Как я уже упоминал, в 1947 году, после того как коменданта Лейпцига полковника Борисова отозвали в Москву, а меня перевели в комендатуру другого города, вскоре пришел приказ коменданта округа полковника Литвина о переводе меня в Союз «по плановой замене». Я тогда связывал обрушившиеся на меня неприятности — и понижение в должности, и перевод в заштатный городок — не только с отзывом коменданта Борисова, но все еще нет-нет да и настойчиво стучалась в сознание мысль о невольной вине за осужденного по 58-й статье моего отца. Не оставляла она меня даже в поезде «Берлин-Москва», который уносил нас на восток, на родную землю Советского Союза.

Однако переезд в Советский Союз был настолько радостным событием, что нас даже не озаботило то, что мы пересекли границу СССР вечером, накануне Нового, 1948-го года, в белорусском Бресте, за который в июле 1944 года положил много голов наш 8-й ОШБ, а я сам был здесь тяжело ранен. Это совпадение с наступлением Нового года мы все считали добрым знаком, даже не представляя себе сложностей, которые могут возникнуть у нас в связи с завершением проводимой в Советском Союзе первой послевоенной денежной реформы. В пограничный, очень памятный мне Брест мы прибыли, когда до завершения обмена денег, выданных нам по месту службы, на новые (из расчета десять старых рублей на один новый) оставалось всего два часа.

За это время мы должны были успеть до наступления Нового года произвести обмен денег. Нам указали, где находится обменный пункт на вокзале, а там у касс скопилась такая очередь, что нам сразу объяснили, что сумма, которую мы сможем обменять, будет заметно ограничена. В общем, наши, не такие уж тугие, кошельки стали совсем тощими. Однако, несмотря на эту неприятность, вернувшись в свои вагоны, мы все же отметили возвращение на Родину и так удачно совпавшее с этим важным для нас событием наступление Нового года!

И поезд точно по расписанию, ровно в полночь, отправился со станции Брест, и наши бокалы с вином в честь Нового года звенели под лязг буферов трогающегося поезда. Почти не отрываясь от окон, смотрели и смотрели мы в эту первую ночь на наше родное небо с несравнимо более крупными звездами, мерцавшими значительно ярче, чем там, на чужом и все удаляющемся от нас Западе. Днем нас нельзя было оторвать от созерцания родных белорусских и российских пейзажей, раскрасневшихся от мороза, встречающих и провожающих наш поезд станционных работниц, заменивших своих мужей, братьев, в большинстве не вернувшихся с войны. И как прелестны были эти молодые женщины в железнодорожной, очень привычной для меня, потомка железнодорожников, форме, да еще в красных фуражках дежурных по станциям! Куда там до них хваленым полькам, с их напомаженными физиономиями, а тем более немкам, лица которых, за редчайшим исключением, казались вырубленными далеко не острым топором из грубой древесины.

Наверное, это были несколько преувеличенные сравнения, но это были первые впечатления от долгожданного свидания с давно оставленной родной землей. Смешанное чувство радости от возращения на Родину и печали от расставания с друзьями владело нами.

Наконец — Москва. Здесь наши дороги с тещей разошлись: она дальше поехала в свой Ленинград, а мы остались в столице. Хорошо, что у Риты оказались здесь дальние родственники, и мы нагрянули к ним, как рассчитывали, на недельку до получения нового назначения. Но так мы предполагали, а прожили там фактически около трех месяцев. Отдел кадров Московского военного округа будто нарочито долго подыскивал мне назначение, объявив, что должность начальника разведки полка, с которой на мое место в Германию уехал офицер из подмосковного Коврова, уже занята. По тогдашним правилам, более чем двухмесячное нахождение в резерве, без должности, влекло прекращение выплаты денежного содержания по ней.

Чтобы прожить в Москве с семьей после только что проведенной денежной реформы, мы вынуждены были сдавать в скупочные магазины, фактически за бесценок, почти все немногое, что привезли. Я постепенно становился согласным на любую должность и, с больным ребенком на руках и вновь беременной женой, «дозрел»: будучи майором, аттестованным на подполковничью должность комбата, дал согласие на должность старшего лейтенанта в Косогорский райвоенкомат Тульской области. Да к тому же, в подчинение капитану. Говорили же мне потом, что не в скупочные магазины нужно было нести хоть и небогатые свои трофеи, а тем кадровикам. Вполне может быть, но не понимал я тогда еще этого, наверное.

Приехали в Тулу, добрались до Косой Горы: жилья нет, поселились на квартире у военкоматовского конюха. Недели через две нам на троих «с авансом» (жена беременна вторым ребенком) выделили комнатушку площадью метров восемь в общей квартире, с печкой, топившейся малокалорийным, но многозольным бурым углем с тульских шахт. Эта «квартира» была в доме рядом с Косогорским металлургическим комбинатом, постоянно извергавшим из своих труб и домен неимоверное количество дыма и копоти, из-за которых нам, а особенно маленькому Сереженьке, иногда нечем было дышать. Да и вторая беременность жены стала вследствие этого протекать сложнее. Я принял тогда решение отправить их в Ленинград, к уже устроившейся там бабушке, в выделенной ей, как одиночке-фронтовичке, маленькой комнатке.

