стоял наш батальон. В то время он был в составе 48-й армии генерала Романенко, ещё не у генерала Горбатова.

Несколько слов о первых впечатлениях. Привезли нас, 18 офицеров, к комбату на беседу. Когда дошла до меня очередь, вошёл в домик к командиру батальона, подполковнику Осипову Аркадию Александровичу. Я увидел очень пожилого человека. А ему, как стало известно позже, на самом деле было только 35 лет. Для меня, 20-летнего, 15-летняя разница в возрасте была немалой. Да, наверное, это показалось потому, что он был уже усталым от войны, то есть на нём уже война оставила особый след.

В конце беседы комбат сказал: «Ну, что, товарищ лейтенант, судьба свела нас, придётся воевать вместе». Надо сказать, командир батальона оказался очень под стать генералу Горбатову, человек заботливый, умный, знающий своё дело. Он до этого воевал на финской войне в 1940-м году, в 41-м — на Карельском фронте. Был ранен, окончил Военную академию имени Фрунзе, которая была из Москвы эвакуирована в Среднюю Азию, в Киргизию.

Наш комбат имел большой опыт боевых действий, грамотный в военном отношении. Это в кино-пасквиле «Штрафбат» Володарского-Досталя командир такого батальона — штрафник, там и командиры рот — «воры в законе», направленные из тюрем и лагерей в штрафной батальон. Всё у них настолько извращено, такая неправда, которую даже опровергать не хочется. Там командир батальона стоит на коленях перед штрафниками и умоляет: «Ну давайте пойдёмте в атаку, я такой же, как вы, я за это отвечаю». Или к командиру дивизии обращаются, как к тюремному надзирателю: «Гражданин начальник…». Но ведь штрафной батальон — это же армейская организация, отношения между людьми, как во всей армии! Тем более, называть генерала «гражданин начальник…» — это только Володарский мог додуматься!

Понятно, что называть штрафников-офицеров по прежнему воинскому званию незаконно, они временно лишены его, но поскольку все они в армейском строю, то они для нас «товарищи», как и мы для них — «товарищ лейтенант» или «товарищ капитан», а они для нас — «товарищ боец». Называть их рядовой, красноармеец — им таких званий не присваивалось. Поэтому было установлено именовать их бойцами-переменниками. «Боец-переменник такой-то». А потом это непривычное слово отпало: «Боец такой-то…» А «боец» — это принятое обращение во всей армии, независимо от того, где служишь — на Дальнем Востоке, в штрафном, не в штрафном подразделении. Везде «боец Иванов, боец Петров». Это обычное обращение перешло и к штрафникам.

Ким Н.: Вас поставили командиром взвода или сразу командиром роты?

Пыльцын А.В.: Командиром взвода. Я же ещё лейтенантом был, а по штату в штрафбате командирами взводов могли быть и капитаны.

Ким Н.: Вы же понимали, куда Вы попали и какими людьми Вам предстоит командовать? Что Вы чувствовали тогда? Вам около 20-ти лет. По сути, мальчишка!

Пыльцын А.В.: Честно говоря, опасался. Как это я, 20-летний лейтенант, буду командовать майорами, капитанами, подполковниками, а может и полковниками, которые уже прослужили в армии, может быть, 10–15 лет, даже воевали. А когда я с ними соприкоснулся, сразу понял, что опасения эти были излишни. Дело в том, что каждый офицер, имеет чёткое представление о том, что если он сейчас рядовой, без звания, а я над ним командир, то в армии непреложное правило: «Приказ командира — закон для подчинённого». И всё это в абсолютном большинстве они понимали, даже иногда помогали мне. Исподволь, ненавязчиво подсказывали, как лучше поступить, какое решение принять.

Я практически сразу понял, что мои опасения были напрасными. Он рядовой сегодня, а я командир, и любое моё слово они воспринимали как закон. Поэтому взаимоотношения были самые обыкновенные, армейские.

Ким Н.: Вы помните свой первый бой? И как это всё происходило? И где это было?

Пыльцын А.В.: Это было ещё под Жлобином, тогда штрафной батальон после тяжёлых боёв стоял уже в обороне. Я ходил по этим траншеям, мне сразу штрафники говорили: «Товарищ лейтенант, пригнитесь. Ведь немцы увидят голову, могут и прострелить», потому что рост — слава Богу, а из окопов голова моя «наружу». Так что сразу проявлялась забота обо мне. Я эту заботу чувствовал, сразу понял, что попал в хорошую воинскую часть. Потому что комбат на меня произвёл впечатление хорошего человека, грамотного командира. Да и подчинённые, оказывается, вовсе не такие уж опасные, выполняют мои приказания беспрекословно.