Александр Александрович Пыльцын

Вскоре, ближе к лету я выпросил себе отпуск и впервые приехал в Ленинград, город Петра, город Октябрьской революции, город Ленина, город-герой. Он потряс меня своей красотой, и как раньше мои женщины сравнивали Лейпциг с городом на Неве, так теперь я сравнивал его с далеким уже Лейпцигом и убеждался в том, что Лейпцигу далеко до Ленинграда. В этом городе-красавце и родился наш второй сын, назвали его Александром, пусть будут у нас в семье Александр I и Александр II! Между прочим, когда Саша вырос и женился, первенца они тоже назвали Александром. Это уже был Александр III!

Саша родился полновесным и «полнометражным». Рос быстро, и, забегая вперед, скажу, что рост его со временем превзошел и Сережин, и мой — дорос до 184 см. Был он физически крепким и с возрастом проявлял все более разносторонние способности. И получилось, как тогда модно было делить всех на «физиков» и «лириков», вырос он, в отличие от Сергея, «лириком». Не зная нотной грамоты, овладел игрой на многих музыкальных инструментах, включая пианино, кларнет, саксофон, гитару. Будучи к тому же еще немного поэтом и бардом, сумел создать вокально-инструментальный ансамбль (а тогда эти ВИА были в моде), разъезжал с гастролями «по Северам», как было принято называть районы Крайнего Севера России.

Сергей Александрович Пыльцын

Успешно окончив в Харьковском университете факультет иностранных языков по специальности «английский язык», послужил в армии, в железнодорожных войсках в Закавказье. Английским языком владел в совершенстве, выработал свою методику его изучения, защитил диссертацию, стал доцентом, написал несколько учебников английского языка, заведовал кафедрой иностранных языков в одном из технических вузов, издавал и был главным редактором всеукраинского журнала «Английский в семейном кругу». По приглашению канадских властей с постсоветской «самостийной» Украины уехал преподавать английский новой волне украинских эмигрантов. Правда, по сравнению со своим братом Сергеем, отличавшимся особой аккуратностью и строгой обязательностью, Саша не обладал в достаточной мере этими качествами.

Сергей тоже вырос физически крепким, сильным, любителем пеших путешествий. Годы моей, уже послевоенной, службы на Дальнем Востоке способствовали тому, что совершал он такие путешествия по уссурийской тайге и тихоокеанским берегам Дальневосточного Приморья, а потом, когда воинская судьба привела нас на Украину, исходил все черноморское побережье Крыма и Кавказа с палаткой и примусом. Наверное, страсть эта зародилась в нем еще в годы моей службы в Прикарпатье, когда Сергей был еще школьником, где иногда совершались наши семейные пешие походы вдоль необычайно красивых горных рек или на вершину Говерлы, самой высокой горы в тех местах Карпат.

Мое частое отсутствие по командировкам и недостаточный контроль матери за школьными успехами Сергея привели к тому, что в 8-м классе он пропустил очень много школьных часов и дней. Встал вопрос о его дальнейшем обучении в школе. Вот тогда я и принял решение о трудовом методе понимания необходимости учебы. Работать он стал с 15 лет, в подчиненной мне авторемонтной мастерской, куда я его определил молотобойцем, а учебу он продолжал уже в вечерней школе. На собственном опыте поняв, что без образования ему придется всю жизнь «вкалывать», он, несмотря на нелегкий физический труд, успешно закончил 10 классов вечерней средней школы и поступил в институт. Видимо, накачав у наковален свои мышцы, он долгие годы, уже став отцом семейства, демонстрировал недюжинную силу, взваливая на свои широкие плечи стокилограммовые тяжести.

После окончания физмата Сергей послужил в армии, в железнодорожных войсках. Получилось, что оба сына продолжили железнодорожную династию, хоть по году, но — побыли железнодорожниками. Это было не мое, потомственного железнодорожника, вмешательство, просто случайное совпадение. Теперь, уже достигнув пенсионного возраста, он почти полвека работает учителем физики в Высшей школе спортивного мастерства в Украине, выбирающей ныне «европейский путь» дальнейшего «развития». На профессиональном уровне овладел фото- и видеосъемками, консультирует меня по многим компьютерным вопросам. В общем, в отличие от Саши, не «лирик», а «физик», и не только по характеру, но и по профессии.

Но все это потом, с годами. А тогда, в 1948 году, после окончания моего отпуска отвез я семью, теперь уже с малышом, к себе на Косую Гору, в ту самую восьмиметровую каморку. И вот в этой комнатушке, где некуда было даже поставить кроватку для младенца, наш Сашенька спал… в чемодане. Однажды ночью крышка его захлопнулась, и он чуть не задохнулся в нем. Хорошо, что материнский инстинкт жены сработал вовремя!

Здесь мы и жили до 1950 года, пока я не поступил в Ленинградскую военную академию. А на Косой Горе нам повезло в том, что Рита, нередко бывая в Туле «по продовольственному вопросу», случайно встретила на улице нашего фронтового друга Жору Сергеева, «пулеметчика», бывшего неоднократно моим заместителем в боях, когда я уже был ротным командиром. Так что связь наша воскресла и длилась до самой кончины Жоры в 1974 году.

В Косогорском райвоенкомате я ведал учетом офицеров запаса. Работы было много, шло сокращение армии — это мы, военкоматовские работники, чувствовали по все большему притоку на учет офицеров, уволенных в запас. И что меня больше всего волновало — боевые офицеры, не имеющие гражданской специальности, вынуждены были идти на самую непрестижную работу. В связи с большим притоком рабочей силы из-за массового увольнения из армии, тем, кто не имел гражданской специальности, приходилось работать сторожами, дворниками, а то и, несмотря на тяжкие ранения, на самых тяжелых работах — навалоотбойщиками в шахтах Тульского угольного бассейна. Помню даже случай, когда подполковник, бывший начальник связи корпуса, большой специалист-практик, но не имевший по этой отрасли специального образования, едва смог устроиться дежурным телефонистом в какую-то контору.

Проработал я в военкомате почти два года, и во мне созрело решение: во что бы то ни стало поступить учиться в такую военную академию, которая бы давала специальность, нужную «на гражданке». А то ведь, не ровен час, уволят из армии, а кто я? Командир роты штрафбата? И кому я нужен буду со своей «специальностью»? Поразмыслив, подал я рапорт в Военно-юридическую академию в Москве, благо математику там при вступлении сдавать не нужно, а именно за нее я опасался из-за прошедших четырех лет фронта после школы и ранения в голову.

В феврале 1950 года поехал я в Москву на предварительные экзамены, все положенное по программе сдал сравнительно успешно, хотя и не без трудностей. Тогда предварительные отборочные экзамены во все военные академии проходили при округах, и их результаты рассматривали единые мандатные комиссии. На заседание такой комиссии, состоящей в основном из генералов и полковников, явился я в новом кителе, со всеми орденами и медалями. Как только я доложил, что я кандидат в юридическую академию, вся комиссия подняла меня на смех: «Такой молодой майор, боевой офицер — и не в академию имени Фрунзе?» На мой довод о том, что общевойсковая академия не дает гражданской специальности, один генерал даже стал подтрунивать: «Давай тогда уж лучше в ветеринарную! Все равно свои командирские погоны сменишь на узенькие [тогда медикам, ветеринарам, юристам и интендантам было положено носить узкие погоны], зато кобылам клизмы научишься ставить, на гражданке пригодится!» И все стали меня уговаривать поступать в Военную академию им. Фрунзе, мол, мы тебе зачтем и недостающий экзамен (по тактике и Полевому уставу). Я снова проявил упорство, и тогда их резюме было: «В юридическую не проходишь по конкурсу». Видно, в нее было много кандидатов, и конкурс туда был действительно велик, а во Фрунзенскую — недобор.

Вот так, несолоно хлебавши, я вернулся на свою Косую Гору! Но решение во что бы то ни стало поступить хоть в какую-нибудь военную академию, дающую гражданскую специальность, не оставляло меня. Это потом, многие годы спустя, мне приходила мысль о том, что тогда я упустил шанс, которым, например, воспользовался будущий маршал Язов, которому необходимо было, в отличие от меня, сначала даже получить среднее образование.

В Военно-транспортную академию в Ленинграде поступил я не совсем обычным путем. К неудовольствию райвоенкома, я выпросил себе отпуск и уже в июне поехал в Ленинград, где было много академий. Военно-морскую я сразу исключил: не умею плавать, не моя это стихия. Артиллерийскую — тоже, специальность чисто военная. Следующая по списку была Академия связи имени Буденного. Там мне отказали, но посоветовали обратиться в Военно-транспортную академию имени Кагановича, где открывался новый факультет и мог быть недобор. Когда в отделе кадров этой академии меня стали расспрашивать о службе, я понял, что чем-то заинтересовал беседовавшего со мной кадровика подполковника Остапенко.

Еще не зная, на какие факультеты будут набирать, я стал упирать на то, что выходец из семьи потомственных железнодорожников, что и дед, и отец, и мать, и братья мои работали на железной дороге. А я мечтал в свое время учиться в Новосибирском военном институте железнодорожного транспорта, закончить 10 классов фактически помог мне тогдашний нарком путей сообщения Каганович, чье имя носит избранная мною академия. Поступить же в этот военный институт инженеров железнодорожного транспорта мне помешала война, и сейчас надеюсь на исполнение этой моей мечты, поступив на факультет железнодорожного транспорта академии.