Ким Н.: Но там же были, наверное, люди с разными характерами?

Пыльцын А.В.: Когда вспоминаешь, что через меня прошла не одна сотня фронтовиков, говорить об их характерах сейчас сложно. Потому что действительно были всякие. В конце войны у меня были случаи, когда один из штрафников говорил: «Ладно, посмотрим, кому первая пуля попадёт». То есть это была или угроза, или «пожелание». Этот боец, попавший к нам из исправительно-трудовых лагерей, говорил, что вообще до заключения он был шеф-поваром ресторана и даже в лагерях хорошо готовил пищу для заключённых из скудного тюремного пайка. Поэтому и здесь из армейского пайка он будет отлично готовить. Я назначил его на ротную походную кухню, потому что кого-то надо назначать. А потом пришёл другой штрафник, который просидел в тюрьме несколько лет. Худой, пожилой очень. Я посмотрел: куда же его? Ему автомат дать в его исхудавшие птичьи лапки — так он его не удержит. Думаю, лучше я его на кухню поставлю. А этому, с кухни, говорю: «Твоя кухонная часть службы закончилась, будешь рядовым автоматчиком». И вот он мне тогда то ли пригрозил, то ли прогнозировал, кому первому пуля достанется.

Ким Н.: Вы вообще их опасались?

Пыльцын А.В.: Как говорят, я был из тех, кто мало чего опасался и тогда и теперь. Опасения о том, что тебя убьют, уходили, в другое измерение. В это время не думаешь, что тебя убьют, а думаешь о том, как подняться, как поднять подразделение за собой. Поэтому опасения о том, что меня кто-то убьёт, были вторичными. У нас не было случаев таких, чтобы, как в том «Штрафбате» Володарского, командир роты, бывший «вор в законе», убивает одного из своих подчинённых. У нас не было подобных случаев, как и в отношении своих командиров.

Ким Н.: Расскажите, как Вы сами себя подбадривали? Какими качествами должен обладать молодой командир штрафного взвода, роты, чтобы за ним, за молодым, пошли уже бывалые бывшие офицеры?

Пыльцын А.В.: Осознание того, что ты командир, что за тобой должны идти в опасность люди, перебарывало все остальные доводы, чувство страха или сомнения. У меня, вероятно, не было никогда сомнений, ЧТО Я ДОЛЖЕН по положению, и что я ДЕЛАЮ НА САМОМ ДЕЛЕ. Как я поведу взвод в атаку, если я сам не встану? Если я не пойду вперёд и не скажу: «В атаку, за мной!», — значит не впереди меня, а именно за мной. Значит, я иду впереди, и мои подчинённые видят, что я первый рискую напороться на пулю противника или на осколок снаряда, гранаты. Они это понимали прекрасно, что командир не прячется за спины своих подчинённых, а ведёт их в бой сам, не будучи штрафником, впереди подчинённых штрафников. Раз он сам впереди, как они могут остаться сзади? Остаться может только трус, дезертир, предатель. Такие могут остаться, а человек с сознанием офицера, с честью офицерской, хотя он и рядовой, — такой не останется.

Ким Н.: Александр Васильевич, расскажите, как Вы преодолевали чувство страха, боролись со страхом?..

Пыльцын А.В.: Я Вам примерно уже рассказал, но расскажу вначале одну предысторию. Когда мы стояли ещё в обороне под Жлобиным, я первый раз был в окопах, со штрафниками в боевой обстановке. Вдруг передают, что меня вызывают в штаб батальона. Пройти надо через большую безлесную поляну. И вот только на неё ступил и побежал, а в это время — артиллерийский налёт противника. Снаряды рвутся кругом, как назло, и на этой поляне. Я, конечно, упал на землю, жду, когда же кончится этот ад, и уже думаю: «Да пусть уж попадёт в меня да разорвёт сразу на части, зато кончится это ощущение страха!», потому что переживать это ожидание, этот страх ежесекундной смерти, как оказалось, очень нелегко. А потом подумал: «А чего я лежу? Если я лежу, в меня попадёт снаряд, если я встану — попадёт тоже. Какая разница, в лежачего, бегущего или стоящего? Конец-то будет один!