Столь страстную мою тираду собеседник мой с явным сожалением прервал, сообщив, что на факультеты, имеющие отношение к железной дороге, набор полностью завершен, а вот на только что открывшийся инженерный автомобильный еще есть возможность поступить. Куда девался мой железнодорожный патриотизм! Я сразу же согласился, чему, кажется, обрадовался и мой собеседник. Через несколько дней я получил документы о том, что зачислен кандидатом в слушатели. В них был установлен срок, к которому я был обязан явиться для сдачи конкурсных вступительных экзаменов (минуя окружные предварительные!). Счастливый, не дожидаясь конца отпуска, я мчался в свой Косогорский райвоенкомат. Райвоенком майор Якубов, недовольный тем, что я только и делаю, что разъезжаю по экзаменам, все-таки вынужден был меня отпустить. И хотя в этой академии мне нужно было сдавать и математику, и физику, и химию, да еще и все то, что я сдавал в Москве, я решился.

Конечно, мои «математические» опасения были не напрасны. Экзамен по геометрии я чуть было не завалил. Не мог вспомнить доказательство одной теоремы, и к концу времени, отведенного на подготовку к ответу, вдруг пришло решение, совершенно отличное от изложенного в учебниках, но вполне корректное. Принимавшая экзамен преподавательница, выслушав мой ответ, задала вопрос: «Откуда вы взяли этот вариант решения теоремы?» Ответил твердо: «Из головы. Доказательство из учебника не смог вспомнить, придумал свое». Боясь услышать неприятие ответа, вдруг услышал: «Придется ставить 5, но не за знание учебника, а за голову».

Мне, офицеру Великой Отечественной, прошедшему свою часть суровой войны в штрафбате, имевшему тяжелые ранения, удалось все-таки с определенными трудностями и даже с приключениями поступить в Ленинградскую военно-транспортную академию, где я был зачислен на 1-й курс 4-го инженерного автомобильного факультета! Можете представить себе, с какой радостью я простился с этой своей доменно-металлургической Косой Горой.

Учился я, как и многие фронтовики, нелегко, с большими трудностями, но с упорством и, наверное, в соответствии с ломоносовским изречением: «Неусыпный труд все препятствия преодолевает». Именно «неусыпный», так как иногда на сон-то времени и не хватало, приходилось «добирать» его в трамвае или троллейбусе, что не всегда проходило без приключений. Многие мои сокурсники-фронтовики, видимо, поступали по завету Козьмы Пруткова: «Трудись как муравей, если хочешь быть уподоблен пчеле», и через пять лет окончили академию с «красными» дипломами, то есть «с отличием», в том числе и мне был вручен такой диплом. Все-таки сказалась моя неуверенность в математике и смежных предметах, что исключило присуждение мне «Золотой медали», в то время как медалистами стали подполковник Сванидзе Владимир Николаевич, майор Попков Алексей Николаевич, капитаны Буданов Василий Иванович, Дорменев Сергей Исаакович, Лавренченко Николай Константинович и Митянин Павел Иванович.

Служить и учиться в академии нам посчастливилось под началом легендарного генерал-лейтенанта Чернякова Александра Георгиевича. Он, начальник Военно-транспортной академии имени Кагановича, будучи во время войны начальником военных сообщений (ВОСО) 1-го Белорусского фронта у Рокоссовского, при подготовке операции «Багратион» совершил такое, чему сразу и поверить трудно. Для того чтобы обеспечить войска нужным количеством боевой техники, боеприпасов, продовольствия, горючего и прочих грузов для такой, грандиозной по задумкам Ставки, стратегической наступательной операции, генерал Черняков организовал рекордно результативное восстановление железнодорожных путей. На некоторых участках темп восстановительных работ достигал 20–30 км в сутки, при обычном темпе 7-10 км/сутки.

В подготовительный период в больших масштабах осуществлялась перегруппировка войск, к участкам прорыва не только передислоцировались полки и дивизии с техникой, но и подвозилось все необходимое для боев, в том числе горючее и боеприпасы для танков, артиллерии и авиации. Только для перевозки одного боекомплекта снарядов и мин сухопутным частям четырех фронтов требовалось 13 500 вагонов. А к началу наступления нужно было подвезти не один, а 4–5 боекомплектов. Практически в среднем фронтам ежедневно подавалось 90-100 поездов, из них до 50 поездов только 1-му Белорусскому.

Генерал Черняков пошел на риск, взяв на свою ответственность небывалый в истории войны прием. Железнодорожные пути, как правило, в прифронтовой полосе удавалось восстанавливать вначале одноколейными, и, чтобы их максимально использовать в одном (к фронту) направлении, по распоряжению генерала Чернякова порожняк в обратном направлении, с целью дезинформации противника, отправляли в тыл небольшими партиями и только в дневное время, а в основном просто не возвращали, рассредоточивая по запасным путям или срочно возводимым временным тупикам. В крайних случаях порожние вагоны десятками, если даже не сотнями, было приказано сталкивать под откосы. Как говорят, «цель оправдывала средства». Надо еще учесть, что все это было сделано не только с соблюдением жестких мер маскировки, но даже и с целью определенной дезинформации противника. И я был горд тем, что учусь в академии под началом легендарного генерала из плеяды прославленного полководца Рокоссовского.

Запомнились своим отношением к делу и к нам, слушателям-фронтовикам, начальник нашего 4-го инженерного автомобильного факультета генерал-майор

Михаил Александрович Кузнецов, руководители кафедр, генералы или полковники, доктора наук В. П. Фармаковский, Н. А. Бухарин, П. И. Казарцев, А. С. Антонов и многие другие. Хорошо помнятся фамилии таких выдающихся преподавателей, как Соколов В. Н. (физика), Базина А. М. (математика), Ильвес О. (начертательная геометрия). Кошурников Г. С. (химия). Уверен, все, кто слушал его лекции, всю жизнь помнили его шутку на заключительной лекции: «Вот настал час, когда вы все можете сказать: была без радости любовь, разлука будет без печали».

Полковник Танасиенко Н. М.

Пять лет учебы в академии свели меня еще со многими хорошими людьми. О некоторых из них я просто не могу умолчать, ибо они тоже оставили во мне добрый след. Это, во-первых, начальник нашего курса, подполковник, фронтовик, вскоре ставший полковником, Танасиенко Николай Мартынович, молодой, по-особому подтянутый не только внешне, но и внутренне. Обладая феноменальной памятью и способностью объективно оценивать все наши поступки, он сумел быстро сплотить курс и держал его все пять лет в атмосфере искренности и правдивости. Помню, после первого курса, готовя на нас аттестации, он указал мне на «недостаточное физическое развитие», имея в виду мое неумение плавать. Через год, заметив мои успехи в лыжных гонках, в том числе и на 18 километров, которые проводились в Кавголово, да и в беге, кроссах, прыжках, в представлении к воинскому званию отметил мой прогресс в «физическом развитии».

Аналогичный случай произошел и с моим однокурсником капитаном Поршневым, который не смог выполнять нормативов на гимнастических снарядах. Но когда Поршнев стал показывать рекордное время на всех лыжных гонках, выполнял даже нормативы мастера в соревнованиях слушателей других академий Ленинграда в этом виде спорта, «недостаток» в физическом развитии Николай Мартынович счел устраненным.

Курс наш состоял из почти сотни очень дружных, хотя и разновозрастных, офицеров, более 80 % из них фронтовики, несколько человек порядком послуживших в армии, и всего двое из молодежи, недавние выпускники военных училищ. Однако это не мешало нам оказывать друг другу поддержку и просто дружить. Первые три года обучения в академии наш курс привлекался ежегодно к парадам в честь 7 Ноября и 1 Мая. По парадным традициям, всем нам выдавались шашки, которыми мы виртуозно и в такт марша почти жонглировали, и шпоры, придающие нашему чеканному шагу особую звучность.

На следующем фото молодые и стройные лейтенанты Саша Ольшанский и Петя Богданов. Майоры, я и Дима Шалапин, возглавляли парадные роты. Много времени отнимали тренировки и репетиции, но гордость за участие в таких парадах на Дворцовой площади города-героя Ленинграда покрывала помехи в учебе.

Параллельно нашему факультету в академии был сформирован такой же инженерно-автомобильный 5-й факультет, также участник парадов. Контактов между курсами одного года набора наших факультетов было не так уж много, но все-таки какими-то путями завязывались знакомства. Я, например, хорошо помню серьезного, немного старше меня слушателя 5-го факультета Оганеса Вартанова, с которым судьба сводила и после учебы в академии. Когда я уже полковником проходил службу в автомобильном училище на Дальнем Востоке, начальником автослужбы округа прибыл тот самый полковник Оганес Вартанов, служебные встречи с которым случались не раз. Вскоре он стал генералом, переведен в Центральное управление нашей службы и руководил всеми армейскими ремонтными заводами, наши встречи случались и тогда. Перешагнул он уже и 92-летний рубеж, живет в Москве, преодолевая нелегкие возрастные недуги.

Лейтенанты Саша Ольшанский и Петя Богданов

Фронтовиками на нашем курсе были Анатолий Бабаин, Александр Булин, Владимир Буданов, Сергей Булавкин, Федор Волошин, Василий Исаев, Борис Магнитский, Александр Ольшанский, Василий Раков, Петр Рулев, Владимир Сванидзе, Дмитрий Шалапин и многие другие.