И преодолел свой страх, встал и побежал, несмотря на разрывы вокруг. И, как по волшебству, обстрел в это время закончился. Думаю: «Как повезло». Эта мысль о том, что какая разница, как тебя убьют — лёжа или стоя, уже засела в голове. И лучше пусть стоя. После войны был спектакль, по-моему, по книге испанца, сейчас не вспомню автора, «Деревья умирают стоя». Может быть, и представлял себя таким человеком, которому уж если умереть, то лучше стоя, чем лёжа. Так что с этой мыслью поднимался и поднимал бойцов в атаку. И даже штрафники многие так поступали. Вот, например, поднялся в атаку, бежишь, а расстояние до противника — 50-100 метров. Если перебежками — перебежал, лёг, встал, перебежал, лёг. Но каждый раз вставать, когда ты уже лежишь на земле, зная, что ты встаёшь под пули — это каждый раз надо преодолеть свой естественный страх. И для того, чтобы потом этот страх каждый раз не переживать, встал и уже не ложишься, отрываешься от земли-спасительницы. Многие штрафники вставали и не ложились в этих перебежках, шли напрямую. Даже очевидцы говорили: «О, штрафники в атаку ходили не сгибаясь!». Известный современный певец Александр Маршал в песне про 13-й штрафбат поёт, я не помню дословно, что «нам нельзя пригибаясь, а только во весь рост, нам нельзя иначе, мы штрафники». Нельзя иначе? Да не потому, дорогой Александр, что запрещали штрафникам ложиться и заставляли идти, не применяясь к местности, а потому что сами они понимали, что потом подняться труднее, если ляжешь.

Ким Н.: А Вы знаете, что Александр Маршал будет ведущим программы, в которой будет этот фильм?

Пыльцын А.В.: Слышал, но как совместятся в одном фильме такие разные наши понятия о штрафниках, какие он вставил в свою песню о 13-м штрафбате на Шерпенском плацдарме. Я попрошу передать в дар мою последнюю книгу, может, она внесёт ясность в этот вопрос.

Ким Н.: Я хотела спросить: там же были и те, кто струсил, и самострелы, наверное. Насколько же их было сложно мотивировать идти вперёд, или они сами по собственной инициативе хотели действительно искупить свою вину?

Пыльцын А.В.: Мотив, наверное, был один — пойти с тем, чтобы восстановить своё офицерское положение. Это много значит. Поэтому они понимали, что от того, как он будет воевать, зависит, будет он дальше офицером или не будет. А каждому, естественно, хотелось вернуться в офицерский строй. Поэтому сказать, что они сами по своей инициативе поднимались — это не так. Должна инициатива проявиться, от кого-то исходить, вот она и исходит от командира взвода или роты. А когда есть эта инициатива, уже есть кому подражать, за кем идти, есть повод проявить и свою инициативу вслед за инициативой командира. Вот он и поднялся, преодолел себя самого.

Ким Н.: Александр Васильевич, действительно ли штрафные батальоны, штрафные роты посылали на самые тяжёлые направления?

Пыльцын А.В.: Так было положено, определено сталинским приказом «направить их на тяжёлые участки фронта».

Ким Н.: И потери действительно были большие?

Пыльцын А.В.: Потери были. Если в армии были определённые потери, то в штрафных батальонах потери были в два, в три раза больше.

Ким Н.: И даже в шесть?

Пыльцын А.В.: Да, статистика показывает, что даже в три-шесть раз больше. Это зависит от условий и хода боевых действий. Когда мы действовали под Рогачёвом, потери у нас были совсем небольшие, два процента в лучшем случае. Потому что из 800 человек мы потеряли убитыми немногим более 50 человек. Какую-то часть потеряли пропавшими без вести, просто не установлено, куда они девались. Предположить можно, во-первых, потому, что действуем в тылу противника, могли просто не знать о всех погибших. Во-вторых, этими обстоятельствами могли воспользоваться перебежчики. Могли просто причислить неустановленные потери именно в этот разряд «без вести пропавших».

Ким Н.: А где потери были значительные, в каких боях?

Пыльцын А.В.: Значительные потери были в операции «Багратион», когда мы освобождали Брест. Я не имею точных данных о том, какие именно они были.

Очень большие потери были на Наревском плацдарме в Польше, когда мою роту фактически пустили на минное поле.