Самый героический фронтовик на курсе был гвардии подполковник Василий Васильевич Исаев (орден Красного Знамени, два ордена Отечественной войны, орден Александра Невского и куча медалей). И боевые заслуги, и звание, и возраст послужили хорошим поводом назначить его старостой всего курса. Видимо, мое фронтовое прошлое тоже повлияло на решение руководства факультета. Я с первого дня был назначен командиром учебного отделения (20 слушателей), а вскоре заменил провинившегося подполковника Василия Исаева и стал старостой курса.

Полковник, позже генерал-лейтенант Оганес Вартанов

С орденами Славы были капитан П. Гаврилов и старший лейтенант Д. Спиридонов, по три ордена Красной Звезды у подполковников Дмитрия Шалапина и Петра Рулева, да всех и не перечислить. Дружили мы и с коллегами с младших курсов. Случалось, что эти знакомства помогали и после академической службы. Например, майора Обозного Владимира, окончившего академию с золотой медалью в 1958 году, с его согласия я попросил направить в 105-ю воздушно-десантную, где я был заместителем командира дивизии по техчасти. К тому времени здесь освободилась должность зам. командира полка, а через два года, когда я по состоянию здоровья уходил из ВДВ, выдвинул Владимира Даниловича на свое место. В дальнейшем он был переведен в Центральное управление, получил звание генерала. Из нашего выпуска мне удалось перевести в свое подчинение подполковника Булавкина, а из более поздних выпусков Александра Собанина, ставших у нас полковниками.

Самыми близкими друзьями по курсу стали для меня подполковник Шалапин Дмитрий Иванович, бывший постоянно секретарем партбюро курса, майор Булавкин Сергей Александрович, командир одного из пяти учебных отделений, и капитан Взятышев Николай Александрович, все пять лет избиравшийся секретарем парторганизации нашего с ним общего учебного отделения.

Подполковник Д. И. Шаляпин

С Шаляпиным дружили все годы учебы в академии, знакомы были семьями, его жена, Клавдия Васильевна, фронтовичка Великой Отечественной, прошедшая в составе 3-й Воздушной армии от Москвы до Калининграда. Это красивая, представительная и весьма остроумная женщина, происходившая, по слухам, из потомков графа Толстого Льва Николаевича. Со своей сестрой Нелли они тщательно скрывали свое происхождение, обе гостеприимные и очень общительные.

Дружили мы все годы после академии, а вскоре Дмитрий Иванович возглавил Научно-технический комитет ЦАВТУ МО (Центрального автотракторного управления), курировал и военную приемку. Когда я уже служил в Харькове, однажды генерал Шаляпин, будучи с очередным визитом к военпредам Харьковского тракторного завода (ХТЗ), снова побывал у нас дома и попросил проводить его к московскому поезду, где и познакомил меня с сыном легендарного маршала Ворошиловым Петром Климентьевичем, с которым они вместе приезжали в Харьков. Эта кратковременная встреча с ним оставила приятное впечатление о нем как общительном, веселом и остроумном человеке. И только потом я узнал, что все дети маршала были приемными, сироту Петю Ворошиловы усыновили во время Гражданской войны, взяв его из царицынского детдома. Потом они взяли на воспитание племянника Ворошилова, потерявшего во время войны своих родителей. А в 1925 году Климент Ефремович усыновил детей погибшего командарма Фрунзе — Таню и Тимура. Петр Климентьевич к моменту нашей встречи был генерал-лейтенантом, представителем Автобронетанкового управления РККА. Всю свою взрослую жизнь Петр Ворошилов связан с производством бронетанковой техники, в годы войны участвовал в разработке и испытаниях тяжелых танков «КВ» («Клим Ворошилов») и «ИС» («Иосиф Сталин»).

Всем нам казалось, что жизнь моего однокурсника и большого друга не только по Ленинградской военной академии, генерал-майора Шаляпина Дмитрия Ивановича — огромного роста оптимиста — запрограммирована на многие десятки лет вперед. Но будучи начальником Научно-технического комитета ЦАВТУ МО, уезжая в очередную командировку в войска в канун Октябрьских праздников 1976 года, он погиб в автомобильной катастрофе, не доехав до аэропорта. Ныне Клавдия Васильевна тоже перешагнула 90-летний рубеж, но полна энергии и надежд. С ней мы не теряем связи и теперь.

По-разному сложилась служба у наших выпускников. С полковником Сергеем Булавкиным, который определенное время служил в Закавказье, мы дружили дольше. Мы даже вместе служили, когда потом мне удалось перевести его в свое подчинение в Харьков. Дружба наша с ним не прекращалась до того, когда, уже выйдя в отставку, он скоропостижно скончался от острой сердечной недостаточности.

Относительно фамилии «Булавкин» у нас на курсе была такая шутка. Когда по высшей математике мы дошли до дифференциального и интегрального исчислений, то термин производная функцияприменили к трем слушателям. Ими были Бул\ш,  Булавкин и Хабибуллин, как, соответственно, первая, вторая и третья производные от «Бул».

Н. А. Взятышев

А вот с Николаем Александровичем Взятышевым мы дружим до сих пор, уже седьмой десяток лет. Во время учебы в академии, когда нам предоставили комнаты в академическом общежитии на Васильевском острове, наши комнаты оказались на одном этаже, и наши «учебно-общественные» контакты дополнились семейными, тем более что у них, как и у нас, в семье было тоже два мальчика. Его жена Ольга, учительница русского языка, была женщиной очень общительной, заметно отличалась эрудицией от многих жен соседей по общежитию. После окончания учебы Николая Александровича оставили в академии на преподавательской работе, там он стал ученым в области технических наук, профессором, полковником. Будучи давно в отставке и даже почти 90-летним ветераном академии, продолжал преподавать в академии, чем порядком удивил всех гостей на юбилейной встрече по поводу моего 90-летия.

В любой мой приезд в Ленинград мы встречались. С его супругой Ольгой вели нескончаемые дискуссии по некоторым проблемам русского языка, а с ним — долгие разговоры о прошлом, о том, каких успехов достигли наши товарищи, разъехавшиеся по советским Вооруженным Силам, об ушедших уже в мир иной наших однокурсниках. Первым из них был наш общий друг Боря Магнитский, получивший назначение в Ракетные войска стратегического назначения. Погиб он ровно через пять лет после окончании академии, в 1960 году, вместе с главным маршалом артиллерии Неделиным Митрофаном Ивановичем, по слухам — при испытании водородной бомбы, а на самом деле при взрыве на испытаниях ракеты Р-16.

К сожалению, многим из однокурсников, хотя и по другим причинам, тоже пришлось покинуть наш не совсем спокойный мир, кому слишком рано, а кому и задержавшись. Вот и мы с Николаем Александровичем Взятышевым «подзадержались», оставшись пока едва ли не единственными с нашего курса, преодолевшими 90-летний рубеж.

Генерал-майор Ольшанский А. В.

Встречаясь с Николаем Александровичем значительно чаще теперь, когда я стал жителем нашего родного Ленинграда (к новому имени Санкт-Петербург никак не привыкнем), ведем разговоры и о том счастливом академическом времени, и о нынешних, довольно непростых временах и событиях.

Надо отметить, что наряду с Дмитрием Шаляпиным генеральские звания получили наши однокурсники Анатолий Бабаин (генерал-лейтенант), Александр Булин, Александр Ольшанский (генерал-майоры).

О Саше Ольшанском особо. Это был наискромнейший офицер курса. Участник Великой Отечественной войны, был «сыном полка», награжденным медалью «За отвагу». При достижении призывного возраста зачислен рядовым связистом в саперном подразделении, к окончанию войны — сержант, имеющий несколько ранений, два ордена Отечественной войны, орден Красной Звезды и ту самую медаль «За отвагу», еще с прежней красной колодочкой. Участник встречи на Эльбе с американскими союзниками 25.4.1945 года в районе Торгау. После академии — в инженерных войсках, на преподавательской работе в Военно-инженерной академии им. В. В. Куйбышева, в Калининградском высшем училище инженерных войск. Защитил диссертацию, стал генералом, доктором технических наук, профессором, награжден «Золотой медалью» ВДНХ. В октябре 1980 года на встрече в честь 25-летия нашего выпуска, генерал-майор Александр Васильевич Ольшанский удивил всех нас тем, что прочитал свои стихи, в которых были и такие строки:

Генерал вообще писал очень образные стихи, в которых были строки, годные в афоризмы: «И не нашли его останки, как будто без вести пропал», «Давно лопату и топор в войсках машина заменила, незаменим в бою сапер, его умение и сила», «И беспокойно думаем о том, что мы другим после себя оставим».

С ним мы держали, к сожалению, лишь эпизодическую связь, и после выхода в 1988 году его книги «Встреча на Эльбе» он выслал мне ее с дарственной надписью.

В декабре 2014 — январе 2015 года мне удалось установить связь по интернету с его сыном Вениамином и вдовой Ольгой Вениаминовной. От них я и узнал о последних днях моего друга.

В 2002 году Александр Васильевич перенес второй инфаркт. Последствия фронтовых ранений и контузии, да и столичный смог от торфяных пожаров в тот год, к сожалению, не увеличили жизненного потенциала. Просто ранее еще на службе в Калининградском училище он перенес на фоне пневмонии сразу один за другим два инфаркта. «Помогла» родная медицина — несколько лет по больницам с неправильными диагнозами, ошибками в лекарствах. Но работал, ездил в США и встречался с Рейганом, Бушем-старшим… но все равно ЗАЛЕЧИЛИ. В последний раз (2002) при возвращении из ЦКБ в холодную погоду на машине больницы снова получил воспаление легких… К этому времени лекарства приходилось принимать по горсти от всех болячек. Пока врачи разобрались, какая болезнь главнее и что происходит, не выдержало сердце. Не смогли спасти его и в Центральной (кремлевской) клинической больнице. Генерал Ольшанский скончался 3 октября 2002 года в возрасте 77 лет.