Ким Н.: Об этом случае расскажите подробнее. Это было при генерале Батове? Как это происходило?

Пыльцын А.В.: Это случилось, когда мы были в составе 65-й Армии генерала Батова. Перед наступлением пришли сапёры и сказали, что идут проверить, нет ли минного поля, а если есть — разминировать его. Где-то часа через полтора они вернулись: «Минного поля нет. Можете в атаку идти спокойно». В атаку идти спокойно, безопасно? Как будто нам прогулка предстоит, хотя нас там пулемёты противника будут встречать. Но, слава Богу, минного поля нет! А когда пошли в атаку, оказалось, что рота идёт по минному полю, под бойцами взрываются мины… Рота потеряла там 80 %, из них часть убитыми, часть ранеными. Обычно соотношение убитых и раненых 1:2. Допустим, убитых 30, а раненых в два раза больше. Вот такие потери, не в 3–6 раз больше, а 80 %…

Ким Н.: Вас что, специально это минное поле разминировать послали?

Пыльцын А.В.: Получается так. Это потом уже в первый день Победы, 9 мая 45-го года, когда мы под Берлином услышали долгожданную весть о конце такой долгой войны, устроили праздник в батальоне, после того, как уже несколько рюмочек пропустили, командир батальона Батурин, видимо, расслабился, отозвал меня и говорит: «А ты помнишь Наревский плацдарм?» Я говорю: «Как же такое забыть и не помнить такого». — «Так вот на то минное поле приказал наступать и пустить твою роту сам генерал Батов». Я, честно говоря, не поверил. Да и до сих пор не верю, что это личное распоряжение генерала Батова. Скорее всего, командир батальона сам был инициатором этого. После любимого полковника Осипова командир батальона Батурин был совершенно другим человеком, который не любил штрафников, но и штрафники отвечали ему тем же. Если Осипов был уже с орденами за финляндскую войну, за начало Великой Отечественной войны, то Батурин, назначенный командиром батальона вместо Осипова, имел всего-навсего одну медаль «20 лет РККА», которая выдавалась за выслугу лет. У него боевого ничего ещё не было. Тогда среди офицеров постоянного состава тайно ходило откуда-то взявшееся четверостишие:

И вот, видимо для того, чтобы каким-то образом заслужить награду, Батурин, скорее всго согласовал этот вопрос минного поля с командиром дивизии. Может, по собственной инициативе, а может, и по просьбе командира дивизии, новый наш комбат согласился пустить мою роту на минное поле. Таким способом разминировать минное поле, а потом по нему пустить уже полки дивизии. Это я так думаю, это только мои мысли, которые можно опровергнуть, может, они и не совсем правильные, не точны. Но, во всяком случае, мою роту пустили на минное поле преднамеренно — в этом у меня сомнений нет.

Ким Н.: Вы потом никому морду не набили?

Пыльцын А.В.: Вообще по положению, если командир умышленно или по неумению пустил своё подразделение по минному полю, он подлежал суду военного трибунала. Кого здесь судить?

Ким Н.: Батова?

Пыльцын А.В.: Во-первых, по мнению командира нашего батальона Батурина, кто будет судить генерала Батова? Во-вторых, я очень сомневался, что командир батальона говорит правду. Он сваливает на Батова, потому что до Батова нам не достать, а он-то рядом. Если докопаться до того, что он проявил инициативу в этом, то ему бы несдобровать. С командиром дивизии он наверняка либо согласился, либо согласовал своё предложение, и командир дивизии за эти бои получил звание Героя Советского Союза, а наш командир батальона по представлению того же комдива получил орден Александра Невского. Зато целой роты не стало. Хотя мы остатками роты, примерно 20 человек, выполнили задачу, которую ставили всей роте. Может быть, и ставили-то задачу из расчёта, что она на минном поле в основном ляжет. И вот мы этими остатками роты захватили немецкие траншеи, вторые немецкие траншеи и задачу выполнили.

Ким Н.: Разжалованные офицеры, которые к Вам поступали, это были переменные бойцы, как Вы их называли. А Вам не было обидно, что Вы оставались постоянно «штрафниками», а штрафники сами у Вас постоянно менялись?