Из совсем молодых на нашем курсе хорошо помню Володю Петрича, Сашу Лысенко. Оба они по окончании академии достигли высоких результатов в научной деятельности, оба полковники, доктора наук, профессора, но, к величайшему огорчению, хотя были и моложе нас, но уже, как и большинство наших сверстников-однокурсников, тоже ушли из жизни: Саша Лысенко в начале этого тысячелетия, а Володя Петрич, с которым мы совсем недавно встречались и на торжествах в академии, и друг у друга дома, скончался в 2012 году.

Надо сказать, что за все пять лет учебы в Ленинграде мне не доводилось попадать в ситуации, в которых возникала бы прежняя мысль о тайном наказании или хитрой мести за моих осужденных родственников. У меня даже возникло предположение, что в академии вообще не было какого-нибудь представителя особого отдела. На втором курсе мне было наконец присвоено очередное воинское звание «подполковник». Если на фронте звания «капитан» и «майор» я получал через шесть месяцев от предшествующих, то это звание я получил через шесть лет после «майорского». Так складывались служебные обстоятельства, в которых, как мне казалось, долгое время до академии невидимо присутствовала все та же идея «сын за отца», и именно период обучения в академии ничем не вызывал воспоминаний о ней. Правда, после академии до следующего звания мне пришлось служить снова шесть лет, и мысли об идее «сын за отца» иногда были не пустыми.

Кроме напряженных занятий по множеству теоретических курсов, ежегодно была практика от слесарно-кузнечного дела до месячной практики на Московском автозаводе имени Сталина и на Ленинградском военном авторемонтном заводе. Для каждого слушателя академии была осуществлена месячная войсковая стажировка, которую я лично проводил на должности заместителя командира дивизии по технической части в летний период, когда дивизия находилась в летних лагерях на Карельском перешейке. В общем, объем теоретических знаний и практических навыков был всем нам дан основательный, чем, собственно, и отличалась система военного высшего специального образования в наше время, как и вся система высшего образования СССР. Видимо, в этой системе главенствующим были постулаты Леонардо да Винчи: «Знания, не рожденные опытом, матерью всякой достоверности, бесплодны и полны ошибок», — чего явно недостает в современных вузах

Академию я окончил, как уже говорил, в конце 1955 года «с отличием», и с присвоением квалификации военного инженера-механика, имел право на выбор места дальнейшей службы. Еще на 4-м курсе, когда нас опрашивали на предмет возможного назначения в войска по окончании академии, ходил такой анекдот. Один выпускник просил по семейным обстоятельствам не направлять его в северные районы страны, а лучше — в южные. Результат — был назначен на Южный Сахалин. На его вопрос, почему не учли его просьбу, получил ответ: «Были у нас места на Северный Кавказ, в Северный Крым и в северные районы Украины, но ты же сам просил в южные!»

При подобном опросе я выразил желание, если будет возможность, направить меня в Воздушно-десантные войска, вне зависимости от территориально-географического расположения. Просился именно в ВДВ, так как знал, что некоторое время тому назад, почти совпавшее с моим поступлением в академию, в 1950 году в командование этими войсками вступил легендарный человек, генерал-полковник Александр Васильевич Горбатов. Он полюбился нам еще по боям под Рогачевом, и я полагал, что в войсках этих должны главенствовать «горбатовские» традиции. К тому же мой брат Виктор, погибший на фронте в 1942 году, служил в свое время в этих войсках. Да и самому захотелось испытать себя в прыжках с парашютом.

Внучка генерала Горбатова, с которой мы давно уже дружим на почве доброй памяти о ее легендарном дедушке, как-то написала мне: «Кем мог стать настоящий боевой командир из штрафбата? Только десантником! Это естественное продолжение его боевого пути!» Может, Ирина Александровна и права. В числе мест в войсках на наш выпуск действительно оказалось только одно в ВДВ, и я, естественно, выбрал именно его. Тогда я еще не предполагал, что в этих войсках мне отведено судьбой всего четыре с небольшим года из полных 40 лет службы в Советской Армии. Правда, попасть в подчинение любимого генерала Горбатова мне уже не удалось, так как за год до моего окончания академии и назначения в ВДВ, в 1954 году его сменил на посту командующего этими войсками тоже герой, генерал-лейтенант Маргелов Василий Филиппович.

Так я стал начальником автослужбы 8-го гвардейского Неманского воздушно-десантного Краснознаменного корпуса (ВДК), штаб которого находился в белорусском древнем Полоцке.