Пыльцын А.В.: Ну, во-первых, мы были не штрафниками. Мы называли себя… «штрафбатовцы». Это наше, «изобретение», слово «штрафбатовцы» распространилось как-то и на штрафников. Мы уже все в куче «штрафбатовцы», и командиры, и штрафники, которые завтра могут стать командирами. Во-вторых, мы никогда не считали себя, обиженными. Наоборот, при первом удобном случае могли уйти из штрафбата. При каком удобном случае? Ранение. Попал в госпиталь, а из госпиталя уже мог в другую часть уйти. Тем более что когда я лежал в госпитале, из стрелковых частей ходили находящиеся на лечение командиры, переманивали нас: «Давай, идём к нам, зачем тебе штрафбат. Пусть тебя выпишут из госпиталя уже в нашу часть». Я им всегда отвечал: «Нет».

Родину». В этом фильме Вячеслав Тихонов играет контуженного солдата, который ещё не долечился, но почти приполз в свою часть. К своим, к своим, родным!!! Потому что это своя семья, тут каждый друг друга знает, каждый понимает, что он среди своих. Вот поэтому после ранений многие из нас упорно возвращались именно в свой штрафной батальон, даже преодолевая определённые препятствия. Я хорошо знаю командира роты майора Чеснокова — он с первых дней формирования батальона был командиром взвода, потом стал командиром роты. Трижды раненый, он трижды возвращался в наш батальон, хотя его тоже переманивали.

Я тоже трижды был ранен и трижды возвращался в батальон. Однажды в очередной раз лежу я в госпитале, войска в это время идут в наступление, и госпиталь передвигается, передислоцируется вперёд. Тяжелораненых всех отправляют в тыловые госпитали. Мы с другом договорились, сбежали из госпиталя с тем, чтобы нас не отправили в тыловой госпиталь, потому что потом неизвестно, куда тебя выпишут, даже на какой фронт попадёшь. А тут и свой фронт с командующим Рокоссовским, и свой батальон с командиром Осиповым, и свои друзья боевые. Это иногда даже ближе, чем родня.

Ким Н.: А что это за бой был, когда Вас тяжело ранило, потом считали погибшим и даже представили к званию Героя Советского Союза?

Пыльцын А.В.: Это был последний бой, форсирование Одера в Берлинской операции. Моей роте было приказано захватить плацдарм на западном берегу реки Одер. Рота реку форсировала, мы захватили плацдарм, даже успели его немного расширить. И в это время немецкой пулей я был ранен в голову. У меня, не умевшего плавать, всегда было опасение — утонуть. Не страх погибнуть, а именно боязнь утонуть. А форсировали за время войны столько водных преград! Не только Одер, и в белорусской Друти тонул, Днепр, Припять преодолевали, Вислу, Западный Буг форсировали. Правда, в разное время года, но преодолевали с боями. И вот теперь Одер. Я всегда боялся утонуть. Уйти в воду — значит вынесет тебя неизвестно куда, или акула в море съест, и всё… Поэтому боялся не уйти в землю, когда, как говорится, ни травинку пощупать на твоей могиле, ни поклониться праху. Пусть, думал, убьют, но на земле.

И когда пуля попала мне в голову, я потерял сознание, но каким-то угасавшим краешком его в этот момент я успел подумать: «Слава Богу, убили, не утонул». А потом оказалось, что я живой, именно слава Богу, всё-таки не убили. Перед этим ранением я успел написать боевое донесение, в котором просил представить к званию Героя Советского Союза моего штрафника по фамилии Смешной, проявившего настоящий героизм. Был он человек, в отличие от своей необычной фамилии, очень серьёзный. Солдатик-радист, который со мной был в лодке, переправился, вернулся в свой полк и доложил о том, как и что произошло со мной, и моё боевое донесение передал. Оно дошло до комбата, и Смешного представили к званию Героя Советского Союза. Наши штабные офицеры потом говорили, что за захват плацдарма на Одере и на меня тоже заготовили представление на звание Героя Советского Союза посмертно. Но когда оказалось, что я живой, это представление комбат Батурин решил не посылать. Раз живой, зачем ему посмертное звание. А Смешного представили к Герою, но это представление дошло только до штаба Армии, а там по известной причине: штрафник героем быть не может — заменили на посмертный орден Отечественной войны 1 степени.

Ким Н.: Многие говорят, что штрафников, которые геройски сражались, то есть которых могли бы представить к каким-то орденам и званиям, на самом деле не представляли, потому что они из штрафного батальона или из штрафной роты. Это действительно так было?

Пыльцын А.В.: В последней книге, которую я написал, я приводил пример того, что были указания о штрафниках ничего не публиковать. Как публично присвоить звание Героя Советского Союза штрафнику? Он же считался преступником! Оправдал себя, но он же когда-то совершил преступление, потому и попал в штрафники. Были случаи, когда представляли к званию Героя Советского Союза командиров штрафных подразделений, но тогда писали так: «командир стрелковой роты». Будто он не командир 215 штрафной роты, а командир 215 стрелковой роты. Да 215-х стрелковых рот нигде не могло быть, потому что какая стрелковая рота может иметь номер 215, когда полк имеет их самое большее девять.

На штрафников посмертно были такие представления бойцу 17-го штрафного батальона пишут: «17-й отдельный стрелковый батальон». Мало того, не указывали, что он офицер. Ведь он смертью своей уже оправдал себя, обелил, искупил вину свою и восстановил себя в офицерах. А ему пишут рядовой. «Рядовой такой-то такого-то стрелкового батальона проявил себя…» Присваивают звание Героя Советского Союза, но маскируют, что он не штрафник, а пишут рядовой, как он был рядовым в штрафном батальоне. А ведь он же бывший майор или бывший старший лейтенант, он же своей гибелью, своим подвигом восстановил свою честь и своё звание. И даже это закрывали, и до сих пор во всех Указах Верховного Совета, коими присваивались такие звания штрафникам или командирам штрафных подразделений, записано, что они не штрафники или не из штрафных подразделений.

Ким Н.: Вот известны только Зия Буниятов, Карпов. Вы о них что-то знаете?

Пыльцын А.В.: Во-первых, Владимир Васильевич Карпов стал Героем Советского Союза уже не будучи штрафником. Он до этого был по доносу определён в штрафную роту, воевал там хорошо, затем по освобождении из штрафной роты уже в обычных стрелковых частях командиром взвода пешей разведки захватил и притащил чуть ли не 200 «языков», конечно, постепенно, по одному-два. Но это тоже было несколько приукрашено. Он действительно был по-настоящему разведчиком, приводил или приносил «языков» (на самом деле — 79). Так что получил он звание Героя Советского Союза за свои подвиги не в штрафных частях, а в обычном стрелковом полку.

Ким Н.: Про Зию Буниятова Вы что-то слышали? Он был командиром штрафной роты.

Пыльцын А.В.: Вот-вот, я как раз об этом. Зия Буниятов — командир 123-й штрафной роты. Он получил звание Героя в боях на Варшавском направлении, на Висле, во время Висло-Одерской операции. О нём написали, что он — командир обычной 123 стрелковой роты, не штрафной. Я знаю о Буниятове, как он воевал, как после войны был профессором, академиком и вице-президентом Академии наук Азербайджана и о том, что его убили бандиты.

Ким Н.: Но Вы с ним не сталкивались?

Пыльцын А.В.: Хотя мы воевали где-то рядом, тогда я о нём ничего не знал. Я из штрафных командиров одного только знаю лично, того, что попал ко мне во взвод 8-го штрафбата. Это майор Коровин Михаил Ефимович. Был он командиром армейской штрафной роты, за проступки, о которых я сейчас не буду подробно говорить, был осуждён и попал к нам в штрафной батальон. Он пробыл там всего неделю, и вдруг этот приговор трибунал отменяет, потому что неправильно было доложено или инкриминировано ему, и его освободили. Он покинул наш батальон и вернулся командовать своей штрафной ротой.

Ким Н.: Чем отличались командир роты в штрафном батальоне и командир армейской штрафроты? Сильное различие было? Или все выполняли одну задачу?

Пыльцын А.В.: Командир роты в штрафном батальоне и командир отдельной армейской штрафной роты отличались, во-первых, тем, что рота в штрафном батальоне, как мы уже говорили, состояла из проштрафившихся офицеров. А это все люди подготовленные, это же не вчерашний колхозник, которого взяли в армию, дали противотанковое ружьё, которое он никогда в жизни не видел, и иди, воюй. Ведь офицеры — они знают и оружие, и тактику, знают многие приёмы боевых действий. Поэтому офицер — это очень хорошо подготовленный боец. Опытный солдат. Поэтому разница между ротами обычными и штрафными, и штрафными ротами батальонов огромная. А тем более, к примеру, разница между ротой штрафного батальона и ротой стрелкового полка. Там солдаты какие? Те, кто прослужил в армии два года, а война заставила третий год служить или больше, увольнений уже не было. И те, кто только что призваны, ещё не обучены, и даже малограмотные. Их обучать нелегко. Это масса, которая совершенно отлична от штрафных подразделений. Армейская штрафная — это провинившиеся солдаты и сержанты тех же подразделений стрелковой или какой-то другой части. Поэтому, естественно, и их командиры отличались и опытом, и приёмами управления, то есть командования ими.

Ким Н.: Действительно ли штрафников в армии уважали, на них смотрели как на особое войско?

Пыльцын А.В.: Должен подтвердить эти слухи. Когда мы уже через много лет после войны были в Белоруссии, в их республиканской газете прочли статью, в которой фронтовичка после просмотра известного фильма-фальшивки «Штрафбат» возмущалась: «Как в этом фильме штрафников, извините, обгадили!» Она говорила: «Я лично видела, как штрафники воевали, как они шли в атаку, какие они были бойцы. А тут оказалось, что обгадили всё поколение штрафников». На самом деле, если наш штрафной батальон или его часть, одна-две роты (когда стало провинившихся офицеров меньше, мы уже воевали поротно, одна рота воюет, вторая формируется) приходили, то уже раздавались возгласы: «О, эти сейчас дадут, эти сделают дело!» В войсках была в них уверенность. Потому что о них, штрафных ротах, и не только нашего штрафбата, я полагаю, также и других штрафных батальонов, на фронте уже была молва: это те роты, которые сделают своё дело как надо.

Ким Н.: Я слышала такую историю, что якобы кто-то из какого-то подразделения попросил из штрафного батальона трёх бойцов для того, чтобы поднимать в атаку других бойцов обычной стрелковой дивизии.

Пыльцын А.В.: Я не знаю, может, слухи об этом и бродили, но едва ли это могло быть в действительности. Как штрафника взять в обычную стрелковую роту или подразделение… Он в штрафном батальоне, да и командир штрафного подразделения отвечает за него. Он приговорён трибуналом быть в штрафбате или в штрафроте. Это похоже на слух, которых о штрафниках было множество.

Ким Н.: Легенда, да?

Пыльцын А.В.: Такое вольное перемещение едва ли было возможно. Слухи есть слухи, но они рождаются иногда и не беспочвенно.

Ким Н.: Александр Васильевич, мы закончили. Спасибо Вам огромное.

Пыльцын А.В.: И Вам спасибо, надеюсь, наконец, и на телеканале «Звезда» прозвучит правда о штрафбатах.

P.S. Очень кратко о действенности этого долгожданного интервью

«Правда о штрафбатах» на телеканале «Звезда» пока так и осталась неосуществлённой.

Пробиться этой правде на «Звезду», видимо, сумел помешать своеобразный «план Маршала». Возможно, «оскорблённый» или обиженный моими замечаниями, молодой, к счастью, не видевший той страшной войны, талантливый певец Александр Маршал (Миньков) отказался комментировать свидетельства живого очевидца о реальном, а не придуманном кем-то штрафбате. Может, новое руководство «Звезды» тоже больше верит фильмам, подобным «Штрафбату» Володарского-Досталя. Тем не менее, из тех 16 минут интервью, которые были специально сняты для фильма о генерале Горбатове, вошли в фильм только 2 малозначащих эпизода по несколько секунд, остальное, на мой взгляд — важное, скорее всего, попало «в корзину». Во всяком случае, милая Наташа Ким, задававшая мне вопросы в этом интервью, одна из авторов программы «Легенды армии» телеканала «Звезда», сообщила совсем недавно: «Что касается Вашего интервью, то смею Вас заверить, оно не “в корзине” и ждёт своего часа».

Подождём этого «часа» ещё год-два, если Всевышний предоставит шанс столько ждать сверх моих 94-х.

Что касается певца и телеведущего «Звезды» со звучным псевдонимом «Маршал», то престарелый генерал вот уже почти год ждёт либо обыкновенного «спасибо» за книгу и даже признания неправоты певца в некоторых строках песни о 13-м штрафбате, либо «вызова на словесную дуэль», если у популярного радио- и телеведущего есть документальные, а не внушённые извне доказательства его правоты.

Телеканалу «Звезда» и его сотруднице Наталье Ким огромное спасибо пока только за попытку подойти к ПРАВДЕ о штрафбатах и пожелания настойчивости и упорства в своей праведной работе на «Звезде».